Затерянный мир Калахари

Глава первая Увертюра к Калахари

Сегодня мы прощаемся с пустыней и едем домой. После полудня начинается привычный самум. Правда, он не так уж страшен, но сильный горячий ветер поднимает красновато-желтые облака пыли и песка, дороги почти не видно, и приходится ехать медленно. Поэтому мы решаем укрыть свой лендровер (Английская модель автомобиля высокой проходимости) от ветра за песчаной дюной и подождать, пока не спадет ветер. После жаркого дня Калахари всегда как бы дышит и волнуется. Она успокаивается только с наступлением прохладной ночи.

После захода солнца мы проедем около часа, разобьем на ночь лагерь, а завтра покинем пустыню.

Непрерывно завывает ветер, раскачивающиеся колонны песка пляшут вокруг, а я сижу в каком-то оцепенении и перебираю в памяти события последних семи месяцев, когда я проклинал песок и жару, одиночество и пустыню. Но теперь мне грустно, потому что завтра ничего этого уже не будет. Мы вернемся в города, в цивилизованный мир заборов и частной собственности, где ограничены и свобода, и передвижение. Наши приключения подходят к концу.

Когда все началось? Пожалуй, начало было положено десять лет назад, когда я впервые путешествовал по Юго-Западной Африке и Калахари. Африка многолика, ее трудно описать. Африка — это и антилопы, резвящиеся на беспредельных желтых равнинах в предутреннем свете, и одинокие красноватые горы, сложившиеся задолго до начала истории, и главное для меня — бушмены Калахари, самый древний народ на Земле, последние первобытные люди. Тогда я был молод и впечатлителен, и с тех пор меня постоянно тянуло в Юго-Западную Африку. У местных жителей есть поговорка: «Кто раз побывал в наших краях и не хочет возвратиться туда, тот не человек».

Встреча со старой любовью через десять лет всегда опасна, но я не был разочарован. Юго-Западная Африка была все так же привлекательна. Она осталась страной золотых равнин и розовых гор, страной оазисов и пустынь, таинственных пещер и подземных озер и рек, страной окаменелых лесов, пещерной росписи и каменных орудий доисторического человека. Калахари осталась землей исследований и открытий.

Ветер утих. Тени от дюн удлиняются, а безжалостное солнце, которое наконец решило смилостивиться над выжженной, изнемогающей пустыней, кажется нежным, даже задумчивым, в зареве заката. Мы разбиваем свой последний лагерь у русла высохшей реки. Пройдет неделя, и мы снова будем в Кейптауне, откуда начали свое путешествие семь месяцев назад.

Перед датской экспедицией в Калахари стояло несколько задач. Во-первых, мы должны были снять два документальных кинофильма: один о жизни (и в особенности об обрядах) бушменов и другой — о географических достопримечательностях Юго-Западной Африки. Вторая задача — собрать этнографический материал для пополнения коллекций датского Национального и нескольких американских музеев. Наконец, мы отправились в пустыню Калахари и просто из желания посмотреть ее. Экспедиция была организована Королевским географическим обществом в Лондоне, Южноафриканским музеем Кейптауна и Йоханнесбургским университетом. Университет интересовали главным образом фотографии бушменов некоторых племен для анатомических исследований.

Из Дании был доставлен специальный прицепной вагончик-комната с баками для воды и плитой с газовыми баллонами. В Кейптауне мы приобрели остальное снаряжение: английский лендровер с кузовом фургонного типа, четырьмя ведущими колесами и двойной коробкой передач, которая давала пятнадцать скоростей: двенадцать передних и три задних. Лендровер был приспособлен для жаркого климата: на нем двойная крыша, вентиляторы, дополнительные баки для бензина и воды.

Ни один моряк никогда не относился с большей любовью к своей старой посудине, чем мы к нашей машине, которая, не доставляя нам никакого беспокойства и не капризничая, проделала путь в одиннадцать тысяч километров (около семи тысяч миль) по самой труднопроходимой местности Африки — через дюны, смерчи, лесные пожары и каменистую пустыню, причем у нас всего один-единственный раз оказалась проколотой камера. Правда, иногда нас так трясло, что по возвращении в Данию мне пришлось сходить к массажисту, чтобы он водворил на место мои позвонки!

Кстати, кто это «мы»? Мы — это Франсуа Криге, южноафриканский художник из Кейптауна, и я. Обязанностью Криге было делать портреты бушменов, перерисовывать скальную роспись и быть переводчиком с языка африкаанс.

Закончив подготовку в Кейптауне, мы отправили несколько ящиков с продовольствием поездом в столицу Юго-Западной Африки Виндхук, куда они и прибыли четыре недели спустя.

Одной из наших главных задач было фотографирование и копирование пещерной росписи в горах, граничащих с пустыней Намиб, поэтому мы договорились о встрече в Виндхуке с Ялмаром Руднером из Южноафриканского музея Кейптауна и его экспедицией, которая могла нам помочь. К нам также должен был присоединиться археолог Альберт Вирек, местный специалист по Юго-Западной Африке.

Итак, в Йоханнесбурге и Претории мы уточняем последние детали плана экспедиции и направляемся на север. Путь лежит по каменистому нагорью Карру, где экспедиции Южноафриканского музея обнаружили много окаменелых скелетов динозавров и других доисторических животных. Мы начинаем думать о том, что нас ожидает. Самое слово «Калахари» звучит чудесно: в нем какой-то чарующий, раскатистый ритм, оно вызывает в воображении картины широких просторов, ослепительного солнца и свистящего ветра.

Пустыня Калахари по площади втрое больше Англии. Она занимает почти весь Бечуаналенд и восточную часть Юго-Западной Африки. Эта пустыня не похожа на Сахару. Калахари — не сплошное море голых песчаных дюн. Правда, такие участки тоже встречаются, но большая часть пустыни покрыта сухой травой, кустарником и даже деревьями. И все же благодаря пескам и ничтожному количеству осадков Калахари отнесена к географической категории пустынь и полупустынь. Из-за обжигающей дневной жары и недостатка воды продолжительное пребывание здесь европейцев, во всяком случае летом, вообще невозможно. Температура может изменяться от нескольких градусов мороза ночью до тридцати пяти градусов днем, а в летнее время она несколько раз достигала пятидесяти градусов.

В Калахари живут первобытные обитатели Африки, бушмены, которые когда-то заселяли огромные пространства на этом континенте. Как и на аборигенов Австралии, где я побывал несколько лет назад, на бушменов практически не воздействовало ни одно из культурных, расовых или религиозных течений, которые в древние времена увлекали иногда целые народы. Бушмены всегда сопротивлялись такому влиянию и уходили все дальше и дальше в суровые пустыни, где неприспособленный человек не смог бы существовать. Они живут, как жили их отдаленные предки, — охотятся с помощью лука и отравленных стрел, землю не обрабатывают и постоянно передвигаются с места на место в поисках пищи: кореньев, ящериц, змей, гусениц, ягод, насекомых. Бушмены едят все, что не содержит яда, все мало-мальски питательное. Они так же близки природе, как и животные, они — часть самой природы. В то же время это люди, у которых есть система верований и правил поведения, не совсем понятных нам.

Путешествуя по Калахари, озаренной прозрачным светом пустыни, мы покроем большие расстояния. Мы увидим, как нити от настоящего уходят в далекое прошлое, и встретимся с таинственными обрядами, колдовством и заклинаниями…

Глава вторая Человекообразные обезьяны Стеркфонтейна

Йоханнесбург оказался еще хуже, чем десять лет назад. В нем теперь больше бетона, больше стали, больше шума и больше суматохи. В нем стало больше насилия, ненависти и страха, больше замкнутых лиц, больше людей, занятых добыванием денег и прибылями, и очень мало признаков терпимости, внимания к человеку, культуры. Но довольно об этом.

Нас повезли смотреть Мекку археологов — пещеры Стеркфонтейна, километрах в пятидесяти к западу от города, где были обнаружены остатки самого древнего из всех известных звеньев в истории эволюции человека. Наш гид — доктор Филипп В. Тобиаш, знаменитый ученый, работающий на анатомическом факультете Йоханнесбургского университета. Ехали по открытой, заросшей травой местности. Остановившись у небольшой скалистой горы, покрытой кустарником, мы подошли к пещере, которая круто уходила вниз, в темную глубину. У входа были ясно различимы следы взрывных работ и виднелся отпечаток какой-то продолговатой кости, о котором доктор Тобиаш сказал, что он возвращает нас на двести тысяч лет назад. Еще несколько шагов в глубину пещеры равнялись четверти миллиона лет.

Мы вошли и оказались в целом лабиринте переходов. Факелы бросали дрожащий свет на серо-коричневую породу. Потолок местами опускался так низко, что приходилось ползти вперед на четвереньках, а иногда выгибался над нами высокой аркой, поблескивающей кристаллами горного хрусталя. Ноги начали скользить по грязи, и мы увидели впереди отблеск воды. То была подземная речка, которая когда-то образовала эти пещеры, а теперь создает новые где-то на более низком уровне. На пол пещеры упал проникший сквозь узкую трещину высоко над головой луч солнца, прорезав вечную тьму, которая нас окружала.

Неподалеку ведутся знаменитые раскопки. Здесь, в пещерах, тысячелетиями накапливались окаменелые кости доисторических животных. Мы стоим в коридорах, ведущих к далекому началу человеческой истории. Открытия, сделанные в этих пещерах, выхватывают из тьмы веков таинственную картину возникновения человека на Земле. Каждый снимаемый слой породы — лист в книге истории. Давайте перелистаем эту книгу и вернемся к первой главе.

Наука антропология, изучение человеческого рода, захватывает воображение большинства людей. Яростные споры о происхождении человека начались сто лет назад, когда Чарлз Дарвин, опубликовав свою теорию о связи между человеком и обезьяной, разделил цивилизованный мир на два непримиримых лагеря. Последователей Дарвина презирали, считая их варварами и язычниками. Некоторые и сейчас придерживаются этого мнения, хотя большинство уже примирилось с тем, что сходство человека и шимпанзе не может быть чисто случайным. Дарвин не утверждал, что человек происходит от антропоидной (человекообразной) обезьяны. Он говорил, что проявляющееся во многих отношениях анатомическое сходство между людьми и крупными человекообразными обезьянами позволяет предположить, что у них был далекий общий предок. Именно этого прародителя, это недостающее звено и стремятся найти антропологи. Дарвин представлял себе недостающее звено не в виде существа, обладающего чертами и человека, и обезьяны, а скорее как животное меньших размеров, способное развиваться в любом из этих двух направлений. Поэтому, утверждал он, для восстановления родословного дерева человечества целесообразно вести поиски в древних отложениях и изучать пласты с окаменелыми скелетами и их отпечатками. Ученые-энтузиасты начали поиски ископаемых остатков во многих частях мира.

Одним из искателей недостающего звена был голландский врач Эжен Дюбуа. Он решил, что скелет общего предка человека и обезьяны можно будет обнаружить в тропиках, поскольку их не коснулась ледниковая эпоха. Начав раскопки на Яве, Дюбуа в 1891 году обнаружил череп настолько примитивный, что трудно было решить, принадлежал ли он человеку или обезьяне. Лишь спустя год, найдя окаменелую бедренную кость существа, которое, очевидно, ходило в вертикальном положении, Дюбуа решил, что действительно открыл недостающее звено. Он назвал его питекантропом (Pithecanthropus erectus) и определил, что ему около трехсот тысяч лет.

В Китае доктор Гуннар Андерсон и доктор Биргер Волин, два шведских геолога, нашли зубы, осколки черепа и кости конечностей, по которым им удалось реконструировать еще один тип доисторического человека — синантропа, или пекинского человека. Неандерталец был обнаружен в нескольких местах в Европе и на Востоке.

В конце прошлого века и в начале нынешнего в Сиваликских пещерах на севере Индии в отложениях миоценового периода (25–10 миллионов лет назад) было найдено несколько костей вымерших антропоидных обезьян — сивапитека и рамапитека. Поскольку питекантроп и синантроп определенно жили менее миллиона лет назад, вполне возможно, что именно этой, гораздо более древней сиваликской разновидности хватило времени для того, чтобы развиться по двум линиям — как человек и как обезьяна. От нее вполне могли произойти человекообразные обезьяны орангутанг и гиббон в Азии (а также их «кузены» шимпанзе и горилла в Африке), которые могли переселиться в Китай, предоставив родословному дереву человечества развиваться в Центральной Азии.

Теория о том, что Центральная Азия была колыбелью человечества, все еще имеет много сторонников, но более поздние находки в Восточной и Южной Африке пролили на нее новый свет. Английский палеонтолог Хопвуд обнаружил в Восточной Африке в сходных с сиваликскими миоценовых формациях остатки вымершей человекообразной обезьяны, которую он назвал проконсулом. Кости ног ископаемого доказывают, что эта обезьяна, по крайней мере непродолжительное время, могла передвигаться в вертикальном положении. Наш предок двадцать пять миллионов лет назад спустился с деревьев вниз! А встав на две ноги, начал завоевывать землю. Он пробовал работать, исследовать местность, где жил, изготавливать орудия и утварь. В процессе работы его мозгу приходилось постоянно решать все новые проблемы. Так начался процесс развития мозга, процесс, продолжающийся уже миллионы лет.

Говоря о зачинателях рода человеческого, я предпочел бы вслед за Иоханнесом В. Йенсеном называть предка человека и высшей обезьяны дриопитеком. Слово «дрио» (в переводе с греческого — «дерево») означает, что дриопитеки в доисторические времена жили на деревьях, и позволяет поместить их в ряд предков бушменов, составляющих главную тему этой книги.

Но вернемся к проконсулу. Хопвуд назвал так свою ископаемую обезьяну по имени знаменитого в его время дрессированного шимпанзе. Он считал проконсула предком дриопитека и человека, относя его к миоценовому периоду, когда после огромных геологических сдвигов двадцать пять миллионов лет назад образовались Альпы, Гималаи и Анды. Геологическое строение Африки уже тогда было окончательно сложившимся. Как невероятно стара Африка по сравнению с остальным миром!

Можно за несколько лет научить шимпанзе есть ложкой и ездить на велосипеде. Но если бы шимпанзе пришлось самому изобрести, скажем, каменный топор и научиться им пользоваться, то для этого вполне могло потребоваться двадцать пять миллионов лет. Все это предстояло потомкам проконсула.

Доктор Лики нашел следы доисторических существ близ озера Манади, к юго-западу от Найроби. В древних отложениях он натолкнулся на каменные топоры, ручные рубила и скребки. Древним высшим приматам понадобилось около двадцати пяти миллионов лет, чтобы стать homo sapiens (разумным), то есть мыслящим человеком верхнего палеолита.

Из всех обнаруженных ранее ископаемых человекообразных существ проконсул по своему внешнему виду и возрасту, пожалуй, находится ближе к тому времени, когда древесные обезьяны и человеческие существа начали развиваться каждый в своем направлении. Некоторые считают, что именно проконсул и есть тот прародитель, от которого в течение двадцати пяти миллионов лет развились шимпанзе и горилла, с одной стороны, и такие предки человека, как питекантроп, синантроп, родезиец и неандерталец, — с другой. Между прочим, почти неповрежденный окаменелый череп родезийца был найден в 1921 году во время горнорудных работ в Брокен-Хилле, в Северной Родезии. Он вызвал сенсацию, потому что зубы черепа носили следы кариеса, болезни, которая не встречалась у дриопитеков, судя по их окаменелым остаткам. В таком случае, может быть, родезиец уже умел добывать огонь и готовить пищу?

Из обнаруженных до сих пор Дриопитеков наименее похожа на человека обезьяна из Южной Африки — австралопитек (то есть южная обезьяна), найденная профессором Раймондом Дартом в Таунге, у границы пустыни Калахари. Между этой обезьяной и стариком проконсулом огромный провал во времени. Никаких окаменелостей, относящихся к этому периоду, не найдено. Да, в книге много пустых страниц! Тем не менее можно предположить, что дриопитеки Южной Африки, остатки которых были обнаружены в пещерах Стеркфонтейна, — это звенья, непосредственно связывающие проконсула с первыми известными людьми, homo sapiens. Оставалось еще много белых пятен, но родословное дерево начало приобретать определенные очертания.

Внимание сосредоточилось на Южной Африке, где в 1925 году профессор Дарт нашел остатки древней обезьяны, австралопитека, о которой говорилось выше. Но крупнейшие авторитеты того времени объявили, что это обыкновенный шимпанзе, и профессор Дарт опять натолкнулся на степу господствовавшей теории об азиатском происхождении человека! Прошло еще несколько лет, было сделано немало открытий в Стеркфонтейне и Макапансгаде (Трансвааль), и даже оппоненты профессора Дарта признали, что его австралопитек и есть недостающее звено. Это событие произвело сенсацию во всех научных учреждениях мира.

Пятнадцать лет стеркфонтейнские раскопки велись под руководством выходца из Эдинбурга доктора Роберта Брума, который в семьдесят лет поступил в Трансваальский музей и, вооружившись динамитом, молотком и резцом, стал извлекать окаменелости из скальных пород. В 1947 году он обнаружил почти целый череп дриопитека и стал всемирно-известным человеком. Вскоре он нашел поврежденную подвздошную кость того же самого скелета, который, как оказалось, принадлежал пятидесятилетней самке, умершей в пещере четверть миллиона лет назад. Ученые назвали ее плезиантропом, а пресса мгновенно окрестила «Миссис Плез»!

Находки, естественно, возбудили широкий интерес, и многие английские и американские ученые приезжали ознакомиться с ними на месте. Подвздошная кость вызвала много споров о том, мог ли дриопитек передвигаться на двух ногах в вертикальном положении. Наконец все согласились, что она совершенно не похожа на кость современного шимпанзе, но по форме и размерам очень напоминает кость бушмена. Сомнений больше не оставалось: этот дриопитек действительно ходил на двух ногах, как ходят сейчас люди.

Открытия в Африке подорвали теорию азиатского происхождения человека. Сейчас многие ученые убеждены, что Африка — колыбель человечества, а некоторые утверждают, что переход человеческого рода от передвижения на четвереньках к ходьбе в вертикальном положении не обязательно должен был происходить в каком-то одном районе и что древнейший первобытный человек вполне мог развиваться одновременно и в Азии, и в Африке, где географические и климатические условия почти одинаковы.

Важная и существенная деталь: в Стеркфонтейые были обнаружены окаменелости не только дриопитеков, но и обычных бабуинов и других животных. На некоторых черепах бабуинов было по два небольших отверстия, расположенных близко одно к другому. Очевидно, дриопитеки убивали этих животных ударами больших костей. Такие окаменелые кости, точно совпадавшие с отверстиями в черепах, также были найдены. Позднее обнаружили и каменные орудия.

Эти открытия создают ясную картину доисторического периода. Бродя по холмистой местности Стеркфонтейна и исследуя окаменелые тайны темных пещер, начинаешь представлять себе, насколько древний континент Африка. Перед глазами встает жизнь первобытных существ: вот они подкрадываются к животным, наносят им удары костями, разрывают жертву на куски, пьют ее дымящуюся кровь и пожирают сырое мясо. Эти первобытные существа совсем не похожи на мирных лесных обезьян, передвигающихся на четвереньках. Они ходят выпрямившись, с орудиями в руках, легко бегают по равнинам. Их орудия сделаны не из камня — это либо огромная неотесанная дубина, либо большая кость, либо даже целый череп антилопы вместе с рогами. Если кость-дубинка растрескивается, ее осколки с острыми краями используются как ножи для свежевания мяса. Вооруженные такими орудиями и камнями для метания, первобытные существа добывают мясо и борются со своими четвероногими врагами.

Эти первобытные создания были людьми не только потому, что могли ходить прямо, и потому, что у них были человеческие черты лица и человеческие зубы, но и потому, что они жили в пещерах, употребляли в пищу мясо, изготавливали орудия и пользовались ими. Интересный факт: судя по массе расколотых вдоль костей, они, очевидно, любили костный мозг. Сомнительно, чтобы дриопитеки открыли огонь, ибо следов костров или обгорелых костей обнаружить не удалось. Правда, в субтропических районах огонь был далеко не так необходим, как позднее, во время ледникового периода, на севере. Первый человек в Стеркфонтейне ел пищу в сыром виде. Для него с его мощными жерновами-челюстями это было совсем нетрудно!

В те дни климат был более мягкий и влажный и животных было гораздо больше, чем сейчас. Некоторые виды животных давно вымерли и известны нам только по окаменелым костям.

Дриопитеки жили в пещерах, и благодаря этому мы узнали, что у них была привычка сбрасывать в ямы и углубления в пещерах тела умерших и кости с остатками пищи. Со временем песок и мусор покрывали пол пещеры, он поднимался, и обитатели вынуждены были искать новое жилище. Покинутые пещеры претерпевали большие изменения, и в конце концов под влиянием воды, просачивавшейся сквозь слои меловых отложений, все зарытое в пещерах становилось более или менее окаменелым. О предшественниках дриопитека, которые не жили в пещерах, мы знаем очень мало. Многие черты анатомического строения дриопитеков подтверждают, что их можно считать далекими предками нынешних бушменов.

По физическим особенностям и по размеру мозга южноафриканские дриопитеки примыкают к людям. С точки зрения культурного развития разница между ними и людьми каменного века очень незначительна, за тем исключением, что человек каменного века был уже достаточно развит интеллектуально и обладал опытом, необходимым для того, чтобы изготовлять каменные орудия и пользоваться огнем. Если предположить, что дриопитеки Стеркфонтейна были отдаленными предками живущих в Африке бушменов, то здесь и нужно искать промежуточное звено, то есть непосредственных предков бушменов.

Обнаружение этих действительных прямых предков существующих рас — одна из наиболее трудных задач, стоящих перед антропологией. Возможно, некоторые из таких предков и сейчас живут где-нибудь на земле. Во время отмечавшегося недавно столетнего юбилея Дарвина русский ученый Коровиков выступил с замечательными соображениями о такой возможности. «Однако не столь уж много фантастического в предположении, — писал он, — что где-либо в труднодоступных местах могут и ныне обитать существа, стоящие в своем развитии на одном из далеких этапов развития человечества» (В. Коровиков. Загадка сложного человека. «Советская Россия», 1958, 25 февраля, стр. 4). Он упомянул о страшном снежном человеке Гималаев, поисками которого занималось столько исследователей. На основании целого ряда известных сейчас сведений об этом существе Коровиков склонен сделать вывод, что это, конечно, не один из видов гориллы или шимпанзе, а скорее австралопитек, окаменелые кости которого были обнаружены в Южной Африке, либо разновидность неандертальца. В пользу такого вывода говорит то, что (как предполагают) снежный человек ходит в вертикальном положении, которое не может принять даже самая высокоразвитая обезьяна. Правда, в Европе зияющая пропасть между неандертальцем и современным человеком не заполнена ничем, но зато в Австралии и Африке влияние неандертальца на потомков хорошо прослеживается.

У аборигенов Австралии и сейчас наблюдается типичная для питекантропа черта — покатый лоб, нависающий над глазными впадинами. В Африке можно проследить линию, ведущую от южноафриканского проконсула через родезийца и Боскопского человека до последних оставшихся в живых бушменов и готтентотов. Можно заметить их анатомическое родство с пигмеями Конго.

Боскопский человек действительно предок бушмена! В 1913 году один фермер из Боскопа, расположенного к юго-западу от Йоханнесбурга, нашел большой череп, в котором мог бы уместиться мозг современного человека. Это была первая из целой серии находок человеческих черепов, относящихся к концу среднего периода каменного века в Африке. В Африке различают три периода каменного века: ранний, средний и поздний. Бушмены такой древний народ, что их можно проследить в истории до позднего периода камедного века, то есть на двадцать пять тысяч лет назад.

Боскопская раса постепенно распространилась по всему африканскому континенту. Ее следы встречались везде, от мыса Доброй Надежды до Сахары и Египта. Точно так же в Европе и на Ближнем Востоке было обнаружено больше сотни скелетов неандертальцев (в Китае была сделана самая южная по своему местоположению находка). Еще один окаменелый череп, относящийся к началу среднего периода каменного века в Южной Африке, был найден в 1933 году в Флорисбаде (Южно-Африканский Союз (С 31 мая 1961 г. — Южно-Африканская Республика)). Боскопский человек и флорисбадский человек имеют так много общих черт с бушменами, что между ними, может быть, есть прямая этническая связь. Наиболее характерны продолговатый разрез глаз, низкое расположение глазниц на лице и плоская переносица. Судя по типично монгольским чертам лица бушменов, многие ученые считали, что бушмены пришли в Африку из Азии. Сторонники этой теории есть и сейчас, но теперь, пожалуй» уже установлено, что предком бушменов был южноафриканский первобытный человек.

Занимаясь проблемой происхождения человеческой расы, мы наталкиваемся на множество вопросов. Неясно, например, существовали ли бушмены в Северной Африке. Севернее границ Центральной и Восточной Африки их следы не обнаружены, в Танганьике же и сейчас живет целая группа племен, говорящих на языке с таким же характерным прищелкиванием, что и бушмены. Пещерная роспись свидетельствует, что бушмены появились на африканском континенте очень давно. Но об этом ниже.

Каждое открытие в Африке создает все новые возможности для установления связей между различными периодами истории, между разными районами континента и, наконец, между Африкой и остальным миром. Геологи, археологи, антропологи и палеонтологи всего мира ведут широкую научную работу, пытаясь вырвать у Африки тайны истории человека. Медленно, но верно они создают четкую панораму происхождения и развития человека в течение миллиона лет на фоне геологических изменений, после которых в отдаленные времена образовались громадные пустыни Африки — Сахара и Калахари. В этих пустынях мать Африка растила свое дитя, человечество. Здесь оно вышло из первобытного состояния и положило начало множеству существующих сегодня рас. Именно в Юго-Западной Африке живут бушмены — люди древнейшей расы, пришедшие к нам прямо из каменного века, и это уникальная возможность получить больше данных о нашем историческом прошлом.

Я хочу по Дарвину, но схематически и популярно обрисовать происхождение человека и его развитие по сегодняшний день. Так мы с вами увидим в ясной перспективе страну и народ, которые собираемся посетить. Наше путешествие будет проходить не только по бескрайним просторам Африки, но и по бесконечным дорогам времени и истории.

Чтобы бросить взгляд на человечество и на фауну нашей планеты, посмотрим, как развивалась Земля.

Более трех миллиардов лет назад. Раскаленная глыба, несущаяся в межпланетном пространстве.

Два миллиарда лет назад. Глыба постепенно остывает. Пар, витающий в атмосфере, превращается в воду. Образуются океаны.

Миллиард лет назад. В процессе химического обмена рождается протоплазма, из которой в океанах возникают первые живые существа.

500 миллионов лет назад. В океанах появляются клеточные животные, амебы и водоросли.

220 миллионов лет назад. На Земле начинают развиваться первобытные растения. Крупные животные, населяющие океаны (амфибии), переселяются на сушу.

200 миллионов лет назад. Появляются огромные рептилии, ящеры и динозавры.

90 миллионов лет назад. Появляются млекопитающие.

70 миллионов лет назад. Появляются новые животные и растения.

25 миллионов лет назад. Животные-великаны вымирают, но слоны и носороги живут. Появляются новые лесные звери, зубры и крупные человекообразные обезьяны.

Миллион лет назад. Похожие на людей обезьяны поселяются в пещерах.

500000 лет назад. Похожие на обезьян люди берутся за камень или палку.

100 000 лет назад. Появляется человек каменного века. Он учится пользоваться огнем.

50000 лет назад. Образуются различные человеческие расы.

Около 2000 лет назад. Начинается христианская эра летосчисления.

15 лет назад. Человек подчиняет себе энергию атома.

Год назад. Человек может уничтожить все живое; он может запускать искусственные луны на орбиты вокруг земного шара.

В будущем. Человек покоряет космическое пространство и совершает посадку на Луне.

Если бы смогли увидеть, словно в волшебный бинокль, всю историю Земли, сжатую и втиснутую в рамки одного года, то получилось бы примерно следующее:

В ноябре впервые проявляется жизнь — амебы, ящеры, грибы. В середине декабря появляются гигантские животные, а за четверть часа до нового года, то есть примерно в 23.45 в новогоднюю ночь, на сцену выходит первый человек. Вся наша эра занимает только самую последнюю минуту уходящего года… шестьдесят секунд…

Вот как мало мы значим!

Из доисторического Стеркфонтейна мы возвращаемся в хаотический, беспокойный современный Йоханнесбург. Днем дел по горло, а по вечерам — встречи с друзьями. В один из таких прохладных вечеров я с другом смотрел с крыши небоскреба, из ресторана одного из клубов, на богатый город, в котором кипела жизнь. Это зрелище зачаровывает и пугает, потому что Йоханнесбург — символ и добра, и зла.

Всего несколько поколений назад здесь была голая африканская равнина. Неторопливо беседуя, мы сравнивали старую Африку с новой. Прошлое Африки — это такие страницы истории, о которых известно невероятно мало, но мы знаем, что тысячелетиями богатый африканский континент безжалостно грабили, вывозя его сокровища: металлы, животных, людей. За три тысячи лет до нашей эры египетский фараон Снофру построил шестьдесят кораблей и привез на них в Египет семь тысяч рабов-негров. С этого дня и до прошлого века, когда позорной работорговле пришел конец, более двенадцати миллионов африканцев было угнано в рабство и по крайней мере столько же убито. Мир грабил Африку, воруя у нее людей, золото, медь, слоновую кость. Южно-Африканский Союз и сегодня самый крупный в мире поставщик драгоценных металлов и бриллиантов.

Правда, сейчас местные жители не покидают страну. Белый человек заставил африканца отказаться от привычного образа жизни, помогавшего ему приспособляться к местным условиям, заставил африканца жить без тех обычаев и ритуалов, которые на протяжении тысячелетий служили ему средством мистического общения с окружающими его силами, не дав ему почти никакого духовного эквивалента, способного заменить это средство. Вокруг африканца создан опасный вакуум: ни один человек, ни одна община не в состоянии жить без своих обычаев или ритуалов, управляющих всем, что лежит за пределами интеллекта.

Первобытный человек больше всего боится не физической опасности, а угрозы потерять свою душу. Древние мифы и ритуалы показывают, насколько сильно и реально первобытный человек ощущал свою душу и как пугает и наполняет его отчаянием мысль о безвозвратной потере души. Расовый конфликт в Африке не носит чисто экономического характера. Это скорее борьба за право африканца обладать душой, борьба, которая может принимать зловещие и резкие формы: вспомните о движении мау-мау, мрачном и ужасном ее проявлении. Слишком долго белый человек не обращал внимания на первобытную психику африканских рас. Ему надо как можно скорее узнать и понять склад ума, натуру древних народов Африки. Европейцы уже триста лет поддерживают контакт с древней расой бушменов, но мы до сих пор знаем о ней очень мало. Мы знакомы с образом жизни бушмена поверхностно, нам почти ничего не известно о его мыслях, внутренней жизни, об интуитивных импульсах, охранявших его в странствиях по бесконечным дорогам времени. Не иронией ли звучит, что, в то время как огромная энергия и усилия тратятся во всем мире на изучение прошлого по раскопкам поселений и по развалинам, на живых людей, живущих в Калахари со своими первобытными инстинктами и верованиями, не обращают внимания, сгоняют их с насиженных мест.

Глава третья

???

Глава четвертая Самый большой водопад Африки

— Будете проезжать Апингтон (есть такой городишко у границы с Юго-Западной Африкой), обязательно задержитесь и поболтайте с Маком из Калахари. Бушменов он знает лучше всех, — говорили мне перед нашим отправлением из Претории. За два дня, пока мы добирались на своей машине до Апингтона, мы услышали от разных людей очень много о Маке. Слава о его подвигах и приключениях в этой части Африки была поистине огромна.

Мак из Калахари (его настоящее имя Фредди Макдональд), проживший богатую событиями жизнь, оправдал наши ожидания. Именно таким мы и представляли себе пионера-первооткрывателя, в жилах которого течет половина шотландской и половина ирландской крови. Ему уже за семьдесят, но он полон фантазии, энергичен и бесстрашен. За несколько часов Мак может рассказать столько историй, что их хватит на такую книгу, как эта; впрочем, он уже написал на языке африкаанс пять книг о своих приключениях. Он, разумеется, охотился только в Калахари и на своем веку настрелял львов больше всех остальных охотников. В молодости Мак часто привозил в Кейптаун по полной автомашине львиных шкур и продавал их по восьми фунтов за штуку. Он несколько лет жил в Европе, одно время держал частную сыскную контору в Мадриде, но в конце концов вернулся в Юго-Западную Африку. Некоторое время Мак не ладил с властями и тогда жил и охотился с бушменами в Калахари, где даже ухитрился научиться говорить на их языке, воспроизводя странные щелкающие звуки различных тональностей, и узнал, как добывать питьевую воду, фильтруя жидкость из желудков убитых животных.

Глаза старого, закаленного искателя приключений загорелись, когда он начал рассказывать о своем будущем путешествии в Калахари, где он собирается отыскать «затерянный город», который видел, по его словам, двадцать лет назад. Он гнался за раненым животным и случайно наткнулся на полуразвалившуюся стену из тесаного камня, огораживавшую участок примерно в четыре квадратных километра, весь в развалинах. Мак предприимчиво предложил нам взять его с собой: он покажет дорогу к «городу», где могут оказаться сокровища. Ему страстно хотелось снова путешествовать, снова оказаться у лагерного костра в пустыне Калахари. Но нас предупредили, чтобы мы не поддавались манящему очарованию призы BOB этой сирены в брюках.

«Затерянный город» в Калахари — то же самое, что и морской змей. С этой легендой трудно покончить, и из года в год экспедиция за экспедицией направляется на поиски города в пустыне. Всего за несколько дней до нашего отъезда из Йоханнесбурга профессор И. Н. Хальдеман из университета в Претории выехал с хорошо оснащенной экспедицией, в распоряжении которой были джипы и самолеты, в южную часть пустыни Калахари искать затерянный город. Между прочим, экспедиция была оснащена специальными искателями, обнаруживающими металл под землей. Полгода спустя я узнал, что она возвратилась с пустыми руками. Между прочим, в пустыне на джип профессора Хальдемана напал лев. Правда, пострадавших не было.

Мир впервые услышал о разрушенном городе в 1885 году, когда в Капскую провинцию явились два золотоискателя. Пройдя южную часть пустыни Калахари, они еле двигались, полуживые от жажды и голода. Золотоискатели рассказали, что наткнулись на остатки каменных стен и статуи среди песков пустыни. Один вскоре умер от перенесенных лишений, но второй, некий Фарини, спустя некоторое время отправился на поиски развалин. Ему не удалось их найти. Немного спустя он уехал в Америку. В то время все увлекались золотоискательством поблизости от Йоханнесбурга и добычей алмазов в Кимберли, и о затерянном городе в Калахари не было слышно до второй мировой войны, когда несколько летчиков военно-воздушных сил Южно-Африканского Союза заявили, что, пролетая над южной частью Калахари, они видели развалины крупного города. Эта новость вызвала интерес ученых, которые обнаружили на португальской географии ческой карте 1740 года обозначение дороги, пересекающей южный район Калахари примерно от бухты портового города Людериц до бухты порта Лоренсу-Маркиш.

Еще несколько лет о таинственном городе рождались новые слухи. Бушмены заявили, что в пустыне есть «каменные люди».

Предположения о существовании города основывались главным образом на трудах португальского историка Хоао Бароса, где упоминалась страна Манаматапа, которая якобы процветала в этой части мира между IX и XIV веками и жители которой славились необыкновенным искусством добывать руду.

В 1949 году правительство Южно-Африканского Союза направило на поиски разрушенного города в Калахари военные самолеты. Оно хотело обнаружить город до того, как это сделают частные экспедиции. Но, несмотря на систематическую воздушную разведку и аэрофотосъемку, никаких следов города Фарини обнаружено не было, и археологическая экспедиция к развалинам не состоялась.

Однако чары затерянного города все еще сильны. Мак из Калахари, умерший год спустя после нашей встречи, был абсолютно уверен, что видел этот город и сможет найти, его снова. Один бизнесмен из Кейптауна ежегодно в свой отпуск вылетает на собственном самолете на поиски города. За те несколько недель, что мы провели в пути в Юго-Западной Африке, нас самих часто принимали за искателей сокровищ, и бесконечные вопросы встречных, не ищем ли мы затерянный город, уже почти убедили меня, что эта упорно живущая легенда не лишена оснований. Дело дошло до того, что, возвратившись через полгода в Йоханнесбург, я начал договариваться с представителем французского завода вертолетов, чтобы он доставил меня с проводником — стариком Маком — в Калахари. Правда, этот план остался невыполненным. Развалины города с богатейшими нетронутыми сокровищами, может быть, все еще ждут своего открывателя.

На кладбище Апингтона покоится еще один шотландец, Скотти Смит, которому история освоения этой части Африки обязана своей живописностью. Он был участником стольких фантастических приключений, что его до сих пор вспоминают в местных барах, хотя умер Скотти в 1920 году. Его настоящее имя Джордж Сент-Леджер Леннокс. Незаконнорожденный сын шотландского дворянина, он начал свою карьеру с золотоискательства в Австралии, был чемпионом Нью-Йорка по боксу и наконец осел в Южно-Африканском Союзе, став сухопутным пиратом. Этот бандит был парнем больше шести футов ростом, блондином с голубыми глазами и рыжей бородой, храбрым, бессовестным и обаятельным. Он часто грабил богачей и раздавал добычу беднякам, совершил много побегов из тюрем и некоторое время имел неплохой доход от продажи скелетов бушменов американским музеям. Все шло прекрасно до той поры, пока кто-то не открыл, что скелеты были сравнительно новыми, но не имели такого вида, потому что выдерживались в извести. Скотти сам стрелял бушменов и делал потом бизнес на их костях!

В те дни охота на бушменов не была чем-то из ряда вон выходящим, потому что к ним относились примерно как к сельскохозяйственным вредителям. Еще в 1900 году фермеры района Гротфонтейн обращались к властям с просьбой разрешить им истребить бушменов, которые угоняют скот. Совершенно обычной была такая, например, реплика фермера, приехавшего в воскресенье в гости к соседу:

— Хорошая погодка сегодня. Пойдем постреляем бушменов?

От Апингтона мы едем на запад. Ландшафт становится все более пустынным, каменистым и выжженным. Исчезают ограды у дороги. Какое это замечательное чувство: ехать по бескрайней равнине, на которой нет ни одного признака присутствия человека. Снова со всех сторон открытый горизонт. Я очень хорошо понимаю древних кочевников, которые считали, что на равнине слишком тесно, если вдали можно различить огоньки костров ближайшего кочевья.

Мы делаем поворот к югу, и в тридцати километрах западнее Апингтона дорога кончается. Дальше мы едем по колее в песке. В этом уголке, где Капская провинция сходится с Юго-Западной Африкой, в дикой каменистой местности находится одно из чудес Африки, почти никому не известное. Я имею в виду Ауграбис, самый высокий водопад на африканском континенте. Колея внезапно обрывается на берегу стремительно несущегося потока. В хижине неподалеку живет пастух-мулат. Он присматривает за несколькими козами и коровами. Пастух обещает наутро повести нас к водопаду. До водопада далеко, его не видно, не слышно и характерного шума падающей воды, но на машине дальше не проехать, и мы разбиваем лагерь на берегу речушки, одного из многочисленных притоков Оранжевой. Ночью в мертвой тишине смутно слышится глухой грохот. Кстати, «Ауграбис» происходит от готтентотского слова «аукёребис» (шумное место). Утром мы идем вброд через речушку за нашим проводником к источнику шума.

С южного берега реки весь водопад не виден, и мы выбираем северный. Приходится километра два идти вброд через быстрый поток и карабкаться по скалам. Грохот усиливается, и вот перед нами во всем своем грандиозном величии предстает гигантский водопад. Масса воды реки Оранжевой вырывается из узкой расщелины и больше чем с двухсотметровой высоты летит вниз, в глубокое ущелье с крутыми скалистыми склонами, на дне которого неистово мечется и взвихривается. В облаке водяной пыли, поднимающемся на сто метров, светится радуга. Шестиметровые волны бьют о скалистые склоны ущелья, вода несется дальше, а рев водопада отдается гулким эхом в окрестностях. Мощь природы здесь скорее зловеща, чем прекрасна. Водопад Виктория, окруженный тропической растительностью, очень красив, а Ауграбис кажется жестоким и безжалостным.

По краю ущелья приходится двигаться очень осторожно: скалы скользкие и круто обрываются вниз. Один неверный шаг или легкое головокружение, и страшная смерть неминуема. Большинство читателей, наверное, видели фотографии водопада Виктория. Если так, то попытайтесь представить себе Ауграбис. Он на целую треть выше, и воды в нем вдвое больше.

Миллионы лет река Оранжевая прорывает свое русло в каменистом грунте. Вполне возможно, что водопад образовался много веков назад, когда африканский континент начал подниматься с морского дна, а Ауграбис миллиметр за миллиметром все глубже вгрызался в грунт. Он и сейчас продолжает эту работу.

Два дня мы потратили на кино- и фотосъемку водопада. Обвязавшись веревками, мы лазали по скалам в поисках хороших ракурсов. Облако водяной пыли шириной в несколько сот метров окружает Ауграбис. Из-за него снять водопад крупным планом нельзя. От попытки спуститься на дно ущелья пришлось отказаться — не хватило веревок.

В нескольких местах на дне расселины виднеются большие круглые углубления, выточенные в скале камнями, которые веками подпрыгивали и вертелись на одном месте в струях потока. Некоторые из этих похожих на колодцы выбоин глубоки, почти в человеческий рост. Камни на дне их гладкие и округлые.

Глубокое ущелье, тянущееся от водопада почти на десять километров, извивается среди одного из самых хаотических нагромождений скал во всей Африке. Здесь можно передвигаться только пешком. Населения в этой местности практически нет. Однако оно может мгновенно появиться: недавно в Бокспуте, у границы с Юго-Западной Африкой, нашли урановую руду.

