Заповедник чувств

Необычна судьба планеты Тибия. Со времени ее открытия, вот уже полтора столетия, умы специалистов и просто любителей космологии заняты разгадкой истории быстрого развития и гибели ее цивилизации, Первая гипотеза – суть ее сводилась к обычному представлению о самоубийстве человечества при использовании ядерного оружия – не подтвердилась: атомных войн на Тибии не было.

Собственно, при первом знакомстве с планетой ничего поразительного не обнаружилось. Условия для возникновения жизни, хотя и несколько своеобразные, на Тибии объективно существовали. Вполне естественно, что в ходе эволюции населяющие планету организмы усложнялись и совершенствовались. Конечным результатом развития было появление мыслящих существ, которые сумели подчинить себе природу. Цивилизация Тибии ограничивалась одной планетой. Почему-то тибианцы отказались от попыток выйти в просторы космоса. Они научились полностью использовать всю энергию, какую давало их солнце, а также колоссальную мощь геологических процессов, протекавших в недрах планеты. Баснословные энергетические запасы позволили создать вокруг звездной системы гигантский гравитационный заслон, оградивший Тибию от какого бы то ни было влияния извне. Уникальная установка занималась справедливым распределением энергии между жителями и заботливо оберегала каждого из них от любой случайности. Жизнь тибианцев постоянно находилась вне всякой опасности. Всем жизненно необходимым планета была обеспечена с избытком.

– Похоже, что у них там был организован истинный библейский рай, – заявил на пресс-конференции Григорьев, вернувшись из первого путешествия на Тибию.

Однако беззаботная жизнь тибианцев длилась сравнительно недолго. Величайшая катастрофаграндиозная вспышка внутренних сил почти усмиренной уже планеты – внезапным толчком разрушила все энергетические и распределительные установки. Главный материк Тибии оказался расколотым; по множеству трещин хлынула лава, море обрушилось на прибрежные города, тучи пепла затмили щедрое солн це. Изнеженное человечество так и не оправилось от потрясения – погибло.

В том, что причина гибели тибианской цивилизации – геологическая катастрофа, уверены были все. Такое объяснение, во-первых, опиралось на факты, во-вторых, казалось наиболее логичным. Но вторая экспедиция на Тибию в середине прошлого века сделала открытие, которое явилось величайшей научной сенсацией.

"Геологический катаклизм не мог послужить причиной гибели тибианской цивилизации, – заявил Глеб Зандерер. – Человечество планеты Тибия вымерло за три столетия до начала тектонической вспышки, грозные внутренние силы планеты обрушились на уже опустевшие города, наводя ужас лишь на одичавших животных, которые к тому времени устраивали свои логова в домах людей".

Факты, собранные экспедицией Глеба Зандерера, были неопровержимыми. Невозможно было поверить, но человечество Тибии вымерло именно в то время, когда на планете существовал рай.

Несколько научных экспедиций были снаряжены на Тибию. Сотни любителей и туристов хлынули вслед за ними. Надо сказать, первые собранные данные только прибавляли неясностей. Непонятно было, например, почему после катастрофы расселение хищных зверей – в пору владычества человека они были почти полностью истреблены – происходило с небольшого острова, затерянного в глубинах океана? Миграция животных была направлена в сторону Главного материка по цепочке вулканических островов самого обширного архипелага Тибии. Загадочным представлялось и то, почему на всех картах планеты этот остров не был обозначен? Космогеологи неоспоримо доказали, что существовал он задолго до появления первого человека и никуда не исчезал. На острове сохранились даже развалины построек позднего времени.

Специальная экспедиция занялась изучением затерянного в океане острова. Чтобы оградить его от потока любителей, в печати ничего не сообщалось о нем.

А между тем планетоведы смогли установить хронологическую последовательность главнейших событий в истории Тибии. Выглядело это примерно так: а) доисторическая эпоха. Период, сходный для большей части планет, где развилась разумная жизнь. В ходе эволюции появились перволюдн. Примерно миллион тибианских лет понадобилось им, чтобы превратиться в человека, научиться изготовлять и пользоваться примитивными орудиями; б) возникновение первых государств, в каждом из которых различные идеалы, неодинаковые представления о добре и зле. Использовалась в основном мускульная сила людей и прирученных животных. Войны велись с помощью примитивного оружия – мечей, копий и т. п. Продолжительность эры около 70 тысячелетий; в) образование могущественных государств. Попытки из множества идеологий выбрать одну, приемлемую для всех. Использование энергии ветра, воды и, в конце эры, пара. Появление первых машин. Грандиозные войны. Совершенные средства уничтожения. Быстрая гибель одних систем правления, возникновение новых. Продолжительность около шести тысячелетий; г) образование единого могущественного государства, господство одной идеологии, равенство всех граждан, прекращение войн. Веком Благоденствия окрестили эту эру сами тибианцы. Продолжительность 400 лет; д) гибель цивилизации, вымирание человечества – 150 лет.

Однако датировка и хронология событий ничего не объясняла. Впрочем, ученым непонятен был только один последний этап – быстрый закат тибианской цивилизации. Возможно, причины оставались бы невыясненными еще долгое время, если бы археологами не был обнаружен на Тибии архив лент вычеркнутой памяти. Вначале найденным катушкам не придали особого значения – посчитали их за обычные магнитные ленты с записью кинопроекций или музыки. Лишь спустя еще двадцать лет в лабораториях Земли удалось разгадать секрет катушек и прочесть записанное на них.

Объяснять назначение лент вычеркнутой памяти нет необходимости: когда читатель узнает, что было записано хотя бы на одной из них, он сам все поймет.

Ниже приводится подлинный текст одной из лент с небольшими сокращениями. Публикация производится с разрешения Всемирной Академии наук.

В начале ленты при настройке аппаратуры записаны посторонние помехи:

Голос извне:

– Начинайте думать последовательно.

– Не хочу! Не буду!! Не заставите!!!

Еще один голос извне:

– Включаю установку принудительной очистки памяти. Подсоедините психоамортизатор.

Слышен щелчок и легкое потрескивание…

Затем начинается рассказ человека, подвергнутого обработке. Перевод внутреннего текста на письменную речь сделан автодешифрующей установкой Маклина.

– Это правда? – недоверчиво переспросил я: мысль о возможности такого чувства не умещалась в моем сознании.

Нейропсихопатолог молчаливо кивнул и настороженно посмотрел мне в глаза.

Я еще раз заглянул в раскрытую книгу с тайной надеждой, что слов, так поразивших меня, не окажется в ней, что это была всего лишь болезненная галлюцинация в моем воспаленном мозгу. Но все буквы были на месте на этой пожелтевшей от ветхости странице:

"Страх – самое сильное из переживаний, какие испытывали люди древности. С установлением ВСБ (всеобщей системы безопасности) чувство страха атрофировалось, так как не стало существовать угрозы внезапной смерти. Поколения людей, живущих в эру Благоденствия, никогда больше не будут испытывать этого проклятого чувства, принижающего человека до уровня животного…" – прочитал я еще раз, хотя статья и без того запечатлелась в сознании.

