Зловещий взгляд

Зуд и пощипывание; ощущение не исцеления, а разрастания, изменения и чужеродности появились задолго до снятия бинтов. Арт чувствовал это и понимал, что что-то не так, но высказать это хоть как-то осмысленно было проблемой.

Он никогда не был ипохондриком.

Арт был не из тех, кто принимает боль в груди за признак надвигающегося инфаркта, или думает, что несварение желудка вызвано кровоточащими язвами. Он понимал, что организм — сложная штука и, ясное дело, иногда что-то ноет и болит. Точно так же, как ваш автомобиль иногда работает как отлаженные часы, а порой просто не желает заводится и ехать.

Но с его глазами творилось нечто… нечто иное.

Что-то происходило.

Что-то было не так, и, Арт, хоть убей, не мог понять, что именно. Он лишь понимал, что это ненормально и так не должно быть. Он попытался рассказать об этом Линн, но та лишь кивнула, будто поняла, но, по всей видимости, вообще не прониклась.

— Арт, ты только что перенёс операцию, — сказала она снисходительным тоном, который приберегала для маленьких животных, детей и глупых мужчин, которые думают, что с их глазами происходит что-то ненормальное. — Ради бога, операция на оба глаза, две недели слепой и забинтованный … стоит ли удивляться, что ты хандришь?

— Но… дело совсем не в этом.

— А в чём?

Слова опять его подвели:

— Всё как-то неправильно. Я знаю, что неправильно. Странные ощущения. Глаза постоянно зудят.

— Это называется заживление.

— Но…

— Никаких «но», Арт. Тебе никогда не раньше делали операции. А мне делали. В семнадцать лет удалили аппендикс, в двадцать пять — вставили стержень в бедро, когда я сломала ногу, катаясь на лыжах, — сказала ему Линн. — Это не весело, я знаю. Можно чокнуться, когда начинается заживление. Хочется кожу себе содрать. Было такое. Но если переживаешь, я позвоню доктору Морану.

То, как она всё объясняла, заставляло Арта чувствовать себя какой-то чокнутой старухой, одержимой воображаемыми болезнями. Конечно, по большому счёту Линн была права. Он только что перенёс операцию, и ему две недели забинтовывали глаза. В течение многих лет его зрение ухудшалось на оба глаза и, после наконец-то пройдённого обследования, Арту диагностировали ППР — прогрессирующий пигментный ретинит: наследственное заболевание, вызывающее дегенерацию сетчатки. На самом деле, ничего удивительного. Его мать практически ослепла к пятидесяти годам. Но времена изменились. Появились технологии и процедуры, которые ранее не были доступны. Доктор Моран пересадил эмбриональную ткань заменяя то, что повреждено болезнью. Операция была довольно рутинной, с 90 % вероятностью успеха.

Беспокоиться не о чем.

И всё же происходило что-то, чего Арт просто не мог объяснить.

Но он сдался.

— Не надо, не звони. Всё равно через три дня бинты снимут.

— Вот теперь ты ведёшь себя разумно.

Арт гадал, насколько разумным сочла бы его Линн, если бы он сказал, что по ночам иногда просыпается и чувствует под бинтами какое-то необъяснимое движение. Не ощущение того, что глаза сами по себе моргают или закатываются, но какое-то ползанье и трепыхание в них, словно что-то пытается выбраться наружу.

Повязки удалили. Доктор Моран снимал бинты в практически полной темноте, чтобы яркость не причиняла Арту никакого дискомфорта. Почти четверть часа врач медленно разматывал бинты. Арт постепенно приспосабливался к внезапному появлению света. После двух недель темноты свет причинял боль, но сразу стало ясно, что результат налицо. То, что раньше было тусклым и неясным, например, черты лиц, стало намного чётче. Арт по-настоящему разглядел потрясающую голубизну глаз жены.

— И будет ещё лучше, мистер Рид, — сказал доктор Моран. — Дайте немного времени и результаты вас шокируют. Вы будете поражены, когда увидите то, о чём представления не имели.

— Видишь? — сказала Линн. — Я же говорила, что всё нормально.

— Хмм? Что такое? — спросил Моран.

Доктор был худым и нервный человечком, со множеством разных судорог и подергиваний, но на его руки — изящные и с длинными пальцами — можно было положиться. Моран был склонен к бессвязному бормотанию, а уголки его губ подрагивали, когда он говорил. Что доктор сейчас и делал.

Арт искренне пожалел, что Линн об этом упомянула.

— Не знаю. Просто странные ощущения в глазах.

— Забавные странности, да? Что ж, неудивительно, правда? Конечно же ощущения странные. Это последствия хирургии. Перемены, изменения, даже трансформация. Шока следовало ожидать. — Произнося это, Моран осматривал глаза Арта с помощью водружённого на голову офтальмоскопа с выступающими бинокулярными линзами, которые делали прибор похожим на какое-то невероятное устройство виртуальной реальности. — Хорошо, хорошо, хорошо. Мне нравится то, что я вижу. Дела продвигаются просто отлично. Возможно идеального зрения, как в детстве, вам ожидать не стоит, мистер Рид, но, с другой стороны, видеть вы будете! Вы будете видеть! Слушайтесь меня, и мы сотворим чудеса, настоящие чудеса!

Линн вышла из комнаты, чтобы заполнить кое-какие документы для страховки, а Арт положил подбородок на биомикроскоп, чтобы доктор Моран мог внимательно осмотреть наружную оболочку глаза, роговицу, радужку и хрусталик. Затем последовали анализатор поля зрения и кератометр, который, по словам Морана, был весьма удобным устройством для измерения кривизны роговицы и гладкости поверхности глаза.

На этом всё закончилось, осталась лишь схема приёма глазных капель, которую Моран подробно ему объяснил. Одни из них были антибиотиком, другие — наружным средством против отторжения, а ещё одни — нечто вроде стероидов для ускорения заживления.

