Змеиная песня

Змеиная песня Ричард Ли Байерс

Песня была свистящей и пронзительной, но поразительным образом красивой, и её красота будто цепью сковала Барериса и его товарищей. Они беспомощно ковыляли в едином строю с ящеролюдами — хвосты раскачиваются, чешуя блестит в лунном свете, крадутся по бокам.

Почва стала мягкой и размытой. В воздухе пахло гнилью и разложением, кроны деревьев заслоняли звёзды. Воины-рептилии остановились, но песня повела пленников в чёрную воду. Сторик, шедший перед Барерисом, двигался дальше, пока его голова не скрылась под водой.

Барерис вынужден был подчиняться приказам музыки, но к счастью, они не запрещали ему попробовать помочь дварфу. Он ускорил шаг, пошарил в воде и нашёл бугристые плечи Сторика. Он поднял товарища и понёс его дальше.

Пленники выбрались из медленного потока на небольшой остров. Певец прекратил свою песню и просто уставился на них. Барерис предположил, что существо родилось из яйца ящеролюда, но при этом отличалось от собратьев. Оно стояло прямо, не сгибаясь, у него была клиновидная голова, свойственная скорее змеям, чем ящерам, а чешуя чертила замысловатый узор света и тьмы.

Оно буркнуло что-то на общем языке ящеролюдов, и все рептилии развернулись и исчезли во мраке.

— Я не понимаю, — тихо произнёс Терсос. Его уши были разорваны и кровоточили там, где людоящер вырвал серебряные кольца. — Неужели они действительно просто ушли, не связав нас и не выставив часовых?

Сторик прищурился и повертел головой, осматриваясь. Рождённый в бессолнечных подземельях, ночью дварф видел почти так же хорошо, как и днём.

— Насколько я могу судить, — подтвердил он.

— Тогда давайте убираться отсюда, — Терсос шагнул обратно в воду.

— Подожди, — окликнул Юрид. Из всех них коротышка казался наименее пострадавшим. Может быть, потому, что будучи Сломленным — монахом, служащим богу мученников Ильматеру — он носил простую рясу и открытый шлем. Даже ящеролюдам было очевидно, что у него нет при себе оружия, кошелька, украшений или чего-то достойного кражи, так что они не стали рвать его своими грубыми, когтистыми лапами.

— Ждать? — отозвался Терсос. — Зачем? Чтобы эти твари вернулись и снова задурили нам мозги своим пением? Не думаю.

Он сделал ещё один хлюпающий шаг, а потом вода вокруг него забурлила.

Он закричал и пошатнулся. Он взмахнул рукой, и Барерис увидел повисших на ней извивающихся водяных змей, впившихся зубами в плоть несчастного.

Барерис и Юрид бросились вперёд, протягивая руки. Может быть, получится спасти Терсоса, если они вытащат его из воды. Но до него было не дотянуться, а войти в воду они не могли. Песнь рептильего шамана успокоила змей, позволив пленникам свободно пройти в первый раз, но без её воздействия они набрасывались на любого, вторгшегося в их среду обитания.

Терсос рухнул лицом в воду. Течение потащило за собой его тело, по-прежнему покрытое змеями.

Барерис вздохнул и обернулся, заметив, что на него смотрит Горстаг.

— Это твоя вина, — прорычал копейщик.

От обвинения у Барериса скрутило живот. Да, подумал он, да, моя.

Барерис знал, что хорошо поёт, и с не меньшей искусностью аккомпанировал себе на поцарапанной старой лютне. Многие прохожие останавливались послушать. Но никто не бросал монетку в треснутую чашку у его ног. Некоторые даже насмехались или плевали на стёртые камни оживлённой рыночной площади.

Виной тому была внешность Барериса — ведь его долговязая фигура, обритая голова и брови, светлая кожа и татуировки выдавали тэйское происхождение. И, как он вскоре обнаружил, чессентцы не любили людей из Тэя. Они могли жаждать зачарованных товаров с его родины, они могли пресмыкаться перед красными волшебниками и их свитой, чтобы приобрести эти товары, заработать немного их золота или просто из страха разгневать их, но бродяга-тэянец в штопанном плаще и изношенном жилете вызывал только враждебность.

Со вздохом Барерис подобрал чашку, закинул лютню на плечо и зашагал по бурлящему портовому городу, каким был Суренар. Он пытался утешить себя мыслями о том, что всё равно не желает становиться уличным музыкантом. Он был настоящим бардом, пускай даже самоучкой, пускай только начинал развивать свой талант, и обитавшая в музыке магия подчинялась ему. Юноша собирался использовать её и свой навык обращения с висевшим на поясе мечом, чтобы вершить великие дела и заработать целое состояние.

