Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)

в которой читатель знакомится с Золотцем, несколько заинтересованных сторон строят планы его будущего, а также затрагивают будущее Питера Бернса[1]. Завершается телефонным звонком крайней важности.

1

Если бы управители отеля «Гвельф», этой примечательности Лондона, могли присутствовать январским днем в гостиной миссис Элмер Форд, приехавшей из Нью-Йорка, то, пожалуй, они бы слегка огорчились. Случись между ними философ, он погрузился бы в размышления о тщете человеческих усилий. Уж как они старались для миссис Форд! Поместили ее в прекраснейший номер. Отменно накормили. Дали строгий наказ расторопным слугам предвосхищать любое ее желание. Однако, имея все эти блага, она беспокойно и нетерпеливо мечется по комнате, ну тебе тигрица, запертая в клетке, а то и узник Бастилии. Вот она меряет шагами комнату. Вот присела и, едва взяв роман, тут же уронила из рук. Вскочила снова и снова заметалась. Пробили часы, она сверилась с наручными, хотя и смотрела на них всего две минуты назад. Открыв медальон на золотой цепочке, впилась взглядом в то, что увидела, и судорожно вздохнула. Наконец, быстро пройдя в спальню, она вынула из чемодана картину в рамке и, вернувшись в гостиную, водрузила ее на стул. Отступила на шаг-другой, стала жадно ее рассматривать. Большие карие глаза, обычно твердые и властные, странно смягчились. Губы задрожали.

– Огден! – прошептала она.

Картина, вызвавшая такие чувства, стороннего зрителя, возможно, и не потрясла бы. Он увидел бы плохой любительский портрет на редкость отталкивающего мальчишки лет одиннадцати, флегматично и капризно смотревшего с полотна. Пухлый, перекормленный мальчишка, выглядевший таким, каким он и был: избалованный, испорченный отпрыск родителей, у которых денег в избытке.

Пока миссис Форд неотрывно любовалась портретом, а портрет отвечал ей столь же пристальным взглядом, зазвонил телефон. Она стремглав жадно бросилась к нему. Звонили от портье с известием, что к ней посетитель.

– Да? Да? Кто? – Голос у нее сник, будто надеялась она услышать совсем другое имя. – Да, – тускло повторила она. – Да, пожалуйста, попросите лорда Маунтри подняться.

И вернулась к портрету. На лице у нее возникло нетерпение, исчезнувшее было при звонке. Усилием воли она согнала его, когда вошел ее гость, лорд Маунтри, розоволицый блондин лет двадцати восьми, со светлыми усами, довольно плотный и очень, очень серьезный. Заметив портрет, пронзивший его холодным взглядом, он вздрогнул и поспешно отвел глаза.

– Ну, миссис Форд, все улажено. – Он был из тех, кто не теряет времени на ненужные приветствия. – Я заполучил его.

– Заполучили! – Голос ее дрогнул.

– Да. Стэнборо.

– А-а! Я… я подумала… про другого. Присаживайтесь, пожалуйста.

Лорд Маунтри сел.

– Того художника. Помните, вы недавно упомянули, что хотите заказать портрет вашего мальчика. У вас есть только один, в одиннадцатилетнем возрасте…

– Вот он. Это Огден, лорд Маунтри. Я написала его сама.

Пэр Англии, который специально выбрал стул так, чтобы оказаться спиной к портрету, и сидел со слегка упрямым выражением лица, словно бы преисполнясь решимости ни за что не оборачиваться на страшного беса, мчащегося за ним по пятам, вынудил себя обернуться. И встретил взгляд с портрета со всей возможной беспечностью.

– Э… э… н-да… Отличный мальчик. – Он запнулся. – Смелый такой…

– Нет, правда?

Лорд поспешно отвернулся.

– Я рекомендовал вам этого Стэнборо, если помните. Он мой большой приятель, и я всегда рад оказать ему при случае услугу. Говорят, художник он – высший класс. Сам я в этом не разбираюсь. Вы просили меня привести его. Он ждет внизу.

– Ах да, конечно! Я не забыла. Большое спасибо, лорд Маунтри.

– Мне пришла в голову недурная идейка, если вы еще не передумали поплавать на моей яхте. Боюсь, там вам будет скучновато. Вы не передумали?

Миссис Форд кинула быстрый взгляд на часы.

– С нетерпением предвкушаю.

– Тогда отчего бы нам не убить одним выстрелом двух зайцев? Давайте соединим плавание и портрет. А? Вы возьмете с собой своего мальчика, а я – Стэнборо. Ну как?

Предложение это не было плодом внезапного порыва добросердечия. Лорд всесторонне обдумал вопрос и пришел к выводу, что план превосходен, хотя и не без изъянов. На яхте, остро осознавал он, свободно можно обойтись и без мальчишки, а увидев портрет, еще яснее понял все изъяны свого замысла. Но ему очень хотелось заполучить в компанию Стэнборо. Каким бы ни оказался Огден, Билли Стэнборо – парень веселый, идеальный спутник в путешествии. Если он будет на борту, то и плавание пойдет совсем по-другому. Проблема была в том, что Стэнборо наотрез отказывался долго бездельничать. И его светлость, которого редко осеняли блестящие идеи, породил, к собственному изумлению, план, только что изложенный миссис Форд.

Теперь он, выжидающе глядя на нее, с удивлением заметил мимолетное облачко страдания на ее лице. Он быстренько пробежался по своей последней речи. Нет, ничего огорчительного в ней не было; и он совсем растерялся.

Миссис Форд смотрела мимо него на портрет. В глазах у нее стыла боль.

– Боюсь, вы не совсем понимаете положение дел, – хрипло и напряженно проговорила она.

– А?

– Видите ли… у меня нет… – Она умолкла. – Мой мальчик не… Огден живет не со мной.

– В школе… э?

– Нет, не в школе. Позвольте обрисовать вам ситуацию. Мы с мистером Фордом не очень ладили и год назад развелись в Вашингтоне. Несовместимость, знаете ли… и… и…

Она поперхнулась словами. Его светлость, всегда испытывающий панический ужас перед глубокими эмоциями, выказывал ли их мужчина или женщина, молча терзался. Вот что самое плохое в этих американцах! Вечно они разводятся, ставя людей в неловкое положение. Ну откуда человеку знать? И почему тот, кто познакомил их – кто же это был? – не рассказал ему про это? Он-то считал, что она обыкновенная американка, путешествующая по Европе на денежки щедрого муженька, таящегося где-то на заднем плане.

– Э… – промямлил он. Больше сказать ему ничего не удалось.

– И… и суд, – процедила сквозь зубы миссис Форд, – присудил ему опеку над Огденом.

Лорд Маунтри, зарозовевшись от смущения, сочувственно побулькал.

– С тех пор я не видела Огдена. Вот почему я так заинтересовалась, когда вы упомянули своего друга, мистера Стэнборо. Мне пришло в голову, что Форд вряд ли сумеет возразить против того, чтобы у меня был портрет моего сына, написанный на мои деньги. Да, не сумеет, когда я изложу ему дело. Теперь вы понимаете, сейчас несколько преждевременно строить какие-то конкретные планы насчет того, чтобы портрет писался на вашей яхте.

– Боюсь, это сокрушительный удар по моему замыслу, – печально согласился лорд Маунтри.

– Нет.

– А?

– Определенно обещать я пока не могу, но, возможно, Огден все-таки сумеет поплыть с нами. Кое-что можно будет организовать.

– Так вы думаете, что все-таки сумеете взять его с собой?

– Очень и очень надеюсь.

Лорд Маунтри, хотя он сочувственно булькал, был слишком честен и прямолинеен и не мог не указать на преднамеренную слепоту.

– Не совсем понимаю, как вы сумеете противостоять решению суда. Оно ведь и в Англии действительно?

– Я все равно надеюсь. Что-то можно устроить.

– О, я тоже, я тоже! – Исполнив свой долг – не игнорировать очевидных фактов, его светлость опять был готов сочувствовать. – Кстати, а где Огден сейчас?

– Он в деревне, у мистера Форда. Но…

Ее перебило треньканье звонка. Вскочив с кресла, миссис Форд метнулась через комнату к телефону, одним, как показалось пораженному лорду, прыжком.

Когда она поднесла трубку к уху, волна радости омыла ее лицо. Она издала короткий вскрик восторга и волнения.

– Немедленно присылайте их наверх! – распорядилась она и, преображенная, повернулась к гостю.

– Лорд Маунтри, – быстро начала она, – пожалуйста, не сочтите меня крайне грубой, но я попрошу вас уйти. Ко мне идет… Я должна…

Его светлость торопливо поднялся.

– Конечно, конечно, разумеется! Куда это я положил свою… ах, вот она! – Он схватил шляпу и, сэкономив усилия, тем же движением уронил на пол трость. С растущим нетерпением миссис Форд наблюдала, как он наклоняется за ней. Наконец он выпрямился, слегка раскрасневшись, но с тростью и со шляпой, целыми и невредимыми. – Итак, до свидания, миссис Форд. Дайте мне знать, если ваш мальчик войдет в нашу компанию. Хорошо?

– Да-да! Спасибо вам. До свидания!

– До свидания.

Подойдя к двери, лорд открыл ее.

– Ох ты, Господи! – Он круто обернулся. – А Стэнборо-то! Как же со Стэнборо? Попросить, чтобы подождал еще? Он ведь внизу сидит!

– Да-да. Мне очень неприятно, что заставляю его ждать. Попросите подождать еще несколько минут в Пальмовом зале.

– Я закажу виски, – осенило лорда Маунтри.

– Да-да, как желаете! Лорд Маунтри, вам действительно пора. Я веду себя грубо… Господи, сама не понимаю, что говорю! Но мой мальчик возвращается ко мне!

Накопленное веками рыцарство встрепенулось, пришпорив его светлость. Он понял, хотя и несколько смутно, что вот-вот разыграется сцена, в которую он явно не вписывается. Встреча матери с давно потерянным сыном. Это – святое. А потому, развернувшись, молнией бросился в дверь, но так как в этот миг в нее входили, то ему пришлось, привычно нагнувшись за шляпой, бормотать извинения.