Наконец доктор откинулся на спинку стула, изучая Арта из-под огромных очков в темной оправе. Из-за них выпученные глаза Морана казались ещё больше. Арт всегда удивлялся, почему он не сделал какую-нибудь корректирующую операцию, что-нибудь типа «Ласик». Но предположил, что это избитая тема. По той же причине, по которой сапожник всегда без сапог, а автомеханик ездит на развалюхе.

— Вопросы? Вопросы? У нас остались ещё какие-нибудь вопросы на сегодня? — спросил доктор Моран подёргивающимся ртом.

— Нет, — ответил ему Арт. — Думаю, вы обо всём рассказали.

— Что с теми странными ощущениями, о которых вы говорили?

Арт попытался объяснить всё как можно лучше и, без присутствия насмехавшейся над ним Линн, это было намного проще. Он рассказал Морану про зуд и ощущение движения.

— Так, так, так, это интересно, не так ли? Хмм. Я пересадил в ваши глаза целые секции тканей, мистер Рид. Почему? Потому что имплантация сохраняет столь жизненно важные связи между пересаженными клетками сетчатки. То, что вы чувствуете — не что иное, как реакция глаз на пересадку и правильное развитие тканей. Рост, заживление и ваше выздоравливание.

— Но разве должны быть такие ощущения? Словно в глазах что-то движется?

— Конечно, конечно же должны. Развитие, изменения.

Арт хотел ему верить. Этот парень был специалистом по сетчатке. Немного чудной, может быть, но с хорошими рекомендациями, и вроде как, один из лучших. Каждую неделю Моран проводил дюжину таких операций. И всё же, ощущение чего-то аномального оставалось. Даже когда доктор в подробностях рассказывал о пересадке тканей и о чудесах, которые она может вызвать, Арт что-то чувствовал в глазах. А может прямо за ними — тянущее, скользящее и распирающее движение, словно там вызревало нечто чужеродное.

— Просто немного потерпите, мистер Рид, — сказал доктор Моран. — И привыкнете.

Но Арт так и не привык.

Две недели спустя ничего не закончилось, стало только хуже. Да, зрение было превосходным, Арт не жаловался. Видел он отлично, но глаза всё ещё зудели и слезились, а эти извивающиеся и пульсирующие движения, напоминающими биение крошечных сердец, порой сводили с ума. Частенько Арт просыпался глубокой ночью, а его глаза были широко открыты и пристально смотрели. Он рассказывал об этом Линн, но та всегда спрашивала, откуда Арту знать, было ли так когда он спал. Может он просто распахнул глаза, когда проснулся, и подумал, что они были широко открыты.

Но, опять же, Линн не понимала, а Арт не мог найти слов, чтобы объяснить.

Глаза действовали… самостоятельно. Как будто по собственной воле. Абсолютное безумие, Арт не осмеливался говорить об этом Линн, но они словно обладали собственным разумом. Казалось, они хотели всё разглядывать. Разглядывать то, на что ему самому было неинтересно смотреть. По крайней мере, так казалось. Арт ловил себя на том, что бесконечно долго смотрит на комнатную муху, потирающую передними лапками, или, может пристально разглядывать текстуру древесной коры, или висящую на небе луну. Подобные вещи, имеющие отношение к природе, никогда его не интересовали. Он любил спорт. Арт был фанатом ESPN.[1] Баскетбол, американский футбол, бейсбол или футбол. Что угодно. Но всякий раз, когда он садился перед телевизором, чтобы посмотреть что-нибудь из спорта, или хотя бы фильм, глаза начинали болеть, становились сухими и болезненными, и всё, что Арт мог сделать, это закрыть их.

Глаза не хотели смотреть спорт, новости или боевики — их интересовало другое. Телевизор им был ни к чему, но книги они любили. Арт не был заядлым читателем, но вдруг оказалось, что он ходит в библиотеку и листает книги по зоологии, анатомии, физике и математике. Скучные учебники, от которых он не мог отвести взгляд. Арт пытался их читать, но они были невероятно скучными и казались полной бессмыслицей. Тем не менее, его глаза продолжали смотреть, сканируя страницы, фотографии и диаграммы. Казалось, их особенно интересовали фотографии других миров, далёких звёзд и скоплений.

Арт сходил с ума.

Он знал, что сходит с ума. Глаза принадлежали ему. Они не обладали ни собственной волей, ни каким-либо независимым разумом. По сути, это были органы, сформировавшиеся для того, чтобы помогать животным ориентироваться и выживать в трёхмерном мире. Ничего более. Но если так…, то почему Арт не мог отвести взгляд от тех скучных текстов? Почему всякий раз, когда он пытался это сделать глаза пульсировали и болели? И почему Арт не мог смотреть телевизор, или делать то, что ему нравится? Почему казалось, что глаза берут контроль на себя, захватывают его зрение, которое собираются использовать в собственных интересах и только для своих целей?

Однажды ночью, лёжа в постели без сна и изучая глазами полную луну, плывущую за окном, Арт подумал: разве ты не понимаешь, что происходит? Ткань, которую пересадил доктор Моран, не является обычной. Это нечто другое, что-то, чего не должно там быть. Она не становится частью твоих глаз, но делает глаза частью себя.

Но то была безумная мысль.

Она должна была быть безумной.

Несколько ночей спустя Арт опять проснулся с широко раскрытыми глазами и, на этот раз, они разглядывали звёзды за окном. Даже голова оперлась на подушку так, чтобы лучше видеть созвездия. Арт встал с кровати: сердце бешено колотилось, дышать получалось короткими, резкими вздохами. Он попытался зажмуриться, но не смог.

Глаза отказались.

Арт пошёл в ванную, плеснул в лицо водой, а затем закапал глазных капли. Толку не было. Веки не закрывались, словно управляющие ими мышцы парализовало. Паникующий Арт стоял перед зеркалом, размышляя: стоит ли будить Линн, или нет. Он уставился в зеркало осознавая — что-то неправильно, совершенно неправильно.