Но эти мысли не утешали. Они не облегчали ноющую пустоту в животе. Они лишь напоминали ему, что жители Суренара до сих пор не высказали особого желания нанять его в качестве мечника или заклинателя, равно как и заплатить за удовольствие, приносимое его песнями.

Однако при этом за неимением лучшей цели он побрёл обратно на оживлённый двор «Рога и сокола», таверны, где собирались наёмники и те, кто желал их нанять. Запах жареного мяса и вид нескольких дюжин людей, уминающих свой обед, для голодного юноши был пыткой.

Чтобы её избежать, вместо он этого попытался сосредоточиться на соревновании, развернувшемся посередине круглого огороженного двора. Там боролись друг с другом двое обнажённых по пояс мужчин, крупный и мелкий. Здоровяк бросился вперёд, разведя руки для захвата.

Коротышка скользнул назад, схватил противника за запястье и дёрнул, выводя его из равновесия. Здоровяк рухнул на двух зрителей, сбив одного из них с ног. Кто-то рассмеялся, здоровяк зарычал и снова бросился на второго борца.

Коротышка дождался, пока противник почти не навис над ним, затем ускользнул с пути и подставил подножку. Крупный борец рухнул на колени. Барерис не смог разглядеть, что произошло после этого — коротышка двигался слишком быстро — но он оказался за спиной противника, обхватив его руками под мышками и нажимая ладонями на затылок.

Великан дёргался, но высвободиться не мог.

— Ну ладно! — выдохнул он. — Ты победил.

Противник немедленно освободил его и протянул руку, чтобы помочь подняться. Он прошептал что-то, что заставило гримасу великана превратиться в неохотную улыбку. Тем временем те, кто поставил на здоровяка, платили парню, который собирал ставки. Это был наёмник со шрамом на подбородке и несколькими серебряными обручами в каждом ухе.

Столько монет, подумал Барерис, и так быстро. Он задумался, согласится ли кто поучаствовать с ним в схватке на дубинках, палках или другом похожем оружии, подумал, что будет, если поставить на самого себя и проиграть, но потом вынужден был признать, что у него не было денег, чтобы делать какие-то ставки. В любом случае, он сомневался, что результат ему бы понравился.

Из таверны вышел дварф с отчаянно нуждавшейся в стрижке бородой, похожей на чёрную изгородь. Мужчина с кольцами в ухе показал ему монету.

— Сторик! — крикнул он. — Юрид победил. У нас есть деньги на вино и женщин.

— Отлично, — сказал Сторик, но было очевидно, что он хочет поговорить о другом. — Я нашёл нам работу, если все готовы. Собирайтесь вокруг.

На его приказ откликнулось восемь мужчин. Все, кроме Юрида, обладали оружием и носили доспехи, которые выдавали в них воинов. Из праздного любопытства и зависти Барерис задержался рядом, чтобы подслушать и узнать, какая возможность им представилась.

— Похоже, на южном берегу Аканского озера орудует банда ящеролюдов, — сказал Сторик.

Копейщик, чьи полуседые волосы были заплетены в три длинных косы, пожал плечами.

— Ничего нового.

— Да, — согласился Сторик, — и обычно местные сами загнали бы рептилий обратно в болотах. Но эти ящеролюды обзавелись какой-то магией. Один из них поёт, и люди разбегаются в ужасе или теряют волю к битве. Крестьяне не могут довезти свой урожай на рынок, и их староста предлагает пять сотен золотых любому, кто поможет решить проблему.

Мужчина с серьгами ухмыльнулся.

— Это будем мы.

Юрид натянул короткую и простую серую рясу, затем подпоясался.

— Надеюсь. Кто-то должен им помочь. Но не стоит забывать, что после того, как Эсвела решила выйти замуж и остепениться, у нас самих магии не осталось.

— Меня тоже это беспокоит, — сказал Сторик. — А ещё тот факт, что староста уже нанял другой отряд, и те парни исчезли без единого следа.

С колотящимся сердцем Барерис произнёс:

— Простите. Я случайно подслушал ваш разговор, и, может быть, сумею помочь.

Они повернулись к нему. Юрид ободряюще улыбнулся юноше. Остальные мрачно таращились.

— Продолжай, мальчик, — сказал седоволосый копейщик.

— Меня зовут Барерис Анскульд. Я бард. Я надеялся присоединиться к отряду вроде вашего, а моя магия может защитить вас от волшебства ящеролюдов.

Копейщик сплюнул.

— Помощь тэянца нам не нужна.

— Сейчас посмотрим, — произнёс Юрид. — Добрый человек Анскульд, не мог бы ты продемонстрировать нам свои таланты?

— Конечно.

Барерис пристально посмотрел в лицо копейщику и пропел куплет, красивый и убаюкивающий, как колыбельная. Веки копейщика отяжелели. Копьё выскользнуло у него из рук. Он завалился на спину, и Юрид поймал его, чтобы не дать удариться о землю. Копейщик захрапел.

