Джек Вэнс ЗЕЛЁНАЯ МАГИЯ

Как-то Говард Фейр, просматривая наследие своего великого дядюшки, Джеральда Макинтайра, нашел большой фолиант, озаглавленный:

Рабочая тетрадь журнал
Открывать с предосторожностью!

Фейр с интересом стал читать журнал, хотя идеи, лишь осторожно высказанные Джеральдом Макинтайром, лежали несколько в стороне от его собственных интересов. «Теперь уже не вызывает никаких сомнений существование дисциплин, проистекающих из элементарной магии», — писал Макинтайр. — «Руководствуясь рядом аналогий из черной и белой магий (в свое время они будут подробно рассмотрены), я описал главные направления развития как пурпурной магии, так и вытекающего из нее Динамического Номизма».

Фейр продолжил чтение, отмечая тщательно сделанные чертежи, проекты, выводы, трансполяции и трансформации, с помощью которых Джеральд Макинтайр строил свою систему. Однако техника познания развивалась так быстро, что представления Макинтайра, в высшей степени рискованные шестьдесят лет назад, сейчас казались слишком косными и нудными.

«В то время как духи: ангелы, эльфы, Веселые дровосеки и Песочные человечки типичны для белой сферы, а демоны, тролли и вурдалаки вызываются черной магией, точно так же пурпурный и зеленый круги имеют своих подданных. Их нельзя считать ни силами добра, ни силами зла — в каком-то смысле они имеют такое же отношение к черному и белому кругам, как эти последние к нашему, исходному для всех последующих, миру».

Фейр перечитал абзац.

«Зеленый круг?»

Неужели Джеральд Макинтайр забрел в такие области, которые упустили из виду современные исследователи?

С этой мыслью он снова обратился к журналу и, в самом деле, обнаружил массу намеков и указаний, что так оно и есть. Особенно интригующей была неразборчивая заметка на полях: «Я не могу более подробно осветить мои последние исследования, ибо мне обещаны несметные сокровища за мою сдержанность».

Судя по дате, стоящей под этой фразой, она была написана за день до смерти Джеральда Макинтайра. Он умер 21 марта 1898 года, в первый день весны. Макинтайр очень недолго наслаждался этими «несметными сокровищами»… что бы они из себя ни представляли. Фейр вернулся к изучению журнала и вдруг, прочтя несколько предложений, будто через щель приотворенной двери, заглянул в совершенно иной мир. Больше никаких пояснений Фейр у Макинтайра не нашел и решил сам провернуть расследование, самым подробным образом.

Сначала он пошел обычным путем: сотворил два заклинания; перерыв стандартные указатели, учебники и сборники формул, вызвал демона, очень знающего и эрудированного — как ему раньше казалось, — но все безуспешно. Ему не удалось найти никаких явных доказательств существования кругов, лежащих за пределами пурпурного. А демон вообще не понимал о чем идет речь.

Это вовсе не обескуражило Фейра, напротив, интерес его еще более возрос. Он снова перечитал журнал особенно внимательно те места, которые подтверждали существование пурпурной магии. Фейр совершенно резонно полагал, что Макинтайр, пробираясь на ощупь к сферам, лежащим за пределами пурпурной, скорее всего пользовался теми же методами, которые сослужили ему раньше добрую службу.

Окрашивая и просматривая потом в ультрафиолетовом свете листы фолианта, Фейр смог разобрать множество записей, набросанных Макинтайром, а затем стертых.

Эти находки еще больше окрылили Фейра. Записи убеждали, что он находится на правильном пути и, более того, указали множество тупиковых направлений, которые Фейр благополучно избежал.

Он так рьяно принялся за дело, что не прошло и недели, как ему удалось вызвать эльфа зеленого круга.

Эльф появился в облике человека с глазами цвета бутылочного стекла и копной молодых эвкалиптовых листьев на голове. Холодно и учтиво поздоровавшись с Фейром, он не пожелал присесть и отклонил приглашение выпить чашечку кофе.

