Знаменатель

Глава 1. Система

Агрессия – самый физически сильный элемент Системы. Отличается автоматичностью поведения, неадекватностью оценки собственных и чужих действий. В обычной жизни выглядит излишне озлобленным и неконтролируемым. Склонен к насилию. Из-за характерных особенностей обычно погибает одним из первых.

Умиротворение – самый физически слабый элемент Системы. Пассивный созерцатель. Часто религиозен и замкнут. Не способен сопротивляться внешнему воздействию, поскольку не видит в этом смысла. Возможны суицидальные наклонности. Потенциальная жертва преступников. Из-за характерных особенностей обычно погибает одним из первых.

Всегда подозревала, что я сумасшедшая. Только логика подсказывала, что об этом лучше не распространяться. Теперь же считаю, что шизофреников куда больше, чем заявлено в официальной статистике, только самые умные из них делают все возможное, чтобы окружающие об этом не догадывались. А может быть, нормальных людей не существует вовсе. Изучи и соблюдай правила социума, оправдывай ожидания – и вуаля! – ты будешь признан образцом нормальности.

Однако у меня это осознание обозначилось чуть позже, чем возникла необходимость. Первый странный эпизод произошел еще в раннем детстве, когда я ни с того ни с сего набросилась на отца. Он пожурил меня за какую-то проделку, а ведь для детей любое ограничение – катастрофа. В общем, в моем тогда еще неокрепшем уме от такой несправедливости что-то перемкнуло. Я кинулась на отца и стала его бить. Он растерялся, да и подобной силищи в шестилетнем ребенке не ожидал. Самое смешное, что о произошедшем родители мне потом рассказали – сама я ни черта не помнила. Они же назвали это аффектом, не поднимая больше неприятную тему, – посторонних не посвящали, ну а сломанная папина рука зажила. Наверное, именно родители и заронили в меня мысль, что о странностях лучше лишний раз не упоминать. Этот урок я усвоила задолго до того, как ненормальности начались в полном смысле слова.

Подобные приступы агрессии не повторялись, и неприятный момент из моего детства благополучно забыли. Вспомнила я о нем гораздо позже, когда мне было уже шестнадцать. Соврала родителям, что заночую у подруги, а сама прекрасно провела вечер в компании этой девчонки и еще десятка веселых ребят. Немного пива и гитара в приятном обществе делают времяпрепровождение волшебным – в такие вечера легко влюбляться и творить глупости. Подруга умудрилась совместить то и другое, поэтому неожиданно для меня исчезла без обратной связи в темноте с бойфрендом-новобранцем. Потому-то мне пришлось посреди ночи возвращаться домой, сочиняя на ходу для родителей причину отмененной ночевки.

Оказалось, что пятница в тот день приключилась не только с нами, но и с другими людьми, для которых немного пива и гитара – недостаточные атрибуты веселья. На таких-то двух молодчиков я и нарвалась, когда пыталась побыстрее миновать уже темный парк. Сначала они увязались за мной, а когда я, сознавая возможные последствия, побежала – догнали. После чего последствия в самом негативном смысле были уже очевидны. Мужики успели утащить меня подальше от освещенного места, два раза треснуть по лицу, чтобы перестала орать, и принялись усердно «ухаживать». Я поначалу оцепенела от ужаса. Вот везде пишут о поведении жертв – мол, сопротивляйся. Видимо, пишут это только те, кто ни разу в такой ситуации не оказывался! Там не то что сопротивляться, даже дышать толком не можешь, а от страха конечности перестают слушаться. И в тот момент, когда окаменевший мозг уже почти смирился с неизбежным, в него снова будто бес вселился.

Но на этот раз я все помнила. Помнила, как вцепилась зубами в плечо неудачливого насильника и вырвала кусок ткани с мясом. Выплюнула. Он кричал так забавно, что мне захотелось смеяться. Второй опешил – и заминка ему стоила парочки ребер. Тогда я ничему не удивлялась, только радовалась, что нога так уверенно пинает в самую нужную точку, что руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Одному удалось убежать, тогда я принялась бить второго и делала это, пока не устала. Лишь потом выпрямилась и пошла своей дорогой, даже не задумываясь о том, остался ли он жив.

Чуть позже меня отпустило и снова накрыло страхом. Разбитые костяшки ныли, правую ногу заметно тянуло. И все равно я радовалась бесу, который в этот вечер пришелся очень кстати. А кто бы на моем месте не радовался? По пути домой завернула в кафешку, там, в туалете, смыла с рук и обуви кровь, поправила юбку, улыбнулась отражению и отправилась жить дальше.