Профессор Тресбли долгим взглядом профессионального гипнотизера смотрел мне в глаза. Руки его, засунутые в просторные карманы больничного халата, были стиснуты в кулаки – я видел это сквозь полупрозрачную ткань. Блекло-розовый цвет стен и мебели раздражал меня, хоть и считалось, что именно этот цвет действует на пациентов наиболее благотворно и успокаивающе. Тресбли вынул руки из карманов, поднес скрюченные пальцы к моему лицу: у меня возникло ощущение, будто он копошится ими в самых потаенных извивах моего мозга.

– Где вы добыли книгу? – спросил он строго.

– Она была закопана в земле под полом стоянки моей межкосты. Скорее всего она попала туда случайно, когда наш квартал начинали перестраивать, лет двести назад, – объяснил я.

– За каким дьяволом вы лезли под пол?

– Я уронил ключ от межкосты – он провалился в щель.

– Один раз можно было воспользоваться общим транспортом. На другой день изготовили бы новый ключ.

– Но я не подумал, что это приведет к таким последствиям.

– Во всех затруднительных случаях советуйтесь с Автоматическим Доброжелателем. В последующем это предостережет вас от внезапных травм. Хорошо, что вы сами обратились к нам. Хуже было, если бы пришлось вызывать по повестке. Надеюсь, хоть этот последний экземпляр. – Последние слова он прибавил тихо, будто про себя.

Он отвел от меня взгляд и я почувствовал облегчение.

– Это уж третий случай, – произнес он, повертываясь ко мне спиной, и стал рыться в катушках чьей-то памяти, раскиданных на столе. – И все трое пострадавших сами явились к нам без вызова.

– Taк я пострадавший?

– Ну, не на столько, чтобы это повлекло опасные последствия, – утешил он меня и, внезапно хлопнув ладонью до столу, обернул ко мне свое внимательное лицо. – И этот том будет уничтожен, – сказал он так, словно это могло интересовать меня.

– Что теперь будет со мной?

– Вас подвергнут очистке памяти на консесте.

– Но я уже очищался однажды, не помню только по какому случаю.

– Было бы странно, если бы вы помнили – консеста работает безотказно. Значит, вас однажды очищали уже?

– Да. Это должно быть отмечено в моих документах.

– Проверим, проверим, – озабоченно пробормотал он, легким щелчком включая дежурный видеоратор.

– Личную карту Джекли Видора – ЖС/742, – затребовал Тресбли.

На гравитационном экране зажглись колонки зеленых и оранжевых цифр – копия моей личной карты. Тресбли внимательно вглядывался. Я тоже. Только я решительно ни черта не понимал в этой арифметике.

– М-да, – сказал он, выключая экран. – Дела… – И снова окинул меня взглядом с головы до пят. Ничем особенным я не выделялся: типичный представитель разумного биоиндивида с планеты Тибия.

– М-да, – машинально повторил он, – вторичному очищению памяти мы не можем подвергнуть вас – опасно для жизни.

– Ну и что, – возразил я. – Мне было бы очень любопытно.

– Для вас, конечно, – согласился он. – Только все равно это невыполнимо: ВСБ автоматически отключит консесту, если вас поместить в нее, а пользоваться психоамортизатором можно только с разрешения правительства – повышенный расход энергии.

– Жаль, – воскликнул я: мне так хотелось хоть однажды испытать настоящий риск.

– Вам придется напрячь силы и постараться забыть все, – сказал он и посмотрел на меня с сочувствием.

Его скорбный и грустный взгляд перекинул мои воспоминания в пору далекого детства. Именно так смотрели на нас старые няни, которые ухаживали за нами в приюте общественного воспитания. Их морщинистые лица тоже были грустны. Это, правда, было только у самых дряхлых нянь, у тех, что родились еще до начала эры Благоденствия; рожденные после были жизнерадостны и беспечны, как крольчихи из приютского питомника. Воспоминания давних детских обид, когда я еще нуждался в чьем-нибудь утешении, пробудились во мне внезапно.

– Скажите, профессор, а вы сами испытывали страх? – спросил я.

Он вздрогнул, тень какого-то смутного давно пережитого чувства скользнула по его лицу, но он тотчас же совладал с собою. И все же я сразу понял – в тот день я был необыкновенно прозорлив – он знал страх. Какое же, должно быть, это сильное чувство, если даже воспоминание о нем способно так взволновать?

– Простите, я задал глупый вопрос, – виновато пробормотал я.

– Ничего, – деланно рассмеялся он и непривычно громким в этом помещении голосом добавил: – Я выпишу вам рецепт таблеток амнезии. Они немного помогут.

Он быстро черкнул несколько слов и, сложив рецепт вдвое, сунул мне в руку. Он вышел проводить меня на крыльцо.

– Прочтите, что написано в рецепте, – почти беззвучно прошептал он.

Устроившись на сидении в своей межкосте, я заглянул в рецепт.

"Приходите ко мне домой сегодня вечером после часа Веселой Зарядки", – прочел я.

Тресбли встретил меня за оградой дачи и показал место, где можно было приткнуть межкосту. Домашний робот-слуга подал нам кофе по-тенбийски и нигаринские сигары.

– Вы хотели сообщить мне что-нибудь относительно… – начал я, когда робот оставил нас одних.

Тресбли приложил палец к губам и я осекся на полуслове. Он встал и прошел в дальний угол комнаты. На нем была просторная одежда, и оттого непривычная для тибианца сухопарость его сложения была особенно заметна. Он надавил ладонью на пластину, неприметную на одинаково гладком поле стены, и один из блоков бесшумно сдвинулся, открыв небольшой тайник. Внутри хранились какие-то блестящие инструменты и красно-синий силовой магнит. Тресбли вытащил его. Магнит был довольно тяжел, от напряжения у профессора затряслись ноги.

– Вам помочь? – громко спросил я.

Он угрожающе метнул в меня своим гипнотизерским взглядом, и я опять замолчал. Я внимательно наблюдал за его действиями. Он перетащил магнит к коробке ДС (Доброжелательного Слухача) и приставил его полюсами к входному каналу.

Доброжелательный Слухач был изобретен еще в конце эры Распрей. Он сослужил немалую пользу человечеству Тибии и приблизил наступление эры Благоденствия. Об этом я знал из школьных учебников. Единая форма правления тогда только что устанавливалась, и среди тибнаицев немало было еще людей, враждебно настроенных к прогрессу. Заговоры тогда раскрывались чуть ли не ежедневно. Когда был придуман Доброжелательный Слухач, лояльно настроенные граждане сами пожелали, чтобы в их дома были проведены микрофоны. Те, кто противился этому, несомненно были врагами прогресса. Их оказалось немного. Установки ДС совершенствовались, приобретали изящные формы в современном стиле и считались лучшим украшением квартиры. Они уже давно распространились по всей Тибии. В новейших постройках их монтируют прямо в стене. Разлапистые широкие уши слухачей причудливыми колпаками высовываются из стен в самых неожиданных местах. Они придают обстановке очень современный вид.