Его глаза были неестественными.

Веки сморщились, выглядя бледными и почти рудиментарными. А сами глаза… они ему не принадлежали. Это были уродливые, чужеродные глазные яблоки размером с мячи для гольфа, огромные, распухшие и стеклянные. Склеры были уже не белыми, а бледно-розовыми, как жевательная резинка, а радужки, которые всегда были темно-коричневыми, стали яркими, почти пронзительно красными, пронизанные полосами более тёмного малинового цвета и нитями металлически-жёлтого. Зрачков не было. Радужки их поглотили, и пока Арт смотрел, они, казалось, постоянно расширялись, вдавливаясь в сами белки… или туда, где должны были быть белки.

Теперь он был вне себя от паники.

Это было нечто большее — безумный, немой ужас, от которого горло казалось набитым тряпками. Пытаясь дышать, думать, пытаясь осознать нечто, по сути, непознаваемое, Арт надавил пальцем на левый глаз. Должна была быть какая-то боль, но он не почувствовал ничего. Вообще никаких ощущений, будто его нервы больше не были соединены с этими выпуклыми рубиновыми сферами. Что заставило Арта отдёрнуть руку, так это ощущение глаза. Ощущение не обычной плоти, но мягкой и пульпообразной на ощупь, подобно мякоти гниющего фрукта, в которую можно погрузить палец.

Омерзительно.

Желание закричать появилось от внезапного, почти истерического осознания того, что не только Арт смотрел на глаза, но и они смотрели на него. Изучающие, оценивающие; почему-то потрясённые увиденным, словно Арт был каким-то ползучим отродьем, чем-то презираемым и что они хотели бы раздавить. Арт не мог оторвать от них взгляда… или они от него. Казалось, что глаза, красные, злобные и абсолютно непристойные, становятся больше, абсолютно доминируя над лицом. Поверхность каждого глаза покрывала желеподобная плёнка, которая лишь увеличивала то, что находилось под ней.

— Что за?.. — услышал Арт свой голос. — Что ты, блядь, такое?

Словно в ответ, они начали двигаться в глазницах, закатываясь и вращаясь, истекая прозрачными слезами сукровицы. И тревожнее всего было то, что глаза не только стали ярче, но и фактически двигались независимо друг от друга… Левый следил за ним в зеркале, в то время как правый глаз осматривался вокруг, вверх, вниз и по сторонам.

Арт негромко вскрикнул и отстранился от зеркала.

Увиденное, было абсолютно невероятным. Просто невозможным. У него галлюцинации или нечто подобное. Эмбриональные ткани вызвали какую-то странную инфекцию, и у него лихорадка. По лицу катился пот, Арт чувствовал головокружение, тошноту. Даже странный, острый привкус на языке. Да, Арт заболел. Он просто разбудит Линн, которая отведёт его в больницу к доктору Морану, и всё наладится.

Вот так. Это всё, что нужно.

Направляясь к двери ванной, Арта поразило то, насколько ясным стало его зрение. То, что он видел переплетение волокон древесины двери и пятна перекрывающих друг на друга отпечатков пальцев на ручке. Он мог различить даже текстуру пылинки в воздухе, настолько отчётливой она была. Арт оставил свет включённым и вышел в коридор.

Или вышел бы.

С той разницей, что, пытаясь это сделать, он врезался прямо в дверь. Та была закрыта. Арт её закрывал, но всё же мог видеть насквозь, словно дверь была прозрачной. Да, протянув дрожащую руку, Арт почувствовал поверхность, но дверь была словно из прозрачнейшего стекла.

Практически задыхаясь, он огляделся.

Так и есть — стены исчезали, и Арт мог видеть гостевую спальню, бельевой шкаф и даже, в конце коридора, свою спальню, где, свернувшись калачиком, спала Линн. Арт не просто видел девушку — он видел идеально. Разглядел в темноте её кожу и поры на ней. Тонкие волоски на предплечье. Родинку на левом бедре. Даже клочок темных волос между ног.

Боже, он видел прямо сквозь одеяла, сквозь одежду, и, да, прямо сквозь Линн, и матрас под ней, и сквозь ковёр под всем этим.

Арт прижал кулак ко рту, чтобы не закричать.

Всё было прозрачным; физически плотным, но визуально неосязаемым. Он видел под ногами комнаты нижнего этажа, словно стоял на листе стекла. Видел кухонный стол так, словно тот находился не в кромешной темноте, а в ярком свете дня. Арт разглядел отдельные крупинки слюды на столешнице и похожую на булыжник крошку от тоста.

Этого оказалось достаточно.

Арт шёл по коридору… а потом ослеп. Зрение отключилось, как по щелчку. Когда он попытался направиться к спальне, наступила абсолютная слепота; а когда повернулся к лестнице, зрение вернулось.

И Арт знал почему.

Глаза не хотели, чтобы он предупредил жену. У них были другие планы. Они хотели, чтобы он спустился. Требовали, чтобы он отправился вниз, и тогда Арт шаг за шагом спустился, моля Бога о возможности сомкнуть глаза, чтобы перестать видеть мир таким, каким его видели они.

Спустившись вниз и не зная, что ещё делать, Арт упал в глубокое кресло. Он подумывал позвать Линн, но побоялся. Если он это сделает, глаза узнают, и Арт боялся не того, что они могут сделать с ним, но того, что они могут сделать с ней. Оставалось лишь ждать и надеяться, что всё закончится. Арт сидел в темноте, в ужасе от окружающего мира, видя его таким, каким его видели глаза: чудовищным и опасным местом заточения, которое для них было подобно тюрьме.

— Пожалуйста, — сказал он. — Пожалуйста, прекратите; пожалуйста, сделайте так, чтобы всё закончилось…

Но ничего не закончилось.

