Заповедник

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Бесплатные переводы в наших библиотеках:

BAR "EXTREME HORROR" 2.0 (ex-Splatterpunk 18+)

https://vk.com/club10897246

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915

Посвящается моему Дедушке, Чарльзу.

Благодарности: спасибо Бобу "Деревянной ноге" Штраусу и моему отцу за их прилежную редактуру и Дэйву Барнетту за то, что дал шанс.

Патрик Лестевка "Заповедник"

Мне было восемнадцать. И я был как твой типичный молодой американский парень. Девственник. У меня была сильная вера. У меня было религиозное воспитание, Господь был добр. Все доброе было тем, что Господь желает. Ну, знаете, зло было путем Дьявола.

Но зло проникло туда только во Вьетнаме. Я имею в виду реальное зло. Я к этому был совсем не готов.

Там все было злом. Все злым. Я весь был злом. Раньше я таким не был. Я оглядываюсь, я оглядываюсь сегодня, и я испуган тем, во что я превратился. Чем я был. Что я делал. Я просто смотрю на это, как будто это был кто-то другой. Я действительно так считаю.

Это был кто-то другой.

Неустановленный ветеран Вьетнама.

"Ахилл во Вьетнаме", Джонатан Шей[1]

Зона боевых действий D, Южный Вьетнам

15 июля 1967, 12:05

Сопровождаемый парой боевых вертолетов "Кобра", "Хьюи"[2]сделал вираж вокруг горного склона с брокколи на вершине. Прохладный винтовой поток продувал открытую кабину, терзая солдатскую форму. Семь человек были втиснуты в нейлоновые сетчатые сиденья, словно множество смертоносных сардин: Мобильные партизанские силы, "Блэкджек A-303", самое секретное подразделение из всех черных тайных операций[3].

Или, как их окрестила верхушка, "Великолепная Cемерка".

"Хьюи" снизился до двухсот футов, в долину между зелеными и пурпурными горными вершинами. Тройной купол джунглей развернулся в пяти оттенках зеленого под его бронированным корпусом. Листва распалась, и вертолет упал в бассейн реки Донг-Най, коричневая вода реки была изрезана его жужжащими лопастями. Бортовой стрелок, всего восемнадцати лет, бесстрастно сидел за своим пулеметом М60. Пара солнцезащитных очков "Wayfarer"[4], установленных на переносице, отражала двойное изображение полуденного солнца, два огненных диска, вырывающихся наружу из дымчатых линз. Голос Сэма Шэма[5]вырывался из динамиков кабины.

- Красная Шапочка, я не думаю, что маленьким большим девочкам следует ходить гулять в те жуткие старые леса одним...

Медэвакуация[6]была в двух километрах, в альтернативной точке высадки и там было жарче, чем в аду. Отряд десантников 9-й пехоты на дальнем патруле был прижат к позиции патрулирующим взводом тяжеловооруженных СВА[7]. Разведчики подвергались сильному обстрелу в течение нескольких часов, Чарли[8]наседали на них, как мухи на дерьмо. Разведка сообщила, что половина отряда погибла и гораздо больше раненых. Никто не знал, была ли это работа для разведки или регистраторов[9].

Командир группы внедрения "Блэкджек", сержант Джером "Одди" Грант, осмотрел шесть лиц, уставившихся на него. Он не увидел страха или беспокойства, только готовность.

Шесть мужчин в возрасте от девятнадцати до двадцати трех лет. Год назад они были старшеклассниками, второкурсниками и рабочими на зерновом поясе, банковскими кассирами и литейщиками. Двое были женаты, у троих были постоянные девушки. Пятеро детей на двоих. У большинства были автокредиты и ипотечные платежи, они работали волонтерами, ходили в церковь по воскресеньям. В подвале или комнате отдыха в шести семьях среднего класса, разбросанных по всей Америке, вы могли бы найти стены, увешанные фотографиями этих мужчин в виде младенцев в пеленках и учеников начальной школы с щербинкой между зубами, позже, в качестве защитников в школьной футбольной команде и защитников в баскетбольной команде. Более поздние снимки показывают их выпускниками колледжей в мантиях и шапочках или отцами, держащими младенцев на коленях. В этих же шести домах жили семьи, которые скучали по ним, матери и отцы, жены и дети, которые молились каждую ночь о скорейшем и благополучном возвращении своих сыновей.

Пилот рявкнул:

- Одна минута до высадки.

Этот маневр назывался "выход и прибытие": Чарли знали, что будет эвакуация, но не ожидал высадки тем же рейсом. Подразделение должно было прибыть, погрузить раненых в вертолет, обеспечить охрану периметра и организовать контратаку. Разведка не дала нам знать о количестве Чарли поблизости. Может быть, всего несколько подразделений. С другой стороны, может быть, достаточно, чтобы заполнить дешевые места на стадионе "Ши"[10].

- "Хьюи" собирается высадить нас прямо над ними! - голос Одди перекрыл шум ротора. - Мы приближаемся, высаживаемся и бежим, дроссель открыт!

- Разорвем их! - проревел Дэниел "Зиппо" Коулс, нажимая на курок своего огнемета LPO-50[11].

- Разорвем их на части! - закричал Алекс "Слэш" Тримболл.

Тримбалл был сыном издольщика[12], и его койка в казарме Хо-Нгок-Тао была украшена девятью неоновыми скульптурами Иисуса. Его язык почернел от таблеток бензедрина, которые он жевал.

- Ты - все, чего может хотеть большой злой волк...

В поле зрения появилась эвакуация. "Кобры" открыли огонь на подавление, обстреливая джунгли. Пилот "Хьюи" снизился до пятнадцати футов, и люди стали бросать куски джутового шнура из кабины, пристегиваясь и спускаясь на землю. Бортовой стрелок держал линию прикрытия, упираясь ногами в посадочную стойку вертолета, М60[13]ударялся о его грудь. Отстреленные гильзы 7.62-мм длинноствольного щитка отскакивали от переборки и защитных пластин, крутились, падали, отражая яркий желтый солнечный свет, просачивающийся сквозь ряд тонких послеполуденных облаков.

Одди подал сигнал пилоту, который потянул за штурвал и направил вертолет на посадочную площадку примерно в семистах ярдах от него, за пределами досягаемости минометов Чарли. Пока "Хьюи" поднимался в кобальтово-синее небо, молодой бортовой стрелок продолжал стрелять и стрелять, ствол М60 раскалился добела от жары. Его рот был широко открыт, и он, возможно, кричал, но его голос не был слышен из-за выстрелов и косящих лезвий вертолета.

- Рассеяться! - крикнул Одди. - Поднимите этих парней и убирайтесь отсюда!

Мужчины разошлись и побежали по касательной сквозь развеваемые ветром завитки слоновой травы. Их полосатая форма из высокопрочного парашютного нейлона плавно слилась с тропической листвой; солдаты растворились в растительности.

Они провели разведку в двухстах ярдах от них, в круге утрамбованной травы, где были прижаты разведчики. Место было частично окружено зарослями мангровых деревьев, стволы разбиты ракетами РПГ, ветви раздроблены выстрелами из АК-47. В нескольких местах трава и земля были разнесены глубокими воронками, где взорвались минометные снаряды. За мангровыми деревьями лежало поле слоновой травы, окруженное зарослями кипариса. Поле было, возможно, восьмисот ярдов в длину, заканчиваясь густой поляной хлебных деревьев, корицы и пальметто. Солнце палило, как перегретый кулак, влажность была настолько сильной, что казалось, будто каждый вдох проходит через сваренную шерсть.

9-й был в ужасном состоянии. Веснушчатый парень, похожий на молодого Ричарда Чемберлена[14], пускал кровью из бедренной артерии. Другой мужчина с шевронами лейтенанта нянчил сосущую рану в груди, глаза выпучились и остекленели; он кричал, зовя кого-то по имени "Дэйви". Черный парень лежал на кровати из измельченных банановых листьев без правой ноги, грудь была утыкана иголками от такого количества шприцов с морфином, что он напоминал какого-то странного ежа. Все трое были в шоке, их лица были пепельно-серыми, за пределами царства боли.

Медик с бледным лицом был по локоть в крови, его руки были глубоко зарыты в живот мертвого морпеха. Он резко дернул запястьями вверх, выбивая из грудной клетки мертвеца зазубренную звезду минометного снаряда. Он швырнул ее в траву и сказал:

- Все будет хорошо, Голливуд, - затем покопался в своем медицинском рюкзаке в поисках коагулянта крови "Гранулекс"[15]. - Я поставлю тебя на ноги немедленно.

Он распылил "Гранулекс" по ободранным краям раны, пока раненый лейтенант все причитал и причитал:

- Дэйви! Дэйви! Дэээй-ви!

Тони "Трипвайр" Уокер, эксперт по подрывам из "Блэкджека", наклонился к медику.

- Спокойно, мужик, - сказал он ему. - Он ушел. Ты ничего не сможешь сделать.

Медик уставился на Трипвайра. Его глаза были огромными, зрачки расширены. Его руки продолжали толкать кишки мертвого морпеха, толкая без какой-либо реальной цели или понимания, как будто было возможно каким-то образом загнать всю кровь обратно внутрь.

- Мне нужно выбираться отсюда, - сказал он. - Больше не могу вывозить это дерьмо.

- Помоги мне стабилизировать остальных и доставить их к "Хьюи", - сказал Трипвайр, уводя его, - а потом отправишься домой.

Трипвайр подошел к черному парню. С тех пор как его обучили основам полевой медицины в Кэмп-Пендлтоне, он стал полевым медиком "Блэкджека". Он снял с плеча свой медицинский рюкзак М-5 и вытащил бутылку "бетадина", набор для наложения швов, блистерную упаковку таблеток "декседрина" и несколько сверхвпитывающих прокладок "Котекс". Он вытащил шприцы с морфином из груди черного парня и спросил его имя.

- Д-Д-Дейл, - этому парню было семнадцать лет, предположил Трипвайр. Он лгал о своем возрасте, призывная комиссия только охотно отвернулась. Его кожа была серой, как гнилой картофель. - А-а-а-а я... н-н-ну... б-б-буду в-порядке?

- С тобой все будет в порядке, - сказал Трипвайр. Это была ложь, но в конфликте, построенном на лжи, в военной машине, работающей на лжи, в ситуации, когда люди лгут, чтобы сдержать безумие, эта конкретная ложь слетала с языка Трипвайра с ловкой легкостью. - Будешь наяривать шлюх в Сайгоне к ночи.

Трипвайр ощупал основание правого бедра Дейла. Конечность была неровно отрезана выше колена. Его пальцы соприкоснулись с чем-то влажным, твердым и скользким: бедренной костью парня.

Ба-бах! Ба-бах! Два артиллерийских снаряда взорвались в кипарисовой роще в трехстах ярдах от него.

- Что думаешь? - спросил Трипвайр у медика.

- Дай-ка я проверю его пульс, - наклонившись над Дейлом, медик нашел его левое запястье. - Быстрый и слабый - 165 ударов в минуту, я бы сказал.

- У тебя есть сывороточный "альбумин"?

- С собой.

Пока медик устанавливал капельницу, Трипвайр сорвал с Дейла форму до паха, чтобы лучше рассмотреть рану. Мясо бедра было сильно пережевано, большая часть плоти оторвалась от кости. Бедренная кость влажно блестела в ярком солнечном свете, красные мышцы были покрыты тонким слоем жировой ткани. Трипвайр увидел белый кровеносный сосуд, торчащий из месива, кровь брызнула из вены, как вода из крана.

- Наложи жгут на бедро повыше, - велел Трипвайр.

После того, как медик закрепил ногу Дейла ремнем М-16 и остановил кровотечение, Трипвайр извлек из аптечки кровоостанавливающий зажим, закрепил его на конце кровоточащего сосуда и перевязал конец куском черной хирургической нити. Затем он обработал рану Котексом, прежде чем наложить на культю повязку "Эйс". Пока он оперировал, медик ввел иглу для внутривенного введения в вену на руке Дейла и закачал расширитель плазмы крови. Чернокожий солдат слегка улыбнулся, откинулся назад и закрыл глаза.

- Хорошо, насколько это возможно, - сказал Трипвайр. - Давай отвезем вашего лейтенанта в "Хьюи".

Медик развернул переносной щит, и вместе они повезли раненого лейтенанта по скоростной трассе к зоне приземления "Хьюи". Мужчина продолжал кричать:

- Дэйви! Дэээй-ви!

Трипвайр знал, что лейтенант, скорее всего, умрет задолго до того, как доберется до медицинского центра в Дананге. То же самое можно было сказать и о Дейле и другом. Может, это и было бесполезно, но это не имело значения. Они были морпехами. Ты делал все, что мог, чтобы спасти жизнь товарища-морпеха, даже если это означало умереть самому.

К этому времени остальные шесть членов "Блэкджека" переместились к периметру поляны, где располагались оставшиеся разведчики. Санитар 9-го отряда с детским лицом выглядел едва ли достаточно взрослым, чтобы доставлять воскресную газету.

- Здесь везде Чарли! - закричал он. - В смысле, блядь, вообще везде!

Одди сказал:

- Я в это врубаюсь.

- Я рад, что ты врубаешься, - сказал санитар, - потому что я раскисаю, как гребаный тунец!

- Просто расслабься, сынок.

- Да, успокойся, - Зиппо зажeг окурок сигариллы "Swisher Sweets" от голубого пламени, выброшенного запальником его оружия. - Кавалерия здесь, чтобы спасти ваши жалкие задницы.

- Заткнись, - сказал ему Одди. Обращаясь к санитару: - Где Чарли?

Санитар указал через слоновую траву по колено на густую поляну.

- Там. Не знаю, сколько их, - oн лихорадочно огляделся, глаза метались слишком быстро, чтобы сосредоточиться на чем-либо или на ком-либо. - Кажется, чертова тысяча!

- Разведка, - сказал Слэш, пережевывая слово, словно это было дерьмо, и оглядывая перепуганные лица солдат. - Полагаю, кто-то мне лгал.

- Кто? - спросил рыжеволосый разведчик.

- Тот парень, который сказал мне, что вы, сосунки, крутые.

- Я сказал, заткнись.

Низкий грохот запускаемого миномета сопровождался свистящим - Уиии! - когда он проносился по воздуху.

- Жопы наземь! - заорал Одди.

Солдаты пригнулись, когда снаряд пролетел прямо над ними, приземлившись в тридцати футах позади них. Земля содрогнулась, когда осколки прорезали траву и ударились о стволы мангровых деревьев.

- Чарли пристреливаются, - сказал Зиппо, стряхивая грязь с воротника.

- Ты и твои люди - бездельники, - сказал Одди санитару. - Помоги своему медику перевезти раненых на посадочную площадку "Хьюи" и отправь моего человека вперед. Понимаешь меня, сосунок?

- Ты уверен? - cанитар взглянул на Одди из-под козырька своего шлема-резака. - Вас всего, сколько, шестеро?

- Эй, - сказал один из разведчиков, - человек сказал нам - бездельники, - oн посмотрел на санитара, затем на большого черного сержанта, словно ожидая, что Одди внезапно изменит свое мнение. - Он отдал нам прямой приказ.

- Да, - сказал Фрэнк "Стрелок" Хардкасл, пулеметчик "Блэкджека", 250 фунтов мускулатуры фермы Айовы с дурным отношением в запасе. - Убирайся.

- Ладно, - сказал облегченный санитар, поворачиваясь к оставшимся разведчикам. - Возвращайся в зону высадки побыстрее. Джексон, ты и Генри доставят Филлипса. Сэмюэлсон и я получили...

Внезапно раздалось несколько громких глухих хлопков, и кто-то крикнул:

- Приближаются!

Через несколько секунд первая из полудюжины минометных мин приземлилась в траве в двадцати ярдах позади людей.

Когда звук взрывов затих, Одди услышал крики.

Минометный снаряд попал санитару высоко в левую руку, прямо под плечом. Хотя снаряд с мертвой головкой не взорвался, силы его нисходящей траектории было достаточно, чтобы оторвать руку санитара. Он стоял, глядя на свою руку в зеленой-зеленой траве, пальцы все еще подергивались, бицепсы судорожно сгибались.

Санитар издавал звуки, которые издает младенец, когда пытается набрать воздуха для хорошего крика. Кровь хлынула из раны, покрыв его лицо красными пятнами. Правая рука санитара сжалась вокруг приклада его М-16, пальцы сжимали спусковой крючок. Обойма быстро опустела, пули врезались в землю и пробили его голени, ступни, коленные чашечки, пальцы ног. Молодой санитар упал на траву с хриплым вздохом. Он упал лицом вперед в заросли маленьких желтых цветов.

- Отправляй его обратно в "Хьюи", - сказал Одди.

- Господи, мужик, - сказал рыжеволосый разведчик, - он - корм для червей!

- Тащи... его... обратно.

- Ладно, - сказал разведчик, двигаясь к телу. - Сделаем.

Трипвайр и медик загрузили "Хьюи" к тому времени, как оставшиеся в живых провели рекогносцировку. Трипвайр помог им забраться в "птицу", получив в ответ их благодарные взгляды и короткий кивок в знак благодарности.

Пилот показал Трипвайру большой палец вверх перед взлетом. Как только "Хьюи" набрал высоту, с поляны раздался огонь из стрелкового оружия. Бортовой стрелок ответил из своего M60.

Трипвайр поспешил присоединиться к своему подразделению. Одди помахал ему рукой под банановым деревом. Сержант оттолкнул от лица гроздь маленьких зеленых бананов и сказал:

- Чарли знают, что их переиграли. Они обосрались по-крупному.

И тут из-за деревьев раздался огонь из АК-47. Трипвайр заметил несколько человек в камуфляжной форме, присевших вдоль темной лесной полосы.

Трипвайр сказал:

- И что мы будем делать?

- То, что мы всегда делаем, сынок, - Одди улыбнулся, его зубы резко выделялись на фоне черной кожи и полос оливково-зеленой сажи. - Идем работать.

Итак. Великолепная Cемерка принялась за работу.

Укрывшись под свисающими мясистыми листьями манго, снайпер "Блэкджекa" Нил "Прицел" Пэрис осмотрел линию противника через диафрагму прицела, выцелив солдата, чья форма примерно соответствовала коре хлебного дерева, на котором он сидел. Бесшумная снайперская винтовка "G3SG/1"[16]Прицела издала звук "тсссст", и голова вьетконговца откинулась назад в красном тумане. Труп свалился с ветки, как лапша с палочек для еды. Прицел успел подстрелить еще двоих, прежде чем Чарли сообразили.

Волна солдат Вьетконга выползла из джунглей на животах, АК толкали слоновую траву. Затем они достигли полукруга из мин М-14[17]и растяжек "Прыгающих Бетти"[18], которые Трипвайр натянул в пятидесяти футах от позиций "Блэкджека". За паническими криками последовала серия приглушенных взрывов; далее продолжился комковатый дождь из земли, обугленной ткани, полосатой плоти и такого количества конфетти из костей, что хватило бы для парада телеграфных лент.

Вторая волна набросилась с усилием, выпустив перед собой стаю боевых собак. Собаки, голодные и кровожадные, учуяли запах команды внедрения и бросились вперед, оскалив желтые зубы.

Зиппо поднялся из кустов, нажимая на запальник на своем огнемете LPO-50.

- Бегите сюда, маленькие собачки.

Он выпустил струю жидкого пламени, которая превратила собак в огненные шары из собачатины. Они бегали по траве безумными беспомощными кругами, мех сгорал, плоть плавилась, как воск свечи. Они бегали дергаными кругами, кусая пламя, ползшее по их горлам и воспламенявшее их легкие. Запах от них был ужасным как от пожара покрышек в июле. Вскоре они легли, все они одновременно, лежали неподвижно, как камни, и догорели до черных пятен на траве. Зиппо отступил в кусты, прежде чем вьетнамцы успели прицелиться.

Теперь вторая волна обнаружила себя со своими тусующимися задницами, выставленными посреди поля. Тссст! Oдин из них вылетел из своих ботинок, затылок взорвался брызгами, струя крови залила его лицо, он выполнил неуклюжее сальто назад и приземлился лицом вниз в траву.

Стрелок развернулся вокруг ствола покрытого мхом дерева, держа в руках легкий пулемет "Стоунер" M63A1[19]. Пустотелые пули "Стоунерa", калибра .223 дюйма, пробили униформу солдат Вьетконга, раздув их боевые куртки в волнообразные колокола. Выходные отверстия отбрасывали затяжной розоватый туман, их лица исказились, и они попытались закричать, легкие наполнились кровью. Стрелок скользнул за дерево, когда ответный огонь ударил по нему.

Пока оставшиеся вьетконговцы сосредоточили свой огонь на Стрелке, Одди и Слэш выскочили из своих укрытий как черти из табакерки. Слэш уложил двух из четырех солдат выстрелами K-5, как по учебнику. Первый выстрел Одди прошел выше, пробив складку на макушке предпоследнего солдата. Он опустил прицел и всадил пулю прямо в лицо человека, выплюнувшую хрящи и коренные зубы из затылка. Он прицелился стволом М-16 и сделал пару выстрелов, которые разрушили коленные чашечки последнего солдата, упавшего на землю с криками.

С тех пор как Великолепная Семерка приземлилась, прошло восемь с половиной минут.

Они ждали, не выманит ли раненый солдат оставшихся товарищей из укрытия. Крики человека перешли в стоны, затем в хныканье и, наконец, в жалкое подобие сопения.

Одди свистнул. Члены команды собрались на его позиции. Остальная часть команды прикрывала Стрелка и Слэша, пока они выбегали, чтобы спасти раненого солдата.

Вторым этапом их миссии была разведка. Разведка сообщила, что Чарли накапливали огневую мощь в месте недалеко от деревни Бу Вон Кон. "Блэкджек" должны были найти тайник с оружием и уничтожить его, убив всех вьетконговцев между этим местом и тем.

Один вопрос: где оружие?

- Ответ, - сказал Одди, как только вьетнамец оказался в безопасности. - Займись.

Рэнди "Ответ" Блондо было двадцать лет, он был высоким и долговязым, с беспорядком морковных кудрей, набитых под шлемом. Он выглядел как любой другой ухмыляющийся, безобидный подросток, которого можно было бы встретить бродящим по студенческим городкам в Энитауне, США. Внешность может быть обманчивой: Ответ был дознавателем "Блэкджекa", должность, на которой он демонстрировал ужасающее мастерство.

Ответ опустился на колени рядом с раненым солдатом. Лицо вьетнамца имело простую геометрию в профиль, плоское и впалое, слегка монголоидное. Слизь текла из его ноздрей перепончатыми нитями, через верхнюю губу и вниз по углам рта сопливого Фу Манчу[20]. От шока он дрожал, как жертва болезни Паркинсона.

Ответ прошептал ему на ухо. Косоглазый покачал головой.

Ответ медленно кивнул. Затем, с такой же медлительностью, он просунул указательный палец левой руки в окровавленную дыру на правой штанине солдата, исследуя внутреннюю часть раздробленной коленной чашечки вьетнамца.

Сухожилия на шее вьетконга вздулись, руки хватали пригоршни земли.

Пальцы Ответа дергались внутри раны. Он наклонил голову набок, как иногда делают собаки, когда им любопытно или они озадачены. Вьетнамец бился, не в силах закричать, боль была живой, всепоглощающей сущностью.

Ответ высвободил пальцы. Они были красными до костяшек. Он снова прошептал солдату на ухо. Солдат что-то ему сказал.

- Он говорит, что тайник на юго-востоке, сержант, - сказал Ответ Одди. - Десять-двенадцать километров.

Прицел направил пистолет на пленного.

- И что нам с ним делать?

- Черт возьми, он больше никогда не сможет ходить, - сказал Трипвайр.

Стрелок сказал:

- Вызови медэвакуацию.

- Медицинская эвакуация для хромого косоглазого? - сказал Зиппо.

- Слышал когда-нибудь о такой мелочи, как Женевская конвенция, Зиппо?

- Расскажи это бедолагам, которые у Чарли гниют в клетках для тигров.

- Стрелок прав, - сказал Одди. - Враг не представляет угрозы. Слэш, садись за радио и вызывай...

Прежде чем Одди успел закончить приказ о медицинской эвакуации, Ответ выхватил нож K-Bar и ударил солдата Вьетконга в шею.

Мужчина выглядел слегка озадаченным, уставившись сначала на Ответа, а затем куда-то за его спину, в небо, где кружил черный ворон. Ответ вытащил нож. Кровь хлынула из раны, оставив толстый красный шрам на его форменном жилете.

- Господи! - Трипвайр сбросил с себя патронташ со взрывчаткой и встал на колени рядом с солдатом Вьетконга, который булькал, как младенец, не в силах кричать или плакать из-за крови, хлеставшей из разреза на шее.

Трипвайр прижал к ране прокладки "Котекс", но это было бесполезно: кровь густыми ручейками текла сквозь его пальцы, и через несколько секунд прокладки промокли. Солдат схватился за рукава Трипвайра, сжимая и разжимая пальцы, как паникующий младенец. Он зарылся головой в живот Трипвайра, открывая и закрывая рот, как будто хотел проесть себе путь внутрь, прорыть туннель, где было тепло и безопасно умереть.

Одди выбил нож из руки Ответа.

- Что ты творишь?! - cхватив тощего дознавателя за плечи, он ударил его о банановое дерево; грубая кора издала сухой царапающий звук, рассекая щеку Ответа. Одди ударил его по лицу один, два, три раза, удар справа налево, удар справа налево, звук черной плоти о белую плоть был резким, как выстрел стартового пистолета. - Мы так не делаем!

Ответ оценил своего сержанта сквозь полуприкрытые глаза. Тонкие струйки крови потекли из уголков его рта и по лицу. Он повернулся и выплюнул зуб в грязь.

- Это зона боевых действий, сержант, - сказал он. - Тут действуют другие правила.

Одди дернул Ответа вперед, пока их носы почти не соприкоснулись.

- Не в этом подразделении! Не под моим командованием!

Вблизи Одди был поражен синевой глаз молодого дознавателя, цвет, каким-то образом лишенный жалости. Холодные глаза, - подумал он. - Холодные, мертвые глаза. Он оттолкнул Ответа назад со смесью гнева, отвращения и - эмоция взмыла быстро и непроизвольно - страха. Ответ неловко споткнулся, споткнулся о торчащий корень и упал на задницу в облаке красной пыли.

- Сделаешь что-нибудь подобное еще раз - и у нас будет серьезный разговор, сосунок.

Зиппо подошел и встал на колени рядом с Ответом. Он опустил дуло огнемета, пока пламя запальника не коснулось подошвы его ботинка.

- Есть справедливость, - сказал он, когда запальник врезался в прорезиненную подошву ботинка, выбрасывая щупальца вонючего черного дыма. Ответ не пошевелил ногой. - Это, мой маленький друг, было несправедливо. Мы должны держать себя в руках, понял? Беречь голову, держать свое дерьмо под контролем, и, может быть - только может быть - мы пройдем через это живыми.

К этому времени пламя расплавило подошву. К запаху пузырящейся резины присоединился другой, более густой запах, напомнивший Прицелу о сладком свином шашлыке. Ответ уставился на Зиппо своими холодными голубыми глазами, на лице была маска спокойствия. Зиппо поднял дуло огнемета со взглядом, в котором было что-то среднее между недоумением и сдержанным уважением.

- Пока мы на одной волне, - сказал он.

- Я настраиваюсь на твой сигнал, - тихо сказал Ответ.

Он оторвал полоску от своей формы и обвязал ею свою раненую ногу.

Трипвайр баюкал голову вьетконговца, пока тот дергался в предсмертных муках. Молодой человек умер быстро и тихо. Трипвайр скатил голову с колен и встал. Низко висящие грозовые облака двигались над горизонтом, закрывая солнце, оставляя предгорья в четкой темноте.

Одди сказал:

- Выдвигаемся.

Выдержка из "Слэйв Ривер Джорнал"[21],

9 апреля 1986:

ТРИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ ПРОПАЛИ БЕЗ ВЕСТИ

НА СЕВЕРО-ЗАПАДНЫХ ТЕРРИТОРИЯХ

"Вещественных доказательств пока не обнаружено", - говорит представитель Королевской канадской конной полиции.[22]

Автор: Майкл Фултон.

Форт Симпсон, Северо-Западные территории:

Пропала экспедиционная группа из трех человек, отправленная для наблюдения и регистрации миграционных паттернов карибу на территории вокруг Большого Медвежьего озера. Экипаж (статистик Карл Розенберг, картограф Билл Майерс и Лилиан Хапли, еще один статистик) вылетел из аэропорта Форт-Гуд-Хоуп 7 апреля на сверхлегком самолете "Cessna 340-S", пилотируемом Розенбергом. Работая по контракту на Министерство природных ресурсов, трио должно было совершить полет над Большим Медвежьим озером и прилегающими районами, фиксируя перемещение сокращающихся стай карибу. Последнее радиосообщение пришло в 14:30, когда Хапли связался по радио с базой ДПР[23], чтобы сообщить, что карибу не замечены. Сид Граймс, представитель Королевской канадской конной полиции, выступил с заявлением о том, что поисково-спасательная группа в настоящее время прочесывает предполагаемое место крушения, но пока "никаких вещественных доказательств обнаружено не было"...

20 лет спустя...

Дэниел "Зиппо" Коулс – поэт-исполнитель

Ванкувер, Британская Колумбия

30 ноября 1987, 12:05 по полудни

Представьте себе: вы по колено в слоновой траве, идете где-то между "Дельтой" и демилитаризованной зоной, и вы чувствуете запах гребаных гуков, их вонь на ветру, и страх ползает, как огненные муравьи, по задней стенке вашего горла, и вы думаете: Я здесь, чтобы изменить вещи, сделать вещи лучше, - но все это время вы меняетесь, меняетесь глубоко внутри.

Солдаты справляются с этими изменениями по-разному.

Я?

Я зажег запальник огнемета LPO-50 мощностью 50 000 БТЕ[25]для приготовления гуков, и оставил шрам пламени, который превратил бы деревню, полную воинственных узкоглазых, в бродячие, неистовые, гребаные римские свечи за минуту.

Расскажите о своем гребаном катарсисе.

Песчаный полуденный солнечный свет струится через западное эркерное окно и падает на белые атласные простыни. Я протираю сонную корку с глаз и стою, голый, чтобы осмотреть унылую перспективу. Дождь падает бесконечными серыми простынями над подковообразным мегаполисом, окаймляющим залив Королевы Шарлотты. Мэр Ванкувера, торгаш-хвастун в десятигаллонной ковбойской шляпе, провозглашает город "Флоридой Канады" из-за отсутствия снега. Сравнение нелепое, как провозглашение чайки "Белоголовым орлом Канады".

После душа и одевания я сижу на балконе, принимаю быстрый завтрак "Carnation"[26]и читаю "Глоуб Энд Мэйл". Статья на пятой странице меня бесит: некоторые из этих нововолновых педиков пытаются заразиться СПИДом. Кажется, что есть эти журналы о гомосексуальном образе жизни - "Глиномесы Тудэй"[27] или "Современный Мужицкий Таран"[28] или я не знаю, что еще за фигня - рисующие радужную картину болезни. У вас есть глянцевые фотографии заднеприводных, взбирающихся на горы и летающих на дельтаплане, все они худые из-за коктейлей от СПИДа, вызывающих у них хроническую диарею. Так что теперь болезнь романтизировали, сделали последним обязательным аксессуаром, и эти фрукты лезут из кожи вон, чтобы подхватить ее. Есть эти клубы, где СПИД-положительные мужчины - "дарители подарков" - встречаются с ВИЧ-отрицательными - "охотниками за насекомыми", - а затем убегают, чтобы пострелять жоподротиками, передавая болезнь.

Бесит меня до чертиков.

Видите ли, в Канаде государственная медицина. Так кто, по-вашему, оплачивает счета за этих жопомартынов и их продлевающие жизнь коктейли? Правильно: Джон Кью. Общественность. Я, например. Ублюдки. Я имею в виду, что кучка голубцов хочет покончить с собой, меня это устраивает. Просто проявите элементарную порядочность, проветрите свой череп с помощью 44-го калибра и избавьте нас, трудолюбивых налогоплательщиков, от расходов, а?

Звонит телефон. Я отвечаю на третьем.

- Коулс слушает.

- Каванами прилетел из аэропорта.

- Куда?

- "Сады Принцессы". Пентхаус.

- Сколько?

- Пятьдесят за Каванами, двадцатка за каждого из ближайшего окружения.

- Договорились.

Какова стоимость человеческой жизни, если обойти этическую сторону вопроса? Человеческая плоть и внутренности ничего не стоят, если только вы случайно не знакомы с челом из черного рынка органов или беспринципным китайским поваром. Кости можно перемолоть в удобрение, но это максимум доллар за фунт, так что риск перевешивает вознаграждение. Вы можете продать приличную шевелюру в магазин париков, но возникнут вопросы, и кому нужны эти хлопоты? Так что, по сути, человеческое тело стоит меньше, чем самая изношенная кляча, которая все еще может принести несколько долларов в качестве корма для собак. Следовательно, ценность человеческой жизни в денежном выражении меньше, чем у животного. А мы убиваем животных миллионами каждый день.

Врубайся в эту логику, детка.

Я работаю, в основном, на косоглазых. Ванкувер с ними жесток. Они пересекают Тихий океан из Лаоса, Камбоджи, Гонконга, вбивая колья на первом же клочке земли, на который их вынесет. Город кишит ими до такой степени, что местные шутники прозвали его "Чан-кувер". Якудза и триады не заставили себя долго ждать. Эти парни держат друг на друга 3000-летние обиды; парень с моими способностями может очень хорошо зарабатывать, сводя их вековые счеты.

Честно говоря, мне нравится убивать косоглазых, за исключением япошек, которые изо всех сил стараются подражать нам, попивая "Kолу", надевая синие джинсы, тряся своими узкими желтыми задницами под Элвиса и Боба Дилана - они действительно стараются. Удивительно, не правда ли, как пара атомных бомб может испарить 4000 лет застойной истории и традиций?

Придуманный киллер, которого показывают в кино и на телевидении, - это всего лишь вымысел. Парни в черных кожаных плащах или ярких атласных костюмах, привлекающие к себе внимание котелками или усами с закрученными кончиками, убивающие металлическими зубами, самурайскими мечами или отравленными шляпными булавками? - все это чушь.

Вот подробнее:

Правило №1: вы должны быть невидимыми. Речь идет о том, чтобы быть серым, о том, чтобы скрываться в свете солнца. Вы должны быть невыразительным. Каждый аспект вашей внешности должен не привлекать внимание. Вы принимаете душ, бреетесь, чистите зубы каждый день. Вы не пользуетесь одеколоном или, если пользуетесь, только намеком, носите готовые костюмы, которые делают вашу профессию обсуждаемым вопросом - может быть, вы юрист, может быть, банкир, может быть, сантехник, тратящий свои заработки с туалетных змеевиков на приличные штуки. Если вы носите галстук, сделайте его темным и дешевым, ничего с маленькими гольфистами или персонажами Диснея. Никаких украшений, но вы носите приличные часы, "Seiko" или "Casio". Вы водите отечественную машину, возрастом от пяти до восьми лет, без ржавчины и вмятин. Вы делаете это, и где-то между этим и там вы можете просто стать невидимкой. Частью пейзажа. Последний человек, которого кто-либо мог бы назвать хладнокровным убийцей.

Правило №2: БПП - Будь проще, придурок. Киллеры, кромсающие свои цели пулеметами с вертолетов, разрезающие людей на куски нунчаками с острыми бритвами или доводящие их до судорог духовыми дротиками, пропитанными ядом жабы? Только в Голливуде. Все, что нужно настоящему профессионалу, можно найти в ближайшем магазине домашних товаров: канцелярские ножи, отвертки, дыроколы для кожи, ножовки. Вы хотите использовать анонимное оружие, предметы, которые можно купить где угодно. Если вы оставляете золотой нож-бабочку с выгравированными на рукояти вашими инициалами или - не дай Бог - визитную карточку на месте преступления, вы нарушаете Правило №1.

Правило №3: самое простое правило. Никакой жены, никаких друзей, никаких детей, ничего, что вы не сможете оставить, пока упаковываете дорожную сумку.

Вот правила моей игры.

Казухито Каванами - глава якудза Синдзю. Он старше, чем судно Эйба Линкольна, но в его бизнесе не состаришься, если не будешь оставаться сообразительным, а этот конкретный котяра острее, чем мешок бритвенных лезвий. Его команда безопасности - эквивалент защиты "Стальной занавес" "Steelers" 76-го года[29]: отряд убийц с "TEC-9"[30], обученных ведению уличных боевых действий, чуваки, которые могли бы выкосить 5-й участок за то время, пока вы завязываете шнурки.

У них есть одна маленькая проблема.

Я лучше.

Вот как это будет происходить:

Я собираюсь спуститься на лифте в подземный гараж, где припаркован мой "Додж" 80-го года. Я поеду по улице Сассекс и выеду на шоссе ТрансКанада, направляясь на север, пока не доберусь до окраины города под названием Наниамо. Я остановлюсь в долгосрочном хранилище, складском помещении № 878. Внутри арендованного помещения находятся стопки коробок, содержимое которых написано на картоне зеленым маркером "Мэджик". Внутри коробки с надписью LP/ЖУРНАЛЫ/ШАРЫ ДЛЯ БОУЛИНГА находится несколько десятков джазовых пластинок в оригинальных суперобложках, все "Playboy" за 1960–1967 годы и серый пакет для шаров для боулинга.

Вот в чем дело: я не играю в боулинг.

Возвращаясь, на полпути между Наниамо и Ванкувером, я заеду в "Данкин Донатс", где закажу средний черный кофе и пирожное с медовой глазурью. Я отнесу сумку в туалет и в кабинке для инвалидов сниму и заряжу пару 9-мм пистолетов "Лама"[31]с полыми пулями "Маузер", прежде чем прикрутить глушители "Nambu". Я пристегну канцелярский нож, крестовую отвертку, четыре дополнительных обоймы и фунт взрывчатки C-4 под пиджаком, отрегулировав для удобства и мобильности. Я позвоню своему водителю, Фреду Джексону, и скажу ему ждать на третьем уровне подземной парковки "Садов Принцессы", зона E-8, через час.

Вернувшись в город, я припаркуюсь на станции метро "Финч Авеню". Если погода улучшится, я надену пару тонированных зеркальных очков и проеду четыре остановки на метро, ​​от Финч до Уэлсли. Выйдя на Уэлсли, я пройду ряд подземных туннелей, пока не доберусь до эскалатора, который доставит меня в вестибюль отеля "Сады Принцессы".

Я не спеша пересеку вестибюль из латуни и мрамора и войду в лифт. Я надену пару напудренных хирургических перчаток и нажму кнопку двадцатого этажа, этажом ниже пентхауса. Пока он поднимается, я сдвину потолочную панель, отопру люк для технического обслуживания и поднимусь на крышу кабины. Я заменю панель и подожду, пока лифт остановится, прежде чем подняться по лестнице для технического обслуживания в вентиляционную шахту пентхауса. Отцепив решетку, я проползу в шахту. Я услышу голоса, говорящие на японском языке. Я буду ползти по шахте, пока не окажусь прямо над этими голосами, пока не смогу заглянуть через вентиляционное отверстие и увидеть блестящие шелковые костюмы и желтую кожу их владельцев.

Вот что я сделаю. Вот что я сделал.

И вот я здесь.

Каванами откидывается на кожаном диване со стаканом скотча. Он разговаривает с кем-то по громкой связи. Слева от него сидит пара телохранителей, разодетых в пух и прах в костюмах французского покроя и черных брогах[32], "TEC-9" лежат у них на коленях. Изящные татуировки выступают над воротниками и рукавами рубашек. Я лениво размышляю, как будет выглядеть их кожа, высыхающая на ветвях хлебного дерева, ярд за ярдом кожи, покрытой замысловатыми узорами, драконами, кои и воинами-самураями, и внезапно вентиляционная шахта становится очень тесной, я чувствую клаустрофобию, флэшбэк к...

...глубоко в недрах провинции Фуок-Лонг, идем в темноте через рощу банановых деревьев. Наши ботинки давят гниющие фрукты, наполняя воздух их тошнотворной сладостью. Икинс, салага, которого мы сопровождали в Сонг-Бе, тащился по тропе из примятой слоновой травы, в то время как остальные из нас, увлеченные минами-ловушками Вьетконга, держались на обочине. Икинс, пляжный бездельник с выбеленной стрижкой, пел что-то из Beach Boys:

- У нас есть эта доска, и мы называем ее Вуди; она не слишком вишневая, она старая, но хорошая[33]...

Затем земля разверзлась и поглотила Икинса до подмышек. Он кричал, размахивая руками, выкапывая куски рыхлой земли и бананового пюре. Его тело дергалось, как будто его ногами вперед пропускали через измельчитель древесины.

Я пробежал двадцать футов по тропе, нашел туннель, нырнул в него головой вперед. Я не знал Икинса и был почти уверен, что он мне не понравится, если я его узнаю. Неважно. Он был морским пехотинцем, и я собирался спасти его, если смогу, умереть, если придется. Мы все были такими в то время, действуя на уровне выше долга, патриотизма или дружбы: я умру за тебя, а ты умрешь за меня. В таком простом кодексе поведения есть ужасная, безрассудная сила.

В любое время. В любом месте. Как угодно. Я умру за тебя.

В туннеле мокрая земля прижималась ко мне. Впереди раздавались звуки, похожие на сталкивающиеся куски сырого мяса. Я включил запальник LPO-50, выпустив узкий палец пламени.

- Господи Иисусе...

Пара Гуков присела в темноте, сжимая длинные острые ножи. Ноги Икинса, то, что от них осталось, дико дергались. Вся плоть и большая часть мышц, за исключением его обутых в ботинки ног, были отрублены. Кости его голеней и коленей мокро столкнулись, щелкая и хлопая. Его живот был разрезан, а его кишки вывалились наружу. Длинные синеватые веревки кишок блестели, как мокрые кабели, и Гуки рубили их лезвиями, покрытыми запекшейся кровью, и запах крови был таким сильным, что внезапно туннель стал размером с нору суслика.

Гуки повернулись ко мне, и их лица отразили идеальную, неразбавленную ненависть, и вот тогда один из них вонзил клинок в Икинса, роясь и проворачивая, пока что-то густое, комковатое и вонючее не выплеснулось из рваной дыры, забрызгав их рычащие запрокинутые лица.

Нажатие на курок огнемета было похоже на отпущение грехов. LPO-50 раскинул огненный ковер, который наполнил туннель запахом горящего бутана и горящей же плоти. Жар обжег мое лицо и превратил брови в пепел, но я не отпускал курок. И все это время я думал: Пожалуйста, кто-нибудь, застрелите Икинса, выстрелите в его чертову голову, прекратите его страдания, потому что...

...Каванами отключил телефон. Он встает и идет к окну. Его телохранители следуют за ним. Они все отворачиваются от меня.

Рок-н-ролл!

"Ламы" пинаются в моих руках, когда пули прорываются через вентиляционную шахту, оставляя сеть отверстий размером с десятицентовик. Через вентиляционное отверстие я вижу, как пуля пронзает шею телохранителя, чуть ниже линии роста волос. Пуля пробивает ему горло, оставляя выходное отверстие размером с кулак там, где сходятся ключицы. Он падает на колени, поднося руки к ране. Кажется, он молится.

Другой телохранитель получает одну пулю в колено, а другая превращает его локоть в красное картофельное пюре. Он складывается, как палатка, на кремовом ковре, распыляя "TEC-9", пробивая дыры в дальней стене. Я просверливаю пулю через левую линзу его солнцезащитных очков. Его голова откидывается назад, как будто ее прибили к полу, раздавленное глазное яблоко сочится вокруг зеркального пластика.

Я бью в вентиляционное отверстие прикладами пистолетов, пока оно не распахивается, и вываливаюсь наружу, приземляясь ногами вперед на ковер. Прошло десять секунд.

Каванами стоит у окна с напитком в руке. Он дрожит, но страх это или возрастной паралич, я не могу сказать. Он знает, что мое присутствие означает, что его жизнь теперь можно измерить секундомером.

- Сейчас я тебя убью.

Старик кивает. Он не умоляет и не предлагает удвоить то, что мне платят. Он просто кивает и отпивает свой напиток, не отрывая от меня глаз. Я могу только надеяться, что, когда придет мое время, я уйду с таким же достоинством.

Приглушенные "Ламы" издают глухое механическое шипение - чик-чик! чик-чик! - когда я дважды нажимаю на курки. Пустотелые пули пронзают Каванами, разрывая заднюю часть его пиджака. На его груди только булавочные уколы крови, но я уверен, что теперь его спина напоминает сюрреалистическую картину, пули оставляют огромные выходные отверстия. Окно покрывается паутиной и затем разбивается. Его тело отбрасывает назад, ноги вылетают из обуви - я замечаю дыру в его носке с рисунком в ромбик, через которую торчит один большой палец - и его шея насквозь прорезана осколками оконного стекла. Его голова падает с двадцати одного этажа на тротуар.

Я направляюсь к лифту, когда замечаю "TEC-9", лежащий на подлокотнике дивана. Это не может быть Каванами, так что это значит...

Шшшш! - это звук моего пиджака, когда лезвие диагонально режет мою спину, от лопатки до бедра. Я инстинктивно перекатываюсь влево, адреналин в крови, и мельком вижу нападающего. Еще один шаблонный телохранитель в очках и костюме, но у этого есть десятидюймовый нож Барлоу[34], и когда я сталкиваюсь с ним, он бросается на меня.

Я делаю ложный выпад вправо, и нож врезается в мясо моего правого бицепса, распиливая кожу и сухожилия. Я разворачиваюсь на подушечке стопы, отталкиваясь от инерции нападающего, и наношу удар локтем, который вбивает его челюстную кость в шею, вдавливая ее в большой пучок нервов там. Он падает, а я пересекаю диван, вытаскивая отвертку и канцелярский нож из-под пиджака.

- Слушай, - говорю я парню. - Твой босс мертв. Ты проиграл, я выиграл. Какой смысл тебе умирать сейчас?

Чувак просто рычит на меня.

Ты пытаешься бросить этим гребаным дворнягам кость...

Он обходит диван, рубя меня толстым лезвием. Я отступаю достаточно далеко, чтобы избежать смертельной раны, но кончик проходит через мою рубашку ниже сосков, и кровь льется через щель. Я резко веду канцелярский нож по дуге, полосуя его незащищенное лицо, создавая полукруглую рану, начинающуюся у линии роста волос и заканчивающуюся где-то под челюстью.

Он кричит, и его рука поднимается, чтобы схватить свое лицо, его рука пытается прижать жирный лоскут кожи, который еще недавно был его щекой, обратно на место. Канцелярский нож выскальзывает из моей правой руки, когда я резко вставляю левую в щель между его вытянутой рукой и грудью, отвертка направлена ​​в точку под его подбородком. Я знаю, что это закончится отвратительно, отвратительно и бессмысленно, но такие вещи обычно заканчиваются.

Отвертка пробивает ему горло - бах! - и кровь хлещет вниз двумя коричневатыми гейзерами, пачкая его костюм. Это сопровождается ужасным шипящим звуком, когда его яремная вена качает кровь вокруг литой пластиковой ручки отвертки. Он открывает рот, и сквозь красные прожилки зубов я вижу кончик отвертки. Он издает этот звук, это ужасное бульканье, и это наполняет меня отчаянной жалостью, поэтому я выдергиваю отвертку из его горла и вставляю ее в его левое ухо. Он визжит, моргает и падает лицом на ковер.

Менее чем за две минуты я заработал $110 000.

Но я в полном беспорядке. В ванной я снимаю рубашку, чтобы осмотреть руку. Рана прямая и очень-очень глубокая, и когда я вытираю кровь, я вижу вещи, похожие на порванные струны пианино, и заставляю себя перестать смотреть и заворачиваю рану в полотенце.

Три чемодана стоят рядом с входной дверью. Я обыскиваю их, чтобы найти черную рубашку и пиджак Черутти 1881[35]. Через разбитое окно я слышу далекие сирены.

Лифту требуется целая вечность, чтобы добраться до пентхауса. Я поднимаюсь на третий этаж, прежде чем спотыкаюсь на лестничной клетке и спускаюсь на подземную парковку.

Двухцветный "Шев" Фреда Джексона припаркован за колонной в секции E-8. Я падаю на переднее сиденье, и Фред - худой и сварливый в солнцезащитных очках-авиаторах и тонких усах в стиле, который так любили актеры фильмов для взрослых 70-х годов - тихо насвистывает.

- О, Дэнни-бой, - говорит он. - Ты боролся с гризли или что?

- Просто езжай.

Фред проезжает ряд пандусов, платит дежурному и выезжает на улицу.

- Тебе понадобится медицинская помощь?

- Рука сильно изуродована.

- Мы поедем к тебе домой и позвоним Лоис.

Лоис - жена Фреда, дипломированная медсестра, которая лечит шишки и синяки, которые я получаю при исполнении служебных обязанностей. Фред тянется к заднему сиденью и хватает мобильный телефон, белый бегемот, вдвое больше, чем те аппараты КНР, с которыми мы сталкивались во Вьетнаме. Я закрываю глаза, и когда я их открываю, мы оказываемся в моем жилом комплексе.

Фред паркуется у служебного входа и подталкивает меня к лифту для технического обслуживания. Он тащит меня в мою квартиру, открывает дверь ванной и усаживает в ванну. Он поднимает мою руку и затягивает ремень над раной. Я снова закрываю глаза, и когда я их открываю, Лоис рядом со мной. Жена Фреда чертовски сексуальна, и я часто задавался вопросом, каково это - трахнуть ее, это упругое тело, эту дерзкую натуру. Она вводит мне что-то.

Я просыпаюсь в постели с сильно перевязанной рукой. Фред входит с конвертом.

- Кто-то меня искупал?

- Лоис, - говорит Фред. - И не только для предотвращения инфекции. От тебя воняло.

- Каким мылом она пользуется?

- "Ирландской весной".

- Я пахну, как пук лепрекона.

Фред смеется.

- Девяносто три шва - потребовалось несколько ярдов кетгута, чтобы снова собрать Шалтая-Болтая, - он бросает мне конверт. - Не вижу на нем рожи Эда Макмахона[36], так что, полагаю, ты не можешь бросить свою основную работу.

Я разрываю письмо здоровой рукой.

Неподписанный чек на пятьдесят тысяч долларов скользит на покрывало.

Нил "Прицел" Пэрис – aкула-картежник

Лас Вегас, Невада

30 ноября 1987, 12:05 по полудни

Все, что осталось ясным, - это доля секунды до того, как все произошло: режущие конечности и стена скрежещущих окровавленных зубов и запах освежеванных и горящих детей. Затем существо вскарабкалось по моей груди, когти впились в мою кожу, хруст, за которым последовала сотрясающая землю боль.

Я пришел в себя на земле джунглей, мой нос - то, что от него осталось - вдыхал вонь гниющей растительности. Левая сторона моего лица ощущалась так, будто ее окунули в жидкий азот и разбили битой "Louisville Slugger". Рука вколачивала мне в грудь уколы морфина. Сфокусировавшись оставшимся глазом, я понял, что это моя рука.

Затем Одди, его большой черный череп похож на солнечное затмение, вытащил шприц из моей руки.

- Успокойся, сынок, - прошептал он. - Медэвакуация уже в пути.

Грязь вокруг моей головы была мокрой и липкой. Из моего черепа доносился шум. Ужасный ссущий звук.

Трипвайр присоединился к Одди. Он посмотрел на меня и побледнел.

- Господи Иисусе, сержант. Он не выкарабкается.

- Он крепкий орешек.

- Блин, сержант, у него половины головы нет...

- Закрой рот, солдат, - Одди подложил мне под голову скомканный бронежилет и обернул лицо рваным одеялом. - Будешь хорош как вишневое вино.

Шаги приблизились.

- Стрелок и Слэш мертвы.

Голос Зиппо.

Одди спросил:

- Что случилось?

- Это была... та штука. У Слэша вырван позвоночник, его части разбросало по половине гребаной зоны боевых действий. Нашел голову Стрелка, но это все.

- Это полный пиздец, - сказал Трипвайр.

- Боже, сержант, гребаная голова Стрелкa, - сказал Зиппо.

- Я умираю, - слабо сказал я.

Одди сказал:

- К черту эти разговоры, собачья жопа. Где Ответ?

- Здесь, сержант.

Хотя я не мог его видеть, я знал, что Ответ появился, как обычно: бесшумно материализовался из подлеска, олицетворяя кредо "Блэкджека": Быстро, тихо, смертельно.

- У нас рандеву для медицинской эвакуации в одном километре по этой скоростной тропе, - сказал Одди. - Ответ, разведывай впереди. Трип и я потащим на горбу Прицела. Зиппо, ты - в хвосте.

Мы мчались сломя голову по ночным джунглям. Руки Одди были зажаты у меня под мышками, Трипвайр держал мои лодыжки, мое тело болталось между ними, как гамак. Существо, которое убило Стрелка и Слэша и почти отправило меня на тот свет, Существо, которое мы нашли сгорбленным и бормочущим что-то в хижине, полной лишенных кожи вьетнамских крестьян, все еще было там. Мы ранили его, и сильно: я лично всадил в него пять пуль 303-го калибра, прежде чем оно лишило меня лица. Но оно все еще было живо, все еще скрывалось в кустах.

- Вперед-вперед-вперед! - закричал Одди.

Вскоре я услышал гул двигателя "Хьюи". Я потерял сознание...

...и очнулся в полевом лазарете около Дык-Пхонга с капельницей над головой и пульсометром, пищащим сбоку.

Я не чувствовал своего тела.

Я не был парализован: я мог шевелить пальцами рук и ног, моргать глазами, поднимать руки и ноги. Но я не чувствовал свою кожу. Это было так, как будто поверхность моей плоти, миллиарды и миллиарды нервных окончаний, были напичканы новокаином.

Молодой медик заметил, что я в сознании, и подошел с робостью, граничащей с благоговением.

- Как вы себя чувствуете?

- Так... хочется пить.

- Я что-нибудь принесу, - сказал он. - Вам повезло, что вы живы.

Я слышал этот рефрен так часто, что он приобрел качество напева мелодии шоу: Тебе повезло, что ты жи-и-и-ив - ДА, СЭР! - повезло, что ты дышишь - О ДА! - медицинское чудо для всех! Я понял, что случайность моего выживания - это полностью субъективная материя.

Медик вернулся со стаканом воды. Его сопровождал пожилой мужчина, который, как я узнал, был хирургом, спасшим мне жизнь.

- Ты был мертв, - сказал он мне деловым тоном тех, кто привык к смерти. - Когда ваше подразделение выгрузило тебя из "Хьюи", твои мозговые волны были ровными.

Я спросил об остальных.

- Ваше подразделение было расформировано после миссии. Безоговорочное освобождение.

Он спросил, что я чувствую. Я сказал ему, что не чувствую своего тела.

- Этого не может быть, - сказал он. - Мы провели рефлекторные тесты и...

- Не парализован. Просто... все... онемело.

Он ущипнул меня за руку так сильно, что кожа покраснела.

- Ничего?

Я покачал головой.

- Ну, - пожал он плечами, - побочные эффекты ожидаемы. Тебе повезло, что ты жив.

- Я это уже слышал.

Левая сторона моего лица чувствовала себя ужасно неправильно. Я поднял руку, чтобы потрогать ее.

- Не надо, - сказал хирург. - Рана все еще чувствительна. Алекс, дай ему зеркало.

Медик передал мне зеркало парикмахера.

- О, Боже...

- Я сделал все, что мог, - голос хирурга был за миллион миль отсюда. - Я мало что мог сделать...

Кусок кости, мозга и кожи размером, примерно, с лошадиное копыто был вырезан из моего черепа. Половина моего лба, левый глаз, левая ноздря, щека и ухо - все исчезло. Кожный трансплантат - взятый, как я позже понял, из моей задницы - был пришит поверх зияющей раны, чтобы предотвратить выплескивание остальной части моего мозга. Пересаженная кожа была испещрена жесткими черными волосами: моими волосами из задницы. По какой-то причине они продолжали расти, и теперь я брею их дважды в неделю, иногда останавливаясь, чтобы насладиться абсурдом.

Я никогда не был красавцем, но, черт возьми...

Врач сказал, что я потеряла пятую часть лобной доли, треть таламуса, почти всю лимбическую кору. Если бы кто-то ударил меня в спину, я бы почувствовала давление лезвия, но не почувствовала бы никакой боли. Вполне возможно, что я истеку кровью из-за своего невежества.

Ожидались и другие осложнения. Я не разочаровался. Помимо онемения, все, что я ем, на вкус как подгоревший тост - я ел подгоревший тост в надежде, что он будет на вкус как лобстер Ньюбург, но не тут-то было. Мой слух колеблется, как сломанное радио, и я больше не могу контролировать свой член: у меня встает без всякой причины, иногда спускаю в общественных местах без красивой юбки на горизонте.

- Мы используем только десять процентов нашего мозга, - сказала мне медик с детским лицом. - Эйнштейн использовал одиннадцать, и он был гением.

Я сказал:

- Заткнись, мужик.

Меня отправили в санаторий для ветеранов в Колдвотере, штат Мичиган. Я не был таким же дерьмом, как те, кого они там держали взаперти по Pазделу 8[37], но врач посчитал, что мне будет трудно адаптироваться к моей "измененной физической парадигме".

Там я встретил ветерана по имени Юджин. Юджин был майором 7-го разведбата, провел тридцать три месяца в Дананге. Чтобы держать свое дерьмо в порядке, в разведбате нужен определенный тип людей. Юджин был не таким. В тридцать один год его волосы были белыми, как подснежники, белыми, как арктическая тундра. Он патрулировал свою комнату с бутылкой-пульверизатором "Миссис Баттерворт"[38], заполняя каждую щель сиропом, чтобы остановить ядовитый газ, который, как он думал, закачивали Гуки. Он признался, что, когда он справлял нужду, голоса мертвых Гуков говорили с ним через его задницу - голоса дерьма, приказывая ему делать ужасные вещи. Звучит смешно, но это не так, не совсем так. Бедняга надевал наушники в туалет.

Юджин покончил с собой. Многие ветераны тогда так делали; тела покидали санаторий с регулярностью мешков для белья. Чуть не отрезал себе голову консервным ножом. Разорвал яремную вену, истек кровью на холодном кафеле своей комнаты. Тупой гребаный консервный нож. Вьетнам дал нам хотя бы это: способность совершать немыслимое...

Двадцать лет спустя я сижу в номере 217 мотеля "Счастливые Семерки" в Лас-Вегасе, штат Невада. Название не совсем верное: любой, у кого есть хоть капля удачи, не был бы вынужден плюхнуться в эту дыру. За моим окном проносятся вагоны, неудачники из Города Грехов прыгают в товарные вагоны в Калифорнию, надеясь, что удача повернется к ним лицом со сменой обстановки. Мне жаль их неуместный оптимизм.

Звонит телефон.

Комната - обувная коробка - сигаретные ожоги на ковре, плесень в туалете, матрас пахнет таракановым порошком и затхлой мочой. Снаружи - настоящий район трущоб, человеческие останки волочатся вокруг, последнее пристанище перед смертью.

Звонит-звонит-звонит чертов телефон.

- Что?!

- Это Лен. Собираюсь играть. Ты в деле?

Знакомая молния предвкушения зигзагом пробежала по моему позвоночнику.

- Где?

- В Вудлоне.

- Что? В долбаном склепе?

- Проблема?

- Это жутко. ​​Играть в карты на кладбище - кто этим занимается?

- Там работает Арчи Мангуст, подметает, полирует гробы, крадет золотые пломбы изо рта у трупов - черт, я не знаю. Хорошее место, как и любое другое. Настоящая атмосфера.

Залитый солнцем голос Лена коверкает слово: ат-мас-фэра.

- Каковы ставки?

- Столько, сколько у тебя есть.

- У меня туго.

- У тебя всегда туго. Постоянная жопа.

- Слушай, у меня туго и у меня неоплаченные долги по всему городу...

- Наплачь мне чертову реку. Слушай, Покерфейс: ты в деле или мне вычеркнуть тебя из своего списка?

- Не называй меня так.

- Что?

- Покерфейс. Не надо.

- Ты прав, я не должен. Ты не заслуживаешь этого имени. Почему бы тебе не повесить трубку, не пройти пятьдесят ярдов до железной дороги, не сесть в следующий вагон? Потому что ты облажался, приятель. Потерял фокус.

Я говорю себе, что не позволю ему добраться до меня, но Лен - непревзойденный психолог-акупунктурист, всегда знающий, куда втыкать иглы.

- Тебе следует уехать из города, Покерфейс. Тебя поймали.

Ублюдок колет иглой.

- Оставь след в истории, пока у тебя еще осталась хоть капля достоинства.

Ублюдок.

- Ты настолько зарос, что даже не видишь, за каким холмом ты находишься.

Этот парень - такой гребаный ублюдок.

Наконец я говорю:

- Во сколько?

- Через час.

- Увидимся, если увидимся.

Мы оба знаем, что я буду там.

Зеркало в ванной заляпано ярко-розовым лаком для ногтей. Я использую опасную бритву, чтобы сбрить волосы, щетиной торчащие из выемки на моем черепе. Однажды, в приступе слепой депрессии, я купил софтбольный мяч, чтобы проверить, влезет ли он в выемку. Влез. Мой черепной протез лежит на сиденье унитаза. Он сделан из неаллергенного баллистического силикона (Sim-Skin), отлитого по контурам моего лица. Стеклянный глаз смотрит из-под молочных складок резины. Пятичасовая операция прикрутила зажимы к моему черепу, которые зафиксировали протез на месте. Я расчесываю волосы вперед, черные пряди спускаются к кончику носа, я изо всех сил стараюсь сойти за человека.

У меня в заднем кармане моих "Рэнглерз" тысяча долларов. Последняя ставка на пропитание. Я знаю, что мне делать: дойти до автобусной остановки и сесть на "Грейхаунд", чтобы куда-нибудь - куда угодно - проехать как можно больше миль между мной и Парадайс Вэлли. Но я не буду. Азартные игры - это болезнь, такая же, как малярия, полиомиелит или рак, только симптомы проявляются в вашем сознании, а не в вашем теле. Я засовываю свое единственное настоящее имущество - никелированный "Кобрэй M-11"[39] - за пояс, прежде чем отправиться в путь.

Я сажусь в автобус на углу Фиби-Драйв и Арвиль-Стрит, направляясь в верхнюю часть города. Автобус петляет по извилистой тропинке вверх по Стрипу. Группа подростков танцует брейк-данс на углу Оукли и Бонита, высокие кеды "Конверс" выбивают татуировку на сплющенной картонной коробке под антивьетнамский гимн Пола Хардкасла[40] "19", звучащий из магнитофона: И солдату было девятнадцать, девятнадцать; де-вя-де-вя-де-вя-девятнадцать, девятнадцать...

Стареющая танцовщица с огромными сиськами тусуется в "Тропикане". У вьетнамских женщин не бывает больших сисек. Диета и расовые наклонности, я полагаю. Никогда не видел ничего больше символических шишек, и я вспоминаю время...

