Здравствуй, сестра!

Глава 1

Когда Элеоноре исполнилось шестнадцать лет, стало ясно, что выйти замуж ей вряд ли удастся. К этому возрасту у нее определились черты лица и фигура. Девушка была хорошего роста, с тонкой талией, но для аристократки в ней было слишком много костей. Те, кто знал ее родословную, недоумевали, откуда в семье Львовых взялись тяжелые бедра, крупные ступни и кисти рук. А лицом Элеонора вообще напоминала азиатку. Самое естественное объяснение в расчет, конечно, не принималось, поэтому говорили об игре природы.

Состояния у Элеоноры не было, как и перспектив его получения. Ее отец, беспутный князь Львов, изрядно потрудился над этим, а потом умер, оставив дочь круглой сиротой — мать Элеоноры скончалась еще раньше.

Клан Львовых сдал одиннадцатилетнюю бедную родственницу на хранение в Смольный институт за государственный счет. В отличие от воспитанниц, происходящих из более благополучных фамилий, она легко приняла строгие правила Смольного и проявила прекрасные способности, но, когда подросла, на балах не блистала и даже в выпускном классе не обзавелась поклонником.

Годы учебы, с задушевными разговорами в дортуарах, с кофе по праздникам вместо обычного чая и с рождественскими елками в присутствии императорской семьи, пролетели быстро. Ведь все хорошее быстро кончается. Тетушка Элеоноры, считавшаяся главой клана, успела уже и позабыть о существовании племянницы, когда получила неприятное предложение забрать сироту и в дальнейшем распоряжаться ее судьбой по собственному усмотрению.

Что ж, энергичная Ксения Михайловна поехала за Элеонорой, надеясь, что за лето, в крайнем случае в первый сезон, племянницу удастся спихнуть какому-нибудь влюбленному идиоту. Можно будет, думала она, даже собрать небольшое приданое… Эти надежды угасли, стоило только ей увидеть азиатскую физиономию и костистую фигуру девушки.

Но все равно Ксения Михайловна вынуждена была поселить Элеонору у себя и официально взять под свое покровительство. С грустью она думала о том, что девушку придется вывозить в свет, а это представлялось ей совсем напрасной тратой времени и денег.

— Что нам делать, ума не приложу! — жаловалась она мужу вечером, когда племянница была уже отправлена спать. — Почему именно мне выпала задача устроить будущее Элеоноры?! Мы не очень богаты и не можем содержать ее всю жизнь.

Петр Иванович рассеянно покуривал у камина. Он никогда не входил в семейные заботы, полностью предоставив это супруге. Возможно, сейчас он даже не слышал ее, погруженный в обдумывание какой-нибудь медицинской проблемы.

Ксения Михайловна в очередной раз пожалела, что злодейка-судьба сделала ее профессоршей. Петр Иванович Архангельский был хирургом, его имя знали в Англии и во Франции, и это было лестно. Но он целиком был поглощен своей профессией и не желал участвовать ни в светской жизни, ни в домашней.

— Друг мой, позвоните, пусть принесут портвейну, — вот и все, что он ответил супруге.

Та пожала плечами. В такие минуты она начинала понимать суфражисток. Мужчина, думала она, всегда имеет возможность самоустраниться. В повседневной жизни он поступает подобно ныряющей утке, всплывая на поверхность, только когда ситуация усилиями женщин как-то устраивается.

— Да вы знаете ли о том, что на нашем попечении оказалась моя племянница, княжна Львова? — воинственно спросила Ксения Михайловна.

— Разумеется, мы встречались за обедом и после. Приятная девушка.

— Наверное, вам любая девушка кажется приятной, — холодно сказала супруга. — На самом деле она совсем не хороша собой, к сожалению. Поэтому мужа для нее не найти. И как определять ее судьбу, я ума не приложу.

— Она же не единственная девушка без средств, — заметил Петр Иванович, — и все они как-то устраиваются. Надеюсь, наша не исключение. Да и не объест она нас.

Ксения Михайловна начала выходить из себя. Равнодушие мужа всегда раздражало ее, но если он вдруг начинал интересоваться семейными проблемами, то это раздражало еще больше.

— Дорогой, вы не понимаете ничего. Как это не объест? Вы что же, собираетесь в завещании выделить ей часть средств? И вообще, на каком основании она будет жить у нас?

— Она наша близкая родственница. Что плохого, если она будет жить у нас? Думаю, мы должны взять на себя все заботы о ней.

Ксения Михайловна только застонала. С горя она налила и себе рюмку портвейна.

— То есть я должна? Вы же ничего не знаете о состоянии наших семейных дел. Больше того, не хотите знать. Мне приходится заботиться обо всем самой.

— Друг мой, мы, кажется, обсуждали будущее Элеоноры, — попытался переменить тему Петр Иванович, уловив, что голос жены звучит выше обычного. Ему прекрасно было известно, что она поступит так, как захочет, поэтому такие дискуссии он полагал пустой тратой времени. Ему хотелось читать.

— Вот именно! И я заявляю вам со всей ответственностью, что мы не можем нести расходы по ее содержанию. Не забывайте, что у нас есть собственная дочь. Думаю, что в первую очередь мы должны заботиться именно о ней. Хотя что я говорю?! «Мы должны»! Всем известно, что в этом доме обо всем заботиться должна только я одна, а вы слишком великий человек для этого.

«Женщины! — меланхолически подумал Петр Иванович. — Любую тему для беседы они трансформируют в тезис «мой муж без меня ничего не может» и виртуозно развивают его. Вести с ними конструктивные беседы бесполезно».

— А что же Смольный институт? Они оставляют неимущих воспитанниц в качестве преподавательниц. Почему они не приняли участия в Элеоноре? Разве она глупа? Или плохо воспитана?

— В том-то и дело! Элеонора была у них первой ученицей, они не хотели с ней расставаться. Но из-за титула ее неудобно делать классной дамой.

— Почему? — Петр Иванович обрадовался, что нашел тему, отвлекшую жену от его личности.

— Боже, они там такие щепетильные! Директриса беседовала со мной почти час. К ним поступают дети титулованных особ, которые могут увидеть оскорбление в том, что представительница аристократии будет у них в услужении. И представьте, директриса всем разболтала, что княжна Львова — моя племянница. Жаба старая! — добавила Ксения Михайловна под влиянием портвейна.

Петр Иванович удивленно приподнял брови.

— Все могло превосходно устроиться, если бы мне удалось найти для Элеоноры место гувернантки, — продолжала его супруга. — Теперь поздно. Если в обществе узнают, что я отправила княжну зарабатывать себе на хлеб, от нас все отвернутся. Как же, она так высокородна! А почему, собственно, я должна содержать ее? Только из-за титула? Но это абсурд! Ее титул меня не интересует.

Петр Иванович засмеялся.

— Вы сейчас рассуждаете, как мой ученик Воинов, а он заправский большевик. Получается, мы в безвыходном положении? Мы не можем отпустить ее работать, поскольку тогда от нас отвернется общество, а на ее содержание вам жаль денег. Так что остается? Только замужество.

— Извините, но здесь я совершенно не вижу выхода. Второй год идет война, невест гораздо больше, чем женихов. Мужчины очень разборчивы сейчас.

— В таком случае, если вы не собираетесь выделять ей определенные суммы для самостоятельной жизни, нужно найти для нее хорошее место. Иначе ей придется стать нашей прислугой.

— Не знаю, что тут можно придумать. Пока пусть живет. — С этими словами Ксения Михайловна удалилась в спальню.

Петр Иванович только вздохнул. Ох, не завидовал он бедной сиротке.

Через несколько дней профессора схватил жестокий приступ радикулита, работать он не мог, пришлось коротать дни на жесткой кушетке в гостиной. Когда его, скрученного наподобие круассана из французской булочной, привезли из института, племянница не растерялась. Убедившись, что Ксения Михайловна отсутствует, Элеонора взяла бразды правления в свои руки, и уже через пятнадцать минут тело страдальца было удобно размещено, укрыто теплым пледом и напичкано обезболивающими облатками. Еще через минуту были поданы свежие газеты и рюмка коньяка с лимоном — любезность, которой Петру Ивановичу никогда не удавалось дождаться от собственной супруги. Потом Элеонора спросила, не хочет ли он, чтобы она почитала ему вслух. Получив отрицательный ответ, девушка села в углу гостиной с вышиванием. Глядя на ее спокойное лицо, исполненное одновременно доброжелательности и чувства собственного достоинства, Петр Иванович искренне недоумевал, почему, по мнению жены, у Элеоноры должны возникнуть проблемы с замужеством. Он сам женился бы на ней хоть сию секунду!.. Потом понял, что жена права: из Элеоноры получилась прекрасная сиделка, но в молодости сиделка не нужна.

— Ах, вот что! — громыхнуло над его ухом. Разглядывая племянницу, Петр Иванович и не заметил, что супруга вернулась. — Вы опять свалились с радикулитом. Сколько раз я говорила, что ваш образ жизни неизбежно приводит к подобным припадкам. Вы не хотите похудеть, одеваться теплее.

Убежденность Ксении Михайловны в том, что она и в медицине смыслит больше своего супруга, уже даже не раздражала профессора. Молча он выслушал очередную лекцию о профилактике и лечении прострела. В этот раз лекция оказалась длиннее обычного, поскольку от внимания жены не ускользнула выпитая рюмка коньяка.

Три дня Петр Иванович провел дома. Элеонора была официально возведена в ранг его сиделки. «Пусть отрабатывает содержание», — пояснила Ксения Михайловна. Что же, Петр Иванович нашел ее весьма способной девушкой, и в голове его оформились мысли об ее будущем устройстве.

— Кажется, я нашел выход, — сказал он Элеоноре. — Ты, надеюсь, понимаешь всю неопределенность своего положения.

— Разумеется.

— Мы не можем, к сожалению, обеспечить тебе свободную жизнь. Другими словами, если ты не найдешь себе источник доходов, тебе придется всю жизнь зависеть от нас с Ксенией Михайловной. А я удивлюсь, если ты, прожив с нами неделю, еще не поняла, каково это.

— У вас нет причин удивляться, — сказала Элеонора с улыбкой.

— Я могу предложить тебе жизнь, в которой ты будешь сама себе хозяйкой. Это будет трудная, не очень богатая жизнь, но, во всяком случае, ты никому не должна будешь отчитываться. Хочешь? Выбор у тебя небольшой.

— Что это за жизнь?

— Я могу сделать из тебя сестру милосердия. Подожди, не возражай. Сейчас происходит бурное развитие хирургии. Мы изобретаем новые операции, но для их выполнения необходимы особые условия — так называемые асептика и антисептика. Если ты захочешь работать, я тебе потом все подробно растолкую. И для соблюдения этих условий необходимы особые сестры милосердия, их называют операционными сестрами. Я мог бы определить тебя и в женский медицинский институт, но вряд ли это разумно. Женщина-врач в наше время обречена на неуспех. Больные станут относиться настороженно, а коллеги-мужчины — презирать и насмехаться. И не потому, что ты будешь справляться с работой хуже их. Просто если они допустят, что женщина может что-то делать лучше, они сами заболеют. Тебе всю жизнь придется бороться, доказывать, преодолевать сопротивление и насмешки. Про тебя будут распускать грязные слухи. Если ты будешь работать так же, как они, тебя объявят слабоумной. Если будешь лучше их, ославят… м-м-м… женщиной непристойного нрава. Если вдруг, что маловероятно, ты получишь хорошую должность, все будут уверены, что ты получила ее неправедным путем. Короче говоря, быть женщиной-врачом — настоящий ад. А то, что я предлагаю, почетная работа. Год ты будешь учиться в Красном Кресте и у моей операционной сестры. Если я найду тебя способной, то по-родственному устрою тебе хорошее место, а там, когда ты станешь достаточно опытной, сделаю главной операционной сестрой в какой-нибудь больнице. В любом случае ты получишь средства на то, чтобы жить самостоятельно. А главное, ты станешь уважаемым человеком. Ну-с?

Элеонора задумалась.

— Вы уверены, что мне не следует становиться врачом? — осторожно спросила она.

— Да, совершенно уверен. Если ты будешь настаивать, я устрою тебя в институт, но не стоит идти наперекор природе. Правда, молодые не склонны прислушиваться к советам, вам нужно во всем убедиться на собственном опыте.

— Отчего же? У меня нет причин сомневаться в том, что вы говорите. Да и что помешает мне поступить в институт после того, как я стану сестрой? Если я пойму, что все-таки хочу быть врачом.

На том и сговорились. Пришлось преодолеть сопротивление Ксении Михайловны, но Элеонора, светлая голова, придумала прекрасный аргумент:

— Идет война, и все женщины стараются принести пользу Отечеству. Многие работают в госпиталях, даже великие княжны. Кто осудит меня, если я хочу не только исполнять патриотический долг, но и оказывать настоящую профессиональную помощь?

Не откладывая дела в долгий ящик, Петр Иванович записал Элеонору на курсы Красного Креста и повел ее в Клинический институт, где работал сам.

Глава 2

Войдя вслед за Петром Ивановичем в кабинет операционной сестры, Элеонора оробела. Она увидела очень странную женщину. Александре Ивановне Титовой, ее будущей наставнице, было лет тридцать. Это была высокая и статная особа с короткой стрижкой. Она сидела в кресле, закинув ногу на ногу и вольно облокотившись на спинку — поза, совершенно недопустимая не только в присутствии посторонних, но и наедине с собой. Однако женщина даже не подумала подобраться, когда они вошли. Еще в больший ужас привело Элеонору то обстоятельство, что Александра Ивановна совершенно очевидно не носила корсета. Кроме того, выяснилось, что она проводила свой досуг, покуривая трубку, а на столике перед ней стояли чашка кофе и открытая коробка конфет.

— Здравствуйте. — Титова улыбнулась вошедшим. — Кофе будете пить?

— С удовольствием, — ответил Петр Иванович, усаживаясь в соседнее кресло. — А ты, Элеонора?

— Нет, благодарю, я не пью кофе в это время дня, — гордо произнесла девушка и подчеркнуто прямо уселась на жесткий стул.

Происходящее казалось ей диким. Выпускница Смольного института, она имела твердое убеждение, что откинуться на спинку стула так же неприлично, как и показаться в обществе в нижнем белье. Про отсутствие корсета в Смольном ничего не говорили — такое воспитанной женщине даже в голову прийти не могло. А еда во внеурочное время считалась страшным преступлением, говорящим о низменной натуре. Но даже это бледнело перед тем обстоятельством, что Титова курит! Любое общение с такой женщиной наносило ущерб репутации Элеоноры, и она изумилась тому, что Петр Иванович держится с этим несчастным созданием на равных.

Титова между тем улыбалась, глядя на преисполненную достоинства девушку.

— Значит, Петр Иванович, вы хотите, чтобы я обучила Элеонору всему, что знаю сама?

— Да, Александра, я на вас надеюсь. Вы — лучшая сестра, которую только можно себе представить, а Элеонора — способная девушка. В Смольном институте она была первой ученицей.

— Ладно. Съешьте конфетку, Элеонора.

— Благодарю вас, — церемонно поклонилась Элеонора, но конфеты не взяла. Она уже решила, что будет вести себя вежливо, но не допустит ни малейшей фамильярности.

— Как хотите. — Титова не поняла демарша. — Во всяком случае, Петр Иванович, у нее уже есть прекрасная осанка. Это серьезное преимущество — ведь ей придется подолгу стоять у операционного стола. Я, к сожалению, воспитывалась не там, где такие осанки формируют, поэтому первые годы работы мне было тяжело, спина очень болела. У девочки таких проблем не будет. Она записана на вечерние курсы?

— Да.

— Вот и хорошо. Пусть каждый день приходит к началу работы и ходит за мной хвостом. Через пару недель освоится, если толковая.

Элеонора была раздражена тем, что эти двое разговаривают о ней так, будто она — неодушевленный предмет. Но тут дверь открылась, и в кабинет вошел молодой мужчина в морской форме, встреченный радостными (совершенно неприличными!) визгами Титовой. Петр Иванович тоже вскочил и принялся хлопать вошедшего по спине. Наконец все они немного успокоились и вспомнили об Элеонорином присутствии.

— Константин Георгиевич Воинов, мой лучший ученик, — отрекомендовал Петр Иванович. — Элеонора Сергеевна Львова, моя племянница.

Элеонора, как полагается, встала и сделала реверанс.

Воинов ей совершенно не понравился. Это был мужчина лет двадцати пяти, среднего роста, крепкого сложения. Кудрявые черные волосы и смуглый цвет кожи, зеленые глаза с ускользающим жестким выражением делали его похожим на дикого кота. Длинный, резких очертаний нос, широкий рот с тонкой верхней и надменно выпяченной нижней губой вызвали в Элеоноре смутную тревогу. Она почувствовала, что от этого мужчины исходит непонятная опасность, и удивилась, почему дядя с Александрой Ивановной так радостно его приветствуют.

— Я приехал в отпуск после ранения, на три месяца. Хочу поработать, а то стал уже забывать настоящую хирургию.

— Почему такой большой отпуск? — встревожилась Титова. — Тяжелое ранение?

— Нет, рана пустяковая. Просто я с начала войны на фронте, ни разу не был в отпуске, вот начальство и расщедрилось. У меня полны карманы денег, поэтому приглашаю вас в ресторан — встречу нужно отпраздновать.

Элеонора остро чувствовала себя лишней в таком обществе и уже жалела, что ввязалась в эту авантюру.

«Лучше бы я пошла в гувернантки, — думала она. — Вместо этого я попала в другой мир, где люди совсем не такие, как я, где я всегда буду чужой».

— А что, Элеонора Сергеевна не пойдет с нами? — спросил Воинов. — Я ее тоже приглашаю.

— Ты с ума сошел! — возмутился дядя. — Ксения Михайловна мне голову оторвет, если узнает, что я повел княжну в ресторан. Мне и без этого от нее достанется…

— Тогда можно не ходить, — сказала Титова, — не стоит рисковать вашим семейным покоем. А молодой девушке, конечно, не место в ресторане, княжна она или нет.

Элеонора, не ожидавшая такой деликатности от грубой женщины, благодарно улыбнулась ей и повернулась к дяде:

— Если вы считаете, что Ксения Михайловна узнает от меня о вашем посещении ресторана, то вы ошибаетесь.

Титова задумчиво посмотрела на нее.

— Думаю, что мы сработаемся, Элеонора, — сказала она. — Конечно, вы воспитывались в других условиях, и вам будет тяжело привыкать ко мне и к нашим порядкам. Но усвойте одну вещь: люди могут быть не такими, как вы, думать и действовать иначе, чем вы, и к этому надо относиться спокойно. Вы такая, они другие, и не надо сравнивать, кто лучше.

— Минутку, — перебил Воинов. — Я ничего не понимаю. Она будет работать здесь?

Кажется, в этом обществе считалось вполне допустимым называть присутствующего в третьем лице!..

— Да, Костя, я хочу сделать из своей племянницы такую же образцовую операционную сестру, как и Александра Ивановна.

— Это будет нелегко, — сказал Воинов и поцеловал Титовой руку. — К тому же ваша племянница совсем ребенок. Подумайте, на что вы ее обрекаете!

— Скажите, пожалуйста, — засмеялся Петр Иванович. — Лучше вспомни, сколько тебе было лет, когда ты ко мне прибился. Даже меньше, чем ей сейчас.

— Но я не был невинной девушкой! — горячо возразил Воинов.

— Это уж точно, — вставила Титова.

Элеонора окончательно почувствовала себя не в своей тарелке. Ее обсуждали без всякого стеснения!

— Слишком тяжелая работа для девушки, — упорствовал Воинов.

— Хватит, пожалуйста, — вдруг заявила Элеонора. — Вам, Константин Георгиевич, не пристало принимать участие в моей судьбе. Мы ведь с вами всего десять минут как представлены друг другу.

— Вот видишь, Элеоноре Сергеевне палец в рот не клади, — с гордостью сказал Петр Иванович. — Моя племянница умна и сама разберется, что к чему.

Для Элеоноры началась трудовая жизнь. Теперь девушка была занята целыми днями. Утром приходила в госпиталь, освобождалась в пять часов вечера, а к шести спешила на курсы Красного Креста. Занятия на курсах заканчивались в девять, ее встречал дворецкий Архангельских Афанасий Алексеевич и сопровождал домой. Элеонора пила чай, умывалась, ложилась в постель и читала какую-нибудь медицинскую книгу, пока у нее не закрывались глаза. Спала она очень крепко.

В этой новой жизни многое было непонятно девушке и даже шокировало ее. Но все же она показала себя способной ученицей, и Титова была ею довольна.

Первые два дня операционная сестра ничего не объясняла девушке, дав ей время привыкнуть к виду крови и человеческих внутренностей.

Когда Элеонора впервые увидела, как с помощью серебристого скальпеля врач разрезает кожу на шее несчастного пациента, ее сильно затошнило. Но она сумела взять себя в руки и не упасть в обморок. Особенно неприятным показалось ей зрелище ушивания раны, когда врач брал кривые иглы на специальном инструменте и нитками зашивал человеческую кожу — так, как латают сапог.

— Молодец, — похвалила Титова побледневшую после операции девушку. — Теперь помоги мне вымыть и разложить инструменты. Тебе повезло, ты начинаешь работать, когда уже повсюду внедрено обезболивание. А представь, раньше наживую резали, вот это был ад!

От изобилия впечатлений Элеонора даже не обратила внимания, что Александра Ивановна говорит ей «ты».

Потихоньку она втягивалась в работу. Благодаря теоретическим занятиям на курсах Элеонора уже начинала понимать процессы, происходящие в человеческом организме, узнавала о разных болезнях и методах их лечения. На курсах преподавались только азы фундаментальных дисциплин, но девушке помогало отличное образование, полученное в Смольном институте. Титова учила ее, как правильно стерилизовать инструменты и операционное белье, как проводить операцию в «асептических условиях». Новые слова завораживали Элеонору, и она быстро их запоминала.

Она легко привыкла к сводчатым потолкам, большим помещениям и гулким коридорам — интерьеры клинического института напоминали ей Смольный. Девушке нравились большие, залитые светом операционные, где, стоя у окна, было трудно разглядеть лицо вошедшего, так оно оказывалось далеко. Воспитанная в условиях жесткой дисциплины, она строго соблюдала правила асептики и ревниво следила, чтобы их соблюдали другие.

— Я довольна тобой, — сказала Титова через две недели. — Пора тебе поработать самостоятельно на несложных операциях.

Такой случай вскоре представился.

Был конец дня, достаточно тяжелого. Петр Иванович делал резекцию желудка, Воинов ассистировал, Титова подавала инструменты. Элеонора стояла рядом, наблюдая за их действиями. За всю долгую операцию не было произнесено ни одного слова, не случилось ни одной ненужной паузы. Казалось, работает один человек, у которого вместо двух — шесть рук, настолько слаженными были движения хирурга, ассистента и сестры. Наверное, на этот раз все трое специально вносили в работу элемент театральности — кроме Элеоноры за операцией наблюдала еще группа студентов. А она, уже привыкшая к виду крови и кое-что узнавшая о хирургии, впервые смогла оценить красоту хирургической работы и поняла, что значит мастерство.

После операции Титова пригласила Элеонору в свой кабинет, чтобы освежиться и выпить по чашке кофе. К этому времени девушка уже рассталась со своими предрассудками: они с Александрой Ивановной обедали когда и чем придется, а домой Элеонора возвращалась так поздно и такая уставшая, что ужинать не хотела. Единственное, что удавалось соблюдать, так это время завтрака.

Только они наполнили свои чашки, в кабинет заглянул Воинов. Он еще не переоделся, был в легкомысленных операционных брюках и рубашке, даже халат не надел.

— Кофейку? — гостеприимно предложила Титова.

— С удовольствием.

Воинов сел. Александра Ивановна закурила, предложив ему закурить тоже.

— Нет, благодарю. Собственно, я пришел по делу. Мне неудобно беспокоить тебя, Александра, но терапевты просят поставить плевральный дренаж.

— О Боже! — застонала Титова.

Элеонора улыбнулась про себя. Ей очень нравился этот ритуал — когда врачи уговаривают сестер делать то, что те и так должны делать. В хирургии существовал свой этикет, не менее строгий, чем в высшем обществе. Разумеется, Воинов мог просто сказать: «Александра Ивановна, проассистируйте мне», — и ей бы не осталось ничего другого, как отправиться за ним. Но все сестры тут же сочли бы его за хама и грубияна, а жизнь Воинова стала бы после этого незавидной. Пользуясь привилегией незаменимого работника, Титова всегда говорила молодым врачам: «Запомните, хирург начинается с умения найти подход к операционной сестре».

— Я понимаю, что ты устала, но мне не хотелось бы оставлять это до завтра…

— Ладно, Элеонора пойдет с тобой. Она уже знает, что к чему.

— Одна? Без тебя?

— А что такого? Операция простая. Ты опытный хирург, подскажешь, если надо. Справишься, Эличка?

— Постараюсь.

— Ну вот, кофе допьем, и пойдете. Больной уже в операционной?

— Сейчас скажу, чтобы везли.

Воинов с удовольствием пил кофе, задумчиво разглядывая Элеонору. Ей стало неловко. Пожалуй, первый раз в жизни на нее так внимательно смотрел молодой мужчина. В Смольном немногие преподаватели мужского пола были слишком хорошо воспитаны, чтобы смотреть воспитанницам прямо в лицо. Да и на балах Элеонору никто не разглядывал.

— Костя, перестань смущать мою ученицу! — прикрикнула Титова. — Неприлично так смотреть на девушек, ты разве не знаешь?

Элеонора еще больше смутилась.

— Я просто задумался, — сказал Воинов.

«Ну разумеется, разве я могла произвести на него впечатление? Он не на меня смотрел, даже глупо так думать. Чувствуется, что он низкого происхождения. Вежливый человек следит за своим взглядом», — в таком духе размышляла Элеонора, направляясь в операционную.

Следуя правилам, она вошла туда раньше всех. И внезапно ее охватило радостное ощущение того, что сейчас она здесь хозяйка.

Она вежливо поздоровалась с больным и, убедившись, что тот одет по всем правилам, сказала:

— Пожалуйста, садитесь.

Потом она взяла историю болезни и аккуратно переписала данные в операционный журнал. Ей захотелось навсегда запомнить своего первого больного.

Это был пожилой уже человек, пьяница. Признакам, по которым можно отличить пьяницу, ее научила Титова. Это было важно: у таких всегда возникали проблемы с обезболиванием.

— Не бойтесь, — ободряюще улыбнулась она пациенту. — Константин Георгиевич очень хороший врач, вам не будет больно.

В это время в предоперационной зашумела вода — признак того, что пришел Воинов и моет руки.

— У вас уже все готово? — удивился он, входя в операционную с поднятыми руками. — Молодец.

Элеонора помогла ему надеть халат.

— Вы знаете, что в груди у вас скопился гной, — обратился Воинов к больному. — Его нужно удалить. Сейчас я сделаю маленький разрез и введу в него трубочку. Вы будете с ней ходить некоторое время, пока весь гной не вытечет. Тогда я уберу трубочку, и вы будете здоровы. Договорились?

— Ваши бы слова да Богу в уши, — вздохнул пациент.

— Так и будет, положитесь на мой опыт. Анализы показали, что туберкулезом вы не страдаете, а плеврит есть следствие пневмонии, перенесенной на ногах. Так часто бывает у представителей рабочего класса, которые вынуждены кормить семью.

— Ваша правда, доктор, — оживился больной. — Я ведь до последнего перемогался. Чуть не помер, а хозяину-то что! Не вышел человек на смену, так он и уволит сразу.

Элеонора, в глубине души считавшая, что корень всех бед рабочего класса — неумеренное потребление горячительных напитков, а вовсе не хозяева-злодеи, резко сунула в руку Воинова инструмент для обработки операционного поля.

— Да, народ наш живет ужасно, — распалялся хирург, усердно намазывая больного йодом. — Отсюда тяжелые болезни. На ранней стадии достаточно было несколько дней провести в тепле, хорошо питаясь, и наступило бы выздоровление. Ваш хозяин наверняка укладывается в постель, чуть только закашляет или чихнет. Я глубоко убежден, что общество должно одинаково заботиться о здоровье всех своих членов, от самого богатого до беднейшего.

Элеонора подала Воинову шприц с анестезирующим раствором.

— Будет укольчик, — предупредил он и продолжил свою речь: — То же касается и образования. Все люди должны иметь равные права на получение знаний…

— А, призрак бродит по Европе, — перебила его вошедшая Титова. — Костя, не нужно превращать операционную в место политических дискуссий. Держи свои убеждения при себе.

Элеонора подала устрашающего вида инструмент под названием троакар. Им, как копьем, Константин проткнул грудь больного там, где был введен анестетик.

— Дренаж готов? — спросил он и, получив утвердительный ответ, вынул внутреннюю часть троакара.

— Все назад! — воскликнула опытная Титова и отскочила. Элеонора не успела — из груди пациента по трубке хлынула жидкость с таким неприятным запахом, что она тут же почувствовала острый позыв к рвоте. К тому же Воинов держал трубку так, что жидкость попала на халат Элеоноры.

«Нельзя! — мысленно прикрикнула она на себя. — Ты не можешь показать больному, что тебе противно. Ты достоишь до конца операции. В Смольном тебя учили в любых ситуациях сохранять самообладание, так уж будь любезна!»

Элеонора судорожно сглотнула, стараясь особенно не дышать, и протянула Воинову дренаж.

Тот наконец догадался перекрыть пальцем железную трубку.

— Вот и все, — сказал он, — операция закончена. Повязку, Элеонора Сергеевна.

Делая вид, что она совершенно спокойна, Элеонора наложила повязку — получилось неплохо.

Больного увезли.

— Балда! — накинулась на Воинова Александра Ивановна. — Окно открой сейчас же!

Но тот и сам уже рванул створку окна и высунул голову на улицу. Титова уселась на подоконник и закурила. Странно, но табачный дым сделал атмосферу более терпимой.

— Коммунист несчастный! — ворчала сестра, развязывая на Воинове халат. — Не можешь работать так, чтобы всю операционную не уделать. Придется вызывать санитаров и устраивать генеральную уборку. И зачем, объясни мне, ты твердишь всем о своих убеждениях? У тебя хватает недоброжелателей, которые будут рады передать твои слова начальству.

— Не думаю, что у начальства имеются какие-то иллюзии относительно меня. Все знают о моем пролетарском происхождении. А уж коли государство угнетает народ, ему нечего удивляться, что я вырос коммунистом.

Титова недовольно фыркнула и повернулась к Элеоноре:

— Ты сможешь возглавить генеральную уборку, или тебе пора на курсы?

— Я думаю, что успею… — Элеоноре опять захотелось стать здесь хозяйкой, пусть даже предстояла не операция, а всего лишь уборка.

— А вы молодец, — неожиданно похвалил ее Воинов, — не убежали. Хотя даже я от этой вони чуть не начал блевать.

— Костя!!! — уже от двери завопила Титова. — Помни, с кем имеешь дело! Она и слова-то такого не знает.

— Тогда не страшно. Не знает и не знает, — засмеялся Воинов. — Но вообще-то я думаю, она станет превосходной операционной сестрой… Так что пусть привыкает.

Александра Ивановна улыбнулась:

— Видишь, Эличка, не только я заметила, что ты талантливая девочка. Однако, Костя, нехорошо получилось. К таким вещам нужно приучать постепенно.

— Теперь ее не придется приучать. Она пережила самую страшную вонь, которая только бывает в хирургии.

— Ну как же! А гангрена? А кишечная непроходимость?

— Никакого сравнения! — авторитетно заявил Воинов, и эти двое с азартом заспорили, какой запах хуже.

Элеонора молча вышла в моечную комнату и стала с ожесточением оттирать мылом руки и лицо. Она выстояла и теперь знала, что, если понадобится, выстоит и в следующий раз. Кажется, она могла быть довольна собой. Тем более что Воинов, по его собственному признанию, испытал во время операции то же самое, что и она. Элеонора действительно никогда не слышала того слова, которое он употребил, но было совсем нетрудно догадаться, что оно означает!

Глава 3

Двадцатилетняя дочка Архангельских Лиза вернулась домой из путешествия по Франции. Когда Элеонора пришла с курсов, семья в полном составе сидела за вечерним чаем. Лиза оказалась очень красивой девушкой с прекрасными голубыми глазами, точеным носиком и пухлым, но четкой формы ртом. Волосы ее были густыми и лежали красивыми светлыми волнами. Шея — длинная и стройная, грудь — высокая. Единственное, в чем Элеонора превосходила ее, это узость талии — вот еще бы к такой талии бедра поуже!

Ну и, разумеется, умение держаться. Настоящую осанку можно приобрести только в Смольном институте, а Лиза получила домашнее образование — наверное, потому, что Ксения Михайловна не хотела лишать себя удовольствия третировать гувернанток.

Сейчас Лиза сидела на диване рядом с Петром Ивановичем, тесно прижавшись к нему, Ксения Михайловна гордо восседала в отдалении. Элеонора знала, что она не одобряла желания Лизы путешествовать вместе с семьей тетки, но ведь все закончилось хорошо, и теперь, по мнению Элеоноры, можно было радоваться встрече.

— А это наша Элеонора, твоя сестра, а ваша, Елена Михайловна, племянница. — Петр Иванович поднялся с дивана, чтобы представить ее. — Элеонора, это Лелечка, моя дочь, и Елена Михайловна, твоя тетя.

Элеонора церемонно поклонилась. Елена Михайловна, похожая на небольшой комод, в ответ кивнула так, как будто опасалась, что у нее может отвалиться голова.

Лиза порывисто вскочила и усадила Элеонору рядом с собой на диван.

— Теперь ты живешь с нами, так что давай познакомимся поближе.

Элеонора вежливо улыбнулась.

— Ты работаешь у папы? Молодец! — щебетала Лиза. — А я вот живу в свое удовольствие. Хотела учиться пению, но мама запретила.

— На твоем месте, Елизавета, я не стала бы всем подряд рассказывать о своих недостойных желаниях.

Всем, здесь присутствующим, очевидно, что девушка из нашей семьи не имеет права ронять ее честь на подмостках, — величественно заявила Ксения Михайловна. — И веди себя скромнее, дорогая моя. Ты сможешь поговорить с Элеонорой позже.

— Старая жаба, — еле слышно прошептала в ответ на это почтительная дочь.

Элеоноре стало неуютно. Возвращаясь домой, она хотела рассказать Петру Ивановичу о своих успехах, но если уж родной дочери запрещено открывать рот в семейном кругу, что говорить о ней!

А ведь еще совсем недавно трапезы Элеоноры были гораздо более строгими, чем эта. Воспитанницы Смольного ели в молчании, сидя на деревянных табуретах за длинными столами. Это общение с Александрой Ивановной так быстро развратило ее!.. Почувствовав на себе внимательный взгляд Елены Михайловны, Элеонора смутилась.

— Приближается конец света, — возвестила Ксения Михайловна, возобновляя прерванный появлением Элеоноры разговор. — Наше общество больно! Плебеи совершенно забыли свое место.

— Да Бог с ними, с плебеями, — миролюбиво сказал Петр Иванович. — Успокойтесь, прошу вас.

— Как я могу успокоиться, если сегодня меня оскорбил ваш ученик? Этот парвеню, неблагодарный мерзавец!

Почему-то Элеонора сразу догадалась, что речь идет о Воинове.

— Он вовсе не оскорблял вас, — попытался возразить Петр Иванович. — Вы даже не виделись с ним.

— После того что он возомнил о себе, надеюсь, что не увижусь и впредь! — отрезала Ксения Михайловна. — Подумать только, вы заставляли меня принимать у нас этого незаконнорожденного! Больше ваш Воинов не переступит порога моего дома!

— Думаю, что он перенесет эту невосполнимую утрату, — прошептала Лиза на ухо Элеоноре.

«Что же такое он мог натворить? — недоумевала Элеонора. — Да, он иногда ведет себя нескромно, но это в своем кругу. Ну что поделаешь, если он не знает, что нельзя пристально смотреть женщине в глаза?!»

— Я работаю с Константином Георгиевичем, — неожиданно для себя сказала она. — Разумеется, его манеры оставляют желать лучшего. Но ведь оскорбление предполагает злое намерение, а мне кажется, что Константин Георгиевич совсем не злой человек.

Ксения Михайловна с сестрой воззрились на строптивицу, в две пары глаз пытаясь испепелить ее, а Петр Иванович украдкой погладил Элеонору по руке.

— Позволь заметить тебе, что девушка, вмешивающаяся в разговор старших, утрачивает право судить о чьих-либо манерах. — Звук голоса Ксении Михайловны очень напоминал шипение соды, гасимой уксусом.

— Тут нечему удивляться, — это Елена Михайловна пришла на помощь сестре. — Родной дядюшка позволяет Элеоноре якшаться со всяким сбродом. Разве это прилично для девушки: ходить в Клинический институт, общаться там с кем попало без надзора? Думаю, так можно очень быстро скатиться по наклонной плоскости.

Но к этому времени у Элеоноры уже сложилось собственное мнение о людях, с которыми она работала. Несмотря на очевидные недостатки их воспитания, в их отношении друг к другу присутствовало то, чего раньше она не знала, — сердечность. Элеонора осознавала, что успела искренне привязаться к Титовой — женщине, которую она должна была бы презирать. С другими операционными сестрами она поддерживала ровные отношения, но не сближалась.

Всего сестер было семь, две из них, наверное, помнили самого Пирогова. В силу почтенного возраста они не воспринимали новшества в хирургии и посмеивались над правилами асептики и антисептики. Стараниями Александры Ивановны, главной сестры, обе были возведены в ранг «священных коров» и работали мало, в основном готовили материал — салфетки, шарики и тампоны. Остальные были молодыми женщинами из простых. Всех их очень интересовали порядки и нравы высшего общества, и в свободные минуты они часто приступали к Элеоноре с расспросами. Она отвечала сдержанно — возможно, поэтому ее никогда не приглашали ни в гости, ни на пикники, которые с наступлением лета стали устраиваться по выходным дням.

Но Элеонора подозревала тут и другую причину. В последнее время Воинов начал выделять среди всех сестер ее, Элеонору, и предпочитал, чтобы на операциях именно она подавала ему инструменты. Это вызывало ревность остальных девушек.

«Глупые, они не знают, что княжна не может воспринимать незаконнорожденного всерьез. Конечно, он хороший хирург, оперирует почти так же хорошо, как Петр Иванович, но его ужасное происхождение и воспитание… Разве я могу опуститься до него?»

Но ей недолго пришлось думать, что, возможно, Воинов выделяет ее не только из-за ее профессиональных достоинств.

Однажды Александра Ивановна пригласила его в свой кабинет, где они с Элеонорой в очередной раз собирались пить кофе.

— Уж не хочешь ли ты соблазнить нашу Элеонору? — со свойственной ей прямотой спросила она у Воинова. — Все смотришь на нее пламенным взором.

Элеонора густо покраснела, но Воинов даже не повернулся в ее сторону.

— Да ты что? Элеонора Сергеевна еще совсем дитя! Ты многому научила ее, Саша, благодаря тебе она подает теперь лучше других, но никакой романтики у меня и в мыслях нет. Вот еще!

Элеонора сидела ни жива ни мертва. Даже зная манеры Титовой, она не могла ожидать, что та затеет такой ужасный разговор, да еще в ее присутствии!

— Я никогда женщин не обманываю! — продолжал Воинов, видимо, задетый подозрениями Титовой за живое. — При вашей способности к самообману полагаю это совершенно излишним. Вы, женщины, из одной песчинки можете построить целый дворец. Я веду себя честно и то потом иногда с удивлением узнаю, что я, оказывается, обещал жениться, клялся в любви и тому подобное.

«Но в чем же тогда состоит его честное поведение?» — с изумлением подумала Элеонора, для которой отношения между мужчиной и женщиной заключались именно в любовных клятвах и обещании жениться.

Александра Ивановна засмеялась.

— Да уж, — сказала она. — Ты подходишь к женщинам не так, как другие мужчины. Ты как бы говоришь: вот он я, хотите — берите, хотите — мимо проходите. Но кто найдет в себе силы пройти мимо? Надеюсь, Элеонора, на тебя его чары не подействовали?

— Разумеется, нет! — холодно отрезала Элеонора. — Полюбить Константина Георгиевича для меня так же невозможно, как… — Она собиралась сказать «как захотеть жить в хлеву», но в последний момент заменила это грубое выражение: —…как захотеть достать Луну.

Получилось двусмысленно, и она тут же до слез расстроилась из-за такой неловкой фразы, но, к счастью, эти двое ничего не заметили.

По правде говоря, у нее была и другая, тайная причина для расстройства. Элеонора думала, что порочный Воинов влюблен в нее, и это ей льстило. Мысленно она уже продумывала сцену их объяснения и подыскивала варианты своего отказа. Значит, она ошиблась. Получалось, что Константин Георгиевич прав, женщины действительно склонны к самообману. И она ничем от них не отличается!

— Вот и славно, что поговорили. — Александра Ивановна со стуком поставила чашку на стол. — А то я очень бы огорчилась, если… — Она посмотрела на красную Элеонору и, не закончив свою мысль, улыбнулась. — Девушкам в таком возрасте свойственно влюбляться, — сказала она, — им это просто необходимо. Объект всегда найдется, а уж если перед глазами такая демоническая личность…

— Спасибо, что ты такого мнения обо мне! — раздраженно прервал ее Воинов. — Но думаю, тут не о чем говорить. Элеонора Сергеевна умная девушка и может во всем разобраться сама.

Элеонора тоже была в этом уверена. Но, продолжая злиться на Александру Ивановну за бестактность, в глубине души она понимала, что разговор был полезным для нее. Теперь в ее отношениях с Воиновым все точки над i были расставлены.

Наступил июнь, а вместе с ним дачные страдания. Ксения Михайловна стремилась на свежий воздух — в Сестрорецк, где у Архангельских была дача. Петр Иванович не собирался все лето бездельничать и предполагал провести на даче пару недель в августе, не более. Элеонора, даже если бы она оставила на лето Клинический институт, все равно не могла уехать из-за продолжающихся занятий на курсах Красного Креста. Оставалась одна Лиза, но она категорически отказывалась три месяца кряду выдерживать тет-а-тет с матерью. Не помогали даже уверения Петра Ивановича, что в Сестрорецке летом собирается интереснейшее общество.

— Которое, конечно, будет обходить нашу дачу за три версты, — горячо отвечала его дочь. — Летом, на свободе, общаться с нашей маман будут только по приговору суда.

— Твоя мать — очень хорошая женщина, — робко возражал на это Петр Иванович. Лиза, которая как-никак была дочерью Ксении Михайловны, тоже могла при желании устроить ему приличный скандальчик.

— Я не спорю. Она умная, и порядочная, и благородная, и еще какая угодно, но разумный человек сто раз подумает, прежде чем даст обрушить на себя всю мощь этих прекрасных качеств. Ведь она от всех требует быть такими же безупречными, как она сама. Мне необходимо от нее отдохнуть.

Ксения Михайловна тоже без боя не сдавалась. Если Элеонора желает подрывать свое здоровье, тут она бессильна. Она уже смирилась, что эта строптивая девица не желает слушать ее советов. А вот за свою дочь она отвечает и перед самой собой, и перед обществом!..

Но Лиза тоже была крепким орешком. После нескольких крупных скандалов с матерью она призналась, что осенью собирается выйти замуж. Сейчас ее избранник находится по делам в Москве, но в сентябре вернется в Петроград, чтобы официально просить Лизиной руки. По такому случаю Ксения Михайловна ударилась в настоящую истерику и даже пролежала несколько дней в постели. Это стало хорошей передышкой для домочадцев, которые ходили по дому тихо как мыши, чтобы ненароком не выманить больную из спальни.

— Ты действительно выйдешь замуж? Кто он? — расспрашивала Элеонора сестру.

— Промышленник, очень богатый, — мечтательно протянула Лиза.

— Так он, наверное, немолод?

— Ему тридцать пять лет. Он не слишком красив, ну и что? Дети получаются неудачными именно тогда, когда оба родителя хороши как картинки.

— Ты права, — буркнула Элеонора, знавшая из надежных источников, что ее родители были очень красивы.

— И наоборот. Не хочу показаться нескромной, но посмотри на моих родителей! Оба похожи на старых жаб.

— Мы не знали их в молодости, — возразила Элеонора. — Зато ты так красива, что не важно, красив ли твой будущий супруг. А ты любишь его?

— Ах, дорогая! — Лиза досадливо махнула рукой. — Любовь — это такая глупость, что даже не стоит думать о ней. Любовь придумали слабые люди, чтобы мучить своих близких, подчинять их себе.

— Я не понимаю тебя… — растерянно сказала Элеонора. — Как ты можешь такое говорить?

— Не понимаешь, потому что слишком наивна. Тебе надо избавляться от этой наивности, иначе какой-нибудь негодяй того и гляди сведет тебя с ума. Мужчины так часто нас обманывают!..

— Один наш доктор сказал, что женщины сами себя обманывают, — авторитетно заявила Элеонора.

— Боюсь, что твой доктор прав, — печально вздохнула Лиза. — Еще не было такого случая в истории человечества, чтобы женщина правильно оценивала чувства мужчины по отношению к ней.

— Мне кажется, ты сгущаешь краски.

— Не хочешь — не верь. Но только потом не жалуйся! Единственная возможность для нас избегать душевных ран — это знать, чего от нас действительно хотят мужчины. Но весь фокус в том, чтобы не показывать им свое знание, притворяться дурочками. Тогда есть шанс получить то, чего хочешь ты, а не то, чего хотят они.

— От меня мужчины ничего не хотят, — грустно сказала Элеонора. — Я бедна и нехороша собой, так что вряд ли кто возьмет на себя труд обманывать меня.

— Это тебе мать внушила, что ты нехороша собой? Не слушай ее, ведь она и мне говорила, что я некрасивая и на хорошую партию рассчитывать не могу. Просто тебе нужно еще подрасти, чтобы стать интересной женщиной.

После продолжительных скандалов было решено, что на дачу Ксения Михайловна отправится в сопровождении своей сестры Елены Михайловны. С остающихся в Петрограде членов семьи было взято обещание приезжать в Сестрорецк на выходные. Для присмотра за девушками в дом Архангельских переехала сестра Петра Ивановича Зинаида Ивановна. Недавно ставшая вдовой, эта тихая грустная женщина не докучала племянницам наставлениями. Зато Зинаида Ивановна превосходно шила.

Пересмотрев гардероб Элеоноры, она нашла, что его следует обновить, и уселась за швейную машинку. Сшитое Зинаидой Ивановной летнее платье повергло Элеонору в смущение: девушке казалось, что у него недопустимо короткая юбка, слишком узкий лиф и неприлично глубокий вырез на груди. Зато от платья пришла в восторг Лиза. Вместе с Зинаидой Ивановной она уговаривала Элеонору примерить обновку.

Стоял теплый летний вечер, окна гостиной были распахнуты, женщины суетились перед большим старинным трюмо.

— Просто чудесно! — воскликнула Лиза, когда после долгих препирательств платье было надето. — У Зинаиды Ивановны великолепный вкус!

Элеонора с сомнением смотрела на свое отражение в зеркале.

— Ах, как ты хороша! — любовалась Зинаида Ивановна, поправляя складки на юбке.

Сестра и тетка крутились вокруг нее, теплый ветерок, в котором угадывался влажный аромат сирени, ласкал открытые участки тела, обычно спрятанные под приличную бязь, шелк непривычно холодил кожу — все эти новые ощущения сделали свое дело: разглядывая себя в зеркале, Элеонора как будто впала в транс…

— Добрый вечер! — вдруг раздался от двери голос Петра Ивановича.

Вслед за Архангельским в гостиную вошел Воинов, а вслед за ним…

Лиза могла хоть сутками напролет уговаривать сестру не влюбляться, но что бы это изменило?

Элеонора поняла, что полюбила молодого офицера, остановившегося на пороге гостиной, прежде чем Петр Иванович успел представить его дамам.

Офицера звали Алексеем Владимировичем Ланским. Кем он приходился Архангельскому, пока оставалось неизвестным. Как он был красив! Все в нем говорило о прекрасном происхождении, о породе. Выправка его была безупречна, морскую форму он носил с невыразимым изяществом. А какая у него была улыбка! Элеоноре было больно смотреть на него, словно от него, как от солнца, исходило ослепительное сияние, сквозь которое она с трудом различала черты его лица.

Зинаида Ивановна радостно встретила Воинова — оказывается, она и ее покойный муж покровительствовали ему в те времена, когда он еще учился в Академии, и теперь Петр Иванович специально привел его повидаться с ней. Несмотря на обуревавшие ее чувства, Элеонора все же заметила, что Воинов выглядит более задумчивым, чем обычно.

Выпив чаю, молодые мужчины откланялись. Элеонора и огорчалась быстрому уходу Алексея Владимировича, и радовалась. Сердце ее билось слишком быстро, чтобы она долго могла находиться с ним рядом…

Тут же возобновилась дискуссия о платье.

— Прекрасное платье, — высказался Петр Иванович. — Ты в нем необыкновенно хороша.

— Завтра все мужчины будут у твоих ног, — вторила ему Лиза. — Воинов за чаем просто пожирал тебя глазами!

Но Элеоноре не было никакого дела до Воинова, поскольку все ее мысли были заняты Ланским.

Когда она сможет снова увидеть его? Насколько близко он знаком с Архангельским? Обратил ли он на нее внимание? Понравилась ли она ему? Ей было бы приятно, скажи Лиза: «Тебя пожирал глазами Ланской», но она понимала, что такое просто невозможно, Ланской для этого слишком воспитанный человек.

Остаток вечера Элеонора то и дело косилась в зеркало. Она уже примирилась с новым платьем и радовалась, что Алексей Владимирович впервые увидел ее такой нарядной. Хотя оставались и некоторые опасения: не показалась ли она ему недостаточно воспитанной, ведь покрой платья был слишком смелым, что бы там ни говорили родные. От этих мыслей Элеонору кидало то в жар, то в холод, но неприятнее всего было думать, что Ланской вовсе не заметил ее, сосредоточив все свое внимание на красавице Лизе.

…В мыслях о Ланском прошло несколько дней. Элеонора пыталась изобрести хоть какую-нибудь возможность новой встречи с ним, но ничего не получалось. Для этого они были слишком мало знакомы.

Элеонора мыла инструменты. За своими обычными мечтами она не сразу заметила, что в моечной не одна. В дверях стоял Воинов и наблюдал за ней.

— Что вам угодно, Константин Георгиевич?

— Элеонора Сергеевна, я как никто другой понимаю тяжесть вашего положения, — начал он, но Элеонора его не дослушала.

— Мое положение вовсе не тяжелое.

— Разумеется, нет, — мягко сказал Воинов. — Но все же неправильно требовать от ребенка, чтобы он жил взрослой жизнью.

— Ребенок — это я? — с вызовом спросила она.

— Да, Элеонора Сергеевна, вы. Судьба распорядилась так, что вам приходится жить взрослой жизнью, жизнью самостоятельной женщины, и, должен сказать, вы прекрасно справляетесь с этой ролью.

