Змеиный клубок

ПО ГРИБЫ

Нет, все-таки осенью в лесу получше, чем летом. Прохладно, конечно, но зато комары не кусают. Сыро, может быть, но зато воздух какой-то умиротворяющий. На философию настраивающий. Особенно — с большого бодуна и после легкого опохмеления.

Шли себе по лесной дорожке два закадычных приятеля, Леха Коровин и Сева Буркин. Не пьяные, но принявшие для здоровья по стопочке. В резиновых сапогах, потертых штанах, латаных нейлоновых куртках китайского производства, свитерах домашней вязки и шапочках с липовой маркой «Рибок» выглядели они почти как братья. Даже морды были одинаково небриты, хотя Леха уже давно развелся со своей половиной, а Сева только собирался.

Коровин и Буркин были особыми, чисто советскими людьми, непонятными по всем параметрам ни мировому империализму, ни его кулацким подпевалам из российского демократического лагеря. В социальном положении, характере, политических взглядах и общем облике обоих приятелей уже прослеживалось будущее бесклассовое коммунистическое общество, правда, в том же неприглядно-недостроенном виде, в каком оно существовало к 1991 году.

Действительно, по месту жительства Леха и Сева были селянами, и по социальному происхождению вроде бы тоже. То есть родились они в деревне, в семьях колхозников, и на данный момент жили там же, го есть в тридцати километрах от железной дороги и еще в сорока — от областного центра. Однако после армейской службы, которую Леха благополучно отбыл в кадрированной мотострелковой части, а Сева — в стройбате, бороться за урожай в родном селе было как-то скучно. Решили зацепиться за город и оказались на вполне приличном машиностроительном заводе. В те времена он был ого-го-го! — в цене. Правда, по этой причине с квартирами там было — туго и даже общага была переполнена. Справедливо решив, что тратить пару часов на дорогу туда и пару часов — обратно лучше, чем проводить ночь в комнате, где храпят и матерятся, а иногда и наворачивают друг другу по мордам десять-пятнадцать мужиков, Леха и Сева жили в деревне, а в городе работали. После работы принимали в городе, допивали в деревне, а опохмелялись или еще дома, или уже на работе — насколько «трубы горели». Вот так для них шел процесс постепенного стирания грани между городом и деревней. Но самое любопытное, при всей этой пьянке — главным образом поначалу по предвыходным, выходным, предпраздничным и праздничным, послевыходным и послепраздничным дням — Леха и Сева навовсе ума не пропили и даже сумели поступить в заочный институт. За пять лет аж по три курса смогли окончить и уже числились на должностях инженеров-технологов. Правда, труд был больше физический, но все-таки иногда и умственный тоже. Но чаще всего работали глоткой и матом. Может, смогли бы и дипломы получить, тогда бы грань между умственным и физическим трудом для них совсем стерлась.

Но тут все накрылось. Прежде всего завод. То зарплату не платили по несколько месяцев, то на эти же несколько месяцев в отпуск увольняли. А Леха с Севой сами уволились, потому что подрядились в один кооператив матрешки точить. Спрос был рыночный. Красили матрешек, конечно, другие, продавали — третьи, а основные деньги получали четвертые. Потом кооператив накрылся тоже, и Леха попытался найти работу в колхозе. Сева — тоже. Но колхоз распустился, мастерские, куда ребята собирались пристроиться, приказали долго жить. Жена от Лехи сбежала, а у Севы — осталась. Так что Леха стал совсем свободным человеком, а Сева — еще не совсем.

Ну какие-то источники существования нашлись. Где-то можно было продать, где-то спереть, где-то подработать. Еще огород был. Родители у Лехи и Севы догадались помереть пораньше, до переворота 1991 года, словно зная, что позже их будет не на что похоронить.

Конечно, можно было, наверно, крутиться побольше, как другие. Занимать деньги, покупать, продавать, челночить… Может быть, деньга бы пошла, ведь были примеры среди знакомых. Кое-кто уже миллион за деньги не считал и на десятки их мерил, а то и на сотни. Правда, тех, кому за эти деньги ребра пересчитали или черепушку проломили, тоже было немало. От этого последнего обстоятельства и Лехе, и Севе бизнесовые дела как-то не гляделись.

И потом какая ж это, к маме, свобода, если работа не в охотку? Вот не лежит сердце к торговле — и точка. Нравится Севкиной бабе торговать на базаре — пусть ездит. Бутылку поставит — можно ей картошку посадить, окучить или выкопать. А Леха и Сева лучше за грибами сходят. Волнух нынче — до хрена. И груздей тоже.

Очень ценный белковый корм для двуногого прямоходящего, особенно под бутылку.

Но самое главное — пройтись по свежему воздуху, подышать запахами осеннего леса, пахнущего подопревшей, потускневшей зеленью, грибами, мокрой хвоей и сырым деревом. И душу отвести, поговорить за жизнь. Потому что когда под сорок, это уже очень полезно для здоровья.

— А кто-то сейчас на работе вкалывает, — заметил Сева. — Металл нюхает, копоть глотает…

— А некоторые, между прочим, на Канарах песок давят.

— Канары… На фиг они нужны! Туда пока летишь — сдохнешь. И песка там нет, одни камни. Честно говорю!

— Сам бывал? — подковырнул Леха.

— Слышал. И грибов там нет, и жарко — не продохнешь.

— И чего только эти дураки туда ездят? — посочувствовал «дуракам»-туристам Леха. Сева счастливо заржал.

Шли-шли, дышали-дышали, забираясь все глубже в лес по давно неезженной дороге-просеке, над которой нависали мокрые ветки. Дошли до пересечения с другой, не менее узкой и забытой дорожкой.

— Надо же, — заметил Сева, — какой-то козел сюда на машине заезжал. Видишь, протектором напахал.

— На тракторе небось за дровами приезжали, — сказал Леха, — колея-то вон какая! Тут и на «Ниве» брюхо сотрешь.

— Что я, блин, неграмотный? — обиделся Сева. — Протектор не отличу? Во, гляди! Это «Беларусь», что ли? У него заднее в два раза шире!

— Ладно, — примирительно сказал Леха, — мне лично по хрену, на чем тут ездили. Надо в лес сворачивать. От добра добра не ищут. Тут, метрах в двухстах от дороги, за оврагом, самое оно собирать. И не ходит почти никто.

Повернули в лес, пошли под уклон, продираясь сквозь колючий ельничек.

— Опа! — воскликнул Сева, углядев впереди, в разрыве между елочками россыпь оранжевых пятнышек. — Вот они, голубушки! С почином вас, Всеволод Петрович!

— Присоединяюсь! — отозвался Леха, в свой черед наскочив на кучку крепких разнокалиберных волнух метрах в десяти от товарища.

Сева резал грибы востреньким перочинным ножичком, Леха — самоделкой из обломка полотна ножовки с ручкой из синей изоленты. Под корешок. После отрезали тонкую трубочку-ножку от бахромчатой шляпки и торжественно укладывали в корзинки.

Потом такие кустики по десять-пятнадцать грибов попадались часто, шагов через двадцать, но это все была прелюдия. Главное грибное место — «мост» по-здешнему — начиналось только за оврагом. Там волнушки росли полосами — пройдешь, и лукошко полное.

Овраг густо зарос рябиной, которую надо было брать чуть позже, малиной, которая уже давным-давно отошла, крапивой, которая никому на фиг не была нужна, и прочими деревами-кустами. Грибов тут не попадалось. По крутому склону спускались осторожно, цепляясь за деревца. Местами ноги скользили по траве.

— У, блин! — вырвалось у Лехи, когда его правая нога, наступив на что-то плоское, лежавшее в траве, вдруг поехала вперед и он чуть-чуть не сел на копчик.

— Ты чего? — обеспокоился Сева. — Полетел, что ли?

— Почти… — проворчал Коровин, рассматривая то, что едва не вызвало его падение. — Чуть на сучок не сел…

А поскользнулся он, оказывается, смешно сказать, на паспорте.

В синей обложке с оттиснутым на ней серебряным двуглавым орлом покоился красный «Паспорт гражданина СССР». В нем лежал российский вкладыш. Две фотографии имелось, честь по чести. Принадлежал этот паспорт гражданину Митрохину Сергею Николаевичу, 1960 года рождения, русскому, уроженцу здешнего областного центра. Паспорт как паспорт. Только вот в нижней части была у него сквозная дыра, а между страницами, покоробив их и склеив между собой, бурели пятна. Дураком надо быть, чтоб не понять — кровища.

Пока Леха рассматривал паспорт, Сева протиснулся к нему через кусты.

— Во лопух! — сказал Буркин. — Паспорт посеял!

— Не-а, — мотнул головой Леха, указывая на дыру и кровавые пятна. Он еще не вполне осознал, что прикоснулся к делу темному и страшному, но какое-то волнение и легкий страх уже ощущал.

Сева сперва задержал взгляд на дыре, а потом беспокойно, даже испуганно, оглянулся по сторонам.

— Это ж убили кого-то… — пробормотал он шепотом. — Паспорт на груди носят, стало быть — в сердце… Может, он и лежит тут где-нибудь?

— Может быть… — произнес Леха, тоже оглянувшись и прислушавшись. Нет, вроде тихо. И никто поблизости не лежал. В смысле труп.

— Пойдем отсюда, — сказал Сева. — Не хрен нам в это дело лезть. Кинь этот паспорт, как лежал, и пошли отсюда…

— В милицию отнести надо, — неуверенно вымолвил Коровин. Сева покрутил пальцем у виска:

— Ты что, дурак, что ли? Затаскают!

— С чего? — удивился Леха. — Ну, отдадим, напишем, где и как нашли — зачем таскать-то?

— Ну, ты даешь! Как же не затаскают? Начнут спрашивать и переспрашивать: как заметил, как лежал, как поднял, за что брался… Знал покойного, не могли с ним встречаться… А если им надо будет, чтоб ты сознался, — запутают. И хрен докажешь. Вышку могут накрутить, понял? Сейчас же все менты купленные. Мафия! Повесят на нас этого мужика, чтобы настоящую банду открутить. Уловил?

— Да мы его в глаза не видели! Чего ты мелешь? — озлился Леха. — Что ты, нашего участкового не знаешь? Нормальный мужик. Пьет, конечно, но в меру. Какая там мафия!

— Что участковый? Шишка? Он наверх доложит, приедут из города, а там он не хозяин. Думаешь, заступиться сумеет? Хрена с два! Ему, если что, прикажут — он из нас записных бандитов сделает. Драки у нас были? Были. По указу горбачевскому залетали? То же самое. Кинь ты этот паспорт и пошли отсюда поскорее. А то знаешь, может, эти, которые пришили, тоже туг ходят…

— Навряд ли, — усомнился Леха. — Кровь-то высохла совсем. Если его тут кончили, так сутки назад, не меньше.

— Ох ты, какой умный! За эти сутки два раза дождь был. А паспорт — сухонький. Совсем недавно его приложили.

— Все одно, нету их здесь. Если б ты кого-то ухайдакал, то тут бы не торчал. Опять же, я думаю, они его где-то в городе кончили, а сюда на машине привезли. Заволокли в овраг и бросили. Может, и закопали где-нибудь.

— Точно, — согласился Сева, успокаиваясь. — Машина-то точно сюда заезжала, а ты: «Трактор! Трактор!»

— Ну вот. А паспорт небось выпал, когда они его в лес затаскивали.

Сева кивнул, но тут же сказал:

— Все равно, пошли отсюда. Не пойду я за овраг. Вдруг он там, на дне лежит…

Молча полезли обратно наверх. Поднявшись на склон, нашли еще несколько десятков волнушек, и кое-как набралось по неполной корзинке.

— Ирка ворчать будет, — озабоченно сказал Сева. — Мол, ходили-ходили, а принесли всего ничего.

— Ладно, еще сходим.

— Ты паспорт не выбросил?

— Нет. Ну его к монаху, найдет кто-нибудь еще, а на нем — мои отпечатки остались. Точно, ни за что погореть можно. Лучше я его дома, в печке спалю.

— Как знаешь, я б его прямо здесь спалил. На спичках.

— Вот еще, телиться! В печке сгорит быстрее.

ДОЖДЛИВЫМ ВЕЧЕРОМ

Ирка Буркина и вправду на них наворчала — грибов они принесли, с учетом усолки, не больше чем на трехлитровую банку.

— Картошкой бы лучше занялись, работнички! Пол-огорода еще в земле! А Леха за свой вообще не брался. Жрать-то что будем, если сгноите?

Подумали и решили, что стоит к замечанию прислушаться. Пообедав тем, что Ирка на стол выставила, то есть капустными щами, подкрашенными томатной пастой, и лапшой с тушенкой, приняв по три стопки, покурив от души, взялись за копку. Сев-кин малец, Санек, тоже присоединился, когда уроки сделал. Так до вечера и управились. Правда, только с Севкиным огородом. Лехин решили на завтра оставить. Но вот что удивительно: вроде бы не сговаривались, а о простреленном паспорте ни при Ирке, ни при Саньке, ни наедине даже — словом не обмолвились. Будто и не было ничего.

Тоскливо было Лехе к себе, в пустую бобыль-скую избу возвращаться. Скучно. У Буркиных хоть и ругань, и крик, и до драки доходит — но семья. Ирка обрюзгла, растолстела, морда как свекла, но хозяйка. Баба. Севке, если по женской части соскучится, далеко ходить не надо. Все под боком. А Лехе куда топать? На танцы к молодяжнику? Засмеют, там никого старше тридцати не бывает. Да и танцевать то, что сейчас танцуют, он не умеет. Девки на язык острые, так подденут, что неделю помнить будешь. Парни от скуки задраться могут, налетят гуртом — не отмахаешься. Убить не убьют, а синяков наставят. Ходи потом, на все соболезнования отвечай. Да еще и топать до этих танцев три километра. Бриться надо, умываться. Ну его! Лучше уж в город скатать, к Нинке Брынцевой. Правда, ей сперва звонить надо, чтоб какого-нибудь «коллегу» не встретить. А тут, в родной деревне, все либо замужем, либо уж очень стары. На самый крайний случай есть Милка-самогонщица. Но там надо все по-быстрому делать, не нюхая, а потом поскорее в баню бежать.

Конечно, еще телевизор оставался. Хоть и черно-белый, жутко старый, но как-то фурычащий. Иногда две программы показывал. Даже «Санта-Барбару», которую Леха изредка смотрел, хотя и не каждый раз мог врубиться, чего там происходит. Серий-то до фига уже прошло, с чего все начиналось, Леха забыл.

На ночь стоило затопить печку — не лето чай. Странно, но когда пламя вовсю загудело, Леха, еще в лесу хорошо представлявший себе, как швырнет он в это пламя пробитый пулей паспорт, отчего-то этого не сделал. Даже не стал из кармана доставать.

Приняв еще сто граммов из своих запасов — то, что у Севки хлебнул, уже выветрилось, Коровин включил свой разлюбезный телик, улегся, не раздеваясь, на кровать, закрылся одеялом и уставился на экран. По второму каналу вместо РТВ работала областная телестудия. Шла программа под названием «Панорама области». Шибко интересная: чего-то про уборку урожая, про картофель и свеклу, про подготовку к зиме отопительного хозяйства облцентра и еще такое же. Леха даже хотел переключить, но поленился вылезать. Но тут началась криминальная хроника.

Сначала рассказали о том, что на углу Вокзальной и Спортивной улиц у частного кафе «Ласточка» очередью из автомата был убит некий Михаил Коновалов по кличке Коленвал, вроде бы лидер преступной группировки. После — о том, как молодая мамаша своего новорожденного на помойку выкинула в коробке из-под сапог. А вот потом во весь экран появилось знакомое лицо-…

Леха тут же полез в карман планов, где лежал паспорт. Даже зажег торшер без абажура — беглая жена в наследство оставила. Точно, его рожа. Тем более что уже звучал голос дикторши:

— Органами областного управления внутренних дел разыскивается Митрохин Сергей Николаевич, председатель правления коммерческого банка «Статус», который 10 сентября 1995 года уехал за город на своем автомобиле марки «Ниссан-патрол» в сопровождении шофера и двух охранников. Автомобиль был обнаружен сегодня утром на улице Капитана Гастелло, но ни самого Митрохина, ни его сопровождающих в машине не было. Всех, кто может что-либо сообщить о местонахождении Митрохина, убедительно просят позвонить по телефону 34-56-70. Сообщивших ценные сведения ждет крупное вознаграждение, полная конфиденциальность гарантируется.

— Из досье «Панорамы области». — На экране возник бородач в красном пиджаке. — Митрохин Сергей Николаевич родился 31 мая I960 года. В 1982 году закончил экономический факультет университета. До 1984 года работал старшим экономистом в плановом отделе механического завода, был членом заводского комитета ВЛКСМ. С 1984 года перешел на работу в горком ВЛКСМ на должность инструктора. В 1985 году принят в члены КПСС. Занимал должности третьего секретаря горкома ВЛКСМ, секретаря парткома механического завода, был членом горкома КПСС. В 1990 году был избран депутатом областного Совета народных депутатов. Летом 1991 года вышел из КПСС и организовал первый в области частный коммерческий банк «Статус». В настоящее время банк «Статус» является крупнейшим в области частным банком.

Больше про Митрохина ничего не говорили, но Лехе спать уже не хотелось. Он сел на кровати, достал пачку «Примы» астраханского производства, закурил. Полистал паспорт. Женат был товарищ Митрохин на гражданке Тепляковой Галине Юрьевне, с которой зарегистрировал законный брак в 1986 году. В графе «Дети» было записано двое: Никита Сергеевич 1987 года рождения и Михаил Сергеевич 1989 года рождения. Видать, нравились ему деятели с такими именами. А может — к эпохе подлаживался.

Вот тебе и подладился… Леха этих самых «новых русских» не обожал. Сначала он, как многие, считал, что все подгребли под зад коммунисты и как только у них все отберут, то жить станет получше. Когда работал в матрешечном кооперативе и получал порядочно по сравнению с теми, кто продолжал на заводе горбатиться, то был за демократов всей душой. Но после того, как ихний председатель слинял с общими деньгами и уехал невесть куда за бугор — позже узнали, что в Израиль, — начал к Жириновскому склоняться. А сейчас, особенно когда от большой тоски и недопития злость охватывала, готов был Зимний штурмовать под красным знаменем. И в такие минуты эти самые «новые русские», бывшие комсомольцы и партийцы, диссиденты и

демократы, буржуи и банкиры, казались ему такими врагами народа, что куда там… Хорошо, что оружия не имел — бодливой корове Бог рогов не дает! — а то приложил бы сдуру Тольку Белкина, который фермером решил заделаться. В принципе для этого Тольки, как и для них с Севой, при Советской власти шел все тот же процесс стирания граней между городом и деревней. А он, сукин сын, не стал дожидаться, начал сам крутиться. Кредиты взял, землю, телок, соорудил коровник, решил дом строить кирпичный и даже фундамент заложил. Короче, обуржуазился. Но ни хрена не вышло. Коровник у него сгорел — то ли по случайности, то ли кому-то не понравился, а на дом денег не хватило. В общем, Толька продал не только все хозяйство и фундамент от недостроенного нового дома, но и старый дом. А потом укатил куда-то торговлей заниматься. Так что и революции не понадобилось.

«Как его бишь, телефон-то: 34-…? А дальше? 56 или 65? Во память стала!» — наморщил лоб Леха.

Нет, сразу надо было записать. Точно, за этот паспорточек можно «лимон» получить. Только надо в город поехать. Отсюда лучше не звонить. Там, на почте, бабы больно болтливые.

А может, не стоит все-таки? Черт их, этих банкиров, знает, кто там да что? Может, и дадут «лимон», а потом заподозрят, что Леха этого Митрохина пристукнул? Что им стоит при их-то деньгах? Опять же те, кто по-настоящему банкира пристрелил, могут о Лехе узнать… Его-то чпокнуть совсем просто. И искать никто не станет, и мстить тоже. Он же не чечен, кунаков у него нету. Один Сева, который не то что поросенка прирезать — курице голову открутить не может. Леху для этих целей приглашает. Драться, конечно, может, но не насмерть. Лежачего не стукнет.

Нет, надо с Севкой завтра посоветоваться. Он тоже программу смотрел небось, может, даже телефон записал.

Леха покрутил паспорт в руках. Крупная пулька клюнула — не 5,45, даже не 7,62. Должно быть, из «макара» бухнули. Там полных 9… Коровин вынул паспорт из обложки с орлом. Пуля прямо под букву «п», которая в середине слова, угодила, продавила картон-бумагу и на другой стороне их рваными краями выпучила.

Хотел надеть обложку обратно и увидел краешек листочка, в клеточку. Выдернул, развернул. Интересно…

Схемка какая-то. Две параллельные кривые линии нарисованы от руки, а между ними надпись размашистая: «Шоссе». На одной из них жирная точка, а около точки написано: «43 км». От этой самой точки шел кривой двойной пунктир, рядом с которым были корявые буковки с циферкой: «Пр.1». Этот пунктир шел прямо в центр листка, где сходился с таким же двойным пунктиром под острым углом. Там стояли еще две буковки с еще одной циферкой: «Пр.2». Тут Леха допер, что «Пр.» означает «просека», а цифры — «первая» и «вторая». Похоже, это то самое место, где они утром с Севкой ходили. Только для них первой просекой была «Пр.2», а второй — «Пр.1». Но для тех, кто от шоссе на машине ехал, первой была «Пр.1».

Что дальше? А дальше, сантиметрах в двух от пересечения «просек», была еще одна жирная точка и буква «В». Это что такое? Заметка какая-то. Потому что именно от этой точки начинался одиночный извилистый пунктир, уходивший в сторону от «Пр.2». На пунктире было написано «Тр.». Ежу ясно — «тропа».

Тропа-пунктир добиралась до двух кривых, отсекавших правый верхний угол листка; между этими кривыми было написано: «Овраг». Стало быть, тот самый, где был найден этот паспорт. Но пересекала тропа только одну из этих кривых, ближнюю к просеке. До второй не доходила немного и завершалась стрелкой, упирающейся в крестик, обведенный кружком. Около кружка с крестиком располагалась какая-то загогулька, похожая на трехзубую вилку, значок ««<» и надпись «3 м л.». Леха и тут недолго прикидывал. Ясно, что это не «три миллилитра», а «три метра левее». Правда, было не очень ясно, что означает «вилка», скорее всего, дерево какое-нибудь. А «<«» просто направление влево показывает. Чтоб те, кто сено от соломы не отличает, не ошиблись.

Стало быть, что-то тут господин Митрохин разыскивал. Вместе с шофером и двумя охранниками. Доехал из города до 43-го километра, свернул на своем джипе «Ниссан-патрол» на «просеку № 1», доехал до «просеки № 2», прокатился по ней до буквы «В», а дальше пошел себе пешочком по тропе… Что ж это за «В» такое? От него шибко много зависит. Тропок в лесу немного, конечно, но масштаб на этой «карте», от руки накаляканной, не идеально точный. Эти два сантиметра и двадцатью метрами могут быть, и километром. Леха стал припоминать эту самую «просеку № 2», по которой не раз за грибами ходил и на тракторе за дровами ездил. Какая ж там приметка могла быть? Тем более на букву «В». Верба, что ли? Нет там никаких верб. Воронка? Какие тут воронки, когда в этих местах войны никогда не было. Да и ям никаких не припоминается. А от этого «В» тропа начинается… Стоп! Где-то метрах в полутораста от того места, где сходились просеки, находился здоровенный камень, торчавший из земли. И от него, точно, уходила в лес тропка. Камень приметный, его не укатишь — тонны полторы весит. Но «камень» — это ж не «В»… Может, это «К», а не «В»? Нет, не похоже. A-а, Господи, е-мое, камень-то еще как называется? Окатанный такой, гладкий… Валун! Точно! Валун и есть это «В».

Так, пойдем дальше. Доехали, значит, банкир с холуями до валуна и спешились. Пошли пешочком по тропе к оврагу. Спустились вниз, потом поднялись по склону до того места, где «вилка»-закорючка, отшагали три метра и чего-то нашли. Ясно, что не лукошко с волнухами. Вчетвером ведь поехали. И наверняка с оружием. Потому что забрать им надо было из леса что-то очень ценное. Скорее всего какие-то большие денежки в валюте. Либо даже золотишко. Что-то, должно быть, на черный день припрятали, а потом понадобилось достать. И достали, наверно, только после этого что-то произошло. Конечно, могло быть так, что какие-то лучшие друзья этих ребят отследили и засаду на них организовали, как партизаны на фашистов. Только это вряд ли. Четверых одной пулей не повалишь. Такую пальбу подняли бы, что егеря из заказника приперлись бы — за браконьеров приняли. А пальбы этой не было. Никто ее в деревне не слышал. Стало быть, был всего один, может, два выстрела, к тому же тихих. Может быть, из ствола с глушителем. И скорее всего просто-напросто сама же охрана и положила банкира. То ли слишком уж большие денежки из земли достали, то ли хозяин зарплату задержал… А потом машину пригнали на улицу Капитана Гастелло, поделили денежки — и по коням. Страна большая, а с зарубежьем — еще больше. Ищи-свищи!

Леха слез с кровати, вырубил телик, торшер, поглядел в печку и, убедившись, что все прогорело нормально, задвинул вьюшку. Утро вечера мудренее! Дождь барабанил по крыше, баюкал, а голове, уставшей от сложных мыслей, хотелось отдохнуть…

В ДЕСЯТИ МЕТРАХ ОТ НЕПРИЯТНОСТЕЙ

Утречком Леха поправился рюмочкой самогона, нарядился по-вчерашнему, взял пару лукошек и пошел к Севе. Но у калитки его встретила злющая Ирка.

— Не пойдет он! — рявкнула она. — От вчерашнего еще не отоспался. И вообще будить не буду. Он мне самой нужен.

— Это почему же? — поинтересовался Леха.

— По кочану да по капусте! — огрызнулась баба. — Мне сегодня на базар надо. С Ванькой Ерохиным договорилась, он на ЗИЛе подъедет. Надо хоть пять мешков продать. Что я, сама ворочать их буду?

— Чего вчера-то не сказала? — проворчал Коровин. — Я бы тоже помог…

— Помощи от тебя — как с козла молока. Одна пьянка! Вали в лес лучше, проветрись!

Леха скандалить не хотел. Он уже знал, что сейчас из-за занавесок соседних изб пара-другая бабок наблюдают за развитием ситуации. И так уж по деревне слухи ходят, что у них с Севкой одна баба на двоих. Если считать по кормежке и по ругани, то так оно и было, но насчет всякого там сексу, то — извините. Он Севке заподлянок не строил. Хотя Ирка иной раз и намекала в подпитии, что ей скучно, но Леха на провокации не поддавался.

Конечно, одному идти на это самое место было как-то жутковато. Опять же весь кайф от прогулки пропадал. Так бы прошлись, потрепались за жизнь, за международное положение, за политику. Обсудили бы, кто из политиков совсем козел, а кто — не очень. Может, подумали бы, за кого зимой на выборах голосовать. Или даже на будущее лето прикинули, кого в президенты выбирать, если живы будут. А тут — одиночество и мандраж.

Мандраж происходил от того, что решился Леха из чисто спортивного интереса добраться до того самого крестика в кружочке. Зачем это дело ему нужно, он толком объяснить не мог. Само собой, у него и в мыслях не было, что те, кто замочил Митрохина, с перепугу там свой клад бросили. Не за тем мочили. Но вот если этот самый Митрохин там лежит… Страшно, конечно, чего скажешь. Тем более что уже почти пару суток пролежал, гнить начал. И все-таки телефон-то дали. 34–56… Или 65? Может, сегодня еще разок передадут, тогда точно запишем. Но главное, конфиденциальность обещали. То есть никому ни гу-гу. Сказал, получил бабки — и тю-тю. Вы меня не знаете, и я вас не знаю. А «лимон» или два — у Лехи в кармане. Можно и с Севкой поделиться. Лишь бы только эта стерва Ирка не отобрала.

Чем ближе было до леса, тем больше Леха утверждался в мыслях, что все будет нормально. Лишь бы только кто-нибудь раньше Лехи на это место не попал. Но это вряд ли. Бабки так далеко в лес не ползают. Городские сегодня на работе. Здешние мужики картошку докапывают, тоже некогда. Ну, если один-два таких, как Леха, найдется. Да и то мало шансов, что пойдут туда же, к оврагу.

Коровин оказался на «просеке № 2» примерно в семь утра. Миновал место, где на нее выходила «просека № 1», пошел дальше. Вот он, валунище. Здоровый, серый, гладкий, будто спина какого-то бегемота, вросшего в землю. Точно, здесь этот самый «Ниссан-патрол» напахал протекторами, когда разворачивался. И дальше, за валун, он по просеке не ездил. А вот те, кто из него вылез, оставили рубчатые следы своих обувок на тощенькой тропиночке, уводящей вбок от дороги через промежуток между елками. Ну-ну…

Леха пошел по этой тропке. Не торопясь, поглядывая по сторонам. Вообще-то надо было просто идти и никуда не сворачивать, но у Коровина все-таки лукошки с собой были. А волнушные островки так и лезли на глаза то в пяти, то в десяти метрах от тропинки. Удержаться от того, чтоб не свернуть, Леха не мог. Сворачивал, пролезал под елки, резал грибочки и раскладывал шляпки в одно лукошко, а ножки — в другое. Потом возвращался на тропку,

проходил еще шагов двадцать, замечал очередную кучку волнух и опять сворачивал…

В лукошке, куда Коровин укладывал шляпки, было заполнено уже больше половины объема, а то, куда клал ножки, заполнилось на треть. До спуска в овраг оставалось метров пятьдесят, когда Леха в очередной раз сошел с тропы влево и увидел десяток крупных и крепких волнух. Только срезал — и увидел еще дальше влево очередные бежевые шляпки. Полез туда, протиснулся в середину колючего ельника — и увидел очередную команду кандидатов на засолку.

Когда ножик из ножовочного обломка подрезал не то пятую, не то шестую ножку, в лесные шумы, шорохи и шелесты вплелось явно моторное, механическое гудение. Нарастающее притом. Кто-то приехал в лес на технике. И это был не трактор «ДТ-75», лязгающий гусеницами как танк, не тарахтящие «Владимирец» или «Беларусь» с дребезжащими прицепами. Это легковая была. Но не «уазик», не «Жигули» и не «Нива». Что-то нерусское, не свое. Как-никак, Леха все-таки инженером был на 60 %. Чуял в моторе какую-то спесь.

И от того здорово обеспокоился. Может, это те, банкировы друзья, пожаловали? А Леха, между прочим, с митрохинским паспортом в кармане куртки. Сунут к носу пушку, вывернут всего и найдут… Ага, притормозили. Дверцы открыли, вылезли, захлопнули… Точно, там вылезли, у валуна. И голоса слышно, топают. Правда, что говорят — не слышно.

Если пойдут по тропе, то Леху не заметят. Надо только в елочки поглубже затискаться. Не шурша. Хуже, если начнут в стороне от тропы шарить. Ножичком для грибов их не напугаешь.

По-хозяйски идут через лес, громко. Видно, не больно боятся, что кого-то сильней себя встретят. Правда, говорят вполголоса, не услышишь, чего.

Ближе, ближе чапают… Лишь бы не чихнуть, не кашлянуть, какой другой звук не выпустить с перепугу!

Туг, правда, Лехе вдруг подумалось, что он зря панику на себя наводит. Может, ребята просто по грибы приехали. И знать не знают, что где-то тут дохлый банкир валяется, а у Лехи в кармане его простреленный паспорт лежит с какой-то хитрой схемой под обложкой. Может, у них тут одна задача — волнух набрать?

Но уже первые фразы, долетевшие в понятном виде до Лехиных ушей, сразу доказали, что волновался он вовсе не попусту.

— По-моему, не туда идем, — пробасил кто-то с хрипотцой. — Ты, Сусанин, точно помнишь?

— Да точно, точно. Камень там был. Точно! — оправдывающимся тоном пробурчал другой.

— Тут этих камней до хрена было. Может, у другого останавливались? Ночь ведь была…

— Вы не болтайте, — рявкнул кто-то покруче, — под ноги лучше смотрите. Глядите паспорт, блин!

«Они!» — У Лехи аж в брюхе похолодело. И на хрена его понесло сюда? Надо было паспорт вчера бросить, сразу же, как нашел! Или сжечь вчера в печке, до пепла сжечь и растолочь, блин, в пыль! Ведь совсем рядом пройдут — веточкой шуршани, и услышат.

— Да не та это дорожка, Мосел! Точно говорю, не там шли.

— Во болтун! Ты что, не помнишь, что Серега про камень говорил?

— Блин, ты меня что, за пацана держишь? «Про камень»! Эго мы туда шли мимо камня, понял? А обратно, когда Серегу тащили, мы правее, вон гам бежали…

— Ух ты, умный какой! «Вон там»! Ты что, в темноте запомнил?

— Да там трава была, а тут хвоя! Забыл, да? Если б тут паспорт лежал, мы б его в два счета нашли…

— Хорош базар! — опять перекрыл всех основной. Сначала пройдем по этой дорожке. Он его мог и здесь потерять, еще до выстрела. И чтоб больше не слышал этого галдежа… Под ноги глядите!

Совсем близко базланят, рядышком. Во незадача! И отчего так бывает, что самое худшее, чего больше всего боишься, то и случается? У Лехи почти всегда так было по жизни. Если собирался к бабе и опасался, что дружки с завода выпить пригласят, — приглашали. Столько девок от него из-за этого сбежа^{ло не} сосчитать. Или, допустим, волновался, что его запрягут в выходной на работу — точно, запрягали! В армии, например, беспокоился, что на праздники в наряд загонят, — и загоняли. Когда в институте учился и шел на экзамен, какой-то билет не выучив, обязательно он и попадался. Неужели и сейчас не повезет, а? Одно хорошо — это уж в последний раз будет…

— Слышь, Котел, — сказал тот, что с хрипотцой, видимо, обращаясь к основному, — а помнишь, когда туда шли, Серега вон там сворачивал, побрызгать? Может, он там и выронил? Давай туда сходим?

— Сюда? — переспросил тот. — К ельнику, что ли?

— Ну! Вот елочка, что ближе к нам, — тройная. Срослась или как… Приметная, я запомнил.

Я тоже запомнил, — поддакнул тот, которого Мослом звали.

— Ладно, пошуруйте… — согласился Котел.

И они пошли прямо туда, где Леха уже почти что зубами стучал со страху. Шагов десять не дошли. Нагнулись и стали землю рассматривать. Коровин аж дышать боялся… Он их видел, а они его не замечали только потому, что елочки густо стояли, причем почти коричневые, подсохшие туг, в чащобе, такого же цвета, как грязная Лехина куртка.

— Ни фига тут нет, — объявил Мосел. — С чего он тут его посеять должен был? Он же его в пиджак клал, а не в ширинку…

— Ладно, дальше пойдем, — приказал Котел, — кончай шурудить, Лопата!

Они уходили, Коровин, все еще не веря, что разминулся со смертью, глядел им вслед, пока были в поле зрения.

Да, здоровы ребятки! Каждый без всякого оружия, одними кулаками зашибить может, тем более что у Лехи вообще здоровья нет. И небось тренировались, карате там всякое, кунг-фу… Лупанут раз — и нету. Мордовороты, одно слово. Кожаные куртки аж чуть не лопаются, хоть и размер 56-й, не меньше. Росточком — не ниже метра девяносто. Сапожки на шнуровке, подметки в полтора сантиметра толщиной… Пнет под дых — кишки через хлебальник выйдут.

Когда шаги Котла, Мосла и Лопаты удалились, а голоса стали невнятно долетать со стороны оврага, первой мыслью Лехи было дернуть бегом на просеку, а оттуда — домой. Но здравая мысль удержала.

Там, на просеке, осталась машина. «Ниссан» или еще какая, но осталась. А при ней могли и водилу оставить. Лучше подождать.

Ждал долго. Из оврага долетали невнятные голоса, матерщина лучше различалась. Ветки трещали, один раз кто-то шлепнулся звучно, с руганью. Потом закряхтели. Поднимались из оврага там, где вчера Леха с Севой спускались. Голоса послышались где-то в полсотне метров, по другую от Лехи сторону тропы.

— Нет тут ни хрена, — это вроде бы Мосел ворчал. — Может, он вообще не брал его с собой, а?

— Брал, — уверенно и веско заявил Котел. — Я помню, что он его доставал, когда мы у камня парковались.

— На фиг он нам-то сдался? Нам линять надо, пока не зажали. А мы среди бела дня катаемся. По

телику объявляли, что мы пропали, а мы даже в городе светимся…

— У тебя не спросили. Пан приказал найти — значит, будем искать. Не найдем — сядем, понял?

— А если так возьмут — не сядем?

— Нет. Ты что, не понял еще, что без Пана никого не сажают? Ищи, блин, пока не стемнеет…

— Слушай, а если его подобрали уже?

— Кто?

— Ну, мужики местные… Что тут, никто не ходит, что ли?

Котел задумался, должно быть, потому что не сразу ответил.

— Может, съездим в село, поспрошаем? — подал голос Лопата.

— Нет, — сказал Котел, — это на хрен. Тут надо с Бароном посоветоваться. У всякой борзоты должны быть границы.

— Ну а фига ли мы тут землю рыть будем?

— Будешь и рыть, и жрать, если скажу, понял? Ну-ка, еще раз глянем. Ты с Лопатой вниз, а я — отсюда до дороги. И обратно.

Опять закопошились. Переругиваясь, полезли обратно в овраг. Снова трещали, ворочались, пыхтели. Котел хрустел ветками и шелестел кустами где-то между оврагом и просекой. Долго, Леха уж думал, что не сможет столько просидеть в елках. Но все-таки Котлу надоело воду в ступе толочь.

— Э, пацаны! — гаркнул он. — Кончай! Поехали отсюда…

Мосел с Лопатой с треском, как лоси, выбрались из оврага и бегом потрюхали к просеке. Хлопнули дверцы, машина зафырчала, покряхтела, разворачиваясь на узкой просеке, а потом, бурча, удалилась куда-то.

Леха рискнул вылезти только после того, когда шум от машины перестал слышаться вовсе. Руки у него тряслись, когда он свою «примочку» раскуривал. Неужто выкрутился? Нет, надо этот паспорт спалить к хренам. Прямо сейчас. Костерок развести — и в огонь. Не был тут, не видел, ничего не знаю…

Но тут, как это у Коровина не раз в жизни бывало, страх отошел на второй план и любопытство возникло.

Усевшись на пенек — хотя пока в кустах прятался и дожидался исхода событий, то думал тут же удрать, едва банда уедет, — Леха покуривал и припоминал все, что ему довелось услышать. И выходило, как это ни удивительно, что узнал он много интересного.

Во-первых, он теперь знал, когда все произошло. Оказывается, эта компания сюда позапрошлой ночью приезжала. Во-вторых, как выяснилось, с Митрохиным тут были товарищи Котел, Мосел и Лопата. В-третьих, были еще какие-то начальники повыше — Пан и Барон, которым тот самый паспорт был зачем-то нужен, и, видать, позарез, раз они числящихся в розыске спутников банкира, без вести пропавших, согласно телику, заставляют его искать. Скорее всего из-за той самой схемки, которая лежала под обложкой паспорта. Но самое любопытное — Лехины уже порядочно пропитые мозги сумели сделать один занятный вывод и даже какую-то логику выстроить.

Из того, что схемка, по которой банкир и его ребята совершали свою прогулку, до самого последнего момента была в паспорте у Митрохина, следовало, что Митрохин был привезен сюда вполне добровольно, и более того — что он этой самой экспедицией руководил. Потому что, если б такие ребятки захотели, он бы им не то что схемку, а и последние трусы отдал. Опять-таки называли они его хоть и попросту, но не презрительно: не фрайером, не пидором, а Серегой. То есть не так, как называют человека, на которого злятся и тем более — которого убили. И еще — один из них, кажется, Мосел, сказал: «…Когда Серегу тащили». Тащили обратно, к машине, стало быть. А зачем покойника, которого в лесу застрелили, обратно в машину тащить и в город везти? Да еще так быстро, что не заметили, как паспорт из кармана выпал. Спешили, выходит, думали живого донести! Наверно, еще сердце тюкало. А из этого получалось, что они, эти самые гаврики, его вовсе и не убивали…

Но кто-то ж пальнул, прострелил банкиру паспорт? Может, у них тут на природе разборка была между командами? А ну как сейчас другая контора сюда же наедет?

И от этой мысли Лехе опять стало жутко. Схватив корзинки, он спехом зашагал прочь, домой, в родную деревеньку. А паспорт опять остался невредимым…

Только добравшись до первых домов, Коровин перестал бояться, что вот-вот появится сзади какой-нибудь импортный джип и покажет ему кузькину мать. Совсем успокоился у родной калитки.

Подальше, у Севкиного дома, стоял «ЗИЛ» Ваньки Ерохина. Он его из колхоза приватизировал. Как это получилось — о том история умалчивала, и сколько каких бутылок было по этому случаю выпито — тоже.

Часов у Лехи не было, поэтому определить, сколько времени он прошлялся по лесу, сколько просидел в ельнике, прячась от крутых ребят, он не знал. Неужели Буркины так и не уехали на базар? Впрочем, не могли они и приехать так рано. Интересное кино!

По крайней мере был повод зайти к Севке.

Собачонка размером с крупного кролика, вымазанная в грязюке и вывалянная в сене, выскочила из будки, рассчитанной на зверюгу типа овчарки, пискляво обгавкала для порядку и тут же завиляла хвостом. Но тут с крыши увесисто шмякнулся на четыре лапы черно-белый, пингвинской расцветки кот Афоня, и перепуганная сторожиха, поджав хвост, юркнула в свою будку. Коровин следом за вальяжным, распушившим хвост котищем взошел на крыльцо. Там, у двери, стояли две пары грязных ботинок и Иркины осенние сапоги.

Дверь, конечно, не была заперта, и из-за нее слышалось звяканье посуды, степенное гудение Ваньки, очень довольный смешок Севки и снисходительное ворчание Ирки. Судя по тому, что на столе высилась уже на треть опустошенная бутылка, а кроме того, располагалось несколько тарелок с явно городской снедью, стало быть, уже съездили и вернулись. Леха поставил корзинки, стянул сапоги на крыльце и вошел на терраску, прошел в коридорчик, который в этих местах назывался «мостом», а оттуда заглянул в комнату.

— Здравствуйте всем, приятного аппетита! — вежливо поприветствовал Леха сидящих за столом.

— Заходи! — порадовался Севка. — Как раз вовремя!

Леха переступил порог. Ванька улыбнулся — компания ему нравилась, а вот Ирка нахмурилась. У нее явно на прием Коровина бюджетных ассигнований не предусматривалось.

— Ну, как сходил? — спросил Севка, будто Леха по его просьбе за бутылкой бегал.

— Да не больно здорово. Одну корзинку, может, и набрал.

— Туда же бегал? На овраг?

— Опять не дошел. Самую малость. Устал, — соврал Коровин.

— А мы вот пять мешков сразу продали. Залпом. По оптовой цене… — похвастался Севка.

— Ага, — проворчала Ирка. — Профукали все, мужики называется! В розницу-то по две лишних сотни с килограмма взяли бы.

— Умная, сил нет! — нахмурился Севка. — Если б мы тем мужикам не продали, то вообще бы без денег остались.

— Да еще и по роже получили бы, — поддакнул Ерохин. — Я сразу просек, что этот мордастый не один был.

— Представляешь? — раскрасневшийся Севка уже наливал стакан для Лехи. — Только подкатываем к рынку, подходит мужик, невысокий такой, крепенький, слегка поддатый. «Чего привезли?» — спрашивает. Ирка еще выступать начала: «А тебе не все равно?»

— Конечно! — пробурчала Ирка. — Какое ему дело-то? Дерьмо какое-то ходит, на понт вас берет, а вы и хвосты жмете.

— Ага, — сказал Ванька, — прокололи бы нам шины — и тю-тю. А могли бы и подрезать… Чего я, не знаю, что ли? Там все схвачено. И ментов не дозовешься, если валять начнут. Пырнут раз — и привет родителям. Вы, бабы, все храбрые.

— Ладно, — переорал всех Сева. — Дай по порядку расскажу. Значит, мужик этот, низенький, на Ирку ноль внимания и сразу к Ванюхе: «Даешь оптом, командир? Быстро и нехлопотно. Стоять не надо, за место платить не надо, разрешения на торговлю тоже не надо. Мешки у тебя килограммов по шестьдесят, не больше. Тыща за кило на пять мешков — три сотни штук в зубы, и свободен».

— Нормальная цена-то, — словно бы оправдываясь, сказал Ерохин, — на рынке больше полутора ни за что не взять. И стояли бы с пятью мешками до вечера, даже если б все нормально было.

— Полтораста тысяч на халяву подарили — и рады! — нудила Ирка. — Может, и не было с тем козлом никого, а вы в штаны наложили! Люди на такие деньги месяц живут — а они дарят…

— Заткнешься ты или нет? — заорал Севка, грохая кулаком по столу. — Пила, блин, циркульная! Продали и продали…

— Точно! — сказал Леха, хватаясь за стакан. — За это и вздрогнем! У меня ж еще весь огород в земле. Там мешков пятнадцать — точно говорю. Надо код-лой собраться, человек десять, набить под завязку твою телегу — и ехать.

Выпили. Ванька, осушив свой стакашек и хрупнув огурчиком, отрицательно покачал головой:

— Ни фига из этого не выйдет. Кого ты тут соберешь? Шпану? Они только тут, дома, на танцах борзые. А повзрослей — не найдешь. Был бы у нас кто из блатных, так, может, смог бы покалякать как надо. Мы ж мужики, нас можно через хрен кидать…

— Да ладно вам, из-за денег расстраиваться! — сказал Сева, торопливо наливая еще по одной и опустошая бутылку. — Что они такое, тыщи эти сраные? Мусор! Все пропьем к хренам собачьим. Давай вторую, Ирка!

— Обождешь, — огрызнулась та, — хоть подержи водяру-то, за нее ж уплочено! Ты сейчас хлопнешь лишнюю и блеванешь, сразу тыщ пять в очко вывалишь…

Севка матернулся, встал, распахнул холодильник и вытащил бутылку. Ирка прошипела:

— А хрен с тобой, пей! Сдохнешь быстрее…

Ваня решительно встал из-за стола и сказал:

— Все, спасибо, хозяева! Поехал. Есть один калым небольшой. Гуляйте, не держите зла. Счастливо!

— Может, еще одну? На посошок? — порадушничал Сева.

— Нет, все. Я норму знаю.

Ерохин вышел, погромыхал на крыльце, надевая ботинки, а затем потопал по доскам к калитке. Закряхтел стартер, заурчал мотор, и «ЗИЛ», поскрипывая рессорами и побрякивая бортами, покатил куда-то в направлении центральной усадьбы.

— Ну и ладно, — сказал Буркин, — нам больше достанется.

— Точно! — Стакашки брякнули, водочка забулькала, и Леха уже почуял легкий, взвешенный кайф.

— Все, гад! — внезапно взорвалась Ирка. — Ухожу! Сидите здесь, жрите хоть до усрачки, а я на ваши рожи глядеть не могу! Все!

Набросила какую-то кофту и убралась.

— Слава Аллаху! — сказал с облегчением Севка. — Хоть посидим спокойно, а то эта падла мне с утра покою не дает.

— Я за тобой зайти хотел… — начал Леха и как смог пересказал пережитое у оврага, перемежая рассказ матюками через слово. Пока рассказывал, словно вновь все переживал. Только одно не рассказал, как ни странно, — о том, что в паспорте схемку нашел. Не специально, просто забыл, что утром с Севкой не виделся.

— Вот оно что… — Севка азартно засопел. — Видать, что-то там лежит, а? Раз они так рискуют? А давай сходим сейчас туда? Как?!

— Ну нет… — мотнул башкой Леха. — Мне утра вот так хватило! Эти ж опять объявиться могут. Им ихний Пан, или кто там есть у них начальник, головы отвернет, если не найдут. Что делать будем, а? Я думаю, что сжечь его надо — и забыть. Не фига с крутыми связываться.

— Не скажи! — Сева поднял палец вверх. — Я думаю, что надо в город ехать и звонить. Телефон я вчера записал, вот: 34-56-70. Дай паспорт поглядеть…

— Ты чего, не понял, что ли? — Леха покрутил пальцем у виска. — Это ж одна контора, банкир и эти гаврилы. Ну, позвонишь ты. Они скажут: приезжай туда-то и туда-то. Приедешь — а тебе перо в бок или пулю в лоб. И весь навар.

— Думаешь, что я дурак совсем? Ни фига — я нормальный! Выпил, но нормальный я, Леха! Учти!

Я сам им место назначу. Такое, чтоб не пырнули. Где народу много и менты рядом.

— А они не поедут и все.

— Сам же говорил, что им башку открутят, если паспорта не найдут. Им он позарез нужен, понял? Что им стоит пару «лимонов» выложить. Для них это — тьфу! — не деньги. И потом — мы ж вдвоем будем.

— Вдвоем… — Коровин только хмыкнул. — Ты этих ребят видел? Нет. А я видел. Даже если двое только приедут, они нас спинами от любой толпы загородят. Прижмут к стене — чик, и нету. Народ и не поймет, что нас приткнули, подумает, что мы ужра-тые лежим. Много ты видел в городе, чтоб к пьяным кто подходил?! То-то.

Сева задумался. Видать, дошло, что у Лехи мысля трезвая, хоть и в пьяной голове. Но тут его новая идея клюнула.

— О! А если им прямо в банк, среди рабочего дня привезти? Я знаю, где этот «Статус» находится. Там менты в охране стоят, народ толчется. Неужто рискнут там на себя тень наводить? Как?

— Давай лучше еще примем.

— С нашим удовольствием!

Стаканы звякнули, и Леха, пропустив в глотку жгучее пойло — цена ему при «застое» 3-62 была, а теперь ту же дрянь за такие тыщи! — почуял, что идет уже хреново. Огурчик и тот не помог. Но сдюжил, удержал. Зато она, родимая, в голову поехала.