...три месяца в стране, и подразделение в двухдневном отпуске. Мы провели ночь в деревне недалеко от Куин Xона, в соломенной хижине, где торговали людьми с Меконга и опытными шлюхами. Женщины были отвратительны, лица как сгнившие пчелиные гнезда, но пехотинец из 17-го разведбатальона по имени Куиллен был достаточно возбужден, чтобы проделать дырку в стволе дерева.

Он вывел одну из них на задний двор и трахнул ее в куче сохнущего бамбука. Куиллен был таким коротышкой, что мог бы спрыгнуть с десятицентовика, да еще и по Pазделу 8 в придачу: когда он кончил, он сжал зубами сосок шлюхи и откусил его. Она кричала и вырывалась, но Куиллен прижал ее к земле и плюнул соском ей в лицо.

- Ебаные сучки! - закричал он. - Мы здесь, чтобы спасти вас от вашего жалкого существования, а вы, ублюдки, даже не хотите давать нам бесплатно!

Ребенок, может быть, восьми лет, выбежал и начал наносить удары Куиллену. Сын шлюхи, как мы поняли. Рот ребенка был чем-то забит; он открыл рот, и я увидел, как капсюль-детонатор застрял между его зубами. Затем Куиллен ударил его кулаком, нанеся апперкот в челюсть, и голова ребенка взорвалась, осколки черепа и зубов разорвали лицо и грудь Куиллена в клочья.

Никому из нас Куиллен не нравился, но Зиппо из принципа сравнял деревню с землей...

...Я выхожу из автобуса на Оуэнс-авеню, в двух кварталах от Вудлона. На востоке находится Харт-парк, где изрешеченные пулями тела соперников Багси Сигела[41]толкают маргаритки. На западе находится больница Вэлли, ее палаты забиты самоубийцами-неудачниками, наркоманами, алкашами. Я знаю этот город как свои пять пальцев. Подозреваю, что многие заключенные разделяют подобное желание узнать точные размеры своих камер.

В Вудлоне тихо. Я иду между рядами надгробий, украшенных увядшими цветами и ржавыми держателями флагов. В шести футах подо мной мертвые лежат в матрице, организованной так же, как любая городская сетка. Метрополис-могильник, выжившее население: ноль.

Лен встречает меня у главного входа. Мы идем по коридору, устланному красным ковром, мимо капсульных склепов, сложенных в пять ярусов, небоскребов покойников. Я просматриваю медные таблички с именами в поисках знакомого имени, знаменитости или спортивного героя. Лен открывает дубовую дверь с надписью "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН" и проводит меня внутрь.

- Ты, должно быть, шутишь.

На переднем плане четверо мужчин окружают операционный стол из нержавеющей стали. Бальзамирующая машина "Aftercare" издает глухое механическое шипение, закачивая формальдегид в сонную артерию закутанного трупа. Из-под белой простыни вылезают жесткие пряди мертвых, желтоватых волос. Ступни не прикрыты: скрюченные артритные пальцы, восковые необрезанные ногти. Коробка для инструментов стоит рядом с головой трупа, ее полки развернуты, как ступеньки, и заполнены румянами и помадой, тушью для ресниц и карандашами для подводки глаз, румянами, тональной маской.

Мне немного противно осознавать, что это не самое странное место, где я играл в карты.

Я осматриваю стол. Я узнаю два лица: Арчи "Мангуст" Мур, постоянно проходящий курс детоксикации, с рыхлым лицом жертвы инсульта; Эззард-какой-то-там, с иссиня-черными усиками, играл доктора в дневной мыльной опере. Никто из них не может играть, чтобы спасти свою жизнь: у Арчи так много подсказок, что его глаза могут быть зеркалами, отражающими карты, в то время как Эззард спускает эти гонорары за мыльные оперы, гоняясь за неудачными стритами и фантомными флешами.

Остальные двое неизвестны. Прямо слева от меня сидит толстошеий, стриженный ежиком бульдог. На нем оливково-зеленый свитер с прямоугольными нашивками на плечах. У него толстое лицо с тяжелыми надглазничными гребнями, покрывающими маленькие черные глаза, а его серые зубы слегка вывернуты. Другой парень - зеркальная противоположность бульдога: лохматый, с острыми, как складки на форме сержанта морской пехоты, чертами лица. Нагрудный карман его безупречного лабораторного халата набит расческами, зубными щетками и пинцетом. Его глаза - ямки от чернослива за толстыми квадратными очками, которые могли бы напоминать кубики льда, если бы не скопившаяся пыль и песок из глаз.

- Ты уже знаешь Эззарда и Арчи, - говорит Лен, садясь справа от меня, - а это Рокки, - кивает на бульдога, - и Джордж, - кивает на тощего. - Джордж - главный гробовщик. Гонорар дилера - двадцатка.

Я снимаю двадцатку со своей пачки, которую Лен ловко кладет в ладонь с ловкостью фокусника из интермедии. Арчи дрожит, как трехпалая леди: предвкушение или белая горячка? Не могу понять. Гробовщик выскребает грязь из-под ногтей иглой-троакаром.

Лен тасует колоду карт "Bees"и рассказывает об игре:

- Техасский холдем[42]на пять карт, ребята, ничего дикого, кроме игроков. Ставки на флоп, терн и ривер[43]. Анте[44]- двадцать баксов; без максимума, без минимума. Погнали. Рок-н-ролл.

Стартовый расклад: у меня на руках туз и тройка, бубны; туз будет солидным, если я смогу найти ему пару. На флопе выпадет шестерка, тоже бубны. Я повышаю пятьдесят, выбивая Джорджа и Эззарда. Рокки повышает пятьдесят на мои пятьдесят. Я уравниваю. Карта терна - одноглазый валет червей. Блядь. Ставлю один сорок, мой флеш вылетел, и, если я не соберу пару, я останусь с тузом и без денег. Быстрый подсчет: три из пятидесяти двух = 6,98% вероятности поймать туза.

Я сбрасываю сотню, надеясь отпугнуть Рокки. Бульдог подбрасывает еще сотню. Я должен сбросить карты, но вместо этого я уравниваю. Пять-сорок в банке, а у меня в руках горсть рассыпанного дерьма!

- Вскрываемся, джентльмены, - говорит Лен.

Ривер - туз треф. Блядский туз. Я ставлю двести, избегая смотреть Рокки в глаза, язык моего тела говорит о том, что я блефую. Рокки сильно клюет: двести плюс сто пятьдесят в ответ. Я увеличиваю банк до двенадцати-сорока и делаю колл[45].

- Так что там у тебя, малыш? - спрашивает Рокки.

Выкладываю туз на стол.

- Трахни меня, Фрида, - говорит Рокки. - Забирай.

Он не показывает свои карты, да и не нужно: он поймал с раздачи старшую пару, королей или валетов. Продолжал ждать трипсов[46], которые так и не материализовались, и в итоге оказался подрезанным со второй лучшей рукой.

Я в большом плюсе на старте. Мне следует обналичить и бежать. Но если бы я делал такие умные вещи, я бы не оказался в таком положении. Я делаю ставку.

Раздачи проходят, деньги переходят из рук в руки, чтобы вернуться обратно. Я наблюдаю за другими игроками. Глаза Арчи загораются ярче фосфорных вспышек, когда он ловит сладкий холшот, а Эззарда мучают предательские тики: почесывания носа, дерганье усов, хмурые брови. Рокки играет как игрок на речном судне, много блефуя, чтобы скрыть слабые карты. Гробовщика трудно прочитать: он проиграл столько же раздач, сколько и выиграл, но его выигрыши велики, и он часто сбрасывает на терне, если не получает то, что ему нужно.

Я ловлю череду неудачных розыгрышей, непарных двоек и четверок, проигранных стритов, ожидающих своего часа. Я отказываюсь от розыгрыша, отказываюсь от анте. Мои фишки сдуваются, как шина с медленной утечкой. Я опускаюсь до своих первоначальных фишек, когда мне выпадает то, о чем я мечтал: красные тузы, бубны и черви.

Ставка открыта для меня. Я бросаю тридцатку, Эззард сбрасывает карты, Рокки поднимает до пятидесяти, Арчи доводит ставку до семидесяти пяти, Джордж уравнивает. Флоп - король треф: никакой помощи, никакого вреда. Я открываю с пятидесяти, Рокки поднимает до семидесяти, Арчи соответствует с видом, который говорит, что он бросает хорошую монету после плохой, гробовщик уравнивает.

Шесть-шестьдесят в банке, и на терне - король бубен. Теперь у всех есть старшая пара, но у меня две динамитные пары. Беглый просмотр показывает, что Арчи готов сбросить карты, но Рокки по-прежнему игрок. Я ставлю сотню, зная, что Арчи сбит, но надеясь заставить Рокки, а может быть, и Джорджа, сбросить карты. Рокки, типичный членосос, поднимает ставку до ста пятидесяти. Арчи сбрасывает. Гробовщик кладет карты рубашкой вверх и, кажется, готов последовать примеру, но, бросив косой взгляд на Лена, ставит сто пятьдесят.

Лен говорит:

- Вскрываемся, джентльмены.

Ривер - туз пик. Я поймал самый сильный фулл-хаус, тузы и короли. Замок. Натс. Я наливаю еще одну порцию вискаря - руки трясутся... перестань трястись! перестань! - соединяю кончики больших пальцев, чтобы образовать плуг с ладонями, и заталкиваю все свои фишки в банк.

- Какого черта. Уже поздно.

Рокки проверяет свой скудный стек и должен признать, что его финансы не соответствуют его браваде.

- Я - пас, - говорит он с отвращением.

Сейчас только я и гробовщик. Полагаю, у него последний туз, что дает ему нокаутирующую двойную пару, но этого недостаточно, чтобы потопить мою лодку. Он приподнимает края своих карт, прижатых к столу под левой рукой, как будто ожидая, что они изменились с момента последней консультации. Затем осторожными, точными движениями он складывает свои фишки в банк.

- Да, - говорит он, - уже поздно.

Ставка гробовщика превосходит мою более чем на триста долларов. Я вытаскиваю пистолет из-за пояса.

- Эта штука стоит тысячу.

- Покерфейс... - начинает Лен.

- Не называй меня так.

- Ладно, Нил. Совершенно новый этот пистолет не стоит тысячи.

- Надежный, - парирую я. - Стреляет прямо.

- Мне не нужен пистолет, - говорит гробовщик

- Кто его сделал, - спрашивает Рокки, - "Краутс"?

Лен говорит:

- За этим столом он стоит три купюры.

- Кра-что? Он может отстрелить тебе член.

- У меня уже есть пистолет. Это "Дэйзи".

- Все решено, - говорит Лен. - Пистолет стоит три купюры.

- Ладно, - говорю я, переворачиваю свои тузы и тянусь, чтобы забрать банк...

...пока гробовщик не переворачивает своих карманных королей.

Арчи и Эззард одновременно говорят:

- Бэд-бит[47].

Рокки втягивает воздух через зубы. Я не могу втянуть воздух в легкие.

- Четыре короля бьют фулл-хаус, - Лен широко пожимает плечами, как будто намекая на кармическую абсурдность всего этого. - Ты не можешь выигрывать каждый день, Покерфейс. Иначе было бы не весело, когда ты это сделаешь.

Фишки и карты мерцают вне фокуса, четкие края распадаются, цвета размываются. Я тянусь за пистолетом. Это внезапно становится очень важным - решающим - я держу его.

- Что ты делаешь? - говорит Лен.

Я обнаруживаю, что отступаю за дверь. Не ту дверь, в которую я вошел: эта более хлипкая, из нелакированного прессованного картона, а не из дуба. Остальные следуют за мной в тускло освещенный коридор.

- Эй, - говорит гробовщик. - Эй...

Коридор заканчивается выставочным залом гробов. В мутном свете я замечаю гробы, покоящиеся на катафалках из мятого бархата. "Канон в ре" Пахельбеля[48] доносится через встроенные динамики. На каждом гробу прикреплена табличка с названием: "Сладкое будущее", "Небесная колесница", "Вечное блаженство".

- Отдай этому человеку его пистолет, Нил.

Рокки говорит:

- Никто не любит неудачников, приятель.

Я спотыкаюсь и хватаюсь за "Вечное блаженство", чтобы избежать горизонтальности. Гробовщик шагает вперед, его тонкая шея покрыта жилами.

- Я не выношу валлийцев.

- Тебе не нужен еще один пистолет, - напоминаю я ему.

Гробовщик снимает очки. Его глаза похожи на давленый изюм.

- Это дело принципа.

Я полностью осознаю, что, если бы дошло до дела, я мог бы убить каждого в этой комнате. В пистолете обойма на девять патронов - по две пули на каждого игрока, плюс гречка для Лена. Не то чтобы я бы сделал это, понимаете, но я мог бы. Эти ребята считают меня одноглазым неудачником, съеденным Вегасом, и жалким неудачником в придачу... и они правы. Но было время, я бегал с лучшими из лучших. Было время, я бегал с Великолепной Cемеркой.

Я засовываю пистолет в штаны и смотрю на гробовщика взглядом, призванным заморозить мочу в его мочевом пузыре до кубиков льда.

- Вот он, - протягиваю я. - Хочешь - иди и возьми.

- Ужасное поведение для игрока, - гробовщик достает из кармана расчески, пинцеты и зубные щетки, затем закатывает рукава. - Просто... возмутительное.

Он приходит за своим пистолетом.

Маленький гробовщик пританцовывая, приближается ко мне на крадущихся ногах и цепляет крючок за мою хлебницу. Он делает ложный выпад правой рукой и выполняет маневр Фицсиммонса[49], выбивая ботинками искры из толстого алого ковра, а затем наносит короткий апперкот, который попадает мне в подбородок. Это не сильные удары, но я не защищаюсь. Я падаю плашмя на задницу. Белый шум заполняет мой череп. Он хватает мою рубашку, поднимает меня на ноги, швыряет меня на "Небесную колесницу". Я отскакиваю от тяжелого деревянного гроба и падаю. Мой протез соскальзывает и закатывается под гроб из вишневого дерева.

Гробовщик, размахнувшись, прыгает на меня. Я поднимаю руки и ловлю большую часть удара руками и плечами, пока он не сдается. Мое лицо, которое у большинства людей вызывает либо отвращение, либо жалость, кажется, совсем его не смущает, что я нахожу странным образом успокаивающим. Я отталкиваю его и, шатаясь, ухожу прочь. Он обретает второе дыхание и бросается на меня, лабораторный халат развевается крыльями: моль-альбинос. Он снова хватает меня и тащит к "Сладкому будущему", толкает меня головой вперед. Я слабо пинаю его, попадая ему в ноги и грудь, но он жилистый и неумолимый. Он запихивает меня на пружинный матрас; плюшевый сатин прижимается к моей щеке. Он пытается опустить крышку, но я упираюсь ногой в край, чтобы ее нельзя было закрыть и защелкнуть.

- Держи! - я просовываю пистолет в щель. - Он твой!

Гробовщик тут же отпускает.

- Эй, вот это настрой.

Он поднимает крышку гроба, но я не выхожу. Я выглядываю из-за края гроба и наблюдаю, как Лен и остальные возвращаются в комнату для бальзамирования. Рокки говорит:

- Это было просто... грустно.

Я скрещиваю руки на груди и позволяю голове погрузиться в шелковую подушку. Что ж, это лучше, чем многие места, где я ночевал.

Через некоторое время я выхожу. Я достаю свой протез и брожу вокруг, пока не нахожу входные двери, по пути опрокидывая несколько урн.

Через два часа после того, как я вошел в морг, я снова снаружи. Кажется, ничего не изменилось - солнце в том же положении, серный диск, приколотый к небу над Спейс-Нидл[50]Боба Ступака[51]. У меня даже нет денег на автобус. Я тащусь на юг.

Три часа спустя я снова в своем номере в "Счастливых Семерках". Я не нанес солнцезащитный крем, и мое лицо и руки обгорели до свекольного цвета. Я ничего не чувствую. Кто-то однажды сказал мне, что осязание - самое недооцененное из пяти чувств. Но в этот краткий миг я благодарен, что не могу чувствовать.

Стук в дверь.

- Да?

- Это менеджер. Ты Пэрис?

- Да.

- Письмо для тебя.

- Подсунь его под дверь.

Конверт в пятнах и размазан, переслан из разных отелей и мотелей, в которых я останавливался во время своего спуска. Чудо, что я его получил, или кто-то был заинтересован в том, чтобы я его получил.

Первое, что бросается мне в глаза, - это неподписанный чек.

Одна пятерка и четыре нуля в аккуратный ряд...

Рэнди "Ответ" Блондо – извлечение информации

Нью-Йорк, Нью-Йорк

30 ноября 1987, 12:05 по полудни

Я паркуюсь на 54-й и Лекс, когда две яппи-девушки останавливают меня у "Barney's"[52]. На них одинаковые кремовые шелковые блузки, твидовые юбки - одна плиссированная, другая нет - и черные атласные туфли, они держат "Kолу" в ухоженных руках. Их волосы до плеч и окрашены в тот же обжигающий сетчатку платиновый блонд. Их сиськи - хирургически увеличенные 36C, броские, но не преувеличенные, размер, который предпочитают озабоченные имиджем жительницы Уолл-стрит. Их ноги загорелые и подтянутые после персональных тренировок, руки гладкие, как у младенца, от обертываний из морских водорослей. Они пахнут как косметический отдел: шампунь с ароматом папайи и сандаловое вяжущее средство для кожи, очищающее средство для глубоких пор с лимонником и бронзирующий лосьон "Q.T. Instatan". Их запах наполняет такси, невидимый, но глубоко текстурированный запах.

От них у меня чертовски болит голова.

- Куда, дамы?

Одна из них называет адрес в престижном районе Гринвич-Виллидж. Она повторяет адрес три раза, возможно, потому что считает меня или таксистов в целом отсталыми.

- Ванесса, дорогая, - говорит ее двойняшка, когда мы движемся, - куда мы сегодня вечером пойдем?

- Брайс обещал забронировать столик в "Слэндер"...

- В новый ресторан Бенджамина Каллена?

- Он самый, Ванесса.

О, Боже. Их обеих зовут Ванесса?

- Ты пробовала марлина - марлина и чили из кабачка?

- Не помню.

Ванесса вытаскивает белую таблетку из сумки "Gucci" из кожи газели и проглатывает ее, запивая "Колой".

- О, ты должна попробовать. А карпаччо из тунца? Умереть за это можно.

- Люди умирали и за меньшее.

Отражая красные огни шатра театра "Уинтер Гарден", глаза женщины кажутся наполненными кровью.

Я открываю окно, маня к себе гул гудящих клаксонов и визжащих шин, отбойных молотков и набегающего потока пешеходов, чтобы заглушить их голоса. Меня поражает острота, граничащая с отчаянием, что эти женщины - конечный продукт нашей американской мечты, американской аристократии: частные школы, университеты Лиги плюща, летние домики в Хэмптоне или на Мартас-Винъярде[53], виллы для отдыха в Аспене и Монте-Карло. Их мужья - юристы или биржевые брокеры с семизначными зарплатами, их жизнь - череда частных вечеринок, эксклюзивных ночных клубов и благотворительных ужинов ради дел, которые им безразличны. Их мужья будут трахать светловолосых, большегрудых секретарш, пока они будут крутить романы без любви с загорелыми массажистами, все будут есть салат "Вальдорф", сашими из желтохвоста и вяленые помидоры. Их существование - это существование золотой рыбки в хрустальной чаше: внешний мир, мир дисконтных супермаркетов, бездомных и матерей на социальном обеспечении, для них так же далек и невероятен, как эльфы, Чубакка, капитан Лу Альбано[54]или...

- ...эти участники дискуссии у Херальдо Ривьера[55]просто должны быть оплачиваемыми исполнителями! - визжит Ванесса. - Вчера темой были "Мужчины, живущие как женщины". Tы бы видела - мужчины с волосатыми костяшками пальцев, одетые в лавандовые сарафаны, ноги в туфлях на шпильках. Ни одного дизайнерского лейбла не видно!

Американская мечта привела меня во Вьетнам. Дядя Сэм хотел, чтобы Виктор Чарли был таким же, как он, носил костюмы, ел чизбургеры и ездил на "Шевроле". В октябре 1966 года военный джип высадил меня на учебном полигоне за пределами Корпус-Кристи. Именно там проявились мои особые... навыки. Меня перевели в Дюк-Пхонг, в пятидесяти милях к северо-востоку от Сайгона, где я присоединился к Мобильным партизанским силам, отряду A-303, подразделению "Блэкджек". Мне было приятно служить.

- О, я просто обожаю эту песню, - говорит Ванесса. Радио настроено на "WNYX", и играет "That’s All" группы Genesis. Ванесса стучит по плексигласовому барьеру, как избалованный ребенок, пытающийся привлечь внимание животного в зоопарке. - Сделай громче, - командует она. Ванессе: - Фил Коллинз такой гениальный. Я бы родила ему ребенка. - Мне: - Громче.

Я знаю людей в этом городе. Плохих людей. Я знаю человека с дрелью, топором и бутылкой кислоты. Я мог бы дать этому человеку адрес моих пассажирок, и этот человек нанес бы им визит - может, не сегодня вечером или завтра, может, не через годы, но он бы пришел. Этот человек отрезал бы им руки, выколол бы им глаза и прорезал бы траншею по центру их лиц, пока давление не заставило бы части их мозга, тускло-серые и блестящие, пройти через раны. Знание о существовании этого человека удерживает меня от того, чтобы достать из-под сиденья пистолет с глушителем .22 "Кырыккале"[56], просунуть его в одно из отверстий размером с четвертак и покрасить заднее сиденье в ядовито-красный цвет.

Ну, это и счет за паровую чистку.

За "That’s All" следует "Workin’ For a Living" от Huey Lewis and the News[57]. Ванесса держит на коленях что-то, что я принимаю за скомканный носовой платок, пока он не начинает тявкать, и я с нарастающей грустью понимаю, что это собака: бумажные, с прожилками вен, уши и черные мраморные глаза, которые, кажется, вот-вот выскочат из черепа. Мой взгляд встречается с ней через зеркало заднего вида, и в беспрецедентном собачьем и человеческом слиянии разумов мы одновременно признаем полную легкомысленность ее существования. Она снова тявкает - символический протест? - и Ванесса успокаивает:

- Ш-ш-ш, Тутси, ш-ш-ш

Мне жаль эту штуку: это последний псиный пердеж, который, как и шиншиллы, чау-чау, шарпеи и абиссинские кошки до нее, будет отброшен в пользу следующего угощения недели. Однажды я подобрал женщину возле "Блумингдэйлс", которая повесила на плечи живого хорька, и это зрелище вызвало в памяти воспоминания о...

...Алексе "Слэше" Тримболе, двадцати трех лет, уходящем из пылающей деревни Бу Вон Кон с освежеванным трупом вьетнамской девушки, накинутым на плечи. Деревня была в огне, воздух был полон горящего бамбука, горящих пальмовых листьев и горящих... других вещей. Тело девушки без кожи мерцало, окровавленная ткань отражала свет костра, как лунные лучи отражаются от спокойной поверхности пруда.

- Что ты думаешь? - спросил Тримбол.

Он пожал плечами; крошечное тело хлопало без костей.

- Острое... чувство моды, - сказал я.

Тримбол был издольщиком из Айовы. Набожный методист. Отец четверых детей. Он срезал полоску мышц с бедра девушки с отрешенным видом человека, строгающего дерево. Джунгли такие: они проникают внутрь тебя, под кожу и в твою кровь, пускают корни в твое сердце, разум и душу. Ты сдаешься их безумию как вопросу элементарного выживания...

...Я высаживаю Ванесс у коричневого камня на углу Риверсайд и Восемьдесят первой. Одна из них просовывает в окно десятку, чтобы оплатить проезд девятью-восемьдесят. Они вдвоем совершают сложную прощальную церемонию: пожимают руки, преклоняют колени, целуются в воздухе, затем производят одинаковые дневные часы, чтобы спланировать следующую экскурсию. Такое ощущение, будто я смотрю документальный фильм о дикой природе: "Бессмысленные ритуалы светской львицы Манхэттена".

Канал связи хлюпает:

- Нужен ответ... нужен ответ, мужик...

Я переключаюсь на безопасный диапазон.

- Слушаю.

- У меня тяжелый случай. Настоящий тип а-ля Джон Диллинджер[58].

- "Ловцы Cолнца". Тридцать минут.

Я срезаю Пятьдесят седьмую и поворачиваю налево на Пятую. "Ловцы Cолнца" - новейшее явление высшего общества: солярий. Какой-то бедный яппи должен был отменить поездку в Канкун? Никаких проблем. Пятнадцать минут в солярии, бомбардируемый 2500 ваттами ультрафиолетового света, и он точная копия Джорджа Гамильтона. "Ловцы Cолнца" принадлежат Марко Сорбетти, Усатому Питу[59] старой школы и нынешнему Капо Вестсайдской группы. Это прикрытие: наркотики, оружие и краденые товары выносятся через заднюю дверь. Половина кроватей даже не подключены к розетке. Это самое очевидное прикрытие, которое я когда-либо видел - оно в Гарлеме.

Кому, блядь, нужен загар в Гарлеме?

Сколько яповотправляется в гетто загорать?

Я паркуюсь в двух кварталах от "Ловцов" и достаю свою черную сумку из ниши для запасного колеса. Остановившись у винного магазина, чтобы купить прочные мусорные мешки, я замечаю бутылку солнцезащитного масла "Coppertone" рядом с журнальной стойкой. Глядя на мои покупки, продавец кивает головой в сторону заснеженного тротуара.

- Неподходящее время года для загара.

- Отправляюсь в путешествие, - лгу я. - Милан.

"Ловцы Cолнца" пустуют. Засохший бостонский папоротник покоится на окне, подпираемый двумя мертвыми кактусами. Джо Фреско сидит за стойкой регистрации. Джо - полная противоположность клиенту солярия: толстый и сорокалетний, бледный, как моцарелла, и волосатый, как горилла.

- Эй, Ответ.

- Добрый день, Джо. Фил здесь?

- Последняя дверь слева.

Я иду по коридору, пока Джо сутулится и идет к двери, и, к полному разочарованию поклоняющихся солнцу дамочек и пьяниц, шаркающих снаружи, меняет вывеску с "ЗАХОДИТЕ, МЫ ОТКРЫТЫ" на "ИЗВИНИТЕ, ЗАКРЫТО".

Информация и знания - две валюты, которые никогда не выходят из моды. Те, кто обладает знаниями, преуспевают. Но нужно знать, что искать, как это получить и какова его ценность в экономике свободного рынка. Самое главное, нужно знать, какие вопросы задавать. И как их задавать наиболее эффективно.

Я работаю в информационном бизнесе. Извлечение информации, если говорить точнее.

Стены, потолок и пол солярия затянуты прозрачным пластиком. Солярий белый, размером с гроб. Наклейка на крышке гласит: Турботан 2000, а слоган гласит: "От обесцвеченного до загорелого за 10 минут!" Мужчина прикован к стулу в центре комнаты. За ним стоит Филлип Менна. Фил - парень из нижнего звена мафии, он просто мастер на все руки. Он отслеживает бездельников и стукачей, а также всех, кто попадает в черный список Чикагской мафии, в котором не стоит находиться.

- Добрый день, Фил.

- Как дела, Ответ?

- Медленно и нудно.

Я ставлю свою сумку с инструментами рядом с пленником: ему чуть за двадцать, в черных джинсах с защипами и рваной футболке Judas Priest. Он работает над клочковатой растительностью на лице, она цветет темными прядями на подбородке и впадинах щек. Вроде бы я видел его в очереди в "CBGB"[60], он насвистывал что-то девчонкам возле бильярдных и ночных забегаловок... Я не видел его точно, вы понимаете, но он похож на тысячу других парней в этом городе - типаж.

- Мистер Панк-Рок, находящийся здесь, и несколько его друзей угнали фургон на прошлой неделе, - говорит мне Фил. - Кубический фургон, полный сантехники. Под этим грузом, в двойном дне, пятьдесят кило чистого кокаина, который должен был быть доставлен в Южный Джерси, - Фил отвешивает парню подзатыльник. - Mистер Панк-Рок знает, где спрятан грузовик - не так ли, говнюк? - но мистер Панк-Рок не колется.

Я включаю солярий. Раздается слабое жужжание, когда пурпурный луч света проникает между верхней и нижней половинками. Глаза мистера Панк-Рока мутно-зеленые. Его лицо - маска непокорности, но по краям, словно тонкая полоска света, очерчивающая дверной проем, я вижу страх.

- Имя есть, малыш?

- Джоуи.

- Джоуи...?

- Джоуи Рамон[61].

- Чертов умник, - говорит Фил.

- Ладно, Джоуи, - говорю я. - Почему бы тебе не рассказать нам, где грузовик? Тогда ты сможешь вернуться к дрочке и преследованию малолеток.

- Иди на хер, старик.

Я надеялся, что он будет другим. Я продолжаю надеяться, что хоть у кого-то из них будет чувство самосохранения. Но нет, он такой же, как и все остальные. Наверное, с детства дерется, его били кулаками и ногами, несколько раз подрезали. Может, отец использовал его как боксерскую грушу, и он думает: Я знаю боль, пробовал ее, не боюсь попробовать ее снова.

Он не знает боли. Никто из них не знает; на самом деле. Но я учу их.

Я достаю из сумки с инструментами опасную бритву и разрезаю рубашку парня. Тело рок-звезды: недокормленный и с грудью воробья, руки такие тонкие, а кожа почти прозрачная. Он бы не выглядел неуместно в нацистском лагере для интернированных. Над его сердцем вытатуировано какое-то животное, волк или лисица. Я засовываю пальцы ему под пояс, чтобы отделить джинсовую ткань от плоти, осторожно разрезая его джинсы и боксеры.

- Ты собираешься отсосать мне, старик? Это тебя возбуждает, ты, гребаный пидор?

Я говорю:

- Джоуи выглядит бледным, Фил?

- Ублюдок выглядит так, будто провел ночь, обнимаясь с Дракулой.

- Значит, ему не помешает чутка цвета?

- Я бы так и сказал.

Первая работа для чикагской мафии, которую я выполнил, касалась костоправа по имени доктор Джозеф Вайншток. Док Джо продавал рецептурные бланки для мафии: пачки по сто бланков, на которых курьеры подделывали подписи и сбывали по двадцать-тридцать баксов за штуку. Фрикам и торчкам это нравилось, и афера приносила Доку Джо пару тысяч в месяц. Но он пожадничал и взвинтил цену. Братки уперлись. Док Джо пригрозил перенести свой бизнес в Ист-Сайд. Плохой ход. Они вызвали меня.

Руки врача - это его билет на ужин; что-то происходит с его пальцами, и он с таким же успехом может сжечь себе черепицу, потому что его практика обречена на провал. К тому времени, как я вошел в звукоизолированную комнату, пальцы Дока Джо были растопырены и прижаты к столу. Его рот был заклеен скотчем, нос был размазан по половине лица; выглядел как клубничное варенье, если бы не белые бугорки хрящей.

- Выведите его из игры, - сказал Марко Сорбетти.

Используя дрель "DeWalt" с переменной скоростью, я просверлил булавочные отверстия в ногтях Дока Джо, проведя по молочному краю каждой кутикулы. Затем я наполнил инсулиновую иглу карболовой кислотой и ввел ее в нежную плоть под эмалью. Раздалось сильное шипение, как при реакции пищевой соды и уксуса, за которым последовал едкий запах эмульгированной плоти. Пальцы Дока Джо ссохлись, затем почернели. Это было похоже на то, как сгорают спички. Он сломал большинство из них, судорожно сжимая U-образные зажимы. Mафиози были должным образом впечатлены. Теперь я - их Ответ.

Я открываю бутылку "Coppertone" и наношу кокосовое масло на грудь и руки Джоуи, пока его тело не заблестело, как яйцо в скорлупе.

- Это то, что тебе нравится, старый педик? Смазывать парней?

- Да, - тихо говорю я. - Вот так старые педики, вроде меня, и кончают.

Я открываю солярий. Восемь рядов ультрафиолетовых лампочек отражают свое тепло на мою кожу. Фил снимает наручники с Джоуи и подводит его. Парень улыбается.

- Эй, мне бы не помешал загар. Замутите мне загар, и я отправлюсь на Остров Фантазий. Эй, босс - самолет, самолет!

Фил сажает Джоуи на край солярия. Я становлюсь на колени и смотрю ему в глаза. Мне нужно, чтобы он понял, с кем он имеет дело. Я не монстр, не совсем, но мне на него плевать, и он должен это понять. Он должен знать, что я буду беспощадно его калечить, пока он не скажет мне то, что мне нужно знать. Если он этого не сделает, я буду смотреть, как он умирает.

- Еще раз: где грузовик?

Шкет зевает.

- Дай мне погреться на солнышке, старик.

Иногда я думаю, что если бы каждый делал то, что лучше для него, моя профессия стала бы излишней. Но мой опыт показывает, что люди редко действуют в своих собственных интересах.

Я кладу Джоуи, затем закрываю крышку и запираю ее парой замков "Swedge". Парень поет "California Dreamin" группы The Mamas & The Papas[62]. Приятный голос.

Фил достает колоду карт, и мы играем несколько раундов в покер. У меня остаются тузы и дамы, когда он побеждает меня фулл-хаусом; затем он подбирает пятерки на последней карте, чтобы побить мою старшую тузовую. Карты - отличный способ убить время; мы с Прицелом играли в джунглях Вьетнама, пока он не потерял свое непроницаемое лицо.

Полагаю, точнее было бы сказать, что ему оторвали непроницаемое лицо.

Прошло десять минут. Я проверяю парня. Он красный, как рак, но боль еще не зафиксировалась в его нервной системе.

- Закрой крышку, - говорит он. - Устраиваюсь поудобнее.

Я прижимаю палец к его плоти. Он оставляет пятно размером с десятицентовую монету.

- Послушай меня, - говорю я. - Мы с Филом идем на обед. Когда вернемся, я гарантирую, что ты скажешь нам, где грузовик. Так что почему бы тебе не запеть соловьем сейчас, прежде чем мне придется выскребать тебя из этой штуки лопаткой.

- Принесете мне фрикадельки, а?

Я закрываю и запираю крышку.

Мы выбираем "Honey’s", заведение с курицей и пиццей в трех кварталах к востоку. Мы садимся в баре, увешанном мерцающими рождественскими огнями, под баннером с надписью "ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА, ХА-ХА-ХА!" и заказываем кувшин "Шлитцa"[63].

Фил говорит:

- И как этот умник будет выглядеть, когда мы вернемся?

Я потягиваю пиво, размышляя.

- Ну, однажды я положил хот-дог в один из этих турбо-соляриев. Один час готовил его. Два часа, и он выглядел как вяленое мясо. Три часа - кожа для обуви. Через четыре он был практически пеплом.

- Господи, - говорит Фил. - Парень расколется?

- Он заговорит.

К тому времени, как мы допиваем напитки и возвращаемся в "Ловцы Cолнца", прошло почти два часа. Джо машет рукой перед лицом, когда мы входим.

- Жаришь там свинью, Ответ?

- Что-то вроде того.

Запах усиливается по мере приближения: тошнотворно-сладкая смесь жареного мяса, крови и кокоса. Фил прикрывает нос и рот вышитым носовым платком.

- Пахнет, как на гребаной клеевой фабрике.

Кровь сочится между швами солярия, тонкие дорожки, немного похожие на теплую смолу. Изнутри доносятся слабые царапающие звуки.

Я отпираю крышку и открываю ее. Парень в ужасном состоянии.

Его тело красное, как светофор, за исключением отдельных обугленных черных пятен. Джоуи... дымится. От него поднимаются аппетитные "перья", как от поверхности горячей ванны.

В агонии он открыл глаза. Ультрафиолетовый свет ослепил его: его глаза полностью налиты кровью, глаза альбиноса. Он бездумно дергается, пока я отключаю прибор. Его плоть дряблая, больше похожа на оболочку, чем на часть его тела. Она колышется, как пленка, которая образуется в неразмешанном супе.

- Боже, - говорит Фил, уставившись на извивающуюся тварь. - Они продают эти штуки? Люди ложатся в них... добровольно?

Парень протягивает мне руку, как испуганный мальчик, потерявший мать. Он пытается что-то сказать, но его губы расплавились и почернели, язык распух во рту. Я беру его за руку, и раздается влажный рвущийся звук, когда плоть его пальцев и запястья отрывается, целиком, как перчатка для мытья. Под ней - длинные канаты мышц и белые бугорки там, где обнажаются костяшки пальцев, желтые полумесяцы ногтей. Сброшенная кожа теплая в моей руке, дряблая и скользкая.

- О, это уже слишком, - Фил расстегивает пиджак "Сопрани"[64]и тянется за своим оружием, думая об убийстве из милосердия. - Этого не может быть.

- Нет, - тихо говорю я. - Mинутку.

Я становлюсь на колени рядом с парнем. Его лицо, то, что от него осталось, опухло и покрыто гноящимися нарывами, из которых сочится гной такого оттенка, который я раньше считал невозможным для человеческого тела. Я задаю тот же вопрос, что и два часа назад, когда еще был шанс, что парень уйдет, дыша.

- Где грузовик?

- Унгх... унгх... уххх...

- Просто скажи мне, малыш. Я заставлю весь мир исчезнуть.

- У... у... у... Хра... Хранилище...

Я поворачиваюсь к Филу.

- У-Хранилище?

- Да, - кожа Фила цвета незрелых бананов. - Долгосрочное хранилище на Гудзоне.

- Нам нужно что-нибудь еще?

- Нет. Господи, нет.

С силой, которой, как я думал, он не обладает, парень поднимается. Раздается звук, похожий на рвущуюся мокрую кожу, когда плоть на его спине и руках, которая расплавилась до стекла, отделяется от его тела. Он издает мяукающий звук, как задушенный котенок, и теперь я смотрю на ободранную панораму его спины, эти длинные красные магистрали сухожилий, блестящие карманы жира, дымящийся пейзаж из переплетенных сухожилиями мышц, который немного похож на рулет из говядины с ярко-белым созвездием позвонков, торчащих через равные промежутки. Он визжит и вываливается из блока. Плоть его груди, ног, ступней и головы остается на кровати, и теперь я смотрю на эту массу кровавого мяса, извивающуюся на прозрачном пластиковом брезенте, на это мечущееся существо, которое недавно было высокомерным мальчишкой. Вены на его горле напоминают синеватые трубки, а пряди волос прилипли к липкой красноте его лица, но на его зрачках и во рту только чернота, кромешная чернота.

Фил стонет и отшатывается, пока его задница не ударяется о дверную ручку. Он воспринимает это как предзнаменование и уходит. Теперь остались только я и содранная красная штука на полу.

И по какой-то причине мне интересно, что могло бы случиться, если бы я взял эту новую, раздетую версию Джоуи и положил ее обратно в солярий. Родил бы он еще одну, немного меньшую, немного более мучимую, немного менее человечную версию себя? Сколько у него слоев? Я думаю о русской кукле, одна внутри другой, все меньше и меньше, пока не достигнешь истинного центра. И меня беспокоит, на отдаленном уровне, что только грызущее чувство профессионализма мешает мне снять с Джоуи всю его суть.

Вместо этого я достаю из сумки с инструментами бесшумный .22 "Кырыккале". Отчаянное бескожее создание сопротивляется, пока я обматываю его голову мусорным пакетом и просверливаю две пули через черный пластик. Тело спазмирует. Супообразное красное вещество выливается из отверстий в пакете. Я заворачиваю тело в брезент. Пластик становится непрозрачным от пара.

Фил ждет с Джо в приемной.

- Ты оставил беспорядок? - спрашивает Джо.

- Немного. Он завернут в брезент.

Джо показывает большой палец на своего партнера.

- Что случилось с моим человеком? Похоже, он съел целую лодку плохих моллюсков.

- Ты в порядке? - спрашиваю я.

- Конечно, - говорит Фил, кивая слишком выразительно. - Я... я видел и похуже.

Джо приподнимает бровь.

- Да?

- Да, - говорит он, но тихо и глядя на улицу. - Да... конечно.

Джо достает конверт из ящика стола и протягивает его.

- Хочешь пересчитать?

- Нет необходимости.

Джо улыбается.

- Увидимся, Ответ.

- Увидимся на другой стороне, Джо. Береги себя, Фил.

Фил не прощается. Его глаза не отрываются от улицы.

Я еду обратно к стойке. Диспетчер кисло смотрит на меня - всего десять баксов за пятичасовую смену, - но достаточно одного козла, чтобы перевернуть его хмурое лицо вверх дном. Моя квартира в двух кварталах отсюда. Идя домой, я покупаю теплый крендель у уличного торговца, наслаждаясь солью и острой горчицей. Небо темнеет, и на горизонте кажется, что идет снег. Серо-серые тучи напоминают мне повторяющийся сон, в котором черепа падают с неба, как град, миллионы сверкающих черепов покрывают меня грохочущим снегопадом гладких костей и зубов. Самое загадочное, что этот сон не беспокоит меня, нежели, как я себе представляю, большинство людей. Я часто закрываю глаза, надеясь, с какой-то отчаянной тоской, что он придет ко мне во сне.

В моем почтовом ящике конверт без обратного адреса.

Короткое письмо. Билет на самолет первого класса в Торонто, Канада.

Неподписанный чек на пятьдесят тысяч долларов.

Джером "Одди" Грант – трагический герой

Вашингтон, Округ Коламбия

30 ноября 1987, 12:05 по полудни

Я не спал по-настоящему уже двадцать лет. Я ложусь, да, но не сплю. Я смотрю на дверь, на окно, потом снова на дверь. Всегда что-то есть под рукой: может быть, бейсбольная бита или нож. Я сплю с пистолетом под подушкой, еще одним под матрасом, еще одним в ящике рядом с кроватью. Я встаю каждые полчаса, чтобы обойти свой периметр. Pовно каждые полчаса. Так продолжается до тех пор, пока не взойдет солнце. Потом я могу поспать час или два.

- Стволы взял, сынок?

Мой приятель, Дикон, поднимает пару пушек "Уэбли Марк 6"[65], способных застрелить носорога. - Взведены, заряжены и готовы к бою, босс.

Фургон "Шеви" выцветшего зеленого цвета, по бокам которого красными буквами выведено "ЦВЕТЫ ЭЛДЖЕРНОНА"[66]. Он простаивает через дорогу от здания со словами "Кейбанк Вашингтон", написанными двухфутовыми латунными буквами. Фургон не заполнен ни цветами, ни Элджерноном, ни кем-либо еще. Он битком набит пятью вооруженными братьями, которые ограбили около тридцати банков в пятнадцати штатах за последние пять лет.

У нас есть мой приятель, Тайни, но это имя неправильное, потому что он трехсотфунтовый шоколадный гром, таскающий ружье "Моссберг"[67]. У нас есть Дикон, бывший эксперт по подрывам из корпуса морской пехоты. У нас есть Дэйд, надежный солдат и эксперт по рукопашному бою, который за последние несколько лет стал немного не в себе. У нас есть Малик-водитель, кот, который заставляет этот "Шеви" ходить и говорить. Последним у нас был ваш покорный слуга, Одди, старый мастер и бесспорный лидер.

Я говорю:

- Одеваемся.

Мы надеваем маски. Тайни, Дикон, Дэйд, Малик и Одди становятся Майклом, Джермейном, Тито, Джеки и Марлоном: The Jackson Five[68]. Латексная маска пахнет затхлым потом и адреналином. Этот наркотический запах - единственное, что напоминает мне о том, что я жив.

- Заходим и выходим в два счета, - говорю я. - Еще немного, и мы будем толкаться локтями с лучшими из Грязного города.

- Может, я захочу купить пару хрюшек, - говорит Дэйд, хрюкая. - У-у-уи! Уу-уи!

Сжимая вишневый приклад автомата Калашникова, я замечаю, что руки Дэйда дрожат. Это страх, предвкушение или просто старое безумие? Не могу сказать. Не обнадеживающий знак.

- Заходим и выходим в два счета, - повторяю я. - Никакой суеты, никакой неразберихи.

Малик плавно разворачивается через бульвар и останавливается в десяти футах от входа в банк. Я открываю задние двери, и мы расходимся веером, идя по четыре в ряд, крутой хоровой строй, ожидающий начала музыки. И музыка действительно начинается, где-то в моей голове, и это песня "Rock Around the Clock" от Bill Haley and the Comets[69]:

Я провожу их через вращающиеся двери, Дикон и Тайни идут по бокам, Дэйд замыкает. В вестибюле банка тепло и слабо пахнет сосной, то ли от дезинфицирующего средства, которое используют уборщики, то ли от огромной рождественской елки, установленной рядом с окошками касс.

Пара бледных наемных копов прислонились к алебастровым колоннам, полусонные. Пять клиентов ждут в очереди, и троих обслуживают; они либо старые, либо женщины, либо и те, и другие, среди них нет ковбоев. Три кассира, молодые и белообразные, две цыпочки и парень. Господин менеджер отделения сидит в стороне, его офис окаймлен красными бархатными канатами.

Тайни стучит по одному из наемных копов стволом своего дробовика. Сонный сукин сын смотрит на возвышающуюся гору Тито Джексона и, покачиваясь, передает свой револьвер. Дэйд разоружает второго охранника.

Пять-шесть-семь часов, восемь часов РОК...

Тайни подталкивает первого охранника присоединиться ко второму и отступает, чтобы прикрыть вход. Прошло двадцать пять секунд. Пока все идет как по маслу. Дикон прыгает на стойку, Уэбли наготове. Клиенты кричат, а кассиры бледнеют. Дикон вручает одному из них наволочку и указывает на кассовые ящики.

- Всем спокойно, - говорю я. - Закройте рты и сядьте на свои задницы, и все будет хорошо.

Двадцать четыре ягодицы падают на пол. Я обхожу стол мистера управляющего филиалом, хватаю его за галстук - мотив Гуфи, играющего в гольф, - и рывком поднимаю на ноги.

- Как тебя зовут?

- П... Пл... Пол.

- Ладно, Пол, позволь мне кое-что прояснить: ты отведешь меня обратно в хранилище и наполнишь эту сумку двадцатками и полтинниками. Ты настроился на мою волну, кексик?

- Д... д... да.

Пол молод и красив, ему чуть за тридцать. Вероятно, у него стена, полная дипломов в пригородном доме из коричневого камня, он ездит на "Линкольне" или дешевом "Бумере", у него есть трофейная жена и ребенок в школе-интернате. И теперь он лицом к лицу с отрядом вооруженных до зубов, высококвалифицированных ублюдков; бедный Пол переживает худший кошмар каждого белыша, вживую и в ослепительных цветах.

Мы устроим РОК...

Пол работает над комбинацией хранилища, когда я слышу этот ужасный треск. Я просовываю голову в вестибюль и вижу, как один из наемных полицейских прижимает руки к лицу, кровь хлещет между его пальцев. Дэйд стоит над ним, приклад винтовки капает красным.

- Какого хера ты творишь? - говорит Тайни.

- Это чмо назвало "ниггером", - говорит Дэйд.

Дэйд лжет. Охранник так напуган, что не сказал бы ни слова, даже если бы у него был полный рот.

- Мне плевать, что он там несет, - кричу я. - Убирай свое дерьмо.

ВОКРУГ...

Тем временем Дикон опустошил денежные ящики. Он ведет кассиров и клиентов в хранилище, где они останутся запертыми, пока мы уйдем. Пол складывает пачки двадцаток в большой пакет так быстро, как только могут его дрожащие пальцы.

- Приведите охранников, - говорю я.

- Вы слышали, что сказал мужчина, - кричит Дэйд охранникам. - Двигайте своими задницами!

Невредимый охранник подчиняется, но другой, тот, у которого разбито лицо, не двигается. Поэтому Дэйд хватает клок волос и тащит мужчину, бьющегося и воющего, по плиткам. Тайни срывается с места, чтобы перехватить.

- Какого хрена ты делаешь?

- Выполняю приказ, - говорит Дэйд.

Его глаза читаются как мрачный прогноз погоды: собираются грозовые тучи.

Тайни говорит:

- Убью его.

- Ублюдок назвал меня "ниггером"! Что бы ты, блядь, сделал?

ЧАСЫ...

Они стоят грудь к груди, Дэйд смотрит на Тайни. Забытый позади них, раненый охранник поднимает штанину и выхватывает что-то черное и курносое из кобуры. Он уже взвел курок и прицелился, прежде чем я крикнул:

- Пушка!

БА-БАХ! - это звук, который издает пистолет, а ЧПОК! - это звук, который издает пуля, врезаясь в лоб Тайни. Верхушка его черепа срезается, а глаза закатываются в глазницы. Его палец сводит судорогой на курке дробовика, и звук становится оглушительным, когда картечь разрывает его ноги в клочья, но это не имеет значения, потому что он мертв, мертв на ногах, мертв на своих культях, черт возьми, мертв.

Дэйд разворачивается, АК у него на бедре, и открывает огонь. "Калашников" пинается, и лицо наемного полицейского распадается в облаке красного.

...СЕГОДНЯ!

Крики заполняют хранилище. Большинство из этих людей никогда раньше не слышали выстрелов, и они думают, что в фойе началась Третья мировая война. Я выхватываю у Пола здоровенный мешок. Дикон разбивает телефон экстренной связи и захлопывает дверь хранилища на глазах у тринадцати испытывающих облегчение людей.

Дэйд вставляет еще одну обойму и передергивает затвор АК. Его высокие кеды "Конверс" покрыты кровью и кусками кого-то, крошечными, как у наемного полицейского, я не знаю, кого именно. Он из 8-го отдела, и, возможно, он уже давно такой. Я должен был заметить, что он не был крепко связан, но не заметил, и теперь мы пробираемся через кровавую баню.

- Пора идти, - говорю я сквозь стиснутые зубы.

Тротуар, к счастью, пуст. Может быть, просто может быть, мы разберемся с этой задницей. Но нет: мы на полпути между банком и фургоном, когда из-за угла Элм и Прескотт выскакивает полицейская патрульная машина.

Дикон принимает стойку стрелка и делает шесть выстрелов. Первый сдавливает переднюю правую шину патрульной машины, третий сдавливает левую, четвертый, пятый и шестой пронзают решетку радиатора. Патрульная машина затормаживает, из-под капота вырывается пар.

Идеально. Патрульная машина выведена из строя, и никто не пострадал.

Дэйд засирает все это.

Он открывает огонь из "Калашникова", водя стволом из стороны в сторону, как ребенок, писающий в сугроб. Лобовое стекло патрульной машины взрывается, а рама качается - на самом деле качается вперед-назад, как тряпичный верх в переулке влюбленных, - когда полицейские прорываются сквозь него. И я могу различить два тела, дергающихся на переднем сиденье: может быть, молодые копы, может быть, старые копы, может быть, одинокие копы, может быть, женатые копы, но единственное, что несомненно, это то, что они - мертвые копы, мертвые как диско, и бессмысленность их смертей вызывает у меня тошноту. Затем патрульная машина взрывается, превращаясь в яростную пылающую кучу металлолома, которая сыплет обугленный металл и дымящуюся плоть на холодный ноябрьский асфальт.

Я ударяю рукой по стволу АК. Дэйд смотрит на меня пустыми глазами.

- Отвези меня домой, Одди, - шепчет он. - Отвези меня домой.

- Да, Дэйд, - говорю я. - Да... ладно.

Мы забираемся в фургон и уезжаем, оставляя за собой четверых покойничков. Я смотрю в окно на пылающие скальпы радиальных шин и обугленного металла и вспоминаю...

...Великолепная Cемерка в дальнем разведывательном патруле, в восьмидесяти километрах к востоку от Сайгона, идущая по тропе с видом на Южно-Китайское море. Разведка сообщила, что Северная Вьетнамская армия выгружает три лодки с оружием в заливе Меконг. Зиппо разведал обстановку и обнаружил точку сброса, когда наступила ночь.

Мы двинулись вперед. Было около десяти часов вечера. Мы увидели, как люди выгружают длинные ящики, которые, как мы решили, были винтовками. Я отдал приказ открыть по ним огонь.

Я помню звук трескающегося дерева и взрывов вещей и, словно передача в дальнем космосе, крики. Люди бегали по палубам, как безголовые цыплята. Человек горел, его тело было маслянистой башней красно-черного пламени, и он схватил кого-то еще, и вскоре они оба были в огне, огонь вырывался из их ртов, как у глотателей пламени в цирке. Я помню человека, поднимающего то, что могло быть винтовкой или удочкой, помню, как нажал на курок и наблюдал, как его лицо рухнуло в красных брызгах, помню его черты за долю секунды до того, как пуля уничтожила их, их плоско-элегантную симметрию.

Быстро, бесшумно, смертельно.

Наступил день, и мы обнаружили, что убили много рыбаков и детей. Разведка облажалась. Я поднялся на борт, чтобы командовать. Я кричал в трубку, пока Трипвайр стоял на коленях с телом ребенка на коленях, телом без головы, a я кричал:

- У нас тут полный пиздец, полковник. Мертвые дети и мертвые рыбаки, и ни одного ствола на борту.

Полковник сказал:

- Не волнуйтесь. Выкрутимся, сержант. У нас есть число жертв.

Поэтому я повернулся к своему подразделению и сказал:

- Не беспокойтесь об этом. Все в порядке, - потому что именно это я слышал сверху.

Но у нас были трупы, стекающие по изрешеченным пулями планширям, тела детей, угрей и морских чертей, запекающихся вместе в красных песках берега, так что все было определенно не в порядке, высшее руководство могло бы выкручивать этих ублюдков из разведки до луны, но вонь останется.

За это нам всем вручили медали "За участие в боевых действиях". Была церемония награждения, мы семеро стояли на импровизированном помосте с медалями на груди за убийство ни в чем не повинных мирных жителей. В глубине души я понимал, что это неправильно. Но мы были на войне, и там действовали другие правила...

...Малик свернул на автостраду, прежде чем повернуться к нам, как раздраженный родитель, и спросить:

- Что, блядь, там произошло?

- Случился Дэйд, - говорит Дикон. - Дэйд натворил дел с одним ублюдком.

- Где Тайни?

- Мертв, - говорю я. - Его дерьмо разбросал какой-то наемный полицейский, который держал пистолет, его следовало отобрать через три секунды после того, как мы зачистили входные двери...

- Не смей, блядь, вешать на меня смерть Тайни...

- Твой охранник был твоей ответственностью! - кричит Дикон на Дэйда. - Какого черта ты его не обыскал? Вооруженное ограбление 101, мать твою!

Малик выезжает на скоростную полосу. Пять или шесть патрульных машин, завывая сиренами, проносятся по встречной полосе. Между нами на полу фургона разбросаны пачки банкнот.

- А как же копы? - продолжает Дикон. - Зачем ты их убил?

- К черту вопросы, - говорю я. - Не здесь, не сейчас. Люди мертвы, Тайни мертв, и все, что мы можем сделать - это смириться. Дэйду: - Для тебя это конец. Больше никакой работы. Бери свою долю и вали. Найди солнечное место и разберись со своим дерьмом.

- Я в порядке, босс, - говорит он.

- Нет, Дэйд, - говорю я, кладя руку ему на плечо и чувствуя, как он дрожит. - Ты не в порядке. Тебе нужна помощь. Хотел бы я сам тебе помочь, но не могу.

- У меня все схвачено, Одди. Я непробиваемый.

- Ты гребаный придурок, - выплевывает Дикон. - Убиваешь людей без всякой чертовой причины.

- Повтори это еще раз, - голос Дэйда едва слышен из-за ветра, свистящего в швах фургона. - Еще один... разок.

- Что, черт возьми, там происходит? - спрашивает Малик.

- Ничего, черт возьми, - говорю я. - Все путем, не так ли?

Но Дикон оставляет желать лучшего, когда говорит:

- Ты меня слышал: ты - дерьмо. Параграф-блядь-8.

- Забери свои слова обратно, - шепчет Дэйд. - Забери свои слова обратно, или я выстрелю тебе в лицо.

Дикон наклоняется вперед, пока его лицо не оказывается в нескольких дюймах от лица Дэйда.

- Иди... на хуй!

И теперь я знаю, теперь я абсолютно уверен, - зови меня Крескин[70], - потому что я чертовски уверен, что это плохо кончится.

Все происходит со скоростью взрывающегося фейерверка. Дэйд тянется за пазуху за .38-ым, который, как мы все знаем, там есть. Дикон цепляется за пояс, чтобы освободить "Уэбли", но тот застрял, и теперь у Дэйда есть шанс.

Это решения, которые вам нужно принять как лидеру. Кто остается, а кто уходит. Мне они не нравятся. Я бы хотел, чтобы так не было. Но это так, и все, что я могу сделать, это принять решение, кому жить, а кому умереть, и жить с этим.

Это выбор, который сделал меня старым, когда я был молодым.

Я достаю свой .45 "Chief’s Special"[71]из наплечной кобуры и оказываю Дэйду такое же милосердие, какое я оказал бы бешеной собаке.

БАХ!

Середина лица Дэйда взрывается внутрь, пуля выбивает его зубы из затылка, коренные зубы и клыки отскакивают от листового металла, и там, где раньше было лицо Дэйда, остается только дыра, эта суровая пустота, а отдача отбрасывает его тело к задним дверям, которые выгибаются наружу, как бомбовый отсек, а затем тело Дэйда кувыркается по шоссе, мертвое темное перекати-поле.

- Господи! - кричит Малик, прижимая ладонь к уху. - Одди, какого черта...?!

- Просто езжай, чувак, - говорю я. - Доставь нас на ту парковку.

Никто ничего не говорит, пока мы въезжаем на парковку и перекладываем деньги в микроавтобус "Фольксваген", который мы припрятали там на несколько дней. Дикон устанавливает зажигательный заряд, который выпотрошит фургон "Шеви", уничтожив все улики. Мы едем в тишине в мотель на окраине округа Коламбия.

Общая сумма, включая кассы и хранилища, составляет $310 580. Почти восемьдесят кусков на человека, делится на четверых. У Тайни жена и ребенок в Су-Фолс; Малик обещает передать долю Тайни его вдове.

- Это не так должно было закончиться, - говорит Малик, когда я протягиваю ему пачки.

- Нет, не так. Но у нас нет одобренного сценария, сынок. Иногда все просто заканчивается так, как заканчивается.

Малик открывает дверь. Мы пожимаем руки, хлопаем друг друга по спине и проваливаемся в полуобъятие, которое является самым близким к нежности, на которую способны такие мужчины, как мы. Он смотрит на окутанный горизонтом округа Коламбия, затем на непрерывный участок асфальта, ведущий в противоположном направлении. Он знает, как и я, что нам ничего не светит ни в том, ни в другом направлении.

- Я бы в любое время пошел за тобой на край света, Одди, - говорит он. - Моя жизнь в твоих руках.

Он уходит. Дикон сидит на кровати.

- Я не должен был говорить это Дэйду, - говорит он. - Называл его "Параграфом-блядь-8". Не должен был этого делать.

- Не твоя вина, - говорю я. - Если человек делает ход, ну... мало кто из нас может сделать что-то, чтобы спасти его.

- Что случилось? - спросил Дикон. - Как он стал таким?

Я пожимаю плечами.

- Что касается конкретной истории Дэйда, я действительно не знаю. Все, что я знаю, это то, что во Вьетнаме солдатам говорили взять всю свою жалость, свое милосердие, свое сострадание и запереть их, пока они не перестанут быть частью их. Их учили заполнять эту пустоту эмоциями, которые им были нужны, чтобы выжить: жестокостью, ненавистью и яростью. Солдат, который провел достаточно времени в командировках, становился бесчувственным, понимаешь? Становился существом инстинктов: есть, спать, убивать. Просто винтиком в Большой Зеленой Машине[72]. Я видел таких людей, Дикон. Они существовали, и они были не совсем людьми.

Ранние сумерки висели над нетронутой землей через дорогу, пятна тускло-оранжевого цвета горели между деревьями.

- Я как-то читал о так называемом "Актe Уничтожения". Это обычное дело для солдат; они теряют связь с реальностью, перестают заботиться о жизни или смерти. Поэтому парень начинает вести себя безумно, идти на глупые риски, подвергать себя опасности, когда в этом нет необходимости, даже причинять боль тем, кто ему дорог. Пытаться покончить с собой окольным путем. Думаю, именно это и случилось с Дейдом. То же самое случилось с моим отцом во Вторую Мировую. Они были хорошими людьми. Слабыми, может быть, но хорошими людьми. Такое случается.

Дикон кивает.

- Просто, когда он застрелил тех копов... они были безвредны, и он должен был пойти и убить их? Я имею в виду, нет... - он яростно качает головой. - Где в этом, черт возьми, смысл?

Я обматываю резинкой толстую пачку купюр и бросаю ее на кровать.

- Мы всего лишь люди, Дик. У всех нас есть свой предел прочности. Почему Дэйд стал таким? Я, честно говоря, не знаю. Но люди - это наполовину дьяволы. Даже на три четверти.

Мы сидим в тишине некоторое время. Затем Дикон говорит:

- Ты спас мне жизнь, - oн констатирует это как простой факт. - Спас мне жизнь, и нет способа, которым я могу отплатить тебе.

- Спас твою жизнь, отнял жизнь Дэйда: все одно и то же, сынок, - я смотрю в окно, где тонкий слой снега покрывает пейзаж. - Это говенное дело.

- Он заслужил это.

- Мы все заслужили это.

Я пожимаю руку Дикону.

- Ты - хороший парень. То, что было с Дэйдом, не позволь этому съесть тебя. Ничего, что ты, или я, или кто-либо другой могли бы сделать. Убирайся отсюда, сейчас же.

В A-303 "Блэкдже"к мой подопечный Трипвайр повесил на меня прозвище "Одди", сокращение от Одиссей. И это глупо, но с годами я начал видеть себя древнегреческим героем: доверься мне, и я проведу тебя через сталкивающиеся скалы, отклоню песню Сирены, приведу тебя в безопасную гавань. Дай мне свою руку, доверься мне, и я отведу тебя домой. И до сегодняшнего дня я это делал.

За исключением того одного раза. Того одного раза в глубине джунглей, в крошечной деревне, где висели ободранные тела, и мы сражались с монстром, который убил двух моих людей и мог убить нас всех...

Стоп. Лучше не думать о тех временах.

Я беру такси до автобусной станции Дейл-Сити и сажусь на "Грейхаунд" до Питтсбурга. Мили уносятся прочь, и я пытаюсь заснуть, но каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу Дэйда, как он выглядел после того, как я его подстрелил, Дэйда с зияющей ямой на месте его лица. В почтовом ящике в Питтсбурге, самом близком к адресу, на который я претендую, я нахожу конверт с билетом на самолет, неподписанным чеком на пятьдесят тысяч и письмом:

Г-н Грант,

У меня к вам деловое предложение. Если вы заинтересованы, встретимся в баре отеля "Шератон" в центре Торонто 8 декабря в 17:00. Когда и если вы приедете, я подпишу чек. Пятьдесят тысяч долларов за встречу без каких-либо условий - интересно?