— Тогда в чем же дело?

— В том, что ребенок, каким бы сильным он ни был, не может сразу стать взрослым. Я был в такой же ситуации, так что позвольте мне предостеречь вас.

Элеонора хотела остановить его, но тут же сообразила, что он затрагивает такие деликатные темы только потому, что желает ей добра.

— Я не сомневаюсь, что в том неестественном положении, в котором вы оказались, вы сумеете жить достойно и принимать правильные решения. Но реальный мир жесток, и вам придется защищаться от него. В результате вы придумаете собственный, нереальный мир, в котором многие вещи будут искажены. И понадобится много времени и душевных потрясений, прежде чем вы научитесь воспринимать все так, как есть. Может быть, я путано говорю…

— Да уж! — фыркнула Элеонора в лучших традициях Александры Ивановны. — Я не понимаю вас, Константин Георгиевич.

— Вы мне очень нравитесь, — грустно сказал он, — и я не хочу, чтобы вы страдали. А вы непременно будете страдать, как страдал и я, поскольку доверял только себе. Я считал всех людей своими врагами… Я и сейчас еще не полностью вылез из скорлупы…

— Не вылупились из яйца? — глупо переспросила Элеонора и засмеялась. Воинов засмеялся тоже.

Некоторое время они стояли, глядя друг другу в глаза, и смеялись, и это почему-то убедило обоих в том, что когда-нибудь они смогут стать друзьями.

Глава 4

В субботу собрались наконец на дачу.

У Петра Ивановича еще до войны появился автомобиль, настоящий американский «Форд Т». С началом войны большинство личных автомобилей в Петрограде было реквизировано для нужд армии, но знаменитому хирургу Архангельскому по линии Красного Креста машину пока оставили.

Элеоноре еще никогда в жизни не приходилось прокатиться на автомобиле. «Фордом» профессор управлял сам. Перед поездкой он облачился в кожаные штаны и краги. Верх автомобиля был откинут, поэтому водителю потребовались еще и очки-консервы. Зинаида Ивановна, видя такие серьезные приготовления, отпарила племянницам лучшие шляпки, а когда девушки уселись в машину, повязала им красивые шелковые шарфы. Придирчиво оглядев обеих и убедившись, что они соответствуют модному образу заправских автомобилисток, она поставила на сиденье корзину с легким завтраком и благословила путешественников.

В дороге Элеонора намеревалась расспросить Лизу о Ланском. Собравшись с духом, она повернулась к сестре:

— А что, Алексей Владимирович Ланской нам родственник? Я никогда раньше не слышала о нем.

— Нет, просто мои родители давно знакомы с Ланскими. Алексей — их сын. Знаешь, одно время нас даже собирались поженить.

— И что же? — холодея, спросила Элеонора.

— Ничего. — Лиза пожала плечами. — Этот брак был бы нежелательным. Больших денег нет ни у меня, ни у него. И, честно говоря, я не думаю, что Алексей сможет сделать хорошую карьеру.

— А любовь? Вы не были влюблены?

— Дорогая, если хочешь, можем вернуться к тому нашему разговору. Я вижу, что ты ничего не поняла тогда. Наверное, я не сумела объяснить тебе, что любви нет. То, что мы называем любовью, на самом деле ложь, придуманная для прикрытия наших истинных намерений.

Но разве можно убедить влюбленную девушку в том, что любви нет? А что же тогда она испытывает? Между тем Лиза продолжала свои рассуждения, не смущаясь даже присутствием отца. Правда, Петр Иванович был целиком поглощен своим любимым занятием — общением с автомобилем и не отрывал взгляда от дороги.

— Вот скажи мне, дорогая Элеонора, что ты подумаешь про мужчину, который придет к тебе и скажет: «Дорогая, я беден, мои поместья заложены, а у вашего отца, я знаю, есть деньги. Если он даст мне их, вы станете замужней женщиной. По рукам?» Я уверена, что ничего хорошего ты об этом человеке не подумаешь. Или, наоборот, он подойдет к тебе и скажет: «Вы так красивы и соблазнительны, я бы хотел обладать вами». Попробуй он так сказать, ты сочтешь это за оскорбление, и он прекрасно знает это. Поэтому они и говорят вместо этого: «Ах, я вас люблю». Но думают-то они именно про деньги и про обладание! И каждая девушка должна об этом знать.

— Но ведь не все мужчины такие! — горячо возразила Элеонора.

— Нет, все! Все до единого! — не менее горячо сказала Лиза. — В том-то и дело. Думаешь, я первая додумалась до этого? Ничуть не бывало. Многие и многие женщины и девушки до меня прекрасно это знали. Но их знание продолжалось ровно до того момента, пока какой-нибудь молодой человек не начинал клясться им в любви. Они тут же решали: «Ах, он не такой, как все, он действительно меня любит». Потом, конечно, они приходили в себя, но платили дорогую цену.

— Я не хочу с тобой спорить, Лиза.

— Потому что спорить со мной невозможно! То, что любви нет, так же очевидно, как закон всемирного тяготения.

Тут болтовня дочери достигла не только слуха, но и сознания Петра Ивановича, и он не выдержал.

— Ты очень ошибаешься, Лиза! — сердито сказал профессор. — Любовь — это совсем не то, что ты думаешь. Но я не знаю, как рассказать о ней юным девушкам. Говоря о любви, вы думаете о поклонниках, о замужестве, о детях… Словом, о практической стороне любви. Но у любви есть и другая сторона, духовная. Когда ты точно знаешь, что вот в этом человеке — твое сердце, и так будет всегда.

Девушки притихли. Они никак не ожидали подобных речей от Петра Ивановича, которого можно было заподозрить в пылкой страсти разве только к бифштексам.

— Тебе, конечно, виднее, — после паузы сказала Лиза. — Но я надеюсь, что мое сердце останется при мне.

— Что ж, попробуй, — разрешил ее отец.

А Элеонора подумала: как же верно выразился Архангельский! Ее сердце в Ланском, и сама она уже себе не принадлежит. Если бы они могли пожениться, это было бы величайшим счастьем, которое только возможно в жизни человеческой!

У Ланского нет денег? Это не важно. Он — офицер, а Элеонора скоро получит специальность и будет работать. Многие не имеют большого дохода, но устраиваются. Вот, например, Александра Ивановна. Или тот же Воинов. Нет, бедность нисколько не пугала Элеонору…

«Дело за малым, — насмешливо сказала она себе. — Осталось дождаться, когда Ланской сделает предложение».

Ксения Михайловна встречала их около свежевыкрашенных ворот дачи. Она придирчиво оглядела девушек, выходящих из авто, и с подчеркнутым ужасом спросила:

— Что это на вас надето? Совершенно неприличные наряды. Я не могу оскорбить Зинаиду Ивановну подозрением, что она разрешила вам щеголять в таких платьях.

— Да, она еще спала, когда мы выехали, — нашлась Элеонора.

— Петр Иванович, заметьте, что я пригласила вашу родственницу пожить у нас не для того, чтобы она спала до полудня.

— Мама, дай нам хоть в дом войти, — со вздохом попросила Лиза.

— Входите. Но как же ужасно вы обе выглядите! Как кокотки! Не знаю, что там думает Зинаида Ивановна!

— Мамуля, я не могу, в свою очередь, оскорбить тебя подозрением, что ты можешь относиться к сестре своего мужа не как к близкой родственнице, а как к прислуге.

Элеонора уже знала, что только Лизе иногда удается находить доводы, способные убедить абсолютно невосприимчивую к логике Ксению Михайловну.

Дача Архангельских представляла собой небольшой уютный двухэтажный дом с мансардой и летней кухней. Дом окружал сад, в котором кое-где были разбиты цветники.

В этом дачном сезоне в моде было цветоводство. Почтенные дачницы, матери семейств, самозабвенно копались в земле, не обращая внимания на то, как они выглядят в старых юбках и мятых соломенных шляпах. После праведных трудов дамы ходили друг к другу в гости, осматривая достижения и делясь секретами. Чтобы не выпасть из общества, Ксении Михайловне тоже пришлось заняться выращиванием цветов, хотя никакой тяги к этому занятию она не испытывала, как, впрочем, и ее сестра Елена Михайловна. Необходимость работать в саду раздражала обеих, но отстать от других дам было невозможно. Сейчас сестры с нетерпением смотрели на девушек, освежающихся с дороги.

— Отдохнули? — первой не выдержала Ксения Михайловна. — А теперь переодевайтесь, и в сад. Я покажу, что надо делать.

Элеонора с Лизой переглянулись. Элеонора вспомнила, что живет у Архангельских из милости и в ее положении отказываться неприлично. Возможно, угадав эти мысли, Лиза обреченно вздохнула и тоже отправилась переодеваться.

Одетые в старые платья Ксении Михайловны, девушки разбивали клумбы под пионы. Элеонора, следуя неписаному правилу смолянок, все делала добросовестно: и копала, и рыхлила, и выдергивала корни сорняков. Лиза подобным усердием не отличалась. Она вяло ковыряла землю лопатой и бубнила:

— Кажется, крепостное право уже давно отменили. Да не старайся ты так, а то до ночи провозимся.

— Если я взялась за это, то хочу, чтобы у меня получилось красиво.

— Послушай, с твоими принципами мы сегодня даже искупаться не успеем!

— Я тоже хочу купаться, поэтому не жалуйся, а помогай мне! — Элеонора все еще злилась на Лизу из-за разговора про любовь.

— А ты, оказывается, строгая. — Лиза удивленно вскинула брови. — Это в тебе наследственность сказывается. Всем женщинам нашей семьи всегда хочется держать ситуацию под контролем. В возрасте моей маман ты, пожалуй, ничем не будешь отличаться от нее.

— Перестань осуждать ее, Лиза. Возможно, у Ксении Михайловны не идеальный характер. Но ты не станешь счастливее, относясь к ней таким образом…

— О-ой, — протянула Лиза и достала откуда-то папиросы.

Воровато озираясь, она спряталась под кустом черной смородины и закурила, обдумывая слова Элеоноры. Потом быстро закопала окурок и снова взялась за лопату.

— Мне не нужна эта клумба, — пробурчала она. — Но что уж тут говорить, давай попробуем сделать ее красивой…

— Елизавета Петровна! — прозвучало в этот момент из-за забора, и Элеонора едва не уронила лопату себе на ногу. Ее сердце застучало так, словно готово было вырваться из груди. Она узнала голос Ланского.

Первым ее желанием было — немедленно убежать, чтобы он не увидел ее в этом старом ужасном платье Ксении Михайловны. Что стоило ему появиться на два часа раньше, когда они выходили из машины, похожие на картинки из модного парижского журнала?!

Бросив лопату, Лиза подошла к забору.

— Алексей Владимирович! Какими судьбами вы здесь?

— Мы с родителями приехали погостить к Крестовоздвиженским. Так что будем соседями какое-то время.

Профессор Крестовоздвиженский был коллегой Архангельского. В институте врачи и сестры смеялись, что хирург не должен носить такой многообещающей фамилии, но сам профессор не поддерживал эти шутки. Элеоноре еще не доверяли ответственную задачу подавать ему на операциях, но все же была надежда, что он ее вспомнит и, может быть, даже пригласит на чашку чая. И тогда она лишний раз увидится с Ланским. Да, но ведь завтра она уже вернется в Петроград! Девушка была почти готова отказаться от курсов, работы в госпитале и поселиться на даче с Ксенией Михайловной. Она даже согласна вскопать весь здешний сад…

Стоя у забора, Лиза беззаботно болтала с Ланским, а Элеонора остро ей завидовала. Сама она была как парализованная.

«Наверное, у меня очень глупый вид», — думала она.

Лиза пригласила Ланского на чай, после того как они закончат работу в саду и выкупаются.

К чаю Элеонора одевалась необыкновенно тщательно. Лиза помогла ей с прической, а потом закрыла дверь поплотнее и, хитро улыбаясь, достала из сумочки патрончик с губной помадой.

— Твой цвет! — авторитетно заявила она. — Давай накрашу.

— Ни в коем случае! — пыталась протестовать Элеонора. — Тетушки с ума сойдут. И что Алексей Владимирович подумает?

— Уверяю тебя, ничего плохого! — Судя по выражению лица, Лиза собралась прочесть очередную лекцию о низости мужчин. — Еще не родился тот мужчина, который, увидев соблазнительную девушку, скажет: «Фу, она похожа на кокотку, я и смотреть на нее не стану». А если такой где и найдется, так он просто ненормальный, и на него внимания не надо обращать. Ты же хочешь на Алешу произвести впечатление? Он тебе понравился?

— Да… — Элеонора решила довериться Лизе. Но конечно, она не признается циничной сестре, что любит Ланского больше жизни.

— Только не позволяй ему слишком завладеть твоими мыслями. Ты, слава Богу, умна, разберешься, что к чему. Алексей, конечно, пустое место, но поразвлечься с ним можно.

Элеонора очень обиделась за «пустое место», но не подала и виду. Лиза может думать о нем все, что хочет. Главное, что она сама не претендует на Ланского, иначе у Элеоноры не было бы ни единого шанса.

— Вот теперь ты выглядишь как мечта, — заключила Лиза, потрудившись над обликом Элеоноры.

— Ты смеешься? Я некрасивая и никогда не буду красивой. Все попытки улучшить мою внешность кажутся мне глупыми. Такими же глупыми, как и надежды на то, что кто-нибудь меня может полюбить.

Лиза засмеялась.

— Ну, если ты не хочешь поверить, что любви вообще нет, поверь хотя бы в свою привлекательность. Я уверена, что половина мужчин, выбирая между тобой и мной, предпочтут тебя.

— Не говори глупостей.

— Вспомни, какие огненные взгляды бросал на тебя Воинов.

— Ах, Лиза, доктор Воинов известный донжуан и бросает огненные взгляды на все, что носит юбки. — Это Элеонора воспроизвела слова Титовой.

— Ну, я не буду тебя уговаривать. Будущее покажет. Потренируйся пока на Ланском.

Элеонора не знала, как ей вести себя. Особенно под бдительными очами тетушек. Выпрямившись на стуле еще более обычного, она молча улыбалась. К счастью, она была избавлена от необходимости вести беседу, с этим Ксения Михайловна прекрасно справлялась сама.

— Раньше на флоте все офицеры были из хороших семей, а сейчас берут кого попало. Мне кажется, это приводит только к растлению и деградации.

Разговор плавно съезжал на ее излюбленную тему.

«Почему она постоянно всем недовольна?» — удивлялась Элеонора.

Увидев плоды сегодняшних садовых работ, Ксения Михайловна поджала губы.

— И это все, что вы сделали?

— Да, мама, это все, — сердито подтвердила Лиза. — По-моему, получилась замечательная клумба. А ты, вместо того чтобы радоваться, страдаешь, что тебе не вскопали две! И так всю жизнь. А ведь человек сам выбирает, быть ему счастливым или несчастным!

Наверное, Лиза была права.

Чай с Ланским существенных результатов не принес. Заметив, что Элеонора не принимает участия в общем разговоре, Алексей задал ей несколько вопросов, на которые она односложно ответила. Вот и весь его интерес к ней! Наверное, ему было скучно вести беседу, направляемую Ксенией Михайловной. Элеонора опасалась, что больше он не придет, найдет себе общество повеселее.

Она нисколько не удивилась, когда Ланской, откланиваясь, извинился, что не сможет завтра навестить их, поскольку у Крестовоздвиженских запланировано катание на лодках по озеру. Однако он выразил надежду, что они все увидятся в следующее воскресенье.

Глава 5

Элеонора не представляла себе, как переживет эту неделю! Но к счастью, на работе время бежало быстро. Дел было много, она только успевала поворачиваться.

Начать с того, что, зайдя в понедельник утром в кабинетик Титовой, она обнаружила там лежащего на диване Воинова.

— А, привет, красавица! — простонал он.

— Константин Георгиевич, что вы себе позволяете! — холодно сказала Элеонора. — Будьте добры выйти, мне необходимо переодеться.

— Слушаюсь! — Воинов с трудом поднялся и подозрительно нетвердыми шагами направился к выходу. Дойдя до двери, он вдруг прислонился к ней и стал сползать на пол.

— Прекратите! — вскрикнула Элеонора, не понимая, что происходит.

— Костенька! — откуда-то прибежала взбудораженная Александра Ивановна и подхватила Воинова. — Тебе плохо?

— Да, очень, — пробормотал он, свесив голову на грудь.

— Объясните же мне, что происходит?!

— Эля, у нас сегодня ночью ужас что творилось. Молодого мальчишечку автомобиль сбил, мы с Костей всю ночь напролет оперировали. Еле спасли. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Костя даже свою кровь сдал, он у нас универсальный донор, прямое переливание сделали.

Услышав о таком героизме, Элеонора тоже бросилась поддерживать Константина Георгиевича и повела его к дивану. Воинов был очень тяжелым. Руками он цеплялся за талию Элеоноры.

Александра Ивановна захохотала.

— Что тут смешного? — возмутилась Элеонора. — Лучше помогите мне. А вы, Константин Георгиевич, прекратите трогать меня за ноги.

— Ты думаешь, он ослаб от потери крови? — осторожно спросила Титова, отсмеявшись.

— Разумеется.

— Эля, где твои глаза? Да он же пьян! Конечно, он герой! Спас ребенка, сделал блестящую операцию, а потом еще и кровь свою сдал. Вот мы и налили ему спирта.

— Ах так! — Элеонора с омерзением оттолкнула Воинова от себя. Александра Ивановна еле успела его подхватить.

Когда тяжелое тело было наконец водворено на диван, Элеонора пошла переодеваться в моечную.

«Подумать только, я уже готова была считать его своим другом! — возмущалась она. — А он настоящий мужлан и хам. Наверное, Ксения Михайловна права в том, что я скатываюсь по наклонной плоскости. Ведь сохрани я все понятия о чести, мне и в голову бы не пришло хорошо думать о Воинове. Конечно, общаться с ним и с Александрой Ивановной гораздо проще, чем с Ксенией Михайловной или ее сестрой. Но это простое, хамское общение затягивает. Оглянуться не успеешь, и сама станешь такой же, как эти люди».

Переодевшись, Элеонора вернулась в кабинет Титовой, чтобы узнать расписание операций.

— Я хотела бы получить сегодняшнее задание. Если можно, скорее, поскольку мне неприятно находиться с этим человеком в одном помещении. — Прищурившись, она посмотрела в сторону дивана.

— А его почти что и нет! — беспечно сказала Александра Ивановна. — Не переживай, детка.

— Будьте добры называть меня по имени, — холодно произнесла Элеонора. — И позвольте мне самой распоряжаться моими переживаниями.

— Ради Бога. — Титова никак не отреагировала на тон Элеоноры. — Но у меня к тебе просьба. Я очень устала за сегодняшнюю ночь. Сначала несколько часов помогала ему, — она кивнула в сторону бесчувственного тела, — потом мыла операционную, инструменты, словом, готовилась к новому операционному дню. Не спала ни секунды. А у твоего дядюшки сегодня резекция желудка. Ты не могла бы поработать с ним вместо меня? Я из-за усталости боюсь сбиться. Но сразу предупреждаю: во время операции он будет ругаться.

— Да, конечно, я встану с Петром Ивановичем вместо вас.

— Умница! Я уж отблагодарю тебя. И пожалуйста, Элеонора, на меня-то хоть не сердись.

— Я нисколько не сержусь, — честно ответила девушка.

Она вспомнила, как, поступив на службу, получила в подарок от Титовой совершенно новое рабочее платье. При этом Александра Ивановна сказала, что платье получилось слишком узким для нее, хотя она, родившая двух детей, не была полнее Элеоноры, а в бедрах так даже поуже. Это ли не деликатность? Уж Ксения Михайловна, подари она Элеоноре платье, растрезвонила бы об этом всем знакомым.

Немного волнуясь, Элеонора встала подавать Архангельскому.

— Почему вы? — резко спросил он.

В Клиническом институте профессор никогда не демонстрировал своего родства с Элеонорой и обращался с ней в точности так же, как с другими сестрами.

— Александра Ивановна так распорядилась. Я приложу все усилия, чтобы вы не почувствовали неудобства от замены.

— Александра Ивановна берет на себя слишком много, — ворчливо произнес профессор. — Ладно уж, коли вымылись на операцию, посмотрим, на что вы способны. Йод!

Элеонора подала палочку с йодом. Ей было неприятно, что дяде ассистировал протрезвевший, а точнее, протрезвленный Александрой Ивановной Воинов. Титова предприняла воистину титанические усилия, чтобы привести его в чувство.

— Если профессора разом лишить и любимой сестры, и любимого ассистента, он от злости потолок головой прошибет, — прокомментировала она свои старания.

Для страховки она еще поставила держать крючки первого попавшегося курсанта. Тот, бедный, совсем скис в грозовой обстановке операционной.

Элеонора старалась изо всех сил. Ни одной секунды Архангельскому не пришлось ждать с протянутой рукой. Ни разу не пришлось ему назвать инструмент, который он хотел получить. Иглодержатели Элеонора заряжала именно так, как ему нравилось. Словом, она справлялась не хуже Титовой, однако Петру Ивановичу определенно требовалось на ком-нибудь сорваться.

— Как вы держите крючки? — орал он на бедного курсанта. — Вы на операции ассистируете, друг мой, а не в кабаке находитесь.

— А вы что раскорячили мне брыжейку? — обращался он к Воинову. — Откуда у вас руки растут, позвольте спросить?

— Я думаю… — начинал Воинов.

— Вы здесь не для того, чтобы думать. Ваша задача — не мешать хирургу оперировать! — обрывал его вконец распоясавшийся Петр Иванович.

Элеонора очень боялась совершить неверное действие, ведь тогда дядя обратит фонтан эмоций в ее сторону. Что же случилось с обычно сдержанным Петром Ивановичем?

Ответ на этот вопрос она получила сразу после операции, когда Архангельский остановил ее, чтобы извиниться за свою резкость:

— Знаешь, я так привык работать с Александрой Ивановной, что совершенно зверею, если мне подает кто-то другой. На самом деле ты хорошо работала, молодец.

А Воинов после операции нырнул в кабинетик Титовой и бессильно упал на диван. Вздохнув, Элеонора взяла свои вещи и опять пошла переодеваться в моечную. Александра Ивановна, успевшая за время операции поспать, пообещала сама присмотреть за уборкой и отпустила Элеонору пораньше.

Элеонора услышала из моечной, как Титова вошла в операционную и принялась разбирать инструменты. Потом раздался стук двери, а вслед за ним голос директора Клинического института барона Шварцвальда:

— Здравствуйте, Александра Ивановна! Насилу вас отыскал.

— И вправду удивительно, что старшая сестра операционного отделения обнаружилась в операционной, а не в кабинете физиотерапии! — ядовито ответила Титова, и Элеонора в своем укрытии остолбенела от ее тона.

Барон, в прошлом боевой генерал, выйдя в отставку, перечислил на развитие института изрядную часть своего состояния и взял на себя руководство учреждением.

Он считался блестящим светским львом и в свои сорок пять был еще очень красив. В его лице светилась внутренняя сила, а его заслуги перед обществом признавались всеми.

Было странно, что барон так запросто пришел в операционную после рабочего дня. А уж то, как отвечала ему Титова, вообще не лезло ни в какие ворота. Но дальнейший диалог вверг Элеонору в еще большее изумление.

— Чем ты занималась сегодня ночью? — грозно спросил барон.

— Оперировала с Воиновым. Его вызвали, а он уж послал за мной.

— Почему же за тобой? И почему вызвали его? Ты лжешь мне.

— Как вам угодно, — спокойно отвечала Александра Ивановна.

— Я хочу услышать правду!

— Я и сказала правду. Сходи в послеоперационную палату и взгляни на мальчика.

«Боже мой, она обращается к барону на ты!» — ужаснулась Элеонора. Она торопилась одеться, чтобы поскорее выйти из моечной и не подслушивать.

— Ты можешь показать мне сколько угодно мальчиков, но это никак не объясняет того, что вы оба пьяны! — закричал барон. — Ты бросила детей, а сама всю ночь прогуляла с этим развратником!

— Ты не имеешь права упрекать меня в том, что я бросила наших детей, — тихо сказала Александра Ивановна. — Это нечестно.

«О Боже, Боже! Да что же это такое?» — Теперь выйти из укрытия было абсолютно невозможно. Элеонора не могла допустить, чтобы барон и Александра Ивановна узнали, что она посвящена в их тайну.

— Неужели ты не видишь, что такое этот Воинов! — продолжал кричать барон. — Ему же все равно, с кем грешить! Это абсолютно безнравственный человек, а ты с радостью готова пополнить легион соблазненных им женщин. Зачем ты себя унижаешь?

— Это ты унижаешь меня! А с Воиновым мы только работали.

— Не верю.

— Ну и не верь. — По голосу было слышно, что Титова улыбается. — Только не сердись, пожалуйста, я же люблю тебя.

— Но почему он послал именно за тобой? — продолжал допытываться барон.

— Потому что хотел наилучшим образом провести сложную операцию, а у нас только я и Элеонора — сестры высокого класса. Не за ней же было посылать.

— А почему другие сестры хуже?

— Они довольны тем, что умеют, и не стремятся стать лучше. Они вполне справляются со стандартными операциями, но в критических случаях лучше, чтобы в операции принимал участие человек, у которого есть голова на плечах.

— Ты даже готова очернить подчиненных тебе сестер, лишь бы оправдаться, — с досадой произнес барон.

— Ну как, как мне объяснить тебе, что мы только работали?!

— А почему тогда Воинов пьян как сапожник?

— После операции он выпил…

— И ты вместе с ним! А там уж вы и в постель легли, да?

— Я не пила. Прошу тебя, не сердись. Не нужно.

— Ты чувствуешь свою вину? Боишься, что я накажу тебя?

— Нет, я ничего не боюсь, ты знаешь. Просто мне больно смотреть, как ты зря терзаешь себя. Я хочу, чтобы ты был уверен во мне.

Послышались шаги и гневное сопение.

— Не трогай меня! — наконец раздался голос барона.

Элеонора сидела в своем укрытии ни жива ни мертва. Надо же было попасть в такую ужасную ситуацию! Кроме всего прочего, она была потрясена тем, что блестящий барон Шварцвальд остановил свой выбор на такой невзрачной и расхристанной особе, как Титова. Конечно, Александра Ивановна была доброй и веселой женщиной, но без всякой утонченности, к тому же она даже не пыталась совершенствовать свою внешность. И главное — она не была аристократкой! Что должно было случиться, чтобы барон завел с ней роман?

— Если ты хочешь, чтобы я был в тебе уверен, проводи ночи дома.

— Но, Николай, как я могла отказаться?

— Ничего страшного. Воинов прооперировал бы с дежурной сестрой.

— А ты знаешь ли, кто сегодня дежурил? Агриппина Тихоновна, ей сто лет почти! А ты хочешь, чтобы она на экстренной операции подавала. Да они бы даже операционный стол накрыть не успели!

— Зато вы успели. Особенно стол для пьянства!

— Я устала повторять, что не пила.

После этих слов в операционной воцарилось молчание. Потом раздался шумный вздох и голос барона: «Что ты со мной делаешь». Потом опять надолго все стихло.

— Николай, мне нужно работать, — наконец сказала Титова.

— Хорошо, я пойду. Жду тебя у себя.

Прошло еще некоторое время, и дверь хлопнула. Судя по звукам, Александра Ивановна раскладывала инструменты. Элеонора решила дождаться, когда она закончит и уйдет, а уж потом выбираться из укрытия.

Нечего и говорить, как она была потрясена. За один день на нее обрушилось столько разочарований! Знакомые люди оказались совсем не такими, какими она их считала. С утра она увидела Воинова пьяным, а потом выяснилось, что барон Шварцвальд, которого в обществе считали образцом нравственности, ведет тайный роман с операционной сестрой и даже прижил с ней детей! Александру Ивановну, несмотря на ее вольное поведение, Элеонора считала порядочной женщиной, а она, оказывается, содержанка. Ну и общество! Как жаль, что ей пришлось покинуть Смольный институт! Если бы она осталась там, никогда бы не узнала, насколько мерзкими могут быть люди! Элеонора не ждала подарков от жизни, но она и представить себе не могла, что ей придется встретиться с такой человеческой низостью. Да она же просто не сможет больше смотреть в глаза барону Шварцвальду! Как жить с этой невыносимой тяжестью на сердце?

— Я так и знала, что ты здесь. — Голос Титовой раздался прямо у нее над ухом. — Я даже не успела сказать барону, что ты переодеваешься в моечной, он сразу так разорался! А ты из деликатности решила не выходить? Ладно, считай, что ничего страшного не случилось, рано или поздно наши девушки рассказали бы тебе о нас с бароном. Весь институт в курсе, только он один думает, что это тайна. Ты считаешь меня распутницей, правда же? Не отвечай, я знаю… Думай обо мне все, что хочешь, но прошу тебя, Элеонора, не бросай работу. И барона не осуждай. Пойми: то, что с нами происходит, сильнее нас. Мы и сами этому не рады…

— Александра Ивановна, — с трудом выговорила Элеонора, — вы тоже попробуйте меня понять. У нас с вами разное воспитание и разные представления о допустимом. Но это не должно мешать работе.

Александра Ивановна задумалась, потом закурила и села на подоконник. Элеоноре внезапно тоже захотелось попробовать курить. «Я и так уже довольно низко пала», — мрачно подумала она, но ее остановила мысль о Ланском. Наверное, ему неприятны курящие женщины.

— Эля, приходи ко мне в гости, — неожиданно сказала Александра Ивановна. — Пропустишь разок курсы, ничего страшного. Что вы сейчас изучаете?

Они изучали основы фармакологии. Элеонора была способной ученицей, неплохо разбиралась в математике, и ей уже доводилось демонстрировать свои знания на практике.

В историях болезни принято было указывать год рождения больного, а в предоперационном эпикризе — возраст. Для профессора Архангельского и его ассистента Воинова вычислить возраст по году рождения было тяжелой задачей, поэтому если поблизости оказывалась Элеонора, эти вычисления поручались ей.

А еще был такой случай. У больного по окончании операции резко упало давление, решили ввести ему новый препарат — эпинефрин. Но Воинову еще не приходилось иметь с ним дело, пришлось обратиться к инструкции. Там было написано, что в ампуле содержится один миллилитр — 0,001 % раствора, а оптимальная доза составляет 10 миллиграммов. Доктора схватились за голову.

— Что они с нами делают! — стонал Воинов. — Это же не инструкция по применению препарата, а задачник для гимназистов. Что на что нужно умножать? Сколько миллиграммов содержится в одной ампуле? Чтобы этому мудрецу икнулось! — в сердцах воскликнул он.

Не понимая смысла столь эмоционального восклицания, Элеонора взялась за карандаш и быстро высчитала, сколько ампул препарата необходимо ввести больному. Тогда Петр Иванович с Воиновым посмотрели на нее, как на существо с другой планеты.

Однако особой любви к фармакологии Элеонора не питала. Бесконечные проценты и миллилитры все же навевали скуку. Возможно, поэтому она приняла приглашение Александры Ивановны.

Глава 6

Титова жила на Кирочной улице, в маленькой чистой квартирке, состоящей из трех комнат. Конечно, по сравнению с квартирой Архангельских здесь царила бедность. Из мебели были только самые необходимые предметы, все очень простое, но удобное. У хозяйки был вкус, но очевидно не хватало денег.

Заметив, что Элеонора разглядывает интерьер, Александра Ивановна стала рассказывать, что вот эти шторы она удачно купила по случаю почти вполовину ниже исходной цены, а столик ей тоже уступили, потому что она покупала еще и диван… Впечатление создавалось такое, что она не работает целыми днями, а разъезжает по магазинам в поисках удачных покупок.

Александра Ивановна представила Элеонору своей свекрови — высокой суровой старухе. «Пожалуй, я уже не удивлюсь, если выяснится, что она тоже имеет парочку романов», — глядя на нее, вяло подумала Элеонора. Дети, девочка и мальчик, были живыми доказательствами прелюбодеяния Титовой с бароном Шварцвальдом — его отцовство не вызвало бы сомнений даже у самого беспристрастного наблюдателя.

Сели пить чай. Хозяйка угощала булками с маком, вкусным вареньем из крыжовника и бутербродами с холодной телятиной. Потом свекровь увела детей, и Титова вполголоса начала рассказывать Элеоноре свою историю.

— Я рано вышла замуж. Мне еще семнадцати не исполнилось, как тебе сейчас. Не сказать, чтобы я мужа любила, но он был красив и до свадьбы очень мне нравился. А вот первая брачная ночь оказалась ужасной. Как и ты, я ничего не знала о постели, но мне хотелось ласк, поцелуев… А ничего этого не было. Все произошло очень быстро и грубо, совсем не так, как мне мечталось… Потом Борис и вообще стал избегать постели со мной. Для этого он изобретал разные предлоги: то я оделась не так и ему неприятно, то не приготовила его любимое блюдо, то еще что-нибудь. В любом случае он пытался повернуть дело так, что виновата я. Не знаю, чем бы все это кончилось, я бы, наверное, сошла с ума, но тут Борис познакомился с одним человеком, за здравие которого я буду молиться до конца своих дней. Он открыл моему мужу глаза. Оказывается, Борис — ненормальный, ему нравятся не женщины, а мужчины.

— Как это? — удивилась Элеонора.

— Ну, как мужчина с женщиной предаются плотской любви, так и мужчина с мужчиной то же самое делают.

— Какая гадость! Мерзость! — вспылила Элеонора, чувствуя, что к ее глазам подступают злые слезы. Зачем она приняла приглашение Титовой? Да наступит ли когда-нибудь предел, или она так и будет погружаться все ниже и ниже в бездну самых отвратительных человеческих пороков?!

— И это не такая уж большая редкость, — добавила Титова, не обратив внимания на реакцию девушки. — И знаешь, Бориса сразу как подменили, он перестал ко мне цепляться. Но я-то тогда еще ничего не знала… А потом я застукала их вместе в нашей супружеской постели.

— И как вы поступили? — с ужасом спросила Элеонора.

— Мне понадобилось некоторое время, чтобы все это понять… Выбор, в сущности, был прост — или нам с Борисом быть несчастными вместе, или попробовать стать счастливыми порознь. Я недолго колебалась. Друг Бориса, офицер, пока служил в Петербурге, навещал его почти каждый день. Он считался моим любовником, но я не особо переживала. А потом этого человека перевели на другое место службы, и мой муж уехал за ним. К тому времени я уже познакомилась с Николаем Васильевичем Шварцвальдом…

— Но подождите! Неужели вы простили мужу?

— А что я должна была ему прощать? В чем он провинился передо мной? В том, что оказался не таким, как я хотела? Но ведь вся жизнь, вся до последней капельки, оказывается не такой, как мы хотим. Я могла бы обвинить Бориса в том, что перед свадьбой он не поставил меня в известность о своих наклонностях, так он и сам тогда о них не знал. Нет, он ни в чем не виноват передо мной.

— Но это же против Бога!

— Так вот пусть Бог и думает на эту тему… И если Бог накажет Бориса, то зачем его наказывать еще и мне? Он все равно не смог бы заставить себя любить меня… Сейчас я рассказываю тебе об этом спокойно. Но поверь, тогда я ужасно страдала… Почему-то человеку, попавшему в неприятную ситуацию, всегда нужно найти виноватого. А когда я перестала обвинять мужа, то назначила виноватой себя. Я решила, что я — ущербная женщина и мое уродство заставило Бориса искать радостей в мужских постелях. С этим тоже было сложно справиться… С тех пор я предпочитаю вообще не думать о том, кто прав, кто виноват. Я отпустила на все четыре стороны мужа и приобрела друга. Даже двух друзей, поскольку любовник мужа, видя, что я не мешаю им, тоже проникся ко мне теплыми чувствами… Но все же передо мной стоял вопрос — как жить дальше? Я хотела быть настоящей матерью семейства, рожать и воспитывать детей. У меня не было никакого дела, которое бы занимало меня. Тогда Борис через знакомых устроил меня на курсы сестер милосердия, после их окончания я сразу попала в Клинический институт. Знаешь, я тогда никакого будущего не видела для себя, кроме работы. Личная жизнь для меня закончилась, ведь для всех я была замужней женщиной. Поэтому я решила целиком посвятить себя хирургии. Я очень много работала в операционной, постоянно ходила на ночные дежурства и быстро стала неплохой сестрой. Ты совершенствуешься быстрее меня, но тебе помогает хорошее образование, которого у меня не было. Многие хирурги и профессора полюбили со мной работать, я даже могла среди них выбирать. У меня появились собственные деньги, и тогда мы с Борисом взяли в дом его мать, чтобы она вела хозяйство, а я стала работать, сколько захочу. Кстати, свекровь до сих пор не догадывается, что за отношения у меня были с ее сыном… Так продолжалось несколько лет, пока я не стала старшей сестрой и не познакомилась с бароном… Я полюбила его сразу, как только увидела. Я стояла в коридоре, а он промчался мимо меня смотреть новую операционную. С того момента я стала другой. Я еще не знала, что люблю, но это было так. Я чувствовала, что изменился весь мир, и не могла понять почему. Потом меня представили барону, оказывается, хирурги успели рассказать ему обо мне много хорошего. Ты и представить себе не можешь, какое это было замечательное время!..

Александра Ивановна счастливо зажмурилась, щеки ее порозовели. Элеонора, потрясенная историей этой женщины, жадно всматривалась в ее помолодевшее лицо.

«Да ведь она совсем не старая, — подумала девушка. — Хотя ей уже исполнилось тридцать лет».

— Теперь я засыпала с мыслью о том, что завтра снова увижу барона, и, просыпаясь, как на крыльях летела на службу. Я была уверена, что там меня ждут только радости. Я чувствовала себя нужной и больным, и хирургам, и директору… Именно тогда он затеял большой ремонт операционных и должен был давать добро на каждую трату, поэтому мы много общались. А когда ремонт закончился, барон вызвал меня к себе и очень тепло поблагодарил за хорошую работу. Он улыбнулся, и тогда меня осенило: я же давно люблю этого человека!.. — При этих словах Титова улыбнулась. — Конечно, у меня и мыслей не было о взаимности, — после небольшой паузы продолжила она свой рассказ. — Мне вполне хватало моей любви, и я радовалась, что обладаю теперь этой священной тайной.

Элеонора с новым удивлением посмотрела на Александру Ивановну: заговорив о любви, она даже выражаться стала иначе. Та самая женщина, которая при случае не брезговала грубыми простонародными словами!

Но то, что Титова не стала другой, тут же подтвердилось: она открыла окно, уселась на подоконник и, глядя вниз, на улицу, закурила.

— Что же было дальше? — спросила Элеонора замечтавшуюся женщину.

— Дальше уже не так интересно. Знаешь, наверное, самым счастливым временем в моей жизни было то, когда я любила барона безответно. Взаимность разрушает многое… Вот и Николай все испортил… Однажды мы долго оперировали с Петром Ивановичем. Был выраженный спаечный процесс, так что пока вошли в живот, около часа потеряли. Ну и дальше очень кропотливая работа была. Поздно закончили. После операции Петр Иванович с Костей выпили и отправились по домам. Я тоже собиралась домой, но тут в операционную вошел барон и пригласил зайти к нему в кабинет. Мы немного поговорили, а потом… Потом он просто погасил свет, и я почувствовала себя на небесах. Мне казалось, что я постигла самое большое счастье, которое только бывает в земной жизни… Я была уверена, что продолжения не будет. Но прошло две недели, и санитар передал мне, что меня хочет видеть барон. Я пошла к нему в кабинет, почти уверенная, что это просто рабочий вызов. Но он встретил меня на пороге и сразу начал целовать. А потом сказал, что тосковал без меня и что ему ни с кем не было так хорошо, как со мной… И вот мы уже десять лет вместе, — закончила она рассказ.

— Но… но ведь ваше положение унизительно! — взволнованно проговорила Элеонора. — И барон не может не понимать этого!

— Все мужчины эгоцентричны, — улыбнулась Титова. — Не знаю, найдется ли среди них хотя бы один, который больше думает о женщине, чем об удовольствиях, которые от нее получает. Если вдруг такой обнаружится, его надо поместить в стеклянную банку и выставить в Кунсткамере. А что касается унижения… Ну как я могла быть униженной, когда я дарила свою любовь? Да и вообще никто не может унизить человека, кроме него самого.

— Все равно, мне сложно одобрить ваши отношения с бароном.

— Не одобряй, — устало сказала Александра Ивановна. — Но знай: я не содержанка. Я не завишу от барона. Я работаю и зарабатываю достаточно, чтобы прокормить себя и наших детей.

— Но почему вы не хотите пожениться? — внезапно осенило Элеонору. — Ведь ваш брак, Александра Ивановна… Простите, но вы сами сказали, что он не настоящий. А барон свободен.

— Но человек же не может быть счастлив полностью! — При этих словах Титова грустно улыбнулась. — Барону Шварцвальду нельзя взять в жены пролетарку, да еще разведенную вдобавок. Общество никогда не примет меня как баронессу Шварцвальд, да я и не стремлюсь к этому. Мне достаточно знать, что Николай Васильевич любит меня и ему не нужна никакая другая женщина.

Дослушав этот потрясающий рассказ, Элеонора засобиралась. Следовало оказаться дома раньше, чем дворецкий отправится за ней на курсы.

Вечер был теплым и ласковым. Отказавшись от предложения Александры Ивановны проводить ее, Элеонора отправилась на Знаменскую. Идти было недалеко, и она радовалась этой одинокой прогулке: было необходимо разобраться в своих чувствах. Наверное, ей следовало презирать Титову и барона. Но легко сказать! Основным чувством, которое она сейчас испытывала, был страх. Страх человека, который плыл себе по тихой речке и вдруг оказался в бушующем море.

Усвоив уроки Смольного института, Элеонора наивно полагала, что «противостоять соблазну» достаточно легко, нужно всего лишь твердо следовать нравственным законам. Но что же такое этот самый соблазн? Пожалуй, она впервые задумалась над этим вопросом. Если соблазн — всего лишь разврат, о котором она узнала, наблюдая за известным ловеласом Воиновым, то все не так страшно.

Но очевидно, в мире существует более мощная и злая сила, чем пошлое влечение. Что заставило Антония повернуть корабли ради Клеопатры, а Наполеона — двинуть войска на Россию? Эта сила была сильнее разума, сильнее воли человека, сильнее даже его души. Тот, кто подчинился ей однажды, не сможет вернуться назад. И эта ужасная разрушительная сила находится внутри человека, ее невозможно разглядеть и уничтожить. Но неужели она есть в каждом человеке? И в бароне, и в Воинове, и в Титовой… И в ней самой?

«Да, — ответила она себе, — я ведь готова отдать все на свете, лишь бы Ланской полюбил меня! Я стану тогда самой счастливой, я больше ничего не буду желать! Господи, ты не дал мне ни семьи, ни красоты, ни богатства, так, пожалуйста, дай мне стать женой Ланского, позволь быть счастливой в земной жизни!..»

Дома ее встретила радостная Лиза: Ланской прислал телеграмму.

— Нам с тобой? — не чуя под собой ног, переспросила Элеонора. — Покажи, я еще ни разу в жизни не получала телеграмм.

— Пожалуйста, бери.

Действительно, в телеграмме стояли имена обеих девушек. Ланской сообщал, что готовит площадку для лаун-тенниса, и просил сестер в следующий приезд составить ему компанию в этой игре, вошедшей в моду еще до войны.

— Молодец! — одобрила приглашение Лиза. — Ты знаешь, что Алексей прекрасный спортсмен? Он член клуба любителей лаун-тенниса на Крестовском острове, несколько раз я наблюдала его игру, и он всегда побеждал. Он и меня играть научил. Но я не ожидала от него такой прыти теперь. К счастью для тебя, у меня две ракетки и два теннисных костюма. Если моя юбка не подойдет, Зинаида Ивановна подгонит ее по твоей фигуре. Я уверена, что ты будешь хорошо смотреться в спортивном наряде. Правда, парусиновые туфли тебе придется самой купить.

Элеонора с трудом оторвалась от телеграммы. Конечно, она не ожидала, что между строк вдруг проступит огненная надпись: «Элеонора, я Вас люблю», но все-таки…

К сожалению, она совсем не умела играть в теннис. И вряд ли Лиза возьмется терпеливо обучать ее, вместо того чтобы играть с достойным партнером. Ланской тоже не захочет тратить на нее время. Ее печальное будущее определилось: придется сидеть рядом с сеткой, наблюдая за блестящей игрой сестры и возлюбленного!

Все же на следующий день Элеонора проснулась в прекрасном настроении. Телеграмма Ланского лежала в ее шкатулке рядом с крестильным крестом. Если он не поленился послать ее, значит, думает о них. Лиза сказала, что они с Ланским не были влюблены друг в друга, так, может быть… Не может! — возражала она себе, но тут же вновь принималась мечтать.

Первым, кого она встретила на службе, оказался Воинов. Элеонора смутилась — она не знала, как вести себя с человеком, которого накануне она видела в таком неприличном состоянии. Делать вид, будто ничего особенного не произошло? Обдать его холодом, строгим взглядом поставить на место? Но ведь отношение Титовой к нему не изменилось, может быть, и ей правильнее всего вести себя так же?

Но Воинов сам начал этот неприятный разговор:

— Вы очень сердитесь на меня, Элеонора Сергеевна?

Она пожала плечами.

— Просто теперь я знаю, чего от вас можно ожидать. И хватит об этом. Давайте работать.

Сегодня у Воинова не было плановых операций, но он сам нашел себе работу, и Титова, которая собиралась поставить Элеонору подавать профессору Крестовоздвиженскому, задумалась, как поступить.

— Сашенька, — просил ее Воинов, — у больного панкреатит, а уже много научных работ вышло, в которых говорится, что уменьшение давления в желчных путях способствует излечению панкреатита.

— Ладно! Ради торжества науки я разрешаю тебе с Элеонорой занять стол. Ассистент у тебя есть?

— Выберу из курсантов, — обрадовался Воинов и умчался.

А Элеонора расстроилась. Она-то рассчитывала сегодня отличной работой произвести впечатление на Крестовоздвиженского. И тогда, увидев ее в Сестрорецке, он, возможно, пригласил бы ее в дом. А там — Ланской.

Как бы отвертеться от Воинова? Но она не видела выхода из положения. Крестовоздвиженский не заинтересован в том, чтобы с ним работала именно Элеонора, он привык к другой сестре. Да и вообще она знала, что среди девушек уже идут разговоры о том, что новенькая забрала себе много полномочий и слишком быстро стала популярной среди врачей.

Воинов и сегодня выглядел не лучшим образом — все еще сказывались последствия возлияний.

Работали под местной анестезией.

— Ваше заболевание произошло из-за неумеренного употребления спиртных напитков, — говорил Константин Георгиевич пациенту. — Питие не только отражается плохо на пищеварительном тракте, но еще убивает нравственность человека. Вам необходимо отказаться от этой пагубной привычки.

— Нельзя пить совсем? — еле слышно спросил больной.

Воинов задумался.

— Совсем отказаться от употребления спиртного невозможно, — со вздохом заключил он. — Но чем меньше, тем лучше.

Вряд ли больной удостоился бы таких речей, если бы не вчерашнее пьянство самого хирурга!

Элеонора внимательно наблюдала за действиями Воинова и вынуждена была признать, что он работает достаточно четко. Как всегда, Константин Георгиевич уделил много внимания анестезии, и пациент абсолютно не чувствовал боли. Даже с представителями самых низших слоев населения Воинов обходился очень бережно.

После операции Элеонора пошла в кабинет старшей сестры пить кофе, он увязался за ней.

Титова еще не закончила операцию, поэтому Элеонора стала варить кофе сама.

— Сахар, молоко? — осведомилась она, накрывая на стол.

Воинов вздохнул.

— Я уже месяц пью с вами кофе, а вы так и не запомнили мой вкус. Это не лестно для меня.

— Извините, но я не думала, что приготовление кофе входит в круг моих обязанностей. Если нужно, я все с легкостью запомню, — холодно процедила Элеонора.

— Да не надо ничего запоминать! Ведь я могу изменить свои привычки… Да и продукты доставать все труднее. Признаться, вы мне сегодня не нравитесь, Элеонора Сергеевна. Какая-то вы неспокойная. Случилось что-нибудь?

Элеонора отдала должное проницательности Воинова.

— Ровным счетом ничего. Просто я расстроена из-за того, что не умею играть в лаун-теннис, — призналась девушка. — А на даче у Петра Ивановича, где я провожу воскресенье, будут играть. Значит, я окажусь в одиночестве.

Воинов пил кофе и молча разглядывал Элеонору.

— Я могу помочь вашей беде, — наконец сказал он. — Я умею играть в лаун-теннис. Не слишком хорошо, но азам обучу. Хотите?

Еще бы она не хотела! В Смольном институте проводились уроки гимнастики, а Элеонора и от природы была сильной и ловкой девушкой. Она была уверена, что ей достаточно всего нескольких уроков, чтобы не опозориться перед Ланским.

— Если вы будете так любезны…

— Конечно, я рад вам помочь. Ракетки и мяч у меня есть. Нам нужно договориться, где и когда я позанимаюсь с вами.

— Чем это ты собираешься заниматься с Элеонорой? — подозрительно спросила вернувшаяся Титова. Она вымыла руки, присела к столу и быстро выпила предложенный ей кофе. — Так о чем вы договариваетесь за моей спиной?

Узнав, в чем дело, она посоветовала провести занятие в Таврическом саду, на какой-нибудь из дальних дорожек.

— Да я и сама с вами пойду, пожалуй. И детей возьму, — пообещала она. — Давайте сегодня после работы и отправимся.

— Но я не могу второй раз пропустить курсы, — смутилась Элеонора.

— Почему бы и нет? — вяло откликнулся Воинов, которого от кофе внезапно потянуло в сон.

— Ничего страшного, ты способная, потом нагонишь, — поддержала его Титова.

Элеонора задумалась. С одной стороны, приличия будут соблюдены, ведь на занятии будет присутствовать Александра Ивановна с детьми. Или, наоборот, присутствие этой сомнительной женщины бросит тень на ее репутацию?

Положение спас зашедший в кабинет профессор Архангельский, который тоже изъявил желание вечером подышать свежим воздухом. Все складывалось как нельзя более удачно!

…А потом Элеонора еще и попала на операцию профессора Крестовоздвиженского. Марианна, операционная сестра, с которой тот привык работать, почувствовала себя нехорошо.

— Судя по тому, как ты утром уплетала соленые огурчики, ничего сверхъестественного в твоем недомогании нет, — смеялась Титова, укладывая Марианну на диван. — Диагноз ясен.

…А вот для Элеоноры осталось неясным, почему Крестовоздвиженский и Воинов залились гомерическим хохотом, когда на вопрос профессора о том, что случилось с Марианной, Элеонора честно ответила:

— Она переела соленых огурцов.