Я с подозрением косился на профессора: очевидно, он решил расстроить свой ДС. Даже мысль о подобном намерении была кощунственной. Я отлично знал (из основного свода законов), что ДС не ограничивает моей свободы: я и при нем имел право говорить все, что захочу, а оттого, что мои слова сразу поступят в АПКНЛ (автоматическую проверочную комиссию на лояльность), мне же лучше: если в моих высказываниях есть что-либо злонамеренное, меня направят в профилакторий, где лечат заподозренных в неблагонадежности.

Проделав операцию с магнитом, Тресбли сел в кресло как ни в,яем не бывало и потянулся к чашечке с кофе. Отхлебнув несколько глотков, затянулся ароматным дымом сигары – должно быть, он был истым гурманом. Ничего хорошего в кофе по-тенбийски я не находил, но, чтобы профессор не принял меня за профана, я тоже отхлебнул глоток и взял сигару.

– Ну-с, каков кофе? – спросил он.

Я надеялся, что он наконец объяснит, в чем дело, а он спрашивал о пустяках.

Я что-то пробурчал в ответ.

– Превосходный! – воскликнул он, словно соглашался со мною, будто спрашивал не он у меня, а я у него.

Мне было решительно все равно, и я не стал возражать.

Несколько минут он наслаждался своим кофе в молчании. Потом неожиданно крутанулся вместе со стулом и, ткнув пальцем в угол, где, прилежно склонившись в нашу сторону, голубел треухин ДС, торжествующе произнес:

– Ловко я их околпачил! А? – он так же резко повернулся ко мне, в аспидно-зеленых глазах его запрыгали дурашливые огоньки.

– Зачем вам это понадобилось? – неохотно спросил я.

– Все очень просто, мой мальчик: я стар и никогда не смогу привыкнуть к этой диковинке, – он опять ткнул концом сигары в угол, где молчаливо и настороженно затаился ДС. – Моя молодость прошла до этого изобретения. Я привык говорить, что хочу и как хочу, не выискивая обтекаемых формулировок для мыслей, как приучили вас. Впрочем, вам это ничего не стоит: вы с рождения попадаете в русло Единой Системы Воспитания. Надеюсь, что при моей жизни не будет изобретен Доброжелательный Улавливатель Мыслей. Теперь-то этого наверняка не случится, дальнейший прогресс науки на Тибии невозможен.

Я чуть не выкатился из кресла. У меня начала дрыгать правая нога, и я стиснул колено руками, чтобы он не заметил моего волнения. То, что он говорил, было неслыханным святотатством. Неужели он заговорщик? Но странно: одновременно с удивлением я испытывал непостижимое шальное наслаждение от того, что слышу кощунственные слова.

– Я хочу поговорить с тобой откровенно, – продолжал он. – Готов ли ты выслушать меня?

– Готов, – выдавил я.

– Мне с первого взгляда почудилось, что в тебе сохранилась еще любознательность. Теперь это исключительно редкое качество, а было время, когда почти все были любознательны. Там, в клинике, нельзя было говорить, поэтому я и пригласил тебя за город. У нас есть немного времени: раньше чем через час аварийная команда ДС не нагрянет.

Все, что он говорил мне, в самом деле было не для посторонних ушей – не понимаю, как он вообще отважился на подобную откровенность. Если бы ДС не был расстроен магнитом, нам обоим в тот же день сделали бы прочистку мозгов, а то и вовсе поместили бы в изолятор для людей с дефектами центральных извилин. Чтобы выпрямить их, потребовался бы двухгодичный курс обработки внушением.

– В недавнее историческое время, когда наша планета не была еще отделена от других миров гравитационным занавесом и Человечество свободно общалось с иными мирами, обменивалось идеями – люди Тибии ничем не отличались от прочих разумных обитателей вселенной. Я имею в виду, – пояснил Тресбли, – не внешние признаки: форму черепа, конституцию, состав крови и тканей, – а прежде всего, внутренние потенциальные возможности к дальнейшему совершенствованию, способность познавать объективные законы…

Почти все, что он говорил, я знал и прежде, со школьной скамьи и из программы Ежевечерних Уроков Просвещения, которые включались в энергетиче скую сеть и поступали в мозг принудительно – это способствовало небывалой сплоченности и единодушию тибианцев. Только в словах Тресбли, а больше в интонациях голоса, заключалось какое-то преступное инакомыслие. Я, например, отлично знал, что установление гравитационного барьера способствовало мощному расцвету творческих сил тибианцев – прежде эти силы растрачивались на пустую полемику с инопланетными жителями, погрязшими в тлетворном непонимании всего передового, что давала им Тибия.

А Тресбли про все это выразился иначе:

– С тех пор как установили поглощающий занавес, мы, тибианцы, разучились думать – всякий ум, не знающий противодействия, обречен на отупление. Пришлось ввести принудительные уроки: мысли напихивают в наши мозги, как пищу в желудок откармливаемых гусей. Даже чувства и те пришлось прививать машинным методом.

И это я знал без него. Для того чтобы каждый человек мог ощущать всю полноту счастья, которое дала нам эра Благоденствия, проводилась прививка обязательных чувств: любовь к Тибии, бесконечная благодарность Эбергу Линду за все, что он сделал, гордость за любимую планету – лучшую из планет Вселенной.

– А в прежние времена чувства возникали сами собою. Среди них были и такие, о которых теперь ничего не известно, например, страх.

– Чувство, принижающее человека до урэвня животного, – подсказал я. – Ну, так и хорошо, что его не стало. Есть о чем жалеть!

– Тут-то и заключен парадокс, – возразил Тресбли. – Сам по себе страх – чувство унизительное, но в том лишь случае, когда человек поддается страху. Если же он вступал в борьбу и выходил победителем над своей трусостью, он возвеличивал себя – это давало ощущение гордости.

– Но ведь, как любой житель Тибии, я имею право гордиться тем, что родился на нашей планете.

– Имеешь право, – согласился Тресбли с еле уловимой усмешкой. – Но знаешь ли ты, что такое гордость?

– Гордость это… – я подыскивал достойные слова, чтобы, наконец, дать ему отпор. Он позволил себе усмехнуться над самым святым чувством. Но у меня это была всего лишь мгновенная вспышка: уже в следующую секунду мне не хотелось ничего доказывать – гораздо интересней было слушать его.

– Не в том беда, что человечество утратило страх – опасно другое: вместе со страхом отмерли и остальные чувства, потому что все стало даваться без усилия, без внутренней борьбы с самим собою исчезли мужество и отвага.

"Что он говорит, что он говорит, – лихорадочно проносилось у меня в мозгу. – Ведь с установлением ВСБ на планете повысилось число героических поступков. Вскоре было даже официально объявлено, что решительно все тибианцы герои. Планета мужественных!"