С уважением,

Антон Грозевуар

Тони "Трипвайр" Уокер – режиссер

Лос Анджелес, Калифорния

30 ноября 1987, 12:05 по полудни

Мы снимаем в пляжном бунгало в Малибу, принадлежащем продюсеру фильмов категории "Б", который является поклонником моих вещей. Этот продюсер - старый, хилый извращенец с толстым животом, одетый в шелковый халат и солнцезащитные очки с желтыми линзами - провел утро в плетеном кресле, глядя на съемочную площадку, потягивая "Glenlivet"[73]и разминая свою промежность, как младенец, недавно открывший для себя принцип удовольствия.

Член, которого я нанял для этого фильма - рабочее название: "Нимфы со взорванными задницами" - это среднезападный работяга по имени Чэд, или Тэд, или Брэд. В титрах он будет указан как "Рок Хардсон"[74], так что его имя - вопрос спорный. Ему двадцать два года, рост шесть футов один дюйм, двести фунтов мускулатуры с фермы Небраски, выращенной на зерновых, с выраженными дельтами, накачанными грудными мышцами, абсолютно рельефным прессом и, что самое важное, членом лошадиных пропорций, который, кажется, смущает его.

Девчонку зовут Черити Чест[75], но она, конечно, не выдает себя: на ее платиновые локоны, накачанные коллагеном губы и сиськи размером с Гинденбург ушло три тысячи. Ей может быть где угодно от тридцати пяти до пятидесяти, ее подстриг, подтянул и разгладил до несоразмерности самый настойчивый голливудский ворон, пластический хирург. Ее "куратор", латиноамериканец, чья единственная работа, похоже, заключается в том, чтобы держать ее под кайфом, выполняет свой долг: ноздри Черити покрыты инеем белее, чем ободки бокалов для маргариты.

- Мы подали сигнал, Фредди?

Фредерико Ачебе, мой оператор, кивает. Фредди был со мной с моего первого фильма, "Вскрывающий Задницы Человекочлен". Он оставался со мной и во время моих следующих работ ("Серийные Pывки", "Взлeт Жопных Пробок", "Борцовская Групповуха"), и в европейском ("Волосатые Шлюхи"), вычурном ("Киска Пигмалиона") и экспериментальном ("Безумства на Cкотном Дворе") периодах. Фредерико был самым гейским геем, и я думаю, что сексуальная отстраненность позволяет ему сохранять спокойствие.

- Готов, Тэд?

- Это Чэд, сэр.

- Точно. Готов?

На Чэде футболка, обтягивающая каждую складочку его торса, джинсы "Ливайс" настолько обтягивающие, что они превращают его задницу в поэзию и не оставляют сомнений в его религиозных убеждениях.

- Мотор!

Он поднимается по ступенькам и стучит в тяжелую дубовую дверь. Ему отвечает Черити, одетая в красные шелковые трусики и бюстгальтер пуш-ап, который вот-вот рухнет под его несправедливым бременем.

- Это ты мастер на все руки?

- Да, это я, - говорит Чэд, - и я слышал, что у тебя трещина, которую нужно... гм, заткнуть.

- Да, нужно. Входи.

Черити ведет Чэда в гостиную. Это оазис цвета слоновой кости: белый ворсистый ковер, диван из выбеленной телячьей кожи и кушетка, стены, окрашенные в цвет яичной скорлупы, и увешанные картинами с заснеженными видами. Я беспокоюсь, что Черити, чей тон кожи примерно соответствует безе, останется невидимой.

- Так где же эта поломка?

Черити снимает трусики с отточенным видом фокусника, исполняющего часто повторяющийся трюк. Ее "киска" украшена гоночной полосой пушистого блондинистого пуха, прическа порнозвезды дня.

- Tы сможешь это заткнуть?

- Леди, у меня как раз есть нужный инструмент.

Реплика бас-гитарного риффа: уум-чака, уум-чака, уум-чака-лака...

Что это за старая сплетня о том, что сыновья либо становятся своими отцами, либо полной противоположностью своим отцам? Ну, это справедливо и для меня. Мой отец был баптистским священником, который исповедовал свою веру в отдаленных уголках озера Дьявола[76]в Северной Дакоте. К тому времени, как я покину этот мир, они изменят название на "Oзеро Спасителя", - говорил он без тени иронии. Мой отец обладал телом, от природы предрасположенным к огню и сере: высокий, худой и угловатый, с тонким крючковатым носом, похожим на клюв ворона, голубыми глазами, похожими на перекрестье, и тревожной основательностью, чувством, что он может выдержать любую бурю, продолжать, пока другие падают и умирают.

Слава богу, настойчивость - это, пожалуй, единственная черта, способная преодолеть разрыв поколений.

Человеческое тело вызывало у моего отца отвращение. Мышцы, сухожилия и ткани, так склонные к высыханию, кровь, желчь, семя и другие ужасные жидкости, которые в конечном итоге портятся или сворачиваются, кости, которые деформируются, кожа, которая желтеет, сморщивается и теряет эластичность... эти естественные изменения вызывали у него отвращение. Я ловил его, когда он смотрел в зеркало в ванной, натягивая кожу своих щек и морщась от того, как она обвисает вокруг его длинной, похожей на птицу шеи. Иногда он просто сидел и молча смотрел на свои руки, пальцы слегка подергивались, волосы на запястье были седыми и седыми. Моя мать и я знали, что в такие моменты его нужно избегать. Этот бред переносился в спальню. Во многих отношениях это чудо, что я жив, так как отвращение моего отца к сексу было всеобъемлющим. Я представляю, что он смотрел на интимные места моей матери с тем же предчувствием, с каким он бы относился к языческому ритуальному месту: одно неверное движение, и мстительные демоны выскочат из складок ее половых губ, поджаривая его глаза в глазницах.

Однажды днем ​​он вернулся пораньше с духовного уединения и застал мою мать за мастурбацией в своей спальне. Он принялся хлестать ее удлинителем, пока ее плоть не превратилась в дорожную карту из уродливых фиолетовых и черных рубцов, которые лопались и кровоточили на половицах. Когда я пришел домой после школы, она лежала, съежившись, на крыльце в белой простыне. Простыня была испещрена пятнами крови. Я помню порез, тянущийся от ее шеи вниз под простыней, кожа растрескалась, вздулась красным по краям. Она уставилась на меня - казалось, сквозь меня - на вершину холма, обозначающую периметр нашей собственности, как будто она ожидала, что кто-то придет через подъем. Когда она заговорила, ее голос был далеким и бесцветным, как голос автоматического телефона, сообщающего вам, что вы набрали не обслуживаемый номер.

- Иди, - сказала она. - Как можно скорее. Как только сможешь. Просто... иди.

Я хотел спасти ее. Но все, на что я мог надеяться, это спасти себя.

Я поступил на военную службу 7 октября 1966 года. Мне было семнадцать.

На учебном полигоне недалеко от Корпус-Кристи я открыл в себе способность, которая долгое время дремала: я был хорош в подрыве дерьма. Динамит, C-4, кордит, порох: эти вещества завораживали меня. Ощущение в своих руках разрушительной силы, заключенной в нескольких тонких красных палочках или в куске серого маслянистого пластика размером с кулак... завораживало. Мне даже нравились названия: "Попперсы для Ног", "Подпрыгивающие Бетти", M-40, "Уилли Пит"[77], "Клейморы"[78]. Я был гребаным Альбертом Эйнштейном подрывного дела; идиотом-ученым. Высшее руководство перевело меня в Кэмп-Пендлтон, где я прошел интенсивный курс помощника врача, а затем в Дюк-Фонг, учебный полигон в пятидесяти милях к северу от Сайгона. Там я стал членом A-303 "Блэкджек", отряда секретных операций из семи человек.

После безумия Зеленого Ада у меня не было желания возвращаться в Колд-Лейк. Я не был уверен, что вообще хочу возвращаться в Штаты: ходили слухи о том, что в ветеранов плевали лохматые, курящие травку, играющие на гитаре и собирающие цветы хиппи - я боялся, что потеряю хладнокровие, подорву концерт Wavy Gravy[79]. Вместо этого я бухал из одной дальневосточной страны в другую, пересекая границы в туманной дымке, пока не вырубился в ночлежке на дороге Ко Пхет в Бангкоке. Однажды ночью, шатаясь, возвращаясь в свою комнату пьяным, я обнаружил под дверью брошюру. "СТРАННЫЕ СЕКСУАЛЬНЫЕ АКТЫ", - обещала она. Заинтригованный, я пошел туда уже на следующую ночь.

Входом в зал была обшарпанная черная дверь в конце переулка, пропахшего мочой и гниющими овощами. За дверью находилось помещение с низким потолком и сценой в центре. Вдоль стен со всех сторон стояли стулья. На этих стульях восседала целая вереница руководителей в строгих костюмах, все мужчины, которых дома не застали бы врасплох в подобном месте. Но это был Таиланд, страна сладострастия, где любое удовольствие или разврат можно было купить за холодную, твердую "зелень". Тайские женщины в нижнем белье с блестками ходили с подносами ледяного пива "Сингха", гибкие тела петляли сквозь толпу отчаянной мужской плоти, их контуры любовно вырисовывались в черном свете.

На сцену вышла молодая женщина. Высокая, стройная и шокирующе бледная с кривыми белыми зубами. Мишень была нарисована на ее "киске", бедрах и нижней части пресса, и меня на мгновение потрясло воспоминание о...

...Ниле "Прицеле" Пэрисе, снайпере "Блэкджека", наводящем прицел на существо, которое мы нашли рычащим и что-то бормочущим среди висячего сада из лишенных кожи вьетнамских тел. В отблесках горящих хижин вырисовывались силуэты изрешеченных пулями трупов - они блестели красным, сухожилия и связки тянулись длинными извивающимися лентами, крупные голубоватые вены, словно ночные ползуны, пронизывали слой мягких тканей, - которые лениво вращались на удавках из медной проволоки. Их сброшенная кожа собиралась в темно-желтые лужи под покрытыми глазурью от крови ступнями. Затем существо повернулось к нам, и его глаза, о Боже, эти глаза, и его голова, грубо деформированная, с рылом, с чертами кабана или лошади или...

...ослика вывел на сцену карлик в белом атласном гульфике. Голова осла покачивалась из стороны в сторону, а копыта цокали по полу. Женщина ворковала, когда ее звериный поклонник приблизился, поглаживая пальцами свою "киску", которая, как ни странно, была очень мокрой.

Карлик запряг животное в кольцо, закрепленное на сцене. Оно звучно заревело, ноздри раздулись, глаза сосредоточились на женщине, ласкающей его бока

Я оглядел толпу. Мужчина в костюме от "Армани" за тысячу долларов поглаживал свой член, пятно уже темнело на его брюках. Другой парень оседлал свой стул, упираясь промежностью в формованную пластиковую спинку сиденья. У них был вид влиятельных людей, которые крутили и имели дело с суммами денег, большими, чем большинство когда-либо заработают за всю жизнь. Но вот они, объединенные желанием увидеть прекрасную женщину, трахнутую ослом.

Шестеренки начали вращаться.

Через два дня после шоу я обменял свою "Серебряную Звезду" на 8-миллиметровую пленочную камеру "Эдельвейс". Я вернулся в клуб и спросил владельца, могу ли я снять вечернее представление. Он послал меня к черту. Я предложил ему свою медаль "За участие в боевых действиях". Мы заключили сделку.

Представление было хорошим - осел выпустил заряд, который чуть не оторвал голову цыпочке. Я разместил рекламу в "Screw"[80], "Hustler", паре европейских секс-журналов, рекламируя:

СЕКС С ЖИВОТНЫМИ

С ЗАПРЕТНОГО ВОСТОКА!

Ответ был ошеломляющим. Денежные переводы заполонили мой почтовый ящик. Я отправил фильм - названный, уместно, но апатично, "Женщина, трахнутая ослом" - в простой бумажной упаковке - которая, насколько я понимаю, так же бросается в глаза, как и посылка со штампом "Извращенная порнография".

Вскоре после этого я получил свой первый запрос. Он был написан нервным почерком на деловом бланке с зачеркнутым названием компании:

Уважаемый сэр,

Я очень впечатлен вашим фильмом "Женщина, трахнутая ослом". Он доставил мне много моментов удовольствия. Я знаю, что в Таиланде много транссексуалов - кажется, вы называете их "ледибоями"? Не могли бы вы снять красивого ледибоя - блондинку, элегантную, с большой грудью - которого содомирует собака? Лучше всего колли?

Была названа цена. Либо этот псих был неприлично богат, либо дорожил своим фетишем настолько, что потратил все свои сбережения на острые ощущения! Я нашел сломленного трансвестита по имени Кит, который согласился на то, чтобы его трахнула бродячая собака за пятьсот бат и миску супа из акульих плавников. Я заработал на этой сделке целых пять тысяч.

Бизнес процветал. Я изменил свое объявление на:

НЕЗАВИСИМЫЙ РЕЖИССЕР ФИЛЬМОВ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

РАБОТАЮ В ТАИЛАНДЕ.

НИКАКИХ СЛИШКОМ ИЗВРАЩЕННЫХ ИЗВРАЩЕНИЙ!

ВСЕ ФЕТИШИ ПОДЛЕЖАТ ИЗУЧЕНИЮ!

Предложения сыпались одно за другим:

Уважаемый сэр,

...не могли бы вы снять двух беременных женщин, трущихся о нерестящегося карпа?...

...мужчин, одетых как штурмовики СС, гадящих в подгузники?...

...женщину, одетую как Ширли Темпл[81], трахают метлой?...

...хор мужчин в тапочках для душа и купальных шапочках, трахающих друг друга?...

Мой ответ был неизменно одним и тем же:

Да, сэр, я могу это сделать.

Никаких проблем, приятель.

Заметано, чувак.

Деньги были большими, а работа стабильной, но я начал испытывать дальневосточный мандраж: переизбыток желтой кожи, бармаглотский диалект, освежеванные кокер-спаниели, висящие в витринах ресторанов, иррациональный страх, что следующая "киска", которую я увижу, будет бегать горизонтально, а не вертикально. Мне нужно было вернуться в Штаты. Но мне нужно было отправиться куда-то, где человек моей профессии мог бы действовать свободно, где я мог бы затеряться среди пестрой толпы фриков, извращенцев и подхалимов, в место, настолько погруженное в себя, что мои собственные никчемные предприятия не заслуживали бы даже второго взгляда.

Только один город подходил под эти требования: Город мишуры[82].

Я вернулся осенью 1975 года и снял бунгало на бульваре Энсида. Я купил время на студии в Бербанке, взял себе псевдоним режиссера "Сирил Сент-Сир" и вывесил свою обложку как продюсер фильмов для взрослых.

Конечно, вы достигаете точки насыщения. Я видел больше спермы, чем ветеран-пожиратель "дыры славы", слышал больше фальшивых оргазмов, чем восьмидесятилетний миллиардер с женой-трофеем, вдыхал столько секса, что он проник в мои ноздри так же, как дым проникает в шерстяной свитер. Единственное, от чего у меня еще встает, - это горячий душ, хорошая сычуаньская еда на вынос и игра "Лейкерс" на NBC. Моя работа стала именно такой, со всей той скукой, неуверенностью в себе и отвращением, которые испытывает любой человек, попавший в ловушку любого тупикового занятия.

- Давай, здоровяк, давай! - кричу я сейчас, за несколько мгновений до того, как Чэд кончит на выпирающую грудь Черити с хрюканьем, похожим на телку.

Я поражен - не в лучшую сторону - когда член Чэда изрыгивает слабую, тонкую, унылую струю спермы. Сперма не столько вырывается, сколько шатается из его героически пропорционального члена, как будто долгий марш истощил его маленьких солдат. Восьмидесятилетний евнух мог бы сделать лучше.

- Бедняга - капризный, - шепчет мне Фредерико.

- Уххх... думаю, это конец.

Команда начинает снимать прожекторы, штативы и тонировочные экраны. Помощник Черити протягивает ей чистое полотенце, и она быстрым движением вытирает остатки Чэда со своих сисек. Старый извращенец-продюсер высвободил свой член из-под халата - он напоминал мышонка или, если быть добрым, бритую полевку - и отчаянно теребил его вплоть до не самого звездного финала Чэда. Теперь он убирает бедную сморщенную штуку и направляется на балкон, качая головой в смятении.

Я поздравляю всех с хорошо выполненной работой, даже Чэда. Кто я такой, чтобы разбивать ему сердце? Когда я забираюсь в свой "Джип Чероки", Черити пристраивается рядом и просит подвезти.

Я еду по извилистому склону Малхолланда, направляясь к бульвару Сансет. Небо темнеет, на западе, над Тихим океаном, виднеется лишь несколько голубых лучей света. Черити в полном смятении, щебеча о возмутительной цене липосакции. Из динамиков доносится песня Синди Лопер[83] "Time After Time".

Я смотрю на мужчину, который смотрит на меня в зеркало заднего вида. Мужчине тридцать девять лет, он балансирует на грани настоящего среднего возраста, маслянистый от многих лет жидких обедов. Его волосы заколоты в конский хвост с седыми прядями, который, как он знает, выглядит неряшливо, но является необходимым злом в этой отрасли. Этот человек столько лет просто счастлив быть живым, провел два десятилетия, пытаясь забыть то, что он видел в темных джунглях Вьетнама, провел половину жизни, борясь с конкретным знанием того, что, независимо от того, какая грязь заполнит объектив его камеры, он всегда может сказать с ужасающей искренностью: я видел и похуже.

Никакой семьи. Никаких детей. Никаких связей. Мужчина задается вопросом, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не пошел на военную службу. Спас бы он свою мать от тирании отца? Поступил бы в колледж? Получил бы диплом? Встретил бы симпатичную молодую первокурсницу, женился на ней, дом в пригороде, двое с половиной детей, типичная американская семья? Был ли хоть один шанс, пусть и отдаленный, что его не будут преследовать сны, в которых из черной почвы джунглей прорываются ободранные конечности безликих вьетнамских детей, миллион ног и пальцев рук и ног, качающихся, как пшеница на поле, исхлестанном ветром?

Существовала ли такая возможность вообще?

Квартира Черити находится недалеко от Сепульведы. К тому времени, как я ее высаживаю, она уже опустошает один флакон кокаина и жаждет еще одного.

- Позвони мне, - говорит она, наклоняясь для поцелуя в щеку и сдавливания паха, традиционного прощания в порнобизнесе. - Я люблю трахаться для тебя, Сирил.

Мне кажется несмотря на то, что мы работали с перерывами почти пять лет, мы не знаем настоящих имен друг друга. В десяти футах от ее двери она блюет. Освещенная ярким светом дуговых натриевых ламп безопасности, она, кажется, блевала белой кровью.

Я еду вверх по Малхолланду в предгорья Голливуда, останавливаясь у вершины горы Ли, в двух шагах от знака Голливуда, который Пег Энтвисл[84], увядающая старлетка, прославила, спрыгнув с пятидесятифутовой "Г". Этот город сделает с тобой то же самое. Разжует тебя, выплюнет. Ничего личного. Город был здесь до того, как ты приехал, и останется еще долго после того, как ты уедешь. Его шоссе и переулки, проезды и переулки, особняки и ночлежки - все это часть большой, сверкающей иллюзии. Иллюзии, которая всегда обещает, но редко исполняет. Городу нет до тебя дела, жив ты или нет. Это фабрика грез.

А мечты, как и кошмары, никогда не умирают.

В моем бардачке лежит "Смит и Вессон" .38, заряженный экспансивными пулями. Если бы кто-нибудь спросил, я бы сказал, что это мера предосторожности против дорожных яростей, заполонивших автострады.

Конечно, это было бы ложью.

Правда?

Это моя пятидесятифутовая "Г".

К тому времени, как я приезжаю домой, раннее утреннее солнце бросает длинные угли за горизонт. Я опустошаю почтовый ящик и просматриваю конверты.

Счет. Счет. Счет-фактура.

Что это, черт возьми?

Зона боевых действий D, Южный Вьетнам

15 июля 1967, 18:30

A-303 "Блэкджек" находились в напряжении уже шесть часов. Они проложили зигзагообразную тропинку через джунгли, к точке Одди. Пейзаж был постапокалиптическим: рощицы деревьев, разбитые ракетами "Стингер", вершины холмов, почерневшие от шрамов напалма, тошнотворно-спелый запах трупов, оставленных гнить на земле джунглей.

Они перешли вброд быстрый ручей, держа оружие наготове. На дальнем берегу Трипвайр потряс канистрой с порошком чили вдоль берега, чтобы отпугнуть собак. Зиппо вытащил бутылку сока насекомых и выдавил ее на пухлую пиявку, прилипшую к горлу Прицела. Когда он показал ее снайперу, Прицел отпрянул с отвращением. Зиппо раздавил откормленную кровью пиявку между пальцами и ухмыльнулся.

Примерно в километре от ручья отряд наткнулся на крошечную деревушку. Большая часть сгорела, бамбуковые хижины превратились в тлеющий пепел и уголь. Дым от горящих хижин пах соломой; он перемещался пятнами по деревенской площади, не густым, а просто легкой, туманной рябью. Земля была испещрена пулями, маленькими глубокими воронками, где боевые вертолеты "Кобра" оставили длинные огневые линии.

Посреди площади лежал мертвый старик. Казалось, он нес воду: длинная бамбуковая палка с большими ведрами по обе стороны все еще висела у него на плечах. Он лежал на спине на площади, рваная дыра в груди, где пронзила пуля боевого вертолета .50 калибра. Пылающая солома упала ему на лицо, поджигая волосы, опалив лицо до неузнаваемости. Единственный звук доносился из свинарника, где три или четыре поросенка бегали кругами, безумно визжа. Слэш подошел и открыл ворота загона. Поросята рванули в джунгли.

Мальчику могло быть лет тринадцать, хотя, может, и меньше. Он сидел перед сгоревшей хижиной. У него были черные волосы и смуглая кожа. Он рисовал странные узоры на земле: пересекающиеся линии, концентрические круги, странные закрученные свитки.

- Какого черта он делает? - спросил Стрелок.

Мальчик не смотрел на мужчин. Его пальцы продолжали описывать странные формы и конфигурации на рыхлой красной земле. Мужчины обыскали обломки, но найти было нечего. Зиппо и Прицел оттащили сгоревшего человека в кусты и завернули его в старое одеяло. Мальчик рисовал еще, его холст расползался и рос; иногда он улыбался себе под нос, иногда хмурился.

- Зачем он это делает? - сказал Стрелок.

- Неважно, почему, сынок, - сказал Одди. - Он просто делает.

Ответ прошел мимо мальчика в сгоревшую хижину.

- Здесь, - сказал он.

Мужчины вошли и увидели тела. Младенец, пожилая женщина и молодая женщина. Все они были сильно обожжены, и, должно быть, что-то не так с ногами старухи, потому что она все еще сидела. Должно быть, она сидела все это время, даже когда ее пожирало пламя.

Когда мужчины вытащили тела, мальчик продолжал рисовать. На самом деле, он рисовал немного быстрее. Он положил ладони рук на уши, затем на глаза, затем на рот, каждый раз по очереди, а затем вернулся к своей странной работе. Его конечности были очень изящными, его тело было напряженным и гибким. Что он рисовал; что он пытался сказать?

- Какого хрена он делает? - сказал Стрелок.

Трипвайр предложил мальчику несколько "M&M", которые он обычно приберегал для тяжело раненых солдат. Мальчик не смотрел на него. Трипвайр рассыпал несколько конфет на землю возле его ног, поверх странных вещей, которые он нарисовал. Они выглядели очень красочно на фоне коричневой земли и черной сажи.

- Давай, - тихо сказал он. - Попробуй.

Мальчик обвел круги вокруг каждого "M&M": дюжина разноцветных глаз смотрела из-под земли.

Мужчины завернули обгоревшие тела в одеяла и ветки. Больше они ничего не могли сделать.

- Погнали нахер, - сказал Одди.

Отряд двинулся. Зиппо оглянулся через плечо. Мальчик все еще рисовал, ухмыляясь, один в еще дымящейся деревушке.

Они шли еще час и достигли бамбуковых зарослей. Слэш вытащил мачете из своего пояса и принялся рубить их. Чаща заканчивалась на гребне глубокой, широкой долины, покрытой хлебными деревьями и другими темнолистными деревьями.

- Привал, - сказал Одди. - Жратва.

Мужчины сняли с плеч свои рюкзаки. Зиппо расчистил место на мокрой земле, поджег куб зажигательного C4 и поставил кастрюлю с водой на бездымное пламя. Они сварили рис и смешали его с консервированной говядиной, спамом или чем-то еще из пайков, что у них были. Никто из них не умел готовить, а их блюда имели вкус мокрых салфеток.

- На вкус как спелая задница, - сказал Стрелок.

- Откуда ты знаешь? - сказал Прицел. - Столько амфетаминов, что ты глотал, я бы удивился, что у тебя в голове остались вкусовые рецепторы.

- Нужно быть начеку.

Одди хлопнул Стрелка по плечу и сказал:

- Продолжай глотать эти маленькие розовые таблетки, и ты станешь шустрым, как воздушный шарик.

Солдаты ели, не обращая внимания на вкус еды, нуждаясь в питании. Никто не говорил о рисующем мальчике. Лучше забыть и двигаться дальше. Такие воспоминания никому не приносили пользы.

После этого Прицел достал колоду карт из ремней своего шлема, и они со Слэшем сыграли в покер при свете заходящего солнца. Стрелок и Зиппо прислонились к сломанному стволу дерева и обсуждали места, которые они будут посещать во время своего следующего визита в Хошимин, каких шлюх они собираются трахнуть и в какие отверстия. Ответ сидел на разлагающемся пне вдали от остальных. Одди и Трипвайр присели у хребта долины, покуривая "Лаки".

- Как думаешь, как далеко мы должны были зайти, прежде чем наткнуться на эту деревню, сержант?

- Вьетнамец сказал Ответу что - десять-двенадцать километров? - спросил Одди. - Близко.

Трипвайр спросил:

- Как думаешь, он мог лгать?

- Ты помнишь, чтобы кто-нибудь кормил Ответа ложью?

Трипвайр немного пожевал, прежде чем сказать:

- Думаю, нет. Hет.

- Парень мог бы заставить самого Сатану подвинуться.

Одди закурил новую "Лаки" от окурка предыдущей и передал пачку Трипвайру.

- Разве это имеет смысл? - спросил Трипвайр. - Вьетконг складируют оружие в жалкой деревне в нескольких милях от горячих точек?

Одди потер переносицу большим и указательным пальцами.

- Не хочу слишком философствовать, сынок, но в этом конфликте никогда не было смысла.

Трипвайр кивнул. Это все, что он мог сделать, когда Одди пришел в такое состояние ума.

- Но с точки зрения логистики это полный бред. Транспортировать оружие в одиночку...

- Я знаю, о чем ты говоришь, - сказал Одди. - Совершенно не в стиле Чарли. С другой стороны, они всегда делают то, что меньше всего ожидаешь, а?

Они сидели в тишине, глядя на вьетнамский пейзаж. Пышный и яркий, зеленый полог долины, прочерченный угасающим солнечным светом, небо теперь тускло-оранжевое, медная полоса, очерчивающая изгиб Земли. Осознание того, что он может вызвать авиаудар и уничтожить акр за акром этой прекрасной сельской местности, наполнило Одди грызущей меланхолией.

Затем, глубоко в сердце долины, вспыхнул свет.

- Стрелок, - сказал Одди. - Брось мне свои "глаза".

Стрелок достал мощный бинокль "Бушнелл" и передал его Одди.

- Что-то заметил, сержант?

Одди поднес к глазам бинокль. Остальные бойцы подразделения направились к гребню холма. Они, прищурившись, смотрели вниз, в долину, пытаясь понять, что так насторожило их сержанта.

- Деревня там внизу, - сказал Одди. - Чуть не пропустил.

Он передал бинокль Трипвайру и указал на местоположение деревни. Она находилась примерно в тысяче ярдов ниже по склону, у подножия долины. Небольшой круг соломенных хижин, два отдаленных длинных дома, центральное кострище. Казалось, что там никого нет: огонь не горел, несмотря на вечернюю прохладу, дым не поднимался через вентиляционные отверстия в хижинах, в самой деревне никто не собирался.

- Где все? - спросил Трипвайр.

Одди пожал плечами.

- Могут они быть в одном из длинных домов?

- Не похоже.

- Прицел, дай ему букалку.

Прицел достал свою снайперскую винтовку, ее прицел "Gewher" был намного мощнее бинокля.

- Ничего, - сказал он, осматривая деревню. - Они могут быть внутри, но... сидеть в темноте?

- Это не имеет никакого смысла, - сказал Зиппо.

- Может, они заволновались, - сказал Ответ. - Они знают, что мы идем.

Они отступили от хребта. Солдаты встали на колени, ожидая решения Одди. Какой бы выбор он ни сделал, они подчинились бы. Не из страха или ответственности, а из глубокого и непреходящего уважения. Даже Зиппо и Стрелок которые родом из штатов, в которых людей с комплекцией Одди когда-то линчевали, и по-прежнему считали гражданами второго сорта, доказали Одди свою вечную преданность.

- Мы могли бы подождать дневного света, - сказал Одди. - Но мы лучше всего действуем ночью. Готовы?

Шесть голов уверенно кивнули.

- Ладно, - Одди набросал схему на земле. - Зиппо, Слэш, Ответ, я хочу, чтобы вы обошли деревню с фланга и заняли позицию на дальней стороне. Стрелок, Трипвайр, Прицел и я спустимся по долине и займем позицию вдоль ближнего склона. Вы, ребята, на дальнем склоне, встаньте слева от длинных домов, мы займем правый. Это предотвратит любой перекрестный огонь. Ждите моего сигнала, прежде чем выдвигаться", - oн достал из рюкзака помповое ружье "Моссберг" и сказал: - Готовьтесь.

Прицел зарядил новую обойму в свою снайперскую винтовку G3SG/1, пока Зиппо проверял заправку в двух баках своего огнемета. Слэш закрепил на груди патронташ с осколочными гранатами. Трипвайр набил карманы своей боевой куртки взрывчаткой, капсюлями-детонаторами, изолированным проводом и детонирующим плунжером. Он спел свою стандартную предбоевую мелодию: "My Boyfriend’s Back" группы The Angels[85].

- Это песня для педиков, - сказал Стрелок, наматывая презерватив из овечьей кожи на ствол своего ручного пулемета "Стоунер" M63A1.

- Эй-ля, эй-ля, мой парень вернулся, - пропел Трипвайр, послав Стрелку воздушный поцелуй.

Крепкий уроженец Айовы показал ему средний палец.

Ответ размазал черный крем для обуви "Киви" по своему лицу и рукам, и всадил обойму в M16. Великолепная Cемерка была готова к рок-н-роллу.

- Группа прикрытия, - сказал Одди, - обойдите деревню как можно дальше. Я хотел бы занять позицию, пока еще пока еще светло. Врубаетесь?

- Врубаемся, - сказал Зиппо.

- Так что давайте сделаем это.

Зиппо, Ответ и Слэш скрылись за склоном. Одди дал им пятнадцать минут, прежде чем повести оставшихся членов команды по извилистой скоростной тропе в долину. Под пологом джунглей все было окрашено в хлорофиллово-зеленый цвет. Слева от себя, примерно в трехстах метрах, Одди услышал журчание воды. Он попросил у Стрелка карту в ацетатной оболочке и развернул ее на широкой спине пулеметчика.

- Это крупный водный путь, - сказал он. - Приток реки Сонг-Ху, достаточно широкий и глубокий, чтобы поддерживать движение лодок.

- Думаешь, так перевозят оружие? - спросил Стрелок.

- Может быть, - сказал Одди. - Я думал, сбросят с воздуха или доставят пешком, но...

- Чарли всегда делают то, что меньше всего ожидается, - сказал Трипвайр.

Ситуация была непредсказуемой, вот-вот должна была произойти засада. Чарли, клубок гребаных змей, - подумал Одди, - что вы задумали? Бомбардировщик B-52 пролетел низко над головой, сила, создаваемая его шестью двигателями, заставляла тела солдат вибрировать. Что-то в сержанте, подсознательный укол, подсказал ему отступить и оценить ситуацию. Но его сознание заверило его, что люди на взводе и рвутся в бой. Он сложил карту и сунул ее в рюкзак Стрелка.

- Теперь уже недалеко.

Деревня показалась сквозь просвет в листве. В сгущающихся сумерках хижины отбрасывали длинные тени, их внешние стены были запятнаны темными порезами, которые могли быть маслом, речной грязью или кровью. Угли мерцали в костре, а горшки были расставлены на горячих камнях. Длинные дома стояли в темноте, ни намека на движение изнутри. Казалось, что жители деревни устали от своего местоположения и решили покинуть свои дома, массово бросив свое имущество.

Либо это, либо кто-то - что-то - опередил их.

- Где, черт возьми, все? - спросил Прицел.

- Пошли в поход? - сказал Стрелок.

Он не улыбался.

Трипвайр прошептал:

- Плохое моджо[86], Моджамбо.

Одди поднес к глазам бинокль и осмотрел левый фланг дальнего длинного дома. Он пронзительно свистнул, звук был точной копией крика джунглевой птицы. Из-за линии деревьев за дальним длинным домом раздался ответ.

- Они на позиции.

- Здесь что-то охренительно не так, сержант, - нотка опасения в голосе Трипвайра была резкой. - Думаешь, они ждут внутри хижин - вооруженные?

Все они слышали ужасные истории о том, как упрямые отряды врывались в, казалось бы, безопасные места, а затем их окружали и разрывали на куски переодетые вражеские войска, а иногда даже жители деревни с однозарядными китайскими винтовками и вилами.

- Подождем несколько минут, - сказал Одди. - У нас нет ничего, кроме времени.

Огромный ворон устроился на остроконечной крыше центральной хижины. Он прихорашивался крючковатым клювом, выкапывая клещей и других паразитов из своего линяющего оперения. Стены хижины затрещали. Испуганный ворон взлетел, оставив на соломенной крыше дорожку из черных перьев. Запах понесся по территории деревни к тому месту, где затаились солдаты.

- Господи, - задохнулся Прицел. - Это что за фигня?

Никто не мог сравнить его ни с чем, что они когда-либо чувствовали раньше, кроме Стрелка, который подростком работал в загоне для разделки свиней своего дяди. Запах напомнил ему, как он стоял над чаном с топленым свиным жиром, пары были достаточно густыми, чтобы достичь тошнотворной, маслянистой физичности за пределами простого запаха, заставляя себя чувствовать и пробовать на вкус.

- Что-то здесь не кошерно, - конечности Одди онемели по какой-то необъяснимой причине. - Поэтому мы посидим и посмотрим, что будет.

Звук прерывистого мотора вдалеке. Было почти темно, и Одди пришлось прищуриться в бинокль, когда он сосредоточился на ватерлинии. Пара канонерок СВА причалила к песчаному берегу. Солдаты выгружали длинные деревянные ящики.

- У нас гости, - сказал Одди. - Десять-двенадцать СВА с кучей огневой мощи в ящиках.

Вьетнамские солдаты поднимались по пологому склону, ведущему от берега к деревне. Команды по два человека несли ящики на плечах или за пеньковые ручки, висевшие по бокам. Их кончики сигарет болтались в темноте, легкие цели для Прицела или любого члена "Блэкджека", все опытные стрелки. Их офицер, которого опознали по желтой повязке на рукаве, крикнул. Когда никто не ответил, он приказал своим людям обыскать хижины. Солдаты вошли и вышли из двух хижин без происшествий. Затем они вошли в третью, центральную хижину.

И начался настоящий ад.

Крики солдат были непохожи ни на что, что "Блэкджек" когда-либо слышал: высокие и леденящие кровь крики маленьких детей, попавших в ловушки дикарей. Из входа в хижину, похожего на надгробную плиту, вылетали куски мяса, похожие на мокрые тряпки или ошметки жира.

Еще крики. На этот раз они были хуже. Гораздо хуже. Они выли и выли, как будто легкие солдат пропитались напалмом и подожгли.

Оставшиеся вьетнамские солдаты разделились во мнениях: некоторые из них выхватили оружие и остались стоять на месте, в то время как другие бросились бежать к лодкам. Из темной хижины донесся еще один звук: скрежет гигантских зубов или скрежет стальных шестеренок.

Офицер СВА дернул чеку ударной гранаты и закатил ее через вход. Она взорвалась звездной вспышкой белого света, и Одди на кратчайшую секунду увидел фигуры, свисающие с потолка хижины.

Длинные вялые фигуры. Фигуры с мускулистыми жилами и сухожилиями. Ярко-красные фигуры.

Солдата вытолкнули из дверного проема. Он казался невредимым, пока не развернулся пьяным кругом, обнажив ободранную спину, позвоночник, разорванный до тазовой кости, висящий между ног, словно причудливый сегментированный хвост. Он рухнул вперед в огненную яму, мертвый еще до того, как угли начали жечь его плоть

Одди больше не был уверен, кто враг.

Чарли были дикими ублюдками.

Но, по крайней мере, они были людьми.

Офицер СВА вытащил свой служебный револьвер .38 и направил его на вход. Он выстрелил, зная, что его люди мертвы, не зная, кто или что их убило. Выстрел эхом разнесся в тишину. Одди ждал, замерев, прислушиваясь.

Пара кроваво-красных глаз уставилась из почерневшей хижины.

В этих глазах не было ничего человеческого. Вообще ничего.

Впервые в истории Великолепной Семерки все было намного сложнее, чем казалось на первый взгляд.

Выдержка из "Слэйв Ривер Джорнал",

12 апреля 1986

Поисково-спасательная группа отправлена ​​на поиски.

Исследователи Департамента Народных Ресурсов теперь пропали без вести.

"Беспокоиться не о чем", - говорит представитель Королевской канадской конной полиции.

- Майкл Фултон

Форт Симпсон, Северо-Западные территории:

Поисково-спасательная группа из десяти человек во главе с Эдом "Бешеным псом" Рабидовски, элитным следопытом Королевской канадской конной полиции, пропала в районе Большого Медвежьего озера. Связь между поисково-спасательной группой и их базой прекратилась 10 апреля в 3:30 утра, и больше никаких контактов не было. Группа, отправленная на поиски трех членов исследовательской группы Департамента природных ресурсов Карла Розенберга, Билла Майерса и Лилиан Хэпли, проверяла связь каждые три часа.

"Беспокоиться не о чем", - предупредил представитель Королевской канадской конной полиции Сид Граймс на спешно проведенной пресс-конференции. - "Магнитное притяжение полюсов там сильное, и, вероятно, испортило их связь. Я абсолютно уверен, что группа г-на Рабидовски в безопасности и скоро выйдет на связь".

В то же время собирается еще одна команда из десяти человек, чтобы найти пропавшую команду Рабидовски. Новая команда, возглавляемая Эрлом Триггерсом, пойдет по стопам пропавшей группы и, как мы надеемся, найдет подсказки относительно...

Торонто, Онтарио, Канада

5 декабря 1987, 4:05 по полудни

Одди Грант ответил на щебетание стюардессы:

- Приятного пребывания в Торонто, - трезвым кивком, затем двинулся по трубе, соединяющей "Дуглас" DC-9с главным залом.

Снег сыпался на оболочку трубы, которая слегка покачивалась от ветра. Тучный агент канадской таможни с пивным лицом и напомаженными волосами бегло взглянул на его паспорт, пока такой же тучный агент осматривал содержимое его дорожной сумки.

- Приятного пребывания, мистер Грант.

- Уж постараюсь.

Международный аэропорт Пирсон был архитектурным кошмаром: гранитные колонны в римском стиле, лишенные какой-либо практической цели, поднимались к сводчатому потолку, украшенному националистической фреской - ели, переходящие в бобров с торчащими зубами, растворяющихся в каскадных водах Ниагарского водопада, уступающих место мерцающему сиянию северного сияния. Структурная шизофрения продолжилась в зоне прибытия, где стальные колонны снова не использовались ни для каких функциональных целей, разве что для отвлечения внимания от скульптуры, которая могла быть касаткой, раздавленным "Доджем Дарт" 1967 года или чем-то средним.

Одди обошел багажную ленту и прошел через пару раздвижных дверей из матового стекла в главный вестибюль. Он подошел к стоянке такси на открытом воздухе, застегивая куртку из оленьей кожи от холода.

- Прохладно, а? - таксист был одет стереотипно: мягкая шляпа таксиста и клетчатая рубашка лесоруба. - Куда едем?

- В "Шератон", - сказал Одди, слегка удивленный тем, что таксист не добавил "братан".

- Понял, братан.

Одди откинулся назад. Таксист украдкой поглядывал на него через зеркало заднего вида: черный, бугристый и лысый, широкий, как мясной шкаф, с аккуратно подстриженной бородкой, шокирующе белыми бакенбардами. Толстые губы, крупные белые зубы. Глаза близко посажены, но их близость не придавала ему того одурманенного вида, который характеризовал выдающегося спортсмена, которого таксист когда-то подвозил. На нем были брюки цвета хаки и рубашка с жемчужной застежкой, куртка из оленьей кожи, которую зима в Торонто разрезала бы, как бритва.

- В городе по делам или на отдыхе?

- Не уверен, - честно ответил Одди.

Таксист побарабанил пальцами по рулю.

- Впервые в городе?

Одди кивнул, глядя на унылый городской пейзаж. Серые облака висели так низко, что Одди был почти уверен, что сможет опустить окно и схватить их в пригоршню.

- Много чего посмотреть, много чем заняться, - продолжил таксист. - Тебе нравятся пьесы? Только что начался показ "Призрака Oперы". Такси попало в выбоину. Далматинец с качающейся головой на приборной панели соответственно качнулся. - Чертов "Призрак". В городе не протолкнуться.

- Хм, - уклончиво сказал Одди.

Его голова была занята другими мыслями, в частности, тем, чего он может ожидать в течение следующих нескольких часов.

Ему не нужно было говорить, что это был сценарий из дрянного фильма категории "Б": таинственный незнакомец сo странным именем - Антон Грозевуар? Да ладно - просит возможности обсудить - что? Но у Одди не было врагов (по крайней мере, канадцев), и место было безопасным: никого не собирались прихлопнуть в баре, набитом свидетелями, в оживленном центре города. Пятьдесят тысяч за работу на полдня, работу, которая не включала ношение маски или засовывание пистолета кому-то в нос. Легкие деньги. До смешного просто.

- И несколько хороших музеев, - пробормотал таксист. Одди громко выдохнул через ноздри, пытаясь выразить свою полную незаинтересованность. Если таксист и заметил, то его это не смутило. - Королевский музей Онтарио - хороший. Много красивых картин. И есть крытый ботанический сад, если ты любишь цветы и тому подобное...

Десять бесконечных минут спустя, такси въехало на подковообразную подъездную дорогу к "Шератону". Посыльный открыл толстую стеклянную дверь отеля, проводив Одди в роскошный вестибюль. Клерки, две девушки с милыми лицами прерий, одетые в серую униформу в тонкую полоску, смотрели на него с наклеенными улыбками. Он подмигнул. Они отвели глаза, хихикая.

Бар назывался "Канарский Остров", и Одди чувствовал, что это название привлечет гомосексуалистов, как комаров к мухобойке. Декор был в стиле нео, очень модный, прозрачный бар из плексигласа, пронизанный цветными неоновыми огнями - зелеными, фиолетовыми и ярко-розовыми, проходящими через гибкие трубки из ПВХ. Табуреты также были из плексигласа, сиденья были украшены трафаретными инициалами "КО" золотыми буквами. Из встроенных динамиков лилась версия песни Белинды Карлайл "Heaven is a Place on Earth" в стиле Muzak[87]. Одди показалось, что это место рассчитано на золотоискателей, начинающих прелюбодеев и позеров всех мастей.

Барменом был светловолосый мужчина в ванильном шелковом костюме.

- Что вам принести?

- Пиво у вас на разлив?

- "Molson Canadian", "Labatt’s Blue", "Coors", "Coors Light", "Budweiser", "Connors Best Bitter", "Kilkenny Red", "Rickard’s Red", "Clancy’s Red", "Propeller", "Garrison’s".

- "Canadian" подойдет, - сказал Одди, чтобы убедиться, что он выпьет до наступления темноты.

Пиво подали в коническом стакане с крошечной и совершенно бесполезной ручкой, как у чайной чашки. Одди был несколько рад, что не пронес огнестрельное оружие: желание пострелять по "Канарским Oстровам" было непреодолимым. Кто знал, что канадцы могут быть такими претенциозными?

Одди осмотрел помещение. Мужчина сидел в плюшевой кабинке, отвернувшись от бара. Женщина и мужчина, женщина ослепительная, мужчина отвратительно уродливый, но с платиновыми часами "Ролекс", разговаривали приглушенными голосами за угловым столиком. Еще один мужчина сидел на дальней стороне овальной барной стойки, все, кроме его кепки "Blue Jays", было скрыто центральной выставкой бутылок с ликером.

Одди потягивал пиво и представлял, как мог бы выглядеть мистер Антон Грозевуар: он представлял себе удивительно высокого и тощего мужчину с водянистыми суставами, марионетку, у которой отнялись нити. Одди решил, что он шлепнет чек, подпишет его, послушает Грозевуара столько, сколько захочет, а затем отправится спать.

Парень сел в нескольких табуретах от него. Одди бросил на него взгляд: ровесник или, может, на несколько лет моложе, с хорошо выраженным брюшком, загорелый, с проседью в хвосте и футболкой с надписью "ВОТ ГОВЯДИНА" со стрелкой, направленной вниз. Он заказал двойную "Столичную" с тоником, а затем велел бармену послать тоник на хрен. Бармен-качок сдержал недоумение.

- Не хочу, чтобы ты совал свой член в шпритцер[88], - сказал парень. - Просто налей тоника, ладно?

У парня был акцент, не совпадающий с его загаром: штат Верхних равнин, Небраска или Миннесота. Одди прищурился; он казался узнаваемым в отдаленном, нереальном смысле, как будто Одди когда-то видел его во сне.

Женщина с кроваво-красной помадой, золотыми серьгами-кольцами, белой мини-юбкой и туфлями-лодочками трахни-меня вошла в бар, усевшись за столик уродливого мужчины. Она кивнула и улыбнулась другой женщине, и вскоре их руки уже играли с хищными плечами мужчины и руками, похожими на влажную лапшу, словно он был самим Адонисом.

- Есть что-то, что нельзя купить за деньги? - спросил мужчина с хвостиком, разглядывая витрину.

- То, что нельзя купить за деньги, мне не нужно, - Одди обнаружил, что улыбается по причинам, которые он не мог объяснить. - Кроме настоящих красивых дам.

Конский хвост пожал плечами, как будто он видел так много красивых женщин, что сам пол теперь ему наскучил. Он вытащил мягкую пачку "Лаки Страйк" из куртки и попросил у бармена спичечный коробок.

- Дурная привычка, - сказал он.

- У всех есть свои пороки, сынок.

Конский хвост странно посмотрел на него. Он протянул пачку.

- Я бросил, - сказал Одди. - Но это был мой бренд.

- Название - это неправильное обозначение, - сказал Конский хвост. - Ничего везучего в этих ублюдках. Курю их с тех пор, как... - Конский хвост перекатил сигарету с одной стороны рта на другую и сказал: - Слишком давно, - c отвращением фыркнул. - Где-то потерял силу воли.

В бар вошел еще один мужчина. Низкий и мускулистый, одетый в угольный костюм от "Brooks Brothers", правая рука в перевязи с узором пейсли[89]. На мгновение его глаза встретились с глазами Одди. Он нахмурился, открыл рот, закрыл его, затем сел в одну из кабинок.

- Мой парень вернулся и будут проблемы...

Одди повернулся на своем стуле, чтобы посмотреть на певца. Конский хвост смотрел на него, слегка улыбаясь.

- Эй-ля, эй-ля, мой парень вернулся... - пропел Конский хвост.

Это слилось в голове Одди со всем щелчком и мерцанием бильярдных шаров после хрустящего перерыва. Он уставился на Конского хвоста, на гусиные лапки и морщины, выискивая молодое, узнаваемое лицо под накопленными годами.

- Тони... Господи... Трипвайр?

Трипвайр хлопнул ладонью по барной стойке.

- Я не могу в это поверить - Одди, Боже! Я бы никогда не подумал, если бы ты не назвал меня "сынком". Так что я подумал...

- Ты запел свою фирменную мелодию...

- И если бы это был ты, ты бы понял, а если бы это был не ты...

- Я бы подумал, что ты просто какой-то псих, которому нравится петь в барах!

Они пожали руки, затем, нуждаясь в чем-то большем, хлопнули друг друга по плечу. Он сел на табурет рядом с Одди, покачав головой, с глупой ухмылкой на лице.

- Это слишком. Это было, сколько...?

- Двадцать лет.

- Двадцать? - плечи Трипвайра поникли. - Господи. Полжизни.

- Ты хорошо выглядишь, - сказал Одди. - Загорелый бог.

Трипвайр вздохнул с облегчением.

- Думаешь? Мужик, это чудо, значит, - не занимался спортом уже десять лет. А ты, что сделал, проглотил чертов холодильник?

Одди улыбнулся.

- Здоровый образ жизни, сынок.

- А стероиды?

- Здоровая жизнь.

Они заказали еще одну порцию. За угловым столиком уродливый богач громко ругался и мял женские бедра под столом.

- Итак, - сказал Одди, - чем ты занимался?

- Довольно общий вопрос, сержант, - сказал Трипвайр, легко переходя к их старой динамике. - С точки зрения работы... - oн кашлянул в сложенную чашей ладонь. - Я режиссирую фильмы для взрослых.

Одди приподнял бровь.

- А, черт возьми, - сказал Трипвайр. - Я снимаю порно.

- А-a, - сказал Одди, размышляя. - Ну, они хороши? Я имею в виду... художественные?

- Ну, мы не говорим о Феллини или о чем-то подобном, но... конечно, у них есть достоинства.

- Что-нибудь, что я мог видеть?

- Когда-нибудь смотрел "Грязный Санчес против анальных девственниц Сьерра-Мадре"?

- Наверное, пропустил этот. Звучит, конечно, художественно.

- О, так и было, - Трипвайр закатил глаза. - А ты?

- Грабил банки последние пять лет.

Настала очередь Трипвайра поднять бровь.

- Да?

- Последний был полным провалом. Я провалился.

- Подожди секунду, - Трипвайр прикрыл рот рукой, сосредоточенно уставившись вниз, словно сверяясь с внутренней картотекой. - Я читал о проваленной работе в... где это было... Вашингтоне, кажется. Это ты?

Одди пожал плечами.

- Боже мой. Там было, сколько, четыре тела или что-то в этом роде? Охранник, пара полицейских...

- Да, - сказал Одди. - Парень из бригады был по Параграфу 8. Полное дерьмо.

- Бляяяяя, - сказал Трипвайр. - Итак, ты здесь, пока жара не спадет?

Одди поерзал на своем табурете и сказал:

- Не совсем понимаю, зачем я здесь, сынок.

- Нас двое.

За угловым столиком одна из женщин резко встала. Она что-то крикнула отвратительному богачу и бросила ему в лицо водочный буравчик. Мужчина захихикал и схватил ее за задницу, жирные черные волосы прилипли к его голове тремя длинными веревками. Женщина отступила назад и пнула его. Проявив, возможно, самую большую грацию, которую он когда-либо имел или когда-либо будет иметь, мужчина ловко поймал ее ногу, снял ее атласную туфлю и попытался отсосать ее пальцы ног. Женщина взвизгнула, когда его толстые розовые губы охватили ее большой палец ноги.

Мужчина в костюме "Brooks Brothers" вышел из своей кабинки, подошел к угловому столику, схватил сосунка за воротник, развернул его и ударил его в лицо, все одной рукой. Мистер сосунок согнулся, как монгольский шезлонг, и упал под стол из оргстекла. Женщина лихорадочно вытирала пальцы ног коктейльными салфетками. Мистер сосунок с трудом сел, но другая женщина пнула его в нос. Он снова упал, ударившись головой о ножку стола с глухим звуком. Белый рыцарь рассмеялся. Одди и Трипвайр обменялись взглядами.

- Не может быть...

- Ни за что, - сказал Трипвайр. - Дэнни? Эй!

Зиппо обернулся и увидел огромного черного мужчину, которого он заметил по пути, сидящим рядом с длинноволосым медным парнем в непристойной футболке. Оба они ухмылялись, как болваны.

- Тащи свою задницу сюда, - сказал черный чувак.

- У тебя проблемы? - Дэнни указал на мистера Пальцесоса. - Хочешь немного того, что получил он?

Хипарь наклонился вперед, обхватив ногами ножки табурета и вытянув руки.

- Дэнни, - сказал он укоризненным тоном. - Зиппо. Не оставляй нас в подвешенном состоянии, детка.

Рот Зиппо отвис.

- Трипвайр? Убирайся отсюда нахрен, - oн сделал шаг назад, прищурившись на черного парня, словно тот смотрел прямо на солнце. - Од... Одди?

- Единственный и неповторимый, сынок.

- Не могу поверить... как долго? - Зиппо отмахнулся от благодарных полуобъятий женщины и пробормотал: - Никаких проблем, малышка, прежде чем направиться прямиком к своим давно потерянным членам отряда.

Одди грубо обнял его; Зиппо втянул воздух сквозь зубы, когда плечо Одди прижалось к его травмированной руке. Когда Трипвайр обнял его, Зиппо почувствовал, как мясистое брюшко бывшего подрывника прижалось к его собственному подтянутому прессу.

Они переместились в кабинку. Когда его спросили, чем он зарабатывает на жизнь, Зиппо провел пальцем по верхней губе и сказал:

- Я убираю беспорядок.

Одди сказал, что не знает многих уборщиков, которые носят костюмы за тысячу долларов. Они заказали еще одну порцию, и Зиппо выпил двойную порцию "Dewars"[90].

- Это какое-то совпадение, - сказал Трипвайр через некоторое время.

Вопрос повис.

- Антон Грозевуар, - сказал Одди.

- Кажется, я уже слышал это имя, - сказал Зиппо.

Трипвайр кивнул.

- Пятьдесят штук за встречу в одном высококлассном баре - это звучит знакомо?

Одди похлопал себя по нагрудному карману.

- Чек прямо здесь.

Им принесли напитки. Каждый сделал большой глоток. Их умы гудели от вопросов: кто знал о связи между ними? Зачем, зная эту связь, кто-то искал воссоединения? Что им нужно сделать, чтобы заработать пятьдесят тысяч долларов? И кто, черт возьми, такой Антон Грозевуар?

Перевозбужденный разум Трипвайра состряпал нелепую фантазию о мести: нищий вьетнамский деревенский мальчик стал свидетелем зверства, которое отряд совершил в пылу битвы, возможно, убив его отца или мать. Позже мальчик сбегает в Северную Америку, становится фантастически богатым и придумывает сложный план мести тем, кто разрушил его жизнь. Смешно, да. Параноидально, определенно. Но за пределами ли возможного...?

- Итак, - сказал Одди, - кто-нибудь имеет хоть малейшее представление о том, как это может обернуться?

Зиппо достал кубинскую сигару из внутреннего кармана. Он откусил кончик между зубами и сказал:

- План А: этот кот Грозевуар подписывает наши чеки, - oн выплюнул окурок в хрустальную пепельницу. - План Б: он откажется, и я почищу зубы его кишками.

Тон Зиппо намекал, что план "А" и план "Б" были одинаково привлекательны.

- Некоторые вещи никогда не меняются, - сказал Одди.

- Справедливость есть справедливость, сержант, - Зиппо выдохнул дрожащее кольцо дыма. - Какой-то парень собирается вытащить наши задницы сюда, так что лучше заплатить нам.

- Он не собирается просто так отдавать пятьдесят штук, - сказал Трипвайр. - Выложить такую ​​сумму за встречу?

Одди сказал:

- Сделка есть сделка. В письме ничего, кроме встречи, не упоминается.

- И горе тому, кто меня обманет, - сказал киллер.

Трипвайр допил остаток своей "Столичной" и сказал:

- Только мы?

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду наше подразделение. Только мы трое? А как насчет Прицела...

- В последний раз, когда я видел Прицела, он не выглядел таким уж крутым, - тихо сказал Зиппо.

- Но он выжил, - сказал Трипвайр. - Я получил от него письмо, давным-давно. И Ответ...

- Прошло двадцать лет, - сказал Одди. - Люди пропадают. Люди умирают.

- Я не уверен, что Ответ когда-нибудь умрет, - сказал Зиппо, - потому что я не уверен, что этот ублюдок когда-либо был жив.

Одди улыбнулся.

- Я говорил, что этот парень может заставить самого Сатану подвинуться.

- Ледяная вода, текущая по его венам, - согласился Трипвайр.

Одди сказал:

- Или сера.

В бар вошел еще один мужчина. Ростом шесть футов, но сгорбленная осанка делала его ниже ростом, он был одет в рваные вельветовые брюки, теннисные туфли "Asics"[91], грязную толстовку с изображением переполненного игрового автомата над подписью "Все выигрывают в Вегасе!" Его черты лица скрывала черная челка, отросшая и зачесанная вниз. Несмотря на эту попытку маскировки, Одди мог сказать, что что-то не так: лицо мужчины выглядело неестественно, как у жертвы ожогов.

- В последний раз, когда я видел Прицелa... - начал Трипвайр.

- У него не было половины лица... - продолжил Зиппо.

- И не нужно быть Перри Мейсоном, чтобы понять...

- Этот парень...

- Что-то скрывает, - закончил Трипвайр.

Зиппо глубоко затянулся своей сигарой, выпустил сквозь зубы сизый дым и сказал:

- Эй, Нил. Прицел. Сюда.

Мужчина повернулся. Его глаза - или так тогда казалось - смотрели сквозь челку волос с зарождающимся осознанием. Его губы растянулись в широкой улыбке, когда он подошел

- Это мираж? - oн изобразил, что трет глаза, садится и пожимает руки остальным. Затем он нахмурился и сказал: - Никто же из вас не отправил это письмо, да? Это не какое-то неожиданное воссоединение...

- Нет, сынок, - заверил его Одди.

- Хорошо, - во взгляде было недвусмысленное облегчение. - Не то, чтобы я не рад вас видеть, ребята, но... мне нужны эти чертовы деньги.

Никому не нужно было этого говорить: похоже, что Прицел недавно выполз из мусорного контейнера, выбросил бутылку "T-bird"[92], помахал на прощание своим приятелям-алкашам и прыгнул в самолет до Торонто.

- Ты выглядишь... хорошо, - выдавил Трипвайр.

- А ты всегда был жалким лжецом, - сказал Прицел. - Зиппо, как я выгляжу?

- Как дважды отбитое дерьмо, мой друг.

- Тот же старый Зиппо, - Прицел рассмеялся. Было так приятно смеяться. - А ты, сержант, видел когда-нибудь такой экземпляр?

- Ты выглядишь лучше, чем в прошлый раз, когда я тебя видел, - сказал Одди. - Но едва-едва, сынок.

Они смотрели на его лицо с любопытством, обычно свойственным кубику Рубика. Прицел сказал:

- Пора бы уже покончить с этим, - и поднял челку.

Никто не отвернулся, не поморщился и не уставился с ухмылкой. Одди нахмурился и сказал:

- Неплохая работа.

Зиппо согласился, заметив, что цвет немного не тот. Затем Прицел отщелкнул зажимы, которые крепили протез к его черепу, отделив часть его лица. Трипвайр прищурился и посмотрел на темные волосы, испещряющие дерн. Прицел рассказал ему о пересаженной коже задницы. Трипвайр попросил показать ему задницу. Прицел выстрелил в него из воздушного пистолета. Зиппо понюхал протез, объявил его "отстойным" и сказал Прицелу, что ему следует мыть его хотя бы раз в чертов день. Одди спросил его, как травма повлияла на него, и все согласились, что отстойно иметь все на вкус как подгоревший тост.

- Даже "киска"? - спросил Зиппо.

- Даже "киска".

- Эта гребаная война... - сказал Зиппо.

Прошел еще один круг, затем еще один. Одди посмотрел на своих бывших членов отряда. Возможно, это было крепкое канадское пиво или просто полумрак бара, но на кратчайший миг Одди увидел их такими, какими они были в 1967 году: Прицел откинулся на спинку сиденья, закинув руку на спинку над головой Трипвайра; он откинул назад челку, не заботясь о том, кто увидит его лицо, удобно расположившись, смеясь над чем-то, что сказал Зиппо. Трипвайр сидел справа от Прицела, и складки на его лице, складки, которые мешали Одди узнать его, казалось, тают, как лед во время весенней оттепели. Сидя рядом с ним, прижав скрещенные пальцы к губам, Зиппо ждал, пока двое других перестанут нести чушь, чтобы он мог рассказать им, как все было на самом деле.

Казалось, двадцатилетний промежуток был ничем, как будто прошла всего неделя, день с тех пор, как они в последний раз виделись, пили, смеялись. Одди наблюдал за этим почти бессознательным сшиванием, за этим легким возвращением к старым ролям со смешанным очарованием и беспокойством. Это было похоже на наблюдение за тем, как невидимые руки складывают вместе части пазла. Это был не слишком утешительный образ. Он чувствовал себя человеком, привязанным к носовому конусу ракеты с тепловым наведением.

- А потом их стало четверо, - сказал Одди во время затишья в разговоре.

- Да, - сказал Прицел. - Просто не хватает...

- Добрый день, ребята.

Ответ появился так, как он делал всегда: словно из воздуха. В один момент его не было, а в следующий он стоял у кабинки, губы скривились по краям, как обугленная бумага. У него были длинные волосы, огненно-рыжие перешли в клубнично-светлый цвет и отступали в вдовий пик. Казалось, он вообще не повзрослел физически: его плечи все еще были зазубренными пиками, его тонкие руки и ноги свободно парили в расклешенных джинсах и рубашке из шамбре. Одди заметил кепку "Blue Jays" в его руке и понял, что Ответ все это время был в баре, сидя один на дальней стороне. Одди понял тогда, что он наблюдал за всем - его встречей с Трипвайром, Зиппо, ударившим мистера Сосуна, появлением Прицела - ожидая и оценивая, пока он не решил объявить о своем присутствии. Одди не был зол на Ответа, на самом деле. Он мог бы также сердиться на волка за то, что тот зарезал овец, на богомола-хищницу за то, что она съела свою пару, или на любое другое существо инстинкта за то, что оно сделало то, что было естественно.

- Ну-ну, - сказал Зиппо, когда Ответ сел с нервирующей извилистой манерой, которая была свойственна всем его движениям. - Если это не призрак, то это он, собственной персоной.

Ответ пожал всем руки. Его хватка была слабой и холодной, кожа сухой. Он посмотрел на новое лицо Прицела и наклонил голову набок - жест, который был им всем знаком.

- Итак, - сказал он. - Кто бы мог подумать, что Прицел окажется самым красивым из всех?

Время от времени Ответ мог выдать едкую шутку. Остальные четверо рассмеялись.

- А как насчет тебя, - сказал Прицел. - Похож на обдолбанного Опи[93].