Новой гостьей оказалась сказочной красоты девушка с выражением лица довольно твердым и даже несколько циничным. За руку она вела толстого мальчишку лет четырнадцати, чье сходство с портретом на стуле вопило, кто он есть. Мальчишка столкновения избежал, но все равно разозлился. И, оглядев с холодным отвращением наклонившегося пэра, он выразил свое мнение о нем одним хлестким словом:

– Недотепа!

Лорд Маунтри разогнулся.

– Прошу прощения, – выговорил он уже раз в седьмой. Он совсем потерялся. И всегда-то крайне стеснительный, сейчас он смутился донельзя в силу разных причин. Казалось, весь мир состоял из глядящих на него глаз: глаза миссис Форд взывали: «Уходите!», глаза Огдена ясно кричали: «Вот дурак!», портрет вторил им «Идиот!» И, наконец, глаза сказочно красивой девушки – огромные, серые, прохладно насмешливые, презрительно вопрошали: «Кто этот странный розоволицый субъект, который путается у меня под ногами?»

– Прошу… прошу прощения, – снова пробормотал он.

– Гляди, куда идешь, – сурово указал Огден.

– Все в порядке, – произнесла девушка. – Ты познакомишь нас, Неста?

– Лорд Маунтри – мисс Дрэссилис, – представила их миссис Форд.

– Боюсь, это из-за нас лорд Маунтри вынужден уйти, – заметила девушка. Глаза ее показались его светлости еще громаднее, серее, прохладнее, насмешливее и презрительнее. Он барахтался в них, словно в глубоких водах.

– Нет, что вы… нет… – заикался он. – Честное слово. Я ухожу. До свидания. Значит, миссис Форд, вы дадите мне знать насчет яхты? Да? Славная соберется компания. До свидания. До свидания, мисс Дрэссилис.

Он бегло оглянулся на Огдена, будто бы в нерешимости – допустима ли вольность попрощаться и с ним? Но духу ему не хватило, и он, повернувшись, стремглав выскочил в дверь. Из коридора донесся стук упавшей трости.

Синтия Дрэссилис, закрыв дверь, улыбнулась:

– Какой нервный молодой человек. Что он такое говорил насчет яхты, Неста?

Миссис Форд оторвалась от зачарованного созерцания Огдена.

– Ах, ничего! Мы собираемся на юг Франции. На следующей неделе небольшой компанией.

– Какая чудесная идея!

В голосе Синтии послышалась задумчивая нотка.

– А что, блестящая мысль, – пробормотала она.

Миссис Форд устремилась к Огдену, вихрем обрушилась на него, шурша дорогой юбкой, и сжала в объятиях:

– Мой мальчик!

Не каждому дано грациозно перейти к сцене накаленных эмоций. Огдену не удалось. Он грубо выдрался из материнских объятий.

– Сигаретка есть?

Мальчишкой он был на редкость неприятным. Портрет явно льстил ему. Написанный любящей рукой, он здорово приукрашивал оригинал. На портрете он был плотненьким, на самом деле – попросту толстым. Там он был задумчив, на самом деле – угрюм. Но и у искусства есть границы, тем более у любительского, и на портрете даже намеком не проскальзывало, насколько у него отталкивающие манеры. Развит он был не по летам. У него был вид пресыщенного жизнью человека, постоянно мающегося от скуки. И речь, и поведение тоже напоминали человека скорее взрослого и весьма непривлекательного.

Даже миссис Форд на миг опешила и дрожаще рассмеялась:

– Какой ты прозаичный, дорогой!..

Синтия окинула наследника миллионов твердым полупрезрительным взглядом.

– Он весь день такой. Можешь себе представить, как мне это помогало.

Миссис Форд обернулась на нее, полная благодарности.

– Синтия, милая, я еще тебя и не поблагодарила.

– Верно, – сухо бросила девушка.

– Ты – чудо, дорогая. Настоящее чудо! Я повторяю это с той минуты, как получила твою телеграмму. – И перебила себя: – Огден, иди ко мне, сыночек.

Тот угрюмо наклонился к матери.

– Только больше не тискай, – выдвинул он условие, прежде чем позволить заключить себя в объятия.

– Скажи, Синтия, – начала снова миссис Форд, – как это тебе удалось? Я говорила лорду Маунтри, что надеюсь скоро увидеть своего Огдена, но на самом деле не надеялась. Казалось совершенно невероятным, что ты добьешься успеха.

– Этот твой лорд Маунтри… – протянула Синтия. – Как ты с ним познакомилась? Почему я не видела его прежде?

– Познакомилась я с ним в Париже, осенью. Его долго не было в Лондоне. Ухаживал за больным отцом.

– Понятно.

– Он такой любезный. Договорился, чтобы писали портрет Огдена. Но при чем тут лорд Маунтри? Как мы вообще свернули на него? Расскажи мне лучше, как тебе удалось увезти Огдена?

– Получилось все, – зевнула Синтия, – очень легко. Проще простого.

– Огден, милый, – отвлеклась миссис Форд, – куда же ты? Я хочу, чтобы ты был близко.

– Ой, да ладно!

– Оставайся тут, ангел мой.

– Фу, слюнтяйство какое, – тихо пробормотал ангел. – Слушай, мне зверски есть охота, – добавил он.

Миссис Форд будто током ударило. Она вскочила на ноги.

– Мое бедное дитя! Конечно же, тебе необходимо поесть. Позвони, Синтия. Я попрошу принести ленч сюда.

– И я поем, – сказала Синтия.

– О, ты ведь тоже не ела. Я и позабыла.

– Кто бы сомневался.

– Вы оба пообедаете тут.

– Вообще-то, – возразила Синтия, – лучше пусть Огден поест внизу, в ресторане.

– Посплетничать хочешь?

– Огден, ну что ты, милый, – укорила его миссис Форд. – Хорошо, Синтия. Ступай, Огден. Закажи себе что-нибудь посущественнее.

– А то, – немногословно отозвался ее сынок и наследник.

Когда за ним закрылась дверь, наступила короткая пауза. Синтия с непонятным выражением смотрела на подругу.

– Ну что ж, дорогая, я это сделала.

– Да. Ты – чудо, моя душенька!

Они снова помолчали.

– Кстати, – сказала наконец миссис Форд, – ты упоминала, будто есть какая-то мелочь, маленький счет, который беспокоит тебя?

– А я упоминала? И правда, есть. Платеж неотложный. Он, можно сказать, затемняет мне весь горизонт. Вот он.

– Большая сумма? – Миссис Форд взяла у нее чек и охнула. Потом, подойдя к бюро, вынула чековую книжку.

– Ты очень добра, Неста, – сказала Синтия. – А то они уже начали зубы показывать.

И, спокойно сложив чек, сунула его в сумочку.

– Ну, а теперь расскажи мне, как тебе это удалось, – попросила миссис Форд.

Упав в кресло, она откинулась на спинку, сцепив руки за головой. В первый раз обрела она спокойствие души и полузакрыла глаза, будто бы приготовившись слушать любимую музыку.

– Расскажи все с самого начала.

Синтия подавила зевок.

– Ладно, дорогая. Итак, в Истнор я отправилась поездом в 10.20. Соберешься ехать туда, учти, поезд неплохой. Приехала в четверть первого и пошла прямо в дом – ты ведь этого дома никогда не видела? Совершенно очаровательный. Я сказала дворецкому, что хочу видеть мистера Форда по делу, заранее разузнав, что того нет дома. Он уехал в Дройтвич.

– Ревматизм, – вставила миссис Форд. – У него иногда разыгрывается.

– Дворецкий ответил мне, что мистера Форда нет, и как будто ждал, что я сейчас развернусь и уйду. Но я прилипла, точно моллюск, и послала его позвать учителя. Его зовут Бростер, Реджи Бростер. Премилый молодой человек. Большой, широкие плечи, и лицо такое добродушное.

– Ну, дорогая, ну?

– Я объяснила ему, что делаю серию рисунков для журнала. Интерьеры известных деревенских особняков.

– Неужели поверил?

– Он верит всему. Он из таких. Поверил даже, что мой редактор особенно просил зарисовать внутреннюю лестницу. Про лестницу мне рассказали в гостинице. Забыла уж, в чем там суть, но что-то в ней есть особенное.

– Итак, ты вошла…

– Итак, я вошла.

– И увидела Огдена?

– Только на минутку. А потом Реджи…

– Кто?

– Ну, Бростер. Теперь он для меня Реджи. Он по природе своей Реджи. С таким добрым, наивным лицом. Итак, Реджи увидел, что настало время уроков, и отослал Огдена наверх.

– Одного?

– Одного! А мы с Реджи поболтали немножко.

Карие, яркие, твердые глаза миссис Форд расширились.

– Бростер – никуда не годный учитель для моего мальчика, – холодно заявила она.

– Да, наверное, поступать так нельзя, – согласилась Синтия. – Но на мне была эта шляпка и…

– Продолжай.

– Спустя какое-то время я заявила, что мне пора начинать работу. Он хотел, чтобы я сначала зарисовала ту комнату, где мы сидели. Я возразила – нет, я лучше спущусь вниз и набросаю вид дома с востока. Восток я выбрала, потому что оттуда ближе всего к вокзалу. И добавила, что он, конечно, водит иногда Огдена в сад. Он согласился – да, водит, и сейчас как раз подоспело время прогулки. Наверное, пойдут они в мою сторону, Огдену ведь интересно посмотреть мой эскиз. Он, похоже, поощряет интерес Огдена к искусству.

– Бростер – неподходящий учитель для моего мальчика.

– Ну, сейчас-то, дорогая, он ему больше не учитель. Правильно?

– Что же случилось потом?

– Я ушла со своими рисовальными принадлежностями. Вскоре подошли и Реджи с Огденом. Я объяснила, что ничего не успела нарисовать, потому что меня напугал бык.

– Неужели он и этому поверил?

– Целиком и полностью. Он такой добрый и чуткий. Мы мило поболтали. Он рассказал мне про себя все. Раньше, оказывается, он очень хорошо играл в футбол. Сейчас больше не играет, но часто вспоминает прошлое.