Крестовоздвиженский в отличие от Петра Ивановича по ходу операции ничего не объяснял, ограничиваясь сухими приказаниями. Увидев, что ассистент неверно держит пинцет, профессор ударил его корнцангом по руке. Элеонора вспомнила, как однажды она сама допустила грубейший промах — взяла необработанной рукой шприц и положила его к уже приготовленным для операции инструментам. Воинов, с которым она тогда работала, объяснил, почему это недопустимо, и сам помог ей накрыть стол заново. Крестовоздвиженский наверняка стер бы ее за это в порошок!

У Воинова была манера во время операции называть сестер «лапушками» и «дружочками», которая ужасно раздражала Элеонору. Услышав однажды в свой адрес «роднуленька моя, подайте кохер», она не вытерпела:

— Мне кажется, вы просто не можете запомнить имена сестер и поэтому называете всех одинаковыми прозвищами. Прошу вас больше не обращаться ко мне в таком тоне!

С тех пор Воинов неизменно прибавлял к прозвищу ее имя и отчество. Она побывала «ласточкой Элеонорой Сергеевной», «ангелом Элеонорой Сергеевной», список этих пошлостей был бесконечным. А сегодня вдруг она подумала, что если выбирать из двух зол, то лучше Воинов с его сюсюканьем, чем Крестовоздвиженский, величавший сестер «коровами» и «жердями».

Саму Элеонору профессор назвал «дурой в корсете», но она была к этому готова.

Выходило, что Воинов — не самый худший вариант, и Элеонора уже начинала жалеть, что через два месяца он вернется в армию. Кто же тогда назовет ее ласточкой?

Глава 7

Воинов с Титовой ждали ее у входа в Таврический сад. Старшего ребенка Александра Ивановна держала за руку, а девочка сидела на плечах у Воинова. Со стороны они выглядели дружной семьей. Элеонора подумала, как, должно быть, сейчас тоскливо на сердце у Александры Ивановны. Ведь наверняка ей хочется, чтобы у нее был настоящий муж. Да, она часто повторяет, что нужно довольствоваться тем, что есть, и не желать большего. Даже утверждает, что счастлива. Но так ли это на самом деле? Разве смогла бы Элеонора быть счастливой на ее месте? Нет, она точно знала, что ни о каком счастье не может идти речь, если она не станет женой Ланского.

Воинов показался ей почти незнакомым человеком. Раньше она видела его только в военной форме или в медицинском халате, а сейчас он был одет в светлые брюки и свитер ручной вязки. А еще ей странно было видеть его без головного убора, ведь при ней он обычно носил врачебную шапочку или фуражку. Оказалось, что у Константина Георгиевича довольно длинные для военного кудрявые светлые волосы.

Не дожидаясь Петра Ивановича, всей процессией двинулись в сад, и Воинов немедленно приступил к своим обязанностям учителя. Вначале девушка испытывала неловкость оттого, что на ней не спортивный наряд, а скромное платье, в котором она посещала курсы, кроме того, бегать в повседневных туфлях было неудобно. Но Воинов умел и показывать, и объяснять: через каких-то полчаса Элеонора усвоила технику подачи и основные способы ударов по мячу.

Но вдруг она заметила, что Константин Георгиевич, не обращая на нее внимания, пристально смотрит за ограду. Проследив его взгляд, Элеонора увидела Петра Ивановича в компании Лизы и барона Шварцвальда.

Опускающиеся на сад сумерки только подчеркивали Лизину красоту. На Лизе было новейшее произведение портновского искусства Зинаиды Ивановны — сиренево-розовое платье великолепно оттеняло ее золотистые волосы, а новомодный покрой позволял по достоинству оценить высокий бюст, тонкую талию и точеные ножки. Шляпку Лиза несла в руке вместе с сумочкой.

Глядя на нее, Воинов застыл как вкопанный.

«Нашего донжуана проняло, — злорадно подумала Элеонора. — Или он давно уже влюблен в Лизу? Ведь в нее невозможно не влюбиться!»

— А где же Александра Ивановна? — без тени смущения поинтересовался барон.

— Сейчас вернется, — пробормотал Воинов, не отрывая взгляда от Лизы, — она показывает детям сад.

Петр Иванович представил Элеонору барону. Узнав, что она — княжна Львова, барон поделился с ней некоторыми сведениями о ее предках и дал понять, что высоко чтит род Львовых. Это было приятно, но все же Элеонору неприятно царапнула мысль, что она удостоилась знакомства с этим знатным человеком не потому, что была княжной и племянницей профессора Архангельского, и даже не потому, что работала сестрой в Клиническом институте, а лишь потому, что барон Шварцвальд был любовником ее начальницы…

— А вы, Елизавета Петровна, с каждым днем становитесь все прекраснее. — Воинов подошел к Лизе и поклонился. Оказывается, они были знакомы уже давно.

— А вы учите играть мою сестру? И каковы же успехи? — кокетливо спросила Лиза.

Она откровенно флиртовала с ним, Элеонора наблюдала за ней во все глаза. Она готова была отказаться от всех правил, преподанных ей в Смольном институте, перенять Лизин опыт и использовать его в отношениях с Ланским. Конечно, этому опыту было мало цены без Лизиного хорошенького личика и ее точеной фигурки, но почему бы не попробовать? Вот бы научиться так же неопределенно улыбаться и отводить взгляд…

Она передала ракетку Лизе, отошла в сторонку и села на скамью, наблюдая, как Воинов принимает Лизину подачу.

Темнело, и теннисный мяч уже был трудноразличим на фоне деревьев сада. Вернулась Александра Ивановна с детьми и тоже стала следить за игрой. Воинов нарочно посылал мячи то слишком близко, то слишком далеко, Лиза играла ровно, но пару раз ей удались «крученые» подачи, и, если бы не хорошая реакция Константина Георгиевича, ему пришлось бы туго.

В сгущающихся сумерках Элеонора вдруг почувствовала себя такой же юной и чистой, как листья на липах аллеи. Ей казалось, что мир полон любви и счастья, а значит, она тоже будет любима и счастлива. Ланской обязательно полюбит ее. Пройдет всего три дня, и они увидятся, и сыграют партию в лаун-теннис, так похожую на объяснение в любви.

— Элеонора Сергеевна, теперь с вами поиграем? — Несмотря на свою увлеченность Лизой, Воинов не забыл, зачем пришел в Таврический сад.

Элеонора поднялась со скамьи. Смущенная тем, что на нее смотрят и Лиза с Петром Ивановичем, и сам директор Клинического института, она подала мяч. Теперь Воинов решил не щадить ее, но, бегая по дорожке, она все-таки умудрялась принимать почти все его подачи.

Партию пришлось закончить из-за темноты. Настало время расходиться.

Барон предложил руку Александре Ивановне, и оставшаяся компания некоторое время наблюдала, как они идут по аллее. Элеонора мысленно помолилась за обоих.

Вернувшись домой, уставшие от непривычной физической нагрузки девушки легли спать и сладко заснули. Жизнь обещала так много радостей!..

Оставшиеся до субботы дни Элеонора провела как в тумане. На работе ей не давал скучать Воинов, проводивший много операций. Передышки случались только в те часы, когда он ассистировал Архангельскому. Тогда с ними работала Титова, а Элеонору направляли к молодым врачам. Наблюдая за их неумелыми движениями и замечая ошибки, Элеонора вспоминала, как покрикивала на новичков Александра Ивановна:

— Берите скальпель, не бойтесь, он не кусается!

Наставляя молодых, Титова часто говорила:

— Хирургия — самая простая наука, которую только можно себе представить. Мягкое — режь, твердое — пили, где нет дырки — сделай, где есть дырка — зашей. Сшивай красное с красным, белое с белым, а синее с синим. Вот и вся премудрость.

Элеонора всегда внимательно слушала объяснения Титовой и старательно следовала ее наставлениям. В самом начале ей пришлось выучить названия всех инструментов и понять, для чего они предназначены. После того как в Смольном институте она изучала столовые приборы и правила поведения за столом, это не представляло никаких сложностей. Накануне запланированной операции Титова заставляла Элеонору дома вызубрить технику этой операции. Выполняя все эти требования, Элеонора быстро достигла успеха — намного быстрее, чем рассчитывал Петр Иванович, бывший самого высокого мнения о племяннице.

Александра Ивановна часто обсуждала с Элеонорой привычки оперирующих профессоров. Как-то речь зашла о манерах Крестовоздвиженского.

— Однажды я подавала ему, — рассказывала Титова, — и он так разозлился на мою пустяковую оплошность, что после операции специально опрокинул на меня таз с грязными тампонами. Тогда я отказалась с ним работать, и на следующей операции с ним встала Евдокия Фроловна. А ее не запугать, ведь ей скоро семьдесят пять лет исполнится. Крестовоздвиженскому туго пришлось, он ей слово, а она ему два, и все по матушке! С ней он был шелковым. Знал ведь, что Евдокию Фроловну никто не тронет, это живая история медицины. Она с самим Николаем Ивановичем Пироговым работала.

Элеонора ахнула. Как все очень молодые люди, она считала события, происходившие до ее рождения, древней-древней историей.

— Но теперь Евдокии Фроловне уже тяжело подавать, к тому же она не хочет ничего знать про асептику и антисептику. Ей это кажется шаманством. Зато она хорошо наркоз дает, ты бы поучилась у нее, когда будет свободное время… Так вот. Месяц поработав с ней, Крестовоздвиженский пересилил гордыню и пришел ко мне на поклон. Мы договорились, что с ним встанет Марианна. Она потерпит его выходки, а профессор будет ей за это приплачивать. Ей деньги очень нужны, муж у нее на Путиловском заводе кузнец, а детей четверо.

Прекрасная погода, простоявшая всю неделю, в субботу внезапно испортилась. Когда Архангельский, Лиза и Элеонора прибыли в Сестрорецк, стало ясно, что лаун-теннис придется отложить. Моросил мелкий дождь, заметно похолодало, и выходить из теплого дома на улицу никому не хотелось. Девушкам ничего не оставалось, кроме как сидеть на веранде, вышивать крестиком и гадать, придет Ланской навестить их или испугается дождя.

У Элеоноры была тайная надежда, что Петр Иванович от скуки сам надумает нанести соседям визит, но он такого желания не продемонстрировал. Вместо этого профессор выпил чаю и отправился поспать, предоставив дамам занимать себя самостоятельно. Во всем этом была только одна радость — в такую погоду Ксения Михайловна не отправила девушек на садовые работы.

Сегодня Лизе вышивка не удавалась, крестики выходили неровными, нитки путались, и несколько раз приходилось спарывать вышитое. Элеонора хоть и волновалась, но держала себя в руках. За красоту и аккуратность вышивки она даже удостоилась похвалы Ксении Михайловны.

«Придет или не придет? Сейчас немного за полдень, может быть, он считает, что еще слишком рано для визита? Но ведь на даче все общаются запросто. Мог бы уже заглянуть и договориться с нами о планах на день. Правда, погода такая, что никаких планов быть не может… Но как мучительна неизвестность!»

Элеонора как бы вплетала свои мысли в вышивку. Может быть, взглянув на нее лет через двадцать, она перенесется в этот дождливый холодный день и испытает те же чувства, что и теперь?

Ксения Михайловна с сестрой отправились на кухню «наблюдать за приготовлением обеда».

— Еще неделя таких наблюдений, и матушка останется без кухарки, — проворчала Лиза и отшвырнула пяльцы. — Господи милосердный, ну за что мне эти мучения? У меня столько дел в городе, а я тут крестиком вышиваю, это надо же!

— Какие же у тебя дела в городе? — с превосходством трудящегося человека спросила Элеонора.

— Я к свадьбе готовлюсь, или ты забыла? Надо привести в порядок нашу будущую квартиру. Ты и представить себе не можешь, сколько хлопот с ремонтом и обстановкой! Я решила сама всем заниматься, мне хочется устроить жилье по своему вкусу.

— Тебе нужно поближе познакомиться с Александрой Ивановной, — посоветовала Элеонора. — Она мне рассказывала, сколько сэкономила на обстановке квартиры. Я поражаюсь ее практичности.

— Вряд ли у нее есть время для того, чтобы помогать мне, — возразила Лиза.

Элеонора вспомнила, как в Таврическом саду Лиза кокетничала с Воиновым.

— Так ты выходишь за своего промышленника? — осторожно спросила она.

— Конечно! Знаешь, Макс даже открыл на мое имя счет в банке.

— Но мне показалось, извини, если я не права… что ты и доктор Воинов…

— Ну да, — спокойно сказала Лиза и, решив, что опасно продолжать такой рискованный разговор на веранде, где в любой момент могут появиться мать с теткой, увлекла Элеонору на второй этаж.

В спальне она распахнула окно и закурила.

— Да, я нравлюсь Косте, он в меня влюблен. Но у него было много женщин до меня и после будет не меньше.

— Он, конечно, считается ловеласом. Но знаешь, познакомившись с тобой, он переменился, стал серьезнее. Это даже Александра Ивановна заметила.

Лиза молчала. С мечтательным выражением на лице она выдыхала дым в окно. Элеонора вглядывалась в унылый заоконный пейзаж — ей было поручено возвестить о появлении Ксении Михайловны, но она высматривала Ланского.

— Хорошо, — наконец сказала Лиза. — Воинов в меня влюблен. Допустим, мне он тоже нравится. Ты считаешь это поводом, чтобы я отказалась от Макса? От положения в обществе, денег, надежности… И ради кого? Нищего докторишки! Представляю, что за жизнь у нас была бы!

— Но зачем же тогда ты так вела себя с ним? Делала авансы… А может быть, — Элеонору вдруг осенила ужасная догадка, — может быть, у вас даже было свидание?

— Было, — спокойно подтвердила Лиза.

— Но зачем, зачем?

— Затем, что с ним интересно и весело. Но скоро он вернется на фронт, а я стану замужней дамой, и все между нами закончится.

После этих слов Элеонора почувствовала неприязнь к сестре. Все-таки она неплохо относилась к Воинову и не хотела, чтобы он страдал, узнав о вероломстве своей возлюбленной. Она уже собиралась сказать Лизе, что считает ее поведение некрасивым, но не успела — в фигуре с зонтом, приближающейся к забору дачи, девушка узнала Ланского!

Быстрее молнии она сбежала вниз, выскочила на веранду и, схватив вышивание, уселась к столу. Ей так хотелось встретить его первой, возможно, тогда им бы удалось хоть немного поговорить наедине!..

Так и вышло. Складывая зонт, Ланской остановился в дверях.

— Добрый день, Элеонора Сергеевна!

Оттого, что он запомнил, как ее зовут, Элеонорино сердце возликовало.

— Здравствуйте, Алексей Владимирович! Проходите, располагайтесь. Не хотите ли чашку чаю? Вы, наверное, промокли?

Ей казалось, что судьба ее повисла на волоске, ведь от этой встречи с Ланским зависело все ее будущее! Ах, если бы ей удалось очаровать его…

— От чаю не откажусь, — улыбнулся Ланской, поставил сложенный зонт в углу веранды и сел к столу.

Элеонора упорхнула на кухню.

Кухарка и обе тетки выглядели чрезвычайно недовольными друг другом. Элеонора быстро составила чайный поднос. Ксения Михайловна чуть все не испортила, взявшись сама отнести его на веранду, но допустить это Элеонора никак не могла!

— Ах, позвольте мне самой, тетя! — И она ловко выхватила поднос из теткиных рук.

Когда она вновь появилась на веранде, Ланской внимательно разглядывал ее вышивку.

— Это ваша работа? Красиво, — похвалил он.

Сделав глоток чаю, Ланской похвалил и его, а потом сказал:

— Я, собственно, зашел на минуту, чтобы пригласить ваше семейство пожаловать сегодня на ужин к Крестовоздвиженским.

Из сказанного им Элеонора уловила только это «зашел на минуту» и не сумела скрыть разочарования.

— Но как же вы пойдете обратно? Ваш зонт еще не высох.

— Не беспокойтесь, тут недалеко. Благодарю за чай. — Он поднялся из-за стола. — Так что мне передать Крестовоздвиженским?

Элеонора решительно не знала, что им передать! Кажется, речь шла о каком-то приглашении…

— Сейчас я позову тетю, и она сама вам ответит, — нашла девушка самый удачный выход из неловкого положения.

Когда Ксения Михайловна вышла на веранду, Ланской поздоровался с ней, повторил приглашение и получил положительный ответ. Затем он забрал свой зонт и откланялся, на прощание ласково улыбнувшись Элеоноре.

Счастье мгновенно затопило ее, и она почувствовала, что начинает краснеть. Слава Богу, этого он уже не заметил!

Зато заметила зоркая Ксения Михайловна.

— Ты, часом, не влюблена ли в него, матушка? — спросила она, внимательно глядя на Элеонору, схватившуюся за спасительное вышивание.

Не получив ответа, тетка уселась к столу.

— Молчишь. Значит, влюблена… Но помни, мужчины не любят, когда девушки сами вешаются им на шею.

— Совершенно верно, — сказала Лиза, появляясь на веранде. — Если ты краснеешь при одном взгляде на предмет обожания и вышиваешь ему платочки, будь уверена: он помчится от тебя прочь, словно ты разъяренный тигр.

— И начнет ухаживать за холодной красавицей, которая будет загадочно смеяться и постоянно ускользать от него, — в тон дочери добавила Ксения Михайловна. — Правда, заполучив эту красавицу в жены, на следующий же день он потребует от нее обожания и платочков… Мужчины обычно сами не знают, что им нужно. К сожалению, это так.

— Что же тогда делать? — Элеонора обрадовалась тому, что разговор переходит в безопасное русло общих рассуждений, но не тут-то было!

— На ужине у Крестовоздвиженских не обращай на Ланского ни малейшего внимания, — сказала тетка. — А если он спросит что-нибудь, отвечай безразлично, поняла?

Элеонора глупо кивнула.

— Мы сегодня ужинаем у Крестовоздвиженских? — заинтересовалась Лиза. — А Ланской приходил с приглашением? Я его видела из окна, но мне было лень спускаться. Не понимаю, когда ты успела в него влюбиться? — повернулась она к Элеоноре. — Ладно, можешь не отвечать… Мама права, ты должна вести себя совершенно безразлично. Пусть сейчас он уверен, что ты влюблена, но когда ты продемонстрируешь ему свое полнейшее равнодушие, он убедится, что это не так, и это обязательно его заденет. Тогда он из кожи вон полезет, чтобы ты влюбилась!

— Лиза, выбирай слова! — одернула Ксения Михайловна дочь. — Что за выражение «из кожи вон полезет»? Фу! Как не стыдно!

— Ладно, мама. — Лиза досадливо дернула плечом и снова повернулась к Элеоноре: — А самое лучшее, что ты можешь сделать, — выбери какого-нибудь другого молодого человека и весь вечер разговаривай с ним. Поверь моему опыту.

— Какой у тебя может быть опыт? — возмущенно спросила Ксения Михайловна и гордо удалилась.

Весело подмигнув сестре, Лиза убежала наверх.

Оставшись одна, Элеонора задумалась.

Тетка узнала, что ей нравится Ланской, но почему-то не отругала ее и не сказала, что Элеонора «катится по наклонной плоскости». Наоборот, она даже стала давать советы, как себя вести. Получается, она не против? Значит, она считает брак Элеоноры с Ланским возможным? Ведь иначе Ксения Михайловна ни за что не стала бы покровительствовать их отношениям! Эта мысль заставила сердце девушки забиться вдвое быстрее.

Ланской полюбит ее, они поженятся! Пожалуй, ради этого она готова следовать за ужином всем полученным советам!..

Глава 8

Большой дом Крестовоздвиженских был построен недавно, в традициях дачной архитектуры Карельского перешейка — с двумя башенками, увенчанными шпилями, и с веселыми разноцветными стеклами на большой веранде. С веранды можно было спуститься прямо в старый яблоневый сад, разбитый здесь очень давно.

Из-за дождя и сырости ужинать решили в гостиной, хорошо прогретой с утра затопленным камином.

Когда Архангельские с Еленой Михайловной и Элеонорой вошли в гостиную, их встретила супруга профессора — полная дама с темными волосами, убранными в высокую прическу. Возле камина играли в шахматы барон Шварцвальд и полноватый мужчина средних лет, представившийся графом Ростоцким. Ланского нигде не было видно, но всегда все знавшая Лиза шепнула Элеоноре, что его родителям срочно потребовалось уехать в Петроград, Алексей Владимирович сопровождал их до станции и к ужину должен был вернуться.

Гости стали рассаживаться за столом. Элеонору посадили рядом с графом Ростоцким, и он сразу же начал пространно рассказывать ей о Сибири, откуда был родом, и об автомобиле, который на днях приобрел. Рассказы показались девушке невыносимо скучными, но когда в гостиную вошел Ланской и сел на противоположном краю стола, рядом с хозяйкой, Элеонора повернулась к Ростоцкому и стала оживленно задавать ему вопросы.

Общая беседа за столом не клеилась, однако благодаря хорошему вину вскоре голоса зазвучали громче, то тут, то там стал раздаваться смех. Профессор Крестовоздвиженский был любезен со всеми, и если бы Элеонора не знала его по институту, ни за что бы не поверила, что этот человек может быть совсем другим. Сидевший рядом с хозяином барон Шварцвальд был отчего-то мрачен, его пытался развлекать разговором Петр Иванович. Элеонора заметила, что оба много пьют и это вызывает очевидное недовольство Ксении Михайловны. «То-то дяде достанется, когда они вернутся домой!» — подумала девушка.

Еще не подали десерт, как Шварцвальд поднялся и объявил, что желает уехать в город. Ростоцкий тут же вызвался на своем автомобиле доставить его на станцию. Другой заядлый автомобилист, Петр Иванович, не мог пропустить случай и не оценить возможностей последней модели «форда». Граф пригласил проехаться и Лизу с Элеонорой. Но Лизу не отпустила хозяйка, уговорив ее сесть за фортепиано, а Элеонора, бросив прощальный взгляд в сторону Ланского, беседующего со старшими женщинами, согласилась. Ведь она твердо решила следовать советам тетки и сестры!..

Автомобиль Ростоцкого сверкал лаком и был воистину великолепен и снаружи и внутри! Петр Иванович тут же пустился обсуждать с графом технические детали. Элеонора, уютно устроившись на кожаном сиденье, смотрела на мелькавшие вдоль дороги огни, когда барон вдруг заявил, что ему необходимо телефонировать в институт. Элеонора удивилась, с чего бы это возникла такая необходимость, ведь барон весь вечер спокойно сидел за столом и пил вино. Петр Иванович вспомнил, что на сестрорецком почтамте недавно установили телефон и, может быть, оттуда барону удастся связаться с институтом.

К счастью, почтамт еще работал и телефонистка была на месте.

Добившись соединения, «телефонная барышня» передала тяжелую трубку барону, и он потребовал, чтобы позвали старшую операционную сестру. Элеонора представила себе, как Александра Ивановна спешит по тускло освещенным гулким коридорам…

— Пойдем подождем в автомобиле. — Петр Иванович повел девушку к выходу.

Через несколько минут барон появился на крыльце почтамта, и вид его был уже не так мрачен, как прежде.

Высадив Шварцвальда у станции, Ростоцкий повез Петра Ивановича с Элеонорой обратно к Крестовоздвиженским, но, проезжая мимо своей дачи, они увидели свет, горевший во всех окнах. Значит, дамы уже вернулись домой. Петр Иванович попросил остановить автомобиль, и они с Элеонорой вышли, попрощавшись с Ростоцким и пожелав ему приятного продолжения вечера.

Элеонора грустно посмотрела вслед отъезжающему автомобилю: когда он скрылся за поворотом дачной улицы, растаяла ее последняя надежда еще раз увидеть сегодня любимого, хотя бы одним глазком…

В воскресенье погода нисколько не улучшилась, и повидаться с Ланским не удалось. Сколько еще времени он собирается гостить у Крестовоздвиженских, Элеонора не знала. Возможно, к следующим выходным он уедет, а когда им приведется встретиться в Петрограде — Бог весть. Но разве кому-нибудь случалось завоевать сердце молодого человека на расстоянии? Тут даже советы Ксении Михайловны с Лизой не помогут!

Деятельной по натуре Элеоноре было очень трудно мириться с таким положением вещей. Ей оставалось только сидеть и ждать, соизволит ли Ланской в ближайшее время навестить Архангельских. Также оставалось неизвестным, произвел ли на него нужное воздействие ее оживленный разговор с графом Ростоцким.

Все переживания она таила в себе. Лиза была целиком занята обустройством квартиры и, как подозревала Элеонора, романом с Воиновым. К тому же Элеонора боялась уронить себя в глазах сестры, ведь женщин, страдающих от любви, Лиза считала наивными дурочками. Александра Ивановна тоже не годилась на роль подруги, поскольку была распущенной женщиной, к тому же намного старше Элеоноры.

Что ж, она уже привыкла быть самостоятельной, не искать ни утешения, ни совета…

Спасением стали работа и учеба. Профессор Архангельский, видя несомненные успехи племянницы, был намерен добиваться для нее места старшей сестры сразу после окончания курсов. Втайне Элеонора надеялась, что к этому моменту она уже выйдет за Ланского и место ей не понадобится. Но, с другой стороны, у ее будущего мужа нет больших доходов, и вполне возможно, даже тогда ей придется работать. Такая перспектива не пугала девушку, поскольку работа ей нравилась. Она успешно продолжала занятия.

Теперь она училась не только операционному делу, но и ведению хозяйства. Хозяйственных проблем оказалось великое множество, изучение их заставило ее еще больше уважать Александру Ивановну.

Раньше Элеонора и не задумывалась о том, откуда берется стерильное белье и материал, как пополняется запас инструментов. У нее были четкие обязанности, с которыми она успешно справлялась, но, оказывается, при этом она зависела от огромного количества людей. Необходимо было организовать санитаров, чтобы они разобрали белье после рабочего дня, обеспечить работу прачечной и автоклава. Инструменты сестры стерилизовали сами в специальном помещении. А средства для анестезии, марля, бинты, которые имели неприятное обыкновение заканчиваться в самый неожиданный момент!

Изначально Клинический институт задумывался как учреждение, призванное, с одной стороны, обеспечивать полноценную медицинскую помощь бедным слоям населения, а с другой — повышать квалификацию врачей и развивать новые направления медицинской науки. Институт существовал главным образом на пожертвования. Поэтому приветствовалась малейшая возможность сэкономить.

Элеоноре пришлось вникать и в то, где можно купить лекарства и материалы подешевле. У нее голова шла кругом, а Титова чувствовала себя среди счетов и бумажек как рыба в воде. Элеонора удивлялась, как эта малообразованная женщина ухитряется руководить такой сложной структурой, как операционный блок. Александра Ивановна прекрасно работала на операциях, но свое призвание видела именно в хозяйственной деятельности. Наивысшее удовлетворение она получала, когда удавалось закупить расходные материалы с большой скидкой.

По мере того как Элеонора постигала эти премудрости, Петр Иванович строил относительно нее самые радужные планы. У него родился замысел не разлучать сработавшихся Воинова и Элеонору, а устроить их обоих в Военно-морской госпиталь: Элеонору — старшей сестрой одного из операционных отделений, а Воинова — ординатором, с надеждой на то, что он быстро защитит диссертацию и станет профессором.

Константин Георгиевич поддерживал этот план. Элеонору немного конфузило, что он так легко готов расстаться с действующей армией, — по ее мнению, настоящий русский офицер должен был вести себя иначе. Но разве можно требовать от человека, не принадлежащего к обществу, правильного представления о чести? Главное, что Воинов был хорошим хирургом, и это признавалось всеми.

Однако плану профессора Архангельского не было суждено осуществиться, по крайней мере в той его части, которая касалась Воинова. Виною всему был эпизод, за который, по мнению Элеоноры, Константин Георгиевич был достоин всяческих наград. Но совет попечителей Клинического института решил иначе.

В тот злосчастный день операции закончились рано. Элеонора, уставшая от напряженной работы и ежевечерних занятий, мечтала о том, как проведет нежданные свободные часы. Можно пройтись по Невскому, заглянуть в кондитерскую «Вольф и Беранже» и угоститься там пирожным. Можно посидеть в Таврическом саду с книгой. А можно взять ключ от комнатки дежурных сестер и просто поспать там пару часов до начала занятий. Но ни одно из этих невинных желаний не сбылось.

— Немедленно готовь стол! — крикнула Титова, влетая в операционную. — Воинов звонил, он подает больного.

Элеонора обработала руки, надела стерильный халат и собрала свой столик. Старшая операционная сестра одобрительно наблюдала за ее быстрыми и точными движениями.

— Узнаю Воинова, — недовольно проворчала Элеонора, — вечно у него спешка и внеочередные операции. Ни секунды покоя.

Это считалось особым шиком среди операционных сестер — споро помогая хирургу, одновременно ругать его и жаловаться на жизнь.

Приготовив для операции все необходимое, сестры выглянули в коридор. Несмотря на напускное равнодушие, обеим было интересно, что же такое произошло.

Вскоре они увидели в конце коридора быстро приближающихся санитаров, везущих каталку с больным. Рядом бежал Воинов, почему-то опираясь больному на живот. Потом он объяснил Элеоноре, что, прижимая аорту к позвоночнику, он пытался остановить кровотечение.

Поскольку трудовой день заканчивался, сестры уже выставили из операционных баки с накопившимся за день мусором, и Воинову на бегу приходилось их перепрыгивать. Лицо и одежда хирурга были в крови.

Не замедляя хода, процессия въехала в операционную, и пока Титова с санитарами перекладывали больного на операционный стол, Элеонора уже облачила Воинова прямо поверх мундира в стерильный халат. Еще через две минуты он вскрыл брюшную полость, вычерпал оттуда кровь и нашел место кровотечения. В нижнем отделе аорты был линейный разрез, который Константин Георгиевич заткнул пальцем и стал думать, как поступить дальше.

— Это рабочий, делает ремонт у нас в приемном отделении, — пояснил он. — Пришел, наверное, пьяным, вот и напоролся животом на фрагмент витражного стекла. Не знаю уж, как ему это удалось. Кровищи!.. Я как раз в этот момент выходил на улицу… Попробуем ушить аорту, — решил наконец хирург.

В медицинских книгах, которые Элеонора уже успела прочесть, об ушивании сосудов говорилось очень мало. Обычно при ранениях сосудов производилась их перевязка, но перевязать основную артерию? Это означает лишить кровоснабжения все органы таза и ноги. Сможет ли больной выжить после этого? Николай Иванович Пирогов, величайший хирург, доказал, что в принципе такое возможно… Но чаще всего пострадавшие с повреждениями аорты не доживают до операционного стола, поэтому мало кто из хирургов сталкивался с этой проблемой.

Элеонора нашла самую тонкую иглу, достала новую катушку лучшего шелка и затаив дыхание стала помогать Воинову зашивать дефект в аорте. Александра Ивановна тем временем наладила вливание физиологического раствора и стала плотоядно поглядывать на Воинова, очевидно, собираясь выдоить из него очередную дозу крови для переливания больному. Наготове она держала эфир. Поскольку рабочий был без сознания от большой потери крови, наркоз ему не дали, да и времени для этого не было.

Кровяное давление оставалось очень низким, что устраивало хирурга, поскольку при низком давлении удобнее оперировать. Но вскоре давление придется поднять, и тогда пострадавший может прийти в себя. Воинов хорошо справился с ушиванием аорты, дополнительно укрепил линию швов сальником и приступил к ушиванию брюшной стенки, крикнув Титовой, чтобы та поднимала больному давление всеми известными ей способами.

И вот когда непосредственная опасность для жизни рабочего миновала, стараниями операционной сестры начал определяться пульс на лучевых артериях, а Воинов уже накладывал швы на кожу, в операционную ввалилась комиссия совета попечителей.

Титова тихо выругалась.

Что ж, такое время от времени случалось. Любой состоятельный человек, регулярно жертвующий деньги на развитие Клинического института, мог войти в совет попечителей. Этим правом пользовались в основном непризнанные профессора и скучающие дамы. Периодически они отравляли жизнь сотрудникам института, являясь с различными проверками. За часовую экскурсию по институту невозможно было составить представление о его работе, поэтому совет занимался преимущественно тем, что изобретал всевозможные формы отчетности. Изучение форм тоже не слишком расширяло познания попечителей, но обычно они к этому и не стремились.

То, что четверка важных стариков — а именно так выглядела комиссия на этот раз — добралась до операционной, свидетельствовало о нездоровом повышении активности совета.

Отставной профессор Лобанов, возглавлявший проверку, начал орать прямо с порога:

— Да это же варварство! Анатомический театр! Я ни разу в жизни не видел такой безобразной картины! Счастье, что с нами нет дам!

Воинов накладывал последний шов.

— Кто вас пустил сюда? — резко спросил он. — Идет операция, а вы вламываетесь, кричите. Вот где настоящее варварство, если угодно.

Лица членов комиссии стали наливаться свеклой. Ох, не следовало Воинову брать такой тон!.. Хорошо хоть, что комиссия заявилась на последнем этапе операции, когда дрогнувшая от неожиданности рука хирурга не может наделать беды. А если бы они пришли во время наложения швов на стенку аорты!

— И это происходит в учреждении, которое призвано служить эталоном для докторов всей России! — Голос Лобанова поднимался до визга. — Мы неуклонно внедряем принципы асептики и антисептики, и что же? У вас тут каменный век!

— Я старшая операционная сестра, — представилась Александра Ивановна. — Поверьте, нет более ревностного поборника асептики, чем Константин Георгиевич Воинов. Но сегодня жизнь поставила перед ним труднейшую задачу, и он блестяще с ней справился. — Она толково объяснила старикам ситуацию, при этом ни на секунду не прекращая заниматься пострадавшим.

Но унять Лобанова было невозможно.

— Вы даже не ограничили операционное поле, это просто неслыханно! Доктор не переоделся в операционный костюм, оперировал в мундире и в уличной обуви! Господа, у меня просто нет слов! — Он повернулся к другим членам комиссии, на лицах которых было написано желание немедленно покарать виновного. — Может быть, этот молодой человек еще и нитки на пуговицы сюртука наматывает, как сам Пирогов? — (Один из членов комиссии хмыкнул, видимо, сочтя шутку Лобанова необыкновенно удачной.) — Может быть, именно в этом он решил подражать великим? А как грубо он разговаривал с нами, хотя мы пришли сюда отнюдь не из праздного любопытства! Предлагаю разобрать этот случай на особом заседании совета попечителей!

Старики одобрительно закивали головами.

— Больше нам здесь делать нечего, господа. А вас, сударь, известят, когда вам следует явиться для объяснений.

И вот сегодня состоялось особое заседание совета.

— Мне не удалось оправдаться, — сообщил Воинов. — То, что больной выжил, для них не аргумент. Еще они поставили мне в вину, что я не оформил историю болезни, прежде чем брать больного в операционную.

Элеонора представила себе, как больной истекает кровью, а хирург невозмутимо сидит за столом и заполняет историю болезни. Ну и глупость сморозила комиссия!

— Да если бы я знал, что они к нам заявятся, я и головы бы не повернул, проходя мимо этого несчастного!

— Не болтай! — одернула его Титова. — Ты ведь гордишься этой операцией. Мало кто в мире может похвастаться, что успешно вылечил ранение аорты.

— Но им это неинтересно! Главное, что я не переоделся! Они, наверное, думают, что мне доставило удовольствие безнадежно испортить единственный приличный мундир! Ах, я не ограничил операционное поле!..

На шум заглянул проходивший мимо кабинета Архангельский. Узнав, в чем дело, он ушел и вскоре вернулся с бутылкой дорогого коньяку. На этот раз даже Элеоноре налили капельку.

До сих пор она пробовала только церковное вино, и вкус коньяка показался ей отвратительным. Хуже касторки и хины! «Пить это по доброй воле? Нет уж, увольте!» — Девушка решительно отставила стакан.

Александра Ивановна пересказывала профессору детали происшествия.

— Ах, я не ограничил операционное поле!.. — снова взорвался Воинов.

— Тут я виновата, — тихо сказала Элеонора. — Я хотела предложить вам сделать это, когда ответственный этап был уже позади, но не успела.

— Элеонора Сергеевна, вы помогали мне безупречно! — энергично возразил Воинов. — Вы делали работу и операционной сестры, и ассистента. Если бы не ваша помощь, мне не удалось бы спасти пострадавшего.

Элеонора почувствовала себя счастливой.

— Костя, ты провел блестящую операцию, — сказал Архангельский. — Эти старцы просто завидуют твоей силе и молодости.

— А сегодня они еще приплели то, что я большевик, — усмехнулся Воинов. — Хотя я никогда им не был.

— Правда? — удивилась Александра Ивановна. — А я была уверена…

— Большевики, меньшевики, кадеты, тут сам черт ногу сломит! Я в этом не разбираюсь, я ведь врач, хирург. Но я считаю необходимым улучшить условия жизни простого народа за счет разумного перераспределения средств, создать для всех возможность получать образование и полноценную медицинскую помощь.

— Конечно, ты большевик, — засмеялась Титова.

— Нет. Большевики говорят, что обществу необходима революция. А я считаю, что только реформы могут изменить жизнь к лучшему.

Элеонора никогда раньше не задумывалась над такими сложными вопросами. Ей казалось, что если каждый человек будет честно выполнять свои обязанности, то все вместе станут счастливыми.

— Они смогли доказать твой большевизм? — встревоженно спросил Петр Иванович.

— Нет, конечно. Они обвинили меня в том, что я беру на хирургическое отделение нищих людей, которые не в состоянии платить за лечение. Институт, мол, переживает тяжелые времена и нуждается в деньгах. Я сказал, что тоже переживаю тяжелые времена и нуждаюсь в деньгах, но продолжаю выполнять свои обязанности, чего желаю и институту.

— Так и сказал? — восхитился Архангельский.

— Да. Все равно ведь моя надежда остаться в госпитале была призрачной. В военное время на должности в центральных госпиталях находится много желающих. Так что на следующей неделе я отправляюсь за новым назначением…

Элеонора очень огорчилась, услышав о близком отъезде Воинова. За последнее время она успела привязаться к нему и радовалась мысли, что они вместе будут работать в госпитале. А теперь она окажется среди незнакомых людей, и еще неизвестно, как они ее примут. Жалованье позволит ей зажить своим домом, и придется покинуть Архангельских. Скоро она останется совсем одна.

В печальном настроении она вышла с занятий и услышала, как кто-то позвал ее.

— Элеонора Сергеевна! — Перед ней стоял граф Ростоцкий. — Сегодня я имел честь навестить вашу тетушку, она рассказала мне, чем вы занимаетесь по вечерам, и позволила вас встретить.

Элеонора тут же забыла о нежных чувствах, которые она начала испытывать к Ксении Михайловне под влиянием близкой разлуки. Неужели эта благонравная дама забыла, что девушке неприлично показаться на улице с посторонним мужчиной?

— Боюсь, вы напрасно трудились, граф, — холодно сказала она. — Я вынуждена отказать вам сейчас и просить, чтобы вы не повторяли своих попыток впредь.

Коротко кивнув, она прошла мимо Ростоцкого.

Ах, почему на его месте не оказался Ланской?

Глава 9

— Хочешь кофе?

Не дожидаясь ответа, Лиза поднялась со смятой постели и подошла к подоконнику, на котором у Воинова стояла спиртовка и хранилось все необходимое для приготовления кофе. Она не одевалась, и он молча наслаждался видом ее точеного тела.

— Эй, оставь, отойди! — вдруг закричал он, вскакивая с постели. — Ты сейчас пожар устроишь. Лучше я сам сварю.

Он завернулся в покрывало и зажег спиртовку, поминутно оглядываясь на Лизу. Она легла поверх одеяла, приняв соблазнительную позу.

— Слушай, откуда это в тебе? Девушка из хорошей семьи, и вдруг такие аппетиты в постели.

Лиза пожала плечами и поменяла положение.

— Никакого стыда! — восхитился Воинов, сев на край постели, чтобы подать Лизе чашку.

Оба закурили.

— Костя, — сквозь дым она, прищурившись, смотрела на него, — я хочу еще.

— Сначала расскажи мне о себе.

— Надеешься, что я буду долго рассказывать и ты успеешь восстановить силы? Но мне нечего рассказывать. Ты все обо мне знаешь.

— Я ничего не знаю! Я чуть не сошел с ума от ужаса, когда ты поцеловала меня.

— Что-то я не заметила твоего ужаса. Разве ты не знал, зачем молодые мужчины приглашают девушек к себе?

— Честное слово, я не думал, что мы окажемся в постели! Ты же дочь моего учителя! На улице дождь, и я подумал, что не будет большого вреда, если мы поднимемся ко мне и выпьем по чашке кофе.

Лиза засмеялась, подвинулась поближе к Воинову и положила голову ему на колени.

— Да уж, ты сопротивлялся до последнего! Но ведь ты хотел этого с нашей первой встречи, признайся.

Воинов вздохнул.

— Мы поженимся? — спросил он.

— Ты хочешь жениться на мне? — умилилась Лиза. — А вдруг я развратница?

— Конечно, ты развратница!

— Но ты же знаешь, что я выхожу замуж за другого, — капризно протянула она.

Он вздохнул еще тяжелее.

— Откуда этот цинизм в тебе?

— Костенька, во мне нет никакого цинизма. Единственный мой грех состоит в том, что я совершенно честна с людьми. Это Элеонора думает, что я морочу тебе голову, однако ты не можешь отрицать, что с самого начала знал, как обстоят дела.

— Элеонора? Она знает о наших отношениях? Зачем ты посвящала эту чистую девочку в наши тайны? Я теперь в глаза ей смотреть не смогу.

— Во-первых, она сама обо всем догадалась. Ну, не обо всем, конечно. — Лиза усмехнулась. — Я заметила, что она очень хорошо к тебе относится, даже ругала меня из-за тебя.

— Уж не влюблена ли она в меня? — встревожился Воинов.

— Нет, на этот счет ты можешь быть спокоен. Ее сердце принадлежит другому. Однако, Костенька, ты назвал ее чистой девочкой…

— Конечно. Я очень уважаю ее. Благородная, цельная натура.

Лиза улыбалась. То, что Костя, лежа с ней в постели, превозносит другую женщину, ее не обижало.

— Она кажется такой и, безусловно, сама так считает. Но она гораздо глубже и сложней, чем думает о себе и чем думаешь о ней ты. Просто у нее не было выбора, не было возможности стать другой.

Воинов наклонился к Лизе и стал целовать ее.

— Ты удивительная женщина. Ты умная, свободная, честная. А какая красивая и соблазнительная! И только в одном ты ничем не отличаешься от остальных — никогда не упустишь возможности съязвить по поводу другой женщины.

— Хватит, Костя, мне надоели разговоры… — И она крепко прижалась к нему.

…Через час он взглянул на часы и начал одеваться. Лиза открыла глаза.

— Милая, я должен тебя покинуть, но это ненадолго. Меня просили посмотреть одного больного. Я скоро вернусь, а ты пока поспи.

— Но я не хочу спать, — капризно протянула Лиза. — Слушай, а ты не можешь никуда не ходить?

— Нет. — Он с сожалением посмотрел на одеяло, под которым прорисовывались формы Лизиного тела. — Во-первых, меня ждут, а во-вторых, мне нужны деньги. Извини, что говорю тебе о столь низких вещах. Так ты дождешься меня?

…Когда он ушел, Лиза села на постели и окинула взглядом комнату Воинова, с удовольствием отметив аккуратность ее хозяина. Две недели назад она привезла сюда постельное белье и красивую скатерть, которые купила на деньги своего жениха. Потом приобрела маленький кофейный сервиз на две персоны. Костя снимал эту комнату на время отпуска, своего жилья у него не было, поэтому покупать что-либо еще не имело смысла. Да и так-то ей пришлось убеждать его, что она купила эти вещи для собственного удовольствия.

Костина квартирная хозяйка, молчаливая вдова, всегда ходившая в черном, спокойно относилась к тому, что постоялец водит к себе женщин, поэтому Воинов вручил Лизе ключи. Теперь она приходила сюда почти каждый день и ждала его возвращения с работы. Иногда ложилась в постель с переводным романом, иногда на нее нападал стих домоводства. Так, она перечинила Воинову все рубахи, усовершенствовала его «кофейный уголок» и сделала несколько мелочей, заметить которые даже самый аккуратный мужчина не способен.

Чем же заняться? Приготовить что-нибудь? Но у Кости имелась только спиртовка, а идти в общую кухню Лиза стеснялась. Она решила спуститься в кухмистерскую за пирожными.

Тайная жизнь очень нравилась ей. В кухмистерской она изображала замужнюю даму, озабоченную проблемой семейного вечернего чая. Чтобы не выйти из роли, пришлось взять больше пирожных, чем требовалось, ну да это не беда.

Лиза была легким человеком. По крайней мере она верила в это. Частые скандалы с матерью заставили ее достаточно рано сделать для себя несколько выводов. Главное, решила она, жить в свое удовольствие. «Пусть все люди будут такими, какие есть, а я стану такой, как мне хочется».

Видя ее раскованность, Воинов предполагал, что в ее жизни была какая-то любовная история, после которой она очерствела сердцем и окунулась в плотские радости. Лиза не разочаровывала его, хотя еще ни одному мужчине не удалось причинить ей боль.

Она утратила невинность в семнадцатилетнем возрасте. Произошло это легко и весело, с ее ровесником — сыном подруги Ксении Михайловны. Почти целый год юные любовники встречались украдкой, после чего Митенька, как честный человек, сделал Лизе предложение.

Она отказала. В те юные годы Лиза еще не установила как непреложный факт, что любви на свете не существует, и надеялась встретить ее. Митя ей нравился, но не более того. Он, наверное, тоже не был так уж сильно влюблен и после отказа перестал встречаться с ней не от горя, а от изумления. Вряд ли он мог понять, почему она, падшая девушка, смеет разбрасываться женихами. Это же неслыханно! А она заботилась только о том, чтобы отношения с Митей навсегда остались в тайне, и, кажется, это удалось.

Лиза недолго проскучала в одиночестве. Ей нравилось выбирать молодых людей самой и соблазнять их.

«Наверное, я должна была родиться мужчиной, — часто думала она. — Но для мужчины я слишком умная».

Общение с представителями сильного пола убедило ее в том, что мужчины — глупые, примитивные и эгоистичные существа. Тем легче манипулировать ими и получать то, что хочешь.

В обществе она продолжала считаться достойной и порядочной девушкой. Но, послав украдкой несколько пылких взглядов избранному молодому человеку и убедившись в его заинтересованности, Лиза переходила в атаку.

Кавалеры быстро надоедали. После нескольких тайных встреч она находила предлог, чтобы расстаться. При этом она предупреждала поклонника, чтобы держал язык за зубами, намекая на возможный гнев профессора Архангельского, хотя и знала, что эти предосторожности излишни. Какому мужчине захочется рассказать, что его соблазнили и бросили, словно глупую институтку?! Кроме того, поклонникам не за что было мстить Лизе. Расставаясь, она говорила им только приятное, каждый раз приводя объективную, не зависящую от нее причину разрыва.

Во время путешествия по Франции Лизе пришлось умерить темперамент. Елена Михайловна прониклась ответственностью за племянницу и предприняла беспрецедентные меры безопасности.

Зато под бдительным оком тетки Лиза познакомилась с Максом Воронцовым, русским капиталистом, большую часть года живущим в Париже. Размеры его состояния были астрономическими. Он сделал предложение, и Лиза не колебалась ни секунды.

Но даже когда предложение уже было сделано и принято, Елена Михайловна ни на минуту не оставляла будущих супругов наедине, поэтому о состоянии жениха Лиза знала намного больше, чем о нем самом.

Воронцову было тридцать пять лет, с Лизой он собирался вступить во второй брак. Среднего роста, с мелкими чертами лица, он не производил впечатления отдельно от своего банковского счета. Фигурой он был коренаст, что внушало Лизе оптимизм. Она твердо знала, что на высоких длинноногих мужчин нельзя надеяться как на любовников. Проверить способности Макса возможности не было, приходилось ориентироваться на косвенные признаки.

Уговорились, что Воронцов будет сопровождать Лизу с теткой на обратном пути в Россию, где он предполагал прожить около года. Лето он собирался провести в Москве, занимаясь делами, а на осень в Петрограде была запланирована свадьба.

Став невестой, Лиза присмирела. Она понимала, что такие предложения бывают раз в жизни и нельзя допустить, чтобы жених сорвался с крючка.

Но тут ей подвернулся Воинов. Человек, не вхожий в общество, но умный и веселый. Что может быть лучше? Лиза получала удовольствие от общения с ним, а главное — он оказался прекрасным любовником.

В чем-то они были похожи. Оба старались жить весело, но избегали слишком сильных чувств. Ведь если ты равнодушен к партнеру, он не сможет обидеть или унизить тебя. Человек, которого ты не любишь, никогда не причинит тебе боли, и его незачем бояться. Лучше вместе с ним радоваться жизни.

Разве Костя был бы таким ласковым с ней, если бы любил ее? Он же знает, что через месяц они расстанутся.

Вот если бы у него было столько денег, сколько у Макса! Какой они стали бы прекрасной парой! Но в жизни всегда приходится чем-то жертвовать.

Решив дилемму в пользу денег, Лиза не унывала. Макс ей тоже нравился, вряд ли она разочаруется, узнав его поближе.

Сладко потянувшись, она спряталась под одеяло и задремала.

— Соскучилась? — разбудил ее Костин голос. — Я так мечтал по дороге, как нырну тебе под бочок! Давай не будем терять драгоценного времени.

Потом они долго и нежно ласкали друг друга.

«Может быть, он все-таки любит меня? — с раскаянием думала Лиза. — А я не хочу этого видеть, чтобы не испытывать угрызений совести? Пожалуй, Костя первый мужчина, которого я не могу понять».

— Ты действительно хочешь жениться на мне? — осторожно спросила она, когда все закончилось.

— Да, если бы ты сама этого хотела, — вздохнул Воинов. — Но ты не хочешь и, конечно же, права. Что я могу тебе дать? Женюсь я на тебе или нет, через месяц мне возвращаться в армию. Я не принимаю непосредственного участия в боях, но ведь всякое случается… Вот если я вернусь с войны целый и невредимый, а ты к тому времени разлюбишь своего жениха, я с удовольствием вернусь к этому разговору.

Лиза обняла его. Нет, кажется, не любит. Впрочем, любви не бывает, она это знает давно…

Глава 10

Несмотря на решительный отказ Элеоноры, граф Ростоцкий и не думал отступать от своих намерений. Но теперь он сменил тактику: не решаясь встречать девушку после курсов Красного Креста, стал наносить частые визиты Архангельским. Эти визиты утомляли Петра Ивановича.

Застав очередной раз графа в гостиной, Элеонора подумала, что советы, полученные и примененные ею в тот памятный вечер на даче у Крестовоздвиженских, сработали наоборот: Ростоцкий, который, по мнению Лизы, должен был бежать от Элеоноры без оглядки, настойчиво преследовал ее своим вниманием, а вот Ланской… С тех пор она о нем ничего не слышала.