– В первые десятилетия, когда установили ВСБ, мужественных людей в самом деле прибавилось. Приходилось еще побеждать в себе косную привычку видеть опасность там, где ее не стало. Но уже третье поколение тибианцев привыкло, что никакой опасности вообще не существует, что каждый человек, где бы он ни был, опекается всесильной ВСБ – совершить героический поступок стало так же просто, как чихнуть. Никто сразу не понял, какая опасность подстерегала тибианцев под личиной Благоденствия. У нас стали отмирать инстинкты один за другим. Вместо того, чтобы бить тревогу, мы вопили о победе над природой – а это было поражение. Человечеству грозит вымирание из-за того, что отпала надобность совершенствоваться. Любознательность и потребность сопротивляться внушению – явления абсолютно редкие – скорее исключения, чем правило. Большая часть людей подчинилась благополучию. Вот почему я заинтересовался тобою. Каждый, кто еще способен чуточку мыслить и хоть немного чувствовать, противостоит вымиранию. Если бы удалось собрать несколько таких, можно было бы что-нибудь предпринять. Нужно вывести из строя ВСБ. Нельзя ждать смерти сложа руки.

– Вернуться в прошлое?

– Нет, идти в будущее, – возразил Тресбли.

– Но… сами вы?.. Вам удалось испытать какое-нибудь из тех прошлых чувств? – спросил я.

– Да, – спокойно произнес он. – Я изобрел отключатель на очень малой мощности: ведь расход энергии строго контролируется. Правда, он действует в небольшом радиусе. Но и этого было довольно, чтобы узнать многое. Потом аварийная служба обнаружила его и изъяла. Мне еле удалось избежать вычеркивания памяти – только потому, что я считаюсь редким специалистом. Теперь я поддерживаю в себе бодрость тем, что противлюсь всему тибианскому. Хотя бы подслушиванию. Скоро ты поймешь, как много это дает. Я умышленно занимаюсь порчей ДС – не хочу, чтобы слушали, о чем я беседую с друзьями.

Едва он произнес это, мы услыхали шум подъехавшей косты. Тресбли кинулся к магниту. Я стал помогать ему. Мы успели засунуть магнитную чуху в тайник, и блок стены вдвинулся на свое место.

– У меня тут вмонтировано изолирующее устройство – им не обнаружить магнит, – сказал Тресбли, вытирая пот.

Вошли трое в форме служителей аварийной команды, неся перед собою кривулины прощупывателей. Они обшарили весь дом: стены, потолок и пол, но ничего не обнаружили. Тресбли с иронической усмешкой наблюдал за безуспешными их потугами. Я испытывал странное волнующее ощущение, когда усики искателя скользили как раз в том месте, где была спрятана чуха. Никогда в жизни я не волновался так, как в эти несколько минут. Неужели страх, если его побороть, может доставить столь же отрадное волнение! Очень смутно я начал понимать что такое гордость.

Аварийщики связались с центром.

– Теперь слышно отлично, – ответили оттуда.

– Решительно ничего не понимаю, – заявил служитель, обращаясь к хозяину дома. – Почему-то по вашему каналу в течение получаса поступали искаженные сигналы, будто на участке прорвался космический шум. Но ведь это невозможно!

– Разумеется, невозможно, – подтвердил Тресбли, спокойно глядя в лицо старшего служителя.

Больше в этот день мы ни о чем серьезном не говорили. Тресбли царочно несколько раз справлялся, как работает его канал. Из центра отвечали: "Все в порядке". Я чувствовал себя заговорщиком.

Я уходил от него с сожалением.

Мы виделись еще несколько раз. Тресбли расстраивал слухач ненадолго – мы успевали перекинуться необходимыми словами, и он прятал чуху в тайник. Я подумал установить такой же магнит у себя. Моей страстью стало делать и думать не так, как предписывалось законами Тибии.

Но скоро это перестало удовлетворять меня: захотелось испытать настоящий страх – узнать, способен ли я одолеть его.

Я рыскал на своей межкосте по планете в поисках страха. Лучше пережить одно мгновение настоящего большого чувства, чем всю жизнь кваситься под опекой ВСБ. Я направил свое летающее корыто-ящер прямо на торчащие скалы, но раньше, чем достиг опасной зоны, включился ВВАДУ (вневременное автоматическое дистанционное управление), и моя межкоста выписала изящную петлю над самой макушкой горы. Я туловищем навалился на рули, но мои усилия были напрасны.

Бесстрастным голосом ВВАДУ предупредил:

– На обеспечение вашей безопасности израсходовано 2,4 миллиэлектронвольта сверх нормы. На два месяца вы лишаетесь права пользоваться межкостой. По прибытии в ближайший порт регистрации вам будет предъявлена квитанция на штраф.

Вот и все, чего я добился. Два месяца вынужден буду прозябать в своем квартале и посещать клуб коллективных развлечений. Было от чего прийти в негодование.

Неожиданно это чувство развлекло меня, и я обрадовался ему. А если оно способно доставлять удовольствие, почему бы не попробовать еще раз. Черт с ним со штрафом! Я оторвал пуговицу от шлема и запихал ее между рычагами рулевого управления. Я сделал разворот и снова пошел в пике на скалы Я почти достиг цели, но в это время пуговица с бряком выскочила из зазора – межкоста взвилась кверху почти по вертикали. Даже видно было струйку пыли сорванную вихрем с каменистой вершины.

Когда ВВАДУ объявил мне штраф, на этот раз четыре месяца, – я заспорил.

– За что? – фальшиво и гнусав пробормотал я, внутренне ликуя, что мой голос звучит почти искренне. – Я не виноват, что проклятая пуговица заклинила рули. Она попала туда случайно.

– Подозрительная случайность

– Совершенно верно, – поспешно признался я, чутьем угадав, что на этот раз лучше кое в чем согласиться, не спорить. Прежде мне бы никогда и в голову не пришло солгать – это запрещалось.

ВВАДУ поверил мне и скостил штраф наполовину. Все же четыре месяца скуки были мне гарантированы, а добился я небольшой радости, что обманул ВВАДУ. Однако поединок с ним закончился не в мою пользу. это нужно было признать.

Торопиться домой не было никакого резона, я направил межкосту в просторы океана. Внизу на приволье бесцельно зыбились волны. Блеск солнца знойно трепыхался на вечно неспокойной поверхности океана Показалась цепочка островов, перепутанных в сложные зигзаги, будто петли заячьих следов. Острые пики базальтовых скал поднимались из глубины. вода яростно билась между утесами. Всюду только чахлые кусты да мох лепились по отвесам.

Внезапно вдалеке, там, где копалась гряда архипелага, из моря поднялся большой остров. Вначале мне показалось: он повис над краем горизонта. Вслед за тем ослепительным белым пятном вынырнула из зелени терраса многоэтажного здания на берегу.

Я глянул на карту – и остолбенел: остров не был обозначен.

Я услыхал металлический голос ВВАДУ:

– Джекли Видор, немедленно возвращайтесь назад – впереди запретная зона!

Я и не подумал изменить направление полета.

– Джекли Видор, немедленно возвращайтесьвпереди запретная зона!

Странно, что ВВАДУ не пытается изменить мой курс – ведь это можно сделать и без моего ведома.

– Джекли Видор, немедленно расклиньте автоблок.

Краем глаза я глянул на индикаторный щит и увидел, что моя пуговица, выскочившая давеча из рулевой системы, прочно засела между центральными клеммами. Дьявольщина, как немного нужно, чтобы получить свободу!

Что-то древнее, подспудное овладело моим сознанием, моими чувствами. Я направил своего ящера на видневшиеся в глубине острова скалистые выступы. Теперь-то уже ничто не помешает мне изведать настоящее чувство.