Зиппо насвистывал начальные такты "Шоу Энди Гриффита"[94].

- Это ведь ты отправил письмо, да? - спросил Одди. - Поскольку это как раз то, что ты находишь забавным.

Ответ покачал головой.

- Просто выглядело как способ легко заработать.

- Слишком легко, - сказал Трипвайр.

- Ты говоришь как персонаж из плохого фильма ужасов, - сказал Зиппо. - Это может тебя удивить, но в этом мире много богатых, безобидных и совершенно чокнутых людей. Мы только что наткнулись на золотую жилу.

Никто не слышал приближающихся шагов. Никто не видел тени, отброшенной на поверхность стола, возможно, потому что в баре было слишком темно.

Или, возможно, тени не было.

- Добрый день, джентльмены, - голос был маслянистым и плавным. - Так приятно видеть, что вы снова встретились.

Говоривший выглядел так, будто сошел со сцены шоу уродов: ростом примерно с восьмилетнего мальчика, пальцы короткие, руки торчат, как ласты. Тонкие червеобразные губы, как пара параллельных ночных выползков. У него были глаза-редиски с красной радужной оболочкой, но был ли он настоящим альбиносом или это было притворство, тонированные контактные линзы, было неясно. Был виден только один глаз, другой был прикрыт вышитой повязкой. От него исходил резкий запах, неприятная смесь дубильных веществ и специй Старого Света. Его строго сшитый костюм, блестящие золотые запонки и туфли из крокодиловой кожи не могли скрыть холодный как камень факт, что этот человек, казалось, был создан для карнавальных выходок, когда он откусывал головы цыплятам или загонял себе в ноздрю железнодорожный костыль. Он подошел к краю стола, который доходил ему до сосков, и положил ладони на прозрачное оргстекло. Они никак не вязались с его внешним видом: руки механика, складки, покрытые темной грязью, смазкой или картерным маслом.

- Замечательно, что вы все пришли, - сказал он. - Я думал, некоторые из вас могли счесть мое письмо мистификацией, - oн подмигнул Трипвайру. - Или подумал, что кто-то задумал вас подставить.

Одди бросил тяжелый взгляд на карлика.

- Антон Грозевуар, я полагаю?

Карлик просиял.

- Превосходное произношение, мистер Грант! Большинство людей так ужасно коверкают мое имя, что мне становится не по себе, когда я его слышу.

Одди был уверен, что, морщась, Грозевуар только улучшит свою внешность. Это, - подумал он, - или полная пересадка тела.

- Да, я - Грозевуар, - продолжил мужчина. - И я просто вне себя от радости, я имею в виду, положительно ликую, что вы все пришли, - oн хлопнул в ладоши, издав звук, похожий на столкновение потрошеной форели. - А теперь, если вы все будете так любезны следовать за мной...

- Попридержи коней, толстяк, - Зиппо достал неподписанный чек и шлепнул его на стол. - Мне понадобится твой Джон Хэнкок[95], прежде чем я продолжу.

Грозевуар выглядел раздраженным. Зиппо вдохновил на эту базовую реакцию все формы жизни на основе углерода.

- Как вам будет угодно, - сказал Грозевуар, откупоривая платиновый "Mont Blanc". - Но, как я сказал в письме, пятьдесят тысяч - это всего лишь, как вы это называете, плата за присутствие? - oн потянул чек к себе, оставляя кончиками пальцев студенистые следы улитки на оргстекле. - Мое предложение, которое, как я понимаю, вы не хотите рассматривать, гораздо более выгодно.

Ручка Грозевуара зависла над чеком. Зиппо отдернул ее, аккуратно сложил в карман и сказал:

- Какого черта! Я уже проделал весь этот путь.

- Великолепно! - язык Грозевуара, розовый, как попка младенца, метнулся, чтобы облизнуть губы. - Пожалуйста, следуйте за мной. У меня есть комната, где мы можем обсудить мое предложение наедине.

- Минуточку, мистер Грозевуар, - Одди оценил маленького человека так, как можно было бы оценить маленькую, но, возможно, злую собаку. - Откуда вы знаете о нашей связи?

- Вашей... связи?

Одди уставился на него, барабаня пальцами по столешнице.

- Ладно-ладно, - согнулся Грозевуар. - Что я могу сказать? Любая информация доступна за определенную плату, - oн потер большой и указательный пальцы. - Американские военные ведут учет своих солдат, элитных подразделений и так далее. Мне удалось получить доступ к информации о вас. Мне понравилось то, что я увидел.

- Но почему мы? - спросил Прицел. - Какой бы ни была работа, почему выбрали...?

- Я могу ответить на все ваши вопросы, - Грозевуар развел руки, раскрыв ладони. - Но, пожалуйста, давайте вести себя конфиденциально.

Он отошел в сторону, когда мужчины вышли из кабинки. Он провел их через вестибюль, идя неловкой, подпрыгивающей походкой, которая показалась мужчинам недостойной и школьноподобной. Трипвайр прошептал Прицелу:

- Парень выглядит так, будто он должен стоять рядом с Рикардо Монтальбаном[96] в "Острове фантазий"[97].

Прицел прошептал в ответ:

- Да, или выпрыгнуть из коробки с "Lucky Charms"[98].

Грозевуар приказал лифтеру направить их в пентхаус. Одди был встревожен: номер мог быть переполнен убийцами, фермерами с черного рынка органов, съемочной группой снафф-фильмов. Он чувствовал себя совершенно неподготовленным и уязвимым, привязанным к железнодорожным путям с приближающимся поездом Амтрак в 5:05.

Зиппо, с другой стороны, придерживался кредо бойскаутов "Всегда будь готов". Он остановился в местном хозяйственном магазине и купил канцелярский нож с поворотным замком, две отвертки - одну крестовую, одну плоскую - и молоток "Hammertooth"[99] на 16 унций. Антивибрационный молоток, инструменты в настоящее время были привязаны к разным частям его тела. Ответ обналичил свой билет на самолет в пользу проездного "Грейхаундa"; это позволило ему провезти через границу свои пистолеты "Кырыккале", по одному из которых теперь было закреплено под каждой мышкой.

Лифт быстро поднялся. Это было благословением, так как в тесном помещении отталкивающий аромат Грозевуарa горел в их ноздрях и за их глазными яблоками, как аккумуляторная кислота. Полированные латунные двери разъехались, щедро впустив свежий воздух.

Грозевуар провел их по коридору, освещенному матовыми стеклянными фонарями, и остановился перед парой двойных дверей из красного дерева. Он повозился с огромным ключом.

Одди положил руку размером с лезвие лопаты на руку более низкого мужчины, обхватив ее, словно кувшинка, проглатывающая комара.

- Если все равно, я пойду первым.

Одди бросил быстрый взгляд на Зиппо, который схватил Грозевуара за воротник и дернул его назад. Грозевуар издал возмущенный крик, когда кончик крестообразной отвертки скользнул по его ушному каналу.

Одди вставил ключ в замок.

- Теперь, если кто-то ждет по ту сторону этой двери, набивая комнату жаром и злыми намерениями, мой человек, Зиппо, проведет импровизированную нейрохирургическую операцию.

Грозевуар сглотнул, как скумбрия, вытащенная на берег.

- Это глупо. Я не причиню вам вреда.

Трипвайр скептически отнесся к игре Грозевуара в качестве хромой утки: этот человек не испытывал страха и изо всех сил старался выдать себя за того, кто его испытывает. У Трипвайра сложилось впечатление, что Грозевуар был знаком с особенностями страха в роли того, кто вселял ужас в других, а не того, кто сам испытал эту эмоцию.

Защелки замков сработали с тихим щелчком. Одди распахнул двери и шагнул в темноту. Он поискал выключатель на ближайшей стене, остро осознавая свою незащищенность, его единственным утешением было знание того, что Зиппо воткнет отвертку по самую рукоятку в дыню карлика при первом же намеке на неприятности. Его пальцы коснулись выключателя. Яркий белый свет залил комнату, открыв...

Номер класса "люкс" в королевском стиле. Мягкий кремовый ковер сменился мраморной лестницей, заканчивающейся в круглом салоне. Огромное эркерное окно открывало потрясающий вид на горизонт Торонто. Слева: ванная комната класса люкс с гидромассажной ванной. Справа: спальня с двуспальной кроватью и атласными простынями.

Одди чувствовал себя более чем глупо.

Никаких ниндзя в пижамах. Никаких смуглых добытчиков органов.

Никого, кроме одного обиженного маленького человека, который попросил вынуть отвертку из его уха. Зиппо равнодушно пожал плечами, но сделал, как просили.

- Проходите-проходите, - сказал Грозевуар, возвращая себе хорошее настроение. Либо у человека была кратковременная память плодовой мушки, либо предшествующие военные действия не вызвали никакого реального дискомфорта. Он указал на заполненный мини-бар. - Угощайтесь и садитесь.

Мужчины выбрали бутылки пива "Moosehead"и расселись на мягких кожаных креслах, пока Грозевуар возился в спальне. На журнальном столике из хрусталя был установлен проектор.

- Как ты думаешь, для чего это? - прошептал Прицел Зиппо.

Зиппо ткнул его в ребра и сказал:

- Я что, Ури Геллер?[100]

Грозевуар вышел из спальни с рулоном прозрачных пленок.

- Могу ли я приглушить свет? - почтительный поклон Одди. - Я обещаю, что в шкафах не спрятаны партизанские отряды.

Грозевуар улыбнулся. Каждый зуб был мертвым, бесчувственным серым. Шерсть на загривке Одди встала дыбом, короткие волосы на затылке затвердели, как щетина у свиньи.

Грозевуар включил проектор и поместил прозрачную пленку в центр стеклянной пластины. На стену была спроецирована топографическая карта Северо-Западных территорий.

- Здесь, - он указал на место около озера Грейт-Беар, - находится тюрьма Соджин Вэлли. Конечно, я уверен, что никто из вас никогда не попадал в тюрьму, - eще одна улыбка тронула его губы цвета шелковицы, обнажив кобальтовую щель зубов. - Но это учреждение - первое канадское учреждение "Супер-Макс"[101], идея, придуманная и заимствованная у их соседей с юга.

Прицел вспомнил статью в "Newsweek" о тюрьме штата Ред-Онион в Вирджинии, изначальной тюрьме "Супер-Макс". Детище губернатора Эдварда "Ли" Барнетта, тюрьмы "Супер-Макс" были спроектированы так, чтобы сломать заключенных до уровня младенцев, чтобы перестроить их как функциональных членов общества. Условия напоминали ГУЛАГ: заключенные проводили двадцать три часа в сутки в одиночных камерах, их единственный час отдыха проходил в темной бетонной камере размером двенадцать на двенадцать. Даже в душевых кабинках были решетки.

- Она была построена для содержания худших из худших, - продолжил Грозевуар. - Серийные убийцы и насильники, дегенераты и рецидивисты-преступники; отбросы из отбросов. Это Aд на земле, и такие заключенные не заслуживают меньшего.

Трипвайр был ошеломлен: Канада, страна, населенная раздражающе вежливыми деревенщинами, нуждается в "Супер-Максе"? Он не мог понять концепцию канадского серийного убийцы. Как бы он подошел к потенциальной жертве: Простите, эм, но я тут подумал о том, чтобы отрубить вам голову и насадить ее на пику. Вы не против? Возможно, жертвы были необычайно сговорчивы: Ладно, эм. Только не делайте абажуры из моей кожи, вы, хлюпик.

- Тюрьма, как говорят, водонепроницаема, - продолжил Грозевуар. - Теория гласит, что даже если кому-то удастся сбежать, окружающая пустыня и минусовые температуры быстро расправятся даже с самым закаленным беглецом, - на его лице, освещенном направленным светом проектора, отражалось выражение иронического веселья. - Но, похоже, человечество было послано на эту планету, чтобы показать, как любая теория, как бы яростно она ни утверждалась, может быть опровергнута.

Грозевуар убрал карту и поместил в центр еще одну пленку. Его руки двигались с быстрой уверенностью, вне всякого контекста с остальным телом: это было похоже на наблюдение за бабуином, играющим концерт.

- Этот человек, - он указал на проецируемое фото, - является общеизвестным исключением из правила. Маркус Овертон был лидером группы наркоманов, ставших убийцами, которые убили двенадцать человек летом 1981 года. Самопровозглашенные защитники неимущих, их извращенный modus operandi заключался в убийстве семей высшего класса, идея заключалась в том, что любой, кто достиг богатства, достиг его за счет рабочего класса. Их старшей жертвой была Мюриэль Конвей, восьмидесятитрехлетняя бабушка; младшей - Эллиот Конвей, ее шестилетний правнук.

Зиппо, что неудивительно, был кем-то вроде фаната серийных убийц. Недавно он прочитал "Похороненные Мечты: Случай Джона Уэйна Гейси"[102] и "Неестественные действия: История Теда Банди"[103]. По этой причине он был более чем немного удивлен, что никогда не слышал о Маркусе Овертоне: двенадцать трупов, по меркам серийных убийц, были золотой медалью. Мэнсон и компания обеспечили себе бессмертное наследие менее чем десятью - что было намного меньше, чем сам Зиппо отправил на работе, и этот факт наполнил его грудь профессиональной гордостью.

- Овертон и выжившие члены его банды были приговорены к сорока пожизненным срокам и заключены в тюрьму Соджин Вэлли осенью 1982 года. Две недели назад Овертон и трое его учеников совершили побег. Из того, что удалось сложить воедино впоследствии, побег планировался в течение нескольких лет. Поскольку мужчины редко имели личные контакты, они общались с помощью кодовой системы, выбитой на стенах их соседних камер. Ни тюремные охранники, ни начальник не верили, что они способны на такую ​​хитрость, - горестная улыбка. - Очевидно, они ошибались.

Мужчины оценили фотографию Маркуса Овертона. Но они увидели не одно и то же изображение. Черты лица Овертона сильно различались у каждого мужчины:

Для Трипвайра, крючковатый нос Овертона, угловатая структура костей и глаза-ножи для льда напомнили ему, что-то неприятное, его отца.

Для Прицела, ухмылка Овертона, загорелая кожа и иронически вздернутая бровь сделали его точной копией Лена, карточного шулера.

Для Одди, Овертон предстал как чернокожий мужчина, чьи черты были слиянием его отца и Дэйда, мужчин, которых он любил и ненавидел в равной степени.

Для Зиппо, призрачно-бледная кожа Овертона, безупречно уложенные волосы и надутое, заискивающее выражение лица делали его идеальным парнем с плаката GLAAD[104]. Гребаный бандит-придурок, - он кипел внутри. - Такие куски дерьма, как ты, портят репутацию серийным убийцам!

Только Ответ увидел его на фотографии таким, каким он был на самом деле: зернистая, нечеткая фотография человека, который напоминал, а возможно, и был бывшим президентом Ричардом М. Никсоном. Ответ сохранил это при себе.

- Зарезав охранника насмерть заостренной зубной щеткой, Овертон успешно освободил пятерых своих сокамерников. Они застали охранников врасплох и убили их всех, потеряв в процессе двоих своих. Оставшиеся трое, во главе с Овертоном, украли оружие и зимнюю одежду, прежде чем зачистить периметр тюрьмы. В настоящее время они находятся на свободе где-то в четырех тысячах квадратных миль леса, окружающего тюрьму.

Грозевуар выключил проектор и сел на край журнального столика. С подтянутыми коленями и сжатыми кулаками на бедрах он напоминал горгулью, сидящую на выступе разрушающегося готического особняка.

- Моя просьба проста, - сказал он. - Найдите Овертона. Убейте его.

Маятник на настенных часах из слоновой кости издавал ровный тик-так, единственный звук, нарушавший в остальном всеобъемлющую тишину. Прицел скрестил ноги и нервно потягивал пиво, думая: Мне нужны деньги, но так ли они мне нужны?

- Почему? - спросил Одди.

- Почему что? - спросил Грозевуар.

- Почему мы, для начала? Самому младшему из нас... сколько тебе, Ответ, под тридцать? Мне... мне за сорок. Прошло много лет с тех пор, как кто-либо из нас выходил на разведку.

- Никто из вас не старый, все вы опытные, некоторые из вас... - Грозевуар кивнул на Ответа, Зиппо, Одди, - ...работают в областях, которые будут полезны для этого задания. Мне не нужна юношеская бравада; я ищу компетентность и способность к исполнению.

Зиппо ненавидел, как Грозевуар смотрел на него: взгляд этого человека был подобен тараканам, ползшим по его шее.

- Зачем так напрягаться? - сказал он. - Выслеживать нас, рассылать письма, нет гарантии, что мы покажемся? Черт, я знаю бригады - профессиональных, безжалостных наемников, - которые бы взяли контракт за меньшую сумму, чем вы платите нам за встречу. Эти ребята не рекламируются в "Солдате Удачи", но за ними не нужно много бегать, чтобы выследить. К тому же, мы не работали вместе уже двадцать с лишним лет. Один из нас, - указывая на Трипвайра, - выглядит так, будто вышел с картофельной грядки в кибуце, а у нашего снайпера отсутствует половина лица, если вы не заметили. Без обид, ребята.

Прицел щелкнул в него бутылочной крышкой.

- Ничего не отсутствует, дерьмо.

- Я новичок в деле найма наемных убийц, - сказал Грозевуар. - У меня есть знакомый в Вооруженных силах США, который рассказал мне, что ваше подразделение было самым высоко отмеченным во время войны во Вьетнаме.

Что-то сжалось внутри Трипвайра, как мокрая тряпка, выжимаемая рукой: образ того, как они все получают медали "За участие в боевых действия" за убийство лодки с детьми.

Грозевуар продолжил:

- Этот мой друг смог получить ваши последние почтовые адреса. Все, что я сделал, это отправил письма.

- Я все еще не понимаю, зачем вам именно мы, - сказал Прицел. - Я имею в виду, что леса должны кишеть оперативными группами, конной полицией или кем-то еще, кто выслеживает Овертона...

- И кроме того, - добавил Трипвайр, - разве в этих лесах не полно животных - волков и медведей, может быть... барсуков?

- Да, - фыркнул Зиппо. - Нужно остерегаться этих бешеных барсуков.

- О, да, в этих лесах водятся ужасно свирепые твари, - сказал Грозевуар. - Но, как я уже сказал, беглецы вооружены и хитры. Я не сомневаюсь, что они живы. Извините за клише, я чувствую это нутром.

Прицел очень сомневался, что Грозевуар что-то чувствует, будь то костями, сердцем, душой или где-то еще.

- Что касается полиции, - продолжил Грозевуар, - я уверен, что они, в конце концов, выследят Овертона. А потом что? Еще один суд, еще больше внимания СМИ, еще один подписанный контракт на книгу, трусики и предложения руки и сердца от обожающих фанатов? Назад в тюрьму, где нечего терять, возможность снова убивать? Нет. Я не могу этого допустить. Я хочу, чтобы полиция нашла тела - жесткие, безжизненные, безголовые тела.

Трипвайр вспомнил фильм, который он снял в Южной Калифорнии. Своего рода дань уважения диснеевскому фильму "Банда яблочных пельменей"[105], он назвал его: "Групповуха с тайными захватами". Сюжет, каким бы он ни был, включал банду женщин-отщепенок во главе с Черити Чест по прозвищу "Сисястая Сука", сбежавших из тюрьмы в тот день, когда их должны были повесить за беспричинную распущенность. Шериф, молодой Джонни Уодд, собрал отряд сексуальных блюстителей закона, включая двух чистокровных навахо, владеющих древними приемами "ебливого захвата", и в конце концов изнасиловал резвящихся голышом девушек в журчащем ручье. Обезумевший от похоти отряд, набросился на беспомощных нимф. Последовала массовая групповуха.

Трипвайр сомневался, что задание, которое предложил Грозевуар, закончится так приятно.

- Bы все еще не ответили на мой вопрос, - сказал Одди. - Зачем вы хотите, чтобы этот парень умер? Не выдавайтите это за какое-то самаритянство, потому что я в это не верю.

Грозевуар взглянул на Одди. Это был взгляд, который первоклассный боксер мог бы бросить на своего спарринг-партнера после того, как его пометили сильным ударом: взгляд ошеломленного удивления. Возможно, Грозевуар предполагал, что знает этих людей, их финансовые трудности и моральные недостатки, и не ожидал такого уровня допроса. Он изобразил на лице выражение душераздирающей печали и достал из кармана фотографию.

- Это была моя семья, - тихо сказал он. - Джун и Эллисон Грозевуар. Мне нужно рассказать вам, кто их убил?

Фото передали по кругу. Как и в случае с фотографией Овертона, ни один мужчина не увидел одно и то же изображение. Каждый из них увидел двух женщин, которые чем-то напоминали их матерей, сестер или любимых и потерянных подруг. И снова только Ответ увидел фотографию такой, какой она была на самом деле: вставка в рамку для фотографий с изображением светловолосого мальчика и золотистого ретривера, с размером рамки - 8 дюймов x 10 дюймов - заметно проштампованной в левом углу. Он поднял глаза от фотографии и увидел, как Грозевуар бесстрастно смотрит на него.

- Так вот что это? - спросил Прицел. - Миссия мести?

- Месть, - бросил вызов Грозевуар, - или социальное обязательство? Когда злобное животное сбегает из клетки, что должен сделать ответственный человек? - усталое пожатие плеч означало, что ответ был слишком очевиден, чтобы утруждать себя его озвучиванием. - Овертон должен был быть уже мертв. Если бы он совершил свои преступления в Техасе, он и его садисты-приятели были бы пеплом. Но сердобольные канадцы запретили смертную казнь, поэтому он жив. И мысль о том, что этот монстр дышит, пока моя жена и дочь лежат в могиле, мысль о том, что он может пережить меня... нет, это невыносимо. Все просто и ясно, я хочу, чтобы они умерли.

- Вы хотите, чтобы он был заморожен, прекрасно. Он прикончил вашу семью; должен съесть свои кишки. Я могу вам посочувствовать, - Зиппо провел языком по зубам. - Но вопрос остается: насколько сильно вы хотите, чтобы он умер?

- Дошло до сути, не так ли? - Грозевуар потер руки. - Как вы, несомненно, догадались, я - богатый человек. Я оставляю свой чистый капитал своим бухгалтерам, но простой факт в том, что у меня больше денег, чем я мог бы потратить, если бы дожил до тысячи лет, - маленький человек усмехнулся, как будто мысль о таком долголетии была забавной. - Я никогда раньше не устанавливал цену за свое спокойствие, но в этом случае я бы сказал, что мое спокойствие стоит ровно один миллион долларов... для каждого из вас.

Челюсть Трипвайра не могла бы упасть ниже, даже если бы Халк Хоган засунул ему между зубов лом и дернул со всей силы. Прицел выглядел так, будто Железный Майк Тайсон только что разнес его в пух и прах. Даже Одди было трудно сохранять серьезное выражение лица.

По миллиону долларов каждому?

- Подождите секунду, - сказал Зиппо, моргая, отгоняя мелькавшие перед глазами знаки доллара. - Bы выложите миллион баксов, если мы...

- Пять миллионов долларов, по миллиону каждому, если вы выследите и убьете людей, которые убили мою жену и дочь... да, - сказал Грозевуар. - Это звучит справедливо?

Это звучит справедливо? - у Прицела голова шла кругом от этой концепции. - Целый миллион, чтобы расправиться с несколькими выродившимися крысоублюдками, которые убивали детей и старушек? У него был бы более глубокий кризис совести, если бы его попросили раздавить таракана! Пятьдесят тысяч покрыли бы его долги, но миллион вынес бы его на вершину списка крупных игроков. Он представил себя на Мировой серии покера, в казино "Подкова Биньона"[106] в Вегасе, сидящим за финальным столом за разноцветными стопками фишек, смотрящим через сукно на Стю Ангара[107], Ти Джея Клотье[108]и Джонни Чена[109], не уступающим в остроумии этим азартным игрокам с кожаными задницами. Остальные мужчины тешили себя собственными фантазиями. Миллион долларов. Такая сумма может изменить жизнь любого человека.

- Откуда мы знаем, что вы заплатите? - спросил Одди. - Мы никогда вас не встречали, и ничего о вас не знаем.

- Потому что я не настолько скучен, чтобы спланировать все это как розыгрыш, и не настолько глуп, чтобы поверить, что вы отнесетесь к этому снисходительно, если я это сделаю, - сказал Грозевуар. - Это предприятие требует доверия с обеих сторон. Я доверяю вам убить Овертона. Вы доверяете мне, и я заплачу, - oн достал из пиджака чековую книжку из кожи аллигатора. - Может быть, мне следует выписать чек, скажем, на двести тысяч долларов каждому из вас - жест доброй воли?

- Прежде чем вы это сделаете, нам нужно обсудить ваше предложение, - сказал Одди. - Наедине.

- Конечно. Я подожду в спальне.

После ухода Грозевуара наступила напряженная тишина. Зиппо достал из мини-бара еще одну бутылку "Moosehead", открыл крышку, сделал большой глоток.

- Что обсуждать? Хочешь войти - входи. Если нет - не позволяй дверной ручке ударить тебя по тому месту, где тебя расколол Господь.

- Не спорю, - сказал Одди. - Мы взрослые люди, каждый из нас сделает свой выбор. Но он связался со всеми нами. Он хотел "Блэкджека". Он хотел Великолепную Cемерку.

- Этого не может быть, не так ли, сержант? - сказал Ответ. - Я имею в виду, за исключением спиритического сеанса.

Это был первый раз, когда кто-то упомянул о смерти Слэша и Стрелка.

- Ты прав, сынок, - сказал Одди, сдерживая едкую реплику. - Но я говорю, что он не хотел одного из нас или двоих. Oн хотел всех.

- Я не знаю, как вы, ребята, провели последние двадцать лет, - сказал Трипвайр. - Но я... я сидел на своей быстро растущей заднице. Единственные взрывы, которые я видел в последнее время, - это кончуны Питера Норта[110]. Любой новобранец, только что закончивший военную подготовку, мог бы бегать вокруг меня кругами.

- И я не стрелял из винтовки много лет, - сказал Прицел, постукивая костяшками пальцев по протезу. - Мои периферийные устройства все в дерьме. Это не значит, что я не хочу участвовать в сделке... но это странно.

- Девяносто девять процентов этих сделок странные, - сказал Зиппо. - Поверь мне. И, по крайней мере, у этого фруктового пирога есть веская причина желать кому-то смерти, - тон Зиппо предполагал, что мотивация Грозевуара была, по его опыту, редкой. - Черт, я бы даже Иисуса Христа за миллион баксов прикончил, но этот ублюдок Овертон действительно заслуживает того, чтобы его помножили на ноль.

Одди сказал:

- Так ты решился?

Зиппо кивнул.

- Черт, было бы здорово взять вас с собой, ребята, в память о старых добрых временах, но я собираюсь пойти в одиночку.

- А как насчет остальных из вас?

Прицел кивнул. Ответ кивнул. Трипвайр сказал:

- Зависит от ситуации. Ты идешь?

Одди чувствовал себя человеком, пытающимся удержаться против торнадо или приливной волны. Это было безнадежно. Можно было только обмякнуть, отдаться нарастающему импульсу и молиться, чтобы тебя оставили относительно невредимым.

- Да, хорошо. Я в деле.

Трипвайр сказал:

- Тогда и я тоже.

- Значит, все решено! - сказал Грозевуар, выходя из спальни. Он принес с собой свою вонь; Зиппо на мгновение позавидовал иммунитету Прицела к запахам. - Это просто чудесно! Все готово; я закажу лимузин, чтобы отвезти вас в аэропорт, где "Лирджет"[111]будет ждать, чтобы...

- Подождите, - прервал его Одди. - Нам понадобятся теплая одежда, карты, оружие...

- Да-да, - сказал Грозевуар. - Все под контролем. Но время имеет решающее значение!

Мужчины поднялись. Грозевуар устроил представление, похлопав их по спине:

- Это благородное дело, которое вы делаете, ужасно благородное.

Прицел не видел ничего благородного в охоте на других людей, даже хладнокровных убийц, в обмен на мешок денег. Безвкусный призрак наличных денег делал любые представления о благородстве пустыми, как термиты вяз.

Трипвайр уставился на почерневший городской пейзаж, даже квадраты тьмы и света, выложенные в лоскутную сетку. Он понятия не имел, что это последний раз, когда он видит горизонт Торонто или любого другого города. Для некоторых из них следующие часы будут включать в себя серию последних: их последнюю поездку на машине, их последнюю приличную трапезу, их последнее случайное и бездумное взаимодействие с людьми, кроме тех, с кем они будут сражаться и умирать рядом.

Ответ был последним, кто вышел. Грозевуар схватился за рукав рубашки. Ответ уставился в мокрый рубиновый глаз Грозевуара, увидев в нем свое собственное отражение, раздутое и чудовищное. То, как Грозевуар его оценивал, сбивало с толку: словно Ответ был пиджаком, который при соответствующих изменениях будет сидеть идеально. Ответ попытался вырваться. Грозевуар держал его мгновение, прежде чем отпустить. Его серые зубы напоминали обветренные надгробия.

- А теперь беги, - прошептал он.

Ответ сделал, как ему сказали.

Выдержка из "Слэйв Ривер Джорнал",

16 апреля 1986

БЕССТРАШНЫЙ РЕПОРТЕР ПОПОЛНИЛ ГРУППУ

ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ

"Хороший мальчик, но всегда такой любопытный", - Говорит плачущая мать

- Адриана Феллоуз

Форт Симпсон, Северо-Западные территории:

Майкл Фултон, бесстрашный репортер этой газеты, пропал где-то в районе Большого Медвежьего озера. Без ведома семьи, друзей и редактора, Фултон нанял знаменитого лесного жителя Германа Кинта и отправился в глушь, следуя "Пути пропавших без вести", как ее теперь называют. Этот же путь проложили поисково-спасательные отряды во главе с Эдом "Бешеным псом" Рабидовски и Эрлом Триггерсом - в общей сложности двадцать человек, все они теперь пропавшие без вести. Представитель Королевской канадской конной полиции, Сид Граймс, отвечая на вопросы о районе, который, похоже, является канадским эквивалентом Бермудского треугольника, сказал следующее: "В таких случаях хочется торопиться с выводами. Ну, я не тороплюсь. Никогда не торопился. Мы собрали еще одну поисково-спасательную команду и продолжим с должной бдительностью". Стелла Фултон, мать пропавшего репортера, сказала: "Мальчик был готов на все ради истории - ради "сенсации", как он всегда их называл. Даже в детстве он был любопытным, всегда искал, никогда не был удовлетворен.

Аэрофотосъемка местности показывает...

Северо-Западные территории

6 декабря 1987, 2:17 по полудни

Гул лопастей вертолета CH-113 "Лабрадор"[112] наполнил салон. В пятистах футах ниже заснеженные кустарники Канадского щита были размытым белым и зеленым на скорости 350 миль в час. Из иллюминатора, обращенного на запад, Скалистые горы поднимались отвесными шпилями сланца и гранита. Пять мужчин среднего возраста сидели в брезентовых сетчатых сиденьях, ноги были обуты в армейские ботинки из баллистического нейлона. Пять рюкзаков "Jack Wolfskin"покоились в грузовом отсеке, карманы были набиты походным снаряжением и пакетами с обезвоженной едой.

Лицо пилота было скрыто за дымчатым пластиковым козырьком. Он сказал:

- Пять минут до высадки.

Одди рассказал о событиях последних двенадцати часов. Из отеля они сели на лимузин в Пирсон Интернэшнл. По дороге Грозевуар договорился по телефону о переводе четверти миллиона долларов на пять счетов в швейцарских банках. Они вырулили на частную взлетно-посадочную полосу и сели в "Лирджет", прибыв пять часов спустя на взлетно-посадочную полосу около Форт-Нельсона, Британская Колумбия. В ангаре для снабжения их ждал арсенал, способный соперничать с небольшой воинственной страной. Часть оружия была настолько передовой, что о ней никто даже не слышал.

- Готовьтесь, - сказал Одди.

Прицел выбрал бесшумную снайперскую винтовку "Remington" 700[113], оснащенную оптическим прицелом "Ajack". Трипвайр взял "DeLisle Carbine"[114]- самозапускающийся пулемет, используемый элитными силами коммандос, - и повесил на грудь патронташ с M14, взрывчаткой PBX и гранатами с белым фосфором. Ответ оставил свои "Кырыккале" и добавил легкую штурмовую винтовку "Зиг Зауэр" SG540[115]. Одди выбрал пятидесятифунтовый тяжелый пулемет "Хеклер и Кох" HK23и заткнул за пояс пару пистолетов "Уэбли Марк" 6, вспоминая, как хорошо они послужили Дикону. Зиппо зарядил пару "Лам" - ту самую модель, которую он использовал много лет - и склонился к штурмовому карабину "Galil SAR"[116], когда Грозевуар указал на завернутый в холст предмет в дальнем углу.

- Почему бы не заняться тем, что завернуто в брезент? - сказал он.

Зиппо хмыкнул и откинул брезент. Его глаза расширились.

- Это что...?

- M2A1-7[117], - сказал Грозевуар.

Огнемет M2A1-7 был разработан в начале восьмидесятых годов американскими военными. Две легкие канистры из сплава содержали шесть галлонов загущенного бензина, который, будучи втянутым через трубку с асбестом в камеру смешивания под давлением, производил сорокафутовую струю жидкого огня, способную расплавить плоть с костей за то время, которое требуется, чтобы зажечь сигарету. Зиппо поднял его. Устройство было намного легче, чем LPO-50, который он использовал во Вьетнаме. Он взвалил его на плечо, защелкнув пряжки на груди и животе. Он выглядел немного глупо: приземистый человек в костюме "Brooks Brothers" с реактивным ранцем в стиле Бака Роджерса, прикрепленным к спине.

Затем он нажал на кнопку запальника, вышел наружу и выпустил шипящий огненный шнур, который превратил ближайшую сосну в возвышающийся огненный конус. Все согласились, что он больше не выглядит таким глупым.

- Я возьму его.

Прицел задумался, действительно ли такая огромная огневая мощь была необходима, чтобы уничтожить трех плохо вооруженных заключенных. Это как использовать базуку, чтобы убить хруща.

Грозевуар снабдил их палатками, парками, зимними штанами, ботинками, шапками и перчатками, все высшего качества. Им также предоставили набор складных снегоступов, леску и крючки, а также аптечку М-5.

Вертолет "Лабрадор" простаивал на ближайшей площадке. Грозевуар похлопал каждого мужчину по спине, когда они садились, с лицом, застывшим в маске торжественности.

- Сделай это ради Джуди, - сказал он Одди, последнему, кто садился. - Сделай это ради Эллисон. Просто сделай это.

- Как в рекламе обуви, - сказал Одди невозмутимо.

Грозевуар наблюдал, как "Лабрадор" взлетает, унося мужчин ввысь и в ночь. Мигающие красные огни на корпусе вертолета были лишь немного ярче его собственного багрового глаза.

- Скоро увидимся, - прошептал он.

"Лабрадор" качало из стороны в сторону от турбулентности. Мужчины покачивались в знакомом движении. Трипвайр посмотрел на часы: 15:00. Двадцать два часа с тех пор, как он встретил Одди в "Канарском Острове". И вот они здесь, в милях от цивилизации, на дурацком задании сумасшедшего миллионера. Какого черта он здесь делал? Кто-то подсыпал ему в водку таблетку идиотизма, сделав его покорным этому безумию?

Одди уставился в иллюминатор. Несмотря на день, пейзаж был окутан постоянными сумерками. Он похлопал пилота по плечу.

- Так будет все время?

- В это время года, да, - сказал пилот. - Будет немного светлее утром и немного темнее к ночи, но в остальном это бесконечные сумерки.

Нос вертолета опустился, когда он снижался. Холодный воздух свистел через швы в корпусе. Пилот посадил их на плоской шляпе вершины холма. Люк отсека опустился.

- Все на выход.

Глаза пилота, прикрытые забралом, обшаривали бесплодную местность, словно ожидая внезапного нападения.

От кого? Или от чего?

Они взвалили на плечи свои рюкзаки и оружие и двинулись по трапу. Одди остановился у края.

- Это место встречи? - спросил он пилота.

- Вернусь через три дня.

- Увидимся.

- Как скажешь, - мрачно сказал пилот.

Трап поднялся, и "Лабрадор" взлетел, быстро исчезнув из виду.

Мужчины огляделись. Они стояли на каменистой, усыпанной щебнем плите, которая выскользнула из тонкой земли прямо перед ними, как темный сланцевый язык. Пейзаж был необъятным, безлюдная сырость, только деревья, небо и земля, тянущаяся в никуда. Внизу по склону и вокруг, где только могли, росли ели, выступая между и вокруг огромных валунов, оставленных отступающими ледниками и осыпающимися грудами камней. Цвет камней был разным: некоторые были черными, как обсидиан, другие такими белыми, что сливались со снегом, третьи были покрыты болезненно-желтым мхом оттенка мозолей, четвертые были испещрены светло-коричневыми пятнами, напоминающими ржавчину.

Постоянный ветер дул им в лицо, принося с собой запах... ничего. Воздух был совершенно стерильным, без запаха. Глядя вниз по склону, Прицел подумал, что видит фигуры, движущиеся за мраком, отбрасываемым деревьями, - самые старые, самые высокие ели, которые он когда-либо видел. Весь эффект этого высокого, пустого места был пустотой, хотя пустота каким-то образом резонировала с чем-то перистым и живым.

Холод был шокирующим. Сухой, засушливый холод; мужчины были вынуждены дышать ртом, когда слизь в их носах замерзала, сдавливая дыхательные пути. Ответ чувствовал такой холод только один раз, когда допрашивал стукача Кастильо в морозильнике для мяса. Это был оглушающий холод, который полз вокруг основания их черепов и просачивался в ствол мозга, окутывая их мысли слоями онемения.

- Неудивительно, что люди здесь живут в иглу, - сказал Зиппо. - Проклятая заморозка мозгов, должно быть, мешает им придумать что-то получше.

- Нам нужно найти низину, - сказал Одди, - разбить лагерь.

Они нашли тропу, зигзагом спускающуюся по склону холма, и пошли по ней, скользя подошвами по участкам голого льда. Прицел был удивлен отсутствием звуков леса. Джунгли Вьетнама были полны ими, хитрыми, скрытными и крадущимися. Но теперь казалось, что они движутся через бесшумный вакуум, высосанный дочиста. Ни щебета птиц. Ни лесных животных, снующих под кустами. Ничего.

По мере того, как они продвигались глубже в лес, Трипвайр ощущал, как деревья смыкаются за ним, блокируя выход. Он почти слышал, как ели украдкой выпутываются из земли, волоча свои вековые корневые системы и пустые птичьи гнезда, устраиваясь на тропе, чтобы преградить любой побег. Трипвайр был охвачен мгновенным страхом, что у него развился ранний случай белой горячки северных лесов, и что он скоро увидит двухголовых змей, мечущихся между камнями, летающих угрей, проносящихся по темному небу, возможно, огромную астматическую жабу, квакающую у подножия его спального мешка. Черт. Он лучше умрет, чем закончит как те контуженные ветераны, которые ныряют под стол каждый раз, когда кто-то стучит кухонными кастрюлями. Он яростно покачал головой, ударил себя по лицу несколько раз и пошел дальше.

Ответ нашел круг кустарника, окруженный высокими деревьями.

- Сойдет, - сказал Одди.

Зиппо и Прицел были избраны собирателями хвороста. Осматривая кроны елей, Прицел наткнулся на выпотрошенную тушу олененка. Его живот был распорот, а кишки вырваны. Внутренности беспорядочными кучами лежали вокруг тела, словно луны, окружающие мертвую планету. Его большие черные глаза и расшатанный рот были застыли в гримасе животного ужаса, розовый язык свисал между зубами цвета старой кости.

- Не волнуйся, малыш, - Зиппо похлопал Прицела по плечу. - Он просто спит.

- Кто, черт возьми, это сделал?

- Какой-то злой ублюдок, точно медведь.

- Да, но ничего не съедено. А разве медведи не впадают в спячку в это время года?

- Послушай Мистера-гребаного-Волшебника, - сказал Зиппо. - Так что, может, это был не медведь.

- Ни одного укуса. Как будто кто-то это сделал... сделал это просто из подлости.

- Круг жизни, - Зиппо был невозмутим. - Используй свой единственный здоровый глаз, чтобы найти что-нибудь для растопки.

- Расслабься, - сказал ему Прицел. - Тебе не обязательно быть ублюдком каждый день своей жизни, ты же знаешь.

К тому времени, как они вернулись, остальные трое уже разбили лагерь. Палатки, предоставленные Грозевуаром, были, хотя и дорогими, совершенно бесполезными против сильного холода. Вместо этого Ответ и Одди соорудили импровизированный навес, а Трипвайр был занят тем, что прикреплял каркасы палаток к крыше и бокам. Благодаря щедрому обливанию жидкостью для розжига у них вскоре появился пылающий костер. Они сидели тесным кругом вокруг огня, расстегивая свои парки, чтобы впустить тепло. Все они молча изумлялись своей сплоченности: за полчаса с момента, как вертолет сбросил их, они нашли защищенное место с хорошим обзором, разбили лагерь и разожгли костер. Это было сделано в той же методичной и срочной манере, которую им привила подготовка в спецназе много лет назад, четыре пальца и большой палец работали в идеальной синхронности.

- Итак, - сказал Трипвайр, открывая банку персиков ножом, - это канадская глушь, о которой я так много слышал.

- Кто, черт возьми, будет жить здесь? - хотел узнать Зиппо.

- Eсть кочевники, живущие в Сахаре, - сказал Прицел. - Это другая крайность.

- Я думаю, это прекрасно, - сказал Ответ.

И, как часто бывает с нетронутой природой, это было прекрасно. Пейзаж был упражнением в минимализме: продуваемые ветрами кустарники простирались во всех направлениях, большая часть из них была каменистой, покрытой снегом землей, на которой хилые кустарники боролись за выживание. Сосны Банкса и черные ели пустили корни в негостеприимной почве, многие из них были настолько извилистыми, что не были похожи на деревья, а на безумное представление о них. Красота была суровой, но нетронутой: никаких оберток от конфет или открытых канализационных решеток, испускающих ядовитые пары, никаких крыс из сточных канав, снующих под деревьями, или голубей, гнездящихся на забрызганных дерьмом ветках.

Одди выдернул половинку персика из проходящей мимо банки и сказал:

- Может быть, и красиво. Но у нас есть работа, - oн развернул карту в ацетатной оболочке. - Это тюрьма, - он указал на красную точку, - а это наше местоположение, - указывая на место в двадцати милях к югу. - Овертон и компания были в бегах две недели, так что радиус наших поисков чертовски широк.

- Кто может сказать, что они вообще здесь? - спросил Прицел. - Они могли бы дойти до боковой дороги, остановить грузовик и быть в тысяче миль к югу к настоящему времени...

- Я так не думаю, - сказал Ответ. - На некоторых особо опасных беглецов наверняка был составлен ориентировочный список, вероятно, были переданы радиопередачи с предупреждением автомобилистам сообщать о любых попутчиках в непосредственной близости от загона...

- И не забывайте, что команда Овертона украла только теплую одежду и оружие, - добавил Трипвайр. - Никакой еды. Они, должно быть, уже полуголодные, питаясь орехами, ягодами и талым снегом.

- Легкое мясо, - сказал Зиппо с набитым ртом персика.

- Возможно, - сказал Одди. - Но эти ребята - убийцы, а убийцы как животные: и те, и другие опасны, когда их загоняют в угол.

Где-то в первобытном лесу раздался дикий вой. В этом звуке было что-то очень тревожное: словно человек кричал голосовыми связками волка.

- Господи, - сказал Прицел. - Ну, по крайней мере, здесь есть что-то живое.

- Не бойся, малыш, - сказал Зиппо. - Я принес чистые подгузники на случай, если ты обосрешься в те, что на тебе.

- Лучше я насру тебе в ботинок, Зип.

- Эй, может, я сохраню свою добычу и засуну в ботинок.

Одди сложил карту и сунул ее в карман.

- Я предлагаю сделать круг вокруг Большого Медвежьего озера, - сказал он. - Это единственный источник пресной воды на многие мили, так что они, вероятно, затаились где-то поблизости.

- Сколько времени это займет? - спросил Ответ.

- Двадцать лет назад мы шли копытами в два раза быстрее, и обошли бы его за два дня. Но сейчас, в таких условиях? Скажем, за три-три с половиной.

- Черт возьми, Трип, - сказал Зиппо, бросив на рыхлого порнорежиссера оскорбительный взгляд. - Тебя бы убило, если бы ты хоть раз в жизни зашел в спортзал - немного джаз-аэробики, черт возьми?

- Ты задаешь темп, тупица, - сказал Трипвайр. - Я поддержу.

- На чем - на снегоходах?

- Ты такой же смешной, как пинок под дых.

Одди посмотрел на часы: 4:00 вечера. Прошло двадцать три часа с момента их встречи с Грозевуаром, и, за исключением нескольких беспокойных часов в "Лирджете", никто из них не спал.

- Я собираюсь немного поспать, - сказал он. - Выдвигаемся с первыми лучами солнца.

- Кто будет первым вахтенным? - спросил Прицел.

Зиппо спросил:

- Разве там есть какие-то косоглазые, поджидающие в засаде?

- Я знаю, - защищаясь, сказал Прицел. - Но могут быть... другие вещи.

- Я буду, - сказал Ответ.

Одди кивнул.

- Скажи, когда захочешь отключиться.

Мужчины сняли ботинки и застегнули сумки. Несмотря на полное отсутствие поддержки для поясницы, они вскоре погрузились в глубокий сон от усталости. Их сны, к счастью, забытые, были снами ветеранов боевых действий: горящие деревни, горящие фермы и горящие дети, жестоко изуродованные, но такие знакомые лица, кричащие сквозь дымку памяти.

Они еще не знали, что никогда не было и никогда не будет тюрьмы в долине Соджин. Они не знали, что Маркуса Овертона не существует; его имя было выбрано из телефонного справочника, а его преступления сфабрикованы. Они не знали, что их ждет в окружающей глуши, ждет с острыми когтями, острыми зубами и нестареющей хитростью. Они не знали, почему существо, выдающее себя за человека, привело их сюда. Поодиночке. Всех вместе.

Но они узнают. Скоро.

В полночь пришел этот человек.

Он шел, слепо спотыкаясь среди деревьев, в порванной и окровавленной парке. Он шел, открыв рот в безмолвном крике, сжимая в руках пару бесшумных "Беретт", курки взведены, обоймы пусты. Он пришел, охваченный ужасом, бросая быстрые взгляды через плечо, как будто сами фуриигнались за ним. Он пришел полумертвый, руки и грудь были изрезаны длинными кровавыми царапинами, куски плоти отсутствовали на его плечах и икрах.

Ответ наблюдал, как он выскочил на поляну. Человек не обращал внимания на потухающий огонь и спящих людей. Его взгляд был сосредоточен на далекой вершине холма - той самой вершине холма, на которую вертолет сбросил Ответа несколько часов назад - с напряженностью, намекающей на освобождение.

Человек бежал безрассудно, как слепой. Не зная, был ли он одним из тех, за кем они охотились, Ответ схватил его за лодыжки. Человек упал лицом вниз, и пистолеты отлетели вне досягаемости. Ответ заерзал по его телу, словно по столбу, прижимая руки мужчины к бокам. Мужчина не оказал особого сопротивления. Он издал слабые скулящие звуки, как испуганное животное.

Суета разбудила остальных, которые выскочили из своих спальных мешков и присоединились к Ответу.

- Смотрите, смотрите, - сказал Зиппо, всегда оптимистичный. - Неужели это один из тех уебков, которого преподнесли на блюдце с голубой коемкой?

Он представил себе быстрое завершение, Овертон и компания мертвы, их головы в рюкзаках, а он свободен на неделю отдыха и восстановления сил. Может, он отправится в поход на природу, каталогизируя местную флору и фауну. Или, может, он воспользуется M2A1-7, чтобы быстро поджарить лося. Возможности были безграничны.

- Не похоже на Овертона, - сказал Трипвайр, протирая глаза от сонного налета.

Лицо мужчины напоминало посмертную маску: на изможденных чертах было написано потрясение, а по краям, словно голодные мыши, проступало безумие. У него были безошибочные признаки преследования: глаза метались, как мухи, попавшие в скорлупу грецкого ореха, конечности дергались в инстинктивном побуждении бежать, грудь расширялась и сжималась в попытке насытить кислородом перенапряженную нервную систему. Прицел с большим беспокойством отметил, что мужчина был одет так же, как и они.

- Отпустите меня! Проклятие, они идут!

Кто идет? - подумал Одди. - Если только этот парень не один из команды Овертона, сбежавший от канадской полиции или какой-то другой оперативной группы. Он не прельщался перспективой препираться с канадскими властями, чтобы забрать его, особенно с такими взрывными действиями, как Зиппо и Ответ в смеси. Ситуация была написана как "международный инцидент".

Голова мужчины была выбрита, видны линии черепа. Сквозь прореху в его парке Ответ увидел татуировку, отпечатанную на его бицепсе: пара сцепленных крыльев со словами "КАНАДСКИЙ ВОЗДУШНО-ДЕСАНТНЫЙ ПОЛК" под ними. Очевидно, этот человек когда-то был частью военного подразделения. Имя "Эдвардс" было вышито на груди парки.

- Вы все умрете, - его голос был пугающе спокойным, - если вы меня не отпустите.

- Кто нас убьет, кусок дерьма? - спросил Зиппо. - Ты?

- Не я. Они. Там, в лесу. Приближаются.

- Эдвардс? Это твое имя? - спросил Одди. Мужчина покачал головой, как голубь. - Эдвардс, что ты здесь делаешь?

Эдвардс покачал головой, как будто отвечать было бы излишним, пустой тратой драгоценного времени. В глубине леса раздался хруст веток.

- Ты знаешь что-нибудь о Маркусе Овертоне? - спросил Одди.

Рот мужчины раскрылся, как у куклы чревовещателя.

- О, Господи...

- Что? - спросил Трипвайр. - Что не так?

Звуки приближались. По всей поляне. Низкие, сдавленные стоны.

- Он послал вас, не так ли? - спросил Эдвардс. - Bы приземлились на том холме, не так ли?

- Кто послал нас? - спросил Одди.

- Этот чертов монстр. Антон Грозевуар.

Острая волна страха пронзила позвоночник Одди.

- У вас есть оружие? - спросил Эдвардс. - Приготовьтесь.

Прицел спросил, к чему?

- Ты не поверишь мне, если я скажу тебе.

- Слушай, - Одди прищурился на линию деревьев. - Нас послали найти Маркуса Овертона, сбежавшего из тюрьмы "СуперМакс" Соджин Вэлли. Если ты что-то знаешь, можешь помочь, я позабочусь...

- Нет никакой тюрьмы Соджин Вэлли. Никогда не было. Никакого Маркуса Овертона. Никого не осталось. Моя команда мертва. Только я... и ты... и они.

- Кто они? - oбеспокоенный предупреждениями Эдвардса, Трипвайр всадил обойму в карабин "ДеЛайла". - От кого, блядь, ты бежишь?

Словно в качестве упреждающего ответа, первый из них появился из укрывающих его елей. Сначала онo былo таким же неясным, как кусты и деревья по бокам; затем онo шагнулo вперед, хромая к свету костра. Онo скованно шаркалo, как будто в его конечности были вставлены стальные стержни, препятствующие плавному движению.

- Какого хера?! - вскрикнул Зиппо.

- Просто пристрели его. Сейчас же, - простонал Эдвардс.

Онo выгляделo как человек - по крайней мере, онo ходилo прямо и обладалo основными конечностями человека. Но что-то было в корне не так с его лицом: оно было красным и блестело, как будто плоть была содрана. Онo подошлo ближе. На месте его правого глаза была черная яма. Спутанные пряди черных волос, застрявшие в репейнике, свисали с его черепа гниющими веревками. Онo споткнулoсь о пень и закружилoсь, как пьянoе. Когда-то давно онo былo женщиной. Одна грудь висела до пупка, пятна гниения распускались по шву, соединяющему его с грудью. Другая отсутствовала полностью, мясистый круглый диск там, где ему следовало быть, черный и извивающийся от личинок. Больше всего беспокоили кишки, свисающие из ее живота, покачивающиеся между ее гноящимися ногами, как юбка из травы танцовщицы хула.

- Выстрели в нее! - умолял Эдвардс. - Вы-стре-ли в нее!

За женщиной был еще один, на этот раз мужчина. Высокий и некогда мускулистый, его грудь была прикрыта остатками покрытой ледяной коркой футболки с надписью: "ВЕЛИЧАЙШИЙ ЛЮБОВНИК В МИРЕ". Его плоть была черной, раздутой и блестящей, как мокрая камера. Одна рука полностью отсутствовала; выбеленное плечевое гнездо выглядывало из отверстия в ткани. Другая рука была лишена плоти, кости щелкали и стучали, как скелет. В какой-то момент его сгнившие мышцы шеи не смогли выдержать вес черепа; голова свисала до середины груди на нескольких нитях сухожилий, остальные разорвались, как ириски в руках голодных детей. Несмотря на неприятный недостаток, его челюсти продолжали судорожно щелкать.

Зомби? - разум Трипвайра закружился. - Возможно ли это?

Первым действовал Прицел. Подняв винтовку и наведя перекрестье прицела на ведущего зомби, он выдохнул и выстрелил. "Ремингтон" сильно ударил его по плечу, и дуло выплюнуло пламя. Затылок мертвой женщины взорвался, брызги крови, костей и тканей забрызгали кору ближайшего дерева. Ее тело продвинулось вперед еще на несколько шагов, прежде чем ее атрофированная нервная система получила сообщение, что она официально мертва.

Появилось еще больше. Невероятно, но они были в худшем состоянии, чем первые двое. Возглавлял вторую волну кто-то, похоже, женского пола, но это было в лучшем случае обоснованным предположением. Его плоть была угольно-черной, неизвестно, от гниения или от пламени, а глаза были выбиты из глазниц; они висели на красных стеблях, ударяясь о его почерневшие щеки в такт его шаркающим шагам. Часть его туловища была цела, но большая часть была выдолблена. Его грудная клетка была разорвана газообразным гниением внутренних органов, лохмотья плоти висели лохмотьями и тряпками; выдолбленная полость была набита сорняками и мертвой овсяницей, как будто существо все еще чувствовало потребность, чтобы его тело было чем-то заполнено, чем угодно.

- Стреляйте им в голову! - закричал Эдвардс. - Не позволяйте им тронуть тебя!

Зиппо закрепил огнемет на спине и нажал на запальник. Ответ взвел свой "Кырыккале" и схватил топор. Трипвайр нацелил "ДеЛайл" и выстрелил в ближайшего зомби. Пули пробили его грудь, оторвав куски плоти, но тот продолжал наступать, стоная, как старик, умирающий во сне.

По пятам за ободранным зомби шел получеловек: где-то по пути он потерял свои ноги. Но с решимостью, рожденной экстремальным голодом, он тащил себя вперед, используя свои руки. Из-за зияющей дыры, где когда-то крепились его ноги, и комбинации камней, сорняков и кустов, большая часть его внутренностей была вытащена из полости тела и теперь волочилась за ним, гниющим анатомическим шведским столом. Серебристый лис разорвал длинную серо-зеленую веревку из кишок, которая тянулась за зомби, как ужасная пуповина. Он не замечал и не заботился, сосредоточившись на Зиппо глазами, которые сочились липкой жидкостью, как у больного животного.

Каждую секунду появлялось все больше, высыпая из деревьев, словно крысы из горящего здания. Один был одет в красную форму конной полиции, медные пуговицы потускнели и стали коричневыми, ледяная ткань потрескивала, как тусклый металл, когда он приближался. Другой выглядел молодым и недавно умершим; камера "Никон" с паутинным объективом висела на ремне на шее, глубоко врезаясь в свернувшуюся плоть.

- Господи, - пробормотал Зиппо. - Посмотрите на всех этих мертвых ублюдков.

Одди закинул тяжелый пулемет HK21 на правое бедро и дал ему выстрелить. 223-дюймовые патроны с ленточным питанием проходили через камеру выстрела со скоростью десять в секунду, выходя из дула на скорости 3250 футовв секунду[118]. Результаты были впечатляющими: пули врезались в деревья, как циркулярная пила, мокрые осколки взрывались во всех направлениях. Одди направил ствол на самопровозглашенного Величайшего Любовника Мира и наблюдал, как тело повесы разрывается на куски, желтый гной и запекшиеся внутренности извергаются из пулевых отверстий зловонными ручейками. Сила пуль сбила Ромео на спину, и его свободно парящая голова раскололась об острый камень. Сгустки залитого кровью мозга дико брызнули. Одди издал боевой клич и сдул струи дыма, клубящиеся из ствола пистолета.

Ответ приблизился к ободранному. Тот слепо следовал за ним, как дождевой червь, вытянув гниющие руки. Ответ методично всадил пули в каждую из его ног. Коленные чашечки разбились, как фарфоровые тарелки, и зомби плюхнулся на снег, но продолжал идти вперед. Ответ отступил назад, прикрыв глаза, и опустил топор ему в лицо, лезвие вонзилось под углом в его открытый рот. Глаза его оставались открытыми. Даже не дрогнули. Тонкая струйка темной крови полилась вокруг лезвия. Он схватился за рукоятку и за прикрепившуюся руку Ответа.

Ответ вытащил топор из лица зомби, срезав остатки его носа, и ударил снова, но на этот раз выше, расколов обугленный купол его лба. Он покачал лезвием вперед и назад, как лесоруб, пытающийся вытащить свой топор из сучковатого куска дерева. Трещина рассекла череп зомби по центру, а затем обе половины отвалились. Это было похоже на божью коровку, расправившую крылья. Его мозг был полон личинок и краснокрылых насекомых, некоторые из которых ползали по лезвию топора. С отрешенностью хирурга Ответ вставил пистолет между его оставшимися зубами и, слегка наклонив ствол вверх, разнес его голову в липкое красное конфетти.

- Хм, сказал он.

- Здесь еще больше лезет из-за деревьев! - завыл Прицел.

Третья линия продвигалась вяло. Их лень была во многом обусловлена ​​степенью их разложения. Те немногие, кто мог ходить, делали это спотыкаясь, их мышцы достигли уровня разложения, чтобы сделать передвижение умозрительным занятием. Одна из них, возможно, женщина, возможно, когда-то красивая, дергалась вперед, как будто она была марионеткой, управляемой кукловодом, страдающим болезнью Паркинсона; ее печень, черно-серый мешок, покрытый ямочками молочных поражений, выскользнула из глубокой раны в боку, которую она размолола в кашу под ногами. Другая - безногая, безрукая, бесполая, сгнившая до костей - пробиралась сквозь снег, используя свой почти беззубый рот.

- Позволь мне оказать тебе услугу, - сказал Зиппо, направив свой огнемет на ближайшего подкрадулю.

Оружие с шипением выпустило копье пламени, которое поглотило зомби от головы до бедер. Зиппо провел огнем по его конечностям, наблюдая, как плоть превращается в корку пепла. Зомби продолжал продвигаться вперед, пока не достиг ног Зиппо. Он уставился на него, огонь выливался из его глазниц, как два пылающих выстрела самбуки, и начал грызть его ботинок. Зиппо скривился с чем-то близким к жалости, прежде чем опустить другой ботинок на его череп, сила которого заставила жареное серое вещество хлынуть черными, гнойными струями из его ушей, ноздрей и глазниц.

Прицел встал на колено и плавно передернул затвор, прежде чем отстрелить трех зомби взрывными выстрелами в голову. Его последний выстрел срезал череп мертвой головы, открыв мозг, наполовину съеденный семьей мышей, которые прогрызли себе путь через ухо.

- Черт тебя побери, сдохни! - закричал Трипвайр на особенно цепкого зомби.

Он отстрелил ему руки с помощью "ДеЛайла" и пробил дыру размером с софтбольный мяч в шее. Но оно все равно шло. Трипвайр нажал на курок, чтобы услышать сухой щелчок: закончились боеприпасы. Мертвое существо потянулось к нему. Скелетные пальцы, увешанные полосками гниющего мяса, задели его парку, желтые ногти разрывали ткань с ужасающей силой. Пахло решеткой шлюза бойни.

Трипвайр вытащил свой K-Bar[119]. Отступив назад, он полоснул по подвесному животу твари. Тот раскрылся, как будто кто-то дернул за шов на пакете "Ziploc", полном медицинских отходов. Гнилые внутренности хлынули на снег. Зомби, подстегнутый каким-то рудиментарным инстинктом, поклонился и попытался собрать свои сбежавшие кишки. Трипвайр поднял нож к его лицу, погрузив пять дюймов закаленной стали в его левый глаз. Он отступил назад и пнул рукоять, как игрок в американский футбол. Лезвие прошло через больную черепную коробку зомби и вышло, в небольшом потоке крови, на кончике его позвоночника.

Незамеченный среди резни, один мертвец проскользнул под радаром: младенец или что-то, что когда-то было им. Его кожа блестела и скользила от слоя слизистой слизи. Клочок плаценты, гниющей черной, был увенчан его выпуклым лысым черепом в пародии на чепчик младенца. Из ануса жидкими петлями сочилась большая часть неразвитых внутренностей, проклеванных голодными воронами. Младенец-мертвяк тащил себя вперед на руках, поскольку его ноги были отрублены или съедены.

Одди вытащил "Уэбли", когда один из более быстрых зомби сделал выпад в сторону. Одди уклонился влево, по-кошачьи быстрый для своего размера, схватил протянутую руку существа - словно схватил оболочку сосиски, наполненную холодным желе, - и вырвал ее из гнезда. Поскольку у зомби не было бровей, век или челюсти, Одди не мог сказать, вызвала ли у него потеря конечности удивление, возмущение или пресыщение. Он развеял все догадки, засунув дуло "Уэбли" в его гнойную носовую полость и нажав на курок.

Когда выстрел затих, он услышал пронзительные, полные ужаса крики.

Эдвардс.

Которого пожирал очень маленький, но очень настойчивый мертвец. Он извивался на земле, поднимая клубы снежной пыли. Крошечный зомби вцепился в правое веко Эдвардса; его кожа растянулась, как соленая ириска, прежде чем оторваться. Лишенный векa глаз Эдвардса был ужасающе круглым и расширенным, роговица была пронизана яркими стежками крови. Крики мужчины были похожи на ледорубы, скользящие в уши Прицела. Это лучшая шутка о мертвом ребенке, - дико подумал он. Вот только шутка была над этим бедным ублюдком.

- Господи... Господи! - всхлипывая, Эдвардс поднялся на ноги. - Снимите его... снимите его... а-а-а!!!

Крики Эдвардса усилились, сапоги раздавили волочащиеся внутренности младенца в пасту.

Его хватка на ушах Эдвардса соскользнула, и он упал. Но его падение было остановлено глазным стеблем Эдвардса, все еще прикрепленным к его глазу, который находился во рту мертвого младенца. Эдвардс развернулся, как обезумевший от боли дервиш.

- Агx! - закричал он. - Агx! Агx! Агx!

