Знакомство

В воскресенье, не зная, куда девать себя, я машинально направился к театру Монпарнас, месту отдохновения и драматических переживаний всех парижских гризеток.

Я вошел в партер и волей случая оказался рядом с юной обладательницей задорной мордашки, свежего румянца, прекрасных голубых глаз и гибкой стройной фигурки.

Мое любвеобильное сердце никогда не могло устоять при виде черного передника, оттеняющего столько соблазнов...

Сидя вплотную подле моей прелестной соседки, я попытался завязать разговор. Сперва я предложил ей свой бинокль. С этого я начинаю всегда... хорошо уже и то, что мы смотрим на все одними глазами. Моя соседка оказалась молоденькой вышивальщицей, которая за свои шестьдесят сантимов запасалась удовольствием на всю неделю. Чувствительна она была сверх меры и уронила несколько блестящих серебристых слезинок, оплакивая судьбу злосчастной Леони. С ее слезами я смешал свои, и мы образовали весьма трогательный дуэт.

Вскоре мы уже беседовали запросто, как старые знакомые. Я испытал неизъяснимую радость, представив ей почтительнейшее выражение моих чувств в виде апельсина, за который с меня спросили, как за мальтийский. Тут мадмуазель Шоншон (так звали мою красотку) начала то опираться своей прелестной ручкой о мое плечо, то склонять голову ко мне на грудь. Представляете себе, друзья мои, что сталось с моим бедным сердцем. По его судорожному биению можно было предположить, что оно страдает изрядным аневризмом.

Наконец, когда занавес упал в последний раз, я предложил ей руку, которая была принята не без колебаний, и, не уступая по торжественному виду патрулю национальной гвардии, я препроводил девицу в отчий дом, расположенный на улице Юшетт. Дорогой мне удалось добиться нескольких слов признательности, нескольких неопределенных обещаний, тех опьяняющих слов, что освежают наши чувства, как огненная роса. Вечер был тих, небо усеяно звездами, как грудь русского вельможи; и ни капли дождя, чтобы погасить мои страсти; ни одного пожарного, способного заменить природу... Я вспыхнул!

Превозмогая свою робость, доходящую обычно до сорока градусов ниже нуля, я с учтивостью жандарма схватил руку мадмуазель Шоншон.

— Мадмуазель, — воскликнул я, внешне сдержанный, но внутренне совершенно потрясенный, — мадмуазель, эту нежную ручку, принадлежащую, по-видимому, вам, я верну лишь тогда, когда вы позволите мне увидеть вас снова!!! Уф!

Как я и ожидал, бедняжка была крайне удивлена. Но, очевидно, не столько моим предложением, сколько сопровождавшими его нелепыми жестами, так как в ответ она самым милым образом назначила мне свидание на следующий день в восемь часов вечера у церкви св. Сульпиция. После чего она в веселом расположении вернулась к папе и маме, а я тут же извлек свои часы, чтобы отныне считать время по минутам и по секундам!

На следующий день в семь часов вечера я уже был в бальном костюме. Свидание вызывает во мне те же переживания, что и самый бурный контрданс, вот почему в этих случаях я всегда одеваюсь, как на бал. Явившись на площадь Пале-Руаяль, я заметил там какую-то группу людей; мне нужно было убить целый час, вот я и подошел поближе и дополнил это общество своей особой, обутой в узкие башмаки.

Но едва я хотел обратиться к кому-нибудь с обычным вопросом вновь прибывшего, как на меня обрушилась мощная водяная струя. Решив, что это смерч или еще какое-нибудь чудо природы, я был в высшей степени польщен тем, что столь необычайное явление выделило из всей толпы именно меня; смотрю на небо, желая убедиться в своей правоте, ищу, вглядываюсь — ничего не видно; я весь облит, промочен, затоплен, пронизан, наводнен; к тому же я остался в одиночестве, — все бежали из этой мокроты. Бегу и я.

Тронутые моим героизмом и долготерпением, все зрители стали наперебой меня обтирать, жалеть, наставлять. Вообще-то пожарный — человек отважный и самоотверженный, он только выполняет волю правительства[1]. Вот он и восстанавливает общественный порядок по два су за ведро! Оторванный от борьбы с ужасной стихией, от борьбы, которая всегда приносит ему уважение — но часто и смерть, — сколько ненависти зажжет он, потушив какую-нибудь пустяковую выходку! Сколько самолюбий утопит! Ибо...

Аб! — би! — ба! — браво! — аба! — здорово! — бубубубу!

— Что это! Нападение драгунов?

— Нет, сударь, нападение обыкновенного человека.

Оказывается, какой-то парень купил у водоноса полное ведро, обогнул площадь, подобрался сзади к офицеру, командующему пожарными, могучей рукой нахлобучил ему на голову ведро вместе с водой и удрал. (Исторический факт.) Наглухо закупоренный, промокший офицер, задыхаясь и, вероятно, не испытывая особого удобства, бешено метался и изрыгал проклятия, казалось, исходившие из глубокой бочки, пока какой-то пожарный не бросил свою кишку и не вытащил начальника из ведра на свежий воздух и на всеобщее осмеяние.

Мне эта попытка мести показалась весьма остроумной; но, поскольку она ничуть не помогла мне просушить одежду, я поскорее побежал домой переодеться, опасаясь, как бы и мое свидание не пострадало от этого события.

Прошло не меньше пяти минут после того, как пробило восемь, когда мои дрожащие ноги принесли меня, наконец, на площадь св. Сульпиция, площадь обычно безлюдную и таинственную. Но в этот вечер ни безлюдия, ни таинственности здесь не было. Бурлящая толпа заливала площадь. Не видя нигде пожарных насосов, я решился подойти поближе.

Что же оказалось? Какой-то щеголь, привлеченный прелестным личиком молодой девушки, неуверенно бродившей по площади, попытался самым вежливым образом завязать с ней знакомство. Как вдруг, откуда ни возьмись, на эту пару налетел здоровенный детина, по-видимому сапожник, и ну хлестать их шпандырем; и теперь, вот уже пять минут, оба чемпиона тузят друг друга, соревнуясь в силе и ловкости, к великому восхищению толпы, которая и не думает разнимать их.

Юная девушка была Шоншон; молодой денди — мой друг, которому я признался в своем смелом поступке. Я поблагодарил его за то, что он взял на себя все его неприятные последствия, и отправился домой есть рисовую кашу.

«Карикатура», 19 мая 1831 г.