НИНКА-БЛОНДИНКА, ЗЕЛЕНЫЕ ГЛАЗА

Ой, как туго было Коровину разлеплять опухшие глаза! Не то слово. Аж головой дернуть пришлось, а голова-то была чугунная, и в ней какие-то вихри враждебные веяли. И общее состояние было злобно-гнетущее. Сердце то тюкало с какими-то пере-

боями, то начинало колотиться как бешеное, то брыкаться и приплясывать. Хреново. Не только руки дрожали, но и все тело трясло. Как в лихорадке. Наверно, не только с перепою, но и от холода. Вчера он как пришел, так и бухнулся на кровать, печку не затапливая. Может, и хорошо, а то бы угорел еще сдуру. А ночью небось температура за ноль свалилась. Ну, по крайней мере, до плюс пяти. До смерти, конечно, не замерзнешь, но простыть было вполне доступно. Поэтому Леха, едва очухавшись, сунулся в шкаф, туда, где дежурная заначка стояла в литровой банке под полиэтиленовой крышкой. Самогонка немного выдохшаяся, вонючая, мутная, все-таки пошла. Занюхал ее Коровин рукавом. В доме даже корки хлеба не было. Но с души не своротило.

Дрожь унялась, в голове поплыло приятное отупение, в нугрях потеплело, мироощущение улучшилось. Появилось, например, желание вспомнить, как он вчера дошел до жизни такой. Ясно, что шел он к этому на пару с Севой, но что и как было после того, как начали приходовать третью бутылку, — память почти не сохранила. Нет, кое-что проглядывало, но обрывками, и непонятно, что было после чего, что сначала. И вообще, что было наяву, а что только привиделось, Леха не очень различал. Запутывался во всем. Смутно припоминалось, что со двора в шею его выталкивала Ирка. Должно быть, раздумала от Севки насовсем уходить. Вроде бы Севка кричал, что он не даст своего лучшего друга в обиду, но упал с крыльца и треснулся о собачью будку. Однако куда он потом делся — хрен знает. Потом Леха вспомнил, что был у кого-то в бане. Вроде старуха какая-то мылась, а он туда по случайности зашел. Но бабка попалась спокойная и сказала очень мирно: «Попариться зашел, сынок? Проходи, проходи…» Леха сказал: «Извиняюсь!» — и ушел. Правда, ноги не очень шли и его носило от забора к забору. Как домой попал — почти не помнил. Ну, дошел — и ладно.

Отчего-то очень захотелось зайти к Севке и посмотреть, как он там, жив или не очень.

Сказано — сделано. Леха направил стопы к дому Буркиных. Во дворе Ирка развешивала белье около бани.

— С добрым утром! — сказал он.

— С добрым, с добрым… — отозвалась Ирка. — Первый час, а ему утро.

— Где хозяин? — поинтересовался Коровин.

— Вышел весь.

— Куда?

— Мотоцикл наладил и полчаса назад в город погнал. Чувырло! Злой, паскуда, чуть меня не пришиб с похмелья. Саньке по уху ни за что съездил, сволочь. Утром, видишь ли, гайку, етишкина жизнь, найти не мог! А пацан-то при чем? И так малый тупой растет, а он его еще по башке. В город, видишь ли, приспичило!

— Чего его туда понесло?

— А я знаю? — взбеленилась Ирка. — Вы сами там чего-то мозговали, пока под стол падать не начали. Паспорт какой-то забрал и поехал.

— Паспорт? — переспросил Леха. Он даже лоб почесал и полез в карман штанов. Там лежало что-то похожее, твердое и плоское. Достал. Вроде паспорт. Открыл. Обложка с двуглавым орлом, бумажка со схемой, вкладыш с надписью «Россия» и двойной листок из серединки паспорта, с 11-й по 14-ю странички. «Дети» — Никита Сергеич с Михал Сергеичем на 11-й, незаполненная разлиновка на 12-й, в графе «Воинская обязанность» прямоугольный штамп «Военнообязанный» — на 13-й и в графе «Место жительства» более широкий штамп: «Прописан. Ул. Спортивная, дом № 45, кв. № 23. 12 ноября 1976 г.». Всего остального паспорта не было.

«Как же так вышло?» — Леха со скрипом напряг память. Никак не мог вспомнить и спросил у Ирки, подойдя к ней поближе:

— Мы чего, порвали его, что ли?

— Да не помню я, отвяжись. Меня не было там. Сами разбирайтесь!

Леха, опасаясь, что под горячую руку Ирка хлобыстнет его жгутом из какого-нибудь мокрого полотенца, пошел прочь, соображая, что и как.

Можно было озлиться на Севку. Другой бы точно подумал, будто дружок решил сам хапнуть вознаграждение. Но Леха в такую пакость не верил. Он был убежден, что даже если Севка и заполучит деньгу, то поделится. Но вот припомнилось ему, как он, еще соображая головой, сомневался насчет того, не получат ли они заместо денег перо в бок. Вдвоем это было вполне возможно, а одному — еще проще… Неужели Севка, дурак, это не понимает? Хотя, конечно, с похмелья чего не сделаешь…

Вернувшись к себе, Леха принял еще пару глотков, почуял себя лучше и даже вспомнил (по крайней мере, ему так казалось), как получилось, что у Севки оказался паспорт, а у него корочки и листочки. Вроде бы Леха взялся убеждать Севку в том, что надо сначала не звонить по телефону, а сходить к банкиру домой, по месту прописки. Если жена ни о каком вознаграждении не знает, то значит, его и нет вовсе, а одна приманка. Когда показывал, где адрес, листочек и выпал. Со скрепки сорвался. А сам паспорт Леха еще раньше из корочек вынул, может быть, даже еще до того, как в лес пошел. Потом, когда уходил, оставил у Севки. Наверно, где-то перед этим подобрал выпавший из паспорта листок и сунул в корочки, позабыв, что паспорта там уже нет. Положил корочки в карман и пошел домой. А Севка утром увидел паспорт, и его идея в задницу клюнула. Даже мотоцикл наладил.

Лишь бы только, дурак, не влип ни во что… Но самое главное, он же, дуролом, потащил то, что там, в городе, никому не нужно. Там нужна схемка, которая в паспорте лежит. За нее деньги платить будут, а не за паспорт. Если, конечно, вообще будут платить, а не пришибут. Только туг Коровин припомнил, что про эту самую схемку ничегошеньки Севке не сказал. Придет он, допустим, а с него тут же спросят, где схемка. Тот, дурак, скажет, что не знает и не видел ее никогда. А те, конечно, к кому он приедет, не поверят и будут думать, будто их надувают. Как только такая мысля пришла в голову, Леха решил: надо ехать. Если Севка на мотоцикле в город погнал, то где-то через полчаса уже доедет.

Будь Леха не такой похмельный, то задал бы себе такой вопрос: а где он там, в городе, среди трехсот тысяч морд будет Севку искать? Если, конечно, не найдет его ни по телефону, ни по адресу. При этом Леха как-то не прикинул, что телефон-то остался только у Севки, а адрес — только у него, Коровина.

Ехать в город надо было на какие-то шиши. «Шиши» у Коровина были, но в крайне малых объемах. В принципе хватало только на экстренный визит к похметологу. Но ради помощи другу Коровин готов был потратить их на проезд.

До города Леха все же добрался, но не так быстро, как собирался. Началось с того, что он не смог уехать на автобусе, который ходил всего два раза в сутки — туда и обратно. То ли поломался, то ли еще как, но оказалось, что он пойдет на станцию только вечером. Это означало, что надо либо ждать вечера, либо ехать на попутке. Но попуток до станции не оказалось, и Лехе пришлось пешкодралом махнуть на шоссе. Это было в другую сторону. К тому самому 43-му километру через лес Леха не пошел, хотя это было гораздо ближе, чем топать четыре километра по дороге. Однако когда он уже прошел два из четырех, подвернулся «ЗИЛ» Ваньки Ерохина, который и помог ему доехать до станции. Вообще-то Леха предлагал Ваньке довезти его прямо до города, но Ерохин сказал, что горючее у него не казенное, и потребовал с Лехи полтинник, да и то только по старому знакомству. Не было у Коровина такого капитала. Спасибо Ваньке и на том, что за так до самой станции довез.

Билета Леха брать не стал. По идее, попасться контролерам было в это время почти невозможно. Так оно и вышло, только вот поезд все не шел и не шел, хотя был в расписании указан. Только через полчаса объявили по станции, что по техническим причинам движение поездов прекращается на два часа.

Через два с половиной часа — и тут надули! — электричка все-таки пришла, и только уже сев на поезд, Лехе удалось вспомнить очень важную вещь. А именно — что бумажку с номером телефона, объявленного по телевидению, прихватил с собой Сева.

Возвращаться? Но ведь есть еще адрес. Правда, с Севкой он там вряд ли встретится. Может, Буркин все-таки списал адресок с листочка? С этой надеждой в душе Леха и вышел на вокзал.

Город сразу дохнул на него тяжелым кислым духом, бензиновой гарью, неубранным мусором привокзального базарчика, бомжами… Тьфу! Сто лет бы здесь не бывать… Суетятся, орут, матерятся. Отвык Леха от всего этого. Давно сюда не ползал.

Привокзальные часы показывали 17.20. Проваландался. Жрать вдруг захотелось. С утра, кроме ста граммов самогонки, во рту ничего не было. А денег — шиш. И потом, с дурной головы даже не побрился, да и переодеваться не стал. Вылитый бомж. Конечно, их теперь столько стало, что никто особо не обращает внимания. Даже милиция. Если вон там, в скверике, под памятником Ленину их штуки три спит, а мент в двух шагах от них с бабок-торговок бабки собирает. В наглую, на виду у всех. Ну жизнь, мать ее в душу!

Давненько он не бывал в городе. Раньше хорошо знал, где какая улица, а теперь что-то запамятовал. Где ж она, эта Спортивная, растуды ее? От вокзала шли два автобуса и трамвай. На что садиться?

На табличке, прикрепленной к борту трамвая, насчет Спортивной улицы ничего написано не было: «Московский вокзал — ул. Никольская — кинотеатр «Победа» — ул. Караульная — стадион «Буревестник» — универсам «Весна» — д/к «Механик».

Коровин помнил, что Дом культуры «Механик» принадлежал Механическому заводу. Вроде бы этот банкир, когда еще был комсомольцем, там работал. В «Механике» Леха несколько раз бывал на танцах, но всякий раз в подпитии и с большой компанией, а потому окрестный район знал плохо. Ехали они туда не на трамвае, а на автобусе, от своего машиностроительного. Судя по тому, что помнилось, д/к от мехзавода был недалеко. И с каких-то рыжиков Коровину представилось, будто товарищ Митрохин проживал поблизости от своего прежнего места работы. А раз так, то это было где-нибудь в районе стадиона «Буревестник». Где еще быть Спортивной улице, кроме как не у стадиона?

Вот по этой логике Леха и действовал. Влез в трамвай, встал на задней площадке и поехал. Только вот билет не взял. В смысле талончик у водителя не купил — там сразу по десять продавали, а у Лехи только десять тыщ и оставалось.

И тут в трамвай вошли три плотных паренька.

— Граждане, приготовьте билетики!

К Лехе подошли тут же.

— Ваш билет?

Леха помялся. Поискал по карманам, хотя знал, что ни шиша не найдет.

— Штраф платить будем? — вежливо спросил контролер. — Десять тысяч с вас, гражданин.

— Нету… — выдавил Леха.

— Ну как же так? — осклабился паренек. — Придется вас в милицию отвести.

— Зачем в милицию-то? — испугался Леха. — Не пойду. Права не имеете.

— Имеем, имеем, — процедил паренек. — Сам пойдешь или помочь?

Подошли остальные двое.

— Какие проблемы?

Леха понял, что надо платить.

— Вот, — сказал он, доставая все, что было в кармане. — Нету больше. Вообще!

— Десять, — пареньки поглядели на Леху, прикидывая, есть у него что-то еще или нет. — Неужели еще тысчонки нет, чтоб талончик купить?

— Нет… — облизнув губы, пробормотал Коровин.

— Тогда сваливай с трамвая. И быстро! Не фига в город ездить, если денег не имеешь.

Вагон как раз подошел к остановке «Ул. Караульная», и Леха поспешил выскочить из него с облегченной душой и пустыми карманами. Хорошо, хоть в милицию не забрали и звездюлей не навешали. И до «Буревестника» вроде бы не так далеко.

Район был старый, заполненный еще царской постройки домишками, в основном деревянными, но не избушками, а особнячками в два этажа, с остатками резных украшений по окошкам и карнизам, с рублеными башенками, застекленными верандами и балкончиками. Были и каменные, но тоже запущенные, облупившиеся и покосившиеся, местами даже подпертые бревнами или рельсами. Между ними было полно пристроек, заборов, сараюшек, образовывавших замкнутые дворики, в которые можно было попасть только через приземистые низкие подворотни. А сами домики давным-давно представляли собой средоточие коммуналок. Советская власть их помаленьку сносила, но так все и не успела снести — надорвалась. Демократская власть решила, что этими делами должен частный сектор заниматься, то есть предложила бизнесменам эти дома купить, расселить за свой счет и дальше делать с этой жилплощадью все, что угодно: хоть ремонтировать, хоть реставрировать, хоть с кашей съесть. Но тут требовались вложения. В общем, бизнесмены что-то не торопились ни расселять, ни приватизировать, ни реставрировать. Должно быть, денег еще не накопили, а может, толку в этом не видели. Ведь купишь, так потом надо кому-то продавать, а кому продашь, когда в городе у людей не то что на дом — на штаны не хватает.

Топая вдоль по улице Караульной, где ему доводилось бывать редко, Леха добрел до угла и увидел знакомое название: улица Усыскина. На ней он бывал часто, потому что именно на этой улице проживала его старая подруга — Нинка Брынцева. Правда, жила она на противоположном конце этой самой улицы. На углу, к которому вышел Коровин, была табличка с номером 71, а Нинка жила в доме 5, строение 3.

У Нинки он не бывал давно, с прошлой весны. Летом в город ездить не хотелось, да и зачем? Нинка сама в деревню на пару недель приезжала, хорошо погуляли, даже надоесть немного успели друг другу. Зимой он ее почаще навещал. Раз в месяц, а иногда даже раз в две недели. Эта самая Нинка раньше у них в деревне жила. Но после восьмого класса в городское ПТУ пристроилась, на повариху учиться. Потом работала в столовой, после в продмаге ошивалась, села на два года за какие-то дела, вышла. Уже при перестройке в какой-то частной конторке пристроилась, опять же по торговой части. Детей и мужа не нажила — слишком погулять любила и абортов много наделала. Но в коммуналке прописалась и жила там в свое удовольствие.

Больше у Лехи хороших знакомых в городе не имелось. Можно, конечно, было зайти в общагу, там кое-кто из старых приятелей по заводу оставался. Но соваться туда без бутылки — неудобно. Опять же кое-кому в общаге Леха задолжал. По мелочевке, конечно, но ведь спьяну и за пять тыщ рублей прибить могут. Опять же пилить до этой общаги, на улицу Машиностроителей, надо было хрен знает сколько, потому что туда ходил только один 4-й автобус, а остановка его, ближайшая отсюда, находилась в часе ходьбы, не меньше. Да и где гарантия, что опять контролерам не попадешься? А тут минут десять-пятнадцать пешком пройдешь — и у Нинки.

Конечно, к ней тоже, для приличия, надо бы с бутылкой. Но и так можно. Сама нальет, если пустой, войдет в понимание. Лишь бы только у нее никаких гостей не было. В смысле мужиков. Всегда прежде Леха ей звонил. Либо из деревни, с почты, либо уже из города, из автомата. Один раз приехал без звонка — а там сидит дядя, семь на восемь — восемь на семь. Весь в наколках, с фиксами во рту. Очень сильно мог обидеть, если б Нинка не сказала, что это Леха — ее брат двоюродный из деревни’ В общем, обошлось тогда. Сейчас Лехе и позвонить не на что. Но куда денешься? Хоть деньжат занять на трамвай…

Коровин пошел по улице Усыскина. Она, зараза, оказалась длинной и извилистой. Но так или иначе, за двадцать минут он дошел до дома 5, прошел через подворотню, залитую огромной лужей, очутился в маленьком дворике, заставленном мусорными баками и заваленном кучами того мусора, который в баки не помещался. Вывозили их отсюда, должно быть, не чаще, чем раз в год, потому что Лехе, который последний раз был тут пять месяцев назад, показалось, что мусор как лежал тогда, так и лежит, даже прибавилось.

За двором была еще одна подворотня, принадлежавшая уже дому, именовавшемуся «строением 2». Пройдя через подворотню, можно было увидеть потрескавшийся и облупившийся кирпичный особнячок, у которого сохранилось крылечко с какими-то расколовшимися или разбитыми зверями не то львами, не то тиграми, но с обломками орлиных крыльев на спинах.

Подходя к особняку, Леха размышлял над тем, как он будет объяснять Нинке, отчего приехал в город только вечером и почему не решается сразу ехать по нужному адресу. Коровин очень сильно сомневался, что Нинке следует знать всю подоплеку его приезда. Опять же если вдруг окажется, что у нее там какой-то хахаль с наколками. Правда, можно ведь и не давать этому хахалю повода думать, что Леха заходит в гости к своей нерегулярной возлюбленной. Опять можно двоюродным братцем представиться. Это, конечно, если тот же мужик у нее окажется. К Нинке, уроженке села, более-менее прочно пристроившейся в городе, может приехать и брат, и сват, и сосед, и иная седьмая вода на киселе. На базар приехал или по каким иным делам. Нинка проживает хоть и в полуразвалившемся особняке шибко дореволюционной постройки, превращенном за прошедшие времена частично в коммуналки, а частично в бомжатник, но все-таки в двух комнатах. Правда, комнаты общей площадью в шестнадцать метров когда-то были одной большой, но перегородка все-таки есть. Поэтому, ежели что, Лехе даже при наличии у Нинки хахаля будет где переночевать. Ему нынче не любовь нужна. Деньжатами подразжиться — вот что Коровину в первую очередь нужно. Это у Нинки вполне возможно. Она, по последним данным, торгует в коммерческой палатке и на зарплату не жалуется. Летом вроде бы полтора «лимона» получала. Конечно, она ему не постеснялась рассказать, что ублажает одного из подручных какого-то большого блатаря, который по поручению своего шефа собирает дань с палаточников на ихней «площадке». Но Леха не ревнивый. А вот то, что у нее кое-какие бабки остаются, — это очень кстати.

Так или иначе, но Леха вошел в дом. Света здесь было совсем немного, но он тут хорошо все помнил, заблудиться не боялся. На второй этаж вела широкая, некогда считавшаяся парадной, лестница. Ступеньки на ней так и остались мраморные, хотя и растрескались, а вот с перил мрамор пропал, одни железки остались. По бокам от лестницы тянулись два узких прохода в квартиры первого этажа. Мрачные и черные, воняющие мочой и блевотиной. Обе эти квартиры когда-то занимала какая-то мелкая контора, которую по ходу реформ не то перевели, не то вообще закрыли, но помещения никому не сдали. То ли арендатора не нашли, то ли еще чего. Пока суть да дело, эти пустые комнаты самоволкой взломали и заселили бомжи. Сколько их там проживало — черт его знает. Одни приходили, другие уходили. Менты их несколько раз оттуда вытряхивали, но они снова туда влезали.

Леха поднялся по лестнице, прошел вправо и уперся в высокую дверь, обитую истертым и порезанным ножами дерматином. Под кнопкой звонка увидел знакомое: «Брынцевой — 3 зв.». Нажал три раза кнопку и только после этого подумал: «А что, если на работе или в магазин ушла?» С минуту поволновался, но услышал шлепающие шаги в коридоре за дверью, а потом недовольный голос:

— Кто?

— Я, Алексей, — солидно ответил Леха, и Нинка открыла.

Леху обдало спертым духом прокисших щей, квашеной капусты, нафталина, клопов и еще чего-то подобного. «Нинка-блондинка, зеленые глаза», как ее в детстве дразнили, встретила его в розовом махровом халате, с полотенцем на голове. Гладкая, белая, не намазанная.

— Ой! — порадовалась она. — Приве-ет! Заходи.

Зашел, вытер ноги о тряпку, заменявшую коврик. Нинка положила руки ему на плечи, чмокнула в щетину.

— Небритый-то какой! Бороду отпускаешь?

— Да так, — сказал Леха, — недосуг было.

В коридоре горела тусклая лампочка, ватт на двадцать пять, не больше. В него выходило шесть когда-то крашенных в белый цвет, но ныне донельзя облупленных и захватанных грязными руками дверей. Справа была общая кухня, слева — сортир и ванная, остальные вели в жилые комнаты. Нинкина дверь была дальняя справа. Когда пошли по коридору, то из двери напротив вышла старуха, согнутая крючком, и пошаркала к туалету.

— Вот сучка старая! — ругнулась Нинка, когда пропустила Леху в свои апартаменты и заперла за собой дверь. — Никак не околеет. Одной ногой в гробу — а все шастает, нюхает… Все ей знать интересно.

— Такая уж уродилась, — сказал Леха. Сколько раз он к Нинке ни заходил, столько раз эта бабка-соседка в туалет отправлялась.

— Ты чего ж без звонка, а? — попеняла Нинка. — Ведь условились же: как собираешься ко мне — так сначала звонишь.

— А что, ты ждешь кого-то? — обеспокоился Леха.

— Да нет, вроде никого не жду. Но все-таки предупреждать надо. А то мне тебя и угостить нечем. Щи будешь? Еще холодец есть.

— С удовольствием, — ломаться Лехе времени не было.

— Тогда я сейчас все разогрею, а ты помоешься, побреешься и покушаешь, ладно?

— У меня и переодеться не во что, — сознался Коровин, — и бритвы нет и мыла. Опять же, как, соседи не возбухнут, если я вашу ванну займу?

— Соседей-то, кроме этой бабки, нету никого. В деревню за картошкой уехали. Через пару дней только приедут. Купайся! А я пока стол накрою…

ТЕ ЖЕ И КОТЕЛ

Очень хорошо этот вечер прошел, а ночь начиналась просто прекрасно. Леха отмылся в ванной, побрился свежим одноразовым станком, завернулся в теплый мужской халат. Нинка его даже подстригла «под скобочку» — ей и в парикмахерской работать доводилось, — а потом поужинал. У Нинки, кроме щей и холодца, нашелся обрезок батона сырокопченой колбаски, селедка с лучком и бутылка водки «Суворов». Выпили в меру, закусили, поразговаривали. Нинка, конечно, все расспрашивала, как там, в деревне, дела, как Севка с Иркой живут, кто помер да у кого кто родился. Леха что знал, то и рассказывал. Насчет грибов, конечно, разговор тоже заходил, но про паспорт и все прочие обстоятельства Коровин и словом не обмолвился. Послушал и Нинкины россказни, правда, не больно понятные, про всякие там рыночные отношения и безобразия. Немного телик посмотрели, а потом спать пошли.

Трахаться Нинка не только любила, но и умела, поэтому все получилось очень даже ловко и приятно. Леха впервые за долгое время спал не один, на свежем белье. Очень уж хотелось ему эдак проспать до утра, но — не вышло.

Сколько проспать удалось — черт его знает. Ложились примерно около одиннадцати, но когда сон оборвался, была еще глухая ночь. Разбудил их обоих стук в дверь. Громкий, бухающий, тяжелый, аж комната дрожала.

— Открывай, бля! — орал кто-то хриплым злым басом, и Лехе даже спросонья показалось, что этого ночного гостя он знает. По крайней мере, голос ночного пришельца где-то слышал. Но когда Нинка, проснувшись, охнула: «Вот нелегкая! Котел!» — Лехе все стало ясно.

Нинка, как видно, была убеждена, что в этот вечер Котел не заявится и не помешает ей с Лехой, а тот заявился. И уж, конечно, не догадывалась, что Котел — это один из мужиков, которых Коровин видел в лесу.

— Открой, падла, дверь вышибу! — Силушек у Котла на это вполне хватило бы.

— Сейчас! Сейчас! — отозвалась Нинка и прошипела:

— Бабка, засранка, дверь открыла. Убью ее, точно!

— Что делать-то? — У Лехи даже штанов не было.

Не прыгать же голышом со второго этажа? А ведь если этот Котел ревнивый, он, даже не зная про паспорт, может Коровина на месяц в больницу отправить… А может — и на кладбище.

— В шкаф лезь! — натягивая трусы и влезая в халат, пробормотала Нинка. — Я его успокоить попробую… На кухню уведу или в ванную. А ты смоешься…

Сколько Леха анекдотов слышал про то, как бабы любовников в шкафы прятали, сколько ржал над ними, а теперь не до смеха было. Он запахнулся в халат, успев только подумать, сумеет ли Нинка упрятать его обувку и одежку, которая лежит где-то в другой комнате, и полез в гардероб, туда, где на плечиках висело с десяток продушенных Нинкиных платьев. Кое-как закрыв за собой двери, он чувствовал себя точно так же, как в ельнике у оврага…

Нинка открыла дверь, и в ту комнату, что была за тонкой перегородкой, с грохотом вломился Котел.

— Ты чего не открывала? — проорал он и со звоном залепил Нинке оплеуху. Не очень сильную, но Леха слышал, как она ахнула и шарахнулась задницей о край стола.

— Юра-а-а… — захныкала Нинка. — Ты чего-о? Я спала-а…

— Врешь, паскуда! У тебя мужик тут! Мозги пудришь? На!

И так треснул ее наотмашь, что она, опрокинув спиной стул, слетела на пол.

— Убива-а-ают! — истошно заорала Нинка. — Алеша-а-а!

^— Алеша?! — злорадно прорычал Котел. — Вот тебе! Поимей своего Алешу!

Похоже, он уже пинал Нинку ногами. Во гад! И хотя знал Леха, что шансов у него ноль без палочки, выскочил из гардероба. Подхватив с пола тяжелую бутылку из-под шампанского, он прыжком вылетел за перегородку.

А вот и Алеша… — сказал Котел, еще разок пнув Нинку по заднице. — Ну что, поговорим, а?

Леха стоял со своей 0,8, занесенной, как граната для броска. Котла он видел только с десяти шагов, не ближе, а теперь он стоял совсем рядышком. Ровно на голову выше Лехи, мощный, как шкаф. Кулаки, ботиночки на тяжких подметках. Челюсть квадратная, лоб низкий, глаза маленькие, по-удавьему холодные. Сдавит лапой за кадык — и хана. Но может и не лапой. Кожаная куртка с рукавами типа реглан была распахнута на груди, и за ремнем широких зеленоватых штанов виднелась рукоятка пистолета. Выдернет — и грохнет…

Наверно, на роже у Коровина отразился такой испуг и ужас, что Котел, смотревший на него сверху вниз, изобразил на своей роже что-то вроде ухмылки.

— Ты чего, мужик, драться пришел? Ну, давай, дерись… Только махай осторожно, не рассыпься Давай, давай!

У Лехи руки и ноги стали ватными. А потом — затряслись. Мелкой дрожью. Опустилась бутылка, сил не стало ее держать.

Ладно, — сказал Котел с ленцой. — Пять минут тебе, чтоб отсюда свалил. Понял? И забудь сюда дорогу, козел!

Нинка на полу тихо всхлипывала. Котел ей морду разбил капитально. Кровь из носа текла, а под глазом фингал набухал. А он, Леха, эту бабу, землячку из родного села, которая его всегда так хорошо, бескорыстно и по-доброму принимала, защитить не может… Трус!

— Время пошло! — напомнил Котел, глянув на часы. — Не бойся, раньше не трону. И бутылку поставь, все равно не удержишь…

Леха сделал пару шагов к своим шмоткам, которые лежали на стуле, и тут же получил несильный, но обидный пинок в зад.

— Живей давай, сморчок хренов! Минута прошла.

Зря он это сделал. Не пни он Леху, тот бы, не рыпнувшись и по-прежнему трясясь, оделся бы, уложившись в отведенное время с запасом, и пехом дунул бы из города, уже забыв и про паспорт, и про Севку, и про Нинку… Но этот презрительный пинок, которым Котел угостил Коровина, ни в грош его не ставя, вдруг прожег Леху такой яростью, такой злостью, которая обо всех страхах заставляет забывать и действовать уже не по воле разума, а по воле сердца…

Леха, которого пинок отбросил еще на пару шагов дальше, к стулу, схватил стул, развернулся и изо всех сил швырнул его, целясь в башку Котла. Тот успел заслониться локтем, но увернуться не сумел и шатнулся назад, а в это время все еще хнычущая на полу Нинка то ли случайно, то ли нарочно вытянула ногу. Котел зацепился за нее пяткой, потерял равновесие и грохнулся навзничь.

— А-а-а! — заверещала Нинка, ящерицей вывернувшись из-под ног Котла, крепко приложившегося затылком о комод и немного обалдевшего. А Леха, понимая, что ежели очухается Котел, то придут полные кранты, сорвал с себя халат, набросил его Котлу на морду и прыжком насел на детину. И изо всех сил, давя левой рукой туда, где под тряпкой ощущалось горло, кулаком правой стал долбить Котла по роже. Словно хотел башку размолотить в черепки.

— Убью! Убью, падла! — рычал из-под халата разъяренный бугай, силясь освободить руки, которые Леха ему коленями к бокам придавил. Левая лапа его судорожно дернула за край скатерти, она съехала со стола, и вся неубранная посуда, ложки, вилки и прочее сыпанулась на пол, на Леху и на самого Котла. От неожиданности Леха чуть ослабил хватку, и этого было достаточно, чтоб Котел выдернул обе лапищи и легко свалил Коровина на бок.

— Ну все, сучара! — торжествующе прорычал он. — Хана тебе!

Лехина правая рука совершенно случайно вцепилась в гладкую рукоять кухонного ножа, свалившегося со стола вместе со всем прочим барахлом. Он не бил ножом, это точно! Просто в тот момент, когда разъяренный Котел хотел опрокинуть Леху на спину, а потом раздавить ему горло или расплющить затылок об пол, крепкая нержавейка ножа снизу вверх въехала ему под ребра.

— Ой, ма-а! — вырвалось у него. Котел откачнулся назад, Леха с перепугу отдернул руку с ножом, и тут хлобыстнул такой поток кровищи, горячей, липкой, алой… Коровин поросят резал, курам головы тяпал, но чтоб столько крови из человека — еще не видел. Он рванулся, скользнул по полу под стол. Нинка, которая, пока мужики дрались, уползла в угол, сжалась там в комочек. Леха, совершенно голый, весь снизу забрызганный кровью, выбрался из-под стола и вскочил на ноги, все еще держа в руках нож.

Сам его когда-то еще на заводе смастерил для Нинки — колбасу резать… А теперь что выходит?

Котел сидел на полу, спиной привалившись к дивану, и все пытался, силился зажать рану, но из нее хлестало, брызгало вовсю.

— Ты, штымп вонючий, — пробормотал он совсем тихо, повернув на Леху глаза, которые смотрели теперь почти по-человечески, но уже мутнея, — ты ж меня убил… Насмерть убил, понимаешь?

Он дернул правой из-за пояса пистолет, но уже не мог его поднять и тут же выронил на пол. Леха ногой отпихнул пистолет подальше в угол.

— Братан! — совсем побледнев, пробормотал Котел умоляюще. — Спаси, все прощу! Чего ж мы так, по дури-то… Мне двадцать семь всего, у меня мамка с ума сойдет… Вытащи меня, братан!

Леха не знал, чего делать. Хрен его знает, подойдешь к такому, а он тебя и удавит напоследок.

Зато сорвалась с места Нинка. Точно, чем крепче бабу бьешь, тем больше она любит. Только что ей этот друг морду сапогами чистил, еще кровянка на лице, а туда же, милосердничает.

— Юрочка! Юрочка, родненький! Не помирай, не помирай, пожалуйста! — заорала она, схватила какое-то полотенце, вату и марлю, начала неумело мотать все это на живот Котлу. Леха тем временем, как был, добежал голышом до ванной, спорхал душем кровь. Там же нашел свои грязные трусы и майку, надел, вернулся в комнату, где надел на себя все остальное. Повязка на животе у Котла была уже наложена, но намокала быстро.

— Братан… — пробормотал еще раз Котел. — Тачку водить умеешь?

— Случалось… — ответил Леха.

— Свези меня на Полевую, в больницу. У нас там лекарь свой, поможет. Никуда не заявит… Свези, а? Жить хочу! Жить…

Идти он не мог, не притворялся. А веса в нем, пока еще живого, было под сотню кило. Может, чуть поменьше, если крови пол-литра вытекло. Надрываться из-за этой морды? И потом, привезешь его лекарю, а там дружки… Намотают на нож кишки!

Но Коровин отчего-то пожалел Котла. Наверно, оттого, что тот его не стал бить, когда увидел в глазах испуг, а только пнул под зад. Вот зачем он это сделал, дурак? Ведь разошлись бы по-мирному. Небось и Нинку он до смерти не убил бы. И чего все хорошие мысли в голову приходят после того, как чего-то стряслось? Судьба ж индейка, а жизнь — копейка. Подвернись ножик Котлу, повез бы он Леху в больницу?

И все-таки ведь не гад же Коровин, верно? Лежит человек с распоротым брюхом, умоляет Леху отвезти его к доктору, который обслуживает членов банды, ничего не сообщая в милицию. Может, и впрямь надо так сделать. Может, тогда и с паспортом дело проще обойдется? По-человечески…

В общем, наскоро застегнув на Котле куртку, Леха с помощью Нинки выволок его во двор. Тяжко это было, ничего не скажешь, но сдюжили.

— Тут рядом, — пролепетал еле слышно Котел, — у баков. Ключики в кармане… Возьми…

За кучей баков и правда оказалась машина. Серая «восьмерка» с темными стеклами.

— Она у меня на сигнализации не стоит, — сказал Котел, — открывай, не беспокойся…

Коровин отпер сперва правую дверь, и они с Нинкой еле-еле, пыхтя и мешая друг другу, закорячили на правое переднее сиденье раненого.

— Давай в дом! — приказал Леха Нинке, выскочившей на ночной холод в халате на голое тело и тапках на босу ногу. — Простудишься…

Прав у Лехи, конечно, не имелось, но машину он водил неплохо. Правда, не знал, как по городу получится. Хоть и ночь, движения почти нет, но гаишники-то существуют…

Завелась почти сразу, не успела, видно, простыть.

— Братан, — прошептал Котел, — плохо мне… Скорей вези, жми…

— Где это, Полевая? — спросил Леха. — На Усыскина выезжать?

— Не надо… Ты дом объедь, вправо… Сюда, точно. В ту дырку, между сараями. Направо потом. И дальше, через дворы все прямо… Там скажу.

Леха поехал. Дальний свет метался по обшарпанным стенам, мусорным ящикам, бакам и кучам. Прокатил через две шеренги жестяных гаражей и деревянных сараюшек, повернул вправо. Здесь была другая застройка — хрущобная. Одинаковые коробки-пятиэтажки стояли в шесть рядов. Леха ехал между пятым и шестым рядами, ни огонька в окнах не светилось.

— Слышь, дальше-то куда? — спросил Леха, доехав до восьмого по счету дома и упершись в Т-образную развилку. — Направо или налево?

Котел не ответил. Леха притормозил, снял руку с баранки, тряхнул Котла за плечо. Тот замычал, открыл глаза.

— Дальше куда, спрашиваю?

— Туда… — уже совсем не по-живому ответил Котел. — Влево…

Леха поехал влево, вдоль какого-то забора, похоже, какой-то армейской части, который был справа и вдоль торцов пятиэтажек слева. Котел опять закрыл глаза и стал наваливаться на Леху сбоку.

— Не спи! — заорал Леха в испуге. — Не спи, сдохнешь!

Котел молчал. Коровин плечом оттолкнул его от себя, нажал тормоз.

— Ты чего? — Леха поставил «восьмерку» на ручник и пошлепал Котла по щекам. — Юрка! Ты чего?

Котел скосился набок и макушкой уперся в стекло правой дверцы. Леха заглушил мотор, обеими руками встряхнул Котла.

— Ты чего… — язык присох, еле ворочался, не мог выговорить страшное. Котел не двигался. Когда Леха его тряс, голова бессильно моталась. Неужто помер?

Расстегнул на Котле куртку, прижался ухом к свитеру… Не тюкает. Еще раз тряхнул — из куртки вывалился тяжелый, пухлый бумажник. Раскрылся. В слабеньком зеленоватом свете приборов на панели автомобиля Коровин различил, что полбумажника набиты купюрами, а в другой лежит записная книжка с маленькой металлической авторучкой. Подобрал бумажник и как-то машинально сунул себе в карман. Еще раз по щекам похлопал, тряхнул. Ничего…

Мертвый. Тут Леху опять ударила дрожь. Он трясущейся рукой открыл левую дверцу, задом выскочил, захлопнул… Огляделся.

Никого и ничего. Окна не светятся, на дворе ни души. Леха сделал пару шагов назад, пятясь от машины, а потом развернулся и побежал бегом. Быстро, как только мог, при своем пропитом и прокуренном организме. Бежал просто, абы куда, абы подальше от человека, который только что говорил, а теперь помер…

Вроде, казалось, будто недолго ехали, а пешком получилось долго. Но почему Леху принесло обратно к Нинкиному дому — хрен его знает. Не хотел он туда возвращаться, не собирался — а ноги сами принесли. Очухался только у двери, когда звонил.

— Сейчас, сейчас! — отозвалась Нинка.

Открыла, даже не спросив кто. Но испугалась так, будто не Леха вернулся, а кто-то еще. Смотрелась Нинка получше, чем перед тем, как Леха увез Котла. Она успела умыться и синяк под глазом слегка припудрить. Впустила Леху на темную кухню, закрыла дверь в коридор. Зачем-то глянула в окно.

— Ты зачем вернулся? — прошипела она. — Уходи сейчас же!

— Помер он… — пробормотал Леха тихо. — В машине…

— Уходи отсюда! — прошипела Нинка. — Сейчас сюда его ребята приедут. Через минуту после того, как ты уехал, позвонили. Нужен им, срочно.

— А ты чего сказала?

— Я… Я сказала, что нету его у меня. Они не поверили. Сказали, что через пять минут приедут, проверят. Уходи, скорей уходи! Я только более-менее все прибрала, кровь затерла, посуду битую выкинула. Ради Бога, беги отсюда, пропадем ведь…

— Так ведь бабка все равно проскажется, — припомнил Леха. — Надо вдвоем!

— Найдут. Если я с тобой уйду, найдут, в деревню наедут. Уходи, не телись! А бабка не дура, она уж все поняла. Помолчит.

Леха сделал только шаг к выходу, когда за темным окошком кухни мелькнули пучки света мощных фар.

— Ой! — взвизгнула Нинка. — Проканителились! Все!

— А может, не они? — понадеялся Леха.

— Да они, они! Ой Господи! Куда ж тебя девать-то? Сейчас ведь придут!

Леха даже как-то не сообразил после всего-то, что вполне может назваться каким-нибудь племянником кого-нибудь из жильцов, которых сейчас нет. Приехал, понимаешь, а их дома нет… Куда там соображать, когда чуть с ума не сходил от страха.

— Придумала! — Нинка схватила Леху за руку и потащила в комнату. Леха только успел подумать, что, может, лучше вниз проскочить, но оставил это дело при себе. Страх парализовал ум.

ТАНЦУЯ ОТ ПЕЧКИ

Нинка притащила Коровина в ту самую комнату, где они мирно почивали перед появлением Котла.

— В шкаф полезешь! — сказала Нинка.

— Да я уж лазал… — пробормотал Леха, указывая на гардероб.

Не в этот, отмахнулась Нинка, — вот сюда в стенной. Смотри!

Она распахнула дверцу, старинную, с бронзовой позеленелой ручкой. Там были несколько узких, в полметра шириной полок, на высоте сантиметров сорок друг от друга. Все забиты стопками белья кошке не втиснуться.

— Ты что, смеешься? — выпучился Леха, но Нинка, не отвечая, решительно выхватила с нижней полки сначала одну стопку простынь, потом другую, уложила на кровать и приказала:

Лезь, там, за доской, — пусто. Ногами лезь дурак!

Леха прилег на пол, сунулся ботинками в доску она подалась. Вполз внутрь, ногами вперед.

В это время тишину прорезали три громких и грозных звонка.

— Пришли! — лихорадочно забрасывая стопки белья на полку, прошипела Нинка. — Там шпингалеты есть, дверку закрой!

Леха убрал голову за доску, нащупал шпингалеты, задвинул. Нинка захлопнула дверь шкафа, и стало совсем темно.

Осторожно ощупав все руками, Коровин понял, что посажен внутрь неработающей и замурованной печки. Между тем Нинка уже открыла дверь гостям. В коридоре затопало сразу несколько пар тяжелых ног, загудели громкие, не привыкшие стесняться голоса. Открылась дверь, ведущая из комнаты в коридор, послышалось заискивающее воркование Нинки:

— Да нету, нету его у меня, ребята! Разве я стала бы врать?

— Не мельтешись, подруга, — властно посоветовал кто-то солидный. — У нас свои глаза есть. Посмотрим, разберемся…

— Смотрите… — пролепетала Нинка. — Сказала же — нет его.

Затопали, стали двигать мебель, что-то высматривать. Двое прошли за перегородку. Леха затаил дыхание, когда заскрипела дверца гардероба, а когда один заглянул в стенной шкаф, то у Коровина чуть сердце не остановилось. Но все обошлось. В шкаф бандюга не полез, даже белье не выкинул. Поскрипев половицами и пошевелив постель, он вернулся обратно, туда, где были остальные.

— Нет ничего, Барон, — сказал тот, что осматривал спальню, и Леха узнал голос Лопаты, одного из тех, кто был в лесу с Котлом.

— А ты под кроватью смотрел? — еще один знакомый голосок проклюнулся — Мосел ехидничал.

— Смотрел, там нету…

Дружно и громко заржали. Затем тот, солидный,

резко оборвал хохот, сказав:

— Закончили смешочки. Ну-ка, Нина Батьковна, колись напрямую: когда Котел отсюда ушел?

— Да не было его! Не было, ребята, — повторила Нинка.

— Ты не бойся, дуреха, — пророкотал Барон. — Ничего он тебе не сделает. Скажи честно, был он здесь или нет? Думаешь, если ты фингал замазала, так я не пойму, кто тебе его поставил?

— Ну…

— Был или нет?! Второй фингал хочешь?

— Был! — взвизгнула Нинка. — Был и ушел, как вы позвонили. А мне велел не говорить, убить обещал…

— Вот это похоже на дело. Он один был или с кем-то?

— Один.

— Точно? Может, тоже не велел говорить?

— Один, точно говорю, один!

— А не говорил тебе Котел, отчего это он нас застеснялся?

— Нет. Он только сказал, чтоб я вам ничего не говорила и все.

А спрятать он тебя ничего не просил?

— Не просил.

Честно? Ничего-ничего? Даже мелочь какую-нибудь?

Вот привязался! Ни шиша он мне не давал И прятать не просил.

Смотри, если найдем что-нибудь! Лучше сразу скажи.

Но тут что-то затюлюлюкало. Должно быть, телефончик такой, как в импортных фильмах показывают. Карманный.

— Слушаю! — прогудел Барон. — Привет, Кеша. Чего не спится на страже мирного труда? Ну, огорчай если не очень… Ах, очень?! Да-а? Совсем? Ладно, сейчас подъеду.

— Чего случилось? — поинтересовался Мосел.

— Ничего особенного. Котла замочили. Насмерть. Сворачиваемся отсюда! А ты, Нинуля, подумай хорошенько. Мы не прощаемся!

Они с шумом вышли из комнаты, протопали по коридору, хлопнули дверью. Потом откуда-то с улицы долетел шум заводящегося мотора.

Леха впервые за полчаса разрешил себе шумно выдохнуть. Но вылезать не решался до тех пор, пока Нинка не постучала в доску.

— Вылезай! Уехали!

Сначала открыл шпингалеты, потом подождал, пока Нинка снимет с полки стопки простыней, а затем, упершись ногами в кирпичи, решил вылезать…

И тут грюк! каблук Лехи выдавил кирпич. Дрынь кирпич лязгнул о что-то металлическое.

— Чего там? — спросила Нинка.

— Печку вашу развалил… — пробормотал Леха, оборачиваясь. — Ну-ка отойди, не засти свет!

Нинка отошла от двери стенного шкафа, Леха приподнял доску, чтоб светлее было, и сам отодвинулся в сторонку. Высветилась печная топка, полукруглый свод. А в поду печи зияла дырка. Один кирпич вообще провалился вниз, к поддувалу, а еще несколько провисали и шатались. Леха сунул руку в дыру, нащупал что-то вроде стальной коробки или ящика.

— Ты чего, застрял что ли? — нетерпеливо про говорила Нинка. — Давай вылазь побыстрее! А то вдруг вернутся?!

Это Леху остудило. Нечего тут разыскивать, когда самое оно драпать. Он торопливо выбрался из тайника на свет Божий, отряхиваясь от кирпичнои пыли и мела.

— Все, — сказала Нинка. — Катись побыстрее, уже светает!

— Блин, — пробормотал Леха, — у меня ж его пистолет и бумажник…

— Ну и забирай их с собой! — прошипела Нинка. — Куда хошь выбрасывай, только здесь не оставляй! Если Барон их найдет — убьет меня, точно.

Она почти силой довела Леху до выхода из квартиры, но потом вдруг спохватилась:

— Погоди! Я выйду, будто мусор выносить, а заодно гляну, может, они кого приглядывать оставили…

Набросив курточку поверх халата, Нинка схватила мусорное ведро, стоящее на кухне, и вышла за дверь, а Коровин воспользовался ее пятиминутным отсутствием, чтоб поглядеть при свете, что ему от Котла досталось.

Сначала рассмотрел пистолет. Смешно, но когда явилась команда с Бароном во главе, Леха о нем и не подумал. И хорошо, наверно, что не подумал. Он из пистолета стрелял только пару раз, да и то лет двадцать назад, когда в армии служил. А эти небось почаще тренируются, да и руки у них не трясутся… Но все-таки игрушка полезная. Леха сунул пистолет в левый внутренний карман куртки. Потом поглядел бумажник. Конечно, для начала, купюры. Их была толстая пачка. Сверху лежало около двадцати штук мелочью: сотки, двухсотки, пятисотки, тыщи, пятитысячные. Дальше — десять десятитысячных. Потом пошли крупненькие — двадцать полтинников и десяток стольников. А ниже всех, в самой глубине бумажника, прятались те самые таинственные «зеленые», о которых Леха давно и много слышал, но в руках никогда не держал. Там было ровно десять бумажек с портретом какого-то лысоватого мужика и циферкой 100. Это ж сколько оно, если поменять? Леха хотел было глянуть в записную книжку, но тут с лестницы послышались шаги. Коровин пихнул бумажник в правый карман куртки. Вернулась Нинка и сказала:

— Все чисто. Давай, беги.

Дважды это повторять не пришлось. Леха чмокнул в щечку Нинку, а затем выскочил за дверь и сбежал вниз по лестнице.

Уже почти рассвело.

Коровин торопливо проскочил проходные дворы и подворотни. Леха нынче мечтал только об одном: благополучно добраться до вокзала, не намозолив глаза никаким властям или бандитам. Теперь, правда, можно было раскошелиться на билеты. Леха, конечно, знал, что, строго говоря, денежки, доставшиеся от Котла, чужие. Но ведь не побежишь же искать его родню, чтоб вернуть? Тем более не будешь объяснять им, что Котел сам зарезался…

Чем дальше Леха уходил от Нинкиного дома по улице Усыскина, тем больше успокаивался. Улица под утро была пуста и хорошо просматривалась вперед, несмотря на все свои извилины. Во всяком случае, любую милицейскую машину, если бы она вдруг появилась, Леха успел бы увидеть загодя.

Милицию Коровин боялся потому, что в карманах его утрюханной куртки лежали пистолет и чужой бумажник с деньгами. Конечно, проще было взять себе на дорожку тысяч сто, а пушку, доллары и прочее швырнуть в ближайшую урну или мусорный бачок. Тогда бы можно было не беспокоиться, что остановят и обыщут. Странно, но Леха хоть и ощущал жуть при воспоминании о смерти Котла, но не чуял себя убийцей и грабителем. Побаивался, конечно, что заберут, но куда больше боялся, что вдруг откуда-нибудь выскочат дружки Котла во главе с Бароном и закричат: «Попался! Мы тебя отследили!» И тогда останется Лехе одно: пальнуть в них из той пушки, которая досталась от Котла. Обойму он посмотрел еще у Нинки — восемь патронов были на месте, а в стволе — девятый. Это Леха тоже выяснил еще у Нинки, чуть оттянув затвор и глянув в окошко, откуда гильзы вылетают.

Что же касается денег, то их бросать было и вовсе жалко. Уж очень много. Если б еще как-то «зеленые» поменять — тут Леха был полный профан, то хватило бы аж до следующего года. Нет, бросать эти самые два «лимона» с хвостом и тыщу долларов Коровин не собирался.

Благополучно проскочив всю улицу Усыскина, Леха очутился на Караульной и перебежал на другую сторону. Пройдя метров сто, он оказался напротив той трамвайной остановки, где его высадили контролеры. Удивительно, но, припомнив об этом вчерашнем случае, Коровин даже не подумал о том, что теперь у него есть деньги на билет. Показал бы этим ребятам пушку — их бы самих из вагона как ветром сдуло.

Трамвая дожидаться Леха не стал. Рано, небось еще не ходит. Пешочком надежнее.

Милицейская машина прошла мимо него на средней скорости. Леха даже испугаться не успел. Проехала и проехала, какое им дело до одинокого мужика, топающего себе куда-то в ранний час. Может, и ищут они убийцу Котла, поскольку Барону, судя по разговору, звонил какой-то друг из ментуры. Ишь как, вправду ведь совсем скорешились! Но даже если ищут, то вряд ли такого, как Леха. Слишком уж слабоват он, чтоб Котла прирезать.