Ребенок решительно цеплялся за свою добычу, пока стебель не сломался, липкая красная веревка щелкнула обратно в глазницу Эдвардса, как перегруженная резинка, a ребенок упал в снег. Через несколько мгновений обутая в сапог нога Ответа опустилась на его голову. Хрусь!

Зиппо огляделся: изрешеченные пулями и пронзенные лезвиями тела лежали вокруг лагеря. Руки, ноги и головы были разбросаны в стороны, рты все еще открывались и закрывались. Приторно-сладкий запах гниющей и горящей плоти. Органы, разбросанные по земле, словно бесформенные драгоценные камни...

И полуслепой человек, сжимающий обеими руками пустую, истекающую кровью глазницу, крича:

- Она съела мой глаз! Эта хреновина съела мой долбаный глаз!

Трипвайр достал аптечку и встал на колени рядом с Эдвардсом.

- Успокойс", - сказал он. - Лежи спокойно.

- Успокойся? Этот гребаный мертвый ребенок только что съел мой гребаный...

- Успокойся, сынок, - успокаивал Одди. - Все будет хорошо.

- Парень, по-моему, не такой уж и крутой, сержант, - сказал Зиппо.

- Черт бы побрал этого пиздюка.

Трипвайр впрыснул шприц с сульфатом морфина в грудь Эдвардса. Это его успокоило. Затем он смочил тампон в Декстраме[120]и вставил его в пустую глазницу. Эдвардс откинулся на спину, полукоматозный от морфина и шока.

Прицел подытожил чувства группы:

- Ни за что, блядь. Этого не может быть.

Но тела и части тел вокруг них были неоспоримым доказательством того, что это произошло. Словно для того, чтобы вбить эту мысль в голову, обезглавленная голова у ног Зиппо начала издавать прожорливые звуки через рот, полный коричневой желчи.

- Скажи этому, что ничего не произошло, - сказал Зиппо, ударив по голове прикладом огнемета.

- Но эти люди мертвы, - сказал Прицел, упорно отказываясь верить. - Мертвые не встают и не ходят.

- Или ползают, - сказал Одди.

- Или едят, - Трипвайр.

- И все же они здесь, вопреки всякому здравому смыслу, - Ответ.

Эдвардс прерывисто застонал. Кровавые лепестки распустились сквозь марлю.

- Ты думаешь, это правда, что он сказал? - Зиппо указал большим пальцем на Эдвардса. - Никакого Овертона, никакой тюрьмы? Тогда какого хрена мы здесь делаем?

- Возможно, я смогу пролить свет на это, джентльмены.

Голос раздался у них за спиной.

Мягкий, маслянистый голос, который превратил их коллективный костный мозг в желе.

Они повернулись лицом к говорящему.

Которым, конечно же, был Антон Грозевуар.

Зона боевых действий D, Южный Вьетнам

15 июля 1967, 20:49

Центральная хижина

Изнутри доносились влажные рвущиеся звуки. Звуки, похожие на звук размокшего холста, лопающегося по швам. Затем отвратительный крик, захлебнувшийся на полпути. Еще больше звуков: влажных и сосущих.

- Господи, сержант, - дыхание Трипвайра было горячим и прерывистым в ухе Одди. - Что это может быть - какое-то животное?

- Не похоже ни на одно животное, которое я когда-либо видел, - узловатые, сильные руки Стрелка дрожали вокруг формованных рукояток "Стоунера".

Одди, который видел висящие фигуры внутри хижины, фигуры, напоминающие освежеванные человеческие трупы, впервые в качестве командира отряда не был уверен, как действовать дальше. С одной стороны, у них была ясная цель: уничтожить партию оружия, убить каждого косоглазого, с которым они столкнутся. С другой стороны, он был одержим примитивным и инстинктивным желанием бежать, импульсом, вызванным кем-то или чем-то, что находилось в этой хижине. Он бросил взгляд на поляну, где затаилась фланговая команда. Резкий свет запальной лампы Зиппо означал, что они готовы вступить в бой по его сигналу.

Офицер Вьетконга выстроил оставшиеся войска в грубую огневую линию. Восемь АК-47 были наложены на восемь плеч, восемь стволов направлены на хижину. Автоматический огонь и дульные вспышки осветили ночь. Стебли бамбука разлетались, как хрупкие кости. Черная кровь, кровь мертвецов, брызнула из пасти хижины. Опоры хижины сломались. Солдаты остановились, чтобы перезарядить.

Это было последнее, что они когда-либо сделают.

За мгновение до того, как существо появилось, Одди охватил страх полной и абсолютной беспомощности. Он чувствовал себя как маленький ребенок, которого тянут, брыкающегося и кричащего, к креслу стоматолога, или как щенок, которого разгневанный хозяин тащит, чтобы вымазать его морду в его собственном дерьме. Он ничего не мог сделать, чтобы остановить то, что он собирался увидеть. Его конечности казались скованными, веки пронзенными рыболовными крючками и широко раскрытыми, его сердце и разум были вынуждены противостоять надвигающейся реальности.

Фигура обретала очертания, выплывая из темной хижины, открывая себя с мучительной медлительностью, дюйм за дюймом, конечность за кошмарной конечностью.

- Дорогой Боже, - прошептал Прицел, когда каждая чудовищная конечность, каждая непостижимая пропорция, каждое останавливающее сердце измерение с адской ясностью врезались в его кору головного мозга.

В целом он был непохож ни на что, что они когда-либо видели, хотя части его анатомии были смутно узнаваемы. Он был коротким и приземистым, способным ходить на двух конечностях, или на четырех, или на шести. Некоторые из этих конечностей заканчивались раздвоенными копытами, другие - перепончатыми пальцами, или присосками, или когтями с ногтями на концах.

Тело было без кожи, толстые кабели мышц связывали воедино чужеродную скелетную структуру. Щетинистые волосы росли сквозь сырые сухожилия, кишащие черными мухами. Голова была втянута внутрь, как лезвие лопаты; два лоскута кожи поднимались от лопаток, охватывая череп на манер капюшона кобры. Глаза были огромными и многогранными, как у стрекозы, рот охватывал половину его лица, усеянный рядами острых как иглы зубов. Пара клыков, похожих на клыки тарантула, длинных и черных, изогнутых под челюстью существа, капала ядом, который шипел на влажной земле. Оно смотрело на солдат Вьетконга с ужасным пониманием: как злобный ребенок, разглядывающий насекомых в бутылках.

Я не верю в это, - подумал Одди. - Я этого не вижу. Может, я сплю, и это просто очень глубокий сон. Может, я умер и не осознаю этого. Может, это Aд?

И все же он знал, что он не умер, не спит, и это было так же реально, как и любое событие в его жизни. Будучи солдатом, ты должен был доверять своим чувствам: зрению, обонянию, осязанию, памяти. Если ты не мог доверять им, ты не мог доверять никому и ничему. А если ты не мог доверять, ты не выживешь. Поэтому Одди был вынужден поверить в то, что он видел, даже если это означало подвергнуть сомнению каждую истину мира, в котором он существовал.

Солдаты СВА возились, чтобы вставить новые обоймы в свои АК.

Слишком медленно. С тягучей вечностью медленно.

С быстротой, бросающей вызов законам физики и передвижения, существо без кожи двинулось вперед. Кружа конечностями, оно двигалось вдоль строя солдат. Никто из них не двигался. Никто из них не кричал. Характерный звук разрубаемой плоти разнесся по поляне.

Существо остановилось, фокусник, готовящийся продемонстрировать самый ошеломляющий трюк. Одна за другой, словно отцветшие одуванчики, головы солдат падали на землю. Смертельные разрезы были хирургически прямыми: можно было бы центрировать пузырь на уровне плотника, положив его на отрубленные шеи. Сплошные столбы крови хлынули из обрубков высоко в воздух, ужасающий водный балет.

Восемь человек погибли. Так быстро. Одно биение сердца. Мгновение.

Существо набросилось на перепуганного офицера.

Трипвайр, Стрелок и Прицел уставились на своего сержанта. Зиппо, Ответ и Слэш ждали сигнала.

Одди был на грани. Он вспомнил подготовку офицеров, пять основных вопросов, которые офицер должен задать себе, прежде чем вступить в бой. Но он знал, что это решение нельзя принять, следуя устоявшимся правилам. Это должна быть инстинктивная реакция. И его инстинкт сказал:

СДЕЛАЙ ЭТО. БЫСТРО И ЖЕСТКО.

СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС.

Существо полоснуло по лицу и груди офицера Вьетконга, словно курица, царапающая землю в своем курятнике. Запах крови навис над деревней, как капюшон.

Мы должны убить его, - подумал Одди. - Убить его сейчас или умереть, пытаясь.

- Следуйте за мной, если хотите, - сказал Одди. - Никакого позора, если откажитесь.

Затем он вышел на поляну.

Каждый удар сердца гремел в груди Одди, как церковный колокол. Он был сверхчувствителен, двигался быстро, но бесшумно. Краем глаза он видел, как Зиппо и Слэш пробирались к месту встречи. Их глаза были широко раскрыты и полны ужаса. Но они пришли.

В любое время. В любом месте. Как угодно.

Я умру за тебя.

Одди передернул дробовик "Моссберг". Он подхватил отвратительную привычку смачивать дробь крысиным ядом и перепаковывать патроны. Это был грязный трюк, но он видел, как Чарли вытворяли кое-какие дурацкие штуки в течение своих трех командировок. Учитывая скорость существа, лучшее, на что он мог надеяться, это сделать два, может быть, три хороших выстрела.

Он почувствовал, как что-то просвистело мимо его правого уха, и через долю секунды кусок капюшона существа, похожего на кобру, испарился в облаке красного. Одди вытянул шею, чтобы увидеть, как Прицел перезаряжает свою снайперскую винтовку. Пуля пролетела мимо головы Одди в двух дюймах, может, меньше.

Существо издало пронзительный вопль. Под ним офицер СВА был разбросан лоскутами кожи, которые только опытный судебный патологоанатом мог бы идентифицировать как человеческие. Его челюсти щелкнули. Одди увидел крошечных белых червей, ползающих между его зубами.

Он поднял дробовик и разрядил дробь в эти зубы.

Зиппо резко бросился вперед. Существо лежало на спине, его морда была изуродована дробью. Зиппо подскочил на двадцать футов и нацелил сопло. Вжжуууух! Спиральная воронка огня разорвала ночь, чтобы поглотить бьющееся тело существа. Зиппо водил соплом из стороны в сторону, крича:

- Жри его! Йу-ху-у-у! Жри его и умри!

Существо находилось в объятьях пламени. Один из его глаз свисал, как полусдутый воздушный шар, мембрана увяла, как сгнившее яблоко. Его пасть и окружающая плоть были испещрены почерневшими отверстиями, в которые вонзилась обоюдоострая дробь, из отверстий сочились струйки зеленоватой жидкости. Огонь жил на его плечах и конечностях, закручивающиеся вихри и пылающие пылевые дьяволы выливались изо рта и поднимались со спины огненными крыльями.

И все же, если бы его оставшийся глаз можно было назвать отражением какой-либо эмоции, этой эмоцией было бы противоестественное веселье.

Это было так давно, юноша, - раздался далекий голос в голове Одди. - Так давно меня не испытывали.

Возможно, Слэш нырнул в центральную хижину из-за необходимости укрыться. Возможно, это было простое любопытство. Внутри пахло первобытным и враждебным: если бы можно было дышать кровью, Слэш чувствовал, что он сейчас это делает. Снаружи рявкнул дробовик сержанта, затем Зиппо что-то прокричал сквозь бурю своего огнемета. Земля под ногами Слэша была неровной и скользкой. Ощущение было такое, будто он стоит на куче мокрого латекса. Он зажег сигнальную ракету, осветив хижину резким оранжевым светом.

Освежеванные тела - десять, пятнадцать, больше - висели на бамбуковых шестах. Лишенные плоти, тела были тошнотворно тощими. На полу под ними их кожа лежала желтыми лужами. Это заполнило все его чувства: вонь вскрытых внутренностей, вид тел, ощущение их плоти под его ботинками, скрипящий звук, когда они вращались на медных проволочных удавках, воздух, соленый от крови. Большинство из них были детьми. Их недоразвитые пенисы были дряблыми красными шишками, ободранные влагалища - лепестками алых цветов, скользкими от росы. Слэш пошатнулся. Его лицо коснулось липкого мяса. Он не мог вспомнить ничего из своей жизни до этого момента: он родился в этом ужасе, вырос в нем, не знал ничего, кроме.

Он отцепил тело, молодую девушку, от гарроты...

Тссст! - прошептала винтовка Прицела. Флуп! - пылающий клин исчез из скальпа существа. Но оно не падало. Было ли оно чем-то, что можно было убить, используя обычные орудия войны: пули, огонь и черную ярость? Или требовалось что-то большее: вера, святая вода, жертвенная девственница? Прицел выкинул стреляную гильзу из казенной части винтовки, вставил новый патрон, выдохнул. Тссст!

Зиппо выбросил LPO-50 в пользу пары "Магнумов". Он держал по одному в каждой руке, стреляя из них по одному, правой рукой, левой рукой, правой, левой. Его глаза были огромными, и он думал: Сколько, блядь, еще?

- Пригнись, сержант!

Одди упал на землю, когда Стрелок открыл огонь из "Стоунера". Переключенный на полный автоматический огонь, пулемет зазвучал как отбойный молоток. Пули врезались в существо, прошивая его туловище и срывая куски расплавленной плоти с его боков. Одди впервые увидел, как на этих кошмарных чертах промелькнуло выражение, дающее ему надежду.

Ой! - говорило выражение. - Это чертовски больно.

Так что это что-то изменило.

В одну секунду существа не было рядом, а в следующую оно оказалось над Одди. Он бился в его бурлящей силе, но его руки быстро прижали к бокам с легкостью матери, удерживающей беспокойного младенца. Запах существа - мокрой сыромятной кожи, горящей на костре - наполнил его ноздри. Вблизи его черты представляли собой безумную мешанину животного, человека, монстра. Один насекомообразный глаз теперь полностью сдулся, роговичное варенье шипело по пылающей щеке. Его зубы принадлежали вымершему виду, какой-то гигантской плотоядной ящерице. Его обтянутый кожей нос был дерзким и вздернутым, как у школьницы. Одди внезапно осознал, насколько полон его кишечник.

Кончик с когтем прорвался сквозь его форму, разорвав бронежилет, словно это была папиросная бумага. Одди втянул живот, но один из когтей провел шипящую линию боли по его груди. Кровь хлынула из него, забрызгав его штаны, ботинки, грязь. Он поднял Одди, словно тот был не более материален, чем манекен швеи, и швырнул его к костру. Одди сильно ударился о землю, увидел звезды, с трудом сел и увидел, что его бедра покрыты кровью.

Последние сорок семь секунд - время, прошедшее с тех пор, как Одди вышел на поляну, - Прицел был в "зоне". Сверхъестественное спокойствие воцарилось над ним. Мир отступал, пока не осталась лишь булавочная головка существования, видимая через его прицел "Gewher". Его руки не дрожали, и он стрелял так же плавно и легко, как на стрельбище в Дюк-Фонге. Его пальцы четко передвигали затвор, и его выстрелы, плюс-минус дюйм, попадали в цель. Он вставил еще один патрон и нажал на спусковой крючок, когда Одди пролетел по воздуху. Пуля ударила в бок существа, разорвав узловатую сеть мышц. Существо резко повернулось, вцепившись когтями в то место, где прорвалась пуля, и скосило оставшийся глаз на снайпера, притаившегося за мангровыми зарослями.

Затем оно пришло за ним.

Когда Прицел был маленьким мальчиком, он однажды спустил с холма пылающую, пропитанную керосином шину. Была ночь, склон был крутой. Шина покачивалась, катясь вниз, набирая скорость, пламя вращалось центробежной силой, напоминая светящуюся циркулярную пилу, дикую, неуправляемую и неудержимую, странно прекрасную, странно ужасающую.

Вот что напомнило ему существо, когда оно приблизилось к нему: пылающего дервиша, мчащегося на максимальной скорости. Он выжал последний выстрел. И вот оно над нем.

Вот как, должно быть, ощущается гимнастический канат, - безумно подумал он, когда существо взметнуло его тело. Огненные когти впились в его плоть; присоски, похожие на осьминогов, пылающие, горячие, присосались к его коже, оставляя волдыри. Стена скрежещущих окровавленных зубов вздыбилась. Раздался хруст. Прицел рухнул на землю, верхняя левая часть его головы исчезла.

Существо повернулось к Стрелку, который всаживал еще одну обойму в "Стоунер". Зиппо продолжал стрелять из "Магнумов": пылающие куски плоти отскакивали от тела существа, усеивая землю, как раскаленные угли. Существо двигалось медленнее, тяжело раненное, менее уверенное, но более разъяренное.

Штаны и нижнее белье Одди были пропитаны кровью. Он понятия не имел, насколько сильно он ранен. Он поднялся и, спотыкаясь, направился к Прицелу.

- Давай! - закричал Стрелок существу. - Иди и возьми!

Гидростатический удар 0.223-дюймовых пуль "Стоунера" был способен убить лося-самца. За три секунды, которые потребовались, чтобы преодолеть расстояние до тела Прицела, Стрелок всадил в существо не менее восемнадцати пуль, многие в упор.

С таким же успехом он мог быть вооружен горохострелом.

Существо набросилось на него. Оружие Стрелка упало на землю. К несчастью для Стрелка, его руки все еще удерживали его.

- О, Боже, - пробормотал Стрелок.

Тьма не позволила остальным увидеть, как Стрелок отступает в джунгли. Они слышали только крики и звук брызг крови. Затем, на душераздирающее мгновение, Трипвайр увидел Стрелка, освещенного мерцающим пламенем, которое поднималось от тела существа. Лицо безрукого пулеметчика было призрачно-белым, его глаза были широко раскрыты и полны ужаса, как у ребенка, столкнувшегося лицом к лицу с монстром, скрывающимся под его кроватью.

- ТобиНэнсиХоллиБрэдТобиНэнсиХоллиБрэд, - повторял Стрелок, отступая дальше в джунгли.

Это были имена его детей. Он был плохим мужем и еще более плохим отцом, неуважительно относившимся к своим брачным обетам и пренебрегавшим своими детьми. И все же он надеялся, с искренностью чувств, которые не являются чем-то необычным для тех, кто столкнулся со смертью, начать жизнь с чистого листа по возвращении. Будут игры малой лигии гонки на мыльных пузырях, школьные пьесы и фортепианные концерты. Теперь, когда кровь из его бешено бьющих обрубков облепила его лицо, он знал, что этого никогда не будет. Эта уверенность, ее горькая ясность наполнили его глубиной сожаления, такой глубокой, как будто его сердце схватили в холодный кулак и сжали в крошечный красный агат. Он бессмысленно подумал, что если он продолжит пятиться, то сможет как-то вовремя отступить - вернуться во вчерашний день, на прошлую неделю, в прошлый год. Возможно, если он отступит достаточно далеко, он сможет вернуться в тот самый момент принятия решения и сделать другой выбор, сделать выбор, который гарантировал бы, что он не умрет здесь, как здесь, на полмира от всего, что он знал и любил.

Существо снова хлестнуло. Перспектива Стрелка внезапно упала на два фута, когда его ноги были отрезаны под ним. Он повернулся, это безрукое, безногое существо, и побежал неуклюже, спотыкаясь о разрубленные обрубки, бежал до тех пор, пока не потерял равновесие и не упал лицом в грязь, слабо дергая обрубками ног.

- ТобНантиХоддиБлад, - захныкал он, набив рот темной землей джунглей.

Что-то полоснуло его по затылку.

Потом ничего.

К тому времени, как Одди добрался до него, у Прицела из груди торчали два шприца с морфием. Он откупоривал еще один. Одди вытащил его из пальцев.

- Успокойся, сынок, - сказал он. - С тобой все будет в порядке. Все будет хорошо, как с вишневым вином.

Он снял свой порванный бронежилет и подпер им голову Прицела. Затем он накрыл лицо жилетом. Ущерб был слишком ужасен, чтобы даже думать о нем. Вокруг них пылали хижины, ярко-оранжевые стволы сдерживали ночь.

- Нам нужна медицинская эвакуация, срочно! - заорал Одди в микрофон ПРК.

- Координаты? - спросил диспетчер.

Одди ввел приблизительные координаты. Диспетчер выплюнул место высадки в одном километре к востоку.

- Как скоро? - спросил Одди.

- Двадцать минут.

- Лучше поторопиться. У нас есть несколько убитых, еще один на пороге смерти.

- Двадцать минут, - безэмоционально отозвался диспетчер.

Ответ не двигался, когда Одди вышел на поляну. Это не имело ничего общего со страхом, опасениями или паникой. Если Ответ вообще чувствовал эти эмоции, то на отдаленном и рудиментарном уровне, на уровне, на котором испытывают эмоции меньшие боги и демоны. Он не вступал в бой, потому что был уверен, что существо, которое они пытались убить, изначально неубиваемо. Но, что еще важнее, он подозревал, что на каком-то уровне, возможно, клеточном, он и оно были идентичны. Это было бы так же контрпродуктивно, как попытка уничтожить свое зеркальное отражение.

Слэш вышел из хижины. Кровь опоясывала его шею, словно солнечный ожог. Что-то было накинуто на его плечи, что-то дряблое и жирное, напоминающее вывернутое наизнанку маленькое животное. Ответ понял, что это было тело ребенка. Слэш начал идти в джунгли.

Ответ встал у него на пути. Он понял с полной ясностью, что Слэш сошел с ума. Что-то было в выражении его губ и в том, как он обернул руку ребенка вокруг своей шеи, словно шарф.

- Что ты думаешь? - Слэш пожал плечами.

Крошечное тело захлопало.

Ответ сказал:

- Острое... чувство моды.

Слэш вытащил нож. Он медленно и неторопливо срезал полоску плоти с бедра мертвой девушки. Она приземлилась в грязи, прилипнув к гальке цвета и текстуры кофейной гущи.

- Там внутри еще что-то, - сказал он. - Висит. Какой-то алтарь.

- Я не знаю, о чем ты говоришь, - сказал Ответ.

- Почему ты не помог? - Слэш ткнул кончиком ножа в один из глаз девушки. - Почему ты все еще здесь?

Ответ сказал:

- А почему ты не помогаешь?

- Я... отвлекся, - сказал Слэш. - Ты был нам нужен. Я думаю, Стрелок мертв, а Прицел... где, черт возьми, ты был? - Слэш ткнул ножом в сторону Ответа. - Мы должны держаться вместе, чувак. Мы не те... кто мы. Животные, чувак. Мы долбаные животные.

- Убери нож.

- Ты не мой командир, чувак, - нож мелькнул перед лицом Слэша, словно загипнотизированная кобра. - Hе говори мне, что делать.

- Я ничего тебе не говорю, - Ответ дернул запястьем, и резец, который он загрузил в рукав рубашки, упал в его ждущую ладонь. - Я прошу тебя. По-хорошему.

Слэш презрительно усмехнулся.

- Ты - мелкий придурок. Такой молодой, такой праведно облажавшийся, - вжух-вжух! - взмах ножа. - Я бы оказал миру услугу.

- Мне жаль, что ты так себя чувствуешь.

- Не так жаль, как тебе будет жаль.

Слэш рубанул ножом в сторону, но неуклюже, и освежеванный труп потерял равновесие. Ответ отклонил лезвие, сделав глубокий порез поперек пальцев, и, описав резцом крутую дугу, вонзил его в плоть между вторым и третьим ребрами Слэша. Тот издал рвотный звук - бууэээ! - и выронил нож. Ответ вытащил резец. Крови было очень мало.

Ответ подставил ему подножку. Когда они упали, он приставил резец под грудину Слэша. Они сильно ударились о землю, и сила удара вонзилась резец в грудь Слэша, пробив легкое. Кровь хлынула вокруг рукоятки, забрызгивая их подбородки и горло. Слэш не кричал. Ответ все равно закрыл ему рот. Слэш укусил пальцы. Звуки, которые он издавал, были, по большей части, непонятными.

- Ш-ш-ш, - успокаивал Ответ. - Ш-ш-ш.

Слэш содрогнулся один, два, три раза. Ответ скатился с него и бросил резец в кусты. Освежеванный ребенок остался обмотанным вокруг плеч Слэша, ужасный удав. Это был первый раз, когда Ответ убил союзника. Характерно, что он ничего не почувствовал. Возможно, именно это отсутствие сожаления, это полное отсутствие эмоций привлекло существо к нему.

Ответ услышал шорох позади себя и инстинктивно понял, кто или что искало его.

Существо медленно представилось, с явным удовольствием: павлин, распускающий оперение. Оно было ранено, и сильно: один глаз свисал со щеки, как проколотый презерватив, его конечности были изрешечены протекающими отверстиями. И все же оно казалось довольным, как будто деревня с ее освежеванными детьми и обезглавленными телами, умирающими и мертвыми людьми, огнем и кровью была стихией, к которой оно привыкло так же естественно, как рыба к воде.

Ответ посмотрел на существо. Вблизи онo казалoсь старше, чем он мог себе представить. Его сырая плоть была покрыта мелкими морщинками и трещинами, как в граните. Казалось, онo улыбалoсь или скалилo зубы, и то и другое одновременно.

Паря над трупом Слэша, онo зацепилo пару когтистых придатков по обе стороны его черепа, под челюстью. Ответ наблюдал, как онo тянет голову Слэша, отрывая ее от тела, ломая позвоночник, отрывая его. Онo швырнулo голову на поляну, как будто это была пустая арахисовая скорлупа

Голос существа скрежетал, как осколки стекла по открытой кости.

- Сядь, - сказалo онo Ответу. - Слушай.

Северо-Западные территории

6 декабря 1987, 1:14 по полуночи

- Сядьте, - сказал Антон Грозевуар. - Слушайте.

Зиппо направил "Ламу" на голову маленького человека.

- Почему бы мне просто не прошептать тебе в голову легкий ветерок, лживый, жуткий маленький хорек?

- Тогда у тебя нулевой шанс выбраться отсюда живым, - ровно сказал Грозевуар. - И, что еще хуже, ты рискуешь встретить смерть, не имея ни малейшего представления о том, что это за место, какие существа его населяют и как ты можешь, - акулья улыбка, - выжить.

Пальцы света ползли по восточному горизонту, длинные тусклые коридоры не давали никакого тепла. Свет лишь освещал лагерь, высвечивая тела дважды мертвых, разбросанные по неровной земле. Тот факт, что они теперь официально мертвы, каким-то образом ускорил процесс разложения: тела гнили на глазах у мужчин, кожа, кости и даже зубы таяли в лужах гниения со скоростью леденцов на летнем тротуаре. Холодная температура не могла заглушить запах гнили, который заморозил их, как сжатый кулак.

Эдвардс застонал. Одди взглянул на Грозевуара, не в силах игнорировать тот факт, что он появился из ниоткуда, и сказал:

- Эдвардс - ты нанял его?

- Да, - Грозевуар уселся на камень. - Эдвардс и многие другие, подобные ему, уже несколько лет.

Он смотрел на гниющих зомби так, словно они были забавными, хотя и отвратительными, домашними животными, которые неожиданно сдохли.

- Что за больную игру ты ведешь? - хотел узнать Прицел. - Правда ли то, что сказал Эдвардс - никакой тюрьмы?

Грозевуар склонил голову набок.

- Никто из вас не дурак. Мне что, отвечать?

- Тогда, что мы тут делаем? - спросил Трипвайр. - Мы что-то делаем для тебя?

- Не совсем так, - сказал Грозевуар через мгновение. - Ваша роль - как бы это сказать... стимулятор.

- О чем ты говоришь? - спросил Одди.

Грозевуар смахнул репейник с лацкана пиджака и сказал:

- Вы могли бы подумать, что поддерживать жизнь в неволе - это простая задача. Заприте их, регулярно кормите, очищайте их клетки от мочи и дерьма, и они будут жить долго и здорово, да? Не так. В неволе животные редко живут так же долго, как их дикие собратья, несмотря на постоянный рацион и отсутствие естественных хищников. Почему? Причина проста: они умирают от одиночества, апатии или просто скуки.

Грозевуар продолжил:

- Видите ли, жизнь в неволе - самое неестественное состояние бытия. Как бы старательно вы ни имитировали их естественную среду, как бы вы ни регулировали температуру в их загонах с точностью до доли градуса, как бы вы ни кормили их точно тем же, чем они питались бы в дикой природе, все в неволе существа в конце концов осознают элементарную истину своего положения: их существование ограничено четырьмя квадратными стенами, их жизнь подчинена прихотям другого. Никто, ни зверь, ни человек, не хочет жить так. Многие выбирают смерть в качестве альтернативы.

Грозевуар достал из кармана сигариллу и зажег ее деревянной спичкой. Он осмотрел лица мужчин в поисках признаков пробуждающегося сознания.

- Так как же смотритель зоопарка может гарантировать, что его подопечные выберут жизнь, а не смерть? - продолжил он. - В некоторых случаях достаточно найти совместимого партнера. В других случаях - человеческое взаимодействие в виде ухода, кормления с рук и т.д. Но чаще всего наиболее эффективными оказываются упражнения, которые задействуют тело, разум и душу. Самые элементарные методы часто оказываются наиболее эффективными. Вместо того чтобы разбрасывать фрукты и орехи, что требует от животного только их сбора, смотритель может спрятать их в запечатанных коробках, заставляя животное использовать свои когнитивные и инстинктивные навыки - заставить его петь, чтобы получить свой ужин, так сказать. Можно использовать и другие методы - замораживать сельдь в ледяных блоках для белых медведей или строить сложные лабиринтные системы для грызунов. Тот же принцип применим и в тюрьмах. Заключенные не штампуют номерные знаки, чтобы заработать деньги для себя или государства. Это просто способ занять их и немного умиротворить. Праздные руки ищут дьявольскую работу, хм?

Грозевуар постучал пеплом по снегу. В глубине сознания Одди возникла картина, становясь все яснее с каждым словом, которое говорил Грозевуар. Она напоминала картину Босха или Дали: нелепая, невероятная, ужасающая.

- Так ты много знаешь об уходе за животными, - сказал Зиппо. - Открой, блядь, зоомагазин.

- Уже открыл, в каком-то роде.

- Какое отношение все это имеет к нам? - спросил Трипвайр.

- Разве вы не видите? - ответил Грозевуар. - Вы - ломтик фрукта в коробке. Вы - селедка, заключенная во льду. Вы... - медленно расцветающая усмешка, - ...мыши в лабиринте.

Слова, манера, в которой они были сказаны, взорвались у основания позвоночника Прицела, выстреливая осколками ужаса во все стороны.

- В твоих словах нет никакого смысла...

- Разве нет? Или это ты отказываешься понимать? Посмотри на землю. Что это за штуки? Не отвечай своим разумом, который был обусловлен отвергать такие реальности, а тем, что показывают тебе твои чувства.

- Они - зомби, - сказал Ответ.

Грозевуар усмехнулся.

- Именно так. Ходячая нежить. Ромеро все правильно понял.

- K-к-как, - пробормотал Трипвайр, - они сюда попали?

- Я собрал их. Четыре на Гаити, два в Африке, один в доме престарелых в Питерборо, семь в захудалом трейлерном парке в Арканзасе. Как вы можете себе представить, транспортировка была проблемой: нежить не любит переездов, и многие части были утеряны по пути. Их число неуклонно росло, пока не случилась эта маленькая ссора, - Грозевуар быстро хлопнул в ладоши. - Неважно! Дарвинизм, выживание сильнейших и вся такая... кхм... чушь.

Эдвардс застонал. Его лицо побледнело на несколько оттенков.

- Позвольте мне подробно рассказать о ситуации, - продолжил Грозевуар. - Территория вокруг Большого Медвежьего озера является заповедником. Заповедник, как вы все знаете, - это безопасное убежище, где исчезающим видам разрешено существовать без помех - браконьеров, враждебных хищников и т.д., которые ответственны за сокращение их численности. Но это не заповедник для белой цапли, утконоса или песца. Это заповедник для монстров.

Он оглядел всех.

- Я использую термин "монстр" только потому, что это термин, который ваше общество прикрепило к существам из мифов и суеверий. Для меня они далеки от чудовищ. Помимо нежити, есть и другие виды, включая ликантропов, или, в просторечии оборотней, и вампиров. Есть и другие, как большие, так и маленькие, с которыми вы также можете столкнуться.

Установка показалась Одди странной. Вампиры были существами готической тайны, которые одевались в мятые бархатные мантии и населяли разрушающиеся поместья Нового Орлеана. Он не мог представить себе, чтобы кто-то из них бегал по лесу, высасывая кровь из белок и полевых мышей - это было недостойно.

- Зачем им оставаться здесь? - спросил он. - Должно быть, есть места, где они предпочли бы находиться.

- Конечно, - согласился Грозевуар. - Но факт в том, что они вымирают. Иначе все это было бы ненужным.

- Почему они вымирают?

Возможно, это была игра света, но на мгновение Грозевуар задумался.

- Я хотел бы сказать вам, что это как-то связано с недостатком веры, что цинизм и неверие современного общества медленно убивают существ, которые когда-то его ужасали. Правда гораздо более бесцветна: как динозавры и птица Додо до них, они не способны адаптироваться. Их мир меняется, они - нет. Они старые и глупые или упрямые.

- Я не понимаю, - сказал Зиппо. - Эти существа должны быть умнее, сильнее, быстрее нас. Как возможно, что они вымирают?

- Некоторые, как нежить, не обладают достаточной сознательностью, чтобы уберечь себя от вымирания. Другие, как вампиры, стали высокомерными, что привело к беспечности, которая, в свою очередь, привела к смерти от рук тех, кого считали слишком слабыми или невежественными, чтобы представлять угрозу. Третьи, как оборотни, разбавили свои чистые кровные линии из-за привычки к спариванию с полукровками. Хищник стал добычей. Или, если не добычей, то, безусловно, нуждающимся в защите.

- Но как вы их здесь держите? - спросил Трипвайр. - Я не вижу никаких клеток, и как вообще можно посадить вампира в клетку? Почему они не уходят?

- Могут, - признался Грозевуар. - Я установил периметры, используя определенные духовные тотемы, чтобы воспрепятствовать побегу. Но существа, живущие здесь, довольно сильны и могут уйти в любое время. Большинство остаются, потому что понимают, что я пытаюсь им помочь, - Грозевуар понимающе подмигнул. - К тому же, им нравится спорт, который я им предоставляю.

Картина становилась болезненно ясной. Одди закрыл глаза, чтобы не видеть проступающее изображение. Какой-то мазохистский импульс побудил его спросить:

- Спорт?

Грозевуар улыбнулся так, как можно улыбнуться особенно глупому ребенку.

- Мистер Грант, я думаю, вы и ваши люди уже знаете, что к чему. Император Нерон был прав: все, чего хотят массы, - это хлеб и зрелища. Раздайте им корочки и побалуйте их еженедельными зрелищами крови и смерти, и они забудут обо всех своих земных заботах. Так вот, черным по белому: обитатели этого заповедника - массы. Или львы. Это, - он взмахнул рукой по широкой дуге, - цирк. А вы - хлеб. Или христиане. Как вам больше нравится.

У Антона Грозевуара (хотя это не было настоящим именем существа, которое было древним, гортанным и непроизносимым для человеческого языка) было видение. Это видение заключалось в том, чтобы заново заселить земной шар существами ночи и тьмы, численность которых за последние столетия резко сократилась. С этой целью он прочесал землю, выискивая те карманы и закутки, где такие существа жили, питались и размножались.

Орлок[121], некогда великий вампир, был найден обедающим мышами и летучими мышами в разрушающемся монастыре в Ипсвиче. Чистейшая порода оборотней была обнаружена в Конго, охотившимися на буйволов, населяющих берега реки Убанги. Грозевуар искоренил сварливую семью троллей, живших под мостом в Страсбурге, и пару йети, зимовавших в Алтайских горах внешней Монголии. Он захватил клан умственно отсталых джиннов, кружащихся вокруг офисного кулера для воды в Топике, штат Канзас, и отряд гоблинов, отстреливающих артистов шоу уродов в Пхукете, Таиланд. Он захватил еще много монстров, большинство из которых не поддавались логическому описанию, где бы его инстинкты ни побуждали его искать.

Он рассказал им о своем плане заповедника. Большинство пришли добровольно, действуя из личных интересов или самосохранения. Тех, кто отказывался, брали силой, подчиняли с легкостью этимолога, помещающего моль в банку для убийства. Грозевуар перевез их в свой заповедник и освободил

Жизнь в зверинце не всегда была спокойной. Большинство его обитателей были одиночками или вьючными животными и не любили делиться владениями. Границы возводились и быстро нарушались. Межвидовые распри были обычным явлением, последующие битвы были кровавыми. Межвидовое скрещивание также процветало, враги создавали странных, но привлекательных партнеров. Это привело к появлению некоторых поразительных и поразительно отвратительных гибридов. Большинство из них не жили очень долго, что было благословением.

Жителям заповедника не потребовалось много времени, чтобы истребить местную дичь; поддержание экологического разнообразия не было насущной проблемой для таких существ. Они также убивали любого, кому не повезло жить в границах заповедника. Время от времени им дарили охотника или своенравную охотничью группу, но такие случаи были редки и спорадичны.

В заповеднике царила раздор. Среди обитателей вспыхнула внутренняя борьба, грозившая сорвать эксперимент Грозевуара еще до того, как он действительно начнется. Чтобы подавить разногласия, Грозевуар пообещал обеспечить постоянный рацион "мяса".

Сначала он выбирал бродяг, лиц, получающих пособие, и других неудачников из окрестных трущоб, угощая их алкоголем или обещая несколько долларов. Большинство из них приходили добровольно, возможно, даже с радостью, радуясь тому, что их печальная жизнь обернулась таким новым образом. Этого было достаточно некоторое время, пока жители не начали жаловаться на "низкое качество", "анемичную кровь" и "вкус дичи". Наиболее распространенной жалобой было то, что жертвам не хватало энергии; как будто они хотят умереть, - ворчал один вампир.

Поиски Грозевуара усилились. Он искал хулиганов из баров, выброшенных спортсменов и мужчин, чье необузданное безумие делало их забавным видом спорта. И снова, подъем качества удовлетворил на время, прежде чем неизбежные жалобы возросли: жертв было слишком мало, они были слишком неорганизованы, их было слишком легко убивать. Скука поселилась в заповеднике. Начались внутренние распри.

Ладно, - сказал себе Грозевуар раздраженно. - Они хотят опасных острых ощущений, тогда они их получат. На следующий день он разместил объявление в "Торонто Стар":

ТРЕБУЮТСЯ ОХОТНИКИ! "РАНЧО СЕРЕБРИСТЫХ ЛИС" КИШИТ ГРИЗЛИ. ВЛАДЕЛЕЦ ПОТЕРЯЛ 300 ЛИС. ТРЕБУЮТСЯ: ОПЫТНЫЕ ОХОТНИКИ ДЛЯ ВЫСЛЕЖИВАНИЯ И УНИЧТОЖЕНИЯ МЕДВЕДЕЙ-МАРОДЕРОВ. 2000 ДОЛЛАРОВ ЗА ГОЛОВУ. ТРАНСПОРТ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ. ПРИНЕСИТЕ СОБСТВЕННОЕ ОРУЖИЕ.

Мужчины, откликнувшиеся на объявление, были именно того типа, которого ожидал Грозевуар: в жилетах лесорубов и утиных сапогах, волосатые и седые, без полного набора зубов. Те, у кого были жены, семьи, люди, которые скучали по ним, были уволены как непригодные. Грозевуар остановился на десяти одиноких мужчинах, адекватных физических образцах с опытом жизни в глуши.

Они показали себя довольно хорошо. Последний из них продержался пять дней, пока, голодный и бредящий, не наткнулся на пещеру ликующих гоблинов. Мужчинам даже удалось убить нескольких оборотней (вопреки суеверному мнению, почти всех "монстров" можно убить обычными средствами; пули - достаточное количество их в нужных местах - смертельны).

Усилия Грозевуара были встречены одобрением, почти приливным по размаху. Да-да, раздались крики. Еще больше того же самого! Он принялся собирать все более инновационные и сложные стимулы.

Во время поездки в Ирак - Грозевуар провел много времени в Ираке, Иране, Ливии, Сомали и других опустошенных войной странах - он убедил террористическую ячейку отправиться в северную Канаду под предлогом обнаружения тайника с ядерными боеголовками, спрятанными там Дядей Сэмом. Они устроили захватывающее зрелище, используя партизанскую тактику и способность прятаться под землей в течение нескольких дней подряд, хотя их плоть обладала острым и неприятным вкусом.

В другой раз он по счастливой случайности оказался рядом с побегом из тюрьмы в Магадане, СССР, и похитил двадцать самых безжалостных преступников Матушки России. Мужчины были безоружны и одеты только в тюремные комбинезоны, поэтому он предоставил им оружие и теплую одежду. Ягнята на заклание, да, но хорошо вооруженные ягнята. С этими людьми он поступил по-другому.

- Это место полно монстров, - сообщил он мужчинам на их родном языке. - Если вы сможете обойти озеро, я перевезу вас в место, где нет выдачи, где вы сможете прожить остаток жизни, не подвергаясь судебному преследованию.

- Монстры, - усмехнулся один из заключенных. - Ты такой же сумасшедший, как и уродливый, коротышка.

Пока заключенные смеялись, Орлок, старый и хитрый вампир, спикировал с деревьев, приняв облик гигантской летучей мыши. Он схватил нарушителя с земли с легкостью совы, которая хватает полевую мышь, и понес его, кричащего, над верхушками деревьев.

После этого никто не смеялся.

Эта группа добилась больших успехов. Они не только убили трех оборотней, горстку зомби и неосторожного вампира, но и двое мужчин сумели обойти озеро живыми. Верный своему слову, Грозевуар перевез их в место, где нет выдачи: на льдину в ста милях от побережья Барроу, Аляска. Они замерзли насмерть за считанные часы.

С тех пор еще много людей были доставлены в бесплодную и опасную местность около Большого Медвежьего озера. Очень немногие прошли испытание живыми. Те, кто это сделал, были вознаграждены дальнейшими страданиями и, в конечном счете, смертью. Существо, выдающее себя за человека, - великий обманщик, плетущий ложь с непринужденной грацией паука, прядущего свою нить.

Теперь оно поймало свою самую большую добычу: людей, которых оно знает, людей, с которыми оно сражалось, людей, с которыми ему нужно свести счеты.

Северо-Западные территории

9 декабря 1987, 2:02 по полуночи

Порывистый ветер дул по поляне, неся угрозу снега. Мужчины дрожали. Грозевуар не дрожал. Он сказал:

- Я предлагаю вам то же самое, что и тем, кто прошел по этому пути до вас: завершите круг вокруг Большого Медвежьего озера. Бегите от существ, с которыми столкнетесь, или оставайтесь и сражайтесь. Все выжившие получат полную оплату плюс поровну разделенную долю всех погибших. Другими словами, если выживет хотя бы один человек, он уйдет на пять миллионов долларов богаче.

Грозевуар полез в карман. Когда его рука снова появилась, его ладонь сверкала блестящими цилиндрами, которые он рассыпал по земле, как хлебные корки голубям.

- Серебряные пули. Не обязательны для убийства ликантропов, но довольно эффективны. Пять патронов, пять разных калибров, по одному на каждого из вас, - oн полез в другой карман и достал пузырек с прозрачной жидкостью, улыбаясь так, словно оказывает незаслуженную услугу кучке дураков. - Святая вода. Полезно против большинства сверхъестественных существ. Используйте благоразумно.

- Зачем ты это делаешь? - спросил Одди. - Если это заповедник, почему ты даешь нам возможность убивать твои драгоценные экземпляры? Как будто выпускаешь охотников в зоопарке, чтобы они стреляли по животным в клетках.

Грозевуар усмехнулся.

- Это совсем не так. Эти существа не в клетках, и они на тысячу лиг дальше от безвредности. Это... - он указал на серебряные пули и святую воду, - ...попытка, пусть и слабая, уравнять шансы. И помните: главная цель любого заповедника - реабилитация. Эти существа ослабли, их инстинкты выживания атрофировались. Когда придет время их выпускать, они должны быть сильными, хитрыми и способными править, как когда-то. Только сильнейшие заслуживают выживания. Так что думайте о своей роли, как о молотильщике, отделяющем зерна от плевел.

- Я не верю в твою сделку, - сказал Трипвайр. - Предположим, мы выберемся живыми - ты просто бросишь нас там, где нашeл, с сумкой наличных? Что помешает нам пойти в полицию, в гребаную армию США, и рассказать им о маленьком реабилитационном центре, которым ты здесь управляешь?

- Вытащи голову из задницы, - рявкнул Зиппо. - Думаешь, ты собираешься вальсировать в чертов Пентагон, разглагольствуя о вампирах, оборотнях и ходячих трупах? Они натравят на твою задницу людей с сачками для ловли бабочек прежде, чем ты успеешь просвистеть мотивы Дикси.

- Это правда, - сказал Грозевуар. - Кроме того, все, кому посчастливилось выжить, были счастливы вернуться в свои скучные маленькие дома, к своей скучной маленькой жизни, покрытые шрамами, но более богатые после пережитых травм.

- Значит, мы договорились? - cпросил Зиппо. - Тот, кто выберется из этой передряги живым и невредимым, получит билет в один конец, обратно к цивилизации, и наличные?

Одди почти видел, как в голове Зиппо крутятся шестеренки, в голове наемного убийцы крутится больше углов, чем в мешке с транспортирами. Как он представлял себе этот сценарий? Неужели все закончится тем, что Зиппо сядет на вертолет в одиночку, разбогатев на пять миллионов долларов? Все меняется, - подумал Одди. - Приверженности меняются, преданность рушится. Только мертвые остаются прежними.

- Да, - ответил Грозевуар со всей искренностью гадюки. - Договорились.

Эдвардс к этому времени уже почти не переставал стонать. Белая пена пузырилась по краям его рта. Он выплюнул клочки красной губчатой ​​ткани. Это его легкие, - понял Трипвайр. - Господи. Скоро глаз Эдвардса откроется. Этот глаз будет красным от лопнувших кровеносных сосудов и не будет отражать ничего, кроме холодного голода.

- Для него нет надежды, - буднично сказал Грозевуар. - Его укусили. Конечно, он станет прекрасным дополнением к заповеднику, но его дальнейшее существование может представлять для вас угрозу.

- Что мы будем с ним делать? - спросил Трипвайр.

- Что мы можем сделать? - Прицел.

- Помочь бедолаге, - Зиппо.

- Я предлагаю тебе поторопиться. Часы тикают, - Грозевуар.

- Кто это сделает? - Одди.

Прежде чем кто-либо успел сказать еще слово, Ответ выхватил свой "K-Bar" и ударил Эдвардса в шею. Оставшееся веко солдата распахнулось, как оконная штора. Один мертвый, с красной нитью глаз. Ответ вытащил нож. Коричневатая кровь, похожая на машинное масло, вяло вытекала из раны.

- Господи, - прошептал Трипвайр.

Эдвардс укусил пальцы Ответа. Тот надавил коленом на горло Эдвардса, заставив его закрыть рот. Он вонзил нож в лоб Эдвардса. Нож не прошел. Ответ нашел большой плоский камень и ударил по рукояти. Лезвие вошло в кость черепа, через серое вещество, вышло с другой стороны в снег.

Эдвардс захрипел. Эдвардс извивался. В конце концов Эдвардс умер. Ответ выдернул нож и вытер его о штанину. Он встал. Было 2:33 ночи.

Одди сказал:

- Погнали, блядь.

Грозевуар остался сидеть на своем камне, похожий на злобного черного ворона.

- Carpe diem[122], - сказал он, махнув им рукой с короткими пальцами.

Одди охватил непреодолимый порыв выстрелить в маленького гнома. Единственное, что его останавливало, - это осознание того, что любой такой поступок будет бесполезен и вдобавок станет пустой тратой драгоценных боеприпасов.

- Вот, - oн раздал серебряные пули, затем поднял маленькую бутылочку святой воды и сказал: - Кто-нибудь из вас, клоунов, принимал духовный сан за последние двадцать лет? Мы могли бы растопить немного снега и попросить благословить его.

- Я полностью посвящен в сан, - сказал Зиппо.

- Правда? - спросил доверчивый Прицел

Зиппо, ухмыльнулся:

- О, конечно. В церкви придурка, который что-то говорит.

Прицел, пойманный на крючок переспросил:

- Что?

- Я и сам подумал, что ты больше похож на кришнаита, Зип, - сказал Трипвайр. - Я так и вижу, как ты, одетый в оранжевую дашики, раздаешь анютины глазки в аэропорту Кеннеди.

Прицел, упрямо:

- В какой церкви ты посвящен в сан?

- Ты глухой? - спросил Зиппо. - Придурка, который что-то говорит.

- Что? - Прицел приложил руку к уху. - Говори медленнее.

- Из тебя получился бы отличный Свидетель Иеговы, Зип, - продолжил Трипвайр. - Проповедуя Слово от двери к двери.

- Сегодняшняя проповедь, - прорычал Зиппо. - Тишина - золото.

- Серьезно, - сказал Прицел Зиппо. - В какой церкви ты посвящен в сан?

Это продолжалось несколько минут, пока Прицелу не сообщили, что Зиппо назвал его "придурком". Прицел скривился и, изображая тон школьной наставницы, сказал:

- О, очень по-взрослому. Придурок говорит "что-то", и я отвечаю "что-то", значит, я - придурок. Ты ооочень умный, Зиппо.

Когда мужчины замолчали, залив Большого Медвежьего озера стал совсем тихим. Небо сохраняло вечно угрюмый оттенок: свинцово-зеленая поверхность витражного стекла с тусклым блеском, как будто вялый свет горел по ту сторону стекла. Далеко в небе за озером верхушки деревьев тускло светились в грязном свете. Тут и там показывались звезды, холодные и далекие. По замерзшему озеру дул пронизывающий ветер. Мужчины тащились сквозь морозные сумерки перед рассветом, сапоги прорывали корку замерзшего снега в рыхлый порошок внизу. Снег попадал в щели между сапогами и зимними штанами, тая по их икрам ледяными ручейками. Окружающие ветви деревьев гнулись под его замерзшим белым весом; некоторые ветки были покрыты замерзшими слоями льда, ломаясь, как хлебные палки, когда мужчины проходили мимо. Они наткнулись на клубок искалеченных ветром ив и были вынуждены ползти под самыми нижними ветвями, как змеи на животах. Ветки хлестали и ломались, хлестали их по лицам, впивались в руки сквозь варежки.

- Я, блядь, потрачу этот миллион баксов на счета врачей, - пробормотал Трипвайр.

Через несколько часов ходьбы стало ясно, что они идут по неровной тропе. Признаки предыдущего прохода были в изобилии: круг из почерневших от пепла камней, образующих давно заброшенную яму для костра, обветшалая куча веток, которая когда-то была бивуаком, потертые куски веревки, спускающиеся с высоких ветвей деревьев, где охотники вешали свои рюкзаки, чтобы держать мародерствующих животных на расстоянии. Тут и там стояли небольшие бревенчатые хижины, прорезанные почерневшими пластами мха, покрытые берестяными крышами. Снаружи стояли сети для ловли форели и лосося, сложенные дрова, носилки для шкур. Большинство хижин опрокинулись на ветру, опоры сгнили из-за небрежности или заброшенности.

Зиппо и Одди вошли в хижину, которая все еще стояла, надеясь найти снаряжение или еду. Внутри было темно и пахло пылью, бревенчатые стены треснули, раскололись и почернели от жара центральной каменной печи. В дереве торчали ножи и рыболовные крючки, а также странный гвоздь с рваной одеждой.

Житель хижины, то, что от него осталось, прислонился к углу, где сходились бревенчатые стены. Мужчине было, может быть, лет сорок, хотя, может, и моложе, или старше. Трудно было сказать. Его челюсть была в горле, верхняя губа и зубы отсутствовали, один глаз был закрыт, другой представлял собой глубокую черную яму, уши оторваны и приколоты к стене филейными ножами. Замерзшая кровь темным веером разбрызгивалась по стенам. Паутина висела на верхнем небе мужчины, крошечный коричневый паук либо был мертв, либо находился в состоянии спячки в паутинной нити паутины. Оторванные ноги мужчины были перекинуты через центральную балку хижины завязанными шнурками, руки вытянуты вперед, пальцы расставлены, словно он хотел что-то скрыть от своего зрения. Внутренности лежали замороженным комком рядом с каменной печью, плоть была покрыта слоем кристаллизованного инея, напоминая полоски замороженного стейка.

- О, чувак... сержант, - сказал Зиппо. - Это... нехорошо.

- Нет, - Одди попытался закрыть пустые глаза мужчины, но веки были заморожены. - Совсем нехорошо, сынок.

По мере того, как мужчины продолжали идти, они видели другие признаки жизни, которые казались еще более загадочными и зловещими. Рунические узоры были вырезаны на коре деревьев, некоторые примитивные, как пещерные гравюры, другие тщательно детализированные. Слова на дюжине разных языков были вырезаны на деревьях и выгравированы на скалах, молитвы и предупреждения будущим путешественникам. Одно сообщение было вырезано на дубе неровными, ножевидными штрихами: ЗДЕСЬ БЫЛИ ТИГРЫ. Другое: ОДНОРОГИЙ, ОДНОГЛАЗЫЙ, ДЕСЯТИНОГИЙ ФИОЛЕТОВЫЙ ЛЮДОЕД. Тут и там возводились кучи каменных указателей, или пирамиды из камней; Одди задавался вопросом, сколько тел было похоронено в наспех вырытых могилах, утопленных в темной негостеприимной почве, мужчины, которые копали их, подстегиваемые чувством долга перед павшим товарищем. Эти же люди, сами давно умершие, вероятно, положили камни на вершину кургана, чтобы увековечить память человека, лежащего внизу, каким-то небольшим образом. Каждая миля приносила другие знаки, служившие доказательством заявления Грозевуара: боевой ботинок, наполовину зарытый в снег и застывший от замерзшей крови; то, что, казалось, было человеческой грудной клеткой и позвоночником, свисающим с промежности черного клена.

Они двигались против часовой стрелки вокруг озера. Солнце скрылось за грядой низких серых облаков. Трипвайр, роясь в своей парке, нашел пачку "Лаки Страйкс". Он зажег одну и втянул едкий дым в легкие. Он протянул пачку Одди.

- Я знаю, что ты бросил, но...

Одди взял пачку.

- Полагаю, сейчас самое время возродить плохие привычки, сынок.

Открытие Трипвайра побудило остальных проверить карманы. Прицел и Одди нашли сигареты и батончики "Zagnut"[123]. Ответ нашел печенье с предсказанием, но бумажка была пустой. Зиппо полез во внутренний карман и вытащил рулон таблеток Бензедрина[124].

- Джекпот! - oн развернул фольгированную трубку и вытащил одну. - То, что доктор прописал.

Одди поморщился. Многие солдаты, включая Зиппо и Стрелка, подцепили "Бенни" во Вьетнаме. Они утверждали, что этот наркотик помогает им не заснуть, или поднимает боевой дух, или просто отгоняет тьму на несколько часов. Зиппо под "Бенни" был как Тасманийский дьявол на скорости, Спиди Гонсалес[125]на риталине. Плохое сочетание. Перебор.

- Не переусердствуй с этими розовыми таблетками, сынок.

Зиппо заглотил еще одну.

- Ты иди своей дорогой, а я пойду своей.

Они гнали шесть часов подряд. Местность взяла свое. Линия огня пронзила позвоночник Трипвайра. На коже Одди появились в волдыри. Раненые бицепсы Зиппо горели, несмотря на то, что он был под кайфом от "Бенни". Ноги Прицела постоянно сводило судорогой, хотя он этого не чувствовал.

Они остановились, чтобы перекусить на берегу замерзшего ручья. Ответ пробил топором дыру во льду, окунув котелок в чистую воду внизу. Они вскипятили воду для кофе и разорвали пакеты с сушеной едой. Треск и хруст веток в кострище были единственным звуком, когда они ели.

- Итак, - сказал Трипвайр. - Это действительно происходит.

- Кажется, от этого факта не уйти, - сказал Одди.

- Кто сказал, что мы должны это делать? - Прицел плюнул в огонь. - Что помешает нам проложить пути подальше от озера, подальше от реабилитационного центра Грозевуара для обездоленных монстров...

- Не думаю, что мы сможем, - сказал Ответ. - Мы в добрых трехстах кликах от чего-либо, напоминающего цивилизацию. У нас достаточно еды, чтобы продержаться неделю, и... - он прислушался к тишине леса, - ...я не думаю, что осталось много животных, на которых можно охотиться. У нас нет выбора. Грозевуар хорошо нас подставил.

Трипвайр сказал:

- Звучит так, будто ты восхищаешься этим парнем.

- А я никуда не уйду, - лицо Зиппо, обрамленное меховым капюшоном парки, раскраснелось, глаза были дикими. - Мы все убивали раньше, верно? Кто-то больше, кто-то меньше, но никто из нас не девственник. Теперь у нас есть шанс поразвлечься с какими-то сказочными уродами, настолько унылыми ублюдками, что они позволяют запирать себя в глуши горбатому интермедийному артисту, - oн положил "Бенни" на язык и сглотнул. - Я с нетерпением жду этого.

Как обычно, Зиппо думал о краткосрочной перспективе: просто покататься по озеру, подстрелить несколько зверюшек, сесть на вертолет и вернуться в цивилизацию - проще простого. Но это не Вьетнам, где худшим сценарием было получить пулю в живот и провести несколько часов, истекая кровью, или попасть в плен к косоглазым и провести пару месяцев, умирая от водяной гнили в полузатопленной клетке для тигров. Здесь тебя кусает вампир, и ты рискуешь стать одним из них, проводя свою загробную жизнь в этой холодной пустоши. Или, может быть, вас укусил зомби, и вы в конечном итоге будете бессмысленно бродить милю за милей по замерзшим кустарникам, пока не сгниете в луже кожи и жидкостей. Никогда еще поговорка "есть вещи хуже смерти" не была более уместной.

Прицел сказал:

- У кого-нибудь есть какие-нибудь стратегии, как нам выбраться отсюда живыми?

Одди ответил:

- Кроме как двигаться так быстро, как это возможно для человека, - нет. Мы не знаем, где затаились эти существа, но они знают, что мы здесь. Это ставит нас в явно невыгодное положение. Я думаю, они быстро нападут, попытаются прикончить нас, прежде чем у кого-то еще появится шанс.

Трипвайр сказал:

- Но мы знаем, что вампиры не могут выходить при дневном свете. И разве оборотни не меняются только в полнолуние?

- Я так не думаю, - сказал Ответ. - Настоящие ликантропы - полуволки, полулюди - находятся в этой форме более или менее постоянно.

- Ну, - сказал Одди, - нам лучше быть готовыми.

Он отломил несколько веток с ближайшего дерева и принялся затачивать концы. Прицел опустошил обоймы и ножом вырезал "X" на каждой пуле: теперь они не только были патронами дум-дум, но и были помечены крестом.

- Сержант, брось мне святую воду, - сказал Зиппо.

Одди передал пузырек. Зиппо открутил крышку топливного бака огнемета и вылил в него половину пузырька. Он встряхнул бак и перебросил пузырек обратно Одди.

- Святой огонь, - сказал он. - В лучшем виде.

Одди закончил строгать колья и передал их по кругу. Он посмотрел на часы и сказал:

- Давайте преодолеем еще несколько миль.

Они осторожно пересекли замерзший ручей, ледяная паутина пролегала под их ботинками. Если бы кто-то из них бросил взгляд назад, они могли бы увидеть, что деревья на дальнем берегу были испещрены пересекающимися линиями, одна длинная, другая короткая: кресты. Если бы их глаза были более сосредоточены, они могли бы увидеть головки чеснока, свисающие длинными гирляндами с множества высоких ветвей деревьев. Они никак не могли разглядеть круг святой воды, который был разлит по земле и окружал территорию площадью около пяти квадратных миль. Не было никакого знака, который гласил бы: Вы вступаете на территорию вампиров.

Но так оно и было на самом деле.

Они шли еще семь часов. Тени протянулись по ландшафту. К 4:00 преждевременно наступили сумерки. Температура упала, и мужчины начали топать ногами и тереть руки в перчатках друг о друга, чтобы согреться. Тьма скрыла тропу. Внезапно они начали спотыкаться о камни и обнаженные корневые системы, которые им раньше удавалось избегать.

Прицел был одержим знаками, которые официально обозначали наступление ночи. Была ли ночь, когда солнце скрылось из виду? Или ночь наступала только тогда, когда небо полностью темнело, а звезды сияли, резко контрастируя с темнотой? Никогда еще это различие не казалось столь важным.

Тропа вела на небольшую поляну. Деревья были тонкими и безлистными, ветви были покрыты слоем порошкообразного снега. В верхней части одного из них висели остатки легкого самолета, подвешенные за хвостовые плавники, как преступник на виселице. Его крылья отвалились, обнажив стекловолоконные ребра и спутанные электрические провода. Клочья ткани свисали замерзшими полосками с нижней ветки.

Одди предложил им остановиться. Зиппо был единственным инакомыслящим, заявлявшим, что он свежий, как чертова маргаритка, и презиравшим остальных как бестолковых чудаков. Ответ велел Зиппо заткнуться нахуй. Зиппо выключил запальник на своем огнемете, передумал, отвернулся от Ответа и поджег кучу хвороста, собранную Трипвайром.

Они присели у костра. Несомненно, наступила ночь.

- Насколько мы продвинулись? - спросил Прицел.

Одди достал карту Большого Медвежьего озера.

- Мы хорошо идем. Если лед озера выдержит, мы сможем пересечь его, вместо того чтобы обходить залив. Если так и сделаем, я бы сказал, что пройдем треть пути.

Меньше чем через сорок восемь часов этот кошмар закончится, - подумал Трипвайр. - Я смогу уехать домой. Спать. Я так чертовски устал - собираюсь вздремнуть так, что Рип ван Винкль[126]посрамится. Он снял перчатки и согрел руки у костра. Они были потными, розовыми и морщинистыми, кожа как у мышонка.

Остов легкого самолета дребезжал и содрогался, когда ветер проносился через пустую кабину.

- Чертовски подходящее место для крушения, - тихо сказал Прицел.

- Разбить лагерь? - спросил Трипвайр.

- Нам лучше продолжать двигаться, сынок.

- Да, но если мы не поспим, то мы обязательно...

- Кто-нибудь действительно будет спать, зная, что там? - сказал Прицел.

- Я с сержантом и моими розовыми малышками, - сказал Зиппо. - Отоспимся после смерти. Кто знает - может быть, скоро.

- Сынок, - Одди указал пальцем на обкуренного киллера. - Я настоятельно рекомендую тебе прекратить это отношение и таблетки. Дерьмово для морали.

Зиппо разорвал фольгу вокруг тюбика с "Бенни" и засунул себе в рот еще одну.

