Завтрак у «Цитураса»

Не помню точно, когда я почувствовала непреодолимое желание попасть на греческий остров Санторин, но было это, по-видимому, давно. Однако по самым разным обстоятельствам у меня ничего из этого не получалось. Не знаю я и того, отчего в моем воображаемом, интуитивно составленном каталоге мест, по каким-то причинам казавшимся мне важными, именно поездка туда стояла на первом месте и казалась для моей жизни решающей.

Многие из моих друзей и знакомых хвалили Санторин, особо подчеркивая его необычность, своеобразие, красоту, правда все как-то в общих выражениях и довольно неопределенно. Единственное, что было известно мне наверняка, так это лишь то, что с Санторином принято связывать легенду Платона об Атлантиде, согласно которой в далеком прошлом этот остров был сильно разрушен мощным извержением вулкана, и что это стихийное бедствие захватило довольно большое пространство вокруг него, так что, в частности, пелена пепла распространилась до самого Египта. Таким образом, я знала, что остров имеет вулканическое происхождение, что его пляжи покрыты черной галькой, а дома и церкви нереально белые и с синими куполами. По непонятным мне причинам, с этими же местами я связывала и один из рассказов Кортасара, хотя при всем при этом я даже ни разу не посмотрела на карте, где именно остров находится, не видела ни одного проспекта с его достопримечательностями, разве что только какую-нибудь открытку. Моя невероятная тяга к Санторину основывалась, в сущности, не на чем-то визуальном, а на том околдовывающем, словно исходящем от сирен призыве, который был обращен к моему сознанию и подсознанию, на чем-то, что связано с Тайной.

Тут я должна упомянуть об одном своем «тайном» хобби. С течением времени я развила в себе способность, подобную той, которой обладают люди, умеющие определять места для колодца, другими словами, чувствовать зоны с достаточно высоким уровнем энергии, которая оказывает на меня положительное или отрицательное воздействие. Поэтому я начала, преимущественно во время путешествий, составлять частную коллекцию избранных мест пространства. В нее могли входить части города, архитектурные ансамбли, замкнутые пространства внутри домов, пассажи, галереи, сакральные и светские сооружения, энергетические узлы в природе, узкие и широкие пояса целостных или разорванных зон, мультицентрические и моноцентрические области, промежуточные пространства… Позже мое собрание углубилось и расширилось благодаря идентифицированным мною «виртуальным зонам» во времени, в литературе, в изобразительных искусствах, в обманчивой компьютерной бесконечности… А Санторин постоянно был рядом, в моих мыслях, словно какое-то отсутствующее присутствие, оставаясь самым главным местом, в котором я еще не была.

В конце марта 1996 года мы снова оказались в Афинах. Поводом была презентация вышедшего на греческом языке романа «Пейзаж, нарисованный чаем». В этой стране о переводах книг М. заботились две дамы — переводчица Гага Росич и Эфросиния Зозо Лидорики, которая возглавляет организацию «International Relations for Culture». Ей-то мы и сказали, что хотели бы побывать на Санторине. Реакция была восторженной:

— Ни о чем не беспокойтесь, более необыкновенное место просто трудно найти, и дело не только в самом месте, но и в том, где я могу вас там устроить. Вы будете гостями одного очень известного лица. Но пока пусть останется тайной, кого именно. Пусть это будет для вас сюрпризом. Итак, увидимся в мае на Санторине. В это время там красивее всего.

Вернувшись домой, мы принялись перерывать справочники и энциклопедии в поисках информации об острове. Но Санторин не объявлялся нигде! Неужели это возможно — чтобы столь известное место не было нигде описано? Тут я сообразила, что в компьютерных словарях, которые позволяют вести поиск по ключевым словам, можно попытаться найти его через понятие Атлантида. И остров возник. Правда, в переодетом виде, потому что проходил под другим, более старым именем и назывался то Тера, то Тира.

На основе собранных воедино скудных сведений из разных энциклопедий искомое понятие выглядело примерно так: «Вулканический остров в Эгейском море, один из островов архипелага Киклады. В бронзовую эру Тира попала в сферу влияния Крита и минойской цивилизации, но в 1625 году до н. э. разрушительное извержение вулкана погребло все населенные пункты острова и привело к выбросу в атмосферу огромного количества пыли, вызвавшего ухудшение климата во всем мире. Некоторые неподтвержденные теории связывали древнюю Тиру с Атлантидой». Это были все сведения, с которыми я отправилась в недельное путешествие.

Вопреки моему с М. общему желанию, наша с ним совместная жизнь постоянно несется на слишком быстрой для нас пятой скорости. Так и на этот раз: незапланированные события и неожиданно возникшие обязательства, которые свалились на нас перед самой поездкой, разрушили то радостное и возбуждающее чувство, с которым я готовилась к встрече с долгожданной Тирой. Более того, незадолго до поездки у меня необъяснимо низко упала температура, возникли всевозможные фантомные телесные боли, наступил страшный упадок сил. Это состояние достигло кульминации в день накануне отъезда, и мне уже не хотелось никуда ехать, я мечтала как угодно спастись от путешествия. Разумеется, я всеми силами гнала от себя эти настроения, связывая их с классической дорожной лихорадкой, которая, как я отметила, с возрастом стала у меня усиливаться.

Однако в день отъезда, 27 мая, я проснулась спокойной и готовой пуститься в путь.

Те, кто много путешествуют, знают, что на самом деле все поездки состоят из сплошных проблем. Промежутки между отдельными проблемами, которые наша память со временем будет отмечать как приятные моменты и дорожные впечатления, это всего лишь небольшие оазисы в длинной череде абсолютно неожиданных уловок, приготовленных нам, по-видимому, каким-то Антигермесом (напомню, что Гермес это бог и покровитель путников, паломников и плутов). Наше путешествие на Санторин уже в самом начале осложнилось из-за необходимости пересаживаться с самолета на самолет (до Афин мы летели на одном, а оттуда до Санторина уже на другом). Но это еще полбеды. Нам пришлось перебираться из аэропорта в аэропорт. Дело в том, что в Афинах аэропорт напоминает сиамских близнецов. Один терминал для международных рейсов, а другой — для внутренних. И несмотря на то что они объединены общим летным полем, для того, чтобы попасть из одного в другой, приходится сделать большой круг, словно речь идет о каком-то паломничестве. А с учетом свойственных Афинам невероятных автомобильных пробок, приключение, в которое выливается пересадка с одного самолета на другой, может продлиться не меньше, чем полет средней продолжительности. Так что нам нужно было преодолеть целых три этапа пути.