Река Оранжевая — это какой-то парадокс. Самая большая река в Южной Африке, она в жаркий сезон так мелеет, что местами ее можно перейти вброд, а устье закрывают песчаные наносы. Зато в дождливый сезон она вздувается и сносит все отмели и мосты. Во время паводка на реке Оранжевой водопад Ауграбис можно увидеть только с самолета, приблизиться к нему уже нельзя.

Ауграбис был открыт в 1824 году купцом из Кейптауна Георгом Томсеном, путешествовавшим в свободное время. Следовательно, Ауграбис обнаружили задолго до водопада Виктория. Однако в этом диком пустынном районе он укрыт так надежно, что пока всего лишь несколько человек видели его. Это чудо природы настолько малоизвестно, что девяносто процентов жителей Южно-Африканского Союза и сейчас считают, что водопад Виктория — первый по величине в Африке, тогда как самый высокий на африканском континенте и третий по величине в мире водопад — это Аукёребис, «шумное место».

Глава пятая Африканский Гранд-Каньон

Два дня езды на север, и мы в Юго-Западной Африке. Километрах в тридцати от границы находится один из самых величественных пейзажей Южной Африки. О его существовании, как и об Ауграбисе, знают очень и очень немногие. Это родной брат одного из семи чудес света — Гранд-Каньона на реке Колорадо в Америке, но он, как Золушка, забыт всеми. Каньон реки Грейт-Фиш не обозначен на карте, нет столбов-указателей по пути, нет даже дороги: к нему ведет еле заметный след колес на песке. Один геолог в Йоханнесбурге, повидавший это чудо природы, настоятельно советовал нам съездить туда, хотя бы для этого и пришлось отклониться от намеченного маршрута.

Между Апингтоном и Виндхуком дорога бежит по песчаной равнине рядом с железной дорогой. На небольшой станции Клейнкарас мы узнаём от заведующего железнодорожным складом, что надо проехать пятьдесят километров на запад, а там будет ферма «Хобас», где можно спросить, как ехать дальше.

— Со спидометра глаз не спускайте, — говорит нам фермер Манус Лоу. — Езжайте потише, а проедете одиннадцать километров, смотрите как следует вперед, не то свалитесь в самую глубокую яму в Африке.

Итак, мы едем на запад по песчаной местности, усеянной пучками золотистой травы и каменьями. Судя по счетчику, мы уже проехали одиннадцать километров, а впереди никакого каньона. Дорога идет в гору, и горизонта не видно. Мы останавливаем машину и идем пешком. Десяток шагов по шатающимся под ногами камням, и вдруг перед нами раскрывается весь каньон. Какое зрелище! Далеко внизу, как шелковая лента, вьется по дну широкого ущелья река. Еще один шаг, и можно свалиться в пропасть. Брошенный камень летит вниз сотни метров, прежде чем удариться об откос и скатиться на дно. Невольно хочется отступить от обрыва. Взгляд скользит по фантастической панораме, вбирая все ее детали. Невысокие холмы башнями поднимаются со дна долины, безуспешно пытаясь достать вершинами горизонт. Каньон тянется на шестьдесят километров, но нигде, сколько пк смотри, нет никакого признака присутствия людей.

Долина реки Грейт-Фиш по размерам меньше американского Гранд-Каньона, но производит более сильное впечатление из-за своей обнаженности и заброшенности. Здесь нет ни дорог, ни тропинок, ни окруженных перилами смотровых площадок, ни цветных открыток, ни ларьков с мороженым. Здесь пока еще никто не внес поправок в созданный природой пейзаж. Геологи объясняют происхождение этого изрезанного горного ландшафта работой воды, ветра и солнца; различные слои породы разрушались выветриванием с разной скоростью, в зависимости от их состава и твердости. Как это могло произойти? Не родилась ли эта расселина тогда, когда земной шар только начал остывать? Нет, это случилось позже. Судя по слоям пород, ее могла вырыть только сама река. Тогда выходит, что река текла вверх к плато, на котором мы сейчас стоим? Но это невозможно, вода не может течь вверх по склону! На это широкое плато Ханса можно попасть, только взбираясь по скалам.

Объяснить происхождение каньона можно лишь так: когда-то река Грейт-Фиш протекала поперек этого ровного плато, а дно реки находилось на той же высоте, что и уровень моря сейчас. Плато начало подниматься, но медленнее, чем углублялось русло реки под действием воды и песка. Если бы плато поднималось быстрее, то вода в поисках более короткого пути вниз устремилась бы в сторону и каньона бы не было. Но так не случилось, река продолжала течь по своему руслу, и каньон в целом все еще повторяет древние изгибы реки, которая текла когда-то по равнине. Всю землю, песок, камни, заполнявшие каньон, река постепенно уносила в море.

Когда шли эти гигантские работы по выемке грунта? Как говорят геологи, несколько миллионов лет назад. Трудно установить точную дату, но около пятидесяти миллионов лет назад, в начале третичного периода, эта часть суши, по всей вероятности, находилась на дне океана. Затем на дне из осадков образовались породы, отнесенные геологами к системе Нама, а поскольку континент поднимался, дно океана оказалось над поверхностью воды, высохло и постепенно покрылось отложениями системы Карру.

Прошло несколько миллионов лет, и под воздействием эрозии отложения системы Карру были смыты в море. Затем эрозии подверглась система Нама, и в низине родилась река Грейт-Фиш. В результате еще одного поднятия континента образовался двойной каньон. Слои скальных пород, которые лежат сейчас у поверхности реки, — самые глубокие и одни из древнейших в мире. Им около миллиарда лет.

В течение нескольких часов мы фотографируем каньон, снимаем кинокамерой, делаем зарисовки и, разглядывая склоны через бинокль, намечаем наиболее удобные пути для спуска. От панорамы трудно оторвать взгляд. Меня захватывает мысль о том, что на моем месте сидел когда-то, как я, человек каменного века и рассматривал этот пейзаж.

Оставил ли первобытный человек какие-нибудь следы? Да, оставил. Мы находим камни, инструменты, скребки, топоры, а через несколько дней обнаруживаем целое скопление их. Знакомый геолог в Йоханнесбурге объяснил нам, где их искать, и просил пополнить его коллекцию.

В каменном веке здесь, вероятно, были целые стада диких животных. Сейчас осталось всего несколько горных зебр (Equus zebra) и зайцев. Впрочем, мы видели только их следы и помет.

Начинать спуск поздно, и мы разбиваем лагерь у самого края ущелья. Окружающий нас пейзаж ежеминутно меняется: солнце садится, тени в расселинах густеют, взбираются все выше по склонам, и серые и коричневые скалы начинают светиться разными оттенками: от золотисто-коричневого до пурпурного и темно-фиолетового. Все вокруг кажется совсем иным не столько благодаря своим фантастическим очертаниям, сколько из-за таинственной игры света, тени, красок. Дно долины теряется в туманных сумерках, а на кромке каньона горят последние лучи солнца… Через несколько часов поднимается луна, и в третий раз мы не узнаем пейзажа. Серебрится река, извивающаяся среди темных, причудливых скал. Снизу доносится далекий вой шакала. Вместе с ночью приходит ледяной холод.

К нашему удивлению, спуск на дно долины занял на следующий день целых семь часов. Мы не идем, а осторожно сползаем вниз, спотыкаясь на камнях. На дне долины нас ожидает щедрая компенсация за холодную ночь: здесь жарко, как в кипящем котле, даже ветер не в состоянии охладить скалы. Жар обжигает кожу, Исцарапанные, покрытые синяками, шатающиеся от усталости, мы направляемся к реке освежиться и, плескаясь, убеждаемся, что река вполне заслуженно получила свое название («Грейт-Фиш» по-английски «большая рыба»). Рыба тут настолько не привыкла к каким-либо нашествиям на свои владения, что бесстрашно подплывает и покусывает нас. Трава на берегах реки достигает трех-четырех метров в вышину, там и сям растут акации. Вверх по течению, у источника с горячей серной водой, виднеется несколько финиковых пальм.

Нам рассказывали, откуда взялись здесь эти пальмы. Около пятидесяти лет назад, больные, сюда пришли два немца и три готтентота, которые занялись исследованием каньона. У одного из немцев рак кожи добрался до самых костей руки. Второй жестоко страдал от астмы. Больные, в пустыне, они почти не имели шансов выбраться отсюда живыми. Обнаружив горячий источник, исследователи решили немного отдохнуть и набраться сил. Они разбили лагерь и начали ежедневно купаться в прозрачной как хрусталь воде источника. То, что произошло дальше, казалось чудом: глубокая рана на руке начала заживать, состояние больного астмой улучшилось. Прошло два месяца, и оба исследователя выздоровели окончательно. Прощаясь с каньоном, они посадили у источника несколько финиковых косточек, которые проросли и превратились в пальмы. Но и сегодня это место так же пустынно, как и полвека назад, только бабуины лакомятся финиками с пальм.

Это не единственный целебный источник каньона реки Грейт-Фиш. В пятидесяти километрах к югу, у окончания каньона, есть еще один горячий источник, Ай-Айс. Зимой к Ай-Айсу приезжают многие больные ревматизмом, ищущие исцеления от болезни в воде источника, насыщенной сульфатом магния. В месте выхода воды на поверхность температура ее достигает восьмидесяти пяти градусов. Говорят, что некоторые больные, которых доставляют к источнику на носилках, уже через несколько недель полностью восстанавливают здоровье и добираются домой без посторонней помощи. Источник Ай-Айс называют Лурдом Юго-Западной Африки, хотя он и не окутан тайной, как святыня паломников в Пиренеях.

Несколько лет назад власти запретили посещения Ай-Айса, боясь, что там вспыхнет эпидемия тифа: больные располагались у источника под открытым небом, и постепенно санитарные условия там стали угрожающими. Запрещение въезда в район источника вызвало такие протесты по всей стране, что власти вынуждены были соорудить возле него бетонные бассейны для купания больных и следить за чистотой.

Название источника в переводе с готтентотского означает «сильное тепло». Это очень мягко сказано.

Источник можно посещать только зимой, летом каньон реки Грейт-Фиш так нагревается, что человек не смог бы выжить среди раскаленных скал, где не бывает освежающего ветерка.

Скоро стало слишком жарко и для нас с Франсуа. Мы укрылись от солнца в тени финиковых пальм, отложив в сторону свои фотокамеры и альбомы для зарисовок, ибо не могли помышлять о подъеме в тот же день. Устроив себе удобные постели из травы, мы прилегли и до наступления ночи настолько отдохнули, что даже начали поиски каменных орудий и инструментов. Мы ничего не нашли, но обнаружили на дне каньона вывороченные с корнем деревья, кусты и пласты земли; это доказывает, что время от времени по каньону с ревом проносятся огромные волны.

Мы испытали необычное ощущение, когда на заходе солнца, стоя на дне темного каньона, увидели почти в километре над собой края скал, светившиеся фиолетовым светом.

Помня, что спуск занял семь часов, мы начинаем подъем еще до того, как солнечный свет достигает дна каньона. Греющиеся на солнце ящерицы с любопытством провожают нас взглядом и исчезают между камнями. Вот лежит сброшенная какой-то змеей, свившаяся спиралью кожа, вот несколько кактусов в цвету. Шаг, еще шаг вверх, по песку и скалам, от которых пышет жаром. Пот льет с нас ручьями.

К середине дня почти половина подъема преодолена. Внезапно мы слышим сильный взрыв. Эхо разносится по всему каньону. Оглядываемся, и в нескольких сотнях метров видим облачко над склоном. С грохотом катятся вниз большие обломки скалы. Все объясняется довольно просто: от сильных колебаний температуры в толще камня образовалась трещина, и громадная скала оторвалась от склона. Что ж, каньон реки Грейт-Фиш стал немного тире.

К концу дня мы движемся медленнее и чаще отдыхаем, тоскливо поглядывая вверх на зубчатую скалистую кромку, которая кажется бесконечно далекой. Теперь, когда температура на плато начинает падать, со дна ущелья дует сильный горячий ветер. Я подбрасываю вверх бумажку. Она за несколько секунд взлетает метров на двести и, превратившись в маленькую белую точку, исчезает за кромкой каньона. С трудом карабкаемся вверх. Наконец подъем закончен, и, едва успев полюбоваться третьим закатом, мы погружаемся в тяжелый сон. Наутро снова в путь — мы едем на север.

Каньон реки Грейт-Фига сейчас объявлен заповедником. Через несколько лет здесь будут такие же шоссе, отели, аэропорты, железная дорога, открытки и мороженое, как у водопада Виктория. Хорошо, что нам удалось увидеть каньон до того, как наступит это время.

Глава шестая Белая дама Огненной горы

Загадочные женщины всегда привлекали меня, но сейчас я хочу описать самую непонятную из них. На краю пустыни Намиб, в дикой, безлюдной, выжженной солнцем местности, куда никто не имеет права вступать без особого разрешения, высится гора Брандберг (Огненная гора). В одной из ее многочисленных расселин есть пещера с изображением необычной процессии на стене. Центральная фигура процессии — белая женщина. Говорят, что ей несколько тысяч лет от роду, но она всегда влекла к себе и все еще влечет мужчин из всех стран мира. Среди ее жертв и обожателей известный французский аббат и много других здравомыслящих мужчин, включая меня самого, которые пересекали океаны и шли на лишения только ради загадочной Белой дамы Огненной горы. Много научных экспедиций билось над разгадкой ее тайны.

В отдаленные времена на Брандберге, этой огромной массе красных скал, возвышающейся в величественном одиночестве над пустыней, жили люди, которые оставили потомкам целую сокровищницу произведений доисторического искусства: рисунков, пещерной росписи. О том, чем они занимались, говорят остатки их жилищ, каменное оружие и инструменты, но что это были за люди, не знает никто. Брандберг — самая высокая гора Юго-Западной Африки (2606 метров). Даже ее название дает пищу для размышлений, хотя, вполне возможно, она получила его потому, что в лучах заходящего солнца красный гранит пламенеет, и гора кажется издали языком огня, взметнувшимся над плоской пустыней. А может быть, первые исследователи увидели, как ночью на ее вершине горел кустарник: ровные места на вершине горы покрыты травой и кустарником. Необходимую растениям влагу приносят в дождливый сезон облака, идущие в глубь континента с Атлантического океана.

Еще в Кейптауне мы договорились о встрече, а спустя месяц в Виндхуке встретились с археологом из Южноафриканского музея Ялмаром Руднером и с местным жителем Альбертом Виреком, хозяином фермы близ Виндхука, известным археологом-любителем и членом Южноафриканского археологического общества. Оба уже принимали участие в экспедициях на Брандберг. До отъезда из Виндхука множество полезных советов дал нам самый крупный в Юго-Западной Африке специалист по пещерной росписи доктор Эрнст Шерц. Он неоднократно возглавлял научные экспедиции и вместе со своей женой Аннелизой сфотографировал и описал более семисот рисунков и произведений стенной живописи бушменов в разных районах страны.

Перед нами лежала ничейная земля, запретная зона, на въезд в которую у нас было специальное разрешение. Собираясь направиться от Брандберга в Калахари, мы с Франсуа запаслись тремя документами, разрешавшими нам проезд к горе, в заповедник Этоша-Пан и на территорию Окованго на севере Калахари. Кроме того, мы получили подробнейшие инструкции о том, что брать с собой. Далеко не на последнем месте стояли вода и бензин, которых было взято столько, чтобы хватило и на обратный путь.

Снарядившись, мы отправились из Виндхука к горе Брандберг. Нам предстояло проехать пятьсот километров на северо-запад. Последний город на нашем пути — Усакос. Говорят, что до заселения этого района здесь томился в одиночестве старик отшельник, который обычно сидел, подперев голову руками, и ожидал прохожего, чтобы поболтать с ним. «Усакос» по-готтентотски означает «голова в руках».

Мы проехали четыреста километров. Вокруг расстилалась пустыня. Последние сто километров путь шел по территории заповедника Окомбахе, где живут представители древнего и неизученного негроидного племени бергдамов, забывшие язык своих дедов. В этом заброшенном уголке нет ничего, кроме песка и солнца. О цивилизации напоминает только маленький оловянный рудник Уис, где мы наполнили водой и бензином радиаторы и баки трех наших автомобилей и все запасные канистры.

Мы впервые увидели гору Брандберг, когда до нее оставался добрый десяток километров. Солнце садилось, и неосвещенная сторона горы с крутыми склонами маячила перед нами, как грозная, уходящая в небо стена, зловещая тень которой протянулась далеко по пустыне. По еле заметной колее, проложенной одной из экспедиций, мы направились к северной части горы, в ущелье Цисаб, где находится таинственная Белая дама. Мы разбили лагерь. Вокруг стояла абсолютная тишина. Ни пения птиц, ни дуновения ветерка, ни малейшего шороха. Эта сверхъестественная тишина, должно быть, поразила и немецкого лейтенанта полиции Йохмана — первого европейца, побывавшего здесь в 1917 году. Гора Брандберг, по данным его измерений, имеет в длину тридцать, а в ширину двадцать три километра. Ее основание представляет почти правильный овал. Горный массив сложен коричневым гранитом, а основание — лавовыми образованиями и песчаником. Позднее два немецких военных топографа пытались совершить восхождение на Брандберг, но чуть не умерли от жажды и вынуждены были отказаться от своей затеи. Один из них, Карстенсен, уроженец южной части Шлезвиг-Гольштейна, спасся только благодаря тому, что, проследовав крадучись за леопардом, обнаружил водопой. Затем на гору отправились еще два немца, Рейнхард Маак и Г. Шульце, два геолога, которым было поручено произвести топографические съемки Брандберга.

Спускаясь с горы, Маак заблудился, набрел в темноте на какую-то пещеру и решил заночевать в ней. Проснувшись утром, он увидел красочную пещерную роспись на стенах. Он видел подобные рисунки в других горных пещерах, но на сей раз почувствовал, что роспись совершенно исключительная. На рисунке была изображена процессия чернокожих мужчин, во главе которой шла женщина, нарисованная белой краской. На ней были богатые украшения, в одной руке — цветок или ваза, в другой — лук и стрела. Фоном служило множество животных и необычных фигур. Перед тем как покинуть пещеру, Маак срисовал Белую даму и другие фигуры со стены и послал рисунок немецкому эксперту Гуго Обермайеру. Так Белая дама Огненной горы начала свой путь к славе.

Самый страстный ее обожатель — французский аббат Брейль, крупнейший в мире специалист по пещерной росписи и один из виднейших ученых, работающих в области ранней истории человечества. Когда где-либо обнаруживают каменные орудия, черепа или поселения, его обязательно приглашают, чтобы опознать их и установить возраст. Он был в Китае, где изучал пекинского человека, в Абиссинии, Испании, Англии, Южной Африке. Однажды, отправившись на прогулку в окрестностях Рима, он нашел скелет неандертальца! В 1929 году на научной конференции в Йоханнесбурге аббат Брейль впервые увидел срисованную Мааком со стены пещеры Белую даму. Он мгновенно заинтересовался ею, и попросил сфотографировать для него пещерный рисунок. Рейнхард Маак, единственный человек, который знал местонахождение пещеры, был в это время в Бразилии. После долгих приключений доктор Эрнст Шерц, живший в Виндхуке, нашел пещеру и сделал серию фотографий. Несколько лет спустя их показали в Париже аббату, который подметил сходство между изображением Белой дамы горы Брандберг и рисунками древнего Средиземноморья. Она в особенности напомнила ему изображения женщин-«тореадоров» на развалинах Кносского дворца (остров Крит), которые относятся к периоду между 2000 и 1500 годами до нашей эры. Если бы удалось доказать существование связи между этой самой ранней европейской цивилизацией и дикой пустыней в Юго-Западной Африке, то пришлось бы пересматривать все прошлые концепции исторического развития Африки.

Премьер-министр Южной Африки генерал Смэтс заинтересовался Белой дамой Брандберга. Уже шла вторая мировая война. Генерал Смэтс был занят военными операциями, но он придавал такое большое значение этой и некоторым другим новым археологическим находкам в Южной Африке, что в 1942 году по просьбе Южноафриканского археологического общества дал указание доставить знаменитого французского аббата на военном самолете из Португалии в Южную Африку. Однако экспедицию на гору Брандберг с участием аббата Брейля удалось организовать только в 1947 году, когда после войны все вошло в нормальное русло. Возглавляли эту экспедицию доктор Шерц и состоявший на государственной службе геолог доктор Мартин.

Аббату Брейлю к тому времени был уже семьдесят один год, но он не побоялся трудностей и одолел тяжелый трехкилометровый подъем по крутому склону скалистого ущелья Цисаб до пещеры Белой дамы. Он провел десять дней буквально у ее ног, старательно перерисовывая изображение со стены пещеры. Брейль все больше убеждался в правильности своего первоначального предположения. Белая дама Огненной горы с луком и стрелой очень живо напомнила ему древнегреческую Диану. Ее рыжие волосы были украшены жемчугом, в руке — белый цветок (изображения цветов ни разу до тех пор не встречались в бушменской росписи), под подбородком — белая лента, совсем как на древнеегипетских рисунках.

В руках у одного из окружавших ее людей — не африканцев — была трость, украшенная чем-то похожим на хвост зебры. Трость очень напоминала жезл в руках человека, отдающего честь фараону на египетских рисунках. Изучая эти рисунки, аббат Брейль все больше и больше убеждался, что в его руках ключ к сенсационному археологическому открытию. Описывая позднее свое первое впечатление от встречи с Белой дамой Брандберга, он говорил: «То был полный драматизма, захватывающий момент».

Аббат Брейль определил возраст этих нескольких рисунков в три тысячи пятьсот лет, но более поздние исследования показали, что среди них есть рисунки гораздо старше. Было установлено также, что в некоторых местах рисовали по нескольку раз и что отдельные древние рисунки закрыты более поздними. Близ города Форт-Виктория в Южной Родезии и раньше находили такую же пещерную роспись. Это позволило аббату Брейлю утверждать, что пришельцы из Средиземноморья много тысяч лет назад побывали во всех частях континента и оставили после себя эти рисунки. После того как аббат Брейль посетил Белую даму Брандберга, она стала знаменитостью, а научная дискуссия о ее происхождении продолжается и по сей день.

Я приехал в Виндхук в 1947 году, как раз когда аббат Брейль исследовал гору, и мне, естественно, очень хотелось отправиться туда. К сожалению, это было невозможно, потому что у меня не хватало средств и я мог рассчитывать только на проезд в попутных автомашинах. Пришлось довольствоваться тем, что удалось прочитать о Белой даме, но я твердо решил когда-нибудь повидать ее. Теперь наконец пришел и мой черед явиться на прием к загадочной женщине Огненной горы. Хотя Вирек и Руднер уже побывали раньте в этой пещере — и они не устояли перед желанием еще раз увидеть Белую даму, прежде чем приступать к раскопкам поселений, регистрации и копированию других рисунков на Брандберге. Белая дама Огненной горы, как богиня в храме, очаровывала всех, а те, кто посещал ее далекие владения, должны были платить ей дань.

Последние три километра пути вверх по крутому каменистому склону ущелья впереди шел Вирек. С этой высоты желтая пустыня была видна очень далеко. Мы поднимались до тех пор, пока ущелье не раздвоилось. Направившись по левому ответвлению, в обход нескольких огромных скал, мы оказались наконец на узкой площадке перед входом в пещеру. Франсуа и я, как новички, стояли позади, взволнованные и полные ожидания.

Наконец мы видим перед собой знаменитую скалистую стену и белую сияющую фигуру. Несколько секунд стоим молча, не в силах произнести ни слова, полные благоговейного трепета.

Глубина пещеры около двух метров, ширина — четыре. Против входа вся стена покрыта изображениями прыгающих антилоп и фигурами людей, нарисованных красной, коричневой, черной и белой красками. Хотя многие рисунки и выцвели, все же нельзя не восторгаться красотой животных. Но подлинно магическую силу пещере сообщает, конечно, изображение женщины в центре стены. Белая дама крупнее остальных фигур, и от этого выглядит еще более значительной. Примечательны ее плечи, которые, как на египетских рисунках, видны в фас, тогда как голова и туловище повернуты в профиль. У нее рыжие волосы, бледное лицо, кожа верхней части тела коричневая, остальная — белая. Это, должно быть, знатная женщина, потому что ее волосы богато украшены жемчугом, жемчужные украшения у нее на руках, на ногах, на талии. Ноги ее обуты в туфли. Внешность Белой дамы совсем не соответствует духу этой удаленной от мира мрачной пещеры. Прямо перед ней шествуют две другие женщины, на которых украшений меньше. Возможно, это ее фрейлины. Кто она? Принцесса с Крита или из Египта? Каково ее происхождение?

После недолгого отдыха Вирек и Руднер продолжали подъем, а мы с Франсуа провели остаток дня в пещере, фотографируя и снимая кинокамерой изображение загадочной незнакомки, перерисовывая его. Ближе к вечеру, на обратном пути в лагерь, мы заметили свежие следы, оставленные леопардом. Выходило, что и здесь все-таки была жизнь. Следы леопарда побудили Вирека рассказать нам этим вечером у бивачного костра о том, что случилось два года назад, когда Вирек был здесь в составе экспедиции Южноафриканского научного общества. Они поднимались на Кенигштейн, самую высокую точку горы Брандберг. Лагерь был разбит на склоне горы. Однажды вечером совсем рядом раздался рев леопарда. Один из местных носильщиков начал подражать очень похожим на кошачьи призывным звукам, которые издает томящийся от любви леопард. Мягко ступая, леопард подкрался поближе и больше часа просидел в нескольких метрах от костра, наблюдая за людьми и слушая игру на гитаре. Концерт окончился, и он исчез, но на следующий вечер опять пришел послушать музыку.

Тогда же Вирек обнаружил недалеко от вершины горы следы босых ног человека. Носильщики, набранные в соседнем селении племени бергдамов, утверждали, что на вершине живут дикие бергдамы, которые при появлении незнакомых людей прячутся.

Мы пробыли на горе целую неделю и исследовали много других ущелий и расселин на ее северном и южном склонах. Стояла страшная жара. Нас донимали миллионы маленьких черных мушек мопани, которые в поисках влаги лезли нам в глаза и ноздри. От сухого воздуха у нас начали трескаться губы.

Малейшее дуновение ветерка поднимало тучи пыли. Два археолога нашей группы были заняты поисками каменных орудий и исследованием древних поселений, а мы перерисовывали и фотографировали пещерные рисунки, причем нам удалось найти несколько новых. Вирек обладал каким-то талантом делать открытия. Он на каждом шагу находил что-нибудь интересное и постепенно заполнил несколько полотняных мешков каменными орудиями и черепками глиняной посуды. Несмотря на свои шестьдесят лет, он прыгал по горным склонам с легкостью серны.

Больше всего рисунков мы нашли выше по склону, в пещерах под нависающими скалами. На одном из них была длинная змея с большими ушами, на другом — возглавляемая старухой процессия молодых бушменов, юношей и девушек. На девушках были украшения из жемчуга. Этот рисунок аббат Брейль назвал «Женская школа». Мы обнаружили много рисунков носорогов, антилоп, жирафов, страусов, охотников, танцующих людей, а также причудливые фигуры с телом человека и головой животного (несомненно, эмблемы бушменского мира духов). Стены одной пещеры, расположенной очень высоко, были покрыты изображениями символов смерти. Одним из них был мужчина, держащий в руках человеческие конечности. За спиной мужчины стоял скелет.

Эта гора — настоящий музей бушменского искусства, причем рисунки здесь встречаются в тех местах, где были древние поселения.

Мы нашли несколько так называемых каменных хижин — полукруглых углублений диаметром около трех метров. Заполненные ветками кустарников, они служили удобными укрытиями от ветра. В давние времена эта мертвая гора, очевидно, была густо заселена и здесь ключом била жизнь. Несколько крокодилов на пещерных рисунках дают основание предполагать, что пересохшие русла рек в пустыне Намиб когда-то были полны воды, а земля вокруг них круглый год давала урожаи. Теперь только ветер пустыни хозяйничает в этом заброшенном мире. Что за люди жили на этой горе? Откуда они пришли, сколько прожили здесь, когда исчезли?

Может быть, Белая дама и ее свита плыли с севера на корабле, потерпели крушение у Берега Скелетов, а затем, пережив все ужасы пустыни Намиб, нашли дорогу к горе? А может быть, это были авантюристы, которые в древние времена в поисках золота проделали с женщинами и детьми долгий путь из Египта через Судан, Кению, Танганьику и Родезию в Южную Африку? Предполагают также, что это были остатки одного из древних африканских народов (возможно, европейского происхождения), который вымер на глазах бушменов, точно так же, как сами бушмены вымирают сейчас на глазах белого человека. Наконец, может быть, Белая дама вовсе и не белая, а просто бергдамка, бушменка или готтентотка?

Никто не может ответить на эти вопросы, и все-таки интересно продолжать анализ находок и предположений. Совершенно очевидно, что роспись на стенах пещер относится к различным периодам и, может быть, является творчеством не одного народа, потому что в ней ясно прослеживаются по крайней мере два характерных стиля. Первый — это условные и натуралистические изображения людей и животных от десяти до тридцати сантиметров высотой, часто в несколько красок. В этом натуралистическом стиле изображены два типа людей: во-первых, «рыжеволосый чужестранец», встречающийся в пещере Белой дамы и во многих других пещерах Брандберга, и, во-вторых, нарисованные в профиль более мелкие фигуры, так называемого австралоидного типа с низким лбом. У большинства женщин на этих рисунках анормально большие ягодицы (стеатопигия, обычная для бушменок и готтентоток). Многие рисунки в этом стиле выцвели и считаются самыми древними.

Второй стиль не столь натуралистичен и больше походит на карикатуру. Мужчины часто изображаются с громадными головами и преувеличенными половыми органами. Такие рисунки встречаются всего в нескольких местах на горе и производят впечатление более поздних. Но опять возникает вопрос: кто же их автор?

Жизнь и развитие человека каменного века прослеживаются по его инструментам и орудиям. Очень любопытно, что в различные периоды их изготовляли по определенным образцам. Орудия позднейшего периода более разнообразны по форме и тщательнее отделаны. В Южной Африке обнаружено гораздо больше каменных орудий, чем в любом другом районе мира. Это объясняют и тем, что в отличие от Европы в Африке не было ледникового периода.

В пещерах, где находили каменные орудия, покоятся тысячелетние слои золы и песка. Часто они поднимаются на целый метр над скалистым дном пещеры. Образцы золы из более глубоких слоев испытывались на радиоактивность для определения их возраста (так называемое испытание на углерод-14, которое дает довольно точные данные о возрасте частичек древесного угля в пределах до сорока тысяч лет). Оказалось, что этой золе и мусору от трех тысяч ста шестидесяти восьми до трех тысяч пятисот шестидесяти восьми лет, что подтверждает предположения аббата Брейля.

Произведенные Ялмаром Руднером раскопки поселений убедили его, что люди жили там в течение двух периодов. Он обнаружил каменные орудия в слоях, соответствующих двум историческим этапам — культуре Уилтона и более ранней культуре Смитфилда, которые относятся к неолиту. Поэтому вполне возможно, что пещерная живопись зародилась у двух различных народов, разделенных во времени несколькими тысячами лет. Но что это были за народы? Бергдамы, бушмены, готтентоты? Возможно. Известен такой исторический факт: бергдамское племя даунадов укрывалось на вершине горы до конца прошлого века. Но жили ли даунады там раньше, да и умели ли они рисовать?.. Известно, что бергдамы были рабами готтентотов. Может быть, это были готтентоты? Ведь один готтентотский скелет был найден высоко в горах. Но что могли делать занимавшиеся скотоводством готтентоты на вершине крутой горы? Значит, это — бушмены. Да, именно они оставили свои рисунки во всех районах Африки. Бушмены — мирные и веселые охотники, любящие поболтать, рассказать историю, кого-нибудь передразнить. Эти привычки и вызвали потребность рассказать о своих приключениях в рисунках на скалах. К тому же у бушменов существует множество мифов о сверхъестественных существах. Но едва ли можно предполагать, что эта пещерная роспись служила религиозным или обрядовым целям, потому что рисунками усыпаны все расщелины горы и нередко один из них нанесен поверх другого. Пожалуй, рисунки появлялись потому, что неизвестным первобытным художникам просто нравилось рисовать. Но и эти догадки не дают ответа на вопрос, откуда появилась Белая дама Огненной горы.

Когда душной тихой ночью сидишь у тлеющих угольков лагерного костра, а вокруг возвышаются массивные скалы, время теряет свое значение, и можно незаметно для себя погрузиться в мир бесконечных мечтаний. Передо мной вдруг ожили давно исчезнувшие поселения, мне казалось, что я слышу шум в них, вижу людей на высоких уступах гор. Едва прикрытые звериными шкурами люди сидят у костра перед входом в пещеру. Отсюда им видна почти вся долина внизу. Обнаженные дети резвятся возле женщин, которые готовят пищу и суетятся около своих грудных младенцев. К костру приближается охотник. На спине у него туша убитого животного. Все встречают его радостными криками. В глубине пещеры старик рисует фигуры на стене; коротая время. Возле него охра, древесный уголь и смешанный с воском мел. Кистью из щетины какого-то животного он рисует прыгающую антилопу. В каждой линии рисунка проглядывает восхищение красотой и изяществом животного. Он рисует потому, что ему это нравится, и не знает, что тысячелетия спустя его рисунок окажется посланием прошлого современному человеку.

В сиянии полной луны люди становятся в круг у входа в пещеру и танцуют. Они хорошо поели, все вокруг залито лунным светом, они счастливы…

Вот какие чары может навеять на впечатлительного путешественника Огненная гора.

Глава седьмая Таинственное племя бергдамов

Племя бергдамов, которое населяло гору Брандберг, — это одна из многих неразгаданных тайн Юго-Западной Африки. Кто они? Остатки жившего здесь в давние времена народа или рабы, привезенные с севера Африки? Мы как-то поехали в резервацию бергдамов, километрах в тридцати к северу от Брандберга, набрать воды в колодце. Резервация находится у реки Уга, в которой с прошлого дождливого сезона еще осталось немного стоячей воды. В резервации в жалких хижинах из травы посреди пыльной равнины живет человек тридцать. Берг-дамы держат несколько коз и засевают кукурузой небольшие участки на берегах реки. Мы видели этих печальных, апатичных людей. Они сидели в тени возле хижин, дополняя картину всеобщего упадка. Дети бегали голышом, на взрослых были лохмотья.

Бергдамы называют себя «черными людьми». Цвет их кожи и в самом деле темнее, чем у остальных африканских племен, хотя трудно судить о природном цвете их тела — так они грязны. Бергдамы испытывают почти религиозный страх перед водой, а у некоторых из них вообще запрещается мыться, поскольку вода якобы опасна и приносит несчастье.

Даже члены одной и той же группы бергдамов очень отличаются друг от друга: одни высоки и худы, другие низкорослы и полны, у каждого свой, не похожий на другие овал лица. Поэтому их едва ли можно назвать чистой расой. Если говорить о какой-то общей для большинства бергдамов отличительной особенности, то это, пожалуй, крупные черты лица и низкий лоб.

Откуда происходят бергдамы, неизвестно. Они забыли свой родной язык и разговаривают на одном из диалектов языка готтентотов, очевидно, навязанном им, поскольку они долгое время были рабами готтентотов и работали на них. Правда, у бергдамов есть «заимствованные» слова, схожие со словами языка суданских негров. Поскольку последние также обладают очень темной кожей, было высказано предположение, что готтентоты привезли с собой бергдамов в Юго-Западную Африку с севера и что за сотый лет они смешались со многими другими африканскими расами. По другой точке зрения, бергдамы — это потомки южноафриканского народа, веками бывшего в порабощении у готтентотов и гереро. Те бергдамы, которые не хотели терять независимость, были вынуждены жить как бушмены и поселялись в самых отдаленных районах, в горах, где существовали за счет охоты и собирательства.

Сто лет назад благодаря усилиям миссионеров бергдамам было отведено несколько резерваций, в которых они могли жить спокойно. Резервации скоро стали слишком тесными, бергдамы расселились по всей Юго-Западной Африке, став пастухами и батраками. Они зарекомендовали себя хорошими и надежными работниками, но все же долгие годы рабства не прошли бесследно. Те немногие бергдамы, которые остались в резервациях и в горах, живут в примитивных хижинах из сучьев и травы. Редко в одном месте скапливается больше десятка таких хижин, напоминающих издали растрепанные стога сена. Бергдамы готовят пищу на кострах у хижин. Часто в селении бывает еще общий костер, где постоянно поддерживается священный огонь. Возле этого костра разрешается сидеть только взрослым мужчинам.

В мире верований бергдамов священный огонь играет большую роль. Если он осквернен присутствием женщин или детей, то племя постигнет несчастье. Новый священный огонь должны зажигать старейшие мужчины племени, выполняя при этом необходимые обряды, которые обеспечивают удачу на охоте. Эти обряды священного огня, несомненно, уходят корнями в глубокое прошлое.

У бергдамов нет вождей, нет сколь-нибудь соблюдаемых законов племени, может быть, потому, что они никогда не пользовались свободой достаточно долго, чтобы создать свою социальную систему. Суровость условий их жизни и притеснения не оставляли им времени на размышления о правах человека или моральной справедливости. Однако у тех бергдамов, которые живут в самых отдаленных уголках, сохранилось поклонение Камабу.

Это бог, от которого зависит вся жизнь бергдамов, он распоряжается солнцем и дождем. От Камаба зависит, будет охота удачной или нет. Камаб — хозяин жизни и смерти. Лекаря племени приглашают к заболевшему бергдаму как человека, который представляет бога Камаба. Если лекарь решает, что Камаб хочет взять жизнь больного, то беднягу оставляют на произвол судьбы, не оказывая ему никакой помощи. Та же участь ждет стариков и слабых, которые не в состоянии добывать себе пищу. Все они принадлежат Камабу. Мертвых хоронят как можно скорее, потому что, как и многие другие народы, стоящие на низкой ступени развития, бергдамы боятся мести мертвецов. Они даже гроб всегда заваливают тяжелыми камнями. Правда, умершие могут получить место у вечного священного огня Камаба на небе, где они, вообще говоря, будут жить почти так же, как на земле. Но живые боятся, что мертвецы наверху соскучатся по своим родственникам и напустят на них болезнь, чтобы они умерли и тоже оказались в небесной обители.

Эту опасность стремится отвести лекарь, и он каждый раз решает, заболел ли человек по воле Камаба или по желанию своих умерших родственников. Человеческое мясо — любимая пища богов, поэтому Камаб призывает людей в страну умерших, поэтому в древних могилах и лежат одни скелеты: кости обглодали обитатели небес.

Бергдамы, которые живут в заброшенных уголках, и сейчас одеваются в шкуры. Мужчины иногда носят в ушах стальные или медные серьги, свое единственное украшение, а женщины увешаны самыми разнообразными «драгоценностями»; наибольшей популярностью у них пользуются ожерелья из скорлупы страусовых яиц, но многие носят кожаные браслеты — признак достатка. После каждой особенно удачной охоты муж дарит жене браслет из кожи убитого животного.

При встрече с бергдамами в первую очередь бросается в глаза ослепительная белизна их зубов. Это одно из немногих местных племен, которые очень внимательно следят за зубами. Для того чтобы зубы были белые, бергдамы постоянно жуют небольшой комочек кожи. У них есть даже зубные щетки, вырезанные из дерева. Но бергдамы едят грубую пищу, и зубы у них быстро изнашиваются. Сточившиеся зубы у стариков иногда вырывают очень жестоким способом. «Зубной врач» садится перед пациентом с заостренной палочкой в одной руке и с камнем в другой. Он вдавливает палочку в десну под зуб, сильно ударяет по ней камнем — и зуб выбит. Как тут не понять тех, кто жует кожу, чтобы сохранить зубы чистыми и здоровыми и избежать тяжелого испытания!

Похожие на татуировку шрамы на телах бергдамов, следы «медицинской помощи», оказываемой лекарями, — это вторая черта внешности бергдамов, которая бросается в глаза. Когда к заболевшему приглашают врачевателя, в его честь готовят щедрое угощение. В первую очередь лекарю предстоит решить, не Камаб ли наслал болезнь. Угощение как раз и рассчитано на то, чтобы задобрить «медика». Но если, несмотря на угощение, он все-таки приходит к выводу, что болезнь послана богом, все покидают больного, и он умирает в одиночестве.

Глава миссии в Окахандже доктор X. Вебер, рассказавший мне об этом, говорил, что он сам был свидетелем таких трагедий. Бергдамы настолько привыкли к этой традиции, что воспринимают ее как нечто само собой разумеющееся и, когда, состарившись, уже не могут заботиться о себе, покоряются уготованной им участи.

Если же лекарь сочтет, что виновники болезни — умершие родственники пациента, начинается лечение. Массируя больного, лекарь сгоняет болезнь в какую-либо часть тела, а потом выжигает ее горящей головней. Так на теле бергдамов появляются шрамы. Иногда лекарь высасывает и выплевывает болезнь в скорлупу страусового яйца на тлеющие угли. Болезнь гибнет. Такой обряд встречается у многих первобытных племен. В горах Новой Гвинеи я видел, как папуасский лекарь врачевал больного точно так же.

Бергдамы, как и бушмены, быстро приспосабливаются к природным условиям: если нельзя добыть мяса, они питаются корнями растений, ягодами, насекомыми, медом диких пчел. В дождливый сезон, когда охотиться невозможно, они едят термитов, которых в это время очень много. Бергдамы разводят огонь, и когда на него слетаются термиты, их ловят и складывают в кожаные мешочки. Потом из сухих термитов варят суп. По ночам бергдамы без большого труда ловят кузнечиков, малоподвижных из-за холода. Поджаренные кузнечики очень питательны и вкусны.

Большая роль магии в бергдамских обрядах наряду с австралоидным типом лица и оставшимися от каменного века образом жизни и методами охоты заставляют ученых полагать, что бергдамы — древний, самобытный народ. Бергдамские юноши и девушки проходят через церемонию посвящения. Для девушек этот обряд начинается с развитием грудных желез. Им запрещают есть пищу, которую едят замужние женщины. Чтобы создать у девушек «иммунитет», им делают своего рода «прививку»: кусочки запретной пищи растираются в порошок, которым заполняются надрезы под грудями. Девушка может есть запрещенную пищу только после того, как заживут ранки. Первая менструация служит поводом для праздничного пира, для которого закалывают козу. Девушку обвешивают украшениями, и старшие женщины учат ее обязанностям жены и матери. Ей советуют избегать родственников мужского пола и проводить время только в обществе взрослых женщин племени, так как теперь она считается созревшей для брака.

