Записки майора Томпсона

Предисловие

«После того как писатель появился на свет, ему остается одно: дождаться, пока у всего света появится интерес к нему». Сей мудрый совет желающим создать бестселлер, как, впрочем, и большинство иных рекомендаций, Пьер Данинос дает читателям, опираясь на собственный солидный житейский опыт: сам писатель, во всяком случае, своего часа дождался — его «Записки майора Томпсона» оказались не только бестселлером (тираж давно перевалил за миллион), но и бестселлером с большим запасом живучести: книга переиздается снова и снова, а майор обрел бессмертие среди восковых фигур музея Гревен.

Пьер Данинос родился в Париже 26 мая 1913 года. Начал он как спортивный хроникер в журналах «Теннис» и «Гольф», затем стал сотрудничать в других периодических изданиях.

В 1939 году Данинос был мобилизован. За месяцы «странной войны» он написал свой первый роман — «Кровь людей». Что и говорить, бездеятельность французской армии давала мало материала для журналистской хроники, зато располагала к усидчивости и крупным жанрам. Однако позднее Пьер Данинос исключил этот традиционный любовный роман из библиографии своих произведений, надо думать, по несоответствию с тем родом литературы, к которому он обратился в дальнейшем и в котором прославился.

Уже в названии следующей его книги — «Еврика и Амеропа», — написанной в Рио-де-Жанейро, куда писатель эмигрировал после майской катастрофы 1940 года и вторжения гитлеровских войск во Францию, проступает умение вывернуть наизнанку, расколоть, перелицевать стершееся слово: один из ведущих приемов Даниноса-юмориста.

В 1947 году Пьер Данинос получил премию «Энтералье»[1] за роман «Записки господа бога», и о нем заговорила критика. Господь бог Даниноса — добродушный вольтерьянец, иронически относящийся к своему всемогуществу и находящий несколько комичным положение, при котором он должен заниматься одновременно проблемами космоса и расстройством желудка мадам Дюпон, — отчасти напоминает круглоголового, наивного и лукавого вседержителя из альбомов Жана Эффеля. Будучи существом не слишком серьезным, он не прочь поразвлечься мистификациями и розыгрышами, которые важно именует «экспериментами», отдавая дань научным увлечениям века. Так, вняв мольбам мадам Лимонер, жительницы Руана, страдающей бесплодием, господь бог милостиво посылает ей сына, однако — в порядке эксперимента — решает, что этот сын родится стариком и с годами станет молодеть. Антельм Лимонер выходит из чрева матери седым, морщинистым, тряся от дряхлости головой. В детстве он поражает окружающих полным нежеланием играть со сверстниками и энциклопедическим обилием знаний. Став к зрелым годам талантливым коммерсантом, Антельм постепенно впадает в детство — в буквальном смысле слова, — сначала разоряясь, как это свойственно подростку, на марки, а затем на игрушки и сладости. Наконец в возрасте семидесяти лет он гибнет под автомобилем, переходя Елисейские поля, как сущий младенец, которому неведомы правила уличного движения.

Опыт жизни «наоборот», «с обратного конца», возвращающий буквальный смысл выражению «впадать в детство», необыкновенно развлекает господа бога, и, совершенно запустив дела созвездий и туманностей, Всемогущий тщательно ведет запись наблюдений за подопытным смертным, чья странная жизнь создает немало забавных ситуаций.

Восходя по форме к философским повестям Вольтера, «Записки господа бога», однако, не заключают в себе ни антирелигиозного пафоса, ни глубокой философской идеи — это произведение лукавое, веселое, порой чисто развлекательное. Представляя книгу читателям, один из французских критиков писал: «Я позволю себе рекомендовать всем, кого жизнь склоняет к желчности, прочесть «Записки господа бога». Не ждите от книги буйного веселья, зато в ней достаточно безупречной иронии ж прелестной фантазии, чтобы ум мог отдохнуть от мрачной пищи горьких воспоминаний и жестоких перспектив молодой наглой литературы».

Репутация Даниноса как писателя, который позволяет отдохнуть и посмеяться, хотя окружающая жизнь располагает, скорее, к тяжким мыслям, была сделана уже «Записками господа бога». Упрочили ее фельетоны, объединенные впоследствии в сборники.