Еще одним неприятным обстоятельством было то, что самолет из Белграда в Афины летит всегда только рано утром, а вот из Афин на Санторин, как назло, только поздно вечером — так сказали нам в туристическом агентстве, через которое были заказаны наши билеты. Как и где провести время перед прибытием в рай в жарких и душных Афинах? В Глифаде? В аэропорту? А я как нетерпеливый ребенок, который беспрерывно спрашивает: «Ну, когда мы приедем?» — хотела только этого. Хотела как можно скорее оказаться на «моем» острове.

Неожиданно возникла госпожа Лидорики и выступила в роли «спасителя времени», в роли того, кто может произвести его компрессию. Она утверждала, что есть еще один рейс на Санторин, непосредственно после приземления нашего самолета из Белграда (точнее, через сорок минут), и предлагала забронировать билеты для нас троих (она полетит вместе с нами, чтобы разместить нас, сделать кое-какие дела, и на следующий день вернется обратно) — ну а не успеем, значит не успеем. И тут нам повезло: наш белградский рейс приземлился без опоздания, паспортный контроль мы благополучно проскочили без очереди (а она была бесконечной), ссылаясь на улетающий на Санторин самолет, на который, кстати сказать, у нас еще не было билетов, при получении багажа безотказно сработали наклейки «priority» на наших чемоданах, Зозо Лидорики уже ждала нас со своим шофером, который, несмотря на невероятную давку на дороге, домчал нас со скоростью автогонщика до другого аэропорта, мы успешно обменяли имевшиеся у нас билеты на забронированные и оставшиеся четверть часа безмятежно провели в VIP-зале. Неутомимая Зозо Лидорики, вдова известного греческого журналиста, которая живет так стремительно, будто у нее внутри турбодвигатель, и относится к мировой лиге преуспевающих деловых женщин, но при этом обладает не только невероятной энергией, но и душой страны, в которой она родилась, достала из сумки роскошно оформленный каталог Санторина. На нем было написано «Tsitouras». Так наконец-то начала раскрываться тайна того, где мы будем жить и кто наш хозяин.

— Господин Димитрис Цитурас — видный греческий адвокат, — рассказала она нам, — но гораздо больше он известен как коллекционер произведений искусства и меценат дизайнеров. Вместе с женой, а она сама с Санторина, они участвовали в оформлении апартаментов на острове, предоставив некоторые предметы старины из своей коллекции — картины, мебель, вещи. Да в сущности, это даже не апартаменты. Впрочем, вы сами увидите! Это перестроенные и особым образом соединенные между собой дома восемнадцатого века. Главная идея состояла в том, что гости апартаментов, находясь в непосредственном контакте с предметами старины окружением, живя в таком окружении, смогут по-новому воспринять коллекцию, совсем не так, как если бы она была выставлена в музее традиционным образом.

— Да-да, это своего рода отель-музей, — продолжала она. — Его собрание вас изумит! Но и это еще не все. Все помещения облагорожены не только антиквариатом, но и самыми разными предметами, принадлежащими собранию современного искусства «Цитурас». Дело в том, что господин Цитурас заказал самым известным греческим дизайнерам художественные произведения и предметы повседневного пользования в духе его коллекции и в соответствии с его личным вкусом. Понимаете, это что-то вроде «Tsitouras style»… Эти вещи можно посмотреть и купить в Афинах, на улице Солонос, там находится центральный выставочный салон его коллекции. А на Санторине сконцентрировано антикварное собрание. Он коллекционирует и старое, и новое. Его фирменный знак — венец.

Каталог выглядел просто фантастически. Сменяли друг друга потрясающие фотографии интерьеров и экстерьеров домов-апартаментов Цитураса: «Дом моря», «Дом ветров», «Дом портретов», «Дом фарфора», «Дом Нуриева»… Это было совершенно непохоже на то, что мне доводилось видеть раньше. Ни на роскошные отели, ни на нетрадиционные музейные инсталляции, ни на богатые частные дома.

— Для вас приготовлен «Дом ветров»! — с лукавой улыбкой сообщила Зозо, наслаждаясь как произведенным эффектом в целом, так и нашим изумлением от того, где мы будем жить. Охваченная сильнейшим предчувствием новых впечатлений, я, словно в полусне, листала страницы, которые относились к «Дому ветров». Эти апартаменты были устроены безусловно под впечатлением от «Башни ветров» IX века до Рождества Христова, которая находится в глубине Акрополя.

Афинская «Башня ветров» представляет собой многоугольное здание, а по сути это каменная карта тех ветров, которые чаще всего дуют на Средиземноморье. И то, что на Санторине нам достались именно эти апартаменты, показалось мне странным и удивительным совпадением. Дело в том, что «Башня ветров» является одним из действующих лиц рассказа М. «Атлас ветров», и это обстоятельство стало причиной упорных попыток запечатлеть их встречу на фотографии. Однако все, что связано с прозой моего мужа, в жизни почти всегда оказывает нам какое-то мистическое сопротивление, мы называем эти явления «помехами» и стараемся их умилостивить. Вот уже несколько лет с тех пор, как по делам нам приходится довольно часто бывать в Афинах, мой муж упрямо стремится сфотографироваться на фоне этой башни. И вплоть до нашего последнего приезда в Грецию у него ничего из этого не получалось: по необъяснимым причинам все фотоаппараты именно возле башни отказывали. В конце концов мы взяли с собой две фотокамеры, чтобы попытаться таким образом перехитрить «помехи». Фотографии получились.

«Дом ветров» Цитураса, как было написано в каталоге, получил свое имя благодаря коллекции рисунков из путевых заметкок Джеймса Стюарта и Николаса Ревета, публиковавшихся под заголовком «Наследие античных Афин» (Лондон, 1762–1816), в которых, в частности, описана и древняя «Башня ветров».

— Господин Цитурас с нетерпением ждет встречи с вами, — сказала Зозо Лидорики. — Вероятно, в конце вашего пребывания, на выходные, он приедет на Санторин. Это просто прелестный человек. Он уверен, что вы сможете насладиться островом, особенно в таких прекрасных условиях. А что уж говорить о завтраках у «Цитураса»!.. Жалко, правда, что мы летим, а не добираемся морем. Только с борта судна можно по-настоящему оценить величие встречи с Тирой.

В разговоре с нами Зозо тоже называла остров разными именами.

— Подход к острову с моря возможен у его более высокого берега, почти отвесного, представляющего собой гладкую вулканическую породу черного цвета, продолжала она. — И вся эта сторона острова усыпана типичными для Санторина молочно-белыми домиками… Аэропорт расположен в другой, почти ровной части острова, среди довольно однообразного пейзажа.