Постепенно на улице стали появляться прохожие. Сначала один вышел из дома на противоположной стороне улицы, потом какая-то баба с пудель-ком процокала, затем какой-то спортсмен побежал трусцой, должно быть, думая, что от инфаркта удерет. Так или иначе, но теперь Леха не маячил своим одиноким хождением. Да и милиционеры, как видно от ночной службы устали, решили передохнуть.

Не торопясь, прогулочным шагом, Леха добрался до следующей трамвайной остановки — «Кинотеатр «Победа». Чуть дальше была остановка 7-го автобуса. На остановке — когда-то застекленной но уже давно превратившейся в скелет, — висел, опять-таки в застекленной рамке, но с расколотым стеклом, плакатик с изображением маршрута. Шел он к вокзалу, там была конечная.

И — вот порадовался Леха! — едва он отвернулся от плакатика, как появился автобус. В нем человек пять сидело, кроме водителя. Автобус остановился Леха прытко взобрался, подошел к водителю протянул десятку.

— Ты что, мужик, с похмелюги, что ли? — проворчал тот — Гони еще три! Видишь, на кабине написано: «13 тысяч»?

— А сколько талон стоит? — спросил Леха. — Тыщу? На нем же написано…

— Не тяни время, а?

Леха дал еще три. Не ругаться же?

Автобус поехал, свернул куда-то в сторону от трамвайной линии. Леха пробил талончик, уселся к окну. Скорей бы к вокзалу добраться!

Не-ет, если все нормально, он сюда близко не подъедет, к городу этому. Ни за что и никогда.

Конечно, был где-то в его душе вредный такой червячок сомнения. Грыз, скребся, бередил душу А вдруг этот Барон догадается спросить бабку-соседку? Начнет трясти Нинку, а та сдуру не только заложит Леху с потрохами, но и расскажет, как его найти? Не такая уж дальняя деревня за часок доедут на машине, максимум за полтора. Нет. Пистолет надо оставить. Этот «Макаров» вещь полезная. Хрен с ним, пусть за него сажают, но хоть не быть перед этими волками беззубым…

Тут припомнилось — наконец-то то, из-за чего Леха во все это втрескался. В смысле паспорт, Севкин вчерашний отъезд в город, корочки с листочками, которые сейчас лежали рядом с записной книжкой Котла. Интересненько, где-то сейчас Сева? Не из-за него ли Барон Котла ночью разыскивал. Может, влип Севка?

Страшновато стало. Ведь тогда такие крутые его точно начнут трепать, что и как. И тоже на Леху могут выйти. Из-за какой-то паршивой бумажонки. Да, в деревне-то не больно спокойно посидишь… Вот чудак Севка! Если не сказать хуже! На фига поехал. Хорошо, если не дозвонился по этому телефону, который на 34 начинается, или там действительно родня оказалась…

Леха постарался успокоить себя тем, что севка, хоть и заводной, но отходчивый. С похмелья погнал на мотоцикле в город, проветрился, и может, где-то на полдороге обратно повернул. Или даже доехав, звонить не стал, когда получше все обмозговал, по-трезвому. И может, тоже сейчас за Леху переживает.

Неожиданно в мерном урчании автобусного мотора что-то нарушилось. Он закряхтел, заглох, и водитель, высунувшись в салон через форточку, сказал:

— Все, приехали, господа-товарищи! Автобус дальше не пойдет. Поломка!

Сидевшие в салоне — мужики в основном дружно выматерились без конкретного адреса. Кто-то сказал, что при Советах так не было, другой сказал, что было, третий обозвал всех баранами, четвертый решил ему за это в рыло заехать… Короче, Леха с автобуса поспешил слезть и пешочком двинулся дальше — хрен его знает, когда следующий пойдет.

Пройдя шагов пятьдесят по улице, застроенной кирпичными пятиэтажками и блочными девятиэтажными башнями, Леха сподобился глянуть на название улицы и номер дома. Вот чудеса!

На углу стоявшей в окружении деревьев серой девятиэтажки проглядывала черная крупная надпись: «Спортивная ул., д. 45».

БАНКИРША

Сперва Леха даже не врубился, отчего название улицы его задело. Но тут же вспомнил: блин, он же вчера сюда собирался! К Нинке сначала и не думал заходить. А тут автобус, мать его так, поломался, как специально, чтоб Леху привести в это самое место.

«Судьба, что ли?» — подивился Коровин Вот уж кому рассказать — не поверят…

После всех ночных страхов, по всей логике вещей, надо было дернуть отсюда подальше к такой-то маме.’ Ни Барона, которого Леха, правда, в лицо еще не знал, ни Мосла с Лопатой ему видеть совершенно не хотелось. А то, что банкир и все эти кожаные курточки были как-то связаны, ясно как Божий день. Бели ребятки эти здесь и, скажем, дружно утешают банкиршу с дитями, то Леха им может чем-то не понравиться. Например, рожей. Захотят осмотреть, обыскать — и тогда Лехе хана наверняка. Если и не собирались угробить за паспорт, то за Котла прикончат точно.

Но так уж устроен русский мужик, что логике не поддается. Все понимает, все ощущает, а делает наоборот.

Когда Леха вошел в единственный подъезд девятиэтажки, он даже не знал, что делать, если вдруг с

кем столкнется. Тем более что лифт не работал и на третий этаж Леха шел пешком. Пока шел, додумался: если откроет баба, то спросить, не она ли Митрохина, а если мужик — то сказать, что домом ошибся…

В общем, дошел он до двери с номером 15. Металлической, оклеенной дерматином. Рядом было еще три почти таких же.

Звонок Леха нажал не без робости.

На первое посвистывание звонка-«соловушки» никто не отозвался. Леха прислушался, нажал еще раз. Что-то ворохнулось где-то в глубине квартиры, а потом послышалось шарканье шлепанцев.

— Кто там? — спросил сонный голос. Женский.

— Простите, это Митрохиных квартира? Леха постарался говорить посолиднее. Так, как с начальником цеха разговаривал.

— Да, Митрохиных, — ответила женщина. Темный глазок на двери осветился, а потом тут же затемнился — видно, хозяйка, или кто там, подсматривала. Леха не знал, как он выглядит со стороны, но догадывался, что не очень прилично. Он, правда, помылся, побрился и подстригся у Нинки, но одежка была грязновата.

Посмотрев немного в глазок, женщина открыла дверь. Леха даже подумал, что увидит у нее за спиной каких-нибудь мордоворотов типа Котла. Уж слишком быстро открыла, не стала спрашивать, зачем да почему. Но никого, кроме нее, в прихожей по крайней мере, не было.

Коровин решил, что это какая-нибудь прислуга. В сером халатике, коротко стриженная, белобрысая с рыжинкой, в очках на маленьком вздернутом носу с конопушками. Небольшого росточка, полненькая, но не толстая. Лет тридцати, наверно.

Только после того, как Леха вошел и сказал. «Здрассьте!» — женщина спросила:

— А вы кто?

— Я? Я Коровин Алексей. Вы банкиру Митрохину кто будете?

— Сейчас можно считать — никто. А раньше была женой.

— Вот как… — пробормотал Леха. — Вас как, не Галина зовут? Вы не Галина Юрьевна?

— Именно так, я Галина Юрьевна. А в чем дело?

— Да вот, ответил Леха, достав простреленные корочки с вырванным листком. — В лесу нашел Тут ваш адрес.

Женщина посмотрела на листок, повертела в руках корочки.

Это от… пули? — спросила она, осторожно прикоснувшись пальцем к дырке, пробитой в обложке. — Значит, правда?

— Что? — не понял Леха.

— Что его убили?

Спокойно так сказала, без волнения и страха в голосе. Так, осведомилась, будто о совсем чужом. Но и без радости. Конечно, разведенки чаще всего своих мужей бывших терпеть не могут и называют исключительно матерными словами. Во всяком случае, бывшая Лехина жена его только так и поливала.

И уж, наверно, если б узнала, что Леха по какой-то причине отдал концы, то злорадствовала бы вовсю, а эта — ни то ни се.

— Я только по телевизору услышал, что он пропал, — пояснил Леха. — А паспорт мы с другом в лесу нашли. За грибами ходили. Потом вечером телевизор смотрим — а там говорят: «Банкир Митрохин пропал. Позвоните по такому-то телефону, если кто чего знает».

Ну да, я знаю… — произнесла Галина. — Вознаграждение обещали. Так что вы не по адресу. Вам надо было по телефону звонить. Я вам, к сожалению, никакого вознаграждения выдать не могу. У меня только-только до зарплаты дожить, да и то не знаю, дадут ли в этот раз.

— Понятно, — кивнул Леха, — дело знакомое.

А вы кем работаете?

— Учительницей. А вы, наверно, колхозник.

— Нет, — сказал Коровин, — я инженером работал, на машиностроительном. Но вот уж два года как на вольных хлебах.

Вообще-то надо было уходить. Все равно ничего хорошего тут не дождешься. И разговаривать не о чем. Опять же, зачем в этом городе засиживаться? Тем более что тут всякие Бароны и Мослы бегают… И Котел где-нибудь в морге лежит.

А денег Леха уже заработал достаточно. Лишь бы только живым доехать.

Но тут банкирша-учительница предложила.

— Чаю хотите? Мне скоро на работу, все равно чего-то перекусить надо. Вы ж, наверно, очень рано встали… Сейчас пять часов утра. Все равно не усну. Не откажетесь чаю попить?

Леха как-то неожиданно для себя сказал.

— Не откажусь.

Сняв ботинки, Леха прошел на кухню. Хозяйка зажгла конфорку, поставила чайник, вытащила из холодильника вареную колбасу — бывшую 2-20, масло, а потом поставила на стол хлеб и сахар.

— Извините, больше нет ничего…

— Да что вы, — пробормотал Леха, — какие там извинения! Это уж вы меня извините, что приперся в такую рань. Напугал наверно, да и известие принес невеселое.

— Да, невеселое, — сказала Галина, нарезая хлеб, — но не совсем неожиданное. Я знала, что так и будет. Задолго до того, как сообщили, что он исчез. Он сам себе эту судьбу выбрал.

— Как это?

— А когда в банкиры записался, тогда и выбрал. Я, правда, это позже поняла.

— Странно, — заметил Коровин, — я-то, когда сюда шел, беспокоился, как вам этот листок показать… Вроде бы просто картонка с бумажками, а вот… Все-таки, ведь я только паспорт и нашел. А мертвого его не видел, врать не буду. Может, и жив, как думаете? Может, только ранен, а?

— Нет. Думаю, что нет. Хотя, если хотите знать, мне все равно, что с ним.

— Как это? — удивился Леха.

— Да так. С тех пор как мы разошлись, он для меня не существует. Понимаете? Вообще не существует.

— Разлюбили? — спросил Коровин. — Вы извините, я так, попросту спрашиваю…

В это время закипел чайник, и Митрохина, заливая кипяток в заварку, задержалась с ответом. Леха думал, что она и вовсе отвечать не станет или скажет что-нибудь типа: «Это не ваше дело». Но Галина сказала спокойно:

— Это сложная история. У нас вряд ли вообще была любовь. Так, что-то непонятное. Немного увлечения, немного расчета, немного страсти.

— А детишки? — поинтересовался Леха.

— Что детишки?

— Ну, все-таки двое у вас. Можно бы только из-за них и жить…

— Знаете, если откровенно, то мы их завели по чистой случайности. Обоих. Поленились предохраняться.

— А сейчас-то как, когда развелись?

— Он их себе забрал. Вы сами никогда не разводились?

— Разводился, — кивнул Леха, — я и сейчас разведенный.

— А нам, представьте себе, даже разводиться было лень. Так и не собрались за год с лишним.

— Понятно… — произнес Леха, хотя ни хрена не понял. Его-то баба в свое время последних денег не пожалела, лишь бы штамп из паспорта поскорее убрать. Даже алиментов с него не запросила. Тем более что хрен эти алименты получишь, с неработающего…

Галина налила чай, сделала несколько бутербродов с колбасой и сказала:

— Ну, давайте кушать…

Леха степенно откусил кусочек бутерброда, хлебнул чайку, а затем спросил:

— Тут вот какое дело. Я бы вообще в город не поехал, если б не дружок мой, Сева Буркин. Он вчера утром сюда уехал и телефон с собой взял, который по телику передавали. А я этот телефон не помню. Только знаю, что на 34 начинается.

— Наверно, 34-56-70? — предположила Галина.

— Во-во! Как я уловил, это не ваш, раз вы вознаграждения не даете. Значит, к вам он, Севка, зайти не мог. А вы сами-то знаете, чей это телефон?

— Знаю. Это телефон загородного дома. Там Митрохин жил последнее время. Он эту квартиру мне оставил, но прописан по-прежнему тут. Наверно, это Оля вознаграждение обещала.

— Это кто, сестра?

— Нет, она теперь ему вроде жены, хотя они и не расписаны.

— Так это она его у вас отбила? — простодушно спросил Леха.

— Не совсем так… — нахмурилась Митрохина.

Леха в душу лезть не собирался. Само собой, он и не ожидал, что эта самая Галина будет перед каким-то незнакомым мужиком всю свою душу выворачивать. Наверно, она тоже этого делать не собиралась, но отчего-то следующий Лехин вопрос повлек за собой целую кучу откровений.

— А все-таки, за что ж его убить могли? — спросил он.

— Богатого человека, Алексей, всегда есть за что убить. Конечно, могла быть и случайность. Например, ехал-ехал, напали, вытащили из машины вместе с телохранителями и шофером, а потом убили, потому что решили, что у него в «дипломате» миллион долларов лежит. Но думаю, что все не так было. Не случайно. У него, конечно, было много врагов, но меня больше всего его друзья беспокоили. Если вы знаете, Митрохин еще в 1991 году создал в области лесную биржу, торговавшую пиломатериалами, накрутил за год капитал и учредил банк, который уже в 1993 году сделался самым крупным в области. Тогда же Митрохин рискнул самостоятельно выдвинуть свою кандидатуру на выборы в Госдуму, хотя ему этого не советовали делать, так как у администрации на этот одномандатный округ был предусмотрен свой человек. В результате жульничества и подтасовок при подсчетах голосов Митрохин не прошел, но после этого на его банк одна за другой посыпались проверки, начиная от пожарной инспекции и кончая налоговой полицией. Позже ему намекнули, что если он не станет послушнее и не перестанет «вкручивать фишки» областному начальству, то его ждут и более крупные неприятности. А послушность надо доказывать тем, что по первому требованию администрации предоставлять ей суммы, необходимые для разных поднимающих престиж мероприятий. Почти одновременно на Митрохина «наехала» какая-то преступная группа, потребовавшая «за спокойствие» довольно крупную сумму. Митрохин обратился в милицию, там ему пообещали помощь, но один из сотрудников «по доброте душевной» намекнул, что надеяться на эту помощь не стоит. Этот чин предложил банкиру обратиться к частной охранной фирме «Гладиатор». Митрохин так и поступил. Президент «Гладиатора» Аркадий Антонов согласился обеспечить охрану банка и его сотрудников по минимальным расценкам, но при двух условиях: Антонов становится членом правления и первым вице-председателем, а банк учреждает благотворительный фонд помощи частным охранникам и детективам под председательством того же Антонова.

— А этот Антонов, он кто? — спросил Леха. — Из милиции?

— Да, раньше работал там, но потом уволился. Хотя, скажу вам откровенно, ему гораздо больше подошло бы в тюрьме сидеть, чем порядок охранять. Я как-то слышала, что у него немало темных делишек на душе. Кстати, от Митрохина. Потому что тогда, после того как условия Антонова пришлось принять, Сережа впервые за все время нашей жизни напился как свинья, плакал и говорил: «Галочка, я душу дьяволу продал!»

— Ни фига себе! — покачал головой Коровин.

— Конечно, это у него быстро прошло. Он даже как-то поувереннее, понахальнее стал держаться. Само собой, что Антонов постоянно к нам захаживал. И сюда, и на дачу. Ту самую, где телефон 34-56-70. Там площадь в семь раз больше этой, трехкомнатной. 370 миллионов рублей стоила. А построили меньше чем за год. До знакомства с Антоновым только фундамент заложили, и то казалось, что денег уже нет, а тут — раз-раз! — и в два счета… Я вообще-то до этого активно помогала мужу во всех делах, хотя, конечно, многого не понимала. Поэтому у меня было много знакомых среди городских бизнесменов, журналистов и особенно — среди их жен. Сами знаете: о чем мужики помалкивают, о том бабы шушукаются. Ну, через них мне и удалось выяснить, что «Гладиатор» — контора не просто очень сомнительная, а скорее всего мафиозная. Я, когда об этом узнала, стала усердно отговаривать Митрохина от этого соглашения. И он уже почти был согласен… Но тут… — Галина аж передернулась, до того ей было неприятно вспоминать этот эпизод своей жизни. — Мне подстроили большую пакость.

— Это какую же? — спросил Леха.

— Мне неожиданно позвонила школьная подруга, которую я уже много лет не видела — она в Москве живет, — и пригласила на некий девичник. Мол, съедемся без мужиков, потреплемся, вспомним молодость, всем кости перемоем… Сережа ничего против не имел. Я поехала. И вначале там точно не было никаких мужчин, только мои одноклассницы. Конечно, мы там немножко выпили, но я лично — всего лишь один стакан легкого вина. Светка, у которой мы гуляли, клянется и божится, что не знает, от чего я полностью потеряла всякий самоконтроль и память. Утром проснулась с больной головой, будто ведро выпила. Митрохин в это время ездил на какие-то переговоры, я уж позабыла куда. Приехал домой только через пару дней. Но сразу после этого на рабочем столе Митрохина появились видеокассета и большой пакет с четкими фотографиями, на которых я… в общем, была в таком виде, что хоть сразу вешайся.

Леха попробовал себе представить, что же там было снято, но воображение у него было слабое.

— А вы ему ничего не объяснили? Или не получилось?

— Митрохин попросту ничего и слушать не стал. Было, как говорится, бурное объяснение. Прямо как в какой-нибудь «Просто Марии» или «Дикой Розе». Я была в таком состоянии, что хуже некуда. Он мне столько гадостей наговорил, причем в присутствии детей, догадался Никитке и Мишке показать видеозапись, да еще и отворачиваться не велел… В общем, я пыталась повеситься. Не удалось, выходили, отправили в психбольницу, пробыла там пару месяцев. За это время Митрохина успела очаровать некая молодая красавица. Ольга Петровна. Детей Митрохин у своей неверной и к тому же психованной жены забрал, увез их в загородный дом, их от меня сторожат, между прочим.

— Так это что, Ольга устроила? — предположил Леха.

— Нет. Эго было бы слишком просто. Ольга просто красивая дура, блондинка с длиннющими ногами, проститутка, хотя и молодая, но с большим стажем. На шесть лет моложе меня, бойкая, наглая. А из Митрохина вила веревки. Я, хоть и выпала вроде бы из «приличного общества», но некоторые знакомства остались. В общем, это работа, как мне кажется, все того же Антонова. Ольга — его «приводной ремень» к Митрохину. Думаю, что Антонов какую-то авантюру затеял. И может быть, Митрохин стал лишним — вот и убрали.

— И что, ничего сделать нельзя? — спросил Леха. — В прокуратуру или еще куда пойти?

— Нет. Доказательств у меня нет, а потом, кто ж будет слушать женщину, которая на учете в психдиспансере состоит? Мне только детей жалко. Но я уже успокоилась. Знаете, есть такой способ преодолевать боль: представлять, будто она где-то вне тебя и мысленно отдалять ее от себя куда-то… Да, мне было страшно, что его убьют, но теперь я, как видите, очень спокойна. Я уже один раз умирала. И это не так ужасно, как мы думаем.

— Я вот еще что спросить хотел, Галина Юрьевна, — осторожно вымолвил Коровин, — тут, в корочках этих, какая-то схемка лежит. Вы ее не видали?

И, взяв с кухонного стола обложку от паспорта, вынул и развернул сложенный вчетверо листок.

Митрохина посмотрела на схемку:

— Почерк Сережкин, но что тут изображено — понятия не имею.

— Зато я имею. Это тут наш лес нарисован, просеки, овраг. То есть те самые места, где мы с Севкой паспорт нашли. Чего-то он там искал. А вчера утром туда приезжали на машине несколько парней, я их только по кличкам слышал: Котел, Мосел и Лопата…

— Да? — удивилась Галина. — И что же они там делали?

— Искали паспорт. И показалось, будто вот этот чертежик им был нужен…

— Ну, что это за парни, я знаю. Котлов Юрий, Мосолов Валентин, Лопатин Игорь — это все сотрудники «Гладиатора». Котлов — нечто вроде «старшего телохранителя», приставленного Антоновым к Сергею. Мосолов — шофер-телохранитель, а Лопатин — он помоложе — нечто вроде практиканта.

Галина допила свою чашку, посмотрела на часы и сказала:

— Вы знаете, я, пожалуй, пойду переоденусь, а то мне уже скоро на работу идти. А вы пока посидите, если не торопитесь. Мне надо будет еще кое-что у вас спросить.

Она ушла, а Леха остался допивать чай. Минут через десяток Митрохина вернулась, одетая в темнозеленый двубортный костюм и черные туфли. Училка, и, видно, строгая. Интересно, как это ей со справкой из психдиспансера разрешают детей учить? Или уж теперь никто вообще на эту работу не идет?

— Ну, еще минут пять есть, — сообщила она. — Я у вас хотела спросить: вы, когда там, в лесу были, ничего не слышали? Никаких имен, подробностей?

Леха стал припоминать. Для начала — мысленно.

И тут позвонили в дверь. То есть опять «соловушка» засвиристел. Вроде и нежно, но как-то тревожно.

— Сегодня день ранних визитов, — улыбнулась Галина. — Еще кому-то не спится… Посидите здесь, пожалуйста, это, наверно, соседка пришла. Она алкоголичка, ей с утра иногда похмелиться надо. Заходит «на стаканчик» стрельнуть.

Она пошла открывать, прикрыв за собой стеклянную дверь кухни, затянутую зеленой тканью.

— Кто? — спросила Галина.

— Свои, — ответил глуховатый низкий голос. У Лехи сердце ушло в пятки: очень уж голос походил на Мосла.

— Что вам, Валентин?

— Если можно, не через дверь, Галина Юрьевна.

— Ну ладно…

Щелкнул замок. Послышались тяжелые шаги двух пар ног.

— Здравствуйте! — вежливо произнес еще один голос. Лопата! Леха выдернул из кармана пистолет и поставил горизонтально флажок предохранителя. Ну, мать честная, лишь бы сюда не сунулись!

Сунуться они не сунулись, но в это время в прихожей произошла какая-то возня, задребезжала мебель и придушенно вскрикнула Галина. Это что ж такое? Грабят, что ли?

— Не бей, дуролом! — прошипел Мосел. — Петлю давай! На шею!

Леха понял: сейчас еще чего-то сможет, после — не выйдет. Он толкнул левой рукой кухонную дверь, выскочил с пистолетом. Мосел, обхватив Митрохину поперек тела и прижав ей руки, держал ее, нагнув к полу, а Лопата, немного бледный — должно быть, еще не привык к такой работенке, — пытался надеть Галине на голову петлю из бельевой веревки. Он-то первый и заорал:

— Сзади! — Да так громко, что Леха с перепугу нажал на крючок. Как грохнет! Коровин сам от собственного выстрела шатнулся к кухонной двери и за малым ее спиной не выдавил. А вот Мосла пуля ударила прямо в башку. И брызги полетели прямо в рожу Лопате, который шарахнулся в сторону, бросив свою петлю и испуганно взвизгнув. Он даже руки, кажется, пытался поднять, потому что Лехе послышалось что-то вроде: «Не надо, начальник!» Но опять как-то само собой нажалось и грохнуло. Лопату снесло на пол, он схватился за живот и заорал дурным голосом, так, что у Лехи аж волосы дыбом встали и мурашки забегали по спине. Чтоб этого воя не слышать, он готов был бежать куда угодно. Но не босым же? Вон они, ботиночки! Леха от волнения сперва правой ногой в левый полез, потом левой в правый…

— Боже мой! — услышал он сквозь визги Лопаты. Митрохина вылезала из-под распростершегося на полу Мосла. — Ужас-то какой! Что теперь делать?

— Милицию вызывать… — пробормотал Леха, завязывая ботинки.

— Это не поможет! — обреченно сказала Галина. — Только ускорит нашу смерть…

— Тогда драпать надо! И все… А то из-за этого сейчас весь дом проснется!

— Думаете, даже сейчас, утром, хоть кто-нибудь высунется? — на удивление спокойно произнесла Митрохина. — Все будут сидеть и трястись. Может, кто-нибудь и позвонит в милицию, только они приедут через час, не меньше.

Леха уже завязал шнурки и вполне мог удирать. Но почему-то не торопился, хотя и знал, что торопиться надо. Особенно напоминал об этой необходимости Лопата, который выл, хотя уже и потише.

Неожиданно он перестал выть совсем и сказал вполне членораздельно:

— Галина Юрьевна! Мы не виноваты! Честное слово! Это он сам, случайно. Случайно! Он сам нас заставил туда ехать… Говорил, что там чего-то зарыто в овраге. Очень ценное…

— Где тело? — спросила Митрохина очень спокойно.

— Не знаю… Мы его увезли оттуда на дачу. Больше я его вообще не видел… У-у-уй-и!

— Сюда вы зачем пришли? — спросил Леха.

— Барон сказал, что какие-то деревенские мужики паспорт нашли. Один позвонил вчера. Назначили ему встречу, отвезли на дачу. А паспорт — пустой… Там листок должен быть с картинкой. Митрохин у какого-то старика чего-то… Ы-и-их! — вырвалось у Лопаты напоследок. Он дернулся и стих. Еще один… У Лехи какая-то икота пошла, и его чуть не вывернуло.

Но рвоты не случилось. Напал страх, Леха понял все, что не досказал Лопата. Приходили не столько за Галей, сколько за Лехой. Сева, клюнув на телефон 34-56-70, угодил в лапы Барона. После того, как его легонько побили, он рассказал, что паспорт нашел Коровин. После этого поглядели паспорт и, обнаружив, что отсутствует листок с пропиской и чертежиком, решили, что стоит поискать Леху у Митрохиной. Но туг позвонили из милиции и сообщили об обнаружении автомобиля с трупом Котла. Это задержало отправку группы к Галине на несколько часов.

Вчерашний ночной визит к Нинке объяснялся тем, что Барон хотел взять Котла на дело. То есть съездить в деревню и сцапать там Коровина. Однако съездили впустую, потому что Лехи дома не было, а Севина жена сказала, что он в город уехал.

Наверно, решили сразу же прикончить и Галину, и его. Доперли, где он может быть. Интересно, конечно, что ж там вышло с Митрохиным. Оказывается, на самом деле его никто не похищал и убивать, выходило, его вовсе не собирались. Инициатива поехать за город тоже принадлежала ему самому. Там произошел несчастный случай, получается. А чего ж они крутят? На мокрые дела идут, хотя вроде бы и бояться нечего?

Нет, торчать дольше здесь и смерти дожидаться Леха не мог. Он выскочил из квартиры и побежал вниз, в подъезд. Пробегая мимо одной из дверей, он услышал, как чей-то голос перепуганно орет в трубку телефона:

— Да-да! Я не ослышался, товарищ дежурный, там стреляли! Два раза. Я же говорил, на третьем этаже. Нет, это не шкаф упал! Вот еще, я пойду смотреть!..

Проскочив два марша лестницы, Леха услышал, как следом затопали быстрые шаги. Похоже, что Галина тоже бежала следом.

Выход с лестницы был один: на улицу. И там, в подъезде, стоял какой-то мужик. Но это, слава Богу, какой-то здешний оказался, видать, только что с ночной смены пришел и хотел газету из почтового ящика вынуть. Хорошо, что Леха пистолет не выдернул и не пальнул, а то бы… В общем, обошлось.

— Эй, постой! — заорал тот, но Леха уже выскочил на улицу.

Не успел мужик опомниться, как мимо него пробежала, не жалея каблуков, соседка из квартиры номер 23. С сумкой.

— Здравствуйте! — бросила она на бегу и вылетела из подъезда следом за Лехой.

Поскольку она не кричала: «Помогите! Догоните!», мужик здраво рассудил, что если баба гонится за хахалем, то это их общее дело и они сами разберутся…

Леха вовремя сообразил, что по улице среди бела дня бежать не стоит, и перешел на шаг. Галина тут же догнала его.

— Видите белую «шестерку»? — сказала она, подхватывая его под руку. — Это их машина. Она пустая, по-моему…

Действительно, в «шестерке» никого не было. Леха тут же прикинул, что немного ошибся. Все-таки убрать хотели не его, а Галину. Видно, думали, что на одну бабу много времени не понадобится, решили, что и двоих хватит, чтоб тихо придушить.

А на Леху, тем более с пистолетом, вовсе не рассчитывали.

— Водить умеете? — спросила Галина.

— Да так, помаленьку… — ответил Леха, и она подала ему ключи.

— У Валентина забрала, — сообщила она тихо.

— А если загудит? — опасливо спросил Коровин.

— Значит, судьба такая.

Но не загудела. Открылась спокойно, и Леха, усевшись на водительское место, впустил Галину на правое переднее сиденье.

— Куда едем? — спросил Леха, поворачивая ключик в щитке.

— Туда, где погиб Сережа.

Она сказала это так уверенно, что Коровин даже не вспомнил о том, что у нее за спиной — два месяца дурдома.

Завел и поехал, благо движение еще было небольшое. Рулил ось более-менее уверенно. Галина Лехе то и дело давала ценные советы, куда поворачивать, без нее б Коровину из города так быстро не выбраться.

А так выбрались, нигде правила не нарушили и гаишников не заинтересовали. Леха этого боялся больше всего. Впрочем, мужик подстриженный и довольно бритый, а также дама в костюмчике никого напугать и не могли.

По шоссе пошли быстрее. Тут можно было спокойно держать под восемьдесят, что Леха и делал.

— Галина, — спросил Коровин, — а вы чего, знаете, что там в овраге спрятано?

— Да я уж говорила — не знаю. Но то, что сказал Игорь насчет старика, кажется, поняла.

— А что за старик-то?

— У Сергея был такой знакомый дедок, Григорий Хлыстов. В свое время Сергей Митрохин шефствовал над одиноким ветераном по тимуровской

линии, и позже, когда был комсомольцем, не забывал. При его помощи Хлыстова удалось поместить в хороший дом престарелых. Там Хлыстов и скончался на 78-м году жизни, но незадолго до смерти отправил Сергею письмо. Оно пришло на мой адрес, Григорий Филиппович еще не знал, что мы разъехались. Но я чужих писем не читаю. Переслала, не распечатывая, Сергею. А потом позвонила в дом престарелых, хотела сообщить Хлыстову, чтоб он писал ему по новому адресу. А мне сказали, что Григорий Филиппович умер… Это все было еще неделю назад.

— Стало быть, все из-за этого письма? Так надо думать?

— Именно.

— Ну, хорошо, Галина Юрьевна, — осторожно сказал Леха, — вот сейчас покатили мы туда, допустим даже, что найдем там что-нибудь эдакое, интересное. А дальше что? Не думали?

— Не думала, — подтвердила Митрохина, — я вообще теперь редко наперед думаю. Чему быть, того не миновать. Тот шум, который вы у меня на квартире устроили, даром не пройдет. Мне теперь туда не возвратиться. А я, как ни странно, не волнуюсь.

— Мне тоже не больно безопасно домой ехать, — доверительно пробормотал Коровин. — Найдут меня там. А я ведь всех троих, что с вашим мужем к оврагу ездили, убил…

— То есть и Котла тоже? — спросила Галина. — Вы знаете, это кое-кому может понравиться…

— Как это? — опешил Леха.

— Да очень просто. Просто, как я понимаю, кого-то сейчас устраивает, чтоб мой супруг считался пропавшим без вести или вообще бежавшим куда-то. Под это дело можно такого накрутить, что никакой УЭП не разберет, и никакая налоговая полиция. С другой стороны, если б Сережа и все, кто были с ним, оказались убитыми, то это устроило бы других людей… Вот такая теперь жизнь.

— Это точно! — согласился Леха.

СНОВА У ОВРАГА

43-й километр проехали примерно через полчаса. Едва промелькнул столбик с синим флажком, как Леха сбавил скорость. Действительно, совсем рядом со столбиком, метрах в десяти, показался въезд на просеку. Не было никакой угрожающей таблички, типа «Въезд в лес на автомашинах запрещен», но во-обще-то следовало подумать, прежде чем сворачивать. Митрохин с ребятами сюда на джипе заезжали, а не на «Жигулях». Будь Леха на своей машине — у него ее, правда, отродясь не было, — он ни за что бы не сунулся в глубокую и размытую колею. Но машина ему не принадлежала, а потому Лехе плевать было, где ее бросать.

Тем не менее увяз Леха только у выезда на вторую просеку.

— Приехали, — сказал он, открывая дверцу, — теперь пешочком.

Митрохина, конечно, неловко чувствовала себя в лесу на каблуках, но ходить босиком в тонком капроне по уже остывшей от лета земле было еще хуже. У Лехи тоже была привычка в это время года ходить по лесу не в ботинках, а в резиновых сапогах. Но не побежишь же в деревню, когда тут всего ничего пройти осталось.

Дошли до валуна и двинулись по тропинке мимо него. Как назло, Лехе все время лезли на глаза стайки волнушек. Как-то непроизвольно тянуло их пособирать, только вот корзинки не имелось… Но вообще-то Леха хорошо помнил, что не за волнушками сюда пришел.

— Мрачное место, — пробормотала Галина, ежась от сырости. — И очень противное.

Тропинка стала спускаться в овраг. С мокрых веток то и дело обрывались капли и сваливались за шиворот. Тропинка хоть и шла не прямо, а наискось по склону, все же была довольно крутая. Чтоб не оступиться, приходилось цепляться за кусты. Но все же до дна оврага, где тихонько журчал маленький ручеек, добрались благополучно. Наконец она уперлась в два бревнышка, переброшенных над ручейком. Здесь, конечно, Галина сняла туфли и перебралась на тот берег босиком.

Теперь надо было лезть вверх. Это было потруднее. Тем более что Леха помнил: то, что искал банкир, было где-то на склоне, в трех метрах левее тропы. То есть надо было не пройти мимо, все время поглядывать влево и при этом не свалиться. А сваливаться с крутого склона было неприятно. Там и камни кое-где торчали, и пеньки, и прочие штуки с неприятными свойствами.

Долезли до середины склона. Ничего похожего ни на трехзубую вилку, ни на значок «<» слева от тропы на глаза не попалось.

— Ну, куда дальше? — устало спросила Галина.

— Черт его знает, — пробормотал Леха, — если б еще знать, что он искал?

— Давайте схемку посмотрим, — предложила Митрохина.

Схемку достали, глянули.

— Где-то здесь… — Леха потыкал грязным пальцем в бумагу. — Только «вилки» я пока не видел.

— Ладно, пойдем дальше! Прямо как в сказке: «Пойди туда — не знаю куда, принеси то, незнамо что».

«Вот упрямая!» — подивился Леха. Сам он особо не волновался, найдут или не найдут это самое «незнамо что». А вот то, что теперь он и в родной деревне не будет знать покоя, беспокоило. Машина осталась на просеке, без трактора не вытащить, а ее небось уже ищут всякие там Паны и Бароны. И найдут наверняка. Сами же Лехины землячки могут подсказать. Если сегодня кто-то пройдет, на машину внимания не обратят. А вот если она и завтра, и послезавтра останется — доложат участковому. Участковый, само собой, осмотрит и звякнет в город, потому что машина с городским номером. Там быстренько выйдут на хозяев, обнаружат, что их ухлопали. В общем, до Лехи доберутся. И самое главное: хоть милиция, хоть бандиты, а ему все плохо.

Но все равно не хотелось перед этой бабой показывать, что он, Леха, совсем скис и сдох, ни на что не надеется. Может, она что-то такое знает, отчего какой-то выход обнаружится?

Пошли дальше вверх. Тропка обвилась вокруг большого, в полметра вышиной, пня. Леха и его спутница обошли пень, тропка сменила направление и стала подниматься по склону под другим углом.

— Смотрите! — Митрохина неожиданно обернулась и указала на пень, уже оставшийся позади.

— Чего? — Леха даже испугался.

— По-моему, вот это! — сказала Галина, возвращаясь к пню. На задней стороне, противоположной от тропы, была старая, давным-давно посеревшая и не бросающаяся в глаза затеска. А на затеске просматривалась темная фигура, отдаленно напоминающая знак «<», вырубленная когда-то топориком. Одна только загвоздка: уголок показывал острием налево, но не для тех, кто поднимался по тропе вверх по склону, а для тех, кто спускался по склону вниз. Иными словами, не в ту сторону, куда Леха в течение всей дороги пялился, а в противоположную.

— А вот и «вилка»! — воскликнула Митрохина. — Видите, вон там, сухая елка?!

Ну и ну! Точно! Леха даже удивился приметливости городской бабы. И воображению. Уж ему-то ни за что не пришло бы в голову сравнить с вилкой то, что он увидел.

В трех метрах от тропы — может, и в трех с половиной, Леха не мерил — стояла группа елок, тесно прижавшихся друг к другу. Наиболее сильные уже вымахали в семь, а то и в десять метров ростом, затенив и задавив тех, кто послабее. Эти неудачницы засохли, но падать им не давали цепко ввинтившиеся в склон оврага корни и мощные ветви-лапы соседок. Одна из елок, проигравших битву за жизнь, в свое время попыталась исхитриться и выбросила на одном уровне два боковых побега. Они не стали обвисать, как другие ветви, а поперли вверх, пока хватало силушек, параллельно основному стволу. Наперегонки с ним, если гак можно выразиться. Ну и конечно, погубили его окончательно, поскольку отняли у основного ствола силы, заставив его поделить то, что он один добывал из земли, натрое… Приватизаторы хреновы! Так, все втроем, и засохли. Хвоя покоричневела и облетела, мелкие веточки высохли уже до серости, и тройной ствол, если пообрубать верхушки, действительно стал бы похож на трехзубую вилку или, точнее, на вилы.

— Ну, допустим, эта… — пробормотал Леха. — А дальше что?

— Посмотрим… — Галина, не жалея туфель, да и ног тоже, сошла с тропы и приблизилась к елке-вилке. Леха — за ней.

Елки как елки, ничего необычного. Светло-коричневая хвоя устилает почву под ними, шишки валяются…

— Нет тут ничего, по-моему! — сказал Коровин, но Галина, не обратив внимания на это заявление, полезла в гущу елок. Ойкала, ежилась от уколов, но лезла. Леха вздохнул и полез тоже.

Протиснуться было не так-то просто. Уж очень густо стояли елки. Между стволами высоких стояли помельче, ветки, перекрещиваясь, загораживали дорогу. Но самое главное, непонятно было, что между ними искать?

— Здесь что-то есть! — взволнованно сообщила Галина. Леха, обломив несколько особо упрямых и царапучих веток, пролез между стволами двух рослых елей, прошкрябался через гущу пожелтелого мало-мера и очутился на небольшой, полтора на полтора метра, проплешинке.

— Смотрите! — Галина уперла свой острый каблучок в хвою на краю проплешинки и сильно надавила пяткой. Каблук мягко и бесшумно утопился в почву.

— А теперь здесь, — Митрохина переставила ногу в середину площадочки и снова нажала на каблук. Он уперся во что-то твердое.

— Камень… — неуверенно сказал Леха. Вместо ответа Галина отгребла ногой хвою. Под тремя-четырьмя сантиметрами сухих иголок обнаружилось нечто черное, матово-бугристое. Леха тоже взялся отгребать хвою. Меньше чем через пять минут они увидели квадратную крышку, обмазанную толстым слоем черного смоляного вара. Края крышки плотно прилегали к осмоленным доскам, из которых была сколочена горловина люка. Вся эта конструкция заметно вросла в землю.

— Подковырнуть надо… — озаботился Леха. Он нашел подходящую палку, подцепил край крышки. Галина тоже ухватилась, и вдвоем они сумели выдернуть крышку из горловины. Крышка была сделана наподобие ящика. Из четырех кусков доски-сороковки шириной примерно по двадцать сантиметров была сколочена на шипах прочная квадратная рамка размером 70 х 70 сантиметров, а сверху, опять же на шипах, была прочно посажена сама крышка площадью 80 х 80, сколоченная так же из сороковки на шипах. Смоленые доски были старые, но прочные. Ни гниль, ни древоточцы всякие их особо не повредили. Очень может быть, что эти доски еще и креозотом пропитали.

Но куда интереснее, конечно, было то, что под этой крышкой скрывалось. Там оказался неглубокий, метра три, не больше, колодец, укрепленный срубом из довольно прочных чурбаков, собранных «в лапу». Чурбаки хоть и попортились кое-где, но держались крепко и могли, наверно, не один год еще держаться. Спуститься в колодец можно было по приставной лестнице.

Леха попробовал рукой верхнюю ступеньку — вроде прочная.

— Что ж тут лежит такое? — подумал он вслух.

— Надо влезть и посмотреть… — улыбнулась Галина. Наверно, это же и сам Леха смог бы предложить. Лишь бы лестница выдержала.

— Темновато там, — заметил Коровин. — Не разглядеть ничего. Опять же, там, наверно, воздух тяжелый. Знаете, как в картофельной яме. Чуется, что чем-то гнилым отдает.

— Может, ветку зажжете?

— Затухнет сразу, а то и бабахнет, если там какой-нибудь газ набрался. Сероводород, скажем, или метан. Пусть маленько проветрится…

— По-моему, в машине у заднего стекла аккумуляторный фонарь лежал… — припомнила Галина.

— Ладно, — сказал Леха, — вы тут посидите, а я сбегаю.

После этого он выбрался из ельника и пустился в обратный путь, на ходу размышляя о том, что же это они откопали. И отчего этот самый банкир луда поехал собственной персоной, а не послал, допустим, свою охрану, которой должен был доверять от и до. Стало быть, лежало там, внутри, что-то очень и очень ценное. Интересно… Правда, раз оно очень ценное, то те, которые подцепили на крючок банкира, не успокоятся, пока не найдут, если, конечно, знают, что ищут.

Уже перебравшись через овраг, Коровин стал побаиваться, не встретит ли он на просеке кого-нибудь типа Барона. Потом, уже выйдя на просеку, забеспокоился, не нарвется ли на кого-либо у «Жигулей». Причем боялся не столько даже бандитов — догадывался, что они еще не успели во всем разобраться и выяснить, кто пострелял Мосла и Лопату. Гораздо вероятнее было кого-нибудь из своих деревенских встретить. А вот от них-то неприятности и поползут, если даже сами по себе бандюги окажутся недогадливыми.

Но обошлось, слава Богу. «Жигуль» стоял себе, увязнув в луже, и около него никого не было. А у заднего стекла действительно лежал аккумуляторный фонарь красно-белой расцветки. Леха открыл машину, достал фонарь, включил. Оказалось, что горит, и довольно ярко. Обратно, к колодцу, где его дожидалась Гадина, Коровин вернулся без приключений и очень быстро.

— Ну, — сказала Митрохина, — полезете?

— Попробую, перекрестясь, — хмыкнул Леха. — Лишь бы не завалило там где-нибудь, а то вам и откопать нечем будет…

И с превеликой осторожностью Коровин поставил ногу на ступеньку лестницы.

УЖАСТИК НАЯВУ

Спуск занял пару минут, не больше. Если б Леха не опасался, что какая-нибудь из ступеней все-таки обломится, то успел бы спуститься побыстрее. Фонарь он зажег, уже сойдя с лестницы на твердый и на удивление сухой пол. Лехе резонно казалось, что тут, на дне колодца, должна быть вода. Однако вместо воды нога встала на твердый, тихо шуршащий под ногами гравий. В боковой стенке колодца чернел узкий и короткий подземный ход с прочной на вид

бревенчатой крепью стен и потолка. По сути дела, тот же сруб, но горизонтальный. При этом еще одно обстоятельство Леху удивило, даже скорее обрадовало: вверх из подземного хода заметно тянуло холодным сквозняком. Получалось, что подземелье проветривалось!

Не без робости Леха вошел в подземный ход. Идти надо было согнувшись — от пола до потолка всего полтора метра. Боялся случайно зацепить макушкой — вдруг сыпанется все на голову?

Но ход оказался короткий — не больше двух метров, а дальше — судя по всему, глубже в склоне оврага — оказалось что-то вроде комнаты с потолком выше двух метров и площадью примерно четыре на четыре метра.

Больше всего это было похоже на землянку или блиндаж. Леха такие видел в фильмах про войну, но никогда, даже во время службы в армии, не бывал в таких сооружениях.

Потолок был сооружен из бревен, подпертых прочными столбами. Стены — из бревен потоньше, укрепленных чурбаками. Около одной стены было что-то вроде стеллажа, заставленного какими-то ящиками. По другую сторону находились двухэтажные нары. Леха на них сперва напрямую не светил, а потому то, что он увидел, подойдя поближе, шарахнуло его по нервам так, что у Коровина сердце заколотилось и пропрыгало от жути, не в силах уняться, минут пять.

Там, на нарах, на обоих ярусах, лежали скелеты. На нижнем он сразу же увидел шесть оскаленных, желтоватых черепов в истлевшей, но еще сохранившей форму тел, одежде. На солдатских шапках даже виднелись звездочки. Кирзовые сапоги растрескались и разлезлись по швам. А на петлицах шинелей просматривались кубари и треугольники.

Еще пять таких же лежало на верхнем ярусе. Одно место было свободно. Поблизости от нар стоял стол, на нем котелки с остатками какого-то давным-давно окаменевшего варева. В углу Леха разглядел подобие ружейной пирамиды, где стояли одиннадцать проржавевших донельзя автоматов ППШ и ручной пулемет. Там же обнаружилась старинная заплечная рация, разбитая и исковерканная, должно быть, ударами приклада. Под потолком висела керосиновая лампа «летучая мышь».

Леха отшатнулся обратно к лестнице и хотел даже вылезти из страшного места. Но все-таки удержался.

Успокоился он просто. Отчего бы ни умерли эти ребята, дело было давно. Где-то в начале войны, не раньше. Раз еще без погон. Только ведь войны тут не было как будто… Может, у Митрохина тут дед лежит? Но что-то сомнительно, чтоб он из-за этого такую секретность развил. А уж тем более чтоб митрохинские ребята после его смерти так заботились насчет памяти его предка, что готовы за это дело пристрелить. Стало быть, скорее всего дело не в трупах, а в тех ящиках, что лежат на стеллажах.

Самые большие лежали внизу, их было четыре. Леха, едва осветил их смоленые бока и поглядел на то, как они сколочены, догадался, что, должно быть, в них хранилось оружие. Никакой маркировки на ящиках не проглядывалось, и они скорее всего были сооружены здесь, из подручных материалов, а не на заводе. Добротно, но грубо.

Вытянуть хотя бы один из больших ящиков со стеллажа Леха не сумел — жутко тяжелые оказались. Зато он обнаружил на стеллаже тронутый ржавчиной, но еще крепкий вороненый топорик с ухватистой резиновой ручкой. Ручка была рубчатая, и на ней имелась круглая марочка с орлом, держащим в когтях свастику. «Трофейный небось», — прикинул Леха.

Орудуя топориком, Леха, хоть и с трудом, но сумел отодрать с одного из ящиков торцевую стенку. Пахнуло знакомым — смазкой. Уже не сомневаясь, что в ящике оружие, Коровин увидел при свете фонаря нечто вроде тюка из палаточного брезента, под которым шуршала бумага и ощущались твердые предметы. Кое-как распоров брезент топором, Леха увидел, что тюк заполнен не менее чем двадцатью продолговатыми предметами, завернутыми в промасленную бумагу. Выдернув одну упаковку из плотно набитого ящика и развернув бумагу, Коровин увидел немецкий автомат, так хорошо известный ему по фильмам. Здесь же, в отдельных бумажках, лежали принадлежности для чистки оружия и три пустых магазина. Прямо как только что с завода. Смазка, конечно, слегка усохла, но металл не пострадал. Протереть его керосинчиком, смазать свежей ружейной смазкой — заработает только так. Были бы патроны…

Патроны оказались в верхних маленьких ящиках, в целехоньких зеленых цинковых коробках с немецкими надписями, ничуть не пострадавших от времени и прочих природных явлений. Леха открыл только один из этих ящиков, но догадался, что и в других то же самое. Цинки, правда, решил не вскрывать. Пусть еще полежат.

В общем, ему ясно стало, что искал Митрохин. Оружие! Это ж деньги, и немалые. Каждый патрон не одну тысячу стоит, а автомат, наверно, пару миллионов. Значит, если в ящике лежит навалом двадцать автоматов, а таких ящиков четыре, то по два миллиона за штуку получается 160 «лимонов». А патронов лежит не меньше, чем двадцать тысяч. Ежели продавать по паре штук за патрон, то выйдет еще 20 «лимонов». А есть еще несколько ящиков, куда Леха не добирался… Там тоже может что-то быть.

— Алексей! — обеспокоенно позвала сверху Галина. — Как у вас там?

— Все в порядке, — сказал Леха, — сейчас вылезу.

Он выбрался наверх, с наслаждением вдохнул лесной воздух и тут же полез в карман за куревом. Щурясь от яркого света, резавшего глаза, затянулся.

— Ну, так что там? — нетерпеливо спросила Митрохина.

— Жуть… Ужастик наяву. Там трупы лежат и оружие. С войны осталось.

— Так ведь до нашей области фронт не дошел, — заметила Галина. — Это я точно знаю.

— Я тоже знаю, — кивнул Леха, — но только трупы там есть. В нашей форме, такой, как в начале войны ходили, с петлицами. И оружия полно. Наши автоматы, которые в пирамиде стояли, — проржавели. А там в ящиках немецкие лежат, смазанные. И патроны. Наверно, ваш муж это и искал.

— Вот оно что… — проговорила Митрохина. — До чего ж он докатился! Деньги не пахнут…

— Там этого оружия — миллионов на двести, — сказал Леха, пуская дым. — Я, конечно, настоящих цен не знаю, только понаслышке, но это — деньги.

