Заводная птичка

Рэй Дуглас Брэдбери Заводная птичка

— Человека характеризуют действия, — изрекла миссис Коул, — а не выражение лица и не слова, которые слетают с языка в момент совершения действий. Если хотите знать мое мнение, эта новая соседка, что обосновалась напротив, через два дома отсюда — Кит Рэндом, так, кажется, ее зовут? — натура, мягко говоря, весьма деятельная.

Сидевшие на веранде повернули головы в указанную сторону.

Кит Рэндом время от времени разгуливала с цветком в руках по саду. Занималась живописью, сидя у чердачного окошка. Обмахивалась веером, стоя на крыльце в прохладном полумраке. Ночами, устроившись под лимонно-желтой лампой, делала тончайшие, как паутинка, гравюры. С утра пораньше бросала ком глины на гончарный круг и что-то напевала звонким, чистым голосом. Вытряхивала горы окурков в печку, собственноручно сложенную из кирпичей. Неизвестно для кого пекла пироги. И ставила их охлаждаться на подоконник, отчего у всей округи текли слюнки, а мужчины, держа нос по ветру, направлялись через дорогу к ее дому, делая вид, что просто гуляют. С заходом солнца она усаживалась в огромную ворсистую петлю из конопляной пеньки, привязанную — будто для слабоумного переростка — к неохватному дубу на заднем дворике, и начинала раскачиваться. Часов этак в девять вечера спустится в сад, неся причудливый белый патефон, словно это и не патефон вовсе, а живая собака по кличке «Виктрола», заведет его рукояткой, поставит пластинку — и давай порхать на своей «Тарзанке», словно печальная бабочка или яркая непоседа-малиновка: то вверх, то вниз, то вверх, то вниз.

— Вот именно, — поддакнула миссис Тийс. — Либо она по-женски хитра и предельно расчетлива, либо… — Тут ей пришлось немного поразмыслить. — Либо это просто-напросто заводная птичка… ни дать, ни взять, кукушка из часов…

По всей улице хозяйки со значением стучали пальчиком по лбу и заглядывали к ней через забор, как женщины заглядывают в пропасть — единственно для того, чтобы ужаснуться: дескать, слишком тут высоко; но им ничего не удавалось разобрать, потому что в сумерках дворик становился темным, как грот — он шуршал листвой, пестрел цветами и хрипло покашливал, готовясь затянуть «Июньскую ночь» или «Несчастную бабочку». И в этом гроте, с неизбывностью скрытого от глаз, но ровно тикающего маятника, раскачивалась туда-сюда Кит Рэндом, опустив на плечо мягкую розовую щечку и тихо вздыхая о чем-то своем под рассказы граммофона о горестях печальной бабочки и прелестях июньской ночи.

— Откуда ее занесло в наши края?

— Неизвестно.

— Что ей здесь понадобилось?

— Неизвестно.

— Надолго она к нам?

— Это нужно у нее спросить!

Обстоятельства ее появления были вполне будничными. Дом пустовал целый год, но в конце концов его удалось сдать внаем. Как-то в апреле к воротам подкатил огромный мебельный фургон, из него выскочили двое, словно чертики из табакерки, и, чудом не сталкиваясь, начали сновать в дом и обратно, сноровисто перетаскивая абажуры, часы, столы-стулья и чайники. Со стороны казалось, будто управились они в считанные минуты. Фургон отъехал, а дом так и остался пустовать. Миссис Коул четыре раза прогулялась мимо, заглядывая в окна, и убедилась, что грузчики, перед тем как запрыгнуть в фургон, успели повесить картины, настелить ковры и расставить мебель — короче говоря, создали уют, словно направляемые женской рукой. Теперь в этом гнездышке не хватало только птички.

И вот, ровно в семь часов, сразу после ужина, появилась сама Кит Рэндом, которая, выйдя у всех на виду из желтого такси, в одиночестве направилась к замершему в ожидании дому.

— А где же мистер Рэндом? — спрашивали друг у друга соседки.

