Земля у нас такая

Павел Андреевич Мисько

Земля у нас такая

Повесть

Перевод с белорусского автора

Две повести составляют эту книгу. В повести "Земля у нас такая" рассказывается о наших днях. Три друга, герои повести, живут в деревне Грабовка, невдалеке от строящегося гиганта химии. Друзья занимаются в школе, работают в колхозе, интересуются стройкой, учатся познавать, где добро, где зло.

Общаясь со взрослыми, постигая жизнь, юные герои почти на каждом шагу слышат эхо минувшей войны...

Повесть - "Красное небо" - посвящена детству того поколения, которому сегодня за тридцать, чьи сердца нещадно ожег пожар войны.

Для детей среднего школьного возраста.

Глава первая

ГРИШКА-ВЕРХОЛАЗ

Наши дома стоят напротив, через улицу. Гриша Чаратун легко может из своего окна пускать к нам солнечных зайчиков. А дом Вити Хмурца стоит рядом, за нашим огородом. Если Витя первым выбежит на улицу и свистнет - слышно всем. А вот Гриша свистеть не умеет - получается какое-то "сю-сю". Поэтому он предпочитает кричать: "Ленька Лавруська! Хмурец!"

Леня Лаврушка - это я. Гриша не дразнится, он так говорит потому, что выбил зуб.

Я сначала не верил: не может быть, чтобы из-за одного зуба так речь искажалась! Думал - прикидывается. У деда Стахея вон скоро не останется спереди ни одного зуба, а хорошо говорит, разборчиво. Но Гриша и на уроках так отвечал: "Ветер с давних времен на слузбе у целовека..."

Наш ботаник и географ Вадим Никанорович - он же и классный руководитель - такой, что не очень-то прикинешься. Я не знал, как называется безртутный барометр. "Вертится, - говорю, - на языке, не могу вспомнить". А он: "Ну-ка, покажи язык..."

- Лавруська! Хмурец!

Во, кричит уже Чаратун...

Я открываю окно. Стоит Гриша, строгает ножиком прутик.

- Ну - чего?

- Скоро ты?

- Иду!

В рот - кусок яичницы, сковородку - в печь. Выпиваю молоко, посуду прикрываю на столе полотенцем. Некогда мне мытьем заниматься!

К Чаратуну уже подходил и Хмурец. В руках - кусок ржавой трубы. Вчера его отец делал из таких труб мачту, для антенны телевизора, осталась, наверное.

- Ну и сто из нее полуцится? - кивает Гриша на трубу.

- Не придумал еще. - Витя зевает с подвывом. - Наверное, переспал. Но доберешь норму или переберешь - зеваешь потом, как собака.

- Ты три нормы выдал. Страсно было к дому подходить - храп, как из берлоги.

По тону Гриши нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез.

- Скажешь! Я где-то читал, что это - атавизм... - Витя опять зевнул. Остаточное явление от дикого образа жизни... Человек в доисторическую эпоху храпом зверей отпугивал.

Я захохотал: кого отпугивал Хмурец теперь? Мух? А Чаратун только хмыкнул.

- Слыхали? - говорит. - Петя Горохов пропал.

Мы смотрим Гришке в рот, на выбитый зуб. Если у человека какой изъян на лице, всегда почему-то хочется туда пялить глаза.

- Бреш-и-и больше... - недоверчиво тянет Витя.

- Цудаки - не верят. Как корова языком слизнула.

Нескладно выдумывает Гриша. Оставил бы этот "хлеб" Вите, у того лучше получается.

- Испарился? В космос полетел? Он же на завтра пионерский сбор назначил! - говорю я.

- Не будет сбора. Сегодня его мать моей хвасталась: достали где-то горясцую путевку в пионерский лагерь. Повез папаса Петю сил набираться.

Мать Гриши, тетка Фекла - доярка, Петина, - зоотехник. Может, они и встречались утречком на ферме, разговаривали. "Ну и Петя! Ну и выкинул коленце! Хоть бы прибежал и сказал: так, мол, и так, занимайтесь сами чем хотите..."

- Ну и пусть катится! - прервал мои мысли Хмурец и подул в трубу. Зашипело, будто паровоз пар пустил. Вокруг губ обрисовался коричневый ржавый кружок.

- Обойдемся и без него... Только и знает ныть: "Ну сто тут придумаесь в деревне! Ну сто-о?!" - Гриша решительно махнул рукой: - Посли верхолазов смотреть!

- А как сегодня пойдем? Мимо кладбища или через мостки? - спрашивает Витя.

Если идти мимо кладбища - ближе, если через мостки - дальше, но зато там, на повороте речки Мелянки, - омут, где мы всегда купаемся.

- Луцсе на мостки. Скупнемся... - говорит Гриша и немного краснеет. Наверное, не может забыть, что с ним было на кладбище.

А мне все равно, как идти. Только надо теленка перевести на свежее место.

- Никуда не денется твой теленок... - Витя вертит в руках трубу, пробует дунуть с другого конца.

Но они покорно идут за мной, в сторону кладбища. Там на клинышке луга между огородами и кладбищем колхозники навязывают своих телят. Дед Стахей туда колхозных телят не гонит - слишком тесно. Он пасет их на первой "карте" и на последней, у речки, там суше (весь заболоченный луг у нас порезали канавами на "карты" - осушают).

Только я расшатал вбитый в землю железный шкворень, к которому был привязан теленок, как Витя изловчился и трубнул в свою трубу, как допотопный мастодонт. И тут... В лицо мне фонтаном брызнула земля, цепь и шкворень больно ударили по ногам, - я упал.

Вытираю глаза подолом рубахи и вижу: мчит теленок, задрав хвост, прямо на огороды, ребята - за ним. Глаза невольно зажмурились... Ну и дорогу протопчут по грядкам! Ох, и попадет же нам! А может, какая-нибудь тетка уже и выскочила с палкой?

Прихрамывая, бегу на помощь.

Земля на огородах рыхлая, теленок вязнет по колени, летят в стороны комья... Гриша поймал цепь - падает.

- Бросай свою иерихонскую трубу!

Витя, отшвырнув свой "музыкальный инструмент", тоже хватается за цепь, падает. Теленок останавливается, испуганно оглядывается на них.

Выводим его на лужок, крепко-накрепко вколачиваем шкворень - из травы почти не видна четырехугольная шляпка.

Гриша пробует очистить штаны и рубаху от грязи, я пересчитываю, в скольких местах цепь и шкворень содрали кожу. В одном месте ссадина в пол-ладони - багровеет, сочится кровью. Иду, хромаю на обе ноги...

Хмурец, в одних трусиках, на ходу вытряхивает одежду, посматривает на заросшее деревьями кладбище. У самого края, над ямой, где берут свежий песок посыпать могилы, стоит высокая сосна с гнездом аиста и старая береза.

- А я знаю, сколько аистят... Три!!! - выпаливает он.

- Сказы есцо цетыре! - говорит Гриша.

- Два! - кричу я.

- Три! Спорим? Я на березу лазил, оттуда считал - все как на ладошке видно... - стоит на своем Хмурец.

Точно так же спорили мы с месяц назад. Тогда гусеничный трактор еще только развозил по лугу мачты электролинии. С помощью трактора монтажники подымали их "на попа", закрепляли на железобетонных сваях. В то время аистиха и аист попеременно высиживали птенцов, и Гриша ляпнул, что залезет на сосну и пересчитает яйца в гнезде. Мы ответили ему, что "слабо", "мало каши ел". "Слабо? Мало? - вскипел Чаратун. - Новую леску с поплавком и крючком - хошь?" - "Хочу!" - говорю. "А если залезу - отдашь свой ножик?" "Отдам". Ударили по рукам. Витя рассек: "Слово свято, нерушимо!"

Видно, здорово хотелось Чаратуну завладеть моим перочинным ножиком с двумя лезвиями, шилом и штопором. Походил, задрав голову, вокруг сосны, покружил у березы, опять подошел к сосне. Толстый и почти гладкий ствол у сосны, руки соскальзывают, нет опоры ногам.

Гриша сделал из ремня петлю. "А-а, с ремнем! С ремнем всякий дурак заберется!" - сказал Витя. "На, пожалуйста!" - тут же протянул ремень Хмурцу Чаратун. Витька, конечно, в кусты. Тогда Гриша опять нацепил на ноги ремень, поплевал на руки и поковылял... к березе!

Хо, удивил... На березу и я, и Хмурец без всякого ремня забираемся. На ней в метрах четырех-пяти от земли уже торчат сучья. Если он такой ловкий, на сосну бы попробовал!

Гриша угадал мои мысли:

- Будем и на сосне!

Поняли и мы его замысел, - перебраться на сосну по ветвям. Березовые суки вверху переплелись с сосновыми. Но как все тонко там, непрочно!

- Гришка, не надо, я тебе и так ножик отдам! - кричу я испуганно.

Но Гриша нас не слушал.

Вот уже стал на толстый березовый сук, осторожно продвигается по нему все ближе к сосне. Прогибается сук, содрогается... Гриша взмахивает руками, цепляясь за веточки... Ветки кажутся слабыми, тоненькими, как нитки, раскачиваются под рукой из стороны в сторону...

Смотрим, задрав головы. У меня заболела шея, вдруг пересохли, стали шершавыми губы... Мы с Витей боимся даже дышать: высота - хату на хату надо поставить...

Гриша ступал бочком по суку, медленно - шажки по полступни. Шатался, вздрагивал...

Уже можно переступить на сосновую ветку, она кажется крепкой. И Гриша ступил, шаг, второй... Уцепился сверху за сосновую лапку, снова ступил... И вдруг - треск! Сосновая веточка осталась в руке у Гриши, он сильно покачнулся и...

Я не помню, вскрикнул ли тогда и Гриша или только мы с Витей. Съехали по обрыву на дно ямы, на песок, куда упал наш друг.

Гриша лежал лицом вниз. В руке - сосновая веточка...

Мы думали, что Чаратун уже неживой. Повернули его, вытирая с лица песок, дергаем, тормошим. У Гриши течет изо рта кровь, он не шевелится...

- Гришка, на, бери ножик... Ну что ты? - говорю я, глотая слезы.

Чаратун молчит.

- А ну, друзья, посторонись! - послышался вдруг мужской голос.

Подняли головы... А-а, Володя Поликаров, монтажник с электролинии...

Он прыгнул к нам, зазвенев цепочками и застежками пояса.

- Ах ты, верхолаз, верхолаз... - приговаривал Поликаров и слушал сердце Гриши, ощупывал руки и ноги. Потом зажал ему нос...

Гриша вздрогнул и раскрыл глаза. Обвел нас каким-то бессмысленным взглядом и сказал:

- Забересь, Леня, мою удочку...

Сел и выплюнул зуб.

- Не надо! Я не хочу, пусть тебе остается! - шептал я. - Возьми лучше ножик...

Чаратун упрямо крутил головой: "Ты выиграл!"

- Ну, верхолаз, признавайся, где болит? - Поликаров достал носовой платок и вытер Грише лицо.

- Нигде не болит... - Чаратун попробовал встать, но его повело в сторону.

- Ну-ну, давай лучше так... - Володя поднял Гришу на руки. - Шутить потом будем.

Мы помогли Поликарову взобраться по откосу, а потом он нес Гришку до самой деревни. Видно, плохо было Чаратуну: побелел, глаза закрытые...

А мы шли за ними и улыбались, как полоумные. Хорошо, что как раз проходил мимо Поликаров!.. Хорошо, что Гриша еще съехал по откосу ямы, все-таки торможение... А что до зуба... Так ведь он выбил всего один! Проживет Гришка и без него...

Как увидела тетка Фекла - несут! - запричитала, кинулась навстречу. Гриша сразу стал "иродом", потом "золотцем", потом "супостатом"... "Ладно отец где-то шляется, собакам сено косит, так и этот еще норовит шею свернуть", "живьем загнать меня в гроб"...

Пролежал Гришка в постели целую неделю. Врачиха сказала: легкое сотрясение мозга...

Мы с Витей каждый день наведывались к нему. Часто приходил и Поликаров. Вот тогда я и подарил Чаратуну свой ножик. Просто так...

...Мчимся к Мелянке наперегонки, канавы для нас - что есть, что нет перепрыгиваем с ходу. На бегу сбрасываем одежду, бросаемся в воду.

Лучше всех плавает Гриша, он и под водой может пробыть дольше всех, да еще с открытыми глазами. А я так не могу: раз попробовал и зарекся - глаза болели несколько дней.

От купальни до электролинии тоже бегом - надо согреться...

Металлические мачты кажутся кружевными. Они, как Гулливеры-великаны, взялись за руки и шагают откуда-то с юга мимо кладбища и деревни, через болото, мимо соседней деревни Студенец - и идут дальше, в областной город, где строится большущий химкомбинат.

Недалеко от этих мачт пасутся телята деда Стахея. Сам он сидит на бережку Мелянки. По ту сторону - такое же стадо и дед Адам, пастух из Студенца. Сидят, переговариваются...

Несемся через Стахеево стадо, телята шарахаются от нас в стороны. Дед грозится вслед палкой...

А вот и мачты. На одной, на самой верхушке - Поликаров, машет нам "Привет!". Забираться к нему легко, и мы лезем, как по лестнице. Поочередно пожимаем ему руку "на верхотуре" и спускаемся вниз. Не любит Володя, когда мы затеваем игру на высоте.

Сидим под мачтой и смотрим вверх. Володя работает у подвешенных, как бусы, изоляторов, напевает: "Мы монтажники-высотники, и с высоты вам шлем привет!" Мы подпеваем ему, Гриша подсвистывает - сю-сю...

Потом Поликаров сидит рядом с нами, жует свои бутерброды и рассказывает разные истории о высотниках. Широким поясом Поликарова обмотался Гриша. Но закрепить не может: тонок еще, нужно пробивать новые дырки для застежек.

- Смелый парень, Гриша, вполне может быть высотником, - говорит Володя. - Только стоит ли показывать смелость на аистиных гнездах? У нас в детском доме был один такой сорви-голова, любил грачиные яйца доставать. Голодновато было сразу после войны... Разбился...

А еще Поликаров говорит, что верхолаз может ошибиться только один раз, как минер на войне. Поэтому каждое движение надо рассчитывать...

А я слушал и завидовал Грише: смелый все-таки он хлопец!

ТРУБНЫХ ДЕЛ МАСТЕР

О Витьке тоже многое можно рассказывать. Его отец - Антон Петрович каменщик и плотник. Все печки в нашей Грабовке он сложил. Когда начали колхозники дома кирпичные строить, никто не смог обойтись без него. Самый первый кирпичный дом построили родители Пети Горохова. Им тоже помогал Хмурец-старший. Но теперь он уже третий год ездит в город, работает на химкомбинате.

Сейчас-то мы и не видим, когда он уезжает - спим еще, каникулы все-таки. А когда ходили в школу, то каждое утро подбегали к нему.

Антон Петрович - мужчина солидный, высокий, волосы у него светлые, а лицо темно-бронзовое, обветренное. Увидев нас, он, бывало, обязательно скажет:

- Вот если б у меня мотоцикл с коляской был, я бы вас всех подбросил к школе... А так - топайте ножками...

Витю он, конечно, мог бы посадить сзади. Даже еще один из нас мог бы пристроиться... Но тогда остался бы третий. И он не берет никого, и никому не обидно.

А как-то он сказал:

- Летом я вас все-таки свожу в город. Покажу, чего мы там понастроили... Один мой приятель обещал дать на время мотоцикл с коляской.

