Заяц над бездной

Дима Иванов

«ЗАЯЦ НАД БЕЗДНОЙ»

Посвящаю эту повесть маме, Раде Раецкой.

В тот памятный день в Центральном Комитете Коммунистической Партии Молдавии было мучительно жарко. Плюс 35. Июль. Полдень.

Чудовищных размеров здание ЦК по чудовищности архитектурного замысла напоминало зернохранилище - элеватор. От настоящего элеватора его отличало, конечно, множество вещей. Во-первых, здание было облицовано плитками белого и розового мрамора. Во-вторых, в нем было множество окон - узких, напоминающих бойницы, наглухо закрытых стального цвета жалюзи. В третьих, на чудовищных же размеров лужайке, разбитой перед зданием, были идеально ровными рядами высажены цветы – красные тюльпаны. Таким образом, лужайка повторяла государственный флаг Молдавской ССР – красно-зеленый. Ну, и в-четвертых, перед зданием стояли «Волги» - штук двадцать. Все «Волги» были черного цвета, и лишь одна из них – перламутрово-белая.

Водители – краснолицые молдавские мужчины, все в одинаковых белых рубашках с коротким рукавом, прилипших к выпуклым шоферским животам, стояли кучкой у одной из машин, мрачно чокались запотевшими бутылками с ледяным «Боржоми» и утирали крепкими шоферскими ладонями вспотевшие затылки.

- ЗИМ готовить буду, - негромко сообщил Ионикэ. – Сам приезжает.

Ионикэ – молдавская краткая форма имени «Ион», что-то вроде «Ванюша». Ионикэ был самым уважаемым шофером среди штатных водителей ЦК Компартии Молдавии, потому что первым узнавал все жизненно важные для водительского парка новости, и сообщал их коллегам – на импровизированных совещаниях, вроде того, что проходило сейчас на жутком солнцепеке у здания ЦК. Осведомленность Иона объяснялась тем, что он возил второго секретаря – Ивана Никитича Смирнова. «Волга» Ионикэ была самая «навороченная» – по меркам 1971 года. На крыше была мигалка. Впрочем, такая же мигалка была и на крыше у «Волги» Нику (молдавская краткая форма имени «Николай», что-то вроде «Колян»), который возил первого секретаря – Семена Кузьмича Гроссу. Заднего номера у «Волги» Ионикэ не было – вместо него было зеркало. Такая была странная мода у партийных машин. А передний номер выглядел так: 00 01 МКП. Машина первого секретаря тоже имела зеркальце вместо заднего номера, но передний номер у нее был: 00 02 МКП. И, наконец, именно машина Ионикэ была той самой, единственной перламутрово-белой. Такого цвета, в принципе, не было в советской автомобильной природе. Эту краску для своей «Волги» привез лично второй секретарь, товарищ Смирнов, из Японии.

- Говори, Ионикэ, что тянешь! Жарко же! - призвал рыжего Ионикэ Нику, водитель первого секретаря ЦК.

- Жарко, - издевательски спокойно согласился Ионикэ, - Как в Кремле на ковре!

Ионикэ явно не торопился. Он был занят важным делом – на крышу своей перламутровой «Волги» он поставил маленький стаканчик, в него медленно налил немного ледяного «Боржоми». Эту картину с мучительным вниманием наблюдали голуби - с ближайшего деревца.

Один из них размышлял недолго, одурев и осмелев от жары, он для начала уверенно спорхнул на пару веток ниже. Потом, ободряемый Ионикэ, быстро присел на крышу Волги и принялся пить, шумно трепеща крыльями, молниеносно быстро тыкаясь клювом в бокал и воровато поглядывая на Ионикэ.

Ионикэ, попивая Боржоми, сказал ему щедро и по-хозяйски:

- Голубь мира, а без водички – каюк. Пей, пей!

- Ну, так что там? – повторил нетерпеливо Нику.

- А сам, что, не знаешь? – ответил Ионикэ важно. – Я второго человека в республике вожу, а ты - первого! Так что, первое лицо не знает, что знает второе?

- Обидные слова про Семена Кузьмича говоришь! – обиделся Нику. - Первое лицо - на то и первое, что все знать не может. Ну, говори!

- Скажу, ладно! – важно сказал Ионикэ, он был доволен выдержанной паузой.