— Что-то не видно.

— Ага, стало быть, она в разводе — как питъ дать, разведена. А может, муж умер. Вдова — это еще куда ни шло. Бедняжка.

Между тем Кит Рэндом, улыбаясь каждому окну и каждому крыльцу, шла в магазин, чтобы купить бифштексы на косточках, банку томатного супа и пару кусков хозяйственного мыла, но при этом отнюдь не выглядела усталой, печальной или одинокой — можно было подумать, днем ее смешили клоуны, а вечером развлекал импозантный драматический актер с напомаженными усами.

— А ведь к ее дому никто и близко не подходит. Вначале у меня были опасения… в том смысле, что… — Миссис Коул подбирала слова. — Одинокая женщина, сами понимаете. Но к ней даже мороженщик не заглядывает. Вывод напрашивается сам собой. Кто-то верно подметил: это кукушка, которая выскакивает из дверцы часов. Каждые пятнадцать минут, — добавила она.

В это самое мгновение мисс Кит Рэндом окликнула судачивших на веранде хозяек; ее голос то пробивался сквозь шелковистую зеленую листву, то взлетал к синему небу на другой стороне дворика.

— Милые дамы!

Все дернулись в ее сторону и обратились в слух.

— Милые дамы, — повторила в полете мисс Кит Рэндом, — я приехала сюда с одной-единственной целью: найти подходящего мужчину. Вот и весь сказ, милые дамы!

Тут милые дамы дружно заторопились домой.

Не далее как на следующий день они увидели, что мистер Тийс сидит с Кит Рэндом у нее в саду и играет в шарики. Миссис Тийс вытерпела не более двух минут и тридцати пяти секунд, а потом перешла через дорогу, скользя, как на роликовых коньках.

— Чем, интересно знать, мы тут занимаемся? — потребовала она ответа у двух склонившихся фигур.

— Не сбивай. — Один шарик завертелся под большим пальцем Генри Тийса. Другие попрыгали, ударяясь друг о друга, и скрылись из виду.

— Похоже, ты выиграл, — сказала Кит Рэндом. — Ловко у тебя получается, Хэнк.

— Сто лет не играл.

С этими словами мистер Тийс застенчиво опустил глаза и увидел лодыжку супруги. По ногам миссис Тийс разводами синих чернил змеились тонкие вены. Этот рисунок чем-то напоминал карту Иллинойса. Тут тебе и река Дес-Плейнс, тут тебе и Миссисипи. Мистер Тийс уже добрался взглядом до Рок-Айленда, когда жена сказала:

— Тебе не кажется, что игра в шарики — это пустое занятие?

— Почему пустое? — Мистер Тийс отряхнул брюки. — Я же выиграл!

— И куда теперь девать эти шарики?

— Какая разница? Главное — победа!

Миссис Тийс брезгливо посмотрела на игроков, как на пару бледных поганок.

— Спасибо, что составили Генри компанию.

— Не за что, Клара, всегда рада, — ответила Кит Рэндом.

— Пожалуй, оставлю свой выигрыш здесь. — Мистер Тийс торопливо передал ей шарики. — У меня дома и так места нет.

— Ты обещал подстричь газон, — сказала миссис Тийс.

Супруги Тийс, можно сказать, вместе пошли через дорогу: он не смотрел в ее сторону, она семенила рядом, он ускорил ход, она не отставала, он опять прибавил шагу, и она тоже — на подходе к крыльцу оба почти бежали. Он проскочил в дверь первым, она — сразу за ним. Дверь стукнула так, что за три дома птицы сорвались со своих гнезд.

Следующий неприятный эпизод произошел ровно час спустя. Мистер Тийс подстригал газон, не сводя глаз с острых лопастей косилки и разлетающихся цветков клевера, в каждом из которых ему виделась миниатюрная головка миссис Тийс. Он яростно толкал косилку с востока на запад и с севера на юг, обливаясь потом и утирая лоб, а миссис Тийс ему кричала:

— У дорожки подровняй! И в середине — вон пучок торчит! Осторожно, там булыжник, косилку сломаешь!