Я закрыла каталог Цитураса. Нас пригласили пройти на посадку. На летном поле стоял маленький двухмоторный самолет с пропеллерами. Мне стало страшно. До сих пор я на таких не летала. Мой страх высоты достиг крайнего предела.

Самолет издавал оглушающий шум, так что звуки голосов расслаивались и дрожали. Я молила Бога, чтобы мы как можно скорее снова оказались на твердой земле, избавились от этого ужаса, от неестественного состояния, в котором находится человек, когда он передвигается по воздуху. На протяжении полета до меня доносились отрывки того, о чем разговаривали Зозо и М. Госпожа Лидорики то на карте, то через левые и правые окна показывала острова архипелага Киклады, над которыми мы пролетали. Она говорила о том, что эти острова, лежащие на юго-востоке от Афин, совершенно непохожи на другие и в географическом, и в геологическом смысле:

— Все эти острова… — она не могла вспомнить нужное слово по-английски, они, как та пьеса Ионеско про певицу…

— Лысые, — подсказал М.

— Да, лысые. Все они, словно части одного и того же очень большого острова. А вот видите здесь, — и она показала на карту Киклад, — это Тира, Санторин.

Остров был похож на зеркально отраженную букву «С», на слишком загнутый серп, на прорванный круг, в самом центре которого виднелась дрожащая точка крохотный осколок суши. Островок в острове.

Наконец-то мы пошли на посадку. Вид за окном действительно не вдохновлял. Какая-то желтоватая пустошь. Самолет коснулся посадочной полосы, и я облегченно вздохнула. Спустившись на землю, я сделала нечто мне совершенно не свойственное, чего никогда не делаю. Это был весьма патетический жест. Я наклонилась и рукой дотронулась до земли. Мне-то это показалось совершенно естественным, ведь я так страстно жаждала попасть сюда. Но М. подумал, что я споткнулась, что я могу упасть, и заботливо подхватил меня под руку. Таким образом, мы вместе прикоснулись к земле — к Тире. Он сделал это через мое прикосновение.

Перед зданием аэропорта нас ждал молодой человек, который должен был везти нас на машине. Мы поздоровались с ним по-гречески, а он ответил на сербском. Оказалось, что зовут его Зоран, что в настоящее время он работает на Санторине, хотя вообще-то уже два года живет в Афинах, где изучает старинную греческую музыку и пишет работу по сравнительному анализу этой музыки с древней сербской и византийской. Он тут же засыпал нас информацией об острове. На наш вопрос о происхождении нового, итальянского имени — Санторин, он объяснил, что Киклады почти два века были под властью Венеции.

— Имя Санторин происходит от святой Ирины. На острове и сейчас живет много католиков и есть их церкви…

Преодолевая подъем к Фири, главному городу острова, — на машине, пока еще было возможно, потому что дальше нам предстояло взбираться по ступенькам и тропинкам или пользоваться канатной дорогой и ослами, — Зоран сказал:

— Город прекрасный, но только в нем почти все новое. Знаете, последнее извержение вулкана здесь было сорок лет назад, тогда же произошло и землетрясение, которое почти все разрушило.

Так мы узнали самую главную информацию об острове — на нем находится живой, действующий вулкан.

На перевале горной гряды, которая отделяет «вулканическую» часть острова, куда мы направлялись, от безличной равнины, с которой мы поднимались наверх, нас ждал еще один молодой человек. Одет он был небрежно, но костюм на нем был дорогим, а темные очки «Ray Ban» отражали нас и скрывали его. Зозо Лидорики представила нам директора комплекса «Цитурас», а он на ломаном сербском языке сказал, что одно время изучал в Белграде теологию, но потом бросил, а теперь вот будет заботиться о нас здесь и зовут его Натанаил.

— Прекрасно, — сказал М., и как раз тут перед нами открылся совсем другой пейзаж, другая сторона острова с морем и совершенно иным небом. — У меня с собой греческое издание «Пейзажа, нарисованного чаем», я его подпишу и подарю вам. Там есть один герой, ваш тезка, его тоже зовут Натанаил, хотя у него есть еще и другое имя. Не знаю, правда, как вам это понравится, но что же делать…

Услышав шутку М., я похолодела, потому что это другое имя было Сатанаил.

Тут наконец мы прибыли. На место. Высота, с которой простирался вид на открытое море, была почти горной. На одной из церквей часы били полдень. Перед нами лежала какая-то непрозрачная, опасная красота странного, почти черного моря и широкого, необычно наклоненного неба. Запах и вкус воздуха, повисшая в нем тишина были удивительными и почти неестественными.

В центре открывшегося перед нами полукруга воды находилось еще два островка — большой и маленький. Нам сказали, что больший — это вулкан, а точнее, оба они — дочери вулкана. Больший островок, называвшийся Неа-Камени, с той высоты, откуда мы на него смотрели, выглядел довольно безобидно — почти плоский кусочек земли. Мне он показался заросшим какой-то черной низкой влажной растительностью, похожей на темный плющ. Я всегда представляла себе вулкан как демонически огромную крутую гору с большим кратером. Отвечая на мой вопрос, где же кратер, Натанаил неопределенно указал на черное пятно в центре. Выглядело это довольно неубедительно, и мне здесь почудилось какое-то несоответствие. Словно показывают на север и говорят, что там юг.

Мы вошли во двор «Цитурас коллекции», как официально называется этот на первый взгляд миниатюрный отель, состоящий из расположенных на разных уровнях домов с удивительным образом разворачивающимися лестницами, напоминающими лестницы Гауди, с разбросанными в самых неожиданных местах террасами и полудвориками, с куполами, возвышающимися над верандами, с закругленными каменными оградами, защищающими от падения в пропасть, с огромной, в человеческий рост, мраморной вазой и солнечными часами над входом в «Дом ветров» и «Дом портретов». Все было нереально белым, с нереально синим небом наверху и нереально черными мощными скалами вокруг и в глубине под нами. В этом «Цитурас пространстве» было нарушено общее равновесие, так же, как оно было нарушено и на всем острове. На самой большой и самой высокой террасе за низким ограждением на белом мраморном постаменте, повернутый профилем к морю, стоял бронзовый бюст Марии Каллас. Он казался удачным изображением самой вечности.

