Золотая дева

Часть 1 Серые чайки Глава 1

Часть первая

Серые чайки

Ах, что может быть скучнее этой вот милой деревенской скуки!

А.П. Чехов. «Чайка»

1

Суматоха поднялась ещё с самого утра в пятницу, когда обнаружилось, что опять забарахлил Большой Экран, как торжественно называл Дольский громадный новомодный монитор, подаренный музею фондом культуры.

Половина служащих сбежалась в Белый зал, образовав вокруг монитора живописную группу, достойную кисти знаменитых художников. На подиуме царила представительная фигура самого директора, Дольского Ивана Лаврентьевича — в парадном светлом костюме, с прекрасными сединами, и полного благородного негодования. Вокруг, в позах, выражающих разные оттенки отчаяния, теснились верные вассалы.

— И не могут прислать достойную аппаратуру! — разносился по коридорам второго этажа хорошо поставленный баритон директора. — Третий раз за год ремонтируем, извольте радоваться! Как работать в такой обстановке?! Уникальный дворец! С историей! Позор! Да зовите его сюда! Этого... Тартарена вашего... Дарья Васильевна! Дашенька! Где она?

Группа сотрудников смешалась, во все стороны хлопотливо побежали люди.

— Сейчас художники наедут! — отчаивался с подиума Дольский, подкрепляя слова артистической жестикуляцией. — Первым делом слайды свои кинутся крутить. Завтра — почётные гости из Франции! Всё на мою седую голову! Дашенька! Да где же она?..

— Дарья Васильевна в галерее Нину Заречную репетирует, — раздался голос из дверей. — Уже побежали за ней.

— Пусть зовёт этого... Тугарина своего! Как там его... Тартарена этого немедля пусть зовёт! Ох, съедят меня в Управлении, съедят со всей шкурой!..

Дольский стремительно вышел в центр зала, взмахивая сухими кистями рук.

— А в сентябре кинофестиваль! — раздалось внушительно уже из центра. — Пропадём, как есть... Дашенька! Дарья Васильевна!

Двери раскрылись — и прекрасная восемнадцатилетняя Дарья Васильевна, в широкой тунике с крыльями, пряменькая, как струнка, внеслась в зал с телефоном, прижатым к румяной щеке.

Дольский бросился навстречу.

— Дашенька! Где Тартарен-то наш распрекрасный!

— Таргариен!

Сощурив зелёные глазищи, Даша пошла на Дольского, тот попятился с умоляющим видом.

— Дед, — прошипела она тихо, но отчаянно — Ну, когда ты уже выучишь! Таргариен!

— Дашулик, — оглядываясь на удручающе чёрный экран, тихо заговорил Дольский. — Ты ж понимаешь, мы без него, как без рук. Без Маргаринена этого... пожалей ты деда.

— Иван Лаврентьевич! — возле Дольского возникла величественного вида стройная дама в строгом белом воротничке. — Не волнуйтесь, идите к себе, мы тут справимся.

И, делая Даше страшные глаза, увела под ручку расстроенного директора.

Даша вздохнула, откинула назад тёмные буйные волосы, встала посреди зала, припала к телефону. Досадливо сделала два шага в сторону, потом два шага в другую сторону, потом к окнам — и тут её прекрасное лицо, наконец, разгладилось.

— Тарго! — гаркнула она так, что из кустов под окном порхнула в ужасе серенькая птичка. — Чеши быстрей! Опять, блин, монитор сдох! В двенадцать заезд, завтра открытие, дед инфаркт схлопочет. Бегом дуй, я в галерее на втором!

И вышла из зала уверенной походкой хозяйки. Вышла и прищурилась на громадный плакат на стене - утопающее в зелени старинное здание с колоннами,

«Дом-музей БОБРИЩЕВО приглашает на Чеховский фестиваль», — гласила богатая надпись по верхнему краю полотна.

Программа феста располагалась ниже.

Пятница — съезд гостей. Размещение, регистрация, пансион.
Прогулка по парку, экскурсия по дворцу.
Суббота — торжественное открытие (главная поляна).
Ужин на воздухе.
Театрализованное шествие (главная аллея).
Театр Чехова под открытым небом (берег пруда).
Концерт, танцы (летняя беседка)

Даша дочитала программу, известную ей до последней буковки, как основной составительнице, ничего предосудительного не нашла, подняла голову и сделала вдохновенное лицо.

И двинулась стройно по коридору к открытой галерее, поправляя свою летящую пелерину и сомнамбулически бормоча в такт шагам: Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы... молчаливые рыбы...

— Даша! Аделаиду не видела?
— Никого я не ви... — забормотала было в тон Даша, но очнулась. — Видела, она с дедом ушла. Нет, я так вообще никогда не настроюсь! Что ж такое!
— Всё, ухожу...
— Люди, львы, орлы, — обречённо задекламировала Даша, прикрыв глаза, — рогатые олени... молчаливые рыбы, молчаливые рыбы... Так, это я знаю. На лугу уже не просыпаются с криком журавли... Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно...
— Дарья Васильевна! Даша!
— Холодно, холодно, холодно.... Страшно, стра...
— Даш! Тебя Костя везде ищет!
— О, господи! Мне дадут сегодня репетировать или нет! Чёрт!
— Убегаю! Просто Костя... А, вот он сам, всё, ушла...
— Дашка! Ты где? Ух ты-ы... Такая краси-ивая!.. – молодой человек, спортивный и лёгкий, стремительно пронёсся по галерее, раскинув руки, но был остановлен в двадцати сантиметрах от цели.
— Тарго! Не приближайся. Стой там! Сейчас собьёшь меня, а мне потом настраиваться!
— Да-ашка-а!.. Я соскучился...
— Ой, фу-у, не трогай... уйди! Не тр-рогай, говорю, всё помнёшь... ммм... Слушай, дед сейчас увидит!— Не увидит, его понесли кефир пить... Там все пошли чай пить, очень нервная обстановка.
— Чай пить? Ну, тогда ладно, целуй, только быстро! Аккуратнее, я гладила-гладила... Блин, медведь! И катись уже! Слушай, ну ты можешь этот чёртов телевизор починить раз и навсегда!?
— Дашка! Не могу, я программист, а не китайский сборщик телевизоров.
— Тогда уходи! Ступай уже, аппаратуру свою настраивай... Гос-с-споди... да что же это за жизнь! Так. Люди, львы, орлы, куропатки... рогатые пауки... так, рогатые пауки... молчаливые гуси, обитавшие в воде, тьфу, рыбы, а не гуси... рыбы... морские звезды...

Глава 2

2

В субботу с утра под звуки фанфар в синее июньское небо над замком взвился флаг фестиваля — чеховская чайка, парящая над волной. День обещался быть прекрасным, вечер — тёплым. Все надеялись, что обойдётся без дождя, чтобы не сорвалось театральное представление.

Обедали наспех в ожидании праздничного застолья перед представлением.

Сразу после обеда дворцовая поляна почти опустела: артисты собрались на генеральную репетицию, художники рассеялись по берегу пруда — то там, то сям можно было завидеть широкополую шляпу над мольбертом или походным этюдником с непременными двумя-тремя наблюдателями вокруг.

Для самых запоздавших была организована внеплановая экскурсия по дворцу и парку. Рабочие доколачивали последние гвозди в дощатую сцену с видом на пруд — на ней и планировалось главное действо.

Все ждали вечера.

Ближе к четырём часам, прямо к особняку, шурша колёсами по щебёнке, подкатило канареечное такси. Водитель остановил машину, вышел и открыл двери пассажирам.

С переднего сиденья поднялся, опираясь на трость, высокий худощавый человек в пёстрой рубашке и ослепительно белых брюках. Он повернулся к усадьбе, размашисто перекрестился и склонился так низко, что едва не коснулся ступеней аристократическим лбом. К нему подошла спутница — юная блондинка с красиво заплетённой косой, в огромных тёмных очках. Таксист принялся выгружать багаж.