Терраса курортного здания, выводившая на море, мелькнула подо мной. Несколько человек, развалясь в шезлонгах, поглядели мне вслед. Мне почудилось, что среди них была женщина, но сказать это уверенно я не мог.

Скалы мчались на меня, вырастая, – мне видны были расщелины и осыпи внизу. Белая лента свисала с одного из уступов. Межкоста роняла скорость, но повернуть назад, чтобы сделать новый круг, я боялся: пуговица, давшая мне свободу, могла выскочить – тогда все пропало, больше такой случай уже не подвернется.

Передо мной оказался уступ – почти ровная площадка на половине высоты гор, покрытая глыбами. Цепкие лапы диких кустарников оплели камни. Колеса скользнули по глыбам, винт врезался в чащу – яркие брызги молодой зелени разлетелись от его хлестких ударов. Ощепки веток желтели свежей древесиной. Носом я ткнулся в ветровое стекло, коленями и локтем врезался в большой щит – от резкой боли потемнело в глазах. Никогда прежде я не испытывал ничего подобного. Стихийно возникшее чувство заставило меня действовать молниеносно.

"Может вспыхнуть мотор", – сверкнула мысль и я выкатился из кабины на камни.

Из носа капала кровь, но я не обращал на это внимания. Мне даже некогда было подумать: почему же я все-таки пострадал при падении? Местная ВСБ должна была предохранить меня от любой случайности.

Межкоста вздрагивала и мелко дрожала после недавнего напряжения. Гулко бухал остывающий кожух. Я обошел вокруг нее и, когда понял, что ничего больше не произойдет – пожара не будет, снова залез в кабину, отстегнул ящик с запасом провизии.

Приближался вечер. До темноты я не успею спуститься к морю. Я решил ночевать в лесу, только выбрался на берег ручья.

Скоро наступила темнота, вначале густая и плотная, как обычно в этих широтах. Потом в небе блекло засветилась Тропа Валенты – древнее название пояса астероидов. Вдали от них ярче горели звезды. Первый раз за свою жизнь я засыпал под открытым небом и слушал сквозь дремоту неумолчный рокот водопада. Ветер размахивал над моей головой темными лапами веток.

Я видел поразительные сны, со мной творилось чтото небывалое. Собственно, ничего не происходило, меня удивляло только испытываемое во сне чувство. Вновь и вновь я видел последние мгновения моего своевольного полета: внизу мелькал брезентовый навес над террасой курорта; я успел подробно разглядеть лица людей, особенно одно из всех – женское. Женщина смотрела на меня удивленно. И мне сделалось необыкновенно отрадно. Ничего подобного я не смог бы вообразить себе прежде. Я готов был смотреть в ее глаза бесконечно и с восхищением. Мне даже чудилось, будто я различаю цвет ее глаз – они были серыми, и вижу ее улыбку. И меня терзал страх, что вот сейчас я врежусь в скалы и меня не станет, и я никогда не увижу больше ее лица. Слово "страх" само пришло ко мне во сне. Что она могла значить для меня – одна из сотни тысяч эквивалентных мне, моей натуре. Закон эквивалентности человеческого взаиморасположения открыт давно. По этому закону каждый индивид одного пола может рассчитывать на симпатию по крайней мере ста тысяч индивидов другого пола. Стоит сделать запрос в общественный соединитель, как тебе немедленно назовут десять адресов женщин, готовых отозваться взаимностью на твое чувство, и при желании главная контора поможет организовать встречу. Во сне же у меня появлялось невероятное заблуждение, будто я хочу видеть только эту женщину, лица которой я даже не разглядел.

Прошла ночь и забрезжил рассвет. Горизонт, будто приподнятый ввысь, синим овалом моря огибал сушу. Лишь один островок из архипелага потгадал в поле зрения, да и он растворялся в блеклой дали.

Я взглянул на неуклюжую неподвижную межкосту, застрявшую среди россыпи, и начал спуск. Напрасно искал я хоть какую-нибудь дорожку, мне встречались только обрывки звериных троп, но ни одна из них не вела книзу – они полукружиями опоясывали склон горы. Пришлось продираться сквозь колючую чащу. Ползучие растения – синеплодые кливы – цеплялись за мои штанины, иглами царапали ноги. От их ядовитых ожогов зуделась кожа, я оступался, падал в расселины камней, умножая число ссадин на теле. От удивления я почти не замечал боли. Отчего ВСБ не оберегает меня? Это было совсем непонятно. Я не мог поверить в это. Я решил испытать установку ВСБ и прыгнул с обрыва. Я не разбился о камни только потому, что попал в такое густое сплетение веток, что повис на них. Зато распорол себе ногу до крови и от боли начал хромать.

В обычных условиях, если бы я даже сорвался с вершины скалы, ВСБ доставила бы меня на землю невредимым без малейшей ссадины. Если бы кто другой рассказал мне вот этакую историю, я рассмеялся бы ему в лицо. Но ведь и мне никто не поверит – разве что кровь и царапины убедят. Впервые мне захотелось увидать людей, чтобы рассказать кому-нибудь о странном происшествии. До этого я встречался только по необходимости: законом предписывалось не менее четверти времени проводить в обществе, потому что человек вне общения с себе подобными через полторы недели превращается в дикаря – так гласил закон.

Мои приключения на этом не кончились. Кое-как выбрался я на узкую звериную тропку: она юлила посреди непролазной чащи, колючие ветки со всех сторон хлестали меня безжалостно. О том, что такая боль возможна, я и не подозревал.

Внезапно впереди я услыхал грозное пощелкивание и глухой шип. Я замер и насторожился. Вначале я ничего не различал в густой тени, в суматошном переплетении лиан и деревьев. Потом внезапно поймал чужой взгляд – два зеленых огонька, две мерцающие точки, как потухающие угли, светились на высоте нескольких метров впереди меня. Потом я различил притаившегося зверя – это был дикий змар. Распластав на корявом суку свое гибкое хищное тело, постукивая по бокам напряженно изогнутым хвостом, он смотрел на меня в упор. Настоящий живой змар! И не в клетке зоопарка, а на воле! Мгновенный ужас ослепил меня – я почувствовал себя беззащитным, беспомощным. Все эти чувства прятались где-то в подспудной глубине натуры. Я не способен был ни действовать, ни рассуждать здраво. Я упал ничком, ткнулся носом в пахучую землю, удобренную прошлогодней листвой, уже истлевшей. Прелый запах мертвых растений переносил меня в нереальный мир давно прошедшего дикарского века, когда люди были предоставлены сами себе. Я был наедине с природой. Проносились обрывки мыслей. Сырая земля холодила лицо. Мне хотелось зарыться в нее, спрятаться, исчезнуть.