В первый же день летних каникул мы пристали к нему, - а не забыл ли он своего обещания?

- Скоро уже, скоро... Возьму отпуск - тогда... - У Антона Петровича был виноватый вид.

Витя любил играть с отцовским инструментом с самых малых лет. То дробил кирпич и мел на муку, сооружая под лопухами "склады". Наставит жестянок из-под ваксы с белой, оранжевой, желтой "мукой", потом, как девчонка, "выпекает" из этой "муки" хлеб. То выкапывает в земле замысловатые ямки, расширяющиеся книзу, как горшки, соединяет их подземными ходами. То мастерит что-нибудь из дерева. Как-то соорудил нечто среднее между велосипедом и слоном, оно даже могло двигаться, если изо всех сил нажимать на педали. Клялся и божился, что делал все сам, но я не верю: помогал, наверно, и отец.

Однажды, не успел еще и снег растаять, начали мы гонять мой мяч. Хороший был мяч, красный с синим. Но хватило его на два дня. На третий сидим, скучаем, и тут Витя бросил под ноги какой-то коричневый лохматый шар. Витя его свалял, оказывается, из шерсти. Корова линяла, а он ее, как курицу, и ощипал... Если шерсть поливать теплой водой, мять в руках, катать, то и получится мяч.

А что натворил Витя в том году, когда в первый класс пошел! Забрался однажды по двери на крышу сарая, оттуда перебрался на хату. Пока отец пришел с работы, пока не было дома матери и сестры, он успел разобрать по кирпичику печную трубу и сидит себе верхом, скребет мастерком кирпичи, очищает от старой глины.

- Куда это наш хлопец сегодня запропастился? - спрашивает Антон Петрович у Витькиной мамы.

- А лихоманка его знает! Искала-искала, звала-звала... - Я даже представил себе, как тетка Алена в это время в сердцах что-нибудь разбила.

Растопили Хмурцы печку, стали ужин готовить - барабанит кто-то в окно:

- Дядька Хмурец! У вас дым из-под крыши валит, пожар, наверное!

Тетка Алена с перепугу едва в обморок не упала. Шух! - ведро воды в печь, и во двор. Глянули - сидит их Витька на самом коньке крыши. А трубы нет!

Антон Петрович мигом приволок из-под сарая лестницу, полез с ведром воды - в трубу лить: "Сажа горит!"

Витя отполз скоренько на самый край конька и смотрит, как бы на клен перебраться, улизнуть. Только далеко клен, не перепрыгнуть. А внизу народу собралось! Суматоха, гам. Соседи помогают вещи из дома вытаскивать, кто-то побежал бить в рельсу.

- Слазь, сыночек! - заламывает руки тетка Алена. - Сгоришь!

Мы с Гришей сидим на заборе, нам люди не мешают смотреть, и все видно как на ладони.

Витя, оказывается, не только сровнял трубу с крышей, но еще и глубже разобрал - насколько сумел достать рукой. Поэтому дым и попадал под крышу, пробивался через все щели.

На всякий случай отец Вити плеснул воды в трубу.

- Ну, герой, что теперь будем делать?

- Ты же сам говорил, что никак не выберешь время трубу починить, говорит Витя. - Мама еще ругалась: "Сапожник, а ходишь без сапог!" Вот я и...

Хмурец-старший хмыкнул смущенно, поскреб пальцами бороду.

- Сиди здесь!

А сам слез, замесил в ведре глину, втащил наверх.

- Вот... Пока не сложишь все, как было, не спускайся...

Вот был спектакль! Сроду такого представления не видали!

Витькина мать вынесла кастрюльку с картошкой в сад, разложила огонь между двумя кирпичами, и уже там доваривала.

Антон Петрович спокойно курил с мужчинами, а те подсмеивались и над ним, и над сыном. Моя мать, Гришина и Витина, и другие женщины перемывали нам косточки: дети теперь пошли и такие и сякие, а непослушные - хоть кол на голове теши! Вспоминали, кто и когда набедокурил, какая была за это кара. Придумывали они, как бы наказать и Витю.

А нам было чертовски весело! Ребятишек сбежалось - с полдеревни! Дурачатся, кувыркаются в пыли, гоняются друг за дружкой. Мы выкрикиваем снизу, даем Вите всяческие советы, пробуем сами лезть на крышу.

- Все! - крикнул наконец Витя.

И стал рядом с трубой, подняв обе руки кверху, в одной - мастерок, в другой - пустое ведро.

Антон Петрович отошел подальше, чтоб лучше разглядеть трубу. Постоял, уперев руки в бока, и сказал:

- Слазь. Картошка простынет...

И никакого наказания!

Пока Витя спускался по лестнице во двор, мы аплодировали ему, как артисту, кричали "ура!".

Теперь у нас Витя признанный авторитет в печных и трубных делах. В прошлом году, когда школьники затеяли сами отремонтировать школу, Хмурец был вроде инструктора и все печки подправил собственноручно. Ему директор за те печки даже руку пожимал, как взрослому, и вручил грамоту-благодарность.

Пионерская газета напечатала об этом заметку и так расписали все ужас! И кто что говорил во время работы, и какие рационализаторские предложения вносил, даже кто больше всех был чумазым от усердия. А внизу стояла подпись: "Петя Горохов, председатель совета отряда".

Витя заступил ему дорогу - шли как раз домой.

- Твоя работа? - сунул ему газету под нос. - Разве я курносый? Разве я "самый малый, да самый удалый" в классе? Разве я хвастался, что могу кирпичный дом сложить?

- Да я... не я... я совсем маленькую заметку написал, на полстранички... Что сделали, перечислил, фамилии назвал... Честное пионерское! - бил себя в грудь пухлым кулачком Горохов.

Ну, кто ему поверит? Хмурец на всякий случай треснул Петю по затылку. Председатель совета отряда сразу забыл о своем чине и бросился на Витю. Мы едва их растащили. Но у Хмурца уже вспыхнули на щеке две красные полосы. Поганая у Горохова привычка: не хватает силенок, он и пускает в ход ногти.

Так между нашей компанией и Петей Гороховым "пробежала черная кошка"...

ДЕД СТАХЕЙ "ЗАГАДЫВАЕТ ЗАГАДКИ"

С каждым днем все дальше и дальше ходить к верхолазам. Они уже натянули и закрепили проволоку на мачтах по эту сторону Мелянки и перевезли свой вагончик к самому Студенцу. Сегодня впервые идем к Володе Поликарову за речку. Мы с Гришей оторвали Витю от любимого занятия - уже, наверное, в сотый раз разбирал, чистил и смазывал своего "Орленка".

Идем тропкой, по кладкам, перекинутым через канавы. По траве напрямик больше не бегаем, на некоторых "картах" скоро будут косить. А к осени запашут и на остальных, посеют культурную траву.

- Ой, смотрите! - вдруг крикнул Хмурец, показывая рукой вдоль канавы. Мы остановились на кладке все втроем, доска прогнулась, запружинила.

Метрах в ста от нас в канаве что-то шевелилось. Черное с белым... Слышно хлюпанье, какие-то вздохи...

- Выдра на бусла напала! - прыгнул на берег Чаратун.

Буслом у нас аиста зовут...

Мы побежали за Гришей. Хмурец несся такими скачками - чуть по спине пятками не колотил.

- Теленок тонет! - закричал Гриша, добежав. - А где же пастух? Э-гей! Э-ге-гей! Дед, теля-я увязла-а-а!

- Э-гей!!! - крикнули втроем, осмотрелись по сторонам.

За Мелянкой, у Студенца, ползет трактор, натягивает проволоку. У реки пасутся телята. А где же пастух, дед Стахей?

У теленка видны из месива только спина и красивая, перепачканная жидким торфом мордочка. Еще несколько минут - и захлебнется.

- Ленька, давай к стаду, зови деда Стахея! - скомандовал Чаратун. Хмурец, поддерживай бычка, чтоб не оседал больше!

А сам бросился к кусту лозы - и шах, шах моим ножиком. Ветки отскакивали с одного раза...

Витя разделся, выдернул из штанов ремень и прыгнул в канаву: "Ух!" Холодная грязюка чуть не до пояса. Сунул руки в болотную жижу, нащупал хвост теленка - раз! - вытащил наверх, привязал к нему ремень. Рационализация!..

- Ленька! Помогай! - подал мне конец ремня.

Сам выбрался на берег, вцепились за ремень в четыре руки. Свись! ремень соскользнул с хвоста, а мы - кувырк!

- Не так привязал... - Хмурец попробовал вытереть с лица грязь и перемазался еще больше. Но мне не до смеха. Полез Витя в черное месиво опять...

- Что ты делаешь, сумасшедший?! Ты так утопишь бычка! - подбежал с охапкой веток Чаратун. - Приподними ему голову!

Витя послушался. Гриша подложил свой веник под мордочку теленку.

- Ты еще стоишь?! - заорал на меня Чаратун. От злости он даже шепелявить перестал.

Бегу, а в глазах разгневанное лицо Гриши. Никогда еще таким его не видел!

- Дед Стахей! Дед Стахей! - почему-то и голос у меня пропал, один писк какой-то.

Около телят пастуха не видно. Обежал стадо вокруг...

- Дед Стахей! Дед Стахей!

А-а, вот он... Сидит у низенького, кучерявого кустика, раскачивается из стороны в сторону. Возле него разбросаны новенькие веники, валяется черная старенькая сумка, бутылка с молоком и другая, поменьше, наверное, с водой... Ворот рубахи расстегнут, на шее какой-то шнурок... Что он нацепил такое? Крестик?

Дед потихоньку раскачивался и... пел. Тоненько, жалобно:

I ўчора араў, i сёння араў,

А хто ж табе, мой сынiку,

Валы паганяў?..

Учора араў, а сёння касiў,

А хто ж табе, мой сынiку,

Снеданне насiў?..

Нет, он, пожалуй, плакал! Тер трясущимися коричневыми кулачками глаза и снова пел-плакал... Откупорил ту небольшую бутылочку, запрокинул голову, хлебнул...

- Деду... - тихо позвал я.

Пастух не услышал, спрятал бутылочку в сумку и затянул другую песню:

Чаму, сынку, дадому не йдзеш?

Дзе ты, сынку, ночку начуеш?

- Дед! - я подошел и тронул старика за плечо. - Дедушка, пойдем быстрее, там теленок... в канаве!

Дед Стахей поднял на меня слезящиеся глаза, он еще не понимал, о чем я говорю.

- Что, внучек, что?.. Садись вот рядышком, побудь со мной...

- Дедуня! - закричал я ему, как глухому. - Ваш теленок в канаве тонет. Вон там... Спасать надо быстрее!

Дед заморгал, пожевал губами, силясь что-то сказать, и начал суетливо подыматься на ноги.

- Святой Микола-угодник... Не покинь...

Схватил сумку и веники, потом бросил и то, и другое, побежал за мной. Бежал мелкими шажками, припадая на одну ногу. Она у него короче, что ли...

Пока он перебирался через канаву, у меня просто терпение лопалось.

Увидев бычка, дед всплеснул руками, заохал:

- А что ж теперь делать? А что председатель скажет?.. Пропал Лысик!

Неожиданно он бросился от нас бежать.

- Что-то придумал... Может, за веревкой побежал? - Витя опять сидел в канаве и обеими руками держал теленка за хвост.

Но почему тогда дед Стахей направился не в нашу деревню? И даже не к своему стаду, а мимо... Бултых с ходу в речку!

- Утопиться захотел!.. Оставайся здесь, Хмурец! - крикнул Чаратун и припустил вслед за дедом.

Я - за ними...

Но дед выбрался на другой берег и побежал к Студенцу.

Гриша остановился.

- Что он - тронулся? - покрутил пальцем у виска Чаратун. - В нашу деревню ведь ближе! Следи за ним, а я - назад...

Пока я перебирался через Мелянку, опять натягивал штаны на мокрые трусы, дед Стахей был уже далековато. Догнал я его возле самых Студенецких телят.

- Деду! Что это вы надумали?

- Сейчас, внучек, сейчас... Тут Адам где-то... В партизанах вместе были... Дружок мой... Ада-а-ам!! - закричал он срывающимся голосом. - Где он запропал? Ада-ам!

Дед Адам поднялся из-за телят неожиданно, словно вырос из-под земли. Стряхнул с одежды стружку - строгал прутья на корзину.

- Адамка, несчастье у меня... Теля в канаву провалилось.

- Э, а у меня и веревки нету... - Адам хотел бежать в Студенец, потом вдруг повернул к тому месту, где сидел, взял кнут, намотал себе на руку. Длинный у него кнут, ременный, плетенный в восьмеро. А кнутовище коротенькое, крепкое, с кисточкой...

- Пусть твой хлопчик побудет около телят.

- Ага... Он посторожит... Оставайся, Левонка! - махнул мне обеими руками Стахей Иванович.

Деды припустили к Мелянке. На каждый шаг Адама дед Стахей делал два или три.

Я - пастух в соседней деревне, не в нашем колхозе. Вот это да!..

Сначала я обежал Адамовых телят, согнал всех вместе. А дальше что? Я места себе не находил: там такое творится, а мне приходится торчать тут! Может, как раз моей помощи и не хватает. Ведь бывает так - одной капельки не достает...

Осмотрел корзинку, которую мастерил Адам. Вплел несколько прутиков... Не работается - бросил.

По стожке, протоптанной от Студенца к Мелянке, идет какая-то девчонка. То приостановится, уткнется в книгу, то захлопнет ее, попрыгает на одной ножке, покружится.

Тропка ведет прямо сюда...

Я прячусь за куст. Только она поравнялась с кустом, я раз! - заступил дорогу.

- Ой! - она выпустила из рук книгу. - Ха-ха, а я думала - собака. Ты куда идешь - в Студенец? Ты грабовский?

- Я не иду, это ты идешь. Я телят пасу.

А сам разглядываю ее во все глаза - кудряшки белые, глазки голубые... Маменькина дочка!

- Ты-ы? Пасе-ешь? Нашего деда теля-я-ат?!

"Ага... соображаю. - Она, значит, внучка Адама".

- Ну и что с того? Вашего или не вашего... Меня попросили!

- А почему тебя, а не меня? Ты чего мне голову морочишь? А где мой дед? - вопросы у нее сыпались, как из порванного мешка.

Рассказал в двух словах, что случилось, - лишь бы отвязалась.

- Меня Людой звать, а тебя? Ты в какой класс перешел? А я в пятый, буду осенью в вашу школу ходить. Я пионерка, а ты? Кто у вас председатель совета отряда, мальчик или девочка?

У меня вспухла голова от ее вопросов.

- Слушай, отвяжись, - поняла? А если ты Адамова внучка, так и паси своих телят. А мне некогда!

- Подумаешь, испугал! Слушай, а ты эти сказки читал? - крикнула мне вслед Люда. - Ты деду Стахею никто - или внук?

Это "никто" меня укололо. Оглянулся, хотел огрызнуться. Но она уже забыла обо мне: присела у тропинки, рассматривала жука. Тот лежал на спинке, беспомощно шевелил лапками, а Люда щекотала ему брюшко травинкой и "понарошке" хохотала-покатывалась от смеха, словно это щекотали ее самую: "У-ха-ха! О-га-га! Ой, умру от смеха!"

Через минуту я опять оглянулся: Люда вынимала что-то из кармана, кормила, гладила телят...