— Тётя Света, кто это такой занятный? — позвала смотрительницу горничная Алёна, наблюдавшая приезд пары из окна эркера. — Кланяется, как на причастии, а сам с малолеткой прикатил. Она же ему во внучки годится.

— Ах ты, господи, приехали! — засуетилась смотрительница. — Это ж, Луи Кастор с внучкой! Аделаида-то с гостями, зови срочно Наталью Львовну! Сама-то причешись! — крикнула она в спину убегающей. — Велено всем выходить встречать, это ж наследники!

Приехавшие уже вошли в вестибюль и с интересом разглядывали украшенный к фестивалю интерьер. Вещи, принесённые шофёром, были сложены на полу.

— Господин, Кастор, — с волнением бросились к гостям женщины. — Милости просим! С приездом! А мы вас к обеду ждали...

— Здгавствуйте, — старательно произнёс француз, прикладываясь к дамским ручкам.

— Мы задержались из-за самолёта, — пришла на помощь спутница, говорившая почти без акцента.

— Это Луиза, — представил её Кастор. — Ma, мой... petite-fille.*

— Милости просим, для вас готов номер в мезонине!

Поклажу Касторов быстро разобрали по рукам. Длинный тубус, обшитый чёрной потёртой кожей, французский гость никому не доверил, понёс лично сам.

Пока все поднимались по широкой лестнице на второй этаж, Луи Кастор громко и восторженно восклицал, перемежая французские и русские слова:

— Корошо! Кгасиво! Très bien! Regarde, Louise, c’est la maison de tes ancêtres**.

— Вот ваши комнаты, — смотрительница протянула ключи новым жильцам. — С балкона вид на аллею и графский парк. Вечером ужин в честь вашего приезда и открытие фестиваля. Располагайтесь, отдыхайте. Если что-то понадобится, в комнатах телефон.

Луиза перевела и, взяв ключи, принялась отпирать двери.

— Хорошенькая такая, — с удовольствием делилась впечатлением горничная Алёна, спускаясь с лестницы на первый этаж. — Совсем и на француженку не похожа.

— А ты француженок-то откуда знаешь? — засмеялась Наталья Львовна.

— А кто ж их не знает, — убеждённо сказала Алёна. — Чёрные и тощие.

— Да наши тоже сейчас все тощие, — не согласилась Наталья Львовна. — Но девочка симпатичная. И косу заплела, молодец — прямо как русская красавица. Что значит — корни.

— Наталь Львовна, а мне коса пойдёт? Может, мне тоже заплести?

— Ты, коса, давай, столы сервировать отправляйся. У нас ужин на носу.

К торжественному ужину, организованному на главной поляне, стекались с двух направлений: от гостевого домика и со стороны села, где на частном секторе проживала часть гостей. Илья Евгеньевич Громов, ответственное министерское лицо, руководил всем табором.

— Господа, господа, не расходитесь, всё начнётся вовремя, — раздавался его внушительный голос то в одной, то в другой стороне поляны. — За столы рассаживаемся согласно карточкам. Ближние столики — почётным гостям. А где Хвастов? Кто видел Хвастова? Не дай Бог, сорвёт мне всю программу открытия... А вот эту часть аллеи, будьте любезны, освободите! Здесь шествие пройдёт. А вы, господин Апашин, — нацелился он на пытавшегося затеряться в толпе человечка в цветном бухарском халате и тюбетейке, — задержитесь-ка на два слова. Вас, как известного живописца, попросили нарисовать чайку на голубом фоне.

— Так что же? — спросил живописец с вызовом. — Работа готова. Я закончил полотно ещё до обеда.

— Вот как?! Тогда объясните мне, Аркадий Андреевич, почему чайка чёрная? Это ворона какая-то, а не чайка.

— Я вижу пьесы Чехова, как глубокие противоречивые драмы, как предостережение всему человечеству, — вспылил живописец. — Чеховская чайка — это лермонтовский Демон, и крыла его должны быть черны!

— Вот что, господин Апашин, или вы вернёте чайке надлежащий цвет, или я напишу о ваших ночных похождениях в комитет по культуре.

Живописец затравленно оглянулся и, сорвав с головы тюбетейку, заговорил нервным шёпотом:

— Бес попутал, Илья Евгеньич. В картишки продулся подчистую антихристу этому, Хвастову. Пришлось голышом по деревне... Вы уж того, не афишируйте... А чайку-то я мигом белилами перекрашу...

Чёрная чайка, красовавшаяся на одной из кулис сцены, уже вызывала нездоровый интерес художников, и Громов досадовал, что вовремя не поймал за руку авангардиста.

— Срочно перекрасить! — зловеще надвинулся он на Апашина, и тот молниеносно исчез.

В остальном всё было идеально. Лёгкий ветерок, белоснежные скатерти, блистающие приборы, прекрасные ландшафты...

Из особняка, опираясь на трость, вышел улыбающийся Луи Кастор с внучкой, и Громов устремился к нему.

Глава 3

3

— Ой, Дашка! Как суперски было! Такая красотища!..

— Мэрил, ужас, я себя не помнила, у меня всё прямо вон из головы...

Перевозбуждённая после выступления, Даша Дольская нервно бежала по главной аллее вглубь парка. Верные Маша и Веня мчались по обе стороны с той же скоростью.

— Ты отлично читала! — уверяла Маша.

— Ой, нет! Я как ступила на помост — и конец, — отмахивалась Даша. — Только и думаю, как бы не сказать: «молчаливые гуси», господи... Прямо в полусне была...

— Дашка, ты могла бы и сказать про гусей, — вставил Веня, — никто бы не заметил.

— А вы снимали? — Даша обеспокоенно остановилась. — Всё успели заснять? Мне же видео нужно!

— Сняли, конечно. Там вообще все снимали, как заведённые. Так эффектно, солнце садится, а эта балерина на фоне заката... а потом она как будто в тебя превратилась... кру-уто... А с этим привидением как круто было...

— С каким привидением?

— Ну, которое там у вас мелькало.

— А что-то мелькало? — насторожилась Даша. — Как это? Где?

— Так за прудом. Фигура в белом мелькала. Мы ещё подумали: как здорово придумали, так мистично... У Чехова там глаза дьявола, но я считаю, это грубо, — Маша поморщилась. — А вы отлично придумали...

— Да ничего мы не придумали! — Даша в отчаянии топнула ногой. — Я впервые слышу об этом!

— Да ты что? — Маша прижала руки к груди. — Я клянусь, там была фигура в белом. Мы так и подумали, что вы эту легенду обыграли, с привидением графини...

— Да не было никакого привидения! Я сценарий сама составляла! Ничего там не могло быть!

— Но ведь было! Бен, скажи! Ты что, не веришь? Сейчас увидишь, — Маша полезла в сумку.

В летних сумерках бесшумно вспыхнул и замерцал прямоугольничек экрана.

— Вот, пожалуйста, — раздался Машин голос. — Я ещё не сошла с ума.

— Действительно! — Даша остолбенело подняла глаза. — Бен, а у тебя?

Веня пожал плечами и полез в карман. Трое молодых людей несколько секунд стояли, сдвинув головы над телефонами.

— У тебя вообще всё смазано, — вынесла Даша вердикт. — Даже непонятно, мужчина или женщина. Надо ещё у кого-то спросить! Бежим!

Троица сорвались с места и помчалась обратно к главной поляне.

— А у кого ты будешь спрашивать? Все, как приклеенные, смотрят «Вишнёвый сад».

— Да я и сама хотела, дед так круто Гаева играет! Но надо же выяснить! Я же теперь не усну... Вы с какой стороны снимали?

— Ээ... мы справа стояли.

— А слева кто был?

— А слева... француженка эта... как её, Марсельеза. Тоже снимала, она ближе всех сидела.

— Луиза, а не Марсельеза! Вот! Надо её позвать!