Пройдясь по комнате и с насмешливым изумлением полистав книги и раритеты Фейра, эльф согласился ответить на его вопросы.

Фейр попросил у него разрешения использовать магнитофон, эльф не возражал, и Фейр включил аппарат. Потом, когда он включил запись, то не услышал ни звука.

— Какие магические сферы лежат за пределами зеленого круга? — спросил Фейр.

— Да как вам сказать, — отвечал эльф, — я и сам точно не знаю. Существуют по крайней мере два круга, близкие по цвету к тому, что мы называем мозглявый и бледнявый, а весьма вероятно, что и другие.

Фейр поправил микрофон, чтобы он лучше улавливал голос духа.

— На что, — спросил он, — похож зеленый круг? Каков его физический облик?

Дух помолчал, о чем-то размышляя. По его лицу, отражая оттенки мыслей, пробежала волна перламутрового мерцания.

— Меня очень удручает использованный вами термин «физический». А понятие «облика» включает в себя субъективную интерпретацию, которая меняется время от времени.

— В таком случае, — сказал Фейр опрометчиво, — опишите его своими словами.

— Ну… у нас существуют четыре различные области, две из которых произрастают из осинового ствола мироздания, и далее порождая остальные. Первая из них зажата и заужена, но привлекательна своими обширными скопищами цветных крапинок, которыми мы иногда пользуемся для кратковременных стоянок. Мы перенесли мхи с земли эры Девона и немного ледяного огня из Пердиции. Они обвиваются вокруг прутьев, которые мы называем волосами дьявола…

Он продолжал шпарить в том же духе еще несколько минут, но смысл его речей почти совершенно ускользал от Фейра. Все шло к тому, что ответ на вопрос, задав который Фейр надеялся растопить лед в их отношениях, займет все интервью. Фейр затронул другую тему:

— Можем ли мы свободно изменять физические параметры Земли?

Духа, казалось, этот вопрос позабавил.

— Вы имеете в виду различные аспекты пространства, времени, массы, энергии, жизни, мышления и памяти, не так ли?

— Точно.

Дух приподнял зеленые брови.

— С тем же успехом я бы мог поинтересоваться: можете ли вы разбить яйцо, ударив по нему дубинкой? Ответ был бы на примерно том же уровне серьезности.

Фейр уже отчасти, настроился на то, чтобы не обращать внимания на снисходительно-раздраженный тон ответов эльфа и не смутился.

— Как я могу овладеть этим искусством?

— Обычным путем: прилежно обучаясь.

— Да, в самом деле… Но где я мог бы учиться? Кто стал бы учить меня?

Непринужденный жест духа — и клубы зеленого дыма поплыли от его пальцев, кружась в воздухе.

— Я мог бы устроить это, но зачем? Вы не вызываете у меня ни злобы, ни враждебности, и ничего подобного я делать не стану. И вообще мне пора…

— Куда вы идете? — спросил Фейр с тоскливым неудовлетворением в голосе — Можно мне пойти с вами?

Эльф, взвихрив за плечами шлейф ярко-зеленой пыли, покачал головой.

— Вам там не очень-то понравится.

— Но другие уже исследовали миры магии.

— Да, правда. Ваш дядя Джеральд Макинтайр, например.

— Мой дядя Джеральд изучал зеленую магию?

— В пределах своих возможностей. Он не получил никакой радости от своих знаний. Вам следовало бы удовольствоваться его опытом и умерить свои амбиции.

Дух повернулся и пошел прочь.

Фейр наблюдал за тем, как он уходил. Дух удалялся в пространстве и уменьшался в размерах, но так и не достиг стены в комнате Фейра. На расстоянии, должно быть, около пятидесяти ярдов, эльф обернулся, как будто хотел удостовериться, что Фейр не идет за ним, а затем шагнул в другом направлении и исчез.