Все водители притихли и стали чуть ближе друг к другу.

- Лимузин готовить буду, - негромко сообщил Ионикэ. – Сам приезжает. – Ионикэ многозначительно поднял глаза вверх.

- И? – осторожно спросил один из водителей.

- И? – высокомерно обвел его взглядом Ионикэ, - И все! Если сам приезжает, значит, кто-то полетит!

Водители переглянулись и помрачнели.

Предсказанные Ионикэ кадровые чистки могли плохо отразиться на социальном положении многих присутствующих.

- Кто-то полетит, - мрачно произнес второй секретарь ЦК Компартии Молдавии Иван Никитич Смирнов, и отпил минеральной воды из стакана. – Полетит тот, кто у нас полный дебил. Это ты.

Семен Кузьмич Гроссу выглядел растерянно. Он всегда выглядел растерянно - наверное, от рождения, или, по крайней мере, с первых дней ответственной партийно-государственной работы.

Семен Кузьмич Гроссу, в принципе, был круглый дурак. В прямом и переносном смысле. Ему было сорок пять. Он был курчав, как ангел, розовощек, в голубых глазах не было ни капли ума, зато в них угадывались целые реки спиртного. Семен Кузьмич был выходцем из села, и, несмотря на высокую должность, в душе он остался простым молдавским пастушком. Работать первым секретарем было для Семена Кузьмича мучительно трудно. Но иначе было нельзя – так уж сложилось, что именно его, простого молдавского пастушка, судьба вынесла сначала в рабочее училище, потом в райком комсомола – ну и так далее, пока однажды не вызвал Семена Кузьмича в высокий кабинет второй секретарь Иван Никитич Смирнов и не сказал ему:

- Вот что, Сеня. Нам нужен первый секретарь. Понимаешь? Первый человек. Ты нам подходишь. Происхождение у тебя наше – ни одного зажиточного человека. Парень ты неглупый. В партии ты давно. Знаю, что ничем, кроме отстающего колхоза, не командовал. Сеня, я всё знаю. Мне такой и нужен. Не бойся. Всё что надо, расскажу.

С того дня прошло пять лет. Семен Кузьмич пообвыкся, конечно, с должностью, но первый испуг, который он испытал в огромном государственном кабинете Смирнова, так и не прошел – Гроссу боялся Смирнова как огня.

В принципе, для этого были все основания.

Ивану Никитичу Смирнову было пятьдесят.

Он был ставленником Москвы в Молдавии. Назывался он вторым секретарем, хотя фактически руководил республикой. Был он человек мощный. Невысокий, коренастый, с громоподобным басом. Весь как будто сделанный из гранита. Прирожденный организатор любого масштаба. Его потенциал позволил бы ему давно получить место в Кремле. Но Иван Никитич не стремился в Кремль. Там было тесно и опасно, там было множество таких же властителей мира, каким по природе был он. В Кремле у Ивана Никитича были враги. Но был у него в Кремле друг, который стоил всех врагов вместе взятых. Звали его Леонид Ильич Брежнев.

Брежнев воевал со Смирновым в Отечественную, и поговаривали, что тот однажды даже спас Брежневу жизнь. Это Брежнев назначил своего друга наместником в Молдавии.

Потому в солнечной Молдавии Смирнов обладал самой полной властью, какую только допускал социалистический строй. То есть, властью жреца. Вестника бога.

- Сеня, пора учиться работать. Скоро пенсия, Сеня. Персональная пенсия союзного значения! Ее, между прочим, надо еще заслужить, - распекал Гроссу Иван Никитич Смирнов.

Семен Кузьмич сказал негромко:

- Я учусь. Не всё получается сразу, сами знаете.

- Знаю, - посмотрел Смирнов на Гроссу и безнадежно махнул рукой. – Пять лет, Сеня! За пять лет люди… в моё время Германию клали на лопатки! А ты не научился ничему. Вообще ничему! Что ни говори, я в тебе не ошибся. Ты настоящий вожак, Сеня.

Семен Кузьмич пристыженно молчал.

- Ладно. Что делать, чтобы Лёня приехал, побыл и уехал довольным?

- Что? – с надеждой спросил Гроссу.

- Нужно для начала узнать, что любит Леня. А поверь мне, есть множество прекрасных вещей, которые Леня любит.

- А у кого узнать?