Ровно в два часа дня к дому мисс Кит Рэндом подрулили два грузовика, и двое рабочих принялись снимать газон. К четырем часам вся поверхность сада покрылась ровным слоем цемента.

В пять часов грузовики отбыли в неизвестном направлении, увозя с собою газон Кит Рэндом; тогда она помахала рукой мистеру Тийсу и со смехом крикнула:

— Пожалуй, года два можно будет не брать в руки косилку!

Как только мистер Тийс зашелся ответным хохотом, за темной раздвижной дверью почувствовалось чье-то присутствие. Мистер Тийс ринулся в дом. На этот раз дверь грохнула так, что с крыльца упали два горшка с геранью.

— До чего же наглая особа.

— Все делает не просто так.

— Хочет выставить нас какими-то мегерами. Подумать только: залила газон цементом. И мистера Тийса подстрекает к тому же. Ну, мы-то свою лужайку цементировать не станем: заставлю его как миленького подстригать траву каждую неделю, не будь я Клара Мун Тийс.

Все трое презрительно фыркали, не отрываясь от вязания.

— Это похоже на злой умысел, — сказала миссис Коул. — Посмотрите, что творится у нее на заднем дворе: там непролазные дебри, форменный бедлам.

— Напомните-ка нам, Клара, как происходила эта игра в шарики.

— Стыдно сказать! Он стоит на коленях, оба хохочут. А я… погодите. Вы ничего не слышите? — Дело было в сумерках, сразу после ужина, когда три женщины по-соседски расположились на веранде у миссис Коул. — Эта заводная птичка опять заливается смехом на заднем дворе.

— Не иначе как вышла покачаться на своей веревке.

— Т-с-с! Слушайте.

— Я уж забыл, как это делается, — раздался оживленный мужской голос. — Мне страсть как хотелось, да боялся молвы! Ну-ка, еще разок!

— Кто это? — вскричала миссис Коул.

Все трое прижали руки к груди и, задыхаясь, бросились в дальний конец веранды, как обезумевшие пассажирки тонущего лайнера.

— А теперь вот так! — кричала, поднатужившись, Кит Рэндом.

У нее в темном дворике кто-то хохотал, взмывая над кронами деревьев, ныряя вниз и взлетая на другом краю.

— По голосу вроде как ваш мистер Коул, — нерешительно сказала одна из дам.

— Какой срам!

— Да ладно, Фанни.

— Просто срам!

— Будет тебе, Фанни, спать пора, — сказал мистер Коул.

К одиннадцати часам вечера в спальне было жарко натоплено и темно. Только миссис Коул белела во мраке, словно груда мороженого.

— Да тебя из города выгнать мало!

— Господи, когда ж это кончится? — Он ткнул кулаком подушку. — Говорю тебе, на заднем дворе есть качели, а я сто лет к ним не подходил. Здоровенная петля — «тарзанка», выдержит любой вес. Ты оставила меня мыть посуду, а сама побежала сплетничать с этими курицами. Я пошел выносить мусор, увидел, как она лихо раскачивается, и говорю: одно удовольствие посмотреть, а она: чего, мол, смотреть, вы попробуйте сами. Ну, я и перемахнул через забор, чтоб покачаться.

— И раскукарекался, как горластый петух.

— Не раскукарекался, а рассмеялся. Да что ты заладила, черт побери, я ведь ее по заднице не хлопал, верно? — Еще пару раз ткнув кулаком подушку, он перекатился на другой бок.

Среди ночи жена расслышала его бормотанье: «Хороша, чертовка, век бы с нее не слезал» — и снова зарыдала.