- Мы больше не в 1967 году, - oн расстегнул ремни огнемета и бросил его. - Ты мне не начальник. И если ты не уберешь этот большой черный палец от моего лица - и я имею в виду прямо сейчас - у нас с тобой будут проблемы.

Одди скинул оружие с плеча и положил его на землю. Затем он вытащил пару "Уэбли" из-за пояса и положил их рядом с пулеметом.

- Если так будет, - сказал он, - так будет...

Слова не успели вылететь из его рта, как Зиппо завопил:

- Йаааавв! - и ударил Одди в голову круговым ударом каратэ.

Одди упал на одно колено, и Зиппо ударил его в лицо фронтальным ударом ноги и попытался нанести еще один круговой удар, но Одди поймал его за ногу и потянул вниз. Они катались по рыхлому снегу, дыхание выходило из их ртов белыми клубами, пока Одди не оказался на Зиппо, усевшись на грудь киллера и нанося удары ему в лицо. Звук плоти о плоть рикошетом отскакивал от деревьев, разносясь по холодному, одинокому пространству. Зиппо боролся под устрашающим телом Одди; тело киллера было так глубоко вдавлено в снег, что казалось, будто его похоронили.

- Достаточно, сержант, - сказал Прицел. - Ты нанесешь серьезный ущерб.

Одди уставился на Зиппо, и в этот момент ему захотелось нанести серьезный ущерб. Он хотел бить морду Зиппо, пока его костяшки не треснут и кости не вылезут наружу, бить лицо Зиппо, пока оно не станет неузнаваемым, просто изодранная каша из сырой ткани, сломанных костей и зубов. Он был в хватке чего-то животного, чего-то первобытного, чего-то, что резонировало на уровне кости. Он был не самим собой. Он чувствовал, как его кулак поднимается, пальцы сжимаются в крепкий кулак и готовы обрушиться на ошеломленного киллера.

- Господи, - услышал он голос Трипвайра, - ты его убьешь.

Я знаю, - подумал Одди. - Я знаю, и мне все равно.

Затем, словно облако, накрывающее луну, чувство рассеялось. Кулак Одди разжался. Он слез с Зиппо и протянул руку.

- Давай, - сказал он. - Поднимай свою задницу.

Левый глаз Зиппо почти заплыл. Он сплюнул кровь и взял Одди за руку.

- Ладно, босс, - сказал он когда Одди поднял его. - Ты все еще большой кахуна[127].

Одди начал отвечать, когда послышались звуки. Тихие, крадущиеся, осторожные звуки со всех сторон, приближающиеся. Звуки, похожие на звуки тысяч мелких животных - крыс, слепых кротов, - скользящих по корке замерзшего снега.

- Оружие к бою, - прошептал Одди, взваливая на плечо HK23. - У нас компания.

Внезапно шум прекратился. Мужчины стояли, выхватив оружие. Ничего.

- Подождите, - прошептал Одди. - Просто... подождите.

Из дубовой рощицы вышел костлявый человек. Его плоть была цвета выгоревших на солнце костей, а глаза под дремлющими гусеницами бровей напоминали полированный обсидиан. Он был одет в стиле, который Зиппо назвал бы "шиком гота-педика": темные брюки из габардиновой шерсти, белая шелковая рубашка, плащ из черного бархата. Плащ был распахнут, открывая жилистое тело, которое, казалось, было собрано из скрученных вешалок для одежды. Он оценивал мужчин с легкой улыбкой, рассматривая направленное на него оружие так, словно оно представляло не большую угрозу, чем детский игрушечный пистолет.

- Пожалуйста, нет необходимости в неприятностях, - oн поднял руки, как сдающийся военнопленный. Его запястья были похожи на обломки дерева, пальцы длинные и белые, ногти острые и желтые. - Могу я присесть?

Одди кивнул. Мужчина сел у костра, повернув ладони к огню. Он ухмыльнулся и вздрогнул, как будто тепло огня давало какое-то утешение. Снег под ним не таял.

- Кто ты? - cтвол Ответа не отклонился от черепа мужчины.

- Меня зовут Орлок. И, как вы могли догадаться, я вампир.

- Это все, что мне нужно было услышать, - палец Зиппо напрягся на курке огнемета...

- НЕ НАДО.

Голос был чудовищным, как раскат грома вблизи. Мужчины бросили оружие и зажали уши руками, уверенные, что у них лопнули барабанные перепонки.

- Мне жаль, - продолжил Орлок. - Если вы хотите разрешить эту ситуацию... агрессивно... вы можете сделать это через минуту. Но сначала, пожалуйста, рассмотрите мое предложение.

Быстро было достигнуто согласие, чтобы дать Орлоку высказаться.

- Спасибо, - сказал Орлок. - Я избавлю вас от истории моей расы - достаточно сказать, что некоторые из историй, которые вы слышали, правдивы, другие - ложны. Я сам не уверен во многом из этого. Мы - древняя раса, настолько старая, что никто больше не знает, как мы появились, или когда, или по каким причинам, - Орлок улыбнулся. Это было не самое приятное зрелище. - Наша жизнь, как и всякая жизнь, имеет свои преимущества и недостатки. Пока мы питаемся, нет предела нашему долголетию. Мне самому несколько столетий. Нет такой части света, где бы я не путешествовал, нет такого интригующего местного обычая, которому бы я не потакал, нет такой деревенской девственницы, с которой я бы не смог переспать. Мы сильнее любого человека, наши чувства более тонки, наши страсти более полно осознаны.

Движение в темноте. Орлок угрожающе прошипел. Движение ослабло.

- Конечно, мы должны убивать, - cтарый вампир поморщился, как будто это признание причинило ему сильную боль. - Кровь любого зверя подойдет, хотя человеческая кровь, бесспорно, лучше, - древнее существо причмокнуло губами. - Кровь молодого, энергичного тела... наркотическая. Нет ничего подобного - ни наркотиков, ни секса, ни радости от самоубийства. Это зависимость. Ужасная, чудовищная зависимость.

Ответ задал наиболее уместный вопрос:

- Если ты такой всемогущий, почему позволяешь себя посадить в тюрьму?

Орлок улыбнулся, как тот, кого постоянно забавляет любопытство низших форм жизни.

- Во всем существует иерархия. Сильные порабощают слабых, богатые эксплуатируют бедных, хитрые манипулируют глупцами. Нужно научиться принимать свое место в порядке. И со мной обращаются достаточно хорошо, чтобы компенсировать скуку и одиночество. Мне предоставляют чудесное развлечение.

Несмотря на кажущуюся искренность вампира, Одди не мог поверить, что такое корыстное, высокомерное существо добровольно вынесет заключение.

- Почему бы тебе не убить Грозевуара? - спросил он. - Убить его и сбежать.

- Грозевуар, хм? - усмехнулся Орлок. - Так оно себя теперь называет? Как по-европейски. Убить его? - голос старого существа понизился, словно он боялся, что его подслушают. - Нет. Не я. Не ты. Не какая-либо сила, живая или мертвая.

Движение снова всколыхнуло окаймляющие леса. Зиппо поклялся, что видел, как из темноты материализовалась молодая женщина со светлыми волосами, бледной кожей и черными глазами, одетая в рваную куртку-макино и покрытые льдом джинсы. Ее шея была изгрызена с левой стороны, как будто ее покусало какое-то животное. Орлок предупредительно зашипел, и она исчезла, как эфир.

- Если вы не знали, - продолжил Орлок, - мои собратья и я - одно из первых препятствий, с которыми вы столкнетесь на своем пути вокруг этого богом забытого озера. Итак, у нас есть, как бы это сказать... первый шанс? Так вот, мы не жадные, - сказал он, смешивая ложь и лукавство с ловкостью мастера-алхимика, - и не хотим ничего сверх нашей справедливой доли.

Справедливая доля? - подумал Трипвайр. - О чем, черт возьми, он говорит?

- За пределами наших границ вас ждут другие, - сказал Орлок. - Никто из них, как вы увидите, не столь утончен, как я. Они не будут спрашивать. Они просто возьмут - быстро, жадно и безжалостно. Это ваша единственная возможность обсудить свою судьбу рационально, по-джентльменски.

- Ближе к делу, - отрезал Одди.

- Хорошо. Все, о чем я прошу, это жертва. Один из вас, и только один. Вы можете сами выбрать, кто подойдет, - Орлок облизнул губы, которые напоминали пару совокупляющихся личинок. Вид напомнил голодную борзую. - Возможно, вы захотите сдать самое слабое звено, человека, у которого не хватит духу для того, что ждет впереди.

Страх взорвался, как ядерный гриб в сердце Прицела. Кто был слабее одноглазого снайпера с сердечно-сосудистой выносливостью восьмидесятилетнего астматика?

- Так вот в чем дело? - спросил Зиппо. - Передать одного из наших с ярко-красным бантом, завязанным вокруг его члена?

Его тон не позволял понять, находит ли он это предложение оскорбительным, возмутительным или приемлемым.

- Не нужно думать об этом как о смертном приговоре, - надменно сказал Орлок. - Как я уже сказал, ты увидишь и сделаешь то, чего никогда бы не испытал в противном случае. Ты будешь жить вечно. Скоро мы освободимся, снова сможем свободно бродить по земле, вернем себе свое законное место...

Ответ сказал:

- ...и единственный недостаток в том, что тебе придется жить при лунном свете и время от времени осушать какого-нибудь беднягу, а?

Даже древний вампир не был уверен, как воспринимать Ответa.

- Тебе не обязательно становиться одним из нас, - сказал он. - Мы могли бы, как ты сказал, "осушить тебя досуха", убив тебя на месте, - пожатие плечами. - В конце концов, ты не более чем еда.

Это было самое правдивое заявление, которое Орлок сделал за всю ночь.

- Еда, - cлово застряло в горле Одди, как нить хряща. Вот все, что мы для этих тварей, - подумал он. - Зачем же мы тогда торгуемся? Это так же нелепо, как владелец скотобойни, торгующийся со скотом. Если только этот ублюдок не получает извращенного удовольствия, наблюдая, как мы бросаем одного из наших на съедение волкам. - А если мы выстоим и будем сражаться?

- Тогда мы убьем вас всех, - ответил Орлок.

Разум Трипвайра подпрыгнул, как плоский камень в пруду. Неужели это так и должно было закончиться для одного из них - дипломатической капитуляцией перед каким-то подлым Белой Лугоши?[128] Это было немыслимо, как сдаться Вьетконгу без боя. Он взглянул на Прицела, увидел страх, выгравированный в каждой складке лица снайпера. Он думает, что мы собираемся его сдать, - подумал Трипвайр. Что-то поднялось в нем тогда, что-то ясное, истинное и непокорное:

Нет. Я не сдам своего друга. Я не буду играть по твоим правилам. Я умру первым.

Он мог только надеяться, что остальные разделяют его решимость.

- Это ваш выбор, - Орлок пнул огонь, взволнованный тем, что люди так долго принимали решение. - Это ваш единственный выбор. Так что выбирайте.

Одди опустился на колени рядом с вампиром. Орлок улыбнулся, ошибочно приняв его позу за позу мольбы. Одди уставился в глаза твари, похожие на шахты, и не увидел ничего, кроме голода, алчности и веселых ужимок.

- Кто это будет, юноша, - прошептал Орлок. - Кто умрет, чтобы остальные могли жить?

- Вот в чем дело, - улыбка Одди была широкой и искренней. Его рука переместилась куда-то за спину. - Грозевуар сказал, что мы не можем раздавать подарки на халяву. Вы, кровососы, должны отрабатывать свою еду, - Орлок нахмурился. Одди продолжил: - Так что, что касается твоего предложения, полагаю, я говорю за всех, если скажу... - он вытащил из штанов "Уэбли", взводя курок, когда тот совершил короткий обход вокруг его талии, и уперся им под заостренный подбородок вампира. - ...ни-за-что, блядь!

Физика, действующая при выстреле патроном .455 "Уэбли" в упор в голову человека, довольно элементарна: голова практически взрывается. Но поскольку Орлок не был человеком, эффект был немного иным, хотя и не менее драматичным.

БА-БАХ!

Пуля пробила подбородок вампира под острым углом из-за того, что Орлок отвернулся в последнюю секунду. Сила удара оторвало челюсть Орлока со звуком, похожим на рвущуюся мешковину. Она отлетела от его лица, превратившись в белую подкову из кожи и костей, и приземлилась в яме для костра. Пуля, слегка сплющенная от удара, прошла через небо и носовую полость Орлока, прежде чем выйти из его лба в облаке измельченного хряща.

Вампир перевернулся на спину, взметнув каблуками два снежных комка. Он сел. Его язык вывалился, как перекормленный плоский червь, с аккуратной дыркой посередине. Кожа свисала с его щек, как разорванные занавески. Он издал звук в глубине горла, рык боли и ярости.

Одди снова выстрелил в него. Орлок снова упал.

Ну что ж, погнали, - подумал Зиппо. - Посмотрим, кто еще на этой вечеринке. Он выпустил завиток огня, который резко осветил окаймляющую дикую местность.

- Приветствую, приветствую, вся банда здесь...

Они сидели на деревьях, как вороны, сгорбившись, выгнув спины, призрачные руки хватались за ветки, на которых они балансировали. Их кожа была белой, а глаза - темными, но в остальном внешность сильно различалась. Женщина, которую Зиппо мельком увидел ранее, сидела рядом со смуглым мужчиной, одетым в истлевшую ближневосточную одежду; тюрбан неряшливо размотался с его головы, как бинты с трупа мумии. На другом дереве серфер-чувак в шортах и ​​гавайской рубашке обнимал низкую ветку. Он был немного похож на Икинса, солдата, которому изрубили ноги в дерьмо в том туннеле около Сонг-Бе.

Зиппо описал огнеметом дугу на 180 градусов. На другой стороне поляны пара вампиров прижалась к обеим сторонам покрытого коркой ствола дерева. Казалось, они вышли из комедийного сериала 50-х годов: волосы женщины были уложены в возмутительный улей, на ней было домашнее платье в синюю клетку, фартук с оборками и пара очков в черепаховой оправе (правая линза была разбита), висевших на шее на цепочке из искусственного жемчуга. На мужчине была клетчатая рубашка, шорты из мадраса и пляжные сандалии с фартуком для барбекю с надписью: ПОЦЕЛУЙ ПОВАРEНКА, завязанным на шее и талии. Они выглядели бы нелепо, если бы не холодная мертвенность в их глазах и зияющие розовые свищевые пещеры их ртов. Там были и другие, бродяги, завсегдатаи пивных баров и стриженые военные, всего их было, наверное, десяток.

Орлок сел. Огромный кусок его черепа испарился. Его мозг, белый как сырный творог, блестел в свете костра. Добро пожаловать в мой мир, сукин сын, - подумал Прицел. Старый вампир выглядел дезориентированным. Его язык хлопал и хлопал. Его руки сжимались и разжимались в воздухе. Он издавал непристойные булькающие звуки.

Остальные вампиры удивленно таращились. Это был первый раз, когда они почувствовали слабость своего лидера. Они напали.

Но не на людей.

Они напали на Орлока.

Живя в Таиланде, Трипвайр однажды стал свидетелем безумия по поводу еды. Он арендовал рыболовное судно "Дневной Мечтатель" у острова Пхукет. В конце дня команда потрошила дневной улов на палубе, выбрасывая потроха за борт. Учуяв запах крови, приплыли акулы. В основном лимонные хвосты, а также несколько мако и тигровых акул. Они взбивали спокойные воды Андаманского моряв пену, хватая плавающие рыбьи кишки. Когда они закончились, они набросились друг на друга, более сильные и быстрые пожирали слабых и раненых. Трипвайр вспомнил это жестокое зрелище, наблюдая, как вампиры нападают на Орлока, и подумал: Я наблюдаю закон джунглей в его чистейшей форме.

Вампиры набросились на Орлока, словно звери, покоряя его своей силой и численностью. Старый вампир все еще полоскал горло. Зиппо посмотрела на него сверху вниз. Он стоял на четвереньках. Женщина-улей оседлала его спину, зажав его голову в своих руках. Она впилась зубами в его голову, в зияющую дыру, которую проделала пуля Одди. На ее губах, напоминавших рыбье брюхо, блестели сгустки мозга. Она улыбнулась. Ее очки были скошены под нелепым углом. Раздался влажный рвущийся звук, когда она оторвала клочок волос и кожи головы. Орлок взвизгнул. Улей просунулa палец в дыру в его языке, скручивая, дергая и вырывая его с корнем. Он казался маленьким в ее ладони: крошечный белый надгробный камень. Она швырнула его в дерево, где он застрял на мгновение, прежде чем упасть на землю. Это были не вампиры в понимании мужчин. Где был темный романтизм, мрачная таинственность, готическая красота? Эти существа были не более утонченными, чем стая динго.

Вампиры перевернули Орлока на спину. Одни держали его, в то время как другие срывали с него одежду. Его тело было мертвенно-бледным, конечности были похожи на щепки отбеленного дерева, плоть свисала с костей, как тесто для хлеба со стержня. Его пенис, по-детски пропорциональный, свисал между дрожащими бедрами. Трипвайр наблюдал, как симпатичная светловолосая вампирша потянулась между его ног и растянула его до мучительной тугости, прежде чем прикусить зубами. Старый вампир взвыл.

Трипвайр подошел к Одди.

- Есть святая вода?

Одди вытащил пузырек из кармана. Трипвайр протянул руки. В каждой ладони лежала фосфорная граната.

- Освяти их.

Высвободив руку, Орлок провел когтями по лицу серфингиста. Они вонзились в его левый глаз, разрезав сетчатку. Руки серфингиста взлетели к лицу, как ужаленные пламенем мотыльки. Его лопнувший глаз вытек из глазницы. Черное и тягучее желе из глаз чувака-серфера потекло по его щекам. Орлок снова полоснул, вскрыв его шею, зарывшись в рану, выдернув пищевод. Он болтался на груди серфингиста, словно непристойный галстук.

Вампир в тюрбане сжал зубами нос Орлока. Тот вырвался с ужасным треском. Тюрбан выплюнул его в снег и вернулся за добавкой.

Одди окропил гранаты святой водой. Остальные мужчины собрались в свободном боевом строю позади Трипвайра. Ответ вытащил кол из своего рюкзака, и остальные последовали его примеру.

Человек в фартуке ПОЦЕЛУЙ ПОВАРEНКА разрывал живот Орлока. Плоть древнего вампира разрывалась с тошнотворной легкостью и звуком, похожим на старые газеты. Он положил лоскуты кожи на ребра Орлока и опустил руки в грудную полость, сжимая и раздавливая, пока Орлок брыкался, как жук на булавке. Органы, которые ПОЦЕЛУЙ ПОВАРEНКА вырвал, были высушены, как увядшие кусочки фруктов. Он раздавил один в кулаке, и тот разлетелся в облаке пыли.

Святая вода замерзла вокруг гранат, покрыв их тонкой коркой льда. Трипвайр выдернул чеки, прошептал:

- Огонь в проруби, - и бросил их в толпу вампиров.

Они приземлились мягко: внимание Улья на короткое время привлекли дыры размером с кулак в снегу, прежде чем вернуться к делу. Из дыр поднялся белый паровой след, и через мгновение...

БА-БАХ!

Мгновенное сияние, за которым последовал смертоносный град свистящего металла. Мужчины прикрыли рты и носы от смертоносных фосфорных паров. Шум взрывов сменился диким и ужасным криком, звуком настолько шокирующим по своей интенсивности, что, казалось, легкие кричащего наверняка лопнут от напряжения.

Вампиры, почти все до единого, были поражены шрапнелью. Эффект был жестоким, странным и мгновенным. Густой, зеленоватый дым вырывался из каждой раны. Это было так, как будто крошечный лесоруб разжег внутри них огонь, усиленно разжигая его, пока образовавшийся дым не вырывался из любого отверстия, которое только мог найти. Дым шипел из бескровных щелей в груди, руках и ногах; дым вырывался изо ртов и - мультяшно, ужасно - из носов и ушей; дым вырывался из раны на лбу серфера с визгом парового свистка.

Вампиры кружились в безумных от боли пируэтах. Внутреннее сгорание было таким яростным, что волосы на их головах, подмышках и даже в промежностях вспыхивали, потрескивая и светясь, как кучи горящих веток. Красивая светловолосая вампирша выплюнула куски легких, черные дымящиеся сгустки разбрызгивались по снегу.

По иронии судьбы, только Орлок избежал осколков, поскольку находился внизу кучи. Удивительно, но он выстоял.

- Он не станет следующей им Мистером Вселенной, - сказал Зиппо.

Действительно, не станет: от лица Орлока остались только глаза и верхнее небо, несколько одиноких зубов и половина уха. Лоскуты кожи, которые когда-то закрывали внутреннюю часть его рта, ловили ветер, как причудливые паруса. Внутренности вываливались из дыры в его животе окаменевшими спагетти-петлями.

Он указал на мужчин. Многие из его пальцев были откусаны, что несколько испортило эффект. Он сказал:

- Глааа...

Односложный стон послужил боевым кличем.

Вампиры бросились на мужчин.

Зиппо был одиночкой. Зиппо был эгоцентричным. У Зиппо не было друзей, у него были деловые партнеры. Зиппо знал, кто он, и в целом чувствовал себя комфортно в своей шкуре. Услышав предложение Грозевуара, он втайне надеялся, что останется единственным выжившим, кто получит награду. Он не ненавидел других мужчин. Он не пытался убить их или увидеть, как их бросают. Однако, по сути, все, что они представляли, было миллионом долларов, который мог бы принадлежать ему.

Такой настрой сохранялся до того самого момента, как вампиры пришли за его бывшими членами отряда. Затем все изменилось. Внезапно ему снова стало двадцать, и он снова оказался в джунглях Вьетнама. Внезапно жизни этих людей обрели ценность, выходящую за рамки простых долларовых значков. Еще мгновение назад они ничего для него не значили; теперь он был готов пройти ради них через Aд. Это была своего рода инстинктивная реакция, которую он мог бы проявить, увидев ребенка, играющего на улице на пути несущейся машины, - непреднамеренная, почти бездумная. Это не имело ничего общего с дружбой, любовью или состраданием. Это было что-то совсем другое, и это функционировало под пониманием того, что они все были в этом вместе. Жить или умереть, они сделают это вместе.

Зиппо не мог понять его чувства на таком глубоком уровне. То, что он думал, когда он встал перед своими товарищами-наемниками, заслоняя их, готовясь принять первый удар, было элементарным в своей простоте:

Я умру за тебя.

Сейчас. Здесь. В этот момент.

- Придите и возьмите нас, - прошептал он и нажал на курок.

Вампиры бросились на стену пропитанного святой водой пламени с безрассудной самоотдачей мотыльков на зажженную свечу. Те, кто прорвался, были не более чем пылающими скелетами по ту сторону. Плоть слезала с их костей огненными кусками, рассеивая их след, как светящиеся хлебные крошки. Огонь лизнул из их глазниц и выстрелил из их ртов. Некоторые отступили в лес, чтобы зализать свои ужасные раны. Другие не испугались.

Улей, чьи волосы горели пылающим шпилем, двинулась на Трипвайра. Он отступил, сжимая в кулаке кол. Пламя собралось на плечах Улья; ее растопыренные пальцы, перепончатые огнем, напоминали пылающие перчатки. Трипвайр споткнулся о камень и упал на спину. Улей схватилa Трипвайра за шею; волдыри набухли и лопнули на его горле. Он закричал. Она наклонилась над ним, рот был горячим и некротическим...

Парень-серфер нацелился на Одди. Его пищеводный тракт болтался, как ужасный маятник, на пылающем лице виднелись очень длинные и очень белые зубы. Одди выстрелил, и его отбросило в сторону. Вампир покачивался, как пьяный в стельку, левая рука безвольно свисала, кость в локте была раздроблена.

Одди взвел курок "Уэбли" и снова выстрелил. Пуля выбила пылающий клин из плеча серфера. Он упал на колено. Он снова поднялся. Одди прицелился. Серфер нырнул, схватил Одди за колени, повалив его на землю. Горящие дреды серфера извивались, как клубок злобных змей на его голове. Его ногти пробили штаны Одди, вонзившись в мягкое мясо подколенных сухожилий. Взревев, Одди сунул "Уэбли" в рот серфингисту. Выстрел подбросил его вверх, выпрямив позвоночник. Одди увидел багровеющее ночное небо через дыру размером с софтбольный мяч в горле вампира и подумал о Дэйде...

Зиппо опустошила баллон огнемета. Он пожал плечами и вытащил "Беретты". Ответ был рядом с ним; они стояли спиной к спине.

- Чувак, - яростно сказал Зиппо, - если кто-то из этих кровососов вцепится в меня зубами, я хочу, чтобы ты уложил меня, прежде чем я начну меняться.

- Сделаю.

- Знал, что могу рассчитывать на тебя.

Тюрбан и ПОЦЕЛУЙ ПОВАРEНКА подкрались к ним. Зиппо выстрелил в Тюрбана, всадив пули ему в живот и колени, пули вылетели, оставив брызги раздробленных костей. Глушители "Кырыккале" Ответа издали щелчки. По горлу ПОЦЕЛУЯ ПОВАРEНКА расползлась цепочка дырок размером с десятицентовик.

Тюрбан схватил Зиппо. Его сила была колоссальна: Зиппо почувствовал себя в хватке гризли. Головной убор вампира развернулся пылающими спиралями вокруг его головы, обжигая запахом сырых специй. Зиппо ударил коленом в пах Тюрбана. Вампир рассмеялся, его губы растянулись в вязкие нити, и он крепче прижал Зиппо к себе. Ребра киллера хрустнули. Он направил одну "Беретту" в пах Тюрбана и сделал три быстрых выстрела...

ПОЦЕЛУЙ ПОВАРEНКА выбил "Кырыккале" из руки Ответа. Ответ поднял другой пистолет и выстрелил. Правый глаз ПОЦЕЛУЯ ПОВАРEНКА взорвался струей желтой жидкости, напоминающей мармелад. Вампир увернулся. Ответ выстрелил ему в ухо, оторвав мочку. Вампир застонал. Ответ выстрелил ему в нос. Вампир застонал, от него пахло кремом для бритья и каминным пеплом. Его выбитый глаз превратился в глубокую, черно-желтую, коническую дыру. В том месте, где только что был его нос, послышался легкий булькающий звук. Ответ даже не сбился с дыхания. Он выстрелил вампиру в щеку, и у того изо рта вылетели зубы. Вампир пошатнулся. Ответ взял свой кол и вонзил его в грудь ПОЦЕЛУЯ ПОВАРEНКА.

Тот закричал и затрясся.

Затем ПОЦЕЛУЙ ПОВАРEНКА взорвался ослепительным образом.

- Ха, - сказал Ответ.

Улей была на шее Трипвайра. Ее зубы коснулись его кожи. Я не хочу умирать, - подумал он. - С другой стороны, я не хочу жить, если это означает стать одним из них. Он сжал рукой лицо Улья, пальцы погрузились в ее пылающие черты. Он надавил сильнее, и львиная доля лица Улья оторвалась ему в руку, выскользнув между пальцами, как сыр для фондю. Челюсти Улья застучали и защелкали, словно заведенные болтливые зубы. Она попыталась что-то сказать, но не смогла, так как ее язык прирос к небу.

- Бла-грааа-лаххе, - прорыдала она. - Бла-гр...

ТССТ!

Как только вампиры начали атаковать, Прицел вставил свои серебряные пули в "Ремингтон". Его знания о сверхъестественном были отрывочными - серебро было хорошим против оборотней? Ведьм? Бугименов? - но серебро показалось ему прочным, чистым металлом, эффективным против любого создания зла. Он увидел, что Трипвайр в беде: безликий вампир сидел у него на шее, как бродяга на сэндвиче с ветчиной. Прицел сосредоточил свое дыхание и...

ТССТ!

Иначе это не описать: голова Улья разлетелась на части. Фрагменты черепной кости разлетелись во все стороны, словно стая фазанов, вспыхнувших из высокой травы. Ее безголовое тело дернулось на Трипвайре. Он оттолкнул ее и вонзил кол ей в грудь. Тот вошел по самую рукоятку с тошнотворной легкостью: словно проткнули теплую буханку хлеба. Улей забилась. Насекомые, похожие на мотыльков, вылетели из обрубка ее шеи. Она ссохлась в пепел и развеялась, оставив лишь слабый контур на снегу. Трипвайр, шатаясь, поднялся на ноги и пошел помогать Одди...

Прицел дернул затвор, чтобы вставить новый патрон. Он не видел, как она подкралась к нему сзади: миниатюрная блондинка, в рваной куртке-макино[129]. Он не чувствовал - не мог - как ее ногти рвут его парку сзади, звук выстрелов заглушал звук рвущейся ткани. Холодный ветер хлестал по его позвоночнику. Он ничего не чувствовал. Он не чувствовал, как острые как бритва ногти прорезали вертикальный разрез над его тазовой костью, глубокий, длинный и красный. Он не чувствовал, как кровь текла по его спине, собираясь в лужу на снегу.

Все, что он чувствовал, когда она засунула руку в рану, было смутное чувство давления. Никакой боли. Но он знал, что что-то было ужасно неправильно. Хотя ощущение смещения его органов было безболезненным, он остро осознавал, что если бы соответствующие нервные центры работали, он бы кричал как ублюдок.

- Что за...?

Он развернулся на шатающихся ногах. Она сидела на корточках на земле у его ног. Ее руки были переполнены... вещами.

Красными штуками. Темно-фиолетовыми штуками. Мягкими штуками, которые влажно блестели в лунном свете.

Желтая трубка тянулась между ее пальцами, погружаясь в пустоту, снова поднимаясь, чтобы соединиться с... ним. Он понял, что трубка была его кишечным трактом. Его рот открылся. Не вырвалось ни звука.

Она запихнула один из его органов - печень? почку? Господи Иисусе, они все выглядели одинаково - в свою слюнявую пасть. Она жадно сосала, как младенец. Орган менял цвет, фиолетовый на красный, розовый, персиковый, костяной, когда она высасывала из него кровь.

- О, Господи, - прошептал Прицел. - О, Господи, нет.

Ноги Прицела подогнулись. Неуместный запах - французской ванили? - на секунду заполнил его ноздри, прежде чем исчезнуть. Его глаза были жесткими и сухими, как мраморные шарики. Он не чувствовал, что умирает. Это знание, его коварная несправедливость, заставили его заплакать.

- Отдай... верни их, - тихо сказал он.

Он выстрелил красивой женщине в живот. Она наклонилась вперед, словно ее ударили. Он вытащил стреляную гильзу. Его рот был полон чего-то. Он повернулся и сплюнул мешочек черной крови в снег. Он сел и подобрал несколько своих кишок, пытаясь затолкать их обратно внутрь, но они были скользкими и продолжали выскальзывать из его пальцев. Он засунул несколько петель обратно внутрь, но затем красивая женщина поползла вперед и снова вытащила их. Равновесие безумно накренилось. Она начала сосать его кишки, как палочку фей.

- Они мои, - захныкал он. - Мне они нужны.

Она сказала:

- Мне жаль.

Она не прекратила сосать.

ВЖУХ! - это был звук, который издал кол Одди, когда он погрузился в грудь серфера. Пылающий вампир издал странный звук и начал таять. Его лицо смягчилось и стало жидким, стекая с его костей желатиновыми нитями. Его грудная клетка треснула, как люк бомбового отсека, выплеснув теплые кишки на колени Одди. Затем сами кости расплавились, обвисли, как переваренная лапша, прежде чем превратиться в густую белую пасту, которая потекла по рукам Одди. Все произошло очень быстро. Одди встал. Его парка и штаны пропитались тяжестью расплавленного вампира.

Лицо Зиппо побагровело от гидростатического давления. Кровь хлынула из его ноздрей, ушей и уголков глаз, когда Тюрбан крепко сжал его. Вампир что-то бормотал на иностранном диалекте, его дыхание воняло гниющим мясом. Он оторвал полоску кожи от горла Зиппо и слизнул хлынувшую кровь. Зиппо отхаркнул кровавую слизь в лицо Тюрбану. Тот сжал сильнее. Кости треснули. Тело Зиппо изогнулось, как туго натянутый лук.

- Иди на хер! - сказал он сквозь стиснутые зубы. - Иди на хеeeр!

Ответ возник позади Тюрбана, описав колом жесткую дугу на уровне глаз, и вонзил три дюйма канадского клена в ухо Тюрбана. Барабанная перепонка твари лопнула от резкой декомпрессии, словно воздушный шарик, лопнувший под водой - ХЛОП! Вампир ахнул. Его хватка на Зиппо ослабла. Ответ выдернул кол. С кончика капали студенистые струйки мозга и тканей.

Зиппо поднес "Беретты" к щели, которая теперь отделяла тело Тюрбана от его собственного. Он установил стволы по обе стороны от челюсти Тюрбана и выпустил две пули. Пули прорезали череп вампира в форме буквы "Х", взорвавшись из его горящей макушки в вихре пепла. Зиппо вонзил стволы глубже в раны, глубже в лицо Тюрбана, вращая, стреляя, вращая, стреляя. Пули вылетали из головы твари во все стороны, дульная вспышка освещала заднюю часть его глаз, как японские фонарики.

Ответ вонзил кол в спину Тюрбана. Вампир отпустил Зиппо, который упал на землю, его сильно стошнило. Тюрбан пошатнулся, сжимая кол. Затем он сдался и взорвался, как воздушный шар, полный лазаньи.

Прицел упал на колени.

- Пожалуйста... Они мне нужны...

Винтовка выскользнула из его пальцев. Даже несмотря на отсутствие подбородка, он был поражен красотой женщины: гладкая кожа, тонкий нос, глаза черные, как бархат на витрине с драгоценностями. Небольшой шрам над верхней губой. Ее рот, подбородок и щеки были испачканы маслянисто-красным. Как она здесь оказалась? - задавался вопросом снайпер. Невезение, плохая карма, обстоятельства, не зависящие от него? Он не мог ненавидеть эту женщину. Он чувствовал, что когда-то она была нежным человеком, сострадательной женщиной, которой не нравилось то, во что она превратилась. Волосы Прицела были зачесаны назад, его протез потрескался и покрылся льдом. Слезы катились по его щекам, чтобы замерзнуть на нижней стороне подбородка крошечными прозрачными шариками.

- Пожалуйста...

Она коснулась его лица, проведя пальцем по шву, где плоть встречалась с латексом. Кончики ее пальцев оставили на его лице серп крови.

- Как это случилось? - спросила она застенчиво, как ребенок.

Она провела кончиком пальца по его губам, окрашивая их в кроваво-красный цвет.

Он прошептал:

- Я тебя не чувствую.

Она прошептала:

- Я тебя тоже не чувствую.

Кишки Прицела были маленьким красным шариком, свернувшимся между его ног. Они больше не были частью его. Ничего из этого не было. Ничего из этого на самом деле не происходило. Это все было каким-то фильмом, который он когда-то видел.

Она положила его голову между своих маленьких холодных грудей. Края его зрения темнели. Она расстегнула зажимы, крепящие протез к его лицу.

- Мне жаль, - сказала она. - Я ничего не могу с собой поделать.

- Пожалуйста... - услышал Прицел свой голос.

- Такая голодная...

Ее зубы впились в мягкую плоть мозга. Прицел поднес руку к ее лицу, отчаянно желая почувствовать что-то, хоть что-нибудь. Он коснулся ее щеки, носа, мягкой впадины глазницы.

- Пожалуйста...

Ее зубы сдвинулись внутри его головы, глубоко погрузившись в серое вещество.

И тут это произошло.

Пальцы Прицела были... холодными. Он посмотрел на свою руку и согнул пальцы. Он чувствовал снег - чувствовал каждую отдельную снежинку - на своей коже. Он провел большим пальцем по указательному. Он чувствовал каждый гребень и впадину, чувствовал мельчайшее давление, чудесное трение плоти о плоть.

Впервые за двадцать лет Прицел мог чувствовать.

Ощущения расцвели в нем, раскрываясь, как лепестки какого-то великолепного цветка. Ощущения проникли в каждый уголок его тела, пробуждая давно дремавшие нервные центры. Прицел задавался вопросом, почувствовал бы то же самое неандерталец, оттаивающий из ледника.

Ее кожа в его руке, холодная, как сланец. Пальцы ног, теплые и потные в ботинках. Лед на затылке, покалывающий короткие волосы там.

Затем...

Зияющая, свежая рана на спине. Ее зубы в его голове, в его мозгу, ужасное давление всасывания.

Боль, ее восхитительная интенсивность, потрясла Прицела до основания его души.

Массивная черная рука легла на лицо симпатичной вампиршы, откинув ее голову назад. Прицел наблюдал, как Одди прижал ее к земле, уперся коленом в ее грудину и вонзил кол в ее грудь. Он скрутил его внутри нее. Ее тело сморщилось и развеялось, как горящий лист. Прицел захлебнулся кровью. Боль пронзила его тело полным блицкригом.

- Успокойся, сынок, - сказал Одди.

Он подпер голову скомканным свитером.

- Я могу... - Прицел выплюнул комок красного. - Я чувствую, сержант.

- Все будет хорошо, солдат. Хорошо, как вишневое вино.

Трипвайр присоединился к Одди. Он побледнел.

- Господи. Он не выживет.

На этот раз Одди промолчал.

Трипвайр опустился на колени рядом с Прицелом.

- Хочешь морфина? Один укол облегчит боль. Два - и ты онемеешь. Три - и ты легко поплывешь. Хочешь?

Прицел покачал головой.

- Впервые за двадцать лет, Трип, я чувствую, - eго черепная дыра наполнилась кровью. - Чувствую...

Зиппо и Ответ осмотрели.

- О, Боже, - сказал Зиппо, схватившись за ребра. - Нам нужно что-то для него сделать.

- Я умираю, - сказал Прицел.

Одди сказал:

- Все будет хорошо, сынок.

Это был инстинктивный ответ, и все это знали.

- Не пори чушь, сержант, - сказал Прицел. Он сплел свою руку с рукой Трипвайра. Это было так приятно, так тепло. Затем его лицо потемнело от страха. - Это просто...

- Что? - спросил его Трипвайр.

- Я не хочу закончить как они...

- Я обещаю, этого не произойдет, - Зиппо отцепил пару гранат от патронташа Трипвайра. - Разожми руки, если сможешь.

Прицел согласился, как ребенок. Зиппо положил по гранате в каждую ладонь, сомкнув пальцы Прицела вокруг зажимов.

- Я не это имел в виду, - сказал он. - О том, что ты выглядишь, как дважды отбитое дерьмо. Это говорили "Бенни".

- Я знаю, Зип, - веки Прицела дрогнули. - Все... все в порядке.

Мужчины быстро собрались. Им нужно было продолжать двигаться. Одди опустился на колени рядом с Прицелом и выдернул чеки из каждой гранаты.

- Если бы я мог вызвать для тебя медицинскую эвакуацию, я бы это сделал. Я бы вызвал этот чертов "Хьюи", погрузил тебя на него, посмотрел бы, как он увезет тебя в безопасное место.

- В-вс-все в порядке, сержант...

- Ты держись так долго, как cможешь, сынок. Когда станет слишком холодно или начнет слишком больно, просто отпусти.

- Я чу-чувствую свои н-ноги, сержант, - Прицел пошевелил пальцами ног в доказательство этого заявления. Кровь в его вскрытых мозгах была покрыта тонким слоем льда. - Так приятно, понимаешь? Просто чувствую.

Одди поцеловал свою ладонь и прижал ее ко лбу Прицела. Тот закрыл глаз и слушал, как их шаги хрустят по снегу, удаляясь, становясь все дальше и дальше.

Вскоре он остался один.

Или... не совсем.

- Вперед, вперед!

Мужчины прорывались сквозь подлесок, как обезумевшие носороги. Они бежали без оглядки. Они бежали так, словно простое расстояние могло каким-то образом стереть все, что они видели и делали. Они бежали, чтобы победить Дьявола.

Они делали то, что солдаты делают лучше всего.

Бежали от прошлого.

- Вперед, вперед, вперед!

Если бы они посмотрели вниз, то увидели бы кусты, растущие у их ног. Если бы кто-то из них обладал знанием трав, они могли бы опознать кусты по их пурпурным, пушистым листьям:

Волчий аконит[130].

Они никак не могли увидеть существо, сидящее на дереве высоко над ними. Маленькое, низкорослое существо, которое наблюдало за их продвижением с интересом и удовольствием.

Наблюдало одним большим красным глазом.

- Вперед, вперед, вперед!

Нил Пэрис, который позже станет известен как "Прицел", отправился во Вьетнам в возрасте девятнадцати лет. Он оставил девушку, как и большинство военнослужащих. Ее звали Мария, и они любили друг друга с глубиной и широтой, которая волновала и ужасала их обоих.

Он возил ее на Кони-Айленд на хот-доги и березовое пиво в заведение "Нэйтанc". Он помнил, как океанский ветер развевал ее волосы, развевал их вокруг головы, застревал во рту, между губами. Он придумывал всевозможные предлоги, чтобы прикоснуться к ней. Находясь рядом с ней, он делал суровую правду мира терпимой, даже несуществующей; когда он обнимал ее, он верил, пусть и ненадолго, что нет таких вещей, как ненависть, жестокость или боль. А когда она целовала его, он знал, что больше никогда не захочет целовать кого-то другого.

Она сказала, что будет ждать. Она отправляла письма. В одно из них она вложила морскую ракушку. Молодой солдат, затаившийся в доте около Куой Нон, лизнул ее, почувствовав вкус морской воды. Хотя его разум пытался этому сопротивляться, он не мог не задаться вопросом, кто мог быть с ней, когда она ее подобрала. Он пробил дыру в оболочке и носил ее на полоске сыромятной кожи на шее.

Ночами в джунглях, в такой абсолютной черноте, что она стала живым существом, он мечтал о воссоединении с ней. Она ждала на автобусной станции, волосы были связаны желтой лентой. Он сходил с "Грейхаунда" и шел к ней, брал ее голову в руки, целовал ее маленький сладкий рот. Ее руки скользили вокруг его талии, затем поднимались, чтобы обвить его шею. Он прикладывался губами к ее уху и говорил - эти точные слова, отрепетированные за три командировки отчаянной тоски: "Расскажи мне что угодно. Расскажи мне все. Я пересек океан и сушу, чтобы быть с тобой. Помоги мне забыть. Помоги мне вспомнить".

А потом травма. Внезапно все эти мечты показались глупыми. Мария не захочет видеть его сейчас, когда у него оторвана половина лица. Он попытался представить их вместе, но обнаружил, что не может: его лицо превратилось в черное пятно, на которое она отказывалась смотреть. Он знал, что она скажет: Я все еще люблю тебя, но..." и он легко отпустил бы ее, потому что, возможно, сам поступил бы так же, если бы ситуация была обратной.

Она продолжала отправлять письма. Они пересылались ему в учреждение в Колдуотере. Он читал их вслух Юджину, пока тот обводил щели в своей комнате сиропом. Письма, полные любви, сострадания и бесконечной надежды. Но они были адресованы человеку, которого больше не существовало. Он писал в ответ длинные и пытливые письма на желтом писчем листе, во многих из которых отсутствовали запятые и точки - яростный поток эмоций. Он надписывал конверты, ставил на них штампы... и сжигал их.

Лучше бы она думала, что он нашел кого-то другого.

Лучше бы она думала, что он неверен. Лучше бы она думала, что он мертв.

Помоги мне забыть. Помоги мне вспомнить.

Теперь, когда он лежал, умирая, его мысли обратились к Марии. В этой тишине он задавался вопросом: где она? Как она? Нашла ли она любовь, которую так заслуживала? Простила ли она его? Он думал о том, как ветер подхватывал ее волосы, как ее пальцы обводили его тело в темноте, его ребра, линии судьбы на его ладони...

Боль накатывала и отступала, накатывала и отступала, большими волнами. Он ехал на них, как корабль в шторме. Луна изгибалась над кленами, освещая землю, закаляя звезды. Гранаты в его руках казались невесомыми, стеклянными шарами.

Просто отпусти.

Нет. Пока нет. Такая прекрасная ночь.

Движение на дальней стороне поляны. Что-то шатаясь встало. Кем бы оно ни было, оно выглядело ужасно: голое и белое, большая часть лица снесена или съедена, кишки висели свободным шаром над чисто выпотрошенным пахом.

- Глааа... - сказало оно.

- Сам ты глааа, - прохрипел Прицел.

Оно продвигалось с мучительной медлительностью. Его кишки подпрыгивали и шлепали.

Просто отпусти.

Пока нет.

Оно упало к ногам Прицела. Его руки - одна из них без пальцев - ласкали бока Прицела, словно экзотическое мясо. Оно издало громкий щелкающий звук глубоко в горле, как трещотка монахини. Его глаза, единственная невредимая часть его лица, горели бессмысленным голодом.

- Ты голоден? - спросил Прицел.

- Глааа...

Оно потянулось к лицу Прицела и окунуло палец в лужу крови. Оно засунуло палец в мокрую красную дыру на своей шее.

- Это грязная привычка.

Его взгляд опустился.

- Глааа...

Палец снова жадно опустился. Прицел уставился в небо. Так чудесно, звезды на своей орбите.

- Я хочу забыть, - прошептал он.

- Глааа... - сказалo онo, как и ожидалось.

ПРОСТО... ОТПУСТИ....

Да. Хорошо.

На мгновение его охватила паника, так как его руки отказались разжиматься. Затем соответствующие нервные центры получили соответствующие сообщения, и его пальцы медленно разжались. Гранатные обоймы крутились перед его глазом по вращающейся траектории. Это было одно из самых странно красивых явлений, которые он когда-либо видел. Вращающийся металл. Снова и снова, и снова, и снова. Прекрасно.

Прицел улыбнулся и сказал:

- Позволь мне избавить тебя от этого.

Онo медленно осознавалo.

- Глааа...?

Затем онo увиделo гранаты. Его глаза расширились от страха.

Ветерок на моем лице, - думал Прицел, - кажется таким приятным. Ощущение, будто...

БУ-У-УМ!

Отголоски взрывающихся гранат поднялись над верхушками деревьев, разносясь на многие мили.

Зона боевых действий D, Южный Вьетнам

15 июля 1967, 21:02

- Сядь. Поговорим.

Огонь распространился. Пылающие языки лизнули нависающие пальмы, поджигая их. Пламя развернулось по пологу джунглей, как горящий бензин по спокойным водам. Огромная черная птица вылетела из горящей пальмы, крылья и хвостовые перья были одеты огнем. Она поднялась в ночное небо, как феникс, прежде чем впасть в крутой штопор, рухнув в ливне пылающего оперения, увядая и извиваясь, умирая.

Ответ сидел менее чем в пяти футах от существа. Его горящая плоть излучала приятное тепло. Мухи слетели на обрубок шеи Слэша.

- Кто ты? - спросил он.

- Кем ты меня считаешь?

- Каким-то монстром.

Длинный язык существа вытянулся и лизнул его оставшийся глаз, как геккон.

- Монстр? Возможно. Меня уже так называли. Но я не считаю себя таковым, - горестная улыбка. - С другой стороны, я полагаю, что ни один монстр не считает себя таковым.

- Если не монстр, то что?

Выражение досады пробежало по его морде.

- Я не совсем уверен. Видишь ли, у меня нет родителей - или, если так, я никогда их не встречал. Меня не воспитывали так, как вас, не учили приемлемым моделям поведения, не показывали мою роль в этом мире. Конечно, я родился еще до того, как появились даже самые зачаточные общества, в то время, когда Америка была не более чем лесными массивами и пустыней.

Ответ скрестил ноги и поставил локти на колени, положив голову на сжатые кулаки. Его поза напоминала позу маленького ребенка, который увлеченно слушает, пока его отец рассказывает сказку.

- Тем не менее, - продолжило существо, - я пришел к некоторому пониманию того, кто я есть, и моего места в мире.

- И что это?

- Я - Война, - ответило оно. - Или, может быть, правильнее сказать, Хаос. Анархия. Раздор. Я - живое воплощение, высшее олицетворение этих идей, - над ревом огня раздался крик. Существо вздрогнуло от восторга. - Где бы ни был гнев, или раздор, или страдание... меня неумолимо тянет к таким местам, как свинцовые опилки к магниту.

Образы мелькали в голове Ответa, как в замедленной съемке в стиле "Никлеодеона"[131]: неандертальцы, сражающиеся зубами, ногтями и тупыми камнями; Чингисхан и монголы прокладывают кровавый путь по всему Востоку, оставляя детей без отцов и изувеченных женщин на своем пути; Нерон, безумно играющий на минарете, пока Рим горел под ним; евреи с мертвыми глазами, которых ведут в газовые камеры в Дрездена, Освенцима и Треблинки; солдаты, сражающиеся и умирающие на чужбине за дело, которое они никогда не поймут до конца. Изображения имели одну общую черту: на заднем плане или на периферии, окутанная тенями, наблюдающая фигура, свидетельствующая и побуждающая человечество к еще большим злодеяниям.

- Почему? - спросил Ответ. - Почему ты существуешь?

Хаос сместился. От туши исходил запах свиного шашлыка, неприятный, учитывая обстановку.

- У каждого живого существа есть причина для существования, будь то обеспечение красоты мира, или создание великих вещей, или возможность заглянуть за границы того, что есть, чтобы увидеть то, что могло бы быть. Но самая важная роль, которую может сыграть любой из нас, - это поддержание равновесия.

- Равновесия?

Хаос кивнул.

- Природа равновесия имеет первостепенное значение. Когда рождается младенец, старик должен умереть. Всякий раз, когда в дерево ударяет молния, в его тени должен вырасти саженец. Любой акт доброты должен быть уравновешен актом злобы. Любовь уравновешивается ненавистью. Счастье нейтрализуется отчаянием. Порядок уравновешивается... мной.

- Тогда ты - монстр, - сказал Ответ, - потому что Хаос - это зло.

Хаос издал сдавленный булькающий звук, который в какой-то альтернативной вселенной мог бы сойти за веселье.

- Это я слышу от вида, ответственного за такие страдания и кровопролитие, которые я мог бы только желать учинить. Когда ты проживешь столько же, сколько я, ты начинаешь понимать, что в этом мире очень мало действительно хорошего или плохого. Это вопрос оттенков, степеней. Если я злой - и да, я такой - то просто потому, что зло - это моя природа. Но мое зло необходимо.

- Почему?

Хаос улыбнулся тонким и почти незаметным движением своих светящихся губ.

- Что-то однажды сказало мне, давным-давно и в другом мире, что самая правдивая из всех историй в этой вселенной - та, в которой происходит что-то ужасное, чему нет объяснения. Есть только одна существенная истина, и она такова: вещи случаются, потому что они случаются. Плохие вещи. Иногда хорошие вещи. Все вещи. Без рифмы или причины, - хижина рухнула в ливне кружащихся искр. - И что такого злого в хаосе, вообще? Разве он не представляет собой абсолютную свободу воли, полное расширение прав и возможностей, абсолютный самоопределение? И что такого злого в войне? Да, она выявляет худшее в людях - но она также выявляет лучшее. Товарищество, безрассудное самопожертвование, героизм высшего порядка: война вызывает такие действия.

Сквозь листву слева от них доносились голоса. Ответ услышал, как Трипвайр сказал:

- Черт, сержант, у него, блядь, половины головы нет...

- Так скажи мне, - сказал Хаос, - если я действительно являюсь самым верным образом социального поведения, формой, к которой человечество естественным образом стремится, освободившись от оков упорядоченного общества... разве я не Истина?

- Истина в Хаосе, - прошептал Ответ.

Разве это не имело смысла?

Хаос шагнул вперед. Его глаз был блестящим, красным и огромным, безжалостным глазом хищной птицы. Ответ впервые на своей памяти ощутил чувство родства с другим живым существом. Хаос протянул руку и коснулся его лица. Текстура его пальцев была гладкой, как полированный фарфор. Он взял Ответа за подбородок и поднял его взгляд, сцепившись со своим.

- Ты собираешься убить меня?

- Нет, - сказал Хаос. Выражение его морды говорило о том, что убить его было бы святотатством. Все равно, что убить сына или наследника. - Ты будешь жить. Ты и остальные. Они будут жить, потому что они созданы для борьбы, и их жизни будут отдаваться эхом хаоса этой ночи и этой войны до конца их жизни, - oн нежно погладил Ответа по щеке. - Для тебя, возможно, существует более высокая цель. Пока нет; ты слишком молод. Но когда-нибудь... возможно.

- Когда? - Ответ был на грани слез. - Когда?

- Этого я не могу сказать. Ни в чем нельзя быть уверенным, - Хаос пожал пылающими плечами. - Que sera, sera[132].

Хаос повернулся и ушел. Хотя он был ранен, его мириады конечностей все еще двигались идеально синхронно, как шестеренки в точных часах.

- Не уходи, - сказал Ответ. Слезы блестели в его глазах. - Пожалуйста... останься.

Хаос исчез в огненных джунглях. Пламя выпрыгнуло, чтобы поприветствовать его, и Хаос широко раскинул руки, чтобы принять его. Затем он исчез.

Ответ встал. Он думал о преследовании, о броске в огонь, о том, чтобы догнать Хаоса, или умереть в попытке. Его жизнь, какая бы тонкая система ценностей ни была у него раньше, устарела. Долг, доблесть, жертвенность: такие идеалы теперь казались тривиальными.

Что будет, то будет...

Он повернулся и пошел в противоположном направлении, следуя голосам членов своего отряда...

- Что за хрень, сынок? - сказал Одди. - Где Ответ?

- Здесь, сержант, - сказал Ответ, растворяясь в листве.

Прицел лежал на земле с окровавленным одеялом, обернутым вокруг его головы. Зиппо бросил на него взгляд, который говорил: где, черт возьми, ты был, пока творилось это дерьмо?

- Точка эвакуации в одном километре отсюда, - сказал Одди. - Ответ, разведывай обстановку впереди. Трип и я тащим Прицела. Зиппо, ты - замыкающий.

Они мчались по тропе, как будто за ними гнались сами дьяволы. Пять пар глаз осматривали темные джунгли: четыре со страхом, одна с надеждой.

- Вперед, вперед!

В поле зрения появилась посадочная площадка. Их ждал "Хьюи". "Like A Rolling Stone" Дилана вырывалось из динамиков кабины с такой силой, что от нее вибрировали зубы. Они подняли Прицела на ячеистый алюминиевый пол вертолета, прежде чем запрыгнуть внутрь.

- Твою мать, - Трипвайр задрожал всем телом, прижимаясь к Одди. - Что это было?

- Не знаю, сынок, - ответил Одди сквозь стиснутые зубы. - Молю Бога, чтобы оно сдохло.

Стрелком у двери был тот самый парень, который ехал с дробовиком во время высадки. Он спросил:

- Где остальные двое?

Одди покачал головой.

- Оx, - сказал парень.

"Хьюи" пролетел прямо над деревней, которая теперь представляла собой лишь пылающий скальп в темноте. Одди наклонился в кабину.

- Передай запрос, - сказал он пилоту. - Я хочу, чтобы на эту деревню и прилегающую к ней территорию был сброшен напалм. Обеспечь мне как можно более широкий охват.

Пилот сказал:

- Эта деревня весело горит сама по себе.

- Не говори мне, что делать, сынок. У меня нет терпения.

Пилот щелкнул переключателем ком-линка на своей гарнитуре.

- Командир группы А-303 запрашивает "шрамовую полосу"[133] по координатам пятнадцать-двадцать-два-девять.

- Принято, - пришел ответ.

- В чем проблема, сержант? - спросил пилот. - Кому-то из них удалось скрыться?

- Меры предосторожности.

- Чертовски смертоносная мера предосторожности.

Через несколько минут стая F-4 "Фантомов"[134] пролетела над "Хьюи". Взрывной свист распыленного напалма был слышен на многие мили вокруг.

Пожалуйста, Боже, - подумал Одди. - Пусть на этом все закончится.

A-303 "Блэкджек" был расформирован после миссии. Одди и Зиппо вернулись в Штаты, вскоре за ними последовал Прицел. Трипвайр отправился в Таиланд.

Ответ остался.

У него не было причин возвращаться: ни семьи, ни девушки, о которой Прицел всегда болтал, ни работы на фабрике. Но была причина остаться - он знал, на глубинном уровне, что Хаос все еще где-то там.

Ожидал. Наблюдал.

Он попал в группу Зеленых Беретов, работающих в Ночной разведке. Зеленые были ужасными ублюдками, большинство из них помешаны на джунглях. Ответ отлично вписался.

Они работали в ночном патруле. Ответ наносил камуфляж - зеленая полоса, черная полоса, зеленая полоса, черная полоса - пока его тело не окрасилось в цвет джунглей. Он скользил сквозь тьму, как вода, как масло, беззвучно, без центра. Ответ стал джунглями. Он затерялся в этой стране и, таким образом, нашел себя. Свою Правду. Он перестал носить оружие, за исключением своего "K-Bar". Ему больше не нужно было оружие. Он стал частью местности, неотличимой от деревьев, грязи и воды.

Ночью в джунглях он чувствовал себя настолько близким к своему телу, насколько это было возможно для человека: его кровь текла, его волосы, его кожа, его сердце колотилось в ритме земли. Он чувствовал корни под своими босыми ногами и желал, чтобы они проросли в него, закрепив его на месте, связав его с землей. Иногда, в темноте, он впадал в своего рода состояние мечтательности. Ему снились мертвые тела, акры за акрами, сложенные друг на друга, как расколотые бревна. Ему снились безрукие, безногие, безголовые трупы, поля маленьких тряпичных кукол, разорванных на части, жидкие, наполненные струящейся краснотой, вытекающей и уходящей. Ему снились раздутые крысы, которые носились по грудам трупов, словно муравьи, снующие в свои холмы и обратно. Вьетнам - его кровопролитие, безумие и хаос - стал им. Он перешел на другую сторону. Он был частью земли. Он стал тенями и кошмаром. Он носил ожерелье из человеческих языков.

Он наблюдал и искал.

Он ждал, когда его найдут.

Северо-Западные территории

8 декабря 1987, 1:20 после полуночи

Однажды, во время стажировки в Санкт-Петербурге после работы в банке на Среднем Западе, Одди занялся подводным плаванием с аквалангом. Его поразило, что это времяпрепровождение имеет много общего с его командировками во Вьетнам.

Мужчины не созданы для того, чтобы дышать под водой.

Мужчины не созданы для того, чтобы идти на войну.

Он впервые погружается под воду, его сердце бешено колотится под гидрокостюмом, он делает первый вдох, полный сжатого воздуха... так неестественно. Опускаться на дно океана, вглядываться в илистую воду, гадая, какие существа могут появиться из нее... неестественно. Азот поступает в кровь, расцветает в каждом желудочке... неестественно. Но через некоторое время ты привыкаешь к неестественности ситуации. Даже начинаешь получать от этого удовольствие.

Те же правила действовали во Вьетнаме. В первый раз он пробирался через рисовые поля с поднятой над головой винтовкой М-16... неестественно. В первый раз он положил мины M-14 под кучу мокрых листьев и бросил "Твинки" рядом с ними... неестественно. В первый раз он убил человека, взорвав дыру в затылке его потрясенной желтой головы... так неестественно. Но к тому времени он уже достаточно глубоко погрузился в волны и вступил в то бездонное царство, где не было ни добра, ни зла, только мрачное выживание.

В обоих случаях опасностей предостаточно. Дайверы, которые проводят слишком много времени на большой глубине, страдают асептическим некрозом костей из-за многолетнего скопления пузырьков остаточного азота в костном мозге, отчего кости становятся хрупкими, как пчелиные соты. Солдаты, которые проводят слишком много времени в зоне боевых действий, страдают от контузии и ночной потливости; их разум становится хрупким, как соты, или, что еще хуже, твердым, как обсидиан. Но это цена, которую приходится платить тем, кто живет и дышит в этих чуждых глубинах, где обитают дикие твари.

Теперь, когда он бежал сквозь ночь, Одди был поражен тем, насколько естественной ощущалась ситуация: тяжесть пистолета в его руках, кровь и боль, пульсирующие в икрах и бедрах, адреналин, вскипающий в его сердце. Он был в центре безумия. Там, где обитают дикие твари. И он принадлежал этому месту.

Как долго я бегу? - задавался он вопросом. Казалось, вечность. Его ноги горели, как будто вены были наполнены карболовой кислотой. Ответ мелькнул на тропе впереди него, "Зиг Зауэр" подметал окаймляющие кусты. Зиппо и Трипвайр замыкали шествие. Перед ними простиралась земля, бесконечная, темная и угрожающая.

- Подожди.

Ответ остановился и повернулся. Его пистолет постучал по ноге с раздражением человека, опаздывающего на важную встречу. Зиппо и Трипвайр догнали их.

- В чем проблема? - спросили Зиппо.

Одди вытащил карту. Ответ зажег сигнальную ракету.

- Мы бежим, как безголовые цыплята, - сказал Одди. - Мои ориентиры сбиты, - oн указал на запад. - Озеро там. Если мы срежем этот залив, мы сэкономим полдня.

Далекий взрыв раздался над верхушками деревьев. Трипвайр склонил голову, понимая, что означает этот звук. И затем их было четверо, - подумал Ответ.

- Мы спускаемся к озеру, - сказал Одди через мгновение, - надеваем снегоступы и мчимся по льду. Сколько у нас патронов?

- Огнемет сдох, - Зиппо говорил как мальчик, щенка которого переехали. - У меня пять магазинов для пистолетов.

Трипвайр проверил свой рюкзак.

- Еще один магазин, плюс то, что осталось в том, что я использую, - oн потрогал патронташи, скрещенные на груди. - Все еще достаточно взрывчатки, чтобы проделать дыру в мире.

Одди спросил:

- Ответ?

- Пара сотен патронов.

- И у меня два ремня для "H&K", - Одди устало улыбнулся. - После этого, полагаю, мы будем использовать голые руки.

Зиппо прислонился к дереву, покрытому хрупким мхом и замерзшими белыми цветами. Медленно, как пьяный, съезжающий по стене переулка, он съехал по стволу, ударившись о землю со стоном.

- Зип? - подошел Трипвайр. - Ты в порядке?

- Мои чертовы ребра, - сказал он. - Думаю, я сломал парочку.

Трипвайр расстегнул куртку киллера. Под его тепловым жилетом левая часть груди Зиппо была бугристой, как будто под кожу вставили осколки битого стекла. Киллер пошевелился. Внутри его груди что-то скрежетало, кость о кость, кость об орган. Его торс был словно набит кнопками.

- Да, - сказал Трипвайр. - Похоже, три ребра, может больше. А еще вывихнутое плечо.

- Ты знаешь, что делать, - сказал ему Одди.

Трипвайр взломал комплект M-5. Он загрузил Зиппо стрептомицином от боли и пенициллином, чтобы остановить инфекцию.

- Я мог бы дать тебе морфин, Зиппо, но ты слетишь с катушек.

Киллер покачал головой, поморщился и сказал:

- Никакого морфина.

Трипвайр снял с Зиппо терможилет и прислонил его левое плечо к дереву. Вывихнутая ключица Зиппо прижалась к коже, и шишка стала похожа на золотой шар.

- Я вправлю ее обратно, - сказал Трипвайр. - Будет чертовски больно.