Выпив в гостиной чашку чаю, Элеонора уходила к себе, игнорируя все попытки графа вовлечь ее в разговор. Роль гостеприимной хозяйки приходилось исполнять Зинаиде Ивановне, которая, беседуя с Ростоцким, продолжала с большой скоростью строчить на швейной машинке. Иногда их беседы затягивались, и Элеонора думала: а почему бы графу не жениться на Зинаиде Ивановне? Ведь и по возрасту она ему подходит больше, чем сама Элеонора!

— Я не знаю, как его отвадить от дома, — жаловалась она Лизе.

— Да чем же он тебе мешает? — удивлялась та. — Может быть, он вовсе не из-за тебя к нам ходит!

— А из-за кого?

— Из-за Зинаиды Ивановны! — отвечала Лиза и, видя удивленный взгляд Элеоноры, начинала смеяться: — Да не волнуйся ты так, конечно, он в тебя влюблен, это видно. Кстати, мне недавно сказали, что у Ростоцкого очень большой капитал. Просто огромный! Так что советую подумать.

— Я не пойду за него, даже если он будет владеть всеми деньгами мира, — гордо объявила Элеонора.

— Ты просто не знаешь, что такое быть богатой… Но о чем мы говорим? Насколько мне известно, пока граф еще не просил твоей руки.

— Да, это так, — грустно заметила Элеонора.

— Не грусти! — опять засмеялась Лиза. — Я уверена, что в ближайшее время это случится. Такие люди никогда не отказываются от своих намерений.

— Так что же мне делать? — Элеонора сама поняла, насколько глупо прозвучал ее вопрос.

— Не знаю. — Лиза пожала плечами. — Наверное, ждать. Увидишь, все само собой образуется.

«Образуется! — мысленно повторила Элеонора. — Конечно, образуется. Но очень хотелось бы знать, что думает по этому поводу Алексей Владимирович Ланской!..»

На следующие выходные снова отправились в Сестрорецк. Не успели девушки выйти из автомобиля, как с визитом явился Ростоцкий, опять гостивший на даче у Крестовоздвиженских. Он принес с собой огромную корзину заморских фруктов.

Лиза обрадовалась, а Элеонора только вздохнула. К счастью, погода на этот раз стояла замечательная, и девушка питала определенные надежды, связанные с лаун-теннисом.

И они сбылись! Загорелый Ланской уже спешил к воротам дачи Архангельских с ракетками в руках. Элеонора издали залюбовалась им: в белом костюме, со спадающей на лоб светлой прядью волос, сегодня он был особенно красив! Она поневоле перевела взгляд на Ростоцкого, беседующего с Ксенией Михайловной. По сравнению с Ланским он выглядел таким старым и неприятным!

Девушки переоделись в спортивные костюмы, состоявшие из белых юбок и блуз, и в сопровождении Ланского отправились на специальное поле для лаун-тенниса. Сзади увязался граф — куда же без него? По дороге Алексей Владимирович сказал, что скоро отправится на фронт. Сердце Элеоноры мучительно сжалось. А вдруг он не успеет полюбить ее до своего отъезда?

«О чем я думаю? — тут же одернула она себя. — Ведь на фронте могут ранить! Или даже… убить. Но нет, нет, это абсолютно невозможно!»

В Клиническом институте ей постоянно приходилось видеть кровь, раны, телесные страдания, и, несмотря на юный возраст, она уже стала привыкать к этому. Но при мысли, что прекрасное тело ее возлюбленного может быть разорвано пулей или осколком, Элеонора почувствовала, что ноги не держат ее.

— Любовь моя, — еле слышно шептала она, наблюдая, как Ланской вместе с Лизой выходит на поле и пробует мяч.

Началась партия. Лиза играла очень азартно, но Ланской с легкостью отражал ее подачи. Высокий класс его игры был виден даже такой дилетантке, как Элеонора. Ростоцкий сидел рядом с ней и постоянно вытирал пот тонким платком с монограммой. Бегавший за мячом Ланской выглядел гораздо свежее его.

Проиграв партию, Лиза объявила, что устала. Алексей Владимирович подошел к Элеоноре и спросил, не желает ли она поиграть.

— Боюсь, я недостаточно хорошо владею ракеткой, чтобы играть с вами, — с трудом выговорила девушка.

Ланской стоял перед ней, разгоряченный игрой, с взмокшей прядью на лбу, и Элеонора не могла отвести глаз от выреза его спортивной рубашки, в котором ритмично двигались ключицы. Ах, какая у него была нежная кожа!..

— Я учту, что вы новичок в лаун-теннисе, — вежливо сказал Ланской, протягивая руку.

Конечно, Элеонора поднялась со скамейки!

Ей удавалось принимать его подачи, и наконец она тоже почувствовала азарт…

— Вы делаете большие успехи! — крикнул Ланской, пропустив первый мяч.

Что могло быть слаще этой похвалы?

Но, к великому сожалению Элеоноры, вскоре они были вынуждены прервать игру — с дачи Архангельских пришли звать на обед.

Во время обеда она сидела рядом с Ланским. Косясь на его красивые руки, безупречно справлявшиеся со столовыми приборами, мысленно она вновь переживала все моменты игры и чувствовала себя счастливой.

На десерт подали фисташковое мороженое, а потом старшее поколение расположилось на веранде в деревянных шезлонгах. Ростоцкий, который, несмотря на жару, выпил за обедом много вина, тоже устроился в шезлонге и через несколько минут захрапел. Посмотрев на него, Элеонора быстро отвела взгляд, таким отвратительным он ей показался.

Лиза и Ксения Михайловна уже несколько раз говорили Элеоноре, что лучшей партии для нее и представить невозможно. Но у нее было на этот счет собственное мнение.

Ланской предложил барышням прогулку на залив.

Элеонора, пытаясь выглядеть равнодушной, ждала, что ответит Лиза.

— Я еще не отдохнула от лаун-тенниса, — сказала она. — Прогуляйтесь вдвоем с Элеонорой, я уверена, что она вам не откажет. — И Лиза лукаво посмотрела в сторону сестры.

Ланской обратил к Элеоноре вопросительный взгляд.

— Пойдемте, Алексей Владимирович, я давно хотела полюбоваться здешними видами. — Эта фраза далась ей с трудом, но, кажется, девушке удалось сохранить внешнее спокойствие. — Я только возьму шляпу и зонт.

Последние слова она произнесла еле слышно, испугавшись, что Ростоцкий проснется и выразит желание идти с ними или ее остановит Ксения Михайловна, сочтя прогулку вдвоем с молодым человеком неприличной. Но все прошло как нельзя удачно.

Они молча дошли до входа в приморский парк и по дубовой аллее, обсаженной благоухающим розовым шиповником, направились к блестевшей на солнце полосе залива. Гуляющих в этот час было немного, дачники отдыхали после обеда, пережидая жару, в сонном стоячем воздухе гудели стрекозы, бабочки перепархивали с одного цветка шиповника на другой.

Когда они вышли на залив, Элеонора зажмурилась от ярких бликов, играющих на воде. Над водой носились чайки, тяжелый силуэт кронштадтского Морского собора ясно вырисовывался на безоблачном небе, а повернув голову налево, в сторону Петрограда, девушка увидела вдалеке полыхающий в солнечных лучах купол Исаакия.

Ланской подвел ее к скамейке, стоявшей под большим белым зонтом. По-прежнему не говоря друг другу ни слова, они уселись рядом и стали смотреть на залив. Сердце Элеоноры билось часто-часто: она чувствовала, что сейчас произойдет что-то важное, и очень боялась все испортить, поскольку не имела опыта любовных отношений.

И вдруг Ланской, повернувшись к ней, взял ее руку в свои! Она обрадовалась, что ее рука не была потной, хотя стояла жара.

— Я очарован вами, Элеонора, — тихо произнес он, и эти слова отозвались в ее бедном сердце сладчайшей музыкой.

Держа спину безупречно прямой, она повернула голову и бросила на Ланского один из кокетливых Лизиных взглядов.

— Алексей Владимирович, — сказала она, улыбнувшись Лизиной же улыбкой, — кажется, вы решились делать мне комплименты?

— Вы сводите меня с ума, — пробормотал он и приложил ее пальцы к своим губам.

«Вот оно!» — внутренне возликовала Элеонора, но, вместо того чтобы продолжить объяснение, Ланской неожиданно привлек ее к себе и начал целовать.

Прошло некоторое время, прежде чем девушка нашла в себе силы решительно отстраниться. Затем она поднялась со скамьи, Ланской поднялся вслед за ней.

Элеонора медленно пошла по берегу. Надо признаться, случившееся озадачило ее. Поцелуй не доставил ей особенного удовольствия. Что хорошего в щекотании усов и прикосновении влажных губ к твоим собственным? Или она что-то сделала не так? Надо отбросить условности и подробно расспросить обо всем Лизу…

Но самое странное — Алексей Владимирович так и не признался в том, что любит ее, и не попросил ее руки!

Они уже подходили к даче, когда Ланской, зайдя вперед, остановился перед ней. Она замедлила шаги.

— Вы для меня как магнит, Элеонора, — сказал он.

К счастью, девушка знала, что такое магнит. Значит, она притягивает Ланского!..

Элеонора вежливо улыбнулась, ожидая продолжения и беспокоясь, не видит ли их сейчас из окон мансарды Ксения Михайловна. Внезапно ей показалось, что в окне мелькнуло что-то белое… Сделав над собой усилие, она попросила:

— Пойдемте, Алексей Владимирович, — и пошла к воротам дачи.

Проводив ее, Ланской быстро откланялся, на прощание бросив на Элеонору такой страстный взгляд, что она, покраснев, смущенно опустила голову. К счастью, на этот раз Ксения Михайловна ничего не заметила.

— Ну что, он объяснился с тобой? — набросилась на нее спустившаяся в сад Лиза. — Я видела вас сверху…

— Так это была ты…

— Ну, рассказывай же! — Лиза просто изнемогала от любопытства.

Элеонора не утаила от сестры ничего, даже поцелуя. Во время рассказа она как бы заново ощутила прикосновение губ Ланского и испытала от этого приятное волнение, которого не испытывала на заливе. Ей было трудно понять собственные чувства, но их определенно отравляла мысль, что Ланской не сделал предложения.

Выслушав рассказ, Лиза закурила, выпустила дым в окно и высказала свое мнение:

— Будем надеяться, что он сделает его в следующий раз.

Элеонора заметила, что в голосе сестры не прозвучало уверенности, что именно так оно и случится.

— Но и о Ростоцком забывать не советую, — добавила Лиза, моментально перечеркнув всю радость, оставшуюся в душе Элеоноры от прогулки с Алексеем Владимировичем.

Когда Элеонора взошла на веранду, она застала там Ксению Михайловну с сестрой. Они пили чай и обсуждали Ростоцкого.

— В конце концов, это неприлично! — горячо говорила Елена Михайловна. — Граф увивается вокруг девчонки, не замечая никого вокруг. Когда ему сказали, что она отправилась на прогулку, он отказался от чая и тут же ушел к Крестовоздвиженским!

Услышав о том, что граф ушел, Элеонора обрадовалась и мысленно пожелала ему не возвращаться. Хотя на это было мало надежды.

Приобретя с Ланским некоторый опыт, она попыталась представить, каково целоваться с Ростоцким. Ужас!

Потом Элеонора задумалась: Архангельские считали, что граф Ростоцкий имеет в отношении ее «очевидные намерения». Однако он тоже не спешил делать ей предложение. Наверное, у мужчин так принято, и молчание Алексея Владимировича отнюдь не повод расстраиваться.

Глава 11

Прошло несколько дней, а от Ланского не было ни слуху ни духу. Элеонора думала, что, будь она на его месте, непременно примчалась бы не то что на Знаменскую, но и на край света. Она провела немало часов, пытаясь придумать достойный предлог, почему Алексей Владимирович не ищет возможности увидеть ее, однако так ничего и не придумала.

Работа в институте тем временем шла своим чередом. Но Элеонору так мучила неопределенность ее положения, что она постоянно думала: кому бы довериться, с кем бы посоветоваться? Лизино мнение, как и мнение Ксении Михайловны, было ей уже известно, от Петра Ивановича она ничего не ждала, будучи уверена, что он разделяет мнение супруги… Александра Ивановна? Элеонора стеснялась довериться ей, ведь еще совсем недавно она презирала старшую операционную сестру за распущенность…

Все решилось само собой и абсолютно не так, как она ожидала.

После окончания плановой операции она вошла в моечную, где «размывался» Воинов. Он закатал рукава рубашки до локтей, и вдруг Элеонора завороженно уставилась на его сильные предплечья и небольшие аккуратные кисти рук. Интересно, как он ласкает этими руками женщин? Раньше такие мысли никогда не посещали ее, все разговоры сестер о «донжуане Воинове» были для нее абстрактными… Только сейчас она начинала понимать, что девушки имели в виду. Так же как и Ланской, Воинов целует женщин, обнимает их… Вспыхнув, она решила немедленно покинуть моечную, но Воинов внезапно заметил ее присутствие.

— Элеонора Сергеевна? — Он застыл над тазом с полными пригоршнями воды.

Она поспешила подать ему полотенце. Аккуратно обтерев лицо, он повернулся к ней:

— У вас все в порядке? Мне кажется, вы чем-то озабочены.

Она молча опустила глаза.

— Значит, я прав, — констатировал он. — Не хотите ли поделиться со мной своими проблемами?

— Хочу, — тихо проговорила она.

— Но что же случилось? — Она увидела, что Воинов действительно взволнован, и почувствовала, что благодарна ему за это. — Пройдемте в кабинет старшей сестры, там нам никто не помешает.

Когда они зашли в кабинет Титовой, он запер дверь и взял Элеонору за руку.

— Говорите же, не бойтесь. Вряд ли у вас что-то серьезное.

— Вы, наверное, неправильно меня поняли, — сказала она. — Я здорова.

— Что же тогда произошло?

Мысль довериться Воинову, внезапно ее посетившая, уже не казалась Элеоноре правильной.

— Не знаю, стоит ли посвящать вас в мои переживания…

— Скоро я уеду, Элеонора Сергеевна, и неизвестно, свидимся ли мы еще. Так что говорите смело, потом у вас такой возможности не будет. И помните: я вам друг.

— Видите ли, Константин Георгиевич, — решилась она, — есть один человек… который мне… которого я…

— Которого вы любите, — догадался Воинов. — Знаете, я бы удивился, если бы его у вас не было. И что же?

— На днях он признался, что я притягиваю его как магнит, и… — Она замолчала, не зная, что сказать еще.

— И?.. — требовательно спросил Константин Георгиевич. — И что же, вы были близки?

— Да, — призналась Элеонора.

— Бедная девочка! — воскликнул Воинов. — Но я не дам вас в обиду. Доверьтесь мне, расскажите мне, как врачу, все.

Такая бурная реакция показалась Элеоноре несколько странной. Зачем ему знать «все»? С другой стороны, он мужчина, и, наверное, действия Алексея Владимировича ему более понятны, чем ей. Она решилась.

— Мы пошли на залив, — начала она свой рассказ, — и там он сказал, что очарован мною, и поцеловал меня.

Она замолчала, потому что больше рассказывать было в общем-то нечего.

Но Воинов, не глядя на Элеонору, ждал продолжения.

— Ну, — поторопил он, — не стесняйтесь, рассказывайте.

— А на следующий день нам не удалось увидеться, — грустно сказала она, — потому что…

Ее прервал громкий хохот Воинова. Элеонора посмотрела на него с возмущением. Что смешного он нашел в ее словах?

— Элеонора Сергеевна, ну вы и заставили меня поволноваться! — веселился он. — Сначала я думал, что вы больны, потом еще хуже! Но неужели вы до сих пор не знаете, что такое «были близки»? Вы же работаете в медицине!

— Конечно, мы были близки! — упорствовала она. — Ланской целовал меня…

— Ланской? Алексей Владимирович? — спросил он раньше, чем Элеонора поняла, что проговорилась.

— Да, это он. Мне известно, что вы знакомы… — Разве могла она забыть, что впервые увидела возлюбленного именно в компании Воинова!

— Мы действительно знакомы, но мало… Мне трудно сказать о нем что-то определенное. Но я хочу поговорить с вами о другом. Ваша наивность, Элеонора Сергеевна, просто невозможна! Я чувствую себя неловко, тем не менее мне придется вам кое-что объяснить. Иначе вы, имея самые чистые намерения, можете быть жестоко обмануты. Вы уверены, что Ланской только целовал вас, и ничего больше?

— А что могло быть еще? — окончательно смутилась Элеонора.

— О Господи! — воскликнул Воинов, схватившись за голову.

Потом он попросил разрешения закурить, она кивнула.

— Пожалуй, я дам вам только один совет, Элеонора Сергеевна. Этот совет вы с легкостью могли бы получить у любой старшей родственницы. Ни в коем случае не доверяйтесь вашему любимому, пока не обвенчаетесь. Что бы он вам ни говорил, слышите? Обещайте, что вы последуете моему совету.

Но такие советы она слышала еще в Смольном, от классных дам и старших воспитанниц! Неужели то, что она позволила Ланскому поцеловать себя, сделало ее страшной преступницей? Почему-то Элеоноре не очень верилось в это…

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла Александра Ивановна.

Посмотрев на явно смущенную Элеонору, она перевела вопросительный взгляд на Воинова:

— Костя? Что здесь происходит?

— Происходит то, что я пытаюсь объяснить Элеоноре Сергеевне, от чего появляются дети! — заорал он. — Но теперь с радостью передам эту почетную миссию вам!

И, вышвырнув недокуренную папиросу в форточку, Воинов покинул кабинет.

— Ну-ка рассказывай! — потребовала Титова, когда они с Элеонорой остались вдвоем.

Девушка пересказала старшей сестре содержание своей беседы с Воиновым. Реакция Титовой была такая же, как у него, она захохотала. Отсмеявшись, Александра Ивановна попросила обиженную Элеонору:

— Ох, не сердись, пожалуйста. Сейчас все узнаешь в лучшем виде. Странно, конечно, что ты раньше не догадалась, ты ведь девушка умная…

Да что за страшную тайну ей предстоит узнать?! — рассердилась Элеонора. Настолько страшную, что ни Воинов, ни Александра Ивановна не могут сразу открыть ее, а начинают с долгих предисловий.

— На операциях тебе уже приходилось видеть обнаженное мужское тело, правда ведь?

Элеонора молча кивнула.

— И конечно, ты заметила, что оно устроено не так, как у нас с тобой.

— Да, об этом мне известно также из курса анатомии.

— Черт возьми! Но почему же тогда тебе до сих пор неизвестно остальное? Неужели ты не догадалась, для чего мужчине то, чем он отличается от нас?!

…Через пять минут Элеонора знала все, но не знала, как относиться к этому новому знанию. Попытавшись мысленно представить происходящее в постели между мужчиной и женщиной, она почувствовала отвращение. Неужели ей тоже придется испытать это?!

— Если ты ложишься в постель по любви и по закону, то все будет прекрасно. Возможно, ты не сразу поймешь это, но потом обязательно поймешь.

— По любви и по закону… — задумчиво повторила Элеонора.

— Ты хочешь спросить про меня? Да, я не состою в законном браке с бароном, и ты знаешь почему. Но наша любовь так сильна, что она не может быть не угодна Богу. Просто он послал нам такое испытание. — Тут Титова спохватилась, что говорит с юной и чистой девушкой, которая может расценить ее слова как призыв к распущенности, и добавила: — Но у тебя все должно быть по закону. Как бы сильно ты ни была влюблена в своего молодого человека, не отдавайся ему без венца! Но надеюсь, он и не потребует от тебя ничего подобного. Если мужчина хочет вступить в близкие отношения с девушкой до свадьбы, скорее всего он ее не любит.

— Но он уже сказал, что очарован мною, — пролепетала Элеонора.

— Очарован? — переспросила Александра Ивановна. — Наверное, так оно и есть. Но я бы предостерегла тебя от излишней веры в слова. Многие мужчины расточают любовные клятвы направо и налево, ведь им это ничего не стоит.

Элеоноре и самой было ясно, что, несмотря на слова Ланского, до свадьбы она ничего ему не позволит. А вот как быть после? Неужели придется… Об этом страшно даже подумать!

«А не рановато ли ты начинаешь страдать из-за того, что ждет тебя после свадьбы? — спросила она саму себя. — Ведь Ланской еще не сделал тебе предложения».

Кроме того, Элеонору немного смутили слова Титовой о том, что мужские любовные клятвы ничего не стоят. Она просто не переживет, если узнает, что у Алексея Владимировича дурные намерения!.. Нет, это невозможно!

Но тогда почему же он не спешит с визитом?

Ланской появился у Архангельских на следующий день. Вернувшись домой после занятий на курсах, Элеонора увидела его в гостиной играющим в шахматы с Петром Ивановичем. Кроме них, в гостиной находились Лиза и Ростоцкий: девушка демонстрировала графу свои рисунки, а он с трудом подавлял зевоту.

Приподнявшись в приветствии, Ланской продолжил игру. Зато граф проявил бурную активность: уронив папку с рисунками, он подскочил к Элеоноре, усадил ее в кресло и засуетился, чтобы ей принесли чай. Когда чай принесли, Ростоцкий стал расспрашивать девушку об ее успехах, но она отвечала, что устала, не может поддерживать беседу, за что просит ее извинить. Посидев еще немного, Ростоцкий откланялся. Архангельский с Лизой вышли его проводить, а Элеонора осталась наедине с Ланским.

Быстро подойдя к ней, Алексей Владимирович жарко поцеловал девушку, прошептав, что ужасно соскучился… Когда в гостиную вернулись Архангельские, он как ни в чем не бывало вновь сидел за шахматной доской.

Из-за этого поцелуя Элеонора, несмотря на усталость, заснула только под утро.

Она была уверена, что Ланской любит ее, ведь иначе и быть не могло! Но беседа с Титовой тоже не прошла даром… Если бы Ланской объяснился и попросил ее руки, они смогли бы уединяться без постыдного страха быть застигнутыми. Такая перспектива устраивала Элеонору больше, чем тайные поцелуи… Но что думал по этому поводу сам Алексей Владимирович, оставалось неизвестным.

В следующий приезд на дачу произошло событие, которого уже месяц ждали в семье Архангельских: граф Ростоцкий сделал Элеоноре официальное предложение. То есть он объявил о своих намерениях Петру Ивановичу и Ксении Михайловне, а уже они должны были поговорить с Элеонорой и передать графу ее ответ. Ответ, как и следовало ожидать, был отрицательным, но передать его Ростоцкому Архангельские не решились: то, что сирота-бесприданница, пусть даже и княжна, отказывает аристократу с миллионным состоянием, было неслыханно! Посовещавшись между собой, Архангельские сказали Ростоцкому, что Элеонора, в силу своего юного возраста, еще не готова дать определенный ответ и просит месяц на размышление. За этот месяц Ксения Михайловна надеялась с помощью Лизы сломить сопротивление племянницы.

— Ты сама не понимаешь, от чего отказываешься, — убеждала она Элеонору. — Многие и многие девушки были бы счастливы оказаться на твоем месте, а ты хвостом вертишь! Ты надеешься выйти за Ланского? Но он не просил твоей руки, и неизвестно еще, собирается ли это сделать. Да и на что вы будете жить тогда? Состояние его родителей расстроено, и рассчитывать ему не на что.

Элеонора молчала, но менять своего решения не собиралась. Напротив, она настаивала, чтобы ее отказ был передан Ростоцкому немедленно.

— Ах, Элеонора! — вздыхала Ксения Михайловна, раздосадованная неожиданным упорством девушки. — Мы с Петром Ивановичем действуем в твоих интересах, и когда-нибудь ты оценишь это. Надеюсь, месяца тебе хватит, чтобы одуматься. Не спеши отказывать. Граф очень порядочный человек. И он любит тебя, это все видят.

Петр Иванович поддерживал мнение супруги. При встрече с отцом Ланского он попытался осторожно разузнать у него о намерениях сына: по всему выходило, что Алексей Владимирович жениться не собирается. А с графом всегда можно было поговорить об автомобилях!..

Но упрямая Элеонора думала, что уж лучше она останется старой девой, чем позволит кому-нибудь, кроме Ланского, дотронуться до себя!

О сватовстве Ростоцкого стало известно и в Клиническом институте. Рассказав новость Александре Ивановне, Архангельский обрел в ее лице горячую сторонницу, и она взялась за Элеонору даже активнее его супруги.

— Эличка, да не сошла ли ты с ума? Ты только представь, какие возможности откроет перед тобой этот брак. Тебе никогда в жизни больше не придется думать о хлебе насущном. Ты сможешь купить себе любой наряд, отправиться в любое путешествие… Умоляю тебя, девочка, обдумай все хорошенько и ответь графу согласием.

Теперь ей не стало покоя нигде! Элеонора начала раздражаться и нервничать. И главное, она была уверена, что Ланской тоже знает о предложении графа. Но почему же он ничего не предпринимает? Иногда ей даже казалось, что прогулка по заливу была всего лишь сном. Неужели Алексей Владимирович совсем не любит ее?

Но когда он вновь появился у Архангельских, его глаза сказали ей о другом. Нет, это был не сон! — ликовала Элеонора, вглядываясь в них и отвечая на пожатие его руки. А когда им на минутку случилось остаться наедине, Ланской вручил ей бархатную коробочку. Открыв ее, Элеонора увидела тонкую золотую цепочку. Конечно, она предпочла бы увидеть кольцо… Кроме того, она не была уверена, что девушке прилично принимать подарки от молодого мужчины. Но, боясь обидеть любимого, она быстро спрятала коробочку и ласково коснулась губами щеки Ланского.

На следующий день, испытывая уколы совести, она улучила минуту и призналась Воинову, что приняла подарок Ланского.

Воинов нахмурился.

— Константин Георгиевич, вы осуждаете меня, да? Вижу, что осуждаете… Наверное, я кажусь вам влюбленной дурочкой…

— Влюбленный человек не может быть дураком или дурочкой, — грустно сказал Воинов. — Влюбленный мудр сердцем. Но все же рекомендую вам больше не принимать подарков. Ваша добродетель должна быть непоколебима.

— Опять секретничаете? — В кабинет, где происходил разговор, вошла Александра Ивановна. — Костя, может быть, хоть ты объяснишь девушке, что, отказав графу, она совершит ужасную ошибку? Мне она не верит. Ох, Элеонора, я бы на твоем месте не колебалась ни секунды. Выйти замуж за богатого человека, что может быть лучше! — мечтательно протянула она.

— Деньги не принесут вам счастья, Александра Ивановна, — сказал Воинов. — Ведь больше всего на свете вы любите экономить. Разбогатев, вы лишитесь своей главной радости.

— Ничего подобного! Просто я бы экономила уже не гроши, а тысячи. Но мне никогда не стать графиней Ростоцкой, а ведь это звучит!

— Княжна Львова звучит не хуже, — возразила Элеонора.

— Хуже. Княжна — это не княгиня. А если и к сорока годам продолжать именоваться княжной? Это же ужасно! Деньги Ростоцкого дадут тебе такие возможности…

«Александра Ивановна и Лиза такие разные, но говорят одними словами! — раздраженно подумала девушка. — Похоже, все они сговорились, чтобы вместе мучить меня».

— Ты сможешь попросить Ростоцкого пожертвовать деньги на наш институт. Тебя включат в совет попечителей, и ты наведешь здесь порядок! Например, назначишь Воинова старшим врачом, — с улыбкой продолжала мечтать Титова.

— Даже ради того, чтобы стать старшим врачом, я не возьмусь уговаривать Элеонору Сергеевну вступить в брак против ее желания! — весело вмешался Воинов. — Я не считаю, что жениться следует только по любви, тут я готов поспорить с Элеонорой Сергеевной. Но мне кажется, что, прежде чем соглашаться, следовало бы получше узнать графа. Вот скажите мне, Элеонора Сергеевна, какого свойства ваше знакомство с ним? Вы много общались, обсуждали вкусы и привязанности друг друга?

— Нет, Константин Георгиевич, мы разговаривали мало…

— Ну хорошо, вы и не стремились ничего знать о графе, а он? Интересовался ли он вашими взглядами, привычками, жизненными планами?

Элеонора помедлила с ответом. Когда рядом был Ланской, она попросту не замечала графа…

— И, должен признаться, меня все-таки настораживает разница в возрасте между графом и вами. Вы же еще совсем ребенок…

— А кем она должна быть в шестнадцать лет? — ворчливо поинтересовалась Титова. — Для своих лет Элеонора достаточно рассудительна.

— Мне уже почти семнадцать…

— Но и в семнадцать лет девушка не имеет жизненного опыта. Если этот брак состоится, Элеонора Сергеевна будет вынуждена принять взгляды мужа, полностью подчиниться ему… Будет ли она счастлива?

— А если не будет, то мы, медики, на что? — засмеялась Александра Ивановна. — Эличку мы в обиду не дадим. Чуть что не так, сразу подсыплем графу в чаек какого-нибудь зелья… И станешь ты богатой вдовой, чем плохо?

Воинов промолчал, но было заметно, что шутка ему не понравилась.

А Элеоноре уже давно был неприятен весь этот разговор, хоть она сама его и затеяла. Сказав, что ей надо проверить, как санитары убрали операционную, она поспешила уйти.

Глава 12

Лиза объявила о том, что ремонт квартиры закончен, и пригласила Элеонору оценить ее старания.

Квартира находилась на третьем, самом дорогом этаже нарядного дома на набережной Мойки, недалеко от Летнего сада. Лиза торжественно провела сестру длинной анфиладой комнат, каждая из которых была устроена на особый лад. Мебель и драпировки везде были очень дорогими, особенно поразил Элеонору «восточный кабинет»: его стены украшали персидские ковры, вдоль стен стояли обитые шелком диваны, а по углам красовались огромные фарфоровые вазы, почти в человеческий рост.

Лиза еще не успела нанять прислугу, поэтому девушки сами сервировали легкий ужин из заказанных у Елисеева сыров, фруктов и мороженого.

— Ну что, нравится тебе у меня? — спросила Лиза, когда они уселись на краю дубового стола, занимающего половину огромной столовой.

— Ну конечно! Я никогда еще не видела такой роскоши!

— Да, мне удалось сделать почти все, что я хотела. Жаль только, нам нечасто придется жить здесь. Петрограду Макс предпочитает Париж.

Элеоноре стало грустно. Она не была очень близка с Лизой, но все-таки всегда имела возможность поделиться с ней своими переживаниями. Вскоре она будет лишена этого.

— Не завидуй! — Лиза по-своему истолковала грусть в глазах Элеоноры. — Если ты выйдешь за Ростоцкого, сможешь иметь квартиру не хуже этой.

— Ах, Лиза, давай хоть сегодня не будем о Ростоцком. Я устала и хотела бы лечь.

Петр Иванович был заранее предупрежден, что девушки останутся ночевать в новой квартире.

— Как знаешь. — Лиза поднялась из-за стола и проводила Элеонору в гостевую спальню.

Элеоноре никогда не приходилось спать в такой большой кровати под шелковым балдахином. Едва коснувшись головой подушки, благоухавшей лавандой, она заснула.

Ночью девушка проснулась оттого, что услышала стоны. Спросонья она не сразу сообразила, где находится, и, лишь разглядев в предрассветных сумерках роскошный балдахин с тяжелыми кистями, нависавший над ней, вспомнила: они же вдвоем с Лизой в ее новой квартире!

Сев на кровати, Элеонора прислушалась. Может быть, ей показалось? Нет, со стороны спальни отчетливо доносились Лизины стоны. Но если Лиза заболела, почему она не зовет ее? Подумав, что сестра, может быть, лежит без сознания, Элеонора вскочила и побежала по анфиладе. Стоны стали тише, и Элеонора сообразила, что бежит не в ту сторону — напугавшие ее звуки доносились из «восточного кабинета». Как Лиза оказалась там?

…За выходящими на Мойку окнами анфилады уже начинало светать, но электрическая лампочка, помещенная внутрь обтянутого розовым шелком фонаря, тускло освещала «восточный кабинет», вазы, ковры и диваны. На одном из диванов лежала обнаженная Лиза, а над ней, совершая какие-то странные движения, нависал Воинов…

Стараясь не дышать, на негнущихся ногах Элеонора вернулась в гостевую спальню и упала на кровать. Увиденное показалось ей настолько отвратительным, что никак не удавалось собраться с мыслями.

Любовники не заметили ее. Так вот что значит это слово — любовники!.. Неужели и с нею когда-нибудь случится такое? Нет, нет и еще раз нет!

Но Лиза, Лиза! Как могла она позвать Воинова в эту квартиру, купленную на деньги жениха и предназначенную для семейной жизни? Как могла она осквернить свое будущее супружество развратом?

А Воинов? Почему он согласился прийти сюда? Элеонора вспомнила, как делилась с ним своими переживаниями, и почувствовала, что не может сдерживать слезы. Этот человек называл себя ее другом, а сам думал только о том, как провести ночь с ее сестрой, зная, что она, Элеонора, тоже находится здесь! Да он ни капельки не уважает ее, если способен совершать свои мерзости с Лизой в ее присутствии. Как хорошо, что он скоро уедет!

Но ведь он уедет не завтра, а значит, Элеоноре придется встречаться с ним, разговаривать…

О том, чтобы снова уснуть, не могло быть и речи. Когда из-за окна донеслись первые звуки просыпающегося города, Элеонора быстро оделась и, стараясь ступать еле слышно, выскользнула из квартиры.

Дворник, открывший ворота, проводил ее презрительным взглядом. Ее, смолянку, он принял за падшую женщину!.. Вот она, последняя капля в чаше унижений этой белой июльской ночи.

Следующие дни прошли как в бреду. Как ни молилась Элеонора, как ни старалась она выкинуть из памяти ужасную картину с голыми телами на обитом шелком диване, ничего не получалось. В институте она избегала Воинова — к счастью, он, занятый подготовкой к отъезду, теперь появлялся здесь редко. Она не знала, как посмотрит в глаза Лизе, но и тут судьба смилостивилась над ней — сестра объявила родителям, что окончательно переезжает в новую квартиру. Ксения Михайловна запротестовала было, что это неприлично, но на этот раз Лиза ее не послушалась.

А Элеонора запретила себе думать о том, что происходит ночами в роскошной квартире на Мойке.

Однажды вечером, закончив работу, она спускалась по ступеням института и вдруг увидела Ланского. Он пришел, чтобы проводить ее на курсы. Радость встречи моментально затопила сердце девушки теплой волной. Ланской нежно улыбался ей… Разве могла она представить его делающим с ней то же самое, что Воинов делал с Лизой? Нет, у них, конечно, все будет по-другому! Никакая грязь не коснется их отношений, уж она, Элеонора, об этом позаботится.

Проводив ее до дверей, Алексей Владимирович склонил голову в вежливом поклоне. Входя в учебный класс, Элеонора неожиданно поймала себя на мысли, что злится на него. Ну почему, почему он молчит?!

Назавтра Ланской навестил Архангельских. Когда Элеонора пришла домой, он опять сидел за шахматами с Петром Ивановичем. В отсутствие Ксении Михайловны, все еще жившей на даче, приличия соблюдались не столь строго, и девушке вновь выпало остаться наедине с возлюбленным. Оглянувшись на дверь, за которой скрылся Петр Иванович, Ланской подошел к Элеоноре и заглянул ей в глаза. Дело закончилось длительным поцелуем…

Подошло время отъезда Воинова. Зайдя утром в кабинет, где Титова обсуждала с Элеонорой назначения профессора Крестовоздвиженского, Константин Георгиевич поздоровался и объявил:

— Сегодня у меня последняя операция. Ночью я отбываю к месту службы.

Улыбнувшись, он оглядел притихших женщин. Представив, что уже завтра ей придется работать с другим хирургом, Элеонора почувствовала, что на ее глаза наворачиваются невольные слезы. Похоже, что-то подобное переживала и Титова.

Начали готовиться к операции. Оперируя, Воинов весело насвистывал. Казалось, его совсем не огорчает предстоящий отъезд и не пугает фронт.

— Счет тампонов и инструментов верен, — произнесла Элеонора обычную фразу в конце операции.

— Что это вы там пищите? — сказал Воинов. — Так не годится, Элеонора Сергеевна. Операция прошла успешно, вы прекрасно отработали и можете гордиться собой. Пожалуйста, повторите еще раз, но так, чтобы все это поняли.

— Счет тампонов и инструментов верен, — громко сказала она и действительно почувствовала гордость.

— Другое дело! — одобрил Воинов. — Обещайте, что всегда будете так говорить. И вспоминайте меня, произнося эту фразу, — грустно добавил он.

Она молча кивнула.

Пока Элеонора мыла инструменты, он успел попрощаться с коллегами, переодеться в черный морской мундир и теперь ждал только ее.

— Мы с вами хорошо работали, Элеонора Сергеевна, спасибо вам за это. Бог даст, еще свидимся.

— Спасибо и вам, Константин Георгиевич. Возвращайтесь живым и здоровым.

— Благодарю за добрые слова. Прощайте.

Она стояла у окна и наблюдала, как он выходит из здания операционной и направляется к воротам института. Сегодня он уедет на фронт, откуда, может быть, не вернется…

Повинуясь внезапному порыву, девушка выбежала на лестницу и понеслась вниз. Только бы не оглянулся, стучало у нее в голове, плохая примета, только бы не оглянулся!

Догнав Воинова, Элеонора молча обняла его и уткнулась лицом в его плечо. Едва уловимо пахло мужским потом, и она подумала, что этот запах был жизнью, которой Константин Георгиевич так скоро мог лишиться.

Она отстранилась, вглядываясь в его растерянное лицо.

— Храни вас Господь. Я буду молиться за вас. Идите, пора. И пожалуйста, не оборачивайтесь.

Он улыбнулся:

— И вы, Элеонора Сергеевна, не стойте, не глядите мне вслед. Иначе я обязательно обернусь.

Элеонора не думала, что будет скучать по Воинову. Оказалось, она успела привязаться к нему, к его манере оперировать, к тем прозвищам, которыми он ее награждал, к его шуткам. Теперь она работала с разными врачами, в череде хирургов попадались очень интересные личности, но ей уже казалось, что Воинов был лучше всех. Сравнивая его с другими, Элеонора в полной мере смогла оценить его аккуратность, способность всегда сохранять хладнокровие и контроль над ситуацией. Она знала, что хирургическая техника Константина Георгиевича считалась в Клиническом институте эталоном.

Теперь чаще всего ей приходилось подавать Ивану Демидовичу Федосееву, пожилому хирургу, нередко приходившему в операционную «под градусом». Все в институте называли Федосеева Демидычем или попросту дедом. Оперировал он так, что у Элеоноры дух захватывало.

Аппендэктомию Демидыч выполнял минут за семь, а то и быстрее. Так же лихо он расправлялся с другими органами, Элеонора едва успевала подавать инструменты. Если больной был под наркозом, во время операции Демидыч непрерывно матерился, а если работали под местной анестезией, страдал от вынужденного молчания. Несмотря на такие манеры деда, между ним и Элеонорой все же наметилось какое-то взаимопонимание, которому очень радовалась Титова: с другими сестрами у Федосеева получалось гораздо хуже.

И правда, Элеонора почти всегда знала, какой инструмент вложить в его нетерпеливо протянутую руку. Другие сестры, привыкшие подавать то, что просит хирург, терялись, когда Демидыч говорил: «Дай-ка мне эту штуковину». Мог он выразиться и гораздо грубее.

При малейшей задержке со стороны сестры Федосеев разражался криками, от которых в окнах операционной дрожали стекла. Не дай Бог, если сестра продолжала собирать свой столик, когда дед был уже готов к операции!

Титова требовала от сестер мыться на операцию раньше хирургов, а не одновременно с ними. Воспитанная в старых медицинских традициях, она считала недопустимым, чтобы врач ждал, когда ему подадут стерильный халат, йод и спирт для обработки рук и операционного поля. Чтобы не тратить время на внушения, медлительных сестер она отдавала Демидычу на воспитание.

Но в последнее время стало ясно, что с дедом следует держать ухо востро: он много пил. Пока это не сказывалось на качестве операций, но Демидыч стал горазд на всякие хулиганские выходки.

Один раз он фамильярно похлопал по щеке лежавшего на операционном столе больного. Больной оказался крупным чиновником, дело дошло до совета попечителей, и лишь с большим трудом барону Шварцвальду удалось замять скандал.

Только страсти поутихли, как случилась новая неприятность. Бросив окурок в тазик со спиртом, вылитым из банки с шовным материалом, дед чуть не взорвал операционную. Тазик стоял недалеко от баллонов с кислородом, и только быстрая реакция Элеоноры, выкинувшей емкость с горящим спиртом в коридор, спасла здание.

— Я думал, что там вода, — позднее оправдывался Демидыч.

— Вот уж не поверю, что дед не смог отличить спирт от воды! — ядовито прокомментировала ситуацию Титова.

А потом произошло и вовсе ужасное.

В один из дней Демидычу предстояло оперировать больного с паховой грыжей, а следом — больного с язвой желудка. Один из больных был глухонемым.

Сначала все шло по плану. Привезли больного с грыжей, обработали операционное поле, стали вводить анестетик. Больной замычал.

— Это он глухонемой? — уточнила Элеонора.

— Да, — сказал Демидыч. — Что ему не нравится, интересно? Ты мне дала кокаин или перепутала с физраствором?

— Разумеется, кокаин, я же показала вам бутылку.

Больной, вырываясь, пытался оттолкнуть руки хирурга.

— Что ты делаешь, чучело? — заорал дед. — Зови Александру, пусть ему руки привяжет, — потребовал он у Элеоноры.

Прибежавшая Титова ловко привязала больного к столу и стала что-то ласково говорить ему, забыв, что тот не слышит. Больной не успокаивался.

Дед сделал разрез в паховой области и уставился в рану безумными глазами.

— Е… твою, а грыжа-то где?

Элеонора тоже заглянула в рану. Грыжи не было.

— Может, с другой стороны? — предположила она.

— Да нет же, я помню, что грыжа слева. Александра, посмотри его историю!

Пошуршав страницами, Титова схватилась за голову.

— Здесь написано, что у больного язва желудка!

— Как она могла! — воскликнула Элеонора. Девушка имела в виду Марианну, операционную сестру, которая должна была работать с Федосеевым на этой операции, но попросила замену, ссылаясь на плохое самочувствие из-за беременности. Марианна сама внесла запись в операционный журнал, а Элеонора ее не проверила. Оказывается, зря.

— Теперь хотя бы понятно, почему он так возмущается! — резонно сказала Титова. — Иван Демидович, зашивайте рану и переходите на живот.

— Без тебя знаю, — огрызнулся дед.

— Нам повезло, что он глухонемой и никому ничего не расскажет, — вздохнула Александра Ивановна, укоризненно глядя на Элеонору.

Этот случай действительно удалось сохранить в тайне, но за Демидычем было решено установить строжайший надзор.

Глава 13

Элеонора все больше втягивалась в работу. Петр Иванович не мог надивиться на такое усердие, считая его противоестественным в юной девушке. Наверное, он был прав: Элеонорой двигало не желание стать лучшей операционной сестрой Петрограда и занять должность старшей сестры в госпитале. Ей было приятно, когда коллеги отмечали ее профессиональные успехи, но главным было другое: уйдя в работу с головой, ей хоть на время удавалось избавиться от мыслей о неопределенности в отношениях с Ланским.

Эти мысли ее совсем истерзали. Она никак не могла придумать способ, чтобы выяснить наконец намерения Ланского. Ей уже казалось, что надо спросить Алексея Владимировича напрямую, но, увидев его, она каждый раз терялась и от этого мучилась вдвойне.

Поездки в Сестрорецк тоже не радовали девушку. Все прелести дачной жизни сводились на нет постоянными разговорами о необходимости ее брака с Ростоцким. А Ланской больше не приезжал погостить у Крестовоздвиженских.

Так шло время. Дни, наполненные тревожным ожиданием, складывались в недели. Лето уже заканчивалось, ночи становились длиннее, в небе сияли холодные звезды, а судьба Элеоноры так и оставалась нерешенной.

Месяц, отпущенный ей на размышления Ростоцким, истек. Но Ксения Михайловна, ссылаясь на предстоящую свадьбу Лизы, выговорила у графа еще месяц, и Элеонора не посмела ей возражать.

Приехал из Москвы Лизин жених, Макс Воронцов. Представившись супругам Архангельским, он поселился в квартире на Мойке. Там же большую часть времени проводила и Лиза, несмотря на возмущение вернувшейся с дачи Ксении Михайловны.

Дом Архангельских наполнился предсвадебными хлопотами. Элеонора принимала в них участие, изредка выезжая с сестрой за покупками в Пассаж и Гостиный двор. Иногда в поездках девушек сопровождал Ланской, и Элеонора втайне надеялась, что, заразившись предсвадебным настроением, он наконец решит ее участь.

После одной из таких поездок сестры рассматривали и обсуждали покупки.

— Я не могу больше видеть, как ты мучишься, — вдруг сказала Лиза. — Ланской не женится на тебе, я это чувствую.

Элеонора с ужасом взглянула на сестру.

— Я не знаю, как тебе это объяснить, — продолжала Лиза, — но поверь, я лучше тебя знаю мужчин. Женщина должна быть умной и правильно выбирать свою судьбу. Выходи за графа, с ним ты будешь иметь все. А любовь… Я даже не хочу о ней говорить.

— Ты не умеешь любить, — зло сказала Элеонора. — Поэтому и чужая любовь тебе непонятна.

— Да нет, — грустно возразила Лиза, — напрасно ты так думаешь. Я знаю, что Воинов любит меня… Он просил моей руки, но, отказав ему, я сделала для него лучшее, что могла. Ведь он никогда не смог бы дать мне то, что мне нужно, а я не из тех женщин, которые это прощают… Он мне не пара, как тебе не пара Ланской. Но ты привязалась к нему больше, чем он к тебе, а это недопустимо. Если бы ваш союз случился, тебе пришлось бы страдать. Если уж ты так сходишь по нему с ума, что мешает тебе, став женой графа, сделать Ланского своим любовником?

— Как ты можешь, Лиза? Эти разговоры оскорбительны для меня! — Закрыв лицо руками, Элеонора зарыдала.

— Ох, успокойся, дорогая, — захлопотала возле нее Лиза. — Нельзя же все принимать так близко к сердцу…

Но Элеонора еще долго не могла остановиться. Казалось, вся горечь ее разбитой жизни готова была вылиться этими слезами.

Лиза заставила ее выпить успокоительные капли. Через некоторое время Элеонора подняла заплаканное лицо.

— Так-то лучше, — сказала Лиза. — Плачь — не плачь, все равно ничего не изменишь.

— Но почему ты так уверена, что Алексей Владимирович не хочет на мне жениться? — упрямо спросила она. — Он же говорил, что очарован мною… целовал меня…

— Запомни, Элеонора, не все мужчины, которых мы очаровали, мечтают на нас жениться. Тебе пора опомниться. И пожалуйста, не наделай глупостей. Ведь случись что, заставить Ланского жениться на тебе будет практически невозможно.

Всю ночь Элеонора пролежала без сна. Ей хотелось умереть.

«За что? — спрашивала она. — Господи, я не сделала ничего плохого, неужели я не заслужила счастья?..»

К утру она твердо решила объясниться с Ланским. Если он не хочет жениться, она должна была услышать это от него.

— Что с тобой? — спросила на следующее утро Титова, вглядываясь в лицо Элеоноры. — Ты здорова?

— Да, вполне. Просто вечером я забыла закрыть форточку и напустила комаров, — соврала она.

— Скучаешь, наверное?

Элеонора поняла, что Александра Ивановна имеет в виду Воинова. Этому способствовало то, что кто-то из сотрудников наблюдал из окна, как она бежала за Константином Георгиевичем и потом обнимала его. Пошли слухи, и теперь все сестры, не исключая Титовой, были уверены, что у Элеоноры с Воиновым роман.

Зная о трепетном уважении, которое этот признанный донжуан питал к своей операционной сестре, Александра Ивановна прогнозировала свадьбу в первый же отпуск Воинова. Все попытки Элеоноры объяснить, что это не так, были безуспешными. Титова только смеялась и грозила ей пальцем.

А теперь Элеоноре все стало безразлично. Пусть они думают что угодно, ее это не касается.

Работать после бессонной ночи было тяжело, Элеонора маялась. К счастью, экстренных операций в этот день не было, а с запланированными они с Демидычем разделались быстро. Ей удалось даже немного поспать перед курсами, но часовой сон только усилил общую разбитость. Клюя носом, она прослушала лекцию и, мечтая о своей постели, направилась домой, но тут ее окликнули.

Мужской голос был знакомым, но, увы, это не был голос Ланского. Перед ней стоял граф Ростоцкий.

— Здравствуйте, Элеонора Сергеевна. Не соблаговолите ли поужинать со мной? Мне нужно поговорить с вами по очень серьезному поводу.

— Я очень устала, граф, и не чувствую в себе сил разговаривать, — честно сказала Элеонора.

— Но я не стал бы беспокоить вас, если бы дело не было настолько серьезным! Позвольте мне пригласить вас в ресторан.

— Уж не хотите ли вы скомпрометировать меня, граф? — холодно спросила она. — Я не хожу по ресторанам. Думаю, что вам это известно.

— Тогда позвольте мне проводить вас до дому. Надеюсь, Ксения Михайловна позволит нам поговорить наедине.

— Не надейтесь, граф! — улыбнулась Элеонора. — Да и в мои планы не входит беседовать с вами наедине. Я не давала вам повода преследовать меня.

Полное лицо Ростоцкого приобрело растерянное выражение, мало ему подходившее.

— Но ведь и я не давал вам повода вести себя со мной так жестоко, не правда ли? — тихо сказал он. — Разве я прошу о чем-то невозможном?

— Я польщена вашим вниманием, граф, — проговорила Элеонора, не отвечая на вопрос, — но все же прошу меня оставить.

— Я оставлю вас, Элеонора Сергеевна, но только после того, как мы объяснимся. Я жду вашего ответа уже два месяца. Я измучен. Так что же вы решили? Станете ли вы моей женой?

— Нет, граф, это невозможно, — спокойно ответила она.

— Но почему, почему? — Не справившись с обуревавшими его чувствами, Ростоцкий схватил Элеонору за руку, которую она тут же спокойно, но твердо отвела. — Я люблю вас, я полюбил вас в первый же вечер, когда увидел…

Элеонора посмотрела на него с удивлением. До сих пор она как-то не задумывалась над тем, что этот немолодой полноватый человек тоже способен любить.

— Простите меня, граф. Я не подумала о ваших чувствах. Если бы я знала о них, вы бы гораздо раньше услышали, что я не могу стать вашей женой…

— Но вы так и не назвали причину!

— Зачем вам знать?

— Несмотря на юный возраст, вы очень жестоки, Элеонора Сергеевна!

— Хорошо, граф, поскольку вы так настаиваете… Дело в том, что мое сердце несвободно.

— Вы стали невестой другого, не сообщив об этом мне? Но это же… Это просто недостойно вас, Элеонора Сергеевна!

— Все не так, граф. Я не стала его невестой, это пока не решено. Но, говорю вам со всей искренностью, я никогда не полюблю никого другого.