Теперь один только мистер Клеменц удерживался на краю пропасти: однако на другой день пришел и его черед. Миссис Клеменц застукала мужа, когда тот, сидя на стене заднего дворика вместе с мисс Кит Рэндом, пускал мыльные пузыри, живо обсуждая их размер, цвет и степень прозрачности. Патефон дрожащим голосом выводил старую, еще времен Первой мировой, песенку в исполнении квартета «Никербокер»; она называлась «Худшее, конечно, впереди». Миссис Клеменц тут же претворила в жизнь этот текст, схватив мужа за ухо, чтобы увести прочь.

— Владения этой женщины, — сказали миссис Коул, миссис Клеменц и миссис Тийс, — отныне объявляются запретной территорией.

— Как скажешь, радость моя, — ответили мистер Коул, мистер Клеменц и мистер Тийс.

— Не смей говорить ей «доброе утро» или «спокойной ночи, сестричка», — сказали миссис Коул, миссис Клеменц и миссис Тийс.

— Ни в коем разе, — ответили мужья, заслонившись газетами.

— Ты меня слышишь?

— Слышу, милая, — как один заверили мужья.

С той поры мистер Коул, мистер Клеменц и мистер Тийс исправно косили газоны, меняли лампочки, подстригали живую изгородь, красили двери, протирали окна, мыли посуду, выкапывали луковицы, поливали деревья, подкармливали цветы, спешили на работу и с работы, сгибались в три погибели, разминались, суетились, переводили дух, поднимались на цыпочки, выполняли уйму поручений и только успевали вытирать пот.

Тем временем в доме у Кит Рэндом остановились ходики, а цветы засохли — то ли выродились, то ли слишком разрослись. Деревья в разгар лета роняли листву из-за недостатка влаги, от дверей — стоило только прикоснуться — отваливались ручки, краска облупилась, пробки перегорели, на смену электричеству пришли засунутые в графин свечи — рай небрежения, царство хаоса.

Миссис Коул, миссис Клеменц и миссис Тийс еще раз поразились невероятному нахальству Кит Рэндом, когда та бросила им в почтовые ящики приглашения на чай — не иначе как отравленный.

Они наотрез отказались.

И все пришли.

Кит Рэндом подала «оранж пеко», свой любимый сорт, и, наполнив чашки, расслабилась и заулыбалась:

— Как хорошо, что вы меня посетили, милые дамы.

Милые дамы мрачно кивали.

— Нам нужно многое обсудить, — добавила она.

Милые дамы выжидали с каменно-холодными лицами и поглядывали на дверь.

— Мне показалось, вы меня совсем не понимаете, — сказала Кит Рэндом. — Видимо, нам нужно объясниться.

Они по-прежнему безмолвствовали.

— Я — свободная женщина, независимая в средствах.

— Подозрительная откровенность, — заметила миссис Тийс.

— Подозрительная, — эхом повторила миссис Коул.

Когда миссис Клеменц приготовилась опустить в чашку пакетик чая. Кит Рэндом не удержалась от смеха.

— Теперь все ясно: о чем бы я ни завела речь, вы будете отсчитывать кусочки сахара и греметь чайными ложками, чтобы меня не было слышно.

— А вы проверьте, — подзадорила миссис Тийс.

Кит Рэндом протянула руку, достала откуда-то блестящую медную трубку и принялась ее крутить.

— Это еще что? — спросили все трое в один голос, после чего каждая зажала рот ладонью, досадуя, что не придумала хлесткого словца.

— Игрушечный калейдоскоп — у меня таких много. — Зажмурив один глаз, Кит Рэндом смотрела в мутное окошко. — Сейчас поглядим, что у вас внутри. Рассказать, что я вижу?

— Больно интересно! — фыркнула миссис Клеменц.

Две другие гостьи кивками выказали согласие с этой дерзкой репликой.

— Вижу крупную картофелину. — Кит Рэндом нацелилась трубкой на миссис Тийс, а потом по очереди на каждую из ее приятельниц. — Вижу брюкву и ядреную репку. Внутренние органы не просматриваются: ни желудок, ни селезенка, ни сердце. Я специально прислушалась — пульса нет. Одни мясные тушки, которые уже не влезают в корсет. А языки? Никак не связаны с корой мозга…

— Намекаете, что у нас в голове кора? — Миссис Тийс была оскорблена в лучших чувствах.

