Зимой

Колядная ночка весь мир покрывает,

Над белой от снега землею бредет;

Метелица в поле гудит, завывает,

И ветер спокойно заснуть не дает.

Он воет в трубе и затихнуть не хочет,—

Звучит его песня могильной тоской;

То стонет, то плачет, то дико хохочет,

Как будто смеется над долей людской.

Дорожки и стежки метель заметает,

Невесть где болото, где пашня, где лог;

И где-то с метелицей в лад завывает,

Бредет за поживою из лесу волк.

И синее небо от звезд не светлеет,

И месяц исчез за метельною мглой,

Нахмурилась ночь, и мороз не слабеет,

Снег сыплет и сыплет, как белой золой.

Прохожему горе такою порою,

С дороги собьется, тропы не найдет,

Легко ему здесь поплатиться душою —

Метелью засыплет, зверье разорвет.

Но кто это ночью, метельной такою,

Лишился покоя и полем идет,

Идет, опираясь на палку рукою,

И сзади и спереди ношу несет?

Но кто это, хату покинув, шагает

В такое ненастье ночною норой?

Как жутко на сердце, душа замирает:

Крестьянка с младенцем плетется домой.

История старая: бедная Ганна

На хлеб заработать в поместье пошла,

Нуждою и горем гонимая рано

От хаты своей, от родного угла.

Семнадцатый год шел Ганнусе пригожей,

Ей только б теперь припеваючи жить,

Гулять, и работать, и даже, быть может,

Кого-то любить, чтоб вовек не забыть.

На зависть подругам своим, на досаду,

Красавицей девушка эта слыла,

Но вот красота отняла и отраду

И радость навек у нее отняла.

О молодость, молодость! Сколько с собою

Ты горьких ошибок приносишь подчас.

Ты сердце волнуешь, играешь душою,

Ты путаешь мысли и чувства у нас.

И я побеждал то, что жить мне мешало,

Я тоже надеялся, тоже мечтал,—

Ты ж, молодость, злою мне мачехой стала…

Да что говорить! Я тебя и не знал!

Смотрела Ганнуся на свет этот божий

И верила людям неверным она;

Была эта девушка очень похожа

На тех, что в деревне встречались и нам.

Слуг разных в поместье немало найдется —

И добрых и честных, но встретишь и злых.

Тимох лучше всех, и за ним не ведется

Поступков, которые есть у иных.

Пригожая девушка, парень пригожий —

Два любящих сердца людей молодых,

Забудут они даже свет этот божий,

Как кровь молодая взыграет у них.

Кто в юные годы любви не изведал,

Хотя бы на миг ее не повстречал?

Кто милой о чувстве своем не поведал

И ей в тишине обо всем не сказал?

И ровня и пара Ганнуся с Тимохом.

Беднячка она, да и он не богат.

Любили друг друга, жениться б не плохо,—

Но счастье прошло мимо рук, словно клад.

И парня-беднягу угнали далеко,

Забрили в солдаты — его ты не жди!

И Ганна осталась совсем одинокой,

А доля ее — хоть на свет не гляди.

Сегодня, в такую-то стужу, плетется

С несчастьем своим и с отрадой своей,

Хоть воет метель и хоть дико смеется,

Как люди чужие, хохочет над ней.

Идет и идет. Снег все падает с неба,

И плачет ребенок. Ночь, жутко… беда.

В котомке краюха промерзшего хлеба,

Фунт сала, что дали за труд: коляда.

Идет по сугробам, по снежной дороге,—

Как путь этот трудный ее истомил,—

А ветер холодный и руки и ноги

Давно заморозил и заледенил.

Лежит среди поля широкого

В постели пуховой из снега,—

С ребенком усни, одинокая,

Не встретить вам лучше ночлега.

Не бойтесь, от ветра и холода

Метелица снегом укроет,

Затянет вам песню протяжную,

И волк с нею вместе завоет.

Но посвисты вихрей могильные

И жалоба волчья над бором

Пускай не пугают вас, бедные,

Печальным своим приговором.

И небо такое ненастное

Пускай не страшит темнотою,

И ваша судьба горемычная

Пускай вам не кажется злою.

Иль хаты встречали вас ласковей,

Чем это вот снежное поле?

Скажи мне, жена ты безмужняя,

Была ли светлей твоя доля?