– Он мог заметить, что рисовать ты не умеешь. Что тогда стало бы с твоей историей?

– Ну про рисунки как-то все забылось. Мне даже не пришлось начинать. Видишь ли, мы увлеклись разговором. Реджи рассказывал мне про футбол, про матчи в Оксфорде. Он хотел, чтобы я прочитала газетную вырезку об университетском матче, в котором он играл. Я ответила: «С удовольствием». Он сказал, что она у него в чемодане. Я пообещала присмотреть за Огденом, пока он за ней сбегает. Естественно, я отослала его как раз вовремя, чтобы нам успеть на поезд. Он ушел, а мы – тут. Ну, а теперь можешь заказать ленч, про который говорила. Умираю с голоду.

Миссис Форд поднялась. На полдороге к телефону она вдруг остановилась.

– Мое дорогое дитя! Мне только что пришло в голову, что нам немедленно нужно отсюда уехать. Учитель, наверное, последовал за вами. Догадался, что Огдена похитили.

– Уж поверь мне, – улыбнулась Синтия, – Реджи потребуется много времени, чтобы хоть о чем-то догадаться. Кроме того, поездов долго не будет. Мы в полной безопасности.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Я убедилась прежде, чем уезжать.

Миссис Форд жарко расцеловала ее.

– О, Синтия, ты – чудо!

Вскрикнув, она отшатнулась – в дверь пронзительно позвонили.

– Ради Бога, Неста, – раздраженно бросила Синтия, – держи себя в руках. Бояться нечего. Говорю же тебе, Бростеру никак не успеть, даже если б он знал, куда ехать. А откуда ему узнать? Скорее всего это Огден.

Краски вернулись на лицо миссис Форд.

– Да, правда.

Синтия открыла дверь.

– Входи, милый, – ласково позвала миссис Форд. Вошел жилистый коротышка с седыми волосами, в очках.

– Добрый день, миссис Форд, – поздоровался он. – Я приехал забрать Огдена.

2

Порой возникают ситуации, настолько неожиданные, настолько мучительные, что мы решили не принимать их в расчет.

Мы отказываемся учитывать поведение жертвы, попавшей в подобную ситуацию. Мы считаем, что великий генерал, столкнувшийся с бешеным быком, вправе развернуться и убежать, это ничуть не роняет его репутации. Епископ, поскользнувшийся зимой на льду и потешивший прохожих несколькими па регтайма, ничуть не утрачивает своего достоинства. Таким же образом мы обязаны извинить Синтию Дрэссилис, когда, открыв дверь гостиной, она впустила совсем не Огдена, а незнакомца, сопроводившего свой приход примечательными словами, записанными в конце предыдущей главы.

Синтия гордилась умудренным и надменным отношением к жизни, но такая грубая подмена оказалась чрезмерной даже для нее. Отпустив ручку двери, она попятилась и, издав невнятный писк изумления, приросла к полу, тараща глаза и широко открыв рот.

На миссис Форд это внезапное появление произвело другой эффект. Ласковую, довольно глупую улыбку будто стерли с ее лица. Остекленевшие глаза, испуганные, словно у пойманного в капкан зверька, уставились на незваного гостя. Задыхаясь, она сделала шаг вперед.

– Что вы себе позволяете?! – закричала она. – Как смеете вламываться в мою комнату?

Гость и не подумал уступать позиций, он стоял твердо. В нем любопытно переплетались робость и агрессивность. Настроен он был решительно, но одновременно полон сожалений. Такое поведение отличало, наверное, наемного убийцу Средних веков, твердо вознамерившегося выполнить работу добросовестно, но одновременно ясно осознающего, что причинит жертве определенные неудобства.

– Сожалею, – пробормотал он, – но я должен попросить вас, миссис Форд, отдать мне мальчика.

Синтия уже пришла в себя. Она смерила незваного гостя холодным взглядом, каким обескуражила лорда Маунтри.

– Кто этот джентльмен? – утомленно обронила она.

Но гость был покрепче, чем его светлость. Взгляд ее он встретил со спокойной твердостью.

– Меня зовут Мэнник. Я личный секретарь Элмера Форда.

– Что вам нужно? – спросила миссис Форд.

– Я уже объяснил, миссис Форд. Мне нужен Огден.

– О чем это он, Неста? – вскинула брови Синтия. – Огдена тут нет.

Мистер Мэнник, вынув из нагрудного кармана телеграфный бланк, спокойно, деловито начал разворачивать его.

– Ту т у меня телеграмма от мистера Бростера. Одно из условий его работы – если он не уверен, где находится Огден, он должен срочно телеграфировать мне. Он и телеграфировал. Он сообщил, что сегодня днем оставил Огдена в компании незнакомой молодой леди, – очки мистера Мэнника сверкнули на Синтию, – а когда вернулся, оба они исчезли. Порасспросив, он выяснил, что молодая леди села в экспресс 13.20 на Лондон, а вместе с ней и Огден. Получив эту информацию, я незамедлительно телеграфировал мистеру Форду, прося инструкций. И получил ответ. – Он выудил вторую телеграмму. – Вот он.

– Мне все-таки непонятно, что привело вас сюда, – перебила миссис Форд. – По непростительной небрежности служащих его отца мой сын похищен. Но это не причина…

– Позвольте, я прочитаю телеграмму мистера Форда, – продолжил, по-прежнему непреклонно, мистер Мэнник. – Она довольно длинная. Думаю, мистер Форд несколько раздосадован. «Мальчика украла наемница его матери…» Я читаю подлинные слова мистера Форда, – перебил он сам себя, адресуясь к Синтии и как бы прося прощения.

– Не извиняйтесь, – с коротким смешком сказала Синтия. – Вы не в ответе за грубость мистера Форда.

Мистер Мэнник поклонился.

– Он продолжает: «Заберите Огдена. Ее опека незаконна. Необходимости вызовите полицию, примените силу».

– Очаровательно! – бросила миссис Форд.

– Практично, – возразил мистер Мэнник. – Это еще не все. «Прежде всего увольте этого болвана, потом зайдите в агентство, справьтесь хорошей частной школе. Ни под каким видом не нанимайте нового учителя. Хватит. Организуйте все сегодня. Отошлите Огдена в Истнор с миссис Шеридан. Пусть остается ним дальнейших распоряжений». Таково послание мистера Форда.

Аккуратно сложив бланк, мистер Мэнник снова убрал его в карман.

Миссис Форд взглянула на часы.

– А теперь уходите, пожалуйста!

– Простите мою невежливость, миссис Форд, но без Огдена я уйти не могу.

– Я позвоню в офис. Пусть пришлют портье и выведут вас.

– А я воспользуюсь его присутствием и попрошу его привести полисмена.

В пылу битвы налет сожаления потихоньку слетал с мистера Мэнника. Он говорил раздраженно. Синтия воззвала к его разуму с утомленным видом принцессы, снисходящей до спора с конюхом.

– Вы сами не видите, что его тут нет? – спросила она. – Вы что, думаете, мы его прячем?

– Не желаете ли обыскать мою спальню? – Миссис Форд распахнула дверь.

Мистер Мэнник стоял непоколебимо.

– Это, миссис Форд, совершенно излишне. Судя по тому, что его нет в номере, мальчик в ресторане.

– Я позвоню…

– И попросите прислать его сюда. Поверьте мне, миссис Форд, это для вас единственный выход. Я глубоко вам сочувствую, но я служащий мистера Форда и должен действовать в его интересах. Закон на моей стороне. Я здесь, чтобы увезти Огдена обратно, и я его увезу.

– Нет, не увезете!

– Должен добавить, что когда я поднялся сюда, то оставил миссис Шеридан – она тоже секретарша, если помните, мистер Форд упомянул ее в телеграмме, – так вот, я оставил ее поискать в ресторане и привести Огдена, если найдет, ко мне, в эту комнату.

В дверь позвонили. Он открыл ее.

– А вот и миссис Шеридан. Входите.

В комнату вошла девушка в простом аккуратном синем платье – невысокая, грациозная, хорошенькая, но явно привыкшая сама заботиться о себе в этом жестоком мире. Глаза у нее смотрели ясно, взгляд твердый, губы красивые, но четкого рисунка, подбородок человека, который храбро встречает трудности и умеет расправляться с ними. Маленький стойкий солдатик.

Перед собой она подталкивала Огдена, уже наевшегося, но по-прежнему угрюмого. Увидев мистера Мэнника, мальчик остановился.

– Приветик! – буркнул он. – А вас-то чего сюда принесло?

– Застала его за ленчем, – сообщила девушка. – Подумала, вы не станете возражать, если я позволю ему закончить.

– Послушайте-ка, что тут творится? – грубо проворчал Огден. – Куска спокойно съесть не дают! Прям задергали.

– Твой отец, Огден, – объяснил мистер Мэнник, – желает, чтобы ты вернулся в Истнор.

– Ну и ладно. Тогда мне лучше поехать, ма.

У миссис Форд перехватило дыхание.

– Поцелуй меня на прощание, Огден!

В угрюмом молчании Огден подчинился ее объятиям. Остальные вели себя каждый на свой манер. Мистер Мэнник беспокойно теребил подбородок. Синтия повернулась к столу и взяла иллюстрированную газету. Глаза миссис Шеридан наполнились слезами. Она шагнула было к миссис Форд, словно желая заговорить, но тут же и отступила.

– Пойдем, Огден, – хрипло позвал мистер Мэнник. Необходима эта работенка наемного убийцы, но как мучительно ее выполнять! Он испустил вздох облегчения, очутившись в коридоре со своим трофеем.

Миссис Шеридан, нерешительно приостановившись у двери, обернулась.

– Простите! – выдохнула она.

Молча отвернувшись, миссис Форд скрылась в спальне. Синтия отложила газету.

– Минутку, миссис Шеридан!

Девушка, уже повернувшаяся идти, остановилась.

– Вы мне можете уделить минутку? Войдите и закройте дверь. Присядьте, пожалуйста. Очень хорошо. Вам как будто жаль миссис Форд?