Первым побуждением Фейра было плюнуть на все это и прекратить свои исследования. Он был большим знатоком белой магии и достаточно посвящен в тайны черной, чтобы при случае вызвать демона для увеселения скучающей публики, но в пурпурной магии, которая является царством Воплощенных символов, многое для него оставалось загадкой.

Говард Фейр, должно быть, напрочь забросил бы свои попытки проникнуть в зеленый круг, если бы не три обстоятельства.

Первое заключалось в наружности Фейра. Он был ростом скорее ниже среднего, смуглолицый, с жидкими черными волосами, кривым носом, маленьким брюзгливым ртом. Нельзя сказать, чтобы он очень уж огорчался из-за своей внешности, но порой представлял, как ее можно было бы исправить. Мысленно он воображал воплощенный идеал самого себя: ростом выше на шесть дюймов, с тонким и прямым носом, с кожей, лишенной обычного землистого оттенка. Потрясающий мужчина — лишь отдаленно напоминающий Говарда Фейра. Он желал женской любви, но желал ее без вмешательства своего искусства. Много раз он приводил к себе в постель красоток с влажными губами и блестящими глазами, но соблазняла их пурпурная магия, а не сам Говард Фейр, и такие победы доставляли ему весьма сомнительное удовлетворение.

В этом заключалась первая причина, которая привела Говарда к зеленой науке.

Второй была его тяга к долгой, возможно даже бесконечно долгой жизни. Третьей — просто жажда познания.

Факт смерти Джеральда Макинтайра или его перехода в другое состояние, или исчезновения — что бы там ни произошло — наводил, конечно, на определенные размышления. Если он достиг своей заветной цели, почему же тогда он так быстро умер? Неужели «несметные сокровища» оказались столь сверхъестественной и изощренной наградой, что Ма-кинтайр рухнул под ее непосильной ношей. Но о какой награде тогда вообще можно было говорить…

Фейр не смог удержаться и потихоньку снова занялся изучением зеленой магии. Он не стал больше обращаться к эльфу, чей заносчивый и снисходительный вид вызывал у него не самые приятные воспоминания, а решил добыть знания окольным путем, используя самые последние достижения техники и каббалистики.

Он достал портативный телевизионный передатчик, погрузив его в свой пикапчик вместе с приемником. В ночь на понедельник в начале мая он приехал на заброшенное кладбище, затерявшееся среди поросших лесом холмов, и здесь, при свете ущербной луны, закопал телевизионную камеру в кладбищенскую землю, так что только линза торчала из земли.

Острым ореховым прутом он нацарапал на земле контуры монстра, у которого телевизионная линза служила как бы одним глазом, а вкопанная донышком вверх бутылка из-под пива — другим.

В середине ночи, когда луна скрылась за край бледного облака, он, начертив знак на смуглом лбу, продекламировал вызывающее духа заклятье. Земля загрохотала и застонала. Голем неуклюже поднялся, закрывая собой звезды. Стеклянные глаза уставились на Фейра, укрывшегося в пентаграмме.

— Говори, — воззвал Фейр. — Ентерефес, Акмаи, Адопан, Бидемгир! Элохим, па рахулли! Ентерефес, ВАХ! Говори!

— Верни покой моему праху, верни меня обратно в землю, из которой ты меня пробудил.

— Сначала послужи мне.

Голем камнем ринулся вниз, чтобы уничтожить Фейра, но, словно разрядом тока, был отброшен магической защитой.

— Я буду служить тебе, если служить тебе я должен.

Фейр смело выступил из пентаграммы и расстелил на дороге сорок ярдов зеленой ленты в форме буквы V.

— Отправляйся в царство зеленой магии, — приказал он монстру. — Лента тянется сорок миль, дойди до ее конца, обернись, возвратись, оземь грянь и отправляйся в землю, из которой ты восстал.