Жила ль с тобой молодость ясная,

Что песни веселые пела,

Могли ли жалеть люди добрые?

Что люди? Какое им дело?

Подумай, моя горемычная,

Я в песню сложу твои думы,

С тобою споем мы протяжную,

Споем под метельные шумы.

Всю жизнь обездоленный стонет,

Дней лучших ему не видать,

Царь-голод несчастного гонит

Кровавого хлеба искать.

И хату спешит он оставить,—

Да вряд ли имел он ее,—

От бедности хочет избавить

Свое горевое житье.

И вот уж бедняк богачами

Затравлен, кругом обойден,

Он днями идет и ночами,

С дороги сбивается он.

Он в сети легко попадает,

Что недруг расставил тайком.

Богатый беднягу лишает

Всей силы, как есть, целиком.

Заплатит жестокой обидой

За кровь, за мозоли, за труд,

Медяк ему даст он для вида:

Работал, мол, ты не за кнут.

Всю силу возьмет понемногу,

Признает негодным к труду,

Погонит тернистой дорогой

На горе ему, на беду.

Утратит бедняк несчастливый

Здоровья и силы расцвет,

Пойдет через бор, через нивы

С бедняцкой котомкою в свет.

Ты, видно, уж дремлешь, девчина!

Не спи, мы еще пропоем!

Эй, что там, калина-малина!..

Нам петь будет легче вдвоем.

Ты песнею будешь довольна,

В ней горькое горе твое,

Ну, слушай, хоть сердцу и больно,

С твоей моя доля поет!

Ты помнишь, Ганнуся, как матушка в лапти

Впервые тебя обрядила,

Как ты подрастала и жесткую, грубую

Рубашку на теле носила?

Ты, в поле трудясь, голодала и плакала,

Ты вдоволь не видела хлеба,

На пастьбу гоняла ты стадо крестьянское,

Не видела милости неба.

Томил тебя зной, ты, одетая в рубище,

Слезой обливалась кровавой.

А осень студила ненастьем безжалостно,

Ты зябла в одежде дырявой.

И шла ли ты в иоле широкое, вольное,

И шла ли обратно ты с ноля,

Никто не встречал тебя лаской приветливой —

Ни свой, ни чужой и не доля.

Ты выросла, стала пригожею девушкой,

Но жизнь тебе горькую дали,

Семья твоя бедной была, обездоленной,—

И в люди тебя отослали.

Послали на хлеб тебя черствый и горестный,

Бездомной по людям ходила,

Не зная заботы и ласки родительской,

Навек ты себя погубила.

Все смотрят теперь на тебя, на заблудшую,

И все над тобою смеются,

И кровью все сердце твое обливается,

И слезы из глаз твоих льются.

Еда не мила тебе вовсе хозяйская,

Кусок, этот считанный каждый,

А в зыбке от крика дитя надрывается,

Наследник твой плачет сермяжный.

Ни мать, ни отца этим ты не утешила,

С ребенком ты лишняя в хате,

С работы тебя рассчитали, уволили

И отняли хлеб у дитяти.

Что ждет тебя нынче, жена ты безмужняя?

На свет ты сквозь слезы лишь глянешь.

Ты больше венка не наденешь девичьего,

На место невесты не сядешь.

Теперь навсегда твоя молодость сломлена,

Она темной ночи тоскливей,—

На этой дороге, в такую метелицу,

Пожалуй, ты будешь счастливей.

Метель, как ребенка, пушистою белою

Пеленкой тебя спеленала,

Внизу постелила и сверху закутала,—

Ты лучших ночлегов не знала.

Не знала, не правда ль? Как сладко сегодня ты

С ребенком уснула, не дышишь.

Спи! Песни, пропетой тебе, моя бедная,

Ты больше теперь не услышишь.

Усни ты, пока еще солнышко красное

Не вышло гулять над землею.

А может, заснешь навсегда, горемычная,

Чтоб век не бороться с судьбою.

Вечно не может мучить метелица,

Вечно не может ночь нависать,

Зимнее небо солнцем засветится,

Ветер немеет, туч не видать.

Искрится белое поле холодное,

Бор говорливый тихо стоит.

Дикая песня волчья голодная

Больше над полем уже не гудит.