Перед входом в наши апартаменты, на центральной террасе, под огромным солнечным зонтом стояла выкрашенная в белый цвет плетеная мебель, и здесь нам в знак гостеприимства был подан кофе, соки и крошечные пирожные. Здесь гостям «Дома ветров» обычно подают завтрак с видом на вулкан. Все предметы были из «Цитурас коллекции» — мягко блестевшие серебряные кувшины и блюда с выгравированными на них венками, большие фарфоровые белые чашки и молочного цвета пепельницы тоже с изображением венков, только зеленого цвета… Дул на удивление прохладный, даже немного неприятный ветер. Из «Дома портретов» доносилась какая-то странная музыка, создававшая соответствующий всему этому странному острову фон. Музыка была выбрана Натанаилом. На горизонте над правой изогнутой оконечностью суши неподвижно висел клочок облака или тумана. Висел неестественно низко над местом, где отвесный берег снижается и спускается в воду. Что-то было не так в этом облаке. И мне никак не удавалось задать вопрос, откуда оно там взялось, потому что Натанаил безостановочно расхваливал окрестности:

— На Санторине величественные закаты. Солнце опускается в воду точно за центром вулкана. Вот увидите, это незабываемо… Вы обязательно должны прокатиться на катере вдоль внешней и внутренней стороны серпообразного острова. Но имейте в виду, что в районе вулкана вода такая горячая, что в ней можно сварить яйцо. Не вздумайте там купаться… ха-ха-ха… Но вообще, такая морская прогулка это нечто замечательное… Я не буду говорить о завтраке, который мы завтра утром подадим вам здесь, это тоже незабываемо, сами убедитесь… Вы себе не представляете, с каким нетерпением я жду момента, когда смогу прочитать, что в вашей книге написано о Натанаиле… Ах да, с левой стороны от вас та самая белая церковь с огромным синим куполом, которую чаще всего изображают на открытках. Это фирменный знак нашего острова. А то, что видно с правой стороны, это «Скарос».

Неподалеку от нас угрожающе поднималась огромная вулканическая громада с плоской каменной шапкой наверху. Она походила на какой-то храм из мегалитов. По-сербски это название звучало комично, потому что слово «скара» обозначает жаровню с вертелом для мяса, какими обычно оснащены все придорожные ресторанчики. Мы с М. рассмеялись и одновременно произнесли то, что пишут на вывесках таких ресторанов: «Скара работает». Однако шутка приобрела совершенно другой смысл и прозвучала довольно зловеще.

— Ну а теперь, теперь я покажу вам ваш «Дом ветров», — театральным тоном заявил Натанаил.

Вход в дом представлял собой массивную деревянную дверь, обрамленную темным мрамором, с каждой стороны двери было по окну и еще одно над ней. Первое, что я почувствовала войдя, был запах. По всему дому стояли старинные серебряные и фарфоровые миски, в которых лежали засушенные цветы, растения и плоды, потемневшие и издававшие запах… Мне показалось, что это был дурманящий и тяжелый запах чего-то потустороннего, если, конечно, потустороннее может пахнуть. Внутреннее пространство оказалось неожиданно большим по сравнению с тем, что можно было предположить по впечатлению извне. Гостиная была с необыкновенно высоким потолком, уходящим вверх четырьмя сводами, из центра его свисала огромная серебряная венецианская лампада, окруженная херувимами, по сторонам от главного входа в гостиную на каменных постаментах стояли резные деревянные фонари на высоких ножках.

Но самым удивительным было то, что стена с внутренней стороны фасада, на которой располагались входная дверь и три окна, зеркально отражалась на противоположной стене, за ней находилась другая комната. Там тоже была дверь и три окна. Дом в доме.

Казалось, я попала в пространство сцены, в какую-то иллюзию, в другую реальность…

Натанаил скороговоркой давал пояснения:

— Этот комод с острова Корфу, стулья рядом с ним в стиле бидермайер, пианино не антикварное, на нем можно играть… на этот стол девятнадцатого века мы, по желанию гостей, подаем завтрак, если они не хотят завтракать во дворе, белый диван местный, с самого Санторина, и, как видите, на стенах рисунки и гравюры «Башни ветров» и карты ветров.

Две противоположные стены гостиной были увешаны картинами и рисунками, на одной стене все рамы у них были медового цвета, а на другой темно-коричневые. В каждом из застекленных внутренних окон стояли античные амфоры. Мы прошли в следующую комнату, она была маленькой, но с таким же сводчатым потолком, как и первая, правда, он был в два раза ниже. В центре комнаты стояло огромное брачное ложе под черным покрывалом. По обе стороны от него на столиках по тяжелому подсвечнику, а высоко в головах, в застекленной полукруглой нише доисторические керамические куклы из Танагры. Светом лампы, вмонтированной в эту музейную витрину, можно было пользоваться для чтения.

Дверь, расположенная напротив черной кровати, вела в просторную, отделанную мрамором под шахматную доску ванную с двойным умывальником и белыми полотенцами, перевязанными черными лентами. Повсюду лежали предупреждения: «Запрещено использовать воду для питья!»

Из спальни можно было пройти и в помещения, где не было дневного света, небольшую современно оборудованную кухню, гардеробную и в еще одну роскошную ванную. В углу находилась причудливо извивавшаяся винтовая лестница без перил, освещенная небольшими лампами, вмонтированными в стену.

— Интересно, куда она ведет? — спросила я себя.

Лестница вела в еще одну спальню, расположенную над первой, с такой же кроватью, стоящей на том же самом месте, но с окном на уровне пола, которое смотрело в гостиную. Это было то самое третье окно, повторенное внутри.

Двойной фасад, двойняшки спальни, удвоенная ванная! Я была околдована и утомлена сильными впечатлениями. При этом с того самого момента, как мы приземлились, что-то грызло меня в самой глубине души. Что-то такое, на чем я от усталости не могла должным образом сконцентрироваться, углубиться в него и расшифровать смысл. Но я чувствовала, что в этом доме было что-то зловещее, но не в смысле зловещности его красоты, а что-то другое…

Зозо Лидорики предложила пойти пообедать. Мы прогулялись по лабиринту улочек Фиры, посмотрели на канатную дорогу и осликов, которые спускают людей к порту, а потом уселись на висящей над пропастью террасе одного ресторанчика. Сейчас мы находились точно в центре внутреннего серпообразного берега острова, как бы в его центре тяжести, откуда одинаково хорошо были видны оба его конца. Разумеется, такое положение не подразумевало равновесия поверхности. Правый край Санторина постепенно спускался все ниже и ниже и потом нырял в море, а левый, наоборот, поднимался все выше и выше до уровня солидной горы. Тот клочок облака, который я заметила еще раньше над низкой оконечностью острова, не стронулся с места. Над высоким краем тоже неподвижно стояло облако, но это было облако желтоватого дыма. Оно напоминало пыль над каменоломней. Во всяком случае, я про себя решила, что, разумеется, это каменоломня. И успокоилась. Вулкан на островке, лежащем перед нами, плескался в черной воде. Те влажные черные растения на нем, которые в первый момент показались мне похожими на водоросли или плющ, на самом деле были темной и маслянистой поверхностью камня. Ничто живое там не росло.