НЕОЖИДАННЫЕ ИТОГИ "СОВЕЩАНИЯ ГОЛЫХ"

На нашем берегу Мелянки сидят голые Гриша и Витя. На ольховом кусте сушатся их черные от торфа майки и трусы - постирали называется... Неподалеку пасутся Стахеевы телята.

- Ну - что с Лысиком? А куда деды подевались? - задаю сразу два вопроса - уже перенял от Люды.

- Вон... пасется... Мы его выкупали. Знаешь, как плавает бычок? Рекордсмен! - сказал Хмурец.

- Деды, наверное, домой к Стахею пошли... Мы за пастухов... - Чаратун повернулся на живот и задумался.

Я тоже сбросил с себя одежду.

Гриша, помолчав, опять заговорил:

- Вы не заметили? Стахей, кажется, был под градусом...

Я ничего не сказал. Говорить о том, как дед сосал из бутылки или нет? Но и промолчать - то же, что и соврать. И я рассказал...

- Ага! - подхватился на коленки Чаратун, сделал выпад рукой в мою сторону, как будто хотел проткнуть шпагой. Живот и грудь у него исполосованы красно-белыми рубцами - отпечаталась каждая травинка. - Так вот почему он проворонил теленка! Фоме Изотовичу надо сказать, председателю.

- А что - язык чешется? На вот, почеши... - Витя бросил ему хворостинку, не переставая выдавливать пяткой в земле ямку.

- Пусть тогда Леня отцу скажет, бригадиру! - наседал Гриша.

- Не буду я ничего говорить! - отказался я. - Плакал дед... Пел и плакал... Вы же знаете, у него сын-летчик с войны не вернулся...

- Пастух он хороший, поискать такого... И человек добрый... - Витя уже закруглил свою ямку, хоть мяч клади.

- Добрый?! - вскочил на ноги Чаратун. - А ты ручаешься, что он и завтра не напьется? Если не теленка утопит, то деревню подожжет!

- Ты мне не размахивай около носа, я тоже могу! - разозлился Хмурец. Он же не бандит какой-нибудь и не разбойник.

- Он партизанским разведчиком был! - добавил я.

"Что это сегодня нашло на Гришку?"

- Дай тебе волю, так ты и в суд на него подать... - Хмурец месил пяткою, разрушал свою ямку. - А ему, может, помочь надо! Шефство над ним взять! Помните, как тимуровцы помогали старикам?

Чаратун с презрительной миной покусывал губу со шрамом.

- Вы - как хотите, а я молчать не буду. Такое прощать нельзя.

Схватил майку, сдернул с ветки трусы. Трусы натянул быстро, а майка сырая, свернулась на спине жгутом.

Я заступил ему дорогу. Витя стал рядом со мной, упирая кулаки в бока.

- Сядь, вояка!..

У Гриши побелели, задрожали губы, кажется, даже глаза побелели. Схватил штаны и рубаху, пошел, набычившись, прямо на нас.

И тут Витя отступил в сторону, я - в другую...

Нет, мы не испугались... Просто не знаю, как это вышло. Смотрим, как удаляется, подергивая плечом, поправляя майку, Чаратун. Дышим - как после борьбы.

- Ты почему не хватал его? - говорит Витя.

- А ты почему?

- Я... Я...

- Я тоже - "я... я..."

И верно - не драться же с Гришкой! Мы еще никогда между собой не дрались, сколько дружим...

Противно на душе...

Еле дождались дедов.

Первый раз возвращались без Гриши.

Мы шли, оглядываясь, и видели, что оба деда все разговаривают и разговаривают, не могут расстаться... Два друга... Потом дед Адам зажал под мышкой торбу с чем-то, пошел к Студенцу.

Мой отец с работы возвращается поздно. Иногда мать ругается с ним из-за этого, упрекает, что скоро и ночевать будет в бригаде. Вот и сегодня просто не дождаться... А как бы хотелось поговорить с ним обо всем! Отец очень уважает Стахея Ивановича, они дружат еще с партизанских времен. Дед Стахей ему и другим партизанам жизнь спас. Только я не знаю подробностей...

Солнце, большое и багровое, в фиолетовой дымке, уже было на горизонте, когда во двор несмело зашел дед Стахей. Стал, мнет в руках картуз, вздыхает.

- Что, Левонка, нету еще батьки дома?

- Нету.

- Ах, Микола-угодник... Это ж надо, а? И приключится такое...

Дед потоптался и уселся на ступеньку крыльца, притих. Только изредка вздыхал...

Из сарая вышла мать - доила корову.

- Ты что же это не вынес деду стул? Ой, где вы так перемазались торфом?

- Не говори, Варвара, не спрашивай... - начал еще глубже вздыхать пастух.

Мать зашла в дом, но вскоре опять выглянула.

- Зайдите в сени, переоденьтесь... Я здесь Алексееву одежду положила. Хоть старая, но чистая... А вашу я постираю, просушу, завтра заберете...

- Зачем тебе, доченька, лишние заботы? Спасибо, и так меня смотришь, как родного... - говорил Стахей Иванович, но все-таки пошел в сени.

Мы еще немного подождали отца и сели ужинать. Дед Стахей выпил только кружку молока и вышел, опять уселся на крыльце. Отцовская рубаха была деду велика, даже пальцев не видать из рукавов. Дед не стал их подворачивать.

Наконец приехал отец.

- Что, Стахей Иванович? Неувязки? - сразу спросил он бодрым голосом.

"Все уже знает... - понял я. - Донес Чаратунище!"

Когда я ставил отцовский велосипед в сенях, с улицы послышался свист Хмурца. Я насторожился, но свист не повторился...

- Неувязки, Алексейка, неувязки - хай их немочь... Кругом я виноватый... Придется, видать, сидеть на пенсии да вьюнов ловить...

- Не выдержите, не усидите... Разве я вас не знаю? - отец устало опустился рядом с дедом на ступеньку, начал закуривать.

Вдруг свист с улицы повторился - и раз, и другой, и третий. Что-то, наверное, важное случилось, если в такую пору... А тут и деда с отцом послушать хочется!

- Как у вас с дровами, Стахей Иванович? А то дал бы кому-нибудь наряд, пусть бы привезли.

Отец усиленно дымит папиросой - со всех сторон атакуют комары.

- Есть дрова, не надо... Лучше другому кому... Спасибо...

А потом и начали - о погоде, о видах на урожай, о телятах... Как будто это самое интересное на свете!

Я убил на ногах, руках и лице сорок одного комара, пока дед засобирался домой.

- Не надо, сынок, ничего мне говорить... - сказал отец, как только за дедом стукнула калитка. - Я знаю Стахея больше, чем кого другого... В блокаду немец прижал нас с той стороны к Неману... И на этом берегу везде посты и засады были... А Стахей Иванович тогда у нас еще связным был, не в отряде... Пробрался ночью на лодке... Ты знаешь тот песчаный островок на Немане? Его заливает весной... Так вот Стахей всех нас перевоз туда. Лежали под кустами в воде по ноздри... Целые сутки! Мне тогда семнадцать было... А каратели лазили вокруг, ломали голову - не могли додуматься, куда мы провалились... Печатали потом в газетке, что всех нас уничтожили... Ну, пошли спать, завтра вставать рано... Клевера начнем косить...

- Я сейчас! - А сам стремглав на улицу.

Витя терпеливо ожидал меня на скамье под забором, играл колечком-подшипником.

- Ты чего свистишь в такое время? Сна на тебя нет...

- Молчи, Лаврушка! - горячо зашептал он. - Только что отец рассказал: на химкомбинате экскаватором выкопали обломки самолета, мотор. И останки летчика нашли... Сохранился его планшет с документами, только истлели бумажки, ничего в них нельзя прочитать. И пистолет нашли - одна ржавчина... Мотор и вещи в областной музей передали...

- А летчик?

- Не перебивай... Летчика завтра хоронить будут... Некоторые из старых рабочих вспомнили тот бой... В первый день войны это было... Трех фрицев сбил наш летчик... Самолет по мотору определили - "Чайка" он называется... И номер на двигателе прочитали, только отец не запомнил его...

- У деда Стахея сын тоже летчиком был... На западной границе служил... И тоже в первые дни войны погиб... - вспомнил я не раз слышанное от отца и деда.

- Ленька... - Витя дрожал, как от озноба. - Лаврушка ты, Ленька... А что, если тот летчик - сын деда?

- Ну да - еще что выдумай!

- А вдруг?! Давай завтра махнем в город на велосипедах! Посмотрим, как хоронить будут... Самолет посмотрим.

Волнение Вити передалось и мне.

- А Гриша? У него ж нет велосипеда.

- Немного я провезу его, немного ты. Я просился у отца на мотоцикл, но он не берет. Говорит, завтра мешать ему буду.

- Ну, ладно! - стукнул я Хмурца по плечу.

Где-то в конце улицы послышались робкие звуки гармони. В некоторых окнах еще светились голубым стекла - люди сидели у телевизоров...

Глава вторая

"ЗЕМЛЯ У НАС ТАКАЯ..."

Постель сегодня твердая и горячая - никак не уснуть. Отворил окно может, хоть с улицы попадет в комнату немного прохлады...

"А вдруг тот летчик и вправду сын Стахея? Ведь бывают же совпадения!.. В книжках даже пишут о таких случаях..." - не дают покоя мысли.

И только уснул, вижу: не летчик на той "Чайке", а я... Самолет с пронзительным воем несется к земле... И никак не вывести его из штопора - не слушается штурвала... Удар!!!

В ужасе и холодном поту просыпаюсь...

Упал, оказывается, на пол, запутался в одеяле с головой, дышать нечем.

За окном шумит ветер, стучит по листьям дождь. Сверкает молния, как электросварка в колхозной кузнице...

Снова ложусь в кровать, зажмуриваюсь крепко-крепко, прячу голову под подушку. Трепещущий, синий блеск молний пробивается и туда...

А утром все сверкает на солнце, воздух свежий, ароматный. Даже не верится, что ночью было такое страхотище.

Велосипеда в сенях нет...

- Не приезжал еще завтракать... - сказала мать.

"Не приезжал папа... Не приезжал... А может, он вообще только к обеду заявится?"

У меня навернулись на глазах слезы. Вот тебе и поездка в город!..

Поплелся к Вите.

Он что-то читал, подложив руки под себя, раскачиваясь на табурете из стороны в сторону. Прочитает, задерет голову кверху и шевелит губами. Как петух воду пьет...

Рассказал ему, что случилось.

- Не будем ждать... - почесал подбородок Хмурец. - Поедем на моем "Орленке". Только как же с Гришей? Ты не заходил к нему?

- И охоты нет.

- Надо. Пошли вдвоем.

Еще во дворе у Чаратуна слышим: кто-то точит косу. Идем дальше, в огород, на звон косы.

Гриша выкашивал обмежек - широкую, заросшую травой и бурьяном тропу. Увидел, наверное, нас краем глаза и снова начал форсисто точить косу. Мы говорим, зачем пришли, а он точит, позванивает. Но, видимо, все слышал.

- Некогда мне! - сказал, как отрезал.

Поплевал на ладони, взмахнул - шах! Всадил косу в землю по самую шейку.

Мы захохотали и пошли. Так ему и надо, пусть не дерет нос...

Собирались мы не долго.

В дороге нам не везло. Дул встречный ветер, после ночного дождя дорога была вязкой. А тут еще велосипед маленький и тропка узкая... Когда вез меня Витя, - в кювет заехали два раза. Когда крутил педали я - трижды упали. Хорошо, что хоть падали удачно - не разбились, только перепачкались. Один раз спустила камера, пришлось менять нипель, опять накачивать воздух...

В город приехали не за час, как рассчитывали, а за два... Пешком бы и то быстрее пришли. Ноги болели, будто их нам повыворачивали, - не только в бедрах, а и под коленками, в лодыжках.

Как мы будем добираться назад? Ох-ха...

Город старый. Есть улицы и переулки узкие-узкие - две телеги не разъедутся. Есть и такие, что идешь по мостовой, как по зеленому туннелю деревья смыкаются над головой.

Снова ехали и шли, рассматривали дома. Нам советовали сесть в автобус химкомбинат ведь за городом, шагать да шагать. Но с "Орленком" в автобус не полезешь, и мы шли...

За городом была красота - новенький асфальт, под уклон. Летели, как на крыльях.

Стройка видна уже издалека. Трубы - в полнеба, корпуса - и высокие, и плоские длинные, металлические баки, баллоны, цистерны - и рыжие, и блестящие, иногда выше самых высоких домов. И всюду трубы, трубы, трубы, толстые и тонкие, ими опутаны все сооружения...

Химкомбинат обнесен высоким кирпичным забором, на территорию пускают и выпускают людей и машины только по каким-то бумажкам. Постояли у ворот, сваренных из металлических ребристых прутьев, вздохнули: узнаем ли мы когда-нибудь, что это за чудо - химкомбинат?

Свернули к трехэтажному красному зданию, которое расположено по эту сторону ограды. Тут - заводоуправление.

Чуть ли не нос к носу сталкиваемся с молодым хлопцем в спецовке. Плечистый, на верхней губе пробиваются усики.

- Ну и чем мы здесь интересуемся? - дружелюбно улыбается он.

Хлопец нам понравился. Мы рассказали ему обо всем...

- Э, так это вам надо в город, в клуб строителей... Похороны в пятнадцать часов. В вашем распоряжении... - он отвернул краешек рукава, пятнадцать минут.

Ну и жали мы! На одном перекрестке, уже в городе, чуть не попали под машину. Шофер так тормознул, что грузовик развернуло поперек дороги. Открыл дверцу - ругается, грозит нам кулаком, а мы за велосипед и ходу...

Траурную музыку услышали издали. По главной улице уже двигалась похоронная процессия... Людей... даже тротуары заполнены. А музыка душу переворачивает, по сердцу бьет...

Венки, венки, венки... Их несли пионеры в белых рубашках и красных галстуках, студенты, пожилые мужчины и женщины, белоголовые деды... "Неизвестному герою...", "Славному сыну Отчизны...", "От благодарных горожан..." - колеблются на ветру черные лепты с белыми буквами.

Радиатор и кабина машины, которая везла гроб, - в цветах и зелени. Из-за кабины виден красный обелиск со звездой и два солдата-автоматчика. Тянемся, чтобы все рассмотреть, становимся на цыпочки...

Кружится голова... Закрываю на секунду глаза...

Медленно движется машина, борта кузова опущены и обтянуты красным и черным, гроб усыпан цветами... За машиной - оркестр, за ним, с приспущенными к земле знаменами - солдаты. Поблескивает оружие... За солдатами - людское половодье...

- Смотри! - сжимает мне локоть, показывает глазами Витя.

Взявшись за руки, идут Володя-монтажник и... Гриша Чаратун! Не выдержал-таки Гришка, примчался... Только на чем он добирался сюда, как успел?

Не сговариваясь, подхватываем велосипед с двух сторон и протискиваемся сквозь толпу, к ним. Поликаров кивнул нам, молча пожал руки. Гриша только взглянул на нас и отвернулся.

Володя был в рабочей спецовке, только без пояса. В рабочей одежде было много людей. Строителей среди них легко узнать по пятнам мела и цемента на одежде... Провожают в последний путь летчика. Необычного человека - героя...

- Лепя, слышь? - дернул меня Витя за полу пиджака. - Я что-то придумал... Напомнишь потом...