— Просто встряхните его, и он проснётся, — сказал Барерис, и Юрид последовал его совету. — Этого достаточно?

Воин с серьгами пожал плечами.

— Я не чародей, но я слыхал, что погрузить человека в сон не так уж и сложно.

— А что вы от меня хотите? Перевернуть таверну? — Барерис махнул рукой на мужчин, жующих рулеты и прихлёбывающих жаркое на скамьях. — Превратить всех этих парней в ослов?

— А ты можешь?

— Нет. Но, думаю, ваша подруга Эсвела тоже не могла. Правда в том, что вы собираетесь сражаться с существом, которое творит магию посредством песни, а я доказал вам, что я – настоящий бард, и если барды в чём и хороши, так это в противостоянии музыкальным чарам.

— Я и сам всегда это слышал, — Юрид вопросительно взглянул на Сторика.

Дварф нахмурился, задумался и сказал:

— Ладно. Он может пойти с нами. Если сделает своё дело – получит долю прибыли, и мы подумаем о том, чтобы принять его в отряд.

Юрид протянул Барерису руку.

— Добро пожаловать в роту Чёрного Барсука.

Как и любой бард, Барерис обладал острой памятью, и легко запомнил имена своих новых товарищей: того, что носил обручи в ушах, звали Терсосом. Копейщик с седыми косами был Горстагом. Фаэлрик постоянно утомлял друзей неослабевающим потоком бессмысленных воспоминаний о семье, Эвендур любил играть кости, пухлый юноша с плохим запахом изо рта был Ориксом, и так далее. К сожалению, барду так и не представилось случая воспользоваться этой информацией, поскольку когда отряд вышел на тракт, ведущий из Суренара на юг, кроме Юрида никто не захотел с ним разговаривать. Он пытался не обижаться, но не сумел. И поэтому был в дурном расположении духа, когда на третий вечер их путешествия собирал сухие сломанные ветки с деревьев, срывая их с такой силой, как будто пытался выместить свою злость.

Из глубин рощи появился Юрид с полными руками бутылей, заново наполненных водой.

— Собираешь хворост, я смотрю.

— Да, — проворчал Барерис. — Как будто от этого есть какой-то толк!

Юрид улыбнулся.

— Насколько я понимаю, это поможет приготовить нам трапезу и согреет нас ночью.

— Я не хотел сказать... забудь.

— Как пожелаешь, но если что-то тебя беспокоит, разговор может помочь.

— Не вижу, как.

Но потом его всё равно прорвало.

— Я выполняю свою часть обязанностей по подготовке лагеря, я пытаюсь быть дружелюбным, и всё равно никто кроме тебя не хочет иметь со мной дела. Неужели все чессентцы такие завистливые? Завидовать нечему. Я бедняк.

— Завистливые? — Юрид вопросительно взглянул на него.

Барерис помешкал.

— Да. Потому что я родом из величайшего королевства Фаэруна. Но, как видишь, мне не перепало его богатства и славы. Поэтому мне пришлось уехать и искать удачи в другом месте.

— Друг мой, ты не понимаешь. Никто и нигде не завидует тэянцам. Вас просто презирают.

— Правда? Почему?

— Вы занимаетесь работорговлей. Вы поклоняетесь тёмным богам и практикуете ещё более тёмную магию. Вы постоянно пытаетесь завоевать соседей.

Барерис покачал головой. Боги были богами, сущностями, превосходящими понимание смертных, а традиции Тэя были просто традициями Тэя, обычаями, необходимыми, чтобы построить и поддерживать могучую империю. Ему никогда не приходило в голову, что обитатели менее развитых стран могут относиться к ним с презрением.

— Зулькиры уже давно не пытаются завоевать Агларонд или Рашемен. Они прекратили эти попытки, начав строительство торговых анклавов, — сказал Барерис.

— Несколько лет мира не могут развеять недоверие, рождённое поколениями агрессии.

— Ну, может быть, но всё равно — я не жрец и не красный волшебник. Я не поклоняюсь Чёрной Руке и никогда не посылал армию на кого-то напасть. Я просто парень, который пытается найти своё место в жизни, и хотел бы, чтобы остальные так ко мне и относились.

— Если ты этого хочешь, то позволь предложить тебе кое-что. Прекрати брить голову.

Барерис нахмурился.

— Ты серьёзно?

— Горстаг и другие не будут автоматически вспоминать о Тэе каждый раз, едва взглянув на тебя, а от этой обременительной привычки проще отказаться — особенно пока мы в походе.

— Пожалуй, но ты не понимаешь. В Тэе только аристократы тщательно сбривают волосы с головы, и хотя моя семья давно потеряла свои земли и состояние, я по-прежнему муланской крови.