Все было неподвижным и притихшим. Просто окаменевший пейзаж. Начиналось время послеобеденного отдыха. Мы заканчивали обедать, мой взгляд покоился на необыкновенном пейзаже, который вдруг напомнил мне обруч Дельфов.

В этот момент Тиру встряхнуло. Кратко, но мощно.

Зозо смущенно улыбнулась, а я спросила, входят ли землетрясения в традиционный набор достопримечательностей и бывают ли они каждый день или же включаются только в пакет туристических услуг. Короче говоря, мы обратили все в шутку, хотя и поинтересовались у Зозо, правда ли то, что Зоран рассказал нам о разрушительных последствиях прошлого землетрясения. Она отрицательно покачала головой.

Мы отправились домой отдохнуть. Наконец-то мы остались одни, в стихии своего родного языка и под грузом впечатлений. Мы шли по внешней границе города и во время этой прогулки впервые, по сути дела, рассматривали то место, куда приехали. Выглядело оно дико. Черный амфитеатр, который представлял собой остров, весь состоял из окаменевшей лавы. Ее чернота была на самом деле чернотой Солнца в сердце Земли, его подземным эквивалентом. Мы говорили о том, что весь город Фира словно стоит на острие серпа. Дома напоминают сахарный песок, посыпанный вдоль черного острия. Все здания на острове, как нам успели рассказать, построены из камня, отняты у камня и после этого покрашены в белый цвет. Они состоят из самой материи острова. А с этой материей, мы словно прочли мысли друг друга, где-то в ее глубине далеко не все было в порядке. М. сказал:

— Все это похоже на остатки какого-то прошлого мира.

Действительно, все здесь напоминало не только геологические, но и биологические остатки прошлого мира. Неожиданно я почувствовала беспокойство, какое-то страшное, пока еще непонятное предчувтствие начало подниматься во мне, но ему никак не удавалось пробиться наружу. Напряжение вызывало сильнейшее, почти органическое отвращение к этому месту, попасть в которое я так страстно желала годами. Это чувство ошеломило и напугало меня.

— Здесь можно увидеть красоту катаклизма, — сказал М.

В этом черном каменном и на первый взгляд мертвом пространстве было что-то канцерогенное, что-то болезненное и устрашающе живое. И от присутствия этого живого нельзя было просто так отмахнуться. Оно было опасным и всеобъемлющим в пространстве и времени. Эта была патогенная в пространстве и времени зона. В ней находились геологически патогенные клетки. И каждый из нас двоих чувствовал это всем своим существом.

Вся окружавшая нас природа вдруг явственно вызвала в памяти картину Ивана «Пейзаж, нарисованный чаем», которая и дала имя роману М. Она висит над моим письменным столом. Я наблюдаю за ней уже много лет. На рисовой бумаге, окрашенной разными чаями, несколько темно-зеленых островков плавают в голубоватой жидкости. В глубине картины угадывается какой-то большой кусок суши. Меня не покидает непреодолимое чувство, что это не пейзаж, а клетки, может быть, даже клетки метастазы. Время от времени они словно бы движутся и растут, очень осторожно и почти незаметно, словно боятся спугнуть того, кто смотрит на картину.

Мы добрались до нашего «Дома ветров» в одуряющей тишине раннего послеполудня. Мне было немного грустно, немного тревожно… Было такое чувство, что меня обманули, причем обманули в чем-то сущностном… Майское греческое солнце жарило вовсю, хотя сквозь эту жару время от времени прорывался резкий холодный ветер. Где же я нахожусь — в горах или на море?

Мы вошли в дом, спустили жалюзи, чтобы спастись от ослепительной белизны за окном, и улеглись в постель. Я возле «внутреннего окна» с амфорами, М. с другой стороны. Я посмотрела на потолок, пытаясь представить себе ту, другую кровать точно над нами, и тут меня пронзила молниеносная догадка, она же разгадка этого помещения.

Мы лежим в бывшей церкви! Причем как раз в ее алтарной части! Потолки, расположение стен и окон, да и самих помещений, даже предметы — все подтверждало предположение, что это перестроенная церковь. Я сказала М.:

— Да это же церковь!

Он осмотрелся, пытаясь расшифровать окружающее пространство, стремительно преобразовать его в своем воображении и абстрагироваться от реальности, и ответил:

— Да, действительно церковь. Но ты посмотри перед собой!

На стене напротив нас, над пышными барочными деревянными консолями висели две иконы. Напротив меня икона с ликом Христа, напротив моего мужа икона Богородицы с младенцем на руках. Они находились в застекленных ящичках, оснащенных сигнализацией, и по стилю очень сильно отличались от всего интерьера.

— Это восемнадцатый век, — шепнул М.

— Я не буду спать в церкви. Пошли наверх, там тоже есть кровать, — шепнула я.

— Там тоже церковь, — ответил М.

Мы оказались в ловушке.

— Неужели ты не видишь, что все вокруг совершенно больное, — быстро зашептала я. — Ты что, не понял, что вся эта «коллекция» помечена знаком тернового венца?

— Да нет же, это лавровый венец, — убеждал меня он.

— Нет, абсолютно точно терновый, я уверена.

— Сейчас лучше поспать, мы очень устали. Потом подумаем. Это же дневной сон, а не ночной. Обдумаем все позже…

Действительно, усталость и напряжение добили меня, и я заснула мертвым сном. Даже сейчас я не могу сказать, сколько времени прошло до того момента, когда мы оба, моментально проснувшись, перепуганные вскочили с кровати. Земля, уходя из-под ног, с глухими звуками ударов где-то в глубине, сотрясалась так сильно, что две амфоры в своих стеклянных клетках подскакивали на металлических ободках. Трясло сильнее, гораздо сильнее, чем в первый раз. Потом наступила тишина. Ноги у меня отнялись, сердце бешено колотилось. Мы молча смотрели друг на друга. Я достала успокоительную таблетку и запила ее водой, которую запрещено было использовать для питья.

Я начала лихорадочно обдумывать ситуацию. Мы оказались в двойной ловушке и в двойной изоляции — и в доме и на острове. Я огляделась вокруг. М. тоже. Мы подумали об одном и том же и попытались оценить положение. Вся мебель и находившиеся в доме предметы приобрели новое, угрожающее значение. Если мы останемся здесь, нам может свалиться на головы находящаяся над кроватью стеклянная витрина с фигурками из Танагры. Большая серебряная лампада, упав с такой высоты, могла убить на месте. И тяжелые резные фонари возле двери стали далеко не безопасными.

— Если это действительно церковь, — подал голос М., подумав то же, что и я, — то мы в относительной безопасности.