– Мне действительно ее жалко. Очень. Невыносимо видеть, как она страдает. Я жалею, что мистер Мэнник впутал в это меня.

– Неста обожает своего сынка, – сказала Синтия. – Почему, только небесам ведомо. Лично я в жизни не видела такого мерзкого мальчишки. Однако что есть, то есть. И мне жаль вас. Как я поняла со слов мистера Мэнника, вам придется в ближайшее время находиться в обществе Огдена. Как вам это?

– Мне пора. – Миссис Шеридан направилась к двери. – Мистер Мэнник ждет меня.

– Минутку! Скажите, разве вы не думаете, что миссис Форд – самый подходящий опекун для Огдена? Вы же видели, как она любит его.

– Могу я быть с вами откровенной?

– Пожалуйста.

– Так вот, я считаю, что влияние миссис Форд для Огдена губительнее всего. Мне жаль ее, но это не пошатнет моего мнения. Только из-за миссис Форд Огден такой, каков есть. Она испортила мальчика, потакая всем его капризам, вот он и стал, как вы сами сказали, мерзким.

– Да ладно! – расхохоталась Синтия. – Я завела разговор о материнской любви только потому, что у вас такой вид, будто вас он трогает. Давайте бросим эту тему и перейдем к делу.

– Я вас не понимаю.

– Сейчас поймете. Может, вы думаете, я похитила Огдена только из любви к миссис Форд? Да, мне нравится Неста, но не настолько. Мой лозунг – «По-ско-рей раз-бо-га-тей». Приходится заботиться о себе самой, больше-то некому. У меня дома кошмар. Отец умер, мать – сварливая ехидна, так что…

– Пожалуйста, остановитесь, – перебила миссис Шеридан. – Я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете.

– Да все вы распрекрасно понимаете. Не знаю, сколько вам платит Форд, но вряд ли очень уж щедро. Почему бы вам не перейти на нашу сторону? Миссис Форд целый мир подарит, если вы опять украдете Огдена.

– Видимо, вы пытаетесь подкупить меня.

– Видимость вас не обманывает. Да, пытаюсь.

– До свидания.

– Не будьте дурочкой.

Дверь захлопнулась.

– Вернитесь! – закричала Синтия и шагнула было к двери, словно намереваясь догнать ушедшую, но тут же со смешком отказалась от этой мысли. Она села и снова принялась за иллюстрированную газету. Вскоре открылась дверь спальни. Появилась миссис Форд, прикладывая на ходу к глазам носовой платочек. Синтия вскинула на нее взгляд.

– Мне ужасно жаль, Неста.

Миссис Форд подошла к окну.

– Я все равно не сдамся, – отозвалась она. – И все-таки это доказывает, что похищение возможно!

Синтия перевернула страницу.

– Я только что попыталась ее подкупить.

– О чем ты?

– Наобещала много чего от твоего имени этой секретарше. Но – не получилось. Я просила ее вернуть нам Огдена поскорее, с уплатой по доставке, но она пронзила меня взглядом и удалилась.

– Да пусть ее, – нетерпеливо пожала плечами миссис Форд. – Меня уже тошнит от дилетантов.

– Спасибо тебе, дорогая.

– О, я знаю, ты старалась, как могла. Для любителя ты справилась прекрасно. Но все-таки настоящего успеха любителям не добиться. Мы упустили десятки мелких предосторожностей. Нам требуется профессионал. Человек, для которого похищение – обыденность. Кто-то вроде Ловкача Фишера.

– Неста, дорогая, кто это? Что-то имя незнакомое.

– Он пытался похитить Огдена в 1906 году, когда мы жили в Нью-Йорке. Во всяком случае, полиция приписала похищение ему, хотя доказать ничего не смогла. Потом был еще один кошмарный субъект, по имени, как сказала полиция, Бак Макгиннис. Этот сделал попытку в 1907 году. В Чикаго.

– Господи Боже! Оказывается, похищение Огдена – популярнее футбола! А я-то считала, что была первой.

– Вряд ли какого другого ребенка в Америке, – в голосе миссис Форд прозвучал оттенок гордости, – приходилось охранять так бдительно. Мало того, у похитителей даже и прозвище для него есть – они зовут его «Золотце ты наше». Долгие годы мы выпускали сына из дома только под охраной детектива.

– Значит, сейчас Форд все поменял. Никаких детективов я не видела. Наверное, он считает, что в Англии они ни к чему. А может, полагался на Бростера. Бедняжечка Реджи!

– Форд, разумеется, проявил преступную небрежность, но это послужит ему хорошим уроком. Будет впредь поосторожнее и не станет оставлять Огдена на милость любого, кому заблагорассудится заглянуть в дом.

– Что, кстати, сокращает шансы для тебя. Теперь похитить мальчика будет непросто.

– О, я бросила всякие надежды, – смиренно вздохнула миссис Форд.

– А я – нет!

В голосе у нее прозвучало нечто, заставившее ее подругу резко обернуться. Миссис Форд напустила на себя смиренность, но женщиной она была целеустремленной. Недавнее поражение оставило ее в синяках, но никоим образом не сломило.

– Синтия! О чем ты? На что ты намекаешь?

– Ты, Неста, презираешь любителей, но ведь и твои профессионалы не добились успеха. Потерпела я неудачу не из-за недостатка опыта, а из-за своего пола. Это мужская работа. Будь я мужчиной, у меня хотя бы хватило грубой силы, чтобы побороться, когда явился Мэнник.

Миссис Форд покивала:

– Да, но…

– Так как все эти твои Ловкачи, – продолжала Синтия, – провалились тоже, то, очевидно, единственный способ похитить Огдена – действовать изнутри. У нас должен быть свой человек во вражеском лагере.

– Что невозможно… – удрученно вздохнула миссис Форд.

– А вот и нет!

– Ты знаешь кого-то?

– Знаю.

– Синтия! О ком ты?

– Его зовут Питер Бернс.

– Никогда не слышала. – Миссис Форд покачала головой.

– Я тебя познакомлю. Он тебе понравится.

– А ты уверена, что он захочет помогать нам?

– Захочет ради меня. – Синтия запнулась. – Видишь ли, мы с ним помолвлены.

– Моя дорогая! Отчего же ты не сказала мне? Когда это случилось?

– Вчера вечером, на танцах у Флетчера.

Глаза миссис Форд округлились.

– Вчера? Так ты была на танцах? А сегодня два раза съездила по железной дороге? Ты, наверное, до смерти устала!

– Нет, ничего. Со мной все в порядке, спасибо. Вчера я думала, что буду назавтра никуда не годной развалюхой. Но сейчас у меня такое чувство, будто я не устану никогда. Возможно, так действует помолвка.

– Расскажи мне про него.

– Ну, он богатый. Очень милый. – Синтия загибала пальцы, перечисляя достоинства жениха. – Я думаю, храбрый. И уж конечно, не такой болван, как Реджи Бростер.

– Ты сильно в него влюблена?

– Он мне нравится. Безвредный такой…

– Н-да, любовью ты не пылаешь.

– О, мы прекрасно поладим. Перед тобой, Неста, мне, слава Богу, притворяться ни к чему. За это я тебя и ценю. Тебе известно, какие у меня обстоятельства. Мне нужно выйти замуж за богатого, а Питер – самый приятный богач из всех моих знакомых. Он совсем не думает о себе. Я даже удивляюсь. С его-то деньгами он мог превратиться в настоящий кошмар.

У миссис Форд мелькнуло некое соображение.

– Но если он так богат… – начала она. – Фу, забыла, что хотела сказать!

– Дорогая Неста, я поняла. Если он так богат, зачем ему жениться на мне? Он может выбирать из половины Лондона. Что ж, объясняю. Женится он, во-первых, потому, что ему меня жалко. А во-вторых, потому, что у меня достало ума. Он вообще ни на ком жениться не собирался. Несколько лет назад его бросила девушка. Дуреха какая-то. И он намеревался всю оставшуюся жизнь жить с разбитым сердцем. Не могла же я такого допустить. Потребовалось много времени, больше двух лет, но я выиграла. Питер очень сентиментален. Я давила на сочувствие. И вчера вечером вынудила его сделать мне предложение.

Нельзя сказать, чтобы миссис Форд слушала эти откровения равнодушно. Несколько раз она порывалась перебить рассказчицу, но та только отмахивалась. Наконец она решительно вмешалась:

– Знаешь, не собиралась я ничего этого говорить. Но тебе не следовало бы рассуждать так цинично, так ужасно о… о…

И, вспыхнув, умолкла. Иногда она ненавидела Синтию. Такое случалось, когда та вынуждала ее выставлять напоказ искренние чувства. Миссис Форд целых двадцать лет усиленно старалась забыть, что вышла замуж, когда трудилась продавщицей в иллинойском городишке, и от всплесков нецивилизованной искренности, характерных для ее девических лет, ей становилось не по себе.

– Да, ничего подобного высказывать я не собиралась, – повторила она.

Синтия расплылась в добродушной улыбке.

– Знаю. Я просто поддразнивала тебя. «Подкалывала» – так выражаются там, у вас?

Миссис Форд тут же смягчилась.

– Извини, Синтия, не хотела набрасываться на тебя. Но все-таки… – Она заколебалась. То, что она хотела спросить, ужасно отдавало Механиксвиллем, но она все-таки решилась. Почему-то ее очень разволновала судьба неведомого мистера Бернса. – Неужели ты совсем его не любишь?

– Конечно, люблю! – просияла Синтия. – Он такой душечка. Что ты, я его никогда не брошу, я буду верна старому Питеру. Просто я хотела объяснить, какой он добрый. Он сделает для меня все. Ну, так как? Прозондировать почву насчет Огдена?

Магическое имя отвлекло мысли миссис Форд от матримониальных дел мистера Бернса. Теперь он превратился в странствующего рыцаря. Она счастливо рассмеялась. Перспектива иметь защитника смягчила саднящую боль поражения. Бой с мистером Мэнником стал представляться ей легкой стычкой.