Посвящение юношей производится в три этапа с годовыми перерывами между ними. Как только набирается достаточно большая группа подростков, они вместе отправляются на охоту. Тем временем в селении режут и потрошат козу. Ее вычищенные кишки и мочевой пузырь надувают, а потом разрезают на кусочки, которые по возвращении юношей вкладывают им в волосы. Молодые охотники не едят ничего. Все добытое ими в первый день съедают взрослые. На второй день они снова охотятся, но на этот раз им разрешают есть вместе со всеми. Лишь после двойного повторения этого обряда юноши считаются взрослыми и могут сидеть с мужчинами вокруг священного огня.

Свадебных церемоний у бергдамов нет, но при рождении ребенка выполняются некоторые ритуалы. Как правило, ребенок получает имя в тот момент, когда рассекается пуповина. Отец поджаривает кусок мяса, а стекающий с него жир втирает в свое тело. Затем чешуйки жирной грязи аккуратно собираются в небольшой кожаный мешочек, который в дальнейшем служит ребенку амулетом. Прикрепляя этот кожаный мешочек к шее ребенка, отец плюет ему на грудь, растирает плевок и несколько раз повторяет его имя. Рождение двойни нежелательно, считается противоестественным, и одного близнеца, как и у бушменов, хоронят заживо.

Берг да мы живут такими племенами только в глухих уголках Юго-Западной Африки. Большинство бергдамов поглощает цивилизация или ассимилируют другие народы. Недалеко время, когда этому народу придет конец, потому что для бергдамской женщины считается особой честью родить ребенка от мужчины другого народа. Этот загадочный народ, появившийся из неведомой страны, местонахождение которой не известно до сих пор, скоро исчезнет, не оставив после себя никаких следов.

Глава восьмая Окаменелый лес

Мы решили объехать вокруг горы Брандберг. В пустыне Намиб, у южного склона горы, нам встретилось очень интересное растение, своего рода живой доисторический гигантский ящер, динозавр флоры. Перед нами было одно из самых удивительных растений мира — Wellwitschia Mirabilis, похожее на дерево, которое спряталось под землю. Оно растет вниз! Его корень, напоминающий ствол дерева, может проникать на двадцатиметровую глубину. Это растение добывает животворную влагу из речушек и ручейков, протекающих глубоко под поверхностью пустыни. Прячась под землей, дерево защищается от песчаных бурь и сильной жары. Это самое долголетнее растение на земле. Диаметр его подземного ствола достигает одного метра, а период между цветениями доходит до двадцати лет.

Удивительное первобытное растение почему-то сохранилось только в этом районе мира. Возвышающаяся над поверхностью земли часть растения очень уродлива: всего два листа, которые достигают двух-трех метров в длину.

Больше листьев не бывает, а эти два со временем распадаются на длинные ленты. Именно из-за этих лент, похожих на высохшие щупальца, а по цвету напоминающих древесную кору, растение получило прозвище «осьминога пустыни».

Очевидно, оно получает часть необходимой ему влаги из туманов, которые плывут над пустыней от побережья Атлантического океана. Это подтверждается тем, что в нескольких сотнях километров от берега океана, где проходит граница распространения туманов, кончаются и Weltwitschia Mirabilis. Название растению дал один австрийский ботаник, обнаруживший его около ста лет назад. Это было величайшее открытие века в области ботаники. Растение взято под особую защиту: за уничтожение одного экземпляра полагается штраф в пятьсот фунтов стерлингов или тюремное заключение на два года. Weltwitschia Mirabilis произрастает только в пустыне Намиб и чуть дальше к северу, на малоисследованном плоскогорье Каоко, за Берегом Скелетов. Это фантастическое растение, как и Белая дама горы Брандберг, — предмет национальной гордости: оно также изображено на почтовых марках Юго-Западной Африки.

На Брандберге можно найти и другие ботанические редкости. Руднер рассказывал, что во время прошлой экспедиции они обнаружили растения по крайней мере семи неизвестных видов и что в ущельях горы растут такие деревья, которые встречаются только в Абиссинии. Уж не появились ли они здесь вместе с Белой дамой?

А теперь — от живых растений к мертвым, в окаменелый лес. Покинув лагерь у Брандберга, археологи направились дальше на юго-восток, к горам Эронго, а Франсуа и я повернули к северо-востоку, на Цумеб и Гротфонтейн. Впереди Калахари! На раскинувшейся вокруг золотистой равнине мирно паслись огромные стада южноафриканских газелей прыгунов. Завидев нашу машину, они как по команде поднимали головы и смотрели на нас, а затем стремительно разбегались, образуя большой круг, в центре которого оказывались мы. Время от времени какая-нибудь газель перепрыгивала через своих соседок. Издали стадо в несколько сот голов напоминало вытканный на равнине ковер. Выдержав безопасную дистанцию, газели снова начинали пастись, но теперь за нами внимательно следил вожак, молодой самец. Изредка встречались большие стада зебр. Они с оглушительным топотом бежали рядом с машиной и постоянно пытались пересечь нам дорогу. Здесь не заповедник, это животные древней, нетронутой Африки.

Колея на песке привела нас на сто километров к северу, к ферме Аурус, одиноко стоящей на границе пустыни Намиб, где лежит окаменелый лес. Да, именно лежит. Сто или двести миллионов лет назад пустыня была покрыта гигантскими деревьями. Очевидно, пронеслось какое-то стихийное бедствие, и лес был повален (судя по тому, что все стволы лежат в направлении с юго-запада на северо-восток). Мы обмерили несколько стволов. Они были до двадцати метров в длину и больше метра в диаметре. Эта местность безлюдна, и лес обнаружили только в 1947 году, когда сюда приехал фермер, которому этот участок был отведен под пастбище для скота. Он сначала решил, что кто-то повалил деревья, и удивился, откуда они взялись на этом бесплодном участке. Рассмотрев их поближе, он увидел, что стволы были из камня! Сейчас весь участок с окаменелым лесом, около пяти километров в окружности, обнесен забором и охраняется.

Почему все эти деревья упали в одном направлении? Может быть, здесь пронесся небывалой силы тайфун или причиной послужил оползень, вызванный вулканической деятельностью? Деревья, наверное, оказались под слоем сухого песка или пепла и превратились в окаменелости. Если бы в почве было хоть немного влаги, то вместо стволов здесь уже давно лежал бы каменный уголь. С течением времени, в юрский период, они постепенно покрылись толстым слоем грунта, а когда климат изменился, порода и песок постепенно выветрились и окаменелые деревья снова увидели солнце. Многие стволы так хорошо сохранились, что можно различить все детали их строения: годичные кольца, волокна, наросты и даже ходы, проточенные насекомыми! Некоторые из ранних колец толще, другие тоньше — свидетельство того, что каких-нибудь двести миллионов лет назад в пустыне Намиб дождливые годы сменялись засушливыми.

Глава девятая В заповеднике

В Африке, кроме водопада Виктория и пирамид самое сильное впечатление производит невероятное множество диких животных, скапливающихся в дождливый сезон в Этоша-Пан: сотни тысяч зебр, тысячи антилоп гну (Connochaetes gnu), антилоп скакунов, или горных скакунов (Antidorcas euchora), серн (Rupicapra rupicapra), куду, или винторогих антилоп (Strepsiceros strepsiceros), крупных африканских антилоп (Alcelaphus caama), стада жирафов и слонов, львы, гиены, шакалы. Заповедник Этоша-Пан на северо-западе Юго-Западной Африки — один из крупнейших в мире. Он простирается от равнины, в центре которой находится Этоша-Пан, до труднодоступного плоскогорья Каоко, превосходящего по территории Шотландию. Животные стекаются сюда, потому что в этом районе в некоторые сезоны легче находить пищу.

В Конго, Кении, Южно-Африканском Союзе (в Национальном Крюгерском парке) трава на пастбищах есть постоянно, и животным не приходится бродить в поисках пищи и воды. Но тут другое дело: когда наступает дождливый сезон, гигантские стада движутся с плоскогорья Каоко в Этоша-Пан, который в это время года похож на плодородный рай земной. Этоша-Пан — это высохшее озеро с абсолютно плоским дном, сто тридцать километров в длину и семьдесят в ширину, расположенное на высоте одного километра над уровнем моря. Только во время сильных ливней озеро наполняется водой до краев: обычно же воды в нем бывает всего несколько дюймов, да и та постепенно испаряется или впитывается землей. Очень немногим удалось увидеть это великое множество животных на Этоша-Пан, потому что въезд в заповедник в дождливый сезон (с середины ноября по май) закрывается из-за бездорожья и свирепствующей здесь малярии.

В Гротфонтейн, последний город перед Калахари, мы ехали по южной части заповедника. На дне почти совсем высохшего озера и на его берегах спокойно паслись животные, но дождливый сезон еще не наступил, и стада были сравнительно невелики. Освещенное солнцем молочно-белое дно озера ослепительно сверкало в дрожащем раскаленном воздухе, и казалось, будто стадо зебр парит над землей.

Делаем остановку на один день в Окауквее, у южной оконечности Этоша-Пан. Окауквей — это одинокий полицейский пост, дом егеря, охраняющего заповедник, площадка для палаток и нескольких хижин для приезжих. Де ла Ба, местный егерь, рассказывает, что перед началом прошлого дождливого сезона он насчитал в одном только стаде больше восьми тысяч зебр и антилоп гну.

Да, Этоша-Пан — замечательное убежище для животных. Но что сталось с людьми, которые здесь жили? Всего несколько лет назад бушмены племени хейкум, охотясь на этих равнинах, находили себе пропитание, но потом охоту запретили. Так был сделан выбор. Животных предпочли бушменам. Запрещение охотиться было равносильно смертному приговору. В других районах, куда менее богатых дичью, бушменам пришлось совсем плохо, они вымирали. В хижинах из ржавого железа близ Окауквея осталась всего горстка бушменов. Они по субботам пляшут для увеселения туристов и получают за это по нескольку сигарет. Вольная жизнь охотников кончилась. Они забывают свою древнюю культуру. А неподалеку от хибарок бушменов на свободе гуляют львы… Победили животные.

Хейкум — не чистые бушмены. Они появились от смешения готтентотов с одним из уже исчезнувших бушменских племен. Они говорят на диалекте готтентотского языка, но живут точно так же, как бушмены Калахари, охотясь и собирая пищу. Двадцать лет назад в этой части страны было больше тысячи бушменов племени хейкум, а теперь последние оставшиеся в живых представители его апатично сидят у порогов своих похожих на консервные банки хижин и ждут очередного пайка.

Я записал на магнитофонную пленку несколько бесед бушменов хейкум. Мне перевели их содержание. Женщины вспоминали молодость и сбор мелкого дикого лука (уинтниэс) в конце дождливого сезона, а мужчины — те времена, когда они охотились в Этоша-Пан. Я видел, как при этом в их тусклых глазах сверкнул живой огонек, и, хотя я не понимал языка, в интонациях их голоса мне явственно послышалась грусть. Старики знают, что хорошая жизнь не вернется и что Этоша-Пан теперь рай только для животных.

Если турист, оказавшийся в Юго-Западной Африке, захочет увидеть целое семейство львов за обедом, то ему надо лишь послать в Окауквей радиограмму с просьбой зарезервировать за ним на субботний вечер место у озерка, куда львы ходят на водопой. В западной части Этоша-Пан, в Леонбрунне, живет недалеко от воды львиная семья. С наступлением туристского сезона де ла Ба каждую субботу во второй половине дня подстреливает зебру или антилопу гну и до захода солнца кладет тушу на берег у самой воды. Проходит немного времени, и все семейство, шесть-семь львов во главе с огромным самцом, появляется из кустарника: они уже знают время обеда. Львы рвут тушу на части и наедаются до отвала на глазах у публики, которая сидит в автомобилях и щелкает затворами фотоаппаратов. Львы, как и бушмены, превращаются в пенсионеров, развлекающих туристов.

Как-то близ Окауквея Франсуа и я в сумерках готовили себе ужин на костре. Вдруг я увидел совсем рядом молодого скакуна. Боясь спугнуть его резким движением, я осторожно протянул к нему руку и тихо позвал:

— Иди сюда, малыш!

К моему великому удивлению, он смело подошел и начал обнюхивать руку.

В этот момент показался де ла Ба, и скакун подбежал к нему. Оказалось, что егерь не так давно сделал кесарево сечение матери этого скакуна, которая попала в ловушку, установленную бушменами. Так появился на свет этот маленький скакун. Де ла Ба собирался послать его в какой-нибудь зоопарк, пока он не повзрослел. Если он вырастет в лагере и в один прекрасный день, подчиняясь зову природы, убежит от человека, первая же встреча с львиным семейством окажется для него последней.

В восточной части Этоша-Пан находится Намутони, старый немецкий форт в пустыне, воздвигнутый на заре колониализма для подавления готтентотских племен эреро и овамбо. Это живописное четырехугольное выбеленное сооружение в стиле «иностранного легиона», даже с амбразурами, было уже заброшено, когда я но-бывал там в прошлый раз около десяти лет назад. Располагаясь на ночлег на полу башни, я, как мне показалось, ощутил атмосферу эпохи пионеров-первооткрывателей. В начале нашего века пятьсот овамбо атаковало форт. Крохотный гарнизон из семи немецких солдат забаррикадировался в башне, перестрелял полтораста овамбо и благополучно добрался до шахтерского городка Цумеб, в ста километрах к востоку. Сейчас Намутони восстановлен и превращен в удобную гостиницу для туристов. При гостинице есть даже плавательный бассейн возле горячего источника, где путешественник может смыть с себя пыль пустыни.

Глава десятая Бушмен пустил в полицейского отравленную стрелу

Последняя остановка перед Калахари — Гротфонтейн, очаровательный городок в стиле американского «дикого запада» с широкими и очень пыльными улицами. Здесь мы готовимся окончательно распроститься с цивилизованным миром.

Мы входим в бар единственной гостиницы городка промочить запыленное горло. Посетители чем-то взволнованы. Вечереет. Бар полон фермеров и рабочих с оловянных рудников. Они пришли выпить традиционную рюмочку «на сон грядущий». Все разговаривают необычайно громко и оживленно, и в общем шуме я слышу рядом со мной голос фермера:

— Всех их надо перестрелять, этих проклятых бушменов, всех до одного!

Я интересуюсь, в чем дело, и он говорит:

— Только что узнали: несколько дней назад бушмен тяжело ранил в бедро отравленной стрелой полицейского — европейца Экрона. Это на дальнем посту в Марелабум, на границе Калахари, километрах в ста на восток отсюда.

Выясняется, что Экрон с полицейским-африканцем ехал на машине в Калахари узнать о степном пожаре, подбиравшемся к какой-то ферме. Они встретились с группой бушменов. Один из них пустил стрелу в полицейского-африканца, но промахнулся. Тогда Экрон дал предупредительный выстрел из пистолета, после чего тот же бушмен ранил его в бедро отравленной стрелой. Одного бушмена заставили высосать яд из раны, и Экрона спешно доставили в Гротфонтейн, откуда самолетом направили в больницу в Виндхук.

Да, дело плохо. Бармен дал нам виндхукскую газету с описанием происшествия. Нападение было совершено в Каракувисе по дороге в Рунту, куда мы сейчас ехали, и я боялся, что разрешение на наше путешествие по Калахари потеряет силу. Я пошел в полицейский участок выяснить обстановку. Мои опасения оправдались: там совсем не были расположены пускать нас в район Рунту сразу после инцидента. Но в участке не было и указаний задержать нас. А когда я рассказал, что уже бывал здесь с миссионерами римской католической церкви и знаю местных бушменов, нас только предупредили:

— Не показывайте бушменам в Каракувисе огнестрельного оружия. Если они испугаются, то будут стрелять первыми!

На следующий день мы переговорили по радио с Крюгером, районным комиссаром территории Окованго в Рунту. Власти сообщили ему о наших планах, и он обещал дать переводчика-африканца, знающего язык бушменов. Мы побывали у мэра Гротфонтейна Блока, возглавляющего Ассоциацию рабочих-туземцев Юго-Западной Африки, которая вербует африканцев для работы в рудниках и мастерских, на фабриках и фермах. (Блок посылает в пустыню Калахари, в Рунту, большие грузовики, которые возвращаются с рабочими-африканцами, набранными из краалей на берегах реки Окованго.) Мэр обещал распорядиться, чтобы в Каракувису завезли для нас две бочки бензину на обратный путь. Бочки с надписью «Для датской экспедиции в Калахари» несколько месяцев простояли в пустыне!..

Итак, мы запаслись бензином, водой, ящиками с консервами и ранним утром выехали на северо-восток, в Калахари.

Дорога от Гротфонтейна шла под уклон, в бассейн Калахари. Скоро началась песчаная, заросшая кустарником равнина, на которой время от времени попадались либо отдельно стоящая акация, либо куст верблюжьей колючки (Leguminosae). К вечеру мы добрались до домика с государственным флагом и вывеской: «Южноафриканская полиция». Это Марелабум, последний полицейский пост перед пустыней. Дежурный, сержант Энгельбрехт, степенный и симпатичный человек, очень обеспокоен недавним инцидентом с бушменом — ведь у его коллеги может отняться нога. Он просил нас быть поосторожнее, и мы обещали возвратиться к условленному сроку, до начала дождливого сезона. Если мы не вернемся к этому времени, он будет считать, что с нами что-то случилось, и вышлет группу людей на поиски. По его совету мы оставили в Марелабуме прицеп и погрузили все в лендровер, забив его по самую крышу. Пришлось оставить несколько ящиков консервов, место которых заняли запасные баки с водой.

— Самое важное — вода, — говорит сержант. — Продовольствие вам бушмены достанут.

До Рунту было больше трехсот километров. Мы надеялись до ночи приехать в Каракувису, расположенную на полпути. Наша «дорога» — это глубокая колея в песке, которую проложили большие грузовики Ассоциации или католических миссионеров. К сожалению, колея лендровера немного уже, и ехать было неудобно.

Вскоре местность лишилась растительности. Колеса увязали в сыпучем песке, и несколько километров пришлось ехать на первой скорости: песок грозил засосать и остановить машину. Мы были за пределами земли белого человека. Машина с трудом продвигалась вперед. Ландшафт становился все более диким. Иногда встречались небольшие группы изящных антилоп куду и даже несколько канн (Taurotragus oryx), крупных животных, способных одним прыжком перемахнуть через заросли кустарника или невысокие деревья. В одном месте мы видели, как самка пятнистого леопарда прокралась в кусты с детенышем в зубах, улеглась на безопасном расстоянии и проводила нас любопытным взглядом.

Мы часто останавливались понаблюдать за животными, потому что они наполняют африканский ландшафт глубоким смыслом, и у человека возникает чувство единства с этими деревьями, землей, травой и небом. Даже горизонт выглядит совсем по-иному, если на алюминиевом фоне неба вырисовывается силуэт куду. Это любопытство и интерес, очевидно, взаимны, потому что, хотя животным и присущ страх перед всем незнакомым, они, увидев пришельцев, не убегают далеко, а просто удаляются на безопасное расстояние и с любопытством глазеют на незваных гостей. Мы рассматриваем их в бинокль. Огромный самец канны нетерпеливо фыркает и роет передними копытами песок, как бы обращаясь к нам: «А ну-ка убирайтесь отсюда к дьяволу, и я снова пойду пастись на траве, с которой вы меня согнали!» Маленький подвижной скакун дерзко вскидывает мордочку, будто говоря: «Меня вам не поймать. Ну-ка попробуйте»… Мы заводим машину, и он отскакивает подальше, но нос у него задран все так же высоко.

Было уже темно, когда мы прибыли в Каракувису. После моего прошлого приезда здесь построили коттеджи, в которых останавливаются на ночь чиновники и миссионеры, направляющиеся в Окованго или едущие оттуда. Коттеджи обслуживает африканец из Окованго. Раньше здесь было только поселение бушменов у колодца, и мы спали у костра, который горел всю ночь, отпугивая львов. Между прочим, каждый колодец в Калахари имеет свое название и служит ориентиром. Высокое дерево, холм или пан (котловина), обозначенные на крупномасштабных картах, — все это очень важные для человека ориентиры.

Устроившись в одном из коттеджей, мы услышали в ночной тишине крики и взрывы смеха, доносившиеся из расположенного неподалеку бушменского поселения. Утром мы поехали туда. В километре от колодца стояло кругом несколько травяных хижин и навесов из сучьев. Глубина колодца — всего три метра, на дне его небольшая лужица мутной воды, но от нее зависит жизнь четырех-пяти семей бушменов, более или менее постоянных жителей Каракувисы.

В поселении было несколько женщин с детьми и пожилых мужчин. Они заметно насторожились, вероятно, боясь, что наше посещение связано с недавним нападением на полицейского. Мы поздоровались, как принято в Окованго, подняв правую руку и крикнув: «Морро, морро!» Ответ на наше приветствие был угрюмо сдержанным, но когда мы оделили каждого бушмена щепоткой табаку и уселись среди них покурить, лед был сломан. Я узнал одного старика и показал ему фотографию, сделанную десять лет назад. На ней были он и я. Смеясь и разговаривая, все столпились вокруг, чтобы разглядеть ее получше, и напряженность окончательно улетучилась.

Из ближних кустов появились около десятка молодых бушменов. Они, очевидно, прятались там, как дикие животные. Молодые бушмены были без оружия, которое они несомненно укрыли в кустарнике. На некоторых из них были не кожаные повязки, как у всех, а брюки цвета хаки. Один был даже в рваной рубашке. На ломаном языке африкаанс бушмен пояснил, что иногда им дают работу: они закладывают дерном глубокие песчаные колеи дороги на Рунту и получают за это одеяла, брюки, рубашки, ножи, табак, трубки, маис. Он сказал, что два молодых бушмена из их поселения сейчас ищут человека, который пустил отравленную стрелу в полицейского. Кстати, все бушмены знают язык африкаанс достаточно хорошо, чтобы попросить табачку и сказать «дэнки» (спасибо).

Эта группа была слишком современной и не представляла для нас интереса. В хижинах мы увидели старые консервные банки, жестяные кружки и ложки. Они разучились изготавливать домашнюю утварь из дерева, костей, скорлупы страусовых яиц, да, пожалуй, и не чувствуют в этом необходимости. Однако мы провели с ними почти целый день. Франсуа приводил всех в восхищение своими портретными этюдами. Оказалось, что бушмены еще не окончательно забыли свое старое традиционное искусство: по примеру Франсуа один бушмен, попросив карандаш, нарисовал нам куду. Простыми, стремительными линиями он передал грациозность и проворство животного. Показывая нам рисунок, бушмен сказал со смехом: «Мой», что на языке африкаанс означает «красиво».

Глава одиннадцатая Ленивые люди рая

На следующее утро мы ехали в Рунту на реке Окованго, отделяющей Юго-Западную Африку от Португальской Западной Африки. Дорога вилась по тысячелетнему пересохшему руслу (омурамбе) реки Оматако, но некоторое время нам пришлось ползти на первой скорости по так называемому Пальцу Калахари — длинной песчаной дюне километров в десять шириной. Подъезжая к реке, мы увидели спрятавшиеся за высокими оградами из заостренных шестов краали африканцев племени окованго. Несколько человек уже бежали навстречу, размахивая руками и приветствуя нас радостным «морро, морро!» Такое дружелюбие африканцев было особенно приятно после Южно-Африканского Союза. Это единственный район во всей Южной Африке, где белых встречают улыбками и «морро».

Районный комиссар Крюгер с женой были очень приветливы. Мы приняли горячую ванну, посидели на террасе, потягивая виски и любуясь багровым закатом и его отражением в реке, с удовольствием проглотили обильный обед со свежими овощами и фруктами и снова устроились со стаканами на террасе под противомоскитными сетками. Хозяин рассказывал множество историй о реке и об этом глухом районе Африки, а мы слушали его и разглядывали отражение луны в воде.

Он говорил о носорогах, перекапывающих по ночам поля африканцев, о женщинах и детях, которых крокодилы утаскивают в реку. Он говорил о меланхолии дождливого сезона, о таинственном убийстве белого отшельника, о миссионере, который сошел с ума и утонул в болоте. Он говорил о местных лекарях («медицинских людях»), о мистицизме, о барабанах джунглей.

Много лет назад, еще до того как здесь был создан государственный пост, несколько бушменов, которых окованго подозревали в краже скота, были зверски убиты. Двоих держали под водой, пока они не захлебнулись, двоих привязали к деревьям и сожгли живьем, а трех женщин бросили на съедение крокодилам. Одна из них случайно осталась в живых и добралась до миссии в Ньянгане, ниже по реке. Районный комиссар арестовал одного из убийц. Его судили и повесили. Сейчас на реке Окованго царит мир, но все еще свирепствует малярия. Мы с удовольствием соглашаемся, что виски — самое лучшее лекарство от нее.

Государственный пост в Рунту — прелестное место. Домики стоят на холме, с которого открывается вид на португальскую Анголу за рекой. Кроме районного комиссара здесь живут еще трое-четверо чиновников, включая симпатичного идеалиста доктора Жубера. Здесь находится склад Ассоциации, в котором работает много африканцев. Территория Окованго — это обширный район, где в краалях по берегам реки живет двадцать тысяч африканцев. Река замечательна не только тем, что она самая большая в Юго-Западной Африке, и даже не тем, что вода в ней не высыхает круглый год, а своей удивительной особенностью: она не впадает в океан! Река течет в обратном направлении — в глубь страны, на север пустыни Калахари, в Бечуаналенд. Там часть воды испаряется от невероятной жары, а все остальное просачивается в землю. Куда вода девается потом, не известно. В северной части Юго-Западной Африки существует целая система подземных рек и озер, пока еще неисследованная.

В реке Окованго не купаются. Она кишит крокодилами, и в ней живет белхасиа, крохотный паразит, разносчиком которого служит один из видов улиток. Белхасиа проникает под кожу человека и разъедает его внутренние органы. Как это ни странно, паразит встречается почти всегда в тех реках, которые текут к востоку. Это явление пока тоже не имеет объяснения.

Тем не менее река Окованго — источник жизни. На ее плодородных берегах в круглых краалях за высокими изгородями — защитой от львов, леопардов, слонов, носорогов и крокодилов — живут африканцы. Племя окованго много лет назад отделилось от обитающего к западу отсюда более высокоразвитого племени овамбо и поселилось на берегах реки Окованго. Окованго выращивают немного маиса, держат скот и ловят рыбу в реке при помощи копий, больших корзин и специальных ловушек.

Бушмены, которые живут далеко от реки, доставляют им дикие фрукты, коренья, ягоды, орехи и получают взамен маис. Фактически бушмены в северной части Калахари работают на окованго, как батраки. Древняя вражда между этими двумя расами, по-видимому, забыта.

Мы с доктором Жубером Побывали в нескольких краалях. Нашим домохозяйкам, жалующимся, что мужья не помогают им как следует по дому, следовало бы посмотреть, как поставлено дело здесь! Женщины постоянно чем-нибудь заняты. Они деревянными дубинками толкут маис в неглубоких ступах, готовят маисовую кашу (эшима), приносят воду и дрова, ловят рыбу в реке, работают на полях, а дети весь день висят в кожаных мешках за спинами матерей. В обязанность мужчин входит ремонт хижин, а все остальное время они проводят, развалившись в тени и обсуждая текущие события. Окованго делятся на пять небольших племен, каждое из которых владеет своими участками земли по берегам реки. Вожди стоят на страже закона и порядка в племенах, но подчиняются Крюгеру в Рунту.

Раньше большую власть имели лекари и заклинатели, которые еще несколько лет назад приносили новорожденных в жертву богу дождя. Если засуха грозила опустошить страну, вожди племен приносили заклинателю подарки и просили его походатайствовать перед богом дождя. Заклинатель тянул время, чтобы получить побольше подарков, а когда на небе появлялись тучи, живо приступал к делу. Посадив под дерево своего ребенка или ребенка своего родственника, он сгибал над ним до самой земли одну из ветвей, бормоча над кричащим, перепуганным малышом свои заклинания. Затем он внезапно и резко отрывал ветвь от дерева. В тот же миг ребенок вздрагивал, как от удара, и умирал. Зрители цепенели от страха. На теле ребенка не оставалось никаких ран… Нет сколько-нибудь логического и разумного объяснения такого убийства. Дело тут, скорее всего, в гипнозе.

В других районах Африки и в Австралии также практиковались убийства при помощи гипноза, но там жертва умирала не мгновенно, а чахла от внушенной ей мысли о надвигающейся смерти. Власти, конечно, уже давно запретили такие обряды, а, чтобы их не продолжали тайно, правительство разрешает заклинателю его действия при условии, если он вместо ребенка приносит в жертву животное, сплошь и рядом — черную корову. Старые привычки надо изменять с большой осторожностью, без спешки. Однако в Анголе, по ту сторону реки, детей все еще приносят в жертву тайком.

У окованго есть очень эффективный способ поддержания порядка, так сказать, превентивный контроль: как только кто-нибудь оказывается в возбужденном состоянии, у него отбирают оружие. Окованго изготовляют очень крепкий опьяняющий напиток из фруктов марулы. Раньше «сезон марулы» отмечался частыми драками и убийствами, но вожди запретили мужчинам иметь при себе в этот сезон какое бы то ни было оружие, даже деревянные палки. Очень просто: нет оружия — нет и драки! Было бы замечательно, если бы мы, европейцы, смогли стать такими же цивилизованными!

В болотистой местности у реки, недалеко от государственного поста, мы заметили всадников на верблюдах, пробиравшихся сквозь тростниковые заросли. Это патрули местной кавалерии, которые следят, чтобы бушмены не поджигали траву и чтобы на равнинах не начинались большие пожары.

Перед отъездом из Рунту мы обсудили свои планы с Крюгером. Главной проблемой было отыскать группу мирно настроенных бушменов, ведущих древний образ жизни.

— Вам придется ехать далеко в Калахари, — говорил Крюгер, показывая маршрут на настенной карте. — Поедете по берегу реки до миссии в Самбио и еще сорок километров до омурамбы. (русла высохшей реки), которая тянется на юг. По ней сделаете тридцать километров до селения окованго Капупахеди. Дальше — около шестидесяти километров по колее в песках на юго-восток, до Тамзу. Там будет еще один крааль окованго, а рядом несколько хижин бушменов. Но вы езжайте дальше на юго-восток до границы с Бечуаналендом. Туда целый год никто не ездил, колея, наверное, затянулась песком, так что придется ехать по компасу. Километров через шестьдесят будет еще одна омурамба. Она приведет вас в Цосане. Там живут еще несколько семейств бушменов. Потом пятьдесят километров на юго-запад до колодца Самангейгей, возле которого обитают совсем первобытные бушмены. Они встречались с белыми и не испугаются, если вы будете осторожны. Недавно туда ездили прививать оспу. Дальше к югу, в Гаучо-Пан, живут еще несколько групп бушменов, но их уже два года подряд навещает американская экспедиция Гарвардского университета, и им, пожалуй, немного надоели бесконечные обмеры, фотографирование, вопросы. Лучше всего, конечно, ехать в Самангейгей. Кстати, там же вы сможете взять переводчика. Его зовут Натаму, он из племени окованго и бывает в том районе. Натаму хорошо говорит по-бушменски и знает африкаанс, Не пользуйтесь огнестрельным оружием и не задерживайтесь дольше обещанною срока. Дорога из Самангейгея в Каракувису обозначена хорошо, заблудиться трудно. Между прочим, у нас нет особенно большого желания скитаться по Калахари, разыскивая вас. Счастливого пути!

Итак, едем! До свидания, Рунту!

Глава двенадцатая Доисторические гиганты

В доисторические времена на реке Окотшпго жила раса гигантов, загадку которой наука еще не разгадала.

Проведя день в дороге, мы приехали в миссию римской католической церкви в Самбио, где нас тепло встретили преподобный отец Хартманн и монахи с монахинями, с которыми я познакомился еще десять лет назад. Тогда отец Хартманн занимался раскопками древних поселений на берегу реки. Он показал нам уникальную коллекцию из нескольких сот каменных орудий. Необычайно большие каменные топоры и скребки, принадлежавшие, по-видимому, первобытной расе гигантов, представляли сенсационный интерес — людям обычного роста они были бы не под силу. Сравнительные расчеты показывают, что те, кто ими пользовался, должны были иметь рост почти в два с половиной метра и соответствующее телосложение. Эти огромные, грубо обработанные каменные орудия находят в более глубоких слоях, тогда как меньшие по размерам и лучше обработанные орудия встречаются ближе к поверхности и относятся к более позднему периоду. К сожалению, до сих пор не обнаружены окаменелые кости, которые помогли бы разгадать эту тайну, хотя в других частях земного шара были найдены скелеты гигантов — гигантроп на Яве, например. Предполагают, что благодаря определенным окружающим условиям (таким, как наличие доисторических гигантских животных) одна из разновидностей человека приобрела анормально гигантский рост и размеры тела. Позднее с изменением условий все эти гиганты вымерли. Карлики — люди и животные (пигмеи и пони) — результат аналогичного отклонения от нормы, но в другую сторону.

Принадлежавшая отцу Хартманну коллекция каменных орудий и инструментов ценится очень высоко. Сейчас она тщательно изучается. Правительство закупило около половины коллекции для музея Юго-Западной Африки в Виндхуке, а остальное приобрел один из немецких музеев.

Древние люди обладали сильными и ловкими пальцами и руками. Кроме того, они были необычайно любознательны и искали применения любой попадавшейся им вещи. Они скоро открыли, что кремень и кварц больше всего подходят для изготовления режущих инструментов. Тысячелетиями человек наследует опыт мастеров. Большая часть знаний получена нами от предков. Так будет и впредь. Но сегодня мы играем уже с таким огнем, который гораздо опаснее огня, напугавшего при первой встрече с ним человека каменного века.

Жизнь в этом уголке Африки спартанская, и к ее трудностям и опасностям приходится относиться со стоическим спокойствием. Я убедился в этом после одного маленького эпизода. Настоятельница, улыбчивая и добрая сестра Леопольдина, с гордостью показывала нам свой сад. Мимо нас прошла африканская девочка с перевязанной рукой. Я спросил, что с ней, и сестра Леопольдина самым обычным тоном, показывая на какие-то цветы, ответила:

— Ее только что укусил крокодил. Красивые цветы, правда?

Я заинтересовался крокодилами, и сестра Леопольдина рассказала, что в дождливый сезон они вылезают из реки на берег и совершают налеты на сад, за которым она старательно ухаживает. Нет-нет да и утащат зазевавшуюся собаку или цыпленка. Выше по реке, в Ньянгане, есть еще одна миссия. Когда она строилась, миссионеры за первые несколько недель убили двадцать пять львов.

После ужина с Хартманном и монахами нас попросили расписаться в книге посетителей. Перелистав ее, я нашел свою старую запись и с удивлением увидел; что по случайному совпадению побывал здесь ровно десять лет назад в этот же самый день. Событие надо было отпраздновать. Я принес из машины несколько жестяных банок с пивом, а отец Хартманн поставил на стол домашнее вино и ликер. Мы пировали, угощаясь ветчиной, сосисками, сыром и яйцами, беседовали на религиозные и мирские темы и засиделись допоздна. Мы даже проспали утреннюю мессу, но это был наш прощальный вечер, и нам простили этот грех.

Итак, мы разрываем последние нити, связывающие нас с цивилизованным миром. Пройдут месяцы, прежде чем мы снова увидим белого человека. В последний раз мы наполняем все бочки и баки для горючего и воды и отправляемся в пустыню Калахари, по пескам и кустарникам которой нам предстоит проехать две тысячи километров.

Глава тринадцатая Почему бушмены такие низкорослые

Очень приятно было ощущать, что мы предоставлены самим себе, приятно размышлять о том, что увидим и что нам предстоит пережить. «Капупахеди» на языке местных жителей значит «я вижу, я продолжаю видеть». Так называется кусочек плодородной земли вокруг колодца посреди пустыни. Это очень поэтическое и точное название. Завидев этот оазис, открывшие его африканцы весело воскликнули: «Капупахеди, капупахеди!»

Африканцы племени окованго направлялись к нам от крааля. Они улыбались, приветственно махали руками и кричали «Морро!» Показывая на слабый след колес, ведущий на юго-восток, в Тамзу, они предупредили: «Бейер олифанте!» (много слонов). И правда, по дороге нам встречались вырванные с корнем деревья, катышки помета величиной с футбольный мяч, а в кустарнике между двумя песчаными дюнами мы наконец увидели двух больших слонов. Ветер дул в нашу сторону, и они заметили нас, когда мы были уже рядом с ними. Слоны повернулись и, тяжело ступая, двинулись прочь.

Ехать по сыпучему песку трудно. Мы двигались очень медленно. К вечеру впереди показалось еще одно пересохшее русло, а немного поодаль и крааль окованго, откуда навстречу нашей машине уже шли приветливо улыбавшиеся африканцы. Вождь проводил нас в хижину для гостей. Он сказал, что неподалеку есть два поселения бушменов. «Малыши», как он их назвал, часто приходят к колодцу, вырытому на дне омурамбы.

За горсть табаку мы приобрели у вождя несколько куриных яиц. Питались мы нерегулярно и неправильно. Обед и на этот раз скорее напоминал завтрак: консервированная ветчина, яйца и кофе. Пока мы обедали, солнце зашло и вокруг нашей керосиновой лампы начали кружиться рои насекомых. Между прочим, мы взяли за правило есть не больше двух раз в день — утром и вечером. После еды мы свалились на свои резиновые матрацы и мгновенно уснули, смертельно усталые после целого дня утомительного «плавания по песчаным волнам».

Не знаю, сколько мы проспали, но я проснулся от ощущения, что возле хижины кто-то стоит. До меня донесся шепот. Я подумал, что это Франсуа вышел по своим делам, но тут же услышал его шумное дыхание рядом. Сев, я внимательно прислушался. Снаружи скрипнул песок, и какая-то тень медленно проплыла мимо входа. Я осторожно протянул руку и нащупал электрический фонарик, отметив при этом, что сердце у меня бьется, пожалуй, слишком уж часто. Тень снова двинулась, и я увидел спину человека, который, согнувшись, крался в хижину. Я включил фонарик. Луч его упал на темную фигуру, склонившуюся над нашим багажом, который лежал посреди хижины. Человек выпрямился, как от удара, и судорожно вдохнул воздух. В следующее мгновение он одним прыжком выскочил наружу, и до меня донесся удалявшийся топот его ног.

Все произошло так быстро, что я не успел издать и звука. Франсуа беспокойно заворочался, но продолжал спать. Разбудив его, я рассказал о случившемся. Мы решили, что это вор из соседнего крааля, искавший у нас табак, и что, поскольку его спугнули, он, пожалуй, больше не вернется. На всякий случай я сходил за револьвером, спрятанным в лендровере и предназначавшимся скорее для беспокойного Йоханнесбурга, чем для первобытных племен. Сплю я очень чутко и с трудом заснул снова, но немного спустя раскрыл глаза, разбуженный странным звуком, долетевшим снаружи. Я подумал сначала, что это свист ветра, но опять услышал такое же урчание. Решительно толкнув похрапывающего Франсуа, я схватил револьвер и фонарик, выскочил из хижины… и остановился как вкопанный: метрах в пяти от меня спокойно и невозмутимо прогуливались два огромных слона. Странный урчащий звук доносился, по-видимому, из их желудков. Наконец появился сонный Франсуа. Он не мог удержаться от смеха, увидев, как я стою перед двумя гигантами с маленьким семимиллиметровым револьвером в руке. Слоны не обратили на мой фонарик ни малейшего внимания. Мы следили за ними, пока они не скрылись в темноте. Несмотря на свои размеры, слоны двигались очень грациозно, как действующие лица в каком-то ночном балете.

— Можешь спрятать в карман свою пушку, — пробурчал Франсуа и отправился спать. Через мгновение мы услышали, как вдали кто-то с треском ломает дерево. Вы, наверное, уже догадались, что я заснул вновь не сразу.

На следующее утро мы безуспешно пытались найти ночного вора. Вождь опрашивал всех, но никто не признался. Все были озабочены случившимся. У нас ничего не пропало, и мы решили прекратить поиски. Но после этого мы всегда запирали табак на ночь в машине.

Неподалеку от хижины мы нашли два дерева, поваленные слонами, и глубокие борозды в земле, которые они прорыли задними ногами, когда упирались лбами в стволы. Слоны расправляются так с деревьями, чтобы достать опутывающую верхние ветви сладкую паутину, которая им очень по вкусу.

Нам рассказали, что эта пара слонов каждую третью ночь приходит к колодцу, что они всегда аккуратно обходят хижины и не причиняют никому вреда. У слонов плохое зрение, но никакое другое животное не обладает таким тонким чувством обоняния, как они. Последнее, очевидно, приводит их к колодцам. Нередко в поисках воды слоны роют дно пересохшего речного русла. Позднее я узнал, что урчание, доносившееся из слоновьих желудков, вызывается вовсе не процессом пищеварения. Оказывается, слоны так дают знать друг другу о своем присутствии. Если их что-нибудь напугает, немедленно наступает тишина — сигнал тревоги. Слоны могут быть опасными. Однако к этим умным чудовищам, самым крупным животным в мире, невозможно относиться враждебно, может быть, потому, что подсознательно мы всё время ощущаем: земля принадлежала им еще до того, как на ней появился человек.

Оставшуюся часть дня мы провели с соседним племенем бушменов. Вождь прошел с нами около километра до равнины по другую сторону омурамбы, где стояли, образуя круг, травяные хижины — временное пристанище бушменов. Когда мы подходили к ним, вождь что-то крикнул, наверное, чтобы успокоить их. Бушменов было человек двадцать, и все они, мужчины, женщины и дети, ели, по-видимому, то, что осталось от вчерашнего обеда. Мы, как обычно, уплатили за вход на представление, раздав всем взрослым по горсти табаку, и тотчас молчание нарушил веселый, оживленный разговор. Увидев принесенные нами фотографии и рисунки других бушменов, они сразу поняли цель нашего визита. Мы до вечера рисовали и фотографировали самых характерных представителей племени.