— В любом случае, если опять тряхнет, — добавила я, — надо встать в этом дверном проеме.

Кажется, я даже не успела закончить фразу, как снова все задрожало. После предыдущего толчка прошло всего несколько минут. Мы переместились в дверной проем, держась руками за его свод. На этот раз подземные толчки длились не так долго. Совершенно без сил я села в кресло и тихо сказала мужу:

— Выйди наружу, посмотри, есть ли пыль.

Почему-то я вспомнила опыт, приобретенный во время бухарестского землетрясения (оно ощущалось по всей Сербии), и поднявшуюся после него мельчайшую пыль, окутавшую все мглой. Словно эта пыль была самым главным. Однако страх перед землетрясением заставил меня прежде всего вспомнить эту пыль. М. вышел, тут же вернулся сильно побледневшим и сказал:

— Пыли нет.

— А видно вулкан? — снова спросила я, уже сконцентрировавшись и реально оценивая ситуацию.

— Его тоже не видно, — ответил он как-то смущенно.

Наш разговор выглядел совершенно абсурдным.

— Как это не видно, если нет пыли? — настойчиво переспросила я.

— Выйди и сама посмотри.

Осторожно, словно стеклянная, я встала и вышла на террасу, удивляясь собственной храбрости. Снаружи творилось такое, чего я никогда в жизни не видела и, надеюсь, больше не увижу.

Не осталось никакой линии горизонта. Одни облака, с ужасающей силой и скоростью неслись из глубины, где раньше было море, облизывали черные скалы берега и на той же скорости устремлялись дальше, выше, туда, где должно было находиться небо. Солнце, в глубине этого пространства, выглядело черным кружочком. Дул ледяной ветер. Откуда-то доносился вой собак. Слегка попахивало серой.

На центральной террасе, с которой был вход в большинство зданий, над воздушной бездной сидела молодая немка, жившая в этом отеле. Она была видна мне лишь время от времени, когда ее не заслоняли проносившиеся клочья облаков. Очень спокойно, на безукоризненном английском языке она безостановочно, как заведенная, говорила:

— Ну разве не похоже на солнечное затмение? Какая жалость, не увидим закат… А знаете ли вы, что после первого страшного извержения их было еще очень много. И в 197 году, и в 1707-м, и в 1870-м, и 1925-м, а потом то, последнее, в 1956-м…

Она знала наизусть весь путеводитель. Я потом проверила.

Я вернулась в дом и снова опустилась в свое красное кресло.

— Это я виновата. Я это вызвала. Прикоснувшись к земле после того, как спустилась с неба, — говорила я устало. — Звони Натанаилу, спроси его, что происходит. Может, нужно переехать на другую, равнинную часть острова? Спроси его, где эпицентр…

Натанаил по телефону сообщил: сейчас по радио передали, что самый сильный толчок был шесть баллов по шкале Рихтера и что эпицентр находится где-то посреди Эгейского моря.

Опять все закачалось. Я начала панически собирать вещи, хотя не представляла себе, куда нам деваться.

— Это не обычное землетрясение. Это землетрясение с отягчающими обстоятельствами. Мы на вулканическом острове, и этот вулкан однажды уже разрушил полсвета и, может быть, даже уничтожил всю минойскую цивилизацию.

— Я не собираюсь смотреть на гибель Атлантиды собственными глазами, говорила я. — Да ты и сам прекрасно знаешь, где мы с тобой находимся. То, что происходит, просто с неизбежностью это подтверждает. Давай позвоним Зозо и решим, что делать.

— Сейчас позвоню, но сначала мне бы очень хотелось, чтобы ты меня сфотографировала снаружи, — ответил М.

Это меня потрясло. Я жду разрушения, извержения, цунами, конца света, а он хочет фотографироваться на фоне начинающегося апокалипсиса! Только теперь мне стала понятна огромная разница между нами. М. наслаждался возможным концом света настолько же, насколько я его боялась. «Ничего, ничего…» — думала я, стиснув зубы в неравной борьбе и с самой собой, и с М.

Пошатываясь, с чувством нарушенного равновесия в голове, я вышла наружу. Все было по-прежнему, только внизу среди облаков время от времени вдруг мелькало море, ярко освещенное солнцем, хотя солнца на небе не было видно. Впрочем, я плохо понимала, где верх, где низ, где лево, где право — все координаты реального мира перестали для меня существовать.

Я навела аппарат — руки у меня при этом дрожали — и щелкнула. Никакого эффекта. Попробовала еще раз. Опять ничего. Аппарат щелкал вхолостую. Он не хотел работать. Немка, которая по-прежнему сидела на том же месте, правда теперь завернувшись в плед, потому что было неправдоподобно холодно, просто по-зимнему холодно, равнодушно сказала:

— Должно быть, сели батарейки. Здесь недалеко магазин, там продают и батарейки.

Может, она вовсе и не немка, а англичанка, неожиданно подумала я среди окружавшего меня ужаса.

М. удалось дозвониться до Зозо. Ее голос звучал обеспокоенно.

— Выезжаю к вам немедленно. Сейчас сообщили, что эпицентр здесь, на самом острове. На ободе Санторина, рядом с городом Ие.

Именно там, где утром я увидела клочок тумана. Значит, поняла я, место было все время обозначено.

Тряхнуло в пятый раз. Но значительно слабее. Успокаивается или… Не важно, все равно, мне никогда не случалось оказаться в паре километров от эпицентра землетрясения, рядом с действующим вулканом.

Появился Натанаил, он с всевозможными церемониями подал нам кофе в серебряном сервизе. О землетрясении он даже не упомянул, просто сказал, что нам повезло и мы имеем редкую возможность наблюдать характерное для острова природное явление.

— Море внизу очень теплое, его испарения быстро смешиваются с холодным воздухом наверху и превращаются в облака. Как будто мы находимся на какой-нибудь высокой горе. Как жалко, — повторил и он, — что сегодня вы не увидите заката!

Я по-прежнему сидела в своем красном кресле, ноги у меня совершенно отнялись, и тут на меня, как на ребенка в темной комнате, разом навалились все страхи. Они налетали на меня стаями. Стаи страхов из детства, из юности, из зрелой поры жизни. Рациональные и иррациональные. Вся моя жизнь промелькнула у меня перед глазами через призму страхов. Вот мне три года — маму увозят на операцию, я думаю, что она меня бросает; вот я уже взрослая девочка — мне снится сон, как какая-то огромная планета заслоняет от меня весь горизонт; вот я девушка — отец, больной, запирает на ключ меня, сестру и маму и хочет положить конец своим мукам; вот я только что родила — стоит страшная жара, от которой нет никакого спасения, мой ребенок отказывается от груди; вот я зрелая женщина — собираюсь покинуть дом, покинуть свою первую жизнь ради другого мужчины, перед уходом все предметы, окружавшие меня в старом жилище, кажутся мне зловещими, устрашающими…

Тут приехала Зозо. Я посмотрела на нее как на спасителя. Она спросила:

— Завтра или сегодня вечером?