– Ты меня удивляешь! – сказала она. – Как же Бернс сможет помочь нам?

– Да очень просто. Ты слышала, как Мэнник читал телеграмму. Огдена отошлют в частную школу. И Питер поедет туда же.

– Не понимаю. Мы даже не знаем, какую школу выберет Мэнник.

– Но легко сумеем разведать.

– А как же Бернс проникнет туда?

– Да проще простого. Притворится, будто планирует открыть собственную школу. Навестит директора с предложением заплатить за то, чтобы поработать у него учителем. За такое предложение директор ухватится с радостью. Еще бы! Такая выгодная сделка. Питер мало чему научился в Оксфорде, но в разные игры, по-моему, играет просто замечательно. Для частной школы он – настоящее сокровище.

– А он пойдет на такое?

– Я его уговорю.

Миссис Форд поцеловала подругу с жаром, какой до сих пор приберегала только для Огдена.

– Моя дорогая! – воскликнула она. – Если б ты знала, как я счастлива!

– Я знаю, – уверенно отозвалась Синтия. – А теперь ты можешь оказать услугу и мне.

– Все, что угодно! Все, что угодно! Купи себе еще одну шляпку.

– Шляпка мне не нужна. Я хочу поехать с тобой на яхте лорда Маунтри.

– Видишь ли, – после легкой заминки ответила миссис Форд, – яхта ведь не моя…

– Да, конечно. Но ты можешь привезти меня с собой.

– Компания там соберется очень маленькая. И тихая.

– Толпа меня утомляет. И я обожаю тишину.

Миссис Форд сдалась.

– Ты мне, безусловно, оказываешь огромную услугу. Ладно, я возьму тебя на яхту.

– Я скажу Питеру, пусть сейчас же идет сюда, – просто отозвалась Синтия и направилась к телефону.

Рассказ Питера Бернса, где другие заинтересованные стороны, среди них – Бак Макгиннис и его соперник Ловкач Фишер, строят другие планы для Золотца. А также о хитростях, грабежах и тревогах одного вечера в частной школе и о поездке, заканчивающейся встречей влюбленных. Рассказ ведет Питер Бернс, праздный джентльмен, прерывающий свою праздность ради благой цели.

Глава I

Глава II

«Сэнстед-Хаус» оказался внушительным строением в георгианском стиле. Квадратный дом стоял посередине участка в девять акров. Как я узнал, прежде дом находился в частном владении и принадлежал семье по фамилии Бун. В свои ранние дни поместье было обширным, но течение лет внесло перемены в жизнь Бунов. Из-за денежных потерь им пришлось продать часть земли. Множились новые дороги, отрезая порции от участка. Вновь изобретенные способы путешествий выманивали членов семьи из дома. Прежняя устоявшаяся жизнь деревни трещала по швам, и в конце концов последний из Бунов пришел к заключению, что содержать такой большой и дорогой дом не стоит.

Превращение дома в школу было естественным. Для обычного покупателя он был слишком велик, а богачей уменьшившееся поместье не впечатляло скромными размерами. Полковник Бун был рад продать дом мистеру Эбни, и школа начала свое существование.

Для школы здесь имелись все необходимые условия. Дом стоял на отшибе. Деревня находилась в двух милях от его ворот. Неподалеку море. Площадка для игры в крикет, поле для футбола, а внутри дома – множество комнат самых разных размеров, подходящих и для классов, и для спален.

Когда я приехал туда, помимо мистера Эбни, меня самого, еще одного учителя по имени Глоссоп и домоправительницы, в доме жили 24 мальчика, дворецкий, кухарка, слуга на все руки и две служанки – одна помогала на кухне, вторая прислуживала за столом. В общем, настоящая маленькая колония, изолированная от внешнего мира.

Кроме мистера Эбни и Глоссопа, унылого, нервного и манерного человека, я перекинулся словом в мой первый вечер с Уайтом, дворецким. Бывают люди, которые нравятся с первого взгляда. Уайт был из таких. Даже для дворецкого он обладал поразительно приятными манерами, но у него не наблюдалось суровой холодности, какую я замечал у его коллег.

Он помог мне распаковать вещи, а между делом мы болтали. Был он среднего роста, плотный и мускулистый, и двигался с прытью, несвойственной дворецким. Из некоторых оброненных им замечаний я сделал вывод, что ему довелось немало попутешествовать. В общем, Уайт заинтересовал меня. У него было чувство юмора, а те полчаса, что я провел с Глоссопом, заставили меня ценить юмор. Я выяснил, что он, как и я, тут новичок. Его предшественник неожиданно уволился летом, и Уайт нанялся на работу приблизительно в одно время со мной. Мы согласились, что местечко симпатичное. Уайт, как я понял, считал уединенность плюсом. Его не слишком привлекало деревенское общество.

На следующее утро в восемь часов началась моя работа. В первый же день все мои представления об учителе частной школы перевернулись. До сих пор я считал, что время эти учителя проводят играючи. Но я смотрел со стороны. Мое мнение складывалось из наблюдений, сделанных в моей частной школе, когда учителя принадлежали к касте, вызывающей зависть. Им завидовали все – спать они ложились, когда желали, не делали уроков, их не могли высечь тростью. Тогда мне представлялось, что эти три фактора, в особенности последний, – чудесный фундамент для Идеальной Жизни.

Но я не пробыл в «Сэнстед-Хаусе» и двух дней, как в душу мне начали заползать сомнения. Мальчик, видящий только, что учитель стоит и ничего не делает (как заманчиво!), не подозревает, что на самом деле бедолага втиснут в крайне жесткие рамки. Он выполняет обязанности учителя, а выполнять их нелегко, особенно человеку вроде меня, который до сей поры жил привольно и беззаботно, защищенный от всяких докук существенным доходом.

«Сэнстед-Хаус» открыл мне глаза. Он меня ошеломил. Он показал мне, как часто я проявляю мягкость и неумелость, сам того не сознавая. Наверное, другие профессии требуют еще более мощного выплеска энергии, но для человека с частным доходом, который вольготно прогуливался по жизни, учительство – достаточно крепкая встряска. Такая требовалась мне, и я ее получил. Мне даже показалось, что мистер Эбни, интуитивно поняв, как благотворно подействует на мою душу жесткая дисциплина работы, по доброте своей предоставил мне полную возможность выполнять не только мои обязанности, но и большую часть своих. Позже я разговаривал с другими учителями и пришел к выводу, что директора частных школ делятся на две категории – трудяги и любители поездок в Лондон. Мистер Эбни принадлежал к последней. Мало того, сомневаюсь, что на всех просторах Южной Англии отыщется еще хоть один более яркий представитель этой категории. Лондон притягивал его, словно магнит.

После завтрака он отводил меня в сторонку. Разговор катился всегда по одной колее:

– Э… мистер Бернс…

Я (боязливо чуя беду, как дикий зверь, пойманный в капкан, чует приближение охотника, пробирающегося лесом):

– Э… да?

– Боюсь, мне необходимо сегодня съездить в Лондон. Я получил важное письмо от… – И он называл имя какого-то родителя или потенциального родителя (под потенциальным я имею в виду такого, кто подумывал прислать к нам сына. У вас может быть хоть двадцать детей, и все же, если вы не отдаете их в его школу, директор не удостоит вас титула «родитель»).

Затем следовало:

– Он пожелал… э… увидеться со мной. (Или, если родитель уже получил свой титул: «Он желает обговорить кое-что со мной». Различие почти неприметное, но он всегда упирал на него.)

Вскоре такси увозило его по длинной дороге, и начиналась моя работа, а вместе с ней – и самовоспитание души, про которую я упоминал.

«Выполнение обязанностей» требует от человека немалых усилий. Приходилось отвечать на вопросы, разнимать драки, останавливать старших мальчиков, чтобы не мучили младших, останавливать младших, чтобы те не мучили самых маленьких, предотвращать швыряние камнями и ходьбу по мокрой траве, следить, чтобы не донимали кухарку, не дразнили собак, не производили слишком громкого шума. А заодно – препятствовать всем формам харакири: лазанию по деревьям, по водосточным трубам, свисанию из окон, катанию по перилам, глотанию карандашей и выпиванию чернил на спор («а тебе слабо»).

Приходилось – с перерывами – совершать и другие подвиги: разрезать баранью ножку, раздавать пудинг, играть в футбол, читать молитвы, преподавать, загонять отставших в столовую и обходить спальни, проверяя, выключен ли свет. Но это еще не все.

Мне ужасно хотелось угодить Синтии, но выпадали минуты в первые дни, когда я недоумевал, как же мне урвать время для похищения. Ведь именно похитителю, как никому другому, требуется свободное время – выпестовать на досуге хитроумный замысел, выстроить планы.

Школы бывают разные. «Сэнстед-Хаус» принадлежит к самому трудному разряду. Постоянные отлучки мистера Эбни немало отягчали бремя его учителей, особая его почтительность к аристократии – еще больше. Старания превратить «Сэнстед-Хаус» в место, где нежно лелеемые отпрыски как можно меньше ощущали бы временное отсутствие титулованных мамаш, привели к благостной терпимости, которая и ангелов превратила бы в бесенят.

Успех или провал учителя, по-моему, – всего лишь вопрос удачи. У моего коллеги Глоссопа имелись почти все качества, необходимые для успеха, но не повезло. С надлежащей поддержкой мистера Эбни он сумел бы навести порядок в классе. Но сейчас у него всегда стоял бедлам, а когда директора заменял он, в школе царил хаос.

Мне же, напротив, повезло. По какой-то причине мальчики приняли меня. Почти в самом начале я насладился величайшим триумфом в жизни учителя: один мальчик смачно треснул по голове другого за то, что тот упорно продолжал шуметь, хотя я велел ему замолкнуть. Сомневаюсь, возможно ли в какой другой области испытывать столь сладкий трепет от завоеванной популярности. Вероятно, подобие такого чувства испытывают политические ораторы, когда их аудитория шумно требует изгнания возмутителя спокойствия, но все равно по остроте своей это не сравнится с учительским. Учитель в классе абсолютно беспомощен, если мальчишки решат, что он им не нравится.