Это были истинные бушмены племени кунг, без негроидного элемента.

Несколько кинжалов и кожаных поясов, нехарактерных для бушменов, они выменяли у окованго. На взрослых были повязки и накидки из шкур, а дети бегали голышом, если не считать надетых на них ожерелий из скорлупы страусовых яиц. У большинства были типично монгольские черты: узкий разрез немного раскосых глаз, припухшие веки, выступающие скулы. Волосы росли плотными вьющимися пучками. Цвет их кожи, как правило, покрытой слоем грязи, был скорее желтоватый, чем коричневый, как у негроидных племен. Все они стройны. Рост мужчин в среднем полтора метра, женщины несколько ниже. Следовательно, они ненамного выше пигмеев Конго, с которыми определенно имеют какую-то роднящую их связь.

Почему эти люди стали такими низкорослыми? И откуда у них монгольские черты? Есть несколько теорий происхождения монгольских черт у бушменов и готтентотов. Самая старая и самая популярная из них гласит, что бушмены происходят из Азии и что несколько тысяч лет назад они, кочуя, прошли через Южную Европу и Сонорную Африку в Центральную и Южную Африку. Иногда в подтверждение этой теории ссылаются на пещерную роспись в Испании и Марокко.

Позднее профессор Дарт выдвинул предположение, что монгольские черты появились у бушменов в отдаленный период, когда установились связи стран Востока с прибрежными районами Восточной Африки. Вообще-то есть много доказательств очень древних контактов между Востоком и Восточной Африкой, но сомнительно, чтобы они наложили такой заметный отпечаток на целый народ. Кроме того, в таком случае надо было бы ожидать, что у них будут признаки характерного для жителей Азии волосяного покрова, которых на самом деле нет.

Третью теорию, выдвинутую доктором Тобиашем, пока не принимают почти нигде, но она представляется нам более вероятной. По этой теории, монгольские черты бушменов — это зачаточные, инфантильные признаки, которые говорят о замедленном развитии. Инфантильные тенденции в Африке наблюдались задолго до установления контактов с Азией, насчитывающих не более двух тысяч лет. В Южной Африке инфантильные черты обнаружены на многих ископаемых скелетах людей каменного века, и не только на самых ранних скелетах бушменов, но и на относящихся к еще более древнему периоду скелетах их предков, черепные коробки которых гораздо вместительнее. Окаменелые кости обладают, правда, некоторыми признаками инфантилизма, но нет, разумеется, никаких доказательств, что они проявлялись и во внешнем виде этих людей. Однако, судя по таким бросающимся в глаза признакам на окаменелостях, как плоская переносица и широко расставленные глаза, правильным представляется вывод, что и лица были инфантильного типа.

Возможно поэтому, что монгольские черты лица бушменов — это следствие отклонений в сторону инфантилизма у африканцев каменного века, от которых произошли бушмены. Характерные черты лица народностей Азии могут быть результатом аналогичного развития их предков. Если две группы народов, живущие на значительном расстоянии одна от другой, претерпели одинаковые генетические изменения, то не удивительно, что у них наблюдаются некоторые общие черты.

Поиски антропологических фактов, проливающих свет на происхождение бушменов и их предков, надо вести очень осторожно и тщательно. Прежде всего пещерная роспись Южной Европы и Африки дает очень туманные доказательства происхождения рас, но она — единственное, что говорит в пользу предположения о приходе бушменов в Африку извне (подобно тому как американские индейцы и австралийские аборигены пришли в Америку и в Австралию).

Во-вторых, ископаемые черепа бушменов в Южной Африке впервые появляются в отложениях, которые относятся к середине каменного века. И, наконец, чем дальше на север от Северной Родезии, тем древнее ископаемые скелеты бушменов. Этот факт в первую очередь снимает со счетов теорию неафриканского происхождения бушменов и их продвижения на юг, в Африку. Предки бушменов, по-видимому, жили в южной части Центральной Африки, где найдены скелеты низкорослых людей с небольшими черепами и скелеты высоких людей с вместительными черепными коробками (и те и другие с типичными признаками инфантилизма). Вполне возможно поэтому, что бушмены представляют собой уменьшенный — пигмейский — вариант своих собственных более крупных предков. Низкорослый народ бушменов пережил своих высоких предков каменного века и заселил большие территории в Африке, а затем под натиском готтентотов отступил на юг. Однако бушменам удалось оставить следы в такой отдаленной местности, как Танганьика, где племя хадзапи и сейчас говорит на языке, в котором есть бушменские щелкающие звуки.

Некоторые ученые считают, что карликовый рост бушменов — это результат существования в условиях пустыни. Но такая теория не учитывает, что раньше бушмены жили в плодородных районах Южной Африки. Их ископаемые останки обнаружены на южном побережье, покрытом густыми лесами, и на плодородной территории провинции Наталь на восточном побережье. И лишь позднее иммигрирующие банту, готтентоты и европейцы вытеснили их в негостеприимную пустыню Калахари.

Интересно отметить, кстати, что в Африке не только люди бывают карликами: многие африканские животные тоже встречаются, так сказать, в уменьшенном издании.

Замедленное развитие, очевидно, порождает и карликов, и гигантов. Все ископаемые скелеты начала плейстоценовой эпохи гигантских размеров. Первые карликовые животные появляются к концу плейстоцена, когда гиганты вымирают. Следовательно, карликовые виды развивались благодаря специфическим условиям, создавшимся в этот период.

Медицина говорит, что появление карликовых черт в процессе роста зависит от соотношения между выделениями желез. Но это соотношение определяется внешними условиями, и можно предположить, что был период, когда они обусловили появление в Африке многочисленных карликовых видов животных, существующих по сей день, — таких, например, как носороги, слоны, антилопы, зебры, значительно уступающие по размерам древним гигантам. Это более правдоподобное объяснение происхождения бушменов карликового роста в Африке, чем какое-то дальнее родство с низкорослыми китайцами. Интересно кстати напомнить, что на Новой Гвинее живет племя пигмеев и есть карликовые кенгуру.

Для анатомии взрослых бушменов обоего пола характерны многие детские черты. Обычно всегда можно определить, кому принадлежал череп, мужчине или женщине, но мужские черепа бушменов очень похожи на женские, и провести между ними различие часто бывает невозможно. У бушменов есть и много других сбивающих с толку внешних характерных черт, таких, как частичное или полное отсутствие растительности на лице взрослых мужчин. У многих мужчин лишь в старости вырастает несколько клочков бороды. Не будет преувеличением сказать, что бушмены — женоподобная раса. В противоположность бушменам черепам австралийских аборигенов обоего пола присущи мужские черты, позволяющие назвать их мужеподобной расой.

Африканские бушменки с их морщинистой кожей, раздутыми животами и анормальными ягодицами далеко не красивы. Но как ни уродлива старая бушменка, в молодости она была красавицей. За многие годы я перевидал много племен африканцев на всем континенте, но не встречал никого красивее девушек бушменок. У них отсутствуют крупные, как у негров, черты лица, а женственность подчеркивается стройностью ног и нежностью рук превосходной формы. Красивую шею сплошь и рядом венчает очень привлекательная головка, напоминающая по форме сердце, и эта физическая привлекательность еще больше выигрывает от обычной для них милой проказливости. Бушменские девушки во многом похожи на бирманских, но, увы, они быстро отцветают.

Глава четырнадцатая Нас останавливает смерч

После мирно проведенной ночи (на сей раз обошлось без визитов слонов и любителей табака) мы отправились в Цосане, наш следующий порт в песчаном море пустыни Калахари. Мы взяли курс на него, именно «взяли курс», потому что вели теперь свою машину по компасу. Последний автомобиль побывал в этих краях много лет назад, всякие следы колес давно исчезли, и нам пришлось двигаться на малой скорости по методу «кусты — на таран»: мы включали все четыре ведущих колеса и ехали по кустам, подминая их или выворачивая с корнем.

Такая езда без дороги, по компасу, очень захватывает. Еще по экспедиции в Центральную Австралию я был знаком с ее техникой: объезжать препятствия покрупнее, а все остальное брать на таран. Несмотря на толчки и тряску, мы продвигаемся вперед. Колеса то проваливаются в яму, оставшуюся после старого муравейника, то с треском натыкаются на лежащий в высокой траве ствол дерева. Иногда водителю приходится всем телом повисать на баранке, чтобы она не вырвалась из рук.

Самое главное при езде по песку — не утерять направление. Мы долго искали в машине место, где можно было бы укрепить компас так, чтобы на его показания не влияли металлические части, хотя он и был помещен для изоляции в намагниченную стальную коробочку. В конце концов мы установили его впереди на запасном колесе.

Местами приходилось «прогрызаться» сквозь густой кустарник, и тогда в открытые окна на нас сыпался дождь колючих веток боярышника и насекомых, и наши взмокшие тела облепляли желтые пауки, злые муравьи, зеленые долгоножки.

Большого напряжения требовало постоянное наблюдение за компасом, за направлением движения, за бесконечными препятствиями, за тем, чтобы каждое, даже самое незначительное, отклонение от курса, было исправлено точно таким те поворотом в обратную сторону. Мы делали всего по нескольку километров в час. Солнце, повисшее над головой, не давало косых теней, которые помогали бы нам выдерживать курс.

Один из нас вел машину, второй искал ориентиры на местности. Через каждый час мы сменяли друг друга. У нас была перерисованная под копирку подробная карта с обозначенными на ней большим маруловым деревом, солевой ямой, равниной, покрытой травой, песчаным участком и т. д. Палмфонтейн (три-четыре пальмы в сухой котловине) — наш первый ориентир. Он невелик, но помог нам не сбиться с курса в тяжелом плавании по пустыне. Большинство пометок на карте Калахари — это не названия населенных пунктов, а своевременные указания встревоженному путнику. К счастью, лендровер вел себя отлично. Мы боялись даже подумать о том, что с нами будет, если он выйдет из строя, потому что освещаемые солнцем металлические части так разогрелись, что до них невозможно было дотронуться. Раскаленный воздух иссушил слизистую оболочку в носу и глотке. У меня началась сильная головная боль от бесконечной тряски в нагретом до точки кипения металлическом ящике.

Но во всем этом были и свои привлекательные стороны, ради которых стоило переносить лишения. Мы ощущали близость нетронутой земли, которая, несмотря на монотонность ландшафта в целом, была очень разнообразной в деталях. Разбросанные там и сям кусты верблюжьей колючки сменялись низкорослым кустарником. Проплывали мимо солончаковые впадины, которые жара разрисовала геометрически правильными узорами. Над горизонтом небо подрагивало в волнах горячего воздуха. Вот из-за деревьев выбежали вспугнутые нами жирафы. На мгновение они застыли, вытянув свои длинные шеи к неожиданному источнику беспокойства, и поскакали изящным галопом по равнине. Жирафы, как и верблюды, могут долгое время обходиться без воды.

У них на редкость острое зрение, помогающее не упускать друг друга из виду. Самки жирафа уходят рожать в самую сухую и пустынную местность, куда не заглядывают другие животные. Инстинкт подсказывает им, что там можно надежно укрыться от львов и самого страшного врага — леопарда, который обычно прыгает на жирафа с дерева.

После полудня мы оказались в поселения, покинутом бушменами. Кругом валялись побелевшие на солнце кости съеденных животных. Песок засыпал ямки, где были костры. Собрав свои незамысловатые пожитки, жители поселения отправились в более богатые дичью места. Мы так устали после целого дня езды по методу «кусты — на таран», что остались ночевать здесь, решив завтра добраться до омурамбы, которая ведет к Цосане. В тени навеса из сучьев лежала зеленая мамба, очень ядовитая змея (род Dendraspis). Мы мгновенно отрубили ей голову лопатой.

На следующее утро подул сильный теплый ветер, поднимавший вихревые воронки пыли. К середине дня ветер усилился, и вдруг мы увидели в нескольких сотнях метров от себя толстую желтую колонну метров в пятьдесят высотой, заканчивавшуюся вверху подобием мешка. Это был смерч, вобравший в себя массу песка. Мы смотрели, как песчаный столб, покачиваясь и вырывая по пути пучки травы и кусты, приближался с жутким свистящим шипением. На машину дождем сыпались песок, трава, ветки. Но вот смерч распался на две колонны потоньше и постепенно растаял. Мы поехали по его следам. Они закапчивались неглубокой канавой в песке.

В тот же день я пережил еще менее приятное ощущение. Если судить по компасу и картам, мы должны были быть в районе границы между Бечуаналендом и Юго-Западной Африкой, недалеко от омурамбы, идущей к Цосане. Сделав остановку, мы разбрелись по зарослям кустарника и начали искать омурамбу. Я поглядывал по сторонам, пытаясь найти цама, вид дыни, которая растет в песках пустыни. Отойдя от машины на каких-нибудь триста-четыреста метров, я решил повернуть назад, как вдруг увидел что на сухой пыльной траве не осталось никаких следов от моих сапог. Я позвал Франсуа, прислушался, но мне ответил лишь вой ветра. Солнце стояло в зените, ориентироваться по нему было невозможно, и, хотя я знал, куда должен идти, мне показалось, что направление ветра указывает другой путь. Мгновение я стоял неподвижно, охваченный отчаянием, и думал: «Какой идиотизм, заблудился всего в нескольких сотнях метров от машины! Если я сейчас пойду в неверном направлении, то положение может оказаться серьезным». Решив идти по широкому кругу, чтобы хоть так набрести на машину, я старался оставлять следы поглубже, чтобы облегчить Франсуа поиски, если он их начнет. Лендровер нашел только через полчаса. Франсуа спокойно сидел в нем и что-то рисовал. Я ничего не сказал ему об этом глупом происшествии, но с того дня всегда внимательно определял свои координаты, перед тем как отойти от машины.

Вскоре мы увидели на равнине двух бушменов с луками и стрелами. Окликнув их, мы спросили:

— Цосане? Цосане?

Бушмены показали вправо, а когда мы дали им по горсти табаку, побежали впереди автомобиля. Проехав несколько сот метров, мы увидели омурамбу. Сделав по ней еще метров четыреста-пятьсот, наш лендровер въехал в бушменское поселение Цосане. Увидев двух охотников, бегущих перед машиной, все, кто был в поселении, направились к нам. Мы оделили их табаком, но познакомиться с ними поближе у нас уже не было сил.

По другую сторону омурамбы, в нескольких сотнях метров, стояла полуразрушенная хижина, которой пользовались прошлые экспедиции в Калахари. В ней мы и расположились. Я плохо себя чувствовал и, завернувшись в одеяло, улегся в углу хижины в надежде, что так скорее пройдет мучившая меня весь день головная боль — результат жары и невероятной тряски в машине. Но к вечеру меня начал трясти лихорадочный озноб, хотя рубашка была влажной от пота. Сомнений не оставалось: опять малярия! Ее симптомы были, к сожалению, слишком хорошо знакомы мне по Индии и Новой Гвинее.

Итак, москиты в Окованго все-таки добрались до меня. К счастью, я регулярно, раз в неделю, принимал профилактические пилюли «Дараприм», приступ должен был скоро пройти. Приняв хинин, я решил дождаться конца приступа в Цосане.

Следующие два дня я пролежал на надувном матраце в полутемной хижине. Меня бросало то в жар, то в холод, голова раскалывалась от боли, которая к середине дня и ночью усиливалась. На третье утро лихорадка прошла, но я был слишком слаб, чтобы продолжать путешествие, и развлекался тем, что дразнил термитов, которые пытались сожрать всю хижину, сгрызая дерево, травяную крышу и бегая по маленьким глиняным тоннелям, слепленным ими. Едва я вырезал перочинным ножом отверстие в тоннеле, из него высовывалась белая головка термита. Я видел, даже почти слышал, как он бьет головой о стену тоннеля, вызывая помощь. Мгновение спустя показывались два термита розового цвета. Эти не вылезали из тоннеля — даже полутьма хижины невыносимо ярка для них (термиты проводят всю жизнь в полной темноте). Через несколько минут отверстие закрывалось пластырем из песка, склеенного слюной насекомого.

Больные часто бывают невыносимы. Несмотря на плохое самочувствие, я продолжал ковырять тоннель в разных местах, и каждый раз ремонтная бригада термитов спешила на место происшествия и ликвидировала повреждение! Наконец им надоели мои разрушительные действия, и они вызвали «полицию». В хижине появилось несколько больших черных термитов, которые начали судорожно бегать вверх и вниз по тоннелю, пытаясь выяснить, кто это так безобразничает. Я откинулся на матрац и начал следить за ними в бинокль. Они казались очень агрессивными и жестокими, а их черные тела блестели, как начищенные сапоги гестаповцев.

Я сделал пометку в дневнике: «Почитать о жизни муравьев и термитов».

Во главе колонии термитов стоят «король» и «королева» (самец и самка). Только они ответственны за размножение термитов. Король по размерам гораздо меньше своей супруги и живет не так долго, как она. В запасе всегда есть еще одна королевская чета, которая готова занять место во главе колонии, если что-нибудь случится с королем и королевой либо если королева вдруг перестанет откладывать яйца. В остальном колония состоит из «рабочих», «солдат» и обычных термитов. Разные группы колонии отличаются по внешнему виду. Брюшко королевы разрастается до невероятных размеров, что обусловлено увеличением ее органов размножения. Оно может быть в тридцать тысяч раз больше брюшка термита-рабочего. Королева иногда достигает девяти-десяти сантиметров в длину и откладывает до восьми тысяч яиц в день. В одну колонию входят тысячи, а то и сотни тысяч термитов. Все термиты рождаются слепыми; подрастая, большая часть их приобретает признаки одной из двух каст: рабочих или солдат, вернее, полицейских. У представителей обеих каст половые органы настолько неразвиты, что их пол часто невозможно определить. Полиция руководит рабочими, которые переносят яйца от королевы в ясли и в свою очередь присматривают за состоянием яиц и за обычными термитами. Полиция отличается от остальных термитов размерами головы и челюстей, которые иногда в пятнадцать раз больше головы и челюстей рабочих. Полицейские часто бывают черного цвета. Они могут недолго переносить дневной свет. Их головы часто бывают заостренными. Через отверстие вверху они выпускают жидкость для склеивания массы — строительного материала для стен гнезд. Возможно, эта жидкость служит и средством защиты. Во всяком случае, в местах, где она попадает на кожу человека, появляются кровоточащие ранки. Заживая, они оставляют заметные рубцы.

Есть около тысячи двухсот видов термитов. Питаются они древесиной, мертвыми насекомыми я плесенью, выращиваемой на листьях в «теплице» колонии. У некоторых видов термитов полицейские либо слишком ленивы, либо просто не могут кормиться сами. Они щекочут усиками спинки рабочих-термитов, которые отрыгивают при этом содержимое своих желудков, немедленно пожираемое полицией.

Термиты всегда строят тоннели недалеко от воды. Поэтому можно быть уверенным, что вблизи термитовых гнезд обязательно есть вода, которая, правда, иногда находится глубоко под землей. Часто водяные тоннели гнезд термитов уходят больше чем на двадцать метров в глубь земли.

У некоторых видов термитов не бывает постоянных гнезд. Они временно занимают под жилье стволы мертвых деревьев или деревянные части домов. Термиты других видов строят наземные гнезда с тоннелями под землей. Такие гнезда нередко сооружаются вокруг деревьев. В Австралии и Африке я видел гнезда термитов по пяти метров высотой. Эти пирамиды были заполнены тоннелями и помещениями самого различного назначения. Одно из помещений предназначается для короля и королевы. Королева не покидает его, пока она в состоянии откладывать яйца.

Термиты не любят света и живут в темноте. У некоторых обычных термитов отрастают крылья (такие термиты появляются в начале дождливого сезона). Через несколько дней после рождения они разлетаются и основывают новые колонии. Правда, перед этим они недолго, но энергично роятся. Бушмены используют этот период так же, как и бергдамы. Они разжигают небольшие костры. Термиты летят из темноты на свет и падают прямо в костер. Бушмены, усевшись вокруг огня, лакомятся жареными термитами. Термиты — самое вкусное блюдо после кузнечиков и медовых муравьев. Иногда бушмены собирают термитов в кожаные мешки, а затем, когда захотят, поджаривают или варят из них суй.

К вечеру опять начались приступы лихорадки, но уже более редкие. Малярия еще раз догорала в моем теле. Я беспокойно ворочался в кошмарном сне: тысячи термитов, как черные блестящие роботы, бегали по моему телу, страшно щелкая челюстями. Я вздрогнул и проснулся, весь мокрый от пота. Керосин в фонаре давно выгорел, и стояла кромешная тьма. Постепенно придя в себя, я понял, что опять поднялся ветер. Он завывал в сучьях, из которых была сплетена крыша, осыпал песком стены хижины. Натянув одеяло на голову, я погрузился в тихий, спокойный сон. Не знаю, сколько я проспал. Из глубокого забытья меня вывел громкий крик, и в то же мгновение я ощутил навалившуюся на меня тяжесть. Оцепенев от страха, я машинально высвободил руки из-под одеяла и поднял их, пытаясь защитить голову. Где-то в темноте ругался Франсуа.

Ты жив? — кричал он. — Где фонарь, будь он проклят?

На мне лежали сучья и солома. Я понял, что произошло: обрушилась хижина. По моей шее, лицу и рукам ползали термиты. Чтобы избавиться от них, я ерзал на животе по земле и пытался соскрести их со спины навалившимися на меня сучьями, но с них только сыпался мусор и новые массы термитов. Еще несколько секунд продолжалась эта неистовая возня в темноте. Мы изо всех сил старались освободиться от остатков крыши и от насекомых. К счастью, вся попадавшая на нас дрянь была до такой степени источена термитами, что легко рассыпалась. Наконец я поднялся на ноги, отыскал при неверном свете звезд машину и включил фары. Хижина лежала в развалинах. Из-под них с проклятиями вылезал Франсуа.

Песок хлестал по коже, но мы разделись донага, чтобы избавиться от жалящих насекомых. Надев чистое белье, мы просидели остаток ночи в машине, пытаясь заснуть. К утру ветер утих. Мне повезло — лихорадка почти совсем прошла. В мусоре, который остался от развалившейся хижины, не было ни одного термита! Идеально вымуштрованные, они организовали планомерное отступление в свой подземный мир.

Когда мы пришли в бушменское поселение прощаться, там были только детишки и старухи. Все остальные ушли: мужчины на охоту, женщины — собирать коренья и ягоды, гусениц и личинок. Несколько женщин возвращались от колодца с водой в скорлупе страусовых яиц. Одна слепая старуха перепугалась, услышав наши шаги, шаги людей в сапогах, но мы успокоили ее, крикнув «Морро, морро» и вложив ей в руку немного табаку. Она стерегла грудного ребенка, которого не видела, но очень трогательно поглаживала узловатыми, искривленными пальцами. Ребенок отполз от нее, она на четвереньках настигла его и взяла на руки.

Эти бушмены ведут древнюю первобытную жизнь, но без переводчика нам здесь делать было нечего, и мы направились к цели — в Самангейгей. Можно было больше не таранить кустарник — перед нами была дорога, проложенная огромными грузовиками-дизелями, курсирующими через Калахари в Мохембу (Бечуаналенд) и обратно. Правда, дорога шла по сыпучему песку, и мы делали не больше восьми километров в час. Ночь мы провели под открытым небом, под раскинувшимся над нами звездным одеялом. Проехав утром несколько часов, мы заметили трех или четырех бушменов, прятавшихся в кустах. Немного спустя мы прибыли в Самангейгей, бушменский рай. Здесь мы собирались провести четыре месяца с самым древним народом на земле.

Глава пятнадцатая Кустарник — их дом[1]

Вокруг Самангейгея раскинулась песчаная равнина, покрытая кустарником и золотистой травой, резко контрастирующей с ярко-синим небом. Здесь нет омурамбы, но вся местность лежит в неглубокой впадине, где в нескольких местах бьют роднички. Бушмены вырыли ямы глубиной в несколько метров, и даже в самое сухое время года там всегда есть вода. Около пятидесяти бушменов живут здесь в трех поселениях, каждое из которых находится примерно в километре от колодца. В одной из хижин этой маленькой общины поселился со своей семьей Натаму, африканец из племени окованго. Он должен быть нашим переводчиком. Департамент по делам туземцев выплачивает ему небольшое денежное пособие, и он живет в этом районе Калахари, следит за бушменами и сообщает о вспышках малярии, степных пожарах и других чрезвычайных происшествиях. Администрация Юго-Западной Африки поселила в разных частях Калахари несколько таких надежных банту, своих информаторов.

Натаму около тридцати лет. Он рос с бушменами недалеко от Окованго, учился в школе миссии и говорит на языках куангари, африкаанс и бушменском. Иатаму первым встретил нас, когда мы подъехали к колодцу. Мы передали ему письмо от Крюгера на языке куангари с просьбой познакомить нас с местными бушменами: к счастью, Натаму был с ними в хороших отношениях. Кроме того, он уже работал переводчиком с американской экспедицией на юге.

Натаму показал нам пустую хижину, и мы выгрузили бочки и баки с бензином и водой, консервы и оборудование. Появились обеспокоенные бушменские мальчишки и начали разглядывать нас издали. Мы позвали их. Те что постарше решились подойти, но остальные исчезли в кустарнике, откуда, конечно, продолжали наблюдение. До самого вечера Натаму и один бушменский мальчик учили нас выговаривать основные бушменские слова, которые могли пригодиться Франсуа и мне. В обучении нам помогал магнитофон. Они немного боялись этой машины, но, услышав, что она воспроизводит не только их голоса, но и мой, успокоились. Проучившись около часа, я уже мог чмокать губами, прищелкивать языком и, следовательно, выговаривать слова «не бойся», «иди сюда», «подожди минутку», «делай так», «это тебе» и т. д. К сожалению, я не мог записать эти щелкающие звуки фонетически и поэтому вынужден был несколько дней подряд прокручивать пленку, чтобы запомнить произношение. Постепенно я выучился выговаривать двадцать-тридцать коротких предложений.

Взрослому европейцу почти невозможно овладеть языком бушменов, так как для произнесения многих щелкающих и хрюкающих звуков необходимо иметь по-иному устроенные голосовые связки. Отдельные звуки произносятся с участием мышц живота и груди. Передаваемый этими звуками смысл зависит также от громкости, с которой они произносятся, от понижения или повышения тона. Последняя черта характерна для бушменского и для китайского языков.

У бушменов нет письменности. Считают они только до трех, изредка до четырех. Поэтому, чтобы объяснить, что он видел семь антилоп, бушмен должен показать три пальца, два и еще раз два. Бушмены часто дополняют свои необычно звучащие для нас слова жестикуляцией. Значение наших жестов и мимики они схватывали удивительно быстро и точно. Я скоро научился обходиться в разговоре своими несколькими фразами, фантазией и мимикой. Натаму помогал мне, только когда речь заходила о сложных и абстрактных понятиях.

По свидетельству немецкого ученого, доктора Зигфрида Пассарге, изучавшего язык бушменов в конце прошлого века, один старик бушмен утверждал, что понимает язык обезьян-бабуинов, которому научился, наблюдая за обезьянами и подражая им.

Примитивность и простота языка бушменов совсем не говорят за то, что их умственные способности ограниченны. У бушменов целая сокровищница мифов и легенд, часто по-настоящему поэтических и философских. Они могут выражать на своем языке довольно сложные мысли. Старый бушмен из племени кунг так ответил на вопрос о своем возрасте:

— Я так же молод, как самое прекрасное желание в моем сердце, и так же стар, как все несбывшиеся мечты моей жизни…

Существуют три группы бушменов, языки которых различаются примерно так же, как французский и испанский: бушмены племени хейкум — их осталось всего несколько человек в восточной части территории Овамбо; бушмены племени ауэн — их очень мало, и все они живут в отдельном поселении на юге Калахари; весьма многочисленны бушмены племени кунг, расселившиеся на северо-западе и в центре Калахари, к которым мы и приехали. Их раса считается самой чистой, хотя даже у них можно проследить признаки смешения с банту.

Сколько же всего осталось бушменов? В течение многих лет на этот вопрос не могли ответить, но многочисленные экспедиции, организованные правительством за последние годы, дали наконец достаточно точный ответ. Доктор Филипп Тобиаш в 1956 году выяснил, что в Юго-Западной Африке около двадцати тысяч бушменов, половина которых ведет такой же первобытный образ жизни, как и в древние времена. Почти все двадцать тысяч — это бушмены племени кунг. В протекторате Бечуаналенд, как полагают, есть еще тридцать тысяч бушменов, около половины которых живут родовыми общинами, охотясь и занимаясь сбором пищи. Большая часть второй половины зарабатывает на жизнь, периодически нанимаясь на фермы европейцев или в хозяйства африканцев племени банту, которые населяют окраинные районы пустыни Калахари. Наконец, несколько тысяч первобытных бушменов живет в Анголе.

Выводы доктора Тобиаша, опубликованные Международным институтом Африки, вызвали сенсацию среди антропологов, изучающих бушменов, так как до тех пор считалось, что в мире осталось не больше нескольких тысяч бушменов и что эта раса вымирает. Как оказалось, маленькие бушмены нашли надежное убежище в пустыне Калахари.

В противоположность негроидным племенам, бушмены, как и коренные жители Австралии, живут семьями. У них нет вождей племен. Как правило, от двух до восьми семей живут вместе. Количество членов такой группы зависит от того, сколько человек может прокормиться в районе поселения. Каждая группа строго соблюдает границы своей охотничьей зоны, причем из-за них никогда не возникает недоразумений. Физически мир бушменов ограничен рамками охотничьих зон. Они знают очень мало о соседних группах, даже если берут жен оттуда, и очень редко посещают друг друга. Каждая группа представляет собой совершенно самостоятельную маленькую общину. «Официального» вождя в общине нет, но есть признаваемый всеми глава, к которому обращаются за советом по важным делам. Обычно глава — это самый опытный охотник с природным даром руководителя, но без особых привилегий или власти; кроме того, иногда он одновременно и лекарь поселения.

Чем больше узнаешь бушменов, тем больше восхищаешься, как естественно и гармонично приспособлена их жизнь к окружающим условиям. Небольшие изолированные группы бушменов племени кунг рассыпаны по Калахари, но в то же время они как-то объединены, не только общим языком, но и таким средством общения, как система родства по именам. Бушмен считает себя родственником любого, кто носит его собственное имя или имя члена его семьи. Он будет называть братом чужого человека, которого видит впервые, если тот носит имя его брата. Родство по именам помогает бушменам в разных группах налаживать отношения между собой. Вообще же они очень застенчивы по природе и всегда с некоторым страхом относятся к незнакомцам, в том числе и к незнакомым бушменам. Понятия «опасный человек» и «чужой человек» в их языке определяются одним и тем же словом «юдоле».

За несколько недель, проведенных в Самангейгее, мы не раз отмечали, как гармонично живет этот древний народ. Мы не торопились приступать к наблюдениям, чтобы не напугать их и не нарушить установившегося ритма жизни. Приехав, мы с Натаму дня два не заглядывали в поселение бушменов. Как обычно, мы оделяли всех взрослых горстками табаку, демонстрируя наше дружелюбие и стараясь положить конец любым подозрениям. Некоторые хотели, по своему обычаю, отблагодарить нас и очень трогательно совали нам в руки ягоды или дикие фрукты. Когда бушмены получали табак, их глаза светились благодарностью. Табак доставляет им высшее наслаждение. Сплошь и рядом они курят грубую смесь маганйе, собираемую с маленьких кустиков, которые встречаются так редко, что в их поисках бушмены проходят не одну милю.

Курительной трубкой бушменам служит полый прут, но нередко для этого используется стреляная гильза. Одни бушмены откладывали полученный от нас табак про запас, чтобы выкурить его потом, другие немедленно разжигали трубки и угощали стоящих возле затяжкой-другой. Некоторые курильщики жадно глотали дым, давясь от кашля. Бушмены не пьют ничего опьяняющего, но одурманивают себя табаком.

Натаму объяснил взрослым бушменам, что мы хотим некоторое время пожить здесь, фотографировать и рисовать их. Показав им фотографии, которые я привез, Натаму сказал, что они сделаны при помощи фотокамеры. Магнитофон обворожил их, и первые несколько дней они поочередно приходили послушать «говорящий ящик», как его назвал Натаму. Бушмены не пытались разобраться, как он работает: просто это была удивительная и забавная вещица, принадлежавшая белому человеку. Я сказал, что, когда вернусь в свою страну, которая находится очень далеко, буду с удовольствием слушать их разговор и песни из «говорящего ящика». Эго очень всех насмешило.

Бушмены никогда не поселяются в непосредственной близости от колодца, чтобы не отпугивать дичь. Им приходится делить воду с дикими животными, за которыми они охотятся, поэтому бушмены никогда не подходят к колодцу с той стороны, где животные протоптали свои тропинки. И только, если они хотят убить одно из них на обед, бушмены идут к колодцу рано поутру, одновременно с животными.

Два поселения были совсем маленькие, и мы сконцентрировали внимание на третьем, покрупнее, в котором около двух десятков мужчин, женщин и детей жили даже не в хижинах, а просто в укрытиях из сучьев и травы, напоминающих навесы. Некоторые бушмены, воткнув в землю сук, развешивали на нем свой скарб — и «дом» был готов. Если не считать углубления для костра, то они, казалось, удовлетворялись, как животные, гнездышком в траве.

В этом поселении мы провели много дней (ночуя, правда, в своей хижине) и постепенно познакомились со всеми его жителями. Их глава, старик Кау, был хорошим рассказчиком. Почти каждый вечер он собирал у своего костра детей и рассказывал им всякие истории и мифы. Он уже не мог охотиться. Кау постоянно бродил среди хижин и считался чем-то вроде почтенного патриарха.

Тут были охотники Цояома, Кейгей, Нарни и Самгау (первые два — также лекари), веселые девушки Hay, Нгум и Нуси, достопочтенная старая Гаусье и многие другие. (Все эти имена должны произноситься с щелкающими или хрюкающими звуками, которые невозможно фонетически точно передать на бумаге.)

Скоро бушмены привыкли к киносъемкам и зарисовкам. Постепенно они начали относиться к нам как к членам общины и проявляли полное доверие к Франсуа и ко мне. Если я просил их повторить что-нибудь (скажем, изготовление какого-либо орудия и т. д.) перед киноаппаратом, они с удовольствием делали все сначала. Энтузиазм был так велик, что часто кто-нибудь являлся по собственной инициативе показать, чем занимается, и узнать, не хотим ли мы это сфотографировать. Бушмены обладают чувством юмора и любят пошутить. Если то, что мы делали, казалось им смешным, они передразнивали нас или воспроизводили нашу мимику. Они, по словам Натаму, прозвали Франсуа, не выпускавшего изо рта трубки, «табачным человеком», а меня — «кожаными ногами», потому что я носил высокие сапоги. Несмотря на огромную дистанцию в области культуры, языка и жизненного опыта, мы наладили самые тесные отношения с бушменами. Несколько больных конъюнктивитом регулярно приходили за мазью, которую дал нам в Рунту доктор Жубер. Дети все время возились рядом и с удовольствием носили за нами камеры и штативы. Благодаря такой непринужденности и дружелюбию нам за четыре месяца удалось отснять несколько километров цветной пленки, сделать шестьсот фотографий, запечатлевших все стороны жизни бушменов, магнитофонные записи на два часа звучания, собрать много антропологического и этнографического материала. Вдобавок Франсуа сделал почти сто рисунков, эскизов и акварелей.

Время шло, и мы перестали считать бушменов объектами для изучения: мы восхищались ими, как своими ближними. Это были люди с индивидуальными особенностями, темпераментами, характерами. Нередко я часами наблюдал жизнь поселения, и чем дальше, тем больше меня удивлял присущий им дар жить вместе в естественной гармонии.

Лекарь Цонома выделывал шкуры, изготавливал оружие, ремонтировал сандалии, стрелы и т. д. Его хижина была самой опрятной и построенной лучше остальных. Он все делал методически и энергично, даже в самое жаркое время дня, когда почти все дремали в тени. Рядом с ним жил Самгау, личность несколько иного плана: беззаботный, гораздо менее активный, но полный обаяния, он постоянно разговаривал и смеялся. Парни, самый старший среди охотников, мужчина флегматичный, явно предпочитал свое собственное общество всем другим. Старый глава рода Кау по традиции жил у восточной границы поселения, ближе к солнцу. Он был вдовцом и если не дремал, то сидел и смотрел, как играют дети. Когда кто-нибудь грубил, старый Кау подзывал его и мягко журил. Самой приятной из женщин была самая старая — прабабушка Гаусье, невероятно уродливая и даже по-своему привлекательная из-за этого. Кожа на ее теле висела мешками, а лицо напоминало сильно пересеченную местность. Строгая старая женщина, она требовала, чтобы к ней относились с уважением. Время от времени от ее острого языка доставалось кому-либо из девушек, которые баловались и ходили по селению, покачивая бедрами. Но часто она, перестав ругаться, неожиданно расплывалась в улыбке и примирительно хмыкала, как бы говоря: «Эх, молодые вы еще, да глупые!» Некоторые особенно кокетливые девушки так много смеялись над своими замечаниями, когда возле нас не было переводчика, что я поеживался в полной уверенности, что мне достается по первое число.

За все время мы не видели ни одной ссоры. Это поразительно, поскольку бушмены живут как в одной семье и все делят между собой. Самая эта близость, очевидно, создает у них чувство взаимного доверия и взаимозависимости. Они не позволяют себе никаких неожиданных выходок по отношению к другим жителям поселения.

Естественное чувство солидарности внутри рода возникает у них очень рано. Дети бушменов — это как бы общая собственность. Правда, мать отдает предпочтение своему собственному ребенку, но очень часто приглядывает и за чужим и даже дает ему грудь, если он голоден. Дети постарше едят то в одной, то в другой семье, в зависимости от того, где найдется еда, когда они проголодаются. Все поселение — их дом. Дети помогают собирать топливо и пищу для стариков, которые не могут ходить далеко; часто они даже спят рядом со стариками, чтобы тем было не слишком холодно ночью.

На примере старших дети изучают правила поведения, основу единства рода: делиться пищей и помогать друг другу. Если бы они соперничали и спорили между собой, были эгоистичны или жадничали, то не смогли бы выжить в таких суровых условиях. Мы, белые, владеющие водородными бомбами и ракетами, тоже достигли такого этапа в своем развитии, когда должны сделать выбор: жить в мире друг с другом или пойти на самоуничтожение.

Бушменским детям и молодежи не приходится задаваться вопросом, что означает плохо или хорошо вести себя, ибо в них воспитывается отношение к традициям племени как к единственно возможной форме поведения. Даже своенравным упрямцам приходится сдерживаться и не идти против воли общины.

— Что считается самым плохим поступком человека? — как-то спросил я Цоному.

Он не колеблясь ответил, что нет ничего хуже драки с другим членом своего рода. Только никчемный и глупый человек может так поступать. Поэтому за мальчиком, который проявляет признаки агрессивности, внимательно наблюдают все взрослые, его берут с собой в долгие и трудные охотничьи походы, где учат уму-разуму, учат подчиняться.

В бушменских легендах нет героев, которые добивались бы славы силой оружия. Но у всех людей бывают агрессивные побуждения, которым надо дать выход, направить по другому руслу. Бушмены слушают народные легенды, в которых табу племени нарушаются, но в конце концов виновный в дерзком поступке несет наказание, и моральные устои держатся непоколебимо.

Конечно, невозможно полностью избежать различий во взглядах. Небольшие споры решаются друзьями или родственниками, а более серьезные выносятся на суд старейших. Главное для судей — сплоченность.

Доброта и забота о других — это одна из характернейших черт бушмена. Мы оделяли каждого, кто позировал нам для съемки или рисунка, горсткой табаку. Получивший желанный подарок никогда не прятал его, а раздавал большую часть табаку соседям, оказавшимся рядом. Те в свою очередь передавали трубки другим, чтобы и они могли разок затянуться. Делиться благами для них вполне естественная вещь.

Воровства среди бушменов практически нет. Вообще говоря, им некуда было бы и спрятать украденное! Я бросал свой мешок с табаком где попало, и никто ни разу не взял ни крошки. Они с благодарностью принимали то, что им давали, но никогда не попрошайничали. Забытую в поселении вещь нам всегда возвращали.

Родовые симпатии и близость бушменов настолько сильны, что нуждаются в физическом выражении. Даже в самые жаркие дни они сидят, прижавшись друг к другу. Чувство родства в общине создает у них ощущение моральной и физической безопасности.

Этот первобытный народ в своей общинной жизни достиг самого желанного идеала. Доброта и великодушие бушменов, их преданность друг другу и дар жизнерадостности, которым они обладают, проявляются в их быту, песнях, мифах, играх. Именно это и есть истинная цивилизация, и бушмены по существу не нуждаются в нашей «цивилизации». Если их оставить в покое и дать возможность придерживаться своего собственного образа жизни на своей земле, у них будет все, чего только может пожелать человек. Вся наша техника, знания, богатство могут дать им лишь немного табаку и мазь для глаз. Все остальные наши блага в конечном счете не принесут им ничего, кроме вреда.

Глава шестнадцатая Быт бушменов

Проходили недели. Мы все лучше знакомились с жизнью бушменов. Я попросил мужчин построить мне маленькую хижину, скорее, навес, рядом с тем местом, где спал старый Кау (там было углубление в песке и ямка для костра). Снаряженный своим резиновым матрацем, несколькими банками консервов и киноаппаратом, я проводил у своего навеса по нескольку дней кряду. Со мной обращались как с членом рода, а я ежедневно вносил в общий котел порцию табаку. Франсуа предпочитал спать в нашей общей хижине, где ему никто не мешал работать над рисунками и этюдами. Иногда мы по целым дням не встречались.