Змар легким прыжком бросил свое пружинистое тело на тропу. Ядовитое дыхание хищника опалило меня. Кончики его усов щекотали шею. Он лапой тронул мое плечо, не выпуская когтей, будто хотел убедиться – мертв я или притворился. Моя жизнь зависела от настроения зверя: он может уйти от меня, не тронув, или перешибет мне позвоночник одним ударом. Я перестал дышать и сжался в комок. Это было унизительное состояние, лежать в такой жалкой позе перед диким животным и не сметь шелохнуться. А ведь я царь природы. Неожиданная ярость пробудилась во мне – будто воскресли инстинкты предков. Я вскочил на четвереньки и внезапно, даже для себя, прорычал в зловонную пасть змара. Зверь отпрянул и, выпустив когти, скребнул по моему плечу. Я поднял валежину и двинулся на змара. Мы рычали друг на друга. Он пугливо косил глаза на суковатую палку в моих руках.

И змар отступил. Он повернулся ко мне спиной, длинный хвост, изогнутый книзу, был спрятан между задними лапами. Он отступал в чащу, по пути оскаливая пасть в мою сторону. Потом он скрылся, я слышал только треск сучьев.

Один, стоя посреди леса, я торжествующе смеялся. Гордость распирала меня: я вышел победителем в стычке со змаром. Но не только с ним, я подавил страх в самом себе, я заставил себя поднять голову – и принял бой. Змар в три раза сильнее меня, но он отступил. Я победил потому, что я человек.

Я шел без всякой осторожности, наступая на трескающие сучья. Попал на осыпь, стекающую вниз по склону. На этой крутизне даже кустарники не держались. Мне была видна желтая крыша здания, где должна быть женщина, лицо которой я видел во сне. Всей тяжестью я ухнул вниз и, перевертываясь и ударяясь об острые камни, скатился к подножию. Невдалеке тек ручей. Я промыл раны. Кровь запеклась на разодранных рукавах. Я не стал ее отстирывать. Метины, оставленные когтями змара, наполняли меня гордостью.

Я поспешил к пустынному санаторию.

Вокруг здания был разбит парк, рассеченный по диагоналям широкими аллеями; узкие дорожки, засыпанные красным песком, соединяли главные аллеи ровными полукружиями. Парк был отделен от леса решетчатой оградой. Я легко перескочил через нее.

Двое толстяков в пижамах встретились мне. Они о чем-то разговаривали, когда я прошел мимо скамейки, на которой они сидели. Оба изумленно посмотрели мне вслед.

От фасада санатория три дорожки плавно спукались к берегу моря. Несколько человек загорали на пляже, другие сидели на террасе в тени навеса. Я заглядывал во все окна, осматривал все балконы, разыскивая женщину. И я увидел ее. Она стояла на балконе второго этажа вполоборота ко мне. Я видел только ее плечо под прозрачной синей кофтой и затылок с зачесанными кверху волосами, но я сразу узнал ее. Я хотел окликнуть, но она ушла в комнату. Дверь за ней осталась открытой.

Я прыгнул на перила нижнего балкона. Обрюзгший мужчина, развалясь в шезлонге, обернулся на шум и окаменелым взглядом посмотрел на меня. Я подпрыгнул и руками ухватился за выступ, подтянулся и влез на балкон, где только что стояла она. Сегодня я вообще действовал не как обычно: мне почему-то и в голову не пришло, что можно было войти через дверь.

Сквозь стекло мне была видна кровать и высокое зеркало. В нем я увидел отражение ее лица. Короткое удивление мелькнуло в ее взгляде. Неожиданно она улыбнулась и повернулась ко мне. Да, это была она! Мне казалось, я знаю ее давно – всегда. Мы только случайно до сих пор не встречались. Я вошел в комнату.

– Это ты? – сказал я.

– Что? – не поняла она.

– Это ты была вчера вечером на балконе?

– Я, – ответила женщина и шагнула мне навстречy. – Я сразу догадалась, что это ты пролетел над нами. Что с тобой было? – спросила она, увидев пятна крови на рубашке.

– Я дрался со змаром и победил его. Ты не веришь мне?

– Я верю тебе. Ты не похож на остальных. Откуда ты и кто?

– Ты тоже не похожа на других. Ты светлая. – Я и сам не знал, почему я сказал "светлая", но она в самом деле была особенная. – Ты снилась мне сегодня, – добавил я.

– Ты потерял много крови. Тебе нужно лечь в постель, – засуетилась она вдруг.

Я продолжал бормотать, уже и совсем бессвязно, про ночные сны, про то, как дрался со змаром. Теплые ее ладони касались моих щек, лба… Она убедила меня лечь в кровать. Простыни были прохладны и чисты, их свежесть ласкала утомленное тело. Только сейчас я почувствовал усталость.

Она обмыла мои раны.

Когда она ушла ненадолго, я с изумлением осмотрел ее комнату: длинные полки, заставленные книгами – кто теперь читает их? – фонотека музыкальных лент и старинные цветные картины, развешанные на стенах, мраморный осколок, должно быть, из внутренней облицовки стен древнего храма – все было собрано в ее комнате.

Она принесла.. сладкого вина и дала мне выпить большой бокал.

– Тебе нужно уснуть, – сказала она.

– Зачем здесь это? – спросил я, обводя взглядом стены и углы комнаты. – Ты читаешь и слушаешь музыку?!

– Да… Хочешь что-нибудь услышать? – Она порылась в фонотеке и достала небольшую зеленую катушку. – Я поставлю так, что будет совсем тихо: если ты захочешь уснуть, тебе не помешает.

Она включила фонотон; из овального ящика полился беспрерывный поток звуков – они казались мне однообразными, все на один лад. Это, должно быть, очень давняя запись – такую музыку теперь не исполняют: ее бы никто не стал слушать. Неужели было время, когда слушали? Меня в самом деле начало клонить в сон, я чуть было не зевнул. Вдруг в одном месте внезапный взрыв звуков поразил меня и заставил прислушаться. Все-таки какой-то слабый отклик музыка вызывала во мне. Я вспомнил горящие глаза змара и услышал запах прелой земли…

– Что это? – спросил я.

– Трибальд, – ответила она.

Трибальд, Трибальд… – да ведь это чуть ли не самый древний композитор, – смутно припомнилось мне.

Слушая музыку, она с внимательным любопытством косилась в мою сторону. У нее были крупные черты лица: прямой нос начинался небольшой горбинкой сразу от переносицы, широко расставленные глаза чуть суживались к вискам, рассеянный комнатный свет просвечивал ее тонкие ноздри, строго очерченные губы поверху были обведены легким темным пушком. Встретив мой взгляд, она тихо улыбнулась.

– Тебя как звать? – спросил я.

– Хилина. А тебя?

– Джекли.

– Тебе что-нибудь говорит эта музыка, Джекли?

– Очень немного, – признался я.

– Это уже что-то. Если бы ты не побывал на этом острове и не встретил змара, ты бы ничего не почувствовал, как все.

– А ты встречала змара?

– Нет.

– Но ты же любишь музыку, я вижу по твоему лицу.

– Я уже давно на этом острове. Мой отец президент Демотронного кабинета. Врачи признали у меня нервное расстройство и разрешили лечиться на острове. Сюда допускаются только члены правительства и, совсем редко, их родственники.

– Что это за остров? Почему его нет на карте?