Только через неделю после начала семестра я познакомился с Золотцем.

Я с самого начала старался высмотреть его, и когда обнаружилось, что в школе мальчишки нет, растревожился не на шутку. Послала меня сюда Синтия, я тружусь, как в жизни не трудился, а может – все зря?

Но как-то утром мистер Эбни отвел меня после завтрака в сторонку:

– Э… мистер Бернс…

И я в первый раз услышал эти, вскоре ставшие до боли знакомыми, слова:

– Боюсь, мне необходимо сегодня съездить в Лондон. У меня важная встреча с отцом мальчика, который скоро приедет в нашу школу. Он пожелал… э… увидеться со мной.

Может, наконец-то Золотце!

И я оказался прав. На переменке ко мне подошел Огастес Бэкфорд, брат лорда Маунтри. Крепкий мальчуган с россыпью веснушек на носу. Два качества завоевали ему популярность и славу: он умел задерживать дыхание дольше любого другого мальчишки и всегда первым узнавал все сплетни.

– Сегодня вечером, сэр, приедет новый мальчик, – зашептал он, – американец. Я слышал, как директор сообщал об этом домоправительнице. Его фамилия Форд. Кажется, отец у него жуть какой богатый. А вы хотите быть богатым, сэр? Я хотел бы. Если б я был богатым, то накупил бы себе много чего. Когда я вырасту, я стану богачом. Я слышал, как мой отец говорил про это с адвокатом. Скоро, сэр, приедет новая горничная. Я слыхал, кухарка говорила Эмили. Вот я, хоть тресни, не стал бы горничной. Лучше уж кухаркой.

Мальчик на минутку задумался над этой альтернативой, а когда заговорил, то затронул проблему еще более животрепещущую:

– Вот если б вам, сэр, не хватало полпенни до двух пенсов, чтобы хватило купить ящерку, где бы вы их раздобыли, сэр?

Свои полпенни он получил.

Тем же вечером, в четверть десятого Огден Форд, мечта похитителей, вошел в «Сэнстед-Хаус». Ему предшествовали: Обеспокоенный Взгляд, мистер Арнольд Эбни, таксист с огромной коробкой и наш слуга с двумя чемоданами. Первым я упомянул Обеспокоенный Взгляд, потому что Взгляд этот существовал сам по себе.

Сказав, что обеспокоенным взглядом мистер Эбни смотрел, я бы создал ложное впечатление. Мистер Эбни попросту плелся за ним в кильватере. Обеспокоенный Взгляд заслонял директора, как Дунсинанский лес – войско Макдуфа.

Огдена я увидел лишь мельком, пока мистер Эбни провожал его в свой кабинет. Мальчишкой он мне показался очень хладнокровным и еще более мерзким, чем на портрете, который я видел в отеле «Гвельф».

Через минуту дверь кабинета открылась и вышел мой наниматель. Увидев меня, он явно почувствовал облегчение.

– А-а, мистер Бернс! Как раз собирался вас искать. Вы можете уделить мне минутку? Давайте пройдем в столовую. Наш новый мальчик по имени Огден Форд, – начал он, прикрыв за собой дверь, – несколько… необычный. Он американец, сын мистера Элмера Форда. Так как он будет много времени на вашем попечении, мне бы хотелось подготовить вас к его… э… особенностям.

– А у него есть особенности?

Легкая судорога исказила лицо мистера Эбни. Прежде чем ответить, он промокнул лоб шелковым платком.

– Беря за стандарт мальчиков, которые прошли через мои руки, и, безусловно, справедливо добавить, пользовались у нас всеми преимуществами на редкость утонченной домашней жизни, можно сказать, что он… э… скажем так, несколько своеобразен. Хотя никаких сомнений, что au fond… au fond… в основе своей он – мальчишка обаятельный, ну просто прелесть, в настоящее время ведет он себя… э… странновато. Могу предположить, что его с самого детства систематически баловали. В его жизни, подозреваю я, отсутствовала дисциплина. В результате он очень отличается от обычного мальчика. У него совершенно отсутствуют та застенчивость, та неуверенность в себе, та детская способность удивляться, какие мне представляются столь очаровательными в маленьких англичанах. Он как будто пресыщенный, утомленный жизнью. Вкусы и мысли у него преждевременно развившиеся и… нетипичные для его возраста… Иногда он так диковинно выражается… У него мало почтительности к устоявшимся авторитетам, если вообще есть.

Он замолчал, снова промокнув лоб платком.

– Мистер Форд, его отец, произвел на меня впечатление человека огромных способностей. Типичный американский король торговли. Он на редкость откровенно поведал мне о своих домашних делах, касающихся его сына. Не могу в точности повторить его слов, но суть такова: до сегодняшнего дня мальчика воспитывала одна миссис Форд. Она – мистер Форд изложил это очень красноречиво и многословно – слишком снисходительна. И… э… в сущности, испортила сына. Что – вы, конечно, понимаете, это конфиденциально – и послужило истинной причиной их развода, который… э… к несчастью, случился. Мистер Форд считает школу – могу ли я так выразиться? – противоядием. Он желает, чтобы тут придерживались самой строгой дисциплины. Поэтому я жду от вас, мистер Бернс, чтобы вы твердо, но, разумеется, гуманно пресекали выходки нового ученика, как, например… э… курение. По дороге в школу он курил беспрерывно, и мне удалось убедить его, только применив силу. Конечно, сейчас, когда он уже фактически в школе и должен подчиняться нашей дисциплине…

– Да, именно, – вставил я.

– Вот и все, что я намеревался сказать. Возможно, будет лучше, если вы пойдете к нему прямо сейчас. Вы найдете его в кабинете.

Директор удалился, а я отправился в кабинет знакомиться с Золотцем.

Меня приветствовало облако табачного дыма, плывущего из-за спинки кресла. Войдя в комнату, я узрел пару башмаков, возложенных на каминную решетку. Шагнув вправо, я увидел мальчишку целиком.

Он разлегся в кресле, в мечтательной рассеянности, устремив глаза в потолок. Когда я подошел к нему, Огден затянулся сигаретой, повел на меня глазом, снова отвел взгляд и выпустил новое облако дыма. Я его не заинтересовал.

Возможно, меня укололо такое безразличие, и потому я отнесся к мальчику предубежденно. Но, в общем, он показался мне юнцом на редкость непривлекательным. Тот портрет еще польстил ему. У него было толстое тело, круглая омерзительная физиономия с тусклыми оловянными глазами и брюзгливо обвисшим ртом. В общем, туша, пресытившаяся жизнью.

Склонен предположить, как выразился бы мистер Эбни, заговорил я с ним резче и решительнее, чем говорил директор. Меня выводило из себя его чванливое безразличие.

– А ну-ка выброси сигарету! – приказал я.

К моему изумлению, повиновался он мгновенно. Я уже начал подумывать, не слишком ли я с ним резок – он, как ни странно, производил на меня впечатление взрослого человека, но тут Огден извлек из кармана серебряный портсигар и открыл его. Тогда я и разглядел, что выбросил он на каминную решетку сгоревший почти дотла окурок.

Забрав у него из рук портсигар, я бросил его на стол. Только тут мальчишка впервые по-настоящему заметил мое присутствие.

– Ну и наглец же вы! – обронил он.

Огден словно бы торопился продемонстрировать самые различные свои особенности. Такие фразочки, как я понял, мистер Эбни и называл «выражаться странновато».

– Не хами! – одернул я.

Мы несколько секунд пристально рассматривали друг друга.

– Кто вы? – спросил Огден.

Я назвался.

– А чего сюда ввалились? Чего пристаете?

– Мне платят, чтобы я приставал. Это главная обязанность учителя.

– А, так вы учитель?

– Один из них. И между прочим, так, маленькая формальность – тебе полагается обращаться ко мне «сэр» во время наших оживленных бесед.

– Еще чего!

– Что, прости?

– Ступайте, гуляйте.

Видимо, он подразумевал, что рассмотрел мое предложение и сожалеет, но выполнить его не может.

– Разве ты не называл своего учителя «сэр», когда жил дома?

– Я? Не смешите! Так и мозоль на языке набьешь.

– Как я понимаю, ты не испытываешь чрезмерного уважения к тем, кто стоит выше тебя.

– Это вы про учителей, что ли? Нет, не испытываю.

– Ты употребляешь множественное число. У тебя и до мистера Бростера был учитель?

Он расхохотался:

– Да десяток миллионов!

– Бедняги! – искренне посочувствовал я. – И что с ними приключилось? Совершили харакири?

– Еще чего! Уволились. Не их вина. Я – крепкий орешек. Глядите тоже не забывайте.

Он потянулся к портсигару. Я быстро сунул его себе в карман.

– Ой, надоело! – буркнул мальчишка.

– Взаимно.

– Вы что ж думаете, можете важничать и ко мне цепляться?

– Ты точно определил мою работу.

– Ну, прям! Все я слыхал про это ваше заведение. Мне пустозвон ваш все в поезде разболтал.

Как я понял, подразумевал он мистера Арнольда Эбни и посчитал определение довольно удачным.

– Босс тут он, и только ему позволено бить учеников. Троньте только, и сразу вылетите с работы. А босс ни в жизнь не станет, потому как папа платит ему двойную плату, и он боится – аж жуть, – не дай Бог, какая заварушка закрутится.

– Ты тонко уловил ситуацию.

– Да уж, верно.

Я смотрел на него. Огден сидел, все так же развалясь в кресле.

– А ты забавный, – заметил я.

Огден чуть подобрался, разозлившись. Маленькие глазки засверкали.

– Послушайте, вы прям нарываетесь на неприятности. Нахальный до того! Что вы о себе воображаете? Кто вы такой?

– Я – твой ангел-хранитель. Я тот, кто возьмет тебя в руки и сотворит из тебя солнечный лучик. Мне такие, как ты, известны вдоль и поперек. Я бывал в Америке и изучил подобный типаж на вашем родном асфальте. Вы, перекормленные миллионерские детки, все одинаковы. Если папочка не впихнет вас в офис, прежде чем вы из коротких штанишек вырастете, вы становитесь пустельгами. Думаете, будто вы на свете одни-разъединственные, пока кто-то не покажет, что это не совсем так. Тогда вам приходится мириться с тем, что свалится на вас, – и с хорошим, и с дурным.