Возможно раньше то, что росло в глазах, лишь вызревало, но теперь оно родилось и полностью осознавало окружающий мир. Арт уставился вверх, глядя прямо через потолок, второй этаж и даже сквозь чердак; смотрел вдаль сквозь черепицу крыши и призрачную решётку ветвей деревьев за ними.

Видел далёкие звёзды.

Из-за плотной облачности над городом, Арт никак не мог их разглядеть, но он видел. Яркие, они становились всё ярче и больше по мере того, как его телескопический взгляд с ошеломляющей скоростью уносился от Земли и всматривался в саму сердцевину космоса.

И тогда Арт, наконец-то, закричал.

Потому что человеческий мозг был не в силах воспринимать то, что показывали глаза. Он не был предназначен для разглядывания запредельности бескрайних пространств глубочайшего космоса и первозданные печи тех далёких солнц.

Но ещё ужаснее было то, что глаза показали ему после.

Арт не только видел сквозь стены, деревья и всё остальное, но и лицезрел звёзды какого-то далёкого космоса… но то были не звёзды, а глаза, тысячи глаз, которые с холодным, безжалостным разумом взирали сверху на мир людей.

Нет, нет, нет… Боже, только не это, только не… это…

Но глаза не испытывали жалости ни к нему, ни к его крошечному мозгу млекопитающего.

Они показали Арту другой мир, который приблизился настолько, что его можно было разглядеть, почти дотронуться, хоть тот и должен был находиться на столь огромном расстоянии, что его, наверное, невозможно было вычислить. Глаза явили ему взаимосвязи четырехмерного пространства, кошмарный антимир с невозможными изгибами и извращённой геометрией; пылающие цвета асимметричной призматической бездны, которая, по сути своей, являлась безбожной клокочущей тьмой за гранью известной вселенной. Дымящихся кристаллических червей, оставляющих за собой слизистые следы из полихроматичных пузырей, и омерзительные сгорбленные тени, пожирающие время, пространство и даже самих себя.

Вот тогда Арт закричал по-настоящему.

Потому что был уверен, что эти твари… эти сущности… тоже его увидели.

И мысли о том, что Арт может оказаться запертым в этой жуткой многомерной яме вместе с ними, было достаточно, чтобы свести с ума окончательно.

Сомнений не оставалось: пересаженные ткани были не естественного происхождения. То была паразитическая форма жизни, зародившаяся в его глазницах, и теперь Арт был лишь носителем для неё.

В итоге, осознав это, он потерял сознание.

Утром Линн обнаружила его в кресле и разбудила.

Арт посмотрел на неё, ожидая, что при одном виде его глаз она закричит, но — нет. Линн просто хотела знать, какого черта он спит здесь внизу, в кресле. Зрение Арта было совершенно нормальным. Он не мог видеть сквозь Линн, сквозь стены, ничего подобного. Арт бросился в ванную и осмотрел глаза. Конечно же, они были больше чем обычно, но не обесцвеченные и никоим образом не видоизменившиеся. Если прошлой ночью что-то и случилось, то уже закончилось.

Но оно всё ещё там, сказал себе Арт, и ты это знаешь. Что бы ни зародилось из этих тканей в глазах, оно всё ещё внутри.

Когда он вернулся, Линн уже ждала:

— Ты не хочешь рассказать, что все это значит? — потребовала она.

— Наверное я сумасшедший, — сказал Арт.

— И всё? Я давно с этим смирилась.

— Я серьёзно, Линн. В жизни не был более серьёзен.

Выхода не было, пришлось всё рассказать. Всё, что происходило и, особенно, случившееся прошлой ночью. Арт говорил спокойно, хотя ужасно хотелось ругаться, лезть на стены и, возможно, даже смеяться до упаду над абсолютной нелепостью того, что он говорил, или ещё большей нелепостью того, что на него свалилось. Но ничего из этого Арт не сделал. Его рассказ был отстранённым и почти деловым.

Когда Арт закончил, Линн секунду или две на него смотрела, возможно, представляя в смирительной рубашке, или на кушетке психиатра. Наконец, улыбнулась, а затем хихикнула.

— О, ты почти подловил меня, Арт. Почти подловил.

— Это правда, — ответил он. — Я не вру.

Линн видела, что так и есть или, по крайней мере, ему так казалось.

— Да ладно, Арт. Может хватит этой ерунды, пожалуйста? Господи, тебе всё приснилось. Ночной кошмар. Вот и всё, что произошло. Ты должен это понимать.

— Я хочу, чтобы эти чёртовы ткани удалили из моих глаз.

— Арт, прекрати.

— Хочу, чтобы их удалили.

— Ты с ума сошёл, — сказала Линн, — иначе просто быть не может. Доктор Моран спас тебе зрение, а ты хочешь, чтобы он забрал этот дар обратно? Прости, Арт, но это не просто безумие — это полный бред. Ты правда думаешь, что я буду сидеть и верить этой ерунде о тварях, живущих в твоих глазах? Монстрах, инопланетянах, или о чём ещё, черт возьми, ты рассказывал?

Арту казалось, что Линн не только загнала его в угол, но и удерживает там, наступив на горло.

— Пожалуйста, детка, ты должна поверить.

— Поверить чему? Тому, что ты хочешь, чтобы доктор Моран обратил процедуру? Вернул тебя к слепоте? Что ж, в это я не верю, и уж точно уверена, что ты не можешь видеть сквозь стены, или заглядывать в ад.

— Я не говорил, что это был ад.

— Хорошо, Страна чудес. Зазеркалье, которое увидела Алиса.

— Линн…

Она подняла руку.

— Неважно. Арт, я тебя люблю. Поддержу тебя всегда и во всём, но тут я не помощник. Это… это просто безумие. Почему ты не расскажешь, что происходит на самом деле?

— Уже рассказал.