- У меня, Сеня, - сказал Смирнов, с грустью глядя на Гроссу. - Узнать надо у меня.

Иван Никитич встал из-за стола и широко прошелся своими коренастыми шажками по комнате.

- Знаешь ты вообще, что за человек Леонид Ильич Брежнев?

Гроссу посмотрел с испугом на портрет Брежнева, висевший на стене в кабинете Смирнова.

- Не знаю, - честно ответил Гроссу. – Я и в Кремле был всего три раза, два раза – на съезде, и один раз – на елке.

- И нечего тебе там делать, - сказал успокаивающим тоном Смирнов.

- А правда, Вы с Леонидом Ильичем воевали вместе? - спросил робко Гроссу. – Люди говорят, Вы даже жизнь ему спасли.

- Ну… - Смирнов скромно повел своей квадратной фигурой. – В общем. Было дело.

Иван Никитич взглянул с нежностью на портрет Брежнева, и Гроссу в этот миг показалось, что картины войны отразились на его суровом лице, грохот взрывов и отрывистые выкрики – по-русски и по-немецки, наполнили внезапно кабинет, а по стенам пробежали отражения пламени яростного сражения.

Видел Иван Никитич в ту секунду горячий рукопашный бой. Вот рослые свирепые фрицы, человек пять, со всех сторон обложили, и уже заорали торжествующе что-то, на лающем своем языке, и через секунду, как пить дать, уложили бы Леню Брежнева.

Но тут пришел ему на выручку Ваня Смирнов – он и в молодости голосом обладал зычным, а кулаком - пудовым. И вот уже Смирнов страшными подзатыльниками и поджопниками, приправленными крепким русским словцом, разгоняет фрицев.

Во все стороны бегут с позором перепуганные таким обращением немцы, бегут - куда глаза глядят, от его дорогого друга Лени.

- Да... – восхищенно сказал Семен Гроссу, - Человек! - кажется, и он видел картину страшного боя, и был сражен наповал отвагой человека, с которым ему выпала честь вместе руководить республикой.

Иван Никитич, напротив, от его восклицания вернулся из военных воспоминаний в кабинет Семена Гроссу.

- Ни черта ты не знаешь, мой молдавский друг, - сказал незлобно Иван Никитич. – Леня Брежнев - это не человек. Это энциклопедия наслаждений.

Семен Кузьмич посмотрел на Смирнова испуганно.

- Советских наслаждений, я имею в виду, - пояснил Смирнов. – Он любит хоккей, цирк, народные танцы, Сеня. Хорошее застолье, конечно. Шары воздушные любит. В конце официального приема можно запустить в небо. Яркие чтоб были. Воспринимай эту информацию как мой подарок тебе. Хотя в Москве это известно каждому школьнику. Но ты, Сеня, не в Москве. К счастью. И еще он любит музыку, Сеня.

- Какую музыку? – спросил Гроссу.

- Всякую, - секунду поразмышляв, - ответил Смирнов. – Бодрую. Грустную. Всякую.

- Понял, - оживился Семен Кузьмич. – Постараемся.

- Давай, старайся, - сказал Смирнов. – Не обосрись. Леня приезжает во вторник.

Уже в дверях кабинета Иван Никитич Смирнов на секунду задержался и посмотрел на портрет Брежнева, висящий над столом первого лица республики.

- Лёня Брежнев – человек, - сказал Смирнов задумчиво, поглядев куда-то мимо Семена Гроссу, - такой же, как все. Хоккей, цирк – это не мечта, Сеня. А есть мечта. У каждого есть мечта, Сеня. Это второй мой подарок. Это знают не все, Сеня. Даже в Москве. Подумай над этим. Звони мне после сиесты, держи в курсе.

В двенадцать часов дня в городе наступала сиеста. Жара становилась беспощадной, температура достигала +30 в тени, и социальная жизнь в городе умирала. Сиеста длилась до 4 - 5 часов дня. Тогда жара спадала, и муравейник оживал.

Сиеста пришла в Советскую Молдавию из глубины веков. В советское время с сиестами пытались бороться как с явлением, препятствующим выполнению пятилетнего плана. Но попытки работать в часы летней сиесты закончились массовыми тепловыми ударами, особенно на селе. И сиеста была восстановлена в прежних правах. Как народная традиция, бережно охраняемая советским государством.