Огден порывался было перебить меня, но меня уже понесло, я увлекся своей излюбленной темой, которую изучал и над которой размышлял с того самого вечера, когда мне всучили то письмо в клубе.

– Знал я одного человека. Начинал он в точности, как ты. У него было полно денег, он никогда не работал и привык воображать себя принцем. Что же с ним случилось?

Огден зевнул.

– Боюсь, я тебе наскучил.

– Да чего там, валяйте, – разрешил Золотце. – Развлекайтесь себе!

– Ну, это история долгая, так что не стану тебя утомлять. Но мораль та, что мальчика, на которого сваливаются большие деньги, следует взять в ежовые рукавицы и вбить в него побольше здравого смысла, пока он еще маленький.

– Болтаете много, – потянулся Огден. – Как это, интересно, вы возьмете меня в рукавицы?

Я задумчиво окинул его взглядом.

– Что ж, все должно иметь начало. Мне кажется, сейчас тебе больше всего необходимы физические упражнения. Будем бегать с тобой каждый день. В конце недели ты себя не узнаешь.

– Эй, эй, если воображаете, будто заставите меня бегать…

– Когда я схвачу тебя за ручонку и побегу, то очень скоро ты обнаружишь, что тоже бежишь. А спустя долгие годы, когда выиграешь марафон на Олимпийских играх, ты придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…

– Тьфу, вот еще слюнтяйство!

– И я не удивлюсь. – Я посмотрел на часы. – А сейчас, между тем, тебе пора спать. Пришел положенный час.

Огден вытаращился на меня:

– Спать?!

– Да.

Его до того это насмешило, что он даже не разозлился.

– Слушайте, во сколько, вы думаете, я обычно ложусь?

– Я знаю, во сколько ты будешь ложиться здесь. В девять часов.

Словно в подтверждение моих слов, дверь открылась и вошла миссис Эттвэлл, домоправительница.

– Думаю, мистер Бернс, ему пора ложиться.

– Я и сам, миссис Эттвэлл, только что говорил то же самое.

– Да вы тут все спятили! – вскинулся Золотце. – Какое там спать!

Миссис Эттвэлл в отчаянии повернулась ко мне:

– Никогда не видела такого мальчика.

Весь механизм школы держался на определенных правилах. Любой сбой – и авторитет власти пошатнется, и восстановить его потом крайне трудно. Ситуация, показалось мне, взывает к действиям.

Наклонившись, я, будто устрицу из раковины, выдрал Золотце из кресла и потащил к двери. Тот визжал беспрерывно. Лягнул меня в живот, а потом в коленку, не переставая пронзительно верещать. И верещал всю дорогу наверх. Визжал он и когда мы добрались до его комнаты.

Полчаса спустя я сидел, задумчиво покуривая, в кабинете. Сообщения с места боевых действий информировали об угрюмой и, возможно, лишь временной покорности судьбе со стороны врага. Огден лежал в постели, нехотя решив подчиниться обстоятельствам. Среди старших членов колонии царила атмосфера едва сдерживаемого ликования.

Мистер Эбни держался дружелюбно, а миссис Эттвэлл открыто поздравляла меня. Я стал героем дня.

Но ликовал ли я сам? Нет, я призадумался. На моем пути возникли непредвиденные сложности. До сего момента я рассматривал похищение как нечто абстрактное. Не учитывая личность. Если у меня и рисовалась какая-то картинка в воображении, то лишь самая благостная: я крадучись ухожу в ночь со смирным ребенком, его маленькая ручка доверчиво покоится в моей. Теперь я видел и слышал Огдена Форда и вывел, что если кому-то вздумается похитить его тишком, то смельчаку потребуется немалая доза хлороформа.

Ситуация вырисовывалась крайне затруднительная.

Глава III

Я никогда не вел дневника, и мне трудно пересказывать события в хронологическом порядке, расставлять мелкие происшествия в надлежащей последовательности. Пишу я, полагаясь лишь на свою несовершенную память. Дело осложняется еще и тем, что первые дни моего временного пребывания в «Сэнстед-Хаусе» сливаются в одно расплывчатое пятно, путаный хаос, как на полотне футуриста. Проступают случайные фигурки мальчиков – мальчики работают, мальчики едят, мальчики играют в футбол, мальчики перешептываются, задают вопросы, хлопают дверьми, топочут по лестнице и носятся по коридорам. Окутана вся картина сложным запахом – ростбиф вперемешку с чернилами и мелом, да еще специфический душок классной комнаты, не похожий ни на какой другой запах на свете.

Но выстроить происшествия в ряд я не могу. Я вижу, как мистер Эбни, наморщив лоб, с отвисшей челюстью пытается отлепить Огдена от полувыкуренной сигареты. Слышу голос Глоссопа, разозленного до безумия, рычащего на хихикающий класс. Мелькают десятки других разрозненных картинок, но я не в состоянии разместить их по порядку. Хотя, возможно, последовательность не особо и важна. Моя история рассказывает о событиях, выходящих за пределы обычной школьной жизни. К примеру, повествование мало касается войны между Золотцем и Властью. Это уже тема для эпопеи, она лежит за рамками главного сюжета, и за нее я не берусь. Рассказ о постепенном укрощении Огдена, о хаосе, какой принесло его появление, пока мы не научились с ним справляться, превратил бы эту историю в трактат о воспитании. Достаточно упомянуть, что процесс формирования его характера и изгнание дьявола, овладевшего им, протекали очень и очень медленно.

Именно Огден внедрил в школе моду жевать табак с разрушительными последствиями для аристократических интерьеров лордов Гартриджа и Уиндхолла, а также достопочтенных Эдвина Беллами и Хилдербра Кейна. Хитроумные азартные игры на деньги, которым Огден научил других, молниеносно подрывали моральные устои двадцати четырех невинных английских школьников; на одну игру нечаянно наткнулся Глоссоп. А однажды, когда мистер Эбни, не выдержав, нанес Огдену четыре слабеньких удара, тот облегчил душу, поднявшись наверх и расколотив окна во всех спальнях.

Была у нас, конечно, пара трудных питомцев. Политика благожелательной терпимости способствовала этому. Но сравниться с Огденом не мог никто.

Как я уже упомянул, мне трудно располагать мелкие события в должном порядке. Однако три я выделю особо. Их я назову – «Дело незнакомого американца», «Приключения бегущего дворецкого» и «Эпизод с добродушным гостем».

Опишу каждый по отдельности, в том порядке, как они случились.

В «Сэнстед-Хаусе» было заведено, что каждому учителю каждую неделю полагались свободные полдня. Не очень щедро; в большинстве школ, я думаю, выходных побольше. Но взгляды у мистера Эбни специфические, так что мы с Глоссопом были ограничены в отдыхе.

Моим днем была среда. В ту среду, о какой я пишу, я отправился в деревню, намереваясь поиграть в бильярд в местной гостинице. Ни в «Сэнстед-Хаусе», ни в его окрестностях столичных развлечений не наблюдалось, и бильярд в «Перьях» составлял для жаждущих таковых весь верх веселья.

В «Перьях» существовал местный этикет игры. Вы играли с маркером партию, а потом вели его в бар и выставляли выпивку. Подняв бокал, он провозглашал: «Ваше здоровье, сэр», – и залпом осушал его.

После чего вы, если желали, могли продолжать игру или отправляться домой, как уж вам заблагорассудится.

В баре, когда мы вошли туда, находился всего один посетитель, и, едва взглянув на него, я понял, что трезвостью он похвастать не может. Полулежа в кресле, закинув ноги на стол, он тягуче выводил:

Выпивоха был плотно сбит, чисто выбрит, с перебитым носом. Мягкая фетровая шляпа съезжала чуть ли не на самый нос, а мускулистое тело упаковано в костюм, купленный по каталогу «Товары – почтой». И внешность его, и акцент кричали: «Американец из Нью-Йорка», мало того, из восточного района. Каким чудом его занесло в Сэнстед, было выше моего разумения.

Едва мы уселись, как американец, выдравшись из кресла, нетвердой походкой вышел. Я видел, как он прошагал мимо окна, и его заявление, что ни одной, даже коронованной особе непозволительно обижать его пса, слабо доносилось до моих ушей, пока он удалялся по улице.

– Уж эти мне американцы! – неодобрительно высказалась мисс Бенджэфилд, статная рослая барменша. – Все на один лад!

Мисс Бенджэфилд я никогда не противоречил – с тем же успехом можно затевать спор со статуей Свободы, так что и сейчас просто сочувственно вздохнул.

– А вот интересно, зачем он сюда пожаловал?

Мне подумалось, что и я не прочь бы узнать это. Не прошло и тридцати часов, как мое любопытство было удовлетворено.

Я подставляюсь под обвинение в непроходимой тупости, на какую даже и доктор Ватсон презрительно бы усмехнулся, когда признаюсь, что всю обратную дорогу ломал себе голову над загадкой, но я ни до чего определенного так и не додумался. Усиленное выполнение обязанностей учителя притупило мою сообразительность, и у меня и мысли не мелькнуло, что именно присутствие Золотца в «Сэнстед-Хаусе» может служить причиной тому, что незнакомые американцы шныряют по деревне.

Вот мы и подошли к поразительному поступку дворецкого.

Все произошло тем же вечером.

Обратно я отправился не поздно, но короткий январский день уже померк, а когда я вошел в ворота школы и зашагал по подъездной дороге, уже совсем стемнело. Дорога эта, покрытая гравием, тянется почти на двести ярдов и обсажена по обе стороны соснами и рододендронами. Шагал я резво, так как начало подмораживать, и уже увидел сквозь деревья свет в окнах, когда до моих ушей донесся быстрый топот.

Я приостановился. Топот стал громче. Видимо, бежали двое. Один – коротким быстрым шагом, у другого, впереди, шаг был размашистее.