— Значит среди твоих сограждан было важно поддерживать такую внешность, поскольку знатные традиции — всё, что у вас осталось.

Барерис помешкал.

— Думаю, можно и так сказать.

— Как пожелаешь. Но тебе следует понять, что твой безволосый череп не внушает здесь такого уважения, как в твоей стране. Как раз наоборот.

— Всё равно, я не стыжусь своей родины, и не хочу вести себя так, как будто это неправда.

— Что делает тебе честь. Но Плачущий бог учит нас проводить различие между важным и обыденным, существенным и искусственным, защищать первое, но идти на уступки или смиряться, если дело касается только второго. Возможно, обдумав всё как следует, ты решишь, что можешь гордиться своим происхождением, но при этом отрастить брови.

Губы Барериса изогнулись в улыбке.

— Может быть.

Заплечный мешок лежал на земле, но спрятанная внутри лютня была скрыта от взгляда Барериса. По-прежнему ли инструмент лежал так, чтобы его можно было выхватить его так же молниеносно, как воин выхватывает меч?

Он потянулся к мешку, чтобы проверить, но остановил себя. Теперь, когда отряд Чёрного Барсука прибыл в область, где происходили нападения, они должны были выглядеть, как сборище беззащитных и ничего не подозревающих путешественников, разбивших лагерь на ночь, а не рота хорошо вооружённых воинов, готовых к любым неприятностям.

Сидевший по другую сторону костра Горстаг ухмыльнулся при виде его нерешительности.

— Нервничаешь?

В Тэе аристократ ни за что бы не признался в таком, тем более — простолюдину. Но Барерис напомнил себе, что решил избавиться от любых следов аристократичной надменности, точно так же, как решил перестать брить голову, и эти изменения идут ему на пользу. Товарищи пока что не приняли его полностью, но их отношение определённо стало более тёплым.

— Немного, — признался он. — Я вырос в худшей части Безантура. Мне приходилось бывать в драках — в том числе и смертельных. Но ждать, выставив себя в роли наживки — совсем другое дело.

— Не беспокойся, — сказал Орикс с полным ртом жареного хлеба, сыра и лука, — всё будет хорошо, если ты сделаешь своё дело. Однажды нам довелось убивать великанов. Ну, одного великана, по крайней мере.

— Ящеролюды здесь, — прошептал Сторик. — Приближаются с запада.

С его острым ночным зрением дварф нёс стражу за пределами круга света, пытаясь не выдать себя.

— Подкрадываются ближе. Расходятся, чтобы окружить нас. Ждите моей команды. Ждите. Ждите. Вперёд!

Воины вскочили на ноги. Отбросили неудобные плащи, открывая спрятанные под ними оружие и доспехи. Может быть, это напугало ящеролюдов или даже обескуражило их, но отряд Чёрного Барсука приманил их слишком близко, чтобы можно было повернуться и сбежать без потерь. Противостояние было неизбежным.

Щёлкнул арбалет Орикса, выпустив болт. Взвизгнул ящеролюд. Барерис вытащил лютню из заплечнго мешка, а там, где-то во мраке, бард налётчиков прошипел первые ноты своей нечеловеческой песни.

Воины отряда Чёрного Барсука замерли неподвижно. Оружие опустилось в их руках. Новых выстрелов больше не было.

Барерис почувствовал, как его охватывает та же отупляющая пассивность, но он отказался поддаваться. Он ударил по струнам лютни, извлекая аккорд, и запел.

Мелодия шамана была клеткой; ответная песня Барериса — попыткой сломать прутья, испортить чары, вложенные в музыку, превратив ноты в диссонанс и сбивая ритм. Но вскоре он понял, что защита не работает. Заклинание шамана продолжало звучать как и прежде ровно, почему-то не поддаваясь его усилиям. Его товарищи стояли неподвижно и не сопротивлялись, и щипать струны, извлекая новые ноты вопреки онемению, становилось всё сложнее.

Нет, настаивал он, я не позволю этому случиться. Но потом инструмент выскользнул из омертвевших рук юноши, и налётчики, которым не пришлось бросить ни единого копья, не пришлось нанести ни единого удара, чтобы заслужить победу, подошли и освободили пленников от их собственности.

После того, как солнце встало над болотом, будущее наёмников стало выглядеть ещё мрачнее — они увидели, что вода буквально кишит змеями. Их наверняка удерживала здесь магия шамана.

Сторик присмотрелся к пню на другом берегу канала. Кто-то вырезал в коре грубые глифы и уложил у подножия человеческие черепа. На поверхности пня виднелись ржавые пятна.

— Это алтарь. Они хотят принести нас в жертву.