Как идет жизнь в такой обстановке? С первым проблеском зари поселение начинает просыпаться. Вот один бушмен зевнул, потянулся и вылез из шкуры, в которой спал. Он протирает глаза и бредет в кусты. Вот встает второй и начинает раздувать тлеющие угли костра, горевшего всю ночь. Проснулся третий. Он присаживается у того же костра погреться. Утренняя тишина нарушается приглушенным разговором женщин, сидящих у одной из хижин. Они прикрыли своими одеялами из шкур спящих детей. Одна тлеющим прутом из костра разожгла свою трубку, которая теперь ходит по кругу. В утреннем полусвете просыпаются несколько малышей. Они перешептываются между собой, а потом, спотыкаясь, направляются к мамам и уютно устраиваются около них. Уже пылает несколько костров, голоса становятся громче, и вдруг раздается первый взрыв смеха. День начался.

Поселение все больше оживает. На завтрак разогреваются остатки вчерашнего ужина. Матери начинают кормить грудных детей или идут собирать сучья для костров. Дети гоняются друг за другом. Их смех далеко разносится в утренней тишине. Постепенно селение пустеет. Дома остаются старики и некоторые дети. Мужчины попарно уходят на охоту. Женщины и дети (грудные — в кожаных мешках за спиной у матери) отправляются собирать пищу. Я иногда ходил с женщинами и с каждым разом все больше восхищался их веселостью, энергией и живым умом. Увидев пчелу, они шли за ней до ее гнезда, но если меду там было мало, не притрагивались к нему, чтобы пчелы собрали побольше. Женщины втыкали в землю возле гнезда сухую ветку и так «запасали» мед. Если им встречался покрытый ягодами куст, они всегда оставляли на нем часть ягод на черный день, а обнаружив сладкий картофель или уинтйиэс (дикий лук), оставляли клубни поменьше в земле, чтобы дать им подрасти. Все кругом было их садом, и они прекрасно знали, какую в нем можно найти пищу, где и в какое время года.

Женщины двигались небольшими группами по равнине среди растущих там и сям деревьев и кустарника, и их кожаные мешочки для пищи становились все тяжелее: в засушливый сезон на деревьях чиви много питательных красных ягод. Женщины шли, внимательно поглядывая по сторонам, чтобы не пропустить чего-либо съедобного. По одному виду листьев куста они узнавали, есть ли личинки у его корней. Старшие дети весело визжали всякий раз, когда приходилось выворачивать с корнями еще один «хороший куст».

Девочки распевали импровизированные веселые песенки. Не раз мне казалось, что я слышу в них свое имя. Одна из песен, по словам Натаму, была посвящена дереву чиви.

Как-то я был свидетелем очень интересного зрелища: начал плакать грудной ребенок. Его мать подошла к высокому дереву чиви, вытащила из мешка длинную соломинку и погрузила ее в дупло. Затем я с удивлением увидел, как она начала высасывать из него воду, оставшуюся с прошлого дождливого сезона. Попив немного, она набрала полный рот воды и, поглаживая малышку, начала поить ее изо рта, совсем как птица своего птенца. Около полудня, решив, что на сегодня пищи хватит, женщины направлялись домой. В это время года стояла невыносимая жара, и поэтому сразу по возвращении почти все укладывались подремать в тени хижин. Если охота была удачной, к этому времени возвращались и мужчины. Однако мужчины могли пропадать несколько дней, преследуя раненое животное. Нередко они возвращались с пустыми руками, либо с маленькой змеей или ежом. Возвращение охотников всегда сопровождалось оживлением. Все успокаивались только после того, как становилось известно, какова добыча. В разгар засушливого сезона колодцы пересыхали и дичи становилось все меньше. Пищу поставляли женщины. К счастью, им всегда удавалось находить в кустарнике что-нибудь съедобное.

Ближе к вечеру, когда солнце касается вершин деревьев на западе и жара спадает, в поселении снова начинается жизнь, каждый спешит до наступления темноты заняться каким-нибудь делом. Женщины идут к колодцу со скорлупой страусовых яиц и с тыквенными бутылками или начинают готовить. Мужчины отправляются за сучьями для ночного костра, а дети, бросив игры, бегут за ними помогать. В вечерней тишине дым от небольших костров лениво тянется вверх и, словно покрывалом, окутывает все поселение.

Ползет фиолетовый туман, в последних лучах солнца полыхает темно-оранжевым пламенем трава, а на фоне ослепительного на западе неба стоят черные силуэты кустов и деревьев. Спускается тихий вечер, негромко звучат голоса разговаривающих. Смех и веселье начинаются только с наступлением темноты. Сучья опять сыплются на маленькие костры, у которых собираются группки бушменов — поесть, покурить, поболтать. Дети идут к старому Кау послушать перед сном какой-нибудь рассказ. Они подсаживаются к нему поближе. С глазами, горящими в свете костра, дети внимательно слушают древние сказки, которые сотнями тысяч лет передаются из поколения в поколение. Наконец день заканчивается для всех без исключения. Дети укрыты, и один за другим люди кустарника завертываются в шкуры и засыпают. Постепенно, как часы, у которых кончается завод, затихает беседа у костров. Вот во сне вскрикнул ребенок…

От костров остаются тлеющие угли. Издалека доносится крик птицы или вой шакала, и опять полная тишина, и луна спокойно плывет по безмятежному небу.

Глава семнадцатая Лекарь за работой

Несколько дней охотникам не везло, и они заметно приуныли. Я видел это по сдержанности, сквозившей в их отношении ко мне. «Не моему ли присутствию приписывают они свои неудачи?» — думал я. Когда охотники снова явились с пустыми руками, я и Натаму пошли обсудить положение с Цономой, лекарем и хорошим охотником. С нами отправились еще двое бушменов. Я угостил присутствующих табаком, и потекла беседа.

Что же случилось с дичью? По словам Натаму, все сошлись во мнении, что животные покрупнее ушли на юг, в котловины Нома, так как у Самангейгея на них слишком много охотились. Нома очень далеко отсюда, бушменам не дойти туда и обратно, потому что по дороге нет воды. Надо надеяться, после дождливого сезона дичь возвратится сюда.

Я давно ждал случая снять на кинопленку людей каменного века на охоте и предложил подвезти до Номы двоих охотников на машине и доставить их обратно вместе с убитой дичью. Натаму перевел мои слова, и Цонома, мгновенно воспрянув духом, кивнул: согласен!

Мне не терпелось, и я предложил назначить отъезд на следующее утро. Но Цонома, прочертив в воздухе рукой два широких круга, дал понять, что мы должны переждать еще два восхода солнца. Он показал на стрелы и на охотника, который казался чем-то взволнованным. Я спросил, что с Кейгеем, и мне объяснили: накануне он не попал в газель; перед следующей охотой его надо снова сделать «сильным». Позднее я понял, что именно скрывалось за этими словами. Мужчины сидели, тихо переговариваясь. Натаму молчал, а я ломал голову над причинами беспокойства.

Цонома сходил в свою хижину за кожаным мешком и, взяв с собой двоих присутствовавших мужчин и Кейгея, пошел прочь. Пройдя несколько метров, он повернулся и помахал рукой, приглашая Натаму и меня идти с ними. Мы пришли к заброшенной хижине на краю поселения и уселись на землю. Цонома достал две тонкие палочки для добывания огня, сантиметров по тридцати длиной. В одной из них было небольшое поперечное отверстие. Он положил эту палочку на пучок сухой травы, вставил в отверстие вторую палочку и начал быстро вращать ее между ладонями. Через десять-пятнадцать секунд появился дымок, трава вспыхнула, загорелся огонь.

Цонома вытащил из своего мешка что-то похожее на лоскут высушенной кожи, положил его на огонь, а когда он обуглился, отломил горелый кусочек и истолок его в порошок на плоском камне. Взяв длинный острый рог, он подошел к Кейгею, который сидел обхватив колени руками, и быстрыми движениями сделал два надреза на руке у плеча. Показалась кровь. Ни один мускул не шевельнулся на лице Кейгея, сохранявшего серьезное, сосредоточенное выражение. Цонома, взяв с камня щепотку порошку, втер его в ранки на руке Кейгея. По-видимому, ритуал был закончен. Все закурили, и потекла непринужденная беседа. Цонома пояснил мне, что это была не кожа, а сухожилие с задней ноги газели, и что после церемонии сила животного перешла к Кейгею. В следующий раз он уже не промахнется. Судя по шрамам на руках Цономы, над ним самим нередко совершали такой же ритуал. Я узнал позднее, что еще одно «лекарство», помогающее добиваться успеха в охоте, приготавливается из птичьих глаз по такому же методу. Полученный порошок делает зрение охотников острым, как у птиц.

Весь следующий день охотники приводили в порядок оружие. Они решили на этот раз обязательно убить крупное животное — газель или, еще лучше, канну. До тех пор я не знал, как изготавливаются и применяются отравленные стрелы, потому что бушмены очень неохотно делятся своим секретом с чужестранцами. Однако теперь бушмены доверяли мне, да к тому же мы собирались вместе ехать на охоту, и они согласились посвятить меня в эту тайну и даже разрешили фотографировать и снимать все на кинопленку.

Они решили изготовить новые стрелы и покрыть их свежим ядом. Все охотники занялись делом. Нарни, самый старший, куском железа расплющивал проволоку на плоском камне и делал из нее наконечники для стрел. Бушмены выменяли эту проволоку у соседнего племени, которое в свою очередь достало ее у кого-то еще. В древние времена наконечники для стрел изготавливались из кости, но сейчас кость применяется, только если негде взять металлическую проволоку.

Нарни терпеливо плющил проволоку и свертывал из полученной пластинки наконечники. Сплетенными сухожилиями он привязывал наконечники к палочкам размером с карандаш, и все это вставлялось в полый стебель Testudinaria elephantpes (семейство Dioscoreaceae) сантиметров тридцать длиной. Это и была стрела. Таким образом, наконечник легко отделяется от нее, и если раненое животное продирается сквозь кусты и по дороге теряет стрелу, то наконечник с ядом все-таки остается в ране. Противовесом наконечнику служила тонкая палочка, которую Парни вставлял в стебель с противоположного конца. Чтобы стебель не расщепился вдоль, Нарни обвязывал его тонкой бечевкой из сухожилий. Нарни работал с большим усердием. Перед тем как передать очередную стрелу Цономе для обмазывания ядом, он проверял равновесие, держа ее некоторое время в воздухе наподобие весов — средней частью на кончике пальца.

Цонома прежде всего внимательно осмотрел свои руки. Не обнаружив на них царапин, он достал небольшой сосуд из рога, повязанный сверху кусочком кожи, как банка с домашним вареньем. Из этого сосуда он насыпал в маленькую костяную чашку какой-то коричневый порошок и поставил ее в песок. Второй охотник, Самгау, подал Цономе круглый белый корень. Цонома надрезал его, выжал сок в чашку и, размешав щепкой ядовитую смесь, начал обмазывать ею короткую палочку, на которой был укреплен наконечник.

Покончив с очередной стрелой, Цонома клал ее на ладонь, называл животное, которое хотел бы убить ею, и погружался в размышления, как будто уже видел, как стрела поражает цель. После этого он втыкал ее в песок вверх наконечником и давал яду высохнуть. Цонома обмазал все стрелы и аккуратно завернул принадлежности. Ни женщины, ни дети не приближались к мужчинам, пока шла эта работа.

Я спросил через Натаму, где они берут яд, но Цонома не захотел раскрывать секрет. Правда, после «дипломатического нажима», подкрепленного горстью табаку, он развязал кожаный мешочек и показал мне высушенных личинок, из которых извлекается коричневый яд. Цонома даже разрешил мне взять одну. Я запрятал ее подальше, уложив в спичечную коробку. Она оказалась личинкой жука Giampfidia Locusta, которую находят на корнях низкорослого кустарника Adenium Bhoemianum. Добываемый из этих личинок сильный яд парализует нервную систему. Небольшое животное умирает от него за несколько минут, а крупное, такое, как антилопа, — за час-два. Мясо животного остается неотравленным. Приходится вырезать и выбрасывать лишь куски вокруг раны.

Бушмены пользуются и другими ядами, о которых либо известно мало, либо не известно ничего. Если под руками нет растительного яда, то используется яд южноафриканской гадюки (Bitis arietans), желтой кобры или яд некоторых видов скорпионов. В дождливый сезон бушмены иногда отравляют небольшие колодцы, бросая в них ветви растения Eapforbial candelabra. Говорят, они могут извлекать яд из трупов Бушменам известны и противоядия (например, от укусов скорпионов).

Наконец подготовка к охоте была закончена, и Цонома указал раскрытой ладонью на восток: утром можно выезжать.

Меня разбудило легкое прикосновение к плечу. Цонома, Самгау, Кейгей и Нарни, вооруженные луками, с полными стрел колчанами стояли возле меня. У каждого через плечо был перекинут небольшой кожаный мешок. Мы бесшумно погрузились в машину и отправились. Первые полчаса ехали с включенными фарами — было еще темно. Держа курс на юг, мы сначала двигались по методу «кусты — на таран», но немного спустя кустарник и деревья поредели, а когда забрезжил день, мы неслись по равнине. Охотники сидели в кузове и громко смеялись при каждом сильном толчке. Долго тянулась мертвая земля, на которой вся растительность была выжжена. Наконец мы подъехали к большому маруловому дереву, у которого Нарни крикнул:

— Нуа! Стоп!

Он вырыл у основания дерева небольшую ямку и спрятал в нее привезенную с собой скорлупу страусового яйца с водой. Скорлупа была заткнута, как пробкой, пучком травы. Отправляясь в дальний поход, охотники всегда запасают так воду на обратный путь.

Вскоре мы добрались до пересохших котловин и увидели деревья впереди.

— Нома, — сказал Цонома, показывая на них и делая знак остановиться.

За полтора часа мы сделали около сорока километров. Солнце вот-вот должно было показаться из-за вершин деревьев на востоке. Охотники вылезли из машины и начали осматривать свое оружие. Один подбросил вверх горсть пыли. Ветра не было. Самгау и Кейгей исчезли в кустарнике. Подхватив камеры, я последовал за Цономой и Нарни на юго-запад. Они шли так быстро, что мне приходилось трудно. Дойдя до маленькой сухой котловины, они внимательно осмотрели землю, пытаясь найти следы, но ничего не обнаружили, и мы поспешили дальше по песчаной равнине. Следующая остановка была у группы деревьев. Цонома моментально вскарабкался на одно из них и занялся разглядыванием кустарников к югу от нас. Солнце поднялось над горизонтом, и тень Цономы протянулась далеко по равнине, покрытой травой, которая все еще была окрашена зарей в розовый цвет. Тишину нарушало щебетание птичек (если есть птицы, то поблизости должна быть вода).

Очевидно, Цономе так и не удалось ничего высмотреть. Мы быстрым шагом направились к другой котловине, где на затвердевшей корке песка виднелось много следов животных. Внезапно оба охотника нагнулись. Цонома кончиком пальца прикоснулся к какому-то следу и улыбнулся, кивнув головой. Он нашел очень свежие следы сернобыка (Oryx gazella). Охотники заметно подтянулись: животное, которое они должны убить, было близко. Они старались определить направление, в котором пошел сернобык. Чтобы не мешать, я следовал за ними в некотором отдалении. Ведь я тоже охотился — впереди была съемка! Я ликовал. Охотники, преследующие дичь в свете раннего утра, производили на меня сильное впечатление. Казалось, у них одна нервная система на двоих, так хорошо понимали они друг друга, когда шли по следам, не произнося ни звука, переговариваясь только взглядами и жестами.

Они видели все следы, оставленные животным: вот сломанный сухой стебелек травы, вот след копыта на песке, вот переломленная ветка, вот семена, осыпавшиеся с травяной метелки, вот много других признаков, которые я никогда бы не заметил. Охотники замедляют шаг, останавливаются, опускаются на колени, каждый вынимает из колчана по стреле. Затем они медленно идут вперед, оставив на песке колчаны, чтобы их не выдал стук стрел. Я стараюсь идти очень осторожно, но на каждом шагу убеждаюсь в собственной неуклюжести по сравнению с бесшумно передвигающимися охотниками. Стук ветки о мой сапог звучит в тишине как выстрел. Чтобы не беспокоить охотников, я отстаю еще немного и осторожно привожу в готовность кинокамеру. Вдруг Нарни и Цонома падают в траву в нескольких метрах впереди. Они разговаривают о чем-то жестами. Затем Нарни поворачивается ко мне, как будто хочет сказать: «Вы обязательно должны идти за нами? Не ходите дальше!»

Он подбрасывает вверх горсть песку, определяя силу и направление ветра. Нарни и Цоному явно беспокоит мое присутствие, но они слишком вежливы, чтобы запретить мне следовать за собой. На мгновение меня охватывает сомнение. Я смущаюсь и прячусь за куст, жестом показывая, что они могут идти дальше без меня. Сразу поняв меня, Нарни благодарно улыбается и дружески кивает. Наше взаимное доверие получило новое подтверждение. Цонома показывает на другой куст впереди: может быть, оттуда мне будет удобнее наблюдать за происходящим.

Устроившись за этим кустом, я внимательно смотрю на равнину перед собой, но ничего не вижу. Неожиданно в пятидесяти метрах от себя я замечаю какое-то движение. Это сернобык, а за ним еще два самца. Их головы опущены в траву — сернобыки пасутся. Тот, что стоит ближе остальных, очень беспокоен и внимателен. Он поглядывает по сторонам, готовый в любое мгновение глазами, ушами или носом принять сигнал опасности. Он пока не чувствует ее, но уже нервничает.

Камера готова к съемке. Я вижу, как Цонома и Нарни ползут в траве вперед. Если начать съемку сейчас, стрекотание аппарата спугнет животных. Решаю заснять самое главное: человека каменного века в тот момент, когда он убивает животное стрелой из лука. Сквозь ветви куста мне хорошо видно все. Медленно и бесшумно скользят в траве две коричневые фигуры. Они приближаются к сернобыкам, до которых остается уже не больше десяти футов. Сернобык взглядывает в их направлении, и охотники замирают. Он насторожил уши. Мгновение кажется, что он смотрит прямо на них. Неожиданно сернобык отворачивается. Вот она, возможность, которой они ждали! Цонома собирается встать и натянуть тетиву, но Нарни подает сигнал: не шевелиться! Сернобык снова смотрит в их сторону. Он что-то почувствовал и специально отвернулся, чтобы враг в засаде неосторожным движением выдал себя. Самец очень долго стоит, уставившись туда, где распластались в траве охотники, и нервно пофыркивает. Наконец он решает, что опасности нет, поворачивает голову и делает несколько шагов.

В следующую же секунду разыгрывается драма. Увидев, что Цонома и Нарни встают и натягивают тетиву луков, я поднимаюсь и начинаю съемку. В то же мгновение сернобык рывком поворачивает к нам голову, и я вижу, как в его глазах застывает страх. Какую-то долю секунды он остается неподвижным, и две отравленные стрелы, просвистев в воздухе, вонзаются в тело животного. Он бросается к кустам, следом за ним бегут два других животных. Охотники, как это ни удивительно, не начинают погоню, а спокойно, расслабившись после большого напряжения, садятся в траву. Они видели, как обе стрелы попали в сернобыка, и знают, что теперь ему не уйти далеко. Сейчас все решает время. Раненое животное не преследуют, потому что долгая погоня утяжелит и без того трудный путь назад с большой ношей.

Меня охватывает нетерпение. Надо скорее найти сернобыка и кончать охоту. Но охотники невозмутимо спокойны. Нарни ложится на спину и скоро начинает негромко похрапывать, а Цонома идет, ухмыляясь, за колчанами и мешками, брошенными позади. Он возвращается, и я впервые замечаю, что у него в мешке короткое, не больше метра, деревянное копье, нож и несколько острых костяных осколков. Он будит Нарни, и мы идем по следу раненого сернобыка. На песке лежит стрела. Еще километр, и самец остается один. Судя по следам, яд уже дает себя знать. Мы идем полчаса. Солнце палит нещадно, и я обливаюсь потом.

След ведет к высокому кустарнику, в тени которого, тяжело дыша, лежит сернобык. У его рта пена, глаза смотрят на нас в упор. Охотники медленно приближаются к нему; в руках у Цономы копье. Видя приближающегося охотника, умирающий сернобык делает последнюю попытку спастись. Вскочив, он подпрыгивает, но, шатаясь, делает всего несколько шагов и останавливается, ловя ртом воздух. Только желание жить еще заставляет его держаться на ногах. При каждом выдохе пена брызжет в стороны. Тело животного дрожит от напряжения. Полузакрытые глаза видят всего в нескольких шагах приближающегося Цоному с копьем. Сернобык наклоняет голову и делает жалкую попытку боднуть его своими длинными, острыми рогами. Но ничего не выходит: споткнувшись, самец беспомощно опускается на колени и не успевает снова подняться, как Цонома, подпрыгнув, всаживает ему копье меж ребер. Сернобык испускает глубокий последний вздох. Охота закончена. Цонома и Нарни счастливы, потому что доказали, на что способны. Я вздыхаю с облегчением: драма в пустыне произвела на меня сильное впечатление.

Мне кажется, будто время давным-давно остановилось, будто я живу в первобытную эпоху, когда человек шел на битву с животными. Да, современный человек утерял связь с природой. Я чувствую себя чужим среди этих людей, обладающих инстинктами и качествами настоящих охотников. Здесь их мир, а не мой. Они родились и выросли в зарослях кустарника, охота — их жизнь, их вторая натура. Впервые за все время я осознаю, какая огромная дистанция разделяет наши два мира, и внезапно ощущаю одиночество. У людей цивилизованных рас множество развлечений. Это верно. Нам могут доставлять наслаждение музыка, скульптура, полотна художников, поэзия, философия, но мы далеки от истоков жизни.

Запах горячей крови отвлекает меня от абстрактных размышлений и возвращает на землю. Цонома и Нарни свежуют сернобыка, аккуратно обрезая мясо по краям ран от отравленных стрел.

Охотники странно относятся к убитым ими животным. Не знаю, говорит в них суеверие или религиозное уважение к мертвым, но они никогда не оказываются впереди животного, которое убили, и следят, чтобы тень от их голов не падала на его тушу.

Цонома и Нарни потрошат сернобыка, очищают желудок и кишки от содержимого и поджаривают их вместе с печенкой на небольшом костре. Они не могут дождаться, пока все хорошо прожарится.

Наш голод утолен (мне тоже достается кусок печенки), и я собираюсь в обратный путь, надо привести сюда лендровер. Не совсем уверенный, что мне удастся найти дорогу, я рисую на песке автомобиль и показываю направление, откуда мы пришли. Нарни понимает в чем дело и идет впереди меня, показывая путь, а Цонома остается свежевать тушу.

По дороге к машине Нарни продемонстрировал исключительно тонкое умение ориентироваться, присущее бушменам. Мы двигались напрямик, не следуя всем изгибам нашего пути во время охоты. Когда мы пришли к машине, был полдень. У меня совсем не осталось сил после утомительной ходьбы по песку в жару.

Подошли остальные охотники, Кейгей и Самгау. Они поймали только гадюку, но вернулись, так как поняли, что два грифа-стервятника, кружащих высоко в небе, хотят поживиться остатками убитого животного. В машине Нарни рассказал им об охоте, и все развеселились. К нашему приезду Цонома успел снять с сернобыка шкуру и разрезать тушу на куски. Голову он отделил, перерубив острым камнем шейные позвонки. Кейгею и Самгау тоже дали поесть, после чего мясо завернули в шкуру и бросили в машину. Над нами уже вился рой мух. Скоро грифы, шакалы и муравьи подберут все, что осталось от убитого сернобыка. Природа любит чистоту.

Глава восемнадцатая Праздник возвращения с охоты

Мы приехали в поселение у Самангейгея почти в полной темноте. Я думал, что охотники сразу расскажут, как им повезло, сообщат, что привезли всем мяса. Но здесь, наверное, был особый этикет, потому что они прежде всего пошли в свои хижины и оставили оружие. Только выйдя из хижин, охотники начали рассказ и развернули мясо. Дележ шел по очень строгим правилам: старикам достались сердце и мякоть шеи сернобыка, охотникам и их семьям — остаток печенки и кострец. Все жители поселения получили по доброму куску мяса и начали готовиться к пиршеству. Разожгли костры, и скоро все пропиталось запахом жареного мяса. У них давненько не было столько мяса сразу, и ели все поразительно много. Обвисшие животы стариков раздулись, как шары. Старая Гаусье обвязала живот полоской кожи, чтобы уместить туда еще кусок. Я никогда не видел такого аппетита. Глаза бушменов блестели от радости, все говорили разом, причмокивали губами, икали. А когда пирующие уже не могли есть, они один за другим валились на спину и засыпали, изнеможенные и пресыщенные. Наблюдая эту оргию, я готов был поверить рассказу о том, что голодный бушмен, явившийся на ферму, съел за один присест тридцать четыре фунта мяса!

Весь следующий день бушмены лежали в полудремоте и оцепенении, как переевшие удавы. Старик Кау непрерывно ворочался во сне и, удовлетворенно хмыкая, почесывал раздувшийся живот. Только к вечеру бушмены начали проявлять признаки жизни — женщины пошли за водой и топливом. Однако больше никто ничем не занимался. Мужчины и мальчики собрались вокруг Цономы, у которого до сих пор не было ни времени, ни сил подробно рассказать об охоте. Судя по жестам Цономы, он не забыл упомянуть и о грифах, по которым Самгау и Кейгей догадались об удачном завершении охоты. Рассказчик замолчал, и посыпались вопросы о мельчайших деталях.

Вечером начался праздничный танец. Он возник стихийно: несколько девушек придвинулись к костру и, прихлопывая в ладоши, высокими голосами запели монотонную мелодию. К ним присоединились женщины постарше. Тогда мальчики, еще не имевшие почетного права участвовать в танцах общины, по собственной инициативе образовали круг и стали притопывать, как взрослые, танцы которых они видели много раз.

Постепенно четкая, ритмическая песня становилась громче и стройнее. Мужчины, которые не могли больше сопротивляться призывной мелодии, вышли в круг и начали танцевать. Мальчики мгновенно уселись на землю рядом с другими зрителями, совсем маленькими детьми и стариками. Танцоры все быстрее носились вокруг костра, поднимая пыль и песок. Ритм песни учащался.

Это был танец серны. Мужчины танцевали в небольшом кругу, неистово топая, чтобы показать, как они гонятся за добычей. Затем Самгау вырвался из круга и вытянул руки, имитируя рога сернобыка. Цонома и Нарни схватили луки и продолжали танец вокруг Самгау, который старался держаться от них на расстоянии. Топот все убыстрялся. Танцоры, воспроизводившие сцены охоты, покрылись потом. Охотники сделали вид, что пускают стрелы, Самгау прыгнул в сторону, а преследователи «пошли по его следам». Самгау шатался, часто и тяжело дышал, вытягивал руки к охотникам, как бы собираясь боднуть их. Все участники строго подчинялись ритму. Наконец Цонома, подпрыгнув, добил «сернобыка» копьем, и танец закончился под общий возбужденный смех.

Все разогрелись и оживились и, немного отдышавшись, продолжали танцевать. Последовали танцы страуса, кузнечика, лани и много других танцев на темы бушменских мифов и сказок, в большинстве своем о жизни животных. В одном танце гиена собиралась съесть добычу, но на нее нападали шакалы. В другом самец защищал свою серну и детеныша от наскоков второго самца, пока не пришли охотники и не перебили их всех. Бушмены восторженно кричали: так много чудесного мяса! Иногда кто-либо из женщин внезапно вскакивал с места и вступал в круг танцующих мужчин. Они протягивали к ней руки и делали вид, что ласкают ее, но не притрагивались к ней.

Очарование танца захватило всех. Даже старая Гаусье отважилась сделать несколько па, решив показать, какой живой она была в далекой юности, но ноги не слушались ее, и она тяжело упала на траву. Танцы продолжались до рассвета.

На следующий день жизнь поселения медленно возвращалась в обычную колею. Остатки сернобыка были доедены, и его шкуру начали готовить к выделке. Кожу растянули на песке, вбив по краям деревянные колышки, с внутренней стороны соскребли все съедобные остатки, смазали смолой какого-то кустарника и начали отбивать. Женщины несколько часов терли и мяли ее в руках, чтобы придать ей мягкость и гибкость. Всем несъедобным частям туши было найдено применение. Пузырь надули и высушили — он будет служить сосудом для воды. Сухожилия вырезали, почистили, вытянули и протерли золой. Это будут ремешки, бечевки. Кости разбили на осколки различной формы и величины — будущие инструменты.

Я много раз ходил на охоту с бушменами и научился бесшумно ползать за ними с камерой наготове. Иногда нам везло, но чаще мы видели только следы дичи. Между прочим, магический ритуал с Кейгеем вернул ему меткость: прицелившись, он попал стрелой прямо в желудок горного скакуна. Уже через минуту-две скакун был мертв. Любопытно, что перед смертью белая щетка волос на хребте скакуна встает дыбом, как веер, а через полминуты медленно опадает. Охотник не подходит к раненому скакуну до тех пор, пока не увидит этого признака наступившей смерти. Как ни странно, горный скакун распускает свой белый веер и в самые веселые, счастливые минуты, когда он прыгает высоко вверх, падает на вытянутые в стороны ноги и снова подпрыгивает, как акробат, демонстрирующий свое искусство.

Однажды я был свидетелем волнующего зрелища. Мы выследили и захватили врасплох маленького скакуна, который сразу упал в траву под кустом и лежал, прижав уши, не шевелясь, в надежде, что мы его не заметим. Наверное, он часто так скрывался от врагов, потому что цвет шерсти отлично маскирует его. Но сейчас судьба скакуна была решена. Не успел он шевельнуться, как в него вонзилась отравленная стрела. Мне было очень жаль маленькое животное, но такое сентиментальное чувство — роскошь, которую бушмены не могут себе позволить. Для них животное, каким бы молодым и беспомощным оно ни было, — это пища для голодных желудков.

В охотничьих походах я все больше понимал, как сильно действует на жизнь этих первобытных людей погоня за животными. Она возвышает их и будит в них энергию, она превращается в своего рода религиозный ритуал. Поэтому охоте посвящается так много песен, танцев, рассказов.

Бушмен не обрабатывает землю и не держит домашних животных. Эти занятия не соответствуют его натуре охотника. Запрещение охоты (а это сделано кое-где в целях охраны животных) для бушменов равносильно запрещению жить.

Мне приходилось наблюдать охотничьи хитрости бушменов. Иногда охотник идет к колодцу очень рано, когда воду пьют птицы. Спрятавшись за деревом или кустом и не выдавая себя ни одним движением, он ждет, пока птицы не усядутся в ветвях над ним, и швыряет в них дубинку. Изредка ему удается подбить птицу, но сплошь и рядом он возвращается без добычи. Чтобы не отпугнуть птиц от колодца надолго, он ходит в засаду не чаще, чем раз в несколько дней.

Бушмены ставят силки. В землю втыкается длинный, тонкий и гибкий прут, к одному концу которого привязываются ремешки из сухожилий. Этот конец пригибается к земле, образуя похожую на лук дугу, и закрепляется колышками так, чтобы при первом прикосновении распрямиться. Для привлечения птиц возле ловушки рассыпаются орешки, коренья, ягоды, семена. Ремешки, обвиваясь вокруг птиц, когда прут распрямляется, либо душат их, либо опутывают им ноги. Очень часто в такие силки попадают цесарки, почти не умеющие летать. Бушмены расставляют ловушки и на тропинках, по которым животные ходят на водопой. Здесь ремешки маскируются песком или травой. Правда, в такие ловушки попадают только самые маленькие антилопы, да и тех до прихода охотников утаскивают шакалы.

Есть и такой способ охоты: животное преследуют, пока оно не потеряет силы. Так охотятся на открытой местности, где незаметно подобраться к животным невозможно. У бушменов фантастическая выносливость. Они могут безостановочно преследовать антилопу километров тридцать-сорок. Животное быстро устает, потому что бежит отчаянно и беспорядочно, часто останавливаясь, чтобы оглянуться, и снова бросаясь вперед. Когда оно разгорячится и устанет, бушмены прекращают преследование. Антилопа ложится отдохнуть, остывает, ее мускулы деревенеют, и тогда охотники внезапно бросаются в погоню. Нередко животное, не успев подняться, становится жертвой бушменских копий. Если животное крупное, то один охотник бежит в поселение и возвращается с бушменами, которые остаются здесь, пока не съедят все мясо.

После Самангейгея я побывал у бушменов племени ауэн в южной части Калахари. В шкуре, которую я у них выменял, не было отверстий, следов стрел или копья. На мой недоуменный вопрос они сказали, что гнались за животным, пока оно не обессилело, и добили его дубинкой.

Чем ближе засушливый сезон, тем труднее бушменам Самангейгея добывать пищу. Животные покидают этот район, и женщинам приходится уходить все дальше от поселения, чтобы наполнить свои кожаные мешки. Даже чиви трудно найти, а коренья вянут и сморщиваются от недостатка воды в почве. К счастью, природа устроила так, что к этому времени созревают растущие в песке дыни цама. Правда, они состоят в основном из воды, но эти маленькие желтые плоды нередко спасают бушменов от голодной смерти в пустыне. Лучше всего испечь цама в горячей золе. За ночь она остынет, а утром в черенке прорезают отверстие, сквозь которое вытекает вода. Семена дыни измельчаются и тоже идут в пищу. От цама раздувается желудок, но, несмотря на практически полное отсутствие питательности, дыни помогают пережить критический период до начала дождей. Здесь, по-видимому, действует и психологический фактор: голодное время легче пережить с раздутым животом, чем бы он ни был заполнен. Нередко бушмены не едят почти ничего по многу дней подряд, но как ни странно, такая вынужденная голодовка их не особенно беспокоит. Они, очевидно, уверены, что впереди лучшие времена, когда добрый дух Гауа опять ниспошлет дождь.

Бушмены приспособились к такой тяжелой жизни и в физиологическом отношении. Их желудки могут раздуваться и затем опадать. Структура желез, по-видимому, тоже больше приспособлена к этим условиям, чем наша. Например, у бушменов выделяется очень мало слюны.

Бушмены с трудом привыкают к европейской пище. Поступая работать на фермы, они отказываются от нее, предпочитая собирать дикорастущую пищу в окрестностях. Например, они не выносят вареной баранины (в этом я с ними совершенно согласен!).

С наступлением засушливого сезона воды в колодце становилось все меньше, да и та мутнела на глазах; бушмены аккуратно прикрыли колодец ветками, чтобы задержать испарение. Франсуа и я, не желая сокращать и без того незначительные запасы воды, использовали для мытья не больше чашки в день на двоих. Скоро нас стали заедать мухи и вши. Мы начали охотиться за очень мелкой дичью!

Глава девятнадцатая Засушливый сезон

Нехватка воды ощущалась все сильнее, и мы в конце концов вообще отказались от такого расточительства, как мытье, дабы не сокращать своего пребывания в бушменском раю. К счастью, мы привезли с собой четыре ящика экспортного пива и весь последний месяц перед началом дождей пили только его. Немало пива из этих ящиков было распито с монахами миссии в Самбио, но нам все еще приходилось по банке в день на каждого. Мы старались не пролить ни одной капли драгоценной влаги, что было очень трудно. Банки запечатывались в Копенгагене, расположенном в нескольких метрах над уровнем моря. Калахари больше чем на тысячу метров выше, следовательно, атмосферное давление здесь пониженное. Кроме того, из-за жары давление в банках увеличилось. Поэтому, как только мы проделывали отверстие, из банки бил фонтан пива, который мы старались поймать губами. Мы спрыскивали глотки пивом, как из мощного пульверизатора. Иногда, если мы мешкали, приходилось принимать пивной душ. Но все равно — пили мы пиво или окатывались им — это было очень приятно!

Даже насекомые страдали от засухи. Днем в наш лагерь тучами налетали пчелы. Они искали влаги и шевелящимся слоем покрывали баллон с водой, чашки, тарелки, набивались в любой сыроватый уголок. Пчелы устраивались даже на наших мокрых от пота рубашках.

На дне колодца еще оставалось немного воды, но она была такая мутная и грязная, что бушмены предпочитали другие источники. Они подолгу искали водянистые дыни цама. Как-то бушмены показали нам одно из самых хитроумных приспособлений для добывания воды, которое неоднократно спасало их от смерти. Они начали рыть яму в высохшей котловине в нескольких километрах от поселения. На глубине около метра песок хранил следы влаги. Один бушмен обвязал пучком травы конец длинного полого стебля, воткнул его в песок и, присыпав по краям, притрамбовал песок ладонями. Затем он начал изо всех сил всасывать через него воздух (трава у нижнего конца трубки не позволяла песку забить отверстие). Он хотел создать вакуум, чтобы там собралась подземная влага. Скоро бушмен покрылся потом. Немного погодя внизу, очевидно, и в самом деле появилась вода: бушмен набрал ее в рот через соломину и выплюнул в пустую скорлупу страусового яйца. После первой попытки удалось набрать не больше половины скорлупы, зато второй участок был лучше, там наполнили водой две скорлупы.

Отфильтровывание содержимого желудка дичи — один из более сложных способов добывания воды. В небольшое углубление в песке укладывается кожа. Она покрывается слоем соломы, сквозь который бушмены продавливают частично переваренную пищу из желудка убитого животного. Отжатая жидкость скапливается на дне. Ее пьют!

— Но только когда мы очень, очень хотим пить, — признаются бушмены.

Я совершенно уверен, что еще ни один бушмен не погиб от жажды.

Постепенно недостаток привычной пищи все больше дает себя знать, и бушмены используют оставленные ими на корню про запас менее вкусные, но питательные растения. У них для каждого растения, дерева или куста есть свое название. Бушмены точно знают, что именно съедобно и чего нельзя есть. В той же пустыне, где белый погибнет голодной смертью, бушмен отыщет и употребит в пищу не меньше пятидесяти шести видов кореньев, стеблей, листьев, фруктов, ягод, орехов, семян. Я наблюдал, как одна бушменка готовила кашу. Толстой дубинкой, называемой по звуку, который она производит, гунг, бушменка толкла в глубокой деревянной ступе крохотные семена травы (сбор их требует огромного терпения) и варила из этой муки кашу.

Иногда бушмены отнимают семена трав у муравьев! Трудолюбивые насекомые накапливают громадные запасы семян в своих подземных кладовых. После сильного ливня семена отсыревают, и муравьи выносят их наверх на просушку, не учитывая, что люди могут похитить плоды их труда.

Даже в самые трудные периоды засушливого сезона бушмены не теряли присутствия духа. В поселении постоянно звучал веселый говор. Отдыхая в жаркое время дня, они играли на своих примитивных инструментах. Самый простой инструмент, гаэинг, напоминает небольшой лук. Его держат во рту и играют на нем короткой палочкой. Несколько более сложный инструмент, гуаши, — это небольшая пятиструнная арфа. Он очень прост по конструкции: в один конец полого деревянного бруска вбивается пять колышков, к каждому из которых привязывается по струне, пересекающей углубление в бруске. На гуаши исполняют веселые мелодии. Этот инструмент, по-видимому, настраивается по классическому пентатоническому звуковому ряду. Бушмены исполняют на нем поразительно много разнообразных мелодий, веселых и меланхолических. Некоторые из них настолько тонки и гармоничны, что создать их под силу только музыканту с хорошим слухом. На гуаши играют женщины. Мужчины предпочитают более простой инструмент гаэинг. Вообще бушмены очень музыкальны. Я записал на магнитофонную пленку немало бушменских мелодий. По-моему, эта африканская музыка вполне приемлема для европейского уха. Недавно в Южно-Африканском Союзе открыли, что бушмены сочиняли музыку еще одиннадцать тысяч шестьсот лет назад! Директор Национального музея в Блумфонтейне доктор А. С. Гофман, занимавшийся раскопками древних поселений в пещерах на берегах реки Матьес близ Кнысы, обнаружил остатки флейт из кости в слое породы, которому по результатам исследования на радиоактивность одиннадцать тысяч шестьсот лет. В слое Уилтона, возраст которого пять тысяч шестьсот лет, тоже были найдены первобытные музыкальные инструменты.

Бушмены ценят не только красоту музыки, но и такую утонченную роскошь, как ароматические вещества. А женщины даже пользуются пудрой! Почти у каждой молодой женщины на шее висит пудреница из черепашьего панциря. Пудра, которую они называют сья-аэ, — это истолченные в порошок ароматные семена травы. Запах такой пудры очень любят не только женщины. Забавно бывает наблюдать, как девушки с чисто женской грациозностью пудрят шейки кусочками кожи.

Женская натура проявляется и в удовольствии, которое доставляют бушменкам украшения. Девушки сами делают бусы, разбивая скорлупу страусовых яиц и обтачивая осколки. Им придается более или менее круглая форма. Пробив в каждом кусочке скорлупы отверстия, эти «бусинки» нанизывают на ремешок. Так получаются бусы, браслеты и даже тиары. Браслеты делают и из травы, полосок кожи, высушенных и окрашенных косточек и семян. Бушмены часто выцарапывают ногтями на высушенной кожуре дыни цама целые орнаменты. Если бы в пустыне Калахари были пещеры, их стены, наверное, были бы покрыты такими же орнаментами. В Бечуаналенде есть холмы Цодо, в пещерах которых обнаружены бушменские рисунки: жирафы, носороги, антилопы, львы и одна человеческая фигура. Бушмены Цодо считают холмы священным местом, где живут самые древние духи на земле. Они уверены, что в холмах есть множество пещер, в каждой из которых живет по одному Духу.

Однажды днем, когда мы с Кау (у него всегда была масса свободного времени) сидели в поселении и разговаривали, к нам подбежали девушки с полными пригоршнями саранчи, целая туча которой опустилась на песок, когда они искали лук уинтйиэс. Услышав эту новость, все до одного схватили кожаные мешки и деревянные чашки и бросились за девушками. Даже старики проснулись и поплелись следом. Это же была манна небесная! Я вскочил в машину, посадил ребятишек, и мы поехали туда же. Прибежав на место, все начали давить саранчу, стараясь прикончить ее как можно больше. Я тоже поддался общему настроению и не успел опомниться, как уже прыгал и топтал саранчу сапогами. Бушмены быстро подбирали насекомых. Самые нетерпеливые тут же обрывали им головы, крылья, ноги и поедали лакомые кусочки. Повсюду саранча считается бедствием, но здесь она — дар Гауы. Впрочем, даже не только дар, но и хорошее предзнаменование, потому что она прилетает, когда на северо-востоке Калахари выпадают первые дожди.