— Полная херня. — Теперь Линн действительно разозлилась. Арт знал, что она классная девчонка, на которую положиться, которая никогда не подведёт и которой можно доверять. Но всему есть предел, и Арт только что перешёл черту. Не просто пересёк — пьяно протанцевал, прищёлкивая каблуками. Линн меньше бы расстроилась или оскорбилась, если б Арт спустился по лестнице в её нижнем белье, пародируя Бетт Дэвис.[2]

— Пожалуйста, Линн, пожалуйста…

— Я ничему из этой херни не поверила, и никто другой тоже не поверит. Арт, скажи в чём дело. Неужели в самый последний момент у тебя вдруг появились какие-то никчёмные и бестолковые угрызения совести из-за того, что была использована эмбриональная ткань абортированного ребёнка? Причина в этом? Тогда всего хорошего, Арт, тебе и твоей совести. Приятно провести время, продавая в темных очках и с белой тростью грёбаные карандаши у мэрии.

У Арта появилось непреодолимое желание заставить её замолчать.

— Послушай меня, Линн. Просто заткнись и выслушай. Я не хочу ссориться. Не собираюсь сидеть и объяснять, какая ты бесчувственная стерва, думаю, ты, наверно, уже это поняла. Я в беде. У меня, блядь, большие неприятности. Что-то случилось. Что-то невероятное. Нечто пугающее меня до чёртиков. Я лишь прошу обсудить это со мной. Это не слишком много?

Линн поджала губы и вытерла влагу с глаз:

— Прости, Арт. Просто… я за тебя переживаю.

— Я тоже за себя переживаю. Более того, переживаю так, что предпочёл бы быть слепым, как летучая мышь, нежели видеть то, что видел.

— Наверное, нет смысла ещё раз говорить, что, возможно, тебе приснился кошмар?

— Никакого. Детка, хотелось бы, чтобы так оно и было, действительно хотелось бы. Но всё не так просто. Совсем непросто.

На какое-то время Линн задумалась.

— Ладно, Арт, я буду играть адвоката дьявола. Что скажешь?? Ты упоминал, что глаза изменились, верно? Что ж, сейчас они выглядят нормально. Не выпуклые, не красные и не странные, как ты говорил.

— Они были такими. — Арт приблизился к Линн вплотную. — Приглядись получше. Посмотри на них… внимательней.

Линн вздохнула:

— Нормальные глаза.

— Уверена?

Линн пожала плечами:

— Ну, то есть, они кажется больше, чем должны быть. Но вовсе не огромные. На них есть несколько маленьких бугорков. — Линн покачала головой и вздохнула. — Обычные глаза, Арт.

— Прошлой ночью было иначе.

— Арт, просто послушай себя. Ты говоришь, что в твоих глазах что-то живёт. Нечто, выросшее из той пересаженной ткани. Нечто, позволяющее тебе видеть так, как видят они. Ты же понимаешь, как это звучит?

— Безумно? Параноидально? Словно я думаю, что есть какой-то тайный заговор с этими тканями? Да, черт возьми, я знаю, как это звучит. Может сейчас глаза и выглядят нормально, но прошлой ночью они были не в порядке. Ночью, Линн. Именно тогда происходит самое странное. Именно тогда я чувствую, как в глазах что-то движется, изменяется и растёт. Что бы это ни было, оно активно ночью, ведёт ночной образ жизни. Возможно, именно поэтому оно прячется сейчас.

Звучало это абсурдно, согласен, совершенно нелепо. Как слова маленького ребёнка. Мамочка, бука появляется только когда ты выключаешь свет. Он не покажется, если ты в комнате.

— Видимо глаза каким-то образом берут верх, Линн. Мне кажется, они начинают проявлять себя. Они прощупывают почву, делают разведку, называй это как хочешь. Заставляют смотреть на то, что мне не интересно.

— Арт…

— Глаза заставляют меня разглядывать звёзды. Они очарованы звёздами.

— Арт, пожалуйста…

— Думаешь, я спятил? Хорошо. Как насчёт учебников, Линн? Как насчёт них? Ты меня знаешь. Мы женаты пятнадцать лет. Интересовался ли я когда-нибудь наукой или высшей математикой?

Это было доказательство, которое она не могла опровергнуть.

— Нет. Не интересовался. Ты всегда их ненавидел.

— Ненавижу до сих пор. Думаешь, я понимаю что-нибудь из этого дерьма? У меня среднее образование, Линн. Я ни хрена не смыслю в биологии, химии, астрофизике и в дифференциальных уравнениях.

— Но ты всё это изучал.

— Нет, Линн. — Арт покачал головой. — Не я. Они изучали.

— Значит, Глаза и твой разум контролируют?

— Не знаю, может быть. Я для них просто носитель. Не более. Они заставляют меня что-то делать, а я этого даже не осознаю. Допустим, иногда, когда я иду и беру эти книги, или читаю заумную чушь из Интернета, которую даже не могу выговорить, во мне как будто что-то отключается. Словно я просто машина, а они за рулём. Им любопытно, Линн. Глазам любопытно разузнать о нас, об этом месте. Оно не похоже на то, откуда они родом.

— И откуда же?

— Понятия не имею.

— Чего они хотят?

— Понятия не имею, Линн. — Арт снова покачал головой. — Я лишь знаю, что они становятся сильнее.

На какое-то время Линн задумалась, хотя было очевидно, что она ничему не поверила.

— Это выше моего понимания, Арт. Происходит это или нет, это все ещё далеко за пределами моего понимания. Я запишу тебя на приём к другому офтальмологу. Если с твоими глазами действительно что-нибудь происходит, что-нибудь странное, тогда появятся признаки, изменения. Изменится анатомия, верно?

— Да, думаю так.

— Ладно, я найду специалистов и устрою тебе полное обследование.

— Нужны месяцы, чтобы к ним попасть.

Линн одарила Арта проницательной улыбкой:

— Я могу быть весьма убедительной.

Теперь появилась надежда. Крошечная, но хоть что-то. А голодающий человек съест практически все, что угодно. По крайней мере, появились подвижки. Всякое могло случиться. Если всё происходящее у Арта в голове, это тоже выяснится. Если причина в этом, то всегда есть терапия… или изоляция и лекарства.