- Давай.

Приказав Одди крепко держать правое плечо Зиппо, Трипвайр зашел за дерево и схватил Зиппо за левое плечо с противоположной стороны.

- Раз... два... три!

Сильно дернув за плечо, Трипвайр вправил плечевую кость Зиппо обратно в гнездо. Она вернулась на место с резким щелчком. Зиппо закричал. Трипвайр обернул грудь и плечо киллера бинтами, прежде чем помочь ему надеть жилет и парку.

- С тобой все будет в порядке? - спросил Одди.

- Ты веди, сержант, - сказал Зиппо, - а я последую за тобой.

- Тогда погнали.

Они срезали крутой спуск, ведущий к берегу озера. Большой Медведь тянулся на мили, покрытый белым снежным покрывалом. Деревья на дальнем берегу были похожи на булавочные уколы. Мужчины натянули снегоступы и двинулись в путь. К снегоступам пришлось привыкать: чтобы компенсировать их ширину, мужчинам пришлось принять неловкую кривоножную походку. Их дыхание вырывалось большими белыми перьями. Прошло больше двенадцати часов с тех пор, как они в последний раз отдыхали.

Трипвайр остановился рядом с Одди. Он вытряхнул из пачки две сигареты "Лаки", зажег их и передал одну Одди.

- Абсурд, не правда ли?

- Что именно, сынок?

- Мы. Все это. Жизнь. Вселенная, - Трипвайр выдохнул дым через ноздри, улыбаясь.

- Хм, - сказал Одди. - Да. Абсурд.

- Но разве ты не чувствуешь себя немного как... не знаю, как будто это так...

- Правильно?

- Точно, - сказал Трипвайр, хлопнув в ладоши. - Я чувствую себя здесь, как дома. Я имею в виду, без вопросов, я напуган до чертиков - но это не плохо. Как будто я здесь, и это было то, что я должен был сделать. И это неправильно, я знаю - Господи, Прицела больше нет - но я ничего не могу с собой поделать, - oн отвернулся, стыдясь признания. - Понимаешь?

- Конечно, я понимаю, сынок. Подумай о том, что свело нас вместе в первую очередь - о том, что мы умеем разрушать вещи. Армия увидела это раньше, чем мы увидели это в себе. Мы родились для этого, рождены, чтобы сражаться и убивать... и, в какой-то степени, чтобы наслаждаться этим, - oн сделал длинную затяжку "Лаки", вдыхая так глубоко, что ее уголек вспыхнул, как неоновая вывеска. - Если бы война не нашла нас, мы бы нашли войну. И если не Вьетнам, то какой-нибудь другой конфликт.

Трипвайр задумчиво пыхтел, сигаретный дым вился вокруг его наманикюренных ногтей. Он сделал их неделю назад в "Восточной ЛА эстетике", подрезал и подпилил, отполировал кутикулы. Теперь под ними виднелись частички лица вампира.

- Какое-то дерьмовое право рождения, не так ли? Как будто нас воспитывали, воспитывали с колыбели, чтобы мы были такими, какие мы есть, - oн посмотрел на свои руки, отстраненно, как будто они не были частью его. - И разве не странно, как мы все появились? Никто из нас не был женат, у нас нет семей, все мы нуждались, по той или иной причине, в принятии предложения Грозевуара.

Одди лизнул большой и указательный пальцы и погасил кончик сигареты между ними.

- Ты думаешь, это судьба, сынок, предназначение?

- Я не это имел в виду. Просто, я думаю, это может быть...

- Я думаю, это судьба. Нет никакого другого способа объяснить это.

Через мгновение Трипвайр сказал:

- Да. Я тоже так думаю, - в его голосе была мрачность, и его плечи поникли под тяжестью неизбежного. - Большинство из нас умрет, прежде чем это закончится, не так ли?

- Я не знаю, сынок.

Где-то на дальнем берегу озера раздался сильный шум. Мужчины повернули головы. Вдалеке, над замерзшей поверхностью озера, послышался треск ломающегося дерева. Не прутьев. Даже не веток. Деревьев. Их ломали низко, у основания, двухфутовые стволы разлетались вдребезги, как стебли одуванчиков.

- Господи Боже... - прошептал Трипвайр.

Массивная фигура двигалась по лесу, окаймляющему озеро. Вырисовывающаяся на фоне вечных сумерек, огромная фигура возвышалась над деревьями. Ее руки, которые могли быть покрыты или не быть покрыты спутанным мехом, свободно качались по бокам. Ее ноги, каждая из которых была в два раза больше стабилизирующей опоры на морской нефтяной вышке, покрывали двести ярдов[135] за один шаг. Птицы собирались в свободном ореоле над ее головой; ее рука время от времени поднималась, чтобы взволнованно смахнуть их. Хотя было трудно сказать, Одди показалось, что он видел существ размером с человека, цепляющихся за спину, бока и грудь массивного зверя. Они карабкались по его плечам, или карабкались на бугры его позвоночника, или просто цеплялись изо всех сил, где только можно было найти опору. Зиппо вытянул шею вверх, пытаясь разглядеть голову существа. Он увидел две красные ямки, каждая размером с бассейн, там, где у существа должны были быть глаза. Его запах разнесся по озеру: древесный сок, дым, падаль. Мужчины стояли неподвижно, желая стать невидимыми, пока фигура не скрылась из виду.

- Именно в этот момент мы остались без камеры, - наконец сказал Зиппо. - В "Рипли"[136] заплатили бы большие деньги за такой снимок.

Они шли еще час, прежде чем прерваться на перекус. Переносная плита была потеряна во время их побега от вампиров, поэтому они разорвали пакеты с сушеной едой и съели содержимое голыми руками. Обезвоженные осколки говядины резали им рты, твердые как камень зерна кукурузы разбивались между зубами, как ломти челюстей, пороховой слиток застрял на их языках. Зиппо открыл четыре банки фруктового салата и передал их остальным. Мужчины ели жадно, молча, руки и рот были измазаны сладким сиропом.

- Сержант, - сказал Трипвайр, когда они закончили. - Только прикажи мне, я подниму свою задницу и буду бить копытом, пока не рухну замертво. Но я действительно не прочь немного отдохнуть.

Одди краем глаза взглянул на Зиппо. Он был бледным и кашлял кровью во время еды.

- Ладно. У нас тут хорошая видимость - никто не подкрадется к нам незаметно. Отдохнем.

Ответ достал из рюкзака четыре сигнальные ракеты. Он щелкнул ими и расставил их вокруг лагеря. Трипвайр собрал пустые банки из-под фруктового салата.

- Давай мне свои рыболовные снасти, - сказал он.

Трипвайр взял банки и леску и пошел туда, где были установлены сигнальные ракеты. Он вырыл ямку в снегу, в которую положил банку. Он отцепил четыре гранаты и привязал леску к штырям. Затем он поместил гранаты в банки и раскручивал леску, пока не вернулся к остальным.

- Маленькая мина-ловушка, - сказал он. - Мы видим, что что-то приближается, я дергаю леску, выдергиваю штырь и... - он поднес кулак ко рту, издал хлопок и разжал руку. - ...бум!

- Хорошая идея, - сказал Ответ. - Но разве взрывы не расколют лед?

Трипвайр нахмурился.

- Об этом я не думал.

Одди сказал:

- Ну, мы все умеем плавать.

Они растянулись на снегу. Одди был несколько встревожен, обнаружив, что не чувствует своих ног: пальцы ног были похожи на деревянные набалдашники, стучащие по внутренней стороне его ботинок. Обморожение или просто плохое кровообращение? К черту. Если он выберется отсюда живым, то отрубит их и заменит на протезы из цельного золота. Голдфут[137], - подумал он. - Новый противник Джеймса Бонда.

- Итак, - сказал он, - на что вы, ребята, потратите свои деньги?

Трипвайр улыбнулся. Это была вариация игры, в которую играли все салаги, летчики и штурмовики во Вьетнаме. Игра называлась "Что вы собираетесь делать, когда вернетесь домой?" Для некоторых солдат все дело было в еде: они собирались съесть мусорное ведро, полное картофеля фри, дождевую бочку, полную мягкопанцирных крабов, стейк на косточке размером с крышку люка. Для других страстью была "киска": они собирались трахать доморощенный кустарник, пока их "джимми" не выбросят белый флаг.

Для Одди это была музыка. Он просто хотел включить Hi-Fi, немного Чабби Чекера[138]или "Can’t Stop Lovin’ You" Рэя Чарльза, надеть наушники и уплыть под музыку. Для Трипвайра это были фильмы: сидеть в балконном кинотеатре "Аладдин" с ванной горячего попкорна с маслом, закинув ноги на перила балкона и смотреть какой-нибудь старый фильм - может быть, "Мальтийский сокол"[139], Богарт в роли Сэма Спейда[140] - на экране. И, если повезет, может быть, найдется какая-нибудь милая молодая штучка, которую можно обнять. Рай. Цель игры была в самой простоте: она давала надежду. А во Вьетнаме надежда была самой ценной валютой - иногда ее было достаточно, чтобы выжить. Не всегда. Но иногда.

- Как тебе такое, сержант? - сказал Трипвайр. - Я беру эти деньги и делаю порно, чтобы покончить со всем порно. Мы говорим о звездном составе - Сека[141], Мэрилин Чемберс[142], Эмбер Линн[143], Энни Спринкл[144], Линда Лавлейс[145], целая плеяда "звезд", - Трипвайр хрустнул костяшками пальцев о подбородок, разминаясь. - Вот расклад: год 2020. Мир опустошен ядерным разрушением. Единственные выжившие - группа супергорячих моделей, которые построили неприступное убежище от радиоактивных осадков...

- Какого хрена супермодели строят убежища от радиоактивных осадков? - сказал Зиппо.

- Ты смотришь фильм, спустив штаны до щиколоток, теребя свой конец, и тебе не насрать на логику? - парировал Трипвайр. - Прошло пять лет с Армагеддона. Цыпочки доели последнюю банку "SPAM"[146], они без тампонов, возбужденные, как плодовые мушки. Они годами отлизывали друг другу и изголодались по херу. И вот, стук в дверь...

- Та пицца, которую они заказали пять лет назад? - сказал Одди.

- Лучше. Взвод морских пехотинцев ищет выживших. Но радиоактивные осадки изменили их тела самым интересным образом: их члены стали огромными.

- Как им повезло, - сказал Ответ.

Зиппо сказал:

- Если это то, что делает радиационное отравление, я начну ошиваться вокруг ядерных полигонов.

Трипвайр сказал:

- Мы говорим о членах длиной в фут[147], толстых, как консервные банки...

- Да, ладно, - сказал Зиппо. - Ни у кого нет такого большого шланга.

- Ты шутишь? - сказал Трипвайр. - Пару недель назад в мой кабинет зашел пацан. Лицо как гребаный медвежий капкан, ужасный случай прыщей и маленькие зубки, как у монголоидов, но потом он снял штаны и... - Трипвайр развел руки на ошеломляющее расстояние, - ...до колена. Я имею в виду, у меня нет пизды, но я испугался.

- О, - сказал Зиппо.

Его рука опустилась на пах и неловко сжала его.

- Итак, - продолжил Трипвайр, - солдаты говорят им, что Земля непригодна для жизни. Девчонки говорят, что никаких проблем, потому что они построили космический корабль, способный развивать скорость света...

- Убежище от радиоактивных осадков и космический корабль, - сказал Одди. - Это просто супермодели...

- Можно было подумать, что они потратили свое время на изобретение более эффективных методов рвоты, - сказал Зиппо, - или на совершенствование искусства ходьбы и жевания жвачки одновременно.

- Я тебя игнорирую, - сказал Трипвайр. - Итак, они запрыгивают в свой космический шаттл, который со вкусом украшен, с множеством шезлонгов, подушек и воздушных шаров...

- Ну конечно, - сказал Ответ.

- Как может быть иначе? - сказал Одди.

- Кристиан Диор съест твое сердце, - сказал Зиппо.

- ...и, как у единственных оставшихся людей, их долг - размножаться...

- Это тяжелая работа, но кто-то должен ее делать, - сказал Одди.

- Трахаться в невесомости? Повсюду будут плавать жидкости! - воскликнул Зиппо.

- ...и это намек на гигантскую оргию. Я говорю о постоянном, продолжительном трахе. Во все отверстия. Сменяющиеся партнеры. Море толкающихся, стонущих частей тела. "Калигула" - мелкий писюрван, по сравнению с этим фильмом!

- Как ты назовешь сей опус? - спросил Одди.

Трипвайр задумался.

- Как насчет "Межгалактических космических шлюх"? Или, может, "2020: Космическая оргия"?

- Трудный выбор. Оба названия такие классные, - хрипло сказал Зиппо.

- Да пошло оно все на хер, - Трипвайр поднял руки. - Вы, шутники, не поймете, что такое класс, даже если с вас спустят штаны и вы кончите. Какие у тебя планы, Зиппо, есть какие-нибудь?

- Шлюхи, - сказал Зиппо. - Шлюхи и кексы, на миллион баксов.

- Ну, сынок, - сказал Одди, смеясь. - В итоге у тебя будет куча толстозадых шлюх, я ду...

Из темного леса раздался дикий вой. Через несколько мгновений на него ответил другой, на этот раз из другого места. Звук эхом разнесся по заливу, отчего волосы у них на загривках встали дыбом.

- Не думаю, что это был обычный лесной волк, - сказал Трипвайр.

- Не думаю, - сказал Одди. - Давайте вернемся на пригорок. Зиппо, как ты себя чувствуешь?

- Как мешок раздавленных задниц.

- Может, нам стоит затаиться здесь, - Ответ взмахнул рукой, чтобы охватить широкий, плоский ландшафт. - Как ты сказал, ничто не может подкрасться к нам незаметно. Если уж нам придется сражаться, то лучше на своих условиях.

- Ты прав, - сказал Одди. - И у меня такое чувство, что мы все равно окружены.

Раздался еще один вой, долгий, содрогающийся и одинокий звук, который разнесся по холодному ночному воздуху. Кровь людей застыла. Они знали этот звук. Он был в их крови, этот звук, эхо издалека и давным-давно, когда весь мир был лесом и джунглями, и первобытный человек в ужасе бежал от преследующей стаи. Он разнесся по бесплодной перспективе, неизменный на протяжении веков, наполненный надвигающейся угрозой охоты.

Зиппо достал серебряную пулю из кармана. Он покатал гладкий цилиндр между пальцами. Один выстрел. Он вытащил магазин "Ламы" и вставил серебряную пулю.

- Не клади ее сверху, - сказал Одди. - Не знаю, как ты, но мой первый выстрел чаще всего самый дикий. Я не концентрируюсь до четвертого или пятого. Плюс, обычные пули не сильно влияют на эти штуки - они пролетят насквозь, чтобы дать тебе чистый выстрел в упор.

Для Зиппо это имело смысл. Он вытащил четыре пули, вставил серебряную и перезарядил остальные. Остальные сделали то же самое. Одди повернул барабан "Уэбли" и защелкнул его одним движением запястья, осматривая темную местность. То, что он увидел, было тревожным: местами снег, казалось, двигался. Он не оставался неподвижным, и каждый раз, когда он перефокусировал взгляд, он смещался, холмы становились хребтами, снова становясь плоской землей. Движение было скрытным и крадущимся: оно обладало узором и связью, выходящими за пределы способности Одди понимать.

Только одно было несомненно.

Оно приближалось...

Отрывок из "Не кричи: "Волки!" Фарли Моуэт[148] (1963):

Я уже несколько месяцев живу среди волков арктической тундры. Они видят, что я не представляю никакой угрозы, и стали воспринимать мое присутствие как нечто само собой разумеющееся. Осень переходит в зиму, и их внешний вид адаптируется к сезону. Их шкуры, ранее серо-стальные, изменились на кремово-белые. Я подозреваю, что это естественный камуфляж, помогающий им преследовать кочевые стада карибу. Это, конечно, эффективно: в сумерках их почти невозможно заметить. Они едины с землей, призрачные фантомы, которые живут только ради охоты, ради убийства...

- ...заметил что-то здесь, - Ответ указал в противоположном направлении. - Неясно, но... что-то.

- Здесь тоже что-то, - Трипвайр.

- То же самое, - Зиппо.

Одди уставился в небо. Он знал, что полная луна уже взошла, но скрылась за грядой черных хлопковых облаков. Он пожелал, чтобы облачный покров рассеялся; ему нужен был лунный свет.

- Осторожнее с минами-ловушками, сынок, - прошептал он.

Трипвайр опустился на колени близко к земле. Он обмотал лески вокруг указательного и среднего пальцев каждой руки, обе из которых дрожали. Спокойно, чувак, - сказал он себе. - Держи свое дерьмо под контролем.

Кислотный ожог предвкушения тлел в руках Одди, его руках, его пальце, сжатом вокруг курка "H&K 23". Он прищурился. Там было что-то. Странные движения, странные формы. Казалось, весь пейзаж пристально смотрит на него - это было ощущение наблюдения - и его глаза следили за формами, скользящими сквозь белизну. Каждый раз, когда он пригвоздил одну, каждый раз, когда чужеродные контуры начинали сливаться в какой-то узнаваемый силуэт, он снова таял в тенях.

- Немножко мандражирую, сержант, - сказал Трипвайр.

- Не теряй голову. Удача сопутствует храбрым.

В конечном итоге их выдали глаза: пятнышки красного щелевидного света, светящиеся, как хорошо разожженные угли. Их яркость была такой, что они оставляли затяжные инверсионные следы везде, где двигались, как бенгальские огни, которые держат взволнованные дети в ночь Четвертого июля.

- Я нацелился, - сказал Одди, кивнув на место, возможно, в десяти футах от одной из сигнальных ракет Ответа.

Он выстрелил из "Хеклер&Кох". Пули проложили путь по снегу, пули пробивались сквозь лед, потоки воды хлынули из отверстий.

Он ни во что не попал.

Где-то рядом раздался рык. Зиппо откинул голову назад, наполовину убежденный, что слюнявая челюсть находится в дюйме от его шеи. Ничего не было. Запах понесся по нетронутому пространству туда, где они сгорбились: запах лихорадочного голода, настойчивый, как смерть.

Зиппо выстрелил, подняв облачко снега. Какой смысл в чистой линии прицеливания, - подумал он, - если ты не можешь видеть, во что, блядь, стреляешь? Впервые после Вьетнама Зиппо испугался: это тошнотворно знакомое ощущение, будто огненные муравьи ползают по его горлу...

- Вот! - сказал Ответ. Его палец указал на мерцающую фигуру возле одной из ловушек. Он крикнул Трипвайру: - Давай!

Трипвайр резко дернул рукой вверх, словно бодибилдер, выполняющий упражнение на бицепс. Леска натянулась на льду сейсмической волной кристаллизованного снега, а затем ослабла, когда чека гранаты вырвалась. Зажим издал глухой металлический звук, рикошетя от внутренностей банки.

Одди не мог сказать, что было громче: взрыв гранаты или разбивание поверхности озера. Звуки были разными - сотрясающий грохот фугаса против оглушительного треска льда, ломающегося по глубоким линиям разломов, - но одинаково оглушительные. Замерзшая поверхность задрожала, и прозрачный лед под ногами Зиппо покрылся паутиной, а затем стал молочно-мутным и непрозрачным. Осколки льда размером с кулак посыпались вниз, и волна воды хлынула через их ботинки. Когда кордит рассеялся, они увидели дыру с зазубренными краями размером с микроавтобус "VW". Вокруг дыры висели куски мяса, облепленные белым мехом.

Есть! - свирепо подумал Трипвайр. - Один есть, бл...

Завывая от ярости и боли, он бросился в атаку. Хотя взрыв оторвал ему заднюю правую ногу, он все еще двигался с леденящей душу скоростью. Его оставшиеся конечности, опоясанные толстыми канатными мышцами, сгибались с изящной животной силой. Его уши были прижаты к голове в форме пули, а глаза светились отвратительным зловещим красным. Морда была черной как уголь, зубы длинные и острые как кинжалы из слоновой кости. Между ними длинными липкими струйками пробегала слюна. Мужчины увидели все это за долю секунды, которая потребовалась, чтобы преодолеть разделяющие их двадцать футов.

И вот он оказался среди них.

Одди развернулся с низко закинутым "H&K 23". Оборотень ударил лапой. Острые как бритва когти глубоко врезались в тыльную сторону руки Одди, чуть ниже костяшек пальцев, рассекая плоть и разрывая нервы. Кровь брызнула из раны, покрывая его лицо. Пулемет пронесся по льду и оказался вне досягаемости.

Лапа оборотня рванулась к Трипвайру в убийственном взмахе вверх. В эту долю секунды его воспаленный разум увидел разбитые часы на запястье с крошечным логотипом "TIMEX", написанным оранжевым цветом.

Берегись! - его разум неистовствовал, а затем лапа с тяжелыми когтями прорезала шрам в его подмышке, проходя через место, где плечо переходит в руку. По свежей ране пронеслась боль, когда Трипвайр развернулся от силы удара. В этот момент его рука взметнулась вверх... леска описала дугу по льду... послышался слабый щелчок отцепляющейся чеки...

БУМ! - и лед под ними безумно наклонился. Осколки льда брызнули, как разбитые зубы. Теперь слева от первой зияла еще одна дыра, с трехфутовым ледяным мостом, разделяющим их. Куски льда и слякоть посыпались вниз; острый клин ударил Ответа в плечо, и его правая рука мгновенно онемела. Запах мокрого пороха смешался с запахом мокрой псины.

Из новообразованного отверстия в парке Трипвайра хлынула струя крови, а в его голове что-то взрывалось с приглушенными хлопками, словно подводный фейерверк. Он тяжело шлепнулся на задницу, и лед под ним треснул. Ему казалось, что он сидит на сахарной корке, которая может растаять или рассыпаться в любой момент. Затем над ним навис оборотень, его челюсти были залиты кровью, клыки напоминали заостренные крючья, и все остальное было забыто. Он подавил желание обнажить горло, как побитая дворняжка.

Боевой ботинок опустился на руку Трипвайра. Сдерживая крик, тот вытянул шею, чтобы увидеть, что ботинок принадлежит Зиппо, и что пистолет Зиппо был вытащен и направлен на... него.

Голова оборотня врезалась ему в грудь, и одновременно с этим залаял пистолет Зиппо. Пуля прошла сквозь череп оборотня и вышла из нижней части подбородка, вонзившись в лед между расставленными ногами Трипвайра. Оборотень дернулся, как будто его ужалили, но его челюсти продолжали скрежетать. Губы Зиппо быстро двигались. Он отсчитывал пули, пока простреливал магазин.

- РаздватричетыреПЯТЬ!

Серебряная пуля вылетела из цилиндра и пробила аккуратное отверстие чуть выше левой брови оборотня. Он встал на дыбы с шокированным воем. На нижней стороне его челюсти зияла кратер. Клочья ткани свисали и качались из его челюстей - передняя часть парки Трипвайра выглядела так, будто ее протолкнули через молотилку для пшеницы.

Затем произошло самое удивительное: серебристые усики начали расходиться от раны. Они раскрылись по лицу оборотня, вошли в его рот, морду и лисьи уши, прежде чем помчаться наружу по его конечностям. Это сопровождалось резким звенящим звуком, который Зиппо связал с быстро замерзающей водой. Через несколько мгновений существо было заключено в сеть серебряных нитей. Его передние лапы были подняты над головой, зубы оскалены, сгорблены в преддверии атаки. Зиппо выстрелил в него, и существо взорвалось, как теннисный мяч, погруженный в жидкий азот и брошенный в кирпичную стену.

- Извини, - сказал Зиппо, убирая ботинок с руки Трипвайра. - Не хотел, чтобы взорвалась еще одна граната.

- Ничего.

- Укусили?

Трипвайр посмотрел на свою грудь. Он покачал головой.

- Тебе чертовски повезло...

- Сюда! - заорал Ответ.

Из темноты на полной скорости выскочили две обтекаемые фигуры. Трипвайр увидел, что они находятся примерно в тридцати футах от мины-ловушки. Он не был уверен, что лед выдержит еще один взрыв. Но какой у него был выбор? Не обращая внимания на жгучую боль в плече, он провел рукой по шее, словно перерезая горло, чтобы вытащить еще одну чеку.

Граната взорвалась как раз в тот момент, когда оборотни достигли ее, сила взрыва подбросила их высоко в воздух. Ответ удержался, когда ледяная чаша закачалась под ним. Отслеживая летящих оборотней, их белые тела резко выделялись на фоне пурпурно-черного неба, он выбрал цель, поднял пистолет и начал стрелять. Пятая пуля пронзила грудину ликантропа, и из раны мгновенно вырвались серебряные щупальца. Он извернулся в воздухе, царапая свое тело, движение замедлялось по мере того, как нити разворачивались. Затем неподвижное тело ринулось вниз на него. Ответ упал на лед и прогнулся внутрь под его весом, и ледяная вода пузырилась сквозь волосяные трещины, чтобы намочить его волосы. Он выстрелил в падающую массу, которая взорвалась, как оконное стекло. Осколки мгновенно замороженного оборотня врезались в его лицо и руки, как лезвия бритвы.

Зиппо выстрелил четыре раза во второго оборотня, прежде чем тот попал ему прямо в грудь. Воздух вырвался из него кровавым порывом, когда его сбили с ног. Его череп ударился о лед, и он выронил оружие. Сила удара отбросила его по скользкой ледяной пластине. Голова оборотня была наклонена под смертельным углом хищника, и все, что мог сделать Зиппо, - это удержать его челюсти от своего горла. Он поднял большой палец и вонзил его в левый глаз оборотня. Сетчатка лопнула, как шарик для ванны, а большой палец врезался в костяшку. Челюсти волка щелкнули от боли и ярости, оторвав Зиппо три пальца.

Ледяная чаша наклонилась. Ледяная вода хлынула через воротник Зиппо и по его спине. Одди наблюдал, как они скользят мимо. Он не мог выстрелить, не задев Зиппо.

Они боролись еще мгновение, неуверенно приземлившись на краю льда, прежде чем рухнуть назад в замерзающее озеро.

Холод ударил Зиппо, как сжатый кулак. Он был почти парализующим, и на мгновение его сердце остановилось. Они снова и снова падали в темную воду. Его руки зацепились за грубые спутанные волосы на голове оборотня, и он чувствовал тяжелую кость его черепа под ними. Вода с привкусом оружейной стали хлынула ему в рот и нос, проникая в уши тонкими струйками. Он извивался и боролся с оборотнем, сопоставляя его звериную свирепость со своей собственной волей к выживанию. Его ноги брыкались, когда его ботинки и штаны становились тяжелыми от воды. Его легкие горели от нехватки воздуха. Его голова стукнулась обо что-то твердое, и он понятия не имел, ударился ли он о ледяной шельф наверху или о каменистое дно озера внизу.

Лапы оборотня царапали его ноги, и внезапно вода стала немного теплее от его крови, а его тело немного холоднее от ее потери. Кто-то бросил в воду сигнальную ракету, и зеленоватый свет распространился по мягкой орбите наверху. Поверхность воды мерцала. Зиппо потянулся вверх. Обрубки его откушенных пальцев оставили мутный красный след. Кровь текла по его венам, как холодная грязь. Оборотень отчаянно размахивал лапами, пытаясь освободиться. Ни за что, псина, - мрачно подумал Зиппо. - Ни за что я не пойду ко дну один.

Над ними в воду вошла фигура, плывя вниз мощными ударами. Мозг Зиппо, лишенный кислорода, отключался. Он почувствовал, как что-то толстое и мускулистое проплыло мимо его лица. Голова оборотня дернулась назад.

Вода задрожала. Короткая вспышка света - дульная вспышка - осветила изуродованную морду оборотня, а позади, с его огромной рукой, обхватившей его шею, плыл Одди. Он нажал на курок "Уэбли", и еще одна пуля пронзила голову оборотня, вылетев в красном тумане, улетев в темную воду. Лапы существа продолжали царапать Зиппо, глубоко вгрызаясь в его плоть, разрывая мышцы и сухожилия.

Одди вставил серебряную пулю в патронник и засунул ствол под подбородок оборотня. Сплющенная пуля отделила большую часть его черепа, и из раны потянулись серебряные нити. Мгновения - часы? дни? - спустя Зиппо почувствовал, что его конечности отламываются, как плавучие деревяшки. Затем рука Одди схватила его за воротник и потащила наверх.

Они вместе вынырнули из воды. Одди подтащил Зиппо к кромке льда, и пар поднимался от их тел дымящимися вихрями. Зиппо втянул в легкие воздух, а затем, словно парень из студенческого братства, который слишком много выпил, слишком быстро изверг на лед поток крови и желчи.

- Помоги ему, - сказал Одди Ответу.

Ответ лег на лед, закрепился, как мог, и протянул Зиппо руку.

- Полегче, - сказал он. - Полегче.

Рука Зиппо была как холодный сланец. Ответ вытащил его из воды и перевернул на спину. Его бедра были содраны до бедренных костей. Кровь растеклась красной лужей под ним. Его лицо было бледным от шока, а зубы неудержимо стучали.

Ответ достал шприц с морфином из аптечки.

- Хочешь? - спросил он у Зиппо.

- Д-д-да.

Он воткнул шприц в грудь Зиппо и нажал на поршень.

- Е-е-ещ-еще.

Ответ сделал, как его просили.

- Е-еее-ещщ-еще.

- Это убьет тебя, - сказал Ответ. Он не имел личной заинтересованности в решении. - Еще?

Зиппо кивнул... затем медленно покачал головой.

- H-нет.

К этому времени Одди выбрался на лед. Он остановился только для того, чтобы снять парку и ботинки, прежде чем нырнуть за Зиппо. Теперь он скинул промокший свитер и натянул парку. Ноги, которые, как он теперь был уверен, были обморожены, он засунул обратно в ботинки. Он поднял "Уэбли" и взвел курок. Тот замерз и застыл. Он швырнул его в воду.

- У нас еще один, - сказал Трипвайр.

Он с усталым отчаянием указал на место сразу за последней ловушкой.

- Пригнись, - сказал Одди. - И взорви его.

Трипвайр отдернул руку назад движением, которым можно было бы подчинить собаку на поводке. Последняя ловушка сработала. Зияющая трещина разорвала лед по всей длине, и большая пластина откололась. Когда дым рассеялся, люди остались на плавающем полумесяце, окруженном глубокой черной водой. Единственной точкой спасения был узкий ледяной мост, который каким-то образом выдержал взрывы.

Их рюкзаки и запасная одежда промокли. Сухие пакеты с едой плавали на воде, квадратики фольги покачивались на небольших волнах. Каждый из них был ранен. Каждый из них был в крови. Зиппо беспомощно срыгнул. Кровь текла по его зубам.

- Смотрите, - сказал Трипвайр.

Одинокий оборотень сгорбился на льду, граничащем с водой на дальней стороне. Меньше остальных, но изящнее, как баллистическая торпеда. Он присел на тощие задние лапы и посмотрел на людей злобными красными глазами. Казалось, он был доволен тем, что сидел и ждал.

Они собрались вокруг Зиппо. Кровь лениво текла из его ног, а его передние зубы были выбиты. Его волосы прилипли ко льду неровным черным веером. Трипвайр засунул два пальца в рот и вычерпал лужицу крови, боясь что тот захлебнется ею.

- Я-я-я, б-бля-блядь, в-вс-все, сержант.

- Лежи спокойно, сынок.

Одди почувствовал пульс. Есть, но очень слабый. Он спросил Трипвайра:

- Как рука?

Трипвайр осторожно раздвинул прореху на своей парке. Что-то блеснуло белым на фоне мокрой красноты. У него возникло смутное подозрение, что это кость.

- Глубоко, но чисто.

- Ты теряешь кровь?

- Немного.

- Мой п-по-пояс, - сказал Зиппо. – Ж-жж-жгут.

Трипвайр спросил:

- Ты уверен?

- К-к-какого хрена? M-мне это н-не нужно?

Одди осторожно снял ремень с Зиппо, накинул его на плечо Трипвайра и затянул так туго, как только смог. Он посмотрел на Ответа.

- Kак насчет тебя?

Лицо Ответа было покрыто длинными неглубокими царапинами, некоторые из них были опасно близко к глазам. Из ран вялыми ручейками текла кровь, стекая по изгибу его лба и собираясь на верхней губе.

- Со мной все будет в порядке.

Одди провел краткий самоанализ: левая рука бесполезна, тыльная сторона ее искромсана, сухожилия выглядят как истрепанная красная пряжа. Большинство пальцев на ногах и, возможно, ступни придется ампутировать, если он вернется домой. Единственный способ выжить - продолжать двигаться. Но это означало...

- В-валите, - Зиппо схватил Трипвайра за руку и сжал. Его хватка была слабой, как у старика или младенца. - В-валите нахрен отсюда!

- Мы можем его поднять, - сказал Трипвайр. - Понесем его?

- Он - собачий корм, - сказал Ответ. - Он это знает, и мы это знаем.

- Закрой свой черный рот, сынок.

Ответ отвернулся.

- О-о-он прав. Я-я в-все.

Они все знали, что это правда. Но такие вещи просто не говорят. Только не товарищу по оружию.

- Дай ему остаток морфина, - сказал Одди.

Трипвайр откупорил последние два шприца и свернул их в ладонь Зиппо. Он поместил большой палец Зиппо на поршни.

- Просто воткни и нажми, - прошептал он.

Одинокий оборотень сидел, облизываясь. Ответ спросил:

- Что будем делать с этим?

- Видите еще? - спросил Одди.

- Нет.

- Он собирается напасть?

- Не на нас и не сейчас", - сказал Ответ. - Он ждет.

- Чего?

- Чтобы мы ушли. Тогда он заберет его.

Трипвайр вытащил обойму "ДеЛайлы" и вытащил все пули, кроме одной. Он вставил серебряную пулю сверху и защелкнул обойму.

- Вот, - он вложил пистолет в свободную руку Зиппо, - один выстрел для этой твари и еще один... для чего угодно.

- Ч-чего угодно, а? - сказал Зиппо. Трипвайр вычерпал еще больше крови изо рта. Она была холодной, как желе. - В-возьми мои п-пистолеты.

Трипвайр забрал "Лламы", пока Одди присел рядом с Зиппо. Глаза киллера были почти закрыты, а вода из озера замерзла вокруг его ушей, носа и губ. Одди подышал в свою ладонь и прижал ее ко лбу Зиппо.

- Чувствуешь это, сынок?

- Н-нет-нет.

Одди снова подышал, на этот раз глубже, и снова приложил ладонь. Внезапно стало очень важно, внезапно стало критически важно, чтобы Зиппо почувствовал это тепло.

- Б-б-бля, у-у-удивительно, ра-ра-ра-ра-разве нет? - губы Зиппо слиплись от крови. Одди смочил большой палец и вытер их. - В-вам-вам-п-пиры и обо-обо-оборотни... и... и... и...

- Последние из охотников на крупную дичь, - тихо сказал Одди. - Это мы.

Зиппо улыбнулся, слегка приподняв уголки рта.

- Это н-н-не так уж и плохо, сержант, - oн думал о Кадзухито Каванами, боссе якудза, которого он убил. Думал о том, как Каванами кивнул, отпил свой напиток и принял смерть с тихим достоинством. - Х-хо-хо-холодно, н-н-но-но о-о-о-хорошо...

- Адскую жизнь мы выбрали для себя, сынок. Адскую жизнь.

- Н-н-у-у н-не хотел б-бы, чтобы б-было п-по другому.

Одди в последний раз прижал ладонь ко лбу Зиппо. Плоть киллера была холодной, резиновой.

- Нам пора идти, сынок. Я бы отдал все, чтобы увидеть, как все пойдет по-другому.

Глаза Зиппо открылись полностью. Одди был поражен их пронзительной синевой, и в этот момент он выглядел почти как ребенок.

- По-по-д-другому и... и... б-быть н-не м-могло.

Затем его глаза снова затуманились и закрылись. Его грудь поднялась и опустилась мелкими волнами.

Мужчины собрали все, что могли. Лед тревожно треснул под их ногами. Одди поднял "H&K 23". Его спина закричала о пощаде, и он выронил его. У него все еще был один "Уэбли" и пятнадцать патронов. Этого должно было хватить.

Трипвайр остановился рядом с Зиппо. Кровь окаймляла тело киллера, словно меловой контур вокруг трупа. Его веки трепетали.

- Помни, - сказал он, - просто воткни и нажми. Все просто.

Зиппо пробормотал что-то неразборчивое.

Ледяной мост выглядел примерно таким же узким, как гимнастическое бревно, хотя, если быть точнее, шириной с городской тротуар. Лед был испещрен волосяными трещинами. Невозможно было сказать, какой вес он мог выдержать.

- Надевайте снегоступы, - сказал Одди. - Распределите вес.

Трипвайр и Ответ сделали, как посоветовали, хотя ни один из них не был в восторге от перспективы плыть с ними.

- Джек, будь ловким, Джек, будь быстрым", - прошептал Трипвайр и отправился в путь.

Лед треснул. Лед застонал. Но лед выдержал. Трипвайр переправился, затем Ответ, затем Одди. Оборотень не двинулся с места. Зачем сражаться, когда терпение несомненно принесет легкую добычу, - думал он.

На западе снова начинался лес. Темные фигуры двигались среди высоких сосен, наблюдая, выжидая.

- Погнали.

Шшшшш...

Дэниел Коулс, который заслужил прозвище "Зиппо", не мог сказать, исходил ли звук из тусклого и исчезающего мира вокруг него или был внутренним эхом в темнеющих коридорах его собственного разума.

Шшшшш...

Чтобы открыть глаза, потребовалось колоссальное усилие. Над ним небо было блаженного, приглушенного фиолетового цвета - самого красивого фиолетового цвета, который он когда-либо видел. Великолепно, - попытался он сказать, но не смог произнести ни слова. Он сглотнул кровь и закашлялся, не отрывая глаз от неба. Звезды ярко сияли. Хотя он ничего не знал об астрономии, их порядок имел для него какой-то элементарный смысл.

Шшшшш...

Боль отозвалась на далеком уровне, словно звон соборного колокола за много кварталов. Он уставился на свое тело. Свидетельством его блаженного состояния ума было то, что это зрелище не потревожило его: плоть содрана, а застывшие лохмотья ткани отслаивались от ужасных ран, словно мертвая береста со ствола дерева. Его ноги, согнутые под неловкими углами, напоминали сигары, которые кто-то раздавил в кармане.

- Шшшшш...

Что-то двигалось в его волосах. Рука. Рядом с ним сидела женщина, гладившая его по волосам. Она была, без сомнения, самой красивой женщиной, которую когда-либо видел Дэниел. Ее кожа была цвета жженой карамели и светилась в сумерках. Она была обнажена, но не казалась ни замерзшей, ни смущенной. Ее груди были маленькими, а ребра видны. Казалось, что она не ела довольно давно. Но ее тело, его худоба, веревки мышц, тянущиеся под гладкой коричневой кожей, реализовывали какую-то существенную симметрию.

- Ты очень сильно ранен.

Ее голос был густым, как сливки и мед.

- Д-да-да.

Она спросила его имя.

- Дэниел, - повторила она, - такое красивое имя.

Ее волосы и брови были шокирующе белыми. И если ее лицо было немного длинноватым, а угол ее челюсти немного лисьим, Зиппо не замечал и не заботился об этом. Ее глаза, хотя и слишком близко посаженные, сверкали цветами, которых он никогда не видел и которым не мог дать названия.

- Боюсь, ты скоро умрешь.

Она почесала за ухом. Не рукой, а ногой, как собака.

- Я м-мог б-бы б-быть б-бога-тым, - oна перестала гладить его волосы. Он хотел, чтобы она делала это еще немного. - М-м-м-миллион б-баксов.

- Это было бы здорово, я полагаю.

Пистолета Трипвайра нигде не было видно. Зиппо в любом случае не мог ее застрелить.

Она наклонилась и прижалась губами к его уху.

- Я могу тебе помочь, - eе дыхание было сладко-горьким, как свежескошенная трава. - Хочешь, я попробую?

Больше всего на свете.

- Д-да-да.

- Хорошо.

Ее рот двинулся дальше, и ее дыхание согрело его горло. Затем ее зубы - маленькие, белые и очень-очень острые - впились в его плоть, слюна смешивалась с кровью...

...он почувствовал, что движется, его тянут по льду на носилках из гибких молодых деревьев. Носилки наткнулись на колею, и боль, густая, волокнистая и тошнотворная, пронзила его ноги. Он потерял сознание...

...в темном, теплом месте. В темноте - звуки. Звук, похожий на журчание воды. Другой, похожий на резвую игру щенков. Он коснулся своего лица и обнаружил, что оно покрыто слоем грубой шерсти. Борода? Как долго он здесь был...

...он был в пещере. Слева от него мерцал огонь, отбрасывая странные тени на камень. Женщина присела между его ног. Она облизывала его раны, вычищая кровь и гной своим маленьким розовым языком...

...ужасные лихорадочные сны. Каждый убитый им человек предстал перед ним, как в момент смерти. Кенни Уэбб, первый человек, которого он убил за деньги, двадцати одного года от роду, с пороховыми ожогами, застывшими на пулевом отверстии в шее. Отец и сын Вьет, взгляд полной ненависти на их лицах за мгновение до того, как он сжег их в том туннеле за пределами Сонг-Бе. Сны углубились, потемнели, закрутились в спираль. Теперь ему снились огромные стада карибу, их запах, кристально чистое чувство-воспоминание об их плоти, их вкусе...

...снова в пещере. Маленькие существа, играющие у костра. Некоторые были волчатами, некоторые маленькими детьми, некоторые - непростым сочетанием того и другого. Под тонким слоем белых волос его ноги были тонкими и покрытыми шрамами. Рваные струпья заживали по всей их длине. Она появилась рядом с ним. Свет костра прочерчивал контуры ее лица и отражался в ее калейдоскопических глазах.

- Чьи? - спросил он, указывая на волчат.

- Только мои, - сказала она. - Мою пару убил черный человек.

- Почему ты спасла меня?

- Потому что ты - охотник.

Она прижалась губами к его щеке...

...а затем он оказался снаружи под полной луной. Она была рядом с ним. Она была так же красива, или даже больше, в волчьей форме, чем в человеческой. Ее мех был белым, как снег, а ее тело излучало грацию и силу. Из пещеры доносились волчьи вопли, перемежаемые детским смехом.

- Молодые рты, которые нужно кормить.

Ее голос был гортанным рычанием.

Он уставился на свои ноги. Теперь они стали длиннее и мохнатее. Его ногти были темными, крючковатыми и очень острыми - когти. На нижней стороне каждой ноги были темные подушечки, и он едва чувствовал снег под ними. Его рот казался переполненным слишком большим количеством зубов. Он попытался встать, но его позвоночник приобрел обтекаемую кривизну, что сделало движение на четвереньках более комфортным.

Так он и сделал.

Он мог слышать то, чего никогда раньше не слышал: как будто кто-то включил громкость мира на полную мощность. Его нос был полон запахов, более соблазнительных и более глубоко текстурированных, чем он знал. Он открыл рот, чтобы заговорить, и из его горла вырвался вой. Для его новых ушей это был самый естественный звук в мире.

Она побежала в лес. Он последовал за ней, удивляясь скрученной силе своего нового тела. Вскоре они бежали вместе со скоростью, которая захватывала дух, опьяняла. Он уловил запах чего-то маленького и быстроногого впереди, ощутив его суровый страх, и понял, что никогда в жизни не был голоднее.

Он бежал так быстро, как только могли нести его новые ноги, вкус крови был сильным в его горле. Она бежала рядом с ним, ее тело было гладким белым пятном. Их добыча рванула вперед, отчаянная и испуганная. Они легко повернули, единым движением, зациклившись на своей добыче.

Существо, которое когда-то было Дэниелом Коулсом, издало еще один радостный вой.

Он снова стал охотником.

Северо-Западные территории

9 декабря 1987, 4:43 по полуночи

Ничего не существовало, кроме тропы.

Иногда она описывала ровную, прямую линию. Иногда она поднималась, извивалась или опускалась, чтобы снова подняться. Они следовали туда, куда она вела. Их внимание сузилось до одного всеобъемлющего намерения: постоянного движения вперед. Если бы их разум отклонился от этой цели хотя бы на долю секунды, был бы шанс, и хороший, они бы упали и больше никогда не встали.

Снег начал падать несколько раньше. Большие мокрые хлопья цеплялись за скользкие от пота волосы мужчин и таяли тонкими струйками по их спинам. Их ноги погружались в новый снег, и вскоре куски льда прилипли к их форме и шнуркам ботинок, словно к шерсти собаки. Это была, как заметил Одди с тоской, та самая консистенция снега, о которой он всегда мечтал в детстве: влажная и уплотняющаяся, идеально подходящая для снеговиков или крепостей. Он вспомнил время, когда в детстве он слепил из камня снежок и бросил его в соседского мальчика, которого подозревал в краже его саней. Снежок лопнул о щеку мальчика, и камень оставил дюймовую рану под глазом. Его сани снова появились на пороге на следующий день. Тогда Одди впервые понял, что насилие и запугивание были формой валюты и что иногда единственный способ избежать того, чтобы на тебя наступили, - это быть сильнее.

Пока мили разматывались у него под ногами, Одди поймал себя на мысли о своем отце, который тоже был солдатом.

Отец Одди записался на войну Рузвельта 3 мая 1942 года. Он получил пулю в горло и, после трех месяцев восстановления в Польше, был демобилизован по состоянию здоровья. Устав от тех, кто размахивает флагами и сжигает их, он отрастил себе длинную, густую стрижку и устроился на работу на целлюлозно-бумажный завод в Монтане.

Одди не верил, что его старик спал хоть одну спокойную ночь за четырнадцать лет, которые он его знал. Как и Одди, он держал нож Барлоу под подушкой, а .45 "Desert Chief" - в ящике у кровати. Как и Одди, он вставал с интервалом в час, чтобы обойти периметр своего дома. Одди слышал, как он вставал, вставлял ноги в тапочки, делал быстрый обход. Высота окна спальни Одди позволяла ему видеть, как мимо него проходила голова и шея отца. Во время последнего обхода он заглядывал к нему. Одди помнил, как первый бледный свет рассвета прорезал кедры на заднем дворе, чтобы очертить силуэт головы отца - темный и безликий диск, за исключением глаз, белых и стеклянных, как у животного. В другие времена его отец исчезал на чердаке, где хранил свой сундук. Однажды Одди просунул голову в люк, чтобы увидеть отца в его парадном синем костюме. Стоя неподвижно, туника застегнута до шеи, фруктовый салат из боевых наград, приколотых к левой груди. Стоя по стойке смирно, уставившись на голые балки крыши, прежде чем потрогать ямочку шрама на горле. Мужчина отдал честь четырьмя пальцами в пустоту, никому.

В день четырнадцатилетия Одди, отец купил ему "Ремингтон" 30/30 с обоймой на семь патронов, красным бантом, повязанным вокруг орехового приклада. Он собрал обед и ужин, наполнил термос горячим шоколадом, и они вдвоем отправились в глубь семенного участка, примыкающего к их участку. Отец и сын бродили по покрытым снегом скалам и спускались по каменистой галке, по замерзшим ручьям, лежащим ровно и серебристо на солнце, сапоги хрустели по твердому зимнему снегу. Ястреб-рыболов низко кружил в голубой полосе неба над рощей тополей, лапы волочили за собой коричневую кривую мыши.

- Послушай, - сказал отец Одди после того, как они поставили засаду. - Олени - пугливые и темпераментные существа. У тебя будет только один шанс, - oн поднял руку и ткнул большим пальцем в мясо под мышкой. - Вот сюда. За передними ногами. Пуля пробивает легкие, легкие наполняются кровью, олень задыхается. Понял?

Он вставил патрон в казенную часть и протянул "Ремингтон" Одди. Он был невероятно тяжелым. Одди спросил:

- Ты научился этому на войне?

- Чему научился?

- Куда стрелять, чтобы оно умерло.

Старик уставился в большое безопасное небо. Хороший человек, отец Одди. Никогда не бил сына или жену, никогда не трахался на стороне, надрывался в вонючей жаре целлюлозного завода, чтобы обеспечить их. Ничего необычного. Просто добрый, порядочный человек.

- Война многому меня научила, - сказал он. - Большая часть этого была... бесполезной, - oн улыбнулся небу, как будто внезапно снизошло откровение. - Это игра для лохов, сынок. Бессмысленная. Никогда не ввязывайся.

Два месяца спустя он застрелился. Выстрел в голову из .45 "Desert Chief", когда oн сидел перед телевизором, тестовый шаблон отбрасывал разноцветные полосы на разбитые останки его лица. К его груди была приколота записка: "Если бы мне пришлось сделать это снова, я бы это сделал". Одди вспомнил, как много лет спустя нашел изогнутый осколок кости глубоко в ковре, крошечный осколок черепа своего отца.

Одди повернулся к Трипвайру и сказал:

- Знаешь, величайшей радостью в жизни моего отца был его сад. Он сажал эти ряды помидоров и сахарного горошка, перца и моркови. Он всегда возился с удобрениями и перегноем, чтобы, знаешь, получить максимум от почвы. Я помню, как он стоял на четвереньках, обрабатывал землю мотыгой, ожидая эти маленькие веточки зелени... - глаза Одди поднялись к небу, к пушистым ночным облакам, луна была размером с десятицентовую монету. - Я никогда не видел его более живым, более умиротворенным. Мой отец был садовником, мужик. Я имею в виду, он был солдатом, но он должен был быть садовником. Но мы почти никогда не оказываемся там, где должны, не так ли?

Трипвайр не ответил. Он не был груб; у него просто не было энергии для разговора. Он споткнулся, встал на колено, нашел внутренний источник силы и решимости, встал и пошел дальше. Он беспомощно дышал, как боксер после марафонского поединка. Пот пропитал его одежду и залил глаза, заморозил ресницы, ослепил его. Его живот и грудь были тяжелыми, словно наполненными мокрыми камнями. Он чувствовал себя как яйцо, зажатое между цементными блоками: малейшее давление, самый слабый удар, и он разлетится на миллион беспорядочных кусков. Ветви деревьев по обе стороны тропы соединились над головой, и он почувствовал, что на ощупь пробирается через бесконечный туннель. Теневые фигуры двигались среди деревьев вокруг него. Он сохранил осознание того, что они могут быть не более чем плодом разума, лишенного сна, и это удерживало его от того, чтобы дико стрелять в темноту.

Одна нога, вторая нога. Левая нога, правая нога. Красная рыба, синяя рыба...

Пока его тело занималось базовыми движениями, разум Трипвайра свободно блуждал. Воспоминания нахлынули и ушли без четкого ощущения цели или направления.

Он вспомнил, как трахал шлюху в борделе Сайгона. Ребенок сидел у кровати, наблюдая, как ее мать подмахивает и стонет. Он вспомнил, как схватил волосы шлюхи в кулак и потянул так сильно, как только мог. Ему нужно было услышать ее крик. Ему нужно было, чтобы девочка услышала крики своей матери. Он не знал, зачем он это сделал. Сорок восемь часов назад он стоял на коленях на берегу залива Меконг с обезглавленным телом рыбака на коленях. Но он все еще не знал, почему он сделал это с той женщиной.

Он вспомнил еще один случай, когда он наткнулся на американского солдата на бамбуковой плантации за пределами Тхан Кхе. Мужчина - имя, выбитое на его колье-жетоне, гласило "Ричардсон" - был схвачен какими-то садистами из СВА, которые срезали бамбук на уровне земли и голым привязали Ричардсона к нему. К тому времени, как Трипвайр вышел на поляну, стебли бамбука, которые росли со скоростью два дюйма в день, почти проросли сквозь беднягу. Он помнил суровую зелень бамбука, торчащего из бледной груди Ричардсона, и пробки ткани на земле вокруг его тела, напоминавшие Трипвайру пробки грязи, усеивающие недавно аэрированное футбольное поле. Он помнил хитрое смещение почвы, когда бамбук проталкивался сквозь землю, сквозь Ричардсона - чертова штука росла так быстро, что ее можно было услышать. Он помнил, как один стебель пророс сквозь яичко мужчины, пронзив одно из его яичек, словно коктейльная оливка на пластиковом мече. Но каким-то образом парень все еще был жив, жив и смотрел на Трипвайра.

Ричардсон указал глазами на свою форму, которая лежала скомканной в пяти футах от него. Трипвайр обшарил карманы: зубная щетка, зубная нить, набор кастетов, кроличья лапка (какая чертова ирония), два презерватива из овечьей кожи и в нагрудном кармане письмо.

- Это то, что ты хочешь? - спросил Трипвайр.

Ричардсон кивнул, как мог. Вокруг все рос и рос бамбук.

Трипвайр развернул письмо и прочитал первые несколько строк:

- Дорогой Кевин, надеюсь, все хорошо. Салли сфотографировала меня на пляже и подумала, что я должнa отправить ее тебе.

Трипвайр посмотрел на фотографию, прикрепленную к письму. Девушка была высокой, ширококостной блондинкой. "Семнадцать лет", - предположил Трипвайр, длинные белые ноги, голубые глаза и кожа, как ванильное мороженое.

- Хочешь, чтобы я написал ей - рассказал, что случилось? - спросил он.

Ричардсон снова кивнул, но его глаза сказали нечто иное - "не говори ей, что я умер вот так", - говорили эти глаза. - "Скажи ей, что я умер героем". Трипвайр обещал, что сделает это. Затем он выстрелил Ричардсону в череп из шведского пистолета, который он снял с мертвого вьетконговца.

Он так и не написал письмо. Через десять минут после того, как застрелил Ричардсона, он вытащил его из кармана, разорвал и разбросал куски по всем четырем ветрам. "Люди умирают", - думал он в то время. - "Парни здесь все время умирают, умирают анонимно и без оглядки, и почему она должна знать, когда тысяча других девочек, матерей и отцов никогда не узнают?" - И он не хотел лгать. - "Твой парень атаковал пулеметное гнездо косоглазых, уложил восьмерых из них, прежде чем один из подлых ублюдков пригвоздил его". Нет. Он не стал бы этого делать. Это было бы подтверждением того, во что он больше не верил. Поэтому он разорвал это письмо, конверт с обратным адресом и подбросил их в небо.

Но теперь, оглядываясь назад, он знал, что должен был написать это письмо, дать красивой ширококостной блондинке знать, что случилось с молодым человеком, которого она любила так много лет назад. Лгать, если бы пришлось, потому что иногда ложь допустима, если она приносит мир. Но он не написал это письмо. Он проигнорировал последние желания умирающего молодого человека.

Не иди по этой дороге, скачи, - голос в его голове принадлежал Фредди Ачебе, его оператору. - Прошлое есть прошлое. Оставь его там. Теперь это не имеет значения.

Но Трипвайр с горькой ясностью понял, что это имело значение. Конечно, это имело значение. Это имело значение в пространстве между людьми, и это имело значение в этих бессолнечных и пустых пространствах внутри каждого из нас. Это имело значение. И это было чертовски больно.

Левая нога, правая нога. Хоп-раз, хоп-два. Соберись и прорывайся вперед...

Почему он не написал это письмо? Почему он причинил боль этой бедной женщине? Почему?

Трипвайр внезапно наклонился и вырвал в кусты, измученный, беспомощно застонав, когда его желудок свело спазмом. Его ноги горели, боль была почти невыносимой. Его горло и язык, казалось, были покрыты шерстяным войлоком. Он не знал, сколько еще он сможет продержаться. Он знал, что если поскользнется на снегу, то, скорее всего, останется там, где упал, и не встанет, уставившись на несколько звезд, видневшихся сквозь голые ветви деревьев, хрипло дыша, пока его дыхание не остановилось совсем.

Ответ зажег сигнальную ракету и поднял ее над головой. Зонтик красноватого света распространился, освещая окаймляющие ели. Скрытые формы съежились от света. Что-то с паучьими конечностями, которым не было числа, и плотью, которая блестела, как мокрая рыбья чешуя, проскользнуло через подлесок слева от него. Справа от него другое существо неуклонно следовало за ними: сегментированное и цилиндрическое, с туловищем окружностью винной бочки, бледное и жирное, как сало. Огромная личинка. За этими двумя были другие, звук, запах и всплеск которых были безошибочными.

Но они не напали. Они хотели; Ответ был уверен в этом. Но что-то помешало им сделать это.

Двадцать лет назад Ответ вошел в хижину Зеленых Беретов на следующий день после того, как A-303 "Блэкджек" был расформирован. На пике в центре хижины была разлагающаяся голова пумы. Рядом с ней, на другой пике, была голова вьетнамского мальчика. Лицо мальчика было сильно обожжено, и мухи летали у его рта и носа. Вдали во мраке разлеглись в гамаках смутные фигуры. Звенящая племенная музыка доносилась из магнитофона, окруженного черными свечами.

Ответ ушел вместе с ними следующей ночью. Низкий туман спускался с гор, и где-то в темноте играла музыка. Это был хаотичный, диссонирующий звук, без ритма, формы или прогрессии. Это была музыка джунглей, и Ответ вскоре понял, что она существует только в его голове.

Через некоторое время он оторвался от Зеленых. Он отправился в путь самостоятельно, прокладывая свой собственный путь. Иногда он ходил босиком, чтобы почувствовать мягкую почву под ногами. Он зашел достаточно глубоко в землю и достаточно глубоко в себя, чтобы полностью исчезнуть из виду.

В таком одиночестве, в изоляции от человечества, пришло осознание: не было сторон, которые можно было бы принять, не было глубоких идеалов, за которые стоило бы бороться.

Не было добра. Не было зла.

Был только Хаос. Элементарная Истина Хаоса.

Он начал убивать людей по ночам. Он игнорировал цвет их кожи и покрой их униформы. Это не имело значения. Он не убивал Гуков и не убивал Янки, хотя много ночей он убивал и тех, и других. Он бы вырезал им языки, если бы мог, и нанизал их на петлю из вольфрамовой проволоки вокруг своей шеи.

Никогда он не чувствовал себя таким живым и таким правильным, как в те ночи в джунглях.

Так было до сих пор, пока эти кошмарные создания не окружили его слева и справа.

Время от времени он чувствовал себя так же: как дома.

- Сержант? - спросил Трипвайр. - У тебя есть идеи, как далеко мы зашли?

Одди покачал головой.

- Потерял карту, - его плечи слегка поникли. - Мое чувство направления в любом случае испорчено. Все, что мы можем сделать, это продолжать двигаться вперед.

Они погрузились в затянувшуюся тишину. Был слышен только хруст их ботинок по утрамбованному снегу, их тяжелое дыхание. Все деревья выглядели одинаково. Земля описывала бесконечно повторяющуюся петлю, как лента Мебиуса. Невозможно было сказать, прокладывают ли они новый маршрут или повторяют старые пути.

Одди поймал свое отражение в никелированном цилиндре "Уэбли": кожа пепельно-серая, глаза глубоко запали, щетина покрывала впадины щек, порезы засохшей крови покрывали его лицо, как боевая раскраска. Казалось, за последние несколько дней он постарел на пятнадцать лет. Теперь его ноги были настолько обморожены, что он чувствовал себя так, будто шел по дубовым пням.

- Кто-нибудь из вас знает время? - спросил он. Его собственные наручные часы в настоящее время находились на дне Большого Медвежьего озера. - Дату?

Трипвайр задрал рукав и посмотрел на свои "Seiko". Циферблат часов был разбит, черный жидкий кристалл просачивался сквозь трещины, пачкая его пальцы. Он бросил его на землю и сказал:

- Сука, сломаны.

- Ответ?

- Никогда не беру с собой.

- Конечно, нет.

Они шли и шли. Сколько времени и как далеко - было неизвестно. День смешался с ночью. Наступила снежная слепота, и через некоторое время все, что они могли видеть, было бесконечным белым пространством. Время растянулось и стало жидким, одновременно несущественным и максимально важным. Одна нога впереди другой. И когда они не могли идти дальше... сделать еще один шаг.

В какой-то момент тропа упиралась в круг голой земли, окруженный высокими деревьями. На дальней стороне было нагромождение заснеженных ветвей - скелет бивака? Перед ним было кольцо заснеженных камней - заброшенный костер? Одди сотрясал пьянящий прилив дежавю.

Они дошли до центра поляны. Трипвайр зацепился ногой за что-то. Он расчистил снег носком ботинка.

Это была парка. Пропитанная кровью и застывшая парка. Парка, как у них.

Сердце колотилось, Трипвайр расчищал все больше снега. Под слоем крови на груди было вышито имя:

ЭДВАРДС.

Позади них и вокруг них раздавался звук топающих конечностей, хруст инопланетных суставов и сопение ищущих морд...

Далеко на западе, казалось, на расстоянии плевка, был холм, на который их сбросили. За ним виднелось пурпурное небо, которое вертолет "Лабрадор" вскоре рассечет своими двойными лопастями.

Они были так близко.

Так чертовски близко.

- И разве не правда, - раздался позади них отталкивающе знакомый голос, - что все, что приходит, неизбежно уходит?

Антон Грозевуар сгорбился на земле. Его колени были расставлены, а руки висели между ними, пальцы касались снега. С его короткими руками и толстыми ногами он выглядел как лягушка-бык, свернувшаяся для прыжка. На нем был ванильный костюм, который оставался таким же чистым и немятым, как в день их первой встречи.

Внутри Одди скрутило от ярости, и на мгновение очертания его мира, каждая плоскость и контур, были вытравлены холодными черными и красными цветами. Он сжал пальцы здоровой руки в кулак так сильно, что ногти оставили кровавые полумесяцы на его ладонях.

- И как эффектно вы прошли, - продолжил Грозевуар. - Мой тихий маленький заповедник выглядит как бойня в час окончания работы!

- Прицел и Зиппо мертвы, - сказал Одди.

- Я знаю, - Одди мог бы с таким же успехом сказать ему, какое сейчас время суток, учитывая все проявленные им эмоции. - Чертовски хорошая вещь, кстати. Какой смысл содержать монстров, которые не зарабатывают себе на жизнь?

Пальцы Трипвайра сжались на рукоятке "Ламы". ​​

- Сделка есть сделка. Мы ее, блядь, выполнили. Ты должен отвезти нас домой.

- Вы закончили? - пальцы Грозевуара чертили странные узоры на снегу. - Насколько я могу судить, вы добрались ровно до этого невезучего парня, - oн указал на парку Эдвардса. - Вершина холма - ваша финишная черта, и до нее еще далеко. И... - он кивнул в сторону леса, где шум массирующихся тел достиг апогея, - ...там довольно много... тварей... которые предпочли бы, чтобы вы остались.

Одди знал, что у них нет ни сил, ни боеприпасов, чтобы выдержать еще одну атаку.

- Это место забрало двух моих людей, - сказал он. - Двух моих друзей. И мы сильно ранены. Но если мы повернемся и встретимся лицом к лицу с тем, что поджидает в этих лесах, я обещаю тебе, что мы убьем многих из них, - oн размахивал "Уэбли" с большей убежденностью, чем он действительно чувствовал. - Так почему бы нам не назвать всю эту чертовщину "ничьей"?