— Так называется отдел головного мозга — «кора». Скажите спасибо, что не «дыра». Итак, у меня созрело смелое решение. Нет-нет, не вставайте.

Гостьи заерзали в креслах, а Кит Рэндом продолжила:

— Я переманю ваших мужей, одного за другим. Как поется в старых песнях, буду разбивать сердца. Если, конечно, после жизни с вами от их сердец еще что-то осталось. Хоть я с виду и тщедушная, но, сдается мне, и в полночь, и при свете дня окажусь куда милее всех вас, вместе взятых. Ничего не говорите и не вставайте. Я скоро закончу. Вам меня не остановить никакими силами. Нет, пожалуй, один способ есть. Полюбите этих достойных мужчин. Впрочем, ни одной из вас, наверно, такое и в голову не приходило, разве что в незапамятные времена. Вглядитесь в их лица. Обратите внимание: каждый из них натягивает соломенную шляпу разве что не на уши, а во сне скрипит зубами. Не сомневайтесь — мне даже отсюда слышно. Они то и дело сжимают кулаки, хотя драться не с кем. Так что посторонитесь — никому не пожелаю стать мне поперек дороги. Хотите знать, как я добьюсь своего? С помощью криббиджа и покера, с помощью мини-гольфа, который имеется у меня в саду — надо только вынуть букетики из лунок. Кроме того, не будем забывать «очко» и домино, шахматы и шашки, пиво, мороженое, ночные закуски, танцы при луне, благоухающие свежестью постели, крахмальные простыни, кому нравится — пускай распевает под душем, пускай разбрасывает вещи где попало — убрать можно и в воскресенье, пускай отрастит бороду и усы, пускай ходит по дому босиком. Если пиво не цепляет, джин-то уж точно проберет. Куда это вы? Сидите!

И Кит Рэндом продолжила свои откровения:

— Я знаю, о чем вы думаете, у вас все на лицах написано. Ошибаетесь: перед вами не вавилонская блудница и не трианонская распутница[1] (Трианон — это, к слову, не кинотеатр). Перед вами — праздничная ярмарка, сродни бродячему театрику, хотя с виду не красавица и даже, можно сказать, дурнушка. Но в один прекрасный день, много лет назад, я твердо решила: чем тиранить одного, буду радовать многих! Поймала себя на том, что каждый раз стремилась взять верх, а ведь этим грешат очень многие женщины, сами того не сознавая. Если над мужчиной постоянно одерживать победу, он начнет проигрывать даже в гольф и гандбол, причем по-крупному. И непременно докопается до причины! Вот я и начала колесить с места на место: два года в Плейсервилле, три в Таллахасси и Канкаки, а потом то ли пар кончился, то ли подвижной состав проржавел. В чем заключается мой секрет? Уж конечно не в том, чтобы запирать человека в четырех стенах или командовать: «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Секрет в том, чтобы играть в поддавки. Не понимаете? Я научилась незаметно проигрывать. Мужчины это обожают. Они, конечно, обо всем догадываются, но делают вид, будто ничего не замечают. Чем охотнее им подыгрываешь, тем больше они радуются. Не успеешь оглянуться, как они уже связаны по рукам и ногам: готовы до отупения играть в подкидного дурака, до потери пульса скакать на одной ноге. Мужчину можно заставить даже прыгать через веревочку — надо только ему внушить, что со времен изобретения индейцами этой забавы не было в мире лучшего прыгуна, чем он сам. Вот таким образом, постоянно подыгрывая, можно очень многое выиграть, потому что за завтраком ваш избранник начнет говорить «доброе утро», потом станет откладывать в сторону биржевой вестник и мало-помалу привыкнет с вами беседовать!.. Не ерзайте! Я закругляюсь. Сумеете ли вы вернуть себе тех, кого когда-то любили? Может, да. А может, и нет. Я выжду ровно год и посмотрю, хорошо ли вы усвоили мой наглядный урок. Тогда можно будет отдать взятое взаймы и раз в год наведываться в ваши края, чтобы проверить, хорошо ли вы поддаетесь, а главное — научились ли по ходу дела смеяться в полный голос. Однако на первых порах вы будете бессильны — уже с этой самой минуты. Считайте, что для вас прозвучал выстрел стартового пистолета. Возвращайтесь домой. Пеките пироги. Жарьте котлеты. Только пользы от этого — кот наплакал. Ваши пироги никто не оценит. А котлеты? Они и вовсе умрут медленной смертью. Потому что вы силком тащите едоков к столу, а от этого портится аппетит. И последнее: не запирайте двери. Пусть бедняги побегают на воле. А вы делайте вид, что смотрите на это сквозь пальцы.