Мы долго шли молча... И все люди шли с застывшими в скорби лицами. А траурные мелодии, казалось, вот-вот разорвут сердце на части. Тяжело и глухо бил где-то впереди барабан.

Наконец шарканье ног прекращается. Оркестр стал слышен сильнее.

Мы были на кладбище. Стояли далековато от машины. Володя поддерживал наш велосипед, а мы с Витей взобрались на раму. И хоть много было народа, мешали смотреть кусты и деревья, мы видели почти все. Правда, не все слышали, когда начался траурный митинг.

Гриша стоял внизу, рядом с Володей.

Вот на трибуну поднялся очередной оратор - от рабочих-строителей. Этот плотный, белокурый человек показался мне знакомым. Но я не успел его хорошо рассмотреть: Хмурец толкнул вдруг велосипед и, если б не поддержал меня Поликаров, я упал бы на людей.

- Батька мой... - взволнованно прошептал Витя.

Он не захотел больше подниматься над толпой, боялся, наверное, чтоб не увидел его отец. А я полез опять. Чаратун, поколебавшись, тоже взобрался. Хочешь не хочешь, а пришлось, чтоб не упасть, вцепиться друг в друга.

- ...Израненной вышла наша земля из войны... - доносился сильный голос Хмурца-старшего. - Мы ее вылечили, выпестовали, каждую бороздку и шрам разгладили руками... Вон какие чудеса возводим там, где когда-то свистели пули, лилась кровь... Глубоко вспахала война нашу землю. Еще и сейчас находим мы в ее глубинах безымянных героев...

Хорошо говорил отец Хмурца. У меня сдавило что-то в груди, на глазах навернулись слезы. Я начал кусать губы, чтобы не расплакаться...

- Наш комбинат будет достойным памятником герою-летчику... Мы клянемся, что и в мирном труде родится еще не один герой... Потому, что земля у нас такая, потому, что иначе мы не можем... Спи спокойно, наш друг и брат, мы не забудем тебя!..

Прогремел залп... И второй, и третий... Крепко запахло порохом...

Люди шли мимо зеленых от барвинка могил к той, где еще желтели песчаные бугры. Чтоб бросить горстку земли...

И мы подошли, и мы бросили...

Только за кладбищенской оградой, когда прошли немного по солнечной, тихой улице, спало с нас какое-то оцепенение.

- Ну, друзья, куда вы теперь? У нас с Гришей мотоцикл... - обнял меня за плечи Поликаров.

Ответил Хмурец:

- Тут... в одно место надо еще заскочить...

- Скоро и я перейду на химкомбинат работать. Линию мы уже кончаем. Но вы ведь будете ко мне приезжать на стройку?

- Будем! - пообещали мы.

Распрощались...

Никто из нас тогда не мог даже и предположить, что встретимся мы с ним уже при обстоятельствах необычайных...

Ведем с Витей "Орленка" в руках, направляемся в музей.

- Эх, если бы узнать, кто был этот летчик? - вздыхает Хмурец. - Давай в "Пионерскую правду" напишем, а? И в музее расспросим, куда еще можно. Они должны знать куда...

- Об этом ты и хотел сказать... тогда?

- Ага.

Неплохо придумал Хмурец...

Мы ускорили шаг и минут через тридцать были около замка на берегу Немана. Когда-то этот замок был окружен глубоким рвом с водой, через него был перекинут подъемный мост. Сейчас мост стоит прочно, он сделан из бетона и кирпича.

Прямо под второй этаж замка вел сводчатый ход, его перекрывали железные решетчатые ворота. Была в этих воротах и небольшая дверка из металлических прутьев. Толкнули - она недовольно заскрипела...

Под сводами полумрак и холодок сквозняка, из-под наших ног лениво отбежали к выходу во двор голуби...

Двор музея небольшой. Множество голубей разгуливало по траве, сидело на стволах старинных орудий, установленных по обе стороны крыльца главного входа.

Подергали за высокую, окованную железными полосами дверь - закрыто...

В конце двора у плоского, низкого сарая подымал метлой пыль дядька в белом фартуке. Направились к нему.

- Поздновато, мальчики, ходите... Приходите завтра к одиннадцати... Ах, вам не музея смотреть? Научных работников повидать? Ишь ты... - уважительно оглядел он нас с ног до головы. - Вон в той пристройке научные работники, на втором этаже помещаются... Кончился их рабочий день. Завтра к десяти приходите...

Легко сказать - завтра. Если б мы жили здесь, а не в деревне, то могли бы и десять раз на день зайти.

Вышли, постояли на мосту - удрученные, хмурые. Неудача!..

Еще раз проходим под полукруглыми сводами, пытаемся на ходу определить, какая толщина у стен замка. Полтора метра, два?

- О, вы бы сразу сказали: так и так, хотим посмотреть двигатель самолета, мы не местные... А то переступают с ноги на ногу, мнутся... Дядька зазвенел ключами, вытаскивая их из большого кармана халата.

Я обрадовался. Хороший какой дядька! Поведет сейчас в музей. А он направился к тому низкому сараю. Шел немного странно, ступая правой ногой только на пятку и слегка поворачиваясь на ней. Отпер низенькую дощатую дверь, нырнул в черную дыру. Мы боязливо всунули в проем головы...

Темно, сыро... Вдоль стен со средины приделан помост из досок. В центре, на дне неглубокого котлована остатки каких-то стен. Кирпичи в тех стенах тоненькие, наполовину тоньше, чем теперешние.

- Здесь какую-то очень старую церковь откопали. Лет восемьсот ей... Памятник архитектуры... - начал объяснять дядька, увидев, что мы с интересом осматриваемся вокруг. - Вот и спрятали под крышу, чтобы дождик не мочил, солнце не палило... А мотор... Вот он мотор, можете посмотреть...

Он лежал у дверей слева, на деревянном помосте. Неуклюжая глыба ржавого железа. Мы бы сами на него даже внимания не обратили.

Обошли кругом, пощупали, попробовали сдвинуть с места. Ого! Руки стали грязно-коричневыми. Кое-где в выемках еще держалась земля... Интересно, где мог быть обозначен номер двигателя? Может, на той стороне? Витя начал искать, чем бы поддеть, перевернуть двигатель. Но дядька не разрешил, деликатно выпроводил нас.

- Не знаю, где обнаружили тут номер... Чего не знаю, того не знаю... разводил он руками.

Пока добрый дядька гремел замком, мы рассматривали его самого. Носок правого сапога сплющен, как будто попал под колесо.

- След войны... - сказал дядька о двигателе, а мне показалось, что о своей ноге. - Немой свидетель... А надо, чтобы он заговорил. Вот когда сделают мотору всякую там цементацию-консервацию, чтоб не ржавел больше, тогда и приходите смотреть...

Мы поблагодарили и пошли.

В Грабовку добрались только к вечеру. Мать, конечно, дала нагоняй: болтаюсь, мол, целый день бог знает где, как бесприютный. Гриша матери по дому помогает, старается, а я...

Я уминал хлеб за обе щеки, запивал теплым, парным молоком и только посапывал носом.

Спал как убитый.

К ЧЕМУ ПРИВОДЯТ ТАЙНЫ

Через два дня пришел интересный номер областной газеты. Посмотрел я на четвертую страницу и подскочил как ужаленный.

Вихрем ворвался к Хмурцу во двор. Куры с отчаянным кудахтаньем перемахнули через забор в сад, а одна залетела на крышу и все удивлялась: "Куд-куда я? Куд-куда?" Витя закрылся от меня колесом "Орленка", как щитом:

- Ты чего? Очумел?!

- Вот!.. Вот, читай! - я показал на заметку "Подвиг героя". О находке на химкомбинате, о том воздушном сражении в первый день войны. Ткнул пальцем в строчки: "Вызванные из музея эксперты установили, что номер двигателя самолета схожий с цифрами 88833..."

- Ну? Три восьмерки и две тройки...

- Не нукай, не запряг. Помоги лучше собрать велосипед, будем писать письмо.

Сказано - сделано. Хмурец взял заднее колесо, я - переднее. Собрал, вставил в вилку, подвинтил, что надо. Вертится!..

- На, подшипник лишний. Наверное, из твоего...

- Я уже поставил в заднее... "Подшипник лишний"... Работничек! - Витя взвесил подшипник в руке и спрятал его в карман. - Ладно, потом поставлю.

Руки вымыли тщательно, с мылом, пошли в дом. Витя нашел сестрину шариковую ручку с красной пастой.

- Пиши-ка ты... У тебя почерк красивее! - сказал он.

Поспорив, он все-таки взялся писать.

Мы просили "Пионерскую правду", чтобы она подсказала, куда обратиться. Ведь где-нибудь должно быть записано, на каком самолете стоял двигатель с этим номером, кто на том самолете летал. К письму приклеили вишневым клеем вырезку из газеты, приписали, какого числа она вышла.

Куда бы еще написать?

Скоро отец Вити повезет нас показывать химкомбинат. Мы тогда обязательно забежим в музей, расспросим.

Хмурец бегал по комнате, словно пол обжигал ему пятки, - думал. Я обхватил голову обеими руками: надо, обязательно надо еще что-то придумать! Надо уже сегодня что-нибудь сделать такое, чтобы дед Стахей сразу почувствовал себя окруженным вниманием и заботой со всех сторон.

- Дрова! - выпалил вдруг Витя. - Читал? Тимуровцы всем старикам дрова кололи. Ничего лучше не придумаешь.

- Ага! И чтоб тайком все сделать... Сюрприз!

В сарае у Хмурца настоящая столярная мастерская. Здесь стоит деревянный верстак, в ящиках уйма всяких инструментов. Я выбрал топорик полегче, сунул за пояс. Витя согнул пилу, будто хотел ею подпоясаться, сцепил рукоятками. Чтобы колючий пояс не упал на ноги, он придерживал его то одной, то другой рукой и старался натянуть сверху рубаху. Тр-р! - вцепились с одной стороны зубья, вырвали несколько клиночков. Тр-р... И с другой!

- Пальто бы хорошо... Зимнее.

- Есть пальто!

Я распахивал перед ним дверь за дверью, а он обеими руками поддерживал колючий свой пояс и осторожно шел за мной.

Помог ему одеть пальто... Оно раздалось снизу вширь, и Витя со спины был похож на толстую тетку.

- Давай заодно и шапку зимнюю. Вон, на печке висит, на гвозде... А то нехорошо: пальто зимнее, а сам без шапки.

Нахлобучил ему шапку.

На улице нам встретилась только одна девчонка, наверное, второклассница. Несла из магазина, нанизав на руку, большие баранки. У нее так и полезли глаза на лоб. А Витя сразу схватился за грудь, закашлялся. Я подхватил его под руку - больной, что ж тут поделаешь!..

Двор деда Стахея зарос муравкой и подорожником - косить можно. Никакой живности, кроме кур, дед не держал, вытаптывать было некому. Молоко он приносил домой с колхозной фермы, выписывал иногда в канцелярии колхоза мясо и сало.

Хатенка у него старая, ни у кого уже и нет такой. Двор тянулся вдоль нее, а у сарая сворачивал коленом в сторону, потому что сарай стоял поперек усадьбы.

В этом "колене" и начали раздеваться: здесь мы были скрыты от людских глаз постройками и деревьями со всех сторон.

Под забором, на кольях, лежали два очищенных от коры сосновых бревна. У стены сарая - несколько березовых бревен и хворост.

Сперва мы взялись за сосновые бревна. Пот катил с нас градом, опилки прилипали к рукам, к лицу, шее. Нам хотелось чесаться, как поросятам. Хорошая была пила у Витькиного отца, въедливая! Только тяни, а она так и вгрызается в дерево, так и вгрызается...

После этих огромных бревен мы передохнули. Потом взялись за березовые. Завалили чурками весь двор...

Кололи по очереди: то Витя, а я складывал у стенки сарая, то возился у поленницы Хмурец, а колол я. Если бы потяжелее топор, было бы лучше, конечно.

Ну и устали мы! Хмурец даже улыбаться уже не мог. Он только сказал:

- Ну, вот... - и покачнулся.

Не лучше чувствовал себя и я. Но меня распирало от гордости: сколько дров напилили, накололи! За полдня... Если б надо было дома столько сделать, то хватило б на целый день и нам, и Грише.

Издалека донеслась песня:

Ой, жарам гарыць калiначка ў лузе...

О-го-го-о! Э-гэй! У лузе-е!

- Женщины с косовицы идут! Бежим!

Витя схватил пальто, напялил на себя. Я начал подсовывать ему под полы пилу...

- Ой! Что я тебе - бревно, да?

Чуть Витьку не перепилил!..

Хмурец сбрасывает пальто, кое-как заворачиваем в него пилу и топор убегаем.

Только успели разложить инструмент по местам, вытряхнуть и повесить на место пальто, как во двор зашли мать и сестра Хмурца, повесили на забор грабли. Лица у них какие-то просветленные - наверное, наработались и напелись всласть.

- А ты куда? Сейчас обедать будем... - хотела задержать Витю мать.

- Я быстренько! - отмахивается он.

Мы бежим к речке. Тело горит от опилок.

Ах, с каким наслаждением мы искупались! Какая благодать - летняя речная вода!

С важным и независимым видом прошлись около Стахеевых телят. Смотри, мол, дед, с реки идем. Ни о каких дровах и слыхом не слыхали...

По дороге домой Витя сказал, что одних дров мало. Надо каждый день помогать деду пасти телят.

- И знаешь что? Сегодня в клубе показывают "Веселых ребят". Про пастуха, помнишь? Поведем Стахея Ивановича - нахохочется, про свое горе забудет...

Как только я объявил дома, что пойду после обеда пасти телят, мать обрадовалась.

- Вот и хорошо. Возьмешь ведро, заодно и своего напоишь. А вечером приведешь теленка домой.

Взял ведро, разве не возьмешь? Разве докажешь, что со своим теленком да еще по приказу, мне и на вот столечко не хочется возиться?

Витя, увидев у меня в руках ведро с пойлом, затянул:

- Во-от еще... Ладно, ты тащи, а я к Гришке забегу, может, и он пойдет. На тропинку сразу выходи, там встретимся!

Я напоил теленка. Чтобы не идти лишний раз домой, ведро замаскировал в кустах. У тропинки сошлись с Хмурцом одновременно.

- Не пойдет Чаратун, отказался... "Всадника без головы" читает, сказал Витя.

- Сам он без головы. Обойдемся!

Пустились напрямик, перепрыгивая мелиоративные канавы.

Дед Стахей сидел у костра. Над ним возвышался, как та мачта электролинии, дед Адам. Его борода, длинная и узкая, хоть нитки пряди, развевалась на ветру.

Адам переступает с ноги на ногу, болезненно морщится, ощупывает поясницу. Мы садимся без приглашения, подвигаемся, давая место у костра и Адаму. Но он не садится, вытаскивает из кармана свернутый кольцом новый ремень.

- На вот, возьми... Ведь порвал ту фрицевскую дрянь, когда бычка тянул.

Стахей Иванович растерянно заулыбался, повертел ремень и так и сяк. Красивая штука: вдоль две белые полоски, на латунной пряжке перламутр. Залюбовался, забыл даже поблагодарить.

А что это за "фрицевская дрянь" у него? Почему он не спешит с этой дрянью расстаться, хотя ремешок на нем - смотреть не на что: свернулся чуть ли не трубкой, весь в трещинах, в одном месте даже связан, узел торчит.