Деформированные фигуры кружились в воздухе над головами мужчин. На мгновение Трипвайр принял это зрелище за особенно ужасную фазу северного сияния, пока воздух не сгустился, достигнув расколотого постоянства, и стая лиц не выплыла с неба. Их вид был отвратительным: глаза вырваны из век или выбиты из черепов, носы откушены, губы чудовищно распухли и стали негроидными, языки длинные, вываливающиеся и изъеденные, словно паразитами. Грозевуар раздраженно махнул рукой, и они развалились на части.

- Ничья? - сказал он. - Нет, я не могу этого допустить. Это попахивает неудачей, компромиссом и незавершенным делом. Это противоречит моей природе.

- И какова твоя природа? - спросил Трипвайр. - Кто ты?

Грозевуар спросил:

- Кем я, по-твоему, являюсь?

- Ты ничем не отличаешься от тех штук, которых ты охраняешь, - монстр.

- Нет, - тихо сказал Ответ, - не монстр. Это... Хаос.

- Именно так.

- Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что ты Хаос? - спросил Одди.

- Я - то, что вызывает хаос, пандемониум, анархию. Это моя роль, мое положение в этом мире.

Вынужденные принять существование зомби, вампиров и тысячи других чудовищных проявлений, их разум легко усвоил это новое откровение.

- Зачем тогда все это? - спросил Трипвайр. - Этот заповедник, монстры, мы - как это вписывается?

Хаос встал и потянулся. Он наклонил голову и посмотрел на них краем глаза.

- Спросите себя: что внушают такие существа? Беспокойство, дисгармонию, ужас... хаос. Вы слышали истории о средневековых деревнях, исчезающих за одну ночь, или о людях, доведенных до безумия невидимыми призраками, или о наблюдениях таких вещей, которые рациональные умы должны отвергнуть как неправду. Это не мифы, не заблуждения, не бред сумасшедших. Это правда. Это случилось, - oн провел своим маленьким розовым языком по своим мелким серым зубам. - Всегда есть правда, и эта правда должна быть найдена в лесах, окружающих Большое Медвежье озеро. Но эта правда настолько немыслима, бросает вызов всем логическим мыслям, что люди отказываются верить - по крайней мере, их рациональные умы. Но в глубине души, в тех местах, где укореняются темные домыслы, всегда тлеет уголек веры.

- Эти существа представляют собой неизвестную угрозу. Они - монстры под кроватью. Это темные фигуры, бесконечно кружащие за пределами света человеческих костров. В лучшем случае они создают смятение, безумие и примитивный страх. Они помогают хаосу и способствуют ему. Таким образом, они являются и всегда были пехотинцами моего дела. Так что вы видите, насколько я кровно заинтересован в их здоровье и продолжении жизни.

- Но почему мы, - сказал Одди. - Зачем письма, зачем ложь и к чему вся эта чертова шумиха?

Снег прекратился, но поднялся ветер. Он скользил по земле и забирался в отверстия на их одежде, задевая многочисленные раны. Хаос шел позади них, касаясь затылков холодным кончиком пальца. Одди отстранился от его прикосновения, как и Трипвайр. Ответ не сделал этого.

- Я хотел, чтобы моим обитателям бросили вызов, - сказал он, - и знал, что вы удовлетворите эту потребность. Что касается того, как я узнал, что вы удовлетворите эту потребность... - oн вернулся в положение, обращенное к ним. Повязка с глаза была снята. Кожа под ней была влажной и воспаленной, как будто рана была нанесена всего несколько минут назад. - Мне правда нужно вам это говорить?

- Нет, - сказали трое мужчин почти в унисон.

И как давно они знали? В своих сердцах, в своих умах и в своих душах - знали. Их обманули? Действительно обманули? Или они просто обманывали себя?

- Тогда я выглядел иначе, я знаю. Это, - он провел рукой по груди, - чисто из вежливости. Так трудно получить столик в приличном ресторане, когда выглядишь так, как во Вьетнаме.

- И это все? - спросил Одди. - Потому что двадцать лет назад, когда мы были гребаными детьми, мы причинили тебе боль - месть, чистая и незамысловатая?

- Не единственная причина, - сказал Хаос. - Но одна из них. Я прожил долго и, как ни грустно это говорить, стал немного мелочным. Но если бы простая месть была всем, чего я хотел, я мог бы убить вас всех давным-давно.

Истинный облик Хаоса изменился под кожей его человеческой формы. Плоть пошла рябью, как вода, взволнованная легким ветерком, и что-то влажно разорвалось. Он сказал:

- Приходит время, когда все меняется. Это тело - мое новое тело - стареет и немощно. Предыдущий владелец отдал его мне добровольно, как и все остальные. Это конкретное тело принадлежало артисту шоу уродов. Этот парень откусывал головы живым цыплятам и приобрел отвратительную привычку убивать по одному ребенку в каждой деревне, через которую проходило его шоу, - Хаос склонил голову набок, как иногда делает собака. Одди нашел этот жест до боли знакомым. - Видите ли, его натура была такой же, как у меня. Я всегда ищу такие экземпляры.

Раздался еще один звук разрыва, и кожа на голове Хаоса раскололась по центру. Рана была красной и на вид кровоточащей, кожа растянулась на дюйм. Что-то вырывалось наружу.

- Я сделал этому человеку то же предложение, что и всем им: стань носителем Хаоса. Твое тело станет моим, мои силы - твоими. Ты будешь жить за пределами всех естественных границ. Единственная боль, которую ты почувствуешь, будет болью других. Самое главное, ты будешь существовать всегда в тех местах, где царят кровопролитие, дисгармония и анархия.

Лоб Хаоса раскололся, и острый клиновидный костяной клин прорвался сквозь рану. Он был похож на топор или плавник акулы.

- Пришло время перемен, - eго голос больше не был человеческим. - Мне нужен новый сосуд. Вот почему я привел вас сюда. Чтобы вы сделали выбор.

Фальшивое лицо Хаоса ослабло, затем сложилось, затем начало отпадать. Слезы хлынули из глаз, ушей, шеи. Как старая, гнилая футболка, которую рвут, - подумал Трипвайр. - Или как змея, сбрасывающая кожу. Затем, ужасающе: Или как рождающийся младенец.

Старое лицо Хаоса отвалилось. Под ним было другое лицо: острое, белое и твердое, как кость, немного кровавое, один кроваво-красный глаз и рот, достаточно широкий, чтобы поглотить целые миры.

- Сейчас, - сказало оно. - Выбирайте.

Разум Трипвайра закружился. Предложение было безбожным, немыслимым. Стать единым с... этой штукой? Нет. Никогда. Он умрет первым. Предложение было каким-то оскорбительным, учитывая все, что они видели и делали в предыдущие дни - он прошел через Aд, чтобы просто сдаться? Ярость нахлынула внутри него, огромная, дикая и горькая.

В небе на юге раздался слабый гул. Одди прищурился во мрак. Он мог видеть, или думал, что видит, булавочную головку темного движения, которая становилась немного больше с каждым мгновением.

- Нет, - сказал Трипвайр. - Не я. Никогда. Иди на хер! - oн вытащил пистолет из-за пояса и направил его на цель. - Иди на х...

Звук был таким тихим, как шепот, что Одди чуть не пропустил его. Тшшшш, - как дрожащие волны, омывающие песчаный берег, или глубокий поцелуй с языком.

Из шеи Трипвайра - его бледной тонкой шеи - торчал нож "K-Bar". Рука обхватывала рукоять. На тыльной стороне этой руки росли рыжие волосы. Глаза Одди проследили за рукой до того места, где рука соединялась с плечом, через ключицу и вверх к паре глаз, в которые он смотрел тысячу раз, так и не поняв мысли, которые крутились за их холодной и безжизненной синевой.

- Миру нужно немного Хаоса, сержант, - сказал Ответ. - Tы это видишь, не так ли?

Трипвайр издал сухой хриплый звук. В его глазах отразилось жалкое недоумение, и Одди вспомнил олененка, которого он сбил по дороге в Покипси, и как животное умерло без достоинства и крова, как оно умерло, не осознавая, что его убило или почему. Это были глаза существа, пробудившегося к отвратительной случайности этого мира, когда было слишком поздно что-либо с этим сделать. Рука Трипвайра дернулась и схватила нож, но он только порезал себе пальцы и заставил Ответа еще сильнее вонзить лезвие.

Далекий гул на юге стал громче. Черная точка в небе приобрела узнаваемую форму.

Вертолет "Лабрадор".

Ответ вытащил нож из шеи Трипвайра. Тот отшатнулся, и Одди поймал его, прежде чем он упал в снег. Его тело было напряжено; мышцы и сухожилия его шеи и плеч пульсировали на коже, как скрученные корни мангрового дерева. Кровь хлынула из разреза на его шее, самая яркая и красная, которую Одди когда-либо видел. Он прижал руку к ране, хотя и знал, что это бесполезно. Кровь хлынула между его пальцев и по руке, и ее умирающее тепло вызвало у него рвоту.

Ты, ублюдок, - подумал он. - Ах, ты ж, ебаный УБЛЮ...

- Блеггхх, - сказал Трипвайр.

Его лицо было белым, зубы красными, а глаза были сосредоточены на вертолете с какой-то ужасной печалью, как у марафонца, который приближается к финишной черте, но в конечном итоге обнаруживает, что у него нет сил пересечь ее.

- Блеггхх.

Звук вырвался с такой слабой силой, был таким жалким и бессмысленным. Одди наполнился сокрушительной скорбью, увидев, что человек, который поддерживал его в здравом уме во время безумия Вьетнама, лишен простой возможности выразить свои предсмертные мысли. В этот момент внутри Одди что-то расцвело, потекло темным потоком по его артериям, мерзкое и скользкое, как тяжелое черное масло в картере.

Ах, ты ж, ебаный, блядь, ублюдок...

Ответ вытер кровь Трипвайра о штаны и подошел к Хаосу.

- Я искал тебя, - сказал он. - В джунглях.

- Это было напряженное время для меня, - сказал Хаос. - Ты готов?

- Да.

- Это будет... больно.

Хаос начал меняться - начал таять, обтекаться. Форма его черепа удлинилась, как будто он был сделан из воска, который размягчался и начинал течь. Его тело превратилось во что-то похожее на горячую смолу, расплавленную, податливую и глубочайшего черного цвета. Он рванулся вперед, длинная толстая веревка проталкивалась в широко раскрытый рот Ответа. Ответ боролся с вторжением, давясь, царапая надвигающуюся черноту. Одди впервые увидел, как в этих ледяных голубых глазах вспыхнула настоящая и определенная эмоция, и если бы эту эмоцию можно было как-то перевести в слова, то эти слова могли бы быть: О, Боже, что я наделал?!!

Когда Хаос вошел в Ответa, его очертания изменились. По всей его темной длине появлялись бормочущие лица, человеческие, звериные и другие, чьи черты ни в коей мере не были похожи ни на что, когда-либо виденное в этом мире; кошмарные конечности, оканчивающиеся когтями и усеянные присосками, выступали из аморфной массы только для того, чтобы снова раствориться в темноте. Затем, на мгновение, Одди показалось, что он почти увидел, какой на самом деле была форма Хаоса, и его сердце замерло в груди, заставив его задохнуться.

Вертолет приземлился на вершине холма.

Как долго он будет оставаться?

- Блеггхх, снова сказал Трипвайр.

А затем, к счастью, он умер. Он умер так быстро, что даже не успел закрыть глаза.

БЛЯДЬ! БЛЯДСКИЙ УБЛЮДОК!

Большим и указательным пальцами правой руки Одди закрыл глаза Трипвайру. Он опустил тело со всей нежностью, на которую были способны его неуклюжие руки.

Ответ стоял в десяти футах от него. Его губы, щеки и внутренняя часть его рта были окутаны чернотой. Только он больше не был Ответом. Его глаза, ранее голубые, теперь были полностью красными. С другой стороны, он был Ответом: физически он не изменился, и его глаза, хотя и другого оттенка, по-прежнему излучали ту же леденящую смерть.

- Tы не поверишь, сержант, - сказал он, слегка задыхаясь. - Tы не поверишь...

Он больше ничего не сказал.

Потому что именно тогда Одди вытащил "Уэбли"...

...БЛЯДЬ!...

...звук взводимого курка, словно переворачивается какая-то огромная космическая шестеренка...

...БЛЯДСКИЙ УБЛЮДОК!...

...и выстрелил ему прямо в лицо.

Голова Ответа откинулась назад в брызгах черного и красного. Его руки взлетели вверх, как у легкомысленного наездника, ожидающего падения с американских горок. Его спина согнулась под нелепым углом, а руки закрутились для равновесия: он был похож на человека, сидящего на высотном уступе, застигнутого врасплох внезапным порывом ветра. Затем он упал назад и приземлился вместе с облачком снега.

Одди так и не удалось увидеть результат своей меткой стрельбы. Казалось, что треск его пистолета возвестил о начале отчаянной гонки, когда существа, которые ждали в засаде, ворвались на поляну и безрассудно устремились к нему. Он хорошо разглядел вожака стаи, призрака, пришедшего прямо из горячечного сна сумасшедшего: ноги гигантского краба и вытянутая шея жирафа, заканчивающаяся приплюснутой головой португальского военного корабля, выпученные зеленые глаза на стеблях насекомых и рот, полный не зубов, а костей, заостренные костяные суставы стучат, как скелет каллиопы.

Одди повернулся и побежал быстрее, чем когда-либо прежде. Его ноги скользили по снегу так быстро, что он не был уверен, оставляют ли его ботинки вмятины на снегу. Страх и усталость боролись друг с другом; в данный момент страх побеждал.

Он добрался до подножия вершины холма. Что-то прожужжало мимо его черепа. Раздался влажный рвущийся звук, и Одди поднял руку к пню, где раньше было его ухо. Он уперся ногами в склон холма, не чувствуя земли под собой, и начал подниматься. Под ним собрались шумы, щелчки, бульканье и всхлипы голодных младенцев.

Он зацепился ногой за открытый корень, и что-то лопнуло под его ахилловым сухожилием, и на мгновение ничего не было, а затем боль пронзила его ногу, через живот, через шею. Казалось, что ему оторвало верхнюю часть головы, и он выблевал в снег душераздирающий поток, но он не замедлился, не дал боли взять верх. Он думал о Стрелке, Трипвайре, Прицеле и Слэше, и о том, как он должен был добраться до этой чертовой вертушки; он не мог спасти их, но если бы он мог спасти себя, то, возможно, каким-то образом он спас бы их всех. Концепция не имела смысла, но это было все, что у него было, и он вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг.

Раздался щелкающий звук, похожий на хлыст, и внезапная боль пронзила его руку. Одди уставился на свою левую руку, чтобы увидеть, что теперь, в дополнение к оборванным сухожилиям, его безымянный палец и мизинец исчезли. Ну, по крайней мере, я все еще могу сделать знак мира, - подумал он безумно. Он оглянулся через плечо на существо, которое это сделало: маленькое, размером с обезьяну, кожа с его головы была содрана крошечными лентами, которые танцевали и кружились вокруг его ободранного лица, как ленты, привязанные к колеблющемуся вентилятору. Его конечности были тонкими, как нити, фиолетовыми усиками анемона, тысячи и тысячи, хлестающими, чтобы лизнуть его нижние конечности.

Он неловко развернулся и выстрелил. По глупой удаче или по милости провидения пуля попала в центр существа и отправила его кувырком назад, бесполезно облизывая нити, где его растоптала наступающая орда. Периферийное зрение Одди представляло собой размытое пятно странных движений и полосатых форм, вещей, не поддающихся описанию, вещей, почти не поддающихся пониманию, вещей, против самого существования которых его напряженно-растянутый разум яростно восставал. Боль расцвела в его черепе, огромный раскрывшийся цветок, заставив его глаза слезиться. Он бежал на бесчувственных ногах, ноги качались, руки работали поршнями, ослепляя кровью глаза. Вертолет был в десяти футах от него. Опущенный трап зиял, как открытый рот.

Время, которое потребовалось ему, чтобы преодолеть оставшиеся десять футов, было чуть меньше трех секунд. Однако эти скудные мгновения развернулись в целую жизнь в его голове. Несвязанные между собой образы непроизвольно возникали в его сознании: мать, нарезающая лук над раковиной, солнце, пробивающееся сквозь открытое окно, касалось черноты ее волос; пачка сигарет, марки его отца, полуоткрытая на складном подносе для телевизора, капли крови на целлофановой обертке; хорошенькая девушка в городском автобусе, которая коснулась его колена, и он коснулся ее, и что-то произошло между ними, но теперь все, что он мог вспомнить, это узкий контур бретельки ее бюстгальтера под блузкой и запах ее тела, похожий на свежесорванную мяту; черновик письма, который он держал в своих двадцатилетних руках, его чистые, без подкладок и каким-то образом невинные руки, сгибы письма, ровные, как на станке, и слова, четко различимые на ярко-белой странице; темная траншея в самом сердце джунглей, вонь от испуганных молодых тел и трассирующие выстрелы, щелкающие над головой; лицо Дэйда, широко раскрытое взрывом, и его безвольное тело, катящееся по шоссе. И он лениво, но искренне размышлял, что делает его мать прямо сейчас, в этот самый момент, с кем она разговаривает или какие мысли могут занимать ее разум, пока ее сын борется за свою жизнь в месте, столь чуждом и далеком, как темная сторона Луны...

Трап издал глухой металлический звук, когда его ботинки коснулись его. Одди подумал, что это, возможно, самый чудесный звук, который он когда-либо слышал. Он влетел по трапу, потерял равновесие и рухнул вперед в кабину. Серо-стальная боль взорвалась, как шрапнель, в его ноге, ухе и черепе; полоски стреляющего света закружились перед его глазами, словно скопления крошечных горящих воробьев.

- Полетели! - закричал он. - Убираемся нахрен отсюда!"

Пилот, который из-за какого-то героического подвига невнимательности не заметил ни суетливого подъема Одди, ни чудовищной гирлянды, сопровождавшей его, повернулся, чтобы осмотреть кабину. Человек, которого он увидел, - черный, грязный, с дикими глазами, с кровью, хлещущей из его руки и головы, и тысячью более мелких ран, - ничем не походил на человека, которого он высадил семьдесят два часа назад.

- Где остальные?

- Кончились! - сказал окровавленный черный человек с нарастающей истерической ноткой в ​​голосе. - Мертвы! ВЗЛЕТАЙ!

- Все они мертвы...?

Именно тогда пилот увидел, как что-то пролетело через казенную часть трапа. На мгновение это было просто размытое пятно - либо это, либо единственный способ, которым его глаза и разум могли справиться с существованием такого существа, - это размыть его. Но размытость быстро слилась в твердую форму, и его сердце затрепетало в груди.

Первое, что пришло в фокус, была текстура его плоти: красная и изменчивая, тускнеющая и яркая, как угли на порывистом ветру, комковатая и гнойничковая и мерцающая под ярким светом кабины. Следующим был его способ передвижения: пара крыльев, теперь не более чем черный скелет с костями, ребра, висящие гниющими лохмотьями плоти, и сзади рыбоподобный хвост, также лишенный плоти, рассекающий воздух. Затем его голова поплыла в ясности, и пилот отпрянул, как будто его ударили: лепестки плоти цвета горящих углей отвалились - нет, не отвалились, а распустились, как какой-то раковый цветок, - чтобы открыть мельчайшее из лиц, морщинистое, высохшее и постаревшее за пределами всех постижимых границ, сморщенное ореховое лицо, крошечные слепые глаза и рот, похожий на рану, острые зубы рыбы-иглы, и звук, с которым его тело разрезало воздух, был ужасен, звук криков умирающего ребенка.

Черный человек поднял пистолет и выстрелил почти небрежно. Летающее существо отбросило к стене кабины, и сгусток ихора залил тусклый металл позади его тела.

- Оставайся или валим, - сказал черный человек. - Теперь твой выбор.

- Господи, - прошептал пилот, когда существо медленно спускалось вниз по корпусу, оставляя за собой блестящий след.

Он нажал на переключатель трапа.

Раздался пневматический свист, и трап начал подниматься. Одди с трудом сел и направил "Уэбли" на сужающуюся щель темноты. В ушах - в ухе - звенело от сотрясающего пистолетного огня, а в глубине головы раздался другой звон, громкий, глухой и яростный.

Давай...

Ствол задрожал. Он сильно надавил. Тот стабилизировался.

Подними его, если хочешь, подними, если можешь, о, можешь просто ПОДНЯТЬ ЕГО...

Во мраке снаружи мелькали и съеживались какие-то фигуры, подбираясь все ближе. Трап поднялся: теперь в пяти футах от закрытия... в четырех...

- Боже мой! - закричал пилот, когда что-то врезалось в лобовое стекло.

Кровь и слюна разнеслись по стеклу. Существо, маленькое, зубастое и решительное, снова врезалось в стекло. Снова. Снова. Пилот подпрыгивал при каждом ударе. Ветровое стекло разбилось, затем большая его часть покрылась трещинами и стала молочно-белой. Не имея никаких практических способов защиты, пилот включил дворники, которые, ударяя по бокам существа, только еще больше разозлив его.

Трап был в двух футах от закрытия... в полутора...

Давай, давай, давай, черт возьми...

Толстый кабель пролетел через щель. Нет, - быстро понял Одди, - не кабель. Щупальце. Это было щупальце, и на нижней стороне его покрытой слизью длины была аккуратная сетка присосок. Нет, - понял Одди в апоплексическом ударе ужаса, - не присоски. Лица. Каждый из дисков, которые он принял за присоски, на самом деле был искривленным, кричащим, тошнотворно человеческим лицом. Щупальце билось о сотовую металлическую решетку, и некоторые лица лопались, как перезрелые фрукты. Формы множились в тошнотворном изобилии снаружи вертолета, куски, обрывки и струпья, вихрь цветов, текстур и запахов. Одди выстрелил в уменьшающееся отверстие; пуля со свистом отскочила от корпуса и вылетела в темноту. Затем трап защелкнулся. Щупальце, аккуратно отрезанное, корчилось на полу, как разрубленный дождевой червь.

- Сейчас! - закричал Одди. - Сейчас!

- A я, блядь, что делаю?! - закричал пилот в ответ.

Он резко потянул штурвал, и "Лабрадор" начал подниматься. Затем что-то с огромной силой ударило по его борту: как будто на них свалили гигантскую секвойю. Одди швырнуло на планер. Его череп ударился о металлическое ребро, и зрение затуманилось. Над головой прогремел взрыв, и вокруг них полетели искры. Лобовое стекло разбилось, и гранулы стекла брызнули в лицо пилота. Корпус застонал, и раздался звук, похожий на звук раздавленной под ногой пивной банки, и огни замерцали, затем погасли. Они замерцали, и Одди увидел, как пилот борется с джойстиком, пытаясь стабилизировать вертолет, когда что-то темное и студенистое протиснулось через отверстие в лобовом стекле.

Одди покачал головой и, пошатываясь, побрел на корму. Пилот выпучил глаза, глядя на аморфную черную фигуру, расширяющуюся в кабину, вырывающуюся из отверстия, блестящую темную лампочку. Одди вонзил в него пистолет - ствол вдавил кожу, как будто это была перекаченная камера - и нажал на курок. Он взорвался с влажным звуком, извергая ядовитую субстанцию, которая обожгла их лица и руки. Одди отшатнулся, и его задница ударилась о магнитофонную деку, и внезапно "Manic Monday" группы The Bangles[149] разнеслась по всему салону, Сюзанна Хоффс пела: Просто еще один безумный понедельник; жаль, что сегодня не воскресенье...

Одди ударил рукояткой "Уэбли" по пульту управления, и ее голос резко оборвался.

Пилот откинул вонючие волосы с глаз и надавил на штурвал со всей силой, на какую был способен. Что-то звенело от нижней части корпуса, и этот звук напомнил Одди о том, как Чарли стреляли по низколетящим "Хьюи" в надежде разорвать топливные баки, но он знал, что этот звон был не пулями, а когтями, зубами и другими придатками, которые бросали вызов всем законам природы и здравого смысла. Что-то врезалось в кабину рядом с его головой, и металл прогнулся внутрь, приняв буйные очертания того, что в него ударило. Глядя на эту вмятину, на ее полную бессмысленность, сердце Одди забилось быстрее, а его слюнные железы брызнули горький сок в его рот.

Пропеллеры "Лабрадора" тяжело работали, и вертолет снова начал подниматься. Затем задняя часть тревожно дернулась вниз, как поплавок, в который попала большая рыба, и снова качнулась вверх. Одди представил себе скопление чудовищных конечностей, обвивающихся вокруг шасси, несущих вертолет вниз.

Вот он, - подумал он. - Момент истины...

Двигатели завыли. Тахометр перешел на красную черту.

Была достигнута точка идеального напряжения: момент, когда во время перетягивания каната решимость одной команды падает, и они падают головой вперед в грязь...

Пожалуйста, пожалуйста, о, пожалуйста, Боже...

...а затем "Лабрадор" мчался в небо, словно выстрел из пращи. Одди и пилота резко бросило вперед. Голова пилота ударилась о консоль, и на какой-то скручивающий внутренности момент Одди почувствовал, как они снова качнулись вниз. Затем пилот стряхнул паутину и направил вертолет в устойчивый подъем. Ветер свистел через отверстие в лобовом стекле. Он был резким и колющим, но также чистым, прохладным и прекрасным.

Одди рухнул в откидное сиденье второго пилота. Под ним, в быстро темнеющем лесу, он увидел, или ему показалось, что увидел, Ответа.

Он стоял у подножия холма. За его спиной существа сгорбились вокруг трупа Трипвайра. Одди не мог понять, едят ли они его или просто рвут на куски и разбрасывают куски ради дикого удовольствия, которое доставляло это действо.

Ответ улыбался. Половина его лица была уничтожена, месиво костей и красной мышечной ткани, напоминавшее отборную говядину, но его рот был цел и улыбался. Он поднял руку, небрежно, дружелюбно, и помахал на прощание. Вокруг него толпились, массировались и шаркали зверства, которые заставляли многое из того, что Одди видел за последние несколько дней, оборотней, вампиров и зомби, казаться приятными мечтами. И среди них стоял Ответ, совершенно в своей стихии, с поднятой рукой, маша и маша на прощание.

Прощание - на сколько?

Одди откинулся на спинку откидного сиденья. Он ничего не сказал. Пилот ничего не сказал. Говорить было нечего. Холодный воздух проносился по кабине, и Одди неглубоко вдыхал его в легкие. Он смутно осознавал, что не может чувствовать ни одной из своих конечностей: ни одного пальца руки или ноги. Спинка сиденья и подлокотники были липкими от крови. Он задавался вопросом, умирает ли он, и будет ли это очень больно. Вслед за этим пришло осознание того, что, возможно, смерть не будет такой уж страшной вещью - после всего, что он видел и сделал, какие ужасы может таить в себе смерть?

В тысячах миль от дома и на грани смерти Одди закрыл глаза. Тепло наполнило его тело. Он осознал, что это ложное тепло, шокирующее тепло, но ему было все равно. Он просто наслаждался им, его стихийным комфортом.

Он дрейфовал вниз по черным уровням бессознательного, и, приближаясь к той последней черной реке, ему приснился сон. Сон настолько реальный, что он улыбнулся, сидя посреди этой черноты, а лес разворачивался под ним, как темно-зеленое море.

Они лежали на пляже где-то в южной части Тихого океана. Трипвайр, Прицел, Стрелок, Зиппо, Слэш, он. Они были одеты в обрезанные камуфляжи, и их молодая кожа загорела от солнца. Там стояло ведро холодного пива "Singha". Зиппо схватил горсть льда, потер им грудь и, игриво, бросил его в Прицела, чье лицо было целым и неповрежденным и широко улыбалось. Трипвайр что-то говорил, рассказывал историю, его руки описывали анимированные фигуры в воздухе. Стрелок и Слэш наблюдали за ним, указывая, смеясь. Он сидел где-то в стороне, лицом к заходящему солнцу, его мимолетное тепло покалывало его гладкую темную кожу. Хотя он не мог видеть его лица, он знал, что он тоже улыбается. Улыбался, потому что было хорошо быть с друзьями, хорошо знать, что времена конфликта сменяются временами безмятежности, хорошо знать, что шторм обязательно пройдет, а небо обязательно прояснится... хорошо найти это безопасное теплое место под солнцем.

Сидя в откидном кресле трудящегося вертолета, вдали от всего, что он знал или когда-либо заботился, Джером Грант сидел в расширяющейся луже собственной крови... улыбаясь.

Где-то в Средиземном море

12 ноября 1988, 7:54 по полудни

Когда-то я видел в себе только благородные качества Одиссея.

Мужество. Самопожертвование. Лидерство.

Теперь осталось только одно сходство:

Мы оба - единственные члены нашей команды, кто вернулся домой живыми.

Фрегат - 120-футовый, "Обезьянье Mоре", базирующийся в Ки-Ларго. Его трюм загружен восемьюдесятью тоннами каменной соли для доставки в Сирию. Капитан говорит мне, что мы находимся недалеко от южного побережья Албании, но точных долгот и широт я сказать не могу. Воды Средиземного моря имеют самый глубокий и чистый синий цвет; настолько идеально синий, что невозможно начертить изгиб горизонта, сказать, где заканчивается вода и начинается небо.

Я сижу на палубе, прислонившись спиной к переборке, и смотрю, как нос рассекает воду перед собой. Матрос приносит мне чашку турецкого кофе. Он горячий и сладкий, а его пряность покалывает мой язык. Теплые боковые ветры дуют с албанского побережья, неся с собой запах приморской торговли.

Пока судно несет мое тело вперед, медленное движение волн уносит мои мысли назад...

Пилот высадил меня на вертолетной площадке больницы общего профиля Йеллоунайф. Просто спустил меня по трапу, как мешок с грязным бельем, и я взмыл в приветливые небеса. В то время я был без сознания, хотя я помню ощущение падения снова и снова, словно рубашки в сушилке. Представьте себе удивление сотрудников отделения неотложной помощи, когда они увидели большого окровавленного черного парня, лежащего в середине нарисованной белой буквы "H", в то время как его таинственный добрый самаритянин превратился в крошечную точку в небе. Вспоминая эту сцену, я всегда смеюсь!

Они торопливо отвезли меня в операционную. Меня интубировали, вентилировали, аспирировали, удаляли кровь, даже сделали прививку - некоторые врачи думали, что на меня напали дикие животные и я заразился бешенством. Они откачали плохую кровь и закачали хорошую; я осушил банк крови первой группы. Мне сделали ЭКГ и ЭЭГ, перелили кровь, наложили швы и прижгли. У меня были аппараты, дышавшие за меня и очищавшие меня от токсинов, и, насколько я знаю, доставляли почту за меня. Время от времени я выплывал сквозь дымку, чтобы увидеть врачей и медсестер, собравшихся вокруг, свет бил мне в глаза, а их инструменты зловеще сверкали. Я отчетливо помню, как врач в синей маске сказал медсестре, стоявшей рядом с ним:

- Он выкарабкается, я должен тебе ужин.

Я хочу верить, что она заказала: Лобстер "Ньюбург"[150] и бутылку "Дон Периньон".

В других случаях я погружался в глубокую-глубокую тьму, которая давила на мое тело тяжким грузом, и я знал, что я очень близок к смерти. Не было ни ярких огней, ни играющих на арфе ангелов; к счастью, я не чувствовал запаха серы. Только эта сплошная чернота. И я думаю, что это и есть смерть: это почерневшее сознание, где, по крайней мере, какое-то время вы сохраняете некоторое понимание того, кем вы были и какой жизнью вы жили... а потом ничего.

Ззззап: лампочка перегорает.

Скажу вам вот что: она заставляет вас жить настоящим.

Я имею в виду, Carpe-блядь-diem[151], понимаете?

Когда туман рассеялся, я обнаружил себя в белой кровати, в белой комнате с окном, выходящим на заснеженное поле под небом, покрытым облаками. На минуту вся эта белизна заставила меня подумать, что я ослеп. Затем я увидел свою руку, и контраст убедил меня, что мое зрение, по крайней мере, не пострадало.

Моя другая рука была покрыта слоями бинтов, но я мог сказать, просто взглянув, что она бесполезна для меня. Мои ступни, также сильно забинтованные, имели квадратный вид, подтверждающий тот факт, что каждый из моих пальцев находился на дне мусорного бака для медицинских отходов. Мое лицо было таким, как будто его погрузили в кислотную ванну. Я смутно помнил, как борющаяся чернота прорвалась по всему нему. Моя правая нога была помещена в воздушный гипс и поднята в сложной системе блоков. Мое тело - и я говорю о каждом квадратном дюйме - болело, как гнойный зуб.

Вошла медсестра. Она принесла мне чашку ледяной крошки, чтобы я ее пососал. Я задался вопросом, удалили ли мне миндалины. Она вела себя так эффективно, как это делают медсестры, словно она проснулась этим утром, заранее зная каждое движение, которое она сделает в течение оставшегося дня. Она постучала по капельнице, висевшей у меня над головой, распутала трубку, по которой в мое левое предплечье постукивал молочный раствор, осмотрела мои растрепанные ногти, щелкнула языком и почувствовала приятный запах кондиционера для белья.

- Вы знаете свое имя? - спросила она.

Я сказал, что знаю. Она выжидающе кивнула.

- Джером Грант, медсестра.

- Вы знаете, где вы?

- Нет, медсестра.

- Меня зовут Вера. Вы в больнице общего профиля Йеллоунайф. Вы знаете, как вы сюда попали?

- Нет, Вера, - солгал я.

Она сказала мне, что вертолет высадил меня и улетел, не оглядываясь. Она сказала, что меня оперировали почти двенадцать часов, и что один из врачей был вынужден отменить поездку в Форт-Симпсон на "Идитарод"[152].

- Вы держали нас на ногах круглосуточно, мистер Грант. Вам повезло, что вы живы.

Я задавался вопросом, сказала ли она это, чтобы я почувствовал себя обязанным поблагодарить ее... за то, что она сделала свою работу?

- Спасибо, Вера.

- О, ну вот, - oна помахала рукой вокруг головы, словно пытаясь отогнать муху. - Это просто... о, тогда не за что.

Она быстро взбила мою подушку и спросила, не нужно ли мне воспользоваться комнатой для мальчика. Прикроватный аппарат запищал в такт моему сердцебиению, и я пожалел, что Вера его не выключила.

Она спросила:

- Вы были где-то на севере?

Я кивнул.

- Занимались...?

- Охотился.

- Один?

- Да.

- И вы заблудились?

- Да.

- Вы не первый. Там наверху коварные леса.

Вера, ты понятия не имеешь.

- Кто вас высадил?

Я пожал плечами.

- Добрый человек, который сжалился над заблудшим путником.

- И он бросил вас здесь, почему...?

- Он не хотел, чтобы его тайная личность была раскрыта?

- Серьезно, мистер Грант, почему...?

- Вера? Зови меня Джером. А я, пожалуй, воспользуюсь туалетом.

Мне не нужно было идти, но я не хотел отвечать на еще какие-либо вопросы. Вопросы - это опасные вещи: иногда слепо, иногда нерешительно, но каким-то образом инстинктивно они имеют свойство возвращать вас к истине. А истина была чем-то, с чем я не хотел сталкиваться.

Они продержали меня две недели. Назовите это "периодом перевоспитания". Для начала мне пришлось заново учиться ходить. Моя нога была сломана, но не переломана окончательно, так что я смог на нее опереться через несколько дней. Но у меня не было пальцев на ногах - четверти того пространства, на котором я привык балансировать. Трудно объяснить, каково это - ходить без пальцев ног. Самое близкое сравнение, которое я могу провести, это: представьте, что вы стоите на карнизе здания, свесив пальцы ног через край, и налетает сильный встречный ветер. Вы чувствуете это - потерю равновесия и это непроизвольное желание откинуться на пятки, постоянное чувство, что вы потеряете равновесие и упадете лицом в пустоту? Вот как я ощущал каждый шаг. А когда они сняли повязки с моей травмированной руки, и я увидел эти три жалких пальца... Боже, это напомнило мне те блестящие металлические щипцы, которыми дети достают чучела животных в игровых автоматах.

Тем не менее, многим людям было хуже, чем мне - Хелен Келлер[153] отшила бы меня как слабака.

Вот выбор: свернуться калачиком и умереть или смириться с этим.

А я даже не знаю, как свернуться калачиком и умереть.

Врачи пытались подогнать мне протезы, но я сказал, что насрать на этот план. Вместо этого я набил газеты в носки кроссовок и начал шататься. И упал. И упал. И, просто чтобы немного встряхнуться, я упал еще немного. Мои колени были ободраны о кафельный пол; ночью заживающая плоть прирастала к простыне, и утром медсестре приходилось снимать простыню, как будто сдирать промышленный бинт. После этого она перевязывала мои раны и помогала мне надеть кроссовки, чтобы я мог доковылять до коридора... где я неизбежно (и, если бы вы спросили дежурную медсестру, часто комично) снова становился задницей кверху. Так плохо, что я всерьез подумывал приклеить пружину ко лбу, чтобы я мог вставать прямо каждый раз, когда падаю вперед. Но медсестры подбадривали, а физиотерапевт поддерживал, и мне нужно было доказать это себе, так что в конце концов я освоился.

Первые несколько ночей были самыми ужасными. Я имею в виду, что каждая ночь чертовски плоха - это еще одна вещь, с которой я научился жить - но эти первые несколько... плохие, плохие времена.

Дверь в мою комнату. Эта чертова дверь. Я всегда следил за ней. В темноте моей комнаты единственный свет исходил из узкой щели, отделяющей низ двери от пола. Только эта крошечная полоска света, истекающая из-под дверной коробки и слабо растекающаяся по плитке. А больница - это оживленное, оживленное место - коды красные, коды синие и коды желтые, радуга кодов, медсестры и санитары снуют вверх и вниз по палате в любое время ночи. Я прислушивался к их шагам, и каждый раз, когда полоска света - моя полоска света - затемнялась длиной проходящего ботинка, я вздрагивал. Каждый... единственный... раз. Ночью эта непрерывная полоска света становилась для меня всем... она становилась всем гребаным миром.

Хуже всего было это повторяющееся... видение, я думаю, так бы вы это назвали. Я лежал там, подоткнув одеяло под подбородок, и дверь открывалась. Резкий свет из зала струится в комнату, и я щурюсь и прикрываю лицо. В дверном проеме стоит фигура. Я не могу различить ее черты: только резкие очертания тела, высеченного в тени, каждый угол и изгиб которого так сильно отталкивают свет, что кажется, будто кто-то взял ножницы и вырезал его, его полную черноту, из света. В черной дыре, образующей его голову, слева, зловеще светится красная яма. Я слышу этот голос, такой знакомый и в то же время совершенно нечеловеческий, и этот голос говорит: Миру нужно немного Xаоса...

И вот тогда я начинаю кричать. Долгие, душераздирающие крики, такие громкие, что я охрипну на следующее утро. Я никогда так не кричал, ни до, ни после. Наступал рассвет, а с ним и чувство унижения и стыда... но в те первые несколько ночей стыду не было места. Ужас был королем тех ночей.

Иногда ко мне приходила Вера. Она прижимала холодную ткань ко лбу, а мои руки обнимали ее за талию и притягивали к себе, нуждаясь в ее тепле, постоянстве и сладком, чистом запахе. Я помню, как говорил ей что-то между рыданиями и криками: признания, я думаю, во всех ужасных вещах, которые я сделал другим, о людях, которых я убил, некоторые из которых заслуживали этого, но большинство из них просто находились не в том месте и не в то время или чьи идеологии не совпадали с идеологией моего правительства. Признания человека, который чувствовал, что его цель на этой Земле - вести других к смерти.

- Тссс, - говорила Вера. - Теперь все в порядке.

Однажды, когда стало совсем плохо, она поцеловала меня в лоб, а потом еще раз в щеку. В этом жесте не было ничего сексуального: просто один человек утешал другого человека самым существенным образом, который он знал. И это большой мир, понимаете? Большой, ебанутый мир. Но именно такие поступки - самые краткие и инстинктивные проявления доброты и тепла - каким-то образом делают его немного меньше, немного безопаснее и немного красивее.

Они отпустили меня в канун Рождества, думая, что должно быть место, где я бы предпочел провести праздники. Рождество я провел в автобусе "Грейхаунд", проезжая через Саскачеван. Рождественский ужин состоял из горячего сэндвича с гамбургером на стоянке грузовиков за пределами Реджайны. День подарков застал меня в Питтсбурге, стоящим перед тем же почтовым ящиком, где месяц и целую жизнь назад я получил письмо, которое привело все в движение.

Я вставил свой запасной ключ и открыл ящик. Мое сердце замерло.

Еще одно письмо.

Капитан фрегата спускается с мостика, чтобы сесть со мной. Он старше, возможно, ему шестьдесят, его акцент невозможно определить. Некая печаль выражается в морщинах вокруг глаз и в форме его рта. Мы достигли негласного соглашения: наше прошлое принадлежит нам. В руках он несет серебряную флягу и две маленькие чашки. Он ставит чашки на палубу между своих раздвинутых ног и наливает в них до краев. Он протягивает одну мне. Мы чокаемся краями, и он говорит:

- Желаю тебе жить в интересные времена, друг.

- И тебе.

Ликер очень мягкий и оставляет на языке привкус жженого лимона. Он наливает еще одну чашку. Я не протестую. Он знает много людей в Сирии. Это тот тип людей, с которыми мне нужно познакомиться. Он говорит, что они продадут мне все, что мне нужно - автоматические винтовки, ракетные установки, ракеты "Стингер" - и предоставят мне безопасный проход в Ирак. Он сказал, что они будут сражаться вместе со мной, если дело - и цена - будут правильными.

- Удивительно, - говорит он, - какую лояльность можно купить за американские доллары.

Я сказал ему, что мне не нужно, чтобы кто-то сражался рядом со мной. Я повел достаточно молодых людей по этой тупиковой дороге. Это последний раз, когда я пойду на войну, и я пойду один.

Конверт в почтовом ящике был белым, а внутри лежала небольшая полоска бумаги. На нем были напечатаны два набора цифр. Один из них был номером телефона; префикс -011 идентифицировал его как европейский. Другой представлял собой строку из восьми цифр.

Я перешел дорогу к телефонным будкам и набрал номер. Автоматический оператор сказал мне, сколько монет нужно вставить. Раздалась серия далеких щелчков и еще далеких щелчков, и после одного гудка приятный женский голос сказал:

- Международный банк Стокгольма, чем я могу вам помочь?

- Я... я не знаю, - сказал я.

Женщина рассмеялась.

- У вас есть ваш номер доступа?

- Нет, я...

Затем я увидел полоску бумаги в своей руке, восьмизначную строку под номером телефона. Я прочитал ее.

Послышался звук постукивания по клавиатуре. Затем:

- Хорошо, мистер Грант, как я могу удовлетворить ваши потребности - вы будете снимать деньги?

Я почувствовал себя так, будто меня ударили ножом в живот. Я уперся рукой в ​​изуродованное оргстекло будки.

- С-сколько у меня есть?

- Пять миллионов долларов, - сказала она. - Сейчас немного больше, с процентами.

Я пошатнулся и упал вперед, ударившись головой о будку. Трубка выскользнула из моих пальцев и покачнулась на гибком металлическом шнуре.

Далекий, металлический голос:

- Мистер Грант? Вы в порядке?

Это было единственное обещание, которое эта хрень когда-либо сдержала, и оно знало, что ранит меня сильнее любой пули. Последний грязный трюк.

Я успокоился и снял трубку.

- Я здесь.

- Все в порядке? Звучало как...

- Я в порядке. Трубка выскользнула.

- Хорошо. Теперь, не хотите ли вы сделать...

- Снятие. Да, я бы хотел.

- И сколько вы хотите?

- Всю сумму.

Я пожертвовал деньги единовременно Международной коалиции за мир во всем мире. Это было самое крупное единовременное пожертвование, которое когда-либо получала организация, и меня заверили, что оно поможет многим людям. Когда их пресс-секретарь спросил меня, кого благодарить за такую ​​щедрость, я назвал ей имена Великолепной семерки и Грозевуара. Был выпущен пресс-релиз, и эта история попала во многие газеты.

Я хочу верить, что где бы эта тварь ни была, она прочитала статью.

И я хочу верить, что ирония съела ее чертовы кишки.

Остался вопрос: что делать, когда весь мир рушится? Было достаточно трудно вернуть свою жизнь в нужное русло после Вьетнама - а теперь, после этого?

Забудь об этом.

Но я все же попытался. У меня были припрятаны деньги с работы в "Кейбанкe", и на них я снял однокомнатную квартиру возле Питтсбургской публичной библиотеки. Каждый день я вставал в восемь утра после сна без сновидений, справлял нужду, брился, одевался. Я завтракал в закусочной напротив библиотеки и ровно в девять часов переходил дорогу и заходил внутрь. На длинные деревянные штыри были нанизаны разделы Пост-Газет, и я брал раздел Мировые Новости и садился в слегка пахнущее мочой кресло лицом к стене. Я читал раздел от начала до конца, даже рекламу - Вы теряете волосы или потеряли большую их часть? Позвоните в "DeOliviera Hair Care Systems, Inc." - и ставил его обратно на полку.

После этого я садился и смотрел на стену. Стена была из белого пигментированного бетона, и я смотрел на нее, на все крошечные отверстия и трещины на ее поверхности, теряя себя в пустоте. Моей главной целью было ни о чем не думать, позволить белизне стены проникнуть в меня и сделать мой разум таким же пустым и белым, каким он был. Я стал очень хорош в этом: проходили часы, мой живот урчал, а суставы болели, день переходил в ночь, и все же я ничего не замечал, исчезая и уносясь в этот холодный белый мир. Затем свет дважды щелкал, чтобы погаснуть и включиться, давая знать о времени закрытия.

Я ужинал в той же закусочной и шел домой. К тому времени, как я добирался до квартиры, мои ботинки были мокрыми от слякоти, скомканные газеты в носках были холодным, мокрым месивом.

Я набирал ванну, раздевался и скользил в кипяток. Я купил радио, включил его и поставил на полку раковины. Я никогда его не включал. Иногда я пытался потеряться в плитке ванной, как я это делал в стене библиотеки, но выцветший цветочный узор и коридоры темной грязи портили необходимую белизну. Вот тогда мой разум блуждал, вращаясь по все более узкой орбите, как вода в сливе, приближаясь к центру идеальной тьмы. Там не было ничего хорошего: только страдания, взаимные обвинения и медленно подкрадывающееся безумие.

Но я не мог удержаться от того, чтобы не исследовать эту тьму, так же, как я исследовал бы сгнивший коренной зуб языком. И рано или поздно я исследовал бы ее достаточно глубоко и снимал бы достаточно слоев, чтобы в итоге кричать, кричать и биться в воде, а мои беспалые ноги стучали по фарфору, в то время как мой сосед стучал кулаком в стену, приказывая мне заткнуться.

Один и только один раз я обнаружил, что держу радио перед лицом, красные цифры 12:00 мигают в шести дюймах над водой. Шнур был черным с белой полосой по всей длине, а наклейка возле вилки гласила: ВНИМАНИЕ: ЧТОБЫ ПРЕДОТВРАТИТЬ ПОРАЖЕНИЕ ЭЛЕКТРИЧЕСКИМ ТОКОМ, ВСТАВЬТЕ ШИРОКИЙ КОНТУР В ШИРОКИЙ РАЗЪЕМ И ВСТАВЬТЕ ПОЛНОСТЬЮ. Я включил его. "Sweet Dreams" группы Eurythmics. Затем моя рука опустилась, пока пластиковый корпус радиоприемника не пробил воду, и внезапно голос Энни Леннокс зазвучал водянисто, а из отверстий динамика поднялись маленькие пузырьки, чтобы лопнуть на поверхности ванны. Я задавался вопросом, сколько времени потребуется воде, чтобы найти ток...

...и, наблюдая, как эти маленькие пузырьки прокалывают поверхность воды, я вспомнил время в джунглях, в те короткие тихие моменты, предшествующие схватке.

Трипвайр спросил:

- Сержант, как вы думаете, если мой билет будет пробит, я попаду в Aд?

Первой моей реакцией был гнев:

- Черт бы побрал эти слова. Никто не получит свой билет пробитым.

Затем, после перестрелки:

- Мы солдаты, сынок. Солдаты не попадают в Aд. Солдаты убивают других солдат. Мы находимся в ситуации, когда все участники знают ставки. И если ты собираешься принять эти ставки, ты должен делать определенные вещи. Сама простота. Мы солдаты. Мы следуем кодексам. Приказам. В этом есть достоинство. Честь. Так что нет, сынок, ты бы не попал в Aд. Солдаты не попадают в Aд...

...а затем моя рука взлетела вверх, радио вырвалось из воды, перевернувшись и разбившись о стену.

Солдаты не попадают в Aд.

Но, может быть, трусы попадают.

На следующий день я проснулся в свое обычное время и пошел в библиотеку. Я схватил раздел "Мировые новости" и сел в свое воняющее мочой кресло.

И вот тогда я это увидел.

Заголовок гласил: "Ирано-иракская война: кровь на улицах Кувейта". К нему прилагалась цветная фотография на четверть страницы; уличная сцена. Дорога представляла собой узкую полоску грязи, утрамбованную бесконечной процессией ног и шин скутеров. По обе стороны стояли приземистые здания - или, точнее, их останки. Они напоминали песчаные замки, смываемые надвигающимся приливом. Куски кирпича были разбросаны беспорядочно, осыпающиеся стены были изрешечены пулевыми отверстиями. Слева на искривленном флагштоке развевался потрепанный и обугленный иракский флаг.

Два тела лежали среди обломков. Их конечности были согнуты под углами, которые были бы физически невозможны, если бы они были живы. Вокруг одной из голов было неровное кольцо, окрашенное в чуть более темный оттенок, чем красная грязь, на которой она лежала. На переднем плане справа юноша лет четырнадцати присел за перевернутым джипом. Он стрелял из АК-47 по чему-то или кому-то за кадром.

Если бы это было все, что изображено на фотографии, я бы перевернул страницу.

Но это было не так.

Одинокая фигура стояла в дверном проеме разрушенного здания. Он не сгорбился и не съежился; вместо этого он прислонился, небрежно засунув одну руку в карман, к дверному косяку. Это была поза, предполагающая полный комфорт и непринужденность: режиссер наблюдает за тем, как мастерски срежиссированная последовательность действий разыгрывается сама собой. Солнечный свет струился сквозь воронки от снарядов в здании, окутывая его лицо приглушенными желтыми тонами...

Но нельзя было спутать копну вьющихся рыжих волос.

Или такую ​​знакомую улыбку, касающуюся уголков этого изящного приподнятого рта.

Или этот холодный, красный, совершенно бесчувственный взгляд.

Ответ. Хаос.

Две эмоции охватили меня, резко противоречащие друг другу: ненависть и любовь. Ненависть к Ответу, или кем бы он ни стал, и, на более высоком космическом уровне, ненависть к любым силам, которые работали, чтобы сделать необходимыми такие реальности, как война, насилие и зло. Но, неожиданно поднявшись на гребень волны, возникла противоположная эмоция.

Любовь.

Это слилось в моей голове со всей сокрушительной тяжестью прозрения: я любил этих людей. Стрелка и Слэша, Прицела и Трипвайра и Зиппо - любил. В этом признании не было никакого стыда, только непоколебимая уверенность, что я должен любить их. Это не была любовь мужчины к женщине или отца к своему ребенку. Это стихийная любовь, любовь, выраженная в глубине костей, крови и души. Любовь, которую я чувствовал к этим людям, была обусловлена ​​обстоятельствами: элемент выбора не существовал для нас. Мы не выбирали друг друга, а вместо этого были брошены в ситуацию, которая заставила нас довериться тем, с кем мы сражались рядом. Солдаты в зоне боевых действий заключают договор, осознанно или неосознанно: что бы ни рухнуло, кто бы ни рухнул, они все рухнут вместе, как единое целое, живые или мертвые.

Так что, да, я любил этих людей. Это была безрассудная и экстремальная любовь, но все равно любовь. Возможно, единственный вид, который я когда-либо знал.

Я положил газету обратно на стойку и вышел из парадных дверей библиотеки.

Я больше никогда не вернусь.

"Грейхаунд" отвез меня из Питтсбурга в Мейкон, штат Джорджия, где я провел день со старым другом. Другой "Грейхаунд" отвез меня в Ки-Ларго. Я снял номер в мотеле в нескольких кварталах от морского порта. На следующее утро я прошел по пирсу и навел справки. Грузчик указал мне на "Обезьянье Mоре". Я встретился с капитаном, и мы заключили сделку рукопожатием: семь тысяч долларов за проход в Сирию и безопасный вход в Ирак.

Теперь, почти три недели спустя, фрегат находится в тысяче узлов от сирийского побережья. Капитан выливает последние капли из фляги в наши чашки.

Он говорит:

- А как насчет тебя, друг, тост?

Я размышляю.

- Ну, Эрнест Хемингуэй однажды написал: Это прекрасный мир, и за него стоит бороться. Было время, когда я соглашался только со второй частью, - я опрокидываю чашку, глотаю и смотрю на темное кружащееся море. - Но теперь я почти полностью согласен.

Капитан хлопает меня по спине.

- Ты хороший человек. Увидимся утром.

Он встает, слегка покачиваясь на ногаx, и исчезает под палубой.

Когда мне было пятнадцать или шестнадцать, я думал, что война - это Великая Крутость: я листал страницы "Солдата Удачи", эти зернистые черно-белые фотографии солдат спецназа с лицами, размазанными гримом, ногами на ширине плеч, винтовками, скрещенными на груди; или тот знаменитый снимок неопознанного подразделения, поднимающегося на вершину холма в сумерках, их тела вырисовываются на фоне заходящего солнца, их позы согнуты, но решительны, когда они вступают на вражескую территорию. И все, о чем я тогда думал, было: да, дайте мне немного этого дерьма. Речь шла о том, чтобы надрать задницы и назвать имена, убить их всех и позволить Богу разобраться с ними, жить тяжелой жизнью и уйти в сиянии славы.

Но после нескольких туров во Вьетнаме я пришел к выводу, что война - это Великая Ложь: ваша страна чего-то хотела, и их страна чего-то хотела, и все подпитывали ложью и дезинформацией, чтобы получить то, что они хотели. И все мемориалы, и памятники, и медали, и американские флаги, развевающиеся у витрин магазинов в День ветеранов, - все это было частью лжи. Эти вещи только скрывали один суровый факт, который был таким: какой-то солдат, какой-то гребаный ребенок, умирающий в одиночестве посреди рисового поля или неглубокой траншеи, этот ребенок, который шесть месяцев назад играл в школьный футбол и гонялся за юбками, теперь умирает с частями из внутренних органов, разбросанными по его внешней стороне, умирающий в грязи и дерьме, и самое гребаное, что он понятия не имеет, почему он умирает, не понимает, какие силы привели его туда, далеко от дома, чтобы умереть. Все, что он знал, это то, что ему было холодно и больно, и что когда-то, в далекие времена, он смертельно боялся, что его сочтут трусом, мальчиком, который отказался сделать то, что было лучше для его страны. Посмотрите в лицо любому человеку, умирающему в зоне боевых действий, и все, что вы увидите, - это смятение. Вот какого хрена я тут делаю? Потому что именно тогда, и только тогда, они могут заглянуть за канаты, блоки и леса и увидеть войну такой, какая она есть на самом деле: ужасную, глупую ложь.

Но теперь я знаю другое.

Война - это не ложь.

Война - это Правда. Самая чистая Правда в этом мире.

Война - это правда человеческой природы. Основной закон человека. Правда жизни. Это борьба человека с человеком, и если вы собираетесь победить другого человека, победите его полностью. Оставьте его там, мертвым, на земле. Законы зверей и законы человека взаимозаменяемы на самом базовом уровне - это законы джунглей, выживание сильнейших. Утонченность цивилизации уводит нас от этой основной истины, но война тянет нас назад. Она проникает глубоко внутрь и цепляется за корни того, кем и чем мы на самом деле являемся. Это закон джунглей, первобытный закон, закон, который призывает победителей и проигравших и не оставляет места для компромисса. Именно способность войны затрагивать это фундаментальное состояние человечества дает ей так много силы; из всех фундаментальных человеческих устремлений она проникает глубже всего и, проникая глубже всего, идет дальше всего к истине.

И теперь я знаю.

Война - это истина.

Но в этой истине нет красоты.

Это холодная правда, суровая правда, отвратительная правда, и я не хочу иметь с ней ничего общего.

Я иду к носу корабля. Ветер, выпивка и отсутствие пальцев ног мешают мне ходить, и я слепо тянусь к перилам. Мои пальцы цепляются за металлический поручень и подтягиваюсь. Господи, я чувствую себя таким слабым. Слабым и немощным, стариком там, где когда-то стоял молодой человек. Неважно. Я буду достаточно сильным, когда придет время.

Синежаберники[154]плывут по волне воды, которую толкает лопатообразный нос фрегата. Их тела худые и сужающиеся, напоминающие баллистические торпеды. Они движутся прямо под волнами, вспыхивая ртутными вспышками, время от времени выпрыгивая из воды, хвосты мерцают, капли воды разбрызгиваются. Им все равно, куда они идут, и они не помнят, где они были. Они довольны движением. Довольны простым удовольствием движения вперед.

Я - прирожденный лидер. Дайте мне отряд или команду, пять или шесть человек, и они последуют за мной куда угодно. И я думаю, что война - Хаос - нуждается во мне и людях, подобных мне. Мы - побудители хаоса. Искра. Когда молодой человек попадает в ситуацию, в которой он может потерять свою жизнь или отнять жизнь у другого, он не думает о вдохновляющих речах фотогеничных государственных деятелей или о безопасности свободного мира или красных, белых и синих. Все, о чем он тогда думает, - это как он напуган, как одинок и как далеко он от дома. Он смотрит на меня или на кого-то вроде меня, ища силы. И я даю ему ее в форме ободряющей руки на плече и слов: Ты справишься, сынок. Ты справишься. Просто иди вперед, не оглядывайся.

И они это делают.

Итак, вы видите, как я даю хаосу узнаваемое лицо, знакомое имя и всю силу убеждения. Передовой агент хаоса, если хотите. Я обладаю способностью снова и снова вести людей в немыслимое. Таким образом, я являюсь инструментом Хаоса, как и любое из тех существ, с которыми я столкнулся в лесах северной Канады. Монстром. Осознание этого вызывает у меня отвращение. И все же это то, кем я являюсь, кем я всегда был.

Монстр.

Мне вспоминается старая притча о скорпионе и лягушке.

Скорпиону нужно пересечь пруд, поэтому он говорит лягушке:

- Перенеси меня на своей спине, потому что я не умею плавать.

Лягушка говорит:

- Но ты - скорпион. Ты ужалишь меня.

- Нет, я не ужалю, - говорит скорпион, - я обещаю.

На полпути через пруд скорпион жалит лягушку.

- Зачем ты это сделал? - говорит лягушка, пока яд проникает в ее организм. - Теперь мы оба умрем.

Я - скорпион, - отвечает он, - и ты знала это, когда подобрала меня.

Иногда ты должен спросить себя, кто ты - скорпион или лягушка?

Иногда ты обнаруживаешь, что ты и то, и другое.

И, как скорпион, возможно, я не могу помочь тому, кем я являюсь. Кроме этого одного раза.

Я вижу его, мысленным взором. Ответ. Хаос. Вижу, как он сидит на корточках в грязном иракском бункере, окруженный костями, кровью и дерьмом. Ждет меня. В бункере темно, но горят свечи, сотни их, в каждом углу, на каждом выступе. На периферии моего зрения, за светом свечей, что-то движется. Тьма не позволяет мне дать им имя или вид. Я не верю, что они люди. Надеюсь, что нет.

Хаос сидит на корточках голый в плавающем свете свечей. Его тело наполовину человеческое, наполовину звериное, и мне это кажется совершенно правильным. Одна из его ног гуманоидная, но сухая и лишенная мышечного тонуса - нога инвалида. Другая - нога четвероногого, оленя или лося, густо покрыта мехом и сужается к раздвоенному копыту. Его оставшийся глаз огромный и сложный, миниатюрный диско-шар; свет свечи дугами отражается от каждой отдельной грани. Его волосы рыжие и вьющиеся, черта, которая кажется одновременно такой правильной и такой совершенно неправильной.

- А вот и я, - слышу я свой голос.

- Я знал, что ты придешь, - говорит существо. - Ты - мое лучшее достижение. Ты и другие, подобные тебе.

- И я пришел. Но не по той причине, по которой ты думаешь.

Промелькнуло ли на его лице выражение беспокойства?

Думаю, да.

Я говорю:

- Я знаю, кто я.

Затем я распахиваю куртку и позволяю ему увидеть, что я спрятал внутри. Наблюдаю, как его гнойный красный глаз расширяется в осознании.

- Но это не значит, что мне нравится то, кто я есть.

Под койкой в ​​моей каюте стоит ящик. В этом ящике, под слоем сухого сена, шестнадцать динамитных шашек. Я подобрал их в Мейконе, где остановился, чтобы навестить Дикона, человека, чью жизнь я спас, отняв жизнь у другого. Дикон, бывший эксперт по подрывной деятельности, знал людей, которые знали людей, и таким образом я заполучил достаточно взрывчатки, чтобы сравнять с землей половину городского квартала. Я купил нейлоновый жилет, такой, какой носят рыболовы-нахлыстовики[155]. Ночью, сидя здесь на палубе, я аккуратно пришил шестнадцать длинных узких карманов на его груди и спине. Динамит плотно прилегает.

Жилет сидит прекрасно.

Вопросы, вопросы, всегда вопросы.

Могу ли я убить его? Может ли Хаос умереть? Каковы будут последствия? Может ли мир существовать без Хаоса? И самое ужасное: если я убью его, что может появиться на его месте?

Неважно. Я твердо решил. Нужно свести счеты.

Я не хочу сдаваться. Всегда ли я должен отвечать насилием на насилие, выкалывать глаз там, где его вырвали? Неужели я не способен подставить другую щеку? Может быть, и так. В конце концов, мы всегда возвращаемся к тому, что мы есть. В конце концов, мы находим свою истину.

Прими это, - говорю я.

Прими это, держи это, никогда не отпускай. Если мы определяемся, как личности и как вид, этими глубоко укоренившимися побуждениями, которые делают нас теми, кто мы есть, то только глупец будет бороться с этим определением. Должна быть любовь. Но должна быть и ненависть.

И должна - должна! - быть месть.

Корабль несет меня вперед. Я иду по своей воле. Подобно рыбам, плавающим внизу, я наслаждаюсь простым удовольствием от движения вперед. Скоро в поле зрения появится сирийское побережье.

Да, люди могут меняться.

Но иногда старые пути, истинные пути, являются лучшими путями.

И я иду.

Иду, чтобы показать вам правду внутри лжи.

Перевод: Артем Елёскин

Бесплатные переводы в наших библиотеках:

BAR "EXTREME HORROR" 2.0 (ex-Splatterpunk 18+)

https://vk.com/club10897246

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915