— Элеонора Сергеевна, вы еще так молоды, — улыбнулся Ростоцкий. — Нельзя в шестнадцать лет полюбить навечно, поверьте…

Взгляд Элеоноры дал понять Ростоцкому, что он может говорить все, что угодно, но ее-то любовь будет вечной. Он покачал головой.

— Снимите груз с моей души, — заговорила Элеонора. — Откажитесь от меня сами. Поверьте, этот брак не принес бы нам счастья, а лишь одни страдания… И давайте на этом закончим наш разговор.

— Вы позволите проводить вас?

Элеонора огляделась в поисках дворецкого, но его не было.

— Хорошо, граф.

Он предложил ей руку, и они пошли по улице в сторону дома Архангельских.

И вдруг из-за угла показалась большая компания молодых офицеров, среди которых Элеонора сразу узнала Ланского. Ей захотелось немедленно провалиться сквозь землю. Господи, что Алексей Владимирович может подумать про нее? Поздним вечером она идет по улице под руку с Ростоцким… Да захочет ли Ланской жениться на девушке, позволяющей себе такое?!

Когда компания офицеров приблизилась, Ланской поклонился ей и графу. Элеонора ответила сдержанным кивком.

Но дома от ее сдержанности не осталось и следа. Она металась по комнате, придумывая, как бы немедленно объяснить возлюбленному обстоятельства своей поздней прогулки с другим мужчиной. Ведь если Ланской и собирался сделать ей предложение, теперь он откажется от своих намерений!..

Элеонору спасло только то, что предыдущую ночь она провела без сна. Юный организм взял свое, и девушка не заметила, как уснула, хотя собиралась рыдать всю ночь.

Глава 14

До свадьбы оставались уже считанные дни.

Переходя из комнаты в комнату, Лиза демонстрировала жениху дорогие модные новшества, устроенные в квартире, Макс рассеянно хвалил их, но, казалось, думал о чем-то своем.

В рабочем кабинете, обставленном в отличие от «восточного» строго и консервативно, он уселся в кресло и углубился в изучение ящика с сигарами. Выбрав одну из них, Воронцов обрезал кончик сигары, разжег ее и, с удовольствием затянувшись, откинулся на спинку кресла. Лиза стояла напротив и наблюдала за ним с улыбкой.

— А что же ты не показала мне постельное белье? — спросил он, раскурив сигару.

После представления Воронцова Архангельским жених и невеста стали обращаться друг к другу на ты.

— В спальне целый гардероб голландского белья. Но я не думала, что мужчины интересуются такими вещами.

— Правда? — прищурился Воронцов. — А чем же они, по-твоему, интересуются?

Смутившись, Лиза отвела взгляд, и ее жених весело расхохотался.

— Не стоит строить из себя невинную девушку, Лиза. Тебе это не идет.

Лиза посмотрела на него с изумлением.

— Да-да, дорогая, — продолжал веселиться Воронцов, — меня не обманешь. Я прекрасно знаю, что почем. Поэтому избавляю тебя от необходимости лгать мне. Разве ты не рада этому?

Протянув руку, он привлек Лизу и усадил ее к себе на колени. Она слабо сопротивлялась.

— Ну-ну, дорогая, рядом с нами нет твоей добродетельной тетушки Елены Михайловны, так чего же ты боишься? — Он ткнулся носом в ее шею. — Ах, какие духи! Ты сводишь меня с ума, Лиза…

Сделав гибкое движение, Лиза освободилась от его рук и отскочила в сторону.

— Осталось всего четыре дня. Неужели вы не можете потерпеть?

— «Вы»? — улыбаясь, протянул Воронцов. — Значит, мы снова на вы? В этом что-то есть, пожалуй… В том, чтобы «потерпеть», как вы изволили выразиться. В таком случае не хотите ли, Елизавета Петровна, сыграть со мной партию в шахматы?

— К сожалению, это невозможно, — растерянно сказала Лиза. Впервые в жизни она не знала, как вести себя с мужчиной. И самое ужасное, этот мужчина был ее женихом! — В нашей квартире нет шахмат.

— Это огромное упущение. Не ожидал. Так чем же прикажете с вами заниматься? Может быть, все-таки покажете хваленое голландское белье? — Оставив недокуренную сигару в малахитовой пепельнице, он с улыбкой подошел к Лизе…

…Через полчаса Воронцов перевел дух и весело сказал:

— Я не ошибся.

Лиза безучастно лежала рядом с ним и думала, удастся ли избежать скандала, если придется объявить об отмене предстоящей свадьбы.

— Не сердись на меня, — неожиданно попросил жених, поворачиваясь к ней.

— Я не сержусь, только давай устроим все без скандала.

— Что устроим?

— Наш разрыв.

— Разрыв? С какой стати? Пусть я вел себя сейчас не очень благородно, но ведь у тебя и до меня были мужчины. Так что мы квиты. А я как раз и хотел, чтобы наш брак был союзом двух взрослых и разумных людей.

Лиза лихорадочно размышляла над тем, что Воронцов — гораздо более опасный человек, чем казался на первый взгляд. Но разве для нее есть обратная дорога? Если этот брак расстроится, неминуемо случится скандал, после которого ей, Лизе, придется забыть о хорошей партии. Будет большой удачей, если ее согласится взять в жены хотя бы Воинов… Нет, ей необходимо сохранить любовь Макса Воронцова во что бы то ни стало!

— Сегодня вечером я обещала навестить родителей, — сказала она, поднимаясь с кровати.

— Я готов сопровождать тебя, дорогая, — немедленно отозвался Воронцов.

— Но посмотри, что ты сделал с моим платьем! Ты разорвал его! Как я теперь смогу показаться в нем родителям?

— Давай я съезжу к ним и привезу тебе другое платье.

— Нет уж, Макс! Ты только представь себе, как это будет выглядеть: ты приедешь к родителям и попросишь одежду для меня!.. Это немыслимо!.. Впрочем, я знаю, как поступить. Я отправлю записку Элеоноре.

— И пошли кого-нибудь за шахматами.

Эту записку санитар принес в операционную в самый неподходящий момент: Демидыч спасал молодого парня, пострадавшего от поножовщины, и Элеонора ни на секунду не могла отойти от стола. Зная, что записка адресована ей, девушка сгорала от нетерпения: она надеялась, что записка от Ланского.

— Ну и убийцы нынче пошли! — бубнил Демидыч, которому уже наскучило штопать ранения на подвыпившем пролетарии. — Ничего как следует сделать не могут. Сколько мы уже ран на нем насчитали? Восемнадцать? Они даже зарезать человека не могут! А я думаю: или убивай сразу, или вообще не берись за это дело. Иначе что получается? Ни Богу свечка, ни черту кочерга, а только нам с тобой лишний труд. Смотри, девка, внимательно, есть на нем еще дырки?

— Значительных повреждений больше нет, — сказала Элеонора.

— Тогда клади повязки. А я пошел.

— Иван Демидович! — возмутилась она. — Его же всего придется бинтовать, как мумию египетскую! Я одна не справлюсь.

Демидыч, уже на пороге операционной, остановился:

— Ладно, помогу.

Вдвоем они запеленали пациента в бинты. Передав его санитару, Элеонора наконец-то смогла прочесть лежавшую на подоконнике записку. Увы, это было всего-навсего послание от Лизы. От разочарования Элеонора не сразу поняла, чего сестра хочет от нее.

— Можно я пораньше уйду? — попросила она Александру Ивановну. — Моя сестра просит помощи.

— Что у нее случилось?

— Не знаю, — вздохнула Элеонора. — Она просит принести ей платье, причем срочно и тайно. Лиза не может без приключений.

— Молодец девчонка, не теряет времени! — засмеялась Титова.

Выбрав одно из многочисленных платьев сестры, Элеонора поспешила на Мойку.

Сворачивая с Невского, она — надо же было опять такому случиться! — лицом к лицу столкнулась с Ланским.

— Элеонора! — воскликнул он. — Как же я рад вас видеть!

Ничто в его поведении не давало повода думать, что он презирает девушку после того, как встретил ее с графом Ростоцким.

— Вы спешите? — продолжал Ланской. — Нельзя ли мне проводить вас?

— Пожалуйста, — позволила она, не сразу сообразив, что спешит к сестре с весьма деликатной миссией.

Ланской предложил ей руку.

— Вы идете так быстро, я не могу угнаться за вами. У вас такая красивая походка… Извините мою нескромность, Элеонора Сергеевна, но красивее не бывает! Если бы вы знали, как я скучал без вас, — продолжал он, и каждое его слово отзывалось сладкой музыкой в душе девушки. — Будь моя воля… — Он внезапно замолчал.

— Будь ваша воля, и что же? — после паузы проговорила она.

— Куда вы идете, Элеонора Сергеевна? — Помедлив, Ланской не ответил на ее вопрос, задав свой собственный.

Девушка засмеялась. Она смеялась дольше, чем это было прилично, но ей нужно было придумать, что сказать.

— Я направляюсь смотреть квартиру Воронцовых. Меня вызвала Лиза, ей необходимо срочно знать мое мнение о портьерах, я несу целую коробку образцов. Подождите здесь, Алексей Владимирович. Может быть, Лизе удобно будет пригласить вас, и тогда я за вами пошлю. Согласны?

Она с замиранием сердца ждала, что ответит Ланской. Если он откажется, все кончено.

Но он сказал, что, конечно же, подождет.

По-видимому, Лиза так и не наняла прислугу, поскольку у двери Элеонору встретил сам Воронцов. Он молча улыбнулся и повел девушку по анфиладе.

Лиза была в библиотеке. С распущенными волосами, одетая в полупрозрачный пеньюар, она лежала на диване, глядя на шахматную доску с расставленными фигурами.

— Здравствуй, Элеонора, — пробормотала она, не отрывая взгляда от шахмат, — посиди. Мы сейчас закончим.

— Будьте как дома, — добавил Макс, уселся рядом с диваном в кресло и тоже стал смотреть на доску, словно забыв о присутствии Элеоноры.

— Лиза, отвлекись на минутку, я спешу. Вот картонка с твоим платьем.

— И куда это ты так спешишь, интересно?

— Внизу меня ждет Ланской.

— Так пригласи его сюда.

— Но ты не одета, — напомнила Элеонора.

— А вы можете посидеть в гостиной. Вам ведь надо поговорить наедине, да? Только насчет кофе тебе придется побеспокоиться самой.

Поколебавшись минуту, Элеонора решила так и поступить. Ей действительно было необходимо поговорить с Алексеем Владимировичем.

…Пожалуй, это были самые упоительные мгновения в жизни Элеоноры.

Наконец Ланской прямо и открыто сказал, что любит ее и счастлив находиться с ней рядом! Элеонора ждала продолжения, но вместо этого он стал страстно целовать ее.

Время пролетело для нее как единый миг. А потом в гостиной пробили настенные часы, и она с трудом осознала, что опаздывает на курсы.

Попросив Алексея Владимировича не провожать ее, она выскочила из Лизиной квартиры. И только входя в учебный класс, поняла, что и на этот раз Ланской не сделал предложения. Но теперь-то уж наверняка ей осталось недолго ждать.

С курсов она возвращалась в сопровождении дворецкого, надеясь, что Ланской ждет ее дома.

Но в гостиной Ксения Михайловна обсуждала с Зинаидой Ивановной свое платье для свадебной церемонии. Больше никого не было.

Элеонора прошла к себе в комнату и села у окна. При воспоминании о поцелуях Ланского ее тело захлестнула горячая волна.

Господи, да ведь сегодня она чудом избежала самого настоящего падения! Пора остановиться, она и так уже стоит у края пропасти.

Твердо пообещав себе больше не позволять Ланскому поцелуев, она бросилась на колени перед иконами и начала страстно молиться.

…Перед сном в ее комнату вошла Ксения Михайловна.

— Ты отказала графу Ростоцкому, — сказала она. — Что ж, это твое право. Я не имею полномочий принуждать тебя вступить в брак, даже если всем окружающим он представляется прекрасной партией. Но запомни, Элеонора, запретить тебе вступление в нежелательный брак я могу.

Когда тетка ушла, Элеонора задумалась. Ей было непонятно, о каком нежелательном браке говорила Ксения Михайловна. Неужели в качестве нежелательного жениха она имела в виду Ланского? Но ведь совсем недавно она вместе с Лизой давала Элеоноре советы, как вести себя с Ланским, чтобы понравиться ему! Что изменилось теперь, когда Алексей Владимирович объяснился и почти готов сделать предложение? Или Ксения Михайловна только на словах смирилась с отказом Ростоцкому, а сама вынашивает в этом отношении новые планы?

Через неделю состоялась пышная свадьба Лизы и Макса.

На площади перед Спасо-Преображенским собором собралось столько автомобилей, сколько не бывало и до войны! Знакомые Воронцова, промышленники, банкиры и одновременно автолюбители, ради такого торжественного случая уступили места за рулем специально обученным шоферам. Карет тоже было не счесть.

Храм был заполнен до отказа. Дамы блистали туалетами, а мужчины гордились величиной бриллиантов в колье и диадемах своих спутниц. Стоя позади Ксении Михайловны и Петра Ивановича, Элеонора пыталась вникнуть в слова церковных песнопений, но никак не могла сосредоточиться, постоянно отвлекаясь на собственные мысли.

Ланской не был приглашен на церемонию, но, к своему удивлению, Элеонора увидела графа Ростоцкого, стоявшего возле Зинаиды Ивановны. Заметив ее взгляд, граф вежливо поклонился.

Наконец венчание закончилось. Пропев «Мир всем», батюшка прочел короткую проповедь, после которой новобрачные Максим и Елизавета Воронцовы вышли из храма и по красной ковровой дорожке, усыпанной лепестками роз и монетами, проследовали к сверкающему автомобилю.

Возле ограды Спасо-Преображенского собора, построенной из трофейных турецких пушек, предвкушали богатый улов нищие.

Ужин в честь бракосочетания был заказан в «Англетере». Отслушав величальную, исполненную хористами Мариинского театра, молодые покинули праздник по-английски, ни с кем не попрощавшись. Элеонора тоже недолго оставалась в ресторане.

…Когда она засыпала, в ее голове звучала молитва христианских супругов: «Честный брак покажи, нескверное ложе соблюди, непорочное сожительство благослови…»

Когда же наконец эти слова прозвучат для нее с Алексеем Владимировичем?..

Глава 15

Принято считать весну порой любви и надежд, но Элеонора была с этим не согласна. Она не любила весну — раньше ее наступление предвещало окончание занятий в Смольном институте и долгую разлуку с подругами. Зато сентябрь всегда казался ей волшебным месяцем, когда сбываются желания. Ведь к сентябрю разъезжавшиеся на лето воспитанницы вновь собирались в стенах Смольного, и Элеонора, никогда никуда не уезжавшая, переставала чувствовать себя не такой, как все. Потом проходили какие-нибудь две недели занятий, и ее статус первой ученицы, немного подзабытый за лето, полностью восстанавливался.

Вот и теперь в городе стоял сентябрь. Элеонора уже не была воспитанницей Смольного института, но радостные предчувствия все равно теснились в ее душе.

Пользуясь перерывом в работе, она вышла погулять по Таврическому саду.

Вот на этой дорожке Воинов показывал ей теннисные подачи… Кажется, со времени его отъезда прошли годы. Где он теперь, блестящий хирург и любовник Лизы, уже ставшей женой Макса Воронцова? Жив ли? Подумав об этом, девушка на всякий случай перекрестилась.

Холодный ветер налетел с Невы, срывая листья с деревьев сада. Поежившись, Элеонора вспомнила, что в своих мечтах в сентябре она была уже женой Ланского.

Почему задуманное ею никогда не сбывается? Почему ее жизнь — сплошные разочарования?

Деятельная натура девушки давно уже не могла мириться с ожиданием у моря погоды. Элеонора несколько раз давала себе слово объясниться с возлюбленным напрямую, но каждый раз страх и смущение останавливали ее. А теперь бояться нечего! Алексей Владимирович признался ей в любви, значит, надо помочь ему сделать следующий шаг.

Элеонора вспомнила, как настойчиво тетка сватала ее за графа Ростоцкого. А вчера она упомянула какой-то нежелательный брак. Если она имела в виду брак Элеоноры с Ланским, то она могла уже поговорить об этом с самим Алексеем Владимировичем и намекнуть, что в случае сватовства к Элеоноре ему будет отказано… Но она не приняла во внимание желания самой Элеоноры. А у Элеоноры хватит силы его отстоять!

Бродя по чисто выметенным дорожкам Таврического сада, девушка вынашивала план действий.

Итак, после признания в любви в квартире Воронцовых Ланской не показывался. Значит, что-то останавливало его. Правда, Титова говорила, что некоторые мужчины расточают любовные клятвы направо и налево, но, при всем уважении к Александре Ивановне, старшей операционной сестре Клинического института, Элеонора не могла уважать ее женский статус. Все-таки Титова была любовницей барона Шварцвальда и, что самое ужасное, растила двух незаконнорожденных детей.

Чтобы избежать двусмысленности, Элеонора просто обязана требовать у Алексея Владимировича объяснений. Раз он не появляется у Архангельских, она поедет к нему сама.

Адрес Ланского она хитростью выяснила через профессора Крестовоздвиженского. Следующим шагом было — отпроситься у Александры Ивановны на первую половину дня, поскольку вечерний визит к мужчине казался ей уж совсем немыслимым.

Квартира Ланского находилась на Третьей линии Васильевского острова, во втором этаже. Около одиннадцати часов Элеонора решительно дернула за шнурок звонка.

Дверь открыл сам Ланской, он был в халате и посмотрел на нее с изумлением.

— Элеонора? Вы? — Он сделал шаг назад, пропуская ее в квартиру. — Извините, я сейчас оденусь. Не изволите ли пока пройти в столовую?

Судя по роялю и мягким креслам, эта комната служила Алексею Владимировичу не только столовой, но и гостиной. До прихода Элеоноры Ланской пил чай — на столе она увидела тонкую фарфоровую чашку и такой же сливочник.

Вскоре Алексей Владимирович вошел в комнату, он был уже одет. Подойдя к сидевшей в кресле Элеоноре, он вежливо склонил голову.

— Не желаете ли чаю, сударыня? Я прикажу подать…

— Нет-нет, — остановила его Элеонора. — Пожалуйста, не нужно.

— Тогда я готов выслушать вас. Что послужило причиной столь неожиданного визита? — Он взял руку Элеоноры и, церемонно подержав ее в своей, поднес к губам.

Мягко, но решительно она освободила руку.

— Я должна поговорить с вами, Алексей. — Она назвала его просто по имени, поскольку обращение по имени-отчеству еще больше подчеркнуло бы странность ситуации: княжна Львова крадучись наносит визит молодому мужчине. — Поговорить о… нашем будущем. — Произнеся эти слова, она заставила себя поднять взгляд на Ланского.

Тот заметно смутился.

— Правда ли то, что вы любите меня? — спросила она.

— Да, это правда, — тихо сказал он.

— Я тоже люблю вас, Алексей…

Упав перед ней на колени, он вновь взял ее руку, и на этот раз она не отняла ее.

— О, как я счастлив это слышать, — бормотал он, покрывая руку страстными поцелуями. — Элеонора, радость моя…

Потом Ланской попытался обнять ее, но Элеонора твердо помнила, зачем пришла сюда. Помнила она и о том, что до грехопадения ей остался всего один шаг.

Она решительно освободилась от настойчивых рук Ланского и поднялась с кресла.

— Алексей, прошу вас, избавьте меня от неопределенности! Не мучьте меня более! Я жду решения своей судьбы. — Выговорив эти слова, Элеонора похолодела от ужаса.

Ланской молчал. Эти минуты показались ей тягостно-бесконечными.

— Какого же решения вы ждете от меня? — наконец спросил он. — Вы, невеста графа Ростоцкого?

— Вы ошибаетесь, Алексей, я отказала графу.

— Отказали? Я не могу поверить в это… — растерянно проговорил он.

— Отчего же не можете? — счастливо улыбнулась Элеонора, объяснив растерянность Ланского его радостью. — Отчего же вы не можете поверить, если я говорю, что отказала? Знайте, Алексей: я готова связать свою жизнь только с вами, — торжественно сказала она.

— Но… — пробормотал он. — Элеонора…

— Я слушаю вас. — Она вновь улыбнулась, чтобы подбодрить его, чтобы помочь ему произнести те слова, которых она ждала так долго.

Но его растерянность только усилилась. Он молчал, не глядя на Элеонору. В душе девушки начала подниматься паника.

— Прошу вас, не молчите, — попросила Элеонора. — Я пришла к вам, чтобы узнать ваши намерения… Я пренебрегла правилами приличия…

— Если вы хотите узнать, готов ли я на вас жениться, — словно через силу проговорил Ланской, по-прежнему не глядя на нее, — то знайте: я не готов. Хотя именно этого я хотел бы больше всего на свете. Вы, Элеонора, должны понять меня…

— Но я не понимаю! — с отчаянием воскликнула она. — Вы же сами сказали, что любите!

— Да, я люблю вас. Но я не могу жениться. Я не могу взять на себя ответственность за вашу судьбу…

— Почему?

Элеонора из последних сил сдерживалась, чтобы не зарыдать в голос. Уже было понятно, что все ее надежды рухнули окончательно и надо немедленно покинуть квартиру Ланского… Но она должна была знать, за что наказана так жестоко.

— Мне горько признаваться в этом, Элеонора. Состояние моих родителей полностью расстроено. По сути, я нищий… У меня нет другого выхода, кроме как отправиться на фронт, где меня, быть может, убьют. Кем бы я был, если бы в таких обстоятельствах посмел предложить вам свою руку и сердце?

Ну как, как объяснить ему, что ее не пугают ни бедность, ни даже возможная разлука? Но если она не станет его женой, ее жизнь кончена. Кончена!..

— Я нисколько не боюсь бедности, Алексей. — Элеонора старалась, чтобы в ее голосе не звучали слезы, готовые вот-вот вырваться наружу. — Скоро я окончу курсы, поступлю на службу и начну зарабатывать достаточно денег, чтобы прокормиться самостоятельно. Вы отправляетесь на фронт? Но сейчас война, и многие мужчины оторваны от семей. Разве это мешает им продолжать любить своих жен, а женам — молиться об их счастливом возвращении?

— Ох, Элеонора! — Схватившись за голову, Ланской заходил по комнате. — Вы так юны, вы совсем не знаете жизни. Вы говорите о самостоятельности, но что вам известно о ней, вам, которую всегда опекали заботливые родственники? Я хотел бы взять на себя заботы о вас, но я не могу, Элеонора!

Собрав последние силы, она улыбнулась:

— Уверяю вас, что я не умру от голода, пока вы будете на фронте. У одной из наших операционных сестер муж служит уже полтора года. Она живет на то, что зарабатывает сама, и содержит ребенка. Так живут многие и многие.

— Вы княжна, Элеонора. — В голосе Ланского отчетливо прозвучало раздражение. — Зачем вам сравнивать себя с какой-то пролетаркой?

— Хорошо, — сказала она, немного помолчав. — Вы убедили меня, что сейчас нам нельзя пожениться. Тогда давайте объявим о нашей помолвке.

— О помолвке? Зачем?

— Вы спрашиваете — зачем? А зачем вы говорили, что любите меня?

— Я не отказываюсь от своих слов, — тихо сказал Ланской. — Но объявлять о помолвке, связывать себя обещаниями… Элеонора, никто не знает, когда кончится война и что меня ждет. А вас ждет светская жизнь, балы и поклонники. Сезон скоро начинается, и наверняка ваша тетушка намерена вас вывозить.

— Да помните ли вы, что я целыми днями занята в Клиническом институте? — засмеялась Элеонора. — О каких балах и поклонниках вы говорите?

— Я уверен, что все это будет: и балы, и поклонники, — грустно улыбнулся Ланской. — Но если вы сохраните память обо мне… если я останусь жив… Разве стану я мечтать о другой невесте?

Не в силах более сдерживать слезы, Элеонора подскочила к нему и обвила его шею руками. Но когда их губы встретились, она, помня данное себе обещание, отстранилась и выбежала из комнаты.

Через неделю Элеонора проводила Ланского. Он не разрешил ей прийти на вокзал, но вечер накануне отъезда они провели вдвоем в его квартире. Конечно, они целовались… Ах, если бы Алексей позволил ей больше участвовать в его жизни!.. Пусть им нельзя сейчас пожениться, хотя в душе Элеонора так и не смогла с этим смириться, пусть необходимо сохранять в тайне их отношения, но почему ей нельзя попрощаться с ним на вокзале? Однако Ланской был непреклонен.

А какая тоска скрутила ее после отъезда любимого! Раньше она и не подозревала, что можно так страдать, но теперь на собственном опыте постигла, что означает расхожее выражение «сердце разрывается от горя».

Она не стала хуже работать, но ее труд уже не казался ей интересным и важным. Теперь это было только средство убивать время в ожидании Ланского. Но сколько еще его впереди, этого времени? Элеонора решила, что, получив должность, будет откладывать большую часть жалованья, чтобы они могли пожениться сразу же по возвращении Алексея с фронта.

Изменения в ее настроении не ускользнули от бдительного ока Александры Ивановны. И, страдая от невозможности выговориться, в конце концов Элеонора рассказала ей все.

— Господи, какая же ты дурочка! — разволновалась Титова, выслушав сбивчивое повествование Элеоноры. — Почему ты раньше не посоветовалась со мной? Да и я хороша, могла бы и раньше поинтересоваться, что с тобой происходит. Но ведь я была уверена, что у тебя роман с Воиновым, и не хотела лезть тебе в душу…

— При чем тут Воинов? — раздраженно спросила Элеонора. — Мы с ним друзья, и не больше!

— Ну ладно, не злись. Но вы так страстно обнимались с ним в нашем садике на глазах у всего института, вот мы и подумали… Да и лучше было тебе закрутить с ним, чем с этим твоим Ланским.

— Как вы можете так говорить! — воскликнула Элеонора. — Ланской — благородный человек. Отказываясь сейчас жениться на мне, он поступил честно. Он заботится обо мне.

— Может быть, может быть… — вздохнула Титова. — Но я-то думаю, тут дело совсем не в благородстве. И не в заботе о тебе. Просто Ланской не хочет жениться на бесприданнице, вот и все. Зря ты ходила к нему…

Элеонора посмотрела на Александру Ивановну безумными глазами. Она не верила своим ушам…

— Это был самый неразумный поступок, какой только можно себе вообразить, — продолжала та. — Если ты нужна мужчине, то он из-под земли тебя достанет. Преодолеет любые препятствия, из кожи вон вылезет. А если он тебя не слишком сильно любит, твоя навязчивость только все испортит. Не зря говорят, что мужчина — охотник, а женщина — дичь.

Элеонора вскочила с дивана и, покраснев, подбежала к окну. Она злилась и не хотела, чтобы Титова видела сейчас ее лицо. Ей было неприятно слушать Александру Ивановну. Да как она смеет, рассуждая об отношениях Элеоноры с Ланским, говорить эти ужасные пошлости про дичь и охотника? Что она знает о любви, любовница барона Шварцвальда, мать двоих рожденных вне брака детей?!

Но, словно не замечая реакции девушки, Титова продолжала спокойно говорить:

— Вдумайся, Элеонора, насколько это верно. Дичь убегает, охотник ее преследует. И чем усерднее она бежит, тем в большие дебри он забирается. При этом он испытывает азарт и восторг. А теперь представь, что дичь, ну лось, допустим, вдруг поворачивается и бежит на охотника. Какие тут восторги? Охотник понесется прочь так, что только пятки засверкают! И будет чувствовать лишь страх. Понятно?

— Понятно. Только мы с Алексеем тут ни при чем. Во-первых, я не бегала за ним…

— Но ты же приходила к нему домой.

— Да, и не жалею об этом! Ведь я выяснила наконец, что у Алексея благородные намерения.

Титова тяжело вздохнула и закурила.

— Радость моя, я сейчас скажу тебе кое-что. Пусть даже ты возненавидишь меня за это, но я должна сказать. Дай Бог, чтобы я ошибалась, я всем сердцем желаю тебе счастья… Элеонора, Ланской не собирается жениться на тебе. Но он боится сказать об этом прямо, вот и придумывает разные причины.

Элеонора чуть не застонала.

— Это абсурд, абсурд!.. Он же объяснялся мне, целовал! Разумеется, он любит меня. И то, что я пошла к нему все выяснить, это совершенно естественно.

— А где была твоя женская гордость? — возмущенно воскликнула Титова, но, заметив недобрый взгляд Элеоноры, тут же осеклась. — Ну хорошо, извини, не мне тебя упрекать. Но все же… Ты ведь сама позволяла ему целовать тебя. Слушай, получается, будто бы у тебя попросили денег, ты дала, а потом заявила в суде, что их у тебя украли.

— Мне непонятны ваши аналогии, — процедила Элеонора, в душу которой вползал могильный холод.

«А вдруг Титова права?» — невольно думала она, почти убежденная логикой Александры Ивановны. Что она могла противопоставить этой логике? Только собственные чувства…

Отчаяние отразилось на лице Элеоноры.

— Милая моя. — Титова подошла к девушке и обняла ее за плечи. — Жизнь била меня очень сильно, поэтому не слушай меня, у тебя все будет иначе. Наверное, я чего-то не понимаю и Ланской действительно любит тебя. Потерпи, время покажет…

Элеонора терпела, больше ей ничего не оставалось. Только после разговора с Титовой в ее груди поселилась каменная жаба, холодными лапами сжимающая сердце. Помимо страшной мысли о том, что Ланской, может быть, не любит ее, девушка не могла не думать о своем унижении. Да, теперь она была уверена, что унизила себя, явившись к Алексею для объяснений.

Надежда на счастливое соединение с Ланским потускнела, приобрела налет несбыточности. В глубине души девушка стала бояться встречи, которая когда-нибудь случится. Вдруг сейчас Алексей думает об Элеоноре не с любовью, а с презрением?

Словом, это была очень тяжелая осень.

Элеонора продолжала работать и заниматься на курсах. Приближались экзамены, после которых она могла получить диплом сестры милосердия и должность в госпитале. По привычке Элеонора старательно готовилась, чтобы сдать экзамены на «отлично». Она не должна оказаться хуже других. Но хлопоты Петра Ивановича о должности для нее девушка воспринимала равнодушно.

А еще давало знать о себе переутомление, ведь, если считать курсы, она работала по десять — двенадцать часов в день. Больше половины этого времени приходилось проводить на ногах, и у нее стали болеть колени и поясница. Теперь она плохо спала по ночам, прислушиваясь к своим ощущениям. Ей казалось, что в коленках у нее надуваются, а потом лопаются пузыри воздуха.

Получившая на курсах некоторые медицинские знания, Элеонора ставила себе разные диагнозы, самым невинным из которых был туберкулез костей. Она была почти уверена в том, что скоро умрет, и не хотела лечиться.

От Ланского не было никаких известий. А от Воинова на адрес Клинического института иногда приходили открытки. На мятых кусочках картона обычно было нацарапано несколько слов, которыми Константин Георгиевич уверял коллег в своем полном здравии. Вглядываясь в витиеватый, похожий на женский почерк Воинова, Элеонора раздраженно думала, что Ланской тоже мог бы прислать ей открытку, если уж у него нет времени на обстоятельное письмо.

Вернулась из заграничного свадебного путешествия еще больше похорошевшая Лиза и с подарками приехала навестить родителей. Ее муж не горел желанием общаться с новыми родственниками. Предоставив Лизе полную свободу, он целыми днями занимался своим бизнесом. Воронцовы планировали пробыть в Петрограде до лета. За это время Макс, считавший бизнес в России слишком рискованным из-за войны и народных волнений, собирался свернуть здесь все свои дела, после чего супруги намеревались окончательно перебраться в Париж.

— Макс говорит, что теперь работать в России — все равно что сидеть на пороховой бочке, — так комментировала Элеоноре это решение новоиспеченная супруга миллионера. — Призрак коммунизма, бесконечные разговоры о революции. Добром это не кончится. Макс считает, что все здравомыслящие люди должны уехать за границу, и чем скорее, тем лучше. Мы тут ни секунды лишней не останемся. Представляешь, он предложил родителям ехать с нами! Но они отказались. Отец, видите ли, русский патриот и не может жить вдали от родины.

Элеонора улыбнулась. Она не представляла, как мог бы профессор Архангельский, один из лучших хирургов России, бросить свою любимую работу здесь и начать заново жить в чужой стране. Хотя, конечно, его имя известно в Европе, к тому же, как говорит Лиза, там теперь много русских…

— Мне будет не хватать папы, — с грустью призналась Лиза. — Я бы и тебя хотела взять, но ты ведь тоже откажешься?

— Да, я не могу ехать с тобой… К тому же я не разделяю ваших опасений. Какие революции? Поговорят о них и перестанут. Сейчас, конечно, тяжелое время, потому что идет война, но ведь когда-нибудь она кончится, правда? И все опять будет хорошо.

— Дай-то Бог, — вздохнула Лиза.

— А почему ты не спрашиваешь о Воинове? — переменила тему Элеонора.

— Мне вроде бы не пристало о нем спрашивать.

— Ну и не спрашивай, я сама скажу. Он жив. Был жив месяц назад, — поправилась суеверная Элеонора.

— Мне он ничего не писал. — Лиза пожала плечами. — Но я рада, что с ним все в порядке.

— Да как же он мог тебе написать? Куда?

— Ладно, хватит, — сказала Лиза. — Я вижу, ты до сих пор осуждаешь меня. Но пойми, он не мог жениться на мне…

Лиза говорила, Элеонора слушала, и у нее легче становилось на душе. Да ведь Воинов повел себя с Лизой в точности так же, как Ланской с ней, Элеонорой! Значит, у нее нет причин отчаиваться. Мужчины не могут жениться, не имея гроша за душой. Необходимо просто набраться терпения и ждать…

Покончив с воспоминаниями, Лиза стала показывать сестре обновки, купленные во время свадебного путешествия. Платья, туфли, белье… Элеонора осознала, что с жадностью и с какой-то странной тоской разглядывает шелковое белье, отделанное тончайшим французским кружевом. Сама она всегда носила только льняное белье. А теперь, пропуская сквозь пальцы струящийся шелк, она видела в нем знак другой, тайной женской жизни, которую Лиза уже познала, а сама она лишь готовилась испытать. А запахи французских духов! Среди смолянок считалось дурным тоном пользоваться не только духами, но даже ароматным мылом, но Элеонора и представить себе не могла, что на свете существуют такие упоительные ароматы!..

Лиза увидела, какое впечатление ее богатство производит на сестру.

— Нужно было раньше дать тебе понюхать «Черную магию», тогда, возможно, ты не была бы так категорична, отказывая Ростоцкому! — засмеялась она.

Элеонора словно вышла из транса. О да, ей бы хотелось иметь такое же шелковое белье, такие же духи… Так вот, значит, что имел в виду Ланской, говоря о деньгах. Ну конечно, он старше ее и лучше знает жизнь… Он понимал, что и ей, Элеоноре, когда-нибудь захочется всей этой роскоши… Но он ошибался. Она сумеет противостоять любым искушениям!..

Тем не менее домой она возвращалась, нагруженная подарками, среди которых были и шелковое белье, и французские духи.

А сама Лиза после медового месяца уже не была так уверена, что сделала правильный выбор, вступив в брак с Воронцовым. Нет, она ни секунды ни о чем не пожалела, но… Этих «но» оказалось неожиданно много.

Во-первых, выяснилось, что Макс вовсе не любит ее. Это открытие потрясло Лизу, которая не ожидала такого свинства ни от одного мужчины. Ведь если мужчина ее не любит, как заставить его делать то, что хочет она, Лиза?

Во-вторых, он жестоко унизил ее. После свадьбы он не ложился с ней в постель до тех пор, пока она не представила ему убедительных доказательств того, что не беременна. «Мне не нужен ребенок от другого мужчины», — нисколько не смущаясь, объяснил Воронцов свое поведение.

«Учти, — сказал он через несколько дней, — я немедленно разведусь с тобой, если у меня будут хотя бы подозрения в твоей неверности. Я регулярно смотрюсь в зеркало, поэтому не питаю иллюзий. Но, дорогая, в жизни за все надо платить. Ты захотела моих денег, так изволь быть достойной женой».

Воронцов спал с ней в одной постели, ел за одним столом, не слишком ограничивал ее в расходах, но его нисколько не трогало, что она чувствует и о чем думает. Он любил играть с ней в шахматы и часто предугадывал ее ходы, но ему и в голову не приходило угадывать ее желания.

— Макс, зачем ты женился на мне? — однажды спросила она его во время партии. — Ты же не знал, что я хорошо играю в шахматы, когда делал мне предложение. За тебя любая бы девушка пошла. А ты женился на распутнице. Нет, я тебя не понимаю.

Ее муж усмехнулся:

— Только слюнявый слабонервный идиот, не имеющий представления о реальности, захочет взять в жены девственницу.

— Да что ты! — изумилась Лиза такой концепции семейного счастья.

— Дорогая, все женщины — шлюхи, это непреложная истина, только они делятся на тех, кто знает это про себя, и тех, кто не знает. Женщины гораздо развратнее мужчин. Любая из вас, ложась в постель, хочет получить за это что-то еще, кроме плотского удовольствия. Или деньги, или положение в обществе, или семейный уют, или детей, в конце концов. Ты нравишься мне тем, что живешь в мире с собой, а большинство из вас всю жизнь улаживают конфликт между телом и духом. Ну зачем мне чистая девушка? Чтобы первые несколько лет я мучился с ней в постели, приучая к плотской любви? Добропорядочные девушки уверены в том, что это ужасно. А когда она раскусила бы наконец этот орешек, тут бы все и началось… Ты не можешь себе представить, как себя ведут женщины, дорвавшиеся до плотских утех. Поверь, я много имел дела с чужими женами. А ты знаешь, чего можно ждать от постельных отношений, так, может быть, не будешь изменять мне. Особенно если поймешь, чем тебе это грозит. Я сделал правильный выбор, женившись на тебе, Лиза.

Она с тоской слушала эти откровения. Да, она знала, что любви на свете нет, но никак не ожидала нарваться на такого же циника, как она сама. Она чувствовала себя чем-то средним между новой вещью Макса и его прислугой. Его отношение не оставляло ей ни малейшей возможности не то что загнать его под свой каблучок (о чем она втайне мечтала), но даже держаться с ним на равных. Перспектива семейной жизни вырисовывалась безрадостная. Макс будет делать то, что хочет, и она тоже будет делать только то, что он хочет. Лиза могла бы сказать о себе, что попала в золотую клетку, если бы это не звучало так банально.

Месяц напряженных размышлений о том, как изменить ситуацию, ничего не дал. А потом Лиза поняла, что беременна. Она стала думать, как преподнести эту новость мужу, чтобы извлечь из нее максимальные дивиденды. В первом браке у Воронцова не было детей, так что Лиза связывала с беременностью определенные надежды на изменение своего бесправного положения. Но увы, эти надежды не сбылись. Макс встретил ее сообщение двусмысленными шутками — похоже, ему было все равно, родятся у него дети или нет.

Словом, Лиза не чувствовала себя счастливой. Она даже немного завидовала свободной Элеоноре, хотя у той не было ни гроша за душой. Лиза завидовала тому, что Элеонора любит, совершает ради своей любви красивые поступки… Даже тому, что у нее есть работа. Завидовала она и чистой дружбе Элеоноры с Воиновым.

О нем она думала чаще, чем ей хотелось бы. Иногда она даже жалела, что не осталась с ним. Присутствующий в ее мыслях Воинов был лучше, чем на самом деле, — ведь так всегда бывает, когда мы думаем о том, что могло сбыться, но не сбылось.

Глава 16

Наконец курсы позади! Элеонора закончила первой в своей группе и удостоилась самых лестных отзывов преподавателей. По этому поводу Александра Ивановна устроила в институте небольшую пирушку, и Элеонора тепло поблагодарила всех сестер и врачей, работавших с ней. Она продолжала ходить в Клинический институт, хотя Титова настаивала, что девушке надо отдохнуть, прежде чем она приступит к работе в новой должности. Но Элеонора боялась отдыха и праздности. Как только она перестанет работать, тоска по Алексею навалится на нее с новой силой и, возможно, раздавит ее.

А Петр Иванович, несмотря на все хлопоты, не мог пока найти достойного места для любимой племянницы. Место старшей сестры в госпитале, которого он так долго добивался, внезапно оказалось занятым. Была возможность поступить на должность старшей сестры в терапевтическом отделении, но Элеонора твердо решила работать в операционной. Она даже согласна была потрудиться некоторое время простой операционной сестрой, но это не устраивало Архангельского. Медицинский мир тесен, и профессору не хотелось разговоров о том, что его племянница вынуждена работать простой сестрой милосердия. Возможно, в этом сказывалось влияние Ксении Михайловны.

Элеонору все эти тонкости не волновали, она хотела поскорее начать работать операционной сестрой, чтобы новая работа отвлекла ее от постоянных мыслей о Ланском. Кроме того, она будет получать жалованье, начнет копить деньги, и Алексей, вернувшись с фронта, будет счастлив, узнав, как верно она ждала его и как разумно готовилась к созданию их семейного очага. Теперь она проводила немало времени, высчитывая, сколько денег удастся откладывать ежемесячно и что можно будет купить на них, если Ланской вернется, скажем, через год. Результаты не особенно радовали девушку…

А Ланской по-прежнему не давал о себе знать. Несколько раз она осторожно расспрашивала о нем профессора Крестовоздвиженского, который был знаком с его родными. Профессор пообещал, что если он получит какие-нибудь известия, то сразу сообщит Элеоноре. Отсюда следовало, что Алексей жив… Тогда почему он не пишет ей?

Вернувшись из института, Элеонора застала Ксению Михайловну в гневе. Тетка посмотрела на нее, явно прикидывая, к чему бы придраться, но девушка поприветствовала ее подчеркнуто вежливо.

«Наверное, она была у Воронцовых», — подумала Элеонора. Макс не особенно церемонился с тещей и позволял по ее поводу ехидные шутки, неизменно выводившие Ксению Михайловну из себя.

Но оказалось, что причина ее негодования другая.

— Твой дядюшка совершенно потерял представления о приличиях, — сообщила она племяннице. — Сколько раз я говорила, что запрещаю принимать у нас этого выскочку, но Петру Ивановичу наплевать на мое мнение!

Моментально вспомнив, что «выскочкой» тетка обычно именовала Воинова, Элеонора чуть не захлопала от радости в ладоши.

— Константин Георгиевич? Он у нас? — Не слушая Ксению Михайловну, она побежала в кабинет Архангельского.

Кажется, ее ждет первая приятная новость за последние месяцы!..

— Элеонора Сергеевна, дорогая… — Увидев застывшую в дверях девушку, Воинов вскочил с кресла и заключил ее в объятия. — Как я рад видеть вас! — говорил он, звонко целуя Элеонору в обе щеки.

Ксения Михайловна стояла на пороге и посылала компании взгляды, которым позавидовал бы василиск.

— Элеонора, — прошипела она, — что за непристойное поведение! Немедленно отправляйся к себе!

— Пожалуйста, — взмолилась девушка, — прошу вас, разрешите мне немного побыть здесь! Я так давно не видела Константина Георгиевича…

— Да, душенька, пусть побудет, — неожиданно поддержал ее Петр Иванович, вдруг набравшийся мужества возразить собственной жене.

— Как угодно, но в таком случае я умываю руки. — С этими словами Ксения Михайловна величественно удалилась.

Когда первые восторги стихли, Воинов смущенно потянулся к своему кителю. Мужчины были одеты очень вольно: Петр Иванович в халате, Воинов в рубашке без воротничка. Элеонора с неподдельным интересом рассматривала незнакомую ей деталь туалета — подтяжки.

На столе стоял графин с коньяком, уже наполовину пустой, и блюдце с нарезанным лимоном. Тут же лежал и вынутый из ножен кортик — видимо, с его помощью мужчины сервировали стол. По кабинету плыл аромат табака… Ксения Михайловна, конечно, была права — вряд ли молодой девушке прилично находиться в такой обстановке. Но радость встречи перевешивала все, и Элеонора тоже позволила себе непростительное — сев в кресло, откинулась на его спинку.

Петр Иванович достал рюмку и, налив в нее капельку коньяку, протянул Элеоноре.

Она взяла, но пить не стала. Коньяк нагревался в ее руках и распространял аромат не хуже французских духов.

Мужчины возобновили прерванный ее появлением разговор.

Элеонора внимательно смотрела на Воинова. За несколько месяцев он изменился: появились жесткие складки в углах рта, веки стали тяжелее, а глаза — тусклее. Если бы нужно было описать Воинова одним словом, она, наверное, выбрала бы слово «горечь».

Он рассказывал о своей службе. Константин Георгиевич был назначен начальником военно-морского подвижного лазарета, имел в своем распоряжении двоих врачей и десяток санитаров, вместе с которыми оказывал медицинскую помощь в местах морских сражений.

В Петроград он приехал всего на неделю — за новыми инструментами. На днях в операционную лазарета попал артиллерийский снаряд, от чего большая часть инструментов и ламп пришла в негодность. К счастью, никто из персонала лазарета не пострадал.

— Ах, Элеонора Сергеевна, если бы вы знали, как мне вас не хватает! — посетовал Воинов. — Мы не справляемся с потоком раненых, не можем оказать всем необходимую помощь. Командование поставило передо мной задачу сохранить наибольшее количество боеспособных единиц. Мне приказано оперировать лишь перспективных раненых, не тратя времени и средств на раненных в живот. Это одна из самых гнусных гримас войны! — возмущенно сказал он. — Ведь не успевая помочь молодому парню, я обрекаю его на смерть. Иногда я не могу спать, думая о том, сколько человек я погубил таким образом.

— Но таковы законы военного времени, — примирительно сказал Архангельский, — на войне как на войне. При наших скудных возможностях нельзя помочь всем, поэтому ты помогаешь тому, кого гарантированно спасешь. За те два часа, что ты оперируешь раненного в живот, у тебя семь человек умрут от кровотечения. Те, кого ты точно мог спасти. Это же азбука полевой хирургии.

— Я знаю, — грустно кивнул Воинов, — но это меня и убивает. Какое право я имею решать, жить человеку или нет? Я же не Господь Бог!.. И вот еще что. Я мог бы оказывать больший объем помощи, если бы мои подчиненные хорошо меня понимали. Мне хотя бы асептику наладить, и то мы снизили бы процент гнойных осложнений! — Он взял со стола рюмку коньяку и опрокинул в рот. — Петр Иванович, вдумайтесь, какой абсурд! Раненый надеется, что ему помогут. Санитар или товарищи, рискуя жизнью, вытаскивают его с поля боя, переправляют ко мне в лазарет, а я? Я говорю: получай свой опий и отправляйся в лучший мир. Какой ужасный обман!

— Наверное, война — это всегда обман, — тихо сказала Элеонора, думая о своем.

— Вот именно! — воскликнул Воинов. — Ради своих интересов одни люди посылают на смерть других!

— А что твои подчиненные? — спросил Петр Иванович, желая, видимо, сменить тему. — Совсем ничего не умеют?

— Ну, одного из врачей я надеюсь со временем выучить, он старается. Но пока я его ни на сортировку раненых поставить не могу, ни на лапаротомию самостоятельную. А вот с другим, доктором Корфом, совсем плохо. Он дворянин и никак не может смириться с тем, что я над ним начальник. Вместо того чтобы помогать, он анализирует и критикует все, что я делаю. Постоянно ждет, когда я совершу какой-нибудь промах…

— А санитары? — спросила Элеонора. Она горячо сочувствовала Воинову, которому пришлось работать в таких тяжелых условиях: проводить операции без сестры, да еще при полном отсутствии асептики!

— Санитары неплохие, но работы в операционной вовсе не знают. Только помыть инструменты могут.

— Грустно тебя слушать, — помолчав, произнес Петр Иванович. — Принесу-ка я еще коньяку, пожалуй…

Он вышел, и молодые люди остались наедине.

— Наверное, я утомил вас своими рассказами, — сказал Воинов. — А вы похорошели, Элеонора Сергеевна. Замуж не выходите?

— Нет.

— Я недавно видел Ланского, он здоров, не ранен, воюет…

— Правда? — Элеонора почувствовала, как замерло ее сердце.

— Правда, моя дорогая. Я виделся с ним неделю назад.

Вернулся Петр Иванович, и мужчины возобновили разговор об оказании медицинской помощи в полевых условиях. Элеонора посмотрела на часы. Было уже очень поздно, она поднялась и, пожелав дяде и его ученику спокойной ночи, ушла к себе.

Свернувшись в постели, она стала думать о том, почему Ланской, если он жив и здоров, до сих пор не написал ей.

Постепенно эти раздумья довели ее до отчаяния. Уже не надеясь уснуть, она вскочила с кровати и начала расхаживать по комнате. Алексей не любит ее! Она вспоминала доводы Титовой, и теперь они казались ей неопровержимыми. В слезах Элеонора бросилась на колени перед иконами…

К утру она приняла решение.

— Ты сошла с ума! — закричала Александра Ивановна, когда на следующий день Элеонора сообщила ей, что отправляется на фронт вместе с Воиновым. — Я никуда тебя не отпущу! Это не место для молодых девушек.

— Но я же не собираюсь воевать, как Жанна д’Арк, — рассудительно возражала Элеонора. — Я просто буду работать там, где во мне нуждаются. Вчера Константин Георгиевич говорил, что ему очень меня не хватает.

— Ума ему не хватает, вот чего! — застонала Титова и выбежала из кабинета.

Пожав плечами, Элеонора продолжила готовиться к предстоящей операции с Демидычем.

Через несколько минут вернулась Титова, за руку она тащила крайне смущенного Воинова.

— Это что же вы надумали, Элеонора Сергеевна? — начал он. — Немедленно выбросьте эту глупость из головы!

— В вашем лазарете нет операционной сестры, Константин Георгиевич. Я буду работать с вами, и вы сможете спасти больше людей. Разве это не так?

Он посмотрел на нее с ужасом.

— Так это или не так, я не позволю вам рисковать своей жизнью! Вы еще ребенок и не можете самостоятельно отвечать за свои поступки!

— Я не ребенок, — не повышая тона, сказала Элеонора. — Я хорошая операционная сестра, и вам это известно. Я с отличием окончила курсы, и теперь меня с радостью примут в любом военном госпитале. Если вы не возьмете меня с собой, я найду другое место, и никто не запретит мне устроиться на службу туда, куда я хочу.

— Элеонора Сергеевна, перестаньте наконец! — раздраженно произнес Воинов. — Поговорили, и хватит.

— Как вам будет угодно. — Отвернувшись от него, она раскрыла историю больного, которого предстояло оперировать.

— Нет, ну ты посмотри на эту упрямицу! — воскликнула Титова. Подскочив к Элеоноре, она в сердцах вырвала у нее из рук историю болезни и швырнула на стол.

От неожиданности девушка на мгновение смутилась, и тут в кабинете появился Демидыч.

— Что здесь происходит? — поинтересовался он, привычным взглядом окидывая кабинет в поисках спирта.