Топоча, троица ворвалась на главную поляну и притормозила. Здесь царил сказочный мир драматического искусства. Прекрасный вид с мерцающей гладью пруда был почти погружен в темноту. На ярко освещённой сцене Дольский, во фраке, упругим молодцеватым шагом прохаживался, театрально жестикулировал:

— Неделю назад я выдвинул нижний ящик, гляжу, а там выжжены цифры. Шкаф сделан ровно сто лет тому назад, — разносился по поляне его хорошо поставленный баритон. — Каково? Можно было бы юбилей отпраздновать Предмет неодушевленный, а все-таки как-никак книжный шкаф...

— Луиза! Луиза! — послышалось неподалеку ожесточённое шипение.

Светловолосая девушка из первого ряда неуверенно повернулась на зов. Три пары рук зазывно махали ей из кустов живой изгороди.

Девушка осторожно огляделась, подобрала сумочку и аккуратно выбралась из рядов.

— Можешь нам помочь? — без предисловий начала Даша, увлекая гостью в тень. — Скажи, ты моё выступление снимала?

Луиза обрадованно закивала.

— Меня Даша зовут, а это Мэрил и Бен, — ткнула Даша в друзей пальцем. — Можешь показать запись?

Луиза опять с готовностью кивнула.

В записи Луизы привидение было ещё более расплывчатым, но в том, что оно, действительно, было, не оставалось никаких сомнений.

— Я думала, это спектакль, — улыбнулась Луиза. — Это было так... таинственно...

— В том-то и дело, что нет! Пошли подальше, сейчас расскажем...

Молодёжь, теперь уже вчетвером, дружно помчалась прочь от сцены. Вслед им неслось:

— О, сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя...

— В двух словах, так, — начала Маша, когда молодые люди уединились на скамеечке перед замком. — Здешняя графиня влюбилась в садовника. Соединиться им не удалось, и она утопилась в пруду.

— Вот в этом пруду, — уточнила Даша, мотнув волосами в сторону сцены.

— И вот в этого садовника? — спросила Луиза зачарованно. — Который... тут ходит?..

— Да нет, это Данилыч, — отмахнулась Даша. — Ну, в своего садовника, того... восемнадцатого века, — она мотнула волосами в другую сторону. — Вот. И с тех пор по легенде графиня выходит из пруда. Ну, и таскается тут. Но я здесь, в этом месте, выросла! — горячо запротестовала она. — Никаких графинь тут не было никогда! Враки это всё!

— Не всем дано видеть тонкие миры, — значительно заметила Маша.

— Мэрил, прекрати! Не слушай её, — Даша взяла Луизу за руку. — Короче, это кто-то дурит. Надо их поймать и в крапиву носом натыкать. Дедушка за порядок и дисциплину бьётся-бьётся, а эти... Хочешь с нами расследовать этих придурков?

По загоревшимся глазам гостьи из Франции было видно, что придурков она готова расследовать хоть сейчас.

* * *

Завтрак был поздним и разительно отличался от праздничного ужина. Желающих съесть что-то питательное было немного. Официантки подносили молчаливым, измученным похмельем гостям кофе и минералку. Музыку не включали по настоятельной просьбе завтракающих, а в деревню после короткого совещания отправили делегацию за самогоном.

Вышел к завтраку и Кастор с внучкой. Он вежливо поздоровался с публикой и заказал кофе. Был он бледен, и оба были явно чем-то встревожены. Всевидящий Громов, соорудив на лице сострадательную улыбку, поспешил к французам.

Глава 4

4

Караулить привидение сговорились втроём: кавалеров от ночного дозора безжалостно отстранили. "Никакой пользы от них, — объявила Даша со знанием дела, — только ржать будут."

Она выпросила у кастелянши три солдатских плаща — наврала, что для репетиции. Мало ли, вдруг дождь пойдёт. Опять же, плащи непременно устрашат своим видом ненавистных мистификаторов. Общими силами собрали ещё пакет яблок, конфет и тульских пряников, справедливо полагая, что графиня может появиться и под утро. Не сидеть же голодными. Всё это тщательно спрятали в дупло громадного дуба.

Встречу назначили в полночь — как положено во всяких приличных сюжетах.

Со всеми предосторожностями, по отдельности, добрались до заветного дуба, разобрали плащи. Плащи оказались большими и неуклюжими. Девушки еле управились, помогая друг другу с застёжками и жёсткими капюшонами. Яблоки и пряники распределили по карманам. Вскоре на дорожке возле старого дуба стояли три сгорбленных фигуры, напоминающие монахов-изгнанников.

— Где будем ждать? — шёпотом спросила Маша, подбирая волочившиеся по земле полы.

— У Поцелуева камня, где же ещё, - рассудительно сказала Даша. - По легенде, графиня там каждую ночь встречалась со своим садовником, — объяснила она Луизе. — Напротив камня и в пруд бросилась.

Маша поёжилась, а Луиза и бровью не повела. "Молодец девчонка, в разведку можно брать", — решила про себя Даша и скомандовала подругам двигаться.

По тропе шли гуськом, подсвечивая дорогу телефонами. Поначалу было даже весело: со стороны особняка слышалась музыка и отдалённый смех. Постепенно звуки цивилизации затихли, обжитый человеческий мир остался позади. Воздух слоями, то тёплыми, то прохладными накрывал путешественниц. За прудом, в роще, кричала ночная птица.

Поцелуев камень показался из темноты плоской приземистой громадой.

— Пришли, — сообщила Даша. — Девчонки, отключаем телефоны.

Через секунду девушек обступила плотная, вязкая темнота. От пруда тянуло сыростью. В кронах деревьев шелестел ветер.

— Если она появится, — спросила Маша дрожащим голосом, — что нам делать?

— Сначала сфотать, — распорядилась Даша. — Для доказательства. Только, без вспышки. Это её разозлить может.

— Разозлить? — переспросила Луиза с интересом. — И что тогда будет?

— Утащит с собой под воду, — безмятежно ответила Даша и прыснула. — Девчонки, хватит трястись. Это кто-то разыгрывает. Фотаем и потом кидаемся втроём. Поваливаем и связываем.

— Поваливаем? — поёжилась Маша. — Мы так не договаривались...

— Это я по дороге придумала. И верёвку бельевую взяла, — поделилась новыми планами Даша. — А хорошо бы наручники, — мечтательно добавила она.

В этот момент со стороны пруда раздался всплеск. Девушки замерли. Всплеск повторился.

— Это она! — нервно шепнула Маша, отступая назад.

— Тише! — шикнула на неё Даша. — Привидения по воде не шлёпают.

— Я боюсь, — пролепетала Маша. — Кто знает, шлёпают они или нет?

— Прячемся! — Даша толкнула подруг к камню и укрылась сама.

Девушки замерли. Вновь со стороны пруда донёсся всплеск. Только теперь это был уже не хлопок по воде. Это был всплеск чего-то большого, упавшего в воду.

— Может, рыба? — предположила Луиза.

— Тогда уж дельфин, — отозвалась Маша. — Здоровое что-то.

— Нет, не рыба, — задумчиво промолвила Даша. — В пруду караси да карпы. Нет, это что-то другое. И я, кажется, знаю... Сидите, я пошла, — она встала из-за камня.

— Ты куда? — отчаянно труся, громко зашептала Маша. — Стой! А мы как же?

— А вы ждите. Надо, чтобы кто-то один, а то спугнём всей оравой.

— А тебе не страшно?

— Ещё чего? — возмущённо прошипела Даша. — Я тут выросла. Нет тут никаких привидений! Это кто-то настоящий. А вот кто именно?

Прячась за стволами деревьев, Даша подбиралась всё ближе и ближе к берегу. Несмотря на отважное настроение, сердце её стучало так громко, что ей казалось: его слышно за сто шагов. Некстати заморосил дождь. Разведка осложнилась: теперь придётся ещё и под ноги вглядываться, чтобы не поскользнуться.
Вот и берег. И снова донёсся всплеск и стальной лязг. Нет, это точно не рыба. Это кто-то нырял в пруду! И, видимо, нырял с лодки: слышались удары волн о борт и шорох уключин.
Даша замерла, опустилась на колени у самого берега. Ей показалось, что она видит слабый свет под водой и чёрную мелькнувшую тень. Через минуту снова раздался всплеск, шум выдыхаемого воздуха. Мелькнул и погас луч фонаря. Теперь послышались голоса. Двое о чём-то говорили, кажется, спорили.