— Я так и чувствовала, — думая о чем-то своем, вымолвила Галина. — Мне пару недель назад сообщили, что у него финансовые затруднения. Не очень ясно, какие и откуда они взялись, ведь банк у него, судя по всему, держался прекрасно. Но у него лично откуда-то возник большой долг. А потом, буквально накануне его исчезновения, мне одна знакомая позвонила и сообщила, что он вроде бы неожиданно нашел свободные средства…

— А это было не после того, как письмо от ветерана пришло? — спросил Леха. — Из дома престарелых?

— Вот именно. Кстати сказать, я это как-то позабыла, но Сережа, судя по всему, уже получив письмо, заезжал к Хлыстову. Когда я туда, в дом позвонила, мне сказали, что Сережа был у него за день до смерти, а потом помогал похороны организовывать.

— Значит, ветеран этот что-то знал про этот колодец. Но почему молчал столько лет? И почему о нем никто больше не вспоминал? Одиннадцать солдат погибло, а их никто не искал. И не в бою где-то, а в какой-то целехонькой землянке, правда, уж очень замаскированной… К тому же не на фронте, а в тылу. Их ведь не завалило тут, все вроде в исправности.

— Ну, вообще-то у нас всякое могло быть. Целые полки без вести пропадали. Но вы правы: здесь — тыл. А землянка эта устроена так, чтоб быть незаметной. Думали, что немцы сюда дойдут, партизанскую базу готовили? Зачем столько оружия навезли, да еще трофейного? И почему потом не забрали оружие и покойников?

Леха только пожал плечами. Ему-то откуда знать?

— Я тоже хочу посмотреть, — решительно заявила Митрохина. — Помогите мне туда залезть.

Вообще-то Коровину туда, в этот братский склеп, совсем не хотелось. Но показать, что страшно, — стыдился. Спустился вниз и стал у подножия лестницы страховать экс-банкиршу, которая спускалась вниз в туфлях и юбке. Ноги она ставила аккуратно, стараясь не попасть каблучком на ступеньку-перекладину, и спокойно добралась донизу, правда, под конец чуть не зацепилась юбкой за Лехину голову.

Леха, конечно, побаивался, что она, увидев покойничков, в обморок хлопнется или в припадок ударится — баба все-таки, не так давно из дурдома, — но все обошлось как-то. Наверно, после рассказа Лехи она уже морально подготовилась к этому неприятному зрелищу.

— Интересно, — спросила она, — а откуда же здесь сквозняк?

— Может, отдушина есть какая-то? — предположил Леха.

Луч фонаря прошелся по стенам, и под потолком удалось разглядеть темное углубление. Оттуда и тянул свежий воздух.

— Смотрите-ка, — сказала Галина, подойдя к столу, где громоздились котелки. — Они кашу не доели… Почти во всех котелках помногу осталось. Неспроста это! По-моему, они умерли именно во время обеда. Их отравили!

Лехе было, в общем-то, до фени, отчего померли солдаты, лишь бы самому не отдать концы от той же причины. Вроде он никаких особо болезненных симптомов не чувствовал, даже острой алкогольной недостаточности.

Он еще раз, хотя вся его душа протестовала, посветил на нары и увидел то, что раньше глаза не усмотрели. На одном из столбов висела на ремешке тонкая целлулоидная планшетка. Леха снял ее с гвоздя. Под полупрозрачной пластмассой проглядывались какие-то исписанные бумаги.

— Интересно! — сказала Галина. — Надо бы посмотреть на свету.

Леха охотно согласился, и они опять выбрались на свет Божий, что было очень приятно. Планшетка выглядела почти как новая. Даже кнопки, на которые она застегивалась, не проржавели. Когда кнопки расстегнули, то из планшетки удалось вынуть несколько листков с карандашными записями. На пяти из них были латинские буквы.

— По-немецки написано, — заметила Митрохина, — я по-английски немного читаю, а это не перевести.

Шестой листок был написан по-русски и довольно красивым почерком. Прочитать его было нетрудно, даже несмотря на то, что в словах были буквы «ять», «ер» и «i>.

«Любезный сын Александр!

Не знаю, сколь долго еще жидо-большевистские силы смогут противостоять войскам Великой Германии и когда ты сумеешь узнать правду о том, как

почил твой отец. Надеюсь, что ты не будешь долго пребывать в неведении. Судя по последним сообщениям, которые у нас имеются, германские войска разгромили красных под Керчью и Харьковом. Вне всякого сомнения, Дон и Кавказ уже восстали. Тщу себя надеждой, что агония сталинцев не продлится долго. Великая Континентальная держава, Евразийская империя восторжествует в мире, отбросив развратные и плутократические силы современной Атлантиды.

Я не верю, что Господь позволит моему письму угодить в кровавые лапы большевиков. Их дни сочтены. С благоговением вспоминаю обращение начальника Русского бюро в Сербии его превосходительства генерала М. Ф. Скородумова, пророчески заявившего при начале освободительного похода Великогерманской армии: «Я верю в силу русского народа и верю, что русские люди с помощью Вождя рейха и доблестной Германской армии свергнут и навсегда уничтожат двадцать с лишком лет издевавшуюся над русским народом интернациональную сталинскую банду для спасения и восстановления Православной национальной Русской империи, которая никогда эту помощь не забудет и навсегда кровью свяжет вечный союз между русским и германским народами. Боже, помоги нам спасти Россию!»

Не сомневаюсь, что Германское правительство внимательно разберется в обстоятельствах неудачи нашей миссии, которые изложены мной в рапорте на немецком языке. Думаю, что оно найдет возможность восстановить наши права на недвижимость. В том числе и на ту, которая располагается в нашем родном городе. Запомни нынешний адрес: улица Усыскина, дом 5, строение 3. Это дом твоего отца. Помнишь ли ты наш разговор о печке на втором этаже?

Увы, мне все хуже. Яд, подложенный подлой рукой агента чека, убивает меня, медленно, но верно. Прощай, Александр, и да благословит тебя Бог! Поцелуй за меня свою матушку и передай ей, что любовь моя к ней и по сей день столь же безгранична, как и в 1920 году. Позаботься о том, кто передаст тебе это письмо, о честном русском солдате Григории Хлыстове.

Конец и Богу Слава.

Твой отец, подпоручик Алексеевского полка Анатолий Коровин».

— Ну и ну! — вздохнула Галина, шмыгнув носом. — Вот история! Выходит, этот самый ветеран Хлыстов был вовсе не ветеран…

Да, выходило именно так. Правда, Леха сумел только понять, что здесь, в этой самой землянке-бункере, прятались и нашли свою смерть не красноармейцы, а фашистские диверсанты. Правда, возможно, русские по национальности.

— У нас в деревне один старик живет, — припомнил Леха, — Кусков Иван Петрович. Он раньше учителем был, немецкий язык преподавал. На войне в разведке служил. Наверно, перевел бы.

— А далеко до деревни?

— Отсюда километра четыре будет. Правда, не очень-то ловко туда объявляться. Ну да чего сделаешь…

Леха еще раз посмотрел на письмо. Надо же, был какой-то Коровин поручиком Алексеевского полка и пошел к немцам служить. Конечно, Коровиных по Руси до фига и больше, но неприятно. Те-перь-то вроде бы ничего, никто не посадит, если родство установят, даже, наверно, наоборот, полезно, если в родне белоэмигрант окажется, но все-таки неприятно… Иван Петрович — он когда-то и Леху учил немецкому — самый что ни на есть сталинист. Упрямый. Для него и Зюганов не коммунист. Только Нину Андрееву уважает, хоть про нее и не слыхать ничего. Наверняка начнет спрашивать, кем этот немецкий Коровин Лехе доводится. А то и вовсе обматерит, скажет: «Что, Алексей, и ты решил в Германию мотануть? С фашистами породниться захотел?»

Но тут ход мыслей у Лехи очень изменился. Он даже забыл на какое-то время про деда Кускова. Потому что на глаза ему попался адрес: Усыскина, дом 5, строение 3. До этого он как-то пропустил его, не разглядел. А тут допер, что прошедшей ночью он был в этом самом доме и именно в печке на втором этаже. А ведь там, в этой печке, под расшатанными кирпичами, лежало что-то. Стальной ящик какой-то. Тяжелый.

Тут у Лехи дух захватило от проскочившей догадки. Да ведь он же теперь знает все! Во всяком случае, то, что хотел и не успел узнать банкир Митрохин. Наверняка этот самый Хлыстов, «честный русский солдат», так сказать, получив от Коровина боевую задачу уйти за фронт к немцам, так и не ушел. И планшетку бросил. Должно быть, после каялся, что не сжег, ночей не спал, все думал, что найдут. Но то ли не было у него времени, то ли боялся, что его заловят, только сюда он не пришел за полста с лишним лет ни разу. Может, и пришел, но, убедившись, что ничего не тронуто, внутрь не полез. И Леха ни за что не стал бы лезть, если б знал, что там одиннадцать трупов лежит.

Что бы там ни было, а сидеть тут смысла не имело. Рано или поздно сюда пожалуют те, что от Пана, Барона или хрен знает кого. Правда, сейчас, как видно, им не до того. К тому же все, кто ездил сюда — Митрохин, Котел, Мосел и Лопата, — уже ничего рассказать не могут. Может, конечно, во второй раз с последними тремя еще кто-то был, но он тоже всей дороги не знает. Если Сева-друг еще жив, то может провести. Если, конечно, ту схемку, что у Лехи, запомнил. Однако надо думать, что не запомнил он ее, потому что тогда Барон не отправлял бы ребят в деревню за Лехой. И не посылал бы Мосла с Лопатой к Митрохиной. А может, они у Нинки сейчас? В печке копаются? Могли ведь догадаться, гады, куда Леха в городе зайти может. Или в деревне спросить под каким-либо благовидным предлогом. Правда, при их-то рожах им вряд ли кто сказал бы, если б не припугнули.

Леха вдруг подумал: а с чего это он взял, будто Барон в деревню уже съездил? Не успел бы он, пожалуй. К Нинке он приперся где-то в четвертом часу утра, шуровали не меньше получаса, Котла искали, Нинку допрашивали. Леха ушел через полчаса после их отъезда. Потом шел пешком, еще с полчаса. Автобус подошел не раньше пяти. Проехал минут десять-пятнадцать, разбудил Митрохину где-то в полшестого, не раньше. В это самое время, по прикидке, Барон мог только-только доехать до деревни. Ну, в крайнем случае задать пару вопросов Ирке Буркиной. Поспрошать наверняка надо было пообстоятельней. Уж никак не меньше пятнадцати минут. И проверили наверняка, то есть подошли к Лехиному дому, постучали, поглядели в окна. На что еще меньше пятнадцати минут не потратишь. А Леха просидел у Митрохиной где-то час, прежде чем приперлись Мосел с Лопатой. Причем без Барона и явно па другой машине. Ту иномарку, на которой они к Нинке приезжали, Леха успел разглядеть краем глаза, перед тем как полез в стенной шкаф.

В общем, вполне могло получиться, что они только-только к деревне подъезжают, а Леха туда, к ним в лапы, собирается.

Впрочем, может и по-другому выйти. Доедут, поцелуют пробой и попрутся сюда, поискать землянку. И найдут, если Леха их тут дожидаться будет.

И поскольку могут уже догадываться, кто их друганов пострелял, то прибудут, как говорится, во всеоружии. А у Лехи — один пистолет да семь патронов. Нет уж, он так просто не дастся!

— Ну, что будем делать? — спросила Митрохина.

— Вооружаться! — ответил Леха вполне серьезно и в третий раз полез в колодец.

ВЕЧЕР В РОДНОЙ ДЕРЕВНЕ

Поволновался Леха изрядно. И тогда, когда вытащил наверх завернутый в промасленную бумагу немецкий автомат с магазинами, цинковую коробку с патронами, а также топорик, и потом, когда маскировал хвоей крышку люка. На просеку не выходили. Леха повел Митрохину через лес, по другой стороне оврага, прямо через свое любимое грибное место. Волнушек было полно, но набрали их ровно столько, чтоб прикрыть ими автомат и цинку, лежащие на дне сумки. Там же оказались и топорик, и… пистолет, который, оказывается, прихватила Галина, убегая из дома. Тетрадки учеников Митрохина перед бегством выложила, а вот пару учебников и какую-то свою рабочую тетрадь оставила. Леха-то думал, что сумка у нее совсем небольшая, такого типа, что на одном плече носят. А оказалось, что, если раздернуть «молнии», получается здоровая хозяйственная, в которую немецкий автомат запросто влез по длине. Правда, он еще никуда не годился, автомат этот. Его еще надо было промывать в керосине, счищать пристывшую смазку, протирать, наново смазывать ружейным маслом, снаряжать магазины. И проверить не мешало. А то хрен его знает, может, внешне все нормально, а на самом деле разорвет его по какой-либо причине. От усталости металла, от трещины какой-нибудь… Тоже, между прочим, повод для волнения.

Прокрутились они по лесу лишних десять километров. Но зато вышли к деревне со стороны малохожей, к тому же уже после обеда, где-то часа в четыре, не раньше. Очень кстати в это же время дождь полил, холодный, мелкий, да еще с ветром. В такую погоду хорошие хозяева собак на улицу не выпускают.

Собаки Лехе были по фигу, а вот то, что на деревенской улице никаких посторонних машин не проглядывалось и народу никого не было, очень понравилось. Даже в огородах никто не копошился.

Они с Галиной прошмыгнули во двор по меже между Лехиным и Севкиным огородами. За Лехину картошку, само собой, никто не брался, а Севкину они еще позавчера докопали. Или даже раньше — про эти дела Коровин уже позабыл почти. Одно утешило — замок у Лехи на дверях висел нетронутый, окна были целехонькие и закрыты как положено, на шпингалеты изнутри.

Тем не менее в дом они прошли не через крыльцо, а через хлев, где у Лехи никакой живности давно не было, но замок тоже висел для порядка. И здесь, как говорится, «признаков нарушения Государственной границы установлено не было». В кухню выбрались из-под пола, по лесенке, похожей на ту, что была в лесной землянке, только малость покороче.

— Холодно-то как у вас! — проворчала Митрохина. — И порядок — как после налета! Неужели самому не страшно так жить?

Хорошо еще, что за время Лехиного отсутствия перегарный дух чуток выветрился. Но ароматов, конечно, тут и без него хватало.

Тараканы Галину хорошо встретили, дружно. Немытая посуда всюду стояла, ведро помойное вовсю воняло. И самое главное — жрать нечего абсолютно. Ни корки хлеба, ни шиша вообще.

— Ужас, ужас какой! — вздохнула Галина Юрьевна. — Неужели так повсюду?

— Есть и получше, — возразил Леха. — Просто я себя запустил… Потому что без жены.

— А говорят еще, что мужик Россию вытащить сможет! — припомнила Митрохина городские споры,

должно быть, не раз происходившие между коллегами-учителями. — На вас посмотришь и поймешь, что если и вытащит, то не мужик, а баба.

— Бабы тоже разные бывают, — не согласился Леха, — у нас тут есть такие, что крепче моего пьют. Вы еще Милку-самогонщицу не видели.

— Куда катимся? — риторически спросила экс-банкирша, но Леха ответ знал и сказал:

— Как куда? К цивилизованному рынку.

Митрохина грустно рассмеялась, а Леха сказал:

— Посидите пока здесь, я к соседке сбегаю, может, хоть хлеба займу.

Леха опять выбрался из дома через подклет и хлев, а затем, не показываясь на улице, перемахнул в огород Буркиных.

У Ирки дым из трубы шел. Леха поднялся на крыльцо. Ирка возилась на кухне, жарила что-то. На Леху глянула испуганно, и глаза у нее были красные какие-то.

— Ты? — спросила она полушепотом, будто кто-то страшный мог услышать. — О Господи! Тут такое было!

— Чего?

— Искали тебя какие-то. Приехали на большой такой машине, импортной. Четверо. Одеты все шикарно, в кожу. Здоровые, как бугаи. Настоящие бандиты, короче. И говорили бы вроде вежливо, а страшно стало…

— Севка не приезжал? — перебил Леха.

— Да не перебивай ты! — проворчала Ирка. — Приехали, значит, они где-то около полудня, сперва зашли к тебе, покрутились и к нам пошли. Вежливые, матом не ругались. Я-то, конечно, волновалась. Сам знаешь, у нас во всей деревне столько мужиков не найдется, чтоб с этими четырьмя справиться. Никто и не заступится, если что. Но они — культурно. Ноги вытерли, даже ботинки сняли, когда сюда зашли. Сначала спросили про тебя. Я говорю, так, мол, и так, уехал вчера среди дня в город, до сих пор не приехал. Они спрашивают: «А у него что, там родня есть?» Я сказала, что родни нет, но переночевать есть где. Потом только сама спросила, мол, зачем он вам нужен. Они посмеялись и сказали, что ты вроде бы занял у них много и хотел вчера отдать, да почему-то не приехал. Вот они, дескать, волнуются, не случилось ли чего. Как-никак, человек с пятью миллионами вроде уехал и потерялся. «Господи! — говорю. — Какие мильоны, где он их вам найдет? Он и не покупал ничего такого, чтоб такие деньги одалживать!» Тогда эти, городские, усмехнулись так нехорошо и сказали, что у тебя бумажка одна была, которая десять миллионов стоит. Дескать, если принесешь, то они тебе не только долг простят, но пять «лимонов» на карман отстегнут. А потом спрашивают: «Муж-то у тебя есть, Ирина?» Отвечаю, что есть, тоже в городе. «Давно уехал?» — интересуются. «Вчера, — говорю, — утром. На мотоцикле». — «И не приезжал до сих пор? Не волнуетесь?» — «Не очень, — говорю, — волнуюсь. Я думаю, что они там с Лехой встретились и гуляют где-нибудь». Тогда тот, который у них за старшего был, улыбнулся и говорит: «А ваш муж, случайно, не Буркин Всеволод Петрович?» — «Да», — отвечаю. «Тогда должны мы вам сказать, что у него неприятности большие. В очень большой опасности он. И помочь ему может только один человек». В смысле ты, Леха. Если завтра в течение дня не позвонишь им по телефону и не договоришься о встрече, то с Севкой худо будет. «И вообще, — говорит, — малец у тебя, Ирина, очень хороший. Ты уж побереги его, чтоб чего не случилось…»

— Ни фига себе, вежливые! — пробормотал Леха.

— Ну, в общем, — отводя глаза, произнесла Ирка, — они еще попросили, чтоб я, если что, позвонила им… Телефон дали. Радио. Номер на кнопках надо нажать. 34-56-70. Спросить Антонова Аркадия.

— Все ясно. Покажь телефон!

— Да я его в шкаф заперла. Чтоб Санька не сломал. Он, сказали, больше «лимона» стоит.

— Стало быть, — сказал Леха, — угодил твой Севка в заложники. Только сомневаюсь, что если я приду, то они его отпустят.

— Чем же вы им дорогу-то перешли? — испуганно спросила Ирка. — Неужели это все из-за паспорта этого?

— Там много чего… — уклончиво сказал Леха.

— Может, к участковому пойти? Как думаешь?

— Да он небось лыка не вяжет…

— Минут пять назад прошел мимо, поздоровкался. Наверно, к Кускову пошел, в шахматы играть.

— Ладно, — сказал Леха, — тут вот еще какое дело. Я не один приехал, с бабой. Она вдова того мужика, чей паспорт нашли…

— Так его убили? — Ирка широко и испуганно открыла глаза. — Ой, чего ж будет-то?

— Не знаю. Можешь хоть сейчас им позвонить, пусть катят. Только я им так не спущу! — Леха выдернул из-под куртки пистолет. — Я им мозги повышибаю!

— Ой, откуда он у тебя? — ахнула Ирка. — Тебя ж посадят!

— Не дамся! — Леха сказал это так, что даже сам поверил. — Я уже троих у них порешил, не страшно…

— Господи! С ума сошел… — напугалась Ирка. Неужели правда?

— С чего б они, думаешь, сюда приехали?

— Уезжай лучше! Куда подальше!

— Они Севку убьют. Атак, может, и отпустят.

В это время на улице послышались шаги. Участковый Пономарев Андрей Михалыч, сорокалетний капитан. В фуражке с советским гербом, при кирзовых сапогах и в кожанке с погонами. Орел!

Постучал в калитку.

— Ирина! Дома?

— Заходите, Андрей Михалыч! — пригласила Ирка.

Капитан зашел во двор, поднялся на крыльцо, увидел на терраске Леху и сказал:

— О, одна пропащая душа объявилась! А где ж дружок?

— Не знаю, Михалыч, — соврал Леха. — Он сам по себе.

— А я-то думал, вы, как прежде, вместе куролесить поехали. Вообще-то у меня к тебе разговор. Мужской, так сказать. К Ирине-то я так, спросить зашел.

— Насчет чего?

— Да все насчет мужа. Машина тут, говорят, приезжала, «Ниссан-патрол», парни какие-то в кожаном. Решил узнать, что и как. Уж, думаю, не рэкетиры ли наехали? Вроде Севка у тебя не бизнесмен, с чего бы, думаю?

— Ладно… — прервал Леха. — Давай, Михалыч, отойдем, раз у тебя мужской разговор.

— Добро, отойдем, — Михалыч спустился с крыльца, уселся на скамейку под дровяным навесом, где, бывало, часто курили Севка с Лехой после пьянок. Сам Михалыч был умеренно поддат, но явно все соображал.

— Закурим? — Михалыч достал пачку моршанского «Беломора». Леха не отказался. Поплыл сизоватый дымок, затлели огоньки.

— Не к тебе, случайно, крутые приезжали? — спросил участковый.

— Ты ж сам видел, что к Севке.

— Сначала, Алексей, они около твоей хаты остановились. И вылезли, между прочим. Осмотрели, так сказать. А уж потом к Буркиным пошли.

— Понятия не имею, Михалыч. Может, ошиблись?

— Может. Только ты учти такую вещь, Алеша. Преступные группы, как утверждает наша, мать ее так, криминальная практика, имеют такое свойство: делить территорию. Вроде как вон тот кот Афонька. Поднял ногу — пометил: мое! Сунется чей-нибудь Васька — он на него — фырр! Не трожь! Драка пойдет. Понял?

— Уловил.

— Теперь пойдем дальше. Кто у нас на территории бывшего сельсовета или, по-нынешнему, волости самый интересный для рэкета гражданин? Сразу скажу: Абрамян Степан Семеныч. Генеральный директор ТОО «Колосочек», который, условно говоря, приватизировал весь промтоварный и две трети продовольственного магазина. И сам понимаешь, чтоб жить совсем спокойно и счастливо, он пользуется услугами охранной фирмы «Варриор», от которой регулярно два человека наши магазины сторожат, хотя у нас вроде бы никто на них не покушается. А тут, видишь ли, средь бела дня приезжают в село городские ребята из «Гладиатора» и ведут какие-то разговоры на территории вверенного мне участка. Непорядок это. Криминогенная ситуация возрастает. Конечно, я мог бы с Иркой поговорить, но она ж явно сути не знает. Так что, Алеша, давай-ка пооткровеннее. Объясни, будь добр, какие у вас отношения с товарищем Антоновым, более известным в криминальных кругах по кличке Барон…

— Хорошо, — сказал Леха, пустив струю дыма, — только ты, Михалыч, объясни заодно, кто такой Пан?

— Пан? — участковый нахмурился. — Пан — это совсем серьезно. Кто такой, я лично не знаю, но слыхал такую поговорку: «Наш Пан — всей области пахан». Устраивает ответ?

— А такие ребята, как Котел, Мосел, Лопата?

— О Котле слышал. Других — нет. Шпана, должно быть, шелупонь мелкая. А Котел у Барона — шестерка козырная. Три мокрухи на нем по оперданным, а улик — ноль.

— Насчет пропажи банкира Митрохина в курсе? — спросил Леха.

— В курсе, — с интересом произнес милиционер. — Стало быть, этот визит по поводу Митрохина?

— Вроде того… — Леха вытащил из кармана листочек из середины паспорта.

Участковый посерьезнел. Некоторое время рассматривал пулевую дырку и следы крови, пускал дым, а потом сказал:

— Тут, Алексей, можно ждать очень серьезных последствий. Я, конечно, в масштабе даже нашего района — никто. Если ты с Бароном поссорился — даже знать не хочу как, — жить тебе маловато осталось. По-дружески говорю. Ночью, уже этой, приехать могут.

— А ты?

— Что я? У меня «Макаров» и две обоймы. Да и то, если честно, я не влезу. Мое дело — пацанов на танцах разнимать. А в крутизну нырять — это, выражаясь по-блатному, стремно. Я до пенсии хочу дослужить. Мирно.

Тут Леху осенило. Вот что значит сутки не пить — голова заработала!

— Ты меня с этим армяном свести можешь? Которого этот, как его, «Вор и вор» сторожит?

— «Варриор», — поправил капитан. — Свести, конечно, можно. Я думаю, что он тебя даже с тамошним начальником познакомить сможет. Но ведь знаешь, это тоже чревато. Ты кто? Ноль. Какой у них интерес из-за пустого места ссориться с Бароном? Нет у них интереса. Ты ж, милок, не та курица, которая золотые яйца несет… Отдадут и не плюнут.

— Ладно, — отмахнулся Леха, — может, и найду

для них какой-либо интерес. Ты, главное, сведи с Абрамяном.

— Да с ним-то нет смысла сводить, сказал Михалыч, — он же так, клиент. Вот в семь вечера к его охране пересменка приедет, с ними будет такой Костя Епифанов, он же, в дружеском кругу, Костоправ. Могу с ним познакомить. Только учти, что он, если по правде, кости не правит, а ломает… Не понравишься — пеняй на себя.

— Сколько сейчас времени? — спросил Леха.

— Семнадцать ноль пять, — ответил участковый. — Я около семи за тобой заеду. Мне как раз на танцы надо будет ехать. Постарайся не пить до этого, а то Костя с тобой и разговаривать не станет.

Капитан ушел, а Леха вернулся к Ирке и сказал:

— Слушай, у тебя как насчет пожрать, а! Мне тут одну даму маленько попотчевать надо…

— Это вдову-то? — Ирка даже возмущаться, как ни странно, не стала. — Чего ж, можно… Веди давай. Леха забежал домой и сказал заждавшейся и продрогшей в его нетопленом жилище Галине.

_Пошли к соседке, покормит… Не загибаться

же тебе с голоду?

— А удобно?

— Удобно, удобно.

Леха отвел Митрохину к Ирке и сказал:

— Сейчас добегу до Кускова и вернусь…

Листки с немецким текстом уже лежали у него в кармане.

Иван Петрович покуривал на крылечке свою трофейную немецкую трубку, набитую махрой. Леха

поздоровался.

— Здравствуй, здравствуй, Алеша, — кивнул в ответ старик. — Давно не видел тебя. Говорят, ты в город ездил?

— Ездил, Иван Петрович.

— Ну и как там? Рабочие-то что говорят?

— Да я на заводе и не был…

— Зря. Что ж ты, столько лет проработал и не зашел туда?

— А он стоит, завод этот, — сказал Леха, — там и народу-то нет. Половину цехов под склады сдали. Коммерсанты ползают. Не нужны наши изделия…

— Вот как! — вздохнул Кусков. — Эх, рабочий класс, рабочий класс! До чего ж тебя эти гады довели… Коммунисты называются! Ум, честь, совесть… Где партком ваш? Где комсомол? Где профсоюз?

— Секретарь парткома, я слышал, теперь в администрации города работает. Валерка Мелков, который комсомолом руководил, — гендиректор ИЧП «Леда», косметикой торгует. А Антонина Матвеевна, предпрофкома бывшая, сейчас турфирмой заворачивает. Не помню какой, у меня все равно денег на Канары нет.

— Предатели! — кратко бросил Иван Петрович. — Вот таких-то гадов в тридцать седьмом и стреляли. А вам, дурачью несмышленому, уши прожужжали: «Сталинизм! Сталинизм! Репрессии!» Ничего, еще пару лет так победуете — поймете, что к чему…

Леха, которому хотелось узнать содержание немецких бумаг до семи вечера, до встречи с Костей-Костоправом, вынужден был осторожно перебить эту лекцию по политграмоте. Он бы и сам под пьяную голову не хуже прочитал, но сейчас-то был трезвый.

— Вы извините, конечно, Иван Петрович, но у меня дело к вам. Вы как, немецкий не забыли еще?

— Ну, разве такое забудешь? Это ж мне на войне жизнь спасало… Помню, выбросили нас в Белоруссии…

В другое время Леха с удовольствием послушал бы эту историю, хотя уже слышал ее раз сто, наверно, первый раз еще в пятом классе, когда на самом первом уроке немецкого Иван Петрович им рассказывал о том, как их разведгруппе пришлось выходить из немецкого тыла и лишь отличное знание языка выручило лейтенанта Кускова. Но сейчас некогда было.

— Мне вот тут несколько бумажек прочесть надо, сумеете?

— Вот видишь, — сказал Иван Петрович, — говорил ведь вам, дуракам: «Учите немецкий!» А вы все шаляй-валяй. Теперь вот занадобилось, а ты не умеешь. Карл Маркс не зря говорил: «Иностранные языки — это оружие в жизненной борьбе!» Товарищ Сталин тоже вопросы языкознания изучал… Ну ладно, что там теперь говорить! Сам я виноват. Посмотрим… Пошли в горницу, там при свете глянем.

У Петровича в горнице был порядок, хотя жена у него еще десять лет как умерла. Держался старик, не сдавался. Хоть и пенсии не хватало, и работы не было. Но ни в долг не брал, ни милостыни не просил.

— Садись! — Он сел перед столом в кресло, пододвинул Лехе стул. Леха вынул листы с немецким текстом, положил на стол. Кусков достал из кожаного футляра «дальнозоркие» очки, из верхнего ящика стола — чистую школьную тетрадку и зажег настольную лампу.

— Так, посмотрим… Бумажки старые. Видал я такие, похоже, немецкой работы. Это откуда ж у тебя такие? Рапорт… 9 июня 1942 года. Самое трудное время было. Даже хуже, по-моему, чем в сорок первом. Только-только поверили, что можем немца бить, — и на тебе опять! «Streng Geheim!»— «Строго секретно!» значит. За такой документ, если добудешь, иной раз орден давали… И ведь подлинник, похоже… Первый экземпляр. Ну да ладно… — Старик углубился в чтение. Потом он дал Лехе шариковую ручку, и тот стал неуклюжим своим почерком записывать переведенные фразы. Немецко-русский словарь у Ивана Петровича лежал на столе, но заглянул он в него всего пару раз, не больше. «Во память!»— мысленно позавидовал Леха.

Вкратце получилось вот что.

Весной 1942 года в глубокий тыл советских войск была заброшена диверсионно-разведывательная группа, в которую входили пять кадровых немецких офицеров, три бывших белогвардейца и четверо бывших военнопленных, завербованных немецкими спецслужбами с целью совершить нападение на лагерь, где содержались политические заключенные, перебить охрану и сформировать из них нечто вроде партизанского отряда, а при успехе действий придать этой акции характер антибольшевистского восстания. Группа из двенадцати человек должна была подготовить базу, на которую парашютами было переброшено больше сотни стволов оружия и много боеприпасов. Был сооружен хорошо замаскированный подземный склад в склоне заросшего оврага. Но операция сорвалась, потому что один из диверсантов по фамилии Воронов то ли по собственной инициативе, то ли по заданию НКВД отравил почти всех коллег. Большинство умерли сразу, остались в живых только заместитель командира группы Анатолий Коровин — он подписал рапорт уже не как поручик Алексеевского полка, а как гауптштурмфюрер СС, — который получил тяжелое отравление и в результате оказался парализованным, да Григорий Хлыстов, который не обедал со всеми, а охранял бункер снаружи. Отравитель хотел его зарезать, но не смог, все получилось наоборот. Гауптштурмфюрер Коровин завершал свой рапорт тем, что отправляет через линию фронта солдата Хлыстова с этим донесением и личным письмом к сыну Александру Коровину, работающему в министерстве Восточных территорий Германской империи. Текст донесения и письма Хлыстов, по приказу Коровина, должен был выучить наизусть, а исходные тексты — сжечь.

— Вот такие они были, гады эти, — заключил перевод Кусков. — А теперь послушай, Алеша, еще одну суровую правду жизни. Коровин этот, Анатолий Тимофеевич, — тебе родня. Прадед двоюродный, выходит. Тимофей Коровин, ваш прапрадед, был в нашем городе наипервейший богатей. Купец первой гильдии. Миллионер. В 1918 году его после мятежа шлепнули как контру и всю собственность конфисковали. У него два сына было, Алексей и Анатолий. Алексей инженером стал, но, еще студентом будучи, вступил в РСДРП и в революцию был за большевиков. А Анатолий в империалистическую был на фронте, дослужился до прапорщика и у белых оказался, как выясняется. Это я точно знаю, потому что после войны несколько лет в областном Управлении МТБ работал. Меня оттуда при Хруще поганом выгнали. В тридцать пять лет и без пенсии… Потому что не поддакивал!

Дед твой, Алексей Тимофеевич, в тридцатом году был назначен на МТС и работал будь здоров как. Сжег себя, можно сказать, сердце не выдержало. А вот на отца твоего, Ивана Алексеевича, какой-то гаденыш написал уже после того, как он с фронта вернулся. Но дело ко мне попало, я во всем честь по чести разобрался. Отпустили. А в пятьдесят шестом, когда ты родился, меня и турнули.

Часы уже показывали без двадцати семь. Леха слушал рассуждения деда и прикидывал, отчего вопреки приказу гауптштурмфюрера Коровина — вот уж не знал, что у него эсэсовец в родне есть! — листочки с рапортом и письмом остались в планшетке, а планшетка — на гвозде, вбитом в нары землянки-склепа.

Догадаться было не так уж трудно. Хлыстов, пока Коровин был жив, учил наизусть тексты документов. Но потом, должно быть, Коровин умер, и Григорий, оставшись один, решил бросить это дело. Он завалил и заровнял хвоей вход в землянку и, пользуясь тем, что у него имелась советская форма и документы, пристроился к эшелону, везущему на фронт маршевое пополнение. Поначалу хотел снова перебежать к немцам, но после трезвых размышлений решил этого не делать и даже более того — не сдаваться в плен ни при каких обстоятельствах, потому как догадывался, что никто ему не поверит и пощады там не будет, а укрыться, выдать себя за другого при немецком порядке и учете ему не удастся. Так он благополучно довоевал до Победы, а потом осел в областном центре. И стал честным, заслуженным ветераном, над которым пионер-тимуровец Сережка Митрохин шефство осуществлял. И небось не раз вспоминал о документах, оставшихся несожженными. Страшно было, что найдут и в КГБ на разборку потащат, но еще страшнее было туда, в этот склеп, лезть. Леха этих скелетов испугался, хоть они для него — никто. А Хлыстов-то их всех живыми и здоровыми помнил. И помирали они у него на глазах. Тем более одного он сам убил. Может, кстати, и Коровина тоже. Чтоб не заставлял сидеть с трупами и учить немецкие фразы наизусть… Ведь они их так и не вытащили оттуда. Жуть одна, короче!

КОСТОПРАВ

— Спасибо, Иван Петрович! — сказал Леха. — Помогли сильно… Извините, но мне пора.

— Погоди, — запротестовал Кусков, — ты хоть бы рассказал, как эти бумажки к тебе попали!

— После, после расскажу, уж извините. Меня участковый ждет.

— Да это не в милицию, это в КГБ надо… — Леха услышал слова Петровича уже на улице. Он торопился, чтоб участковый не укатил без него. Но все вышло удачно.

Участковый подкатил к Лехиной избе на мотоцикле ровно в 19.00.

— Не раздумал? — поинтересовался он.

— Нет, — сказал Леха, усаживаясь в коляску. «Урал» затарахтел, захрюкал и покатил по глинистой дороге под гору. Через десять минут езды — как мило пошутил Пономарев, «каждая из них могла стать последней», — не слетев в кювет и не заюзив по грязи, они подъехали к промтоварному магазину, над которым светилась вывеска: ТОО «Колосочек». У магазина стояла серая «Нива», а рядом с ней вполголоса беседовали приземистый бородач в кожаном пиджачке и некий детинушка в камуфляжной форме, даже не обернувшийся на треск мотоцикла.

— Маленький — Абрамян, а большой — Костя, — тихонько сообщил Михалыч. — Пока помолчи, постой, я подойду, оценю обстановку…

Леха отошел на шаг от мотоцикла, чиркнул спичкой и закурил. Участковый подошел к беседующим:

— Ну как, гражданин Абрамян, прием-сдача дежурства произведены, замечаний нет?

— Никак нет, гражданин начальник! — приветливо улыбнулся бородач, блеснув золотыми фиксами. — Все в ажуре…

— …И хрен на абажуре, — мрачновато смерив участкового взглядом, срифмовал Костоправ. — У нас с Абрашей проблем нет. А как у вас? Преступность не падает?

— Нет, — вздохнул Михалыч с утрированным сожалением, — хотя и не растет. У нас рождаемость падает. Меньше бандитов родится. А убивают — больше.

— Слава Богу, — порадовался Костя, — стало быть, вы, товарищ капитан, до пенсии доработаете,

безработным не останетесь? Душевно рад. Но мне почему-то кажется, что у вас есть какая-то беседа лично ко мне? Или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, гражданин Епифанов.

— Ужас какой! — Костя старательно вздрогнул. — С детства боюсь милиции. Честное слово, на этой неделе, гражданин начальник, я ничего не нарушал. Даже окурки в урну клал. В мусорную.

Слово «мусорную» Костя произнес акцентированно и с особым удовольствием.

— И на прошлой тоже? — прищурился Михалыч.

— По-моему, тоже. Тоже клал. И даже с прибором. А что, у мусорки другие данные?

— Нет, пока такие же. Какие ж там нарушения, в нашем тихом районе? Вот в городе — там трудно. С Михаилом Коноваловым — то как, простились уже?

— Некультурно это, Андрей Михайлович, — вздохнул Костя. — Не надо обострять чувства в ущерб разуму.

— Между прочим, если тебе интересно, могу поделиться маленьким наблюдением. На территории участка сегодня, примерно с 12 до 14 часов, находилась автомашина-иномарка «Ниссан-патрол», по некоторым данным, принадлежащая господину Антонову из фирмы «Гладиатор».

— Мне докладывали, — сказал Костя. — Повторную информацию не оплачиваем. Еще что-нибудь есть? Шутки — шутками, а мне домой пора. Жена волнуется, дети плачут.

— Тут есть один товарищ, — участковый обернулся на Леху, — который хочет тебе кое-что интересное сообщить. Между прочим, это по его душу «гладиаторы» приезжали.

— У него время есть? — спросил Костя. — Может проехаться с нами до шоссе?

— Могу, — кивнул Леха и довольно решительно подошел к Костоправу.

— Тогда садись. Учти, едем быстро и говоришь ты тоже быстро. Не тяни и не мудри.

Откуда-то взялись еще три мощных паренька, которые очень ловко «помогли» Лехе усесться в автомобиль. «Нива» ловко развернулась на сельской улице и покатила в направлении шоссе.

— Рассказывай, — потребовал Костоправ. — У тебя десять минут, потом выкинем, и живи как хочешь.

Леха, которого два мальчишечки под сто кило каждый едва не раздавили боками на заднем сиденье, сказал, слегка волнуясь:

— Про банкира Митрохина слышал?

— Это кто? — еще не настолько стемнело, чтоб Коровин не сумел заметить некоторые движения на лице Костоправа, которые показывали, что он знает Митрохина, и даже слишком хорошо.

— Человек хороший, — с неожиданной наглостью сказал Леха, внутренне радуясь, что пистолета у него не искали, а потому пока и не отобрали. — Только уже мертвый. Так же, как Котел, Мосел и Лопата.

— Не понял… — угрожающе прищурился Костоправ. — Ты что, наширялся, мужик? Пургу гонишь?

— Ага, — сказал Коровин с еще более отчаянной наглостью, — с ветром! Митрохина он не знает!

— Ну, допустим, — с легкой озадаченностью на роже пробормотал Костя, — Митрохина я знаю, хотя на брудершафт не пил. И знаю, что он пропал. С товарищами, которых ты, зема, перечислил по порядку номеров. Но об их скоропостижной кончине я, извини меня, не слышал. Некрологов не читал. И не бери меня на пушку, майор! Я твоего друга, Михалыча, уважаю. Поэтому высажу тебя из машины без тяжких телесных и вообще мирно. Другую разработку придумывайте! Тормози, Володя!

Машина остановилась у обочины, в километре от околицы.

— Ха-ха-ха! — совершенно неожиданно закатился Леха. — Ой, блин, это ж надо же!

— Крыша поехала? — изумленно выпучился Костоправ. — Ты что, опер? Нервишки подвели?

— Не-а! — все еще со смехом, в котором был элемент истерики, выговорил Коровин. — Просто меня первый раз в жизни за мента приняли. А если вы думаете, чуваки, что Михалыч хочет на вас эти четыре трупа повесить, то жестоко ошибаетесь. Он еще ничего не знает. До него городская сводка не дошла.

— Но до тебя-то дошла?

— Я сам ее и сделал.

— Не понял… — произнес Костя и впервые посмотрел на Леху серьезно, то есть очень тяжело и прямо в упор.

А Леха поглядел тоже прямо и без испуга.

— Без балды? — спросил Костоправ. — За такие слова отвечают, корефан. Я, конечно, человек маленький. И очень добрый. Мне лично ни Котла, ни Мосла не жалко. Если откровенно, я бы даже бутылку выпил с тем, кто им послал привет с маслинкой. Но если ты, падла, мент и подставка, то иди себе с Богом. Лучше сейчас, сразу и быстро. Убедительно прошу. Потому что если поедешь с нами, в натуре встретишься с основным и проколешься, то это — все… Финита ля комедия. Взвесь! Это только в кино Шараповым везет, понимаешь? В жизни все проще.

Лехе, конечно, стало жутко. Он уже клял себя за то, что от одних бандитов побежал прятаться к другим. Но куда ж теперь деваться?

— Ладно, — сказал он таким спокойным голосом, каким взрослый человек говорит с дитем малым. — Мне, Костя, понятно, что ты человек маленький.

И даже очень ясно, что тебе ваш основной может кой-чего лишнее оторвать, если ты ему привезешь какого-то незнакомого человека. Но у меня здесь (Леха похлопал себя по левой подмышке) — ствол. Знаешь, сколько бы дал Барон, чтоб этот ствол сейчас был у него, а я был бы трупом?

— Это почему? — теперь уже у Кости появилась озабоченность на лице.

— Потому что тогда ему весь ваш колхоз подставить — проще простого. И ваш основной в ногах бы у Пана валялся! — Леха даже сам испугался, не переборщил ли со своим блефом, но все равно молол языком нечто угрожающее, потому что видел, как нарастает в суровых и крутых глазах Костоправа сперва легкое сомнение, потом заметная жуть и, наконец, натуральный страх. — Если узнает основной, что ты меня по дури отдал, тебе скучно будет, уловил?

— Хрен с тобой, — сказал Костя, — поедем. Я тебя предупредил, ты — меня. Мне высокой политики не доверяют, ждут, когда до двух пятидесяти подрасту. Заводи, Вова!

Леха ощутил какое-то приподнятое состояние, будто сто граммов выпил с устатку. Даже забыл начисто, что обещал Ирине и Галине: «Сбегаю до Кускова — и вернусь».

А они-то об этом помнили. Ждали-пождали — Леха не шел. Пообедали. Поначалу молча, поскольку ни та, ни другая не знали толком, кто кем приходится Лехе. Ирина подозревала, что Галина — Лехи-на любовница, а та думала наоборот. Правда, нашли общий язык быстро, когда выяснили, что Леха им обеим — никто. И поскольку ни та, ни другая про судьбу своих натуральных мужей еще ничего не знали в точности, но о многом уже догадывались, то, выпив слегка — Галина отказывалась, но Ирка все-таки налила, — перешли на «ты» и повели такой откровенный обмен мнениями, как будто всю жизнь были подругами не разлей вода. Конечно, и поплакали, и поругали мужиков, и покаялись во всяких делах. Вряд ли так получилось бы у самого Митрохина с Севкой. Потому что один всю жизнь принадлежал к категории «начальников», а другой — «мужиков». Бабы в этом смысле попроще.

Но в конце концов пришло время и для рассказов о самых страшных тайнах, то есть о событиях последних дней. Тем более что Леха все не шел, а Иркин Санька, приготовив уроки, задрых без задних ног.

Ирка, узнав о том, что Леха прямо на глазах у Галины застрелил двух бандитов, не поверила. Тем более что дело было после трех-четырех рюмочек.

— Откуда ж у него пистолет? — задала она тот самый простой вопрос, который Галина не сообразила задать в течение дня.

— Не знаю… Но у него и автомат есть.

— Врешь! — сказала Ирка с полным убеждением в своей правоте.

— Идем, покажу! — завелась Галина.

И они, заперев спящего Саньку в доме, отправились в Лехин дом. Пролезли известной дорожкой через подклет, и Галина достала из-под кровати сумку с волнухами, под которыми лежали автомат, коробка с патронами и тот пистолет, что Галина прихватила около убитого Мосла вместе с ключами от машины. Зажгли свет. Глянули…

— Вот это да! — ахнула Ирка. — Да ведь его ж за это посадят!

— А лучше будет, если безоружного убьют?

— Не знаю…

И тут постучали в окно.

— Это я, Алеша, Иван Петрович! Открой!

— Вот нелегкая принесла! — прошептала Ирка. — Он, этот Петрович, в КГБ когда-то служил… Чего будет-то?

Они притихли, но свет-то горел, а Петрович, конечно, в окошко уже и заглянуть успел. К тому же он дорогу через подклет тоже знал.

— Испугались? — сказал он, вылезая в комнату к перепугавшимся и не успевшим ничего спрятать женщинам. — Меня-то бояться не стоит. Я уж все понял. Лешка ведь ко мне приходил, я ему перевод делал. А там четко и ясно написано, что у нас в овраге фашистские диверсанты оружейный склад оставили. Вот у вас он и лежит: чистокровный немецкий «машинпистоль» образца 1938 года. Некоторые малограмотные его «шмайссером» называют, хотя на самом деле это не так. ППШ, конечно, мне попривычнее, но и с такими дело имел. Ирин, там у Лехи ветошь кой-какая была и керосин в канистре. Будь добра, слазай, дочка!

Ирка полезла, а Кусков ловко вскрыл топориком немецкую цинку.

— Надо же! — вздохнул он. — Прямо как с завода! Вот укупорка, так укупорка. Патрон «парабеллум», калибр девять миллиметров. На двести метров бьет.

Он ловко разобрал автомат, и когда Ирка принесла керосин, принялся за расконсервацию оружия. Аж светился весь, старый хрен! Даже помолодел. И Галине, и Ирине поставил задачи, чего отмывать и как. Потом показал, как чистить ствол шомполом, и по этому поводу, как-то совсем не по-учительски, а скорее по-солдатски отпустил шуточку, от которой Ира и Галя хохотали минут пять.

Так за часок и управились. Иван Петрович сходил домой, у него для дробовика хранилось немного ружейного масла.

— Немцы — народ аккуратный, — сказал Кусков, смазывая автомат, — оружие тоже аккуратное. Не позаботишься — откажет.

Собрав смазанный и протертый «МП-38», Иван Петрович отложил его в сторону и взялся за магазин.

— Boт, — пояснил он, вынул из цинка патрон и большим пальцем утопил его в магазин, — такими вот пульками они нас и убивали. Ну и мы их тоже… Иногда. Мне вот в сорок третьем такой бок провернули. А я в сорок втором, когда они к нам в окоп заскочили, из такого же двух немцев убил.

Патрон за патроном вщелкивались в магазин.

— Под завязку, — сказал Петрович, — тридцать две штуки. Рукоятка перезаряжания у него слева. Она же — предохранитель. Оттяни назад, заверни вот в этот вырез кверху — и все, случайно не стрельнет. Можно и в крайнем переднем положении зафиксировать — тоже не шарахнет.

Присоединив магазин к автомату, старик откинул металлический приклад, прицепил ремень, приложился в сторону окна.

— Жалко отдавать будет, — заметил он, — а надо. Иначе незаконное хранение оружия получается. Михалыч-то с Лешкой чего-то не едут… А темно уже.

— Так одиннадцатый час, Иван Петрович! — сказала Ирка.

— Может, они там на танцах остались? — предположила Галина.

— Нет, — возразила Буркина, — не может такого быть. Михалыч если и остался, то потому что напился. А Леха на танцы не ходит, он дома пьет. Ой, что это?

Послышался надсадный шум машины, взбирающейся в гору.

ОТПОР

— Это не Ванька едет, — определила Ирина, — легковая какая-то.

Неожиданно ритм мотора изменился.

— Притормозили, — отметил Иван Петрович, — вхолостую работает.

Донесся отдаленный стук.

— Высадили кого-то… — прокомментировал старик. — Опять поехали…

Свет фар двинулся по забору, тени лопухов, изгородей, строений побежали в световых пятнах.

— Не наша машина… — заметил дед.

— Ой Господи! — взвыла Ирка. — Да это ж они, те, что днем приезжали! Точно!

«Ниссан» подкатил прямо к калитке Лехиного дома.

— Свет! — прошипел Иван Петрович. — Свет гаси!

Но гости уже заметили, что дома кто-то есть. Из автомобиля вышли четверо в серых куртках, двое сразу же отбежали куда-то в стороны, а двое остались и не торопясь пошли к дому.

— Хозяин! — громко, но достаточно миролюбиво позвал один из них. — Выйди на часок, разговор есть.

— Они, точно они! — пролепетала Ирка. — Чего делать-то?

— Не боись! — сказал Иван Петрович. — Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами…

И, выдернув затворную рукоятку немецкого автомата из выреза в крышке ствольной коробки, привел оружие в боевое положение.

— Ребятки! — позвал он таким голосом, каким пожилой учитель умоляет детей не шалить. — Хозяина дома нету. Ехали бы вы отсюда.

— А ты кто ему будешь, дедушка? — удивились во дворе. — Не папаша, случайно?