– Этот остров – заповедник чувств. Когда устанавливали ВСБ, решили оставить один этот остров без защиты – сделать здесь общедоступный музей, чтобы люди видели, какие блага им дала ВСБ… Но первые же экскурсанты начали завидовать здешней привольной жизни и не хотели возвращаться отсюда. Их приходилось выселять силой. Тогда и постановили: допускать на остров только членов правительства. А чтобы об острове не было и слуху, уничтожили старые карты, а на новых остров не обозначен. Тебе чудом удалось проникнуть сюда.

– Это чудо – большая круглая пуговица от моего летного шлема, – сказал я и объяснил ей, как получилось, что ВВАДУ не смог повернуть мою межкосту.

– Теперь ты не захочешь уходить отсюда.

– Я уже не хочу.

– Тебя увезут насильно, возможно, даже сделают прочистку памяти.

– Я не дамся.

– Тебя кто-нибудь видел здесь?

Я рассказал ей про толстяков, встреченных в конце аллеи, и про человека, который видел, как я взбирался на ее балкон.

– Тебе нужно немедленно скрыться. Они придут за тобой.

– Я стану драться, – сказал я, откидывая одеяло.

– Ты ничего не сможешь. Это битва не со змаром: они вооружены пистолетами с гипнотическими ампулами – они усыпят тебя раньше, чем ты шевельнешь пальцем… Я знаю одну пещеру, недалеко, на этой стороне скал. Ты укроешься в ней. Подожди меня, я быстро. У нас совсем немного времени.

Она вернулась через несколько минут. Принесла две дорожных сумки, наполненных продуктами – консервами и питательной пастой.

– Я стащила это со склада. И еще вот что, – она показала альпинистский костюм. – Все равно никто ими не пользуется. Вначале еще были смельчаки, которые отваживались уходить за ограду. Теперь таких не стало. Никому из этих толстяков не пересилить страх. Они живут здесь только тем, что тешат себя возможностью уйти за ограду, но ни один не решается. Даже здесь в заповеднике они все равно не испытают настоящих чувств. Они обманывают себя иллюзиями, будто они смельчаки. Давно уже никто на Тибии не знает, что такое настоящее чувство. Может быть, нас двое последних, на всю планету.

Она запихала в сумку теплое одеяло.

– Тебе понадобится: ночи здесь холодные.

Она выводила меня из здания какими-то нехожеными коридорами. Мы крадучись пробирались, замирая при каждом постороннем шорохе. Потом мы шли через бесконечную анфиладу пустынных комнат. Здесь уже давно не было человека. Пыль висела в неподвижном воздухе, каждый шаг гулко разносился в тоскливой пустоте.

– В прежние времена, когда здесь было больше народу, в этих залах устраивали игры и танцы. Теперь этих развлечений не стало.

Столбы света из оконных проемов пересекали пыльный воздух. Когда мы проходили, он начинал колыхаться, нам видна была вихревая пляска миллионов пылинок.

Последняя дверь наружу оказалась заколоченной, и мы выставили раму. Свежий воздух, пахнущий морем и соснами, ворвался в затхлые комнаты.

Выбрались на дорожку. Ограда была недалеко от нас. Мы бегом пустились к ней. Когда перелезли через железную изгородь и немного отошли так, что сверху нам стала видна крыша санатория и встревоженная легким ветром поверхность моря, Хилина села на камень и сняла с плеч сумку.

– Сними и ты, – сказала она. – Отдохнем. Сюда за нами не рискнут идти. Кроме меня, никто не выходит за ограду. Они так и умрут, не испытав настоящего чувства, хотя оно вот здесь, рядом. Там, внутри ограды, действует местная маломощная ВСБ.

Вход в пещеру был закрыт колючим кустарником. Было тепло, сухо и сумрачно. Неширокий ход вел внутрь горы, он заканчивался невдалеке тупиком. Из стены вытекал холодный родник. Вода накапливалась в мраморной чаше и, переливаясь через ее края, исчезала в трещине.

Хилина оставила меня одного, предупредив, что вечером придет, чтобы сообщить новости. Она постарается узнать есть ли опасность.

Лежа в гроте я смотрел, как опускалось солнце: алая и золотистая полоса убегала по воде от берега, где тихо бился прибой. Я прислушивался, не идет ли Хилина, и начинал уже сильно волноваться: скоро стемнеет.

Наконец, я увидел синюю кофту, мелькающую в кустах. Я вышел из своей норы встретить Хилину. Она принесла еще одну сумку. В ней тоже были продукты и еще два одеяла.

– Тебя уже ищут. Приехала особая аварийная команда. Они привезли с собой переносную установку ВСБ и завтра начнут прощупывать остров по секторам. Меня уже спрашивали о тебе. Я решила тоже бежать. В гроте хватит места двоим. У меня есть один план… Я скажу после.

Темнота осела в низинах. Только в океанском просторе отражался холодный и безнадежно сиротливый отсвет вечного пояса астероидов. Закутавшись в одеяла, мы сидели тесно прижавшись друг к другу. Хилина говорила:

– …Искусства тоже умерли. Да иначе и не могло быть. Люди, не знающие чувства, не способны понять ни музыку, ни живопись. А чувства умерли очень скоро. ВСБ устранила опасности, дала каждому возмож ность без всякого риска изведать любое наслаждение. И людт^ решили, что наслаждение – и есть чувство. Вначале был век разгула. Многие даже опасались, что именно от этого погибнет человечество. Но и разгул скоро наскучил – наступила апатия. Всякое наслаждение приедается очень быстро, особенно когда оно легко доступно. Только чувства живут долго, но люди уже забыли, что это такое. Они думают: чувства – есть наслаждения…

– Я уже говорила: этот остров заповедник чувств. Сейчас он открыт для избранных. Когда им наскучивает жизнь, они едут сюда, чтобы пощекотать нервы. Вначале были такие, которые в самом деле испытывали чувства и рисковали выйти за ограду. Теперь таких не стало. Они только издали поглядывают на заповедные скалы и лес, поглядывают с вожделением и страхом. Поэтому они так и поразились, увидев тебя, когда ты пришел из-за ограды.

– Я всегда убегала за ограду тайком, – мне бы запретили, если б узнали. Я открыла здесь старую библиотеку и стала читать, потом научилась понимать музыку. Я замечала: чем больше я нахожусь на воле, за оградой, тем глубже начинаю чувствовать и понимать искусство. Я завидую тем, которые жили раньше, до ВСБ, до века Благоденствия. Правда, и тогда были глухие к чувствам – именно они больше всего любили наслаждения… И были трусы – это те, кто не способен одолеть страх в себе. Они становились подлецами, чтобы другие не разгадали, что они трусы. Так всегда было…

Громкий протяжный вопль – в нем слышались боль и отчаяние – принесло издали. Он замер внезапно, словно потух, достигнув самого сильного напряжения. Вслед за ним пронесся стрекочущий выкрик, полный торжества и радости. И несколько таких же голосов, только более тихих, отозвались на него.

– Это змар подстерег вепля на водопое и задрал, – объяснила Хилина. – В ее голосе мне послышалась зависть. – У них идет своя жизнь. Вольная.

Я слышал другие таинственные звуки ночи, и Хилина каждый раз объясняла мне, что они значат. На острове шла таинственная, незнакомая для меня жизнь, и я завидовал этим веплям и змарам, которых никто не оберегал от опасностей.