— А то происходит, что Элеонора наша Сергеевна на фронт собралась! — крикнула Александра Ивановна. — Вот ему помогать! — Локтем она так толкнула Воинова в бок, что тот пошатнулся.

— Значит, ты всерьез решился в своем лазарете животы оперировать? — прищурился Демидыч. — Ну что, с такой сестрой, может, и справишься.

Воинов посмотрел на Демидыча с ненавистью.

— Вы представляете себе Элеонору Сергеевну на фронте? — зло спросил он.

— А что? Фронт не бордель…

Элеонора вспыхнула. Демидыч, убедившись, что спирта нет, немного потоптался у двери и вышел.

Воинов повернулся к Элеоноре.

— Вы покраснели от слова «бордель», — грубо сказал он. — А знаете ли вы, какие слова произносятся там, куда вы собираетесь ехать?

— Наверное, такие же, которые произносят во время операций некоторые хирурги. Поверьте, у меня было достаточно времени, чтобы к ним привыкнуть.

— О Боже! — Воинов схватился за голову. — Но как вы вообще представляете себе жизнь в полевых условиях? Ведь хорошо, если лазарет базируется в городе или поселке, даже на хуторе! Но иногда приходится разворачиваться прямо в лесу! Мы ставим палатки, спим на земле. Грязь, помыться толком негде. Кто, простите, вам будет корсет шнуровать?

— Я одеваюсь без посторонней помощи, — отрезала Элеонора.

Приняв решение, она не собиралась менять его, как бы ни пугали ее Титова и Воинов.

Конечно, грязь — это ужасно, но ведь сам Воинов, приехавший с фронта, не выглядел как человек, три месяца не знавший мыла. Он был аккуратно выбрит и пострижен, его мундир тоже был в приличном состоянии. Раз он смог содержать себя в порядке, то почему этого не сможет она?

Так она и сказала.

— Вы забываете, что я мужчина, — возразил Воинов. — Но я хотел бы знать, что вы станете делать, когда у вас будут менструации?

— Константин Георгиевич, что вы себе позволяете?! — Элеонора настолько выпрямила и без того прямую спину, что в ней даже что-то хрустнуло.

— Не надо так бурно реагировать, — усмехнулся Воинов. — У вас будет болеть живот, вам захочется полежать… Ну и еще разные мелочи…

От стыда девушка покраснела до слез. Посторонний мужчина рассуждает о самых интимных сторонах ее жизни! В Смольном институте эта тема находилась под строжайшим запретом. Классная дама объясняла воспитаннице природу периодических кровотечений исключительно в беседе тет-а-тет. А Воинов… Конечно, он врач… Но у него нет ничего святого!

Видя состояние Элеоноры, Константин Георгиевич, судя по всему, решил дожать ее. Он подошел к ней и взял за руку.

— Вы сами все понимаете. Вы юная невинная девушка. Оставайтесь-ка здесь, всем спокойнее будет.

Но он плохо знал Элеонору!

— Я не останусь, — твердо сказала она. — Я поеду на фронт, а вы можете выбирать: с вами или нет. Это решено, и уговаривать меня бесполезно.

— Ладно, Костя, — внезапно вступила в разговор до сих пор молчавшая Александра Ивановна. — Нам действительно бесполезно ее уговаривать. Надеюсь, что у профессора Архангельского найдутся более серьезные аргументы никуда ее не отпускать…

— А если не найдутся? — поинтересовалась Элеонора, уже начинавшая понимать, что эта партия может быть ею выиграна.

— Что ж, я возьму вас с собой, — сказал Воинов. — Но только для того, чтобы при первой же возможности отправить обратно!

Разумеется, дома Элеонору ждал скандал. По мнению Ксении Михайловны, девушка отправлялась на фронт для того, чтобы предаться разврату.

— Здесь я могла хоть немного сдерживать твои желания, а там ты будешь бесконтрольна. Мне страшно подумать, до чего ты докатишься, имея такого наставника, как Воинов! Да там тебе голову оторвут или случится еще что-нибудь похуже!

— Что может быть хуже оторванной головы? — вздохнул профессор Архангельский.

Он тоже не одобрял решения племянницы, но понимал, что сломить ее упрямство — задача не из легких. К тому же Воинов пообещал ему, что при первой же возможности отправит Элеонору обратно.

— Кажется, вы изволите шутить? — С возмущенным видом Ксения Михайловна повернулась к мужу. — А вот мне не до шуток! Для женщины многое может быть хуже оторванной головы!

— Воинов будет беречь Элеонору как зеницу ока…

Лучше бы Петр Иванович не говорил этих слов!

Его супруга истерически расхохоталась.

— Вам, похоже, неизвестна репутация вашего любимого ученика, этого невоспитанного плебея? — выкрикнула она.

— Константин Георгиевич действительно один из моих лучших учеников, и он, смею вас заверить, замечательный хирург, — решил проявить твердость Архангельский. — На его счету сотни спасенных жизней. Элеонора хочет помогать ему, ведь именно за этим она шла в медицину. Да, она еще очень молода и не представляет себе всей тяжести полевой работы. Ну так что ж? Никто не помешает ей вернуться. Я надеюсь, что это произойдет очень скоро. Лучше прекратим этот разговор, — примирительным тоном обратился он к супруге, — и проведем вечер по-человечески.

Но Ксения Михайловна с оскорбленным видом вышла из комнаты.

На следующий день Элеонора была зачислена в лазарет в качестве старшей сестры, а еще через два дня должен был состояться отъезд. Новость быстро разошлась по Клиническому институту. В кабинет Титовой, где Воинов обсуждал с Элеонорой детали отъезда, неожиданно зашел Демидыч и с порога заявил, что тоже хочет работать в лазарете.

— Но у меня нет врачебных вакансий, — растерялся Константин Георгиевич.

— А мне плевать, — сказал старый хирург. — Я свободный человек и еду куда хочу. Оформишь меня хоть фельдшером, чтобы патрули пропускали и питание было, а больше мне ничего не надо. Мне умирать скоро, так хочется напоследок в настоящем деле поучаствовать. А то сгнию без толку в этом сраном болоте!

— Иван Демидович! — предостерегающе воскликнул Воинов.

— Ничего, я привыкла. — Усмехнувшись, Элеонора опустила глаза.

Глава 17

Разумеется, она не имела никакого представления о том, что представляет собой полевой лазарет!..

Воинов говорил, что собирается полностью перестроить всю работу и Элеонора, раз уж увязалась с ним, должна стать ему верной помощницей.

Лазарет располагался в пригороде Риги, в бывшем здании школы. Стояла холодная поздняя осень, время, когда на флоте происходит мало боевых действий, постоянного притока раненых не было. Элеонора надеялась в спокойной обстановке вникнуть во все детали работы.

Но обстоятельства быстро изменились. Не успела она запомнить имена сотрудников, как от командования пришел приказ. Доктор Воинов с подчиненными и со всем хозяйством — двумя автомашинами, подводой, автоклавами, лампами, старым мерином с морской кличкой Стремительный, двумя приблудными котами и прочим — временно передавался в подчинение медицинской службы береговой охраны.

— Это будет ужас! — так прокомментировал Воинов приказ командования. — Наверное, они там думают, что мы слишком легко жили и не заслуживаем зимнего отдыха.

— Именно так они и думают, — процедил доктор Корф, высокий блондин с томным взглядом, лениво скользнувшим по фигуре Элеоноры.

— Теперь нам всю зиму придется бегать по лесам, — продолжал возмущаться Воинов. — А тут еще вы, Элеонора Сергеевна!

— Даже в таких условиях я надеюсь быть вам полезной. — Под улыбкой девушка попыталась скрыть свое отчаяние.

— Может быть, поедете домой, пока не поздно? — с надеждой спросил Воинов.

— Это исключено, — отрезала она, хотя соблазн избежать надвигающихся лишений был, конечно, велик.

— Что ж, тогда давайте собираться, — вздохнул Константин Георгиевич.

Они работали бок о бок, заново упаковывая недавно разобранные Элеонорой инструменты и инвентарь, и Воинов вновь рассказывал, как видит в будущем деятельность лазарета. После Клинического института Элеонора уже понимала, что работа врача — это вершина пирамиды, в основании которой трудятся сестры милосердия, санитары, аптекари, прачки, работники стерилизационного отделения, хозяйственники, повара. В институте все эти люди знали свое дело и справлялись с ним. По замыслу Воинова, лазарет должен был оказывать медицинскую помощь такого же высокого уровня силами всего четырнадцати человек. И это при отсутствии электричества, в условиях, когда даже стирка операционного белья была проблемой, не говоря уже о его стерилизации! Не хватало простыней, дров, воды, мыла — всего, чего ни коснись, было в обрез. По первоначальному замыслу лазарет не был рассчитан на выполнение серьезных операций, поэтому идеи Воинова не находили отклика у сотрудников.

— Ваши планы попахивают утопией и нарушением воинской дисциплины, — говорил ему доктор Корф. — Вы ведете себя как авантюрист, а ведь организация медицинской помощи в боевых условиях не нами придумана. Мы — лишь первичное звено и должны выполнять функции первичного звена, а не многопрофильного эвакогоспиталя!

— Вы великолепно формулируете свои мысли, — отвечал Воинов. — Конечно, именно так мы будем действовать, мне и в голову не придет оперировать солдата, который может доехать до многопрофильного госпиталя. Я буду оперировать только тех, кто без моей операции до него недотянет.

Лазарет развернули на заброшенном хуторе, хозяева которого бежали неизвестно куда. Элеонора была растеряна и оглушена новой жизнью. Фронт казался ей местом, где толпы мужчин маются без дела, а оттого постоянно ругаются, курят и пьют. Во всем этом столпотворении она была единственной женщиной. Сотрудники госпиталя ревниво оберегали ее, но поглазеть на нее приходили и саперы, и штабные офицеры.

«Почему мужчины так любят воевать?» — недоумевала Элеонора.

Линия фронта проходила совсем близко, и в первый же день по приезде лазарета случился артобстрел. Воинов заставил Элеонору спуститься в воронку и весь артобстрел пролежал рядом с девушкой, рассказывая, что в воронках безопасно, поскольку снаряд дважды в одно и то же место не падает, и что не надо бояться свиста снаряда, потому что звук запаздывает и человек слышит его уже после разрыва снаряда. Эти доводы не показались девушке убедительными, но за неимением других пришлось в них поверить.

А еще через день прибыла первая партия раненых с передовой. Уже привыкшая к виду страдающей плоти, Элеонора была не готова к такой высокой концентрации страдания. Серые лица с запекшимися ртами, неестественно вывернутые руки и ноги раненых, рядом — убитые, и все это на одной подводе, влекомой равнодушным Стремительным…

Элеонора взялась за дело, запретив себе все чувства. В ее обязанности входило обеспечение лазарета стерильным операционным бельем и перевязочным материалом, инструментами. Операции проходили в маленькой комнате деревенского дома, при плохом освещении. При большом поступлении раненых участие двух врачей в одной операции было непозволительной роскошью, и Элеоноре пришлось ассистировать Воинову, одновременно исполняя функции сестры. Конечно, у нее получалось не все, но пока они справлялись. Нехватка рук восполнялась разными нехитрыми изобретениями: например, изогнутые рукоятки крючков они цепляли за пояса халатов.

Воинов не уставал повторять, что условия хутора — просто царские по сравнению с тем, что им вскоре предстоит. Поэтому в свободное время Элеонора старалась приготовить как можно больше упаковок со стерильным материалом.

Однажды вечером Воинов зашел в избу, где она занималась изготовлением салфеток и марлевых шариков.

— Можно покурить у вас? — устало спросил он.

— Да, конечно, я уже закончила на сегодня. — Элеонора гордым взглядом окинула результаты своей работы.

— Молодец! — Воинов устроился на лавке возле стены. — Скажите, вы очень боитесь?

— Да. — Неожиданно для него Элеонора засмеялась. — Но вы не знаете, чего я боюсь больше всего!

— И чего же? — нахмурился он.

— Того, что снаряд залетит прямо сюда и уничтожит все, что я приготовила за эти дни!

— Ну, этого можно избежать! — Воинов тоже засмеялся. — Давайте отнесем ваши заготовки в погреб, там их никакой снаряд не достанет!

Элеонора накинула тулупчик, Воинов поднял тяжелую крышку погреба и спрыгнул вниз. Прижимая к себе коробку с заготовками, Элеонора стала медленно спускаться по лестнице. Не удержав равновесия, она оступилась и угодила прямо в крепкие объятия своего начальника. Несколько мгновений он держал ее, и даже через тулуп девушка чувствовала жар его тела.

— Немедленно отпустите! — громко вскрикнула она и попыталась вырваться, едва не уронив коробку.

— Пожалуйста. — Воинов разжал руки. — Но незачем было так кричать, все равно никто бы вас не услышал.

Когда они вылезли из погреба, он мрачно посмотрел на смущенную девушку.

— Вы решили, что я покушаюсь на вашу честь? Скорее уж я покушусь на честь Стремительного… — С этими словами Воинов вышел из избы.

Остаток вечера Элеонора тяжело переживала эту размолвку. Она понимала, что своим криком обидела Воинова, но он тоже хорош! Это же надо, в такой форме сравнить ее с конем!

Но ведь она приехала сюда работать, а не выяснять отношения с этим плохо воспитанным человеком.

На следующий день она ждала извинений, хотя внешне этого не показывала. А к вечеру привезли новую партию раненых, и она поняла, что извинений не дождется — Воинову стало не до них.

Жизнь лазарета шла своим чередом, и чем дальше, тем больше дел находилось для Элеоноры. Помимо обеспечения асептических условий и ассистирования хирургам на сложных операциях, она делала перевязки тем раненым, которых не удавалось вовремя эвакуировать в тыловые госпитали, и легкораненым, которые хотели остаться в строю.

Ей казалось, что за короткое время она очерствела душой. Из-за раненых она готова была жертвовать редкими часами сна и отдыха, но не испытывала к ним настоящего сострадания. Вид раны уже не заставлял ее сердце сжиматься от жалости, теперь она хладнокровно прикидывала, что будет делать доктор и какие потребуются инструменты. А стоны и крики лишь напоминали ей о том, что необходимо пополнить запасы наркотиков.

Ей хотелось поговорить о происходящих в ней изменениях с Воиновым, но их прежние доверительные отношения так и не восстановились. Поэтому своими сомнениями она поделилась с Корфом.

— То, что происходит с вами, — сказал он, — это естественная защитная реакция. Если бы вы, княжна, приехали на фронт на экскурсию, ваше сердце разорвалось бы от жалости к этим несчастным. Но вы приехали работать, для работы нужен ясный рассудок, вот мозг и не дает воли лишним эмоциям.

А работы все прибывало. Вскоре Элеоноре пришлось взять на себя руководство санитарами, и это была сложная задача. Как подчинить себе взрослых, видавших виды мужчин? Она обращалась с ними безукоризненно вежливо и никогда не требовала лишнего. Постепенно санитары начали уважать девушку, видя, как четко работает она сама и как много успевает.

Но конечно, случались и конфликты, например, по поводу стирки операционного белья. Мужчины с большим удовольствием свалили бы всю стирку на Элеонору, им и так-то казалось недопустимым расточительством использовать на каждую полостную операцию по четыре-пять простыней. Однако Элеонора проявила твердость.

— Я делаю все, что в моих силах, — сказала она. — Но пожалуйста, не требуйте от меня большего.

Самым сложным по-прежнему оставалось обеспечение госпиталя расходными материалами. Девушка научилась покрикивать на докторов, неэкономно использующих марлю и тампоны, и, что удивительно, они воспринимали это как должное. Еще одной проблемой было то, что спирт всегда заканчивался раньше, чем она планировала, при этом мужчины с невинными лицами пытались убедить ее, что это — результат естественного испарения.

Сначала Элеонора доливала к спирту йод в надежде, что изменение цвета отпугнет жаждущих. Не помогло. Тогда она перелила спирт в другую бутыль и приделала на нее этикетку, на которой старательно изобразила череп с костями и написала «яд». Этот хитрый маневр тоже никого не ввел в заблуждение.

— Откуда при нашем снабжении яд? — фыркнул Воинов.

— А можно назначить меня ответственным хранителем запасов спирта? — ехидно поинтересовался Демидыч.

— В таком случае доктора Воинова придется назначить ответственным хранителем чужого гарема, — усмехнулся Корф. — Но Элеонора Сергеевна права, спирт необходим в работе, а для особо страждущих у нас достаточно водки.

Замечание насчет гарема, конечно, кольнуло Элеонору, но неожиданная поддержка Корфа показалась ей очень приятной. Похоже, она становится авторитетной личностью!..

После месяца фронтовой жизни Элеонора сделала потрясающее открытие — она редко думает о Ланском! Конечно, она продолжала любить его, но для страданий из-за несчастной любви у девушки не оставалось ни времени, ни сил.

С изменениями на театре боевых действий госпиталю пришлось покинуть хутор и переехать в холодные бараки. До войны это были, наверное, помещения для сезонных рабочих.

Элеонора очень удивилась, что коты, жившие при госпитале, передислоцировались вместе с ним, оставив избы, богатые мышами. «Вот мне еще забота вас кормить! За какие заслуги?» — сердито сказала она котам, обнаружив их в одном из бараков. Но потом коты очень пригодились — в качестве живых грелок.

В бараках было холодно, походные печки не могли обогреть большие помещения с тонкими стенами, вдоль которых санитары натянули брезентовые полотнища. С помощью таких же полотнищ барак поделили на несколько отсеков, выделив Элеоноре отдельный закуток.

На новом месте она столкнулась с новой проблемой — отсутствием бани. На хуторе баню топили каждый день, а здесь Элеоноре приходилось каждый вечер кипятить себе ведро воды и удаляться с ним в холодную чащу, подальше от мужских глаз — мыться в тазу в своем плохо отгороженном закутке она не решалась.

В лазарете был один из редко выпадавших спокойных дней. Большинство раненых были прооперированы и отправлены на следующий этап эвакуации, а те, что оставались, не требовали дополнительной помощи.

— У меня сейчас нет срочной работы, — сказала Элеонора Воинову. — Можно я посплю?

— Разумеется, ступайте. Мы разбудим вас при необходимости, а при артобстреле вынесем в первую очередь, — улыбнулся он. — Вы назначили дежурного в палате?

— Так точно. — Элеоноре нравилось отвечать по-военному.

Через три часа она проснулась, чувствуя себя обновленной, и вышла из закутка.

В палате раненых все было спокойно, и Элеонора отправилась готовить материал. Накануне состоялась большая стирка, и теперь девушку дожидалась целая гора простыней и пеленок. Все это нужно было аккуратно разложить по круглым железным коробкам — биксам и отправить в стерилизатор. По своей конструкции стерилизатор напоминал гигантский самовар; для того чтобы растопить его, требовалось много дров.

Воинов, успевший принять партию раненых, спал на топчане в предоперационной. Лицо его было сосредоточенным, как бывает у спящих детей.

Элеонора растопила стерилизатор, обработала руки и, устроившись рядом с Воиновым, стала крутить шарики из проглаженных кусочков марли.

Вскоре Константин Георгиевич проснулся и открыл глаза. Некоторое время он заинтересованно наблюдал за девушкой.

— Слушайте, как вы это делаете? — наконец спросил он.

— Что, простите?

— Как вы крутите эти шарики?

— Очень просто. — Она медленно продемонстрировала, как из кусочка марли получается шарик, который потом удобно зажимать в хирургическом инструменте.

— Да вы просто фокусница!

Довольная похвалой, она предложила ему чаю.

— Спасибо. Элеонора Сергеевна, подумайте, где нам поскорее достать морфия. Слава Богу, сейчас никто остро не нуждается в наркотике, но ситуация может измениться в любую секунду.

Элеонора пообещала, что с утра отправит санитара в командировку.

— Я так боюсь, что меня ранит, — сказала она, представив себе медицинскую помощь без обезболивания. — Пусть бы уж сразу убило.

— Элеонора Сергеевна, милая! — Воинов вскочил с топчана. — Я и мысли не допускаю, что вас может ранить. Я каждый день молю Бога, чтобы Он хранил вас… — Элеонора немного удивилась его взволнованному тону. — Вы не будете ранены, обещаю.

Взяв руку Элеоноры, он осторожно поцеловал ее, тем самым расстерилизовав.

— Я вам верю, — прошептала она. — А теперь давайте пить чай.

Несколько шариков остались недоделанными.

Глава 18

Не успела в семействе Архангельских улечься буря, вызванная отъездом Элеоноры, как Лиза сообщила родителям, что они с мужем уезжают на следующей неделе. Дела потребовали присутствия Воронцова в Великобритании.

Жене Макс сказал, что Англия нравится ему больше Франции, поэтому он передумал жить в Париже и приобрел имение в Шропшире, неподалеку от Лондона.

Лизу очень задело, что Макс даже не поинтересовался ее мнением на этот счет, но у нее уже было время привыкнуть к тому, что он принимает решения, ни с кем не советуясь.

Прощание вышло печальным. Ксения Михайловна не любила зятя, но в последнее время тепло относилась к дочери, возможно, из-за ее беременности.

А с отцом у Лизы всегда были нежные отношения, хотя голова профессора и была обычно занята научными изысканиями. Лиза знала, что Петру Ивановичу будет не хватать ее, и огорчалась его огорчением.

Но больше всего ей было жаль, что нельзя взять с собой Элеонору. Возможно, единственная из всех, Лиза понимала причину ее скоропалительного отъезда на фронт, хотя, разумеется, и не одобряла этого дикого поступка сестры. Вот кто бы скрасил ее дни в незнакомом Шропшире! За недолгое время общения Лиза успела полюбить сестру и искренне привязаться к ней.

Вспомнила она и о Воинове… Но теперь уже не имело значения, насколько далеко они окажутся друг от друга, ведь все, что между ними было, прошло, прошло…

Через неделю Лиза с легким сердцем въезжала в Грэндж — так называлось имение, купленное Воронцовым.

Двухэтажный дом с двумя флигелями был построен в восемнадцатом веке, а в начале двадцатого отремонтирован и усовершенствован всевозможными новшествами, облегчающими быт. Выросшая в Петербурге, Лиза ценила классическую архитектуру, поэтому мрачная серая громада Грэнджа с тяжелыми колоннами и портиками ей не понравилась.

На первом этаже дома находились гостиные, столовые, библиотека, бильярдная, курительная и большой бальный зал. На втором этаже — спальни. Кухня и помещения прислуги располагались в одном из флигелей, второй, неотапливаемый, предназначенный для гостей, показался Лизе особенно мрачным.

Правда, с действительностью несколько примирял разбитый вокруг дома огромный парк с настоящим озером и аллеями, прелесть которых была очевидна даже дождливой осенью. В глубине парка стояли многочисленные хозяйственные постройки, предназначения которых Лиза не знала.

Каждое утро Макс уезжал на автомобиле в Лондон, а она оставалась скучать в большом неуютном доме. Вскоре соседки начали наносить ей визиты, которые требовалось отдавать. Это была тяжкая повинность: в окрестностях не было ни единой живой души моложе пятидесяти лет, к тому же Лиза плохо говорила по-английски.

Лиза понимала, что для соседок она — лишь повод посудачить. Для того чтобы стать среди них своей, ей требовалось заниматься тем же, чем они, — садоводством, разведением собак и вышиванием. Ни одно из этих занятий Лизу не увлекало.

Также дамы живо интересовались делами прихода, но в отличие от них Лиза принадлежала к православной церкви, поэтому ее не звали участвовать в благотворительных концертах и распродажах.

Так она и жила, готовя младенцу приданое и будущую детскую и каждую неделю посещая пожилого доктора Фроста, который не находил в протекании ее беременности никаких отклонений. Однажды Лиза рассказала доктору, что ее отец — известный хирург. Фрост заинтересовался, оказалось, что имя профессора Архангельского ему известно. С тех пор он начал относиться к Лизе с подчеркнутой симпатией. Пожалуй, он стал для нее самым близким человеком в этой глуши.

Со своим отношением к будущему ребенку Лиза никак не могла определиться. Ей трудно было поверить, что у нее в животе находится нечто, что станет потом ее сыном или дочкой. Живот рос, но пока она не ощущала в этом росте новой жизни. Раньше она любила рассматривать в отцовских книгах картинки, на которых изображалось внутреннее устройство человека, однако ей трудно было свыкнуться с мыслью, что и у нее самой внутри такие же сердце, и печень, и селезенка, и легкие… Так и с беременностью.

Каждая из соседок, знавших о ее положении, считала своим долгом во время визитов подробно распространяться о собственной беременности и родах. Миссис Армакост, например, рассказывала о том, как любила своего сыночка, пока «носила его под сердцем», и постоянно разговаривала с ним. Слушая ее, Лиза мрачно думала, что станет, видимо, плохой матерью.

Макс, нисколько не боясь недовольства соседей, общественной жизнью Шропшира вовсе не интересовался. Лизе казалось, что они с мужем живут на разных планетах. Иногда он спал с нею, но у него была и собственная спальня, поэтому порой Лиза даже не знала, вернулся он домой или ночует в Лондоне.

Однажды она пожаловалась ему на скуку и спросила, нельзя ли ей почаще выезжать в Лондон. «В твоем положении это нежелательно» — вот что ответил заботливый супруг.

Лизе оставалось только вздыхать. Правда, изредка Макс вывозил ее в театр, где раскланивался с представителями деловых кругов Лондона и их женами, но на все приглашения отвечал вежливым отказом, с неизменной улыбкой ссылаясь на Лизино положение.

— Я ни от кого не завишу и могу жить так, как хочу, — говорил он жене, упрекавшей его за отсутствие интереса к светской жизни. — Я сам заработал свое состояние и сделал это не для того, чтобы проводить свободное время в компании слабоумных.

Он был равнодушен к мнению окружающих, совершенно свободен и, следовательно, одинок.

«Зачем нам такой большой дом?» — недоумевала Лиза, расхаживая по комнатам первого этажа и машинально прикидывая, что можно было бы в них переделать. Ах, какую игрушечку она могла бы сотворить из бального зала! А столовые! Их было четыре, и Лизе хотелось оформить их в соответствии с четырьмя временами года. А гостиные — по цветам солнечного спектра, хотя нет, это избито. Лучше чайная гостиная, кофейная гостиная, коньячная, сигарная… Но кто оценит ее усилия?

Однажды Макс вернулся из Лондона раньше обычного и пожаловался на боли в спине. Расспросив его, Лиза решила, что у него приступ ишиаса, какими некоторое время страдал профессор Архангельский. Расположившись в супружеской спальне, Макс отдавал распоряжения по телефону, а Лиза послала за доктором Фростом.

Осмотрев Макса, доктор подтвердил диагноз, поставленный Лизой, предписал покой и аспирин при сильных болях. Когда он собрался откланяться, Лиза предложила ему сигару и чашку кофе в библиотеке.

— Доктор Фрост, я знаю об этой болезни не понаслышке, — сказала она, когда кофе был подан. — Ею страдал мой отец, и он рассказывал про один способ лечения. Нужно разрезать горчичник на мелкие кусочки и прикрепить их по ходу седалищного нерва.

— Вы знаете, как проходит седалищный нерв? — удивился Фрост.

— Да, доктор, — улыбнулась Лиза, припомнив картинку в отцовском анатомическом атласе.

— В таком случае вы можете попробовать этот способ с вашим супругом. Вреда вы ему не причините.

Макс встретил ее медицинскую помощь недовольно.

— Оставь меня со своими глупостями, — попросил он. — Лучше дай еще аспирину.

Она уже успела надоесть ему, появляясь на пороге спальни то с чайным подносом, то с предложением сыграть партию в шахматы.

— Макс, не капризничай, это очень хороший способ лечения. Меня научил отец, а уж он-то все понимает в медицине.

— Решила поиграть в сестру милосердия? — Макс раздраженно повернулся к ней. — Найди другой объект.

— Ты ведешь себя как ребенок! — возмутилась Лиза. — Доктор Фрост тоже рекомендовал эту процедуру.

— Ну, раз сам доктор Фрост… — иронически протянул ее муж, но все же согласился на эксперимент с горчичником.

Лиза не очень представляла, что именно ей предстоит сделать, но она так нежно гладила ногу Макса кончиками пальцев, шестым чувством определяя, куда прикрепить очередной кусочек горчичника, что процедура ему понравилась.

— Как хорошо! — с чувством сказал Макс по окончании. — Ты умница, Лиза.

Это были едва ли не первые ласковые слова, которые она услышала от него в Шропшире.

— Оказывается, ты хорошая, добрая женщина, — с каким-то удивлением продолжал он.

— Не трать зря силы на комплименты. Завтра ты поправишься, и я снова буду тебе не нужна.

— У тебя есть чувство юмора. Но хорошо, что тебе не смешно, когда человеку больно.

— Мне действительно не смешно, когда тебе больно. В чем тут, по-твоему, заключается юмор?

— Юмор, как и любовь, нельзя объяснить.

Лиза с изумлением посмотрела на мужа. Слова «любовь» из его уст она никогда не слышала. От Макса не ускользнуло выражение ее лица.

— Знаешь, пожалуй, я расскажу тебе про свой первый брак… — задумчиво проговорил он. — Ты имеешь право знать, что вышла за человека с разбитым сердцем, как ни пошло это звучит. Не смейся надо мной. Я женился рано, в двадцать лет, по горячей взаимной любви. Мы были очень счастливы вместе… У нас не было денег, но это не имело значения, я знал, что сумею их заработать. Я мечтал о своем деле, но мне было не на что его начать. Через полгода нашего счастья моя жена получила небольшое наследство после смерти тетушки. И знаешь, что она сделала? Она отдала деньги мне, хотя риск был огромный. Все наши родственники, как с ее, так и с моей стороны, отговаривали ее от этого шага. Но она пожертвовала всем, что имела, ради моих амбиций. Понемногу я начал подниматься… Но тут моя жена заболела. У меня уже были деньги на врачей, я возил ее в Германию, Швейцарию… Потом деньги кончились, я влез в большие долги, и мы поехали в Ниццу.

Тяжело вздохнув, Макс закурил. Его руки подрагивали.

— Я еще никому не рассказывал об этом. Никто не знает, как мы прожили в Ницце ее последние дни. Она не верила, что умирает, и сердилась на меня за то, что я ничего не могу для нее сделать. Она плакала, я испробовал все способы хоть как-то развеселить ее. На самом деле я умирал вместе с ней… А потом я остался один. Я хотел последовать за ней, но для этого мне не хватило мужества… И тут, по злой иронии судьбы, ко мне потекли деньги. Я расплатился с долгами, а потом… Потом деньги превратились для меня в наркотик. Порой я очень сильно рисковал, вкладывая средства в самые немыслимые проекты, но меня словно заколдовали. Все, к чему я ни прикасался, приносило доход. Так я жил довольно долго. Сам не знаю, Лиза, почему я решил жениться на тебе. Наверное, потому, что ты красива… Ты скоро подаришь мне первенца, но я…

— Не продолжай, — попросила Лиза. — Я все поняла. Спасибо тебе за откровенность. А сейчас позволь, я тебя ненадолго оставлю.

Надев пальто, она вышла в парк. Ей надо было собраться с мыслями. Потрясенная рассказом мужа, она долго бродила по холодным аллеям. Раньше ей и в голову бы не могло прийти, что Макс пережил такую страсть!

Во-первых, Лизе было жалко его. Какое счастье, что сама она не принадлежала к натурам, позволяющим предмету любви застить весь остальной свет!

Во-вторых, она немного завидовала покойной жене Макса, той самоотверженности и легкости, с которой она отдала свои деньги мужу. Сама Лиза так бы не поступила.

За этими размышлениями она внезапно почувствовала странное движение в животе. Будто бы там быстро затрепетала маленькая рыбка. Лизе стало щекотно и прохладно. Неужели это зашевелился ее ребенок? Доктор Фрост говорил, что первые движения плода она ощутит только через три недели.

Но раньше ничего похожего она не испытывала…

— Здравствуй, — серьезно обратилась она к человеку, подавшему знак из ее собственной утробы. — Ну и как мы будем с тобой жить?

Но этот маленький человек еще не умел отвечать.

…Лиза думала, что после своего откровенного рассказа Макс должен чувствовать неловкость. Поэтому, переодевшись в легкий пеньюар, она с улыбкой вошла в спальню и легла рядом с мужем как ни в чем не бывало.

— Секс сам по себе очень приятная вещь, даже если он происходит без любви… — проговорила она, обнимая Макса.

Да, Лизе было обидно, но она была и благодарна мужу за то, что он нашел в себе силы открыться перед ней. Ведь теперь она знала причины его холодности.

«Какое счастье, что я не люблю его», — думала она, лежа рядом с ним в постели.

Со временем стало ясно, что Макс не раскаивается в том, что доверился жене. Их беседы за шахматами стали теплее, а ночи — веселее, чем раньше. Лиза знала, как ублажить мужчину в постели, и теперь не стеснялась демонстрировать свое искусство.

А потом ребенку наскучило быть рыбкой. Ровно на двадцатой неделе беременности, как и обещал доктор Фрост, Лиза почувствовала шевеление. Ребенок ворочался, устраиваясь поудобнее. Он словно потягивался, очнувшись от глубокого сна.

В этот момент Лиза поняла, что мир для нее изменился, будто бы раньше она наблюдала за окружающим в зеркале, а теперь повернулась к нему лицом.

Вскоре Лиза получила весточку от Элеоноры. Это был ответ на письмо, в котором она пересказывала сестре свой памятный разговор с мужем. Тогда ей было просто необходимо с кем-то поделиться.

Вслед за радостными восклицаниями Элеонора извинялась за бумагу и чернила, которые действительно были ужасными, и переходила к тому, что более всего интересовало Лизу.

«Вот и ты поверила в любовь, — писала она. — Я была уверена, что рано или поздно это произойдет. Ты пишешь, что завидуешь той любви, которую испытывал твой муж к своей покойной жене. Но ведь ты тоже могла выйти замуж за человека, который любил тебя и, наверное, до сих пор любит. Если бы вы поженились, Константин Георгиевич стал бы счастливейшим человеком на свете…»

«Интересно, откуда ей это известно?» — Лиза быстро просмотрела две следующие страницы письма, которые были полностью посвящены Воинову.

«Если бы ты знала, какой он великолепный хирург! Он оперирует раненых, от которых отказался бы любой другой врач, и творит при этом настоящие чудеса. Еще я очень благодарна Константину Георгиевичу за его доброе отношение ко мне. Он оберегает меня от всех бед, с которыми мы сталкиваемся здесь, от холода, артобстрелов, нескромности. («Кажется, у сестры есть все задатки остаться старой девой, — подумала Лиза. — Она ставит артобстрелы и нескромность на одну доску».) Я чувствую себя под его надежной защитой. Благодаря ему никто из окружающих меня мужчин не позволил себе даже намека на пошлость. А ведь я здесь единственная женщина. Константин Георгиевич воистину удивительный человек, и я счастлива, что мне довелось работать вместе с ним и помогать ему в трудах».

«Чудны дела твои, Господи! — подумала Лиза. — Элеонора любила Ланского, уехала на фронт с Воиновым и теперь вот пишет, какой он удивительный человек. Интересно, как он сам относится к ней?»

Лиза нисколько не ревновала. Воинов был ее далеким прошлым, а после того, как в ней проснулся ребенок, и вовсе стал для нее призраком.

Конечно, она надеялась, что после того, как муж откровенно рассказал ей историю своего первого брака, их отношения изменятся к лучшему. Но не тут-то было. Ишиас прошел, и все вернулось на круги своя. Лиза по-прежнему не имела никакого влияния на Макса. Наверное, он женился на ней только затем, чтобы мучить ее! Как и раньше, он без всяких объяснений запрещал ей выезжать в Лондон, делать крупные покупки и проводить в доме ремонтные работы. Но кое-что все-таки изменилось.

Теперь, когда она ждала ребенка, его запреты гораздо меньше огорчали ее. Макс, злорадствовала Лиза, оказался в той же ситуации, что и она, когда обнаружила, что не может влиять на него.

Он не пускает ее в театр? Пожалуйста!

Он говорит, что у леди Уоллард собственное авто, и спрашивает, не хочется ли Лизе такое же? Нет, дорогой, спасибо!

По-видимому, ее супруг слегка растерялся. Перед Лизой открывались новые горизонты, счастье будущего материнства, и Макс уже не мог сделать ее такой же несчастной, каким был сам. Ему нечем было наказать жену за то, что он ее не любит. Пару раз он холодно выговаривал ей из-за невкусного, по его мнению, завтрака, но Лиза не дрогнула. Она даже не пыталась оправдываться, а просто обещала исправиться, причем делала это с улыбкой, отчего Макс еще более раздражался. А потом Лиза попросту перестала вникать в подробности ведения хозяйства, переложив все заботы на плечи дворецкого и экономки. Даже переделка интерьеров, о которой она раньше так мечтала, уже не интересовала ее. Лиза читала где-то, что беременность отрицательно сказывается на умственных способностях женщины, и теперь думала, что именно это с ней и происходит, но думала с улыбкой.

Зато ей стало легче общаться с соседками. Во время визита к одной из них она посоветовала той поменять цвет штор, после чего почувствовала, что ее былая страсть к оформлению интерьеров вполне удовлетворена.

С мужем она оставалась неизменно доброжелательной и терпеливой, что порой выводило его из себя.

«Пусть Макс не любит меня, — думала она, — но больше он не может мною управлять».

А в постели ее власть над ним только возрастала, несмотря на беременность. Макс приходил к ней каждую ночь, и каждую ночь она старалась угождать ему. Лиза подозревала, что, стремясь освободиться от этой зависимости, Макс имел связи с другими женщинами, но в основном это ничего не меняло.

Лизин живот был уже большим, но она не жалела о былой стройности. На шестом месяце беременности она чувствовала себя прекрасно, много гуляла в парке и пешком ходила в гости к соседкам.

Она часто думала об Элеоноре, писем от которой больше не приходило. Лизу очень интересовало, как развиваются отношения сестры с Воиновым.

Костя всегда говорил о ней с нежностью, а Элеонора, судя по ее единственному письму, восхищалась им. Но достаточно ли этого для того, чтобы между ними начался настоящий роман?

Лиза мало интересовалась известиями с фронтов, но ее соседки иногда говорили об ужасах современной войны, и при таких разговорах Лизу каждый раз передергивало от страха за сестру.

Какую глупость все-таки совершила Элеонора, не став графиней Ростоцкой!

Глава 19

Элеонора проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Она прилегла ненадолго, не раздеваясь, поэтому моментально вскочила. Над ней стоял Воинов. Девушка поразилась его растерянному виду.

— Что случилось? — спросила она и попыталась угадать сама, но в голову ничего не приходило.

Уже две недели на их участке фронта было затишье. Раненых поступало немного, они эвакуировались без задержек, поэтому сотрудники госпиталя могли по-человечески спать и есть в часы, отведенные для завтрака, обеда и ужина. Это казалось им пределом мечтаний.

— Элеонора Сергеевна, надежда только на вас, — взволнованно говорил Воинов, увлекая ее на улицу. — Представляете, я отпустил Корфа с Демидычем в Ряттель до утра, а от Куприянова никакого толку.

— Да что произошло, наконец?

— Привели женщину рожать, а я ни разу в жизни самостоятельно не принимал роды.

— Вы шутите! — Элеонора даже остановилась. — Откуда она здесь взялась?

— Приехала в штаб дивизии повидаться с мужем. Сегодня он уехал в часть, она должна была вернуться домой. Не знаю, почему в штабе решили, что здесь ей будет лучше рожать, чем в Ряттеле. У нее первые роды. Господи, что же делать? У нас везде холодно. Успеем ли протопить до того, как она родит?

— Я отведу ее в тот отсек, где готовлю материал. Я бы уступила ей свой закуток, но там за ширмой раненые, ей будет неудобно.

— Делайте, как считаете нужным. Я поищу справочник. — С этими словами Воинов убежал.

В полумраке смотровой стояла женщина с большим животом. На ее плечи была накинута шуба.

— Извините, что доставляю вам столько хлопот, — быстро сказала она. — Это было так глупо с моей стороны, ехать сюда. Но доктор сказал, что роды произойдут не раньше, чем через неделю.

По голосу Элеонора поняла, что женщина молода, хорошо воспитана и очень напугана.

— Не беспокойтесь. — Элеонора попыталась придать своему голосу уверенность, которой на самом деле не испытывала. — Пойдемте со мной.

По дороге они познакомились. Роженицу звали Натальей Николаевной, ей было девятнадцать лет. Договорились называть друг друга без отчеств.

Они пришли в отсек барака, где стоял большой стол. На нем Наталье и предстояло рожать. Элеонора затопила печку, зажгла лампы, сбегала к себе за подушкой и одеялом и достала два пакета со стерильным бельем.

В помещении было довольно тепло, и Наталья сняла шубу, оставшись в нарядном платье. Ложиться на стол она не хотела.

— Мне говорили, что в родах нужно больше ходить, — сказала она.

— Хорошо, ходите, правда, тут мало места. Не хотите ли чаю?

Наталья отказалась, сославшись на тошноту, а через минуту охнула и согнулась. Элеонора поняла, что начались схватки.

— Не стесняйтесь, кричите, — посоветовала она роженице. — И верьте, что все будет хорошо. Константин Георгиевич прекрасный врач, он вам поможет.

В этот момент прекрасный врач постучал в окошко отсека.

— Вы когда-нибудь присутствовали при родах? — спросил он, когда Элеонора вышла.

— Нет.

— О Господи! Я ровным счетом ничего не помню из курса акушерства. Если бы она хотя бы рожала не первый раз! Элеонора Сергеевна, вы должны все о родах знать, ведь женщины часто говорят об этом.

— Я девушка, — с достоинством произнесла Элеонора. — В моем присутствии подобные разговоры исключены. Я изучала родовспоможение на курсах, но практических занятий у нас не было. Сначала идут схватки, во время которых раскрываются родовые пути, потом отходят воды, а потом плод вылезает наружу под действием потуг. И последний период родов, когда отходит плацента. Пожалуй, это все, что мне известно.

— Поздравляю вас со столь замечательными познаниями! — зло воскликнул Воинов.

— Насколько я поняла, ваши познания не многим глубже, — съязвила Элеонора.

— Черт! — выругался он. — Я же не раз присутствовал при родах… Кажется, нужно определить, насколько открыты родовые пути. Еще нужно слушать сердцебиение плода и фиксировать время между схватками и их продолжительность. Когда промежуток между схватками будет укорачиваться, а их продолжительность удлиняться, это означает, что скоро начнутся потуги.

Когда Воинов вошел к роженице, никто бы не усомнился в том, что он принимает роды каждый день.

— Давайте послушаем, что у нас происходит.

Совместными усилиями они с Элеонорой уложили Наталью на стол. Потом Воинов долго прикладывал ухо к ее животу в разных местах, прежде чем уловил, как стучит сердце ребенка.

— Все идет хорошо, нет никаких причин волноваться, — уверенно объявил он. — Врач не говорил вам о каких-нибудь особенностях вашей беременности?

Роженица отрицательно помотала головой. У нее опять начиналась схватка. Она застонала.

— Мне надо ходить. — Она заметалась по столу.

— Хорошо. — Воинов завернул ее в одеяло и помог ей подняться. Она принялась ходить вокруг печки. Во время схваток женщина стонала и вцеплялась в спину Воинова.

Тем временем Элеонора перепроверила запас белья. Вспомнила о том, что придется перерезать пуповину, приготовила ножницы и нитки. Что нужно еще? Белье для ребенка! Но хорошо ли заворачивать его в старые тряпки, пусть даже тщательно выстиранные и выглаженные? Да ведь уезжая из Петрограда, она неизвестно зачем взяла с собой новую нижнюю юбку, привезенную Лизой из Парижа, и ни разу ее не надела. Если ее разрезать, получится прекрасное белье!..

Убедившись, что Воинов пока не нуждается в ней, Элеонора убежала к себе и стала приводить замысел в исполнение. Но не успела она распороть юбку, как в закуток вошел Константин Георгиевич.

— Чем это вы занимаетесь таким важным? — Он без разрешения уселся на чурбачок, служивший Элеоноре стулом, и закурил папиросу.

— Готовлю белье для младенца, — смущенно проговорила девушка. Все-таки ей было неудобно сидеть перед мужчиной с шелковой нижней юбкой в руках.

— Но разве вы не знаете, что заранее ничего готовить нельзя? Это плохая примета.

— В наших условиях непозволительно обращать внимание на суеверия, — сказала Элеонора. — А вы что же, оставили роженицу одну?

— Она сейчас отдыхает, а я пришел с вами посоветоваться. Честно говоря, я не владею ситуацией.

— Я думаю, — авторитетным тоном начала Элеонора, — что если мы предоставим ей чистое белье, теплую воду и не будем активно мешать, она родит сама. Нам останется только принять младенца и перерезать пуповину. А если что-то пойдет не так, вы сделаете ей кесарево сечение. Стерильные инструменты у меня есть.

— Но это же варварство, делать операцию без показаний! — возмутился Воинов.

— Когда врач применяет метод, которым он владеет лучше всего, это идет только на пользу больному, — важно сказала девушка. — И потом, я же говорю: если что-то пойдет не так.

— А как я пойму, так у нее или не так?

Элеонора пожала плечами.

— Может быть, разбудить доктора Куприянова? — осторожно предложила она.

— Будите. Нет, лучше я сам его разбужу, а вы идите к роженице, ей сейчас нужна ваша забота.

Взяв с собой незаконченную работу, Элеонора отправилась к Наталье. Измученная, она лежала на столе с закрытыми глазами, и ходить ей уже не хотелось. Элеонора села на край стола и, положив голову роженицы себе на колени, влажным полотенцем обтерла Наталье лицо, шею и грудь.

Потом она постаралась взглянуть на отсек ее глазами. Он производил жуткое впечатление. Брезентовые стены и потолок, ограничивающие крохотное пространство, страшная черная печка, раскаленная настолько, что дотрагиваться до нее было нельзя, этот стол… Хорошо еще, что отсек освещался одной-единственной керосиновой лампой.

Вернулся Воинов и сказал на ухо Элеоноре, что Куприянов лишь однажды присутствовал при родах, чуть не упал в обморок и теперь идти к роженице категорически отказывается, потому что боится.

Элеоноре стало смешно. Хирург, хладнокровно прооперировавший сотни раненых, боялся увидеть процесс, естественнее которого нет ничего на свете! Впрочем, она понимала, что в таком случае от Куприянова все равно нельзя ждать помощи.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Воинов, когда роженица открыла глаза.

— Спасибо, доктор. — Та попыталась вежливо улыбнуться.

Вообще вежливость и деликатность Натальи очень настораживали Элеонору. Если бы женщина громко кричала во время схваток, у Элеоноры было бы больше уверенности, что все кончится благополучно. Наталья же могла, по мнению новоявленной акушерки, тихо перейти в лучший мир с такой вот вежливой улыбкой на устах.

— Не стесняйтесь, кричите, — настаивала Элеонора. — Говорите обо всем, что вы чувствуете.

— Кажется, у меня отходят воды.

— Значит, уже недолго осталось! — обрадовался Воинов. — Элеонора Сергеевна, поменяйте роженице простыни.

Но она не успела выполнить это указание, как вдруг раздался испуганный голос Натальи:

— Ой, ребенок пошел. Я чувствую, пошел.

— Спирт мне на руки и стерильную пеленку! — подал новую команду Константин Георгиевич.

Элеонора подала требуемое, проверила температуру воды в тазу, подлила немного горячей и, обернув руки еще одной пеленкой, приготовилась принимать младенца.

— Тужьтесь, — кричал Воинов роженице, — еще, еще, еще!

Лицо у него при этом было такое, будто рожает он сам.

Элеонора подумала, как странно, наверное, Господу наблюдать за ними сейчас. Развороченная земля, блиндажи, бараки, и надо всем этим — крики врача, зовущие на свет новую жизнь…

— Все! — Воинов шлепнул на руки Элеоноре красный комочек в белой смазке. — Черт, он не кричит.

— Покажите, — еле слышно попросила Наталья.

При мысли, что сейчас придется показывать матери мертвого ребенка, Элеонора впала в какой-то транс.

Она не смогла бы потом объяснить, почему быстро перехватила младенца левой рукой, а мизинцем правой стала очищать его рот от слизи. Потом она перевернула ребенка вверх ногами, потрясла и шлепнула по попке. Он издал скрип и задвигал конечностями.

Перерезав и перевязав пуповину, Элеонора поднесла его матери.

— Девочка, — прошептала та, и Элеонора осознала, что в суматохе даже и не подумала о том, какого пола новорожденный.

— Сейчас я немного помою вашу малышку, запеленаю, а потом приложим ее к груди, — неуверенно сказала Элеонора.

Она не знала, правильно ли то, что она предлагает.

Вскоре и мать и дитя были обихожены. Воинов на руках осторожно перенес Наталью в Элеонорин закуток. Следом принесли девочку и дали матери кормить. Новоявленные акушеры стояли и смотрели на этот процесс с умилением и гордостью.

— Как хорошо, что девочка, — сказал Воинов. — Вон как ест, за обе щеки уписывает. Лапочка.

Но у Элеоноры не было времени долго любоваться этой картиной. Она позвала санитара, и вдвоем они стали наводить порядок в помещении, где происходили роды. Почти все запасы стерильного белья ушли на роженицу и ребенка, поэтому сегодня же предстояло их возобновить. Вручив санитару тюк с простынями и пеленками, Элеонора согрела утюг и принялась гладить белье, постиранное вчера. Конечно, это был не совсем правильный метод доводить белье до стерильности, но вновь носить дрова и растапливать стерилизатор у нее просто не было сил.

К вечеру из Ряттеля вернулись Демидыч с Корфом. Демидыч был навеселе, а свежевыбритый Корф прямо светился от свежести. В бане был, с завистью подумала Элеонора, когда доктора вошли в отсек, который иронически именовался «кабинетом». По сравнению с другими помещениями лазарета здесь было тепло, и на печке всегда можно было вскипятить чай. Вот и сегодня доктора первым делом заглянули сюда.

Элеонора рассказала, как они с Воиновым принимали роды. Корф с Демидычем выразили радость, что это случилось в их отсутствие.

Вскоре в закутке появился Воинов, на руках у него сидел один из котов.

— Господи, как я устал! — сказал он, усаживаясь на чурбак и продолжая чесать за ухом у кота. — Сегодня больше работать не буду. Что бы ни произошло, даже с места не сдвинусь. Вот буду тут сидеть, пить чай и наблюдать за вашей суетой.

— А если… — начал Корф.

— Никаких «если»!

Элеонора принялась готовить чай.

— Как там наши девочки? — спросила она.

— Спят. Знали бы вы, господа, как я благодарен Элеоноре Сергеевне, — обратился Воинов к докторам. — Если бы не она, все могло бы закончиться не так благополучно.

От гордости Элеонора покраснела, а Константин Георгиевич вновь начал рассказывать о том, как проходили роды. По мнению Элеоноры, в этом рассказе ее роль была сильно преувеличена.