Не вставая с колен, Даша отползла от берега и, прячась за деревья, бросилась к перепуганным подругам.

— Дашка, чего там? — спросила обеспокоенная Маша, выглядывая из-за каменной глыбы.

— Двое. На лодке. Один ныряет, — скупо доложила Даша.

— Ныряет? Ночью?! — шёпотом воскликнула Маша, выбираясь из-за камня. — Может, художники? У них после самогонки совсем крышу сносит. Узнала кого-нибудь?

— Не-а, — покачала головой Даша. — Темно. Да ещё дождь начался... Это наверняка браконьеры. Может, мальчишки, дачники... Только странно, почему у берега.

— Поэтому, и у берега, — сказала Маша. — Потому что, мальчишки, дураки. Что делать будем?

— Я считаю, их надо отловить, — решительно сказала Даша.

— Но мы же графиню ловим, а не браконьеров, — возразила Маша.

— По-моему, в дождь она не придёт, — сказала Луиза рассудительно. — Зато мы промокнем.

— Верно, верно, — поддержала Маша. — Спугнули её эти ныряльщики. Пойдёмте лучше домой. Тем более, что конфеты мы все съели. На нервной почве.

Даша вздохнула, понимая, что ночной дозор потерпел фиаско. Конечно, ни одно уважающее себя приведение не выйдет погулять в такой обстановке. Но и уходить вот так, поджав хвост, совсем не хотелось.

— Может быть, ещё минуточек десять подождём? — спросила она подруг, понимая, что те уже настроены на капитуляцию.

Глава 5

5

Картина, привезённая из Парижа, которую, как и было обещано, выставили в вестибюле особняка, интерес вызвала нешуточный. Художники весь день толпились возле полотна, подробно обсуждая композицию и идейный замысел автора. Больше всех негодовал Апашин:

— Вы только посмотрите, господа, на этот выхолощенный реализм! — кипятился он. — Эти чахлые берёзы! Этот застывший в неподвижности пруд! А тени, господа! Вы хоть раз видели такие тени? Это рука беспросветного дилетанта!

— А мне нравится этот наивный примитивизм, эта бескомпромиссная новизна, — гудел всегдашний оппонент Апашина, станковист Гордей Карамазов. — Здесь есть подкупающая простота красок, скупость композиции и вместе с тем — непостижимая тайна замысла.

— Тайна замысла?! — возмущённо кричал Апашин. — Тайна замысла! Таким бездарям как ты, Гордей, везде чудится тайна замысла!

— Да уж замысла здесь побольше, чем в твоей серой чайке, — парировал соперника Карамазов.

Это был удар ниже пояса. Закрашенная белилами чайка, превратившись из чёрного демона в серую ворону, уже была предметом насмешек и издёвок на фестивале. Апашин сорвал с головы цветастую тюбетейку и метнул её в лицо обидчику.

— Дуэль, — проревел он, обращаясь больше к окружавшим, нежели к своему визави.

Карамазов бросился было на тщедушного Апашина, чтобы схватить нахала за грудки, но на его плечах уже грузно повис поэт Хвастов, и посконный мордобой был пресечён в зародыше.

— Выбор оружия за вами, сударь! — воскликнул Апашин, с достоинством подбирая смятую тюбетейку. — Жду вас с вашими секундантами на берегу.

За неимением шпаг и дуэльных пистолетов, драться сговорились на городошных битах. Весть о дуэли пронеслась молнией, и к берегу пруда заспешила возбуждённая публика.

Секундантов набралось с обеих сторон не меньше десятка. Роль врача, необходимого по дуэльному кодексу, выпросила себе поэтесса Кутеева, дама утончённая и экзальтированная. Её торжественно вооружили автомобильной аптечкой. Кутеева громогласно объявила, что этой же ночью трижды отдастся победителю.

Драма раскручивалась нешуточная, на зависть самому Чехову, да и всем русским драматургам, не раз упомянутым в торжественных речах.

Даша, действительно, придумала «что-нибудь» — и придумала гениально просто: обошла всех, кто присутствовал на открытии, и попросила скопировать запись своего выступления. Ну, потому что это «очень-очень нужно для портфолио, для спецкурса в Университете, вы знаете, я же здесь практику прохожу, да, конечно, мои друзья снимали, но только с одной точки, а вы сидели совсем в другом месте, и не могли вы поделиться своей записью, я так вам буду благодарна...» Прекрасной девушке, которая покорила всех своим выступлением, отказать, конечно, никто не мог. Так что уже после завтрака у Даши было шестнадцать видео от разных гостей, включая и «самого Караваева». Одновременно со скромной просьбой Даша хитро всех тестировала на привидение. Другими словами, просто выведывала, заметили они его или нет, а если заметили — что подумали.

В результате Дашиного гениального предприятия о привидении на фестивале не говорил только ленивый.

Обрабатывать результаты собрались к Костику, который великодушно предоставил свои хоромы в полное распоряжение заговорщикам. Сам он в это время находился при исполнении: озвучивал литературную викторину, устроенную для летних лагерей. Даша участвовала в ней сама, так что прибежала на сходку в длинном розовом платье с зелёным поясом — как положено в чеховской пьесе.

— В общем, половина опрошенных, — скороговоркой отчитывалась она, — решили, как Мэрил: что привидение положено по сценарию. Одна четвёртая подумали, как я — что кто-то балуется, а другая четвёртая вообще никакого привидения не видела. А вот эти двое видели, но подумали, что у них пьяные галлюцинации.

— А как же они тогда снимали? — удивился Веня, всматриваясь в экран. — Такое качество классное...

— Ну, так профессионалы...

Даша сбегала выступить и снова прибежала — уже в костюме Нины Заречной — на второй выход.

— Я считаю, надо разбираться дальше, — решительно командовала она. — Луиза, пойдёшь опять с нами?

Луиза кивала. Она уже предвкушала, что расскажет вечером французским друзьям, как в далёкой России ловит по ночам привидение вместе с отважными русскими девушками.

Когда всё было готово к дуэли и зрители заняли места, по закону жанра заморосил дождь.

— Гордюша, Аркаша, хватит дурить, — вяло уговаривал приятелей Хвастов, хрустя яблоком. — Пошли лучше бахнем по сантиметрику.

— Никогда! — театрально восклицал Апашин. — Пусть эта бездарь кровью ответит за оскорбление.

— Бездарь?! — грозно вопрошал Карамазов. — К барьеру сударь, к барьеру!

Противники разошлись, держа в руках городошные биты на манер шпаг. Апашин смахнул с себя бухарский халат и по его голому тощему телу заскользили струйки дождя.

Кутеева громко вздохнула, увидев напряжённое мужское тело. Первым выпад сделал Апашин, целя в грудь обидчика, но Карамазов с неожиданной проворностью отскочил в сторону. Он был выше Апашина, шире в плечах и казался грузным и неповоротливым. Однако, раззадоренный боем, двигался стремительно, и в своём чёрном балахоне был похож на прыгающего над стернёй грача.

Публика, поглощённая схваткой, казалось, не замечала расходящегося дождя.

— Прекратите! — раздался рассерженный голос Громова — и все разом обернулись.

Именно в этот момент бита Карамазова шлёпнула Апашина по макушке. Тюбетейка смягчила удар, но по виску и щеке Апашина засочила кровь.

— Убили! — вскрикнула Кутеева, бросаясь к раненому.

Апашин выронил биту и медленно повалился на траву. Растерянный Карамазов шагнул к нему и пал на колени.

— Аркаша, — пробасил он. — Прости, друг, я ведь легонько. Не думал, что до крови, прости!

— Ты не меня убил, Гордей, — простонал Апашин, — ты живопись русскую погубил...

После этих слов Апашин обмяк и впал в забытьё.