Голем повернулся, втиснулся в сложенную буквой V зеленую ленту, взметнул комья праха и скрылся, сотрясая землю тяжелой поступью.

Фейр наблюдал, как приземистая фигура уменьшалась, удаляясь, но так и не достигла угла магической буквы. Он вернулся к пикапу, настроил телевизионный приемник на глаз голема и стал рассматривать фантастические пейзажи зеленого царства.

Два элемента стихии зеленого царства, Йадиан и Мистемар, встретились на затканной серебром поверхности. Они остановились, чтобы обсудить появление земного монстра: он на сорок миль забрался в область под названием Пил, затем, развернувшись, помчался назад той же дорогой, все увеличивая размах шагов; под конец он уже мчался неуклюжими прыжками, оставляя грязные следы на нежной, выложенной мотыльковыми крыльями, мозаике.

— Дела, дела, дела, — забеспокоился Мистемар. — Они толпятся на склоне времени, пока границы выпуклые. А затем снова их путь прямой и длинный, как вытянутая струна… Что касается этого вторжения… — Он замолчал, погрузившись в задумчивость, и серебряные облака заходили у него над головой и под ногами.

— Вы же знаете, — заметил Йадиан, — что я беседовал с Говардом Фейром. Он настолько одержим желанием покинуть свой ничтожный мир, что способен на безрассудные поступки.

— Человек по имени Джеральд Макинтайр — его дядя, — задумался Мистемар. — Макинтайр умолял — и мы уступили, так, может, сейчас мы должны уступить и Говарду Фейру?

Йадиан тревожно раскрыл ладони, стряхнув брызги изумрудного пламени.

— События назревают внутри и снаружи. В этом случае я не вижу никакой возможности что-либо сделать.

— Я тоже не хочу способствовать трагедии.

Снизу прилетело, порхая, Осмысление: «Тревога среди спиральных башен. Приползла, клацая и громыхая, гусеница из стекла и металла, она проткнула пронзительным взором Портинон и разбила Яйцо Невинности. Виновник — Говард Фейр».

Йадиан и Мистемар посовещались между собой:

— Ничего не поделаешь, пойдем оба, тут требуются особые усилия.

Они свалились на Землю и нашли Говарда Фейра в отдельном кабинете у коктейль-бара, Фейр поднял глаза на двух незнакомцев, и один из них спросил:

— Вы позволите к вам присоединиться?

Фейр изучающе оглядел эту пару — оба в строгих костюмах, на руках надеты кашемировые перчатки. Фейр заметил, что у обоих левый большой палец отливал зеленым цветом.

Фейр вежливо приподнялся:

— Присаживайтесь.

Зеленые эльфы повесили пальто и проскользнули в кабинет. Фейр оглядел их по очереди, потом обратился к Йадиану:

— Это, случайно, не вас я расспрашивал несколько недель назад?

— Да, — подтвердил Йадиан, — но вы не последовали моему совету. Фейр пожал плечами:

— Вы требовали, чтобы я остался невеждой, примирившись со своей тупостью и глупостью.

— А почему бы и нет? — мягко спросил Йадиан. — Вы примитив из примитивного царства, несмотря на то, что только один из тысячи может подняться до вашего уровня.

Фейр согласился, едва заметно улыбнувшись:

— Но ведь знание порождает страстное стремление к новому знанию. Что же в этом дурного?

Мистемар, более непосредственный из двух эльфов, сердито спросил:

— Что дурного? Посмотрите на вашего монстра! Он осквернил сорок миль Утонченности, создававшейся десятки миллионов лет. А ваша гусеница! Она растоптала наши резные молочные колонны, наши воздушные замки, повредила нервные узлы, через которые мы получаем Осмысление.

— Мне очень жаль… — сказал Фейр. — Я не думал, что так получится. Эльфы кивнули.