Наконец огромная туча саранчи полетела дальше. Мужчины, женщины, дети, жуя и разговаривая, направились домой. Их желудки были полны. Вечером состоялся праздник с песнями и танцами. Несколько дней меню состояло из жареной саранчи и супа из саранчи. Жизнь была прекрасна!

Как-то поутру прабабушка Гаусье со слезами приползла ко мне на четвереньках. На животе у нее была страшная рана. От боли она не могла подняться. Оказалось, что во сне она скатилась на тлеющие угли костра и сильно обожглась. Я очень осторожно промыл рану медицинским спиртом и смазал мазью, но, к сожалению, наложить пластырь на грязную, изборожденную глубокими морщинами кожу было невозможно. Гаусье благодарно погладила мою руку. Рана еще долго беспокоила Гаусье, и только через несколько дней к ней снова вернулось обычное хорошее расположение духа.

Глава двадцатая Сказки и обряды

Вскоре после этого мы «взяли отпуск» и почти неделю оставались в своей хижине, приводя в порядок заметки, магнитофонные записи, кино- и фотопленку.

Возвратившись «к себе в общину», я увидел, что веселая маленькая девочка Нуси в мое отсутствие подарила мужу сына, а обществу нового члена, будущего охотника, которого она весь день ласкала и нянчила. Когда Нуси гордо показала мне его, я подумал: «Кем он будет? Таким же свободным охотником пустыни Калахари, как его отец, или его ждет другая судьба?»

Все интересовались новорожденным и были счастливы, что великий дух Гауа дал им это новое звено в цепи человечества.

С рождения, и до самой смерти бушмены живут, соблюдая традиционные правила. В связи с важными событиями в жизни, они выполняют ритуалы и обряды, теснее сплачивающие племя.

Роды здесь не сопровождаются церемониями. Беременная женщина продолжает работать почти до самого назвать Пылающим Огнем, если он родился во время степного пожара, девочку — Маленькой Саранчой, если в день ее рождения налетела туча этих насекомых. Самые маленькие могут иметь и ласково-уменьшительное имя, известное только в семье. Маленького сына Нуси назвали Нсуэ (Страусовое Яйцо), потому что его безволосая головка, высовывавшаяся из кожаного мешка на спине матери, очень напоминала яйцо.

Самых маленьких балуют и ласкают не только матери, но и другие женщины, и в особенности девушки. Малыши катаются верхом у них на плечах, держась за их шевелюры. Детей учат говорить, повторяя одно и то же слово, пока ребенок его не запомнит. Ходить дети учатся в очень раннем возрасте. Воткнутая в землю палка служит им опорой. Но и научившись двигаться самостоятельно, дети еще долгое время в более длительные прогулки отправляются на материнской спине. Иногда они спят в кароссе (то есть в шкуре, которую мать завязывает вокруг талии).

Мать время от времени подкармливает ребенка какой-либо легкой пищей, которую она сначала пережевывает сама, а потом прямо изо рта дает ему. Когда дети подрастают и уже могут бегать, они ходят с женщинами за водой, на поиски пищи или играют, стягивая друг друга на куске шкуры вниз по склону песчаной дюны. Есть у них, конечно, и игра «во взрослых». Часто мальчикам дают маленькие луки с тупыми стрелами, а старших мужчины берут в короткие охотничьи походы. Девочки, разумеется, подражают мамам и другим женщинам. Я не раз видел, как крохотная девчушка, стоя на коленях, с уморительной сосредоточенностью собирает в свой кожаный мешочек семена, совсем как мама. В беззаботных играх дети познают жизнь, которая ждет их впереди: они быстро знакомятся с окружающей природой, учатся собирать и готовить пищу, пользоваться домашней утварью. Они узнают, что съедобно, а что нельзя есть. Беготня и игры в пустыне порождают у них естественное чувство свободы. Относятся друг к другу дети очень хорошо.

Вечерами они сидят со взрослыми и слушают их беседы. Подражая старшим, дети очень легко выучиваются петь и танцевать. Можно без преувеличения сказать, что они всасывают чувство ритма с молоком матери, потому что изо дня в день засыпают на материнской груди, которая движется в такт музыке и песням. Я видел годовалых малышей, которые учились танцевать. Ребенка осторожно поддерживал отец, а стоявшие вокруг пели и хлопали в ладоши.

Старики проводят вечера с детьми. Рассказывая мифы и легенды, они передают детям богатый опыт, накопленный племенем.

Трудно составить ясное представление о религиозных воззрениях бушменов. Они сильно различаются у разных племен. Поскольку нет ни письменности, ни системы наглядных символов, знания, передаваемые от одного поколения к другому, неизбежно определяются темпераментом и фантазией рассказчика. Бушмены племени кунг на северо-западе Калахари верят в существование великого духа Гауа, с которым лекарь, по его собственным словам, разговаривает, когда впадает в транс.

Бушмены считают, что некогда Гауа создал мужчину и женщину. Это были первые бушмены и первые люди на Земле. Гауа дал мужчине и женщине по одной душе и захотел, чтобы они сами создали тело ребенка. Гауа послал душу и ребенку. Так дух поступает и сейчас при рождении ребенка. Он посылает душу на землю, но может взять ее обратно. Поэтому когда кто-нибудь умирает, душа его возвращается к Великому Духу, и в конце концов все души бушменов снова собираются там, где живет Гауа.

Гауа создал охотников и лекарей, которые могли превращаться в любое живое существо, от антилопы до самого маленького насекомого. Так появилось на Земле все живое. Гауа все создает, поэтому он всем и управляет. Он же посылает дождь, чтобы дать пищу людям и животным.

Услышав в первый раз этот бесхитростный и ясный рассказ о Великом Духе Гауа, я не мог не подумать: что могут дать бушменам миссионеры (которые пока так и не добрались до них)? Есть ли смысл в замене одного бога другим?

Я слышал более занимательные, но не такие серьезные рассказы для детей, — сказку о зайчишке, например. Если рассказать ее просто и как можно ближе к языку бушменов, она будет звучать так:

«Отец моего отца поймал зайчишку, живьем поймал его на охоте и принес домой и отдал его мне. Я играл с зайчишкой. Я играл с ним так: сначала отпущу его, и он бежит. А потом я бегу за ним, ловлю его и опять выпускаю. Он опять бежит. Я опять бегу. Опять ловлю его. Опять выпускаю. Тогда одна старая женщина говорит мне, что нельзя играть с мясом, потому что мы с мясом не играем. Мы жарим его. Старая женщина говорит мне громким голосом:

— Этот заяц хороший, жирный, поэтому нечего с ним играть. Убей его. Поджарь его на огне, и мы его съедим.

Но я не хотел убивать зайчишку, потому что он был хорошенький, мягкий и пушистый. У него были маленькие лапки. На бегу он шевелил ушами. Он садился на задние лапки. Он ел траву. Ничего не было на свете лучше моего зайчишки. Поэтому я и ухаживал за ним. Я не хотел убивать его.

Старая женщина сказала, чтобы я сходил за водой, потому что я всегда приносил ее быстрее всех. Я сказал:

— Сейчас иду.

Взял я кожаный мешок для воды и зайчишку тоже взял. Так и понес его на руках, потому что, оставь я его дома, женщина убила бы его. Положил я зайчишку в траву у колодца и стал набирать воду. Побежал мой зайчишка, а я за ним не побежал. Я не хотел ловить его, я хотел, чтобы он жил себе спокойно. Вот несу я воду. Принес ее старой женщине. Она выпила воды и говорит, чтобы я принес ей зайчишку, потому что ей захотелось зайчатины. Я говорю:

— Заяц убежал. Нет зайца.

Старая женщина рассердилась и давай ругать меня. Ей захотелось другого зайчишку, и я заплакал. Другие дети услышали, что я плачу, и подошли к нам. Они сказали, что больше никогда не будут ловить живых зайцев, потому что мы с мясом не играем.

А я засмеялся, потому что моего зайчишку никогда никто не съест. Он никогда не станет мясом для костра старой женщины. Он живой. И я смеялся и смеялся от счастья».

Герои многих бушменских сказок — люди, превращающиеся в животных, либо животные, которые раньше были людьми. Нередко сказка сопровождается моралью, как, например, история о жене, которая всегда жаловалась:

«Давным-давно осы были людьми. Один раз муж осы шел по тропинке грустный, потому что его жена, которая шла следом, была плохой женщиной. Она все время заставляла его делать то, что ему не хотелось Она заставляла его ходить по сильной жаре в полдень, когда стрелы солнца сделаны из огня. Она заставляла его ходить с согнутой спиной, когда солнце палило изо всех сил. Она заставляла его делать все это, потому что ей хотелось зайчатины.

— Муж, — сказала она, — вон там бежит заяц. Убей его.

Он убил его. Она его съела. Они улеглись в тени. Она посмотрела на него и начала жаловаться, что у мужа плохая фигура.

Ты как оса, — дразнила она мужа, — у тебя тощий живот, как у осы.

Он взял свой каросс и быстро завязал ремешки. Он взял свой лук и притворился, что хочет убить жену. Она завизжала от страха:

— Йи-хи-и-и!

И потом она стала хорошей женой».

Такие истории дети с удовольствием слушают по многу раз, пока наконец не выучат наизусть. Придет время, и они будут рассказывать их своим детям.

Старый Кау оказался замечательным рассказчиком… Он, как хороший актер, сопровождал свой рассказ мимикой и жестами, подпрыгивал, изображая какое-нибудь животное. Дети приходили в восторг от его ужимок.

Вот история о женщине, обманувшей гиену:

«Она была очень старой женщиной, ходить уже не могла, а только лежала одна в открытой хижине. Ее сыновья, уходя на охоту, не прикрыли хижину, потому что хотели, чтобы старая женщина погрелась на солнышке. Они оставили горящий костер, но солнце село, костер погас. Мимо проходила гиена. Она вошла в хижину, потому что костер погас, когда солнце село. Она схватила старую женщину и потащила ее, чтобы ударить ее о скалу и убить. Но женщина была умная. Она обвязала голову гиены своим кароссом, гиена стала как слепая, она стукнулась головой о скалу и сдохла. А старая женщина поджарила ее мясо!»

Многие мифы и истории, в которых говорится о магии, рассказывают только на церемониях посвящения. В шесть-семь лет мальчики уходят из материнской хижины и живут отдельно. Девочки, подрастая, тоже покидают хижину матери, но живут неподалеку. Девочки взрослеют рано. Первую менструацию девушки отмечают угощением. Все женщины очень заботятся о ней, признаки зрелости не должны пугать ее. Девушка впервые в жизни становится центром всеобщего внимания. Ее ободряют, чтобы она гордилась чудом, которое с ней произошло. Несколько дней девушка не выходит из своей хижины, укрытой ветвями и травой. Мальчикам и мужчинам не разрешают приближаться к ней, и ест она пищу, к которой притрагивались только женские руки.

К ней приходят две близкие родственницы постарше и говорят, что она уже взрослая, может взять мужа, жить с ним и иметь своих детей. Материнский инстинкт девушки проснулся и вырос еще тогда, когда она играла с детьми других женщин и ласкала малышей. Девушке рассказывают о любви и о том, как она должна вести себя дальше. Девушка горда — она стала взрослой женщиной! Вечерами она может выходить из хижины и сидеть с другими женщинами, но к мужчинам приближаться не должна. Когда менструация заканчивается, девушку обмазывают жиром, и она считается «чистой».

Затем в ее хижине собираются юноши. Она не должна смотреть на них, но, когда они проходят мимо, девушка притрагивается рукой к мошонке каждого. Цель такого ритуала HP совсем ясна: бушмены говорят, что после этого мошонки у подростков не будут опухать. Есть и другое объяснение: это делается, чтобы у юношей было много детей, когда они возьмут себе жен.

Вечером бушмены пируют. Если на небе светит луна, то в честь посвященной исполняется танец самца канны. Все мужчины, кроме двух, уходят из поселения. Старшие женщины садятся полукругом у костра, поют и в такт хлопают в ладоши. Молодые замужние женщины приводят из хижины девушку и, протягивая к ней руки, танцуют перед ней. Они изображают стадо канн без самца, которое бродит по равнинам, покинутое и безутешное. Появляются двое мужчин, изображающие самцов: у каждого рога из двух сучьев, а натянутые на голову кожаные кароссы — это горбы самцов. Они танцуют вокруг женщин, беззвучно «поющих» песню желания. Их эротические телодвижения символизируют любовную игру самцов, но остаются в границах приличия.

Возвращаются и присоединяются к танцующим остальные мужчины. В этом танце разрешается участвовать и посвященной. Все шутят с ней, и многие танцы исполняются вокруг нее. Она стала женщиной, ей завидуют младшие подруги. Если на небе полная луна и если пищи достаточно, то на таком большом пиру в Калахари танцуют до утра.

Посвященная девушка двенадцати или тринадцати лет от роду считается созревшей для замужества. Но проходит еще год-два до того, как она начинает жить с мужчиной. Нередко она уже обещана кому-нибудь из соседнего племени, и ее суженый ждет, пока она подрастет. Тем временем девушка живет в своей хижине, обзаводясь собственной домашней утварью, и прежде всего ступкой, в которой можно будет толочь семена, зерна, орехи.

В некоторых отношениях она еще ребенок, которому нужно иногда посоветоваться с матерью, но она уже чувствует определенную уверенность в себе. Теперь ей можно вытатуировать на бедрах для красоты «мушек». У мужчин есть ритуалы, совершаемые без участия женщин, а эта операция — один из сугубо женских секретов. Татуировку и косметические операции делает одна из пожилых женщин. Во время такой операции женщины собираются у окраин поселения и не пускают в него мужчин. Однако мне удалось уговорить их, и они разрешили заснять на кинопленку и сфотографировать процесс татуировки от начала до конца. Женщины разжигают небольшой костер и крошат угли на камне. Молодая женщина садится напротив татуировщицы, которая острым камнем делает на ее бедрах надрезы от пяти до десяти сантиметров длиной и втирает в них угольный порошок. Кровь в ранках быстро свертывается. У некоторых женщин по двадцати таких шрамов на каждом бедре. Благодаря таким шрамам мужчины обращают на нее внимание, даже если она и не очень привлекательна.

Глава двадцать первая Посвящение в мужчины

Церемония посвящения бушменских юношей в мужчины гораздо сложнее и значительнее, чем посвящение девушек. Когда мальчику исполняется лет семь, он уходит из материнской хижины. Правда, ест он все еще у матери, но бродит везде со своими сверстниками, часто под предводительством молодого бушмена, который прошел церемонию посвящения и с которым в общине считаются. Они играют и состязаются в ловкости. У них есть такая игра: дротик бросают на бегу в небольшой холмик из песка, от которого он должен отскочить рикошетом (игра напоминает нашу забаву с прыгающими по воде плоскими камешками). Иногда они по очереди прячутся за холмик, чтобы показать, что не боятся дротиков, которые со свистом летят над головой.

Маленькие бушмены играют и в бадминтон или, во всяком случае, во что-то очень на него похожее. Оки привязывают перья к короткой палочке, втыкают ее в большую ягоду, подбрасывают вверх и ударами палок удерживают ее в воздухе как можно дольше. Они так увлекаются этой игрой, что вскрикивают от удовольствия, перепрыгивая через кусты и сбивая друг друга с ног, чтобы дотянуться до мяча-ягоды.

Популярна и такая игра: громко распевая, двое мальчиков быстро и безостановочно передают друг другу за спиной коротенькую палочку. На определенном слове песни остальные должны отгадать, у кого находится палочка. Отгадавший получает ее, и игра начинается снова.

Еще одна игра: мальчики присаживаются на корточки спиной друг к другу и бьют себя ладонями в грудь, издавая ритмичные хрюкающие звуки.

Эти групповые игры, длящиеся часами, очень интересно наблюдать и слушать.

Мальчики охотятся на некрупную дичь. С длинными шестами в руках они преследуют зайцев и ежей, ставят ловушки и бьют неотравленными стрелами птиц. Но мальчики учатся выслеживать и крупных животных, учатся определять направление и силу ветра, незаметно и бесшумно двигаться в пустыне и в зарослях кустарника. Они мечтают стать охотниками и с нетерпением ждут дня, когда им наконец удастся убить отравленной стрелой антилопу, гиену или леопарда. Однако отцы позволят им пользоваться отравленными стрелами, только если они докажут, что умеют подчиняться дисциплине и охотиться. Когда мальчики достигают зрелости, то есть в четырнадцать-пятнадцать лет, почти все они неплохие охотники. В их жизни наступает резкая перемена: они должны распрощаться с беззаботным детством и пройти церемонию посвящения; мальчики станут мужчинами и узнают о своих обязанностях и ответственности.

Ритуал посвящения совершается ежегодно или раз в два года над группами мальчиков. В Самангейгее только трое или четверо достигли необходимого возраста, и, насколько я понял, церемония должна была состояться примерно через год, когда их станет больше. Но она меня очень интересовала, и я несколько раз спрашивал Кау, Цоному и Нарни, нельзя ли провести церемонию поскорее, пока я еще с ними. Сначала это им совсем не понравилось, но я их очень просил, и они наконец согласились. Когда на небе появились первые тучки, предвещавшие начало дождливого сезона, Натаму объявил мне, что мальчики уходят из поселения, «чтобы стать мужчинами».

Четыре мальчика, не проходившие церемонии посвящения, пятый, прошедший ее год назад, и два взрослых охотника переселялись на месяц на небольшую полянку в зарослях низкого кустарника недалеко от поселения. Я пошел с ними туда в первый же день. Следы костров и полуразвалившиеся навесы говорили о том, что здесь когда-то жили. Непосвященные мальчики шли в «убежище» за мужчинами гуськом, со скрещенными на груди руками. Единственным объяснением, которого мне удалось добиться, было: «они должны так идти». Женщинам не разрешалось приближаться к полянке, пока там жили мальчики.

В последующие недели я несколько раз приходил к ним и оставался ночевать и наконец с помощью переводчика Натаму начал понимать, что там происходит. Двое мужчин, обучавших мальчиков, были немного ниже лекарей по своему положению. Цонома, Кейгей и еще двое мужчин приходили несколько раз для участия в особо важных ритуалах.

Прежде всего мальчики должны были научиться подчиняться суровым требованиям дисциплины. Они не знали, что их ждет, и нервничали, но мужественно скрывали страх. Чтобы торжественность испытания произвела на них особенно сильное впечатление, мальчиков сначала буквально морят голодом. Им не дают ни кусочка мяса. Вся их еда — это немного воды и несколько сырых ягод и кореньев либо горсть бобов, известных под названием «жевать — не пережевать». Лекари посыпают всю пищу истолченной в порошок корой, которая, по-видимому, действует как наркотическое средство. Спустя несколько дней мальчики начинают обучаться танцам взрослых и ритуальным песням, которые знакомят их с миром духов. Иногда они танцуют безостановочно по двадцать четыре часа, пока не начинают валиться с ног от усталости и голода. Физическое истощение от таких упражнений приводит их в состояние транса, и им начинают «являться» духи. Мальчики с повышенной чувствительностью и способностью легко впадать в транс в дальнейшем проходят специальный курс обучения и становятся лекарями.

На этих первых занятиях мальчиков учат поведению с женщинами, на охоте, во время церемоний, соблюдению различных табу, их вводят в мир религиозных мифов и верований. В общине, к которой они принадлежат, религиозные идеи воспринимаются как нечто само собой разумеющееся и не подлежат обсуждению. Для бушменов религия — не только олицетворение связи между человеком и сверхъестественным, но и связь, которая сплачивает воедино всех членов общины и охраняет ее целостность. Вера во всемогущество духов присуща не каждому бушмену в отдельности, а скорее всему роду. Церемониями и ритуалами род укрепляет веру в сверхъестественные силы, которая порождает чувство уверенности в себе и помогает переносить лишения и несчастья. Без объединяющей род религии маленькую общину охватило бы отчаяние, а дисциплине пришел бы конец. На религиозные воззрения бушменов надо смотреть в свете их близости к природе. Их жизнь зависит от того, что может дать им природа. Такая физическая зависимость бушменов от природы влечет за собой эмоциональную зависимость, духовную связь между ними и пустыней, животными, растительностью, а эта связь в свою очередь вызывает в них потребность верить в созидающих и мощных духов, которые могут сохранить для бушменов плодородие земли и дать им много дичи для охоты. В уме и представлениях бушмена духи всемогущи: они создали все, они посылают дождь и заставляют расти зелень, они определяют время созревания семян и плодов, они хозяева жизни и смерти.

В голодные и тяжелые времена солнце, луна и звезды подтверждают власть духов и бесконечный ритм жизни. Луна иногда висит над самым горизонтом, временами совсем исчезает, ее не видно ночью. Но она обязательно возвращается. Так и таинственные силы, если только бушмены будут их почитать, снова пошлют дожди и обновят растительность, дадут новых животных. Жизнь будет продолжаться, если люди сохранят верность духам.

Итак, после первых дней лишений и изнурительных танцев мальчики доходят до полного изнеможения и несколько дней отдыхают. Их мысли на этой стадии посвящения хорошо описаны в балладе, которая звучит примерно так:

Затем начинается закалка мальчиков: их берут в долгие и трудные охотничьи походы, учат передвигаться по пересеченной местности и маскироваться, выкапывая для этого углубления в песке. Они должны показать, чему научились, наблюдая за взрослыми. Вечерами они сидят вместе с мужчинами и слушают охотничьи песни, часто очень похожие на религиозные песни бушменов. Одна из них поется с вытянутой вверх правой рукой:

Наконец приходит время, когда мальчики должны показать, как они умеют охотиться. Им вручают отравленные стрелы. До сих пор они ходили на охоту со взрослыми, но теперь должны самостоятельно убить крупную дичь. Несколько раз мальчики возвращаются подавленные, с пустыми руками, но в конце концов приносят самца антилопы, правда, не очень большого, но зато убитого без помощи взрослых. Они очень гордятся этим.

Лекарь вырезает из туши сердце, глаз, несколько сухожилий и сжигает их. Один за другим мальчики присаживаются на корточки, и второй лекарь делает глубокий надрез над переносицей каждого. Пепел сожженных сухожилий перемешивается с искрошенными листочками кустарника и втирается в рану. Во время этого испытания мальчики покрываются потом, с носа у них стекает кровь, но ни один не издает и звука: всем известно, что в это мгновение к нему переходит острое зрение самца антилопы, его осторожность, сила и выносливость. После такой операции мальчики около часа танцуют и поют.

К заходу солнца они возвращаются в поселение. Их приглашают на пиршество, на котором, правда, они выполняют скорее роль наблюдателей, чем участников. Мальчикам не дают ни кусочка мяса: они доказали, что могут убить животное, а теперь должны доказать, что могут бесстрастно смотреть, как его поедают другие, хотя сами голодают уже не одну неделю. Переносить такие спартанские лишения тяжело, но здесь помогает ощущение, что они настоящие охотники, получившие признание мужчин. Их младшие друзья завидуют и восхищаются ими, а сами мальчики держатся гордо: они стали мужчинами!

Те, кто прошел ритуал посвящения, держатся обособленно: они слишком взрослые, чтобы играть с непосвященными мальчиками, но еще не доросли до компании старших. Пройдет два-три года, и они возьмут себе жен. В свободное время мальчики, как и раньше, играют. Одна из игр представляет собой сочетание пения с отгадыванием загадок: все присаживаются на корточки двумя длинными рядами друг к другу лицом и, притопывая в такт, монотонно поют и хлопают в ладоши. Время от времени кто-нибудь падает на колени и, крича что-то, указывает на одного из сидящих в противоположном ряду. Песня обрывается, п все громко смеются. Затем песня начинается сызнова, и опять кто-нибудь, на сей раз из противоположного ряда, прерывает ее. Иногда все одобрительно кричат, но нередко просто пожимают плечами и продолжают петь. Игра длится часами даже в самое жаркое время дня. Я тщетно пытался выяснить через Натаму, в чем ее суть; игра оказалась слишком сложной даже для него.

— Они иногда ругаются, — сказал Натаму. — Как белые люди, когда играют в карты.

В эту странную игру разрешается играть только тем юношам, которые прошли ритуал посвящения.

Освоившись с новым положением, юноши начинают подумывать о женитьбе. В детстве они иногда играют с девочками, но вообще держатся отдельно. Половые отношения до замужества очень редки, отчасти, конечно, по топ простой причине, что девушки, как правило, выходят замуж очень рано. Правда, бывают и исключения: у бушменов есть правила воспитания внебрачных детей. Если бушмен берет женщину с такими детьми, то он в то же время берет на себя заботу об их воспитании и содержании в первые несколько лет, по истечении которых он может переложить ответственность за детей на их отца. Часто молодые люди берут жен из соседнего рода. Они встречаются на совместных ритуалах или во время «торговли». Если в поселении несколько родов, то жену можно взять из другого рода, важно только, чтобы в брак не вступали родственники.

Расспрашивая стариков, мы составляли родословное дерево Самангейгейской группы бушменов. При этом мы не обнаружили ни одного брака менаду двоюродными сестрами и братьями, и только один — между очень дальними родственниками. Попутно выяснилось несколько новых подробностей. Оказывается, различиям в возрасте супругов не придается никакого значения. Часто жена бывает старше мужа. Например, жена Цономы (они жили в разных хижинах), которая досталась ему в наследство после смерти старшего брата, была почти вдвое старше его. Одна бушменка, судя по ее морщинам очень старая, оказалась дочерью Парни. Вообще мужчины сохраняются гораздо лучше женщин, которые уже в тридцать пять лет покрываются морщинами и выглядят старухами, Трудно сказать, сколько может прожить бушмен теоретически, но старой Гаусье, пожалуй, не больше шестидесяти пяти — семидесяти лет, хотя по виду ей можно дать добрую сотню.

Есть несколько причин, почему бушмены не знают своего возраста. Во-первых, они считают только до трех, а во-вторых, плохо представляют себе, что такое год. Мать может сказать, в какое время засушливого или дождливого сезона родился ее ребенок, и еще года три-четыре знать, сколько засушливых и дождливых сезонов прошло со дня его рождения, но на этом счет обрывается. Однако каждому известно, кто из остальных членов рода старше, а кто моложе его.

Бушмены измеряют продолжительные отрезки времени числом дождливых сезонов, от которых зависит их питание и переселения. Вместе с тем они наблюдают за луной и звездами и хорошо знакомы с их движением по небу. Бушмены не представляют себе ясно, сколько лун в дождливом или засушливом сезоне, хотя внимательно следят за сменой лунных фаз и по ним судят о более коротких периодах. По-видимому, они не знают меры времени, соответствующей неделе. День у бушменов делится по положению солнца на небе, но слов «утро» или «вечер» у них нет. Они говорят только: «Солнце взошло» и «Солнце село».

Временем измеряются и расстояния. Если спросить бушмена, сколько придется идти до какого-нибудь колодца, то он укажет на то место на небе, где будет находиться солнце, когда вы придете. А если это очень далеко, он скажет: «Одна ночь в дороге» или «Две ночи в дороге» (в расчет принимаются ночи, а не дни).

У бушменов общепринята моногамия, но если жена стареет и не может больше рожать, то муж берет вторую жену. При этом первая жена не чувствует себя отвергнутой. Новая жена относится к ней с почтением, да я первая рада получить помощницу в работе. Число таких полигамных браков, по-видимому, определяется соотношением количества женщин и мужчин. Ни одна женщина не остается вне замужества: это было бы непростительной потерей с точки зрения общины. Положение мужчины, имеющего нескольких жен, соответственно повышается. У одного молодого охотника было целых три жены, по ребенку от каждой из первых двух и ребенок в проекте у третьей. Все они жили вместе в величайшем согласии. Правда, такое семейство — исключение.

Посредниками между будущими супругами обычно служат члены семьи. Если молодому человеку нравится девушка, он посылает к ее матери для переговоров своего лучшего друга, дядю или отца. По существующему обычаю, мать сначала отказывает, под тем, например, предлогом, что они, родители девушки, слишком бедны, а она им помогает. Но если этот отказ только дань традиции и если девушка не обещана никому другому, то претендент приходит к матери и говорит:

— Отдайте за меня дочь.

— Мы слишком бедны и не можем отдать тебе дочь, — возражает мать. Но жених настаивает:

— Я пришел поговорить с вами. Если вы умрете, я вас похороню. Если умрет ваш муж, я похороню его. — Это должно означать, что он будет ухаживать за родителями девушки и делить с ними их заботы и хлопоты. Тогда мать говорит:

— Хорошо. Можешь взять ее себе в жены. И смотри, не забывай о своих обещаниях.

Только после согласия матери жених может обратиться к девушке. Правда, обычно он заранее знает, каким будет ответ. Он делает предложение девушке и оставляет лук и колчан со стрелами в ее хижине, как бы говоря: «Вот этим оружием я буду добывать тебе пищу». Если девушка принимает предложение, то не трогает оружие до утра. Но при отказе она выставляет лук и колчан жениха наружу.

Очень редко девушку заставляют выходить замуж против воли, но если молодой бушмен похищает ее, а другого жениха у нее нет, то никто против этого не возражает. В подтверждение того, что брак заключен, муж дарит матери девушки украшения или шкуру антилопы.

Избранник отправляется с друзьями на охоту, чтобы добыть мяса для свадебного пира. Тем временем будущая теща строит хижину для молодой четы, а девушка сидит с покрытой головой, причитает и горестно оплакивает разлуку с матерью. Когда жених возвращается с охоты и хочет отвести невесту в новую хижину, она притворно сопротивляется, убегая от него, царапаясь и кусаясь, к вящему удовольствию зрителей, собравшихся посмотреть комедию. Наконец жених приводит ее в хижину и впервые разжигает костер, на котором готовится угощение для друзей.

Вечером неизбежные танцы, на этот раз более эротические, во время которых женщины сбрасывают с себя часть одежды и отпускают соответствующие шуточки по адресу невесты. Шумный пир служит естественным прологом к брачной ночи. Когда она пройдет, брак считается свершенным.

С этих пор женщина собирает пищу, сучья для костра и готовит еду мужу, но, чтобы все постепенно привыкали к новому положению, муж около года с лишним помогает добывать пищу и для родственников жены. Если муж из другого рода, то супруги остаются у невесты до рождения первого ребенка. Только тогда брак считается окончательно закрепленным, и муж имеет право забрать жену в свое поселение.

Случаи супружеской измены очень редки. Неверность нарушила бы жизнь общины, да к тому же тайная связь невозможна практически. Следы двух пар ног, принадлежащих людям, которые не должны ходить рядом, не останутся незамеченными, и любое место встреч будет сразу обнаружено. В пустыне не укрыться от посторонних глаз.

Если муж умирает, родственники оказывают вдове большое уважение и почет, хотя и испытывают беспокойство, ибо верят, что ее несчастье может повлечь за собой смерть других членов семьи. Однако за ней ухаживают, и она получает полностью причитающуюся ей порцию добычи охотников. Бушмены поддерживают в своих семьях гармонические отношения и соблюдают правила поведения — основу порядка. Вот, например, как мужу и жене следует относиться к своим новым родственникам, в особенности в первые годы брачной жизни: муж должен держаться на расстоянии от тещи, а жена — от свекра, они не должны смотреть друг на друга или сидеть близко один от другого, а разговаривать должны на расстоянии. Им запрещается называть друг друга по имени, следует говорить «муж моей дочери» или «мать моей жены». Я наблюдал такие же отношения среди аборигенов Австралии. У них это правило распространяется на близких родственников, вплоть до двоюродных братьев и сестер.

Такая обязательная отчужденность в отношениях между родственниками мужа или жены, с одной стороны, и женой или мужем, с другой, по-видимому, нужна, чтобы избежать ненужных трений внутри семейств. В этом отношении нам есть чему поучиться у первобытных людей!

Таковы церемонии по случаю рождения, посвящения и вступления бушменов в брак. Какие же ритуалы сопровождают смерть бушменов? Как и большинство первобытных народов, бушмены верят, что смерть — дело сверхъестественных сил. Дух смерти Дсао насылает на людей болезнь, и они умирают. Все члены рода, и особенно женщины из семейства умершего бушмена, в страхе и горе громко и долго оплакивают его.

Мертвецов хоронят как можно скорее: руками и сучьями мужчины в тот же день роют могилу недалеко от хижины покойника и кладут мертвеца на дно, на постель из травы и веток, в позе спящего. Женщину хоронят вместе с ее украшениями, палочкой для копания и кожаной накидкой, а мужчину — оружием. Если под рукой есть камни, то их складывают пирамидкой на могиле. После похорон весь род покидает поселение и переходит на новое место. На оставленную могилу никто не ходит. Новые поселения располагаются далеко от захоронений.

Бушмены избегают посещать и те места, где вынуждены были оставить на верную смерть стариков (например, во время утомительного пути к далекому колодцу в засушливый сезон). Для стариков, которые не могут идти дальше, сооружают небольшие навесы, им оставляют немного пищи и иногда набрасывают вокруг валами колючие кусты для защиты от зверей. Все идут дальше, а старики ждут конца. Если роду в ближайшие дни удастся найти воду или пищу, то одного молодого бушмена спешно посылают к старикам с необходимыми запасами. А если не повезет, то никто из рода никогда не придет на это место. Они знают, что старики умерли, а гиены и грифы растерзали трупы. Страх перед духами умерших удерживает бушменов.

Что происходит с бушменом после его смерти? Оружие мужчины кладут в его могилу не потому, что оно ему понадобится в загробной жизни. Просто бушмены боятся пользоваться вещами умершего, чтобы не оскорбить его. Даже после смерти бушмена к его небольшой собственности относятся с уважением.

Бушмены говорят о загробной жизни и различают понятия «дух» и «душа». «Дух» в их понимании — это какой-то сложный конгломерат чувств и мыслей человека. Дух умершего еще некоторое время живет у могилы и может время от времени приходить и разговаривать с родственниками мертвеца, оставаясь невидимым. Душа, которую Гауа поместил в человека в день рождения, возвращается после его смерти в «другой мир» — мир Гауа. Там она встречается с родственниками, умершими раньше, там много дичи, меду и саранчи. Иначе говоря, смерть — это условие, при котором душа бушмена попадает в рай.

В связь со сверхъестественными силами вступает лекарь: он одновременно и доктор, и священник общины. У лекаря нет никаких знаков отличия, и живет он, как все. Иногда он выступает в роли заклинателя. Самый распространенный метод «лечения» — массаж. Лекарь «сгоняет» болезнь в одну часть тела и высасывает ее оттуда. Если больной очень плох, «доктор» бормочет при этом заклинания, адресованные духам. Так «священник» приходит на помощь «врачу».

Положение лекаря в общине зависит от его искусства и личных качеств. Некоторые лекари развивают в себе редкую способность впадать в транс, точно предсказывать дождь или узнавать, есть ли поблизости дичь. Даже если лекарь-заклинатель не приносит своим сородичам почти никакой пользы, он все-таки делает доброе дело, внушая им надежду и уверенность в собственных силах. Это очень важно психологически, особенно когда кто-нибудь заболел или на род обрушилось несчастье.

В бушменском племени кунг я видел озадачивший меня бушменский «револьвер», то есть лук-малютку, сантиметров в десять длиной. Крупнейший в Южно-Африканском Союзе специалист профессор И. Шапиро говорит в своей классической работе о бушменах и готтентотах, что миниатюрный лук используется как оружие нападения и как магический инструмент. Отравленной стрелой, выпущенной из этого лука, можно на небольшом расстоянии убить врага. Но если лекарь захочет избавиться от врага при помощи магии, то, подойдя к нему поближе, выпускает в него маленькую, явно безопасную стрелу. Жертва видит, что стрела не отравлена, но знает, что она «заряжена» злым духом, который вступает теперь в ее тело. Одно это сознание так действует на бушмена, что он хиреет и умирает.

Возможно, это звучит фантастически, но случаи убийства при помощи гипноза часты. У туземцев Австралии лекарь убивает человека, просто указывая на него костью и произнося заклинания, грозящие несчастному неминуемой смертью. Мы никогда не сможем проникнуть в глубь первобытного мира суеверий и мистики: нам не хватает особых психологических качеств, необходимых для этого. Я спросил Цоному, есть ли у него маленький лук. Он отрицательно покачал головой, но взгляд его говорил: «А откуда ты об этом знаешь?»

Глава двадцать вторая Мифы и легенды

Кругом мрак и тишина, воздух легкий и теплый, дымок от маленького костра медленно поднимается вверх, расходится веером и исчезает в темном небе. Старый Кау сидит возле костра и рассказывает древние мифы о том, как создавались солнце, луна и звезды.

«В давние-давние времена света было мало: все как в тумане, а ночи совсем темные. Трудно было охотиться. Но в этом мраке один замечательный Человек мог давать яркий свет. Это был Человек-Огонь, голова которого светилась вечным пламенем. Где бы он ни появился, все освещалось, а если он ходил с охотниками, то им всегда встречалось много жирной дичи. Поэтому его очень уважали, и везде Человек-Огонь был желанным гостем. Был у него один недостаток: после охоты он требовал себе самый лучший кусок мяса. Охотники сердились, когда он отрезал лучший кусок. Они попросили у лекаря совета, как отучить Человека-Огонь от этой плохой привычки, не повредив светящейся головы. Лекарь посоветовал убить его стрелами, отрезать голову, надеть ее на длинный шест, и она будет светить охотникам. Так они и порешили сделать, как только Человек-Огонь придет снова.

Человек-Огонь был далеко, но уже стало светло. Охотники с луками и стрелами попрятались в кустарнике и за дюнами. Человек-Огонь подошел поближе, и они осыпали его градом стрел. Он упал на песок мертвый. Каменными ножами охотники поскорее отрезали ему голову, но она была очень горячая, невозможно дотронуться. Тогда один охотник взял длинную палку, воткнул ее в светящуюся голову и изо всех сил швырнул вверх. Голова летела выше, выше, и все осветилось. Так на небе появилось солнце. С тех пор оно каждый день проходит с востока на запад, но никак не может найти на земле свое тело.

Когда охотники сговаривались убить Человека-Огонь, неподалеку на песчаной дюне сидел еще один бушмен, который все слышал. Охотники испугались, что он их выдаст, и пригрозили изрезать его на мелкие кусочки, если он кому-нибудь проговорится. Он испугался. Секрет так и лез из него наружу. Бушмен даже чуть не лопнул. Тогда он побежал в пустыню, лег на песок у ежиной норки, рассказал в нее обо всем, что видел, и прикрыл норку большим камнем, чтобы слова не вырвались оттуда. Он почувствовал большое облегчение, избавившись от секрета. Человек никогда не должен держать при себе то, о чем другие не должны знать!»

Таковы этот миф и его мораль!

Вот еще одна сказка о солнце и луне, которую рассказывают детям:

«Когда-то солнце было человеком. У него из подмышек шел яркий свет, поэтому, когда он поднимал руки, был день, а когда опускал — ночь. Человек-Солнце состарился и много спал. Скоро днем стало темно, как ночью. Люди стали мерзнуть. Люди сказали:

— Мы должны подбросить Человека-Солнце повыше, чтобы всем сразу погреться, чтобы его подмышки опять засверкали и осветили все.

И люди сказали детям:

— Дети, идите туда, где спит Человек-Солнце, осторожно подойдите к нему, не разбудите, подхватите покрепче, подбросьте старика вверх и скажите: «Оставайся в воздухе, потому что ты горячий!»

И вот дети пошли к старику, взялись за него, подняли и сказали:

— Солнце, ты должно подняться вверх, ты должно светить и рассеивать тьму, ты должно греть и разгонять холод.

Дети подбросили его, они подбросили его высоко-высоко и вернулись к своим. С тех пор солнце осталось в небе, с тех пор повсюду светло. Нам все видно при солнечном свете, мы видим других людей, мы видим кустарник, мы видим пищу, которую едим. Мы можем подкрасться к серне. Люди ходят друг к другу в гости, потому что сияет солнце, они сидят и разговаривают в солнечном тепле.

Солнце круглое. Оно стало круглым, когда Человек-Солнце летел, подброшенный в небо. Оно уже больше не человек. Оно горячее и яркое. Оно как огонь. Оно хорошее. Оно больше никогда не станет человеком.

Ночью выходит луна, но солнце гонится за ней и прогоняет ее. А луна не исчезает, она остается на месте. Тогда солнце режет ее своими ножами. Поэтому луна становится меньше. Это потому, что солнце режет ее, вот луна и становится меньше.

Но луна не хочет умирать. Луна говорит:

— Солнце, не пожирай меня всю. Оставь мой спинной хребет моим детям. Тогда солнце оставляет в покое ее хребет. Луне плохо, и она прячется, чтобы скрыть свою боль. Она прячется, чтобы опять стать полной луной. Она опять живет. Она растет, у нее отрастает новый живот, и снова она бродит по ночам, в темноте. Приходит солнце, и темнота исчезает. Солнце скрывается, и луна тут как тут. Так они уходят и приходят, и солнце и луна».

Я хотел бы провести сравнения между бушменами и австралийскими аборигенами в социологическом и антропологическом отношении, ибо эти два народа сходны во многом. Одно такое сравнение касается мифов и сказок. Религиозные мысли первобытный народ выражает, разумеется, при помощи языка. Но справедливо и обратное: язык может породить мысли. Изучая первобытную религию и мифологию, мы видим, что у народов, в языке которых род выражается флексиями, обычно развита мифология, потому что такой язык позволяет легко олицетворять солнце, луну, звезды и явления природы: гром, пожар, дождь, ветер. Первобытные народы, в языках которых нет флексий, своей мифологии не имеют и поклоняются предкам. Это относится к негроидным племенам, которые не похожи в этом ни на австралийских аборигенов, ни на бушменов. Флексии в языках и богатая мифология есть у последних двух, и в особенности у бушменов племени нарон в центральной Калахари, которые стоят ближе к нам, чем другие африканцы.