— Я думал, они собираются нас сожрать, — отозвался Барерис. — Приятно знать, что они нас поймали ради более возвышенной цели.

Но никто не засмеялся. Все, кроме Юрида, мрачно уставились на него.

— Ты, наверное, чувствуешь себя как дома, — сказал Горстаг. — Вы, тэянцы, тоже практикуете человеческие жертвы, да? Не удивлюсь, если ты поклоняешься тем же грязным демонам, что и ящеры.

Вот тебе и хрупкое товарищество, которое возникло между Барерисом и его спутниками за время их путешествия.

— Я просто надеялся, что шутка... — начал он, но понял, что продолжать бесполезно.

Юрид оглядел их небольшой островок — простой холм из грязи и травы, торчащий посреди канала.

— Здесь нет бревна, которое могло бы послужить нам в качестве лодки, и хотя я считаюсь хорошим прыгуном, на берег мне не перепрыгнуть.

Он повернулся к Барерису.

— Но, может быть, ты знаешь песню, которая сделает меня сильнее?

— К сожалению, нет, — сказал Барерис.

— Тогда, может быть, ты можешь вырастить нам крылья или погрузить в волшебный сон всех змей в воде.

— Нет, — сказал Барерис. — Простите.

— Слышите? — сказал Горстаг. — Он бесполезен, мы все умрём, потому что он солгал нам о своих способностях, но это ничего. Потому что он попросил прощения.

— Мне тоже это не по душе, — сказал Сторик, — но у нас есть занятие поважнее ссор. Пока мы не нашли способа сбежать, нужно придумать, как пить воду из канала, не подставляясь под укусы змей. Кроме того, надо обшарить островок в поисках всего — и я имею в виду всего — что мы сможем есть.

— Я так понимаю, под словом «мы» ты подразумеваешь настоящих членов нашего отряда, — заметил Горстаг.

Дварф помедлил. Нахмурился, как будто ему не слишком нравилось это предположение. Но потом сказал:

— Да. Учитывая, что прокормить всех всё равно не получится.

— Нет, — возразил Юрид. — Я понимаю, что ты главный, Сторик, и обычно я бы подчинился твоему приказу. Но мы не можем позволить одному из нас голодать. Это противоречит каждой заповеди Ильматера.

— А по-моему это честно, — заявил Горстаг.

Юрид не отрывал взгляда от Сторика.

— Барерис не дал тебе утонуть. Кроме того, он остаётся нашей единственной надеждой нейтрализовать магию ящеролюда, а для этого ему потребуются силы.

— Чепуха, — сказал Горстаг. — Он уже доказал, что не в силах справиться с этой задачей.

— Тебе никогда не приходилось терпеть неудачу с первой попытки и добиваться своего со второй? — спросил монах.

— Ладно, — сказал Сторик. — Пока что тэянец будет получать равную порцию со всеми остальными. Теперь давайте займёмся делом и посмотрим, что мы сможем найти.

Разбойники-ящеролюды возникли из-за деревьев вскоре после рассвета, облачённые в плохо сидевшие куски доспехов и сжимавшие позаимствованное ими у пленников оружие. Даже людям было очевидно, что шаман излучает ауру власти, а обычные ящеры перед ним раболепствуют.

Барерису стало интересно, кто такой этот певец. Может быть, результат спаривания ящеролюдов с какими-то другими созданиями.

— Будьте готовы, — приказал Сторик.

— К чему? — спросил Орикс.

— Использовать любой шанс, который нам предоставится, — ответил дварф.

Он был прав, им следовало быть наготове, но Барерис знал, что ответственность за спасение отряда лежит на нём. На шее бешено стучал пульс. Он сделал успокаивающий вздох, а потом шаман начал петь.

Как и прежде, Барерис не мог не замечать зловещей красоты и тонких нюансов мелодии. В любых других обстоятельствах он мог бы потерять себя в этой песне на долгое время. Но юноша должен был разрушить её, а не смаковать, и он ударил по ней своим собственным голосом. Его пальцы дёрнулись, скучая по струнам лютни, которую забрали у него мародёры.

Всё было так же, как и в прошлый раз. Неважно, как яростно он боролся — его усилия не могли нарушить безупречную артикуляцию заклинания шамана или исказить разрастающуюся магию, сделав её бесполезной. А тем временем летаргия засасывала его, как зыбучие пески. Конечности потяжелели, язык начал неметь, и чтобы пропеть новую ноту, требовалось слишком много усилий.

Фаэлрик вошёл в воду и побрёл на ту сторону. Он улёгся на пень сверху, и ящеролюды схватились за его вытянутые конечности.

Шаман прекратил петь. Может быть, он не хотел, чтобы чары приглушили агонию Фаэлрика или ужас его товарищей. Фаэлрик забился, но не сумел вырваться из хватки чудовищ.