После того случая я уже не могла не задумываться о своем безумии. И хотя оно пришло мне на выручку, сама его природа пугала. Однако утешала мысль, что настигает оно меня только в случае крайнего стресса – а если так, то все терпимо. Больше я в такие ситуации не попадала, потому и жестокость не проявлялась.

Увы, сумасшествие мое заключалось не только во всплесках агрессии. Еще были сны. И если уж об очевидных странностях посторонним лучше не говорить, то упоминать о снах – верх тупости. В первом таком сне умер Чон Со.

Случилось это через несколько месяцев после нападения в парке. Но сон оказался даже пострашнее тогдашней реальности. На этот раз я потеряла нечто по-настоящему ценное. Любимого человека. Не видела его раньше, не знала его лица, но полюбила сразу, как только встретила во сне.

Чон Со не везло с самого рождения, начиная с того момента, когда он явился в мир из утробы матери-наркоманки в беднейшем районе Сеула. Он не был ни плохим, ни хорошим ребенком – он выживал. И не дотянул бы до наших семнадцати лет, не будучи таким агрессивным. Когда я впервые увидела его в драке, то сразу поняла: Чон Со и был злым бесом, который спас меня. Выдуманный мальчик, который в страшный момент пришел на помощь, а дальше действовал так, как привык. Он был молчалив, бил, вместо того чтобы вести пустые разговоры. Чон Со не задумывался о нравственности своих поступков, да и жил в такой среде, где по этому поводу некогда переживать. Зато у него были свои понятия о справедливости. Первого человека он убил в двенадцать – мелкого наркодилера, который любил изощренно наказывать уличных шестерок. И после этого Чон Со уже не сдерживался. Возможно, он был рожден для чего-то подобного, оттого и чувствовал полное удовлетворение только тогда, когда противник захлебывался кровью. Чон Со не был злым – он сам по себе являлся злостью.

Я наблюдала за основными событиями его жизни, но не оценивала их. Несложно было догадаться, что Чон Со до преклонных лет вряд ли дотянет. Так и случилось, закономерно, но от этого не менее печально. Когда его запинывали, когда забивали до смерти арматурой, я не чувствовала физической боли, но рыдала, словно умирала сама. А потом проснулась, но продолжала реветь, оплакивая незнакомого паренька из незнакомого Сеула. Будто в реальности, а не во сне потеряла родного человека, пусть и заслужившего свою участь.

И уже наутро я почувствовала изменения. Если раньше приступы агрессии включались только дважды, то теперь меня словно разрывало изнутри яростью. Отца, который предложил подвезти до школы, вдруг захотелось ударить кулаком в челюсть. А когда мать явилась на кухню и запричитала, что я мало ем, меня затрясло. Нет, я не вознамерилась никого убить, мне лишь было нужно, чтобы они заткнулись. Чтобы не лезли с советами туда, куда не просили! Я выскочила из-за стола и под недоуменными взглядами родных заставила себя убежать подальше от раздражающих нравоучений.

В своей комнате попыталась обдумать произошедшее, я всегда гордилась рациональностью своего ума. Для этого раздражения не нашлось ни одной стоящей причины, а для подросткового гормонального всплеска уже было поздновато. Во мне кипела чистая злость: беспричинная, но всепоглощающая. Как у Чон Со. Словно я отдавала дань его смерти, переняв на время характер. Тогда мне едва исполнилось семнадцать, но мозги были на месте, поэтому я умело разделяла логичные и нелогичные поступки. И приняла единственно верное решение: держать себя в руках.

Но злило меня теперь буквально все. Я пнула дворовую собаку с такой силой, что она, завизжав, откатилась в кусты. Жестокость не вязалась с моим характером, до этого дня я просто не умела так ненавидеть. Но теперь научилась. Всех! Бабка в троллейбусе получила порцию оскорблений за то, что взглянула на меня, учителя диву давались, с чего вдруг я огрызаюсь в ответ на каждую мелочь. Мне легче было молчать, чем открывать рот и не говорить гадости. Вернувшись домой, я избила подушку до перьев: легче не стало, но хотя бы измоталась физически.

Так и жила. Понимая, что рано или поздно сорвусь. Вся сила воли уходила на то, чтобы не взять нож и не отправиться в гости к вечно недовольной соседке. Та годами изводила подъезд, но люди предпочитали не связываться с брюзгой. А у меня в голове все чаще мелькала мысль, что пора поставить ее на место. Если выживет, то уже не посмеет бросить кому-нибудь вслед свои ядовитые окрики. Теперь я стала не просто злостью – я превращалась в справедливость с кулаками. И чувствовала достаточную силу и решимость, чтобы сделать мир лучше.