- Гм... А у тебя здесь доброе пастбище. Привесы у телят велики? спрашивает Адам.

- В мае суточный привес - по полкило на голову, а в этом месяце еще не взвешивали... - отвечал дед Стахей. - Не хотят пастись, лихоманка их побери... Трава еще не вкусная... Вот когда залужение на всех "картах" проведут - будет другое дело. К Неману иногда подпускаю... Там хоть травы меньше, но суходол, любят там походить. Далеко, правда, оттуда уже на ночь не гоню в телятник, там ночую...

Ой, совсем не о том говорят деды... Неужели это не интересно?

- Говоришь, по пятьсот? А мои в прошлом месяце по четыреста... У вас в колхозе только от привесов пастуху платят или количество телят тоже учитывают?

- И то, и другое. Зарабатываю хорошо, а девать некуда. Сколько мне жить осталось - может, год, может, два... Это у тебя внуков, как маку в маковке...

- Ничего, ничего... Запас беды не чинит... - Адам закряхтел, согнулся, присел у костра. - Так ты меняй ремень, меняй... А то опять портки потеряешь, как тогда в лесу...

Стахей Иванович засмеялся, закашлялся, голос стал сиплым. Вытер глаза.

- Ах, чтоб тебе пусто... Ну и фриц тогда попался! Здоровенный, как бугай! Куда там нашему бычку!

Посмеиваясь, они по слову, по два вспоминают, как взяли когда-то в плен немца - "языка". Хохочем и мы, но больше над самими стариками: расходились, как дети!

- Мы в партизанах, знаете, какими боевыми были? - начинает Стахей. У-у-у... Бывало, командир скажет: "А позвать сюда Стахея с Адамом!" Мы на одной ноге - и там. "Так и так, - говорит командир, - разработали мы боевую операцию, намерены немного соку из фрицев пустить. Как вы на это смотрите?" - "Так что положительно!" - говорю. А Адам добавляет: "Надо положить их чем побольше!" - "Правильно! Тогда собирайтесь в разведку!" приказывает командир.

- Ат, какие там сборы были... - дед Адам выгреб из костра черную картофелину, пощупал и не стал совать в жар обратно. - Оденемся поплоше: торбы крест-накрест, палки в руки. А бороды свои, привязывать не надо...

- Ты все говори, все! Он слепым прикидывался, умел "Лазаря" петь, покойников поминать... Даже веки наверх красным выворачивал - страх божий! добавляет дед Стахей.

- А ты ногу на целую пядь укорачивал, хромал, как заправский калека! дед Адам разламывает пополам картофелину, дует на нее. Вкусный запах щекочет нам ноздри...

- Ну, было, было... Веду однажды его под руку по местечку, где гарнизон немецко-полицейский... Адам стук-стук палкой по забору, стук-стук по тротуару - дорогу, значит, прощупывает. А тут и ворота полицейского управления, полицай с карабином на посту стоит. Адам стук-стук по воротам, стук - по полицаю... А тот за карабин, затвором щелкает. "А ну, бродяги, катитесь отседа!" Адам в ответ: "Стахейко, мы к этому хозяину не будем заходить, злющий он, как собака цепная..." - "Вижу, вижу, Адамка..." говорю, а сам все высматриваю, подсчитываю...

- Ты про того фрица расскажи, не сбивайся с дороги... - напоминает Адам.

- Ага... А то зовут нас однажды к командиру. "Так, мол, и так, говорит он. - Надо день просидеть тихо в кустах и не заснуть. Ясно?" "Никак нет! - рапортуем. - Мы воевать хотим, а не в кустах отсиживаться!" Тут командир и говорит: "Чудаки! Вам не просто надо сидеть у шоссе в кустах, а подсчитывать, сколько чего и куда едет. С фронта по радио такие данные запрашивают. А посылаем вас вдвоем, чтоб не заснули. Выдать Суровцу и Добрияну маскхалаты! - приказывает завхозу. - И вечером чтоб доложили!"

- Что мы тогда взяли? Обрез, кажется, две гранаты... - Адам выгребает еще две картофелины, дает мне и Вите.

- Не в оружии дело... Лежим мы, значит, у перекрестка шоссе и полевой дороги. Площадочку себе расчистили, утоптали, расчертили, как ведомость на трудодни. Что в одну сторону проскочит - мы в одну графу черточку, в другую - мы в другую...

- Дал маху ты, Стахей... Не надо было нам затевать...

- Это я дал маху? А кто предложил так сделать? Ты! "Не надо будет числа запоминать..." - говорил? Говорил!

- Но ты ж меня хвалил! Говоришь: "Умная у тебя голова, Адам. Быть тебе после войны бригадиром!"

- Бригадир! Над телятами бригадир... Ну, да - ладно... Солнышко уже на закате играет. Видим: взбирается на шоссе лошадь с повозкой, в ней двое немцев. Один фриц спереди сидит, в левой руке вожжи держит, в правой гармошку губную, наигрывает что-то. За ним толстяк с карабином на коленях. Достает сзади, из корзинки яйца, бьет их о карабин и сосет. Одно за другим, одно за другим... "Ах, - думаю, - чтоб тебя разорвало на куски! И так разъелся, как бочка..." Поравнялись с нами - остановились. Толстяк в кусты прет, прямо на нас. "Приспичило... - думаю, - не иначе". А он метра полтора - два от нас не дошел и давай нарезать ножичком березовые ветки. Хлещет ими под мышкой, как веником. "Ах, ах! - кричит тому, что на повозке. - Баден, баден!" Гогочет, как гусак... "Ух ты! - думаю, - Вшивец! Мало тебе бани было под Москвой и Сталинградом?! Белорусской бани захотелось?" И прыг ему на спину... А он здоровый был, подлюга! Носит меня на спине, ревет, как бугай недорезанный...

- Скажи спасибо, что я помог... А так бы не ты, а он тебя утащил вместо "языка"...

- Ага... Мы тогда еще в силе были, теперь и половины не осталось той силы... Навалились на него, ремешок из его же штанов выдернули, связали руки. И тут другой немец ка-ак бабахнет! Мне спину обожгло, а ремень как бритвой срезало. Адам схватил обрез и по немцу. Да разве попадешь? Погнал тот коня галопом... Ведем фрица: я ему одной рукой штаны поддерживаю, второй - себе... Идем и горюем: все записи затоптали, пока с "языком" возились.

- Скажи спасибо "языку", рассказал много интересного. А так бы мы не такого прочуханца от командира получили... - вставил Адам.

- Не было прочуханца! Забыл, как перед строем нам благодарность командир объявил?

- Объявил, объявил... А как же! "Пойдете, - приказывает, - и сегодня в засаду, раз не выполнили задания. И чтоб без всяких фокусов!" А партизаны шагу не давали ступить, ржали, как жеребцы: "Ну-ка, расскажите, как охотились на фрица да портки потеряли!"

Дед Стахей сипло смеется, вытаскивает из штанов "фрицеву дрянь", размахивается и бросает в Мелянку.

Упал пояс на воду и тут же затонул - потянула на дно пряжка...

Интересно прошел у нас этот день, жалко, что Гриши с нами не было!

Вечером заходит к нам во двор Стахей Иванович. Под мышкой - какой-то сверток. Уселись с отцом на крыльце, то да се, о дровах - ни гугу. Мне надоело возле них вертеться, подслушивать. И вдруг...

- Чудеса у меня, Алексейка, начали твориться... Смотрю сегодня - все распилено, поколото, под стенкой аккуратно уложено. И те два бревна, что хотел пустить на ремонт хаты, тоже распилены. Чудеса-а-а...

Мне показалось, что вот-вот подо мною треснет, расколется земля...

- Ты куда друг-товарищ? - схватил меня отец за руку. - Ваша работа?

- Не-а...

- А я думал - ты с Хмурцовым хлопцем. Следы детские... И вот - бросили или забыли... - дед развернул сверток и достал зимнюю Витину шапку. - Не старая еще, носить можно...

- Ну, что ты теперь нам запоешь? - отец старался смотреть на меня сурово, но в глазах так и прыгали чертики.

- То спасибо, внучек, за помощь.

Ушел дед. Как в землю вогнал своей благодарностью!

Отец нахохотался вволю, а потом сразу стал серьезным.

- Вы что же - партизанского разведчика хотели провести? Удружили, ничего не скажешь...

Мама нисколечко не смеялась. Она сразу схватила фартук и давай меня хлестать.

- Ладно, Варя... Да хватит, говорю! - заступался за меня отец. - Они же хотели, как лучше сделать, правда, сынок? Вот управимся немного с сеном, начнем деду новый дом строить. На правлении колхоза был уже разговор об этом. Хлопцы просто торопят нас - и за то спасибо...

...Хорошо, что ничего еще не знает о дровах Гриша. Вконец засмеял бы!

Хорошо, что не слыхал, о чем здесь шла речь, Хмурец!

Побегу предупрежу его. А то еще пойдет приглашать Стахея Ивановича смотреть "Веселых ребят"...

БУНТ ГРИШИ ЧАРАТУНА

Мы с Витей попеременно драим солдатский котелок.

Нашел я этот котелок на чердаке среди всяких ненужных вещей. Прошел этот котелок с моим отцом всю "партизанку". Царапины, вмятины... На одном боку выколото: "Смерть Гитлеру!", на другом - пятиконечная звезда. Не котелок, а настоящая тайна. Отцовский остров на Немане вдруг предстал передо мною так ярко и заманчиво, что я сразу примчался к Хмурцу. Побывать бы на острове, заночевать, сварить уху в этом котелке! Витя загорелся идеей, как и я.

И вот теперь мы чистим песком этот котелок...

И протерли бы до дыр, если б не затрещал у ворот мотоцикл.

Смотрим - сидит Антон Петрович на незнакомом красном мотоцикле с коляской, улыбается, кивает на ворота. Бросились вдвоем открывать...

- Ух ты! - забегал Витя вокруг мотоцикла. Растерялся, не знает, за что ухватиться, пощупать. - Смотри, Ленька, сбоку - на ракету похож!

- Одолжил у одного хлопца в городе, а свой ему на время оставил. А может, вы уже передумали ехать на комбинат и я напрасно старался?

- Поедем! Поедем! - Витя мгновенно забрался в коляску, а я уселся на заднее сиденье за Антоном Петровичем.

Хмурец-старший засмеялся:

- Ловкачи! Завтра поедем, с утра... А Гриша где? Что это вы все вдвоем да вдвоем?..

Я посмотрел на Витю, Витя - на меня. Вздохнули... Что - объяснять ему все сначала?

- Э-э, друзья, так не годится... Чтоб к завтрашнему утру был полный порядок. Иначе никуда не повезу!

Дядька Антон пригнул голову - не стукнуться бы! - ступил в сени.

Мы сидели на мотоцикле в паршивом настроении. Витя выписывал на запыленной коляске кренделя. Я слез, поднял котелок...

- Спрячь пока...

Что делать? Опять идти к Чаратуну на поклон? А не много ли чести? Снова будет задирать нос... Еще подумает, что мы набиваемся со своей дружбой, не можем без него обойтись. Ого, дай ему такой козырь в руки!..

Отец Хмурца вышел во двор голый по пояс, с ведром воды и кружкой в одной руке, мылом и полотенцем - в другой.

- Папа, я тебе помогу! - Витя бросил котелок под забор, подскочил к отцу.

- Не надо... Вы еще не пошли к Грише? - удивился Антон Петрович.

Ах, как нам не хочется идти со двора! Но надо - должны идти...

Еще у ворот Чаратуна услышали, что у них творится неладное: ругань, крик... Повернуть бы назад, а я, дурак, первым зашел на двор, первым толкнул дверь в сени...

Уже можно разобрать слова: тетка Фекла уговаривает, в чем-то убеждает Гришу. И вдруг дикий крик хлопца:

- Не нужен он нам! Пусть идет, откуда пришел! А если тебе трудно стало меня кормить, сам пойду на работу! В вечернюю школу переведусь!

Ноги прилипли к земле... Мы затаили дыхание: заходить в дом или поворачивать оглобли?

- Ты же еще не знаешь, как я к тебе буду относиться. Может, еще полюбишь меня... - бубнил глухой мужской голос. - Ат, да что с ним говорить! Еще сопли не утер, а уже берется судить... Лишь бы ты, Фекла, была согласна...

- Ну и живите, как хотите!

Дверь чуть не срывается с петель. Мы отскочили в сторону: еще немного и получили бы по лбу. Пулей промчался мимо раскрасневшийся Гриша.

- Мы... - хотел что-то сказать Витя, но Чаратун скользнул по нашим лицам невидящим взглядом - и во двор.

Мы - за ним...

Промчавшись двором, перемахнул через ворота и по меже, вдоль огорода бегом, все дальше и дальше...

- Гриша-а-а! - выбежала на крыльцо тетка Фекла. - Вернись сейчас же! Вернись, мне на ферму надо идти!

Чаратун бежал не оглядываясь.

- Ну, погоди же! - пригрозила она и повернула назад.

Гриша мчался напрямик к реке. Мы следом за ним.

Когда добежали, Гриша уже сидел на берегу Мелянки. Лицо спрятано в коленях, плечи вздрагивают...

Растерянно уселись рядом. Что ему говорить? Что делать дальше?

- Ну, чего... Чего вы все ходите за мной по пятам?! - приподнял он вспухшее от слез, багровое лицо. - Никто мне не нужен! И вы не нужны!

- Д-дурак... - начал заикаться Хмурец. - Распустил нюни, как девчонка...

- Мы на химкомбинат завтра едем! К тебе заходили - сказать! - я не заикался, но что-то давило горло. - Мотоцикл его отец уже пригнал! Красный, с коляской...

И почему это, если у человека какой-либо изъян на лице, так и тянет туда смотреть? Гриша сжал губы, пряча щербину.

- И я поеду!.. Хоть на край света поеду! Лишь бы отца не видеть... Гриша бессмысленно вел взглядом за тоненькой, синей стрекозой.

- Отца?! - мы встали от удивления на коленки. - У тебя появился отец?

Странно, мы никогда не задумывались, почему Гриша живет только вдвоем с матерью.

- Притащился вчера... Хвастает, что много денег заработал, "москвича" может купить, что будем жить хорошо... А мы и без него жили хорошо! Мама раньше ругала его по-всякому - бросил он нас... А теперь сразу раскисла, готова все простить...

- Как ты о них говоришь? Они ж тебе отец и мать! - упрекнул я. - Может, ты чего не понимаешь...

- Х-ха, не понимаю! Я все понимаю, не маленький... Хорошо тебе говорить, у вас отцы - вон какие...

- А может, он раскаивается! Будет хорошо жить, работать в колхозе... А ты сразу напал на него! - уговаривал и Хмурец.

- Х-ха... "Напал"! Целый вечер только и разговора было - иа каких работах в колхозе больше зарабатывают, куда б определиться, чтоб и калым был... - презрительно кривил губы Гриша. - Жили без него столько лет, проживем и дальше.

- А что - он вам ничего не присылал?

- Ни копейки. Даже строчки не написал. Думали, и в живых уже нет...

Мы замолчали. Витя задумчиво почесывал подбородок. Спросил, ни к кому не обращаясь:

- Интересно, а взрослые перевоспитываются или нет?

Молчание...

Скрытный какой Чаратун... Наверное, он немало переживал все эти годы, страдал в душе... И вот не выдержал сегодня!

Теперь нам ясно, почему он тогда и в контору колхоза побежал на Стахея жаловаться. Он просто становится сам не свой, если увидит в человеке какой-нибудь недостаток...