— Вроде того. Я говорю, ехали бы вы, нету его. Гуляет.

— Понятно. Только ты, дедуля, не говори, что он на танцах. Мы только-только оттуда приехали.

— Уж и не знаю тогда где. Он человек молодой, мог и к девушке уйти.

— Но к утру-то вернется?

— Не знаю. Ничего не знаю, сынки, идите, спать не мешайте.

— Какой ты, дедун, негостеприимный! Мы твоего сына сто лет не видели, можно сказать, в кои-то веки в гости приехали, а ты не пускаешь. Может, он и сам где прячется, а?

— Никто тут, сынки, не прячется. Приезжайте в другой раз, когда светло будет.

— В другой раз, дедуля, нам некогда будет. У нас как в Америке, время — деньги. Сам откроешь или помочь немного?

— Я колхоз подниму! — пообещал старик, придав голосу твердость. — Все деревню на ноги поставлю!

— Старичок, — хихикнули со двора. — Колхоз с того света не поднимешь. Ты лучше открой. Мы тебе ничего не сделаем, честное слово. Если мы твоего Лешу не найдем, то тихо и мирно уедем. А любимая деревня будет спать спокойно, засунув голову под подушку. И видеть сны, и зеленеть среди весны. Даже если мы в тебя немножко постреляем.

— Сынки, — еще раз, но уже очень грозно произнес дед. — С вами разговаривает гвардии капитан Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Если вы, дерьмо собачье, не уберетесь через пять минут, то буду считать вас власовцами и врагами народа!

Со двора откровенно заржали и заметили с укоризной:

Дедуль, не волнуйся ты, ради Бога! Ты ж так рассыпаться можешь, до инфаркта не дожить…

— Предупредительный! — громко объявил Иван Петрович, но тут Галина заорала:

— Сзади! Они через кухню лезут!

— В угол! — крикнул старик, с неожиданной силой толкнув локтем Ирку в сторону от дверного проема. — На пол!

И сразу после этого почти кромешная тьма, стоявшая в комнате, озарилась вспышками, ночную тишину разорвал кашляющий треск «МП-38», а затем — отчаянный, истошный вопль ужаленного пулями человека. В ответ раскатисто, по-молодому, загрохотал «Калашников», зазвенели выбитые стекла, пуля, ударившись в печку — в-ввяу! — пошла носиться по комнатке.

— Ой, мама-а-а! — взвыла Ирка, забиваясь под Лехину кровать. А Галина, подтянув к себе сумку, выдернула из нее пистолет, доставшийся от Мосла. Втиснулась в промежуток между кроватью и комодом, на котором стоял Лехин телевизор, вцепившись в оружие двумя руками, выставила ствол перед собой, туда, где чуть менее темными прямоугольниками на фоне мрака выделялись окна.

Со двора донеслась ругань и суматошные вопли:

— У него «шмайссер», блин!

— Бутылку кидай, падла!

— К стене прижмись, уродище! Срежет!

— Прикрой! Окно держи! Поджигай!

Галина увидела, как в окнах, выходивших на улицу — их было два, — стало заметно светлее. Что-то подожгли, мелькнуло оранжевое пламя, осветившее чью-то руку и зелень еще не увядших кустов за окошком. Митрохина, не целясь, даже зажмурясь, нажала спуск. От грохота выстрела у нее зазвенело в ушах, что-то тенькнуло, пламя вспыхнуло много ярче, и тут же послышался такой истошный, безумный вой, что Галине захотелось заткнуть уши:

— У-у-о-а-а-я-а-а!

Это горел человек. Тот, который других собирался сжечь или выгнать бензиновым пламенем под пули. Но именно ему, облитому горящим бензином из бутылки, что разбилась от попадания пули, пришлось на земле изведать адские муки.

— Стас! — заорали за окном, когда объятая пламенем черная тень пронеслась куда-то из палисадника во двор. — Стой, дурак! Сгоришь! Падай! В лужу падай!

Очередь из «Калашникова» стегнула по окнам, живой факел выбежал за калитку, освещая собой темную улицу, к ней с двух сторон подбежали темные фигуры, срывая куртки. Принялись было хлопать ими корчащегося на земле товарища, сбивая с него пламя.

Но через несколько секунд злорадно, со старческим ехидством, закхекал немецкий автомат. Трассеры полоснули и по тому, что горел, и по тем, кто спасал. Вопль оборвался, и пламя теперь только моталось под ветерком, но уже не носилось на двух ногах. Что-то шипело и противно потрескивало…

— Убивают! — прорезал тишину отдаленный бабий голос. — Милиция!

— Уходим! — истошнее бабы завопил тот самый голос, который всего минут пять назад, может, чуть больше, рекомендовал деду не рассыпаться… Затопотали шаги, еще одна очередь ударила по окнам, лихорадочно залязгали дверцы «Ниссана», закряхтел стартер.

— Мужики! — застонал кто-то с улицы. — Помогите! Не бросайте же, с-суки!

Не заводился мотор. То ли Иван Петрович его случайно зацепил очередью, то ли просто от неловкости и спешки напуганного водилы. Кряхтел, тужился стартер — и ни фига. А в комнате в это время дед Кусков, уже перебравшись в другой простенок, прикладывался…

Старый «немец» в руках «старого русского» разразился длиннющей очередью, похожей на туберкулезный кашель. Но самурайскому авто от этого поплохело куда больше. Ночь разорвалась ослепительной вспышкой и гулким звеняще-металлическим грохотом взрыва. Костерчик, пожиравший Стаса, показался малым светлячком по сравнению с факелом, вспыхнувшим на улице перед домом Лехи. Гудение его разом погасило голоса тех, кто так и не успел выскочить…

И тут, словно бы понимая, что стрельба уже кончилась, с разных сторон деревни загомонили:

— Пожар! Пожар! — Кто-то задолдонил в рельс, затем гулко грохнул выстрел из охотничьего ружья. Где-то на задах Лехиного или Севкиного огорода сразу несколько мужиков заорали:

— Стой, падла! Бросай ствол!

— Бля буду — бросил! Мужики! Сдаюсь же! Бросил же! Бросил! Там и патронов нету! Не бейте, мужики-и! Убьете же! Милиция!

Сквозь мат и вопли того, кого метелили, долетали хрясткие удары кольев. Били всерьез, от души…

— А ты говорил — не подниму! — сказал Иван Петрович, словно бы продолжая беседу с тем, кто сейчас обугливался во взорванном «Ниссане». — Поднял! Мы еще себя покажем!

На улице кто-то зашипел огнетушителем на пылающий остов автомобиля, какой-то орел уже командовал:

— Песку давай! В цепочку стали, к колодцу! Смотри, чтоб забор не занялся, скатывай!

— Леха! — это Ванька Ерохин орал, не решаясь войти во двор. — Ты живой?

— Граждане! — зычный голос участкового Пономарева прорезался вовсю. — Ничего не трогать! Сейчас группа с района приедет. Все разберет. А ну давай, давай от автомата! Оставишь отпечаток — на тебя запишу!

Откуда-то со стороны огорода затопали шаги, загомонили голоса. В окне, при свете горящей машины, мелькнули фигуры нескольких мужиков, которые волокли кого-то, награждая пинками в зад и ударами по спине. Видно было, как его уложили ничком на землю и участковый с важным видом защелкнул наручники на запястьях пойманного. Рядом ворочали обгорелого Стаса, судя по всему, неживого, а также пытались сделать перевязку еще одному корчившемуся с подогнутыми к животу ногами.

Ванька Ерохин и еще какой-то мужик взошли на крыльцо, тряхнули висячий замок. Из кухни послышался сдавленный стон.

— Э, кто там? — Ерохин и его товарищ на всякий случай отскочили от двери. — Ломать надо… Монтировка есть?

— Через подклеть лезьте, — посоветовал в окошко Иван Петрович, — ключ-то Леха с собой забрал, а ломать не надо.

— Там живой кто-то…

— Если умный, так стрелять не будет, — нарочито громко проговорил гвардии капитан в отставке. С автоматом у бедра, старик осторожно заглянул в кухню. Там, на полу, жадно хватая воздух, дергался тот, что попал под первую очередь.

— Забирайте, тут раненый, — дед на всякий пожарный случай подальше оттолкнул ногой «ТТ», уроненный нападавшим.

Из подклета вылезли Ерохин с напарником, вытянули раненого, потащили на улицу. Следом за ними вышел, пошатываясь, Кусков. У него, после нервного напряжения, что-то не ладилось в организме.

А к дому уже бежал в одних трусах Санька Буркин.

— Мамка-а! Мамку не видели?

В комнате дружно ревели Ирина и Галина… Обе чуяли, что добром это дело не кончится.

КОРОЛЬ ЛИР И ДРУГОЙ ВАЛЮТЫ

«Нива», в которой Леху везли мальчики из конторы «Варриор», въехала в райцентр намного раньше, чем «Ниссан» «гладиаторов» подкатил, на свою беду, к Лехиному дому. Она свернула с шоссе на

какую-то немощеную полудеревенскую улочку, прижавшуюся к обрывистому берегу реки.

— Учти, — еще раз напомнил Костя-Костоправ, — еще раз проявляю доброту и сердечность. То есть предлагаю свалить без последствий. После того, как привезем до места, это уже не выйдет. Дальше либо вы с основным станете друзьями, либо ты — трупом. У нас еще не было случая, чтоб находили кого-то, уловил?

— Всеми порами души, — сказал Леха. Он собрался со своими мозгами, прокрутил несколько раз в голове свое сообщение для публики, то есть для местного пахана, все возможные вопросы, которые этот пахан может задать, и ответы, которые надо на них дать.

Свернули еще раз, в какой-то совсем уж узкий проулочек, между двумя покосившимися заборами. Леха заметил вывеску: не то «СУ», не то «СМУ». Въехали в распахнутые настежь ворота. Какие-то краны, бульдозеры, вагончики, балки, штабеля бетонных плит и блоков, длинные строения типа бараков или складов. Притормозили.

— Выходи! — то ли предложил, то ли приказал Костя. Сперва вылезли, однако, ребятки, сидевшие по бокам от Лехи. Потом шофер, затем Леха и последним — Костоправ.

— Ты там что-то насчет ствола говорил? — сказал Епифанов. — Отдай пока мне, чтоб не было никаких лишних приколов. Рукояткой подавай. Так, спасибо. Еще есть что-то? Финарь, кастет, граната? Сам отдашь — один разговор. Найдем на шмоне — другой.

— Смотрите, — сказал Леха. — У меня только бумажник, и то не мой, а Котла. Ни рубля еще не потратил.

— Пока отдай. А сейчас подними руки и не рыпайся…

Костины помощники Леху ощупали, но так ничего и не нашарили. Косте это понравилось.

— Ладно. Подожди маленько. И вы тоже, пацаны, покурите с ним. — Костоправ удалился куда-то за складские здания. Мужики вытащили по сигарете, оделили Леху, задымили. Ни слова между собой, ни слова Лехе. Смотрели по сторонам. Коровин не паниковал, но и восторга не ощущал. Волновался — это сказать слишком мягко, трусил — слишком жестко. Переживал — будет точнее. Тем более что Костоправ, скрывшись за углом, возвращаться не торопился. Несколько раз Лехе приходила в голову мысль, что он вообще сюда не придет, а мальчики, выкурив по сигаретке, тихо свернут Лехе шею и потом кинут его в какую-нибудь ямку с негашеной известью, или что у них туг имеется.

Но Костоправ вернулся. Курили уже по второй, когда это произошло.

— Пошли, — пригласил он. — Отказаться уже нельзя.

Леха это и так знал. Почти всем мужикам, которые его сопровождали, он до подбородка макушкой не доставал. Двое взяли Коровина легонько так за локотки, и он уже понял, что вырваться не сможет. Повели.

Свернули за угол длинного складского здания, где располагалось скопище строительной техники, штабелей и всяких там балков-вагончиков. Поводили-поводили, попетляли-попетляли и завели в одну из бытовок, на полтора метра врытую в землю. Там было темно, но кто-то сидел. Причем не один.

— Сюда! — приказал Костоправ, указывая Коровину на какую-то табуретку. Затем вспыхнула яркая лампа с рефлектором, направленная прямо в Лехину морду. То ли кому-то надо было эту самую морду рассмотреть, то ли постараться, чтоб Леха не смог из-за яркого света разглядеть, кто с ним беседует, а скорее всего — и то, и другое.

Пока Леха, щурясь, пристраивался под светом так, чтобы глаза не резало, Костоправ отошел куда-то влево, пара мальчиков уселась за спиной Коровина, а третий встал у двери, ведущей из бытовки наверх.

— Привет, сява! — услышал Леха глуховатый голос.

— Здрассте, — сказал Коровин.

— Так чем ты меня хотел обрадовать?

— А вы кто?

— Предположим, Король Лир. И другой валюты тоже, — скаламбурил гражданин, прятавшийся в темноте за яркой лампой. — Паспортные данные интересуют?

— Мне без разницы, гражданин Король. Вы насчет банкира Митрохина в курсе?

— Имею такую информацию. Как я понял, ты, дорогой, утверждаешь, что знаешь больше. Листочки с дыркой я уже видел. Что дальше? Пушку видел. Что еще?

— Хотите знать, что Митрохин в нашем овраге искал?

— Могу от скуки поинтересоваться. Завтра или через неделю.

— А я могу сегодня сказать.

— Скажи, если не западаю.

— Там сто стволов немецкого оружия. Автоматы, патроны. Один у меня дома лежит. Кстати, листочки, где про это написано, у меня там же, в кармашке лежат.

— Загляну на досуге. Я вообще-то не коллекционер. Оружие не собираю, тем более то, которому полета лет с хвостом. Есть еще интересные сообщения?

— Есть, — сказал Леха, — меня по этому поводу ищет товарищ Антонов, он же Барон. А может, и не меня, а вас, ваше величество. Наверно, думает, что это все из-за Коленвала получилось.

— Вопрос, конечно, интересный. И подмечено верно, — похвалил шекспировский герой. — Но ведь тогда получается, что тебя, дружок, надо мочить… И очень срочно притом.

— Можно и замочить, — Леха вымолвил это как-то очень спокойно и без дрожи в голосе. — Тем более что оружие вас совсем не интересует. И деньги, наверно, тоже.

— Нет, почему же, — возразил Король, — деньги интересуют.

— Вообще-то Митрохину там, в лесу, не оружие нужно было, а деньги. Они, правда, в другом месте лежат. А листочек этот я случайно с собой не взял. Там адресок был написан, а я забыл.

— И много там?

— Не знаю. Я лично только коробку видел, стальную, но не открывал. Вот таких примерно размеров, — Леха очертил в воздухе кубик со стороной тридцать сантиметров. — Тяжелая очень.

— Неужели не помнишь ничего? В принципе, если пузо утюгом погладить или паяльник в заднице нагреть, многие вещи вспоминаются? Не хочешь попробовать?

— Не, я боюсь, — сказал Леха, опять же удивившись тому, как у него хладнокровия хватает. — И потом, зачем мучиться с инструментом? Электричество жечь, хорошие вещи пачкать? Я, в принципе, и так могу все сказать, без всякой техники. Только в живых остаться хочется.

— Это всем, не одному тебе, хочется, — сказал Король Лир. — Но жизнь-то штука суровая. Не всякому удается до старости дожить. Вот ты, например, чем, скажи на милость, заслужил долгую жизнь? Да ничем.

— Как сказать, — заметил Леха, — ну, допустим, что вы меня, мягко говоря, пришили. Нету меня, ни-

чего я уже никому не скажу. Сами же сказали, что у вас никого еще не находили. Верно, Константин?

Костоправ чего-то хмыкнул, но невнятно.

— Ну вот, видите, товарищ Король, специалист подтверждает. Однако же у Барона — это я вам точно говорю — материальчик найдется, и городские менты его получат. Например, если он тряхнет одну милую девушку, то она ему ради спасения личной жизни четко расскажет, как я ножичком резал Котла. И может при этом вспомнить, что я — мертвенький к этому времени — где-то ей ляпнул, что мне Котла заказал гражданин Король. Я, сами понимаете, в свое и в ваше оправдание ничего сказать не смогу. Если мертвый буду. Опять же там еще бабушка-старушка была, которая все-все слышала. Под лестницей в том доме бомжей куча — им по бутылке выставь, они все заявления напишут, что видели, как я Котла из дома выносил и клал в его же машину, чтоб отвезти подальше. А при этом еще и вспомнят, что я Короля Лира поминал…

— Это тебе все Барон поручил передать? — спросил Король Лир.

— Упаси Боже! — проговорил Леха. — Я это сам придумал. Но Барон-то поумней меня. Он ведь сейчас небось в мою родную деревню поехал. У меня там, дома, в настоящее время банкирша Митрохина находится. Если она к нему попала — или попадет, к примеру, — то вполне может, ради своих детишек, конечно, рассказать, как я Мосла с Лопатой замочил из пушки, которую у Котла добыл. А потом найдут еще одного свидетеля — моего другана Севу, который уже сейчас у них сидит, и попросят его показать место, где он нашел труп банкира Митрохина. Для ментов, конечно. А если еще окажется, что убит был Митрохин из пушки, которая нашлась у меня на хате, — то все сойдется. А там, глядишь, в деревне свидетели найдутся, что меня с Костоправом видели. Тот же участковый, например, Михалыч. Он же видел, что вы меня увезли. Все ясно. Наняли убийцу… по-нынешнему, как его там? Триллера или триппера?

— Киллера, балбес! — с поощрительной усмешкой поправил Король.

— А, один хрен! Короче, наняли меня, а потом, когда я всех почикал, — отрубили как лишнюю деталь. Если еще и прокурора подмазать, судье чуток отстегнуть… Неприятности у вас получатся, гражданин Король. Похватают, колоть начнут…

— Ну, мужик, — сказал Король Лир, — языком тебя Бог не обидел, это точно. И наплел ты, на прикид, убедительно. Я даже поверил, что от тебя кое-какая польза может быть. Стало быть, ты мне пришел помощь предлагать? То есть скажешь, что ты три трупика набомбил от большой тоски по маме и с большого бодуна. Но ведь светит тебе, дорогой, 102-я «зе» — а это вышак, между прочим. Ну, мы тебя не замочим, Барон в тюряге не достанет, допустим, но и от государства пулю получить — это не сахар.

— Не скажи, ваше величество! — Леха помотал указательным пальцем перед лицом. — Если я все расскажу, как было, а вы моих свидетелей прикроете, то все повернется либо в неосторожность, как в вопросе с Котлом, либо в самооборону, как при Мосле и Лопате. Еще незаконное оружие приписать можно и то, что я у Котла бумажник с деньгами и записной книжкой упер, а также пистолет. И все. Ну, мне, может, и дадут пяток лет, а вы-то вообще ни при чем. И при деньгах, которые можете взять со мной без проблем и нарушения Кодекса. А без меня — только нахалом и с лишними затратами энергии.

— Вот как! — совсем порадовался Король. — Может, тебе и долю в общаке выделить?

— Мне чужого не надо.

Король Лир хмыкнул и сказал задумчиво:

— Повеселил ты меня, хмырь болотный. Действительно, с такой головой и таким боталом общаться приятно. Кино про меня смотрел?

— В смысле, про Лира? Ага. Там какой-то латыш играл.

— Эстонец вообще-то. Юри Ярвет. Но там еще был такой парень, Олег Даль, Шута играл. Вот ты на него здорово похож будешь, когда в СИЗО обалдают. Это я к тому, что взял бы тебя на эту должность. Подходишь! Но все-таки вопрос о твоем помиловании надо еще обдумать. Пока все, что ты тут насочинял, вилами на воде писано. Барон меня пока не беспокоил…

Сказать дальше он не успел, потому что затюлюкал карманный телефон у Костоправа.

— Да, — отозвался тот. — В чем дело? Куда приехал? В «Колосочек»? В гору поехал? На фига ему туда? Свяжись с участковым, если он еще не под газом, понял? Я сейчас доложу.

Костоправ странно посмотрел на Леху, закрыл телефон и сказал в сторону Короля:

— «Ниссан» от «Гладиатора» в деревню прикатил. Туда, где этот чувак, — он указал на Коровина, — обитает.

— Вот видишь, — сказал Леха чуть ли не назидательно. — Сейчас он банкиршу приберет. Вообще-то это они меня резать приехали. Так что если им помочь хочешь — то можешь меня сам замочить или живым Барону отдать. Считай, что сам свою контору закроешь.

— Помолчи чуток! — посоветовал Лир. — Я сам разберусь, без сопливых. Костик, удалите лишних из зала. Пусть пока посидит в балке, поразмышляет над жизнью.

Костоправ и два мальчика, сидевших рядом с Лехой, вывели Коровина из бытовки. Сердце у Лехи немного поекало, когда Костя стал возиться где-то за спиной, — подумал, что пистолет достает. Но зря волновался. Епифанов ключи от балка в карманах разыскивал. Отперли, впихнули туда Коровина и заперли. Теперь надо было сидеть и ждать. Либо в стремя ногой, либо в пень головой.

СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ

Леха сидел час, другой, третий… Он эти часы не считал, потому часов у него не имелось, но чуял, что сидит долго. С одной стороны, это было хорошо. Сидеть в темноте и волноваться все-таки лучше, чем лежать трупом и ни о чем не беспокоиться. То, что Леху до сих пор не пристукнули, вселяло надежду, что и потом не пристукнут. Небольшую, но вселяло. Но, конечно, с другой стороны, задержка могла означать, что Барон с Королем торгуются, и торгуются из-за Лехи. Если Короля цена устроит, то Лехе напоследок будет совсем весело… Его на три части порвут, это минимум.

Наконец щелкнул замок, и появился Костоправ с ассистентами.

— Собирайся, корешок, — сказал он, — переезжаем. Смена декораций.

У Лехи появилась непрошеная, хотя и небольшая дрожь в ногах. Но ребята уже взялись за локти, а потому упираться никакой перспективы не сулило.

Сунули все в ту же «Ниву», поехали все в той же компании.

Костя был мрачен и разговаривать не собирался. Леха о чем-либо спрашивать побаивался. Правда, если б он, например, захотел кого-то кончить, то не стал бы увозить с территории этого самого СУ или СМУ. Тихонько придавить в том же самом балке было намного удобнее. Да и труп тут спрятать не проблема. Если повезли, то тут что-то другое. Возможно, что Король с Бароном сторговался. А может, и еще что-то иное, непредвиденное… Впрочем, ничего страшнее для себя, чем выдача Барону, Леха, как ни ворочал мозгами, придумать не мог. «Нива» выбралась из райцентровской окраины на шоссе. Это тоже наводило на грустное предположение, что сговор с Бароном состоялся.

— Докуда? — спросил шофер.

— Двадцать второй километр, — ответил Костоправ.

Вот это Леху озадачило. Он точно знал, что на 22-м километре — развилка и пост ГАИ. Неужели прямо на виду у милиции передадут Барону? Что-то не больно верится. Как бы ни обнаглели ребята, но гаишники — это не те свидетели, на которых можно с прибором положить. И купить их за совсем дешево — не выйдет.

Думать и гадать пришлось недолго. За десять минут доехали. Леха через лобовое стекло еще издали увидел, что около поста ГАИ стоят какие-то машины с мигалками. Когда подкатили к посту, то оказалось, что это гаишный «уазик» и черная «Волга». Около машин стояли мужики в штатском и в форме. Причем на одном из милиционеров блеснули полковничьи погоны… Ни фига себе!

— Вылезай, — сказал Костя, — видишь, как тебя встречают?

Леха вышел. Вот уж чего не ожидал, так не ожидал! Конечно, милиция — это лучше, чем Барон, но только отчасти. Во-первых, в тюрьме Барон может найти. Про такие штуки Леха в кино смотрел. А во-вторых, ежели очень захотеть, то приговорить Коровина к расстрелу ничего не стоит. Закон что дышло…

Леха вышел из машины, по-прежнему поддерживаемый мальчиками. Костоправ подошел к тем, что стояли у «Волги» и «уазика». Следом за ним подвели Леху.

— Вот, получите и распишитесь, — сказал он без улыбки.

— Лицом к свету! — потребовал один из тех, кто был в штатском, и Леху поставили так, что его лицо оказалось под светом фонаря.

— Этот, — сказал штатский, которого Леха ни разу в жизни не видел. На первых полосах газет фотографий товарища Коровина тоже никто не печатал. Откуда ж его могли в лицо узнать?

— Липовых не держим, — обиделся Костя, — мы свободны, гражданин начальник?

— Как птицы. Но в рамках УК. Можете отправляться. Спасибо!

Мальчики и Костоправ отошли от Лехи, и штатский открыл перед ним заднюю дверцу «Волги»:

— Садитесь, гражданин Коровин!

Леха сел, и тут же с двух сторон на заднее сиденье погрузились солидные мужчины. Они были такого же размера, как Костины мальчики, но заметно матерее. Леха из-за их плеч даже боковых стекол не видел. Штатский, проверявший Лехину морду, уселся рядом с водителем.

— Дистанция — полста. Скорость — семьдесят. Вперед! — скомандовал он по-военному в рацию. Откуда-то сбоку, из темноты, вывернулся ранее не замеченный гаишный «жигуль» и оказался впереди «Волги». Он оторвался от нее на пятьдесят метров и пошел впереди. Сзади, следом за «Волгой», заторопился «уазик».

От развилки поехали не прямо, в областной центр, а куда-то влево. Леха в том направлении никогда не катался, но знал, что где-то там находится закрытый для народных масс поселок Кирсановка, где проживает областное начальство.

Это Коровина очень озадачило. По идее, его должны были в тюрьму отвезти или в милицию. А в том направлении, куда ехали, ничего такого вовсе не было.

Задавать вопросы Леха и здесь не решился. Правда, эти крупные дяди вроде бы представляли собой закон, но при нужде могли въехать по мозгам очень сильно. Напрашиваться на это дело Коровин считал излишним. У него за последние дни было много возможностей получить по роже, но Леха как-то не страдал от того, что они не реализовались.

Конечно, другой бы гражданин, который уже поверил в то, что Россия идет по пути укрепления прав и свобод личности (Леха в это не верил сам и подозревал, что таких дураков, которые в это верят, можно найти только в дурдоме), начал бы орать, что надо, хотя бы для приличия, объяснить популярно, в чем подозревается гражданин, которого принимают от явных бандитов и забирают под милицейскую стражу. Или, как в американском фильме, сказать: «У вас есть право не отвечать на вопросы, но все, что вы скажете, может быть использовано против вас». Но Леха был человек советский и хорошо знал, что милиция без толку не хватает. Тем более что благодаря его деятельности три человека за последние сутки прекратили земное существование. В конце концов таких прав, чтоб самостоятельно стрелять и резать бандитов, Конституция 1993 года Лехе не предоставляла. Стало быть, требовалось морально готовиться к суду и возможной посадке. И Леха к этому был готов, только не очень понимал, почему он, человек, который профессионально бандитизмом не занимается, должен сидеть, а Костоправ и Король Лир — передавать его правосудию. Не понимал, но из скромности не спрашивал.

Дорога свернула в сосновый лес. «Жигуленок» с мигалкой первым подкатил к высокому бетонному забору и, не притормаживая, въехал в раздвинутые стальные ворота. Следом проехали «Волга» и «уазик».

Разглядеть в темноте, что тут справа и слева, Леха толком не успел. Ехали почти все время между двух заборов, по освещенному желтыми натриевыми лампами проезду. За заборами густо стояли сосны, ни черта не разберешь. Может, и дачи, а может — воинская часть или зона какая-нибудь. Что-то светилось, но уж очень редко.

Наконец свернули вправо, в такой же проезд, который шел перпендикулярно первому. Впереди в свете фар «жигуля» замаячили еще какие-то ворота. «Жигуль» в ворота не поехал, а отвернул от них вправо и остановился на небольшой площадке, озаряя забор голубыми проблесками мигалки. Ворота стали открываться, и «Волга», почти не сбавляя скорости, вкатила за забор. Сразу же после этого ворота стали закрываться. «Уазик» остался с внешней стороны забора.

Двор дома или дачи, в который его привезли, Леха рассмотреть почти не успел. Во-первых, ехали слишком быстро, а во-вторых, кроме десятка небольших светильников-грибочков, никакого иного освещения не наблюдалось. Видно было только, что здание приличное — этажа три в высоту и полсотни метров в длину. «Волга» подъехала к этому объекту справа и скатилась по наклонной в подземный гараж.

Остановились. Леху, можно сказать, аккуратно вынесли из машины и поставили на цементный пол. Здесь было не очень светло, но четыре машины — две «Волги», «восьмерка» и какая-то незнакомая Лехе иномарка с четырьмя колечками на багажнике — производили впечатление.

Штатский, который всем командовал, распорядился, указывая на Леху пальцем:

— Пока — в ноль седьмую. До моего возвращения с доклада.

Через узкую дверь в дальнем конце гаража Леху вывели в недлинный коридор с полом, застланным серым линолеумом. С каждой стороны коридора было по четыре двери с номерами, начинавшимися на ноль. Справа — четные: 02, 04, 06 и 08, слева — нечетные: 01, 03, 05 и 07. Вот в самую дальнюю дверь с левой стороны Леху и завели. Не впихнули, не втолкнули, а вежливо пропустили и, ни слова не говоря, заперли на замок.

На тюрьму комната не походила, хотя Леха в тюрьме не бывал, а только пару раз залетал в КПЗ, и потому мог ошибаться. Скорее это было что-то вроде мини-зала ожидания. Кафельный пол, два диванчика один напротив другого, журнальный столик, на котором валялось с десяток старых газет и журналов, а также стояла пепельница, сделанная из пивной банки, со следами пепла, но без окурков. Была еще дверца, за которой обнаружился туалет и умывальник.

В принципе это могла быть просто комната отдыха для шоферов или слесарей. Вполне могли тут перекуривать или «козла» забивать в обед. Леха прилег на диванчик и решил, что можно маленько подремать. В конце концов, две ночи подряд не спать он не нанимался.

Но так уж подло устроен мир, что когда спать не хочется, то никто не мешает, а когда хочется — то спать не дают. Так и тут вышло. Щелкнул замок, и вошел тот, штатский. Один, без бугаев.

Леха зевнул и сел на диване, даже встать хотел. Но тот, вошедший, успокоительно махнул рукой и совсем некомандным голосом сказал:

— Сидите, сидите, пожалуйста, Алексей Иванович. Извините, что мы с вами не очень корректно обходились, но мы люди служивые. Нам дают приказ, мы выполняем. Сразу вас успокою: вы не арестованы и даже не задержаны. Просто в целях вашей безопасности руководство области решило взять вас под охрану.

— За что? — ошеломленно пробормотал Леха. — То есть, почему?

— Сегодня, если можно, мы об этом говорить не будем, тем более что у меня на этот счет тоже информация неполная. Я ж вам говорю, мы люди служивые. А пока вам надо будет перебраться в более приличное помещение. Там помоетесь, бельишко смените, отдохнете, а завтра побеседуем. Прошу!

Леха спросонья соображал с трудом, но все-таки чуточку ошалел. Что-то не слышал он раньше, чтоб таких товарищей, как он, администрация области вдруг ни с того ни с сего брала под охрану… Тем не менее он вопросов задавать не стал. Под охрану или под стражу, какая, к хрену, разница?

Мужик, который по-прежнему никак не назывался и не представлялся, пропустил Леху вперед и, вежливо взяв его за локоток, вывел обратно в гараж. На сей раз они потопали к узкой лесенке, обнаружившейся слева от ворот, и поднялись на уровень первого этажа. Тут был еще один коридорчик, в котором пахло хлоркой и аптекой, стояли цветочки на окнах и горели лампы дневного света. Здесь же находилась заспанная и злая тетка — объемистая крашеная блондинка с черными усиками и в белом халате. Судя по всему, она выбралась в коридор из двери с табличкой «Дежурная сестра-хозяйка», а поскольку на циферблате настенных электронных часов в коридоре светились цифры 02.45, ей помешали досмотреть минимум пятый, а то и десятый сон! Должно быть, этой богине милосердия, устроив подъем по тревоге среди ночи, объявили, что надо принять важного человека. Поэтому она переволновалась, ожидая увидеть какого-нибудь козырного туза крутой масти. А увидела обтрюханного Леху. И от этого созерцания у нее аж глаза выкатились из своих подмазанных орбит. В них любой дурак прочел бы отчаянный вопль: «Господи! Да это ж бомж настоящий! Вы что, офигели, гражданин начальник, приводить такого козла в приличное место?!» Но вслух ничего не сказала — службу знала.

— Люся, — строго объявил Лехин сопроводитель, — вот это Коровин Алексей Иванович. Прошу любить и жаловать. Человек пока не очень известный, но очень нужный и важный. Сам товарищ… то есть господин Пантюхов просил его разместить. Так, как раньше секретарей райкомов размещали. Не ниже. Какой номер готовить будешь?

— Ой, да хоть цековский, товарищ полковник.

— Цековский отставить. Он послезавтра понадобится. Для другой цели.

— Тогда можно пятый, обкомовский. Там все свеженькое, сегодня выехали.

— Там народу много рядом. Давай-ка что-нибудь с третьего этажа.

— Пожалуйста! Все левое крыло свободно. С тридцатого по пятидесятый все пустые.

— Это хорошо. Крыло заперто?

— Да.

— Значит, селить будешь в сороковой. Сейчас ребята туда сходят, все осмотрят и проверят. Все понятно?

— Понятно, Владимир Евгеньевич, — ответила Люся, попытавшись убрать вылупившиеся глаза в исходное положение, хотя явно ни шиша не понимала.

— Чтоб все было в порядке! — Владимир Евгеньевич напоследок сурово сдвинул брови. Люся испуганно хлопнула глазами и старательно закивала, мол, что вы, что вы, не извольте беспокоиться…

— Когда разместишь — доложишь, — добавил начальник, — смотри, чтоб никаких жалоб не было! И вопросов лишних — ни-ни!

Владимир Евгеньевич удалился, наверно, обеспечивать Лехину безопасность. А напуганная Люся, постаравшись сделать приятную для товарища Коровина улыбку — получилось, прямо скажем, хреново, — пригласила:

— Прошу вас, Алексей Иванович!

Наверно, если б Леха был выспавшись и с соображающей головой, то обалдел бы куда больше. Но поскольку он с большим трудом воспринимал окружающую действительность, то это самое обалдение почти не просматривалось. От всяких переживаний и утомлений, пережитых за последние двое суток, Леха крепко вымотался и, наверно, смог бы спокойно спать хоть в чеченском селе, хоть в клетке с тигром, хоть в постели с Мадонной. Лишь бы наконец дали куда башку приклонить.

Люся довела Леху до лифта и повезла на третий этаж. В лифте Леха на пару минут уснул, прямо стоя, привалившись к стенке кабины. Когда кабина, вздрогнув, остановилась, Леха проснулся и даже смог передвигаться самостоятельно. Идти пришлось не больно долго, сперва метров десять по коридору до стеклянной перегородки, перед которой уже прохаживался стриженый мальчик на девяносто килограммов живого веса в просторном пиджаке нараспашку, потом немного дальше, через дверь в перегородке, по коридору со стенами, отделанными полированными панелями под красное дерево. У сорокового номера — на двустворчатой двери были привинчены солидные латунные цифры «4» и «О» — обнаружился еще один мальчик в распахнутом пиджаке, который как раз прятал под него УКВ-рацию, вероятно, уже получив информацию, что охраняемый субъект приближается к охраняемому объекту.

— Вам помыться с дороги надо, Алексей Иваныч, — сказал он, всеми силами стремясь проявить радушие и не показать брезгливости. Леха вообще-то совсем недавно мылся в ванне у Нинки, но одежка на нем была все та же, то есть кислая и пропрелая, стиранная не то месяц назад, не то даже раньше.

Номер был небольшой, но уютный, с картиной над кроватью, с ковром на полу, с полированной стенкой, где гардероб и прочие отделы имелись, с зеркалом и парой кресел. Телевизор японский, балкон, выходивший на сосны, туалет отдельно от ванной — цивилизация!

Одно только непонятно: за что это все на Леху свалилось?

ВИЗИТ ГЛАВЫ

Батюшки-светы, как же славно Лехе дрыхлось! Ни снов кошмарных, ни каких там пробуждений в холодном поту, ни посторонних шумов… Спал без задних ног, на свежей простыне, под теплым одеялом, получив напрокат чистые трусы и майку из каких-то загашников здешнего заведения, а также махровый зеленый халат.

Встал Леха около десяти часов утра и по собственной инициативе — никто не будил. Конечно, голодный. Вспомнил, что Люся, унося Лехино барахло, говорила: «Если что понадобится — нажмите вон ту кнопочку». Леха нажал, вспомнив по этому поводу какой-то анекдот с бородой еще времен Брежнева и Никсона.

Дескать, приехал Ильич в США, поселил его ихний президент в резиденции и сказал: «Тут у вас в апартаментах, мистер Брежнев, есть три кнопочки. Нажмете одну — придет официант, принесет всего, чего пожелаете выпить и закусить. Нажмете другую — придет горничная, все приберет, а если надо — вообще любые услуги окажет. Только вот третью, синюю, — пожалуйста, не нажимайте». Ну, Брежнев остался в номере, смотрит на кнопки. Выпить и закусить — это он и в Москве может. Горничную позвать — тоже смысла нет. Не тот возраст. А вот насчет синей кнопки — очень интересно. Нажал. Тут откуда ни возьмись — Мохаммед Али, чемпион мира по боксу. Бац! И улетел генсек в нокаут. А Никсон, провожая, заметил у Брежнева фингал и говорит: «Я же предупреждал, чтоб вы синюю кнопку не нажимали!»

Потом, значит, приехал Никсон в Москву. То же самое, ему номер с тремя кнопками предложили. Первые две — как в Америке, официант и горничная. «А третью, красную, — предупреждает Ильич, — лучше не нажимай. Можешь домой не вернуться». Ну, Никсон, конечно, всех телохранителей привел в боеготовность и все-таки кнопку нажал. Ждал-ждал, что будет, а ничего не произошло. «Вот, — думает Никсон, — вечно у этих большевиков ничего не получается! Пугают, пугают — а толку чуть!» Собирается на аэродром, прощается с Брежневым и говорит: «Ну вот, Леонид Ильич, а вы утверждали, что если я красную кнопочку нажму, то могу домой в Америку не вернуться. Вот он я, целый возвращаюсь!» — «Вы-то целый, — прокряхтел Брежнев, — а вот куда возвращаться собираетесь? Америки-то нет…»

Тем не менее Леха знал, что ежели он свою кнопочку нажмет, то с Америкой ничего не стрясется. И Мохаммед Али ниоткуда не выскочит. Он уж давно на пенсии небось.

Нажав кнопку, Леха прождал две минуты, не больше. Правда, ни официанта, ни горничной, даже Люси не появилось. Пришел Владимир Евгеньевич, собственной персоной. С мешками под глазами, со щетинкой на морде. Видать, всю ночь бдил, охраняя Лехину безопасность от каких-то зловредных супостатов.

— С добрым утром, Алексей Иванович! — голос у него тем не менее оказался довольно бодрый. — Как спалось?

— Во! — сказал Леха, подняв большой палец вверх.

— Как насчет подзаправиться?

— С нашим удовольствием, — Леха скромничать не стал.

— Сейчас принесут. А пока должен довести до вас следующую информацию. Сегодня в 14.00 с вами встретится глава администрации области господин Пантюхов Георгий Петрович. Место встречи пока точно не установлено. Может быть, повезем вас в город, может быть, он сам сюда приедет. Так или иначе, мне приказано вас подготовить. Тут у нас есть все необходимые бытовые услуги. Побреем, подстрижем, приоденем. Все — за наш счет, как и проживание, так что не беспокойтесь.

— А об чем мне с ним говорить, с главой-то? — скромно поинтересовался Леха.

— Он сам найдет тему для разговора. Я пока и сам мало знаю, а что знаю — говорить не имею права.

Леха понимающе кивнул, хотя ничего не понял.

В дверь постучали. Появилась какая-то рыженькая деваха, которая прикатила сервировочный столик и стала выставлять на стол тарелки.

— Это завтрак, — сообщил Владимир Евгеньевич. — Подкрепляйтесь, пожалуйста.

Леха подкрепился. Жорево было составлено по-санаторному. Леха как-то раз получил от завода путевку и двадцать дней ел примерно то же, но только качеством похуже. Котлеты с жареной картошечкой и маринованным огурчиком, пшенная каша, шесть кусочков сервелата, белый и черный хлебушек, масло, кофе с молоком… Нормально! Стопочки, правда, не предложили, но Леха сегодня не страдал.

Пока он завтракал, Владимир Евгеньевич отсутствовал. Опять чем-то руководил. Он появился только тогда, когда деваха увезла вылизанную Лехой посуду. И не один, а с каким-то пронырливым пареньком в белом халате парикмахерского типа.

— Вот, — сказал полковник, указывая пареньку на Леху, — надо из него сделать приличного человека.

— Сделать можно, Владимир Евгеньевич, — паренек оглядел Коровина анфас, в профиль и в три четверти. — Хотя, честно скажу, очень трудно.

— Сколько?

— Владимир Евгеньевич, это зависит от того, какого человека надо сделать. Если вам нужен передовик социалистического производства — я больше сорока штук не возьму. Если военнослужащий — вообще за двадцать сработаю. Но вот если вы хотите из гражданина «нового русского» выстругать, то приготовьте двести. Минимум.

— Разворачивайся, Толя. Из расчета двухсот.

— Может, спустимся в парикмахерскую?

— Отставить. Здесь работать будешь, в ванной. Перетащишь все, что нужно, сюда. Никаких помощников и лишних разговоров, уловил?

— Как можно! — Толя исчез и появился через десять минут с кейсом. Затем он усадил Леху на табурет перед раковиной в ванной, завернул в простынку и принялся промывать ему голову, которую вроде бы уже вчера вечером Леха мыл. Потом стриг, брил, массировал лицо, причесывал, сушил феном, освежал. Полковник наблюдал. Лехе казалось, что если б Толя, не дай Бог, чуть-чуть порезал его бритвой, то Владимир Евгеньевич тут же пристрелил бы его из табельного оружия. Но никаких порезов не случилось, а потому Толя остался жив и ушел с двумя стольниками в кармане.

Едва он убрался за дверь, как Владимир Евгеньевич вытащил из кармана свою УКВ-«Нокию», вытянул антенну и нажал кнопку:

— «Амур», пропустить одежников. Как понял?

«Амур» прохрюкал из рации, что понял хорошо.

Через пять минут появились двое, мальчик и девочка, он — в ярко-зеленом пиджаке и черных брюках, она — в ярко-зеленом жакете и длинной черной юбке. На груди у обоих были пришиты гербы фирмы «Ilija Muromets» с изображением круглого щита, скрещенных мечей и еще каких-то прибамбасов.

— Так, товарищи бизнесмены и вумены, — объявил Владимир Евгеньевич. — Вот перед вами гражданин, которого надо одеть по представительскому классу. Что можете предложить?

— Вообще-то, — сказала девица, разглядывая Леху, — тут лучше на заказ шить. Можем предложить услуги нашего ателье…

— Срок исполнения? Самый минимальный? — быстро спросил полковник.

— Три дня, — прикинул мальчик.

— Быстрее можно?

Мальчику и девочке очень хотелось соврать, что можно, но они не рискнули. Они переглянулись, и девочка сказала:

— Мы можем подобрать из готового и подогнать по фигуре.

Владимир Евгеньевич поглядел на циферблат:

— За час управитесь?

Примерно к половине второго Леха был экипирован как подобает. Ему и ботиночки, и рубашечку справили, даже галстук. И костюм, само собой, подогнали.

Когда Леха глянулся в зеркало, то аж прибалдел. То есть сам себя не узнал. Конечно, он понимал, что от всех этих процедур как-то изменится, но не ожидал, что до такой степени.

— Все бы хорошо, — с недовольством заметил Владимир Евгеньевич, — только вот зубы у вас подкачали. Конечно, если б рот все время закрытым держать, то оно ничего. Но вам говорить надо…

И после некоторых раздумий набрал номер по внутреннему телефону.

— Антонина Сергеевна, срочно поднимитесь в сороковую комнату. Нужна ваша консультация.

Через пять минут прибыла солидная дама в белом халате и шапочке, пахнущая аптекой. Леха посмотрел на нее с ужасом. В последний раз он был у зубного врача лет десять назад, а потом обходился без услуг дантистов. Сам вскрывал себе флюсы сапожной иголкой, вырывал зубы пассатижами и творил иные чудеса. Немало мучился, но к деревенской зубодерше не ходил принципиально.

Антонина Сергеевна была поприличней, но и ей Леха позволил бы заниматься своими зубами только под угрозой расстрела. Мало того, что Король Лир обещал паяльником или утюгом погреть, так и тут нашлись садисты!

Одно утешало — дама пришла без инструмента и без бормашины. Последнюю Леха боялся всю жизнь самым паническим образом. Антонина Сергеевна, поморщившись, осмотрела Лехину пасть и проворчала:

— Очень запущенные зубы. Просто жуткий кариес. Наглядная агитация для тех, кто не следит за своим ртом и не употребляет зубную пасту «Блендамед». Все коренные разрушены, передние потрескались, обломаны. Если товарищ хочет иметь красивые зубы, ему надо серьезно заняться этим вопросом. На мой взгляд, нужно полностью все удалить и переходить на вставные.

— У него через… — полковник глянул на часы. — Пятнадцать минут очень важная встреча. Что можно сделать?

— Обед предполагается? — поинтересовалась врачиха.

— Нет, только беседа.

— Тогда могу предложить пластиковые накладки. Есть ими нельзя, но с расстояния в полтора-два метра кажутся настоящими зубами.

— Устанавливайте! — приказал Владимир Евгеньевич.

Это оказалось небольно. Просто-напросто Антонина Сергеевна пристроила Лехе в пасть две штуковины, внешне напоминающие пилки с крупными зубьями, но легко гнущиеся по форме десны. Получилось очень похоже на зубы и даже на очень чистые.

Как раз в это время «Нокиа» в очередной раз закряхтела и доложила:

— «Первый» на месте. Вас ждут в приемной обкомовского через три минуты.

— Принято! — Владимир Евгеньевич одернул галстук, застегнулся на все пуговицы, сдул с Лехи пару пылинок и вывел в коридор.

Ровно через три минуты они, мимо вытянувшегося в струнку милиционера, вошли в небольшой «предбанник».

— Можете проходить, — сказал аккуратный молодой человек в очках, должно быть, референт или помощник. Секретарша, пышная дама, в это время отвечала кому-то в телефонную трубку:

— Да, он здесь. Но в течение двух часов просил ни с кем не соединять. У него совещание. Нет, только начинается…

Владимир Евгеньевич пропустил Леху в массивную дубовую дверь, которую за ними закрыл предупредительный помощник, вошедший в кабинет следом за полковником.

Кабинет был небольшой, наверняка похуже, чем тот, которым товарищ Пантюхов располагал в бывшем обкоме, то есть в нынешнем здании областной администрации. Но там Леха никогда не был и не чаял вообще-то побывать. А потому и этот, вспомогательный, предназначенный для «работы на отдыхе», тоже произвел на Коровина солидное впечатление. Ясно, что попал в гости к начальству, и не какому-нибудь там районному, у которого под командой территория не больше какого-нибудь Лихтенштейна или Люксембурга, а к областному, который на своей территории может не только десяток

Люксембургов пристроить, но и еще для голландцев с бельгийцами место найти.

Столы, как водится, стояли буквой «Т». В кресле, за письменный столом, верхней перекладиной «Т», под портретом Президента, изготовленным еще в те времена, когда Президент был простым членом Политбюро, сидел крупный седоголовый мужчина.

— Здравствуйте! — сказал он, выходя из-за стола и направляясь к Лехе, которого Владимир Евгеньевич аккуратно притормозил на середине кабинета, немного не доходя до стола заседаний — ножки буквы «Т».

Леха от чести пожать начальствующую руку не уклонился, хотя немного побаивался. С ним даже директор его родного завода за руку никогда не здоровался, и даже начальник цеха. И на «вы» Леху, как правило, никто не называл. Рожа как-то не располагала. Опять же, когда само начальство пододвигает тебе стул и говорит: «Присаживайтесь, Алексей Иванович!», то тут поневоле начнешь думать, что надвигаются какие-то серьезные события.

— Присаживайтесь, присаживайтесь! — подбодрил Леху глава. — В ногах правды нет.

Леха сел на предложенное место, рядышком уселся полковник в штатском, а глава разместился напротив, по другую сторону стола для заседаний. К нему присоседился очкастый помощник с синей папочкой для документов.

— Наверно, мы вас немного удивили, Алексей Иванович? — спросил Пантюхов.

— Вообще-то да, — скромно произнес Коровин.

— Конечно, может быть, и не стоило обставлять все такими мерами секретности, — взгляд Георгия Петровича заставил полковника в штатском чуточку поежиться, — но, я думаю, вы на него не в обиде. Чекисты народ консервативный, у них всегда лучше перебдить, чем недобдить. К тому же, насколько я был информирован о ситуации, вам действительно угрожали серьезные неприятности. Сами знаете, преступность у нас — одна из серьезных проблем.

Затем последовала десятиминутная и не больно интересная лекция на тему об экономическом положении области. Леха слушал, кивал, но понимал не много. Суть-то он, конечно, уловил: как и всему бывшему советскому народу, области не хватало денег. И на реконструкцию производства, и на зарплату рабочим-служащим, и на социальные программы, и на образование с культурой. И еще одно Леха усек: администрация большие надежды возлагает на приватизацию и иностранные инвестиции. Самое интересное, что на этом Георгий Петрович сделал основной упор в своем сообщении и при этом все время пристально поглядывал на Леху.

Коровин, конечно, коллективными усилиями был приодет и приведен в божеский вид, но при этом твердо знал, что на данный момент ему лично нечего инвестировать в экономику области. У него даже те деньги, какими он разжился от Котла, и то отобрали. Поэтому Леха не беспокоился, что с него сдерут деньги на развитие производства или заставят какой-нибудь завод приватизировать для блага области.