Боже. Как так получилось? Как вообще всё это могло произойти?

Арт сидел в кресле, почти желая, чтобы мутация произошла. Желая, чтобы эти красные инопланетные глаза вновь заявили о себе, и Линн окончательно ему поверила. Арту это было просто необходимо. Но… что, если он сходит с ума? Нет, Арт однозначно понимал, что это не так. Странность всего происходящего он заметил на следующий день после операции, и это чувство не исчезало, а росло в геометрической прогрессии. Арт не был ипохондриком, не страдал паранойей или необузданным воображением. Его фантазии никогда не заходили дальше секса с длинноногими фотомоделями или, может быть, ещё одной победы «Детройтских Тигров» вновь выигрывающих «вымпел», как это было в 1984 году. Вот в чём дело. Происходящее определённо не являлось плодом воображения. Это было нечто большее, нечто бесконечно зловещее и отвратительное.

Сидя в кресле, Арт почувствовал в глазах активность.

Не такую, как прошлой ночью, а нечто более тонкое и коварное. Процесс происходил внутри глаз, или сразу за ними, возможно, у корней зрительных нервов. Арт почти чувствовал, как там что-то вибрирует и движется, как крошечные нити и усики тянутся от задней части глаз и, подобно нитям сухой гнили, проникающим сквозь древесину, обволакивают нервы, следуя за ними в мозг, и внедряются в питательную органику, поглощая и ассимилируя серое вещество, нейроны, дендриты и синапсы, превращая его разум в самое себя…

Услышав, как Линн в соседней комнате разговаривает с кем-то по телефону, Арт резко выпрямился.

Поздно.

Уже слишком поздно.

Линн может организовывать какие угодно встречи с самыми лучшими офтальмологами в мире, но это абсолютно бесполезно. Этих врачей Арт никогда не увидит. Он никогда с ними не встретится.

Потому что они ни за что этого не позволят.

Линн записала Арта на приём к доктору Галену на утро пятницы.

Но был всего лишь вечер среды, и до пятницы целая вечность, в то время как в твоих глазах что-то разрастается, прорастая мерзкими корешками и опутывая всю нервную систему.

Той ночью Арт лежал в постели возле Линн. Та заснула, но лишь потому, что Арт притворился спящим, и потому она не стала присматривать за ним ночью. Так что теперь он был один. Наедине с тем, что в нём росло. Это уже началось — Арт чувствовал, как глаза увеличиваются, и вскоре он уже не мог сомкнуть веки. Из-за того, что физиология и химия глаз изменились, началось сильное жжение, и то, что при дневном свете скрывалось за глазами Арта, теперь высвободилось, дабы познать свой новый мир. Теперь Арт мог чувствовать их не только физически, но и ментально и даже психически.

Они были разумны.

Они были начеку.

Арт решил, что в сравнении с собой они, видимо, считали человеческую расу неряшливой, примитивной и неэффективной. Чем-то, что можно использовать в качестве носителей, рабочего скота, но не более. Откуда бы они ни пришли — из какой бы многомерной канавы реальности или, если уж на то пошло, антиреальности — там всё было не так, как здесь. Никаких громоздких устройств, лишь идеально безупречные и функциональные органические технологии. Эти существа не вторгались на ракетах и не порабощали другие расы с помощью чего-либо столь невероятно примитивного, как оружие, или грубая сила. Они внедрялись на субатомном, ядерном уровне; манипулируя самой биохимией человечества и эксплуатируя её в собственных целях; используя клеточные ткани в качестве сырья для самовоспроизведения в мире, где они, в лучшем случае, были бы невероятными аберрациями.

Всё очень просто.

И была в этой простоте отвратительная и уродливая злонамеренность.

Возможно, там откуда они пришли, это было вполне естественно, и Арт был почти уверен, что никогда не узнает откуда; так же, как он не мог знать происхождение конкретного вируса, вызвавшего у него грипп. Но, видимо, именно так эти твари развивались. Говорят, что на Земле жизнь возникла из моря. Простые одноклеточные существа эволюционировали в многоклеточные колонии, организмы, и в конечном счёте, в высокоразвитые формы, вроде растений и животных. Онтогенез этих сущностей, по всей видимости, был совершенно иным. Нечто вроде паразитической эволюции. Они закладывали для себя основу модифицируя и преобразовывая существующую клеточную ткань других форм жизни; изменяли генетические коды, чтобы воссоздать самих себя.

А, может корова летит до луны, и грёбаная ложка от нас убегает — такие смешные тут сны.[3]

Он никогда не узнает.

Но даже сам факт того, что Арт был способен об этом размышлять, показал, что их программа принудительного чтения не была полной потерей времени. Кое-что он выучил… но что толку.

Арт обнаружил, что сидит, опираясь на локоть, его прошиб холодный пот, сердце бешено колотится, голова раскалывается, а глаза горят так, словно в них вонзили раскалённые лезвия.

Он попытался думать о них, дать понять, что он здесь, жив и в сознании; и что у них нет права использовать его таким образом, паразитировать в собственных целях на всём, чем он был. Но если глаза и могли его слышать, то не подали виду. Арт был безмозглой скотиной, и с ним разговаривали не больше, чем человек разговаривал бы с ослом, который тащит его поклажу.

Арт уставился на Линн.

Точнее, глаза уставились на Линн. Они смотрели сквозь одеяло и сквозь плоть девушки, восхищаясь биологическим разнообразием и замысловатостью внутренней физиологии. Арт тоже это видел. И его отвращало не увиденное внутри Линн, а скорее то, как глаза ему это показывали; как они, должно быть, воспринимали не только человеческий организм, но и все создания из плоти и крови… как нечто, что нужно препарировать и воспроизвести в соответствии со своей исходной химией и анатомией. Не как двигатели, приводящие в действие мозги, позволявшие мужчинам и женщинам создавать музыку, писать стихи и любить друг друга, а как нечто механическое, что можно изменять, переналаживать, собирать и разбирать на части по своему усмотрению.