Это были два месяца ада, за которые я успела сменить четыре подушки, разругаться с друзьями и родителями, ухудшить положение в школе. Мама однажды осторожно подняла вопрос о психологе. И как я не задушила ее после этого? Ошеломительный самоконтроль! Но ад становился все темнее. Я уже едва держалась, зацепившись пальцами за край бездны. И только постоянный самоанализ помогал избежать непоправимого.

Но ад неожиданно закончился, когда в моем сне умерла прекрасная Лия. Ее лица я тоже не разглядела, но сразу полюбила. Лия страдала острой формой аутизма, поэтому все люди снаружи попросту не знали, что внутри у нее целая вселенная. Любящие родители неустанно пытались вытащить ее из себя, оттого детство та провела в обществе психиатров, но никакого положительного эффекта не воспоследовало. Лие был нужен только покой. Она могла десять часов кряду рассматривать край занавески и восхищаться сложностью плетения нитей, однако все вокруг это считали отклонением. На самом же деле Лия выстроила внутри такой совершенный мир, что не могла заставить себя нарушать его гармонию ненужными словами или действиями. И чем старше Лия становилась, тем крепче убеждалась, что права она, а не все остальные. Это они не видят полной гармонии, царящей вокруг. Это они наводят суету там, где без вмешательства была бы идиллия. Год назад Лия перестала разговаривать, а потом и вообще реагировать на людей. Ей казалось, это лучший способ спрятаться от назойливого внимания и продолжить созерцать мир без помех. Но выяснилось, что после этого ее отправят в клинику на интенсивный курс, и все станет гораздо хуже, чем прежде. Они сами вынудили бедняжку украсть у медсестры таблетки и покончить с затянувшейся суетой.

Смерть Лии я тоже оплакивала. Существа прекраснее я представить не могла и не встречала никого, кто был бы таким же совершенным. Она являла собой самодостаточность, заключенную в границах одного тела. А остальные понять этого так и не смогли.

А как только слезы по ней высохли, ощутила, что стало легче дышать. Уже привычная ярость сменилась умиротворением. Нет, Чон Со во мне никуда не исчез, но теперь, в присутствии Лии, вел себя сдержаннее. Я облегченно рассмеялась – и на то были причины! Теперь во мне будто жили два посторонних человека: Чон Со, который мог постоять за себя, и которому было под силу все на свете, и Лия, озаряющая меня изнутри гармонией, мудростью и умиротворением. А еще пришло понимание: сами по себе они были обречены, и только соединившись во мне, уравновесились. Теперь мерзкая соседка виделась такой же мерзкой, но сразу заслужила право быть такой, как ей заблагорассудится.

Следующие два месяца ушли на восстановление утерянных связей и репутации. Все-таки семнадцать лет – хороший возраст для тех, у кого внезапно меняются модели поведения: взрослые быстро находят объяснения, а ровесники еще быстрее забывают обиды.

Но оказалось, это всего лишь начало, хотя очередная странность всплыла только в выпускном классе. Я училась неплохо, а по некоторым предметам считалась лучшей, но вот английский язык мне был неподвластен. Учительница нам попалась принципиальная и справедливая – к концу года она собрала отстающих и предложила сдать своеобразный экзамен, чтобы исправить оценки. Последняя, как она выразилась, возможность улучшить средний балл в аттестате. На самом деле, это был акт милосердия, например, для меня, для кого эта единственная тройка была лишней. Я усердно готовилась: зазубривала короткие опусы по списку, даже не пытаясь вникнуть в их суть. И надеялась, что получу утешительный приз хотя бы за старание.

В итоге так переволновалась, что на экзамене и русский подзабыла. Учительница, уловив мое состояние, поддержала и предложила не спешить. Но это не помогло – я занервничала еще сильнее. И после этого начала отвечать.

О, я выдала подробный рассказ на тему «The Best Film I Have Ever Seen[1]», припомнив пару десятков виденных фильмов и разбавив пространными рассуждениями о тенденциях в мировом кинематографе. Без запинки, только успевая подумать, о чем сказать, я находила нужные слова и правильные речевые обороты. Это был прекрасный ответ! Возможно, лучший из тех, что звучали в стенах нашей школы. Если бы он не был на французском.