Закончив лекцию, Пантюхов еще раз испытующе посмотрел на Леху, будто ждал, что тот тут же выложит из кармана пару миллионов долларов. Потом спросил:

— Я вас не утомил, Алексей Иванович? Конечно, у вас может возникнуть резонное замечание. Дескать, а какое я, так сказать, простой смертный, к тому же, по некоторым данным, в настоящее время нигде не работающий, имею отношение ко всем этим проблемам областного масштаба? Не так ли?

— Так, — честно сказал Леха.

— Оказывается, Алексей Иванович, вы имеете к этим проблемам, как ни странно, самое непосредственное отношение. Это я говорю вам совершенно серьезно. Хотя, если честно признаться, до вчерашнего дня я этого еще не знал. Только благодаря неутомимой деятельности Владимира Николаевича и его подчиненных вовремя получил нужную информацию. А также все те необходимые документы, которые позволяют мне поговорить с вами, так сказать, с полным знанием дела. В том числе и те, которые находились у вас. Закурить не хотите? Я вот упорно борюсь с этой привычкой, но все никак не отстает… — помощник быстренько поставил пепельницу на стол и выложил на стол две пачки «Мальборо».

Закурили втроем: глава, Леха и полковник.

— Мы на днях получили из Москвы спецсообщение, — пояснил глава. — Нас информировали, что в столицу прибыл мистер Александер Коровин, гражданин Соединенных Штатов Америки, но по корням русский, происходящий из белоэмигрантов. Очень богатый человек, миллиардер. Не просто по личным заявлениям, а и по данным Службы внешней разведки тоже. Проявляет весьма серьезную заинтересованность в размещении капитала, как говорится, на почве своих предков. Потому что его предки были родом из нашей губернии. Меня срочно вызвали в Москву, свели с ним. Очень приятный человек. Отзывается на Александра Анатольевича. Конечно, пока никаких официальных документов не подписывали. Просто выясняли намерения, консультировались и так далее. Откуда-то он осведомлен, что в нашей области у него проживает близкий родственник. А вы, кстати, господин Коровин, не писали в анкетах, что у вас кто-то есть за границей… А ведь на вас, кстати сказать, допуск оформляли, когда вы на машиностроительном работали.

— Да я сам только вчера об этом узнал, — виновато сказал Леха, хотя не больно переживал — он уж давно с этого завода уволился по собственному желанию и не боялся, что выгонят еще раз.

— Это где-то по нашему ведомству вышел недосмотр, — самокритично произнес Владимир Евгеньевич. — Там, наверху. Поленились как следует проверить. Мол, чего там, мужик из деревни, какие там родственники за границей. Хотя, между прочим, во время партчистки Алексей Тимофеевич Коровин не скрывал, что брат его, Анатолий Тимофеевич, уехал в 1918 году на юг с целью вступления в белую армию. Я сам документы видел. По немецким документам, как мне из Москвы сообщили, Анатолий Тимофеевич числился в спецподразделении войск СС. Но каких-либо других сведений, в том числе о причинах выбытия, — не было. Либо документы не сохранились, либо это вообще не документировалось. Его сын Александер, он же Александр Анатольевич, 1923 года рождения, по состоянию здоровья был негоден к строевой службе и в вермахт не призывался. Работал переводчиком в министерстве Восточных территорий Германской империи. Семья — жена Марта, 1925 года рождения, урожденная Рунге, и сын Макс,] 944 года рождения, — погибла при бомбардировке Берлина союзной авиацией в феврале 1945 года. Сам Александер при этом был временно парализован после контузии, отправлен на лечение в Австрию и там оказался на территории, контролируемой американскими войсками. В 1946 году выехал в США, в 1949-м получил гражданство. Со спецслужбами связан не был, работал рекламным агентом, затем занялся экспортными поставками продовольственных товаров. С 1960 года стал владельцем предприятия, производящего комплектующие изделия для оборудования по переработке сельхозпродукции. К 1973 году сформировал средних размеров финансово-промышленную группу, ориентированную на экспортные поставки в страны «третьего мира». В СССР первый раз приехал в 1991 году. Сотрудничал с рядом наших частных импортеров. Но интересов к инвестициям капитала в Россию не проявлял. Предположительно из соображений нестабильности.

— Можно подумать, что сейчас все стабилизировалось… — заметил Пантюхов как бы вскользь.

— Приезжал в Россию практически ежегодно, — невозмутимо продолжал Владимир Евгеньевич, — ни разу не упоминал о наличии родственников и ни разу не интересовался нашей губернией. Хотя все режимные ограничения на въезд иностранцев в область уже давно сняты.

— Ладно… — прервал глава доклад полковника. — Это все Алексею Ивановичу не очень интересно. Ему, должно быть, интересно другое. Мистер Коровин именно сейчас собирается сделать в области крупные капиталовложения. При этом он ставит следующие условия. Во-первых, разыскать потомков своего дяди Алексея Тимофеевича, а во-вторых, возвратить ему недвижимость, принадлежавшую деду Тимофею Кузьмичу Коровину на момент его расстрела в 1918 году. Очень удобное для нас условие, поскольку, по данным областного архива, в 1918 году купцу Коровину принадлежал только дом номер пять, строение третье, по нынешней улице Усыскина. Все прочее уже было национализировано, реквизировано или конфисковано.

— Понятно… — сказал Леха, ощущая странное чувство сна наяву. — Стало быть, оба условия вы уже выполнили?

— Да. Хотя, конечно, то, что произошло с вами в последние несколько дней, очень осложнило ситуацию. Вы сами понимаете, почему. Достаточно, если я скажу, что уже сейчас против вас можно возбудить уголовное дело по обвинению в убийстве граждан Котлова, Мосолова и Лопатина: У вас в доме обнаружен немецкий автомат «МП-38» и патроны к нему. Охранным агентством «Варриор» у вас изъят пистолет Макарова. Это, так сказать, сложности чисто правового характера. Но вы, наверно, уже поняли, что ваши действия затронули интересы серьезных криминальных структур. Обеспечить вашу безопасность очень сложно. Без помощи специалистов и проведения соответствующей работы на должном уровне — практически невозможно. Я с вами предельно откровенен, правде надо в глаза смотреть… — сказал Георгий Петрович озабоченно. — Я вас не пугаю, а знакомлю с реальной ситуацией.

Не такой уж Леха был дурак, чтоб не понять. Суток не прошло после встречи с Королем Лиром. Уж чего-чего, а никаких сомнений в том, что эти волки его на части порвут, у Лехи не было. С другой стороны, Коровину отчего-то показалось, что господин-товарищ Пантюхов переживает не только за интересы развития народного хозяйства вверенной области, но и за какие-то другие проблемы. Возможно, для него лично более насущные. Возможно, каким-то боком связанные с гибелью банкира Митрохина.

— В общем, дорогой Алексей Иванович, — сказал Пантюхов, — исходя из интересов области, уголовное дело против вас можно и не возбуждать. Там есть достаточно смягчающих вашу вину обстоятельств. Точно также можно в принципе найти верное решение и в плане вашей защиты от бандитов. Но только в том случае, если вы будете строго придерживаться указаний полковника Воронкова Владимира Евгеньевича. Это отличный, опытный специалист, настоящий профессионал в своей сфере.

— Ну, — скромненько улыбнулся Воронков, — насчет «отличного» Георгий Петрович немного перегнул. А вот насчет указаний — это он верно подметил. Я даже, пожалуй, пожестче вопрос поставлю: у вас не будет никаких шансов выжить, если будете разводить самодеятельность. Убить вас могут где угодно. Даже здесь, вроде бы в совсем безопасном месте. Ни одного шага без контроля и без консультаций со мной лучше не делать. То есть, конечно, вы можете делать что угодно и как угодно, но должны помнить, что в этом случае у вас никаких гарантий личной безопасности не будет.

— Да я и так все понимаю, — сказал Леха, — вы говорите, что делать надо, а уж я постараюсь выполнять.

— Приятно слышать, — порадовался Владимир Евгеньевич. — Тогда давайте сразу условимся насчет некоторых общих правил поведения. Первое: все перемещения вне пределов вашего номера — только в сопровождении меня и лично мной назначенных лиц. Второе: никаких самостоятельных звонков по телефону, записок через персонал и прочих контактов с друзьями, родственниками и знакомыми. Особо хочу сказать вот что. Всех людей, которые будут допущены в номер или будут нести его охрану, я вам представлю сам. Никакие иные ни под каким предлогом к вам допускаться не должны. Вообще-то за этим будет следить охрана, но на всякий случай помните, что даже если какой-то известный вам охранник будет утверждать, будто я разрешил встретиться с кем-либо, кого я лично вам не представлял, — не впускайте. Требуйте, чтоб я сам прибыл и удостоверил этого гражданина. Только так!

— Понятно, — сказал Леха.

— Очень хорошо. Третье: тщательно запомните все предметы, которые находятся в вашем номере. Если появится какой-то лишний — сразу докладывайте мне. Даже если пуговицу найдете. А уж если бутылку обнаружите, да еще и полную — тревогу поднимайте! И само собой — ни глоточка оттуда! У вас, как я знаю, насчет спиртного есть повышенная потребность. Лучше это дело ограничить. Но если уж будет припекать, то обращайтесь ко мне, не стесняйтесь. А вот просить персонал не следует. Им будет строжайше запрещено что-либо вам приносить и передавать без моего контроля.

— Да-a, — вздохнул Леха, — порядочки суровые.

— Ничего не поделаешь, — веско сказал глава, — положение обязывает. Но это все, так сказать, правила внутреннего распорядка. Гораздо серьезнее то, что вам надо будет уже завтра встретиться с вашим родственником. И эта встреча будет иметь решающее значение для того, как станет развиваться экономика в области. Я не преувеличиваю, Алексей Иванович.

— Вам виднее, — согласился Коровин, — вы уж растолкуйте заодно, как и что. А то я ведь толком не знаю, о чем с ним говорить буду. Он хоть по-русски-то шпрехает?

— С небольшим акцентом. Конечно, найти вам тему для разговора поможем. Обстановку создадим. В случае каких-либо затруднений подскажем. Но и от вас будет очень много зависеть. Например, от внешнего вида, манеры говорить, от поведения и так далее. Но самое главное — от вашего, выражаясь по-советски, социального положения. Если ваш двоюродный дядя обнаружит, что вы представляете собой то, что есть на самом деле, то есть, по-старому, по-марксистски, — люмпен-пролетариат, то мне думается, контакт дальше семейных воспоминаний не пойдет. А нам, то есть руководству области, нужно, чтоб пошел. Поэтому мы тут провели кое-какие консультации и решили, что вам, Алексей Иванович, придется на некоторое время — возможно, даже надолго — превратиться в председателя правления коммерческого банка «Статус». Того самого, которым Митрохин руководил.

Леха выпучил глаза. Такого удара кирпичом по голове он не ожидал.

— Георгий Петрович, — пролепетал он, — я ж в этом ничего не рублю. У меня ж три курса всего от высшего образования. И потом, я ж на технолога учился, а не на бухгалтера. Он же, дядюшка этот, тут 156 же расколет, что я в финансах ни бум-бум… Неудобно получится. Опять же, товарищ Пантюхов, это ж частный банк, верно? Меня же распоряжением обладминистрации туда не пошлешь… Они сами меня пошлют, извините, на хрен.

И глава, и полковник, и даже референт, до этого не издавший ни звука, дружно засмеялись. Леха тоже скромненько похихикал.

Отсмеявшись, Пантюхов сделал серьезное лицо и разом погасил все смешки у остальных.

— Ну, формально вы правы, Алексей Иванович. Назначить мы вас не вправе. Но провести соответствующую работу, заинтересовать банк в вашем председательстве, подготовить ваше избрание — вполне можем. И уже провели. Коля, дай сюда ксеру…

Референтик тут же выдал из синей папки листочек.

— Вот. Ксерокопия протокола. Все честь по чести. Единогласно избраны. Еще два дня назад, судя по дате, — доложил Коля.

Леха поглядел. Документ смотрелся солидно. Надо же! А он-то позавчера шлялся по городу без денег, еле-еле на штраф наскреб.

— Что же касается вашего финансового образования, — заявил глава, — то это вас волновать не должно. Встречаться будете здесь, а не в банке. А как вести разговор, вас проинструктирует Владимир Николаевич…

ВСЕ ПО ИНСТРУКЦИИ

Больше ста граммов за обедом Лехе выпить не разрешили. Хотя, по его собственному разумению, без поллитры такие дела не делают. Но куда ж денешься, если целый полковник над душой стоит? К тому же из спецслужбы. Обедали, естественно, в номере. Леха смог снять свои маскировочные зубы из мягкого пластика и нормально пожевать то, что ему Бог послал руками областной администрации.

Полковник тоже пристограммился, но больше ни-ни. В течение всего обеда он только тем и занимался, что втолковывал Лехе, как и про что разговаривать с импортным дядюшкой. После употребления ста граммов Владимир Евгеньевич стал проще и перешел на «ты».

— Главное — старайся уходить в сторону от всех проблем финансов. И уж тем более — сам на рожон не лезь. Сделай такую рожу, чтоб ему показалось, будто тебе лично от него никаких денег не надо. Побольше спрашивай про семейство, как и что там было за рубежом. Рассказывай об отце, деде — чего он не знает. Кроме того, мы тебе дадим сотовый телефончик. Место вашей встречи будем прослушивать — сразу предупреждаю. Поэтому если дед задаст тебе какой-либо не очень понятный вопрос, от которого ты не сможешь увернуться, то наши ребята будут в курсе и тебя проконсультируют. Во-первых, выдержи паузу, сделай вид, будто что-то срочное вспомнил, и скажи: «Извините, Александр Анатольевич, я отвечу несколько позднее. Надо срочно связаться с одним клерком». Усек? Только не запоминай наизусть эту фразу, а старайся как-нибудь по-разному придумывать. Наберешь на телефончике любую комбинацию из пяти цифр — все равно какую. Потом скажешь чего-нибудь в трубку, покороче и понепонятней. Типа: «Ну как там, Володя?» Или: «Петя, я просил позвонить. Жду информацию». Потом слушаешь внимательно то, что тебе скажут, и воспроизводишь для старика. Уловил?

— Уловил, — ответил Леха. — А в теннис или гольф он меня играть не заставит?

— Нет. Он сейчас в инвалидной коляске ездит. У него опять ноги парализовало. И вообще ему, дядюшке твоему, семьдесят два все-таки. Но вот в шахматы он, говорят, неплохо играет. А ты, если что, сумеешь?

— Ходы знаю, — поскромничал Леха, хотя вообще-то был бессменным чемпионом цеха, а по заводу — регулярно в первой десятке. Правда, давно уже за доску не садился. Месяц назад играл с Севкой…

Вот тут Коровин как-то неважно себя почувствовал. Вовсе не от того, что ему со ста граммов поплохело. Просто неприятно стало, что вот он тут сидит, лопает, а Севка где?

— Евгеньич, — Леха тоже решил упростить разговор и перейти с полковником на «ты», тем более что не намного он и старше был, полковник этот, — ты человек осведомленный. У меня друг есть, Севка Буркин…

— Понял, — не дослушав, произнес Воронков, — все нормально. Жив, здоров и уже дома, жену и сына обнимает. Конечно, немного напугался, но штаны чистые. Если не будет много звонить языком, то проживет до ста лет. Могу тебе еще одно разобъяснить, чтоб знал. Там у вас на селе, после твоего отъезда к Королю, получилась большая разборка между «гладиаторами» — с одной стороны и мужиками — с другой. Там твое оружие поработало. Какой-то дедушка, бывший фронтовик и чекист, молодость вспомнил и из немецкого автомата покрошил кучу народу. Галя Митрохина, как выяснилось, тоже стреляла. В общем, еще вчера ночью весь склад оружия из леса вывезли. Митрохину вернули на ее законное место — в психбольницу. Старика отправили в больницу — у него сердечный приступ разыгрался. Бумаги, которые у тебя «варриоры» забирали, мы от них получили. Из квартиры гражданки Брынцевой изъяли сундучок с десятью тысячами золотых монет царской чеканки и бриллиантовое ожерелье XVIII века ориентировочной стоимостью в 250 тысяч долларов. Еще вопросы есть?

— Вроде нету, — сказал Леха. — Разве что спросить, не потребует ли дядюшка эти монетки назад?..

— Поздно. Очень вовремя нашли. Сейчас дом уже выселен, там ремонт начали. Ударными темпами. Все коммуналки расселили задень. Мэр сгоряча первое и второе строения тоже переселил. Так что за него сейчас человек двести Богу свечки ставят. Там уже какие-то мальчики решили соорудить супермаркет «Стратонавт». В честь Усыскина, должно быть.

— А кто финансирует? — спросил Леха, хотя и так догадывался, что не иначе это вверенный ему банк «Статус» раскололи.

— Ты, — усмехнулся полковник. — Не волнуйся, все по инструкции. И вообще — хорошо запомни: меньше спрашиваешь, дольше живешь.

После обеда Воронков откланялся, а Леха остался один.

Хотелось добавить, но пить было нечего. А самое главное — всякие там рассуждения полковника пугали. Ведь и правда могут травануть, взорвать или еще что. В очень уж крутые дела Леху затянуло. Банкиров нынче так часто шлепают, что жуть. И банки лопаются то и дело. Раньше это Леху никак не колыхало, а теперь… Ясно ведь, как Божий день ясно, что его в наследники неспроста направили. Наверно, могли бы и какого другого подобрать, поумнее и потолковее. Ведь этот самый дядюшка никогда в жизни не видел ни Леху, ни его отца, а деда мог только на фото видеть, да и то если поручик Коровин не погнушался держать при себе карточку брата-комиссара. Что стоило Воронкову или другому начальнику подобрать в своем дружном коллективе образованного, приличного работника, с хорошими зубами, например? Нет же, пришлось настоящего Леху впрягать. Это могло означать только одно. Импортный дядюшка от кого-то получил фотокарточку настоящего Лехи. Но тогда скорей всего Александр Анатольевич должен был бы знать и другие подробности биографии своего двоюродного племянника. В частности, то, что он безработный, а вовсе не банкир. Тем не менее Леху не стали представлять богатому дядюшке таким, как есть, а стали приводить в порядок.

Вообще-то можно было и не думать ни о чем. Жил же, блин, без малого сорок лет и ни о чем толком не задумывался. Нет, конечно, иногда и думал, но как-то невсерьез. На фига это было? Пока маленький был, за Коровина мама с папой думали. Как родить его, выкормить-выходить. Потом, когда в школу пошел, еще и школа за Леху думала. Чему его учить и как воспитывать из него строителя коммунизма. Правда, объяснить Лехе и другим товарищам, зачем, собственно, этот коммунизм строится и что он вообще собой представляет, как-то позабыли. Точнее, объясняли, конечно, насчет того, что все будет по способностям и по потребностям, но откуда возьмется по растущим потребностям, ежели каждый будет давать только по ленивым способностям, не рассказывали. Опять-таки, потребности эти росли так быстро, что уже никаких способностей не хватало. Поэтому когда начал Леха вкалывать, то ему задумываться над высшими проблемами просто времени не оказалось. Он гнал свой план, смотрел, чтоб народ перевыполнял умеренно, чтоб допуски плюс-минус соблюдались, вместо углеродистой стали вязкую не ставили или наоборот. А зачем да почему — по фигу. Завод режимный, мало ли зачем какая деталь изготовляется? Кстати, само «изделие» в полном сборе Леха даже не видел ни разу в жизни. Потому что здесь, у них, только узлы и агрегаты делали, а собирали все в кучу хрен знает где. Насколько эта Лехина работа приближала построение коммунизма, он не знал, а насколько удаляла — думать не собирался. Тогда платили нормально и точно когда положено.

О том, что коммунизм — это плохо, Леха услышал из телевизора. Одни — поначалу их ой как много было! — считали, что так и есть, другие — их поначалу было всего ничего — кричали, что это брехня и козни сионистов, а большинство — и Леха в том числе — сопели в две дырки и помалкивали. И не потому, что боялись получить по морде или сесть в каталажку, а потому, что разбирались во всем очень хреново и не хотели выглядеть дураками. Есть на Руси хорошая поговорка: «Помолчи — за умного сойдешь». Самая лучшая позиция, ежели лень задумываться.

Конечно, за последние годы, когда с зарплатой пошли напряги, а потом Леха начал вести жизнь свободного от работы человека, раздумий стало больше. Иногда приходилось решать такие философские вопросы, как «что делать?», чтоб суметь пожрать хоть один раз в течение дня, и «с чего начать?», чтоб найти хоть какие-то бабки на пропитание. Временами телевизор показывал из Москвы толпы людей с красными флагами (вообще-то у Коровина был черно-белый «ящик» и все флаги смотрелись серыми). Поскольку хреново было везде и очень сильно, Лехе казалось, что вот-вот начнется революция. Где-нибудь там, в Москве или в Питере, как прошлый раз, в семнадцатом году. Решат там, допустим, путем вооруженного восстания вопрос о власти, а потом объявят об этом по телевизору. И можно будет снова топать поутру с похмелья на родной завод, а вечером в поддато-приподнятом состоянии возвращаться домой. Но пока в Москве и Питере ничего не начиналось, а в Лехиной родной деревне все было тихо и спокойно — чего рыпаться?

С Севкой они могли потрепаться о политике. Не все ж про баб рассуждать. Но ведь тоже, если по-честному, в основном, повторяли то, что ушами из динамиков слышали или глазами на экране видели. Тем более что особой разницы не наблюдалось. Давно ясно было, что ситуация точно такая, как в детской сказке про дудочку и кувшинчик. Ее Леха еще во втором классе читал. Даже помнил, иго ее тот же мужик написал, что и «Белеет парус одинокий», только забыл, Лермонтов или Катаев. Там, если кто не помнит, рассказывалось, как одной девочке было лень по траве ползать, листочки поднимать, чтоб собирать землянику в кувшинчик. Конечно, подсуетился какой-то волшебник и предложил девчонке поменять кувшинчик на дудочку. Мол, подудишь — сразу все ягодки тебе откроются и искать не надо. Но собирать-то некуда стало! Вот эта дура и маялась, пока в конце концов не отдала волшебнику дудку обратно. Леха, когда сказку читал, понимал уже, что так не бывает. Но при этом все-таки считал эту девчонку дурой набитой. Нет бы сбегать домой за новым кувшинчиком и собирать себе в свое удовольствие! Найти, как выражался какой-то генсек, «разумный компромисс». Ан нет, надо ей было ставить вопрос: «или — или». Так и нынешние дураки ставят: или пустые полки, но на то, что есть, денег хватает — или на полках все, что хочешь, но по такой цене, что ни хрена не купишь. Точь-в-точь как в сказке.

Сейчас Леха тоже ощущал себя в какой-то сказке. Чем дальше — тем страшнее. Страшно было, когда нашелся в лесу простреленный паспорт. Надо было бросить его, к чертовой матери, там же, где лежал. Нет, не бросил. Страшно было, когда чуть не столкнулся в лесу с Котлом, Мослом и Лопатой. Могли урыть? По идее могли, а могли бы и не тронуть. С чего тогда было пугаться, скажи на милость? Когда с Котлом у Нинки повстречался — уже страшнее Хотя что ему стоило стерпеть тот пинок в зад? Kотел на Нинку был обижен, а его и бить не собирался. Леха ведь сам полез. Счастье, конечно, что Котел случайно на нож напоролся, но скольких страхов его смерть Лехе стоила? Именно после этого он себя дичью почувствовал. Затравленным зверем. И от этого своего животного страха Мосла с Лопатой поубивал.

Но теперь сказка уже вовсю разошлась. Мирный старичок Иван Петрович, оказывается, встал с автоматом защищать Лехин дом от одной банды, в то время как Леха на поклон к другой поехал. Пуля не досталась, так сердце подвело. Галина, видишь ли, стреляла. И, видно, до того разволновалась, что опять крыша поехала. Ирка, наверно, тоже напугалась. Ну, той-то хоть Севку, говорят, живым вернули. Только вот надолго ли? Не любят такие ребятки должки прощать. Хотя, конечно, Севка вроде и ни при чем… Но вот Лехе-то наверняка не простят. Даже если он теперь банкиром на халяву заделался…

Не зря поминал Пантюхов, какие статьи Лехе можно навесить за все дела, которые он успел наработать в последние дни. И не по доброте душевной пообещал их простить. Эго ж чистой воды покупка! Леха нынче купленный человек, наемник. Даже и не человек вовсе, а так, кукла-марионетка. Дерни за одну веревочку — ногой дрыгнет, дерни за другую — рукой, дерни за третью — еще чего-то отчебучит. А надоест — порви все нитки и кинь деревяшку в огонь. Сгорит дотла — и спрашивай потом с угольков за все эти кукольные телодвижения. Только это ведь не какая-нибудь буратинская пляска будет, а что-то посерьезней.

Митрохин искал в немецком бункере планшетку, где было написано, что в квартире Нинки Брынцевой деньги лежат. Значит, нужен ему был этот клад. Неужели прогорал? Может, на Леху хотят долги повесить или надеются, что эти долги за него добрый дядюшка заплатит? Навряд ли. Слишком уж просто и по-глупому. Это даже Лехе, который ни хрена в финансах не петрит, ясно.

В этом-то и все дело. До Лехи доходило медленно, но верно. Его потому и взяли, что он полный нуль во всех этих делах. Да, что этому двоюродному дядечке говорить — подскажут. И что здесь подписывать и выписывать — тоже. Как роботом управлять будут. А что будет при этом своровано, вытащено из тысяч тощих карманов и переложено в десяток толстых — все запишется на Леху. На куклу подставную. Которую потом втихаря уберут, и спросить будет не с кого. Причем могут, наверно, и не просто убрать, а начисто. Так что и следа не останется. Исчезнет Леха, вроде бы смылся с деньгами. Якобы надув сотни или даже тысячи людей, которые будут его проклинать потом. Детям про него пакости рассказывать. И даже если когда-нибудь, через сколько-то лет докопаются до правды, все равно верить будут только плохому.

И что самое страшное — теперь уже все поздно. Теперь он уже не сам по себе. Отсюда, из номера, не выйти. Мальчики не выпустят. Он и первого-то, который у самой двери, не пройдет. А там еще у выхода из коридора к лифту есть, наверно — у выхода из дома. У забора, у ворот — сколько их там еще?

Леха подошел к балконной двери, дернул. Открылась. Вышел на балкон. Ого-го-го! Хоть и третий этаж, а высота метров пятнадцать, как с крыши пятиэтажки-хрущобы прыгать. На асфальт. А Леха не парашютист. Он и со второго этажа не спрыгнет. Тем более что до асфальта еще допрыгнуть надо. Перелететь небольшую такую оградку, метра два с половиной в высоту, сваренную из железных пик. Можно и не долететь, конечно, прямо под окнами газон с подстриженной травкой. Но только там, на этом газоне, тихо и мирно дремлют собачки. Спокойные, ученые, лишний раз лаять не станут. Но только наверняка этих собачек держат не за тем, чтоб они позволяли спокойно вылезать из окон или в них залазить. Скорее всего наоборот. И поэтому они Леху облают тут же, едва заметят, что он, сделав, допустим, из штор веревку, спускается вниз с третьего этажа. А когда спустится —- свалят, встанут с клыками у горла и подождут, пока придут охранники.

Нет, ни черта не выйдет. Придется Лехе Коровину своей тенью прикрывать чьи-то хитрые делишки. И некому пожаловаться. Ведь ясно ж как Божий день, что один из тех, кто укроется в этой тени, будет господин Пантюхов. Он, конечно, все об области печется. Вежливый, добрый такой, предупредительный. Безопасность Лехина его волнует. А ведь это он — Пан. Странно, что Леха только сейчас догадался. Пан Тюхов… Небось его вся эта шушера, которая вокруг него кормится, так и называет.

Может, дождаться завтрашнего дня и устроить Пану скандал международного масштаба? Только что сказать? Что замышляется какая-то авантюра? Но ведь Леха только подозревает, а знать толком ничего не знает. И потом, кому рассказывать? Дядюшке? А может, этот самый дядюшка тоже порядочный жулик. Фрицам служил во время войны, потом у штатников ошивался, капиталец сколотил. Большие деньги никогда честно не зарабатываются. Небось скупал по дешевке какую-нибудь дрянь, да и загонял африканцам по тройной цене. Теперь бывших землячков приехал облапошивать. В отместку за то, что те семьдесят лет назад его деда шлепнули, а отцу пинка под зад дали. И кто его знает, может, он, сукин сын парализованный, перед тем как сдохнуть, решит в родимой губернии какие-нибудь радиоактивные отходы захоранивать? А Леха, племянничек ненаглядный, будет ему надеждой и опорой… За такое дело не только ныне живущие, а и правнуки проклянут, пожалуй.

Догадки, одни догадки, ничего-то Леха не знает. Как есть марионетка! Или человек, связанный по рукам и ногам. Все что хочешь с ним можно делать: хоть избить, хоть оплевать, хоть золотом увешать…

Но тут Леха вспомнил, как настырно говорил полковник Воронков насчет его, Коровина, личной безопасности. Живой он им нужен, только живой и никакой больше. А кому-то, по-видимому, очень надо, чтоб Леха помер. Может быть, потому, что тогда от этого все у Пана и его команды пойдет наперекосяк. Или он вообще в трубу вылетит, или ему придется пулю в лоб пускать. Опять догадка, но другого-то нет ничего.

Так или иначе, хуже, чем Лехина смерть, для них сегодня ничего быть не может. Это точно.

А для самого Лехи?

Леха вернулся в комнату. Открыл стенку и глянул на себя. Чистенький, выбритый, подстриженный по моде. Помолодевший. Если зубы не показывать — вообще красавец. Жить да жить. Только много ли проживешь? Сколько времени им, хозяйчикам, понадобится живой Леха? Месяц? Пол года? Год? Три? Ведь не скажут… Конечно, можно притерпеться. Наверно, разрешат потом хлестать водочку, гудеть от души. Бабами тоже обеспечат. Чтоб заглушил наглухо все страхи. Может, и на иголку посадят. Тоже удобно. В кайфе можно чего хошь написать, а в ломке, говорят, и того больше, если руки позволят.

Но тогда все будет по-ихнему. И тогда уже ничего не сделаешь. А сейчас Леха еще может сделать то, что подомнет их, этих хозяйчиков. Ну, даже если и не подомнет, то хоть чуточку им кайф поломает. Только сделать это страшно.

Да. Очень страшно. Иногда, когда с особо большого бодуна все тряслось, руки-ноги холодели и опохмелиться нечем было, думалось: «Помрешь, Коровин, — и все проще станет. Ничего уже не нужно будет, ни пьянки, ни опохмелки. Ни работы, ни зарплаты. И по хрену мороз, какая там власть, политика, экономика и прочее дерьмо. Даже атомная война не страшна». Не то что не боялся помереть, а даже очень хотел. Знавал ведь таких, которые загибались от отсутствия опохмелки. Но сам не помер. Мучился, а как-то отходил. Оживал.

А сейчас, когда все вроде бы в норме, если иметь в виду телесное состояние, и даже зубы гнилые не болят, когда костюмчик сидит и в желудке не пусто — помереть? Страшно, очень страшно.

И даже хуже. Потому что надо не просто умирать, а убивать себя. Если б не видеть, как умирали Котел и Лопата (Мослу повезло больше их — не мучился), может, все было бы проще. Но ведь видел, видел их лица Леха. Боль их последним чувством была. А Леха боли боялся больше всего на свете. Даже больше смерти. Потому что смерть — это уже все, когда не чуешь ничего. А пока болит — живешь.

Тут еще одно сомнение наползло: а если там, после смерти, еще не конец всему? Хрен его знает, может, есть еще чего-то? Ад, Рай, Чистилище или что там еще попы придумали… Раньше точно знал — ни хрена нет, а теперь вдруг засомневался. Вспомнил, как когда-то, еще совсем пацанятами шли они с Сев-кой около ихнего деревенского кладбища и встретили бабку Авдотью. Сели было на какой-то холмик, а бабка зашикала: грех, дескать, на могиле задницей сидеть. «Здесь, — сказала Авдотья, — Марья Лукина похоронена. Ровесница моя. Удавилась от любви. Поп в ограду не положил». И объяснила, что самоубийство — грех великий. Тогда они с Севкой только посмеялись. Бывают же дураки, что сами себя убивают!

Проще всего: не мучиться дурью и ничего не делать. От судьбы не уйдешь, чему быть, того не миновать. Дожить до утра, встретиться с дядюшкой, сделать все как положено, как учили, по инструкции. И потом жить себе, сколько дадут. Рабом жить. Всю оставшуюся жизнь.

Не бывать такому!

Леха решительно шагнул на балкон. Солнце уже готово было уйти за сосны. Смолистый, лесной ветерок обдул и погладил лицо. Осень. Уже не лето, но еще не зима. Как же отяжелели ноги! Но надо, надо поставить их на перила. Встал. Крепкие. Держат, но равновесие держать трудно… А внизу — стальные острия. Пронзят, прорвут грудь, а вот убьют ли сразу?

Нет, прочь от них глаза. Надо на солнце глядеть! Оно так близко вроде бы…

Ну, в полет!

Обычно человеку бывает досадно, когда что-то не получается или получается не так, как задумывал. Допустим, хотел миллиард в «Лотто-миллион» выиграть — и не выиграл. Или вместо миллиарда только миллион выиграл.

У Лехи Коровина по его задумке вышел полный пролет, с большим свистом, но он отчего-то не очень об этом жалел. Даже, наоборот, радовался.

Опередили его надежные и умелые ребятки полковника Воронкова. Как они успели бесшумно подкрасться, откуда вообще взялись — Леха так и не усек. За секунду до того, как он решился шагнуть с перил балкона вниз, навстречу стальным остриям забора.

— Ты что, сдурел? — спросили Леху. И он утвердительно кивнул. Наверно, ребятам этим очень хотелось Леху побить. Немного так, но от души. Однако бить его не стали. Потому что это им было запрещено. Они просто втащили его обратно в номер и усадили в кресло.

Псих! — констатировал один из парней, отдуваясь. — Тебе что, жизни не было? Там же пики стальные в заборе. Напоролся бы, как жук на иголку.

Еще через пару минут появился Воронков. Наверно, бегом бежал, аж запыхался.

— Ну, Алексей Иваныч, — вздохнул он, сокрушенно покачав головой. — За вами, оказывается, глаз да глаз нужен. Вы что, бежать собирались? Куда? На тот свет?

— Вроде этого, — сознался Леха. Сейчас ему было неловко и стыдно. И помирать не хотелось ни под каким видом. Два раза на такое дело настроиться трудно.

Воронков торопливо обежал взглядом комнату: должно быть, бутылку искал.

— Добавил? — спросил он вполголоса. — Кто бутылку передал? Честно скажи, не бойся.

— Никто не передавал. И не добавлял я вовсе, — сказал Леха. — Ни грамма сверх программы.

Полковник недоверчиво сузил глаза.

— Серьезно? А чего ж прыгать собрался? В бега решил удариться? Не верится что-то. Неужели тебе не нравится у нас? Или тебе жить, как человеку, не хочется? Тебе что, скучно стало? На подвиги потянуло?

— Нет, — пробормотал Леха, ощущая, что Воронков не просто сердится, а очень сильно сердится. Убить не убьет, а в глаз даст — без фингала не останешься. Одна надежда, что на завтрашнюю встречу с этим самым заокеанским дядюшкой при синяке не поведут. Правда, могут ведь и не по морде дать, а под дых или еще куда-нибудь туда, где не видно.

— Ну тогда не пойму я тебя, товарищ Коровин. На полного психа ты не похож, на алкаша, который от алкогольной недостаточности из окна кидается, — тоже. В чем проблема?

— А тоска заела, — сказал Леха. Это было самое простое, что пришло на ум, потому что рассказывать товарищу полковнику насчет своих личных сомнений и размышлений, в результате которых Коровин чуть было не сиганул с балкона на пики, Лехе не хотелось.

— Ты Островского читал? — строго спросил Воронков. — Помнишь, что Корчагин по ходу дела застрелиться хотел?

— Не-а… — ответил Леха. Он, конечно, знал, что сейчас полковник начнет ему цитировать: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так…» В общем, не совсем попусту, как Леха. Но Лехе-то уже давным-давно было известно, что никакой иной жизни у него не получилось бы. Или получилось бы, но в других условиях. В каких именно — черт его знает, только не в тех, которые были на самом деле.

Воронков точно, как Леха и предполагал, процитировал «Как закалялась сталь». Правда, насчет борьбы за освобождение человечества умолчал. То ли считал, что теперь об этом упоминать уже не стоит, то ли думал, что освобождать человечество больше не нужно.

— Ты пойми, Алексей, — проникновенно-успокаивающе произнес Владимир Евгеньевич, — мне тебя ничего не стоит сделать совсем спокойным. Не в смысле вообще, а просто спокойным. Есть такие штуки, транквилизаторы. Будешь тихим и послушным, только немного сонным. Но это только в крайнем случае. Потому что твой дядюшка может наш фокус разглядеть, и это ему не больно понравится. Я думал, что ты все понял. Ведь говорили вроде бы по-хорошему, без ругани. Показалось, будто высплюсь сегодня нормально. Но после того, как ты полетать собрался, — шиш! Придется караулить, чтоб на тебя опять чкаловское настроение не нашло. Ты в армии не парашютистом был?

— Нет, я мотострелок, — вздохнул Леха. — Пехота…

— Значит, выше, чем с БТРа, не прыгал? А тут с третьего этажа решил сигануть… Ты точно не псих? На учете вроде не состоял, как из документов следует. Куда ты бежать собирался? Тебя ведь сейчас кое-кто очень хотел бы увидеть трупом. Тебе ведь про это открытым текстом говорили. Неужели еще не понял, что более безопасного места, чем здесь, для тебя нету? На всей территории бывшего Союза и даже за его пределами. Может, у тебя тут какая-то заначка была? Или кто передал, а? Не жмись, ради Бога, скажи. А то тебе тут могут в бутылочке такую химию передать, что либо сразу свернешься, либо сам себе башку о стену разобьешь.

— Да не пил я ничего! — буркнул Леха. — И мозги у меня на месте.

— Тем более странно, — проворчал Воронков. — Ведь если человек не псих, а вменяемый, то у него должна быть какая-то причина, чтоб он после того, как ему столько хорошего пообещали, не то сбежать решил, не то угробиться.

— Ничего я не решил, — сказал Леха, злясь на самого себя. — С чего вы вообще взяли, что я прыгнуть хотел? Может, я просто так на перила залез?

Воронков посмотрел на Леху так, что тому не по себе стало.

— Главное — не ври. Если ты со мной лично на полной откровенности работать не будешь, то пропадешь. И не просто помрешь, а очень страшно помрешь. Я тебе смогу помочь только в том случае, если будешь мне все выкладывать как на духу. Можешь Пантюхову врать, дядюшке своему импортному, но мне не ври. И тогда сто лет проживешь, гарантирую.

— Это почему же? — спросил Коровин.

— Потому что я — человек любознательный, хочу все знать. Один раз забудешь правду сказать — и влипнешь как кур в ощип. Ляпнешь лишнее тем, кому чего-то знать не надо, — тоже ничего хорошего не дождешься. И помереть — если даже очень захочешь — без моего согласия не сможешь. Считай, что тебе приказано жить. Не «выжить», как Штирлицу, а «жить». Вплоть до особого распоряжения.

— А потом? — спросил Леха.

— Потом видно будет. Все ведь не бессмертные. Помирать так и так когда-то придется.

— Не хотелось бы, чтоб это самое «особое распоряжение» завтра пришло… — скромно заметил Коровин.

— Завтра не придет. Это уж наверняка. И вообще могу сказать по секрету, что от меня лично приход этого самого распоряжения очень даже зависит. Поэтому советую тебе со мной лично не ссориться. Уговорились?

Владимир Евгеньевич опять полез к Лехе в душу, вперив в него свой стальной чекистский взгляд. Конечно, Коровин эту самую душу поглубже упрятал, чтоб она у него наружу не вылезала и в глазах не светилась. Но все-таки кое-какую жуть Воронков на Леху нагнал. С ним действительно лучше не ссориться. Он ведь нынче не заветы Ленина хранит, не путь к коммунизму охраняет, а цепным псом у буржуазии вкалывает. Сейчас только рычит, щетинится, немного погавкивает. Но может и без лая за горло взять — фиг вырвешься, загрызет.

— Не нравишься ты мне, — сказал полковник, — что-то у тебя в голове сидит, а сказать ты об этом не хочешь. То ли просто потому, что боишься, то ли из вредности. Если по первой причине, то ты дурак, если по второй — то подлец. Дурака простить можно, подлеца — нет. Запомни.

— Да чего вы, Владимир Евгеньич, на меня взъелись? — обиделся Леха. — Все, что у меня за душой было, вы знаете. Придумать я уже ничего не могу, не то что утаить. Может, я и дурак, если на перила выбрался, но я ж не прыгнул? Не прыгнул. А теперь и вовсе на них не полезу, потому самоубиваться мне уже не хочется. Ни настолечко…

— Не-ет, — безжалостно оборвал Воронков Лехину тираду. — Ты кто угодно, только не дурак. И ради Бога, перестань его из себя корчить. Плохо выходит. А самое главное, чем больше ты дурака валяешь, тем больше у меня насчет тебя подозрений. Надо бы тебе знать, что подозрительным быть — это даже хуже, чем по-настоящему опасным.

— Да чем же я подозрительный? — теперь уже у Лехи в голосе звучал вполне натуральный испуг, и это Воронкова очень порадовало. Он, должно быть, очень любил, чтоб его боялись.

— А всем, — не очень понятно, но как-то жутковато произнес полковник. — В чем именно подозреваю — не скажу, и не надейся. Просто знай, так, на всякий случай, что ты — на подозрении. Я об тебе справочки наведу. Кое-какие дополнительные…

— Ваше дело, — пробормотал Коровин. — Если не все знаете, так наводите справки. У меня на душе ничего нету. Все к вам перевалил.

— Это мы уж сами рассудим… — сказал Воронков. — А пока готовься к завтрашнему дню. Морально прежде всего. Чтоб никаких глупых шуток в голове не было. Например, дядюшке чего-нибудь сбрехнуть не по программе. Он, дядюшка этот, тебе ничем не поможет. А вот повредить ты сумеешь и себе, и ему. Так что давай-ка не будем ерундой заниматься. Все по порядку, все как положено.

РОДСТВЕННИКИ

Конечно, Воронков на ночь в номере не остался. Но дежурного мужика поставил. Тот сидел в кресле спиной к балкону, приглядывал, чтоб Леха опять не собрался прыгать. Потом, когда Леха спать лег, этот сторож пару раз привставал, чтоб прислушаться — дышит или нет. Чудак, конечно. С чего бы Лехе помирать? Небось не шпион, цианистого калия в воротнике не держит. Тем более что все тут десять раз перерыто. С другой стороны, видеть, что о тебе беспокоятся и сторожат в оба глаза, было приятно. Леха с удовольствием проспал ночь и совсем не волновался.

Волноваться пришлось только наутро, когда появился Воронков и объявил подъем. На зарядку, правда, не погнал, но велел, чтоб Леха срочно завтракал, прямо как есть, в халате. Леха проглотил все быстренько и хотел одеваться, но полковник не разрешил. Потребовал, чтоб Леха в ванной помылся, приказал его еще раз побрить, попрыскать какой-то запашистой дрянью, чтоб от Коровина крестьянством не пахло, и только после этого приказал одеваться, причем надеть не ту рубашку, что вчера, а свежую. Еще минут десять после этого разглядывал, все ли на месте, не просматриваются ли какие детали, что не соответствуют банкирскому облику. Выдал Лехе радиотелефончик, похожий на сапожную щетку без щетины, записную книжечку шикарного вида с авторучкой и микрокалькулятором.

— Пользоваться умеешь? — спросил.

Леха мотнул головой. С калькулятором он дело имел, естественно, все же на инженерской должности состоял. Но полковники такие люди, что их хлебом не корми, а дай кого-нибудь чему-нибудь поучить. Поэтому Леха терпеливо выслушал и лекцию про калькулятор, и лекцию про телефон. Воронков проверил, как Леха все усвоил, и успокоился. Теперь он только на часы смотрел, дожидаясь, когда будет пора.

Появился еще один мордоворотик и доложил:

— Машина готова.

— Пошли! — коротко приказал Воронков и слегка подтолкнул Леху к выходу.

За дверью номера вокруг Лехи выстроилась охрана — четыре плечистых молодца. Покруче прежних, которые, должно быть, сегодня в отгуле находились. Довели Леху до лифта, опустили в подвал, а там посадили в большой вишневый автомобиль. Кружок с трехлучевой звездочкой обозначал марку — «Мерседес».

Леха уселся, телохранители расселись так, чтоб их спины прикрывали Коровина от пуль, а морды наблюдали за окружающим миром, откуда эти пули могли бы прилететь. Воронков уселся рядом с ним.

— Куда едем-то? — удивился Леха. — Вроде бы хотели здесь встречаться…

— На аэродроме сперва поручкаешься. Обнимешь, расцелуешь дядюшку. А уж потом привезем сюда, на беседу. Запомни, пожалуйста, еще одну вещь. Когда этот самый родственничек будет спрашивать, как у тебя с семейной жизнью, то сообщишь, что развелся с женой. Ты ж развелся, верно?

— Ну, развелся. Эго я и сам знаю. Если не врать, оно легче.

— А заодно, ежели не трудно, добавь, что в ближайшие несколько месяцев собираешься жениться.

— На ком?

— Если спросит в первый раз, то можешь сказать что-нибудь в таком духе: «Пока я не хотел бы опережать события». Если по второму разу спросит, то скажи, что эта-де свадьба имеет серьезное влияние на дела в области. Если будет третий вопрос, то скажешь, что намерен породниться с главой области.

— Ни фига себе! — вырвалось у Лехи. — На дочке, что ли, его жениться?

— Нет, на его младшей сестре. На Пантюховой Ольге Петровне.

Тут полковник полез за пазуху и вытащил оттуда небольшую цветную фотку, сделанную «Полароидом». Некая длинноногая блондинка ослепительно улыбалась и ручкой помахивала. На обороте была надпись: «Алешенька! Не забывай! Твоя Ольгушка-Лягушка».

Где-то Леха уже слыхал о блондинке Ольге Петровне. Шарики-ролики в голове забегали, закрутились и выдали: «У Митрохина была такая любовница, которая Галину оттерла. Блондинка и Ольга Петровна. Правда, как фамилия, Митрохина не говорила». Тем не менее Коровин по простоте душевной спросил:

— Та, что с Митрохиным путалась?

У Воронкова аж челюсть отвисла. Он беспокойно покрутил головой, покосился на молчунов-охранников.

— Галина сообщила? — Догадаться небось было нетрудно.

— Какая разница? — хмыкнул Леха, но полковник поглядел на него очень жестко. Будто стальной щеткой по лицу проехал.

— Ты эти слова, гражданин, точнее, господин Коровин, постарайся в разговорах со мной не употреблять. Лучше помни, что я тебе насчет откровенности втолковывал. Если Галина сообщила — так и говори. Если кто-то еще, например, Костоправ или Король Лир, — тоже не темни. Потому что я должен точно знать, из каких источников к тебе эта информация идет.

— Владимир Евгеньевич, — с недоумением пробормотал Леха, немного напугавшись, — я сказал: «Какая разница?», потому что мне-то ведь действительно по фигу. Ну, допустим, что мне это Галина сообщила. Что, от этого мир перевернется? Допустим, опять же, что эта самая Ольга, которую вы за меня сватать собираетесь, — шалава из шалав. У меня что, выбор появится, на ком жениться? Под дулом я, извиняюсь, даже на крысе жениться соглашусь. Кроме того, я ж догадываюсь, что тут не про секс, а про деньги речь идет. Хотя я, конечно, дурак деревенский, могу понять не так…

— Это ты дяде Васе рассказывай, юноша, насчет своей дури. Придуриваться ты любишь, это точно, но на самом деле — не дурак. Очень даже не дурак. Да, конечно, то, что некоторые товарищи были бы очень удовлетворены, если б вы с Ольгой Петровной вступили в законный брак, — это факт. А другие товарищи, прямо скажу, этого очень и очень не хотят. Кто за, а кто против, я пока уточнять не буду. Народу в машине много.

Телохранители и ухом не повели, как будто Воронков имел в виду не их, а кого-то другого. Дальше, до самого аэродрома, ехали в молчании и размышлениях. Леха думал над тем, как он будет со своим западным дядюшкой беседовать, а полковник — над тем, как он Лехе в этом помогать будет.

Так и доехали помаленьку.

Аэропорт в здешней губернии был так себе. Не международного класса. Летали отсюда главным образом потертые и даже помятые слегка «тушки» — «Ту-134» и «Ту-154», а также малыши «Як-40» межобластного сообщения. Здание порта, двухэтажное, обшарпанное и исписанное (не только в смысле наличия надписей на стенах), к приему важных гостей не располагало. Правда, был тут некогда депутатский зал, отгороженный от основной публики глухой стеной и теперь по-зарубежному называвшийся V.I.P. (Very Important Persone), то есть для шибко важных персон. Вообще-то в импортных местах по таким залам обслуживают всяких гам королей, президентов, министров и прочих шишек официального ранга. Понятно, что в такую область, как Лехина, где четверть населения в оборонке пахала, четверть лес валила, причем по большей части не по собственному желанию, президентов не завозили. Даже свои начальники сюда наведывались с неохотой. Брежнев, например, так за все восемнадцать лет и не добрался. Андропов с Черненко, говорят, бывали, но еще тогда, когда в генсеках не состояли. Горбачев вроде бы собирался, но не заехал, а Ельцина и не ждали.

Тем не менее мистера Александера Коровина решили дожидаться в этом зале. Леха тут никогда не бывал, но догадался, что тут все здорово продраили, пропылесосили и даже свежие цветочки на окна выставили. Ковер вообще притащили новенький. Не иначе, как будущий Лехин шурин постарался, раздал ЦУ, прочистил мозги наземному персоналу, чтоб служба медом не казалась.