Хотя у ящеролюдов было оружие, шаман принёс жертву своему божеству зубами и когтями. Казалось, Фаэлрик кричит очень долго. Когда он прекратил, и бог, предположительно, забрал всё, что ему требовалось, разбойники-ящеролюды сожрали то, что осталось.

Их островок был слишком мал, чтобы можно было остаться в одиночестве, но Барерис отделился от остальных, насколько было возможно. Бард решил, что они предпочтут такое положение вещей.

Но Юрид подошёл и уселся рядом.

— Как ты? — спросил монах.

— Живой, — сказал Барерис, — это больше, чем можно сказать о Терсосе и Фаэлрике. Это больше, чем я заслуживаю. Тебе следовало согласиться позволить мне голодать.

— Не грех — стараться изо всех сил и потерпеть неудачу.

— А заявлять, что можешь что-то сделать, ошибиться и в результате погубить людей, которые на тебя рассчитывали — это грех?

— Я всё ещё надеюсь, что в следующий раз у тебя получится.

— Не представляю, как. Магия этого существа слишком сильна. Я бью по ней изо всех сил, но не могу сломать.

— Не мне советовать барду, как ему использовать свою силу. Эту проблему можешь решить только ты. Но я верю, что ты на это способен, потому что ты сумел поднять голову Сторика над водой.

— И что с того?

— Я увидел, как он тонет, но не мог даже пальцем пошевелить, чтобы ему помочь. Никто из нас не мог. Это доказывает, что чары ящеролюда имеют над тобой меньшую власть.

— Но не значит, что я могу их рассеять. Да и что, если бы я мог? Ты думал об этом? Я не могу освободить нас, не разбудив змей в воде, и тогда мы всё равно окажемся заперты на острове, как и раньше.

— Лучше уж так, чем ждать, пока из нас высосут всю силу воли. Это будет первым шагом к свободе.

Барерис покачал головой.

— Не знаю, откуда у тебя взялась такая вера в меня.

— Я держусь за надежду, потому что отчаяние бесполезно. Нет, хуже — отчаянье ядовито, и ты тоже должен ему сопротивляться. Отбрось вину и страх и подумай о том, что ты любишь больше всего, о самой лучшей причине преодолеть эту мерзость и продолжать жить.

Барерис почувствовал, как в груди что-то шевельнулось.

— Это Таммит. Моя любимая в Безантуре. Она такая же бедная, как и я, и я поклялся вернуться домой богатым и подарить ей ту роскошную жизнь, которой она заслуживает.

— Тогда тебе предстоит сдержать несколько обещаний.

— Проклятье, ты думаешь, я не пытался найти ответ? Я все мозги себе вывихнул... но я продолжу стараться.

Юрид взял его за плечо.

— Большего я не прошу. Только будь осторожен, когда будешь этим заниматься.

— Что ты имеешь в виду?

— Наши друзья злы, поражены горем и напуганы. Жаль будет, если они выместят на тебе эти чувства прежде, чем ты придумаешь способ их спасти.

Это был хороший совет, но несмотря на опасность, Барерису нужно было иногда спать. Вспышка боли в голове пробудила его от мерзкого сна. Оглушённый, он смутно осознал, что кто-то его ударил.

Его схватили и поставили на ноги. Кто-то сунул комок ткани ему в рот. У ткани был вкус пота. Противники, всего лишь тени во мраке, потащили его к воде, пока остальной отряд спокойно похрапывал.

— С тобой покончено, тэянец, — прошипел ему на левое ухо Горстаг. — Ты больше не будешь есть нашу еду и больше не сможешь нас подвести. Юрид не заподозрит, что это наших рук дело — а даже если заподозрит, не сможет доказать. Ты подскользнулся и упал в воду. А может быть, специально отдался змеям, потому что чувствовал стыд за то, что обрёк всех нас на гибель.

Страх пробился сквозь туман в голове Барериса, придав ему сил, но похоже, было уже слишком поздно. Захватчики уже дотащили его почти до самой кромки воды. Он дёргался и вертелся, но не мог вырвать руки.

Он поднял правую ногу, ударил ею назад, и его пятка попала в чью-то коленную чашечку. От неожиданности враг расслабил хватку, позволив юноше вырвать правую руку. Развернувшись, насколько смог, он дважды ударил Горстага кулаком в лицо.

Тот отпрянул, и Барерис вырвал вторую руку. Но безумное, беспорядочное насилие стоило ему равновесия, и он едва не упал спиной в воду, прежде чем успел выпрямиться.

Теперь, оказавшись к ним лицом, он мог разглядеть всех троих противников: Горстага, Орикса и Эвендура. Наёмники разошлись, чтобы взять его в клещи.