Глава 6

6

В ночь с понедельника на вторник в парке опять видели привидение. Столкнулся с ним нос к носу драматург Шелапутников, шедший из села с контрабандной бутылью местного самогона. По пути драматург пару раз утолил жажду бобрищенским первачом, и увиденное на парковой дорожке было воспринято им, как оптический эффект, вызванный избытком сивушных масел.

Однако, слух о мистической встрече быстро разнёсся по имению, и с утра вокруг драматурга бурлила аудитория.

— Не передать, друзья мои, какой ужас я испытал! — с трагическим пафосом снова и снова повторял свой рассказ Шелапутников, сдабривая его всякий раз новыми мистическими подробностями. — Парк словно бы озарился мёртвым фосфорическим светом. Самого меня обдало жутким могильным холодом. И тут появилось оно. Нет, нет! — сам себе горячо возразил драматург. — Это была она. Конечно же — она! Женщина в белом!

Шелапутников сделал эффектную паузу и продолжил, понизив голос до зловещего шёпота:

— Женщина рассмеялась и протянула руки. Я хотел бежать и не мог. Ноги не слушались меня...

— Ещё бы! — глумливо подхватил Хвастов. — Ты вчера, Игорёк не меньше литра на грудь принял. Как ты вообще-то до дома дошёл?

На Хвастова возмущённо зашикали, драматург дождался полного посрамления обидчика, прочистил горло и продолжил зловеще:

— Она прошла сквозь меня и опалила таким холодом, что сердце моё остановилось. — Рассказчик приложил руку к сердцу и очень талантливо показал, как оно остановилось. — Когда я очнулся, её уже не было, — закончил он. — Лишь дорожка, по которой она прошла, искрилась инеем.

Шелапутников повёл рукой в сторону пруда, слушатели послушно повернули головы — никакой дорожки, покрытой инеем, не увидели и дружно вернули головы обратно.

— Куда ж, она делась? — спросил кто-то с почти религиозным испугом.

— Растаяла, — убеждённо ответил драматург, доставая платок и вытирая лоб. — Как сон, как утренний туман.

— Да что же это такое! — раздался в обескураженной тишине голос Посадовой. — Как дети малые, ей-богу! У меня на студии ученики этим сказкам уж не верят. А тут взрослые люди уши развесили...

— Да кто-нибудь может, наконец, внятно рассказать! — вмешалась Татьяна Яковлевна Гордеева, директор художественного музея. — Я только и слышу эти два дня, что о привидении. О Чехове уже и речи не идут, одно привидение у всех на уме. С какого перепугу-то оно сюда затесалось в такую кучу народа, не пойму...

— Мэрил, выручай, — тревожно зашептала Даша на ухо подруге. — Сейчас все дознаются, что от меня пошло, тогда всё, деда точно кандрашка хватит, ещё и практику не подпишет. Скажет, ерундой всякой занимаюсь...

— Это тебе-то не подпишет, — зашипела в ответ Маша. — Вот тебе-то как раз не о чем беспокоиться...

— Всё равно, выручай! — засверкала глазами Даша. — Меня вообще не должно быть в этой истории! А ты хорошо умеешь декламировать. Давай!

Она выпихнула подругу в первые ряды и встала за её спиной, чтобы та не сбежала. Маша поправила волосы.

— Это же не просто привидение, это дух графини, — значительно и медленно произнесла она, грамотно собирая внимание на себя. — У этого замка есть старинное предание. Оно хранится так же бережно, как письма ушедших людей...

— Ах, предание, ну, это другое дело, — отозвалась Татьяна Яковлевна. — Саша, Саша! — позвала она Посадову, — Иди сюда, мы сейчас всё узнаем. Рассказывайте, деточка, — кивнула она, усаживаясь.

— Это случилось много лет назад... — проникновенно начала Маша.

Слушатели притихли. Подошла Посадова со своим зонтиком, тоже села слушать. Легендой заинтересовались и поэты, пораскрывали блокноты. Наступил Машин звёздный час. Где-то в закоулках её сознания уже мелькали обрывки будущей поэмы, поэтому она принялась за повествование особенно вдохновенно

— Молодая графиня приехала из Петербурга, — поведывала она, то прижимая руки к груди, то простирая их вдаль. — Увидела местного юношу-садовника. Стояло лето, цвели розы. Ночи были теплы...

Кто-то из музыкантов подсел поближе, подыграл на гитаре, вышла мелодекломация. От Шелопутникова народ повалил к Маше. Пришёл с видеокамерой известный блогер Асланбек, оказавшийся в реале невысоким, худеньким пареньком. Маша зарумянилась, выпрямила спину, голос её зазвенел.

— Но связь молодых людей была недолгой. Не имея возможности соединиться с возлюбленным, юная графиня бросилась в пруд. И теперь, когда кто-то нарушает её покой, она выходит из пруда и гуляет по парку. А камень, у которого происходили встречи влюблённой пары, зовётся с того времени Поцелуевым.

— Живописный вид, — с удовольствием вздохнула Посадова. — Я там кучу набросков сделала, могу показать. Надо привезти сюда своих ребят, пусть рисуют.

— Говорят, что, когда графиня выходит из пруда, случаются страшные вещи, — некстати добавила Маша.

— Боже, как романтично! — качала головой Татьяна Яковлевна. — Броситься в пучину ради любви! Да, так могли только женщины прошлых веков, когда чувства ценились выше жизни...

— Да вот ещё! Топиться из-за мужиков! — непреклонно возразила Кутеева. — Все они кобели и импотенты. Хоть в прошлом веке, хоть в нашем!

Противоречивое обвинение в адрес мужчин вызвало горячечный спор, и на время публика позабыла об утопленнице, переключившись на насущное. Посадова увела заинтересованных смотреть этюды с Поцелуевым камнем. Молодёжь зашагала по аллее.

— Нет, нет, надо поймать этих мистификаторов, — пылала жаждой разоблачения Даша, таща Машу, Веню и Луизу к дому. — Ночью подкараулить и за шкирку притащить. Это же кто-то из местных дурит. Потому что приезжие эту легенду не знают. Так, собираемся в новую облаву. Мэрил, да? Согласна? Бен, ты с нами. И Тарго берём!

Однако Костя Тагарин, присоединившийся к остальным после вахты за пультом, общей отваги не разделил.

— Не нравится мне эта история, — нахмурился он. — Привидения, ныряльщики... — он озабоченно посмотрел на Дашу.

— Вот поэтому надо идти всем вместе, — горячо повернулась к нему Даша. — И ты, и Бен.

Глава 7

7

Вечером, во вторник, сразу после ужина, на электронный адрес Луи Кастора пришло письмо из Парижа. Письмо содержало файл с фотографией и короткую приписку от жены.

«Сher Louis, — писала Франсуаза Кастор, — J’ai tellementpeur que toi et Louise ayez froid dans ce pays horrible. N’osez pas boire de la vodka avec les russes et manger de la viande crue. Je t’envoie ce que tu as demandé. Ta Françoise*.

P.S.Avez-vous rencontré ce Monsieur étrange en Russie?**

-----------------------------------------------------------------

* Дорогой Луи, я так боюсь, что вы с Луизой мёрзнете в этой ужасной стране. Не смей с русскими пить водку и есть сырое мясо. Высылаю тебе то, что ты просил. Твоя Франсуаза.

** Не встречал ли ты в России того странного господина?

Луи Кастор ещё раз перечитал послание супруги и расстегнул ворот рубахи: в номере было душно, несмотря на раскрытое окно. Упоминание о странном господине его озадачило. В самом деле, не он ли побывал здесь ночью? Кому ещё могло понадобиться письмо столетней давности? Только тому сумасшедшему, что обещал за него две тысячи евро. Помнится, получив отказ, господин этот впал в ярость и ругался, как последний клошар. Впрочем, это было в Париже, месяц назад. Неужели тот сумасшедший ради письма приехал сюда, в Россию?!

Скачав файл на флешку, Луи Кастор закрыл ноутбук и, не найдя у себя Луизу, отправился искать Громова сам, уповая на удачу и скудный запас русских слов.