- Ленька... это... Я приду к тебе сегодня ночевать, - неожиданно сказал Чаратун. - Не прогонишь?

И что за поганая привычка у человека! Еще спрашивает!

- Можешь у него жить, а можешь и у меня... Сколько захочешь, столько и живи... - Хмурец встал и начал бросать по воде камешки: сколько раз подпрыгнут?

- Ладно, давайте купаться... - повеселевший Гриша начал раздеваться.

Но никакого наслаждения от купания мы не почувствовали. То ли вода была холодной, то ли еще почему...

Чтобы убить время, ходили на стоянку монтажников к самому Студенцу. Вагончика верхолазов уже не было. На том месте - исполосованная гусеницами трава, бурые пятна мазута, ненужные железки. Мы подобрали несколько кусков алюминиевой проволоки - авось сгодится на что-нибудь...

Перевезли свой "дом" монтажники куда-то к самому городу. Уехал и наш дружок - Володя Поликаров...

Возвратились назад. И скучно, и грустно...

- Ты... это... Я постою здесь, а ты спроси у своих, можно ли... остановился у наших ворот Чаратун. - Да не кипятись, так нужно... - слабо улыбнулся Гриша и кивнул дружески: - Ну, иди...

Мать только что подоила корову, разливала молоко по кувшинам. Налила мне.

- На, выпей тепленького...

Я не стал пить, рассказал о Грише.

Мать почему-то нахмурила брови, вздохнула, потом налила молока и в другой стакан.

- Иди, зови... - И опять вздохнула. - Эх-ха, подумать только! Это ведь прошло уже... Ну да - лет восемь где-то прошлялся.

Я понял - об отце Чаратуна.

Спать легли вдвоем на моей кровати. Легли пораньше - завтра на стройку ехать... Но еще долго шептались, пока не начали дремать. Вдруг Гриша насторожился. Пропал сон и у меня.

На улице слышно было женское причитание, громкий разговор.

- Мать идет... - Гриша повернулся к стенке, накрылся с головой.

А голос тетки Феклы уже тут, под нашим окном:

- Где он? Где этот бандит? Он меня живьем в гроб загонит... Полдеревни обежала, хотела уже в милицию звонить...

- Тише, Фекла, нигде он не пропал - спать лег с моим хлопцем... Не береди ему душу, дай успокоиться. Ты и сама еще не все обдумала...

Это уже голос моей мамы.

- Так ведь он... - заплакала, запричитала опять тетка Фекла.

- Тише, тебе говорят!.. Иди домой, я его накормила, напоила - все как следует. И знаешь, что тебе скажу? Не перегибай палку... Ненароком и сломаться может... С Иваном как хочешь - твое дело, а сына не тревожь. Не маленький он, разбирается, что к чему...

Женщины еще о чем-то поговорили шепотом и разошлись.

Мы обнялись с Чаратуном и, успокоенные, крепко заснули.

ВЕЛИКИ ЛИ У СТРАХА ГЛАЗА!

На красном трехэтажном здании, которое стояло по эту сторону стены, укреплено длинное полотнище - "Ударная комсомольская стройка". Когда в прошлый раз мы подъезжали с Витей к химкомбинату, полотнища еще не было.

- Вот здесь свою лошадку и оставим... - Антон Петрович повернул мотоцикл на большую заасфальтированную площадку справа от ворот, где уже стояла шеренга легковых машин и мотоциклов, мотороллеров и велосипедов.

Витя и Гриша еле выбрались из коляски - затекли ноги.

- Слышите гул? - с гордостью сказал Хмурец-старший.

Мы прислушались.

Густой и тяжелый рокот словно вырывался из-под земли. Нам казалось, что содрогается почва, дрожит воздух.

- Живет наш комбинат, дышит... Дыхание стройки... Ну, куда мы направимся сначала?

Дядька Антон поскреб пальцами подбородок. Мне стало весело: так вот откуда и у Вити такая привычка!

- Антон Петрович! А где того летчика нашли и самолет? - спросил Гриша.

- А-а... Это корпус 343... Там я работаю... Ну, мы туда еще дойдем...

Охраннику в воротах Антон Петрович кивнул, как хорошему знакомому, указал на нас:

- Это со мной...

Привел к небольшому домику из досок - прорабской.

- Обождите немного...

Пробыл там несколько минут, вышел в желтой приплюснутой ребристой каске, в руках держал еще три.

- Вооружайтесь!

Ух ты!.. Мы расхватали каски мигом, одели на головы, застегнули ремешки. Немного великоваты, но ничего...

Прямо перед нами было большущее здание, рядом с ним сверкали на солнце пять гигантских, поставленных торчком, башен-баллонов. Если бы заострить немного верхушки - точно космические ракеты... Недалеко от них металлическая вышка, очень похожая на телевизионную. В тот раз, кажется, ее тоже не было. Приближались к вышке, а она росла, надвигалась на нас. Четыре опоры-ноги вышки расставлены широко, на улице Грабовки ей не хватило бы места...

Гул и грохот вокруг нас все нарастал. Что-то выло, шипело, свистело, тяжело вздыхало, бомкало по железу, дудело... Рев автомашин, журчание, щелканье, перезвон подъемных кранов, людские голоса...

У подножия вышки стоял только один монтажник, смотрел вверх. Антон Петрович поздоровался с ним, мы - тоже. Рабочий на нас и не посмотрел даже. Лицо у него строгое-строгое. Следит, не моргнет, за тем, что делается там, на верхотуре, оттягивает в сторону веревку...

Веревка подымается на самый верх вышки, она кажется нам тоненькой, как нитка, выгибается под ветром дугой. А вон и люди на вышке - маленькие, как жучки.

Придерживаем руками каски, стоим, задрав головы... Сколько надо поставить одну на другую таких сосен, как на нашем кладбище, чтоб достать до монтажников? А люди работают там, и им все нипочем...

На верхотуре сверкали огоньки - что-то приваривали электросварщики. Маленькие, еле заметные на фоне ясного неба огоньки... Искры летят в сторону, а раскаленные капли металла падают чуть-чуть косо, почти отвесно, как падающие звезды...

- Ф-фу... Дай, браток, папиросу... - наконец обратил внимание на Антона Петровича монтажник, сдвинул на затылок каску, но веревку из рук не выпускал, все смотрел вверх. - Тяжеленько... Больше ста метров!

Антон Петрович сунул рабочему в рот папиросу, щелкнул зажигалкой:

- Мои молодцы интересуются, что это такое...

- Каркас... Внутри его трубу вытяжную смонтируем... На сто четыре метра...

Около монтажника на бетонной плите зазвонил телефон. Рабочий подхватил трубку одной рукой, а из другой так и не выпустил веревку.

- Так! Да-а! Так я же туда и оттягиваю! Ах, черт...

Он бросил трубку, ухватился за веревку обеими руками, мгновенно забыв о нашем существовании.

- Пойдемте отсюда... - сказал Антон Петрович, легонько подталкивая нас.

Мы удалялись, и мне казалось, что даже спиной я чувствую, как давит на нас высота сооружений, превращает в букашек.

- Вот эти высокие баллоны - "ракеты" около корпуса - называются абсорбционные колонны. Тут получается слабая азотная кислота... А в этой части сооружения будет уже образовываться аммиачная селитра... А вот в этих бетонных башнях она будет гранулироваться в гранулы-крупу... - рассказывал на ходу Антон Петрович. - В одну грануляционную башню мы сейчас и заглянем... В этой пристройке к башне двадцать этажей. Лифт еще не работает, так что держитесь!

Он ловко лавировал между нагромождениями кирпича, бетонных плит, различных труб и арматурного железа...

Гриша вырвался вперед и нырнул в полумрак дверного проема. Топот его ног на лестнице сразу затерялся в шуме, только в лестничном пролете кружились и падали соринки, пыль.

- Долго не попрыгает, это ему не пять этажей, - сказал Антон Петрович.

Мы кружили: вверх - направо - вверх, вверх - направо - вверх, вверх направо - вверх... До головокружения... Ноги у меня сначала одеревенели, а потом сделались ватными, начали подкашиваться. Где-то на площадке тринадцатого этажа увидели Гришу. Опершись рукой о стенку, он смотрел в окно и дышал, как загнанный.

- Ну, сокол, как твои крылья? - положил ему руку на плечо Хмурец-старший и, не снижая темпа, зашагал выше. Я тоже "поинтересовался", что делается за окном. Сунул голову в пустую раму и Витя. И сразу назад, глаза - по яблоку.

- Ух ты... А как же те висят - на ста метрах?

Гриша ничего не ответил, оторвался от окна и опять засигал по лестнице вверх.

Навстречу нам спускались с деловым видом рабочие, бренчали своими доспехами красавцы-монтажники. Все - в касках...

Антон Петрович и Гриша стояли на площадке семнадцатого этажа, ожидали нас. Увидев, как цепляемся мы за перила лестницы, Чаратун насмешливо цвыркнул слюной.

- Ну, как, кузнечные меха? Запыхались? Хороша зарядка, а? - добродушно говорил Антон Петрович. - Ну, ничего, уже монтируются лифты. Заберешься в кабину - и лети себе, куда вздумается. А теперь топайте ножками, рабочие по нескольку раз на день этот моцион совершают.

С лестничной площадки вправо вела узкая дверь-проем. Через нее мы попали на просторную площадку с квадратным отверстием посредине - для грузового лифта. С этой площадки видна дверь в башню. Выпуклая бетонная стена башни холодная, словно за ней холодильник.

Внутри башни вдоль стенки приделан круг-мостик с перилами. Эхом отдаются чьи-то голоса... Верхняя часть башни, до мостика, в полумраке, ниже - светло-светло...

Мы осторожно взошли на мостик, посмотрели вниз. Под железным полом мостика, оказывается, подцеплены прожектора. Залитые светом, висят над пропастью в люльках люди... Висят и выкладывают кирпичом нутро башни...

- Что это они делают? - спрашиваю я шепотом, стараясь не думать о высоте.

- Футеруют... Облицовывают стены кислотоупорным кирпичем... Вместо цементного раствора - жидкое стекло...

- А-а...

- Папа, откуда ты все это знаешь? - удивляется Витя.

- Гм... С первого дня на стройке и чтоб не знать? И лекции нам читают, и проверку качества работ приходится делать. Я - в комиссии по качеству.

- И ты тоже спускался в эти люльки?

- А как же.

- И нисколечко не боялся? - восхищается Витя.

- Как тебе сказать, чтоб не соврать... Иногда всякое лезло в голову: а вдруг трос не выдержит? А вдруг кирпич на голову свалится? А, думаешь, этим облицовщикам не страшно? Как бы ни привыкал человек, а все-таки живой он... А на фронте, когда фашистов били, думаете, кто считался смелым? Не тот, кто пер на рожон, как слепец, а тот, кто преодолел в себе страх и делал все, что надо... Эти рабочие сами захотели футеровать из подвесных люлек. По проекту, правда, надо было на всю высоту леса делать. Подумали они и сами забраковали - длинная песня! Сэкономили месяц времени... А знаете, сколько за месяц можно удобрений выпустить? Тысячи тонн...

На трех последних этажах башни работали монтажники и сварщики. Одни как будто играли в прятки среди толстенных труб, баков, электромоторов. Другие висели, сидели, стояли, окутанные синим дымом и пламенем, соревновались, кто сильнее нас ослепит.

- Пошли, глаза испортите без темных очков... - Антон Петрович повел нас на лестницу.

Спускаться с двадцатого этажа, конечно, легче, чем подниматься. Надоело только кружить: вниз - плево - вниз, вниз - влево - вниз... Опять до головокружения...

Внизу, у подножия башни, на нас снова навалился, словно поджидал, многоголосый шум. Мы путались под ногами у рабочих и всем мешали. Нам сигналили машины, свистели экскаваторы, звенели краны. На головы сыпались искры и мусор... Дорогу преграждали трубы, шланги... Мы ошалело вертели головами, отскакивали в стороны, спотыкались...

Мы были здесь лишними... Это, наверное, и Антон Петрович понимал. Иначе - зачем бы ему время от времени оглядывать нас с ног до головы, снисходительно улыбаться и покашливать: "Гм! Гм!.."?

Мы прошли немного по длинному ряду цементных плит, как по хорошей бетонной дороге. В одном месте двух плит недоставало и зиял темный провал. Шли мы, оказывается, над глубоким тоннелем. На дне его уложены в два ряда бетонные трубы. У труб не хватало двух колец-звеньев, и мы видели, как девчата в спецовках заходили в эти трубы, почти не наклоняя головы, как замазывали цементным раствором пазы между кольцами.

- Различных трубопроводов - в воздухе, на земле и под землей - только дня первой очереди комбината уже уложено сотни километров, - с какой-то торжественностью, словно докладчик с трибуны, говорил Хмурец-старший. Удобрения - в основном, аммиачная селитра - будут изготовляться из азота воздуха и природного газа. Газопровод сюда подведен с Карпатских гор... Но чтобы эти удобрения получились, нужны и жара до тысячи двести градусов, и холод до двухсот градусов, и давление до трехсот атмосфер. Хорошо, что Неман под боком: за час на комбинате будет использоваться до трех тысяч кубометров воды...

Мы только ахали от восхищения и удивления.

- В седьмом классе начнете изучать химию, многое поймете. А пока удивляйтесь на здоровье. Ну, не отставайте, идем дальше...

Около корпуса 343, где работала бригада дядьки Антона, происходило что-то фантастическое... Три здоровенных трактора, я сроду таких не видел, тащили на толстых, с человеческую руку, тросах какую-то стальную громадину-колонну. Скрежет, визг, треск! Колонна проворачивалась в петлях троса, медленно подавалась вперед. Железнодорожные шпалы, выложенные в три слоя двумя рядами, рассыпались под колонной в щепки, как будто были не шпалы, а спички...

Мы были ошеломлены увиденным.

- Больше ста тонн весит... - прокомментировал спокойно Антон Петрович. - Колонна синтеза аммиака называется... В ней и будет производиться аммиак, а из него - все остальные продукты. Видите вон ту красную металлическую конструкцию?

- Угу...

- Это постамент. На него и поставят торчком эту колонну. Отрегулируют, закрепят, начинят нутро разным оборудованием. Еще около пятидесяти тонн всякой всячины в нее натолкают...

- Антон Петрович, вы здесь?! Ой, как хорошо!.. - усатый рабочий в фуражке-мичманке и тельняшке, который бежал мимо, вдруг остановился и потащил Хмурца-старшего в сторонку. Они заговорили быстро, вполголоса, как будто завязали словесную перестрелку: "большой бетон", "компрессор", "вибратор"... Лицо у Антона Петровича все мрачнело и мрачнело.

- Ах, черт! Хлопцы, любуйтесь, потом придете сюда сами... - указал нам Хмурец-старший на корпус 343. Снаружи все стены сооружения были увешены блестящими баками и цистернами.

- Я все понял... - сказал Витя. - Им надо сегодня много бетона уложить в фундамент... Без остановки... А вибратор один испортился. Если не провибрировать - брак может получиться: раковины, пустоты.

Я с уважением посмотрел на Хмурца. Нахватался около папаши, словно репу грызет!

- Пошли туда! - предложил Гриша.

Внутри цеха стоял шум и гам, как во время пожара.