Это была ошибка. Она позволила ему вырвать кляп изо рта и пропеть быстрое арпеджио.

Наёмники замерли. Магия удержит их лишь на мгновение, но звук его голоса может разбудить спящих.

Стряхнув мимолётный морок, его несостоявшиеся убийцы бросились вперёд. Сбоку подлетел Юрид и отвесил Эвендуру удар, казавшийся лёгким похлопыванием по спине. Воин рухнул лицом в грязь. Барерис и Горстаг боролись, каждый пытался оттолкнуть другого назад. Тем временем Орикс набросился на Юрида сзади. Каким-то образом ощутив угрозу, Сломленный развернулся, схватил рукой толстого юношу и бросил его через колено, впечатывая в землю.

Затем Сторик проревел:

— Стоять!

Противники застыли.

— Я больше всего хочу остановиться, — сказал Юрид, — при условии, что наши товарищи готовы прислушаться к голосу разума.

— Это ты ведёшь себя неразумно, — сказал Орикс, снова поднимаясь на ноги. — Тэянец привёл нас сюда, и он заслуживает наказания. И точно не заслуживает долю нашей пищи. Но ты хочешь относиться к нему, как к одному из нас. Ты даже готов драться со своими настоящими друзьями, чтобы защитить его. Почему? Да и какая вообще разница? Даже если мы не бросим его змеям, в конце концов ящеролюды всё равно нас всех убьют.

— Это важно, — ответил Юрид. — Доброту и милосердие всегда следует предпочитать злобе и мстительности.

Орикс ответил непристойным ругательством, сжал кулаки и начал огибать Юрида по кругу, чтобы снова добраться до Барериса. Монах подвинулся, чтобы снова преградить ему путь. Барерис неожиданно почувствовал, что в таком режиме боя, в смиренном, податливом подходе к жизни монаха есть нечто, что бард может использовать — если только сумеет понять, что именно.

Горстаг осторожно отпустил Барериса — очевидно, чтобы лучше участвовать в дискуссии.

— Я хочу правосудия. Я хочу, чтобы мы убили этого обманщика-барда сами, лишив ящеролюдов такого удовольствия. Орикс прав, на самом деле нет никакой разницы — просто это последний шанс для любого из нас почувствовать удовлетворение, и как только сукин сын погибнет, у всех остальных не будет причин ссориться.

Сторик нахмурился.

— Признаю, мы делали вещи и похуже по менее весомым причинам.

— Дайте мне один последний шанс нас всех спасти, — сказал Барерис.

Горстаг фыркнул.

— У тебя уже была такая возможность.

— Но я только что придумал одну идею, и считаю, что она может подействовать. Узнаем, когда вернутся ящеролюды. До тех пор я не буду ничего есть, в если меня снова постигнет неудача — я сам брошусь на съедение змеям, чтобы вам не пришлось утруждаться.

Юрид сказал:

— Мне кажется, это честное предложение.

Из ночи появились ящеролюды, шипевшие и бурчавшие друг на друга, и Барерис попытался сглотнуть, чтобы прогнать сухость в горле. Он остро осознавал, что нынешние мгновения могут стать последними в его жизни, но изо всех сил старался отбросить эти мысли. Надо было сосредоточиться на основной задаче.

Чешуйчатый шаман запел, и юноша запел тоже — но на сей раз не так, как прежде. В предыдущих случаях странная красота мелодии этого существа притягивала его, пробуждала жажду музыки, которая являлась неотъемлемой частью его природы. Теперь бард отдался этому очарованию, стараясь не разрушить его, а усилить. Предложить искусную полифонию вместо сбитого ритма и гармонию вместо диссонанса.

В результате песня стала богаче, более глубокой, чем прежде, и произведение стало принадлежать ему не в меньшей степени, чем пятнистому существу на другом берегу. И поэтому песня не могла истощить его волю, и мысли Барериса остались такими же сосредоточенными.

Пока что всё шло хорошо, но теперь ему нужно было поменяться ролями с рептилией и заставить шамана следовать за собой, не испортив музыку и волшебство. Он пел так, чтобы структура мелодии допускала только определённые логические ответы, и совокупный эффект этой прогрессии поставил его во главе, а шаману отвёл подчинённую роль. Затем он начал сдвигать центр заклинания.

Шаман мог оборвать процесс. Ему нужно было лишь перестать петь или дать знак одному из своих сородичей проткнуть Барериса копьём. Но он этого не сделал. Может быть, новая версия песни слишком поглотила его, а может быть, шаман всё понимал, но всё равно не мог остановиться. Ведь их дуэт был своего рода объединением душ, и через эту связь Барерис различил, что рептилия обладает душой барда, похожей на его собственную. Что означало — они принадлежат музыке так же, как музыка принадлежит им.