— Но мы их только что призвали к порядку! — вскипели как одна ее гостьи, сами смутились от такого единодушия и кубарем скатились с крыльца.

На этом, собственно, все и закончилось. Войны не случилось, не было ни единого сражения, ни мелкой стычки. Расхаживая по дому, хозяйки видели только пустые комнаты и тишком прикрытые парадные двери.

Венцом этой истории стало появление троих незнакомцев, которых из-за наступления сумерек даже не удалось толком разглядеть, тем более что соломенные вдовы отпрянули от окон и, запершись изнутри, могли только подглядывать сквозь ажурные занавески.

— Открывай! — закричали все трое.

Узнав голоса, которые звучали в тот день за завтраком, жены отомкнули засовы и вгляделись в полумрак.

— Генри Тийс?

— Роберт Джо Клеменц, какого?..

— Уильям Ральф Коул, ты ли это?

— А кто же еще, черт побери?

Жены посторонились, пропуская в двери своих — практически обритых под ноль — спутников жизни.

— О боже! — вырвалось у миссис Тийс.

— Как это понимать? — вырвалось у миссис Клеменц.

— Что ты сделал со своими волосами?

— Это не я, — ответил каждый из мужей. — Это она.

Жены ходили кругами, разглядывая своих благоверных.

— Тебя не узнать, — ахнула миссис Тийс.

— На то и был расчет.

Такой же разговор произошел и между остальными.

А потом:

— Нравится?

— Кажется, я венчалась с кем-то другим, — был ответ.

— Не в бровь, а в глаз!

И, наконец, почти в унисон, хотя и в разных домах:

— Не удивлюсь, если ты надумаешь сменить имя, чтобы подходило к этой стрижке.

В последний вечер месяца мистер Тийс был застигнут наверху, в спальне, когда он собирал саквояж. Миссис Тийс так и обомлела, вцепившись в дверную ручку:

— Ты куда?

— Куда-то.

— Далеко?

— Как бы так.

— Надолго?

— Как получится, — ответил он, складывая рубашку.

— Дня на два? — уточнила жена.

— Возможно.

— Или на три?

— Где мой синий галстук? С белыми мышками?

— Терпеть его не могу.

— Сделай одолжение, поищи синий галстук с белыми мышками.

Она нашла то, что требовалось.

— Вот спасибо. — Он подошел к зеркалу, завязал галстук аккуратным узлом, а затем провел по голове щеткой и оскалился, проверяя, не следует ли почистить зубы.

— На четыре дня? — спросила она.

— Вероятно, — ответил он.

— А может, на неделю? — Она растянула губы, как умалишенная.

— Все может быть, — сказал он, разглядывая ногти.

— Не ешь там всухомятку. Питайся регулярно.

— А как же иначе.

— Тебе необходимо выспаться!

— За этим дело не станет.

— Непременно звони мне каждый вечер. Желудочные таблетки не забыл?

— Обойдусь.

— Тебе нельзя выходить из дому без желудочных таблеток. — Она сбегала к аптечке. — Вот, держи.

Он опустил коробочку в карман пиджака и взялся за чемодан.