Нож.

В голове Арта всплыла непрошеная мысль, чуждая и холодная. Это он подумал, или они?

Воспользуйся ножом.

И да, и нет: он подумал об этом, но и они тоже. В голове Арта звучали не принадлежащие им голоса, или те же мысли, но лишь какое-то упрощённое переложение их замыслов и целей; лучшее, на что был способен разум Арта при расшифровке их желаний.

Её можно вскрыть ножом. Оболочку можно разрезать ножом.

Что-то в нем съёжилось, что-то запротестовало. Арт закричал бы, если б у него был голос. Закричал громко и пронзительно. Но даже этого не случилось. Они заразили не только глаза, но и мозг, и перед абсолютной необъятностью их воли Арт был бессилен.

Нож. Простой вертикальный разрез вдоль грудно-брюшной полости, разделяющий эпидермис, дерму и мускулатуру, и наше исследование можно начинать.

Арт отстранился. Поднялся с кровати и выбрался в коридор. Желание глаз; то, что они намеревались сделать, было чудовищным и неописуемо ужасным.

Представь всё ещё бьющееся сердце Линн у себя на ладони.

Арт подавил крик и даже несмотря на то, что его зрение отключилось, с трудом отправился вниз. Если глаза думали, что это наказание, то жестоко ошибались. Слепота несла безмятежность и покой. Это лучше, чем смотреть на то, что они могут показать, или делать то, чего они требуют.

Но глаза сопротивлялась.

Они упорно противостояли не только слепотой и жгучей болью в глазах, но и с помощью гудящей, бессмысленной мигрени, от которой у Арта кружилась голова, и текли слезы.

— Хотите нож … — выдавил он. — Будет вам нож… О да, я достану вам нож…

Посмеиваясь под нос, он нашёл в кухонном ящике разделочный нож. Арт, измотанный, уставший и безразличный, поднял его, направляя острие в левый глаз. Сначала он его вырежет с корнем, а после перейдёт к другому.

И у Арта почти получилось.

Но в итоге глаза парализовывали его руку, пока та не стала омертвевшей, резиновой и абсолютно безвольной.

Стоя на коленях на кухонном полу, Арт пытался найти выход, сформулировать план: что угодно, хоть что-нибудь. Но не было ничего. Лишь безумное принятие происходящего. Теперь он чувствовал их не только в глазах, но и в голове, обволакивающих собой его мысли и свободную волю. Арт мог думать лишь о докторе Моране, человеке, который поместил в его глаза эту чужеродную ткань. И чем больше Арт о нём думал, тем злее становился.

Дайте немного времени и результаты вас шокируют. Вы будете поражены, когда увидите то, о чём представления не имели.

Да.

Так и сказал доктор Моран. Тогда это показалось Арту странным, вот только сам доктор Моран был более чем странным. И это было нечто большее, чем просто нелепый и бесцеремонный комментарий врача пациенту; то было признание, возможно даже предупреждение.

Доктор Моран сделал это нарочно.

И когда Арт окончательно это понял в глазах почувствовалось оживление. Новая жизнедеятельность, дегенеративное тепличное разрастание, безымянное развитие и буйство плоти. Что бы ни находилось в его глазах, оно росло, расширялось и распускалось, воспроизводя свою генетику с помощью химии и биологии Арта, питаясь им и высасывая досуха. Оно будет жить, процветать и размножаться… а он умрёт.

Пока Арт сидел, осознавая, что так оно и будет, левый глаз обожгло болью, и высвободилось нечто влажное и липкое, похожее на скользкую паучью лапку, кончик которой коснулся щеки. Следом ещё и ещё — подобно щупальцам осьминога, они высовывались из своего логова и исследовали окружение.

Оставалось лишь одно: Арт должен повидаться с доктором Мораном.

На случай чрезвычайной ситуации Доктор Моран дал домашний номер, и Арт незамедлительно им воспользовался.

— Доктор Моран? Это Арт Рид. Вы проводили трансплантацию тканей в мои глаза.

— Всё верно. Что-то случилось?

— Да, не случилось. Еду в ваш офис прямо сейчас. Там и встретимся.

— Мистер Рид, я…

— Встретимся там.

Доктор Моран сглотнул:

— Хорошо.

Арт нацарапал Линн записку, что-то насчёт прогулки, и ушёл.

Возможно, они не хотели, чтобы Арт отправился к доктору Морану, а может и хотели; в любом случае, боль в глазах стала сильнее чем когда-либо. Арт вёл машину, стараясь не сбиться с дороги и ему казалось, что глаза увеличились вдвое, если не втрое. Они разбухли в глазницах, угрожая взломать те самые орбиты, в которых размещались. Невыразимая боль была влажной и рвущей, раскалённой докрасна и холодной как лёд. Что-то растягивалось, извивалось и бугрилось, как мышцы. К тому времени, как Арт добрался до безлюдного офиса доктора Морана, в правом глазу появился влажный разрыв, заставивший его вскрикнуть.

Моран, ожидающий Арта, открыл двери.

— Какого хера вы со мной сотворили? — сказал Арт.

Моран все ещё нервничал и дёргался, но теперь в нем была какая-то побеждённость и опустошение.

— Я сделал то, что от меня ждали, мистер Рид. Я сделал то, что потребовали они.

— Мне стоит вас прикончить, — сказал Арт, его зрение ненадолго помутнело, по щекам потекли свежие слезы. Но не слезы печали или даже боли, а просто вытекающая жидкость, как у женщины, у которой отошли воды, когда то, что росло внутри, готово появиться на свет.

— Валяйте. Думаю, вы сделаете мне одолжение. — К идее насилия доктор Моран оказался совершенно равнодушен. Казалось, он даже не будет сопротивляться или защищать себя. — Но поймите — это ничего не изменит. Я сделал всё это не потому, что захотел. А потому, что они меня заставили.