Громов нашёлся в фойе.

— Пгошу извинит, — вмешался Кастор, кланяясь. — Я получить письмо.

Громов тотчас подхватил француза под локоть.

— Дорогой Луи, пройдёмте в кабинет к Ивану Лаврентьевичу. Он весьма заинтригован и ждёт вас. Только, прошу вас, ни слова о краже.

В кабинете с медной табличкой «Директор» за массивным наркомовским столом сидел Иван Лаврентьевич Дольский и сквозь очки изучал «Музейный вестник» позапрошлого года.

Увидев вошедших, хозяин кабинета просиял:

— Илья Евгеньевич, господин Кастор, друзья мои, как я рад, — нараспев произнёс Дольский, поднимаясь из-за стола. — Проходите, прошу вас. Дорогой Луи, присаживайтесь вот сюда. Это подлинное кресло второй половины восемнадцатого века.

Иван Лаврентьевич подвёл француза к старинному креслу, похожему на обветшалый трон, и собственноручно усадил гостя. — Чудом уцелело после революции и войны. На нём, наверняка, сидел кто-то из ваших предков.

Луи Кастор не понял и половины сказанного, но был исключительно тронут расположением Дольского.

— Иван Лаврентьевич, мы не с пустыми руками, — сообщил Громов. — Помните, я говорил о письме?

— Как же, как же! — всплеснул руками Дольский. — Письмо Петра Алексеевича Бобрищева к брату Павлу. Отлично помню. Жаль, что копия. Так бы пригодилось для экспозиции.

— Ничего, — заверил Громов. — Распечатаем на цветном принтере, будет как настоящее.

— Пгошу вас, — Кастор вынул из кармана флэшку и протянул Дольскому.

— Увольте, голубчик, — замахал руками Иван Лаврентьевич, — я — человек из прошлого. Мой удел — перо и бумага.

— Как человек сегодняшний... — Громов ловко включил ноутбук, деловито завладел флэшкой, и вскоре на экране появилось изображение листка бумаги, снятого с двух сторон.

Дольский покачал головой.

— Нет, не для моих глаз. Читайте-ка вы, Илья Евгеньевич, — обратился он к Громову.

Громов начал читать:

Дорогой брат, пишу к тебе с отчаянным сомнением в сердце: увидимся ли мы под этим небом.

Дела в губернии обстоят хуже некуда. Днями был в имении обыск. Вывезли всё подчистую — и посуду и картины со стен, и мебель. Таков нынче порядок в России. Называется сей грабёж экспроприацией. Кабы всё это на дело пошло, я так бы не сокрушался. Только растащат всё да пропьют, горлопаны проклятые. Последние времена, Павлуша, отчизна наша любезная доживает.

Впрочем, сами в том виноваты — свободы и равенства, видишь ли, захотелось.

liberté et égalité

Вот и вляпались в эту либерте по самое причинное место.

Но, пишу тебе, Павлуша, вовсе и не об этом. Помнишь, подарок папенькин, что нам мать передала на шестнадцатилетие? Его и ещё кое-какие безделицы припрятал я в тайном месте. Ежели, не судьба нам свидеться, знай, что всё схоронено в графском пруду, аккурат там, где тебя в детстве за ногу до крови рак цапнул. Это место показал я и на холсте, что передаст тебе надежнейший человек. Художник я, право, никудышный, да и само полотно, как ты должен помнить, отроком мной написано, то есть, без мастерства достойного, но берёзки на берегу те самые остальное в догадках твоих не нуждается. На том, обнимаю тебя, брат Павлуша, и уповаю на небеса, чтобы судьба была к тебе милостива.

P.S.

К письму прилагаю список того, что мне удалось спасти:

— кулон аметистовый в золоте,

— колье жемчужное с подвесками,

— серьги жемчужные (в виде капель),

— браслет «Серебряная ящерка» с изумрудами,

— табакерка, золото, перламутр, рубины,

— ложка именная, золото, бриллиантовая крошка,

— стопка именная, золото, рубины, шпинель,

— бриллианты разного достоинства — 27 шт (всего 32 карата)

— изумруды уральские необработанные (фунт с четвертью)

— империалы золотые — 12 шт,

— орден Святой Анны 2-й степени,

— орден Святого Станислава.

Всё упаковано по-отдельности и сложено в медный сундук, отчего вес его получился не менее трёх пудов. «Девочку», подаренную нам тятей, поклал я в отдельный ларь.

Твой Пётр.

Закончив чтение, Громов оглядел слушателей. Дольский блаженно и рассеянно улыбался.

— Подумать только, — покачал он головой. — Строки столетней давности. А каков слог, господа! Сколько сострадания по отчизне!

Глава 8

8

Утро для бобрищевского участкового началось спозаранку. Кто-то вдруг принялся часто и громко молотить кулаком в калитку. Никита Степанович босиком, в одном исподнем, прошлёпал к окну и, отворив скрипучую створку, спросил со строгостью:

— Ты чего, мил-человек, ни свет, ни заря по дверям барабанишь?

— Там, у пруда, дядьку убили! — крикнул из-за калитки возмутитель спокойствия, и в заборной щели мелькнула его вихрастая шевелюра.

— Насмерть? — так же строго спросил Никита Степанович, шаря глазами по полу в поисках тапок.

— Холодный уже, — пробасили из-за калитки.

— Ты вот, что, хлопец, погоди там, место покажешь, — бросил участковый, закрывая окно.

Проклятые тапки так и не отыскались. Света участковый не включил: чего доброго, проснётся Наталья. Не отвертишься тогда от допроса. Вот уж, кого бы в следователи определить. Извела бы на корню всю преступность одними расспросами.

Наскоро одевшись и нацепив кобуру, Никита Степанович вышел на кухню. Здесь, на восточной стороне, было светлее от брезжившего за окном летнего утра. Проходя мимо шкафчика, участковый не удержался, открыл дверцу. Стараясь не греметь, вынул кувшин и налил в кружку густой, со сливочной пенкой, простокваши.

«Нехай подождут, — решил Никита Степанович. — Труп-то, поди, холодней не станет. Когда ещё перекусить придётся. Приедут из района насчёт покойника — и завертится колесо...»

Он отломил большой кусок белого хлеба и с удовольствием съел, запивая простоквашей. Теперь, можно было и до трупа прогуляться. Никита Степанович вытер ладонью вымокшие усы и вышел на бодрый июньский воздух.

За калиткой, кроме вихрастого, топтался ещё один подросток в длинной, до колен, куртке. Оба парня были с дачного хутора и балбесничали в Бобрищах с начала лета.

Никита Степанович грозно осмотрел виновников ранней побудки и первым зашагал в сторону пруда.

— А с чего вы решили, что мужик убитый? Может, от самогонки от местной окочурился? — сурово спросил он на ходу.

— Ага, от самогонки, — нервно усмехнулся семенящий следом вихрастый. — У него из спины багор торчит, и кровищи, как от свиньи.

— Багор?! — Никита Степанович остановился и поправил кобуру на ремне. — Вы-то там ничего не трогали, умники?

— Что ж мы, не понимаем? Отпечатки и всё такое, — пробубнил второй свидетель.

— Понимают они, — проворчал Никита Степанович, продолжая движение. — Вас как туда занесло-то, халамидников, ни свет, ни заря?

— Жерлиц мы хотели поставить на щучек, на окуня...

— А что рыбачить в пределах усадьбы запрещено, конечно, не знали? — вполне риторически спросил участковый.

Свидетели тяжело засопели, но промолчали.

Убитый лежал лицом вниз шагах в десяти от пруда на утоптанном крутом берегу. На нём был выцветший брезентовый плащ и высокие сапоги с налипшей на каблуки грязью. Из спины убитого и в самом деле косо торчало древко багра.

Бурое кровяное пятно густо пропитало песок и траву вокруг тела.

Никита Степанович грузно опустился возле трупа, пытаясь разглядеть лицо лежащего. Надвинутый на голову капюшон не позволил этого сделать, и участковый только покряхтел.

