Знаки внимания

Глава 38

— Георгий Артурович… здравствуйте. Вы… к нам? — вежливо бормотала я в тихой панике, внезапно тоже почувствовав себя застигнутой врасплох, бессовестно и бессердечно загнанной в угол. Ну, папа… Ну, папа!

— Катерина Николаевна… — ответил он на выдохе, замерев на месте.

Шум воды в душе разом прекратился, и папа позвал меня оттуда:

— Катюша?! Тебя подбросили или ты сама? Я сейчас… иду-иду, — вышел он почти сразу же уже в шортах, вытирая голову полотенцем.

— Вечером… вчера Горан через лес проводил, машина осталась там.

Георгий оторвал от меня взгляд и медленно повернул голову к папе.

— Пацан, пятнадцать лет, — отмахнулся тот, — а зачем вы в лес поперлись на ночь глядя? Что — опять Стеван объявился?

— А Стеван… — выдохнул гость.

— А вот Стеван на этот раз точно выпросил, — начал папа, бросая полотенце на стенку душа: — Что на этот раз, Катя? Я же его предупреждал!

— Он же не всерьез, Горан говорит — у него такой странный юмор.

— Ладно… не хочешь говорить — сам узнаю. Георгий, давай в машину! Поедем разбираться, сцепление заодно посмотрим, потом сядешь за руль «Фиата».

Тот посмотрел на меня, потом опять на папу, согласно кивнул и ответил прямо противоположно: — Я не могу.

— Я не поеду один, когда тебя тут колотит всего! — психанул папа.

— Я похож на идиота? — тихо возмутился Георгий.

— Уже обсуждали вчера… Катерина, отвари пока картошки. Мы часа на четыре… я так думаю, что справимся. Слегка перекусим у Миры. Посмотри там — в сумке-холодильнике мясо. Молочку привезу. Катя, так что он сделал?

— Да говорю же — ничего… ходил почти голым.

— Вот же! Ничего не боится — паразит, — странно восхитился папа.

— Пап, его уже побила Мира — полотенцем. Пожалуйста, не нужно скандалить на пустом месте, — с ужасом вспоминала я его прошлую встречу с нудистом.

— Когда это я скандалил, о чем ты? В морду получит и хватит с него, — уже спокойнее ответил папа и я выдохнула — только обещает, просто сердится. А потом они уехали.

А я стала делать то, что он велел — как сонная, вспоминая и стараясь понять самый потаенный смысл его слов, выражение лица, движений. Все, как тогда… Господи, все же, как тогда — опять я под влиянием его биополя, ауры, флюидов, химии, харизмы, очарования — что там еще? Всего разом! Привычка, стагнация! Я замерла в своем отношении к нему — ни туда, ни сюда! Ступор, бездействие, больше того — никакой фантазии, чтобы представить хоть какое-то мое движение — в любую из сторон. Хорошо получается только впадать в это чувство сладостного гипноза — как кролик перед удавом.

Я сейчас невыносимо, просто болезненно трусила, боялась непонятно чего — до ощущения онемения в кончиках пальцев! Боялась, не давая, не разрешая себе даже думать о причине его приезда, мне страшно было делать это — сразу нарастала паника и я… забубнила себе под нос первое, что пришло на ум. Господи, одно спасение — мычать песенку, насильно уводя мысли в сторону.

Проще всего было бы бежать от этого — мелькнула спасительная мысль. Чужой ведь, по сути, человек, что я о нем знаю? Даже внешне… он сейчас во всем светлом — в голубых джинсах и белой тенниске, когда такое было? Мое знание о нем раньше и сейчас полностью противоречат друг другу. Ну не стыкуется же, ничего не вырисовывается! Как с ним держаться — после всего… после марки, после того, что я услышала этой ночью? О чем говорить вообще, если я ничего не понимаю… не уверена, что понимаю? Делать вид, что ничего не было — всех этих лет, Лены, Риты, подслушанного разговора?

Да-а… это заманчиво. Было бы просто замечательно — они вернутся, а я уже где-то там далеко — в безопасности и спокойствии, в той же Будве, на песочке у моря. Классно-то как… замерла я, представляя себе… Можно записку оставить и…, но без машины здесь — никуда. А та легковушка, которая утренняя молочная, давно ушла и теперь на дороге пусто, и неизвестно — проедет по ней кто до вечера или нет?