— Хорошо. Но ваши извинения не содержат гарантий вашей сдержанности.

Фейр повертел в руках стакан. К столу подошел официант, обращаясь к эльфам, спросил:

— Что-нибудь для вас, джентльмены? Йадиан, как и Мистемар, заказал стакан газированной воды, Фейр еще виски.

— Чего вы добиваетесь вашими действиями? — осведомился Мистемар. Ваши опустошительные набеги ничего не дали.

— Да, я мало узнал, — согласился Фейр. — Но мне открылось восхитительное зрелище, и теперь я хочу учиться с еще большим нетерпением.

Зеленые эльфы мрачно разглядывали пузырьки, поднимавшиеся в стаканах. Наконец Йадиан тяжело вздохнул:

— Не исключено, что мы сможем избавить вас от тяжелого труда, а себя от лишних хлопот. Скажите откровенно, какую выгоду или какие преимущества вы надеетесь извлечь из зеленой магии?

Фейр, улыбнувшись, откинулся на красную кожаную спинку дивана:

— О, я хочу массу вещей: продления жизни… перемещения во времени… всеобъемлющей памяти, повышенной восприимчивости, способности видеть во всех цветах спектра. Я хочу обладать обаятельной внешностью и физической выносливостью… Потом свойства более умозрительного характера, такие как…

Йадиан остановил его:

— Мы даруем вам эти качества и свойства. Взамен вы дадите слово никогда впредь не нарушать покой зеленого царства. Вы будете избавлены от столетий тяжкого труда, а мы — от неудобств вашего присутствия и неизбежной трагедии.

— Трагедии? — с изумлением спросил Фейр. — Почему трагедии?

— Вы человек Земли, — сказал Йадиан вкрадчиво и проникновенно. — У вас совсем другие ценности. Зеленая магия даст вам представление о наших ценностях.

Фейр задумчиво цедил виски:

— Не вижу в этом ничего плохого. Я намерен выполнять все ваши требования. Вы уверены, что знания зеленой магии не изменят мою сущность?

— Да! И в этом основная трагедия. Мистемар с раздражением сказал:

— Нам запрещается причинять — вред низшим существам — и в этом ваше счастье, ибо развеять вас по ветру было бы лучшим решением всех проблем.

— Я снова приношу свои извинения за то, что причиняю вам столько хлопот, — рассмеялся Фейр. — Но неужели вы не понимаете, как все это для меня важно?

— И тогда вы согласитесь на наше предложение? — с надеждой спросил Йадиан. Фейр покачал головой.

— Как бы я жил, вечно молодой, обладая неограниченными способностями, но уже зная о конечности самого познания? Беспокойный и жалкий, да я извелся бы от скуки.

— Возможно, что и так… но не настолько, как вы изведетесь от скуки, беспокойства и сознания собственного ничтожества, когда изучите зеленую магию.

Фейр выпрямился.

— Я должен научиться зеленой магии. От такой возможности может отказаться только полный идиот.

— На вашем месте я ответил бы точно так же, — вздохнул Йадиан. Эльфы встали.

— Пойдемте, мы будем учить вас.

— И не говорите потом, что вас не предостерегали, — сказал Мистемар.

Прошло время. Вечерняя заря угасала, и сгущались сумерки. Какой-то человек поднимался по ступенькам, ведущим в квартиру Говарда Фейра. Высокий, с тонким, но мускулистым телом, выразительное лицо свидетельствовало о проницательности и чувстве юмора, левый большой палец отливал зеленым цветом.

Время — это мерило жизненных процессов. Люди Земли замечают его течение по своим часам. По их понятиям, истекло всего два часа с тех пор, как Говард Фейр вышел из бара следом за зелеными эльфами.