Он шагнул в прохладную, чёрную воду, и наёмники, больше не скованные чарами, пошли следом. Заколдованные змеи позволили им пройти. Ящеролюды не бросали копий и не выпускали стрел, чтобы задержать их — теперь сами чудовища погрузились в транс.

Так всё и оставалось до тех пор, пока Барерис не выбрался на берег. Тогда, встрепенувшись наконец, шаман оборвал песню визгом, разрывая магию на клочки. Зарычав и зашипев ему в ответ, обычные ящеролюды поторопились принять боевые стойки и нацелить оружие на пленников.

Наёмники бросились вперёд, как безумцы размахивая камнями и палками. Сторик увернулся от удара топором, бросившись вплотную к нападавшему, и воткнул конец своей дубины в живот противника. Юрид встал перед ящеролюдом, открывшись для тычка копьём. Когда тычок последовал, он схватил копьё за древко, вырвал его из хватки рептилии, прокричал имя Горстага и кинул копьё ему.

Шаман ящеролюдов выхватил меч, отошёл к алтарному пню — наверняка ради даруемой тем защиты — и запел. У него были и другие заклинания, способные одолеть семерых человек и дварфа.

В воздухе над алтарём заклубилась тень, сгустилась в постоянную форму. Во мраке горели зелёные глаза.

Тогда Барерис пропел слова развеяния, и призванное существо растворилось. Затем юноша бросил камень, который сжимал в правой руке. Он не попал шаману в глаз, зато выбил ему клык.

Шаман зарычал, затем запел. Черепа, сложенные у подножия кровавого пня, задрожали, застучали друг о друга и поднялись в воздух. Их пустые глазницы уставились на Барериса. Челюсти принялись жевать.

Он снова пропел такое же контрзаклинание. На сей раз оно не сработало. Облако черепов полетело к нему, сначала медленно, затем всё больше ускоряясь.

Барерис стал отступать, лихорадочно размышляя. Что можно сделать, если не получается разрушить чары? Покончить с ними, покончив с заклинателем? Нет, путь преграждали черепа, и даже несмотря на них — у шамана был меч, а у юноши только последний оставшийся камень.

Его единственной надеждой было повторить то, что он сделал раньше, то, чему научил его Юрид. Принять атаку, слиться с ней, и превратить в своё преимущество.

Юноша не знал подходящей песни. Пришлось импровизировать. В оставшиеся скудные мгновения он напомнил черепам, что они принадлежали людям, не ящерам, напомнил им о том, как они нашли свою гибель. Порадовался вместе с ними о воскрешении, поскольку теперь они могли отведать кровавой радости мести.

Черепа закружились вокруг него, как москиты. Один вонзил зубы в его запястье, и Барерис охнул и напрягся от боли.

Но затем они полетели прочь от него, устремившись обратно к шаману. Они атаковали шамана со всех сторон, кусаясь, вырывая куски плоти, и рептилия рухнула за пень, колотя конечностями и истошно вопя.

Барерис побежал вперёд. На полпути к аларю крики шамана резко оборвались, и когда рептилия снова оказалась в поле зрения, юноша увидел, что она не шевелится. Черепа, лежавшие на трупе и вокруг него, снова были неподвижны, и только кровь на их зубах свидетельствовала о недавней активности.

Барерис вырвал меч шамана из его мёртвой хватки, обернулся, чтобы посмотреть на остальную битву, и увидел, что его яростно сражавшиеся товарищи больше не нуждаются в помощи. На самом деле выжившие налётчики, деморализованные по всей видимости смертью шамана, сломали ряды и побежали. Бард не смог бы догнать их и нанести удар.

Некоторые из наёмников бросились в погоню за врагами.

— Отпустите их! — рявкнул Сторик. — Они знают болото лучше нас, а гнаться за ними через трясину и заросли — плохая идея. Мы выполнили то, ради чего нас нанимали, и пролили достаточно крови, чтобы отплатить ящерам за Терсоса и Фаэлрика.

Горстаг — грудь тяжело вздымается, копьё окровавлено до середины древка — долго смотрел на Барериса. Наконец он нашёл слова, которые хотел произнести, или решился их сказать.

— Я ошибался насчёт тебя, парень. Ты настоящий бард, и твоя магия спасла нас с этого острова. А ещё я видел, что ты сделал с летающими черепами. Хороший трюк.

— Повезло, — сказал Барерис. — Не знаю, как я это сделал, и даже медяка не поставлю, что получится повторить.

— Это ничего, — сказал Сторик. — Везучие люди нужны отряду наёмников больше, чем любые другие.

Барерису потребовалось какое-то время, чтобы понять — Сторик только что предложил ему постоянное место в отряде. Потом он ухмыльнулся, как дурак, и при виде этой ухмылки Юрид улыбнулся тоже.