Но все мои рассуждения на эту тему — просто трусливые мысли. Такой побег был бы не просто глупостью, это выглядело бы, как идиотизм чистейшей воды. Я убегаю, а они за мной гоняются — смешно… Я буду ждать — скоро уже приедут и… песенку мне, песенку срочно! И вывод напрашивается — я неврастеничка и сейчас у меня как раз обострение.

Прошло три часа, картошка уже варилась. К этому времени я накрыла клеенкой стол на улице, осмотрела лавки на предмет наличия на них птичьего гуано… Что еще? Нарезала хлеб и помидоры со сладкими оранжевыми перцами, тонко настрогала пршут — папа привез младый пршут. Положила на язык тонкий мясной лепесток, прижала его к небу и сразу часто задышала — слизистую обожгло огненным вкусом жгучего перца. Мммм… вкуснотища. Это что, он опять заезжал в «Строени»? А значит — мотался в аэропорт, и понятно зачем — встречать Георгия. Или такое мясо с острым, яростно пахнущим перцем готовит еще кто-то, кроме родни хозяина харчевни? Именно такое — точь-в-точь? Вроде говорилось, что это семейный рецепт.

Похоже, папа все-таки встречал его. А сообщить о прилете могла только бабушка и тогда получается, что Георгий был и у нее, говорил с ней и сумел склонить к сотрудничеству. И она не послала его далеко и в резкой форме. Значит… он был у нее, а искал, само собой — меня. Это же понятно, чего тут… изображать сомнения. Но не благодарить же он опять хочет? Потому что я помню ночной разговор и это было совсем другое… Хоть бы они приезжали скорее, а то я с ума тут сойду!

Солнце вышло из-за скалы и стало исправно греть воду в душевом баке. А заодно и камни, и воздух… я сходила и переоделась в короткие шорты и просторную майку без рукавов — мою обычную одежду здесь. Привычную и обычную, ага — когда это было? Все изменилось! Я теперь думала с оглядкой на нашего гостя — что он подумает, а вдруг что я так оголилась для него? Пришлось переодеваться в сарафан, он был длинным — до косточек на лодыжках, просторным, но на тонких лямочках. Более закрытой одежды на жару у меня здесь не было — основной багаж остались в Будве.

Сняв с огня картошку и слив с нее воду, щедро жахнула туда кусок домашнего масла, прикрыла крышкой и укутала старой курткой. Помыкавшись еще — мужчины задерживались, я зачем-то пошла в их домик. Внутри он был точной копией моего, только постель застелена на обеих койках. Я присела на ту, где сегодня спал Георгий, наклонилась и понюхала подушку — она легко пахла его новым одеколоном и, само собой разумеется — запах этот мне понравился. На сундуке возле кровати лежала необычного вида тетрадь в обложке как будто из кожзама. Я бездумно протянула руку и взяла ее, раскрыла и начала читать с первой страницы…

Ты твердо знаешь, что тебе нельзя —

Запретно, никогда не будет можно.

Вот только… прикоснуться осторожно

И, замирая, заглянуть в глаза…

Я и сама замерла, дочитав стихотворение до конца, вспоминая, переживая те короткие минуты. Потом жадно потянула лист, а он никак не цеплялся подрагивающими пальцами, не переворачивался… ну вот, наконец:

Зачем ты так…? Не уж-то оскорбил,

Обидел, осторожно прикоснувшись?

Не осознав, позволив миг… порыв,

От боли отстранения проснувшись…

Дышала я? Наверное, какое-то время — нет, замерев и опять погружаясь в те свои ощущения в раздевалке — душную слабость, покорность его взгляду, зависимость от него… Что-то изменилось с тех пор — думала я, уставившись невидящим взглядом в окно. Я уже не млела так, не растаяла сейчас под его взглядом — просто растерялась…, это ушло навсегда? Вздохнула и попыталась прогнать от себя непонятные тоскливые ощущения, перелистнув очередную страницу.

Я непривычно уязвим, но только перед ней

Подсажен на любовь, слаб, от нее уже зависим

Звенят внутри больной, надорванной струной

Мелодии стихов и никому не нужных писем…

Медленно покачала головой — никому не нужных… Не нужных?! Да если бы я тогда знала, если бы я только…. Господи, нет! Я же благодарна была за ту его отстраненность и холодность. Я же иногда так люто ненавидела его за это! Дальше, дальше:

На ворохе волос и смятых простынях

В моих руках нагая женщина… Моя!