Говард Фейр измерял время другими критериями. Для него прошло семьсот лет, которые он провел в зеленом царстве, изучая его на пределе своих возможностей. Два года он занимался тем, что приспосабливал свои чувства к новым условиям. Постепенно он научился ходить в шести основных направлениях трехмерного пространства и сокращать расстояния, выходя в четырехмерное. Понемногу пелена спадала с его глаз, так что сверхчеловечески запутанный и сложный ландшафт никогда полностью не ослеплял и не ставил его в тупик.

Еще один год он провел, приучая себя пользоваться условным языком промежуточной ступенью между земными звуками и смысловыми единицами зеленого царства. Сотни символов-флейков (каждое — порхающее пятнышко нежнейшего радужного цвета) давали всего один оттенок подспудного значения такой смысловой единицы. За это время зрение и мозг Говарда Фейра изменились таким образом, что позволили теперь ему воспринимать множество новых цветов, без которых нельзя было различать смысловые флейки.

Это были предварительные ступени. Сорок лет он изучал флейки, которых было в общей сложности почти миллион. Следующие сорок были отданы элементарным перестановкам и перемещениям, и еще сорок — сравнениям, ослаблениям, уменьшениям и расширениям; и за это время он полностью постиг флейковые единицы и некоторые другие, еще более наглядные представления.

С этого времени он приобрел способность учиться, не прибегая к помощи условного языка, и его достижения становились все заметнее.

Еще через двадцать лет Фейр уже мог распознавать самые сложные Осмысления и был допущен к более высоким материям. Он плавал над полем мозаики из мотыльковых крылышек, на котором еще оставались отпечатки следов голема. Только теперь, сгорая от стыда, он понял всю глубину собственной глупости и своенравия.

Так шли годы. Говард Фейр, насколько позволяли ему умственные возможности, постигал тайны зеленого волшебства. Он без устали исследовал зеленое царство (находя в этом столько красоты, что порой у Говарда захватывало дух), пробуя на вкус, слушая, осязая и ощущая — и каждый из его органов чувств был сотни раз восприимчивее, чем прежде. Питание он получал в самых разнообразных формах: то из розовых яиц — лопаясь, они источали горячий душистый газ, обволакивающий его тело, то прогуливаясь под дождем из горячих металлических кристаллов, то просто созерцая определенные символы.

Тоска по родине прибывала и убывала. Порой она становилась невыносимой, и Фейр уже был готов все бросить, утратив надежды на будущее. В другое время, околдованный великолепием зеленого царства, даже под страхом смерти он и помыслить не мог о побеге.

Все происходило постепенно и незаметно, и, по сути, он не чувствовал, что обучается зеленому волшебству. Но новые способности не принесли Фейру чувства удовлетворения — между его грубоватой неуклюжестью и вдохновенной элегантностью эльфов оставался чудовищный разрыв. Еще более остро, чем прежде, он сознавал свою природную ограниченность. Хуже того, проваливались его самые упорные и трудолюбивые старания улучшить свою технику и, как-то наблюдая за искрящимся весельем импровизированного представления одного из эльфов и противопоставляя ему свои вымученные построения, Фейр испытал чувство жгучего стыда за собственную бездарность.

Чем дольше длилось его пребывание в зеленом царстве, тем сильнее нарастало чувство собственной неполноценности, и он начал тосковать по беззаботному земному существованию, где каждый из его поступков не кричал во всеуслышание о пошлости и вульгарности. Порой ему доводилось видеть эльфов в присущих им тончайших обличьях, играющих среди жемчужных лепестков или, подобно флежолетам под рукой музыканта-виртуоза, мелькающих в лесу розовых спиралей. Контраст между их художественным вымыслом и его грубыми ляпсусами не мог не родиться, и Фейр отвернулся. Его чувство собственного достоинства таяло на глазах, и вместо гордости за свои познания он испытывал ноющую боль, от которой не мог, да никогда бы и не смог избавиться. Первые несколько сотен лет он работал с энтузиазмом неведения, следующие столетия — еще питал какие-то надежды. Все последнее время только упорство и упрямство давало ему силы корпеть над тем, что — теперь он это знал! — было лишь детскими игрушками.