— Если можно, прямо сейчас, — ответила я, — мы уже собрались.

Деловито и вместе с тем торопливо она начала звонить по мобильным и немобильным телефонам. Назначать, отменять, заказывать, комбинировать. М. посмотрел на меня с беспокойством и проговорил:

— Не нужно так бояться. Толчков больше не будет. Все кончилось.

Я не могла дождаться, когда мы выберемся из этого ада. Никто из персонала отеля не разубеждал нас, никто не пытался накормить россказнями для туристов, никто не уговаривал остаться. Натанаил принес книгу отзывов в застекленном ящичке, похожем на те, которыми были защищены те две иконы. Книга была переплетена в желтую козью кожу. Мы быстро что-то написали, ни словом не упоминая о землетрясении. Несколько общепринятых фраз. И поняли, что внутри у каждого из нас собственная книга отзывов уже заполнена. Натанаил потихоньку спросил меня, можем ли мы записать и даты нашего рождения.

— Вы, — подчеркнул он, — год можете не указывать.

— Зачем вам это нужно, вы занимаетесь астрологией? — спросила я.

— Нет-нет, — поспешил ответить он, — это просто для внутреннего учета службы отеля.

Мы добавили и сведения о нашем рождении, включая даже годы. Не вписали только часы и минуты. Приехал Зоран, чтобы отвезти нас в аэропорт. Стало темно. Мы пробыли на Тире вместо семи дней всего семь часов.

— А вы, должно быть, ушами предчувствуете землетрясение? — сказал мой муж Зорану, намекая на его занятия музыкой и на ту первую информацию об острове, которую мы от него узнали. Он пробормотал в ответ:

— Как мне жаль, как мне жаль… — и смущенно улыбнулся.

Следующие четыре часа мы провели в аэропорту. Зозо второй раз в течение этого дня поменяла билеты и время отъезда. На первый самолет, летящий в Афины, мест не было, пришлось ждать следующего, он невыносимо опаздывал. Остров больше не трясло, все успокоилось.

— Знаете, — сказала Зозо. — Греция это страна, подверженная землетрясениям, но пять толчков за один день…

Поздно вечером с Родоса прилетел вызванный на Тиру для остальных двадцати пассажиров огромный «боинг-747». Пилот, взбешенный незапланированным полетом, взлетел так, словно он шофер белградского автобуса. Но я была счастлива и в воздухе почувствовала себя в полной безопасности. Первый раз в жизни. М. сказал:

— Это третий перелет за сегодня.

Мне пришло в голову, что мы возвращаемся примерно в то же время, когда должны были бы прилететь на Санторин, если бы воспользовались теми билетами, которые были куплены в самом начале. И получилось, что до приезда в «рай» нам было лучше провести день в душных Афинах. Если бы мы прилетели в соответствии с первоначальным планом, то есть вечером, мы бы разминулись с землетрясением. И утром съели бы знаменитый завтрак у «Цитураса». Неисключено.

В ушах у меня звучали слова моей сестры, которая увлекается астрологией: «Май и июнь неблагоприятны для путешествий. Фаза Урана неблагоприятна для М. А Уран контролирует небо. У вас, возможно, будут какие-то проблемы с самолетом». О Плутоне, который контролирует подземный мир, она не говорила ни слова. Но про него и так известно, что это тяжелая планета.

Уже за полночь, по дороге в Вулиагмени, туристическое местечко неподалеку от Афин, где нас разместили в качестве компенсации за неудавшуюся поездку, я торопливо перебирала впечатления и с новой точки зрения анализировала свое навязчивое желание побывать на Санторине. Вывод был такой — у человека может существовать непреодолимое стремление встретиться с очень опасными местами, причем это стремление подсознательное. Я проделала такой путь во времени и пространстве, по-видимому, для того, чтобы встретиться с огромным страхом и с местом, которое все еще излучает геологическую и биологическую энергию смерти, причем не какого-то отдельного существа, а целой цивилизации. Целой большой территории. Возможно, Санторин — это черная дыра Земли.

Однако не хватало чего-то еще. Еще одного фрагмента мозаики. Я подумала, что, может быть, это господин Цитурас, лично. Еще один, хотя и не знающий этого, участник нашего путешествия.

Оказалось, недостающим фрагментом был не только он.

Через два дня, немного отдохнув и удалившись от Тиры на достаточное расстояние, я разложила перед собой все относящиеся к Санторину карты, проспекты, брошюры, которыми нас снабдила Зозо, и тут увидела на одной из иллюстраций, изображавшей рельеф острова, надпись-рекламу: «It's not an Island, it's a Volkano» («Это не остров, это вулкан»). И показала это М. В тот же момент нас как молнией пронзила догадка относительно того, что все время было у нас перед глазами и чего мы именно из-за этого не увидели.

Тира была не островом, на Тире мы все время находились на краю кратера вулкана! Санторин это все, что осталось на поверхности моря от огромного кратера вулкана! Тот островок, Неа-Камени, который местные жители в шутку называли вулканом, был просто скалой посреди кратера, затопленного морем. То есть все то, что мы считали полукруглым заливом, лежащим у нас под ногами, то темное, горячее в глубине море, было эпицентром саморазрушительных сил земли. Мы побывали на краю света.

Уже в который раз все это пространство получило в моих глазах новое измерение. Какой же должна была быть суша, на которой находился такой огромный вулкан со столь большим кратером? Теперь уже с совершенно другим экзистенциальным ужасом, с ужасом в чистом виде можно было представить себе и каким был тот древний катаклизм. Мы рассматривали карту Эгейского моря. Кусок суши в форме полумесяца с звездой посередине — Тира — располагался в центре еще большего круга, который угадывался на карте и вдоль границы которого протянулся Крит. «Первоначальное имя этого острова — Строгили, что означает „круг“… — было написано в путеводителе. — Это колоссальное геологическое событие, — читали мы дальше про извержение, — также способствовало гибели минойской цивилизации Крита, вызвав землетрясение и огромные морские волны, которые привели к исчезновению соседних островов и ужасающей катастрофе на северном побережье Крита».

Тира была центром самоубийственных энергий планеты.

— Знаешь, — сказал мне М., - все время, пока мы находились там, я был распят между завораживающей сценой бушующих сил природы снаружи и тобой, перепуганной и сидящей в доме.

— Знаю, — ответила я.