Учительница только хлопала глазами и все шире открывала рот. Она же, вторым языком которой в институте был как раз французский, уведомила меня, что с таким произношением я спокойно могу французской армией командовать, но издеваться над ней не лучшая стратегия. Из последнего она сделала вывод, что я просуществую и с тройкой по английскому. А с такой наглостью вообще не пропаду.

Эту сцену случайные свидетели мусолили еще долго, но внятных объяснений от меня так и не добились. Какой-то олух, успевший заснять эпическое выступление на телефон, даже вывалил видео в интернет. Терпеть не могу людей, которые лезут не в свое дело! И даже не знаю, пришла ко мне эта черта вместе с Чон Со, или я всегда была такой – к тому моменту я уже не помнила свой изначальный характер без последствий странных снов. К счастью, выпуск был не за горами, потому и терпеть пришлось недолго.

Поступила я туда, куда и мечтала, на физико-математический факультет. И наконец-то оказалась в среде людей, которые мыслили похожим образом. Тут словно на входе стоял фильтр против идиотов. И никому не было дела до твоего знания английского и до того, сможешь ли ты по памяти цитировать Булгакова. Другие критерии оценки знаний, которые мне подходили. Конечно, сразу же появились и друзья, и приятные собеседники. Среди них со временем обозначился один, с которым мы с тех пор неразлучны.

Сейчас, на третьем курсе, я могла бы назвать Даниила Романова самым близким другом. Парень был уникумом, поэтому оставалось только недоумевать, каким образом он нашел во мне то, что я находила в нем. Невероятно умный – по некоторым дисциплинам зашкаливающе умный, – но при этом не имеющий проблем и с гуманитарными науками, что для нашего антигуманитарного коллектива выглядело нонсенсом. Короче, гений. Но при этом простой, веселый, без капли высокомерия. Дипломат с сильным характером – он всегда выступал в роли арбитра при любых конфликтах. Даня не мог пройти мимо несправедливости, считал своим личным делом, если вдруг видел, что у кого-то, даже незнакомого, возникали проблемы. Потому его имя было известно всем студентам вуза, независимо от факультета.

Но даже такие замечательные люди в ком-то вызывают недовольство – так устроено общество. Уже на первом курсе Даниил ввязался в драку, заступаясь за дрыщеватого новичка. Обидчики того потом впятером встретили моего друга на выходе из института и потащили за угол. Я же поначалу растерялась, но бросилась следом – Чон Со во мне был уверен, что справится со всеми пятерыми. Но к тому времени, когда я подоспела, противники Даньки уже валялись на земле, а он поправлял рубашку. И был при этом спокойным: никакой эйфории или радости от победы, как это когда-то было со мной. Да никто из них особо и не пострадал. Даня, насколько я могла судить, просто обозначил парням их место – и если те не полезут это утверждение перепроверять, то и он к ним никаких претензий иметь не будет.

Говорю же, гений во всем! Я бы не удивилась, узнав, что по ночам он переодевается в кожаные штанишки и бежит спасать город. Для того у него все было в наличии: и сила, и ум, и, что самое важное, неравнодушие и умение вовремя остановиться.

Мы много времени проводили вместе, всегда находя темы для разговоров. Даня приехал в Москву из небольшого городка, где остались его родители, но успел поколесить по миру. Судя по этому и, конечно, по стоимости его квартиры, семья его была ого-го какая состоятельная. Не то что моя. Но для Даниила и социальные статусы не имели значения.

Многие, в том числе и мои родители, так и ждали, когда же мы начнем встречаться. Но нас обоих устраивало текущее положение дел. Наоборот, мы встречались с другими и со смехом делились впечатлениями. У меня за три года промелькнули два серьезных и четыре несерьезных романа, у Даньки меньше. Он был весьма симпатичным: светлые волосы, серые глаза и всегда готовое к улыбке лицо. Но внешность его не имела большого значения на фоне остальных достоинств. Такой человек обречен вызывать восхищение, даже если не считается красавчиком. Поэтому девочки обращали на него внимание в первую очередь именно из-за ума и характера. И по большей части представляли собой серых мышек. Общепризнанные красавицы, наоборот, держались в стороне, будто подсознательно чувствуя, что Даниила Романова одним фантиком не взять. Не скажу точно, но подозреваю, что Данька в период серьезных отношений не искал. А с невзрачными, но умными мышками иначе невозможно. Потому и перебивался однодневными романами, благо столичная ночная жизнь располагает.