Целую щеки с длинной тенью от ресниц,

Ласкаю плечи, глажу линию ключиц…

Замершее было в сладком томлении, сердце вдруг яростно толкнуло кровь — в шею, лицо… щекам стало больно, я приложила ладонь — горю, огнем горю! И пальцы на щеке дрожат. Это разве я? Это он обо мне? Я вот такая в его глазах — «глазах смотрящего»? Запрокинула к потолку пылающее лицо с дурным шальным взглядом — вот это да! Вот это я!

Читаю по губам…. читаю и немею…

Земля уходит из-под ног, и я сажусь.

Я верю, что смогу — сгорю, но не истлею,

Есть для кого, поэтому… держусь…

Руки сами собой судорожно сжались в кулаки, и я заткнула себе рот, до боли вжав в губы костяшки пальцев. Хотелось орать непонятно почему — от стыда или ярости, от понимания или потрясения? По губам… он умеет читать по губам… Но как?! Учили? Это же мои слова: поехали к тебе… безоглядно… придется жалеть… Мамочка моя! Он знал, он действительно все знал! Судорожно потянула следующий лист, почти сминая его, не понимая — что именно сейчас чувствую?

Я думал — справлюсь, не сойду с ума,

Ведь не пацан — владеть собой умею,

Сорвался… и тихонечко дурею —

Опять мне видится, опять в глазах — она.

Мало того — преследует во снах!

Мало того — сжираю взглядом, трушу!

Отдай, верни! Дай жить, помилуй душу!

Она ведь, как и ты — всего одна…

Я задыхалась от душившего меня какого-то священного ужаса пополам с шальным счастьем — немыслимым, необъятным! Невозможно было перестать улыбаться, я просто не в силах была. Физиономия расплывалась независимо… неконтролируемо. Ощущение такое: ветер дунет — взлечу. Это он так страдал по мне, мучился… почему это так приятно сейчас, я что — садистка? Нет, просто я тоже… и так долго… Любит? Он что — на самом деле любил меня все это время и сейчас приехал за мной?! И вдруг как-то разом осознала и поняла — когда он писал эти строки, то мучился тем, что я была в это самое время с другим. А сам снился мне тогда, снился на поляне с розами…

Постылой серостью затянут зимний день…

Нет красок, глаз их не воспринимает.

Не то, что делать что-то — думать даже лень,

Все бесит! Или просто раздражает…

Было…, и у меня тоже такое было — когда что-то неумолимое властно захватывает в тоскливый плен, тяжело давит сверху, съедает изнутри и гнетет, мучает… Когда нет ничего вокруг, что утешило бы, что дало бы хоть каплю надежды! Было… еще и как было…

Такой вираж судьбы! Внезапный переход

От безнадежности и серости до взрыва!

И понимания — случится и грядет!

И все возможно — даже стать счастливым.

И щедрым сердцем и своею легкою рукой

Вернула к жизни, подарив забытую надежду!

Приемлю с радостью, с готовностью такой…

Не так, как от чужих людей — как было прежде…

Да… Да! Это правда — он трепетно принял марку, как дар… потому и руку целовал. Как я могла думать о нем плохо? Все же было так понятно, просто предельно ясно — он показал ее всем в банке, он же дал этим знать, что она у него — не у меня уже. Он же тогда, как и все, считал, что все из-за марки. А я?! «Щедрою рукой»? Смертельно обиженной и трусливо дрожащей! Мамочка моя… есть ли предел моей глупости, слепоте душевной и физической? Если бы не бабушка, то я до сих пор считала бы его… непонятно кем.

Вы жизнь моя, Кати! (Не смейся, это — лишь начало)

Вы так изысканны и абсолютно, совершенно

Неповторимы и сложны, в итоге — совершенны.

Я Вас люблю! Ну, вот… и основное прозвучало…

Слезы заливали глаза…, я сняла очки и часто заморгала, но все вокруг плыло и плыло, и я отложила уже прочитанную тетрадь, аккуратно вернув ее на место и больше не цепляясь за нее, как утопающий за соломинку. Щеки и даже шея стали совершенно мокрыми, я улыбалась и плакала — глупый, ну какой он все-таки глупый! «Совершенны, неповторимы, сложны»… Да я простая, как пять копеек!

Вопросы еще оставались — куча вопросов, они никуда не делись — и Лена, и Рита, и не только… Но сейчас почему-то совершенно не переживалось по этому поводу — я вдруг стала необъяснимо уверенной в нем и больше не собиралась делать поспешных выводов. Все прояснится, куда оно теперь денется? И нисколько не очернит его, потому что это просто невозможно.