В тот день после обеда мы вместе с Зозо должны были отправиться с визитом к господину Цитурасу, о чем она уже договорилась. Меня очень интересовало, как он выглядит. Уже перед самым отъездом я еще раз посмотрела, нет ли в каталоге «Цитурас» его фотографии. И действительно, нашла один, правда групповой, снимок. Два господина в смокингах и две дамы в вечерних платьях, видимо на приеме, стоят на фоне какого-то замка. Первый слева мужчина был в очках, над которыми извивались густые черные брови. Я сразу же решила, что это и есть Димитрис Цитурас. Между тем подпись под фотографией однозначно свидетельствовала, что господином Цитурасом является второй, совершенно безликий человек. Я показала фотографию М.

— Как ты думаешь, кто из них Цитурас? — спросила я его.

— Что тут думать, ясно написано, — ответил он.

— Этого не может быть, здесь ошибка, — сказала я.

— Ну что ты, этот, с бровями, выглядит настолько демонически, что было бы слишком гротескно, если бы это действительно был он, — стоял на своем М.

Я не поверила.

Мы въехали на улицу Солонас в Афинах, где находилась выставка-продажа современной коллекции «Цитурас». Дверь открыл человек с извивающимися бровями. Мой муж был настолько ошарашен, что прямо на пороге проговорил:

— Это не можете быть вы, это какая-то ошибка!

Цитурас, нимало не смутившись, спокойно посмотрел на него. Я — тоже.

— Простите, у вас есть каталог коллекции? — взял себя в руки М. Ситуация продолжала оставаться абсурдной и непредсказуемой. — Я вам сейчас покажу. Там неправильная подпись…

Цитурас принес каталог. М. показал ему фотографию, на что он спокойно ответил:

— Понятно.

Мы принялись осматривать коллекцию: женские украшения, стилизованные под венцы, роскошный набор для письменного стола, изумительные ручки, серебряные сервизы, черное постельное белье, шелковые платки, похожие на написанные маслом картины, высокие подсвечники — и везде маленькое изображение венца. В коллекции для продажи доминировали объемные изображения венцов. Они парили в прозрачных рамах, золотые и серебряные, роскошно украшенные и простые, из самых разнообразных листьев. Иногда они даже были укреплены на стояках из стекла или металла.

— Я купила вам здесь маленький подарочек, — шепнула мне Зозо. — Медальон с выгравированным венцом. Это амулет «Цитурас». Носите его всегда с собой. На тот случай, если вас кто-то сглазит.

«Вот это подарок!» — подумала я.

Мы переместились в кабинет господина Цитураса. М. сел за его письменный стол, чтобы подписать книгу «Пейзаж, нарисованный чаем». В воздухе витал тот же запах, что и в «Доме ветров» на Санторине. Я запомнила его на всю жизнь. Запах страха…

Написав посвящение, муж протянул книгу мне, чтобы я тоже поставила свою подпись. Ведь мы вместе были гостями Цитураса. Я достала из сумки фиолетовую ручку-фломастер, которой всегда подписываюсь. Она была куплена где-то в Европе, в каком-то магазинчике, теперь уже не помню где, и, беря ее в руки, я всегда озабоченно поглядывала в ее «окошечко», чтобы узнать, сколько осталось чернил. Я добавила свою подпись. После этого Цитурас подарил нам из своей коллекции номерной экземпляр фолио-издания одного стихотворения, вдохновленного островом Санторин. М. пригласил его приехать к нам в гости. Цитурас достал из своего кармана мою ручку-фломастер — а я знала, что это моя, потому что в ней было ровно столько же чернил — и начал что-то писать. Зозо, М. и я переглянулись. Я схватилась за сумку. Моя ручка была внутри. С недоверием я извлекла ее и ощупала. Голова закружилась. Зозо, утомленная всеми перипетиями с нами, изумленно проговорила:

— Так у вас одинаковые ручки?!

Цитурас, не поднимая головы, снова спокойно произнес:

— Понятно.

У него было столько всяких ручек. И в его коллекции, и здесь, на столе. Но дело, видимо, было не в этом. Дело было в своего рода мошенничестве, трюке. Все-таки у него была моя ручка, несмотря на то что я держала ее в руке.

Уже уходя и прощаясь, М. не выдержал и спросил:

— Моя супруга утверждает, что венец, символ вашей коллекции, это венец Христа, венец мученика, а я думаю, что это лавровый венец победителя.

Не говоря ни слова, Димитрис Цитурас закрыл створки одной из дверей, которые все это время были открыты, заслоняя часть стены. За одной из створок в пустой незастекленной раме, выпирая из нее, находился изогнутый в виде венца кусок обычной колючей проволоки. Как будто из лагеря.

— Победитель всегда и мученик, не так ли? Это знаете и вы, и я, — заключил Цитурас.

— Понятно, — ответил М.

Я не могла дождаться возвращения домой. Мне было вполне достаточно всего: землетрясений, неожиданностей, дождя, который то начинался, то переставал, холодного ветра… Купальный костюм мне не понадобился, я постоянно ходила в единственном свитере, который на всякий случай захватила с собой. Воистину незабываемая поездка!

Мы попросили Зозо поменять наши обратные билеты с понедельника, на который был запланирован отъезд, на субботу. Она отнеслась к этому с полным пониманием.

— Я провожу вас, — сказала она.

— Хотите быть уверенной, что мы улетели? Вы с нами намучились, — подвел итог М.

Все вместе мы рассмеялись.

В день отъезда, то есть в субботу 1 июня, мы приехали в аэропорт. За два часа до вылета, как и положено. Зал ожидания был пуст, нигде ни одного пассажира. На табло вылета мигало время отправления самолета на Белград. Он только что улетел. Тут появилась Зозо, появились и некоторые другие пассажиры, среди них был заместитель генерального директора компании «Югославские авиалинии». Начались недоуменные расспросы. Оказалось, что изменилось расписание, кому-то из пассажиров об этом сообщили, кому-то нет. Обычная безалаберность! Мы вернулись в тот же отель, только в другую комнату, снова, в который раз распаковали вещи и стали дожидаться понедельника и того рейса, на который с самого начала у нас были билеты. По воскресеньям самолета до Белграда не было.

В ушах у меня звучали слова моей сестры, которая увлекается астрологией: «Май и июнь неблагоприятны для путешествий. Фаза Урана неблагоприятна для М. А Уран контролирует небо. У вас, возможно, будут какие-то проблемы с самолетом». О заговоре неба и земли она ничего не сказала. Это непростая и тяжелая история.

Приглашение вернуться на Санторин остается в силе. Завтрак у «Цитураса» по-прежнему ждет нас.