Семен Кузьмич вышел на порог Центрального Комитета КПМ. Постоял секунду, глянул на молниеносно притихнувших водителей. Смачно, с удовольствием, куснул громадное прохладное красное яблоко. Улыбнулся и умиленно повел взглядом вокруг.

Вся жизнь южного города, кажется, открылась в эту минуту первому секретарю с монументально высоких ступеней цэковского мраморного элеватора. Дворики старого центра, сплетенные между собой в непроходимый, утопающий в зелени и солнечном свете лабиринт, и немногочисленные широкие улицы, опустевшие в часы сиесты, и поливальные машины, и запах мокрого асфальта, и одуревшие от жары воробьи, дремлющие возле поилки, и тощие южные кошки, равнодушные к воробьям, вечно занятые поиском тени, и бесполезные сотрудники раскаленных учреждений делового центра, потребляющие в эти часы тонны минеральной воды из одинаковых помятых кабинетных сифонов, и торговцы на центральном базаре, собравшиеся за одним из столов, чтобы радостно вынести приговор огромному арбузу, и бесчисленные пивные и рюмочные, наполненные музыкой, смехом, стуком стаканов и цветом нации до отказа - все они были знакомы Семену Кузьмичу, ведь они были здешним народом – бестолковым и беззлобным. Из которого он, Семен Кузьмич, происходил, и которым руководил теперь - в меру сил.

Семен Кузьмич медленно спустился по ступенькам ЦК.

- Крикова? – спросил водитель Нику бодро, на ходу, прыгая на водительское место правительственной «Волги».

- Крикова, - ответил Семен Кузьмич устало, уже усевшись поудобней на заднем сидении «Волги», устланном красно-зеленым, как государственный флаг, национальным ковром.

«Волга» первого секретаря ехала по городу, и солнце светило в зеркало вместо заднего номера, и разлетались по улицам солнечные зайчики, и прыгали в лица прохожих, а прохожие узнавали Семена Кузьмича, и с радостью махали ему вслед, а он бесхитростно отвечал им, женщины кокетливо улыбались Семену Кузьмичу, и это было ему очень приятно, он и не скрывал этого, да и скрывать не умел, а вот уже увязались за машиной первого секретаря дети, и один мальчишка, лет двенадцати, на велосипеде пытается догнать машину Семена Кузьмича, и кричит на ходу, дразнится:

- Сеня-первый-сек-ре-тарь, Сеня-первый-сек-ре-тарь!

Через пятнадцать минут «Волга» первого секретаря, по пути проигнорировав треть светофоров и три четверти дорожных знаков, вылетела на загородную трассу.

Трасса на Крикова – первая в республике ухоженная дорога. Гладкий асфальт. Высоченные тополя - мелькают ровненько крашенные известкой стволы. Потом - виноградники, потом - геометрически разделанные на лоскутки разного цвета холмы. И скульптура при въезде в Крикова – фигуристая южная красавица с косой, в национальном молдавском костюме, держит на хрупком плече корзину, полную винограда.

Все эти льготы и украшательства обычная пригородная трасса заимела не случайно. Именно по этой трассе руководство республики в лице Семена Кузьмича Гроссу и Ивана Никитича Смирнова ездило очень часто - чаще даже, чем по второй по уровню значимости и ухоженности трассе, ведущей к аэропорту, в котором периодически приземлялись Высокие гости республики.

Крикова – легендарное место. Именно Крикова первым делом посещали все Высокие Гости по прибытию в Молдавию - таким образом, за одну поездку побывав на обеих ухоженных дорогах.

Высоких гостей приезжало в Крикова так много, и многие из них были настолько высокими, что со временем наиболее высокие гости стали ритуально высаживать деревья, именные деревья редких пород – на память о своем появлении в Крикова. Именные деревья занимали последний километр перед главным винным погребом Молдавии и одним из крупнейших хранилищ синьки (от глагола «синячить» – то есть, пить вино) в Европе, «Криковскими Старыми Подвалами».

Здесь, на аллее Высоких Гостей, были самые невероятные сочетания: дуб Юрия Гагарина, бук Индиры Ганди, платан Шопенгауэра. Имя каждого гостя и дата посадки саженца были выгравированы на табличках, установленных перед каждым деревом. Был когда-то в этой аллее даже белый тополь Никиты Хрущева. Но после отставки Никиты Сергеевича тополь был спилен, пень выкорчеван, и вместо него был посажен каштан - вьетнамским космонавтом товарищем Нгуен Лином.