И как-то раз, когда сердце сжималось мучительной и сладостной болью, Фейр не выдержал. Он отыскал Йадиана, который занимался тем, что вплетал позвякивающие фрагменты разных магий в основу из сияющих лучей. Оторвавшись от своей работы, тот обратил к Фейру внимательное лицо, и он старательно изложил суть своих мыслей и чувств.

— Мне понятно ваше состояние дискомфорта, — ответил Йадиан. — И по-прежнему сохраняя к вам симпатию, я бы посоветовал вам сейчас же вернуться к себе на родину.

Он отложил в сторону свое плетение и переправил Фейра вниз через все перевалочные пункты. По пути они встретили Мистемара. Ни слова, ни намека не было произнесено, но Говард Фейр явственно ощутил оттенок злорадного удовлетворения.

Говард Фейр сидел у себя дома. Со всей восприимчивостью, развившейся и обострившейся за время пребывания в зеленом царстве, он разглядывал окружающие его вещи. Всего лишь два часа назад, по земным часам, они служили ему для занятий и отдыха, сейчас же — не привлекали ни в том, ни в другом качестве. Его книги — религиозные предрассудки, фальшивки, лишенные всякого смысла, Его рабочие тетради и личные дневники — жалкие незрелые каракули. Тяжесть давила ему на плечи, сковывала все тело. Скверная конструкция жилища, которую он прежде не замечал, удручала его. Куда ни глянь — повсюду он видел неряшливый беспорядок, омерзительную грязь. Сама мысль о пище, о том, что надо есть, была ему отвратительна.

Он вышел на небольшой балкончик, с которого была видна улица. Воздух был пропитан органическими испарениями, в окнах на противоположной стороне улицы можно было увидеть, как живут его собратья, погрязнув в тупом ничтожестве.

Фейр горько улыбнулся, удивленный тем, насколько разителен оказался контраст, хоть и ожидал чего-то подобного и пытался подготовиться к такой реакции. Он вернулся в квартиру. Он должен приучить себя к прежней жизни. В конце концов, его ждет вознаграждение — теперь ему были доступны самые вожделенные удовольствия земного мира.

И Говард Фейр с головою окунулся во все эти удовольствия. Он заставил себя выпить целое море дорогих вин, бренди и ликеров, несмотря на то, что сам вкус претил ему. Превозмогая тошноту, он принуждал себя, проголодавшись, употреблять пищу, представлявшуюся ему жареной животной тканью, гипертрофированными органами размножения растений, Фейр перепробовал все эротические ощущения, но обнаружил, что самые прекрасные женщины ничем не отличаются от некрасивых, и, с трудом преодолевая себя, вступал в непривлекательные связи. Он накупил кучу ученых книг и, пролистав их, с презрением отбросил. Пытался развлечь себя старыми магическими занятиями — теперь они казались смехотворными.

С месяц он старался заставить себя получать наслаждение от этих радостей жизни, потом бежал из города, обосновавшись в сферическом кристалле на склоне Анд. Чтобы не умереть с голоду, он изобрел питательную жидкость, которая, хоть и не обладала способностью создавать радостное настроение, как субстанции зеленого царства, все-таки не содержала вредных органических загрязнений.

Но в конце концов Фейру удалось как-то вкривь и вкось приспособиться, сведя до минимума неудобства, к земной жизни. Ландшафт, окружавший его, был прост и величествен; даже кондоры не нарушали его покой. Мысленно он проследил всю цепочку событий, которые начались с момента, когда он открыл рабочую тетрадь Джеральда Макинтайра — и нахмурился. Джеральд Макинтайр? Он резко встал, оглядывая далекие склоны.