«С этого момента я стал перешивать подлинное раздвоение личности. В течение трех месяцев я ощущал себя экс-майором Британской армии, высадившимся в Кале с цепью исследования французских джунглей. Ночью мне случалось поглаживать несуществующие усы…»

Отразив своего соотечественника в вытаращенных голубых глазах добрейшего майора Томпсона, как в увеличительном зеркале, Пьер Данинос последовал классической традиции французских просветителей — не случайно ему приходило в голову избрать в повествователи перса. Подобно персидскому вельможе Узбеку Монтескье или Гурону Вольтера, хотя без их глубины и энциклопедичности, Уильям Мармадюк Томпсон, ходячее воплощение английского духа, создан Даниносом, чтобы остранить своим Изумлением французскую повседневность, обнаружив ее странность, невероятность, «экзотичность», ибо, как заявляет сам майор, нравы воинов племени маори представляются ему куда менее загадочными, чем поведение обывателя из Рубэ в воскресный день.

«Записки майора Томпсона» — это взгляд типичного англичанина на типичного француза, но в то же время это и взгляд типичного француза на типичного англичанина. Еще точнее было бы сказать, что в книге Даниноса фигурируют типовой англичанин и типовой француз: персонажи, составленные из стандартных деталей, общих мест, стереотипных суждений. И юмор строится на том, что привычное, стертое, «нормальное» оказывается странным, нелепым, совершенно но укладывающимся в сознание британского тугодума.

Во всем он видит явное противоречие хваленому французскому здравому смыслу. Почему француз должен губить драгоценное время, доказывая всяким чиновникам, что он действительно существует, живет там, где живет, и что дети его живы, поскольку не умерли? Почему француз считает необходимым осведомиться у метрдотеля, свежие ли устрицы, и потребовать, чтобы ему принесли чистую воду, хотя всякому ясно, что метрдотель никогда не ответит, что устрицы протухли, а официант не даст клиенту отравленной воды? Почему француз, у которого на руках часы, нервничает, спеша на поезд, спрашивает точное время у шофера такси и, хотя показания его собственных часов и часов шофера сходятся, все-таки теряет на привокзальной площади полторы минуты, выверяя свой циферблат по башенному, недоверчиво косясь на него и утверждая, что железнодорожная администрация нарочно ставит вокзальные часы на три минуты вперед, чтоб поторопить пассажира?

Старый вояка, для которого спорт есть спорт, а политика — неукоснительное исполнение долга, продиктованного «Интеллидженс сервис», не устает поражаться французам, для которых излюбленный спорт, наравне с велосипедными гонками «Тур да Франс», — классовая борьба, причем как в первом, так и во втором виде спорта принимают участие все сорок три миллиона жителей Франции, в качестве болельщиков, разумеется. Майор удивляется, что прославленный французский индивидуализм — Франция «делится на сорок три миллиона французов» (находит счастливую формулу Томпсон) — парадоксально сочетается со стремлением французского буржуа «быть как все», а пламенный радикализм и патетическое напоминание о принципах 1789 года — со скептическим неверием французов в возможность политических перемен и преданнейшей любовью к английской королеве.

В «Некоем господине Бло» (1960) портрет французского обывателя достигает совершенной законченности. Господин Бло — первый среди средних, самый средний француз, победитель конкурса на среднего француза, средний француз № 1. Подтрунивая над скромным актуарием, которому никогда не выдвинуться на первые роли, никогда не сделать головокружительной карьеры, никогда не уйти от жены к секретарше, никогда не стать для своих детей предметом восхищения и образцом для подражания, Данинос, в сущности, испытывает нежность к своему «вечно второму» (один из романов Даниноса, написанный в 1949 году, так и назывался — «Вечно второй»).