Двумя рядами, как дома в деревне, выстроились такие же большие бетонные глыбы. Я сразу догадался - те самые фундаменты. Одни были еще в лесах, с просохшими досками опалубки, другие наполовину ободранные, а в конце цеха размахивал стрелой с ковшом - и ему не было тесно! - экскаватор. Рыли, видимо, еще один котлован под фундамент. У экскаватора очередью выстроились самосвалы, и он ни одного не обижал, насыпал каждому полный кузов да еще посвистывал-торопил: "Быстрее! Быстрее!"

В другом конце цеха, куда мы свернули, самосвалы забили все ходы и выходы, окружили одну опалубку в лесах и зеленый, на автомобильных колесах, подъемный кран. Водители выскакивали из кабин, ругались друг с другом, заглядывали в кузова, в отчаянии взмахивали руками: боялись, чтобы бетон не застыл, не окаменел. Кричали они и на медлительного машиниста крана, который спокойно подымал контейнеры-бадьи с бетоном, и на парня, что стоял на самом верху опалубки и командовал машинисту: "Вир-р-ра!", "Ма-а-йна!" - или показывал рукой вправо-влево. Но все звуки заглушались невыносимым вытьем-стоном: ы-ы-ы-у-у-у-а-а-а-э-э-э... Как будто гигантский паук душил гигантскую муху или забрасывали чем-то циркулярную пилу, а она кромсала на части, рвала, с голодным пронзительным визгом выбиралась наверх...

Мы сразу оглохли и обалдели. Пробрались поближе к самосвалу, который намеревался вывалить бетон в обложенную досками яму. В этой яме стояли два контейнера, около них управлялись двое рабочих: один подчищал разбросанный по берегам бетон, второй вертел-указывал рукой в рукавице шоферу: "Еще! Еще! Хорош!" Закряхтел по-стариковски, начал задираться вверх кузов самосвала. Ш-шух! Рабочий помоложе вскарабкался на скат машины, поскреб шуфлем по дну и бокам кузова: "Всё-о-о!" Спрыгнул на землю, смахнул рукавицей с раскрасневшегося лица пот. До чего же знакомый парень!

Самосвал тем временем газанул от ямы. К контейнеру спустились тросики с крючками - подал машинист крана. Второй рабочий подцепил контейнер, и тот взвился в воздух. А к яме, вырвавшись из окружения машин, уже двигался задним ходом второй самосвал - ближе, ближе... "Стоп!" - махнул хлопец шоферу рукавицей. Пи-ип! Пи-и-ип! - сигналит над головой машинист крана: берегись, летит пустой контейнер! Пока опускали порожний и цепляли второй, шофер самосвала пританцовывал от нетерпения на подножке кабины. Но вот и второй контейнер опорожнили над опалубкой, поставили в яму рядом с первым. Кузов самосвала вздыбился... У-ух!

- Ленька, вон шуфель! - крикнул Хмурец, сбросил каску и прыгнул в яму сзади контейнера. Раз! Раз! - шуфлями, Витя в яме, я - на берегу. Чисто! Гриша помогает рабочим очищать кузов: трясут, колотят по днищу - "выедают кашу".

- Давай! - махнул хлопец сразу и машинисту крана, и шоферу порожняка, снова провел рукавом по лбу. Батюшки!.. Так это же тот самый парнишка, что встретился нам тогда около завода!

- Здорово! - подал ему руку Витя.

- Приветик и вам! - поздоровался он и тут же натянул рукавицу.

Ха, боится запачкаться, белоручка...

- "Ля-ля" развели? - вырос около нас шофер очередного самосвала. Вывалю под ноги! Что я - зубами потом буду бетон выгрызать?

Подлил масла в огонь: загалдели, загудели-засигналили, замахали на нас руками и остальные водители...

- Эт-то что за базар?! - послышался зычный голос Антона Петровича. Он пришел в цех с тем же рабочим в мичманке. На плечах у одного и другого тяжелые кольца шланга с какими-то металлическими булавами на концах.

- Иван и Максим! Берите эти вибраторы - и на укладку! - скомандовал Антон Петрович. Рабочий в морской фуражке и один из тех, что были внизу, у контейнеров, полезли на леса опалубки. - Костя! - Это тому, что стоял на опалубке, показывал машинисту крана, куда подавать бадьи. - Ты помоложе, давай вниз к машинам! Водители! Всем помешивать массу в кузовах, не давать схватываться бетону! И кузова будете помогать вычищать! Иначе никому не подпишу накладных. Разобраться по очереди, кто за кем приехал!

Дядька Антон ловко забрался на леса, стал на самом краешке.

- Давай!

Контейнер взлетел вверх. Взмах руки - замер неподвижно. Антон Петрович ударил ломиком по засову, и бетонная масса рухнула вниз, за доски опалубки. Еще удар, по контейнеру - чисто!

- Давай! Давай! Давай! - неслось со всех сторон.

Все вертелось, кружилось... Вой, рев, лязг, выкрики...

Мы прыгали в яму, подчищали и выскакивали, как мячики. Гриша наловчился цеплять контейнеры и пронзительно верещал: "Ма-аня! Вер-ра!"

Приступом брали машины наш знакомый хлопец и тот Костя, что все время торчал на опалубке, - осатанело трясли, скребли, грохали шуфлями...

Ревели моторы самосвалов, все гуще становилась синяя, удушающая мгла выхлопных газов, посвистывал кран, завывали то на высоких, то на низких нотах внутри опалубки вибраторы. Дядька Антон на некоторые контейнеры чуть не верхом садился: бетон застревал в узкой горловине - не пробить. Одному ему "выедать кашу" из контейнеров и руководить всей этой заварушкой было нелегко.

- Лови! - Антон Петрович бросил Вите рукавицы. Наш знакомый краснощекий хлопец и Костя отдали свои. Но уже было поздно: на ладонях и у меня, и у Вити, и у Гриши вспухли кроваво-водяные мозоли.

И сил больше нет... Отказываются служить руки, ноги, в поясницу будто вогнали кол... И кислорода не хватает, голова ходуном ходит...

И вдруг:

- Ура!!! Мы ломим, гнутся шведы!

Это наш знакомый хлопец не выдержал. За ним и мы закричали... Да и как было не радоваться: из всего скопления самосвалов осталось только три, и те только что подъехали.

- Молодцы, ребята! - хитровато улыбнулся нам сверху Антон Петрович. Без вас бы мы пропали... Сынку, лови деньги, сходите в столовую. А я здесь еще часика два побуду. Заработали вы свой обед, ничего не скажешь!

Улыбался нам и машинист крана, угощал горячим чаем, достав из-за спины обшитый брезентом термос. И нам казалось, что на всем белом свете нет ничего вкуснее, чем этот чай в пластмассовой крышке-стаканчике. Улыбались нам, хлопали по плечам, спрашивали, как зовут, и тот парень, и Костя.

И неловко, и приятно от такого внимания. Забывается боль в искалеченных руках, ломота во всем теле.

- Кончай перекур! - приказывает Антон Петрович, хотя прошло каких-нибудь пять минут.

И опять все пришло в движение...

Мы зашли с другой стороны фундамента, чтоб не мешать, и вскарабкались по лесам наверх, заглянули за опалубку. Внутри было бы просторно, как в комнате, если б в той комнате не было лабиринтов-поворотов, если б не решетка из гофрированных железных палок. "Арматура!" - прокричал мне Витя в ухо. А рабочие как-то умудрялись пролезать среди этой железной паутины, они то медленно вытаскивали вибраторы за шланги из бетонной гущи, то вновь бросали их на кучи бетона, и неровные возвышенности сразу оседали, расплывались, делались жидкими, заполняли все закоулки в опалубке...

- Через два!.. Сюда... - поднял Антон Петрович два пальца.

...Столовую нельзя было даже и сравнивать с нашей, школьной. У нас небольшая комнатка, с полкласса. А здесь просторнейший зал, колонны, никель, море света. Это на втором этаже, где мы облюбовали себе место. Такой же зал и внизу. В обоих - самообслуживание...

Витя сидел с касками, заняв столик у окна, а мы с Гришей были за официантов.

Вилки и ложки казались нам после шуфлей просто невесомыми...

Но пальцы дрожали, не слушались - суп проливался на стол.

И все-таки управились мы с едой быстро. Иногда спохватывались неприлично есть с такой жадностью и скоростью - и начинали жевать неторопливо, степенно, как взрослые рабочие, знающие себе цену... И опять забывались - хвать-хвать-хвать...

Возвращались из города вечером, как и в тот раз с Витей.

Наш мотоцикл двигался медленно, как будто и он смертельно устал. А может, и быстро, просто мне не терпелось.

Одной рукой я держался за Антона Петровича, другой - за правый карман штанов. Там лежала драгоценная бумажка из музея, дали сотрудники.

Министерство обороны... Музей истории авиации... Архив Министерства авиационной промышленности... По этим адресам сегодня же я напишу письма, расскажу о летчике. Номер двигателя я помню: две восьмерки и три тройки. Ведь должно же где-то значиться, на каком самолете стоял этот двигатель, кто на самолете летал...

- Антон Петрович! А мы и забыли посмотреть место в цеху, где самолет выкопали! - спохватился я.

Это ж надо - ни я, ни Витя, ни Гриша не вспомнили!

- Вы смотрели... Даже помогали фундамент ставить на том месте... сказал Антон Петрович.

Он задумчиво смотрел вперед.

Глава третья

НА ПАРТИЗАНСКИЙ ОСТРОВ!

Не рыбаком был тот человек, который основывал нашу Грабовку. Ну что ему стоило поставить себе дом километра на три ближе к Неману? Тогда бы и у нас, как в Студенце, качались на волнах под берегом лодки. И, наверное, был бы паром, как в Студенце, и рыболовецкая бригада...

Мы лежим под развесистой яблоней в саду у Хмурца. Разговариваем обо всем об этом и наблюдаем, как бродит по двору Антон Петрович, не находит, чем заняться.

- О химкомбинате, наверное, думает, о бригаде... Как они без него там... - объясняет Витя.

Наконец из-под навеса слышатся удары молотка - нашел себе занятие Хмурец-старший.

Опять мы говорим о Немане, о Партизанском острове.

Как добираться к реке? Можно было бы вдоль Мелянки. Она хоть и извивается, как уж, но все-таки впадает в Неман. Можно идти иначе. Сначала по улице, только не по той, по которой ехать в город, а по старой, на север. Из нее выбегает полевая дорога и через какой-нибудь километр раздваивается. Левая через поля и посевы идет к Неману, к тому летнему лагерю, где ночует дед Стахей с телятами. Правая - в лес. Если идти по правой, то она в конце концов теряется среди деревьев, во мху. Если еще пройти по лесу километра два, без дороги, можно тоже добраться до Немана - как раз где-то напротив Партизанского острова.

Эх, если б нам лодку!..

- Можно обойтись и без лодки... - Витя чертит на клочке земли, свободном от травы, схему. - Дошли до Немана - так? По берегу потом до самого Партизанского... А там разденемся, привяжем одежду к голове и... бултых!

Мне его план не нравится, разбиваю его вдребезги:

- Одеяла тоже на голову? Минимум надо иметь два одеяла на троих, мы ж ночевать собираемся. И котелок прихватить для ухи! И удочки... А кто же уху из одной воды и рыбы варит? Надо картошки, приправы, хлеб надо, сахар. Чаю захотим напиться...

- Ну и распанели! - насмехается Гриша. - На сутки собираются - и подавай им чай! На блюдечке, с золотой каемочкой... Воды полный Неман, пей, сколько влезет!

Витя тут же подает новый проект:

- А можно дикарями, без ничего. Возьмем лески с крючками и спички. Поймал рыбу - в огонь! Выгреб - съел... Зола вместо соли будет... Не помрем за сутки!

Хмурец морщится, дует на ладонь, на мозоли.

Гриша не уловил насмешки в его словах.

- А что? Еще как интересно было бы! По-робинзоновски.

- По-робинзоновски! Ты не читал разве? Сколько всего натаскал Робинзон с корабля! Небось, если б вылез на берег гол, как сокол, то не прожил бы двадцать пять лет... - сказал я.

- А можно плотик сделать возле острова, - не сдавался Витя. - Погрузим вещи и будем толкать перед собой.

- Оглянешься назад - здравствуй, Балтийское море! - подколол Гриша. - И без плота против течения не поплывешь - снесет.

- У деда Адама, кажется, есть лодка, - вспомнил я. - Пусть дед Стахей попросит ее на два дня - будто для себя. А мы телят попасем, пока он лодку пригонит...

- Вот-вот! И чтоб ее по нашей Мелянке пригнать к самой купальне... загорелся Витя. - Погрузились бы, как в порту, и айда!

Гриша на это ничего не ответил. Машинально сорвал яблоко - малюсенькое еще, с орех, - стал мужественно жевать кислятину. Хвостик щелчком перебросил через забор во двор.

Антон Петрович перестал стучать, опять ходит по двору из конца в конец. Вышел за ворота, на улицу, постоял, - направился в сторону колхозной конторы.

Гриша сдвинул около забора большой камень, подхватил несколько червяков, побросал их в кучу. Из кармана достал две намотанные на картонки лески с крючками и грузилами, только без поплавков. Нацепил на каждый крючок по червяку.

- Как дикари - это было бы здорово... - бормотал он про себя. Поставили бы донки, вот так... А сами бы загорали, купались... - Чаратун привязал лески к штакетинам, забросил червяков во двор.

Витя лежал кверху лицом, рассматривал свои ладони с мозолями и хмурился.

Вот чего мы не учли... Попробуй возьмись за весла такими руками!

- А ну - покажи! - подошел я к Грише, схватил его за руки, повернул ладонями кверху.

- Ты чего? Ты чего?

- Ничего...

У него с мозолями было еще хуже, чем у меня.

Значит, на веслах придется мне... У меня хоть и раздавлены некоторые мозоли, но кожа осталась на месте, присохла. А у него... Бр-р!

Работнички... Правду мой отец говорит: "Лентяй за дело, а мозоль за тело".

- Кхек! Те-тех! - послышался во дворе страшный крик, захлопали крылья. С перепугу мы вскочили на ноги: на Гришиных лесках трепыхались две курицы.

- Не тащи, хуже будет! - крикнул Витя Чаратуну.

Поздно! Гриша уже подтянул к себе упирающихся хохлаток и ножичком шах! шах! Куры побежали, встряхивая головами, - старались заглотнуть торчащие из клювов хвостики капрона. Чаратун растерянно смотрел вслед, моргал глазами. На губах - дурацкая улыбка.

- Доигрался, герой! - разозлился Витя. - Давай деру отсюда, а то всем попадет.

Мы помчались к реке.

Интересно все-таки, пройдет по Мелянке лодка или нет?

Брели по берегу, перелезали мелиоративные канавы, пробирались между зарослей аира и тростника, проползала под кустами калины, ольхи, смородины. Набили смородиной такую оскомину - неделю хлеба не откусишь.

Нет, везде лодка не пройдет. Есть места - воды воробью по колено, иногда Мелянка сужалась так, что можно было перепрыгнуть, кое-где русло заросло аиром.

Мы шли у самой воды, а берег поднимался все выше и выше, водяная дорожка делалась все шире и светлее. Временами на дне была уже не грязь или торф, а песок и разноцветные камешки: и серые с синими полосками, и коричнево-слюдяные, и красные с черными крапинками, и зеленые с коричневыми пятнами, как яйца у кулика... Над ними играли в воде хороводы солнечных блесток, серебристых вихрей...

Красота какая!