— Сколько таких трансплантаций вы провели?

— Сотни.

— Иисус Христос.

— Нет, нет, не все они были как… ваша. — Доктор Моран покачал головой. — Я никогда не знаю. И никак не могу узнать. Лишь после операции я обнаруживаю, что для самостоятельного распространения они мигрировали в использованные ткани. Они проникают в ткани зародыша, мистер Рид. Как-то, неким образом. Используют их для самовоспроизведения на молекулярном уровне. Несколько атомов, затем молекула, потом все клетки организма. Каков тёмный гений, а? Какой другой орган дал бы им подобный контроль, и какое другое чувство столь уверенно вручило бы им ключи от города?

У Арта кружилась голова, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Глаза высасывали из него кровь.

— Кто… что они такое?

— Не знаю. Они никогда рассказывали.

— Но вы продолжаете заражать людей?

— У меня нет выбора, мистер Рид. — Доктор Моран погрузил лицо в ладони и потёр глаза. — Я потерял зрение в автокатастрофе. Оптические нервы были повреждены без возможности восстановления, но потом, месяцы спустя, зрение начало возвращаться. Они выбрали меня, потому что я был глазным хирургом. Я стал окном… и тем, кто мог дать им точку опоры в этом мире.

— Но вы могли сопротивляться!

— Ни насилия, ни сопротивления. Подобное их отвращает. У них нет ничего общего с примитивными животными реакциями. Меня заразили так же, как тебя. Я могу остановить их не больше, чем машина может помешать мне управлять, или кухонная плита может помешать на ней готовить. Мы для них транспорт, Арт. Неужели ты не понял?

Когда доктор Моран отнял руки от лица сомнений не осталось.

Шишки, бугры и выпуклости усеивали его красные и прозрачные глаза. Огромные, они сочились, как сырые яичные желтки, истекая прозрачной слизью, обрастая рядами студенистых усиков, похожих на колыхающиеся прозрачные щупальца глубоководного анемона.

Зрение Арта потемнело и исчезло окончательно. Он был лишь носителем, питомником, чашкой Петри. Но Арт все ещё мог чувствовать и ощутил пылающую, раскалённую добела агонию, когда отродье из его глаз явилось на свет. Арт чувствовал, как они извиваются и распускаются, расправляя щупальца, как пальцы разжимающейся руки. Звуки были отвратительными… Ползущие, скользящие и хлюпающие. Арт почувствовал, как эти щупальца высвободились из его/их глаз. Ощутил, как они потянулись вверх, к потолку, к далёким звёздам, к бездонной чёрной пустоте запредельного космоса. Это было то, что они понимали. Неизмеримая зияющая пропасть безумной тьмы. Спотыкаясь, Арт двинулся вперёд, потому что так захотели они. Его сочащиеся желеобразные щупальца потянулись, чтобы прикоснуться к щупальцам доктора Морана. То было причащение и воссоединение.

А когда они родились, Арт канул в бездонную тьму.

Проснувшись на следующее утро, Линн нашла записку Арта и сочла это хорошей приметой. Свидетельством того, что, возможно, он пришёл в себя, наконец-то покинул дом и в целом вернулся в мир. Может быть, может быть. Хотелось надеяться.

Что ж, если Арт выполнил свою часть работы, то и она выполнит свою.

Идея пришла к Линн, когда она проснулась. По сути, план простой, но, возможно, именно такой выведет мужа из состояния слабоумия и вернёт к ней. Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, и Линн полагала, что это правда. Существовала также другая школа мысли, утверждающая, что путь к сердцу мужчины лежит не через желудок, а через то, что у него в штанах. По мнению Линн обе теории были жизнеспособны. Но лучше всех выразилась её весьма прямолинейная подруга Лора Климан — нет на Земле мужчины, который устоит перед стейком на косточке и хорошим минетом.

Грубо. Забавно. Но правда.

Поэтому Линн отправилась на рынок и купила бутылку хорошего вина, немного картофеля для запекания, заправку для салата и два огромные стейка толщиной почти в два дюйма. Сегодня она заставит Арта забыть о монстрах, живущих в его глазах. Всё начнётся с вина и закончится стейками, а между ними — волшебство, подобно мясу между двух ломтиков хлеба.

Вернувшись домой, Линн позвала:

— Арт? Ты здесь, милый?

Что ж, она знала, что он дома.

Она это чувствовала.

Арт был наверху. Линн начала подниматься, но, когда добралась до конца лестницы, её хорошее настроение начало таять, сменяясь нарастающим страхом. В общей спальне Арта не было. Она нашла его в комнате для гостей. Линн увидела Арта в кресле у окна, и всё внутри неё оборвалось, собралось лужицей у ног и испарилось.

Не вид мужа заставил её закричать.

Распластанный в кресле: голова запрокинута, рот искажён беззвучным криком агонии. И даже не вид окровавленных, пустых глазниц: будто выбралось нечто-то огромное, расширяя их как родовые каналы, пока орбиты черепа не раскололись.

Нет, причина была не в этом.

Всё дело в двух тварях на стене, оставивших прозрачные склизкие дорожки, похожие на следы слизней… от её мужа на полу и вверх по стене, к их нынешнему расположению. Огромные пульсирующие желейные шары размером с дыню, были оторочены паутиной ткани, свисающей с каждого, как вырванные с корнем оптические нервы. Их оплетала замысловатая сеть ярко-синих прожилок, а по самому центру, подобно ядрам, или чудовищным, разбухшим зрачкам, располагались ярко красные прозрачные сферы.

От них протянулись длинные прозрачные усики, десятки их, которые, колыхаясь и вибрируя в воздухе, потянулись к тому, в чём нуждались больше всего.

К её глазам.

© Tim Curran, The Eldritch Eye, 2014

© Руслан Насрутдинов, перевод, 2024