«Волга» Гроссу пролетела по «именной» аллее, затем резко сбросила ход и съехала с трассы.

Некоторое время «Волга» ехала по полю, устланному алыми маками.

Так «Волга» доехала до середины поля и остановилась возле одинокого высокого тополя.

Нику трижды просигналил.

Через некоторое время в земле прямо перед «Волгой» прорезались щели, и открылся огромный плоский люк, закамуфлированный полевыми цветами. Из люка вырвались звуки огненной болгарской мелодии.

«Волга» въехала в люк. Люк медленно затворился.

Криковские подвалы – огромный подземный город. В этих подвалах есть асфальтированные улицы, по которым спокойно могут ездить – даже в два ряда – машины. Название каждой улицы соответствует сорту вина – есть улица Каберне, улица Мускат, улица Совиньон. Каждая улица – это череда огромных многотонных бочек. Каждая бочка – с трехэтажный дом. Многие улицы тянутся под километр. По улицам неторопливо ходят работники подвалов – в белых халатах и бахилах. В самом центре Криковских подвалов – ряд дегустационных залов.

Самый большой – зал для спецприемов. Большие тяжелые двухстворчатые двери с национальным орнаментом. В зале - мебель из темного дерева, национальная керамическая посуда. На огромном полированном столе - никакой закуски, только три глубокие вазы - с яблоками, грушами и персиками. Никаких ковров – на полу из розового мрамора. Тихо и прохладно. Сюда в часы сиесты приезжает отдохнуть от государственных дел Семен Кузьмич Гроссу.

Семен Кузьмич сел за стол и с улыбкой взглянул на обслугу – двоих молдаван с бессовестными глазами, в белых халатах и шапочках.

- С чего начнем, Семен Кузьмич? – мягко спросил, как будто пух постелил, один из дегустаторов.

- Давай «Пуркарское», - широко ответил Семен Кузьмич, - Там посмотрим.

Меньше чем через минуту перед Семеном Кузьмичем уже стоял черный кувшин с красным вином. Дегустатор виртуозно, не пролив на стол ни капли, налил в глиняную чашку вина.

Семен Кузьмич проследил за тонкой струйкой кроваво-красного вина, пролившейся в чашку.

Взял чашку за причудливо выгнутую ручку, заглянул в чашку, и вся душа его нырнула в прохладную тьму…

Барон смеялся как дитя. У него уже не было сил смеяться. Смех уже доставлял боль. Барон смеялся и жалобно указывал всему окружению на свой правый бок – там у Барона была больная печень.

Барону было за шестьдесят, он был сед, но все также неистово курчав и здоров. Не было лошади, которой Барон не мог бы превратить в рабыню за десять минут. Он был высок и плечист. За время пребывания в наивысшем для цыгана социальном статусе он, конечно, успел потяжелеть, остепениться. И шелковая белая рубаха уже указывала – теперь, когда он смеялся - на округлый живот. Но в быстрых темно-карих глазах Барона не было ни капли старости.

Барон еще раз демонстративно охнул и перевел немного дух.

- Что же он со мной творит, а? – обернулся Барон к цыганкам. – Погубить меня хочет! Какой смешной человек! Лучшая пара, он так сказал! Для моей дочери!

Окружение Барона состояло из четырех женщин – цыганок. Все они были довольно неопределенного – где-то между тридцатью и пятьюдесятью - возраста и работали у Барона прислугой. Одна цыганка отвечала за то, чтобы Барон остался доволен едой, другая – напитками, третья заботилась о чистоте трубки Барона, и, наконец, четвертая – массировала Барону раны. Их у Барона было множество – такова уж была биография Барона.

Барон сложил мощные смуглые руки на груди и свысока, через стол, заваленный фруктами, мясом, уставленный кувшинами с вином, взглянул на Лаутара. Взглянул хмуро и испытующе, словно ожидая убедиться, что не провалился еще Лаутар сквозь землю от позора.

Лаутар наблюдал весь этот спектакль спокойно. Он относился к Барону с уважением – по меньшей мере, как к старшему по возрасту. Лаутару было тридцать пять лет. Они были чем-то похожи с Барон…