Как и нелепый герой Чарли Чаплина или Тати, господин Бло, несмотря на свою бесцветность, неудачливость, намечающийся животик и преждевременную лысину, симпатичен. Он куда более человечен, нежели признанные и преуспевающие представители общества, в котором он живет. Именно поэтому он и обречен на неуспех в мире условностей, снобизма, меркантильности и карьерных вожделений. Нет, ему не стать «генеральным директором», деловым человеком и миллионером; даже когда он получает миллионную (в старых франках, разумеется) премию на конкурсе — деньги у него не держатся и, уж конечно, не растут. Нет, ему по сделать административной карьеры — для этого он недостаточно цепок и циничен. Господину Бло, как Кандиду, остается «возделывать свой сад».

Господину Бло хватает юмора, чтобы посмеяться над господином Бло, как Даниносу, чтоб посмеяться над Даниносом. Но эта насмешка всегда остается сердечной, мягкой, потому что в Бло, рядовом французе, автор ощущает фундамент и опору общества, консервативную, но и консервирующую социальную основу, в которой заложены человеческие качества.

Признавая свое место «маленького человека», свою роль «среднего француза», ничем не выделяющегося и неприметного до полной «прозрачности», Бло, в сущности, весьма неглуп и отлично знает цену фальшивому блеску сильных мира сего. Он видит мнимость тех ценностей, которые выставляет напоказ буржуазная Франция. Достаточно язвительно и точно дан автором разрез иерархической структуры страховой компании, где много лет служит господин Бло, с ее чванными, ничего не делающими и присваивающими чужие мысли директорами — «генеральными» и «главными», — с царящими в ней угодничеством и подхалимством, со стеклянными клетками, где мелкий служащий не может чихнуть или почесаться, чтоб это не было замочено, где восхождение по начальственной лестнице измеряется не только толщиной ковра в кабинете, но и тем, сколь часто меняются в — вазе цветы. Это учреждение, где ценится не столько ум и деловые качества сотрудника, сколько умение подать себя, пролезть наверх, пользуясь связями.

Рисуя портрет очередной «правой руки» генерального директора страховой компании Юбера де Фитц-Арнольда — одного из тех «дилетантов высокого полета, защищенных броней светских связей, великих краснобаев, ловких пловцов, разрушителей заведенных порядков, пожирателей бюджета, специалистов по пусканию пыли в глаза, неутомимых изобретателей новых идей и баснословных расходов», которых всегда «спускают» из «высших политических сфер», этих «хитроумных Макиавелли при современных королях», — Данинос высмеивает показную сторону технократии с ее непременным электронным роботом и жонглированием псевдонаучной терминологией.

В мягкой и добродушной иронии Даниноса проступают горькие, а подчас и злые ноты, когда он пишет о всякого рода «показухе»: касается ли это технократического или светского снобизма, погони за модой в искусстве или стремления молодежи «не отстать» от богатых сверстников и последних веяний «авангарда».

Вытолкнутый своей победой на конкурсе в ряды «звезд», господин Бло имеет возможность оценить «высший свет» и его духовный уровень. Оказывается, что здесь, для того чтобы говорить о писателе или художнике, вовсе нет необходимости знать его книги или картины, — куда эффектнее назвать светило фамильярно по имени да сообщить сногсшибательную интимную подробность быта знаменитости. «В разговоре о какой-нибудь известной актрисе, вместо того чтобы высказывать свое мнение о ее игре и дикции, лучше сообщить, что она живет одна в деревне под защитой четырех догов».

Пресса и радио также придерживаются принципа, что «слава — растение, которое следует удобрять пикантными историями». Вырастая в подобной атмосфере рекламы, «создающей культ недолговечных богов», дети больше знают о кинозвездах, чемпионах и членах королевских фамилии, нежели о собственном отце, который, не отвечая рекламному стереотипу, представляется им безнадежно устарелым до момента, пока сам не становится объектом шумихи.

Господин Бло оказывается достаточно устойчивым в своих вкусах и привычках, чтобы вихрь известности, пронесясь над ним, не задел серьезно жизненных центров. Он вырабатывает в себе некие защитные устройства, дающие ему возможность держаться на поверхности светской болтовни, и готов поделиться лексиконом, куда входят необходимые для этого «основные слова и выражения, позволяющие с минимальной затратой энергии выразить горячий интерес к тому, что вам сообщает собеседник», а также «боевые возгласы, которые дают новый толчок беседе, но могут довести говорящего до белого каления».