— Больше никого тут не видели? — спросил он ребят, поднимаясь.

— Не, никого, — дружно ответили подростки, но слишком уж поспешно.

— Так-таки и никого? — переспросил Никита Степанович, сдвинув брови. — А ну, колитесь, шалопаи, не то привлеку за проникновение на охранную территорию.

Свидетели затравленно переглянулись.

— Барыню мы видели. Ту... самую, — пролепетал вихрастый.

— Барыню? — насторожился Никита Степанович. — Сотрудницу из усадьбы?

— Да, нет. Ту, что по ночам ходит, — вставил второй. — Вся в белом. Мы её как увидали, жерлицы бросили и тикать.

— В белом, говоришь? — вздохнул Никита Степанович. — Это которая утопленница?

— Ага, — подтвердил пацан. — Её, говорят, каждую ночь тут видят. Из пруда выходит и шастает по дорожке.

— Это кто же её тут по ночам-то видит, если парк ночью закрыт? — усмехнулся Николай Степанович, понимая, что ничего путного от свидетелей больше не добиться.

— Зря вы не верите, дяденька полицейский, — потупившись, произнёс вихрастый. — Точно была графиня. Вон там, — он махнул в сторону парка. — Она всё время там торчит на поляне, возле Поцелуева камня. Дяденька полицейский, а что нам теперь будет?

— Вам если только крапивой по одному месту за нарушение правил, — серьёзно ответил Никита Степанович, доставая телефон. — А сейчас обоим спецпоручение: бежать домой и молчать во весь рот. Как настоящим мужикам.

Никита Степанович по всем правилам сообщил звонком дежурному ОВД о происшествии и собирался было с чистой совестью вздремнуть в тенёчке, недалеко от трупа. Участковый справедливо полагал, что раньше, чем через час-другой оперативная группа до Бобрищевского имения не доберётся.

Однако, вздремнуть так и не удалось: за деревьями раздались голоса, и через минуту на берег высыпали люди. Одним из них оказался старый знакомец, сосед участкового Данилыч — садовник из дворца. В компании с ним была молодая парочка. Девушку участковый признал сразу — внучка директора Дашутка, известная активистка и егоза. Третьим был незнакомый паренёк интеллигентного вида.

Все были запыхавшиеся и до крайности озабоченные. По всему видно, неспроста примчались в такую рань.

— Ну, вот же, вот же! — ещё издалека закричала Дашутка. — Смотрите, уже и милиция тут, а вы говорили, Пётр Данилыч, а вы не верили! Вот же, вот!

Паренёк помалкивал, впечатлённый видом торчащего багра, а Данилыч, поздоровавшись с участковым за руку, немедленно принялся чесать в затылке с самым обескураженным видом.

— Вишь, дело-то какое, — сокрушённо повторял он, обходя тело. — Ну и ну... А я-то грешным делом, думал, бузят молодые насчёт трупа... Это кто ж такой убивец-то у нас завёлся? Жили-жили тихо, никому не мешали, а теперь, вишь, дело-то какое...

Глава 9

9

Сторожка, некогда основательное кирпичное строение на белокаменном цоколе, переживала не лучшие времена. Штукатурка с фасада осыпалась, шиферная крыша зияла ржавыми жестяными заплатами, а высокие окна наполовину были заделаны фанерой. На перилах крылечка, на солнцепёке, спал большой рыжий кот.

Кречетов вошёл в сторожку первым, толкнув незапертую ветхую дверь. Посредине единственной комнаты стоял большой стол с остатками скудной трапезы. За столом, рухнув щекой в тарелку, спал человек.

— Колька Стрельников, — вздохнул за спиной Кречетова участковый. — Сторож местный.

— Насчёт сторожа я уже понял, — кивнул Кречетов. — Разбуди-ка его, Никита Степанович. Надо пару вопросов задать.

Участковый с сомнением посмотрел на спящего и на пустую водочную бутылку, лежащую на грязном полу.

— Этот и трезвый не больно-то разговорчив, — проворчал он, хватая тщедушного сторожа за шиворот и сажая ровно.

Сторож никак не отреагировал на эту эволюцию, и Никита Степанович легко хлестнул его пятернёй по небритой щеке. Глаза сторожа приоткрылись, но сфокусироваться на вошедших не смогли.

— Кто здесь? — прорычал сторож, пытаясь встать. — П-покиньте в-веренный мне объект!..

Кречетов поморщился от стойкого сивушного перегара.

— Колюня, — вполне миролюбиво обратился к сторожу Никита Степанович. — Ты с каких пор на дежурстве употребляешь? Вылетишь ведь с работы, чучело.

— Степаныч, ты, что ли? — узнал участкового сторож. — Ты чего п-припёрся?

— Товарищ из следственных органов хочет с тобой побеседовать, — терпеливо объяснил участковый.

— Кто?

— Конь в пальто, — теряя терпение, встряхнул сторожа Никита Степанович. — Убийство у нас, Колюня. Следствию необходимо задать тебе, раздолбаю, пару вопросов.

— С-следствие, — с усилием повторил сторож, и на его измождённом лице отразилась нешуточная работа мысли. — Мы с органами... мы, в-всегда... з-завсегда...

На этих словах сторож обмяк и, если бы не твёрдая рука участкового, наверняка бы спикировал лбом в тарелку.

— Допрос придётся отложить, — вздохнул Кречетов. — И часто они у вас так дежурят?

— Случается, конечно, — Никита Степанович отодвинул тарелку и со стуком опустил голову сторожа на стол. — На такую зарплату трезвенников разве сыщешь? Всего-то их, охранников, трое: есть ещё Славка Фролов, молодой совсем, год как после армии. В голове ветер. И Матвеич. Этот в годах уже, лет на пятнадцать меня постарше.

— Надо будет со всеми поговорить, — произнёс Кречетов, не отрываясь от записей.

— Поговорим, чего проще, — вздохнул Никита Степанович. — Только, может, сначала отобедаем? Негоже натощак целый день бегать.

Кречетов посмотрел на часы. Время перевалило за полдень. Можно было и подкрепиться.

Оськин терпеливо ждал возле машины, обмахивая распаренное лицо папкой. Было и в самом деле жарко. Никита Степанович, шедший следом за Кречетовым, шумно дышал и то и дело обтирал платком потную шею.

— Сторожа допросили? — спросил Оськин.

Кречетов покачал головой и сел в машину впереди, рядом с водителем.

— Форсмажорные обстоятельства, — ответил за него Никита Степанович. — Пьян сторож в стельку. Это ж надо так нализаться с одной пол-литры...

До дома участкового доехали быстро, с ветерком, но Наталья, предупреждённая по мобильнику о визите, уже накрыла к обеду.

— А вот и мы! — возвестил с порога Никита Степанович, пропуская гостей вперёд.

Помимо обещанной яичницы со шкваркой, на столе возвышалась громадная, едва не ведерная кастрюля борща, возлежали на тарелке ломти холодного мясо, сало, обсыпанное кристалликами соли. Свежий хлеб покоился на просторном плетёном блюде. В отдельной миске красовались соленья: кумачовые помидоры с прилипшими смородинными листочками и крутобокие огурцы.

Оськин зашаркал в дверях, вытирая ноги и с беспокойством оглядывая стол.

— Доброго здоровья, Наталья Андревна, — кланяясь седой головой, поздоровался он с хозяйкой.

— Проходите, не разувайтесь, — захлопотала та, — у нас по-простому.

Наталья, женщина изрядных кустодиевских достоинств, была на удивленье проворной. Она в два счёта снабдила каждого из гостей глубокой тарелкой, ложкой и полотенцем.

— Вы уж нас извините за вторжение, — произнёс Кречетов, смущённо улыбаясь и присаживаясь к столу.

— Да что вы, Антон Васильевич, разве я без понятия? — защебетала хозяйка. — Не для забавы, поди, приехали. Как-никак, убийство, да какое жуткое!

— Наталья, — строго бросил ей участковый. — Опять встреваешь? Откуда про убийство пронюхала?