Несколько лет назад в пустыне в самом центре Австралии я слушал мифы и сказки аборигенов, а сегодня с удивлением обнаруживаю сходство мифологии этих двух древнейших народов. Выше я коротко рассказал, как бушмены объясняют происхождение солнца. Австралийские аборигены тоже говорят, что сначала на Земле царил мрак. Весь мир осветился, когда их предки нашли сверкающее страусовое яйцо и забросили его на небо. Оба народа полагают, что когда-то Землю населяла древняя раса. Она перешла на небо или превратилась в животных. Австралийские аборигены говорят, что Млечный Путь — это дым от костров древних людей, живших до них. Бушмены уверены, что Млечный Путь — это горячий пепел, который девушка из древней расы бросила вверх. Тогда же на небе появилась и луна. Вот как это было:

«Стоял дождливый сезон. Человек из древней расы был великий лекарь. Как-то вечером он сел у костра, снял мокрые сандалии и попросил дочь посушить их. Дочь положила сандалии слишком близко к огню. Человек увидел, что от одной сандалии остался пепел, а другая сгорела наполовину. Он рассердился, взял полусгоревшую сандалию и бросил ее вверх. Она взлетела высоко-высоко, долетела до ночного неба и стала луной. Тогда девушка взяла догорающий пепел от второй сандалии и тоже бросила его в небо. Там он стал звездами и Млечным Путем. И после этого ночью уже никогда не было темно».

Австралийские аборигены называют планету Юпитер «Нога дня», а бушмены зовут ее «Сердце дня», возможно потому, что эту звезду на рассвете видно дольше остальных. В Австралии говорят, что звезда Арктур указывает мужчинам путь к муравьиным личинкам. Бушмены называют Канопус звездой, которая приносит «бушменский рис», то есть опять-таки муравьиные яйца. Когда на небо, выходит Канопус, время идти на поиски муравьиных личинок. Звезды говорят о пище и поэтому с начала истории человечества служат одним из календарей природы. Бушмены называют созвездия именами животных, которых бывает больше всего, когда эти созвездия видны на небе: черепаха, ящерица, каменный козел. Возможно, фантазия подсказывает им сходство рисунка созвездия с животным, именем которого оно названо. Мифология заселила небо, и в нем рождается бесчисленное множество историй таких же поэтичных, как и греческие мифы.

Бушмены боготворят небесные тела вообще, и особенно луну, у которой просят дождя или удачи в охоте.

Когда засуха выжигает все вокруг, лекарь просит луну ниспослать дождь:

Глава двадцать третья Танец полной луны

Случайные записи в моем дневнике будят воспоминания о тихих лунных ночах, о песнях, которые разносятся по пустыне, о гипнотической силе удивительных танцев. Три ночи подряд бушмены исполняли танец полной луны. На сей раз они танцевали не по поводу успешной охоты или приятного ощущения полноты в желудке: их толкала необходимость поклоняться всемогущим силам, властвующим над жизнью бушменов. Бушмены не поклоняются луне, но ее фантастический свет вызывает в них сильную потребность обратиться к Великому Духу. В пустыне, где безлунные ночи гнетут человека, луна на редкость сильно влияет на его ум. Физическая сила ее притяжения, заставляющая многие миллиарды тонн воды перекатываться по земной поверхности в приливах и отливах, трогает и чувствительную душу первобытного человека, который под ее неотразимым, таинственным влиянием танцует и поет о своих мечтах. В эти ночи полной луны, когда пустыня купается в призрачном серебристом свете, а воздух подрагивает в такт монотонной песне и топоту ног, я сам чувствовал на себе чары луны. Ритмическая песня без слов звучала часами. Как бесконечно бегущие волны, она парализовала ум. Казалось, человек покинул свое бренное тело, и ему чудятся фантастические видения, чудится, что время прекратило свой бег. В песне слышались страстные желания и печаль, она проникала куда-то в подсознание и пробуждала все пережитое, но давно забытое. Песня доносилась издалека, будто из древних кочевий Африки. В этой уходящей в века дали явственно слышался вопль рожающей женщины, испуганно-осторожные шаги преследуемых людей, стоны умирающих, оставленных на верную смерть в горячей желтой траве, крики похищаемых и насилуемых девушек, неожиданный свист летящей ночью стрелы, причитания старух, чьи сыновья не вернулись с охоты…

Внезапно все смолкло. Я стряхнул с себя оцепенение и почувствовал, что у меня затекло все тело: я очень долго не двигался. Песня и танец начались опять, и мне стоило больших усилий снова не впасть в похожее на транс состояние, в котором находились танцоры. Костер почти погас, но никто не обратил на это внимания. Танцевали несколько мужчин. Среди них были лекари. Женщины, сидевшие у кучки горячих углей, которые остались от костра, бесконечной песней аккомпанировали танцующим. Ноги танцоров уже не топали, а поднимались и опускались легко и быстро. Браслеты из высушенных семян у щиколоток непривычно стрекотали. Танцоры почти касались друг друга. Они двигались как один человек и медленно покачивались в такт меланхолической песне. Первым шел лоснящийся от пота Цонома. Он уже впадал в транс: его остекленевшие, полузакрытые глаза смотрели как-то странно.

Затем началось совсем необычное. Цонома и Кейгей завыли и зарычали по-звериному. Кейгей выхватил у одной женщины маленького ребенка, прижал его к груди и, упав на колени и вперив взгляд в луну, завыл. Цонома побежал, издавая пронзительные вопли. В свете луны было видно, как он бегает вокруг поселения. Вдруг, громко взвизгнув, он метнулся между сидящими на корточках женщинами, пробежал босыми ногами по тлеющим углям костра, схватил горсть их и высыпал себе на голову. На мгновение Цонома остановился и хотел взять еще горсть углей в рот, но подбежавшие мужчины оттащили его от костра и погасили загоревшиеся волосы. Он стонал, дрожал и наконец свалился без чувств.

Песня умолкла, и с полчаса мужчины старались привести Цоному в себя, растирая его тело и держа перед ним пылающие факелы. Он не дышал, взгляд его был неподвижен. Только мускулы живота подергивались в такт лихорадочному танцу. Наконец, Цонома вздохнул и застонал, а немного спустя поднялся, непонимающе огляделся вокруг и тихо пошел прочь. Никто не произнес ни слова. Вскоре все разошлись.

На следующий день Цонома занимался своими повседневными делами наравне с другими членами общины. То же самое повторялось еще две ночи подряд.

Я много раз пытался узнать через Натаму, как сам Цонома объясняет причину трансов и какие видения являются ему в это время. Цонома отвечал только, что поднимался к Великому Духу и возвращался обратно очень усталым. Старый Кау называл Цоному великим лекарем и рассказывал, что он сам видел, как Цонома танцевал с живой черной мамбой, самой опасной из ядовитых змей.

Несколько месяцев спустя я беседовал на эту тему с ученым, исследовавшим состояние транса у лекарей таких племен. Он говорил, что лекарь прекрасно представляет себе, что делает. Ему хорошо известно, что он впадает в транс. Технически это, по-видимому, делается так: во время танца, когда каждый мускул и нерв настраивается на определенный ритм, лекарь делает все менее глубокие вдохи. Его легким недостает кислорода, лекарь покрывается потом и двигается как бы в полусне. Сердце у него колотится все сильнее, стремясь прогнать через легкие больше крови. Кровяное давление в мозгу повышается. Без назойливого ритма танца лекарю не удалось бы достичь этого, потому что, всецело подчиняясь ему, он выходит из-под контроля своей воли и сознания. Наконец лекарь падает: недостаток кислорода вызывает сердечную спазму. Это опасная игра. Слушая пояснение, и еще раз мысленно пережил ту ночь 8 Калахари, когда потерявший сознание Цонома лежал на песке, подергиваясь в такт танца.

«И вот Великий Дух слышит мольбы. Лекарь бежит во тьму за поселением и видит, что с неба свесилась тонкая веревка. Он взбирается по ней, а Великий Дух спускается, встречает его на полпути и поднимает его в свое жилище на небе. Здесь лекарь молит:

— Великий Дух, помоги нам! Наши дети умирают, мы голодаем, у нас нет воды.

Он долго так просит, и Великий Дух говорит:

— Я пошлю вам дождь, чтобы у ваших детей опять была вода и пища.

Он провожает лекаря до середины пути, а как только тот доберется до земли и отпустит веревку, она улетает вверх, и на землю проливается дождь для людей».

Луна ассоциируется также со смертью. Смерть людей мифы объясняют так:

«Когда луна уменьшается, она не умирает до конца, у нее остается спинной хребет. Она снова вырастает. Она возвращается к жизни. Когда-то так же было и с людьми. Они не совсем умирали, а возвращались к жизни, как луна. А в том, что люди теперь умирают совсем, виноват заяц. Очень давно он был не заяц, а ребенок, мальчик, который плакал, потому что думал, что его мать умерла. Луна сказала мальчику, чтобы он не плакал, потому что мама не совсем умерла. Она вернется. Но мальчик не поверил луне и все оплакивал мать. Тогда луна рассердилась, что мальчик ей не верит, ударила его по лицу и, разбив ему верхнюю губу, сказала, что он всегда будет зайцем с рассеченной губой. И сказала луна:

— Люди будут теперь умирать совсем, потому что один человек не поверил мне. Умерев, они уже больше не возвратятся к жизни.

Когда луна предчувствует смерть одного из нас, она становится тощей. И когда мы видим, что луна теряет свой живот, мы знаем, что кто-то из людей скоро умрет».

Южноафриканский писатель Артур Марковиц, изучавший язык, мифы и песни бушменов, утверждает, что, несмотря на примитивность их языка, в нем поразительно много глаголов и прилагательных и что бушмены выражают свои мысли поэтически. Многие сказки бушменов непривычны для нас, но часто очень знакомы, в особенности описания явлений природы. Вот, например, как бушмены представляют себе ветер, «невидимую птицу»:

Бушмены смелы и суровы в своей борьбе за существование, но поют, танцуют, разговаривают очень поэтично. Эта сила чувства сохранена в сделанном Марковицем переводе бушменской песни о ветре, том самом ветре, который стирает все следы человека:

Глава двадцать четвертая Засуха, пожар и дождь

Приближался дождливый сезон. Редкие облачка в небе разрастались с каждым днем и наконец сменились большими, ослепительно белыми кучевыми облаками. Повсюду слышались мольбы, обращенные к духам. Франсуа и я тоже стосковались по дождю. От иссушающей, безжалостной жары у нас потрескались губы, кожа воспалилась, покрылась красными пятнами. Мы были грязны и бородаты, вши заедали нас, одежда начала неприятно пахнуть. Вода была слишком драгоценна, чтобы растрачивать ее на мытье. Запасы консервированных продуктов подходили к концу. Питаться все чаще приходилось тем, что могли выделить нам бушмены. К тому же запасы табака убывали, а это была наша единственная валюта в пустыне.

Мы хотели дотянуть до первых дождей и посмотреть, что нового внесут они в жизнь бушменов, сравнить условия существования в засушливый и дождливый сезоны. Возвращение сразу после первых дождей было бы не трудным, но с приходом сильных, затяжных ливней путь назад был бы закрыт. Оставаться же в Самангейгее слишком долго было невозможно: мы похудели, наши силы подходили к концу; начинало сказываться долгое пребывание в жарком климате и постоянное недоедание. Энергия немилосердно выжималась из нас вместе с потом, но восстанавливать ее было все труднее. Пиво кончилось, а сидеть на маленьких порциях мутной воды было невыносимо. Запасы кинопленки и материалов для рисования были на исходе, и вообще мы дошли до предела умственного и физического напряжения. Обессиленные изнуряющей жарой, мы целыми днями лежали в своей хижине. В гнетущей тишине жужжали насекомые. Все затаилось в ожидании дождя. Только по утрам и вечерам температура немного падала, и мы обретали способность двигаться. Я развлекал Франсуа рассказами о дождливом сезоне, который провел в болотах реки Сепик на Новой Гвинее. Там ливень, не прекращавшийся месяцами, чуть было не довел меня до сумасшествия. Франсуа не остался в долгу: он рассказал, сколько буров погибло от жажды во время великого перехода через пустыню Калахари около пятидесяти лет назад.

Даже бушмены начали проявлять беспокойство и тревогу. Молодые женщины старались поднять настроение, распевая по вечерам у костра песни и прихлопывая в ладоши. Темой песен были будущие дожди:

Женщины поют до тех пор, пока мужчины не стряхивают с себя оцепенение и не начинают танцевать, вытянув руки:

— Смотрите, мы идем, как ветер, мы идем, как дождь!

Как-то ночью далеко на северо-востоке послышались глухие раскаты грома. Бушмены говорили, что это птица-ветер мечется по небу и хочет принести дождь. На следующую ночь в той же части горизонта показалось зарево. Наверное, там бушевал степной пожар, начавшийся от молнии. Еще шесть ночей горизонт был темно-красного цвета, а днем на затянутом пеленой дыма небе повисало странное коричневое солнце. По равнине проносились, вальсируя, сильные вихри. В жутком полусвете, как при солнечном затмении, они несли пыль, песок, траву. Для бушменов в этом не было ничего необычного, но и они нервничали. Самгау и Кейгей пошли посмотреть, далеко ли пожар, и через несколько часов сообщили, что ветер гонит огонь к нам по равнине. Слышался далекий треск и гул пламени. Все пошли выжигать широкую защитную полосу вокруг Самангейгея и запасаться ветками, чтобы сбивать огонь. Шесть дней пожар подступал все ближе, но бушмены сидели сложа руки. Лишь в последнюю минуту они начали принимать меры.

Мы погрузили на лендровер баки с бензином и отвели его в сравнительно безопасное место, в середину поселения. К счастью, баки были хорошо защищены (они находились под сиденьем водителя).

Горячий ветер с дымом и пеплом обжигал кожу. Бушмены собрали свои немудреные пожитки в маленькие узелки и сложили их в центре поселения. Старики были готовы перебраться туда же, если бы не удалось спасти от огня хижины. Целый час в поселении царила неразбериха. Мужчины, женщины с грудными детьми за спиной, дети побольше сдерживали наступавшую стену огня, сбивая ветками пламя и не давая ему подобраться к хижинам. Вскоре ревущее пламя окружило поселение. Страшно было смотреть, как, подхваченные ветром, несутся пучки горящей травы. Однако именно благодаря ветру сухая трава сгорала за несколько секунд, а кустарник и деревья не успевали загореться и отделывались подпалинами.

Все бегали, крича скорее от возбуждения, чем от страха. Бушмены сделали все, чтобы сдержать пламя, но половину хижин отстоять не удалось: подожженные летевшими искрами, они сгорели за несколько минут. Только раз была паника: мальчика, который зашел слишком далеко, огонь окружил со всех сторон. Мгновение казалось, что он погиб, но ему удалось найти лазейку в огненной завесе, и он присоединился к остальным. В ужасающей жаре все покрылись потом, который защищал тело от искр. Песок стал невыносимо горячим. У многих бушменов ноги покрылись волдырями (сандалии носили только охотники). Женщины постелили на песок свои кожаные накидки и встали на них, оберегая ноги от ожогов.

Огонь понесся дальше, оставив за собой дым и пыль, пепел и тлеющие пучки травы. Как это ни удивительно, деревья и кустарник почти не пострадали; летучее пламя уничтожило лишь мертвую траву и листья. Местность, покрытая пеплом, была очень причудлива.

Невероятная жара начала спадать. К счастью, лендроверу огонь не причинил никакого вреда, но еще долго к нему нельзя было прикоснуться.

Пожар частично возместил потери бушменов. Как только напряжение спало, женщины побежали собирать поджаренных мышей, ящериц, змей и другие деликатесы. Вкуснее всего были черные коренья с палец толщиной, которые бушмены выкапывали из песка, стоя на четвереньках и отбрасывая землю между ногами так же, как это делают в аналогичных случаях собаки. Многие тут же набивали рты личинками и жевали. Если личинки были не по вкусу, они выплевывали их на горящую ветку пли траву и, дожарив, ели, смеясь и перебрасываясь шутками. Бушмены поймали перепуганного подпаленного зайца, который бегал, ошеломленный происходящим. Я с тревогой подумал о бочках с бензином, которые ждали нас у Каракувпсы, но делать было нечего. Оставалось надеяться, что дождь начнется раньше, чем огонь доберется до них.

Всю ночь на востоке грохотал гром и сверкали молнии, а на западе ревело уходящее пламя.

Во второй половине следующего дня свершилось то, о чем мы так часто думали, чего с нетерпением ждали, по чему тосковали столько долгих недель, — пошел дождь!

К полудню серая гряда облаков заволокла небосвод. Бушмены выжидательно поглядывали вверх. Прошло несколько часов, но дождь и не думал идти. Вдруг небо потемнело, с востока донеслось тяжелое громыханье. Не успело оно стихнуть, как над нашими головами сверкнула молния. От неожиданности все вскочили. Мгновение спустя загрохотал гром. На наши поднятые кверху лица упали первые крупные капли, и раздался торжествующий крик.

Еще одна молния вспорола небо. Сильный ветер поднял и завертел пепел и пыль. На землю с ревом обрушился не дождь, а целый водопад. Вода лилась с неба как из ведра. Ровно через тридцать секунд лендровер, в котором укрылись мы с Франсуа, стоял посреди огромной лужи. Бушмены сбились в две хижины. Сквозь крышу капала вода, и они натянули на головы накидки (кароссы). Самые робкие тесно прижались друг к другу. Так, наверное, поступали и далекие предки бушменов, когда стихия бесновалась над их пещерами. В глубине хижины сидели девушки, совсем завернувшиеся в кароссы (есть такое поверье: если девушка выйдет из хижины в грозу, то ее поразит молния и девушка превратится в звезду).

Потоки животворной воды лились с небес минут тридцать, а затем ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Несколько сильных порывов ветра — и промокшие бушмены задрожали от холода. Наступила ночь. Впервые за все время поселение уснуло, не разжигая костров: откуда было взять сухое топливо? В сыром мраке каждый устраивался как мог. Тем не менее бушмены весело болтали: дождь пошел! Мы с Франсуа впервые улеглись спать в машине. Уж завтра выкупаемся!

Взошедшее солнце осветило чудесный, обновленный мир: земля, растения, животные, люди пустыни Калахари как будто только что родились. В воздухе стоял легкий пар и сладковатый запах мокрого песка. Пепел и пыль смыло, показались цветы и зеленые ростки, которые, притаившись в земле, очевидно, только ждали команды «вперед!» Природа засверкала красками, как от прикосновения волшебной палочки, деревья и кусты буйно зазеленели. Даже в черной, опаленной траве появились бледные ростки. Жуки и насекомые, которых раньше не было видно, ползали по песку. Птицы пели по-новому, громко и пронзительно. Походка бушменов стала упругой, их голоса звучали весело и радостно.

Утром я направился к старому Кау. Мы закурили трубки, и неожиданно для самого себя я сказал ему по-датски:

— Кау, старина, а жизнь все-таки прекрасна!

Он, конечно, не понял ни слова, но сразу догадался, что я имел в виду.

— Очень, очень хорошо! — сказал он, и его старые глаза вспыхнули.

Я подумал о том, что ждет бушменов, если дождь не пойдет, если он запоздает на несколько недель. Для бушменов дождь — это жизнь!

Мир рождался наново. Я живо представил себе, как первые люди на земле выбираются из пещер после сильной грозы и смотрят на небо. Разве Калахари пустыня? Ничего подобного! Здесь кипит жизнь! Из котловины неподалеку, где уже блестит зеркальная гладь воды, доносится кваканье лягушек. Откуда они взялись? Наверное, прятались, зарывшись глубоко в песок.

Все бушмены, кроме самых старых, идут на поиски пищи. Ведь муравьи уже потащили сушить мокрые семена из складов наверх. Скоро из своих укрытий выползут колонны новорожденных черепашек, сопровождаемых мамашами. Съедобные корни набухнут во влажной земле, термиты начнут роиться, а пчелы — собирать мед. На открытой равнине, где враг не может подкрасться незамеченным, будут нести яйца глупые самки страусов, которые оставляют по одному яйцу на песке у гнезда, чтобы не забыть, для чего сидят на остальных! (Если бы не это яйцо, рассеянная страусиха поднялась бы и ушла!) Скоро песок порастет молодой травой, а в колодцах опять появится вода. Возвратится дичь, а значит, снова будут охота, пиры, танцы. Тяжелые времена прошли.

Везде расцветает жизнь. Наши друзья тоже, кажется, охвачены весенней лихорадкой. Прошел долгий период ожидания, и их не удержать на месте. Охотники пропадают по нескольку дней, преследуя дичь до самых границ своей территории. Как настоящие кочевники, бушмены почувствовали зов свободной жизни, которую любят больше всего на свете. Они готовятся к переходу в котловины Нома, где встретят своих соплеменников, старых друзей и родственников. Теперь пища и вода в пути уже не проблема: облака на небе предвещают дождь. Мы с Франсуа поддаемся общему настроению и начинаем собираться в путь вместе с бушменами. Но, к сожалению, запасы у нас совсем кончились. Кроме того, приближается срок нашего возвращения на полицейский пост Марёлабум. Мы все откладываем отъезд, еще и еще раз подсчитываем, сколько дней займет обратный путь.

Самангейгей, казалось, пытался удержать нас. Когда сборы были уже в разгаре, я пошел в кустарник закопать ненужные жестянки и прочно застрял в одном из кустов.

— Знаешь, как он называется? — спросил меня Франсуа.

— Нет.

— «Ваген битйие!» — «Подожди немного!»

Но мы не могли больше ждать, мы должны были вырваться из этой, жизни. Надо было проявить пленки. Надо было вернуться в свой собственный, спокойный и трезвый мир.

Наконец все погружено на лендровер, который стал теперь по крайней мере на тонну легче. Мы раздаем остатки табака. Только сейчас, покидая маленькую общину, с которой так долго делили горести и радости, мы понимаем, как полюбили ее.

Вот старый Кау со своим проницательным взглядом философа. О чем он думает? Спокойные, добрые Нарни, Кейгей, Самгау, милая девочка-мать Нуси. Цонома, наш друг и проводник, защитник рода и его духовный наставник. Вот последняя горсть табаку тебе, Цонома, дружище… Не забыть бы смелых, старых морщинистых женщин. Некоторых из них, быть может, оставят в пустыне, если следующий засушливый сезон заставит род отправиться в долгий, тяжелый переход. Иди сюда, старая Гаусье, вот и твоя горсть маганйе. Она подставляет руки со старыми, узловатыми, негнущимися пальцами, с усилием складывает их чашечкой, чтобы не просыпать драгоценный табак. Это не совсем удается ей, и часть его, проскользнув между пальцами, падает на песок. Гаусье нервничает, ей помогают собрать табак в каросс, а она суетливо поправляет свою «юбку», прикрывая наготу. В старых воспаленных глазах Гаусье светятся благодарность, доброта и мудрость. Нет людей, которые были бы сделаны из более прочного материала, чем эти женщины. У каждой из них было множество детей, большинство которых умерло на их глазах, но они полны жизненной силы, энергии и юмора. Они перекапывают песок в поисках кореньев, ищут топливо для костров, пока не сваливаются с ног от усталости, и в конечном счете еще раз доказывают, что женщина более вынослива, чем мужчина. Какую громадную энергию передают своим потомкам эти сильные женщины, как велика их любовь к жизни! Вот почему еще живет в пустыне древний народ бушменов.

Табак кончился, и я снова думаю, как мало мы можем им дать. В машине, в ящике для инструментов, я отыскиваю кусок проволоки и даю его Нарни. Для него это — самый ценный подарок. Нуси дарит мне «пудреницу» из панциря черепахи и просит передать ее моей «женщине», фотографию которой я ей показывал.

— Спасибо, Нуси, пусть твой сын будет великим охотником!

На востоке собираются тучи. Надо выехать до начала очередной грозы.

Мы опять в дороге. Новые места, ощущение, что в наших жилах течет кровь кочевников, — все это придает нам бодрость. Но до самого вечера нас не покидает чувство грусти, навеянное прощанием с друзьями. Они оказали гостеприимство двум чужестранцам из той расы, которая прогнала их с насиженных мест. Доверчивые и честные, они раскрыли перед нами всю свою удивительную жизнь, позволили заглянуть в прошлое, которое живет в настоящем. Пожалуй, к грустному чувству расставания примешивалось ощущение нашей беспомощности перед лицом природы, сознание, что этот несгибаемый древний народ самым своим существованием подтверждает безжалостный закон природы: выживает самый приспособленный.

Два дня езды по выжженной равнине, на которой водителю и машине приходится очень трудно из-за песка, еще не просохшего после первого дождя, и мы прибываем в Каракувису. Наши бочки с горючим стоят в целости и сохранности. К счастью, дождь погасил пожар, и огонь не успел до них добраться.

На следующий день мы покидаем Калахари и возвращаемся на территорию, подвластную закону. На полицейском посту Марелабум забираем свой прицеп. Сержант полиции Энгельбрехт ставит в наших документах печати и рассказывает, что тот бушмен из Каракувисы, который пустил в констебля отравленную стрелу, пойман и ждет приговора в тюрьме. Полицейский выздоровел, но уже, пожалуй, не будет владеть ногами, как раньше. Пожар, говорит сержант, прошел по всей северной части Калахари, от Бечуаналенда до Юго-Западной Африки, и выжег территорию в два раза большую, чем вся Дания. Если бы его не остановил дождь, не поздоровилось бы и фермам на юге.

Мы отправляем радиограммы родственникам и продолжаем путь.

Глава двадцать пятая Метеориты и подземные озера

Возвратившись в Гротфонтейн, мы, как никогда раньше, оценили материальные блага цивилизации: горячие ванны, замечательные обеды (суп, бифштекс, свежие овощи, обязательная бутылка вина, кофе и сигара), постель с белоснежными простынями. Это были давно забытые радости! Нас ждала почта за несколько месяцев.

К сожалению, в одном из писем сообщалось, что доктор Мартин, геолог, который должен был проконсультировать нас относительно киносъемок географических достопримечательностей, уехал на плоскогорье Каоко и вернется не скоро. Но наш друг Блок, мэр города, сказал:

— А зачем вам забираться далеко, чтобы найти что-нибудь интересное? В нескольких километрах от Гротфонтейна солнце освещает свой собственный осколок, точнее говоря — самый большой нетронутый метеорит в мире. Он лежит на ферме Хоба. Кстати, на другой ферме, чуть подальше, говорят, есть кратер, по которому можно спуститься к большому подземному озеру. Боюсь только, трудноват будет получить разрешение на осмотр озера.

Это звучало заманчиво. Манфред Крох, владелец местного кинотеатра и один из наших многочисленных друзей по бару при гостинице, обещал узнать насчет посещения озера. Как оказалось, фермер очень неохотно разрешал такие экскурсии, потому что они связаны с опасностью для жизни.

Еще неделю мы с наслаждением приобщались к цивилизации, а затем поехали смотреть метеорит. Будь он в более доступном месте, к нему съезжалось бы множество туристов. Но к метеориту вела заросшая колея, а сам он лежал на ровном песчаном участке среди невысоких холмов, скрытый низким кустарником. Ударившись о землю при падении, метеорит зарылся вглубь. Когда это случилось, неизвестно, но с тех пор прошло не больше тысячи лет (он находится в самом верхнем слое грунта). Фермер случайно обнаружил метеорит в 1920 году, когда сильный ливень смыл с него песок. Прошло немало лет, прежде чем его отрыли, измерили и начали исследовать. Предполагают, что вес его около семидесяти тонн, то есть вдвое больше второго по величине известного людям метеорита, который был найден в Гренландии, а сейчас находится в Нью-Йорке. Часто гренландский метеорит называют крупнейшим в мире, потому что метеорит в Юго-Западной Африке сравнительно мало известен.

Метеорит на ферме Хоба находится на 17°56′ восточной долготы и, 19°35′ южной широты. Это сравнительно плоская квадратная глыба около полутора метров в высоту и трех метров в ширину. Остальные метеориты — карлики по сравнению с этим.

Третий по величине метеорит был обнаружен в Мексике, в Бакубирто. Его вес двадцать четыре тонны. Гигантские метеориты есть в штате Орегон (США) — четырнадцать с половиной тонн весом; в Чупадерос (Мексика) — четырнадцать тонн; в Танганьике — двенадцать тонн и в Бразилии — пять с половиной тонн. Метеориты-гиганты падали в Сибири и в американском штате Аризона, но у них был другой состав. После удара о землю они распылялись, оставляя огромные кратеры. Известный астроном, доктор Л. Дж. Спенсер, обмерявший и исследовавший эти чудовища, назвал метеорит в Хобе уникальным не только по размерам, но и по составу. Метеорит совсем не поражен коррозией, хотя, по данным анализа, содержит 83 % железа, 16,24 % никеля и 0,76 % кобальта, с незначительной примесью углерода, меди и фосфора. Он намагничен.

Здесь исконная бушменская земля. Легко можно себе представить, с каким ужасом древние люди смотрели на сверкающее небесное тело, которое с грохотом летело на них сверху. Падающий со скоростью шестидесяти километров в секунду метеорит начинает сверкать на высоте ста двадцати километров. Пролетая сквозь атмосферу, метеорит обычно — и к счастью — распадается на искрящиеся частички — метеоритную пыль. Крупные метеориты очень редко достигают поверхности земли, но на нее падает около тысячи тонн метеоритной пыли в день.

В Юго-Западной Африке есть еще несколько крупных метеоритов. В некоторых районах выпали целые дожди из небольших метеоритов. Правительство запретило собирать их. Между прочим, на метеорите в Хобе видны следы ножовок, которыми охотники за сувенирами безуспешно пытались отпилить на память кусочек солнца. Сейчас и метеорит, и место, где он упал после полета через Вселенную, охраняются от вандализма. Мы вдоволь насмотрелись на осколок светила.

В Гротфонтейне наш друг Манфред Крох сказал, что ему удалось выхлопотать разрешение посетить ферму с подземным озером. Он решил сопровождать нас. Это озеро — одна из многих достопримечательностей Юго-Западной Африки, тщательно скрываемых от посторонних глаз. Фермер, мужчина лет сорока, на земле которого расположено озеро, согласился показать нам его только при условии, что мы не раскроем его местонахождения. Он не рискует допускать туда любопытных, потому что это очень опасно. Итак, я могу сказать лишь, что озеро находится в треугольнике, образуемом городами Гротфонтейн, Цумеб и Отави.

Фермер дал Франсуа, Манфреду и мне подписать заявление, в котором говорилось, что мы спускаемся под землю на свой собственный страх и риск и предупреждены о грозящей нам опасности. Эти предосторожности показались мне излишними, но не прошло и нескольких часов, как мы поняли, что оснований для них было больше чем достаточно.

Фермер показал нам такие же заявления, подписанные теми, кто побывал на озере до нас. Их было двенадцать. Один из них, геолог, потеряв надежду выбраться наверх, написал завещание на коробке из-под сигарет. Другого по пути вверх охватила паника, и он почти двадцать минут провисел на веревочной лестнице, не имея сил продолжать подъем. Однако, судя по заверениям фермера, до сих пор ни один из спускавшихся не погиб. Фермер добавил:

— Пожалуй, придется и мне спуститься. Я полезу первым и буду тринадцатым по счету.

Мы сложили на грузовик оборудование: веревку, автомобильную камеру, бочку из-под бензина, две доски, магниевые факелы, фотооборудование, посадили Стефануса, мальчика из племени овамбо, и отправились в путь. Проехав несколько километров до невысоких холмов, мы втащили все вверх по каменистому склону метров на двести, до края большого и глубокого кратера, который был около пятидесяти метров в диаметре. Воронка шла почти вертикально вниз, постепенно суживаясь, и заканчивалась темной щелью.

— До озера около ста метров, — сказал фермер. — Вы не передумали?

— Конечно нет!

Сначала мы спустили на небольшую площадку бензиновую бочку, доски и автомобильную камеру — это будет наш транспорт для передвижения по озеру. С площадки их можно будет сбросить вниз. Мы крепко привязали к скале веревку и спускались по ней метров пятьдесят. Стефанус остался наверху. Если мы не поднимемся до заката, то он пойдет за помощью.

Первый этап был легким — можно было упираться ногами в стены расселины. Факелы, фотоаппараты, веревки болтались за спиной. Гибкая стальная лестница на вбитых в скалу металлических костылях уходила в пропасть. Внизу был мрак, воды не было видно. До берега озера оставалось больше пятидесяти метров. Фермер предупредил нас, что на лестнице недостает нескольких ступенек и ниже выступа на стене расселины лестница не закреплена и может сильно раскачиваться.

— Что бы ни случилось, — говорил он, — держитесь крепко. Второй не должен начинать спуск, пока я не буду внизу, а то лестница раскачается, и мы будем болтаться в воздухе. Я крикну, когда спущусь. Здесь эхо, слов не разберешь. Просто ждите моего оклика.

Он сбросил вниз бочку, камеру и доски, и мы услышали глухие всплески. Фермер обвязался веревкой и исчез в глубине. Через несколько минут, весь в поту, он опять поднялся на площадку.

— Веревка тонка, — сказал он. — Зацепилась за что-то, когда лестница начала качаться. — Поправив ее, он снова полез вниз. Десять минут напряженного ожидания, и мы услышали его крик. Вниз отправился следующий, опять долгие минуты ожидания, и так друг за другом мы вчетвером очутились на берегу озера. Спуск занял сорок пять минут.

Я вел киносъемку и, конечно, двигался последним. Укрепив кинокамеру на спине, я начал спускаться в удивительный подземный мир. Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что вода в глубине мерцает каким-то необыкновенным голубоватым светом, отблески которого падали на высокий свод пещеры Аладдина, такой большой, что в ней свободно поместилось бы здание в семь-восемь этажей. Ближе к стенам с потолка пещеры свешивались колонны сталактитов, переливавшиеся фантастическими оттенками синего, зеленого, коричневого и красного цветов. Из глубины поднималась пелена теплого тумана, и от этого пещера казалась еще более сказочной.

Я остановился на небольшой площадке на полпути и осмотрелся. Света было достаточно: солнце стояло в зените. Скала круто спускалась в воду. В глубине пещеры отдавалось эхо голосов. Из-за сталактитовых колонн вылетели и начали кружить в воздухе летучие мыши.

Вода была странного голубоватого цвета, но очень прозрачная — озеро казалось бездонным; тепловатая и мягкая, без особого привкуса, она медленно двигалась к самой темной части пещеры. Возможно, озеро было связано с подземной рекой. По словам фермера, уровень воды в нем постоянно меняется. Мы соорудили «лодки» и, передвигаясь по воде то в них, то вплавь, начали кино- и фотосъемку, освещая пещеру магниевыми факелами. В глубине пещеры в сводчатом отверстии начинается канал. Может быть, это и есть выход из озера, ширина которого здесь около ста метров. Неподалеку находится еще один выход в канал. Мы с фермером заплыли в канал. Факел догорел, а зажечь следующий мы не успели. Нас охватила тревога: в кромешной тьме ни проблеска света, а мы в воде держимся за бочку-плотик с укрепленными на ней кино- и фотокамерами. Прошло несколько томительных секунд. Определять по голосам, где главная пещера, мешало эхо. Когда бензиновая бочка стукнулась о скалу, мы двинулись вдоль нее и скоро увидели слабый свет, проникавший в канал из пещеры. Мы спасены!

За площадкой, на которой мы решили немного отдохнуть, виднелся ход еще в одну пещеру. Фермер рассказал, что недавно его старший рабочий-европеец обнаружил в этом месте большой череп какого-то животного. Он так удивился, что выронил факел, но череп около полуметра длиной и тридцати сантиметров шириной выудил и поднял наверх. Музей в Претории, куда направили череп, сообщил, что он принадлежал льву, который, наверное, свалился в расселину.

На обратном пути мы нашли в воде мертвую змею. Наверное, она тоже либо упала сверху, либо подземная река принесла ее из другого открытого грота. Одну из летучих мышей свет наших факелов так сбил с толку, что она свалилась в воду. Мы достали ее палкой. Придя в себя, мышь опять взвилась в воздух.

Бензиновую бочку и автомобильную камеру мы оставили в пещере, а остальной багаж распределили между собой. Начался подъем. Мы снова двигались по одному и несколько раз отдыхали в дороге. Там, где не было ступенек, приходилось подтягиваться на руках.

Только сейчас мы почувствовали, как устали в гнетущей духоте подземного грота. Вокруг нас носились летучие мыши. Плечи, руки и ноги болели, пот лил ручьями. В мозгу билась мысль: «Вперед, только вперед!» Теперь мы поняли, почему фермер дал нам подписать заявление, что мы берем на себя ответственность за предпринятую экскурсию. Откровенно говоря, во время подъема меня не раз охватывал страх. Когда мы наконец выбрались на поверхность, я упал на спину в полном изнеможении. Сердце бешено колотилось. Я почувствовал, что сильно искусал губы. У одного из моих спутников шла носом кровь.

Подъем занял полтора часа. Увидев нас, Стефанус с облегчением вздохнул и пробормотал, что совсем уж было перепугался, — так долго нас не было.

Мы отдыхали, а фермер рассказывал о пещере. Несколько лет назад ее обнаружил топограф Диксон. Он же первым спустился в нее по веревке. Фермер спустился вторым. По его словам, самые страшные мгновения в жизни он пережил, когда висел на веревке и думал, выдержит она или нет. Если бы в этой фантастической пещере можно было установить подъемник, она стала бы одной из самых популярных среди туристов достопримечательностей Юго-Западной Африки. Правда, если бы мы спускались в удобном лифте, пещера не произвела бы такого сильного впечатления: опасность спуска и подъема очень обостряет чувства. Мы разговорились и решили, что в нашем мире опасностей слишком мало, а это притупляет вкус к жизни. И мозг, и тело должны периодически подвергаться встряске и волнениям. В конце концов человек — не механизм.

Как образовались пещера и подземное озеро? Сверху расселина похожа на кратер, но она не вулканического происхождения. Эта доломитовая пещера образована либо эрозией — вымыванием мелового слоя породы, — либо землетрясением. Но бездонное озеро с проточной тепловатой водой — загадка: оно находится в засушливой местности, где выпадает очень мало осадков. Труднее всего объяснить то, что уровень воды в нем изменяется независимо от засушливых и дождливых сезонов. Но уж если на то пошло, вся система подземных озер и рек Юго-Западной Африки — это тайна, которую не могут разгадать ученые. Очевидно одно: в этой части страны есть целый комплекс сообщающихся между собой подземных рек, озер и пещер.

Десять лет назад я побывал на двух озерах-кратерах, Орьикото и Гинее. Они находятся к западу от шахтерского поселка Цумеб, километрах в тридцати одно от другого, и, очевидно, связаны между собой. Я не измерял их глубину, но она наверняка больше нескольких сот метров. Часто их ошибочно считают озерами вулканического происхождения, но на самом деле ото обрушившиеся доломитовые пещеры. В озере Гинее водится редкая рыба (Cichlidae), которая выводит мальков во рту. После динамитных взрывов на поверхность озера всплывают слепые, бесцветные рыбы. Сейчас начинается изучение всех озер-кратеров и подземных рек Юго-Западной Африки. Цель его — выяснить, какой неведомой силе подчиняются приливы и отливы под землей.

Глава двадцать шестая Исчезающие острова

Намиб — самая плохая из всех пустынь на земле. Холодное Бенгельское течение приносит в нее из Атлантического океана ледяные туманы, которые перемежаются с сильными песчаными бурями и обжигающими восточными ветрами, дующими с континента. Берег бурлящего Атлантического океана покрыт зазубренными скалами. За ними — бесконечные пустынные равнины. Кое-где на них выступают из песка остатки гор, за миллионы лет сточенных ветрами почти до основания. Геологи утверждают, что это самые старые на земном шаре горы. Кора земли и эти горы образовались, когда течения с Южного полюса охладили кипящую лаву. Так началось отвердевание земного шара, который три-четыре миллиарда лет назад находился в жидком состоянии. Пылающий земной шар, вращаясь, несся в пространстве, а его кора остывала и становилась все толще. То же ледяное течение и палящие ветры Калахари раскололи горы, искрошили их на куски, на песчинки и, почти до основания стерев их, создали эту грозную пустыню шириной в двести километров, которая тянется больше чем на тысячу двести километров от Берега Скелетов на севере до устья реки Оранжевой на юге. Здесь находятся богатейшие алмазные копи. Поэтому пустыня объявлена запретной зоной и охраняется бдительной полицией. Правда, еще лучше сторожит ее природные богатства страшный климат.

Итак, мы едем в пустыню Намиб.

Возвратившись в Гротфонтейн после подземного плавания, мы получили телеграмму от дирекции Объединения алмазных копей с разрешением на въезд в южную часть пустыни, в район концессии компании. Мы долго мечтали о возможности своими глазами увидеть в пустыне скрывающую алмазы береговую линию, которой миллиард лет от роду. До начала дождливого сезона на юге оставалось полтора месяца, и мы решили проехать и заснять на пленку всю пустыню Намиб с севера на юг, а затем направиться в южную часть Калахари, к бушменскому племени ауэн.

Между прочим, в пустыне Намиб дождя не бывает вообще.

К сожалению, нам не удалось сфотографировать одно из интереснейших явлений природы, хотя мы и уловили его запах! Я имею в виду загадочные островки из серной грязи, которые внезапно поднимаются со дна океана под гул подводных взрывов, остаются на поверхности в течение нескольких дней и бесследно исчезают.

В двух местах пустыню Намиб пересекают проложенные рядом шоссе и железная дорога к старому алмазному городу Людерицу на юге и городам Уолфиш-Бей и Свакопмунд (всего в нескольких километрах один от другого) на севере. Подводные толчки бывают как раз с районе этих прибрежных дорог и городов.

Трудно представить себе города более заброшенные, чем Уолфиш-Бей и Свакопмунд, более затерянные среди песков и океанских волн. Здесь можно по нескольку лет ждать дождя. Туман с океана — главный и очень скупой поставщик влаги для местного населения. Уолфиш-Бей в особенности, как и его южный сосед Людериц, ведет непрерывную борьбу с песками: почти ежедневно в полдень из пустыни дует сильный ветер. Он приносит тучи песка, и мощные тракторы, впряженные в специальные плуги, расчищают песчаные заносы на шоссе и железной дороге.