Почему-то Лехе казалось, что глава тоже должен присутствовать. Однако его не было. Появился только начальник аэропорта, явно взволнованный и беспокоящийся за честь своего синего мундира.

— Как там наш гость? — строго спросил Воронков, бросив взгляд на часы.

— На подлете, Владимир Евгеньевич, — четко доложил гражданский авиатор, — ведем тютелька в тютельку.

Леха присел на какой-то диван, мальчики разместились вокруг него на позициях, а Воронков с начальником чего-то тихо обсуждали. Может быть, Владимир Евгеньевич интересовался, как тут насчет билетов до Сочей, а может, еще чего — кто их, начальников, знает. Позже Леха понял, что Евгеньевич указывал товарищу аэропортовцу, что у него, несмотря на все принятые меры, ускорения и перестройки, бывший депутатский, а ныне V.I.P.-зал выгладит как самый дешевый европейский бардак для гастарбайтеров. А раз так, то вести в него высокого импортного гостя со свитой нет никакого резона.

Порешили, что лучше всего подкатить прямо к трапу и усадить гостя в автомобиль. Краем уха Леха услыхал: дядюшка его еще утром прислал сюда транспортным самолетом свою специальную машину, оборудованную подъемником для инвалидной коляски. С этой самой машиной прилетел и дядюшкин шоферюга, но почему-то его ни в зале, ни около аэропорта не наблюдалось.

Пока этой самой спецмашины не было, Воронков ходил и дергался. Небось ему мерещилась диверсия. Или он беспокоился насчет того, не угнал ли какой проныра редкую иномарку. Даже позвонил куда-то, нарвался на отбой, нервно закурил, но тут появился какой-то парень в фуражке и сказал на чисто русском языке:

— Куда выкатывать, начальник?

Оказалось, что он и есть шофер Коровина, Роберт. Само собой, нашего, советского разлива, всего семь лет, как умотал. Сам русский, жена еврейка. Роберт этот решил 95-м бензинчиком разжиться, оттого и катался, пока время было. Само собой, что его спецмашина оказалась джипом «Гранд-чероки» объемом побольше микроавтобуса. Как видно, мистер Коровин не надеялся, что в России за годы демократии сильно получшало с дорогами, и не повез с собой «Линкольн» или «Бьюик».

В конце концов самолет с господином Коровиным соизволил приземлиться, и Лехе со всей командой пришлось выходить на летное поле. Самолет оказался маленький, вроде «Як-40», но, как объяснил по ходу дела Воронков, личный. То есть принадлежащий лично Александру Анатольевичу, и никому больше.

Самолет подрулил почти к самым окнам депутатского зала. Конечно, почетного караула с оркестром не выставляли, но торжественность ощущалась. Сперва из самолета выскочили два здоровых, но прытких молодца, подошли к Воронкову и спросили на ломаном русском:

— Мистер Коровин? Ви встречать мистер Коровин?

— Иес, — ответил Воронков. — Наш мистер Коровин — вот.

— О’кей, — ощерились секьюрити, — где есть Роберт?

Роберт подогнал джип почти под самый хвост самолета, там открылась небольшая аппарелька — примерно такого же размера, как лесенка на «Як-40», только более пологая, — и по ней осторожно съехала самоходная инвалидная коляска с человеком на борту, которую страховали два плечистых негра с налысо бритыми головами, маленькими бородками и в черных очках.

В коляске, укутав ноги пледом, сидел, улыбаясь, седой как лунь дедок, бодрый, румяненький.

— Ну-ка, кто тут Коровин? — весело воскликнул он. — Сейчас буду угадывать. О!

И подкатил к Лехе.

— Алексей? Я тебя узнал. Папа показывал мне фото дяди Алексея, когда тот был студентом, — вылитый! Ну, здравствуй, племянник!

Леха культурно нагнулся и, как учили, троекратно облобызал дядюшку.

— Здравствуйте, Александр Анатольевич, очень рад вас видеть.

— Можешь звать меня дядя Саша, — улыбнулся старичок. — На «ты».

— Я думаю, господа, — чинно произнес Воронков, — что нам уже можно отправляться.

— Это мой помощник, — представил Леха, — Владимир Евгеньевич Воронков.

— Очень приятно, — дядя Саша пожал руку полковника. — Роберт, мы едем. Алексей, садись в мой кар. А твои будут показывать дорогу.

Сценарий Воронкова такого не предусматривал. Ясно, что на роже у него это немного отразилось. Что-то в глазах затыркалось, какие-то дерганья на щеках пошли. Не просчитал небось такой вариант. А вот у Лехи мозга, как ни странно, сработала:

— Дядь Саш, — сказал он попросту, постаравшись сделать такую же, как у импортного Коровина, американскую улыбочку, — ты уж извини, но я со своими поеду. У них контракт, если что не так — доллары долой. Я обязан им подчиняться в порядке безопасности.

— О-о! — кивнул Александр Анатольевич. — Секьюрити — это звери. Хорошо, поедем каждый на своем. Такой «Мерседес» — это дорого?

— Так себе, — сказал племянник, и дяде могло показаться, что у Лехи где-нибудь в гараже штучный «Роллс-Ройс» стоит.

Поехали. Сначала «Мерседес» с Лехой и Воронковым, потом джип с Александром Анатольевичем. Потом, как-то тихо и неназойливо, спереди и сзади пристроились «Волги» сопровождения.

— Молодец, — похвалил Леху Воронков, — быстро отреагировал и очень хорошо. А самое главное — естественно. Я больше всего боялся, что ты начнешь суетиться, на меня смотреть или спросишь как-нибудь не так. Он бы тут же понял, что ты не хозяин. Будешь в том же духе работать — подружимся.

— Хотелось бы, — сказал Коровин, — а то вы меня все подозреваете…

— Ладно, об этом позже. Сейчас слушай ЦУ: скажешь дяде, что отель принадлежит тебе лично. Если будет предлагать оплату — не соглашайся. Если спросит, почему не повез к себе домой, а пристроил в гостиницу, объяснишь, что тут, в отеле, ему будет удобнее встретиться с полезными людьми. Пока не уточняй, с какими.

— А если настырничать будет?

— Тогда намекни, что в области очень много серьезных людей, которые могут быть ему полезны. Не удовлетворится этим, скажешь, что, мол, не все сразу. Интригуй.

Более-менее спокойно доехали до поселка Кирсановка, вкатили в ворота того самого заведения, где Леха две последние ночи ночевал. Только на сей раз не стали ни в какой подземный гараж заезжать, а притормозили у главного входа.

Парни Воронкова открыли дверцы перед Лехой, а секьюрити Александра Анатольевича, вынув из джипа кресло с хозяином, на руках перенесли его к дверям отеля.

— Чудное место! — восхитился старший Коровин, нажимая на кнопки управления своей каталки и подкатывая на ней к дверям лифта. — Очень русское, во всяком случае, мне так кажется. Я ведь, представь себе, в России был только один раз, и то в Москве. После путча 1991 года. Мне надо было сразу ехать сюда, а я не собрался.

После того как Александр Анатольевич вкатил на коляске в лифт, туда следом за ним вошли негры в темных очках. За ними влезли Леха, полковник Воронков и один из Лехиных охранников.

Доехали до этажа, где находился номер-кабинет Пантюхова, а затем прошли по коридору до солидной двери, сделанной из натурального дуба со всякими резными узорчиками. Это, надо думать, и был гот самый «цековский» номер, о котором позавчера вспоминала Люся. Здесь уже все было готово. Оказывается, вместе с джипом транспортный самолет доставил в облцентр контейнер с багажом Коровина-старшего. Мебель он, правда, с собой не привез, но одежды, белья, а также всякого обиходного барахла — сверх головы.

Еще он привез с собой двух девиц, горничную и секретаршу, которые, очевидно, еще с утра приводили номер в порядок. Обе они говорили по-русски, но с сильным акцентом. Звали их Нэнси и Лайза, но Коровин называл их Анюта и Лизанька. Секретарша, то есть Лизанька, была высокой и тонкой блондинкой, а горничная Нэнси-Анюга — низенькой и толстенькой, хотя и очень симпатичной мушкой. Леха про себя назвал ее Нюшкой, это имя ей по характеру больше подходило. Кроме того, с командой мистера Коровина прилетел повар и еще какой-то тип, не то дворецкий, не то уполномоченный по связям с прессой — Леха так и не врубился.

В общем, все шло по плану. Полковник со своей командой остался в большой комнате вместе с американцами, а Леха уединился с дядюшкой в комнате поменьше, которую оборудовали как нечто среднее между кабинетом и гостиной. Лайза сделала кофе в малюсеньких чашечках, поставила коробку со здоровенными сигарами и ушла.

— Апартаменты огромные, — сказал Александр Анатольевич, — дорого обойдется? У нас все это стоило бы почти в тысячу долларов за сутки.

— Бесплатно, — Леха взялся врать, как учили, и с удивлением отметил, что это очень просто получается. — Что я, не могу себе позволить дядюшку поселить в нормальных условиях? Отель-то мой. А номер все равно пустой стоит. Хороший клиент редко приезжает.

— Прогоришь ты, — заметил дядя Саша, — здесь, как я понял, какой-то поселок. Забор, как у военной базы. Кто сюда будет ехать?

— Зато те, кто приезжает, — ответил Леха, — могут ни за что не волноваться. Броня крепка…

— О, — хлопнул себя по лбу Александр Анатольевич, — я забыл! У вас террор. Басаев!

— Басаев пока на Кавказе, у нас и своих бандитов полно.

— Да, это ужас. Я читал, что у вас банкиров убивают каждую неделю.

— Если бы только их, — вздохнул Леха и тут же затюлюкал сотовый телефон под мышкой.

— Извини, дядь Саш, — Леха выдернул телефон. — Мне сегодня много трезвонить будут. Банк все-таки… Алё! Слушаю, Коровин!

В телефоне прозвучал голос Воронкова.

— Я здесь, поблизости. Все, что ты говоришь, слышу хорошо. Насчет внутреннего положения, нестабильности и прочего трепись поменьше. В случае необходимости звони, как договорились. Теперь для завершения беседы со мной скажи фразу: «Федор имеет право это подписывать». Только скажи с выражением, по-хозяйски. Давай!

— Федор имеет право это подписывать! — круто рявкнул Леха, добавив от себя:

— И нечего по пустякам трезвонить!

Александр Анатольевич одобрительно покачал головой.

— Никак не мог подумать, что внук моего красного дяди станет банкиром. Это правда, что у тебя в обороте более двадцати пяти миллионов долларов?

— А откуда такая информация? — прищурился Леха, понимая, что Митрохин небось не стал бы говорить, сколько у него баксов крутится и откуда они взялись.

— Из заслуживающих доверия источников, — улыбнулся дядюшка.

Тут Лехе пришла в голову фраза, которую он как-то раз в кино слышал или по телику.

— Тогда я не буду ни опровергать, ни подтверждать этого. — Получилось очень солидно и веско, но дядюшке, как видно, понравилось.

— Ну ладно, — сказал Александр Анатольевич, — О делах еще успеем говорить. Я ведь ничего толком не знаю. Как вы тут жили, чем занимались. В сущности, даже понять толком, что у вас тут происходило за это время, — невозможно. Какая-то абракадабра. Наши американцы очень боятся. Мне сказали: «Алекс, там одна коррупшн и дураки, совершенно незачем ехать. Риск неоправдан». Это одни. Другие, наоборот, говорят: «Это Клондайк, если знать, кому давать». Взятки, конечно. Все очень боятся мафии. Потом есть другие, которые считают, что все это «болшевик провокейшн».

— Что «провокейшен»? — не понял Леха.

— Вообще вся эта ваша «перестройка» и реформа. Везде и всюду остались бывшие большевики. Я не понимаю, как ваш президент (дядюшка поставил ударение по-американски, на первый слог), бывший член Политбюро («б» тоже было смягчено, как в английском) мог все передумать? Не верю, понимаешь? Они изображают демокраси, чтобы мы давали бакс. И все. У тебя нет такого ощущения?

— Не знаю, — сказал Леха, припомнив указания полковника не лезть в политику. — Это все далеко. В Москве. Я же не депутат какой-нибудь. Политика — не мой профиль.

Дядюшка вздохнул.

— Ты больше американец, чем я. Там каждый второй скажет: «Политика — это Уошинггон, а я интересуюсь ценами на кукурузу в Айове». А я-то знаю, что даже там нельзя быть свободным от политики. Вот пример. Я родился в Сербии через три года, как мой отец ушел с Врангелем. Моя мать — русская немка, отец познакомился с ней еще в Крыму и сумел вывезти с собой. В Сербии жили четыре года, очень плохо. Потом переехали в Германию, но в Белграде оставались знакомые. Конечно, во время войны я там не бывал, но после, уже при Тито, смог через посредника найти старых знакомых, открыть с ними контору и делать там малый бизнес. Тито был самый либеральный из комми. А сейчас, когда коммюнизм умер, — там эмбарго. Вот форин полней. Завтра ваши большевики скажут: «Все, запретить демократию, всех буржуев Коровиных — в Сибирь!» Что будем делать?

— Чемодан долларов под мышку — и на Дон, казаков поднимать! — пошутил Леха, припоминая все смотренные когда-то фильмы про гражданскую войну.

— Лучше сразу в Турцию, — грустно улыбнулся Александр Анатольевич. — Гражданская война — это ужас. Я, конечно, знаю все только по рассказам, но у меня в детстве было очень богатое воображение. Когда был маленький, очень боялся красных.

— И моего деда тоже? То есть, своего дядю?

— О нем в семье почти не говорили. Или так, как о покойнике. Конечно, никаких писем, ничего. Только карточка.

Коровин-старший достал из бумажника копию, переснятую со старой фотографии. Два очень похожих молодых человека, один в солдатской шинели с лычками на погонах, второй — в черном пальто и шапке-«пирожке», стояли по обе стороны от плетеного кресла, где восседал тучный бородач — настоящий купец, каких Леха только в кино видел.

— Вот это наш общий предок, — пояснил Александр Анатольевич, — Тимофей Лукич Коровин. Потомственный почетный гражданин, купец первой гильдии. Почти десятая часть всей недвижимости губернии за ним числилась, очень много закладных на земли выкупил, имел собственность в Питере и Москве. В штатском — по правую руку от моего деда — твой дед, старший сын Тимофея — Алексей. По левую — мой отец, Анатолий Тимофеевич. Это фото шестнадцатого года. Тогда отец приезжал с фронта на побывку. Вот это — Георгиевский крест…

— Прямо на шинели носили? — удивился Леха, разглядывая карточку. — Сейчас ордена только на кителя надевают… А звание какое? У нас три лычки — сержант.

— Тогда он был старший унтер-офицер, — растолковал дядя Саша. — Одна — ефрейтор, две — младший унтер-офицер, три — старший… Широкая, такая, как у вас — старший сержант, — присваивалась фельдфебелю. Отец получил этот чин через четыре месяца после наступления генерала Брусилова. Потом ускоренно обучался, в семнадцатом стал прапорщиком, а после этого — гражданская война. Ему, знаешь ли, не доверяли — он не утаивал, что его брат — большевик. Тем не менее в девятнадцатом он был уже капитаном. За храбрость и умение воевать. Потом к чему-то придрались, разжаловали в рядовые. Оказалось, что он ни в чем не повинен, но в это время был разгром на Кавказе. А в Крыму ему восстановили только чин подпоручика.

— Интересно, — хмыкнул Леха, — мне говорили, что деду тоже за белого брата какие-то неприятности были. Выходит, оба за это родство страдали?

— Это один из наших азиатских рудиментов, — сообщил Александр Анатольевич. — Судить о человеке по родству. Знаете, как на Кавказе в старину? Род мстит роду. Ты виноват, что рожден в той же семье, что и враг.

— А чем дед Анатолий занимался? — Леха сделал вид, будто ни хрена об этом не знает.

— Чем угодно. В Сербии сперва держался за русскую армию Врангеля, потом уехал в Берлин, где работал в какой-то автомастерской. А когда начался кризис, стало еще хуже. Торговал на улице сигаретами. Почти также, как те старушки, которых я видел вчера в Москве. Только у него был такой лоток, который подвешивался на шее. На улице встретился с бывшим однополчанином по Алексеевскому полку, русским немцем по фамилии фон Ламмерсдорф. Мне было шесть лет, и я, конечно, мало разбирался в том, к чему это привело. Знаю только, что у отца появились деньги, и мы стали жить много лучше. Даже смогли приобрести небольшой дом, году так в 1935-м. Вообще после того, как Гитлер стал канцлером, жизнь стала лучше.

— А главное — веселее, — добавил Леха.

— Да-да. Как и у вас. Вообще было много всякого интересного. Красные флаги, 1 Мая, спортивные праздники. Матушка говорила: «Как у русских!», а отец был одержим идеей Евразии. Особенно после пакта Молотова — Риббентроппа. Я уже потом узнал, что он работал в немецкой спецслужбе и частые отъезды были связаны с какими-то заданиями.

— В гестапо? — спросил племянник.

— Там было много всяких, я просто не знаю, в какой именно. В форме я его никогда не видел. Дома он совершенно не говорил о работе. Когда я спрашивал, где он служит, он утверждал, будто занимается коммерцией. Но о том, чем торгует, никто не знал. Потом, когда я окончил школу, в сорок первом году, он устроил меня в министерство Восточных территорий. Наверно, боялся, чтоб меня не призвали в вермахт. Впрочем, это было не очень важно, потому что я и так был болен. Боялись, что я не найду жену, но в сорок третьем году выбор был уже очень большой. Правда, все кончилось несчастьем. Не пошли в бомбоубежище… Я выжил, даже потом сумел лет тридцать ходить на ногах. За одно благодарю Бога — не видел мертвыми ни Марту, ни Макса… Это мои жена и сын. Их похоронили там, в Берлине. А меня матушка сумела вывезти в Австрию. Ее меньше бомбили, чем Берлин. Потом пришли ямки. Но было страшно. Красная Армия была совсем рядом. Американцы очень многих русских выдавали Сталину. Хорошо, что у нее был родственник в Америке. Русский, брат ее матери. Он сумел пас выписать в Штаты. Конечно, Эф-би-ай немножко спрашивало, но все кончилось хорошо.

— А отец?

— Он пропал без вести. В сорок втором году. Я даже не знаю где. Знаю только, что Эф-би-ай как-то узнало, что он был в спецслужбе. Они нам говорили: «Если он напишет вам или появится в Америке под чужим именем, то обязательно сообщите. Его разыскивает за военные преступления Международный трибунал. Иначе вас будут считать укрывателями и арестуют». Не знаю, смогла бы мама это Исполнить, если бы отец появился, но он так и не дал о себе знать. Сейчас ему было бы больше ста лет, га к что вряд ли он вернется. Матушка, однако, его ждала… Она умерла в пятьдесят седьмом. Сразу после

Антона Петровича — это тот ее дядя, что помог нам уехать и пройти нэйчурэлизэйшн. Мне помогали ее казенен, Стива и Майк. Очень хорошие люди. Еще русские, хотя уже и американцы. Дали возможность поступить университи. Потом я стал бизнесмен…

— Да-а… — протянул Леха, качая головой. — Помотало тебя, дядя Саша. А когда ты меня-то собрался искать?

— Только недавно. После того, как у вас началась демокраси. Я не смешно говорю? Знаю, правильно: «де-мо-кра-ти-я», а язык говорит по-английски. То же самое было, когда я научился говорить по-английски — все время выскальзывали немецкие слова. Сейчас я и в Германии, и в Америке говорю все правильно, а в России — ошибаюсь.

— Ничего, — сказал Леха. — У меня вот похуже дело. Я языков вовсе не знаю. Все, что надо, — через перевод. А это ж деньги лишние… Но учиться уже поздно и некогда.

Убедительно все это вранье выговорилось. И самое главное — такая откровенность дядюшку порадовала. Похоже, он все-таки какую-то внутреннюю скованность ощущал, беседуя с племянником. То ли не знал, как бывший советский, а ныне «новый русский» отреагирует на его биографию. Но поскольку Леха особо не волновался насчет того, что дядюшка переводил какие-то бумажки с немецкого на русский в министерстве Восточных территорий и таким образом служил фашистам, Александр Анатольевич приободрился. То есть он и выглядел до этого бодреньким, но то был, выражаясь по-ихнему, по-американскому, «имидж». То есть обманка для публики. Об этом Леха читал в какой-то газете, которую нашел пару лет тому назад в электричке.

— Конечно, — сказал он, — пока были большевики, я к вам поехать не мог. И потом не было времени. У вас все равно никто ничего нашего не покупал. Но мне было очень интересно, есть ли дети у дяди Алексея и другие родственники Коровины. Когда стало можно, я решил поискать — и нашел. Правда, для этого мне пришлось сказать, что я интересуюсь вопросами инвестиций в родной губернии.

— А на самом деле тебе это неинтересно? — спросил Леха.

— В меньшей степени. Если ты мне посоветуешь, куда можно сделать вложения, чтобы это было безопасно, то я рискну.

— Хорошо, — пробормотал Леха, лихорадочно обмозговывая, что будет, если дядюшка попросит прямо сейчас подумать, куда и чего вкладывать. Липовый банкир уже собирался вытаскивать заветный телефончик для связи с Воронковым, но тут дядюшка сменил тему.

— Да что я все о себе да о себе! — воскликнул Александр Анатольевич. — Расскажи, как вы тут жили.

— Нормально жили, — ответил Леха. — Только я ведь, дядь Саш, ни до войны не жил, ни в войну. Да и что сразу после войны — не помню.

— Наверно, не очень нормально, если ты только сейчас стал банкиром? — усмехнулся дядя.

— Да я, честно говоря, и не собирался, — совершенно откровенно ответил Леха, — но ежели можно, то почему бы не стать?

Александр Анатольевич расхохотался, а когда перестал смеяться, произнес:

— Знаешь ли, я ощущаю себя полным профаном в русской психологии. В Америке десятки людей изучали Россию как противника, написали горы книг. Каждый более-менее грамотный диссидент тоже чего-то писал для кремленолоджи и советолоджи. У нас можно читать все ваши газеты и журналы, выписывать любые ваши книги. Я много читал, смотрел видео, слушал радио… и ничего не понимаю.

— А чего тут понимать? — сказал Леха. Он помнил инструкцию Воронкова — в политику не углубляться, — а потому не собирался углубляться даже в психологию. Тем более что не очень понимал, чем психология отличается от психоневрологии. В психдиспансере ему бывать доводилось, а вот с психологами он как-то не контачил.

— Что понимать? — прищурился дядюшка. — Например, почему люди, которые столько лет были устремлены к одной цели, вдруг решили поменять приоритеты. Я в отличие от тебя помню войну. Хотя я и не был на фронте, но там, где я работал, в министерстве Восточных территорий, и немцы, и русские были просто обязаны интересоваться социальной психологией советского населения.

Аналитики, насколько я помню, исходили из того, что русский народ как таковой удерживается в повиновении интернациональной еврейско-большевистской верхушкой Компартии, а прочие народы СССР подчинены русскими по праву сильнейшей нации. Соответственно проектировалась и политика на освобожденной территории… Для тебя, конечно, более привычно слышать «оккупированной». Прежде всего надо было проводить политику изоляции русского народа от партийного руководства, ну и, естественно, изолировать русских от других наций. В сорок первом мы были убеждены, что большевики должны рухнуть за один-два месяца. В сорок втором думали: «Еще чуть-чуть — и они рухнут». В сорок третьем надеялись на Власова, на казаков, на всякие там восточные легионы, на лозунг борьбы за «Свободную Россию без большевиков и капиталистов», на тотальную мобилизацию. В сорок четвертом — только на конфликт между русскими и англосаксами. В сорок пятом — исключительно на «вундерваффе» и на чудо вообще. Но чуда не случилось.

— А не противно было немцам-то служить? — спросил Леха. Наверно, отец его или дед так мягко не сказали бы. Скорее всего они б и разговаривать с таким дядюшкой не стали. Но Леха на войне не был. Его все эти разборки полувековой давности уже мало волновали. Тем более что теперь хорохориться было нечего. Все, что деды вроде учителя Ивана Петровича кровушкой завоевали, их сынки и внучки, можно сказать, за поллитру отдали. Причем кто-то хоть по глотку из этой поллитры хлебнул, а другим и пробки понюхать не досталось.

— Как тебе сказать… — задумался Александр Анатольевич. — Я не могу сказать, что немцы уж совсем нас третировали, тем более что мы с матерью были фольксдойче. Религиозные проблемы немцев не волновали, мы ходили в православный храм, и это не возбранялось. Вначале мне казалось, что все делается для того, чтобы освободить Россию от большевиков. То, что я знал о вашем режиме, было очень страшно. Мне казалось, будто после первых же ударов вермахта все развалится, и когда в первые же месяцы войны число пленных стало измеряться миллионами, у меня было впечатление, что русские просто сдаются в плен, не желая воевать за Сталина. Я видел хронику, где наши войска — ты уж извини, но для меня вермахт был «нашими» войсками — русские встречали цветами. Это потом я стал понимать, как просто сделать такую режиссуру. А в сорок первом, особенно летом, у меня не было никаких сомнений в том, что для России это вторжение — благо.

— Интересно, — нахмурился Леха, — а ведь отец у тебя в четырнадцатом против немцев воевал. И вдруг — он же за немцев?

— Ну, он, как мне представлялось, просто считал то, что началось в сорок первом, продолжением гражданской войны. Лично для себя, разумеется. У него вообще было особое мышление. Он мстил большевикам за отца, это, пожалуй, главное. Кроме

того, Анатолий Тимофеевич часто вспоминал о призвании варягов. Может быть, утешал себя, может быть, действительно считал, что германский элемент создал Киевское государство, а при Петре Великом выполнил в России цивилизаторскую миссию.

— Ну да, — не согласился племянник. — И до того, значит, доцивилизовали Петра, что он шведам по мозгам надавал.

— А ты вспомни Пушкина: «…И за своих учителей заздравный кубок поднимает…» Победив шведов — пьет за их здоровье. Кстати, точно так же и с варягами. Сперва — «избиша и изгнаша их за море», а потом — «приидите и володейте». Вот тут-то и есть одна из загадок русской души. Возьмем Наполеона. С ним воевали, от него отступали, с ним бились насмерть. Победили, взяли Париж — и тут же он стал кумиром едва ли не всего молодого дворянства. Последний пример. С сорок пятого года находились в «холодной войне» с Ю Эс Эй. А среди молодежи нарастало обожание Америки и всего американского. Вашей молодежи, коммунистической.

— Не знаю… — Леха вообще-то сам лично в Америку не стремился, но то, что еще задолго до Горбачева появилось много таких, кто в США души не чаял, знал хорошо. — Гитлера-то у нас и сейчас не очень обожают.

— А знаешь, — усмехнулся дядюшка, — я ведь его видел. Правда, издалека, но видел. Десятки тысяч людей кричали «хайль», женщины были в истерике, почти как американки на концертах «Битлз», я тоже орал, представь себе. Уже в Америке я видел похороны Сталина — в фильме, разумеется, — это было то же самое. Правда, тогда у меня было другое настроение. А моя матушка, представь себе, рыдала.

— Да уж, — недоверчиво произнес Леха, — ей-то с чего бы печалиться?

— Мог бы задать тот же вопрос. Ее отца тоже, как и Тимофея Лукича, расстреляли большевики. Муж, то есть мой отец, скорее всею погиб в России от советской пули. Из Австрии торопилась убежать, чтоб не попасть на расправу к красным, а когда умер «самый красный», плакала. Еще одна загадка русской души. Единственно, что могу предположить: она подсознательно испытывала гордость от того, что Россия, пусть даже большевистская, стала мировой державой, с которой весь мир вынужден считаться. Кроме того, она очень не любила Америку. Ее раздражало, что там все цело и не пострадало от войны, что янки очень самодовольны и беспринципны. А потому то, что СССР с атомной бомбой нагнал на них страху, матушку, как ни странно, радовало. Проживи она на пару месяцев дольше — и она узнала бы о спутнике. Наверно, радовалась бы. Ты помнишь спутник?

— Нет, — сказал Леха, — маленький был совсем.

— А для меня это был шок. Я уже эдэптед… адаптировался в Ю Эс Эй. Одиннадцать лет там — это много. Привык, что это самая сильная страна, а я ее гражданин. И всем плевать, откуда я эмигрировал, поскольку у меня американский паспорт и доллары в кармане. Русский с четвертушкой немецкой крови, родившийся в Сербии, выросший в Германии, осевший в Америке. Там много таких перекати-поле. Многие остаются внизу, и им плохо. Но те, кому повезло, срастаются с той силой, которую дает этот игл на паспорте. И узнать, что есть челлендж от русских, что их ракета может налететь на Манхэттен, — очень страшно.

— А Гагарин?

— Это было проще. Я уже знал, что туг не все так плохо. Учти, в Германии перед сорок первым многие считали, что СССР — колосс на глиняных ногах, что там самолеты и танки из фанеры. Американцы были убеждены, будто только их помощь по ленд-лизу дала возможность русским победить Гитлера. И я так думал, до спутника. Когда полетел Гагарин, я уже понимал, что Россия — это мощь, которая ни в чьей помощи не нуждается. У меня даже появилось почти такое же ощущение, как у матушки, подсознательная гордость за Россию. Я как бы разломился. Русский тихо радовался, американец переживал, немец злорадствовал.

— А сейчас?

— Сейчас все трое в замешательстве, — усмехнулся Александр Анатольевич. — По крайней мере у меня в сознании. Как русскому — обидно, что Россия потеряла империю. Как немцу — беспокойно, что нарушен баланс сил в Европе, а как американцу — неясно, насколько прочны отношения с теми, кого мы объединили против СССР, которого больше нет. Хотя, знаешь ли, когда врачи говорят тебе, что до смерти осталось всего два-три месяца, все это уходит на какой-то далекий-далекий план…

— Серьезно? — спросил Леха, поглядев дядюшке в глаза.

— Да, — кивнул старик, — это эбсолютли серьезно. У меня прогрессирующая опухоль мозга. Последствие от бомбы сорок пятого года. Все, что можно, против нее уже делали, но то, что есть сейчас, уже ничем не вылечить. Ни за какие деньги. Я примерно знаю, как все будет развиваться дальше, и тянуть эти месяцы не намерен.

— Как это? — прибалдело произнес Леха.

— Эутэнэзи. Добровольная смерть. Проглочу несколько таблеток, засну и не проснусь. Это лучше, чем корчиться в муках, когда ни одно обезболивающее уже не действует. Думаю, что Господь меня поймет и не будет судить слишком строго. Я хочу умереть здесь.

— Дядь Саш, — сказал Леха, — может, не стоит? Врачи, они ошибаются иногда. У нас на деревне был мужик, дедка Пирамидоныч. Ему врачи сказали, что у него рак. Вроде бы тоже сказали, что через год помрет. А он десять лет прожил и помер вовсе не от рака, а оттого, что наклюкался в мороз и замерз на дороге. Километр до деревни не дошел.

— Это у вас, — грустно улыбнулся Александр Анатольевич. — У нас такие ошибки невозможны. Во-первых, другие врачи, а во-вторых — другие люди. Если б я жил в деревне, как этот старик, то мог бы, наверно, не поверить врачам. Но, увы, я доверяю им. И потом, у меня не тот возраст, чтобы цепляться за жизнь. Дело, которое я наладил, будет работать и без меня. У меня нет свежих идей, которые я хотел бы реализовать. Разговор о вложениях в экономику области — до некоторой степени блеф. Я не смогу сам это сделать. Поэтому гораздо лучше будет, если ты станешь инвестором.

— Не понял…

— Тут нечего понимать. У меня нет более близких родственников, чем ты, хотя мы с тобой впервые увиделись только сегодня. Я догадываюсь, что твой банк не совсем чистый, но совсем чистых денег не бывает вообще. Меня это не волнует. Мне хочется, чтобы деньги Коровина достались Коровину. Чисто эгоистическое желание. У тебя есть семья?

— Пока нет, — сказал Леха, действуя по инструкции. — Может быть, женюсь в этом году.

— Поздновато…

— Я уж был женат однажды. Не вышло семьи, разошлись.

— Дети были?

— Нет, — соврал Леха.

— Может, это и к лучшему… А мне после смерти Марты и Макса так и не удалось их забыть. Было несколько претенденток, но их интересовал не я, полукалека, а деньги. А у тебя что, уже есть избранница?

Вроде бы по инструкции надо было не сразу сознаваться, но Леха как-то позабыл. Он достал карточку с изображением Ольгушки-Лягушки, то бишь Ольги Пантюховой, и показал дяде.

— Вот эта.

Александр Анатольевич взял фотографию и посмотрел:

— Опасная женщина. Красива по-дьявольски, но от нее можно ждать больших сюрпризов. Впрочем, я не знаю, что ты, собственно, ищешь в этом браке. Если угара страстей на пороге жизненной осени — то это верный выбор. Если семейного уюта и спокойной старости, то их не будет. Я не вмешиваюсь в твою жизнь, а только констатирую.

— Это младшая сестра нашего губернатора, Ольга Пантюхова.

— Стало быть, это политический расчет?

— Может быть, и так.

— Что ж, это делает тебе честь. В России мало быть просто богатым — это я знал еще от отца с матерью. Быть в родстве с властью очень полезно. Можно закрыть глаза на кое-какие неудобства. Но не слишком плотно…

— Само собой, — сказал Леха с надлежащей солидностью.

Коровин-зарубежный сдвинул правый рукав пиджака. Там обнаружилось нечто похожее по виду на большие часы с браслетом. Нажав кнопку, Александр Анатольевич позвал:

— Лайза! — и протарахтел несколько непонятных Лехе английских фраз.

Блондинка появилась через полминуты, при синей папке с какими-то бумажками. Положила на стол и тихо удалилась, постаравшись лишний раз не скрипнуть дверью.

— Это мое завещание, — пояснил дядюшка. — Оно на английском и русском языках, тексты аутентичны. Суть примерно такая. Все движимое и недвижимое имущество, в общей сумме примерно 56 миллионов долларов, я завещаю своему племяннику Коровину Алексею Ивановичу. То есть тебе. Там есть несколько небольших условий, при неисполнении которых завещание утрачивает силу. Это не очень страшные условия. Просто ты должен похоронить меня рядом с моими родственниками, по православному обряду, построить в городе храм во имя святого Александра Невского. Учредишь школу имени Коровина.

— Понятно, — сказал Леха, — а как же я учре-дю… то есть, учрежду, если наследства еще не получу? У меня в банке лишних денег нет. На похороны, пожалуй, наскрести сумеем…

Тут опять затюлюкал телефон связи с Воронковым. Леха подумал, будто он ругаться будет насчет того, что Леха рассуждает насчет банковских денег, хотя понятия не имеет, сколько их там лежит и чего с ними можно делать. Тем не менее он уверенно ответил в трубку:

— Коровин.

— Ты там не больно прибедняйся! — очень резко пробурчал полковник. — Главное, чтоб он тебе это наследство вообще выдал. Скажи, что все сделаешь, как положено. Найдем, мол, деньги. Теперь скажешь так: «Переводите немедленно во все пять адресов!» Так же хорошо, как в прошлый раз. Валяй!

Леха напыжился и командным голосом рявкнул:

— Переводите немедленно во все пять адресов! И вообще поменьше волокиты, сколько говорить можно! Все!

— Нормально! — похвалил на прощанье Воронков.

Дядюшка взял из коробки большущую сигару — прямо как у Черчилля в кинофильме «Освобождение», — прикурил от настольной зажигалки и произнес:

— Нет, ты меня неправильно понял, Алеша. Совсем не обязательно сначала выполнить условия, а уж потом получать наследство. Ты сразу же после

моей смерти можешь вступить в права наследника, но в течение двух лет должен выполнить эти условия. Если не сумеешь выполнить, то потеряешь это имущество плюс выплатишь неустойку.

— Дядь Саш, — сказал Леха, — я догадался, что это не так. И денег у меня на все эти ваши условия хватит. Это я так, пошутил, что на похороны еле наскребем. Но вообще-то хороший храм за пару лет поставить в наших условиях трудно. И народ, если честно, может это дело неправильно понять. У нас, понимаешь ли, народ привык к таким кампаниям. В тридцатые, допустим, была установка церкви ломать, в семидесятые — сохранять, а в девяностые — строить заново. Может, в двадцатых следующего века опять ломать начнут. В городе аварийных домов и коммуналок — полным-полно. В деревнях до сих пор как в тундре живут. А Бог, при всем к нему уважении, жилищным строительством не занимается. И деньги на это не дает. Церковь — это, будем считать, учреждение культуры. Их и так за последние годы понастроили и восстановили много.

— Значит, надо построить эту церковь в селе, — похоже, дядюшка был на этой церкви зациклен.

— А в селах, дядь Саш, они есть, и их не строить, а восстанавливать надо. Поэтому именно в честь Александра Невского может не получиться. Может, она в честь Дмитрия Донского строена, а мы со своим Александром полезем.

— Дмитрия Донского только при большевиках канонизировали, — заметил Александр Анатольевич, — но твоя мысль мне ясна.

Опять напомнил о себе телефон, и Леха раздраженно отозвался:

— Слушаю! Что там еще?

— «Ты, Зин, на грубость нарываешься!» — эту цитату из Владимира Высоцкого очень строго прошуршал в трубку товарищ полковник. — Что ты там политграмоту разводишь?! Тебе сказали: встать по стойке «смирно» и сказать «есть». А ты пошел объяснять насчет кампаний, жилищного строительства, учреждений культуры… В общем, завязывай с этими россказнями и скажи, что тебе надо срочно ехать в банк. А дядюшкой мы сами займемся. Мне сейчас скажешь: «Ладно. Через полчаса буду». После этого культурно извинишься перед дядей, выйдешь из номера, и ребята проводят тебя к машине. Уловил? Скажешь старику, что, мол, Воронкова оставляю в вашем распоряжении. Работай!

— Ладно, через полчаса буду у вас, — проворчал Леха, чуя, что напросился на какие-то мелкие, а может, даже и крупные неприятности.

— Какие-то осложнения? — скромно поинтересовался дядюшка.

— Да так, — уклончиво вымолвил Леха, — просто нужно подъехать в банк и кое в чем разобраться. Ты уж извини, дядя Саша, я дам указания Владимиру Евгеньевичу, чтоб он был в твоем распоряжении.

— Что ж, — вздохнул Александр Анатольевич, — я все понимаю, работа есть работа. Будь добр, открой дверь, я выеду за тобой.

— Что вы, только после вас! — Леха поднялся с места, пожал дядюшке руку, открыл дверь и после того, как дядя Саша, развернув коляску, выкатился на ней в гостиную, вышел из комнаты, где шла беседа. Охранники, чинно попивавшие кофеек в обществе американских коллег, а также Лайзы и Нэнси, дружно встали при виде начальства.

— Приятно было познакомиться, — сказал Коровин-советский, — ауфвидерзеен, либер онкель!

У Лехи, конечно, мало чего сохранилось в памяти из немецкого языка, но эту фразу он хорошо запомнил. Просто Иван Петрович Кусков в свое время очень часто повторял, правда, не на уроках немецкого, а на военном деле. У них тогда в школе был тир и две мелкашки, из которых старшие школьники пуляли по мишеням. Если кто-то в «молоко» стрелял, то военрук ворчал: «Сидят фрицы в окопе и смеются над тобой!» А ежели наоборот, пули кучно ложились, то Кусков удовлетворенно говорил: «Вот это — гут шиссен! Тут немцы уже слезы льют, р-раз! — и ауфвидерзеен, либер онкель!» Причем произносил эту фразу именно так, как немцы говорят, с мягким «р», а Леха, имевший в молодости страсть передразнивать, очень ловко ему подражал. Так что и сейчас вышло так, будто Леха очень чисто шпрехает. Дядюшка улыбнулся и сказал по-немецки такую длинную и скоростную фразу, что ее небось и Кусков бы не понял. Но Леха, благо он уже был на пороге номера, решил, что самое лучшее сказать утробно:

— О-о, я-а-а! — и поскорее вышел.

Навстречу Лехе и сопровождающим его мужикам по коридору спешил Воронков.

— Везете его на дачу. Смотреть в оба. Там все указания розданы, ваше дело — только он. На дороге внимательней!

НЕВЕСТА

Дорога оказалась не шибко долгой. Леха чутьем догадался, что повезут его в тот самый загородный дом Митрохина, о котором он слышал от Галины, но почему-то не подумал, что эта самая банкирская дача может оказаться так близко и вдобавок — в том же поселке, что и «отель», где Леха две ночи ночевал. Правда, догадываясь о том, что его везут на эту дачу, Коровин кое в чем сомневался. Например, судя по сведениям Митрохиной, там, на дачке, мог Барон, например, появиться или еще какие люди из «Гладиатора». Опять же не очень ясно было, как это Леху собрались женить на Ольге Пантюховой, когда, опять-таки по данным от вдовы банкира, получалось, что сестра главы вроде бы дудела в одну дуду с Бароном и Митрохиным. Хорошо, если с ней разъяснительную работу провели и она все осознала, а если она и по сей день «свой человек в чужой команде»? Впрочем, Леха мог сколько угодно думать, но изменить ничего не мог.

Дачка была не шибко большая, хотя и кирпичная, и двухэтажная. Примерно восемь на восемь метров по фундаменту. Над вторым этажом еще мансарда была, но, должно быть, только на лето. Гараж бетонный, но не подземный. Участочек при даче, конечно, имелся приличный, соток полета, а то и больше. Но в целом это сооружение подходило именно под традиционное понимание слова «дача», и ни «виллой», ни «особняком» ее называть не стоило.

Ворота отпирались обычным засовом, хотя были довольно крепкие, из прочной стали сваренные. Охранник поглядел в дырочку, прикрытую бляшкой-заслонкой, убедился, что свои приехали, и пропустил. На сей раз Леху везли без эскорта, в скромненькой «Волге».

Высадили у крыльца. Шофер погнал машину обратно, а Леха с двумя сторожами поднялся в дом. Обувь заставили снять в тамбуре между крыльцом и прихожей, тут же выдали теплые домашние туфли без задников. Прямо из прихожей его отвели на второй этаж по деревянной лесенке с желто-черными перилами, ошмаленными паяльной лампой и покрытыми лаком.

— Сюда, — приказал охранник, открывая перед Лехой дверь в одну из комнат. — Здесь будете находиться постоянно, до получения команды. Тут — все удобства.

Он указал на дверцу, за которой размещался совмещенный санузел.

— Наш парень будет за дверью, — сообщили Лехе напоследок, — если чего надо — все через него. Насчет самостоятельности вам товарищ Воронков объяснял, поэтому ничего лишнего не делайте.

Ушли. Леха остался в комнатке площадью два на три с половиной метра плюс три квадратных метра на санузел. Кровать, телевизор с маленьким видеоплейером на общей тумбочке, пустой платяной шкаф с парой-другой плечиков, два стула и небольшой столик. Единственное окно было закрыто железной ставенкой и решеткой.

Короче, режим содержания ему за что-то усилили. Скорее всего, чтоб не болтал отсебятины для зарубежного дядюшки. Хотя, как лично Лехе казалось, ничего уж очень лишнего он не сказал. Впрочем, небось если б сказал, то уже среди живых не числился. Наверно, Воронков решил, что не стоит рисковать, а потому утащил Леху со сцены. В конце концов, и так трепались с дядюшкой достаточно. Даже о загадочной славянской душе поговорили. И самое главное — выяснили, что у дядюшки уже написано завещание и он, если строго говорить, сюда помирать приехал. Правда, как там по нашим законам все это завещание пройдет и сколько миллионов с Лехи как с наследника сдерут — неясно. В принципе какая печаль? Все равно он этих денег не увидит. Ясно ведь, что через недельку-другую после того, как Коровин-советский вступит в права наследника, с ним чего-нибудь случится… Стоп! Но ведь ему еще надо церковь во имя Александра Невского поставить и школу открыть, не говоря уже о том, чтоб дядюшку похоронить. А это так сразу не сделать, хотя и два года отпущены.

Но два года ждать эти ребята не приучены. Пантюхов в качестве главы администрации вечно не просидит. Перевыборы должны быть скоро, давно ведь уже хозяйничает. Конечно, может быть, вместо него еще какого-то своего заготовили, но нынче демократия, всякое бывает. Народ не сброд, международные наблюдатели наезжают, а их всех не перепоишь, обязательно какой-нибудь ловкий найдется. Да и вообще, в декабре Думу выбирать будут, летом — Президента. Телик на эту тему уже сейчас надрывается. Дума-то ладно, там одна говорильня, сколько бы законов ни придумала, ловкачи эти законы объедут на кривой. А вот Президент — это круто. Тут и старый, для поднятия авторитета, начнет своих помощников и подчиненных шерстить, а уж новая метла и вовсе по-новому метет. Тряханет так тряханет. И как в таких случаях на Руси ведется, начнет новый начальник выяснять, кто из старых сколько и у кого брал, на какие шиши дачи строил, за рубеж ездил и машины покупал. А по нынешним частнособственническим временам наверняка начнет ковырять и акции там всякие, прихватизации-перехватизации. Так что два эти года им всем еще пережить надо.

Стало быть, надо им как-то все форсировать. Поскольку все наследство покамест в Штатах, а дядюшка еще не помер, то русская липа туг не поможет. Там, в Америке, небось тоже есть охотнички на халяву заработать. Может быть, детишки этих самых казенсов, которые помогали Александру Анатольевичу после того, как он из Германии смотался, еще какая-то седьмая вода на киселе — разом все разыщутся, если узнают, что 56 «зеленых лимонов» на дереве висят. Это когда нет денег, то и родня не находится, а когда баксами пахнет, тут долго искать не придется. Моментом пришлют проверить, как тут, в России, завещание исполняется. И ежели унюхают, что с храмом или школой не все в порядке, тут же в суд подадут. У них в Штатах наши жулики разжиться не сумеют. Там на нашей кривой кобыле не подъедешь и нашего барашка в бумажке не принесешь. Поэтому надо приложить весь советский опыт ударных строек, но храм сдать раньше намеченного срока и с высоким качеством. А самое главное, чтоб по смете ни сучка ни задоринки не было. Ежели какая комиссия из Москвы приедет, так это ерунда. Они им пару банкетиков организуют, охотку с шашлыками и баньку с девочками. С импортными такое не пройдет, тем более что они пришлют таких, которые лично заинтересованы ухватить за руку. И вряд ли там попадутся такие тупари, которым можно будет отремонтированную церковь вкрутить как новостроенную.

Нет, конечно, когда наших припекает, они быстро ворочаются. И ясно, что уже сейчас какие-нибудь архитекторы начинают мараковать проект храма, а сметчики-расчетчики прикидки делают, во что это все выльется. Само собой, что Лехин банк финансировать будет, в авансовом порядке, еще и в глаза тех долларов не видя, которые ему только после дядюшкиной смерти начнут переводить под это дело. И Лехе небось по-быстрому начнут бумажки на подпись приносить: штампуй, паря! И может быть, школу тоже какую-нибудь лепят на типовом фундаменте, но по оригинальному проекту.

Этот самый «Статус-банк», конечно, при таком финансировании долго не протянет. Тут ведь не торгашам взаймы давать, на короткий срок и под бандитский процент. Дал «лимон» в начале месяца, в конце взял два. Только клади, клади и еще раз клади — на зарплату, на технику, на горючее, на материалы и прочие прибамбасы. А оборота — фиг дождешься. Ни храм, ни школа дохода не дадут — не ресторан и не супермаркет. И как недвижимость они тоже пустое место. Храм теперь под склад не сдашь, а школу, пожалуй, сами торгаши еще подумают, брать или нет. Детишки теперь аховые пошли. Если подвернется — выпотрошат этот склад за милую душу и фиг найдешь, куда твои плейеры и «сникерсы» рассосались.

Из этих дел следовал такой вывод, что ждать долго, пока Александр Анатольевич соберется помереть, никак нельзя. Но и торопить его на тот свет рискованно. Дело международное, так просто не делается. К тому же это не Чехия и не Латвия, а Ю Эс Эй.

В принципе проблемы эти Леху особо не колебали. Кого волнует чужое горе? У него были свои, более простые соображения на уме. Лехина продолжительность жизни напрямую зависела от трех обстоятельств. Первое — когда дядюшка помрет, второе — когда Леха станет полноправным наследником и третье — когда его заставят писать завещание в пользу супруги Ольги. После того, как этот последний документ будет завизирован, вся Лехина жизнь, как выражался Говорящий Сверчок из книжки про Буратино, «не стоила и одной дохлой мухи».

Само собой, что вся система зависела от главного из трех обстоятельств, то есть от того, когда дядюшка решится на эту свою… Короче, на самоубийство. Похоже, он еще не совсем мучается. Может, ему чего-то обезболивающее колют, и он держится. Правда, с ним вроде бы врача не было и даже сестры, но это ему пара пустяков вызвать. А может, и уже привез, Леха же не рассматривал всех, кто на его самолете прилетел.

Но раз ихние врачи сказали, что ему в ближайшие два месяца придут кранты, то тут двух мнений быть не может. Прихватит, допустим, Александра Анатольевича очередной приступ, и он, чтоб не мучиться, глотанет свои самоубийственные таблетки. Это дело может проскочить уже сейчас, пока Леха тут под домашним арестом сидит. Тогда, конечно, все пойдет автоматом, без участия товарища Коровина. Он и в права наследства быстренько войдет, и обженят его на скорости. В принципе, наверно, можно и не ждать, пока он достроит все эти самые школы и храмы. Главное, чтобы Ольгушка-Лягушка, или как ее там, уже была расписана и могла, в свою очередь, наследство получить. А каким образом Лехе помереть, Пан придумает или Воронкову даст команду. Может, инфаркт организуют, а может, простенько из автомата расстреляют — кто ж сейчас удивится, что банкира пристрелили? Дело житейское.

Размышления были грустные. А самое главное — безнадега страшная, никуда не денешься. Хорошо, конечно, что при такой дурной башке сумел приблизительно вычислить ситуацию. Вот что значит почти сутки — ни грамма. Хотя сейчас очень даже в кайф было бы принять пару стаканчиков. Попросить, что ли?