— Элеонора Сергеевна — очень способная девушка, — резюмировал Корф, выслушав Воинова. — Вы напрасно теряете здесь время, — повернулся он к ней. — Вам надо поступить в женский медицинский институт, из вас получится прекрасный доктор.

Она смотрела на Корфа во все глаза. На ее памяти он никогда никого не хвалил.

Мужчины еще некоторое время повосторгались Элеонорой, потом вскипел чай. Воинов пил его, по-прежнему держа кота на коленях. Тот пригрелся и блаженно урчал, что придавало полевой обстановке оттенок домашнего уюта. Элеонора даже забыла, что находится на фронте и не имеет вестей от Алексея Владимировича, она просто пила чай и чувствовала себя почти счастливой.

— Вы, Константин Георгиевич, котов любите? — лениво спросил Корф. — Странно, боевой офицер, и вдруг такие пристрастия, более характерные для женщин.

— Я действительно люблю котов, мне кажется, что у меня с ними схожий темперамент. — Ничуть не обидевшись, Воинов засмеялся.

После чая Демидыч и Корф откланялись. Когда они ушли, поднялся и Воинов. Но прежде чем покинуть «кабинет», он обернулся и внезапно спросил:

— Элеонора Сергеевна, вам часто приходит в голову, что вы можете быть убиты?

— Чем больше свободного времени, тем чаще меня посещают такие мысли, — улыбнулась она. — Когда мы наступали, времени не было, и о смерти я не вспоминала. А теперь, когда мы стоим в обороне, я чуть ли не каждый день думаю о том, что смерть может случиться в любой момент.

— И вам не жалко будет погибнуть девственницей?

Элеонора оцепенела. Сначала она решила, что это глупая шутка, но Воинов не улыбался. Он смотрел ей в глаза, то ли желая что-то там найти, то ли пытаясь подчинить девушку своей воле. Это была страшная минута, Элеонора будто заглядывала в пропасть.

«Наверное, нельзя требовать от мужчины, чтобы он работал по двадцать часов в сутки, оперировал под артобстрелами, ездил на передовую за ранеными, принимал роды и при этом еще сохранял ясность рассудка, — быстро подумала она. — Ничего удивительного, что он съехал с катушек. Ему просто необходимо отдохнуть».

Именно это она ему и сказала.

Бросив на нее полубезумный взгляд, Воинов наконец вышел.

Глава 20

Лизины роды приближались. Макс предлагал жене лечь в лучшую лондонскую клинику, но она не видела в этом никакой необходимости. Она знала, что ничего плохого не может случиться ни с ребенком, ни с ней самой, и собиралась обойтись помощью доктора Фроста.

Архангельские, надеявшиеся навестить дочь еще до родов, сообщили, что вдвоем приехать не смогут. Петр Иванович занимался организацией Российского съезда хирургов. Ксения Михайловна решилась было ехать одна, но путем долгих уговоров Лизе удалось заставить ее отказаться от этой затеи.

После отъезда в Англию она тепло вспоминала о матери, но все же знала: стоит им оказаться рядом, как их вечные конфликты вспыхнут с новой силой. Отношения матери и дочери были тем лучше, чем дальше они находились друг от друга, и Лизе не хотелось, чтобы рождение ее первенца было омрачено новыми скандалами. А ведь Ксения Михайловна ни за что без них не обойдется! Слава Богу, Лиза уже взрослая самостоятельная женщина, и она никому не позволит омрачить ей радость материнства!

Но гости из России в доме Воронцовых все же появились. Вместо себя Ксения Михайловна прислала на помощь Лизе Зинаиду Ивановну, которая сразу же засела в одной из пустующих спален со швейной машинкой — готовить приданое для малыша. А еще через несколько дней Макс привез из Лондона графа Ростоцкого, который тоже заканчивал с ликвидацией своего бизнеса в России и теперь целыми днями пропадал в Сити, стремясь найти наилучшее применение своим огромным капиталам.

По вечерам все собирались в гостиной. Макс с Лизой, как правило, играли в шахматы, а гости сидели у камина, читали или слушали радио. Ростоцкий оказывал всевозможные знаки внимания Зинаиде Ивановне. Лизе с трудом верилось, что еще прошлым летом он был так пылко влюблен в Элеонору. Зинаида Ивановна благосклонно, хотя и не без смущения принимала ухаживания графа, и Лиза думала, что дело, пожалуй, и правда идет к законному браку. Это подтверждало ее глубокое убеждение в том, что мужчина женится не потому, что встретил женщину своей мечты, а потому, что у него созрела потребность жениться. Пока этой потребности нет, вы можете предлагать мужчине хоть Клеопатру, но не добьетесь никакого результата. А вот когда ему самому приспичит жениться, он потащит к алтарю кого угодно. Впрочем, по мнению Лизы, Зинаида Ивановна представляла собой не худший вариант для графа.

Как ни странно, того же мнения придерживался и Макс Воронцов. Теперь он гораздо чаще, чем раньше, проводил вечера дома, беседуя с Ростоцким о делах и снисходительно наблюдая его ухаживания за Зинаидой Ивановной.

— Пожалуй, Зинаида больше подходит графу в качестве супруги, чем твоя безумная сестра, — сказал он однажды Лизе.

— Макс, когда ты успел составить мнение об Элеоноре? Ты ее видел от силы три раза.

— Милая, для мужчины этого вполне достаточно. А поездка на фронт полностью подтверждает ее безумие. Мне ужасно жаль твою сестру! Такая красота зря пропадает.

— Ты шутишь? — улыбнулась Лиза. — Элеонора совсем некрасива.

— Ну что ты в этом понимаешь? — засмеялся Макс. — Существуют разные типы женской красоты, в своем роде Элеонора почти совершенство. А безумие придает ей дополнительную прелесть.

Лиза предпочла не спорить с мужем. У каждого свой вкус. Хотя она-то сама, очень скучая по Элеоноре, все же считала ее страшненькой. Впрочем, будь Элеонора красавицей, вряд ли Лиза относилась бы к ней так хорошо.

Лиза родила своего первенца, девочку, легко и быстро. Первые схватки она почувствовала около полудня, а к четырем часам все было уже позади. При родах присутствовал доктор Фрост, ему помогала Зинаида Ивановна.

Девочка родилась крупная, с черными волосиками на голове. Немного покричав, она взяла грудь и, насытившись, уснула.

Любуясь ее сморщенным личиком, Лиза пролежала в постели пару часов, с аппетитом съела легкий обед, принесенный Зинаидой Ивановной, и поднялась на ноги, чем ввергла тетку в настоящий шок. По ее представлениям, благородной женщине после родов полагалось лежать не меньше недели. Зинаида Ивановна хотела послать за доктором Фростом, чтобы он образумил неопытную мать, и Лиза еле отговорила ее. Легкий озноб, который она ощущала после родов, быстро прошел, и теперь ей было так хорошо, как никогда в жизни. Огромный живот, в последние месяцы делавший ее неуклюжей, исчез почти полностью, и она чувствовала себя красивой, сильной и молодой.

Она запретила прислуге сообщать мужу о появлении на свет дочки и сама спустилась встретить его.

— Здравствуй, дорогой, — произнесла она ласково, стоя в холле у входа в гостиную. — Приказать подавать обед?

Макс что-то неразборчиво буркнул в ответ и мимо нее направился к телефону.

Но все же что-то в облике жены показалось ему странным, и, подойдя к столику, на котором стоял телефон, он не снял трубку, а обернулся к Лизе и стал внимательно ее рассматривать. На его лице появилось озадаченное выражение.

— Ты как-то не так выглядишь, — наконец сказал он. — Что-то случилось?

— Случилось. — Не в силах сдержать торжествующей улыбки, Лиза подошла к мужу и обняла его за шею. — Хочешь посмотреть?

— Как посмотреть? — окончательно растерялся Макс. — А ты? Почему ты здесь? Лиза!

— Идем наверх, — сказала она. — Идем, и ты увидишь нашу дочь.

И тут Макс сделал то, чего она меньше всего от него ожидала, — очень осторожно поднял ее на руки и понес по лестнице.

В спальне он долго смотрел на сверток, ровно сопящий в колыбели, явно не в силах осознать, что это его дочь.

Вечером Макс говорил приехавшему поздравить его Ростоцкому:

— Мне рассказывали, какой это ужас — пережить роды собственной жены. Я даже и не рассчитывал, что мне так повезет. Лиза не доставила никому ни малейших хлопот. Вот это женщина, правда?

Положив возле Лизиного прибора бархатный футляр, внутри которого находилось бриллиантовое колье баснословной стоимости, он приказал подавать шампанское.

В России царь отрекся от престола, и теперь оттуда приходили все более странные и непонятные вести. Макс считал, что ему путь на родину заказан, а значит, его семье — Лизе и новорожденной дочке — тоже. Поэтому, говорил он, девочку надо назвать английским именем и с первых же дней пригласить к ней английскую бонну. Лиза с этим не соглашалась. Она не интересовалась политическими новостями и не могла поверить, что они не смогут всей семьей навестить ее родителей, когда захотят. И английское имя для девочки ее не устраивало.

После долгих споров малышку решено было крестить Ксенией, в честь бабушки. На крестины пришлось ехать в Лондон, где был православный приход. Крестными родителями стали граф Ростоцкий и Зинаида Ивановна. В качестве подарка крестной дочери Ростоцкий открыл на ее имя счет в банке и положил туда немалую сумму. Во время крестин девочка спокойно спала на руках графа и проснулась лишь когда запели «Верую».

Ксюша вообще была спокойным ребенком. По ночам она почти не просыпалась, да и днем плакала редко.

Лиза не могла налюбоваться на свое сокровище. Она сама кормила девочку грудью и не нуждалась ни в кормилице, ни в няне. К тому же Зинаида Ивановна всегда готова была прийти на помощь счастливой матери.

Лиза была абсолютно счастлива. Она поняла свое предназначение в жизни, и это было материнство. Чего еще ей желать? Даже отношения с Максом стали занимать ее гораздо меньше. Конечно, она ждала, когда пройдет месяц после родов и можно будет снова заняться с мужем любовью, но не собиралась омрачать себе жизнь никакой романтикой. Ей казалось противоестественным переживать из-за мужчины после рождения ребенка.

Маленькую Ксюшу она поселила в супружеской спальне, и вначале Макс, боясь младенческих криков, настоятельно требовал, чтобы Лиза взяла няню и отправила ребенка спать отдельно. Но счастливая мать этих требований не выполнила, и тогда Макс с недовольной миной перебрался в свою личную спальню, но через неделю объявил, что соскучился, и пришел обратно. Лиза приятно удивилась, ведь месяц после родов еще не истек, и делать в супружеской спальне Максу было особенно нечего.

А однажды она проснулась ночью, оттого что Ксюша заплакала. Открыв глаза, она увидела, что Макс ходит по спальне с девочкой на руках.

— Почему ты не разбудил меня? — Лиза быстро выскочила из постели. — Давай ее мне.

— Тихо, — прошептал Макс. — Она уже заснула, сейчас я положу ее в кроватку. И ты ложись.

— Кто бы мог подумать, что миллионер Макс Воронцов по ночам сам укачивает младенцев! — улыбнулась Лиза.

— Я для того и зарабатываю деньги, чтобы в свободное время делать то, что хочу. Заметь, как быстро она у меня угомонилась.

Они стояли над кроваткой и смотрели на спящую девочку.

— Ты во всем гений! — Лиза обняла мужа и прижалась к нему. — И вообще ты у меня чудо!

— Ого! — удивился Макс. — Ничего подобного я от тебя еще не слышал. Что это с тобой?

— Я просто подумала, — сказала Лиза, — что мы с тобой муж и жена. Нам вместе жить, вместе воспитывать Ксюшеньку и… других наших детей. Так лучше делать это в мире и согласии, правда?

— Ну разумеется. — Макс поцеловал ее в щеку и, улегшись в кровать, зевнул. — Давай спать, у меня завтра с самого утра дела в Лондоне.

Глава 21

Оказалось, что зима не длится вечно. Несмотря на глубокое убеждение Элеоноры в обратном.

Но происходило странное: то вдруг пахнет в лицо теплым ветром, то птицы запоют по-новому… Эти признаки позволяли Элеоноре надеяться, что она увидит весну.

Они приближались к весне с большими потерями. Погиб молодой доктор Куприянов, получивший на передовой осколочное ранение. Его успели привезти в госпиталь, Воинов даже успел прооперировать его, но Куприянов потерял слишком много крови.

Он умирал у Элеоноры на руках. Она говорила, что он обязательно поправится, а он знал, что умирает, но все равно не мог в это поверить.

В госпитале было принято подшучивать над неловкостью Куприянова, который всегда норовил опрокинуть все, что опрокидывается, и разбить все, что бьется. Корф даже предлагал обратиться к немцам, чтобы те не тратили боеприпасы на данном участке фронта — все равно у них нет оружия более разрушительного, чем доктор Куприянов. Но в операционной Куприянов преображался, его движения становились быстрыми и точными, на его счету было множество спасенных жизней.

Обтирая ему лицо и шею, Элеонора думала о том, что, сложись судьба иначе, он стал бы замечательным хирургом.

Она просидела возле умирающего почти сутки, и никто не пришел сменить ее: весь персонал госпиталя был занят постоянно прибывающими ранеными. До самой смерти Куприянов находился в полном сознании и рассказывал ей о матери и оставшейся в Петрограде невесте.

Смерть молодого доктора оставила рубец на сердце Элеоноры. Если таких рубцов наберется слишком много, на ее сердце не останется живого места. Как же тогда она будет любить Ланского?

…Да и где он сейчас? Не лежит ли вот так же, прощаясь с жизнью, на руках у другой сестры милосердия? И не придет ли эта сестра милосердия когда-нибудь к ней, чтобы рассказать о последних часах любимого, как собиралась поступить сама Элеонора?

Она чувствовала: единственное, что осталось в ней от прежней жизни, — это любовь к Ланскому. Эта любовь была частью прежней Элеоноры, которую нельзя было потерять, как нельзя потерять свою душу.

Она давно уже укоротила волосы, носила мужскую одежду и редко смотрелась в зеркало. Но, вглядевшись однажды в свое отражение, горько заплакала.

Она оплакивала в себе женщину, которая умерла, так и не успев родиться, оплакивала то, что теперь ей не быть уже нежной и ласковой, доверчивой и желанной.

За этими слезами ее застал Воинов. Почему-то он сразу понял, отчего она так горько рыдает.

— Отправляйтесь домой, Элеонора Сергеевна, — тихо сказал он. — Не плачьте, я сегодня же выпишу вам документы, и вы уедете с первой оказией. Хотите?

— Хочу, — сквозь слезы призналась она. — Но никуда не поеду. Даже и не пытайтесь меня прогнать. Ведь я нужна здесь, правда? Как вы будете обходиться без меня?

— О женщины! — вздохнул Воинов. — Вас не поймешь… Пойдемте работать.

В марте стало известно об отречении царя от престола. Сначала Элеонора не поверила фельдшеру, который первым принес из штаба эту новость. Она показалась девушке столь же абсурдной, как, например, известие о том, что Земля сошла со своей орбиты.

— Невозможно, чтобы это было правдой, — повторяла Элеонора, даже когда новость подтвердил Корф.

— Случилось то, что случилось, — сказал Воинов, — изменить мы ничего не можем, нам остается только работать, как прежде. Я не думаю, что отречение положит конец войне, напротив, теперь, помимо жертв боевых действий, нам еще придется иметь дело с жертвами беспорядков.

Воинов не высказывал своего отношения к переменам. Перед санитарами и фельдшерами он произнес небольшую речь, призвав всех добросовестно исполнять свои обязанности. Офицерскому составу было объявлено, что политические дискуссии не приветствуются.

Тем не менее они вспыхивали то там, то здесь.

— Россию ожидает страшное будущее, — сказал за чаем Демидыч. — Слава Богу, что я этого не увижу.

— Не стоит нас пугать, — поморщился Воинов.

— Иван Демидыч, может быть, все идет к лучшему, — вставила свое слово Элеонора, которая раньше никогда не думала о политических событиях, но теперь хотела во всем разобраться. — Ведь простой народ действительно живет в ужасных условиях…

— И кто в этом виноват? — взвился Демидыч. — Разве царь виноват в том, что народ живет в грязи, не желает работать и беспробудно пьет? Я вот тоже много пью, но я же не обвиняю в этом царя. Полагать, что во всех бедах огромной страны виноват один человек, могут только слабоумные. Если кому-то хочется пожалеть себя, он может размышлять о том, кто виноват в его несчастьях. Но тому, кто хочет жить лучше, во всех своих бедах нужно винить только себя. Только зная собственные недостатки и борясь с ними, можно изменить свою жизнь.

— Но может быть, новая власть все-таки сделает так, что народ начнет жить лучше? — робко спросила Элеонора.

— Не сделает! Власть переменилась, но люди остались теми же. Они же не избавились от лени, зависти, подлости. Да о чем тут говорить! Идет война, нужно мобилизовать все силы для победы, а у нас что происходит? Какие-то комитеты, митинги! Немец как ударит сейчас, что делать-то будем? Опять собрания проводить?

В частях теперь действительно проводились собрания, на которых солдаты выражали доверие или недоверие своим офицерам. Такое собрание хотели проводить и в госпитале, но Воинов запретил.

— Мы спасаем людей и не можем тратить время на подобную ерунду, — сказал он очередному представителю какого-то комитета, и тот убрался несолоно хлебавши.

Самым неприятным было то, что наступили перебои со снабжением. Сразу стало меньше марли, лекарств и наркотиков, а эфир и хлороформ перестали поступать вовсе. С перевязочным материалом тоже было плохо, и Элеонора, которая считала, что в лазарете всегда должен быть запас всего, решила, что бинты и тампоны придется использовать несколько раз. Это принесло ей новые стычки с санитарами и лишнюю глажку каждый день.

В эти дни она стала настоящей хозяйкой лазарета и теперь управляла им железной рукой. Намечался очередной переезд. Элеонора сама руководила сборами, пристально наблюдая, чтобы ни один клочок ваты, ни один зажим не были потеряны. Врачи в один голос восхищались ее организаторскими способностями. Хотя, возможно, они просто были рады, что есть на кого переложить хлопоты.

Наступающая весна принесла с собой ветры и дожди, от которых не защищали стены бараков. Зимой от холода еще можно было как-то спасаться, «надышав и натопив», но от ледяной воды, льющейся с небес и текущей по земле в виде тающего снега, спасения не было. Поэтому новое перемещение лазарета, на этот раз в старое здание каменного особняка, пришлось кстати. Особняк пострадал еще до войны: частично разрушенная крыша и обвалившиеся кое-где стены были результатом не артобстрелов, а действия времени.

Воинов занял с лазаретом первый этаж, предоставив второй минерам. Стены особняка промерзли и отсырели, теперь требовалось время, чтобы отогреть и высушить их. Но много ли тепла давали железные печурки?

Сырость была ужасная, у Элеоноры постоянно зябли ноги, и руки стали хуже слушаться. Она переживала за докторов, ведь им необходима точность движений.

— Не волнуйтесь, Элеонора Сергеевна, всего месяц до тепла остался, — утешал ее Корф. — Теперь на фронте тишина, поскольку все дороги развезло. Наши дороги — это мощный стратегический фактор.

— Но как только дороги подсохнут, тут-то немец и попрет, — встревал Демидыч. — Так что не знаю, стоит ли торопить приход тепла.

— Но может быть, тогда нас отзовут на переформирование? — предположила Элеонора. — Мы ведь уже больше полугода без отдыха.

На самом деле девушка надеялась не на отдых, а на встречу с Ланским, который мог оказаться на переформировании в то же время и в том же месте, где она. Конечно, вероятность этой встречи была очень мала, но все же она была.

— Что за наивность, Элеонора Сергеевна? — вздыхал Корф. — Теперь благодаря революции творится такая неразбериха, что о нас не вспомнят до скончания века. И мы, как цыгане, будем вечно странствовать по свету.

Элеонору этот прогноз очень расстроил.

В девяти километрах от особняка была большая деревня, куда солдаты и офицеры ходили в увольнения. Из всех радостей, которые сулила деревня, Элеонору привлекала лишь одна, но привлекала очень сильно. Разумеется, это была баня!.. Но Воинов, пообещавший своему учителю Архангельскому беречь Элеонору как зеницу ока, запретил девушке покидать расположение части.

Однажды после операции по поводу ранения грудной клетки, которую Константин Георгиевич с помощью Элеоноры провел блестяще, она решила, что ее час настал. Но Воинов не собирался уступать никаким просьбам.

— Я не могу гарантировать, что, покинув пределы лагеря, вы не окажетесь жертвой банды революционеров, которые надругаются над вами во имя своих светлых целей. А здесь, в расположении части, вы под надежной защитой.

— Ну что со мной может случиться, Константин Георгиевич? Я такая грязная, что никому не придет в голову надругаться надо мной!

— Да? Но ведь на обратном пути вы будете уже чистая…

Элеонора фыркнула. Она уже перестала обижаться на подобные высказывания, иначе ей бы пришлось целыми днями ходить обиженной.

— К тому же, — продолжал Воинов, — после бани вам придется идти обратно по грязи девять километров. Значит, вы вернетесь такая же грязная, как ушли.

Мойтесь здесь, я принесу воды, дров сколько скажете. Найду где-нибудь бочку, сделаю из нее ванну. В лучшем виде помоетесь!

— Константин Георгиевич, мне надо попариться! Иначе ревматизм разовьется, Иван Демидович меня предупреждал.

— Элеонора Сергеевна, вы же княжна! Откуда эти плебейские замашки — попариться? Впрочем, если настаиваете, я вас сам отвезу в баню. Завтра будет оказия, саперы за кирками поедут.

— Вы очень любезны! — Элеонора даже засмеялась от радости.

Весь вечер она готовилась к поездке. Сложила чистое белье и полотенце, выпросила у Демидыча кусок хорошего мыла. Работала до поздней ночи, чтобы обеспечить госпиталь всем необходимым на время своего отсутствия, — Воинов предупредил, что они заночуют в деревне. Но за баню придется платить. Чем? Она знала, деньги нынче не пользуются популярностью. Разве что сахар… Поскольку она по привычке пила чай и кофе без сахара, у нее скопился небольшой запас. Вот и хорошо, если не возьмут деньгами, она отдаст сахар.

Внезапно эти размышления навели ее на страшную мысль. Деньги обесцениваются, многие говорят, что будет реформа. Но тогда она потеряет все, что заработала тяжким трудом за шесть месяцев службы! А ведь на эти деньги она собиралась начинать совместную жизнь с Ланским. Получается, что все ее труды пойдут прахом!.. Думать об этом было невыносимо… К счастью, мысль о завтрашней бане перевешивала все остальные.

Утром она собралась раньше всех. Ехать предстояло на телеге, влекомой саперской лошадью, еще более флегматичной, чем Стремительный.

Пожилой сапер вслух сомневался, что они доберутся благополучно, но Элеонора его не слушала. Положив свои вещи на телегу, она вернулась в особняк, чтобы поторопить Воинова. Оказывается, он не мог разыскать свой револьвер.

— Зачем вам в бане револьвер? — недоумевал Корф, помогавший ему в поисках. — Вы же никогда не носите оружия.

— Я ведь упаковывал его, правда? — Воинов с надеждой посмотрел на вошедшую Элеонору.

— Я и не знала, что у вас есть револьвер. Но зачем он вдруг вам понадобился?

— Я сопровождаю вас, Элеонора Сергеевна. И должен быть вооружен, если что.

— Но вы не остановите вашим револьвером банду революционеров, которой вы меня вчера пугали, — засмеялась девушка. — Правда, оружие поможет вам избавить меня от позора…

— Не шутите так! — Воинов и не думал разделить ее веселье.

Наконец револьвер нашелся, и они поехали. Сотрудники госпиталя провожали Элеонору так, будто она отправлялась не в баню, а в опасный поход.

До деревни добрались без приключений, всего за полтора часа, хоть сапер и предрекал, что они утонут в промоинах. Высадив пассажиров на окраине, он поехал дальше, пообещав забрать Элеонору и Воинова завтра на рассвете.

Первый дом на окраине стоял не возле дороги, как большинство домов в деревне, а в глубине сада. Но сейчас, ранней весной, когда деревья не были покрыты ни листвой, ни снегом, его было хорошо видно. Дом был большим, а окружающий пейзаж, с голыми мокрыми деревьями и низким серым небом, производил впечатление какой-то новорожденности. Интересно, кто живет здесь?

На громкий стук в калитку из дома вышла красивая черноволосая женщина и направилась к ним.

Поздоровавшись с Воиновым, она перевела взгляд на Элеонору. В этом взгляде читалось удивление.

— Марина, это моя сестра Элеонора, — сказал Воинов.

Марина подробнейшим образом оглядывала девушку. А Элеонора поняла, что, представив ее своей сестрой, Воинов не солгал, а всего лишь лукаво не уточнил, что это не степень родства, а профессиональная принадлежность.

Похоже, вид Элеоноры — обветренное лицо и торчавшие в разные стороны волосы — успокоил Марину. Ясно, что ни при каких обстоятельствах Элеонора не могла составить ей конкуренцию в борьбе за сердце мужчины.

— Проходите в дом, — улыбнулась она.

— Лучше сразу в баню. — Элеонора улыбнулась в ответ.

— Я топлю с утра, сейчас там самый жар. Не думаю, что женщина сможет его выдержать. А тебе, Костя, в самый раз. Так что иди первым, парься, а потом уж мы с Элеонорой пойдем.

Обращение к Воинову на ты и по имени многое сказало Элеоноре об этой женщине. Конечно, девушка предпочла бы мыться в бане одна. Но что делать, сейчас она не в том положении, чтобы диктовать условия…

Как только Константин Георгиевич скрылся в бане, женщины, так и не вошедшие в дом, услышали его восторженные вопли.

Марина зашла в баню и вышла оттуда с одеждой Воинова. Потом она принесла большой таз с мыльной водой и стала бросать туда Костины вещи.

— Давайте я помогу, — предложила Элеонора.

— Нет, детка, отдыхай. Завтра к утру все высохнет. Раздевайся и ты. Я заодно и твое простирну, пока он моется.

— Спасибо, я сама, — улыбнулась Элеонора, — и не могу же я сидеть голой.

— Зачем голой? — Марина зашла в дом и через минуту вынесла большое лоскутное одеяло. — Снимай все, не стесняйся. Завернешься в одеяло. И вот, — она протянула Элеоноре кружку, — попей молока, ты, наверное, давно его не пробовала.

— Ох, если бы вы знали, как давно!

— Ну так и пей, молоко парное, мои дети каждый день пьют.

— У вас дети? — удивилась Элеонора. — Они здесь?

— Сейчас нет, — лукаво улыбнулась Марина, — я их отвела к знакомой, она неподалеку живет. Пей же молоко.

Она так и не дала Элеоноре выстирать хотя бы собственное белье. Действовала она быстро и ловко, Элеонора любовалась ею. Марине было, наверное, лет тридцать, как и Титовой. Она вообще напоминала Александру Ивановну: и статностью фигуры, и плавной расторопностью движений, и доброжелательным выражением лица. Марина была красива, Элеонора откровенно позавидовала ее точеному носу, нежной линии рта и пышным угольно-черным волосам. Конечно, Марине было далеко до Лизы Архангельской, но Элеонора и не собиралась их сравнивать.

Между делом Марина рассказала, что она родом из Москвы, ее отец держит там лавку. Десять лет назад она по большой любви вышла замуж за фельдшера и переехала сюда. О своем муже Марина говорила только хорошее, но уже два года назад он был призван на военную службу, и вестей от него она не имела. Теперь ей в одиночку приходилось поднимать троих детей-погодков, младшему из которых было пять лет.

— Но я не бедствую, — рассказывала Марина, — у меня две коровы, боровок, курочки, гуси, огород большой. Не голодаем. Сад у нас, я один раз даже в Питер яблоки на базар возила. Нет, мы живем хорошо, только вот Ивана с нами нет.

За разговорами прошел примерно час, Марина успела постирать одежду, а Элеонора — выпить пол-литра молока и замерзнуть, несмотря на одеяло. Потом из бани выскочил Воинов, завернутый в простыню, и с радостным гиканьем промчался в дом.

— Давай заходи, пока пар не вышел, — поторопила девушку Марина.

Это приглашение не надо было повторять дважды. Войдя в чистый предбанник, Элеонора скинула с себя одеяло и радостно устремилась в нагретую парную. Через несколько минут, согревшись, она поняла, что такое настоящее блаженство.

Вскоре в парной появилась голая Марина. Взглянув на нее, Элеонора ощутила зависть. Она сама, с ямой вместо живота, выпирающими костями таза и костлявыми коленями, не шла ни в какое сравнение с этой высокой и стройной женщиной.

«Скорее меня можно сравнить со Стремительным в период перебоя с фуражом», — грустно подумала девушка.

— Ну, давай париться! — весело предложила Марина.

Вооружившись веником и положив Элеонору на верхний полок, она принялась охаживать ее.

Элеонора с удовольствием позволила Марине хлестать себя, натирать солью и медом. Она наслаждалась новыми для себя ощущениями, но главное — впервые за долгое время ей не надо было контролировать ситуацию, обо всем заботилась Марина. Как приятно было просто лежать на деревянном полке в горячем пару, не думая о том, что может через минуту случиться и какие действия нужно будет предпринять!..

— Вот и славно, — наконец сказала Марина. — Теперь ополоснись и можешь одеваться. Я тебе приготовила кое-что из своей одежды.

В предбаннике Элеонора с удивлением посмотрела на яркую вышитую кофточку и синюю широкую юбку. Вещи были почти новыми.

— Надевай, не бойся, — засмеялась Марина, видя ее замешательство. — Я этого не ношу, солдатке нельзя так одеваться. Давай-ка я вытру тебе волосы и расчешу их как следует.

Она обращалась с Элеонорой, как с ребенком. Господи, как же это было приятно!..

Потом пошли в дом. Как и в бане, там тоже царила чистота. Элеонора не колеблясь развернула бы в большой комнате операционную. Комната была обставлена в городском стиле, имелось даже кресло-качалка, в котором сейчас дремал Воинов, укрытый клетчатым пледом — точно таким же, какой был у Петра Ивановича Архангельского на Знаменской.

— Просыпайся, сейчас кушать будем, — весело окликнула Воинова Марина.

Тот вскочил и уставился на Элеонору. Никогда раньше она не видела такого растерянного выражения на его лице. Девушка быстро оглядела себя, но, кажется, все в ее наряде было в порядке.

— Чем я так вас напугала? — спросила она.

— Что вы с собой сделали?! — воскликнул Воинов. — Какая вы стали красивая, это же чудо просто!

— Конечно, красивая, — засмеялась Марина. — А раньше ты не замечал?

Она стала накрывать на стол. Постелила хрустящую скатерть и начала доставать из буфета миски с едой. Вскоре на столе появились соленые огурчики, каждый размером не больше мизинца, моченая брусника, соленые грибы… Элеонора и Воинов с изумлением смотрели на эти роскошные угощения. А когда Марина выставила тарелку с тонко нарезанной бужениной, Элеонора подумала: уж не снится ли ей все это? Но тут хозяйка достала из печи чугунок с картошкой, от которой поднимался ароматный пар, чугунок с мясом и противень с пирожками. А в завершение вынула из буфета и водрузила в центре стола большую бутыль зеленого стекла.

Воинов застонал.

— Настоящая водка, — гордо сказала Марина. — Ну, прошу к столу.

Оголодавшие Элеонора и Воинов некоторое время ели молча. Девушка помнила, что наедаться нельзя, после долгого употребления солдатских каш и кулешей это может кончиться плохо, поэтому ела мало, смакуя каждый кусочек. Марина с Воиновым выпили, Элеонора тоже пригубила чуть-чуть водки, после чего в желудке разлилось блаженное тепло, а в голове приятно зашумело. Внезапно она подумала, что, наверное, Марина и Воинов мечтают поскорее остаться вдвоем, она лишняя в их компании. С грустью окинув взглядом остававшиеся на столе лакомства, она попросила хозяйку уложить ее спать.

Марина постелила ей в маленькой клетушке на втором этаже. Там было прохладно, и стоило только Элеоноре вытянуться на свежих простынях, как она моментально провалилась в сон — на всю ночь.

За окном было темно, когда хозяйка разбудила ее.

— Пора вставать. — Марина протягивала Элеоноре ее белье и одежду, все сухое и чистое. — А мои вещички ты тоже забери с собой, мне они ни к чему, а тебе, мало ли, пригодятся.

Садясь в постели, Элеонора с чувством поблагодарила ее. Она уже давно привыкла, просыпаясь, мгновенно приходить в себя.

— Одевайся, пойдем завтракать, еще время есть.

Воинов уже пил чай, умытый, одетый и довольный. У Элеоноры не было сомнений по поводу того, что происходило этой ночью между ним и Мариной. Но почему-то сейчас это не оскорбляло ее.

Вскоре она уже тряслась на телеге бок о бок с сапером. Воинов шел рядом. Теперь нагруженная лошадь уже не могла его выдержать. Конечно, как старший по званию, он мог бы сам сесть в телегу, заставив сапера идти пешком, но такое ему даже в голову не пришло. Элеонора невольно улыбнулась, подумав об этом.

Потом ее мысли приняли иной оборот. Теперь она многое знала об интимных отношениях между мужчиной и женщиной, и это знание выводило ее из разряда благонравных девушек. Но с другой стороны, была ли она по-настоящему благонравна, даже учась в Смольном? Ну, тогда, наверное, была… Но потом, полюбив Ланского, она повела себя совсем не так, как было принято среди смолянок. Почему? Неужели из-за своей непривлекательной внешности? Но ведь вчера Воинов назвал ее красивой, и, как она чувствовала, искренне.

А может быть, она всегда была немножко иной, чем другие девушки? Ведь никого, кроме нее, не занесло на фронт! Хотя, если подумать, ее судьба была достаточно обычной: многие девушки не могут сразу пожениться со своими возлюбленными и ждут их. Но на фронт попала только она. Наверное, в ней есть какой-то изъян, который никогда не позволит ей стать настоящей женщиной, даже после того как она вернется домой и забудет обо всем, что происходило здесь, на фронте. Но что это за изъян? И до чего же все это обидно…

— Вам понравилось? — спросил ее идущий рядом Воинов.

— О, конечно!

— Если удастся еще раз выбраться в деревню, я вас снова возьму, — пообещал он.

— Это, наверное, неудобно, — растерянно произнесла Элеонора.

— Почему? — Взгляд Воинова стал жестким.

— Ну, вы же сами понимаете, Константин Георгиевич… — сказала она.

— Не понимаю.

— Не заставляйте меня говорить об этом. У вас с Мариной свои занятия… Вы меня в следующий раз лучше с Демидычем или с Корфом отправьте, — попыталась она пошутить.

— А вы думаете, у Демидыча или у Корфа другие занятия? — усмехнулся он и неожиданно спросил: — Послушайте, вам никогда не приходило в голову, что у вас мужской характер?

— Что вы имеете в виду?! — Возмущению Элеоноры не было предела. По ее представлениям, женщина с мужским характером стояла лишь на одну ступень выше падшей женщины.

— Да-да, и нечего на меня так смотреть! Вы переносите тяготы войны молча, не пытаясь оказаться в центре внимания, не требуя восхищения и утешения, — разве это свойственно женщинам? Нет, это чисто мужские качества. А при общении с мужчинами вы всегда предпочтете разумную беседу флирту, разве не так?

— Вряд ли это должно вас волновать, Константин Георгиевич, — обиделась Элеонора. Ее обида была тем сильнее, что, кажется, он был прав.

К счастью, дорога сузилась, и некоторое время Воинову пришлось идти впереди лошади.

— Элеонора Сергеевна, не сердитесь, — весело сказал он, когда снова оказался рядом с телегой. — Поверьте, в этом нет ничего плохого. Не стоит бороться с собственной натурой или думать о себе не то, что ты есть на самом деле. Ваши качества вызывают восхищение у многих, в том числе у меня.

— Но в таком случае, Константин Георгиевич, получается, что мы живем в очень странном мире.

— А вот это уже от нас не зависит. Мир таков, каков он есть.

— Но тогда зачем в нем существует любовь? — с отчаянием воскликнула Элеонора.

Воинов остановился прикурить. Спичка не зажигалась, а отсыревшая папироса долго не прикуривалась на ветру. Он отстал от телеги, и ему пришлось бежать, чтобы догнать ее.

— Это бессмысленный вопрос, — сказал он, отдышавшись. — Вы же не спрашиваете, почему рождаются гениальные люди, или почему развязываются войны, или почему человек верит в Бога. Это в человеческой природе, вот и все. И как нельзя логически объяснить существование Бога, так нельзя понять человеческую природу. В Бога нужно просто верить, а любого человека принимать таким, каков он есть.

Элеонора тяжело вздохнула. Она и сама не знала, какого ответа ждала. Может быть, ей хотелось, чтобы этот ответ избавил ее от любви к Ланскому? Нет, разумеется, нет! Она ни за что не позволит себе лишиться этой любви. В ней — смысл ее жизни!..

И, забыв про шагающего рядом Воинова, она мысленно стала горячо молиться, чтобы Господь не оставил ее в своей великой милости и соединил бы с Алексеем как можно скорее.

Глава 22

Демидыч с Корфом, утверждавшие, что немцы начнут наступление, как только подсохнут дороги, не ошиблись. Теперь чуть ли не каждый день Элеонора видела марширующие на передовую роты. Соответственно работы в лазарете прибавилось. Ощущалось и отсутствие доктора Куприянова, которому медицинское управление так и не прислало замены.

Войска стояли в обороне, сдерживая жестокие атаки немецкой армии. Пока удавалось удерживать позиции, но в любой момент могло начаться отступление. С большим количеством раненых госпиталь рисковал быть захваченным в плен. Поэтому Воинов требовал, чтобы ни один раненый не находился здесь дольше, чем необходимо.

Но с обеспечением была просто беда. Волей-неволей Воинову пришлось снять свой запрет на отлучки Элеоноры из части, и теперь она много времени проводила в разъездах, требуя у медицинского начальства марлю и лекарства, а у штаба армии — подводы для раненых. Она даже выучилась ездить верхом по-мужски и скандалить, если ей чего-то не давали. Упрекая себя в малодушии, девушка даже радовалась этим разъездам, потому что работать стало невыносимо тяжело. Видеть истекающие кровью тела, слышать крики боли, которую они были не в силах облегчить…

Отсутствие обезболивающих становилось самой насущной проблемой. Приходилось спасаться водкой и спиртом, которые, конечно, не могли заменить эфир и хлороформ.

Особенно страшным был случай с одним молодым солдатом. На сортировке Демидыч быстро поставил ему диагноз — ранение кишки. По законам полевой хирургии они могли просто передать мальчика военно-полевому госпиталю, но подвода с ранеными только что уехала, а следующая ожидалась лишь через несколько часов. Ждать столько времени раненый не мог, и обычно Воинов без колебаний брал таких на операционный стол.

Но в лазарете оставалась последняя ампула морфия, и хирург колебался.

— Я причиню ему жуткие мучения, — сказал он Элеоноре, — а он все равно умрет. Наверное, я не имею права усугублять его страдания.

— Да как вы можете так говорить! — воскликнула девушка. — Даже я вижу, что единственная возможность спасти эту жизнь — немедленная операция!

Воинов как-то странно посмотрел на нее.

— И после этого вы будете убеждать меня в том, что вы не мужчина в юбке? — хмуро поинтересовался он. — Берите раненого в операционную. Зовите двух санитаров, чтобы они держали ему руки и ноги, а сами готовьтесь помогать.

Дальше начался ад. Воинов работал, и казалось, что страшные крики раненого нисколько не трогают его. Санитары с трудом удерживали мальчика на столе, а Элеонора, считавшая, что она уже привыкла ко всему, сама едва не теряла сознание. На соседних столах так же кричали и вырывались другие раненые.

К счастью, они не зря мучили паренька. Когда Воинов зашивал брюшную стенку, тот почти пришел в себя, и пульс у него был хорошим.

— Конец операции. Повязку, Элеонора Сергеевна, — сказал Константин Георгиевич и вышел из операционной, даже не вымыв руки, чего с ним раньше никогда не случалось.

Элеонора помогла санитарам перенести мальчика в зал, где уже обслуженные раненые ожидали эвакуации, и пошла разыскивать Воинова, у которого было еще много работы.

Он сидел в стерилизационной комнате, закрыв лицо руками, и плакал. Элеонора присела на корточки рядом с ним. Она знала, о чем он думает. Да, только что они выиграли бой со смертью. Но сколько раз они проигрывали и сколько проиграют еще! Сколько напрасных мучений они причинили умирающим!

— Лучше попытаться спасти и не спасти, чем вовсе не пытаться, — осторожно сказала она, вытирая Воинову лицо своим платком. — Парень час промучился, зато теперь жизнь проживет, а иначе он три дня бы страдал, а потом умер.

Воинов перестал плакать. Внезапно он встал, поднял Элеонору и крепко обнял ее. Девушка вспомнила, что он не помыл рук после операции, к тому же он сжимал ее с такой силой, будто хотел расплющить о свои ребра. Поэтому она была рада, когда в комнату заглянул Корф и сказал:

— Не время предаваться чувствам. Надо работать.

А потом пришло и лето… Элеоноре не верилось, что она уже так давно не была в Петрограде. Город отдалился куда-то в туманное прошлое. Время летело быстро, периоды ожесточенных боев сменялись периодами затишья. Политические изменения происходили своим чередом, и Элеонора, потерявшая надежду разобраться в них, поняла только одно: при смене власти необходимые вещи исчезают неведомо куда.

В августе ей неожиданно был обещан отпуск. Произошло это благодаря… гадюке.

Отдыхая после тяжелого операционного дня, девушка прогуливалась по запущенному саду, окружавшему особняк. Возле старого пня она увидела гревшуюся на солнце гадюку.

На Элеонорин визг сбежался весь лазарет.

Змея уже давно скрылась в глубине сада, окружившие Элеонору сотрудники успокаивали и утешали ее, а она… Наверное, только теперь она поняла, что такое страх. Да, раньше она боялась снарядов, неожиданных атак противника, полковников и генералов собственной армии, но все это не шло ни в какое сравнение с ужасной змеей!

— Ты что, рехнулась? — грубо спросил Демидыч, выскочивший на ее крик с намыленной щекой и бритвой в руке.

А Воинову и Корфу, кажется, очень понравилось, что у несгибаемой старшей сестры обнаружилось-таки слабое место.

Отсмеявшись, Воинов вынес вердикт:

— Да у вас нервы никуда не годятся, Элеонора Сергеевна. Придется отправить вас в Питер, для пополнения запаса инструментов. Заодно и отдохнете немного от тягот фронтовой жизни.

— Но…

— Я не хочу слышать ни о каких «но», — улыбнулся Воинов.

— Вам же будет трудно без меня, Константин Георгиевич! — Поскольку Воинов продолжал весело улыбаться, она повернулась к Корфу.

— Конечно, трудно, — скрывая улыбку, подтвердил тот. — Но мы справимся.

— Да ты уж поезжай лучше, девка, — пробормотал Демидыч, возвращаясь в дом. — Змей она боится! А что дальше-то будет?

Некоторое время Элеонора пыталась объяснить мужчинам, что дело тут вовсе не в ее нервах. Просто с детства она действительно очень боится змей. К тому же спящая возле пня гадюка отнюдь не безобидна, это ведь не уж какой-нибудь!

Но оправдания не помогли, история с гадюкой стала неизменной пищей для шуток и розыгрышей. Стоило Элеоноре начать выговаривать одному из санитаров, как тот вытаращивал глаза, прикладывал палец к губам и шептал: «Ой, тише! Змея ползет!»

Теперь, засыпая по вечерам, Элеонора во всех подробностях представляла себе встречу с городом, с Архангельскими… Но ничему этому не суждено было сбыться.

Однажды утром она проснулась со странным чувством, будто, пока она спала, ее душу переселили в чужое тело. Голова разламывалась на куски, а руки и ноги не хотели слушаться. Ее познабливало, а во рту был устойчивый медный вкус. Ей очень хотелось закрыть глаза и поспать еще, в надежде, что восстановится прежняя реальность, но спать дольше было нельзя.

С трудом она поднялась, ополоснула лицо и вышла наружу. Лето уже кончалось, скоро осень, ее любимое время года… Но Элеоноре было не до красот пейзажа.

«Хоть бы не было дождя», — с тоской подумала она, взглянув на небо.

Оно было безоблачным. Значит, возможен налет вражеской авиации. В любом случае ничего хорошего не ожидалось.

Зато Элеоноре предстояло разобрать и погладить целую кипу белья. Сил для этого не было.

«Интересно, что это со мной? — думала она. — Неужели я заболела?»

Откуда ни возьмись перед ней появился Воинов.

— Элеонора Сергеевна, помогите мне на операции!

— Конечно, Константин Георгиевич.

— Интересный случай, — начал рассказывать он, но она никак не могла заставить себя его слушать. Почему-то ей было все равно, что именно Воинов хочет сделать с раненым.

— Подавайте больного, — сказала она, — и помогите мне идти, у меня отчего-то ноги затекли.

Путь до операционной показался девушке очень длинным. В голове промелькнула мысль: не попросить ли самого толкового из санитаров, Егора, заменить ее на операции? Она уже давно обучала его помогать хирургам. Но все-таки он еще многого не умел, а случай, по словам Воинова, был сложным…

Каким-то чудом она отстояла до конца операции, понимая, что ассистирует плохо. Демидыч обязательно обругал бы ее, а Крестовоздвиженский, наверное, избил бы корнцангом… Но Воинов ни в чем ее не упрекнул.

К счастью, операция прошла успешно.

А когда все закончилось и санитары унесли больного, Элеонора поняла, что самостоятельно не может сделать ни шагу. Она еле стояла на ногах, голова кружилась все сильнее, но в маленькой операционной можно было упасть либо на операционный стол, либо на шкаф с запасом наркотиков и эфира. А Элеонора скорее воспарила бы в небеса, чем позволила себе разбить этот запас!.. Был еще вариант упасть на брезентовую стенку, но тогда обрушилась бы вся палатка.

— Что с вами? — встревожился Воинов.

— Держите меня…

Он принял ее в объятия, выволок из операционной и положил на кушетку. Ее тут же вырвало.

— Да вы вся горите! Температура у вас, наверное, сорок. Господи, как же вас угораздило?

— Воды.

— Егор! — заорал Воинов, высунув голову на улицу. — Принеси воды, да скорее, Элеонора Сергеевна заболела.

На этот крик примчались Корф с Демидычем, начали охать и ахать.

— Нужно отправлять в тыл, — как сквозь вату услышала она голос Воинова. — Мы же в инфекционных болезнях ничего не понимаем!

— Это тиф, нечего и понимать, — поставил диагноз Демидыч.

— Но как мы доставим ее в госпиталь? Не на одной же подводе с ранеными солдатами! — Даже в полубреду Элеонора удивилась такой заботливости Кор-фа, но тут он добавил: — Она нам всех заразит.

Значит, тиф. Значит, она никогда не станет женой Ланского и не родит ему детей. Никогда не будет больше стоять на операциях, не скажет гордо: «Счет тампонов и инструментов верен». Ничего этого не будет.

Вместо этого ее тело кинут в общую могилу и засыплют известкой, чтобы зараза не распространялась. Разве могла она, воспитанница Смольного института, представить себе, что вот так закончится ее жизнь?..

— Константин Георгиевич, прошу…

— Что, детка моя? — Воинов наклонился над ней.

Все кружилось перед глазами, но когда она закрывала их, то сразу начинала падать в бездну. Поэтому она заставляла себя смотреть Воинову в глаза. Пока она видит его лицо, она здесь, среди живых.

— Пожалуйста, похороните меня в отдельной могиле, — с трудом проговорила она.

— Не смей и думать об этом! Ты поправишься!

— Но если не поправлюсь… Обещайте…

— Обещаю.

— Спасибо.

Больше у нее не было сил сопротивляться полету в бездну, и этот полет уже не был страшным.

Потом, на дне бездны, ее нес на руках Воинов, и она была счастлива.

«Наверное, он несет меня в рай, — думала Элеонора. — Господи, благодарю тебя за то, что умирать так приятно…»

А потом над ней сомкнулась темнота.

Элеонора не знала, сколько прошло времени, прежде чем она очнулась. Открыв глаза, она оглядела высокий потолок, весь в трещинах, и стены, покрашенные голубой краской. Прямо перед ней было незанавешенное окно, в котором виднелась полуоблетевшая кленовая ветка.

Значит, уже давно осень!

Повернуть голову не удавалось, но, скосив глаза, она увидела рядом со своим изголовьем тумбочку, а на ней — граненый стакан с водой. Девушка прислушалась к своим ощущениям. Голова не болела, и противного вкуса во рту тоже не было. «Значит, я в больнице, и я не умру», — подумала она и вновь провалилась в сон. С этого момента началось выздоровление.

Почти все время она спала. Санитарка будила ее для еды, Элеонора послушно ела и тут же вновь засыпала, дожевывая последний кусок уже во сне. Ей очень нравилось, что больше не нужно никуда спешить и ничего решать. Сейчас она не старшая сестра, а просто больная, с которой не может быть никакого спроса. И она этим пользовалась.

Она лежала в инфекционном госпитале, в отдельной крошечной комнатке. Дважды в день к ней заходил пожилой неулыбчивый доктор, а санитарка Поля, простая женщина лет сорока, вовсю старалась ей угодить. Она кормила девушку такими давно забытыми продуктами, как яйца всмятку, сливочное масло и куриное мясо.

Сначала Элеонора не могла понять, чем заслужила такой уход, но потом Поля призналась, что доктор Воинов, который лично привез девушку в госпиталь, щедро заплатил за ее лечение, а ей, Поле, оставил специальную сумму на еду для Элеоноры.

Начавшись, выздоровление пошло быстрыми темпами. Неулыбчивый доктор был доволен ею и обещал, что месяца через два она поправится окончательно. Боже, только через два месяца! Элеонора планировала приступить к работе гораздо раньше. Ведь наверняка ее присутствия очень не хватает в госпитале!..

Ее навестил Воинов.

— Спасибо, что выкроили время для меня, — улыбнулась Элеонора, когда он вошел в комнатку. — Представляю, как вам сложно было это сделать.

— Ох, Элеонора Сергеевна, ради вас я совершил настоящий подвиг! — засмеялся он. — Представьте, я приехал верхом на Стремительном!

Она тоже засмеялась.

— Я уже побеседовал с вашим врачом, — продолжал Воинов. — Он сказал, что течение болезни благоприятное.

— Значит, пока вам не придется суетиться, чтобы похоронить меня в отдельной могиле.

— Я не понимаю такого юмора, — нахмурился он.

— Что же вы не садитесь, Константин Георгиевич? — пригласила Элеонора.

— Извините, не могу. Я же сказал, что приехал на Стремительном, хотя никогда не учился верховой езде. И как это аристократы ездят верхом и при этом ухитряются иметь потомство? Мне кажется, либо одно, либо другое.