Фейр нашел Джеральда Макинтайра у придорожной станции в самом центре прерий Южной Дакоты. Тот сидел на старом деревянном стуле, откинувшись вместе с ним к облупленной желтой стене станции, соломенная шляпа была надвинута на глаза.

Это был обаятельный статный мужчина, блондин с бронзовой кожей и голубыми глазами, ледяными и колючими. Левый большой палец отливал зеленым цветом.

Фейр небрежно приветствовал его; двое мужчин оглядели друг друга с двусмысленной ухмылкой.

— Вы уже приспособились, как я погляжу, — сказал Фейр.

Макинтайр пожал плечами.

— Ну, насколько это вообще возможно… Стараюсь сохранить равновесие между уединением и грузом человеческого естества, — Он посмотрел на ярко-голубое небо, в котором мельтешили, размахивая крыльями, и каркали вороны. — Много лет я прожил в одиночестве, и уже почти возненавидел звук собственного дыхания.

По автостраде проехал автомобиль, аляповатый и блестящий, как безвкусная помесь золотых рыбок. С проницательностью, теперь присущей им, Фейр и Макинтайр могли увидеть свирепого краснорожего водителя с его спутницей; сварливого вида женщиной в дорогом платье.

— В проживании здесь есть некоторые достоинства, — сказал Макинтайр. К примеру, я могу разнообразить жизнь приезжающих мелкими неожиданными происшествиями. — Он сделал едва заметный жест, и целая стая ворон камнем бросилась вниз, следом за автомобилем. Они устроились на бампере и крыльях, принялись расхаживать по капоту машины, обгадив ветровое стекло.

Автомобиль взвизгнул на тормозах, водитель выскочил, разгоняя птиц. Некоторое, время он тщетно бросал в них камнями, затем вернулся в автомобиль и тронулся в путь.

— Пустячок, а приятно… — сказал Макинтайр со вздохом. — По правде говоря, мне просто скучно. — Он разинул рот и выдул три яркие клуба дыма сначала красный, потом желтый и, напоследок, вспыхнул голубой. — Как видишь, валять дурака — теперь единственное мое занятие.

Фейр с легким беспокойством оглядел своего дядюшку.

Макинтайр ухмыльнулся.

— Шутки в сторону. Вот увидишь, ты скоро разделишь мое заболевание.

— Уже разделяю, — сказал Фейр. — Порой мне хочется забыть все свои колдовские штучки и вернуться к прежнему невинному состоянию.

— Я уже думал об этом, — задумчиво сказал Макинтайр. — Более того, я сделал все необходимые приготовления. Это, в сущности, совсем просто.

Он подвел Фейра к маленькой комнатке позади станции. Хотя дверь была открыта, внутри царила кромешная тьма.

Макинтайр, стоя позади, всматривался в темноту, лукавая улыбка играла у него на губах.

— Тебе надо только войти. Все твое колдовство, все твои воспоминания о зеленом царстве будут утрачены, и ты станешь не умнее первого встречного. И вместе с познаниями исчезнут твои скука, меланхолия, неудовлетворенность.

Фейр разглядывал дверной проем. Один-единственный шаг решит все его проблемы.

Он поглядел на Макинтайра, с горькой иронией они улыбнулись друг другу. Потом вернулись к фасаду здания.

— Порой я стою перед дверью и вглядываюсь в темноту, — сказал Макинтайр. — Потом напоминаю себе, как заботливо я пестовал свою скуку и что по-настоящему ценишь только то, что выстрадано.

Фейр приготовился к отбытию.

— Благодарю вас за эту мудрость, которой я не научился бы и за многие сотни лет в зеленом царстве. А сейчас — во всяком случае, на какое-то время — я возвращаюсь на свой утес в Анды.

Макинтайр откинулся на стуле к стене станции.

— А я, во всяком случае на какое-то время, останусь ждать случайных проезжих.

— Ну что ж, до свидания, дядюшка Джеральд.

— До свидания, Говард.

Загрузка...