В свое время Флобер мечтал создать некое руководство на все случаи жизни, где в алфавитном порядке будет изложено все, что надлежит говорить порядочному человеку в обществе, причем читатель — тот самый «порядочный человек» — должен пребывать, читая этот сборник рекомендаций, в постоянном сомнении: издевается над ним автор или пишет всерьез. Даниносу не хватает свирепости Флобера, чтобы у читателя возникло подобное недоумение, не хватает желчной ненависти к буржуа, терзавшей автора «Бувара и Пекюше» и «Лексикона прописных истин».

Юмор Даниноса куда мягче. Его шаржи скорее печальны, чем трагичны. Нередко говорят о социологической значимости зарисовок Даниноса. Это не лишено оснований. И фельетоны, объединяемые общим персонажем — Соней (она как две капли воды походит на Терезу Бло) — мещанкой, спрограммированной всеми социальными стереотипами, — и записки майора Томпсона, и размышления господина Бло, и более поздние сборники «прописей», созданные Даниносом («Балаболка», 1962, «Даниноскоп», 1963, «Снобиссимо», 1964), воспроизводят портрет средних классов Франции, портрет французского обывателя. Однако в отличие от трагической динамики обесчеловечивания, овеществления сознания маленького человека, его оболванивания штампами «неокапиталистической» цивилизации, которая так тревожит молодых социологов-сатириков — таких, к примеру, как Жорж Мишель («Игрушки», «Воскресная прогулка», «Робкие приключения мойщика витрин») или Жорж Перек («Вещи»), — в картине, создаваемой Даниносом, акцентирована устойчивость человеческих качеств среднего француза. «Чаще всего жена упрекает меня в том, что я закоренелый мещанин, что, собственно, соответствует действительности, — отмечает господин Бло. И продолжает: — Лично я не вижу в этом слове ничего уничижительного…» И действительно, Данинос находит в своем мещанине, рядовом обывателе, куда больше положительных качеств, чем в окружающих его людях, слывущих «антимещанами».

Персонажи Даниноса, при всей их ограниченности, всегда остаются людьми: в его творчестве портрет-робот среднего француза никогда не превращается в портрет робота. Данинос нечувствителен к угрожающему характеру современной цивилизации. Как ни парадоксально, но за всеми насмешками Даниноса стоит твердая вера в добрую природу человека, в добрую, вечную, непоколебимую природу человека, которая — оборотная сторона медали — неизбежно порождает и смешные его стороны.

Впрочем, сам Данинос неоднократно признавался в том, что юмор для него своего рода двойное бегство: бегство от того, что он называет «метафизическими проблемами», то есть от необходимости постижения причинных связей, определяющих характер социальных отношений, и бегство от «сложностей романа», требующего выстроенности сюжета.

И в самом деле, все книги Даниноса, даже когда они по видимости объединены центральным персонажем — майором Томпсоном или господином Бло, — тяготеют к излюбленной французскими моралистами форме сборника максим, антологии характеров, альбома коротких зарисовок. Можно без всякого ущерба перетасовать некоторые главы «Записок майора Томпсона», продолжить рассуждения господина Бло, взяв из любого сборника Даниноса любую картинку французских нравов.

Некоторая монотонность книг Пьера Даниноса («Записки майора Томпсона» и «Некий господин Бло», избранные для русского издания, — лучшие его произведения, в последующих он повторяется) объясняется главным образом неизменностью предмета его шуток, да и известным однообразием художественных приемов. Однако мастерское умение разъять стереотип — как стереотип речи, так и стереотип поведения, — присущее Даниносу, всегда сулит читателю несколько часов если не неудержимого хохота, то, во всяком случае, отдохновительной улыбки. А это, право же, немало. «Жизнь юмориста была бы вполне сносной, если бы к нему не приставали вечно с просьбой объяснить, что такое юмор», — заметил как-то Данинос. Не будем досаждать автору «Записок майора Томпсона» и «Некоего господина Бло» излишними требованиями, позволим ему и себе посмеяться над тем, что смешно, и попробуем вместе со скромным актуарием, отвечающим на вопросы конкурса, «разобраться в мире», где привелось жить героям юмориста.

Л. Зонина