— Тоже мне тайна! — всплеснула пухлыми руками хозяйка. — Всё село уж гудит. А багор-то, определили чей?

Кречетов только подивился оперативности местных слухов, но про багор решил за столом не распространяться.

— Первым делом у Емельянихи проверьте и у Егоровых, — посоветовала Наталья, проворно разливая по тарелкам дымящийся борщ.

— Ты вот что, Наталья, — прервал её Никита Степанович, — сходи-ка лучше за графинчиком.

Хозяйка вопросительно посмотрела на Кречетова. Поймав умоляющий взгляд Оськина, оперуполномоченный кивнул.

— По одной стопочке, — веско сказал он, — не больше.

Наталья метнулась на кухню, откуда послышался стук дверцы холодильника и стеклянный звон. Оськин нетерпеливо заёрзал. Хозяйка вернулась с графинчиком в одной руке и звякающими рюмками в другой.

— На апельсиновых корках настаиваю, — охотно пояснил Никита Степанович, принимая графинчик. — В них, говорят, самый витамин.

Участковый налил себе и Оськину до краёв, Кречетову по ободок, а супруге — на донышко. Не чокаясь, помянули убиенного. Никита Степанович опрокинул витамин залпом, Оськин в растяжку, блаженно зажмурив глаза. Кречетов сделал глоток и тотчас закашлялся, хватая воздух.

— Семьдесят градусов, — любовно похлопав графинчик своей лапищей, пояснил участковый. — От любой хвори убережёт и ясности мысли прибавит.

Глава 10

10

Визит на лодочную станцию ровно ничего не дал. Собственно, и станцией назвать увиденное язык бы не повернулся. Три ялика, носами вытащенные на берег, да открытый настежь сарай. Осмотр яликов не обогатил следствие ни малейшей зацепкой. Из посторонних предметов в них обнаружились лишь бутылочные пробки, окурки и одинокий сморщенный презерватив.

— Пройдусь-ка я, Никита Степанович, по бережку, — решил Кречетов. — Тут, похоже, ловить нам нечего. Пустышка. А ты пока охранника нашего проведай, может, уже очухался.

Утоптанная дорожка, петляла вдоль берега пруда совсем близко от тёмной воды, покрытой зелёной ряской. То тут, то там весело желтели над мелкой рябью кувшинки, радуясь жаркому высокому солнцу. Останавливаясь под тенью плакучих ив, Кречетов зорко оглядывал прибрежные кусты и заросли камыша. Однако, ничего, совершенно ничего примечательного заметить не удалось. Всё те же, конфетные фантики, окурки, да смятые пивные жестянки...

Наконец, тропинка вывела Кречетова сначала на парковую аллею, а затем — и к особняку. У входа его уже ждали трое: участковый, давешний охранник и интеллигентного вида старик в песочной тройке и дирижёрской бабочке.

— Вот, доставил на допрос охламона, — доложил участковый, толкая перед собой смертельно бледного и непрерывно икающего охранника с мокрыми, прилипшими ко лбу волосами.

По всей видимости, участковый применил к подопечному интенсивную водную процедуру, чтобы привести того в чувство.

— Говорить сможет? — с сомнением спросил Кречетов.

— А то как же, соловьём запоёт — пообещал Никита Степанович.

Кречетов подошёл к интеллигентному старику.

— Старший оперуполномоченный Кречетов Антон Васильевич, — представился он, протягивая руку.

— Дольский Иван Лаврентьевич, директор музея-усадьбы, — старик подал узкую сухую ладонь. — Какая чудовищная трагедия! Ударить человека багром...

Судя по реплике, участковый успел ввести директора в курс дела.

— Для опроса подозреваемых и свидетелей нужна комната. Желательно изолированная, коротко оповестил Кречетов.

— Да, да, — спохватился Дольский. — Думаю, мой кабинет подойдёт. Прошу.

Дольский пропустил вынужденных гостей к парадному входу и пошёл следом за ними.

— Через фойе, направо по коридору, — подсказал Кречетову участковый, хорошо знакомый с планировкой особняка.

— Помяните моё слово, господа, — подал голос Дольский. — Всё это из-за этих проклятых сокровищ.

— Сокровищ?! — Кречетов остановился так резко, что похмельный охранник едва не врезался ему в спину.

— Тут все с ума посходили из-за клада, — со вздохом пояснил Дольский. — Только и разговоров, что о графских сокровищах.

Кречетов укоризненно посмотрел на участкового, но тот только пожал плечами.

— Ладно, — вздохнул оперуполномоченный, — о кладоискателях поговорим позже. А пока меня интересует ваш сотрудник гражданин Стрельников.

Услышав свою фамилию, охранник громко икнул и поёжился.

В кабинете подозреваемого усадили на фамильное кресло, отчего Дольский тоскливо покачал головой, но воздержался от комментария. Сам директор остался стоять в дверях. Директорский стол занял Оськин и, нацепив очки, принялся оформлять протокол допроса.

Никита Степанович встал за спиной подозреваемого и со скучливым интересом принялся разглядывать старинную карту уезда на противоположной стене.

— Имя, фамилия, должность.

— Николай я, Стрельников, — заёрзал подозреваемый. — Охранник. В чём меня обвиняют, начальник?

— Вас, гражданин Стрельников, ни в чём пока не обвиняют, — сказал Кречетов, меряя шагами кабинет. — Идёт следствие по делу об убийстве, и вас вызвали сюда, как возможного свидетеля.

— Я проспал всю ночь, падлой буду, — охранник попытался вскочить с кресла, но тяжёлая рука участкового вернула его на место.

— Как вышло, что вместо дежурства и обхода территории вы спали в сторожке и прозевали убийство?

— Это всё Кот, — пряча глаза, промямлил охранник. — Явился… то да сё. Выпили.

Дольский при этих словах громко и тоскливо вздохнул.

— Погоди, — перебил его участковый. — Это Васька Котов бутылку принёс?

— Он, подлюга! — торопливо закивал охранник. — Душа, мол, горит, а выпить не с кем. А я что? Я с понятием. Негоже русскому человеку в одиночку пить.

— Во сколько это было? — спросил Кречетов.

— Часу в десятом, — поскрёб небритую щёку охранник. — Смеркалось уже.

— Что дальше?

— После второго стакана я вырубился. Точно, в омут нырнул, ни хрена не помню.

— Колюня, — снова встрял участковый. — Не пой нам песни. Ни за что не поверю, чтобы ты со второго стакана окуклился.

— Как на духу, Степаныч, — охранник клятвенно замотал головой.

— Ясно, — сам для себя подытожил Кречетов. — Котов принёс бутылку водки, куда было подмешано снотворное. Цель: усыпить охранника, чтобы он не стал свидетелем какого-то важного события. Затем сообщник убивает Котова. Зачем? Либо вышла ссора, либо сообщник убрал свидетеля.

— Либо не захотел делиться добычей, — вставил свою версию Оськин.

— Какой добычей? — повернулся к нему Кочетов.

— Графским кладом, конечно, — дёрнул плечами Оськин.

— И вы туда же, Алексей Иванович, — поморщился Кречетов. — Вы ещё про привидение вспомните.

Он тяжело вдохнул. Весь его опыт и разум протестовали против древних кладов и бродячих приведений. И всё-таки было что-то в ночном убийстве неправильное, непонятное.

— Вот что, — сказал он, наконец, — гражданина Стрельникова к нам в сизо. Алексей Иванович, поезжайте с ним. У подозреваемого взять кровь на наличие снотворных препаратов.

— За что, начальник? — вскинулся подозреваемый. — Мамой клянусь, не трогал Кота!

— Давай клешни, Колюня, — вздохнул участковый, доставая наручники.

Когда Стрельникова увели к машине, молчавший весь допрос Дольский заговорил:

— Зря вы, товарищ полицейский, отмахнулись от идеи с кладом, — сказал он мягким извиняющимся голосом. — Я и сам в него не очень-то верю, но вот, посмотрите-ка сей документ.