По пути к Берегу Скелетов мы заехали в Свакопмунд за разрешением на проезд дальше на север. Какая благодать вдыхать прохладный, влажный ветерок с Атлантики после сухого воздуха пустыни Калахари! Однако вечером, когда мы сидели на террасе гостиницы и любовались дюнами, пурпурными и золотистыми в лучах заходящего солнца, мы внезапно ощутили неприятный, гнилостный запах сероводорода и услышали со стороны океана далекий грохот, похожий на гром.

— Опять начинается эта ерунда, — произнес хозяин гостиницы, заметив наше удивление. Он рассказал, что с ноября по март грохот слышится очень часто и запах сероводорода держится иногда целыми днями. Нередко ему приходилось наблюдать, как вслед за подводными взрывами над волнами появлялись столбы дыма, а вода становилась красноватой и бурлила. После особенно сильных взрывов волны выбрасывали на берег миллионы мертвых рыб. Рыба гнила, отравляя воздух и привлекая тучи мух. В 1924 году, после одного из самых сильных серных извержений, слой погибшей рыбы растянулся по берегу на триста километров. Иногда облака сероводорода плывут над Уолфиш-Беем и Свакопмундом, и тогда серебряные и медные вещи и выбеленные дома чернеют. Узнав об этом, мы поняли, почему немец, наш сосед по гостинице, называл эти серные извержения «verdammte Schweinerei» («проклятое свинство»).

На этот раз извержение было не особенно сильным. Хозяин рассказал, что после очень мощных взрывов океан на закате становится кроваво-красным, а ночью частички серы мерцают в воде, как светлячки. Изредка сильные взрывы поднимают со дна океана целые грязевые острова. В последний раз это случилось в 1951 году, когда недалеко от Уолфиш-Бея из океанских глубин внезапно всплыли черно-зеленые глыбы. Служащие маяка на мысе Пеликан сфотографировали их. Грязевые острова оставались на поверхности всего несколько часов, после чего исчезли неожиданно и бесследно. Иногда острова плавали на волнах по три-четыре дня. Взрывы в океане никогда не сопровождались землетрясениями на континенте. Значит, толчки возникают только на дне океана.

Выдвинуто много теорий, объясняющих такие выбросы серной грязи. Самую правдоподобную из них я услышал в Кейптауне. Ученый из государственной океанографической лаборатории У. Дж. Копенгаген изучал это явление в сотрудничестве с бактериологической лабораторией Кейптауна. Он сообщил в своем докладе, что широкая прибрежная полоса дна океана в районе Свакопмунда покрыта толстым слоем грязи — остатками диатомовых (кремневых) водорослей (Diatomaceae), содержащих хлорофилл, который окрашивает грязь в зеленый цвет. Водоросли гибнут из-за резкого падения температуры воды, когда из Антарктики приходит холодное Бенгельское течение. Они оседают на дно, гниют и выделяют сероводород, газ с отвратительным запахом, который скапливается в больших «карманах» в слое грязи на дне. Летом по дну океана проходят теплые течения, скопившийся газ расширяется, вырывается из «карманов» и пробивает толщу воды, губя все живое, будь то рыба или водоросли. Наверное, слой дурно пахнущей зеленой грязи на дне очень толст, во всяком случае, настолько, чтобы образовывать целые грязевые острова на поверхности воды.

Еще несколько дней мы ехали вдоль берега, поглядывая на волны в надежде, что вот-вот дно океана проявит признаки жизни, но ничего не произошло. Океан, очевидно, был по горло сыт грязевыми извержениями.

Из Свакопмунда мы направились на север. Проехав пятьдесят километров по берегу, мы увидели русло пересохшей реки. Объявление на щите возвещало, что здесь кончается полицейская зона. Тот, кто поедет дальше без специального разрешения властей, будет оштрафован на крупную сумму, а принадлежащие ему транспортные средства и имущество конфискованы.

На смену прохладному, сырому утру пришел жаркий день. Воздух над бесконечной серовато-белой песчаной равниной подрагивал. На горизонте вставали и таяли миражи: нам виделись поросшие камышом озера и озерца, в водной глади которых отражались силуэты далеких гор. Но мы подъезжали ближе, и они растворялись в колеблющихся волнах горячего воздуха, чтобы снова появиться вдали. Чаще всего миражи появлялись, когда мы были на возвышенности. Мы проехали сто двадцать километров, пытаясь догнать мираж, и оказались на скалистом мысе Кросс, последнем аванпосту цивилизации перед грозным Берегом Скелетов. В одиноком доме живут здесь два европейца и несколько, африканцев, добывают соль и охотятся на морских львов. Утром и вечером побережье окутывает холодный атлантический туман, а днем палит безжалостное тропическое солнце. Единственная живность на мысе Кросс — шакалы, морские львы да морские птицы. В этом заброшенном уголке — только песок, соль да скалы. Растительности здесь нет никакой.

Большие пересохшие соляные озера к югу от мыса Кросс расположены низко, и соленая вода просачивается в них из-под земли. Дно озер изрезано канавками глубиной около метра. Скапливающаяся в них соленая вода высыхает в здешней жаре так быстро, что за две-три недели канавки доверху заполняются плотной массой розоватых кристаллов соли. Рабочие-африканцы разбивают ее на куски и сушат их на солнце, пока они не становятся белоснежными. В канавках опять скапливается соленая вода, и процесс повторяется. Освещенная солнцем соль слепит глаза, приходится носить очень темные защитные очки.

Соль отправляют в Свакопмунд на больших дизельных грузовиках. Дальше ее везут по железной дороге. Все необходимые припасы, даже питьевая вода, доставляются сюда из Свакопмунда. Соль — единственное, что люди добывают здесь для себя!

Холодные течения с юга дают морским львам возможность заплывать сюда, почти к самому экватору. Пожалуй, в мире нет другого такого места, где они тысячами выводили бы потомство на континенте, а не на каком-нибудь скалистом островке.

Начальник станции Клайнштубер повел нас к лежбищу. До него было несколько километров, но рев морских львов уже заглушал гул прибоя. Мы гадали, сколько их, но то, что мы увидели, превзошло все ожидания: берег и скалы, насколько хватал глаз, были густо покрыты шевелившимися, блестевшими на солнце животными.

— Как по-вашему, сколько их здесь всего? — спросил я. — Тысяч восемьдесят! — ответил он.

— Это одно из самых крупных лежбищ в мире.

У морских львов плохое зрение, но острый нюх. Нам пришлось подбираться к ним с подветренной стороны. Как только морские львы почуют незнакомый запах, они, переваливаясь, спешат к воде и шлепаются в волны.

В брачных отношениях у них царит полный беспорядок: самцы бьются не на жизнь, а на смерть за обладание самым большим гаремом, но если молодой самец захочет увести одну-единственную жену у кого-нибудь, его могут закусать до смерти. Он должен ждать, должен сначала вырасти и стать сильным, чтобы защитить и себя, и свою подругу. Старые самцы покрыты рубцами, оставшимися от былых битв, а у некоторых кровоточат еще совсем свежие раны. Самки флегматично наблюдают за кровавыми схватками, а если их партнер оказывается побежденным, вероломно покидают его и присоединяются к гарему победителя. Потерпевшие поражение и истекающие кровью самцы уползают в укромный уголок в скалах и остаются там, пока раны не заживут. По неписаному закону все оставляют их в покое. Клайнштубер показал нам эту «больницу». Там в луже крови, судорожно дыша, лежали два самца. Третий был уже почти мертв. Ночью он пойдет на ужин шакалам.

Там и сям на берегу лежат побелевшие на солнце скелеты и гниющие туши. Запах мертвечины чувствуется даже на большом расстоянии.

Ежегодно в ноябре и декабре станция на мысе Кросс добывает тысячи морских львов. В прошлом году их было забито семь тысяч. Когда мы добрались до цели, «охота» была в разгаре. Рабочие-африканцы ходили по лежбищу и дубинами убивали молодых животных, не успевших вовремя скрыться в воде. Между прочим, дубинами здесь пользуются, чтобы не портить ценную шкуру. Старых самцов, шкура которых не ценится, пристреливают и вытапливают из них жир. Остатки после вытапливания жира идут на изготовление костяной муки. Вес самых крупных животных доходит до восьми тысяч девятисот фунтов. Истребление молодых морских львов дубинами может показаться жестоким, но ведь сами морские львы не менее безжалостны в битвах между собой.

Такая охота далеко не безопасна. Разъяренный крупный самец часто бросается на охотника, сбивает его с ног и сильно кусает. На небольшом кладбище возле станции есть могилы трагически погибших охотников.

По пути к станции мы видели среди скал тощих голодных шакалов. Клайнштубер рассказал нам, что иногда голод заставляет их воровать и пожирать обувь, которую рабочие-африканцы оставляют на скалах.

Мыс Кросс — историческое место. На выступающей дальше других скале, о которую океан разбивает волны, рассыпающиеся высоко в воздухе каскадами водяной пыли, стоит большой каменный крест. В этом месте в 1484 году ступил на землю Юго-Западной Африки первый европеец, португальский мореплаватель Диего Кан. Перед тем как покинуть негостеприимный берег, он установил на скале железный крест, который должен был означать, что страна принадлежит Португалии. На кресте был королевский герб Португалии и надпись на латинском языке:

Крест, незамеченный и забытый, простоял на пустынном берегу больше четырехсот лет. Диего Кан так и не вернулся в Португалию. Он умер, не закончив путешествия. Только в 1892 году крест был обнаружен немецким военным патрулем. Позднее его вывезли и поставили в военно-морском музее в Киле. Но нечистая совесть не давала покоя немецкому кайзеру. Он распорядился сделать копию креста из гранита и установить ее на том же месте. Правда, на новом кресте сидел германский орел!

Глава двадцать седьмая Берег скелетов

К северу от мыса Кросс лежит Берег Скелетов, который на древних мореходных картах обозначен как Берег Кораблекрушений. Это самый опасный, после полярных, район побережья: подводные рифы, а за ними непроходимая пустыня и одинокие горы. Мы проехали несколько миль среди дюн Берега Скелетов, но вынуждены были вернуться. Дорогу нам преградило русло высохшей реки, доверху наполненное зыбучими песками, да и разрешение на въезд было выдано для группы автомобилей, а не для одного.

Протянувшийся на много километров пустынный берег усеян обломками кораблей, затонувших в Атлантическом океане или выброшенных на скалы. Бенгельское течение часто выносит на прибрежный песок доски. Обломкам, что лежат в дюнах далеко от берега, по нескольку сотен лет. Выбеленные солнцем человеческие кости рассказывают о страшной судьбе потерпевших кораблекрушение или искателей приключений, отправившихся за алмазами, но погибших от жажды. Шакалы и грифы обглодали, а солнце и ветер выбелили кости.

Полная опасностей пустыня привлекает многих охотников за алмазами. В запретной зоне можно найти оставленные ими бутылки из-под виски, пустые консервные банки. Несколько лет назад геологическая экспедиция обнаружила на песке следы колес автомобиля-амфибии, непонятно каким образом забравшегося так далеко. Не так давно в этих местах бродили бушмены, так называемые береговики, но сейчас они вымерли, и только их скелеты говорят, что здесь когда-то жили люди.

Спасение к потерпевшим кораблекрушение здесь может прийти только с моря. В живых оставались очень немногие. Среди таких счастливцев были два датчанина, которые в 1950 году, валясь с ног от жажды и усталости, добрались до станции на мысе Кросс. Отдохнув несколько дней и набравшись сил, они сделали такую запись в журнале станции:

Оффен был в то время начальником станции. Датчане, братья Нильсены, тридцати шести и двадцати четырех лет, отправились из Дании в далекое путешествие на своей яхте длиной в двадцать четыре фута. Отплыв из Копенгагена, они прошли Кильский канал, но их выбросило на берег недалеко от Гибралтара. Они отремонтировали яхту и продолжали идти вдоль берега Западной Африки. Здесь путешествие закончилось катастрофой: яхта разбилась о скалы. Если бы они оказались немного дальше к северу от мыса Кросс или пошли на север, а не на юг, то сейчас и их скелеты лежали бы в этой дикой местности. Нильсены потеряли всякую надежду остаться в живых. Они были совсем без сил, когда добрались до мыса. Якоб проработал на станции полтора года, а Мартин направился на юг, в Капскую провинцию, куда затем приехал и его брат.

На следующий день мы отправились в обратный путь, в Свакопмунд. После захода солнца туман с океана серой стеной накатился на берег. За несколько минут температура упала больше чем на двадцать градусов, стало сыро и холодно. Обычно ровная и сухая поверхность соляных озер стала липкой и скользкой, и в наступившей темноте нам приходилось почти ощупью двигаться по дорожной колее, потому что свет фар пробивал туман всего на несколько метров. Мы завернулись в одеяла, но все-таки дрожали от холода. Ледяной туман в пустыне напоминал прикосновение смерти. Когда мы останавливались, чтобы протереть ветровое стекло, со стороны океана слышался глухой грохот подводных взрывов.

В полночь мы были в Свакопмунде.

— Река под пустыней! Правда, она ненадолго прячется под землю, но… вода под пустыней! Обязательно посмотрите это чудо, когда поедете на юг по пустыне Намиб, — говорил нам в Виндхуке доктор Эрнст Шерц, с которым мы советовались о последнем этапе нашего путешествия.

Как и многие другие достопримечательности Юго-Западной Африки, эта река не отмечена на картах, потому что находится в отдаленном районе, между полицейской зоной и «Шпергебит № 2» — запретной алмазной зоной в центральной части пустыни Намиб. Называется подземная река Сезрием. Это слово попало в язык африкаанс от буров и означает «шесть быков в упряжке».

Итак, направляемся к реке Сезрием: из Свакопмунда едем в Уолфиш-Бей через гигантские дюны, по колее пересекаем Намиб и, выехав из царства песка, оказываемся в дикой каменистой местности. На плато резвятся стада антилоп. Иногда в стаде виднеются два-три страуса.

Мы разбиваем лагерь на дне каньона Кейсеб, громадной расщелины с крутыми скалистыми склонами. Река Кейсеб раз в несколько лет оживает и неделю-две течет по каньону. Все остальное время каньон сух.

На фоне ночного неба высятся черные силуэты скал, и нам чудится, что мы на дне лунного кратера. Тишина: ни дуновения ветерка, ни воя шакала.

На следующее утро, собираясь в путь, мы вдруг увидели лендровер, ехавший по дну каньона. Поравнявшись о нами, машина остановилась. Полицейский патруль искал грузовик с двумя подозрительными людьми, которые, судя по всему, ловят антилоп и тайком переправляют их через границу, скорее всего в Танганьику. Сержант целые сутки ехал по нашим следам и был очень разочарован, что мы не воруем антилоп! Чтобы утешить его, мы обещали зорко смотреть по сторонам и сообщать на полицейский пост в Научасе о всех автомашинах и людях, которых встретим по пути.

Два дня мы ехали на юг по краю пустыни. Нам подробно объяснили, как добраться до реки Сезрием, но найти ее оказалось не так-то просто.

Хуго Трутер, владелец фермы, за которой начиналась пустыня, посоветовал проехать несколько сот километров на юго-запад от последних высоких скал и там искать трещину в почве.

— Только смотрите, не въезжайте в запретную алмазную зону, — предупредил он.

Мы заночевали в покинутом бушменском поселении у скал. Наутро мы около часа потратили на поиски трещины в каменистом дне пересохшего речного русла. Она была около метра в ширину.

Трещина постепенно переходила в глубокую, метров тридцать, расселину с отвесными стенами. На дне поблескивала вода подземной реки. Когда расселина стала еще просторнее, мы спустились к воде и прошли метров двести по берегу. Вода была стоячая и такая холодная, что, переплыв на противоположный берег, я начал дрожать и долго не мог согреться. В узкую щель над головой проникал слабый свет, но ни один солнечный луч сюда не доходил, и вода почти не испарялась.

Хотя речное русло имеет мало изгибов, за многие века вода выточила глубокие пещеры в скалистых берегах. Было очень странно находиться в прохладном полумраке, в полной тишине, и сознавать, что над тобой пустыня.

Это подземное речное русло — не доломитовая формация. Оно, по-видимому, образовалось несколько тысячелетий назад, когда дожди здесь были сильнее и шли чаще, чем сейчас. Даже когда русло заполняется водой, река не достигает океана, а теряется в пустыне.

По пути наверх мы нашли на склоне труп антилопы. Наверное, мучимая жаждой, она разбилась, пытаясь добраться до воды. А на поверхности, в пустыне Намиб, дул обжигающий лицо восточный ветер и вихрились облака пыли.

Глава двадцать восьмая Покинутый город в пустыне

До Людерица, одного из самых удивительных городов Африки, два дня езды. Мы пробираемся по пустыне сквозь самум. Отклоняться от колеи строго воспрещается: объявления на английском и немецком языках и на языке африкаанс гласят, что лицо, которое сойдет с дороги и вступит на территорию запретной зоны, будет оштрафовано на пять тысяч фунтов стерлингов или заключено в тюрьму сроком на один год. Почти ежедневно здесь по два часа свирепствует самум. Ветер дул с такой силой, что наметал целые сугробы песка. Нам пришлось преодолевать их, включая и передний ведущий мост машины.

Людериц расположен на западном склоне голых скал, спускающихся к океану. К востоку от города раскинулось безбрежное море песка, похожее на причудливый лунный ландшафт. В городе и в его окрестностях — ни одного деревца. Кустарника тоже почти нет. Население Людерица (восемьсот человек) пьет опресненную морскую воду. Но город напоминает богатую брошь в убогой оправе: все здания в нем выстроены в стиле старой кайзеровской Германии, улицы и магазины имеют немецкие названия. После очередного самума мы вышли на главную улицу. Типичные деловые люди вежливо здоровались с нами по-немецки. Многие из них были с высокими крахмальными воротничками и внушительными усами «кайзер Вильгельм». Мы неожиданно оказались в довоенной Германии.

Интересно, что люди, которые долго прожили в уединенных местах, сплошь и рядом даже не помышляют о том, чтобы покинуть их. Население Людерица предано своему заброшенному городку.

Получив инструкции по телеграфу, мы отправились в местную контору компании, владеющей алмазными копями (нам советовали не входить в запретную зону одним и не въезжать в нее на своем автомобиле). Утром лендровер компании с двумя сыщиками повез нас в горняцкий городок Ораньемунд за триста километров от Людерица.

Мы минуем покинутый город Колманскоп, полузасыпанный наступающими песками, город-привидение с домами, мастерскими, машинами, железнодорожными вагонами, автомобилями и другими принадлежавшими людям вещами. В лучах солнца видно, как ветер сыплет песок в двери и окна домов. Кое-где полы второго этажа провалились, не выдержав тяжести песка. Раскачиваемые ветром, скрипят и скрежещут петли, доски, провода. Из песка вырастают неожиданные для этих мест силуэты мачт линий высокого напряжения, огромных маховых колес, экскаваторов, конвейеров и вагонов-самосвалов. На главной улице валяются слетевшие вывески: «Schlagterei» (мясник), «Backerei» (булочник). В Колманскопе обитало больше тысячи человек, здесь гудели машины, накапливались богатства и кипела жизнь. А сейчас лопаты валяются в песке. На рельсах стоят одинокие вагоны — все, что осталось от поезда, который так и не прибыл к месту назначения. Жизнь внезапно остановилась, и все покинули город. Только голодные, одичавшие собаки бродят среди развалин.

Колманскоп начал строиться в 1908 году, в период немецкой колонизации, когда какой-то железнодорожный рабочий нашел недалеко от Людерица первые алмазы. Алмазная лихорадка свирепствовала несколько лет. Кое-кто нажил на ней миллионы. Одна немецкая компания выплатила своим держателям акций за один только год три тысячи восемьсот процентов дохода. Но алмазов становилось меньше, в других местах находили более богатые залежи, и лихорадка пошла на убыль. Концессия в Колманскопе прекратила существование, машины остановились. Безраздельной хозяйкой в городе снова стала пустыня.

Недавно на юге пустыни Намиб были обнаружены крупнейшие в мире алмазные месторождения, скрытые глубоко под песками пустыни. Но теперь алмазная лихорадка идет под контролем одной из самых больших горнопромышленных компаний мира — «Консолидейтед дайамонд майнз». Компания выстроила в пустыне целый город, Ораньемунд, в котором живут две тысячи европейцев и восемь тысяч рабочих-африканцев.

В Ораньемунде в чанах — искусственных огородах на подкармливаемой химическими удобрениями почве — выращиваются овощи. Практически все, что есть в городе, привезено издалека, но он не чувствует недостатка ни в чем. Здесь есть площадка для игры в гольф, школа, больница, кинотеатр, плавательный бассейн, стадион. Авиалиния соединяет этот искусственно созданный оазис с большим миром. Самолеты регулярно летают по маршруту Ораньемунд — Кейптаун. Несколько раз в неделю «Скаймастер» доставляет сюда из Гротфонтейна рабочих-африканцев (главным образом из племени овамбо), с которыми подписываются контракты на полтора года.

За несколько дней, проведенных в Ораньемунде в обществе сыщика, который не спускал с нас глаз (в особенности при посещении алмазных копей), мы увидели много интересного.

Интересно, что намибийские алмазы находят среди камней и гальки, которые миллионы лет назад покрывали прибрежную полосу (для добычи алмазов на других месторождениях приходится сооружать глубокие шахты). Эти древние береговые линии лежат уступами от пяти до шестидесяти метров над уровнем моря. Древнейшие из них простираются на несколько километров в глубь континента. Гальку тысячелетиями шлифовали и стачивали морские волны. Сейчас она покрыта слоем песка до десяти метров толщиной.

Экскаваторы и транспортеры убирают песок, и начинаются поиски алмазов. Это очень трудоемкая работа. Чтобы расчистить всего триста квадратных метров, приходится снимать около двух миллионов тонн песку: подсчитано, что на один фунт добываемых здесь алмазов приходится около восьмидесяти миллионов фунтов породы! Галька перевозится электропоездами на сортировальную установку, где алмазы отделяют при помощи тока высокого напряжения. Баснословные капиталы, достижения науки, многочисленные рабочие — все брошено на то, чтобы украсть у пустыни крошечные драгоценные камешки, которые она хранила миллионы лет. И всем этим движет потребность в ювелирных украшениях для наших женщин и нужды экономики.

Как же алмазы оказались в пустыне? На этот счет существуют две теории. Одна утверждает, что они были выброшены из недр вулканическими извержениями на морском дне, после чего сильные течения и волны разбросали их по берегу. Другая теория, у которой больше сторонников, говорит, что алмазы принесла в океан из Южно-Африканского Союза река Оранжевая, а морские волны прибили их к берегу. Проходили миллионы лет, поверхность континента поднималась, и ветер постепенно покрывал древние береговые линии толстыми слоями песка. Геологи считают, что эти берега сформировались в третичном периоде, когда в процессе эволюции млекопитающие сменили рептилий. Люди, вернее их далекие предки, появились на планете гораздо позже. Да, на древнем лице Африки много морщинок!

Алмаз за сигарету! Иногда африканцы, перекапывающие гальку и гравий на открытых месторождениях, находят алмазы. Они рассовывают их по карманам, а вечером в бараке отдают сторожу в обмен на сигарету, а алмазы больше пяти каратов — за монету в шесть пенсов! Вывезти алмазы отсюда тайком невозможно, потому что все отъезжающие из Ораньемунда проходят просвечивание рентгеновскими лучами. Целая армия сыщиков и сторожей охраняет весь алмазный берег, который огорожен такими естественными преградами, как река Оранжевая, океан и пустыня. Вся запретная зона, то есть около тридцати тысяч квадратных километров, постоянно прочесывается полицейскими патрулями на лендроверах с собаками.

Как это ни странно, я чуть не до смерти напугал полицейских собак их собственным лаем! В помещении для собак я записал лай и рычание на магнитофонную пленку. Когда я начал воспроизводить запись через динамик, собаки замолкли. Я поднес магнитофон к клеткам, и собаки, скуля и приседая от страха на задние лапы, забились в дальний угол. Все-таки я не советовал бы никому идти в алмазный район, вооружившись только записанным на пленку собачьим лаем!

На обратном пути мы осмотрели еще одну достопримечательность: колоссальную скалу метров в семьдесят высотой, которая, наподобие огромной арки или ворот, уходила далеко в океан. Называется она Богенфелс (Скала-арка) и опирается на массивную колонну, поднимающуюся из моря. Арка появилась в результате эрозии, которая шла веками. На ней очень хорошо видно, каким высоким был когда-то берег и сколько песку было снесено в океан, после того как началось поднятие континента.

Не успели мы сделать несколько фотографий, как берег окутал ледяной туман. Величественную арку закрыла серая пелена. Теперь ничего не было видно, лишь слышался гул прибоя. Стало холодно, и мы направились в теплую пустыню.

Глава двадцать девятая Человек каменного века показывает мне спутник

Назад, в Калахари, из одной пустыни в другую! На высоком плато между пустынями Намиб и Калахари сосредоточены основные обрабатываемые земли Юго-Западной Африки. Мы хотим побывать у бушменов племени ауэн на юге Калахари и записать на пленку их речь. Между прочим, их язык испытал очень сильное влияние языка готтентотов. Три дня пути — и снова длинные песчаные дюны, «красные пальцы» Калахари, и снова наши лица жжет сухой, горячий ветер пустыни.

Несколько дней мы разъезжаем по фермам, на которых пасут скот готтентоты и бушмены. Мы подавлены увиденным. Существование этих бушменов совсем не похоже на первобытную, но по-своему счастливую жизнь бушменов племени кунг на севере. Здесь бушмены чахнут. Если не будет работы на ферме, они погибнут. Они уже не могут жить по-старому, потому что богатые дичью районы с колодцами заняты либо европейцами, либо другими племенами. Здесь есть официально признанные резервации для гереро и готтентотов, есть заповедники для антилоп и газелей, но не для бушменов, которые когда-то были полновластными хозяевами этого края.

Во время поездки мы встречали одни и те же печальные признаки распада и вырождения. Два дня мы провели на ферме, «усыновившей» целую общину бушменов из Калахари. Их осталось всего двенадцать. Живут бушмены в хижинах из ржавой жести рядом с фермой. У всех либо туберкулез, либо венерические болезни. За шесть месяцев туберкулез скосил четверых. Еще на нескольких бушменах лежит печать смерти.

— Болезни занес один из них. Он отбывал наказание в тюрьме за то, что убил антилопу, — сказал хозяин фермы (в этой части пустыни Калахари охота запрещена).

Вялые и апатичные, сидят у своих лачуг охотники, согнанные со своей земли, — одетые в лохмотья человеческие развалины, которые были такими же независимыми и счастливыми людьми, как и бушмены в Самангейгее. Здесь не видно улыбок, не слышно веселого смеха, в лунные ночи никто не танцует и не поет, жизнь приносит людям не радость, а отчаяние. Бушмены глубоко переживают разрыв связей с древними традициями и привычным окружением: они лишились души и вымирают. Единство племени, уважение к самим себе, дисциплина — все слабеет и разваливается. Здесь я впервые наблюдал жестокую ссору между двумя бушменами.

Вечером мы сидели на веранде, и фермер рассказывал о своей поездке на грузовике в Калахари несколько лет назад. Он хотел завербовать бушменов, ему нужны были рабочие руки. Сначала все шло очень хорошо. Бушмены охотно работали на ферме по нескольку месяцев, он расплачивался с ними табаком и маисом, и они так же охотно возвращались к своей первобытной жизни. Но их все больше привлекал более легкий путь добывания пищи, они начали работать на ферме весь засушливый сезон. Скоро они разучились добывать пищу, начали болеть туберкулезом и перестали возвращаться в свою общину даже на время.

К фермеру подошли двое бушменов и попросили что-то.

— Сахару просят. Хотят перегнать на спирт, — сказал он и вынес им сахар. — Все равно долго они не протянут.

То же самое мы видели и на других фермах.

Но там, где болезни еще не взяли верх над бушменами, они живут по-старому. Иногда их охватывает такая тоска по вольной жизни в пустыне, что после обычного рабочего дня на ферме они могут, никого не предупредив, исчезнуть. Они оставляют все свои пожитки (что не соответствует их натуре) и на несколько месяцев возвращаются к привычной жизни. Они снова охотятся и собирают пищу на широких просторах пустыни, поют и танцуют при лунном свете, выполняют древние обряды.

На юге Калахари ноябрь очень жаркий месяц. Днем температура поднимается до сорока пяти градусов. Конечно, теперь нам хотелось оказаться в пустыне Намиб с ее прохладными атлантическими туманами. Чтобы хоть как-нибудь облегчить свою участь, мы направились на юг, в уголок Калахари, который Южно-Африканский Союз превратил в заповедник для антилоп и газелей, — Национальный парк Калахари-Гемсбок. Здесь на положении пенсионеров, как и бушменское племя хойкум в Этоша-Пан, живут последние бушмены Южно-Африканского Союза. Им не разрешают охотиться на «заповедную» дичь с луком и стрелами, а взамен выдают паек (кукурузную муку, табак и сахар), да время от времени служащий заповедника подстреливает для них лань. Бушменам позволяют охотиться только на мелкую дичь — шакалов, зайцев; охотничьи навыки быстро забываются, бушмены уже не могут добывать необходимую им пищу. Десять лет назад в поселении было двадцать восемь человек. Сейчас их ровно половина, да и та существует на средства благотворительности, затрачиваемые явно не по назначению.

Около двадцати лет назад группа симпатизирующих бушменам людей в Южно-Африканском Союзе начала кампанию за создание резервации для последних бушменов в стране, за предоставление им участка земли, где они могли бы свободно жить и охотиться. Сенатор Томас Бойделл, политический деятель и гуманист, защищал эту идею в парламенте в Кейптауне. Была создана специальная комиссия, но план так и не был претворен в жизнь. Против него выступил Национальный совет охраны животных. Совет никак не хотел согласиться с тем доводом, что хотя бы в интересах науки надо сохранить остатки бушменов, древнего народа, который в далекие времена населял всю Африку. О моральной и гуманной стороне плана его противники и не задумывались. В результате бушмены сейчас исчезают, вырождаются. Их осталось очень мало.

Мы провели несколько дней с бушменской общиной, которая живет в травяных хижинах среди дюн поблизости от дома служащего парка Калахари-Гемсбок. Наше посещение внесло заметное оживление в унылое однообразие их жизни (обычно они сидят и коротают тягучее время). Мы оделили их табаком, показали фотографии других бушменов, а когда включили магнитофон и прослушали песни, записанные в Самангейгее, их радости не было конца. Познакомившись с ними поближе, мы записали их песни и сказки. Главой общины был Магай, умный старик, полный чувства собственного достоинства. Этот любивший пошутить мудрец не мог примириться с пассивным существованием. Часто в его глазах появлялось отсутствующее выражение: он размышлял о прошлом и с тревогой думал о будущем своей маленькой общины.

— Теперь мы больше не охотимся и не танцуем. Сидим и ждем, когда привезут пайки. Это плохо, — говорил он. Сам Магай старается по мере сил придерживаться привычного образа жизни: не расстается с оружием (хотя стрелы у него в колчане и не отравлены), учит детей выкапывать коренья и добывать пищу, разводить костер, находить воду. Но путь назад, к свободной жизни, закрыт.

Магай пересказывает древние мифы, вспоминает свои приключения во время охоты и долгие переходы. По собственному признанию, он два раза сидел в тюрьме за охоту на антилоп. Это самое страшное воспоминание в жизни Магая: его заперли в маленькую комнатку! С тех пор прошло много лет, но голос Магая и сейчас дрожит при мысли о тюрьме. Он так и не понял, почему нельзя убивать дичь, которую бушмены употребляют в пищу. Ведь белый человек не ест ее.

— Почему нельзя? — спрашивает он.

— Потому что нам нравится смотреть на животных. — Что еще мог я ответить?

У одного старика на лбу, у самых волос, виднелся глубокий шрам. Эту рану он получил на охоте в молодости. Он попал отравленной стрелой в серну и пошел за ней. Она скрылась за скалой. Обходя скалу с противоположной стороны, чтобы застать серну врасплох, он неожиданно наткнулся на льва, который тоже крался за серной! И охотник, и лев испугались. Лев ударил бушмена лапой и содрал с головы всю кожу вместе с шевелюрой. Охотник отогнал льва ударами копья и побежал в поселение, где друзья натянули ему на голову болтавшийся скальп. Кожа прижилась.

— Плохо только, лев потом пришел и съел серну, — с сожалением добавил он.

В последние дни в пустыне Калахари мы отдыхали и веселились вместе с бушменами. Они изучали нас и почти все время проводили возле нашего лагеря, ожидая угощения. Люди каменного века еще никогда не жили с такой роскошью. Бутылки с кетчупом (которых у нас осталось слишком много) ходили по кругу и опустошались за несколько секунд. Бушменов покорило оборудование нашего прицепа, в особенности баки для воды и газовая плита. А когда они обнаружили на лендровере зеркальце, около него образовалась очередь желающих посмотреться. Старый Магай несколько минут стоял перед зеркалом, гримасничая и улыбаясь своему отражению. Я поинтересовался его мнением обо всех этих чудесах.

— Это принадлежит белому человеку. Больше я ничего не думаю, — ответил он на ломаном языке африкаанс и, помедлив, добавил: — Ничего хорошего для моего народа…

Я спросил его, что он думает о своей внешности. Он улыбнулся и сказал:

— Совсем не думал, что я такой.

— Разве ты не красивый?

— Да, очень красивый и очень старый.

— Ты прав, ты очень красив.

Он снова подошел к зеркалу и стал изучать свое лицо.

В один из последних вечеров, проведенных нами в поселении, я сидел у костра и развлекал бушменов магнитофонными записями. Ночь была тихая. Все с удовольствием слушали свои голоса. Внезапно Магай показал на восток. Там, невысоко над горизонтом, двигалась по небу маленькая звездочка. «Звезда упала», — подумал я. Но возвратившись в Кейптаун десять дней спустя и узнав событиях в мире, я понял: это был спутник! Его увидел и показал мне человек каменного века, Магай! Сам я никогда не догадался бы, что это искусственная луна, но Магаю ночное небо было хорошо знакомо, и он сразу заметил новую звезду.

Мы вступили в век атома и ракет. Какая судьба ждет бушменов в новую эру истории человечества? Их будущее зависит от того, смогут ли они заботиться о себе, смогут ли приспособиться к новым жизненным условиям. Горсточка бушменов в Национальном парке Калахари-Гемсбок в Южно-Африканском Союзе скоро либо вымрет, либо смешается с готтентотами. Собственно говоря, их смертный приговор был подписан, когда правительство Южно-Африканского Союза решило охранять не людей, а животных, и приговор этот уже поздно отменять. Большинство бушменов живут в Бечуаналенде. Там тоже идет процесс вырождения, все больше бушменов нанимается на временную работу на фермы белых, а потом оседает там навсегда. Но на территории протектората Великобритании есть еще большие общины бушменов, ведущих первобытный образ жизни. В официальных отчетах их называют «все еще дикими». Власти уже долгое время рассматривают проекты создания резервации, в которой бушмены могли бы жить вдали от назойливых агентов по найму рабочей силы, вдали от банту, жить как свободные охотники. Надеюсь, эти проекты будут осуществлены в ближайшем будущем, пока еще не поздно.

Не так давно на новый золотой рудник Стилфонтейн близ Йоханнесбурга набрали бушменов из Калахари. Первобытных охотников пустыни, людей каменного века привозили на грузовиках и обучали работе на гремящих дробильных установках или на конвейере, где сортируются куски золотоносной породы. Бушмены пользуются здесь хорошей репутацией.

— С тех пор как поставили бушменов, ни крупинки золота не ушло в отвал. У них очень острое зрение, — говорит директор рудника Дж. В. Пенберти.

Бушмены постепенно научились есть приготовленные блюда, но сначала бродили вокруг рудника в поисках личинок и другой пищи. Они изучали рудничную терминологию (фанагало), бесконечно повторяя название каждого предмета. Надев полученные на руднике слишком большие и тяжелые для, них шахтерские сапоги, бушмены падали через каждые несколько шагов.

Люди каменного века осваиваются в современной промышленности, но они постепенно отвыкают жить в естественной для них обстановке. Это — начало их конца.

В Юго-Западной Африке хотя бы создана комиссия для выработки предложений по охране племен на северо-западе Калахари, и если правительство Южно-Африканского Союза согласится, к югу от котловины Нома еще можно будет создать Бушменленд, большую резервацию для бушменов (там есть несколько колодцев). Однако племя гереро из Бечуаналенда пасет свой скот в этом районе и занимает все колодцы. На этой почве бушмены и гереро враждуют (лет десять назад в стычке между бушменами и гереро было убито восемнадцать бушменов). Эту проблему придется решить.

Часто говорят, что островки резерваций с небольшими группами первобытных людей несовместимы с прогрессом в нашем мире — мире, который постоянно движется вперед. Но если бушменов не взять под защиту, они будут стерты с лица земли силами, не поддающимися контролю. Если так рассуждать, то можно дойти до утверждения, что и запрещение применения атомного оружия Несовместимо с прогрессом.

Будем надеяться, что хотя бы бушмены племени кунг будут жить в Бушменленде. Пионеры-первооткрыватели охотились на них, как на диких животных, охраняя свой скот (то же самое происходило в Аргентине и в США).

Когда-то бушменам принадлежал весь континент, так верните им хотя бы часть его, самую небольшую, без которой вы вполне обойдетесь. Сделайте это малое для них!

Глава тридцатая Наш последний лагерь в Калахари

Вечером мы разбили лагерь в русле пересохшей реки, среди дюн. Песок носился золотистыми тучами в воздухе. Сквозь свист порывистого ветра слышался шорох песчинок. Это пели пески Калахари!

Ветер утих, и на пустыню спустилась тишина, будто Калахари внимательно слушала, как прощается с ней заходящее солнце. Усталый после целого дня езды по жаре, но подкрепившийся ужином, я растянулся на песке возле костра и устремил взгляд в небо. Оно постепенно темнело. Тихой, теплой ночью, под звездами пустыни, вдали от повседневной суеты нашей жизни, легко запутаться в паутине мыслей о скором возвращении к цивилизации. Передо мной плыла панорама событий на Земле за миллионы лет: рептилии и млекопитающие, сознание, ум и воля, дух и душа, расцвет и падение культур, последние цепные реакции, уничтожающие все живое на планете, и, наконец, несущаяся по беспредельной Вселенной мёртвая Земля, покрытая атомным Пеплом.

Я содрогнулся При этой мысли и подумал: а может быть, это просто ночной кошмар, который рассеется с утренней зарей? Да и правильно ли сравнивать современных людей с первобытными? Мы уже не можем подобно им приспосабливаться к ритму жизни природы и удовлетворяться этим. Мы стремимся обуздать ее силы и так далеко зашли в этом, что можем нарушить равновесие и погибнуть сами. Мы позволили технике одержать верх над; духовными ценностями. С тех самых пор как человек научился ходить на двух конечностях, он экспериментирует… А что, если он не сможет удержать под своим контролем опасные силы, которые вызвал к жизни, движимый любопытством, честолюбием, страхом и страстями? Такой «прогресс» — не больше чем недолговечная иллюзия. Разве бушмен из Калахари с луком и стрелами или австралийский абориген с копьем и бумерангом не находятся в большей безопасности и не чувствуют большего удовлетворения, чем современный человек с его запасами атомных бомб? Можно ли считать, что мы сберегли наследие, доставшееся нам от предков, если мы никак не можем понять, что есть только одна раса — человеческая, что есть одна страна и только одна — Земля? Наше собственное чувство неуверенности заставляет нас сомневаться в честности и добрых намерениях ближайшего соседа. Государство, политическая партия, односторонний союз обещают нам безопасность, но в то же время заставляют нас поступаться какой-то частицей своей индивидуальности. Признаём ли мы неизбежным законом прогресса развитие полезных для государства человеческих талантов за счет духовных ценностей, требующих от людей гуманности и добра в отношениях между ними? Если нет другой основы единства, кроме государства роботов, то мы должны смириться с тем, что в конце концов утратим свою индивидуальность, свою душу.

Мысли роятся в голове. Идет наша последняя ночь в Калахари. Я сижу возле Магая, маленькая община которого распадается на глазах. Он знает и жалеет об этом, но теперь никто не в силах изменить ее судьбу. Горстка бушменов живет в бутафорском мире. Никто не признает и не уважает их духовную индивидуальность, и поэтому все они погибнут. Но будет ли их судьба поучительна для нас, поймем ли мы, пока еще не поздно, что в один прекрасный день наше собственное существование будет поставлено на карту, если мы позволим страху уничтожить духовную свободу?

Треск горящих сучьев разгоняет черные мысли. Может быть, мрачное будущее человечества в конце концов только этап, неизбежная фаза развития культуры, которая приблизит нас еще на один шаг к свободе и терпимости?

Последняя ночь в Калахари! В жизни каждого из нас есть такие редкие моменты, которые навсегда сохраняются в памяти, — необъяснимо волнующие мгновения, когда чувства и восприятие обостряются до предела. В мозгу навсегда остаются звуки, запахи, прикосновения, которые усиливают зрительное впечатление и делают его незабываемым.

Итак, наш последний лагерь в пустыне! Умолкли поющие пески. Жужжание насекомых и потрескивание костра кажется особенно громким в ночной тиши. Я лежу на теплом песке и смотрю на дюны, освещенные волшебным светом звезд и луны. Где-то далеко завыл шакал, и снова все погружается в тишину.

Завтра мы будем уже не в Калахари, а в полицейской зоне, среди всех атрибутов цивилизованного мира. Подошло к концу путешествие, которое началось десять лет назад, было прервано и снова продолжалось, потому что его необходимо было осуществить. Ночь бросает свое отражение на экран памяти. Еще много лет передо мной будут всплывать и опять уходить в небытие воспоминания о путешествии: необозримые золотистые равнины, доисторическая роспись в горных пещерах, резвящиеся газели, белые скелеты в пустыне, беззаботное счастье маленькой Нуси, день, когда наконец пошел дождь, запах мокрого песка после долгой засухи.

Завтра последний день, а пока полная луна освещает самый древний народ на Земле. Бушмены в Самангейгее сейчас танцуют, их песни за сотни миль летят ко мне, и моим мрачным опасениям приходит конец: древняя Африка молода и прекрасна!