Я отыскал в тейноте руку Хилины. Прикосновение к ее холодным пальцам наполнило меня пронзительным чувством ответственности за ее судьбу и желанием сделать ее счастливой.

На следующий день утром начали прочесывание острова. Из нашего укрытия мы видели, как пятеро в форме служителей ВСБ выкатили за ограду передвижную установку и стали прощупывать заросли излучателями. Ничто живое в радиусе на триста метров не могло укрыться от них. Перепуганные обитатели леса удирали в глубь острова. На первый участок понадобилось почти два часа. При таких темпах они не скоро доберутся до нас. Во всяком случае сегодняшней ночью мы можем еще не опасаться их. А чтобы прощупать весь остров, понадобится не меньше месяца. Сделав эти расчеты, я успокоился и повеселел.

– Они не найдут нас, – сказал я. – Когда доберутся сюда, мы поднимемся кверху, а когда они придут в горы, спустимся назад.

– У нас продуктов всего на четыре дня, – возразила Хилина. Она вовсе не разделяла моего оптимизма, глазами затравленного зверя смотрела вниз, где в зарослях поблескивали жгуты гибких антенн излучателей.

– Я стану охотиться, наконец, мы сможем воровать со склада. – Я был настроен решительно и воинственно, и готовился защищать себя и ее-нашу свободу. – Неужели ты хочешь сдаться без сопротивления?

– Я не об этом, – сказала она и подняла на меня свои большие глаза, в которых была печаль. – Мы сможем долго еще сопротивляться: неделю, месяц, может быть, годы… Но что дальше?

– Мы будем свободны! Разве этого мало?

– Мало.

– Что же еще нужно тебе?

– Рано или поздно они привезут еще десять, сто установок и покроют ими весь остров. Они изловят нас как зайцев. А еще проще – я бы на их месте так и сделала – оставить как есть: не трогать нас. Если они прекратят облаву, забудут про нас, ты будешь считать себя свободным?

В эту ночь мы не могли уснуть. Десятки прожекторов, установленных внизу, выхватили побережье острова из тьмы. Кажется, аварийщики намеревались работать круглые сутки. Вскоре пришел корабль и встал на рейде. Он высился над морем тысячью огней, вода вблизи корабля отливала зеркальным блеском. Несколько катеров подошли к его борту. По шуму, по лязгу и громыханию цепей можно было догадаться, что идет выгрузка новых установок. Хилина была права. Прижавшись плечом к моей груди, она дрожала от возбуждения. Я обнимал и гладил ее тело, укрытое одеялом, но она, кажется, вовсе не замечала моих прикосновений.

– Нужно бежать, – сказала она, сбрасывая с плеч теплое одеяло.

– Еще есть время, мы сможем дождаться утра, – возразил я, подумав, что она хочет бежать из пещеры в горы.

– Утром нельзя. Только сейчас, пока темно. Ты видишь: из порта регистрации сняли последний прожектор. Никто не увидит нас. Там причалены около двадцати межкост.

– Ты предлагаешь бежать с острова? Но ведь ВСЕ только здесь и не действует.

– Прежде чем подняться в воздух, мы сломаем ВВАДУ, и тогда сможем приземлиться, где захотим – не только в порту регистрации. Будем скрываться, свяжемся с Тресбли… Ты говоришь, он знает, как сделать местный отключатель. Будем искать других, которые захотят изведать чувств. Станем бороться!

Меня вовсе не нужно было уговаривать-ее план был по мне: лучше вступить, пусть даже в безнадежную борьбу, чем всю жизнь прятаться в темных закоулках пещер.

Мы бросили одеяла, с собой взяли немного продуктов.

Нам пришлось дать большой крюк, чтобы случайно не оказаться в зоне действия улавливателей. Мы пробирались ощупью в кромешной темноте, натыкаясь на сучья, запинаясь о валежник и камни. Попали в густой кустарник, едва выбрались из него. Оба спешили. Я слышал возбужденный, негромкий шепот Хилины:

– Скорее! Скорее! Они могут обнаружить нас. Тогда мы пропали.

Но я и сам понимал: времени у нас мало, нужно торопиться.

На площадке порта регистрации тихо. Ближняя к нам межкоста черным силуэтом допотопного ящера высилась на бледном фоне неба. Подвижные крылья ящера были сложены вдоль фюзеляжа.

По пути я подобрал остроугольный камень. Мы пробрались внутрь кабины. Фосфорический свет доброй сотни индикаторных стрелок на щите управления слабо осветил наши лица. Лицо Хилины казалось строгим, большой лоб осветился, как отполированный желто-зеленый мрамор. Испытывая неодолимый ужас, я занес руку с камнем над установкой ВВАДУ.

– Чего ты ждешь? – нетерпеливо прошептала Хилина.

Со злостью и остервенением я опустил булыжник на взвизгнувшую установку. Один, два, три удара – осколки стекла посыпались на пол кабины. Главное теперь перехлестнуть проводку.

– Быстрее, – торопила Хилина. -О ни услышали: бегут сюда.

Несколько ярких светляков – фонариков в руках людей, быстро приближались к нам. Я включил мотор. Он затарахтел внезапно с оглушительным треском, которого раньше я никогда не замечал, хотя должен был слышать часто, всякий раз, когда запускал свою межкосту. Ящер раскинул крылья и стремительно взмыл кверху. Луч прожектора долго гнался за нами…

На этом запись в ленте обрывалась. Далее была приписка обычным способом, каким пользовались на Тибии до изобретения дешифратора мыслей.

"Заключение чрезвычайной комиссии по делу Джекли и Хилины. Джекли вел себя неблагоразумно: брыкался, пытался причинить себе повреждения. После прочистки памяти доживал в приюте для безнадежно больных под наблюдением специализированных роботов. Умер через пять лет. Прах помещен в гробнице приюта.

Хилина силой воли сумела удержать в памяти кое-что, совсем немногое, но и это сильно удручало ее впоследствии, не давало покоя. Ей удалось бежать на остров – там она покончила с собой.

Тресбли удалось скрыться в катакомбах древнего храма Старой столицы. Спустя пять лет найдено было его тело. По заключению врачей он умер от истощения. Крохотный аппарат, устраняющий опеку ВСБ в радиусе 2,5 м, был найден при нем".

В папку с делом Джекли и Хилины был вложен добавочный лист, на котором рукой добросовестного чиновника сделана еще одна утешительная запись:

"В истории Тибии это был последний случай, когда понадобилось воспользоваться зачеркиванием памяти. Отныне человечество пребывает в состоянии безмятежного покоя".

Заключение ученых Земли (изучающих историю Тибии): "Спустя сто лет после этого случая человечество планеты Тибии вымерло, а еще через триста лет произошла катастрофа, разрушившая центральную установку ВСБ.

Сразу же началось расселение диких животных по всей планете. До этого они обитали лишь на заповедном острове. По цепочке островов они достигли главного материка и заселили его.

В будущем на Тибии возможно возникновение новых форм организмов, обладающих разумом. Желательно превратить ее в заповедную планету".