Радостно всходит утро пригожее,

Светит над белой от снега землей,

Тихо сияют дали погожие,

Будто и не было бури ночной.

Гомон и скрип из деревни доносятся,

Солнышко всех разбудило и тут,

Дым, поднимаясь над крышами, клонится,—

Знак, что под ними люди живут.

Люди проснулись, из хат выбираются,

День коляды они встретить хотят.

Пар изо рта на мороз вырывается,

В инее брови, щеки горят.

Заняты бабы работою важною —

Все сковородники в дело идут;

Ждут и заботы и хлопоты каждую —

Праздник сегодня — блины пекут.

Гашиша мать встала ранью рассветною,

Мужа и дочку ждет на блинки,

Дров принесла она в хату бедную,

Печь затопила — ставит горшки.

В сотый уж раз она, может, с тревогою

В окна смотрела из хаты на двор:

Уж не беда ли случилась дорогою —

Что-то не едет с Ганной Егор.

Утром вчера он в дорогу отправился,

Думал вернуться к ночи домой,

С тощей лошадкой, наверно, намаялся

В поле такой непогожей порой.

Что за причина, что так задержался?

Трудно понять ей, как ни тужи:

Может, в сугробах где заплутался,

Может, заехал к родне в Рубежи.

Скрипнули сани… В окна морозные

Старая смотрит с тревогой на двор,

Смотрит, глаза напрягая слезные,

Видит — в ворота въезжает Егор.

«Где же, где Ганна?» — мать убивается.

«Разве и дома ее еще нет?»

И у обоих сердце сжимается,

И помутился в глазах белый свет.

Ганна в то время другою дорогою

Шла, когда ехал за нею отец.

«Думал, что дома, — сказал он с тревогою,—

Нет ее. Где ж она, где наконец?»

Ищут напрасно в селе, у околицы,

В церковь идут, чтоб на свечку подать.

Стонет старик, а старуха все молится,—

Ганны не видно, нигде не слыхать.

С тех самых пор, как беда приключилася,

Стало поверье в народе ходить:

Если столбушкой метель закружилася,

Небо бедой начинает грозить,

Поздней порой у леска недалекого

Призрак увидишь — охватит страх,

Выбраться хочет из снега глубокого,

Ищет дорогу с ношей в руках.

Кто ни идет, кто ни едет — пугается,

Встретить такое путник не рад,

Полураздетый призрак шатается,

Косы растрепаны, очи горят.

Вырвана грудь до костей, и ужасная

Рана зияет, страх наводя.

Кровь из нее льется красная-красная,

Руки к груди прижимают дитя.

Жалобно стонет, песню печальную,

Страшную песню слезно поет,—

Слышат такую песню прощальную

В час, когда смерть к изголовью придет.

Песню о тех, что с миром разлучены,

И о потерянном в жизни пути,

Песню о матери бедной, замученной —

Молит ее обогреть, подвезти.

Крестятся люди, каждый пугается.

Страшное место обходит скорей,

Снова виденье в лес удаляется

С песней, с котомкой, с ношей своей.

В памяти это преданье далекое

В селах и ныне еще берегут:

В чаще сосновой яму глубокую

«Ганниным яром» люди зовут.

Скажет мне добрый читатель с досадою:

«Снова ты грустную песню поешь.

Ею ты сердце нам не порадуешь,—

Может, иную нам в дар принесешь?

Чтоб вместо снега над нашею нивою

Видели мы ликованье весны,

Видели Ганну живую, счастливую,

Чтобы ей снились веселые сны».

Знаю, друзья, вы неласково встретили

Полную горечи песню мою,

Вашу недолю беру я в свидетели,

Ею я мысль подтверждаю свою.

Дайте мне лето, где б землю печальную

Буря не била, не гнула людей,

Дайте мне хату, хотя бы случайную,

С вечно живущей радостью в ней.

Ночь опустилась тенями могильными,

Гибнет и старый и малый, — смотри —

Слабые гибнут, обижены сильными,

Стонут, горюют с зари до зари.

Цепи да казни, злоба звериная,—

Кто только в жизни их не терпел,—

А человека, считая скотиною,

И пожалеть никто не хотел.

К вечным страданьям горем приученный

Бедный не видит невзгоды своей,

Если ж порою и плачет, измученный,—

Ты хоть, читатель, его пожалей.