— Обязательно звони каждый вечер, — напомнила она.

Он пошел вниз по лестнице, жена следом.

— Не сиди на сквозняке, — сказала она.

Он чмокнул ее в лоб, открыл парадную дверь, вышел, закрыл за собою дверь.

Почти в тот же миг — не могло же это быть простым совпадением — мистер Коул и мистер Клеменц, ослепленные свободой, скатились каждый со своего крыльца, рискуя переломать ноги, и выбежали на середину улицы, где столкнулись с мистером Тийсом.

Они посмотрели друг на друга, потом на багаж и перебросились несколькими фразами, словно гулким эхом:

— Ты куда?

— Это что?

— Чемодан.

— Саквояж.

— Дорожная сумка!

— Братцы, а ведь мы в последний раз встречались посреди улицы двадцать лет назад — тогда был Хэллоуин, верно?

— Черт побери, а ведь сегодня как раз Хэллоуин!

— Так и есть. Что же нам достанется: гадости или сладости?

— А вот сейчас пойдем и узнаем!

И они, не сговариваясь, не сверяясь ни с картой, ни с планом, ни с записями, повернулись, как по команде, и стремглав ринулись в забетонированный сад Кит Рэндом, да так, что из-под каблуков полетели искры.

В течение последующих дней ее владения оглашались такими воплями, которые можно услышать разве что в трактирном кегельбане. За какую-то неделю трое мужей наведались туда в девять часов, в десять, а потом еще и в первом часу ночи, сверкая неизменными улыбками, которые пришлись им как раз впору, словно хорошо подогнанные фарфоровые челюсти.

Жены пытались унюхать пары спиртного, но вдыхали только волны ментола — мужчины предусмотрительно полоскали рот на улице, прежде чем предстать перед своими летающими крепостями.

Итак, вернемся к брошенным женам: какие кулинарные бастионы сооружали они, стоя у плиты? Какие проводили контратаки? Удалось ли им одержать победу в сражениях и мелких стычках, если таковые случались?

Как на грех, мужчины, выскальзывая за дверь и стремглав перебегая через дорогу, каждый раз уносили из дома частицу тепла. В воздухе висел холод, и три хозяйки, как ледяные глыбы, замороженные прямо в корсетах, подавали свою стряпню к столу с таким видом, от которого ножи и вилки покрывались инеем. Горячий ростбиф, вынутый из духовки, в считанные минуты превращался в жесткую подошву. Когда мужья в недоумении поднимали глаза от еды, к которой прикасались теперь все реже и реже, они ловили на себе взгляд стеклянных зрачков — наподобие тех, что сверкали в ночной витрине элитного магазина оптики — и слышали замогильный лязг добротной металлокерамики вместо легких колокольчиков смеха.

А один раз в каждом из трех домов был накрыт ужин при свечах, но в положенный срок никто не вышел к столу, и свечи оплыли без всякой пользы; между тем на противоположной стороне улицы звякали подковы, набрасываемые на столбик, полным ходом шло (только надо было хорошенько прислушаться) перетягивание каната, и голос Эла Джолсона[2] время от времени заводил: «Бесчувственная Ханна, у ног ее Саванна — не думайте, что город вблизи Нью-Орлеана». От этого трое жен задолго до рассвета начали пересчитывать столовое серебро, точить ножи и принимать успокоительную микстуру.

Но последней соломинкой, которая сломала спину верблюда и разметала весь караван, стал такой случай. Как-то в августе, когда выдался невероятно душный вечер, мужчины принялись нырять под струи садового дождевателя и, заметив в распахнутом окне ближайшего дома головы жен, закричали:

— Давайте все сюда, водичка — что надо!

Окно яростно захлопнулось.

Да так, что целых пять цветочных горшков свалилось с крыльца, шестеро кошек, как угорелые, кинулись в разные стороны, а десять собак завыли — добро бы на луну, а то ведь на безлунное небо — и не могли угомониться до полночи.