Выбрались на высокий берег и ахнули: до Немана не дошли каких-нибудь метров двести...

Ну, разве будешь рассматривать какой-то шалаш из веток, сухого аира и тростника, дворик-загон у самого устья Мелянки (с двух сторон жерди, с третьей и четвертой вода)? Летим к Неману во всю прыть... С обрыва вниз прыг! Проехались на штанах, еще ниже прыгнули, в горячий песок, не устояли на ногах, носом вниз - ш-ш-ш-ших!

Как интересно на Немане! Оттолкнешься от берега на метр-два, и течение сразу подхватывает тебя, как перышко, только слегка пошевеливай руками и ногами. Подгребешь к берегу - а до одежки бежать да бежать...

И мы бежим, мимо одежды, мчимся аж вон до того лобастого валуна, что наполовину вошел в воду, как вол, и пьет не напьется. Опять входим в реку, опять она несет нас...

А против течения даже не пробуй: смех и горе. Немана не осилишь!..

Прыгаем на одной ноге, выливаем из ушей воду. Хватаем одежду и карабкаемся наверх - надо же искать Стахея с телятами. Одеваться не хочется - такое здесь яркое солнце, ласковый ветерок! Весело гоняются друг за дружкой белогрудые чайки - то припадают к самой воде, то стремительно взмывают ввысь...

Ну разве можно представить себе, чтобы вдруг что-то произошло и на свете не стало Немана, ни этого ясного неба, ни этой изумрудной зелени с разбросанными там и сям крапинами цветов?

- Вон, смотрите! У самого леса они, за горкой! - первым заметил телят Чаратун. - От винта!

- Есть от винта!

- Контакт!

- Есть контакт!

Мы вращаем правыми руками все быстрее и быстрее, как будто заводятся самолеты - и внезапно срываемся с места, мчимся к опушке леса.

Дед Стахей медленно подходил вслед за телятами и строгал зубья для грабель. Выстрогает - и за ремень, жик-жик ножиком - и за ремень... Он похож сейчас на партизана, опоясанного пулеметной лентой...

Когда начинается косовица, куда люди бегут за граблями? К нему. Он и корзинками снабжает чуть ли не полсела. А нужна метла или веник - опять к деду Стахею. Он и рыболов отменный, вьюнов заготавливает впрок, сушит их на заостренных, как веретена, палках. Эти палки с вьюнами называются метками. Захочется кому-либо среди зимы приготовить квасной суп из этих вьюнов, идут к деду. Дед ни с кого платы не берет, но люди не слушают его - то сыр клинковый на стол положат, то масла, то свежины.

- Ну что - помогать пришли? - всматривается в нас дед какими-то сивыми, словно поблекшими от солнца глазами. Веки у него покраснели, сморщились. Уже нагулялись телятки, наелись... Пойдут сейчас водицы попьют, отдохнут... Скоро должны подвезти зеленую подкормку...

Стахей Иванович в хорошем настроении, каждое слово выговаривает медленно, ласково. Мы обрадовались: лодка, считай, в наших руках!

- Деду, а вам не хочется сходить в гости к Адаму? Вы же вместе в партизанах воевали, фрицев по-геройски ловили... - "подъезжает" к нему Хмурец.

- Еще как хочется, внучек!..

- Так сходите! А мы сами за телятами посмотрим! - говорим, перебивая друг друга.

- Хм... Хм... - дед смотрит на нас подозрительно. - А сумеете ли вы и напоить, и загнать телят в загон, и подкормку раздать? - спрашивает он для формы, а сам быстренько достает из одного кармана палочки-заготовки, из другого - две горсти готовых зубьев, выдергивает и те, из-за пояса, связывает все вместе в толстый пучок лыковой веревочкой. - А-я-яй, а у меня и гостинца, кажись, никакого нет. А при нем же внуки живут...

- А правда, что у Адама есть лодка? - забрасывает удочку Чаратун.

- О, у него когда-то была лодка, на весь Студенец славилась. Теперь, наверно, сгнила, в печке пожег...

Этого еще не хватало!

- Стахей Иванович, нам знаете, как лодка нужна? Вот! - провел Гриша ладонью по горлу. - Мы задумали на ваш остров съездить, посмотреть на то место, где вы партизан спасали.

- Ну, хорошо, хорошо. Выручу... Коли у Адама есть лодка, то считайте, что и у вас есть. Но - смотрите тут у меня! - пригрозил нам дед пальцем и пошел, прихрамывая, к шалашу.

- Физкульт-ура! Физкульт-ура! Физкульт-ура! - трижды сделал стоику на руках Витя, трижды дрыгнул в воздухе ногами. А я ка-а-к раскручу узел с одеждой над головой, ка-а-ак швырну на телят!

Штаны, рубаха, майка - все разлетелось в разные стороны. Рубашка засела на макушке невысокой сосны. Весь живот исколол, пока достал. Штаны угодили Лысику на спину, он пробежал с ними несколько метров, а потом сбросил, да еще и копытами истоптал...

Гриша грозит мне кулаком, деловито сгоняет телят в гурт. Я забежал вперед, чтобы попридержать стадо: несколько бычков совсем расшалились, задрали хвосты и давай бегать кругами, баламутить телячий народ. Им, наверное, тоже скучно целый день с дедом: ни побегать, ни порезвиться. А тут такой случай!

Все ближе и ближе стоянка...

Дед пропадал где-то у воды, потом взобрался на кручу, и мы увидели в его руках большой кукан рыбы. И где он ее набрал так быстро? Волшебник, да и только! Мы же в этих местах купались, бегали по берегу, а удочек нигде не видели...

Зеленую подкормку привезли на грузовике голосистые девчата. Загорелые, в белых косынках... И сюда ехали - пели, сбрасывали вико-овсяную смесь пели, и назад поехали с песней.

Витю отправили вместе с ними. Пусть сам пообедает и нам чего-либо прихватит.

Мы сделали все так, как и приказывал Стахей Иванович: и напоили телят в Мелянке, и разложили всю зелень вдоль жердей.

Пробовали опять купаться. Но так хотелось есть, что было не до купанья. Полежали немного на солнышке, позагорали.

Хмурец, казалось, пропадал целую вечность.

Прикатил он на велосипеде. Вытер рукавом мокрый лоб и сунул нам в руки черную клеенчатую сумку. В ней было полбуханки хлеба, кусок сала и бутылка молока.

Витя сыпал новостями, как из мешка:

- Гриша, твоя мама и к нам приходила... Называла тебя Змеем Маргаринычем, грозилась в милицию позвонить... А мой папа не выдержал, опять на химический уехал... Зимой, говорит, буду отдыхать... А председатель, Фома Изотович, с твоим батькой, Леня, чего-то у хаты деда Стахея похаживали, разглядывали... А Горохов Петя, письмо, говорят, прислал...

Гриша, положив сумку на бок и застлав ее газетой, резал хлеб и сало на куски и не очень прислушивался, о чем тараторил Хмурец.

- А может, тебе и вправду уже надо вернуться домой? - осторожно посоветовал я Чаратуну.

Гриша сверкнул на меня глазом.

- Жри да помалкивай... И нечего меня милицией пугать, я не преступник.

Мы все подчистили за пять минут. Кусок хлеба, грамм двести, Гриша спрятал в карман.

- Пришел ответ из "Пионерской правды"... - Витя достал из кармана сложенный пополам конверт.

- И молчит! - выхватил я письмо.

- А нечего было говорить.

- Читай! - сказал Гриша.

А читать в той красивой, блестящей бумажке, действительно, было нечего. Сообщали, что наше письмо переслали в Министерство обороны.

Вот так... Не скоро сказка сказывается!

Я проехал на Витином "Орленке" пять раз к лесу и назад. Хорошо было стремглав лететь под гору. Гриша тоже проехал несколько раз. Потом стал кататься Хмурец...

Скучно...

Солнце уже склонилось к закату, жара спала, и мы выгнали телят из загона. И хоть бы один теленок нагнул голову! Некоторые опять улеглись и блаженно щурились, пережевывали пищу, другие терлись боками о можжевеловые кусты. А двое самых мордастых сошлись и давай бодаться - кто кого? Мы узнали одного из них - Лысик!

Задир все больше разбирал азарт. Вокруг них собрались телята-болельщики. Смотрят, крутят головами, фыркают презрительно...

Вите хотелось, чтобы победил Лысик.

- Покажи... ему... где раки зимуют... - начал он подталкивать бычка сзади.

- Это несправедливо! - возмутился Гриша. - Отойди, пусть сами! Чаратун уперся, как рыбак на какой-то картине, руками в коленки и начал судить борцов: - Ага: три - ноль!

- Давай мы свою пару организуем! - предложил Хмурец.

Сказано - сделано. Взяли двух за шеи, подтащили одного к другому. Наклонили им головы, постучали рожками о рожки. Понравилось бычкам!

- Пять - два! - надрывался тем временем Гриша.

Солнце повисло над самым Неманом. Вода задымилась розовым паром-туманом...

Баталия была в самом разгаре, как вдруг послышался голос Стахея:

- Что это тут за шпиктакли?! Ах, бусурманы... Если напасли хорошо, то им лежать надо, килограммов набираться...

- А-а, дедушка... Как мы вас ждали! Пригнали лодку? - бросились мы к нему.

- Пригнал, пригнал... Положите телятам на ночь остальную подкормку, и можете идти домой. Спасибо!

Мы поглядывали друг на друга, как воришки. "Напасли... Еще как напасли! Ни один даже головы не нагнул... "Положите подкормку..." Было бы что ложить!"

- А мы все на обед отдали! - ляпнул Витя.

Кто же мог знать, что эту подкормку надо было разделить на две порции! Кажется, дед об этом и слова не сказал...

- Вот жулики!.. - Стахей Иванович пошел посмотреть, что делается за изгородью.

Мы - за ним следом чуть ли не на цыпочках.

Много зелени было втоптано в грязь, попорчено. Дед поохал, повздыхал, открыл жердяные ворота. Мы загнали телят.

- Идите и вы по домам... Пора! - сказал нам дед и заковылял, прихрамывая, в сторону шалаша.

Мы все еще медлили - идти или нет? Кажется, Стахей Иванович опять навеселе, угощались, наверное, с Адамом...

Из шалаша тем временем послышался громкий, прерывистый храп. Уснул!

- Знаете что? - сказал Чаратун. - Останусь я тут ночевать - буду и за лодкой присматривать, и за телятами. А вы привезите сюда все утречком, погрузимся и поплывем...

- Но ведь ты не ужинал! - запротестовал я. - И замерзнешь - на тебе только майка да штаны, а у нас хоть рубашки есть. Лучше мне остаться или Вите.

- Тебе дай только поспорить... Домой я все равно не пойду, а ночевать где-нибудь надо.

- Ладно, Лаврушка... Я привезу ему поесть и ватник захвачу... Поехали! - Хмурец поднял с земли "Орленка" и нетерпеливо посмотрел на меня.

Я нехотя уселся на раму...

БУРЛАКИ НА НЕМАНЕ

Около хаты деда Стахея лежал большой штабель бревен - плоских, обрезанных с двух сторон на пилораме. Откуда они взялись?

Соскочили с велосипеда, походили вокруг. Витя с видом знатока постучал пяткой по одному:

- Хороший лес...

Быстро захожу к себе во двор. Отец мастерит новую бригадирскую мерку "козу". На старую кто-то наехал с возом сена, поломал.

- Папа, а что это за бревна около дедовой хаты? - спросил я.

- Привезли сегодня, две машины... Начнем ему новый дом ставить...

Вон оно что... Молодцы эти взрослые! И председатель Фома Изотович чудесный человек. Строгий, конечно, но справедливый. Как обрадуется завтра дед Стахей! Или нет, завтра мы ему еще ничего не скажем, пусть будет сюрприз...

- А-а, появился... - вышла на крыльцо мать. - Совсем отбился от рук. Надо что-то делать, Алексей: целыми днями где-то пропадает. Или он утопился, или удавился - что хочешь, то и думай. И теленка не перевязал на другое место...

- Не надо было оставлять... Мало тебе без теленка забот?

- Все выращивают, а почему нам нельзя? Скоро колхоз будет закупать их на откорм, продадим... Да я тебе не про теленка хотела, а про Леню. Ждала-ждала, чтобы покормить, плюнула и пошла...

- А ты не жди... Захочет есть, сам прибежит, - попыхивает папиросой отец.

- Ой, мамочка, как хорошо на Немане! Мы телят помогали деду Стахею пасти, а поесть нам Витя привозил. А завтра на Партизанский остров поплывем. И будем ночевать там! Нам Стахей Иванович уже лодку из Студенца пригнал...

- Эт-того еще нам не хватало! - всплеснула руками мать. - А если утонешь?! Тогда и домой не приходи!

- Ну что его - за пазухой держать или на привязи? Если будут делать все осторожно, то ничего не случится.

- Потакай, потакай на свою голову! Вырастет неслухом!

Отец становится рядом со мной.

- Видишь, какой вымахал? Уже по плечо мне... А ты все охаешь да ахаешь... А к работе, конечно, надо его привлекать больше...

- Привлечешь его! Лоботряс, даже за теленком присмотреть лепится... мать идет в сени, чем-то гремит.

Испортил я ей настроение...

У отца с матерью, наверное, еще и ночью разговор был обо мне. Потому что просыпаюсь, а на табуретке лежит солдатский вещевой мешок. Самый настоящий!.. На лямках какая-то поперечинка с пряжкой. Для чего она - не понятно...

От радости я бросился маме на шею. А она отворачивается, хмурит лицо, хотя на губах лукавая улыбка.

Отца, как обычно, дома уже нет.

Завтракаю на скорую руку и смотрю, как мать хлопочет около вещмешка. Кладет туда буханку хлеба, большой кусок сала, три ложки...

- А зачем сало? Мы там уху будем варить! - говорю я.

- Едешь на день, продуктов бери на неделю.

Что пословица не врет, я только потом убедился...

Я бросил в мешок еще несколько картофелин, завернул в бумажку соли, перца, лаврового листа, вырвал с грядки пару кустов лука. Одеяло в мешок уже еле-еле запихнул.

- Ну, как тут у тебя? - заглянул к нам Хмурец. - Я вот как одеяло свернул... И через плечо, как солдаты скатку носят. Удочку взял, еду в карманы...

У Вити на ремне болтается сбоку котелок. Вид у хлопца бравый.

Я отдал ему и свою удочку. Только у комика этого, у Гриши, не будет удочки. И зачем он носил лески в кармане? А потом скормил курам крючки!

- Все? - торопит Витя.

- Куртку надень! - мать набросила на меня пиджак, потом помогла и вещмешок пристроить. Поперечную лямку она подвинула чуть ли не к подбородку, стянула потуже и застегнула. Груз за спиной сразу как будто потерял свой вес. Хитрая поперечина! А еще хитрее солдаты, что ее придумали.

Мы гордо идем по улице. У меня на спине горб мешка, у Витя оттопыриваются карманы. Мальчишки с завистью смотрят вслед, лаем провожают нас собаки. В одном окне отдает нам лапкой салют пластмассовый зайчик. Какая-то малявка-первоклашка показала нам язык, но Витя грозно шагнул в ее сторону, и та шмыгнула за ворота. Попробовала показать язык из-за ворот, просунув голову между досок. И застряла, заверещала, как поросенок. Пришлось оказать скорую помощь, прижать к голове ее уши, чтобы голова пролезла назад.