Элеонора немного смутилась, а Воинов принялся беззастенчиво разглядывать ее. Она укрылась одеялом до самого подбородка.

— Вам голову обрили? — поинтересовался он.

«Мог бы и не спрашивать», — обиделась Элеонора.

Она очень переживала по поводу утраты волос — единственного, что считала в себе красивым, и теперь не снимала с головы косынку.

— Вы, наверное, смешная сейчас. Я хотел бы посмотреть.

— Зачем?

— Ну вы же не откажете человеку, который пошел на такие жертвы, чтобы повидаться с вами.

— Странное любопытство, — пробормотала Элеонора и рывком сняла косынку.

— Какая красота! — воскликнул Воинов.

Он ласково смотрел на нее смеющимися глазами, и Элеоноре вдруг стало весело.

— Вам очень идет, — авторитетно заявил Константин Георгиевич. — Впрочем, вы для меня всегда хороши. Но давайте все же поговорим о делах.

— Конечно, давайте! — Элеонора вновь аккуратно повязала косынку. — Наверное, вам без меня трудно.

— Да, но речь сейчас не об этом. Считайте, что для вас война закончилась. Как только вы будете в силах, поедете домой. Документы я привез. Так что, Элеонора Сергеевна, мы с вами, возможно, последний раз видимся.

Элеонора замерла. Она ожидала, что Воинов предложит ей оставить лазарет, но не думала, что он сделает это столь безапелляционно.

— Да нет же, я вернусь. Болезнь не сделала меня инвалидом, и скоро я вновь смогу справляться со своими обязанностями, — сказала она.

— Нет, — он строго покачал головой, — и дело тут не в вашей болезни. Пока вы лежали в беспамятстве, произошли кое-какие события, делающие вашу дальнейшую службу невозможной. Большевики свергли Временное правительство. Теперь они у власти, и армия пошла вразнос. Творится такое, о чем я раньше не мог и помыслить. Вам нельзя находиться в этом хаосе. Я не могу более гарантировать вашу безопасность.

— Константин Георгиевич, но при любой власти люди будут нуждаться в медицинской помощи, правда?

— Вы просто не понимаете, куда попадете по выходе из госпиталя, — нахмурился он.

Элеонора с удивлением посмотрела на него. В Клиническом институте многие считали Воинова большевиком, казалось бы, он должен радоваться произошедшим переменам.

— Начинается апокалипсис, — продолжал он. — Вам нужно убраться из его эпицентра. Большевики сплошь и рядом убивают офицеров! А если офицер делает нерадивому солдату замечание, теперь это называется контрреволюцией…

Рассказывая об ужасах, происходящих в войсках, Воинов очень разволновался. Элеонора осторожно коснулась его руки.

— Может быть, это просто всеобщий всплеск эмоций? — предположила она. — Он не может быть долгим, и скоро все вернется на круги своя.

— Не думаю. Но я точно знаю одно — вам больше нельзя находиться на фронте. Может выясниться, что вы княжна…

— Ну и что?

— Ох, лучше не спрашивайте, Элеонора Сергеевна… Вам известно, что я отвечаю за вашу безопасность перед Петром Ивановичем, вашим дядюшкой и своим учителем. Поэтому я договорился с санитаркой Полей, она будет ухаживать за вами, пока вы не поправитесь, а потом отправит вас в Петроград.

— Мне так не хочется расставаться с вами, Константин Георгиевич! — воскликнула Элеонора.

— Правда?

— Я видела от вас столько хорошего…

Воинов взял ее руки в свои.

— Вы преувеличиваете.

— Да нет же! — Сев на кровати, Элеонора протянула руки, чтобы обнять Воинова за шею. — Надеюсь все же, что мы расстаемся не навсегда.

— Я тоже надеюсь, Элеонора Сергеевна. Если я уцелею, то найду вас, где бы вы ни находились. А теперь прощайте.

Через две недели после визита Воинова Поля перевезла Элеонору к себе на квартиру. В госпиталь приехал красный комиссар, и санитарка стала опасаться за судьбу своей подопечной.

В чужом доме Элеонора почувствовала себя неуютно. Поля и ее пожилой муж, напоминавший Демидыча, постоянно занимались каким-нибудь делом, а она просто лежала в постели и страдала от скуки. Но для того, чтобы хоть как-то помогать, Элеонора была очень слаба. Она с нетерпением ждала, когда окрепнет настолько, что сможет добраться до Петрограда.

Наступила зима, и она поднялась с постели. На Рождество Элеонора впервые самостоятельно вышла на крыльцо Полиного дома. А в феврале она почувствовала, что больше не может пользоваться гостеприимством чужих людей, хотя Поля уговаривала ее дождаться первых теплых дней. Она убеждала девушку, что оставленных Воиновым денег хватит еще на месяц, но Элеонора понимала, что это не так. Из разговоров Поли с мужем она знала, что деньги теперь вообще ничего не стоят.

Продав свои чудом сохранившиеся часики, Элеонора купила билет на поезд. А когда она стала прощаться с Полей, та отдала ей большой сверток, оставленный Воиновым. Элеонора с любопытством развернула его. В свертке лежали платье, ботинки, полушубок и теплый пуховый платок. Еще здесь обнаружился конверт с документами Элеоноры, а также серебряные часы и золотой портсигар, принадлежавшие самому Воинову. Девушка поняла, что эти вещи оставлены ей не из сентиментальных побуждений, а для того чтобы она смогла продать их в случае острой нехватки денег.

Константин Георгиевич позаботился буквально обо всем. В своих недрах сверток таил также и продовольственные запасы: кусковой сахар, несколько сухарей, кулечек кофейных зерен и даже фляжку со спиртом.

Но среди всего этого неожиданного богатства она тщетно искала хоть какую-нибудь записку.

Наверное, Воинов счел достаточным их прощание в инфекционном госпитале.

Глава 23

Сутки, проведенные в поезде, очень вымотали Элеонору. Людей в вагоне было больше, чем посадочных мест, а о том, чтобы лечь на полку, нельзя было и мечтать. Последние несколько часов Элеонора просидела на полу, уступив свое место молодой матери с младенцем на руках.

Николаевский вокзал был переполнен странными личностями в странной одежде.

«Да и я, пожалуй, выгляжу не лучше», — подумала Элеонора, вспомнив, что ее голова под платком украшена коротким ежиком волос, а подаренные Воиновым платье и полушубок сильно измялись в дороге.

Ноги ее, распухшие от долгого сидения, болели, и она порадовалась, что квартира Архангельских находится недалеко от вокзала. Еще полчаса, и она примет горячую ванну! От этой мысли Элеонора приободрилась и зашагала быстрее. По дороге она часто поглядывала на серебряные часы Воинова — никакой необходимости в этом не было, но ей приятно было лишний раз вспомнить о Константине Георгиевиче.

Замирая от радостного волнения, Элеонора поднималась по лестнице. И вот она у двери…

Электрический звонок не работал, а на стук открыла незнакомая женщина средних лет, одетая в грязный халат.

— Тебе чего? — спросила она.

— Мне хотелось бы видеть Петра Ивановича и Ксению Михайловну Архангельских, — сказала Элеонора, уже понимая, что ее желание вряд ли сбудется.

— Они теперь тут не живут. А ты кто будешь?

— Я их племянница.

— Ну и топай отсюда.

— Но где их искать? — безнадежно спросила Элеонора.

— Где хочешь, там и ищи.

Дверь захлопнулась.

Надо было уходить, но куда? Ноги уже совсем не держали Элеонору. Она села на широкий подоконник и огляделась. В подъезде было грязно, похоже, здесь давно не убирали.

Где же Архангельские? В Клиническом институте должны знать об этом. Отправиться туда прямо сейчас?

— Господи, неужели Элеонора? — вывел ее из задумчивости женский голос.

Она подняла голову. По лестнице поднималась Ирина Николаевна Ставская, пожилая генеральша. Она благоволила Элеоноре, особенно в тот период ее жизни, когда считалось, что девушка вскоре станет графиней Ростоцкой.

— Здравствуйте, Ирина Николаевна! Вы не знаете, где теперь живут Ксения Михайловна и Петр Иванович? Я только что с дороги…

— Вижу, что с дороги. — Ставская окинула Элеонору сочувственным взглядом и покачала головой. — Пойдем со мной, деточка.

Прихожая генеральской квартиры была заставлена какими-то грязными ящиками и бочонками. Запах стоял ужасный. Тяжело вздохнув, Ставская провела свою гостью прямо в комнату.

— Садись, Элеонора. Ты, наверное, в первую очередь хочешь помыться?

Девушка кивнула. Ей настолько хотелось оказаться в горячей ванне, что она готова была отложить все расспросы на потом.

— К сожалению, могу предложить тебе только холодную воду, — разочаровала ее генеральша. — Подожди, я договорюсь с жильцами.

— У вас жильцы?

— Ах, это не то, что ты думаешь, милая! У наших новых властей свои порядки. Но мне все же повезло больше, чем твоему дядюшке, меня хотя бы не вышвырнули на улицу…

От изумления Элеонора забыла про мытье.

— Петра Ивановича вышвырнули на улицу? — переспросила она. — Но как такое возможно? За что?

— Я же сказала тебе, что теперь повсюду новые порядки, — раздраженно повторила Ставская. — Скоро сама все увидишь.

Она вышла из комнаты, и в коридоре начался разговор на повышенных тонах. Потом генеральша вернулась, на ее щеках полыхали красные пятна.

— Ванная свободна. Там теперь не очень чисто, но я не в состоянии убирать за всеми…

Когда Элеонора вернулась в комнату, Ставская сервировала стол. В чашках саксонского фарфора плескался кипяток, на таких же тарелках красовались черные сухари и что-то похожее на пюре из свеклы. Оглядев угощение, девушка молча достала из своего багажа кофе и сахар.

— Я уже и не помню, когда в последний раз пила кофе, — улыбнулась хозяйка, вынимая из буфета старинную кофейную мельницу. — Сейчас приготовлю. А пока ешь, пожалуйста, свеклу.

— В городе голод? — без обиняков спросила Элеонора.

— Да. Продуктов мало, они распределяются по карточкам.

Элеонора кивнула. Про эту систему она уже слышала.

— Карточки выдаются только тем, кто служит, — продолжала генеральша. — Но поступить на службу очень трудно. К счастью, мне удалось устроиться в газету переводчицей…

— А… Петр Иванович? — осторожно спросила Элеонора. — Вы что-нибудь о нем знаете?

— Увы, нет. Я ничего не слышала о нем уже несколько месяцев, — вздохнула Ставская. — Даже не знаю, чем помочь тебе, моя дорогая. Но если тебе негде ночевать, можешь остаться здесь. На улицу я тебя не выгоню.

— Нет-нет, что вы! — Девушка поспешно поднялась из-за стола. — Я пойду в Клинический институт, там много знакомых, они должны знать о дядюшке…

На самом деле у нее был другой план. Она решила отправиться на Третью линию Васильевского острова, зайти на квартиру Ланского и узнать, нет ли от него вестей.

Город был почти неузнаваем. Он стал проще и грубее, он словно переоделся в крестьянское платье, как и сама Элеонора.

Возле сфинксов она присела отдохнуть. На Неве еще стоял лед, Исаакий в вечернем мартовском сумраке казался призраком, спустившимся с неба.

Как все изменилось с того дня, когда она впервые увидела Ланского! Сколько событий произошло!

«Неужели это я стояла в промокшей палатке у операционного стола, лежала в воронке под артобстрелом, болела тифом? Может быть, все это мне приснилось?..»

В окнах квартиры Ланского горел свет! Сердце Элеоноры чуть не выскочило из груди. Напрасно она убеждала себя, что это ничего не значит, что, возможно, в квартире давно живут другие люди, — ноги сами несли ее по темной лестнице.

Перед дверью она остановилась, чтобы перевести дыхание. Потом постучала, но ее сердце, кажется, стучало еще громче…

Дверь распахнулась. Появившись на пороге, Алексей Владимирович прищурился в темноту лестничной площадки.

— Элеонора?! — воскликнул он через мгновение, показавшееся ей очень-очень долгим. — Неужели это ты?

Он протянул руки и обнял ее прямо на пороге.

— Это просто чудо, что мы встретились, — сказал он уже в комнате. — Я в Петрограде проездом, послезавтра уезжаю. А ты… какими судьбами здесь?

— Я с фронта, Алексей. Дядя с тетей неизвестно где, в их квартире живут другие люди. Ты ничего о них не знаешь?

Он молча покачал головой, а потом сказал:

— Сейчас все равно уже поздно их разыскивать. Может быть, ты останешься у меня?

Она колебалась не больше секунды. Она столько месяцев провела среди чужих мужчин, а теперь ей предлагает остаться тот, о ком она постоянно думала… Возможно, только благодаря мыслям о нем она и выдержала все тяготы фронтовой жизни, победила болезнь…

— Останусь. — Быстрым движением она сорвала с головы платок, открыв ежик волос.

— С такой прической ты выглядишь еще моложе, — засмеялся Ланской. — Совсем девочка! Но что же я стою? — спохватился он. — Ты ведь, наверное, голодна? Сейчас поставлю самовар.

…Они пили чай с баранками и почти не разговаривали. Они даже не расспрашивали друг друга о том, как прошло время в разлуке. К прежним чувствам, которые Элеонора питала к Ланскому, прибавилось новое: как и она, он тоже вернулся с фронта, они словно бы стали теперь фронтовыми товарищами. Оба не хотели вспоминать о войне, но и не могли уже вернуться к тому прошлому, в котором они играли в лаун-теннис, гуляли по заливу и тайно целовались в квартире Архангельских. Они были другими тогда, а теперь это прошлое отдалилось, подернулось дымкой… Оно казалось Элеоноре таким же призраком, как Исаакий, когда она любовалась им, сидя на набережной у сфинксов.

— Уже поздно, — сказал Ланской и посмотрел на нее долгим пристальным взглядом.

Она опустила глаза. Тогда он взял ее за руку и молча повел в другую комнату.

— Погаси, пожалуйста, лампу, — прошептала она, переступая порог его спальни.

— Конечно, милая… — Горячими руками он жадно привлек девушку к себе.

…Когда он уснул, Элеонора тихо поднялась и, накинув халат, висевший на спинке кровати и пахнувший телом Ланского, вернулась в гостиную. Там она взяла из его пачки папиросу и, присев на подоконник, неумело закурила.

«Вот и я стала курить, сидя на подоконнике, — подумала она, вспомнив свое знакомство с Титовой. — Неудивительно! Я ведь тоже теперь — падшая женщина».

Она грустно усмехнулась.

На самом деле Элеонора была разочарована. Ничего не изменилось, она осталась такой же, как раньше. Ради Алексея она и дальше готова делать это, раз ему так хочется. Но почему она не чувствует себя счастливой? Может быть, потому, что они не женаты?

Послезавтра Алексей возвращается на фронт, ей надо разыскивать Архангельских… Они не успеют обвенчаться за то короткое время, что у них есть. Ничего, все говорят, что война скоро закончится… И тогда все будет так, как она мечтала.

— Ты научилась курить? — удивился Ланской, появляясь в дверях гостиной.

— Нет. Просто мне не спится.

— Я скучал по тебе. — Он подошел к Элеоноре, обнял ее и прижался губами к ее шее.

Она сразу забыла о том, что еще пять минут назад чувствовала себя разочарованной.

На следующее утро Элеонора поднялась первой и поставила самовар. Потом проснулся Алексей, и они вдвоем пили чай. Раньше она только в мечтах могла нарисовать себе такое утро, но сейчас ее мысли были заняты предстоящими хлопотами.

Она собиралась в Клинический институт — там должны были знать об Архангельском. Кроме того, Элеоноре надо было думать и о том, как она станет зарабатывать на жизнь. По крайней мере до той поры, пока не кончится война и Ланской не возьмет ее в жены. Она очень надеялась получить место в Клиническом институте.

У нее начиналась новая жизнь, и Элеонора хотела, чтобы эта жизнь была наполнена смыслом.

Возле знакомого входа стоял вооруженный матрос. Несмотря на все уговоры, он даже не позволил Элеоноре пройти на территорию института. Вообще-то это не было для девушки проблемой, она знала множество лазеек, но что она будет делать, если и внутри такие же порядки? Алексей предупредил ее, что теперь могут арестовать буквально за любой поступок, и попросил быть очень осмотрительной. Но не уходить же ей несолоно хлебавши!..

Она раздумывала, что бы предпринять, когда увидела спешащего на службу профессора Крестовоздвиженского. Она кинулась к нему, но профессор не выразил ни малейшей радости при виде Элеоноры. Впрочем, он и раньше не отличался любезностью в отношении сестер.

— Скажите мне, где Петр Иванович? Они с Ксенией Михайловной переехали, и я не могу их найти.

— Профессор Архангельский больше не работает здесь, — холодно ответил Крестовоздвиженский, глядя куда-то в сторону.

— Но вы что-то знаете о нем?

Профессор молча покачал головой и сделал шаг по направлению к входу — он явно не был настроен на общение с Элеонорой.

Но она не могла отпустить его так просто, ведь он был одной из немногих нитей, связывавших ее с прошлой жизнью!..

— Еще минуту, профессор. — Она коснулась его рукава. — А Ксения Михайловна? Где она?

— Я не знаю ее обстоятельств. Возможно, госпожа Титова могла бы рассказать вам больше.

— Спасибо, профессор. Но позвольте еще один вопрос. Я ищу место операционной сестры. Нет ли вакансий в институте?

— Вакансий нет, — сказал Крестовоздвиженский и, понизив голос, добавил: — Примите мой совет, княжна. Вам не следует больше появляться здесь. В институте слишком многие знают о вашем происхождении, а теперь это опасно. Прощайте.

Он показал матросу какую-то потертую бумажку, очевидно, пропуск, и, не оборачиваясь, ушел.

Элеонора сочла за лучшее воспользоваться советом профессора и отошла от входа. Некоторое время она постояла в сторонке, надеясь увидеть еще кого-нибудь из прежних знакомых, но больше ей никто не встретился.

Тем не менее она не унывала. Крестовоздвиженский сказал, что Титова может знать о Ксении Михайловне, и это уже было кое-что. Жаль, что не получилось устроиться на работу, но в городе много медицинских учреждений, а у нее отличные рекомендации, данные Воиновым.

Рассудив, что хлопотать о месте лучше с утра, а навестить Александру Ивановну можно и вечером, Элеонора вспомнила, где находится ближайшая больница, и направилась туда. Но, к ее разочарованию, больница не работала.

Весь день она бегала по городу, но ей так и не повезло. Многие больницы были закрыты, а те, которые работали, не нуждались в квалифицированных сестрах. Точнее, сразу переставали в них нуждаться, когда дело доходило до родословной Элеоноры. Наверное, ей нужно было что-нибудь соврать о своем происхождении, но врать она не умела. К тому же было понятно, что, если обман раскроется, ее будут ждать крупные неприятности.

Кончилось тем, что Элеонора решила отложить поиски работы — у нее будет для этого достаточно времени, когда Ланской уедет. А сегодня ей еще предстоял печальный визит в семью доктора Куприянова и, если получится, встреча с Титовой. К тому же она хотела не слишком поздно оказаться на Васильевском острове и успеть приготовить для Алексея хоть какой-нибудь ужин.

Куприяновы жили на Садовой, неподалеку от Сенной площади. Проходя мимо церкви Успения Божьей Матери, девушка поклонилась пяти куполам, высоко уходящим в низкое серое небо, и ускорила шаги. Уже начинало смеркаться, и она боялась, что в темноте не сумеет найти нужный дом.

Встреча оказалась не такой, как она представляла.

Дверь открыла усталая женщина в черном платке, тетка погибшего доктора. Она сообщила, что родители Куприянова, спасаясь от голода, уехали к дальним родственникам на Волгу, и с тех пор она не имеет от них вестей.

— А… его невеста? — осторожно спросила Элеонора, доставая из сумки образок Куприянова. — Доктор просил передать это ей.

— Он ей уже не нужен, — вздохнула женщина, принимая образок.

— Но почему?.. С ней что-то случилось?

— Не то, что вы думаете, — грустно усмехнулась женщина. — Просто она недолго горевала о моем племяннике. Вышла замуж и уехала.

Элеонора не нашлась что сказать, но ее собеседница и не нуждалась в Элеонорином утешении.

— Кто посмеет осудить ее? Сейчас, когда даже сама человеческая жизнь ничего не стоит, разве кто-то знает цену истинной любви?..

«…Если никто не знает цену истинной любви, мир обречен на гибель, — думала Элеонора, в сгустившихся сумерках пересекая Сенную. — Но, к счастью, это не так. Любовь к Алексею спасала меня во время артобстрелов, и она же спасла меня потом, когда я заболела тифом…»

Фонари не горели, а ей предстоял еще долгий путь на Кирочную, где раньше жила Александра Ивановна. Элеонора совсем не была уверена, что застанет ее по старому адресу, но сейчас это была последняя нить, которая могла привести ее к Архангельским.

Глава 24

Очевидно, судьба решила больше не мучить ее.

На робкий стук дверь открыл не кто иной, как Петр Иванович Архангельский!

— Ой! — только и смогла сказать Элеонора. Вот уж кого она вовсе не ожидала увидеть в этой квартире.

— Господи! Саша! Ксения! Идите сюда скорее! — закричал он, и уже через минуту Элеонора попала в такой вихрь поцелуев и объятий, что у нее перехватило дух.

Ксения Михайловна и Титова провели ее в комнату, усадили на диван и принялись любоваться ею, будто она была картиной Леонардо да Винчи. Дополняя сходство с картиной, Элеонора не могла вымолвить ни слова.

— Деточка моя, — прочувствованно произнесла Ксения Михайловна таким тоном, какого Элеонора никогда раньше у нее не слышала, — ты жива, какое счастье…

— Мы полгода не получали от тебя известий, — сказал дядя, усаживаясь рядом и обнимая племянницу за плечи.

Значит, открытки, которые она посылала, не доходили. Элеонора, так и не обретя дара речи, склонила голову на плечо Петру Ивановичу.

— Мы уже и не надеялись увидеть тебя живой, — сказала Титова. — Жизнь так изменилась…

Элеонора оглядела родные лица. Дядя с тетей очень похудели, постарели. Ксения Михайловна уже не производила былого впечатления яркой и сильной женщины, казалось, она даже стала ниже ростом. Титова изменилась меньше. Она и раньше была худощавой, так что голод не произвел разительных перемен в ее внешности, разве что лицо осунулось и ключицы стали выпирать сильнее. Зато в квартире все оставалось по-прежнему, здесь царили чистота и порядок.

«Кажется, это единственное место, которое после революции не изменилось к худшему», — подумала Элеонора и блаженно заулыбалась.

Александра Ивановна подала чай, все уселись к столу и начали расспрашивать Элеонору о ее приключениях. Петр Иванович живо интересовался работой лазарета, вникал в подробности, женщин больше интересовало, не была ли Элеонора ранена и как она переносила тиф.

— Расскажите лучше о себе, — попросила она, удовлетворив первое любопытство близких и выслушав ахи и охи.

Женщины наперебой начали рассказывать.

Революция сурово обошлась с семьей Архангельских. В конце 1917 года им было приказано в течение суток освободить квартиру. Новое жилье Петр Иванович должен был искать себе за пределами Петрограда. В ходе обыска, которым сопровождалось выселение, мрачные личности в кожаных куртках изъяли из квартиры все ценности, которые им удалось найти. Называлось это — «экспроприация».

— Не знаю, что бы мы делали, если бы не Александра, — говорила Ксения Михайловна. — После того как начались выселения, Петр Иванович попросил ее спрятать некоторые наши вещи у себя. Но Александра сделала гораздо больше — она не побоялась поселить нас здесь. Теперь мы перед ней в неоплатном долгу.

Около месяца Титова предоставляла Архангельским не только кров, но и пищу, ведь Петра Ивановича выгнали со службы, а следовательно, лишили и продуктовых карточек. Но недавно новые власти осознали, что врачи нужны при любом режиме, и Архангельскому удалось устроиться простым хирургом в Александровскую больницу. Из всех былых регалий у него осталось только ученое звание профессора, которое не в силах была отнять даже революция. Ксения Михайловна сориентировалась в ситуации и тоже пошла служить — учительницей немецкого языка в Первой трудовой школе. А Титову новые власти продвинули — благодаря своему пролетарскому происхождению она стала главной сестрой Клинического института.

— А что с бароном Шварцвальдом? — не удержалась от вопроса Элеонора.

— Неизвестно, — вздохнула Александра Ивановна. — Как только заварилась вся эта каша, барона предупредили, что его вот-вот арестуют… Он уехал, даже не попрощавшись со мной и детьми. По слухам, он за границей. Но я не знаю, можно ли верить этим слухам…

На Элеонору вдруг навалилась жуткая усталость. Да, Алексей завтра уедет, но и после его отъезда она будет в безопасности, близкие не оставят ее. Только теперь можно было признаться себе самой, какими тяжелыми были последние месяцы ее жизни. Она еще теснее прислонилась к теплому плечу Петра Ивановича. Неужели прошло полтора года с тех пор, как она оставила дядю и тетю и отправилась за Воиновым на фронт? Теперь это не казалось ей таким уж благородным поступком, ведь она причинила родным немало страданий… Но дядя с тетей не держат на нее зла. Какое счастье, что она их нашла! А на Васильевском острове ее ждет Алексей… При мысли о нем девушку словно окатило теплой волной, и она не смогла удержаться от счастливой улыбки.

Господи, да разве она могла мечтать, что все так удачно сложится?

Из другой комнаты вышли дети Александры Ивановны, и Элеонора поразилась, как они выросли. Она будто впервые видела Ванечку и Сонечку. Дети всегда были красивыми, а теперь стали еще лучше, лишения последнего времени никак не отразились на их внешности. От избытка чувств Элеонора расцеловала обоих.

Тут подоспела сама Титова с кипятком и нехитрым угощением. Сухари, селедка, а Элеоноре и детям полагалось еще и по тарелке пшенной каши.

— Какое блаженство! — сказала Элеонора.

— Ешь на здоровье!

— Но все же я никак не пойму, почему Петра Ивановича уволили из Клинического института? — спросила она, с аппетитом доедая кашу. — Разве сами комиссары умеют оперировать? Или им удалось отменить болезни каким-нибудь строгим декретом?

— Знаешь, — задумчиво сказала Александра Ивановна, — люди действительно стали меньше болеть, как это ни странно. Наверное, нынешняя жизнь так тяжела, что всем стало не до болячек. Конечно, теперь своя специфика: туберкулез, солдатики с фронта поступают. Я ведь всю статистику института изучаю по заболеваниям… Так вот, аппендицитов, холециститов почти совсем нет.

— Так, значит, и хирурги не нужны? Вы это хотите сказать?

— Да нет, конечно… А что касается Петра Ивановича, так это было показательное увольнение. На его примере власть продемонстрировала всем, что вот, мол, смотрите, хирург, чьи работы известны всей Европе, а мы можем сделать с ним все, что захотим.

Элеонора посмотрела на дядю. Он поморщился, разговор явно был ему неприятен.

— И демонстрация удалась! — продолжала Александра Ивановна. — Ты бы посмотрела сейчас на Крестовоздвиженского. Ходит тише воды, ниже травы, каждое слово говорит с оглядкой.

Элеонора вспомнила свою сегодняшнюю встречу с профессором у ворот института и подумала, что Титова права.

Над столом повисло печальное молчание. Элеонора поднялась.

— Мне пора идти. Уж поздно.

— Куда же ты пойдешь, детка? — воскликнула Ксения Михайловна.

— Конечно, Эличка, оставайся! — подхватила Александра Ивановна. — Как-нибудь все разместимся. Ты ведь даже не сказала, где остановилась!

— Нет, благодарю. Я остановилась у… у одной своей знакомой. Она будет беспокоиться, если я не вернусь.

Титова внимательно посмотрела на девушку и вздохнула.

— Хорошо, я тебя провожу немного, — сказала она, тоже вставая из-за стола. — Ксения Михайловна, где мое оружие?

Та, не говоря ни слова, открыла буфет, достала из супницы большой пистолет и подала Александре Ивановне, которая спокойно положила его в карман пальто.

— Теперь нам ничего не страшно! — засмеялась Титова, наслаждаясь изумлением Элеоноры.

Девушка тепло попрощалась с Архангельскими, они договорились вновь увидеться в самое ближайшее время и обсудить перспективы Элеонориной жизни в Петрограде.

— Ну и где же ты остановилась на самом деле? — спросила Титова уже на улице.

Элеонора рассказала ей правду.

— Значит, говоришь, Ланской завтра уезжает? — Александра Ивановна покачала головой. — Так, может быть, переберешься ко мне все-таки?

— Спасибо за заботу. Но я пока и сама ничего не знаю. Мне сейчас очень важно место найти. Если не получится устроиться сестрой, пойду санитаркой.

— Я попробую тебе помочь, — сказала Титова. — В Клинический институт тебе идти нельзя, слишком опасно. Но у меня есть знакомые в других больницах, поговорю с ними.

— Что бы я без вас делала, Александра Ивановна! — горячо воскликнула Элеонора. — Я так вам благодарна!

— Благодарить потом будешь, пока не за что…

Некоторое время они шли молча.

— Нелегко, наверное, с Ксенией Михайловной живется? — спросила Элеонора. — Характер у нее тяжелый.

— Да? Не замечала. Она мне с детьми очень помогает. Я целый день на службе, так она и покормит их, и позанимается. Свекровь-то моя еще летом умерла… Расскажи мне о Косте. Я при Ксении Михайловне не стала о нем спрашивать, знаю, что она его не любит.

— Ох, я уже давно не имею о нем известий! Даже не знаю, жив ли он. Я несколько раз писала ему, но, наверное, письма не дошли. — Элеонора посмотрела на серебряные часы Воинова, которые все время носила с собой. — Совершенно не представляю, как его разыскивать.

— У вас с ним был роман? — без околичностей спросила Титова.

— Нет, конечно! У него на фронте другая подруга, а я все время об Алексее думала.

При мысли о том, что любимый ждет ее, Элеонора прибавила шаг.

Алексей встретил ее, стоя на пороге квартиры.

— Ты так долго, я волновался, — пожаловался он.

— Прости меня, — улыбнулась Элеонора и нежно обняла любимого. — Знаешь, мне удалось найти своих. С ними все в порядке. Теперь я уверена, что и у нас с тобой все будет хорошо…

— В наше время нельзя быть ни в чем уверенным, — сказал он. — Но я рад. Да что же мы стоим? — Алексей помог Элеоноре снять верхнюю одежду и повел ее в комнату.

На столе шумел, закипая, самовар, по тарелкам были разложены сухари и баранки, в пепельнице дымилась недокуренная папироса. Девушка уселась в приставленное к столу глубокое кресло и почувствовала себя тепло и уютно. Как жаль, что завтра Ланской уедет. У них осталось совсем мало времени…

«Нет, — остановила Элеонора собственные мысли, — впереди у нас целая жизнь. Война скоро кончится, Алексей вернется, мы поженимся, и тогда у нас будет много-много таких вот вечеров, и уже никуда не надо будет спешить…»

Этой ночью они почти не спали, а ранним утром Элеонора попрощалась с любимым. Потом она подбежала к окну, надеясь еще раз увидеть Ланского выходящим из арки и идущим в сторону Большого проспекта. Но за окном была сплошная темень, и она ничего не разглядела.

Дух Алексея словно бы еще присутствовал в квартире, и Элеоноре было жалко уходить отсюда. Она знала, что квартирная хозяйка появится только завтра, до этого времени Элеонора могла находиться здесь.

Она легла в не успевшую остыть постель и стала мечтать. Хорошо бы договориться с хозяйкой и остаться в квартире, дожидаясь возвращения Ланского… Но для этого нужны деньги. Впрочем, сегодня вечером Элеонора собиралась снова навестить Титову, обещавшую похлопотать за нее. Вот хорошо бы, чтобы работа для нее уже нашлась!..

Вечером выяснилось, что работа нашлась, причем такая, что лучшей нельзя и пожелать. В Морском госпитале требовалась старшая сестра операционного блока, и рекомендации Александры Ивановны оказалось достаточно, чтобы Элеонору взяли. Девушка очень боялась расспросов о происхождении, но их не последовало — наоборот, узнав о том, что Элеоноре негде жить, ей сразу же выдали ордер на комнату.

Комната в трехэтажном доме на Обводном канале была очень маленькой — раньше Элеонора и не знала, что на свете бывают такие. Но это ее не слишком огорчало. Ведь главным было то, что у нее теперь есть свой угол. Договориться с хозяйкой квартиры на Васильевском ей не удалось, и она уже думала, что придется на какое-то время проситься к Александре Ивановне. Теперь все удачно разрешилось. Конечно, квартира на Васильевском лучше, чем комната на Обводном, да еще с четырьмя семьями в качестве соседей, но не стоит жалеть о несбыточном… К тому же впереди ее ждала интересная работа, без которой Элеонора уже давно скучала.

Оперблок Морского госпиталя мало напоминал операционные Клинического института, в которых она работала под руководством Титовой. В оперблоке госпиталя царили холод и сумрак. Из шести операционных работала только одна, остальные были завалены всяким барахлом, которое Элеоноре в голову бы не пришло хранить в святая святых госпиталя. В трех операционных были выбиты стекла, там стоял жуткий холод, на полу не переводились лужи от попадающего внутрь снега и дождя, стены и потолок отсырели и были покрыты страшными черными пятнами. Из полагающихся пятнадцати сестер работали только восемь.

— Почему операционные в таком виде? — спросила Элеонора у главной сестры госпиталя, величественной Киры Павловны. — Разве в них попал снаряд?

— Тяжелые времена никого не щадят, — процедила та. — Вы большая оптимистка, если думаете, что вам удастся произвести значительные изменения к лучшему.

— Но ведь стекла-то можно вставить?

Кира Павловна невозмутимо закурила и окинула Элеонору скептическим взором.

— Я ценю ваше рвение, но, увы, пока обстоятельства сильнее нас. Тех средств, которые выделяются госпиталю, едва хватает на расходные материалы. В этих условиях развернуть все операционные невозможно, да у нас и сестер нет. Подождите, вот жизнь немного наладится, появится больше средств…

— Если еще подождать, деньги уже придется тратить не только на стекла, но и на капитальный ремонт операционных. В них уже штукатурка осыпается…

— Я подумаю над тем, что вы предлагаете, — заключила Кира Павловна. — А вы идите работать.

Элеонора была уже сама не рада, что ее взяли старшей сестрой. Можно было, конечно, оставить решение всех проблем до лучших времен, как предлагала Кира Павловна. Разбиты окна? Значит, нужно написать рапорт на имя начальника госпиталя, а дальше пусть он решает. Выдают мало бинтов? Что ж, придется сократить операционный график, и пусть врачи выкручиваются, как хотят. Ее дело — учитывать те крохи расходных материалов, которые все-таки выдаются, следить, чтобы соблюдался график операций, не пропадали инструменты и чтобы сестры работали добросовестно. Остальное — не ее печаль.

«Нет, так не годится! — думала она, расхаживая по своей комнате, четыре шага в длину, четыре в ширину. — Константин Георгиевич тоже мог так рассуждать на фронте, и никто не осудил бы его. Но он выбрал другой путь, гораздо более трудный, и сколько жизней нам удалось спасти благодаря ему! На фронте я сумела создать хирургам условия для больших операций, значит, и здесь сумею».

На следующее утро Элеонора познакомилась с сестрами. Шесть девочек были моложе ее, они попали на службу сразу после курсов Красного Креста. Кроме них, в оперблоке работали Эльвира Николаевна, сорокалетняя старая дева, и Наташа, разбитная девица лет двадцати пяти. Поскольку Элеонора не была писаной красавицей, одежда и прическа ее оставляли желать лучшего и мужа у нее не было, сестры встретили свою новую начальницу дружелюбно.

До обеда она выясняла, что имеется в ее хозяйстве. Запас инструментов оказался достаточным, операционные лампы требовали лишь небольшого ремонта. Следовало выкинуть хлам, все вымыть, кое-что подкрасить, и недели через три можно будет запускать в работу еще две операционные. Та, которая работает сейчас, останется круглосуточно открытой для экстренных операций, во вновь открытых пойдут плановые.

Остальные залы можно было бы приготовить к лету, но это потребует серьезных расходов.

Правда, расходные материалы отпускались только на одну операционную, чем же она обеспечит еще две?

Но кто больше всего заинтересован в том, чтобы оперблок работал на полную мощность? Начальники хирургических отделений. Элеонора решила, что ей необходимо с ними познакомиться.

Александр Николаевич Знаменский, начальник первого хирургического отделения, оказался полным мужчиной средних лет. Он снисходительно смотрел на Элеонору и вполуха слушал ее речи о расширении оперблока. Ему, наверное, было смешно, что такая пигалица собирается наводить тут порядок.

— Дитя мое, сейчас очень тяжелые времена. Это касается всей нашей жизни, и хирургии тоже.

Элеонора улыбнулась, чтобы заранее смягчить резкость того, что собиралась сказать.

— Меня воспитывал профессор Архангельский. Он уделял огромное внимание асептике, и мне кажется недопустимым, что в госпитале круглые сутки работает только одна операционная, в которой оперируют все подряд.

— Конечно, одной операционной недостаточно, вы правы. Но я не вижу, что мы можем изменить.

— В госпитале три хирургических отделения, — продолжала Элеонора. — Каждое отделение должно иметь свою операционную, вы согласны?

— Ну разумеется…

— Наверное, начальники других отделений думают так же?

— Не сомневаюсь.

— У меня есть план, как создать в госпитале нормальные условия для работы хирургов. В первую очередь мне нужны деньги на стекольщика.

Элеонора уже успела узнать стоимость работ. Она предложила разделить эту сумму между начальниками отделений. Деньги нашлись.

Через два дня оперблок уже сиял новыми стеклами. Теперь предстояла большая уборка.

Конечно, сестры пробовали отбиваться, ведь расчистка завалов и мытье стен не входили в их обязанности, но Элеонора подавила бунт железной рукой. Возможно, это удалось потому, что она сама работала наравне со всеми.

Как Элеонора и обещала, через две недели уже работали три операционные. Своими советами ей очень помогала Титова, которая всегда знала, где купить марлю подешевле и куда послать молодых докторов разгружать дрова, чтобы часть этих дров потом оказалась в госпитале.

А потом Элеонора столкнулась с еще одной неожиданной проблемой. Молодые доктора и сестры тяготели к романтическим отношениям. Элеонора чувствовала ответственность за своих девочек, и ее ужасала перспектива увидеть кого-нибудь из них соблазненной и брошенной. В очередной визит на Кирочную она заговорила об этом с Александрой Ивановной.

— Объясни им, как избежать нежелательной беременности, — посоветовала та. — Это единственное, что ты можешь. От греха ты их все равно не убережешь.

— Если у этих девочек есть тяга к разврату, ты бессильна, — согласилась с Титовой Ксения Михайловна. — Все они знают, что определенного рода отношения женщина может позволить только в браке. Общеизвестны и правила поведения, следуя которым можно надеяться на брак. Следовать этим правилам очень просто.

Элеонора загрустила. Она-то на собственном опыте знала, как непросто следовать этим правилам! Но слова Ксении Михайловны звучали убедительно. Тому же самому ее учили в Смольном, о том же говорила и Александра Ивановна.

Так может быть, ее любовь к Ланскому вовсе не оправдание тому, что она презрела законы общества и библейскую заповедь? Эта мысль заставила Элеонору похолодеть.

— Ты о чем задумалась? — окликнула ее Титова.

— Я думаю о том, что Ксения Михайловна права. Я обязательно передам ее слова своим девочкам.

— Ну конечно. — И тетушка величественно улыбнулась племяннице.

По дороге домой Элеонора могла думать только о своем падении. До сегодняшнего дня оно было скрыто занавесом ее любви к Алексею, но после слов Ксении Михайловны занавес отодвинулся, и перед девушкой раскрылась пропасть терзаний и сомнений. Она не имела дна, и Элеонорин инстинкт самосохранения подсказывал, что нужно осторожно, на цыпочках, отойти от края этой пропасти. У нее уже кружилась голова от противоречий любви. Она думала о том, что сам по себе любовный акт не стоит того, чтобы придавать ему такое значение. Но, совершив его с Алексеем, она предала родных, считающих ее добродетельной девушкой.

Или ее терзания напрасны? Элеонора давно уже не считала Титову грешницей, хотя она, без сомнения, жила в грехе. Что примиряет ее с Богом и людьми, и с самой собой? Что это за качество, которое есть в Александре Ивановне и которого так не хватает Элеоноре?

Единственным спасением от этих мыслей оставалась работа.

Глава 25

Лиза ожидала появления на свет второго ребенка. Она забеременела вновь, когда Ксюше не было еще и четырех месяцев. Несмотря на предупреждения доктора Фроста, она продолжала кормить малышку грудью — это было такое удовольствие! Вслед за тем же Фростом, не способным выговорить имя «Ксюша», все в доме стали называть девочку Кисс — услышав это слово, она поворачивала головку и весело улыбалась всем своим очаровательным крошечным ротиком.

Единственным, что омрачало Лизино существование, было полное отсутствие вестей от родителей. Все попытки наладить с ними связь оказались безуспешными. А недавно Макс сказал ей, что эти попытки могут оказаться небезопасными для Архангельских, поэтому следует их на некоторое время прекратить.

Лиза не могла поверить, что дома творятся такие страшные вещи. Рассказы о массовых расстрелах, об утоплении русских офицеров в Севастополе, о разграблении церквей казались ей безумной фантасмагорией, чьей-то злой и неумной выдумкой.

— Макс, ты же сам русский, неужели ты веришь, что все это правда? — возмущалась она, забывая, что ей нельзя волноваться. — Наш народ не способен грабить храмы!

— Откуда ты знаешь, кто на что способен? — мрачно отвечал он. — Россия стала адом, и сколько это продлится, никому не известно. Нам остается только молиться, чтобы твои родители пережили это страшное время.

Неизвестность мучила Лизу постоянно.

Как они там? Живы ли? Вот если бы они каким-нибудь чудесным образом могли перенестись сюда, в безопасный Шропшир!.. Господи, а как же Элеонора? Что с Костей Воиновым? Иногда Лиза раскаивалась в том, что оставила их всех и уехала с Максом.

Начинала сказываться и физическая усталость, все-таки кормить грудью одного и вынашивать другого ребенка было непросто. Ей уже стало тяжело подолгу гулять в парке с коляской, и она все чаще поручала это занятие безотказной Зинаиде Ивановне.

Покормив Ксюшу и уложив ее спать, Лиза бессильно упала на кровать, свернулась калачиком, насколько позволял большой живот, и заплакала. Она чувствовала себя виноватой, что перед тем, как родить малышку, сама отговорила мать от поездки.

«Ты не хотела видеть ее тогда, а теперь, может быть, уже никогда не увидишь», — сказала она себе и зарыдала.

Через некоторое время Лиза сквозь слезы услышала, как к дому подъехала машина. Значит, Макс уже дома, пора спускаться вниз к ужину… Но ей было никак не успокоиться, слезы лились сами собой.

Скрипнула дверь спальни, и она почувствовала на своем темени теплую руку.

— Макс?

— Успокойся, — услышала она тихий и ласковый голос мужа. — Успокойся и расскажи, что случилось.

Она села на кровати, отворачивая от него заплаканное лицо.

— Я постоянно думаю о родителях, — сказала она жалобно. — Неизвестность мучит меня, я чувствую себя виноватой…

— Виноватой? — Лиза не видела лица мужа, но по голосу поняла, что он улыбается. — Я и не думал, что тебе знакомо это чувство… До рождения Кисс мне вообще казалось, что у тебя каменное сердце.

— Ты, наверное, поэтому на мне и женился! — Несмотря на слезы, Лиза не удержалась от колкости. — Ты решил, что мое каменное сердце составит прекрасную пару твоему разбитому, да?

— В этих словах вся ты! — засмеялся он и, взяв Лизину руку, поцеловал ее. — Я рад, что ты больше не плачешь. Ужин уже на столе, спускайся.

С этими словами он поднялся и вышел.

Лиза быстро припудрила покрасневший нос и расправила смятое платье. Выходя из спальни, она оставила дверь открытой, чтобы услышать, если малышка проснется.

В этот вечер Ростоцкий увез Зинаиду Ивановну в театр, супруги ужинали вдвоем. Макс молчал, и у Лизы не было желания нарушать это молчание. Впервые она почувствовала, что им не нужны слова, чтобы понять друг друга.

А потом они вернулись в спальню и легли в постель. Макс привлек Лизу к себе и начал осторожно целовать. Она лежала, утопая в облаке его невесомых поцелуев.

«Неужели это мой муж? — думала она. — Неужели это его руки стали такими мягкими? Неужели это его губы стали такими, какими бывают только губы любящего человека? И неужели это мне так необыкновенно хорошо, будто ангелы возносят меня на небо?»

— Ну что, я вылечил тебя от тоски? — весело спросил он потом.

От неожиданности Лиза села на кровати.

— Я думала, что тебе так же хорошо, как мне, что ты тоже слышал пение ангелов, а ты, оказывается, хладнокровно лечил меня от тоски!

— Ну, знаешь… Тебе не угодить, — сказал Макс и отвернулся к стенке.

Лиза готова была снова зарыдать — на этот раз от обиды. Ее муж только что обманул ее! А она поверила в его искренность.

Тут маленькая Кисс заворочалась в своей кроватке, сбросила одеяло. Лиза поднялась, чтобы снова укрыть ее. Склонившись над кроваткой, она поцеловала малышку в теплую щечку, и этот поцелуй полностью примирил ее с жизнью.

Глава 26

В этот год ладожский лед прошел по Неве только в двадцатых числах мая. Запах зацветающей черемухи принес Элеоноре долгожданную весточку из Англии.

Письмо для нее, пришедшее на адрес Клинического института и по счастливому стечению обстоятельств попавшее в руки Титовой, было отправлено из Москвы. Увидев обратный адрес, Элеонора с замиранием сердца ожидала прочесть, что Лиза в Москве и они скоро смогут увидеться, но на первой же странице все разъяснилось.

Воронцовы боялись, что письмо, отправленное из Англии, если и не затеряется, то обязательно привлечет внимание ЧК. Поэтому Макс попросил знакомого английского журналиста, уезжавшего в Россию, отправить его из Москвы.

«Здравствуй, сестра! — писала Лиза. — Если ты получишь это письмо, знай, что у тебя есть две племянницы — Ксения и Элеонора. Ксюшенька (здесь все зовут ее Кисс) уже бегает и говорит русские и английские слова, а крошка Эличка пока умеет только сосать и улыбаться, ведь ей еще не исполнилось и недели…»

Теплые слезы мгновенно подступили к глазам, Элеонора не сумела удержать их — и они закапали на бумагу, заставив расплываться тонкие фиолетовые строчки…

Получив адресованное Элеоноре письмо, Титова сразу прибежала в Морской госпиталь, и теперь они вдвоем стояли у окна в залитой солнцем отремонтированной, но еще не оборудованной операционной.

«Что с родителями? От страха за них я часто просыпаюсь по ночам, но верю, что Бог милостив и не допустит, чтобы с ними случились те ужасы, слухи о которых часто доходят до нас. Хотя, знаешь, среди англичан есть и такие, кто сочувствует вашей новой власти. Человек, который отправит тебе это письмо, из них. Я очень надеюсь, что он сумеет разыскать вас всех, мои дорогие, и мы наконец узнаем друг о друге. А потом, может быть, Бог даст, и вам удастся приехать в Шропшир, и мы все счастливо заживем здесь… Ведь какие-то отношения между нашими странами существуют, а у Макса огромные связи.

Прошу тебя, дорогая, напиши мне длинное и подробное письмо о том, как вы живете, но не отправляй его, а отдай человеку, который сам тебя разыщет. Напиши мне и об общих знакомых, о Воинове, о Ланском…

Ох, Элеонора, за моим письмом уже приехали из Лондона, а я так мало успела тебе рассказать! В Шропшире уже совсем тепло, в саду возле нашего дома цветут деревья, все вокруг благоухает, и дорожки, по которым я гуляю с моими чудесными малышками, засыпаны яблоневыми и вишневыми лепестками. Мама с отцом и ты обязательно должны это увидеть своими глазами. Целую и обнимаю вас, мои родные!»

Внизу стояла дата — 23 апреля 1918 года. Письмо добиралось до Элеоноры почти месяц, но все-таки оно дошло!

Девушка обняла Александру Ивановну и, прижавшись к ней, зарыдала в голос. То, о чем писала Лиза, показалось ей сказкой. Какое это невероятное счастье — иметь детей и гулять с ними по цветущему саду!..

— Элеонора Сергеевна, вот вы где! — В операционную вбежала одна из молоденьких сестер. — Вас Знаменский везде ищет… — Увидев заплаканное лицо старшей сестры, девчонка испуганно попятилась.

— Передай, что я сейчас приду. — Элеонора стала вытирать слезы платком, который ей подала Александра Ивановна. — Ох, мне же и правда надо бежать, у Знаменского операция…

— Беги. — Титова забрала у нее письмо. — А я домой пойду, надо же скорее Архангельских порадовать. И ты сразу после работы ко мне приходи.

Элеонора кивнула и выбежала из операционной.

Знаменский встретил ее с недовольным видом и, наверное, хотел выговорить за опоздание, но, внимательно взглянув на Элеонору, осекся.

Операция началась.

У больного, молодого светловолосого мужчины, был диагноз язва желудка, но хирург подозревал опухоль. После вскрытия брюшины опухоль не обнаружилась, зато началось сильное кровотечение. Знаменский нервничал, Элеонора с тоской смотрела, как тают пачки тампонов и редеет шеренга флаконов с физиологическим раствором, добытых ею с неимоверным трудом.

Наконец хирургу удалось справиться с кровотечением, и операция вступила в рутинную завершающую фазу. Мысли Элеоноры вернулись к Лизиному письму.

Господи, какая Лиза счастливая! Будет ли когда-нибудь так же счастлива она сама? Будут ли и у нее дети? Она представила себе, что держит на руках светловолосого младенца с голубыми глазами, а рядом с ней стоит Алексей. Он в белом костюме, как в тот счастливый день, когда они играли в лаун-теннис, а потом впервые гуляли вдвоем по сестрорецкому пляжу…

Теперь ей казалось, что все это было в другой жизни, с какой-то совсем другой девушкой — юной, наивной… Но той девушке удалось пережить все лишения, выпавшие на ее долю. Наверное, Господь хранил ее, да и сама она оказалась мужественной и сильной…

«Разве я — сильная? — удивленно спросила себя Элеонора и сама же себе ответила: — Да, я сильная. Еще не пришел конец моим испытаниям, ведь кругом голод и разруха, а мой любимый на фронте. Но я дождусь его, сколько бы ни пришлось ждать, и мы обязательно будем счастливы вместе. Я верю в это, а значит, так и случится».

Операция закончилась.

— Мы справились, — сказал Знаменский. — Вы отлично помогали мне, Элеонора.

Она улыбнулась и громко, с чувством исполненного долга, как учил Воинов, произнесла:

— Счет тампонов и инструментов верен.