Мы отлично ладили, поэтому рано или поздно должна была зародиться идея, что между нами допустима не только дружба. Мы просто не пробовали. Возможно, потом, когда оба насытимся эмоциями молодости, рассмотрим и этот вариант. То-то мои родители будут довольны! Но подобный вопрос должен поднять именно Данька, показав, что он и сам видит во мне достойную. Пока же я чувствовала, что не дотягиваю до него по всем пунктам, потому была только рада, что не испытываю влюбленности или ревности. Лучше уж иметь в настоящем такого друга, чем в прошлом любимого парня.

Учеба на старших курсах становилась только интереснее, но и расслабленность уже ощущалась. Например, не зазорно было с чистой совестью проспать первую пару, что я в тот день, когда начались основные события моей жизни, и сделала. Однако уже в институтском холле пожалела об этом. Столкнулась там с Ксюшей, и она по привычке выдала последние новости:

– Вик, ну ты нашла время пары пропускать! Да не-е, не бледней, препод на лекции не отмечал! Но у нас же новенький! Перевелся откуда-то.

– И что? – я на самом деле не понимала пока причины феерии.

– Немец! Прикинь?

– И что? – с Ксюшей только так и можно разговаривать.

– Штефан зовут! Прикинь?

– И что? – вот тут я уже могла с уверенностью сказать, что это влияние Лии. Без ее умиротворения я бы уже отвесила Ксюше подзатыльник, чтобы ускорить процесс.

– Не психуй, а слушай! Он такой… суровый, нелюдимый, но по-русски шпрехает идеально! Прикинь? И классный, как логарифм, разложенный в ряд Тейлора! Прямо вызывает желание его тоже разложить…

В аудиторию я вошла посмеиваясь. Направилась к парте, где уже сидел Даня, но взглядом новое лицо все же выцепила. И споткнулась.

Где-то читала, что человек влюбляется за двенадцать сотых секунды. А только потом осознает. Я уложилась в восемь сотых вместе с осознанием. Ксюша не сильно преувеличила про «разложить», но за восемь сотых секунды мозг вряд ли способен выстроить настолько далеко идущие планы. Парень посмотрел на меня пристально и уверенно, но при этом расслабленной позы не изменил. Бледный, но волосы темные, отчего создается зрительный контраст – такие лица обычно и бросаются в глаза.

– Под ноги смотри. Почему ты пропускаешь пары?

Я вперила в него ошарашенный взгляд, потому что вопрос для впервые встретившихся людей был совсем уж неуместный. Акцент слышался отчетливо, хотя слова он произносил правильно. Я не нашлась с ответом и добралась до своего места, всей душой надеясь, что щеки не слишком покраснели.

– Этот новичок… очень странный, – тихо поделилась я с лучшим другом впечатлениями.

– Странный, – ответил Данька, тоже не отводя взгляда от темного затылка. – И он мне не нравится.

Я с удивлением посмотрела на него – на моей памяти Даниил Романов ни разу не говорил так о людях. Он вмешивался в несправедливости, но никакой оценки злодеям не давал. Ни разу! Потому даже «он мне не нравится» прозвучало необычно.

Благодаря вездесущим сплетням к концу дня удалось кое-что выведать. Штефан Беренд перевелся к нам откуда-то извне – в подробностях даже прожженные шпионы пока терялись. Его оценки были ниже среднего, учился на платном. Родители то ли сотрудники посольства, то ли иммигранты, поэтому почти безупречный русский легко объяснялся. Вел себя дерзко, почти по-хамски – все, решившиеся заговорить с ним, получили порцию холодного сарказма. Моя влюбленность. Симпатичный парень, но не блещет интеллектом, высокомерный и. Такие, кроме внешности, ничем заинтересовать не способны.

После пятой пары новичок неожиданно подошел ко мне:

– Я провожу тебя.

– Зачем? – удивление было закономерным. Хотя моя каждый раз, когда я смотрела на него.

– Познакомимся.

Но теперь ему ответил Даня:

– Ты кто? – в его тоне и самой постановке вопроса было слишком много странного.

И Штефан ответил моему другу абсолютно серьезно:

– Меня больше интересует, кто ты? И зачем ты тут?

Полный идиотизм! Новичок спрашивает у студента, который в этой группе с первого курса числится: «Зачем ты тут?» Видимо, с мозгами у совсем беда. Поэтому я не сопротивлялась, когда Данька схватил меня за руку и потащил на выход. Только разочарованно вздохнула. Это ж надо было уродиться с такой симпатичной рожицей и не прокачать остальные скиллы!