Пока Леха раздумывал, дадут ему здесь сто граммов или в отсутствие Воронкова это дело не пройдет, со двора донесся шум подкатившей машины. Хлопнула дверца, и тут же Леха услышал пьяный женский хохот и фальшивое, но очень громкое пение:

— «Ромашки спрятались, поникли лютики…»

У каждого пола в поддатом состоянии есть свои коронные песни. В старину любимой песней мужи-ков-алкашей всех стран СНГ был знаменитый романс «Шумел камыш, деревья гнулись…» В нынешние времена у допившихся до неприличия баб — «Ромашки спрятались…». От такого пения не только ромашки спрячутся и лютики поникнут, но и Шамиль Басаев подальше в горы уйдет.

— Ольга Петровна, — очень вежливо забормотали сразу несколько мужских голосов, судя по всему, принадлежащих охранникам, — осторожнее, пожалуйста, не оступитесь…

— А идите вы все на х…! — весело, громко и откровенно объявила невидимая дама.

Так. Вот она какая, стало быть, будущая гражданка Коровина, в девичестве, если можно так сказать, Пантюхова Ольга Петровна. Прибыла к месту постоянной дислокации.

Судя по часам, которые Лехе выдали в порядке экипировки, было всего около двух, а бабонька уже нарезалась до зю-зю.

— Ольга Петровна, — нежно увещевали мордовороты, — осторожней ради Бога, тут ступенечки крутые… Мы вас поддержим…

— Вы чо, козлы, думаете, что я пьяная? Хрен вам! — визгливо проорала Ольга Петровна, после чего посыпала бойцов таким забористым и трехэтажным, что Лехе показалось, будто известная на всю деревню пьянь и потаскуха Милка-самогонщица супротив этой раскрасавицы-блондинки, которую Леха видел на фотографии, просто наивная девочка. Фотка, кстати, была неподалеку, и Леха даже решил на нее поглядеть, чтоб попытаться представить себе, как же такая краля должна выглядеть в пьяном виде. Посмотрел, но представить ее в том виде, который прослушивался со двора, мозги отказывались — воображения не хватало.

Шум и матюки переместились в тамбур, потом в прихожую. С грохотом полетела одна туфля, потом вторая, после этого затрещало что-то из одежды. Послышался еще шум, а затем визг на полную катушку:

— Ты, сука, меня толкнул?! Убью! — и звонко хряснула оплеуха, пришедшаяся, поди-ка, по роже одного из холуев.

— Что вы, Ольга Петровна, он вас не трогал… — забормотал кто-то. — Это вы нечаянно споткнулись…

— Блин! А я говорю — он толкнул! Понял, козел вонючий?! Я не споткнулась, это он, засранец, мне ножку подставил! Дай ему в рыло! Быстро! Иначе я вас всех разгоню, суки! Под забором сдохнете, падлы!

— После, после, Ольга Петровна, мы с ним разберемся… — успокаивал охранник. — Мы ему всю морду разобьем.

— П-правильно! — порадовалась госпожа Пантюхова. — Нормалек!

То, что охраннику, которого она обвинила, разобьют морду, ее немного успокоило. Правда, ненадолго. Судя по всему, Ольга рвалась на второй этаж, а ее хотели уложить на первом.

— Дерьмо собачье! А я хочу наверх! — верещала она. — Вообще охренели, м…ки! Вы кто такие, блин, чтоб командовать? Кто?!

Полетел на пол стул, еще раз донесся звук оплеухи, потом жалобно зазвенело что-то бьющееся, угодившее под горячую руку.

«Да, — подумалось Лехе, — круто! Неужели мне хоть пару дней с такой заразой жить придется?»

— Отступись, — донесся до Лехи приглушенный голос одного из охранников, — пусть лезет наверх, подстрахуем, если навернется с лестницы. А то не дай Бог долбанется или перебьет чего-нибудь — не рассчитаться будет…

Судя по тому, как затопали нетвердые шаги по ступенькам лестницы, охранники отступились, и буйная женщина в данный момент приближалась к Лехиной резиденции. Леха, правда, надеялся на то, что к нему ее не допустят.

Дама благополучно взобралась на второй этаж, ухитрившись не сверзиться с лестницы. Она появилась где-то за дверью и запела все то же, насчет ромашек и лютиков.

— Ты чего здесь сидишь, лапонька? — спросила она, должно быть, обращаясь к охраннику, который сторожил Леху. — Ну-ка посторонись. Я туда пойду.

— Ольга Петровна, — с перепугом в голосе пробормотал сторож. — Нельзя туда. Владимир Евгеньевич запретил.

— Что-о? — заорала баба. — Этот козел что-то запрещать может? Да кто он такой, блин? Гэбист траханый! Да я его в рот…

Леха не знал, что будет. Он лично не собирался выслушивать от этой дряни ругань, а тем более получать по роже так спокойно, как получали охранники. Все-таки он в деревне жил. Там такое поведение бабам не прощалось.

— Ты чего дверь закрыл, недоносок е…? — рявкнула Ольга. — С дороги! Ты что, не понял?

Хлысь! И этого отоварила…

— Нельзя, Ольга Петровна, — срывающимся голосом пробормотал мужик. Леха помнил, что это был парнишка не хилый, за метр восемьдесят ростом, накачанный. Такой при желании мог бы трех Лех по стенке размазать, а эту дуру пьяную, видать, до жути боялся. Должно быть, сестра Пана была в шибко большой цене, раз даже такие детинушки перед ней трепещут. С другой стороны, пропустить ее к Лехе — она, конечно, не именно к Лехе прорывалась, а просто желала утвердить свое право ходить куда вздумается — охранник не мог, потому что тогда б ему Воронков нахлобучку устроил. Вот и разрывался, бедняга, между выполнением приказа и страхом прогневить эту Панскую сестру. Леха ему не завидовал при всем своем собственном незавидном положении.

— Так ты, значит, не понял? — прорычала эта зверюга.

Бац! Бац! — кулаками по роже, это Леха по звуку рассек. А мужик только охал и крякал, даже рожу, поди, не прикрывал.

— Вали с дороги, сказала! Я хожу где хочу, уловил? Нет, ты уловил или нет? — тут Коровин явственно услыхал металлический щелчок. Явно какое-то оружие к делу готовилось…

— Вы осторожнее, Ольга Петровна, он у вас заряжен… — пролепетал парень. — Не дай Бог, нажмете.

— А мне ничего не будет. Понял, ты? Проверну дырку — и все. Иди вон отсюда! Быстро!

Парень не выдержал, отошел, Ольга, тяжко толканув дверь, вломилась в комнату. Лехе сразу поплохело, потому что в руках у этой милой девушки был револьверчик. Хрен его знает, газовый или боевой, но если обещала охраннику дырку провернуть, значит, не игрушечный.

Смотрелась потенциальная невеста не больно красиво. Волосья растрепались, свалялись и спутались. Какие-то нитки в них вплелись, а одна из прядей была оплетена растянутой жвачкой. В одном ухе была серьга, и похоже, золотая с натуральным камешком, а в другом серьги не было. Дорогой и модный плащ желтого цвета был без пуговиц начисто, а карманы от него оторваны. Кроме того, на нем было солидное винное пятно спереди, а сзади — коричнево-зеленые пятна от валяния на траве и глине. На колготах были такие дыры, будто их собаки рвали.

Под плащом на ней просматривался темно-зеленый костюм — жакет и юбка. Жакет каким-то образом был застегнут со смещением аж на две пуговицы, а потому было видно, что шелковая оранжевая блузка не застегнута вовсе. Больше того, можно было заметить, что черный титешник надет сикось-накось и из-под него все так и прет в глаза. Юбку, застегивавшуюся на хлястик и на «молнию», бабонька — или тот, кто ее одевал по пьяному делу — умудрились нацепить задом наперед, причем хлястик застегнули, а «молнию» — сантиметров двадцать длиной — забыли. Поскольку юбка была сшита по фигуре, то ей было вовсе не все равно, как надеваться. Зад, оказавшись спереди, превратился в мятый пузырь, и через прореху, не затянутую «молнией», проглядывали черные трусики, скатавшиеся в жгут гораздо ниже пупка. Этот самый пупок, а также верхушка волосяной метелочки то и дело выглядывали наружу, потому что колготки в этом месте были разодраны по шву.

Конечно, будь Леха милиционером, он мог бы признать в этой даме жертву изнасилования. Правда, те обычно заходятся плачем и истерикой, а эта только матом крыла на все четыре стороны.

Вообще-то на таких жениться не стоит. Но сейчас речь шла не о том, жениться или нет. Тут бы живым остаться. Тем более что револьверчик так весело болтался на пальце, что жуть брала. Конечно, револьверчик так просто, как автоматический пистолет, не стреляет, это Леха знал. Однако что этой бухой шалаве взбредет в голову — не угадаешь.

— Ты кто? — размазанные зенки Ольги, сильно припухшие и с темными пятнами-подглазниками, тупо поглядели на Леху. — Кто тебя взял?

— Евгеньич, — ответил Леха, опасливо поглядывая на пушечку. Маленькая, похоже, под мелкашечный патрон, но ежели долбанет, то может вполне хватить.

— Как зовут? — присаживаясь на стул, спросила невеста и крепко выдохнула на Леху густой водочно-табачный перегар.

— Алексей.

— Алексей? — на морде появились признаки какого-то размышления и безуспешной попытки припомнить нечто. — Н-не п-помню…

В дверь просунулась настороженная рожа одного охранника и сразу за ним — другого. Этот второй скрипнул дверью и привлек внимание Ольги.

— Ты, топтун гребаный! — заорала она, обернувшись к двери. — Ушел отсюда, быстро! Дай с человеком поговорить!

Леха порадовался, что его за человека считают, но не очень сильно, потому что у Ольги в глазах промелькнула сумасшедшина. Охранник, как видно, стоял под дверью, хотя и спрятал физиономию.

— Я тебе что сказала, козел?! Ушел отсюда! Отвали от двери и не дыши в ухо, блин!

Холуй прикрыл дверь плотнее, но от двери не ушел.

— Тебе по-хорошему сказали? — Ольга навела на дверь револьвер и нетвердой рукой надавила на спуск. Бах!

Леха аж подскочил с перепугу. Слава Богу, зараза была пьяней вина, и пуля, пущенная пляшущей рукой, тюкнула в филенку. Но охранники за дверью, дружно матернувшись, шарахнулись в стороны от двери — и спьяну, бывает, попадают. А Ольга с неожиданной прытью подскочила к двери и заперла на задвижку.

— Только попробуйте ломануть, суки! предупредила она. — Всех поканаю, б…!

Поскольку теперь Леха точно уловил, что револьвер не газовый, а боевой, и пулька ушла в дерево на порядочную глубину, то компания невесты не показалась ему сильно приятной. Ему не надо было много ума прикинуть, что если б эта курва сдуру в него бабахнула, то провернула бы насквозь.

— Курить есть? — спросила Пантюхова.

— Есть, — сказал Леха, доставая пачку «Мальборо», которую ему вручили перед встречей с дядюшкой.

Ольга вытянула двумя пальцами сигарету, сунула ее в рот вперед фильтром и полезла куда-то в карманы своего жакета. Сперва вытащила тюбик помады, потом какие-то ключи, облатку анальгина и запечатанный презерватив с цветной фотографией полнотелой девицы на упаковке.

— Ни хрена… — пробормотала она и полезла в другой карман. Оттуда Ольга вывалила носовой платок, из которого на стол липко шлепнулись еще три, правда, уже отработавших свое, но еще довольно свежих резиновых инструмента. Коллекцию, что ли, собирает?

— Блин! — скрипнула зубами Ольга. — Зажигалку посеяла…

Леха решил, что лучше пусть она закурит, сам знал, как хреново, когда сигарета есть, а огня нету.

— На, — сказал он, доставая зажигалку.

— С-спасибо. Ты настоящий друг… — пробормотала Ольга. — А эти все, — она мотнула головой в сторону двери, — пидоры! Верно? Верно, спрашиваю?

Леха не знал, как охранники отнесутся к тому, что он согласится с Ольгой, но все-таки кивнул утвердительно.

— Поверни сигаретку, — осмелился посоветовать он, — фильтр сожжешь.

— В-верно… — согласилась Ольга и, к великой радости Лехи, положила револьверчик на стол. Потом сунула фильтр в рот, запалила сигарету, затянулась. Видать, пошло не в кайф. Она дернулась, рыгнула. «Лишь бы на меня, курва, не блеванула!» — Леха отодвинулся в сторону, но Ольга привстала со стула, зажала рот и, шатаясь, потопала в направлении ванной. Дернула дверь, та открылась слишком легко, и Пантюхова с размаху плюхнулась задом на пол. Муть изо рта плеснула на одежду, но, как ни странно, не попала на пол.

— Убью… — пробормотала она сдавленно. Леха не очень хотел, чтоб она его сочла виноватым и, упаси Господь, до револьвера дотянулась. Поэтому он, скинув пиджак, чтоб не уделать его в блевотине, подхватил бабу под мышки и поволок в санузел, где благополучно нагнул над толчком. На ногах она не устояла, осела коленями на кафель и, держась руками за унитаз, вывернулась наизнанку.

Пока ее рвало, Леха оглядывал себя — нет, не извозился, слава Аллаху! Отчего-то вспомнилось, как сам в таком же виде приходил домой. Жене тогда, поди-ка, не легче было. Правда, Леха без пистолета гулял.

Рыганья кончились. Начались какие-то шорохи и шевеления. Леха заглянул в туалет, беспокоясь, чтоб дура в толчке не захлебнулась.

А она, оказывается, раздеться пыталась. Плащ уже содрала и, скомкав, пихнула в ванну. Когда Леха заглянул, пыталась из жакета выпутаться. Невнятно материлась, елозила по полу. С треском отлетела пуговица.

— П-помоги, а? — пробормотала она. — Ни ф-фига с-себе…

Язык заплетался, похоже, она здорово плыла, а соображала совсем плохо. Леха выдернул ее из облеванного жакета, а заодно и из незастегнутой блузки. Бюстгальтер сам свалился. И тут из-под нее потекло…

— Ешь твою двадцать! — только и выговорил Леха. — Зассанка!

— Пошел ты на… — адрес был прежний.

Проще всего было запереть ее тут и вызвать охранничков. В конце концов, подтирать за дурой Коровин не нанимался. Но тут эта пьянь попыталась встать на ноги и едва не долбанулась башкой об умывальник. Могла бы и в пустую ванну спиной грохнуться — хребтину бы сломала.

Тут Леха решил, что самое надежное — усадить дуру в ванну и окатить холодным душем — глядишь, поможет. Засучил рукава, подцепил одной рукой под мышки, другой — под коленки. Перевалил через край ванной, не слушая вялые, бессвязные матюки, прямо в мокрой юбке.

— Ну и что? — спросила она. Леха пустил воду, струйки холодной воды хлестнули по Ольгиной физии, потекли по голым плечам и грудям.

— Ой! Холодно! — немного более трезво произнесла дура. Леха покрутил другой кран, пошла горячая, потом теплая.

— Нормально… — просопела она. — Юбку сними…

— Ладно, — согласился Леха.

В это самое время в дверь задубасили. Коровин выскочил из санузла и побежал открывать.

Оказалось, что это Воронков, пара охранников (те самые, что заглядывали минут двадцать назад), а так же какая-то баба в джинсовом костюме, невысокая, толстенькая и кудрявая.

— Где Ольга Петровна? — сурово спросил Воронков, который выглядел так, будто пробежал 10 000 метров на одном дыхании.

— Отмокает, — лаконично ответил Леха.

— Лида! — полковник бросил приказывающий взгляд на вновь прибывшую даму, и та торопливо побежала в санузел.

— Пошла вон, корова! — донеслось оттуда. — Не подходи! Убью!

Воронков поморщился, будто проглотив целиком недозрелый лимон.

— Сильно пьяная? — спросил он озабоченно.

— В дымину, — сказал Леха, внутренне радуясь тому, что может сообщить полковнику эту очень приятную новость.

— Пошла отсюда, зар-раза! — прорычала Ольга. — Где этот, новый? Который мужик?

Леха поежился. Речь явно шла о нем.

— Пусть он меня моет! — на сей раз это было уже не рычание, а визг. Лида, которая, должно быть, была какой-то прислугой, пролепетала:

— Ольга Петровна, это неудобно…

— Ты заткнешься или нет, овца?! Сказала — хочу, чтоб он! А ты мне на хрен не нужна. Угребы-вай!

В ванне развернулась какая-то суровая возня, сопровождавшаяся плеском воды, а потом из помещения санузла испуганно выскочила Лида. Судя по внешнему виду, буйная Ольга не раз и не два ее макнула в ванну, облила шампунем и поцарапала руку.

— Владимир Евгеньевич, — пожаловалась Лида, — она прямо невменяемая какая-то… Не знаю, что делать.

— Оставьте вы ее в ванной, — посоветовал Леха, — еще чуток — и протрезвеет.

— Нельзя оставлять, — возразила Лида, — заснет и утонет.

— Тогда вытащить и спать уложить, — предложил Коровин.

— Попробуйте… — зло сказала Лида. — Совсем сдурела!

— Ну, тогда сидите под дверью и караульте!

Воронков глухо кашлянул. Его мозги явно производили какие-то сложные мыслительные операции, но при этом еще и сомнениями терзались.

— В общем, так, — сказал полковник не просто веско, а даже увесисто, — пока не будем обострять ситуацию. Ты, Алексей, сейчас на нее имеешь наибольшее влияние. Поэтому попробуешь ее уложить отдыхать.

— Вы чего, Владимир Евгеньевич? — оторопел Леха.

— А ничего! — рявкнул полковник. — Иди и мой, раз приказывают. Не так уж и противно. Даже приятно небось бабе спинку потереть.

— Может, ее и трахнуть можно? — поиздевался Леха.

— Можно, — вполне серьезно сказал Воронков, — только не по голове. Учти, она и пьяная хорошо все помнит. И не прощает.

— Порадовали, — проворчал Леха, — спасибо, предупредили!

— Любовь зла… — осклабился Воронков. — Хотя тут скорее коза… В общем, разбирайся. Упаси Господь, если с ней что нехорошее случится. Понял? А ты, Лидия, побудешь тут для контроля. Ребята будут в соседней комнате, на всякий случай. Мне надо съездить кой-куда. Смотрите, чтоб все было в порядке.

Он удалился, охранники убрались за дверь, прихватив для порядка Ольгин револьверчик.

— Ой, а чего она молчит-то? — воскликнула Лида и побежала к ванной. Леха подумал, что вообще-то такие существа, как Ольга, в воде не тонут, но все-таки решил глянуть.

Ни шиша она не утонула. Задремала, но голову в воду не опустила. Юбку и все прочие остатки одежды с нее, должно быть, Лида сняла. Голышом она получше смотрелась. Фигуристая, все при ней, и мордашка в сонном состоянии вполне симпатичная, даже не злющая, но Лехе не до этого было. Конечно, если ненадолго, жениться можно, но только под дулом пистолета, не иначе.

— Давайте вытащим ее, — предложила Лида, — пока не сползла. Только осторожнее, не разбудите…

Черта с два! Едва Леха попробовал прикоснуться, как мутноватые глаза распахнулись, и мамзель Пантюхова сделала что-то вроде улыбки.

— А-а-а… Пришел. Как тебя зовут, а?

— Алексей Иванович, — на этот раз Коровин решил полным титулом представиться, хотя по обширнейшему опыту своего общения с бухим народом знал, что, возможно, еще и третий, и даже десятый раз знакомиться придется.

— Ты вообще-то мужик или как? — строго спросила Ольга.

— Вроде бы, — пробурчал Леха.

— Ты знаешь, кто я? — это так прозвучало, будто она минимум королевой Непала числилась, а по максимуму — Екатериной II.

— Сестра Пантюхова Георгия Петровича, — показал эрудицию Коровин, — главы нашей родной областной власти.

— Т-точно! — просияла Ольга. — Знаешь. Тогда лезь ко мне.

— Зачем? — спросил Леха, ничуточки не испытывая желания подчиниться.

— Поплаваем… — подмигнула красавица.

Тут она заметила Лиду, прятавшуюся за Лехиной спиной.

— Тебе чего тут надо, блин? Я тебе сказала: вали отсюда! Подсматривать пришла, да? Закладывать? Стукачка!

— Ольга Петровна, вам надо отдохнуть, — произнесла Лида самым рабским тоном. — Давайте я вас ополосну скоренько, в халатик одену и спать отведу, а?

— Не хочу, не нужна ты мне… — вяло пробормотала Ольга. Похоже, что она уже совсем разварилась в горячей воде и теперь ее можно было без опаски вынимать из воды.

— Возьми меня на ручки! — потребовала она, и Леха это задание выполнил. Пока он ее поддерживал, Лида протирала мокрую хозяйку махровым полотенцем, а затем кутала в махровый халат.

Из санузла Лида смогла ее вывести, а вот дальше не получилось. Ольга плюхнулась на кровать, предназначавшуюся Лехе, и развалилась, распахнув халат. Само собой, пришлось ее обратно заворачивать и снова брать на руки. Леха был вовсе не амбал, чтобы таскать по 60 кило на руках, а потому быстро сообразил, что лучше тащить это чучело на плечах, как мешок с картошкой. Так действительно оказалось сподручнее.

Лида показала, куда тащить, охранники не вмешивались. Тащить пришлось недалеко, через пару комнат, тут же, на втором этаже. Спаленка была маленькая, но уютная. Разглядывать, правда, некогда было. Леха поторопился свалить уже спящую Ольгу на наскоро расправленную Лидой кровать и скромненько удалиться. Точнее, вернуться в свою «камеру».

Лида пришла туда минут через двадцать и облегченно вздохнула:

— Уснула. Я сейчас ее одежду унесу и ванну помою.

— Часто она так?

— Не очень. Пару раз в неделю, может быть.

— А ты тут кто? — поинтересовался Леха.

— Девочка на побегушках. Стираю, убираю, мою. Готовлю еще. Домработница.

— Ясно.

После того, как Лида унесла ухрюканное одеяние Ольги, Леха получил, выражаясь по-импортному, тайм-аут. В смысле, перекур. Часа три подряд его никто не беспокоил, не ломился к нему в дверь и не требовал от него куда-либо ехать, во что-то переодеваться или кому-то спину тереть. Правда, все это время никому и в голову не приходило предложить Коровину чего-нибудь пожрать. Леха, конечно, с голодухи не помер, но пустоту в брюхе ощущал.

По прошествии этих самых трех часов жратва все-таки появилась. Принесла ее Лида. Она поставила на стол салат из огурцов, помидоров и лука, залитых постным маслом с уксусом и заманчиво посыпанных укропом. Борщец, поджарочка с картошечкой, компотик — Леха только пузо поглаживал после того, как все это умял.

С Лидой он заговаривать и не пытался. Уже чувствовалось, что ей строго-настрого запретили болтать много и вообще как-либо общаться с Лехой, кроме как по части выполнения служебных обязанностей. Так что надеяться на то, что Коровину удастся узнать что-нибудь новое насчет ситуации, в которую он попал, не приходилось.

То, что ситуация изменилась, и, судя по всему, не в лучшую сторону, Леха догадывался интуитивно (хотя даже толком не знал такого слова — «интуитивно»), Конечно, должна была быть какая-то причина тому, что его перевезли из «отеля» на эту дачу. Кстати, в том, что она митрохинская, Леха уже сомневался. Ему, между прочим, никто прямо об этом не говорил. Зато на сто процентов ясно было, что дачу сторожат не частные охранники, а казенные чекисты, которыми командует Воронков. Опять же то, что дачка находилась в поселке больших начальников, тоже смущало. Наконец, то, что Ольга Петровна Пантюхова вела тут себя как хотела и командовала охраной вовсю, а та только пыталась понемногу вякать, наводило на мысль о том, что она тут не какая-нибудь приживалка, любовница уже убиенного банкира. Нет, она тут издревле хозяйкой была. А раз и Воронков, и охрана ходили перед ней на задних лапках, то Леха помаленьку допер, что эта дачка именно ее и никого больше. Конечно, любопытно бы узнать, откуда она сегодня прикатила такая хорошенькая. Но, несмотря на то, что Коровин этой дуре в женихи намечался, такой информацией с ним бы делиться не стали. Впрочем, и того, что он узнал про свою суженую-ряженую, было больше, чем достаточно.

Напряженное мышление в совокупности с общим утомлением от сытного обеда Леху сморило. Он заснул, хотя за окном только-только стало смеркаться.

А НОЧКА ТЕМНАЯ БЫЛА…

Проснулся Леха среди ночи. Дождь, самый что ни на есть осенний, мелкий и, должно быть, холодный, брякал по ставням, стучал по крыше. Вообще-то под такой дождь — спать да спать. Кроме дождя, ничто не шумело. Ни с улицы, ни из дома никаких подозрительных или пугающих звуков не долетало. Никаких шибко страшных снов — а точнее, вообще никаких — Коровин не видел. Тем не менее что-то неприятное и даже жуткое он почуял сразу по пробуждении.

Непонятно, какая там сработала сигнальная система, но она не зря привела Леху в беспокойство.

Коровин слез с кровати, на которой валялся одетым поверх покрывала, и, мягко ступая носками по коврику, подошел к двери. Она была заперта снаружи. Прислушался. Там горел свет, неяркий, дежурный так сказать. Изредка поскрипывал стул, на котором, должно быть, сидел охранник. Слышалось, как он перелистывает страницы книги, позевывает, покашливает. Ничего страшного как будто. Тем не менее легкая жуть и ощущение подкрадывающейся опасности не проходили.

Леха отошел от двери и переместился к окну. Дождь стучал каплями по железным ставням, через которые, само собой, разглядеть ничего было нельзя. Но вот услышать отсюда кое-что удалось. Даже не услышать, а скорее учуять. Сквозь шум дождя и ветра, мотавшего деревья в саду, до Лехиных ушей долетело несколько шорохов. Слабых-преслабых, но все-таки ощутимых. Точнее, может быть, и неощутимых, во всяком случае, для охранника, сторожившего Леху. Этот охранник знал, что отвечает за второй этаж, то есть за то, чтоб Леха никуда не убег, а также за то, чтоб к Лехе никакие нежелательные посетители не забрались. Возможно, он же отвечал и за то, чтоб никто не помешал отдыху Ольги Пантюховой. Или чтоб она никому не помешала.

Но вот за то, что происходило во дворе, отвечал не он. Там находились другие ребята, которые обязаны были караулить ворота, забор и контролировать сад. Им помогали две собачки, обученные поднимать лай при любом посещении незнакомого человека. А кроме того, эти самые собачки — ротвейлеры — вообще-то имели привычку хорошо, то есть крепко, брать за горло тех, кто по саду разгуливает без разрешения хозяев. Кроме того, был еще один мужик, отвечавший за порядок и безопасность на первом этаже. Поэтому тот, что сторожил на втором, справедливо считал, что ежели на дворе или на нервом этаже что-то произойдет, то он узнает об этом своевременно. Почему-то ему казалось, что ежели какой-то супостат заберется на дачу, то обязательно сначала пролезет на двор, потом — на первый этаж и лишь оттуда заберется на второй.

А вот о том, что незваные гости могут добраться сразу на второй этаж, скажем, спуститься туда из мансарды, это ему как-то не думалось.

То-то охранник удивился, когда поднял глаза от книги и увидел темную фигуру в проеме двери, быстро выбросившую вперед руку с пистолетом… Дук! Дук! — «ТТ» с глушаком сработал безотказно, и больше охранник ни удивляться, ни сопротивляться не мог. Только откинулся назад в кресло, закатил глаза и остался сидеть с открытым ртом, из уголка которого стекала по подбородку темная кровяная струйка.

Леха два глуховатых стука расслышал, но поначалу не понял, что произошло. Поскольку ничего больше не загремело, Коровин даже подумал, будто охранник постучал пальцами по столу или по обложке книги. Правда, очень сильно и резко.

— Чего там? — спросили снизу. — Тараканов бьешь, что ли?

После этого послышались шаги на лестнице. Товарищ, дежуривший на первом этаже, решил подняться на второй. Хотя то, что его напарник не ответил на вопрос снизу, могло быть и не следствием какого-то ЧП, а, скажем, всего лишь нежеланием реагировать на дурацкий вопрос. Скрип ступенек слышался все громче. Охранник поднимался, не чуя беды. Леха какую-то беду чуял, но какую именно — не знал, а потому голоса не подавал.

— Э, братан! — позвал охранник, поднявшись на второй этаж, и, может быть, даже успел увидеть, что напарник его, мягко говоря, нездоров. Но сделать он не успел ровным счетом ни шиша, потому что в этот момент у него на середине лба образовалась дырка калибром 7,62. Падения своей жертвы обладатель «ТТ» не допустил. Если б Леха не проснулся от своего странного беспокойства-предчувствия, то вряд ли услышал бы, как пробравшийся в дом гражданин, немного посапывая от натуги и производя при этом минимум шума, бережно, как лучшего друга, укладывает охранника на ковер. Увидеть эту картину из-за двери Коровин, конечно, не мог. Он смог наблюдать лишь какие-то неясные перемещения теней в полосках тусклого света, пробивающегося в комнату через щели между полотнищем двери, полом и дверной коробкой. Но то, что уже знакомое «дук!» было вовсе не резким ударом ладонью по крышке стола, а выстрелом оружия с глушителем, он уже понял. Потому что неведомый посетитель, стремясь, чтоб второй убитый им охранник не упал с грохотом, создал в той комнате какие-то воздушные вихри. Эти вихри проникли сквозь щели в Лехину «камеру», и ноздри ему защекотал угольно-тухлый запашок горелого пороха.

Затем Леха впервые сумел более-менее четко расслышать шаги таинственного и страшного визитера. Должно быть, он уже хорошо знал, что никаких лиц, способных оказать сопротивление, в доме нет. Конечно, это не значит, что незваный гость принялся топать как слон, что-нибудь сшибать и ломать. Нет, он по-прежнему передвигался очень тихо, и только Леха, у которого слух от осознания опасности обострился, смог определить, что налетчик спускается по лестнице. После того, как он дошел до первого этажа и ступил на ковер, который, как помнилось Коровину, был расстелен у подножия лестницы, и направился к выходу из дома, Леха его слышать перестал. То, что посетитель пошел к выходу, а не куда-либо еще, Коровин определил только несколько минут спустя, когда послышался очень короткий щелчок открытого замка, а потом легкий шелест отодвинутого засова.

После этого до Лехиных ушей долетел свист. Но не пронзительный, разбойничий, так сказать, а можно сказать, художественный. Кто-то высвистал почти без фальши известную мелодию «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была…»

Ответили не менее известным романсом «Отвори потихоньку калитку…». Поскольку «калитка», то есть входные двери, была уже открыта, то в нее быстро и на сей раз не очень бесшумно проскочили несколько человек.

Что делать, Леха не знал. На всякий случай он спрятался в туалет, хотя понимал, что для тех, кто хозяйничает сейчас на даче, найти его не составит труда.

Эх, было бы оружие! Может быть, Леха и не ощущал бы себя таким кроликом. Впрочем, скорее всего даже лучше, что пистолет у него отобрали. Если б Леха попробовал его вытащить, то на этом бы все его страдания и закончились. Он вряд ли сумел бы нажать на спусковой крючок больше одного раза.

До него добрались не сразу. Сначала небольшая возня состоялась на первом этаже — наверно, сцапали домработницу Лиду. Почти одновременно зашуршали на втором, поодаль от Лехиной комнаты — скорее всего брали Ольгу Пантюхову. И лишь после этого, одним рывком взломав дверь фомкой, ворвались в камеру.

— Нету, что ли? — спросил кто-то.

— В сортире спрятался, — тут же догадался другой.

Тр-рах! — жалкая задвижка санузла отлетела вместе с шурупами и брякнула, упав в пустую ванну, а ошалелого Леху, зажмурившего со страху глаза, схватило разом несколько пар рук. Работали споро: один завернул руки за спину, защелкнул наручники, другой ловко залепил Коровину рот пластырем, третий нахлобучил на Лехину голову вязаную шапку и раскатал ее сверху вниз, словно презерватив. В шапке имелись дырки для глаз, но они — не случайно, конечно! — оказались у Лехи на затылке.

Дрыгаться при таких условиях было бессмысленно, тем более что скоро и ноги Лехе связали. Сколько человек его тащили, двое или трое, Коровин определить не успел — очень быстро работали. Чутьем догадывался, что волокут во двор, слышал, как скрипели ступеньки под шагами похитителей. Потом ощутил, что протаскивают через тамбур. Со двора слышалось мерное урчание автомобиля, стоящего с работающим мотором. Немного обдуло ветерком, полило дождиком. Потом пихнули куда-то, где чувствовался запах бензина. Похоже, что в стальной кузов небольшого автомобиля, типа грузового микроавтобуса, «уазика» или «рафика», на стальной пол, прикрытый чем-то вроде плащ-палатки из тонкого брезента. С обоих боков ощущалось тепло, запах духов и косметики. Должно быть, сюда же загрузили и Ольгу с домработницей.

Спросить, так оно или не так, Леха не мог — пластырь налепили на совесть. Как Коровин ни пытался от него отделаться, изо всех сил ворочая языком или челюстями, — ничего не получалось. И шапку с лица сдернуть никак не удавалось.

Автомобиль тронулся с места после того, как в него забрались еще несколько человек — должно быть, похитителей. Удушливо запахло пропотелыми мужиками, но никаких разговоров не слышалось. Только сопели, покашливали, ворочались, сидя, должно быть, по бортам на каких-нибудь откидных скамеечках.

Лехе оставалось только думать.

Прежде всего о том, прикончат его или нет. Получалось, что если увезли, то он кому-то живым понадобился. Вроде бы Барон, если верить Воронкову, нуждался не в живом Коровине, а в мертвом. Почему — полковник не объяснял, но Лехе было нетрудно в это поверить после того, как он угробил Котла, Мосла и Лопату, отдал Воронкову и компании немецкую базу с оружием и клад с фамильным золотом Коровиных. За такие шуточки живым не оставляют, об этом Леха как-то своим умом догадывался. Тем не менее могло же быть так, что у Барона появилось желание присоседиться к наследству Александра Анатольевича? Могло. Он тоже человек, и большие бабки его волнуют. Ежели при помощи живого Коровина можно кое-что заработать на молочишко, то с его убиением можно и погодить.

Но как же это они так ловко сработали? Так быстро и ловко, что ни один из четырех или даже пяти охранников и пикнуть не успел. А ведь это не простаки какие-то, откуда-то с улицы набранные, а это профессиональные ребята. Какие-нибудь правительственные учреждения сторожить готовились, так надо думать. А их — как детей. Сколько времени продолжалась операция, Коровин в точности не знал, но получалось, что с того момента, как Леха проснулся, и до погрузки в автомобиль прошло всего минут двадцать, не больше.

Неужели такие ловкие ребята в «Гладиаторе» работают? Ой, не верится! Котел, Мосел и Лопата такого впечатления не производили. Правда, они и здоровые, и сильные, и накачанные, и вообще крутые, но неуклюжие какие-то. Само собой, что Лехе с ними повезло, подфартило, но ведь эти-то, что дачу сторожили, — не Леха. У них и собачки были, и глаз наметан, и стрелять небось не на дурака научены. Если б кто-то из Лехиных покойных знакомых сунулся на эту дачку, то уже через минуту попался бы. «Гладиаторы» в лесу так топали, что их за версту слышно было. И у Галины Митрохиной на квартире тишину не соблюдали. Похоже, что их вообще к сдержанности не приучали. Костоломы. Как этот сукин сын Котел Нинку Брынцеву лупил? Грохоту было на весь дом. Нет, это не та система!

И на «Варриор» не похоже. Там тоже ребята простые, обычная шпана, только еще дремучей, потому что загородные.

Да и вообще навряд ли кто-то из бандитских контор таких профессионалов в области держит. Леха, конечно, не спец, но кое-что прикинуть может. Для того, чтоб здешних торгашей держать в узде и сторожить по мере необходимости, можно кем попроще обойтись. Утюжок на пузо поставить или паяльник в задницу запузырить, отметелить от души — тут серьезного умения не требуется. А у тех, кто на дачу лазил, руки наломаны бесшумно брать, вырубать и убивать. Как в тылу врага…

Может, это Чечня до них доехала? Далековато. А потом они, если б такая возможность была — в закрытый поселок проникнуть, взяли бы не сестрицу с прислугой и каким-то Лехой вшивым, а самого Пантюхова. Вот это было бы лихо! Уж устраивать шухер, так устраивать. Но судя по произношению тех фраз, которые Лехе довелось услыхать, никакого Кавказа в словах не ощущалось. Русские это были, к тому же вроде бы местные. Говорок здешней области приметный, не ошибешься. С московским не спутаешь. Значит, не гастролеры какие-нибудь.

Машина остановилась. Хлопнула дверь кабины, должно быть, кто-то вылез.

— Все? — спросил какой-то голос снаружи.

— Все, все, — ответил другой, который Леха уже слышал во время налета. Именно этот мужик сразу сообразил, что Коровина надо в туалете искать.

— Дуйте поживее.

Залязгали ворота, машина тронулась с места, быстро набрала скорость и покатила явно быстрее, чем прежде.

Из пяти слов, долетевших до Лехиных ушей через борта машины и натянутую на уши шапку, никаких особых выводов не сделаешь. Но Лехе стало ясно: ребятки проехали в закрытый поселок по блату. Вряд ли просто по старой дружбе, скорее всего пришлось им эту услугу оплатить, и небось немаленькими тугриками.

Сперва минут десять-пятнадцать мчались по прямой, никуда не сворачивая. Шоссе было ровное, не щербатое, должно быть, недавно закатали. Конечно, тут же областное начальство катается… Но вскоре лафа кончилась.

Автомобиль сбавил ход и свернул на какую-то неровную, ухабистую дорогу. Леху мотало вправо и влево, он то и дело накатывался на своих соседок, а они — на него. Кроме мычания, выразить свои чувства было нечем — пластыри не позволяли. Поэтому мата не слышалось.

Еще минут десять так потряслись — и встали. Залязгали двери, по ногам потянуло холодом. Крепкие лапы вытащили Леху из машины, немного протащили по свежему воздуху. Дождь капал пореже, ветра почти не ощущалось. Пахло хвоей, мокрой травой, осенними листьями. Стало быть, притормозили где-то в лесу.

Не просто так притормозили — машину меняли. Эта была явно больше, потому что заметно было — затаскивали куда-то наверх. И уложили поудобнее, на какие-то тюки. А сверху бросили ту самую плащ-палатку, которая в первой машине была постелена на пол.

Должно быть, вторая машина стояла на более ровной дороге, потому что, когда поехали, ее шатало гораздо меньше. И не подбрасывало почти. Кроме того, похищенных на сей раз уложили далеко друг от друга, в углубления между тюками, так что Леха даже подумал было, будто похитители растащили их по разным автомобилям. И, только услышав какие-то знакомые мычания справа и слева, он сумел убедиться, что это не так и их везут по-прежнему втроем. Похитители тоже залезли в кузов, но Коровину показалось, будто их число уменьшилось. То ли сопели тише, то ли кашляли пореже. Дождь теперь по кузову не брякал, а шлепал. Должно быть, кузов машины был с брезентовым верхом.

На сей раз ехали, как Лехе показалось, очень долго. Не менее часа. За это время их можно было даже за границу области вывезти. Однако свежий загородный воздух скоро сменился городской вонью. Буквально минут через пятнадцать. Это значило, что привезли в облцентр, потому что никаких других поселений с таким духом поблизости от закрытого поселка Кирсановка быть не могло. Но удивляло то, что автомобиль продолжал ехать, никуда не сворачивая. Все же Леха в облцентре не один год проработал и хорошо помнил, что там в городе, особенно в старой части, и ста метров по прямой не проедешь. Где надо на гору взбираться, где объезжать какой-то холм, там мост через овраг обветшал, там улицу перекопали. Опять же не было в городе ни одной такой магистрали, чтоб по ней можно было так долго ехать. Потом только сообразил, что едут они по объезду, специально проложенному для транзитного транспорта по восточной окраине города. К нему вплотную примыкала та самая городская промзона, где находился Лехин родной машиностроительный завод. Поэтому вроде бы оно и за городом пролегало, но воздух был как в городе.

Потом опять стало посвежее. Покатили подальше на север от облцентра. Насколько далеко — понять трудно. Спидометр Лехе не показывали, но ежели по шоссе гнали под девяносто, то могли и за полета километров увезти.

Куда увезли, стало ясно еще минут через десять, после того как грузовик, свернув с шоссе, попер по грунтовке, болтаясь, как катер на волнах. Потом затормозил и стал сдавать задом в какие-то ворота. О том, что это именно ворота, а не туннель, допустим, Леха догадался как-то сам по себе, хотя услышал лишь несколько невнятных звуков, похожих на скрип открываемых створок.

Наконец машина совсем остановилась. Задний борт открыли, откинули с похищенных брезент, кто-то спрыгнул из кузова наземь. После этого Леху подхватили за ноги и за плечи, вытянули из грузовика и перетащили под дождичком в какое-то место, где не капало. Усадили на что-то мягкое вроде дивана.

— Расчехлять? — спросил кто-то, стоявший где-то справа.

— Погоди, — это опять говорил тот, что догадался насчет туалета и переговаривался с охраной у выезда из поселка. Похоже, что он был тут за старшего. Чего они там расчехлять собирались? Скорее всего Леху. Может быть, и остальных тоже. Правда, их присутствия Коровин не ощущал. То ли пока не принесли, то ли вообще не собирались сюда доставлять.

Похитители ходили неподалеку, но разговоров почти не вели. Они вроде бы что-то таскали и ставили на пол. Кряхтели, изредка матерились, но никаких лишних слов, а тем более имен или кличек не произносили. Говорили только что-нибудь такое, типа: «Правее! Ноги побереги! Ставь!» Какие-то тяжелые штуки перетаскивали и, похоже, не те тюки, на которых Леха лежал, пока сюда ехал, а что-то потверже. Вроде ящиков, сколоченных из досок. Именно из досок, а не из фанеры. У тех звук совсем другой, когда на пол ставишь. И лежало в этих ящиках что-то тяжеленькое.

Почему-то Леха сразу вспомнил о немецком оружии, лежавшем в диверсантском бункере. Оно тоже было в деревянных ящиках из крепких досок. Черт его знает почему, но вспомнилось. Хотя, конечно, предположить, будто его завезли туда же, куда и оружие, было немного нелепо.

Повозившись так минут двадцать, хозяева закончили свой тяжкий труд. Потянуло сигаретным дымом — перекуривали. Даже по случаю перекура не болтали, как ни странно. Очень молчаливые ребята попались. Леха еще раз подумал, что они не похожи на тех «гладиаторов», с которыми он общался. Там, видимо, считали ненужным особо сдерживать говорильню. А эти — молчуны из молчунов. Может, служивые какие-нибудь? И работу знают, и не болтают.

Леха поприкинул. Само собой, что и Пантюхов, и Воронков, и все другие-прочие, которые были задействованы в деле с дядюшкой из Америки, не очень хотели бы широкой огласки. Такие деньги очень трудно делятся — Леха при всей дремучести и отсталости это хорошо понимал. Придраться к ним, однако, не так уж и легко. А кому-то — может, здесь, в области, а может, и в самой Москве — очень хочется. Хотя бы для того, чтоб заставить поделиться. Вот ради этого можно и Леху с Ольгой утащить.

Похоже, перекур закончился.

— Расчехляй, — послышался голос старшего.

Точно, расчехлять собрались Леху. Сначала шапку сняли. Леха даже зажмурился, хотя в комнате было не очень светло. Пока жмурился — бесцеремонно, не щадя щетины, отлепили пластырь.

Перед ним оказалось трое мужиков, одетых в камуфляжные куртки и штаны, в таких же шапочках, как та, что на Леху надевали, только прорези у них, естественно, были не на затылке, а там, где нужно. К тому же шапочки были вроде бы из менее плотного материала. Наверно, если б такую на Леху надели, то он бы через нее чего-то разглядеть сумел.

Комната была без окон и больше походила на подвал, хотя Леха точно помнил, что вниз его не стаскивали. Стены из голых бетонных панелей с плохо заштукатуренными швами могли быть в каком-нибудь складе, ангаре, в недостройке какой-нибудь. Ящики, которые вроде бы ворочали эти гостеприимные ребятки, в комнате отсутствовали. Ошибся Леха, они их не затаскивали сюда, а выносили отсюда. А ставили где-то за одной из двух дверей, которые в этой комнате имелись. Может, и так было, что через одну дверь вносили, а в другую — уносили.

Ящиков не было, а вот диван был. Старый, с потертой обивкой, но мягкий. Напротив стояло несколько стульев, на них-то и сидели эти, в камуфляже.

— Здорово, — сказал тот, что сидел посередине, судя по голосу, старший, тот, что всеми командовал. — Ну как, ты нормально себя чувствуешь?

— Как сказать, — ответил Леха, — вообще-то не очень.

— Это правильно, — согласился похититель, — чего ж тут нормального, когда хватают ночью и увозят?

— Само собой, — сказал Коровин, удивляясь, до чего нынче террорист пошел самокритичный.

— Интересно, наверно, зачем увезли, да? — участливо спросил старший.

— Хорошо было бы, если б рассказали, — ответил Леха.

— Да уж очень захотелось посмотреть на тебя. Достопримечательность, можно сказать. Вчера еще, то есть позавчера, был никто, а сегодня — председатель правления «Статус-банка». Хоть бы опытом поделился, а?

— А чего делиться-то? — удивился Леха. — Взяли вот так же, как вы, увезли, а потом говорят: «Будешь председателем банка!»

Когда террористы кончили ржать, старший заметил:

— То-то ты и не упирался, когда мы тебя брали. Небось думал, что раз похищают, то не меньше, чем на место Чубайса поставят?!

Леха позволил себе из вежливости улыбнуться:

— Во-первых, вам сопротивляться — себя не уважать. Вы ж вон какие здоровые, опять же помоложе меня будете, с бесшумными пушками, со всяким другим снаряжением. Ну, набили бы морду или еще чего сломали и все равно увезли бы — зачем мне такое счастье? А во-вторых, раз похищают, значит я вам зачем-то живой нужен. Чего ж тут упираться? В покойники я не тороплюсь.

— Нормально! — поощрительно произнес старший. — Ты, оказывается, шибко мудр, Алексей Иваныч. Приятно общаться.

— Общайтесь, — разрешил Леха, — я не против. Ежели вы, допустим, какие документики попросите подписать, например, продать вам этот самый гребаный банк за рупь двадцать — с удовольствием. А уж если на бутылку не поскупитесь, то вовсе благодарен по гроб жизни буду.

— Ну, клоун! — покатились похитители. — Куда только шоумены смотрят!

— Клоун-то он клоун, — посерьезнел старший, — только три трупа этот юморист уже организовал. Тоже небось шутки ради. А с Бароном ты тоже смеяться будешь или как?

— Или как, — ответил Коровин. — Только на фига он вам сдался, Барон этот? Он вам кто, родственник?

— Родственник или нет, это не твое дело. А вот если ты дурака будешь валять или мозги пудрить, то как раз к нему и попадешь, уловил?

— Уловил. Только если вы меня не на концерт сюда привезли, так объясняйте по-быстрому, чего надо делать. Письмо, что ли, дядюшке написать, чтоб выкуп прислал? Давайте напишу, диктуйте…

Старший поглядел на Леху очень сурово и пристально.

— Ты, Алексей Иваныч, случайно не перепутал? Это ведь мы тебя захватили, а не ты нас.

— Правильно. Только похоже, что вы меня упереть-то уперли, а что делать — не знаете. Вот я и подсказываю вам помаленьку, какую пользу можно на моей персоне заполучить.

— Спасибо за заботу. Я бы ни в жисть сам не догадался. А тебе, дядя Леша, очень даже советую профессию сменить. Бандит из тебя классный получиться может. Уж наверняка лучше, чем банкир.

— Поздно. Образование у меня незаконченное,

а возраст уже не тот. С другой стороны, что банкир, что бандит — одна фигня на букву «бэ».

— Ладно, треп, конечно, дело хорошее, — вздохнул старший, — но пора и к делу приступать. Значит, должен я вам сообщить, Алексей Иваныч, что вообще-то похищали мы вас со строго определенной целью. Все ваши догадочки насчет всяких там выкупов-прикупов — оставьте при себе. Они к реальности пока не относятся. Ничего писать, подписывать и подмахивать от вас не требуется. Вам надо будет сидеть и не рыпаться, выполнять все, что положено, и то, что прикажем. Спрашивать ничего не надо, все равно не скажем. А сейчас надо будет сняться на видео…

— И что, взаправду по телику покажут? — спросил Леха.

— Постараемся, чтоб показали. Правда, не сразу. Для начала мы постараемся, чтоб это ваше выступление увидели товарищи Пантюхов и Воронков. Конечно, говорить будете то, что положено, и приветы тете Нюре с дядей Васей, как на «Поле чудес» у Якубовича, передавать не позволим. Все лишние слова, кхеки-меки — вырежем. Только наш текст, но с выражением.

— Интересненько, — сказал Коровин, — никогда на видак не записывался.

— Вот и запишешься, — старший вновь перешел на «ты», — только постарайся посерьезнее. И вообще ты не думай, что мы с тобой шутки шутить будем. Мы бы уже сейчас могли тебе настроение подпортить заодно с физиономией, если б не съемка. Неудобно твою рожу с фингалами показывать. Подумают, что мы к тебе пытки применяем.

— Нет, пытки не надо, — забеспокоился Леха, — это ж больно, наверно. И потом, разве я говорил, что буду чего-нибудь не то говорить? Нет. Я ж не партизан какой-нибудь… На фига мне приключения искать?

— Ладно, ладно, покладистый ты наш, — с явным недоверием произнес похититель, — не думай, что мы в твою дурь поверим. Мы ведь не Котел с Мослом. Нам лапшу на уши не повесишь. А тебе, между прочим, за них еще отвечать придется. Ну, как настроение? Не ухудшилось?