Инстинктивно я отступил в сторонку. В следующую же минуту, гулко стуча по замерзшему гравию, мимо меня пробежал первый. Тут же раздался резкий треск, и что-то пронзительно пропищало в темноте, словно огромный комар.

Это оказало на бегуна мгновенный эффект. Тормознув на полном ходу, он нырнул в кусты. На дерне его топот отдавался слабо. Все произошло в секунды, я так и стоял, застыв на месте, когда услышал, что приближается второй. Очевидно, от погони он отказался, потому что шел совсем медленно. В нескольких шагах от меня он остановился, и я услышал, как он ругается себе под нос.

– Кто здесь? – резко выкрикнул я. Треск пистолета взвинтил меня. Жизнь у меня размеренная, благополучная, в ней нет револьверных выстрелов, и я вознегодовал против их внезапного вторжения.

Со злорадным удовлетворением я увидел, что и я напугал неизвестного не меньше, чем он меня. Повернувшись ко мне, он чуть не подпрыгнул, и у меня вдруг мелькнуло, что разумнее поскорее назваться и поднять руки. По-видимому, я ненароком вторгся в самую гущу чьей-то ссоры, один из участников которой – тот, кто стоял в двух шагах от меня с заряженным пистолетом, – был крайне импульсивен: такие сначала стреляют, а уж потом выясняют, что к чему.

– Я мистер Бернс. Учитель. А вы кто?

– Мистер Бернс?

Несомненно, этот сочный голос был мне знаком.

– Уайт? – неуверенно спросил я.

– Да, сэр.

– Что вы тут делаете? Вы что, с ума сошли? Кто тот человек?

– Хотел бы я и сам знать, сэр. Какой-то сомнительный субъект. Я наткнулся на него за домом, он шнырял там очень подозрительно. Потом кинулся удирать, а я погнался за ним.

Моя спокойная натура была шокирована.

– Нельзя же стрелять в людей только из-за того, что они ходят за домом. Может, это торговец.

– Вряд ли, сэр.

– Если уж на то пошло, я тоже сомневаюсь. Вел он себя не как торговец. Но все-таки…

– Сэр, я вас понял. Я хотел только напугать его.

– Вам это удалось. Он влетел в кусты, точно пушечное ядро.

Я услышал, как дворецкий фыркнул, сдерживая смех.

– Да, малость его припугнул, сэр.

– Надо позвонить в полицейский участок. Вы сумеете его описать?

– Вряд ли, сэр. Было очень темно. И, если позволите мне высказаться, полиции лучше не сообщать. У меня очень невысокое мнение о здешних констеблях.

– Не можем же мы допустить, чтобы посторонние рыскали у нас…

– С вашего разрешения, сэр, лучше пусть рыскают. Иначе их не поймать.

– Если вы считаете, что такое повторится, я должен сообщить мистеру Эбни.

– Извините, сэр, но не стоит. Он человек нервный, это его только встревожит.

Тут меня неожиданно стукнуло, что, увлекшись таинственным беглецом, я упустил из виду самое примечательное. Откуда у Уайта вообще взялся пистолет? Мне встречалось немало дворецких, проводивших свободное время самым экстравагантным образом – один играл на скрипке, другой проповедовал социализм в Гайд-парке. Но мне еще ни разу не встречался ни один, который развлекался бы пальбой из револьвера.

– А откуда у вас взялся револьвер?

– Сэр, могу я попросить вас сохранить все в тайне? – наконец проговорил он.

– Что именно?

– Я – сыщик.

– Что!

– От Пинкертона, сэр.

Я испытывал чувства человека, увидевшего на хрупком льду табличку «Опасно». Если бы не эта информация, кто знает, какой опрометчивый поступок я совершил бы, поддавшись впечатлению, что Золотце не охраняют? Одновременно пришла мысль, что если раньше все было сложно, то теперь, в свете этого открытия, усложнилось во много раз. Похищение Огдена никогда не представлялось мне легким, а теперь стало во сто крат труднее.

У меня хватило смекалки изобразить изумление. Наивный учитель, сраженный новостью, получился довольно удачно, во всяком случае, Уайт пустился в объяснения:

– Меня нанял мистер Элмер Форд охранять его сына. За мальчиком, мистер Бернс, охотятся несколько человек. Что вполне естественно: он трофей недурственный. Если его похитят, мистеру Форду придется выложить немалые денежки. Поэтому вполне логично, что он принимает меры предосторожности.

– А мистеру Эбни известно, кто вы?

– Нет, сэр. Мистер Эбни уверен, что я обычный дворецкий. Узнали только вы. И вам-то я открылся только оттого, что вы случайно застигли меня в странной ситуации. Вы сохраните все в тайне, сэр? Не стоит об этом распространяться. Такие вещи делаются втихую. Для школы невыгодно, если мое присутствие здесь раскроется. Другим родителям такое совсем не понравится. Они тут же решат, что и их сыновьям грозит опасность. Они забеспокоятся. Так что попросту забудьте о том, что я рассказал вам, мистер Бернс…

Я заверил его, что – тут же и навсегда, но я лгал. Я не собирался забывать, что за Золотцем, кроме меня, наблюдает и другой зоркий глаз.

Третье, и последнее, событие в этой цепи – «Добродушный гость» – случилось на следующий день. Расскажу о нем коротко. Неожиданно в школу явился хорошо одетый человек, назвавшийся Артуром Гордоном из Филадельфии. Он извинился, что не предупредил о своем визите заранее, но объяснил, что в Англии совсем недолго. Он присматривает школу для сына своей сестры, и при случайной встрече в Лондоне мистер Элмер Форд, его деловой знакомый, порекомендовал ему мистера Эбни. Вел себя мистер Гордон с крайней приятностью. Веселый, добродушный, он шутил с мистером Эбни, посмеивался с мальчиками, потыкал Золотце в ребра, к крайнему неудовольствию этого перекормленного юнца, бегло осмотрел дом, мимоходом заглянув и в спальню Огдена – для того, объяснил он мистеру Эбни, чтобы подробно рассказать мистеру Форду, как его сыну и наследнику живется, – и отбыл, искрясь добродушием. Все остались в полном восторге от обаятельного гостя. Напоследок он заверил, что школа прекрасная и он узнал все, что хотел узнать.

Как выяснилось в тот же самый вечер, то была полнейшая и бесхитростная правда.

Глава IV

Глава V

Из всех эмоций, не дававших мне заснуть той ночью, на следующее утро остался лишь смутный дискомфорт и негодование скорее против Судьбы, чем против человека. То, что мы с Одри очутились под одной крышей после всех этих лет, больше меня не удивляло. Так, мелкая подробность, и я отмел ее, приберегая все силы ума для того, чтобы разобраться с действительно важным – девушка вернулась в мою жизнь, как раз когда я решительно выбросил ее оттуда.

Негодование усилилось. Какой бессмысленный финт выкинула со мной Судьба! Синтия доверяет мне. Если я проявлю слабость, то пострадаю не один. А что-то подсказывало мне, что я обязательно проявлю. Разве я сумею оставаться сильным, когда меня станут терзать тысячи воспоминаний?

Но я непременно буду сражаться, пообещал я себе. Легко я не сдамся. Я пообещал это своему самоуважению и был вознагражден слабым проблеском энтузиазма. Я рвался скорее подвергнуться испытаниям.

Возможность представилась после завтрака. Одри стояла на гравии перед домом, фактически – на том же самом месте, где мы встретились накануне. Заслышав мои шаги, она подняла глаза, и я увидел, как решительно вздернула она подбородок. Эту манеру я замечал еще в дни нашей помолвки, не придавая ей особого значения. Господи, какой же самодовольной скотиной я был в те времена! Даже ребенок, подумал я, если только он не погрузился с головой в самолюбование, сумел бы разгадать смысл этого движения, и я был этому рад. Я ринулся в бой.

– Доброе утро, – поздоровался я.

– Доброе.

Наступила пауза. Я воспользовался ею, чтобы собраться с мыслями и как следует разглядеть Одри.

Пять лет изменили ее, но только к лучшему. В ней теперь чувствовалась спокойная сила, какой я не замечал прежде. Возможно, она присутствовала и в прежние дни, хотя вряд ли. Одри производила впечатление человека, через многое прошедшего и уверенного в себе.

Внешне девушка изменилась поразительно мало – такая же легкая и стройная. Правда, стала чуть бледнее, ирландские глаза повзрослели, смотрели чуть жестче, но и все.

Внезапно я опомнился – чего это я так пристально рассматриваю ее? Бледные ее щеки окрасил легкий румянец.

– Не надо! – вдруг с легким раздражением попросила она.

Эти ее слова с маху убили сентиментальную нежность, закрадывавшуюся мне в душу.

– Как ты тут очутилась? – поинтересовался я. Она молчала. – Только не подумай, что я сую нос в твои дела. Мне любопытно, по какому такому совпадению мы встретились.

Одри порывисто обернулась ко мне. Лицо ее утратило всякую жесткость.

– О, Питер! – произнесла она. – Мне очень жаль. Я так виновата.

Ага, вот он, мой шанс. Я уцепился за него, позабыв про всякое благородство, и тут же пожалел об этом. Но мне было горько, а горечь толкает человека на дешевые выходки.

– Виновата? – вежливо удивился я. – Да в чем же?

Одри растерялась, как я и рассчитывал.

– В том… в том, что случилось.

– Милая Одри! Любой совершил бы ту же ошибку. Я не удивляюсь, что ты приняла меня за грабителя.

– Да я не про то! Я о том, что случилось пять лет назад.

Я расхохотался. Смеяться мне совершенно не хотелось, но я уж постарался, как сумел. И был вознагражден – я видел, что ее покоробило.

– Неужели ты еще нервничаешь? – я снова рассмеялся. Таким вот веселым и жизнерадостным был я в это зимнее утро. Короткий миг, когда мы оба могли бы растаять, миновал. В ее синих глазах зажегся блеск, подсказавший мне – между нами опять война.

– Я ничуть не сомневалась, что ты переживешь! – бросила Одри.

– Да мне было-то всего двадцать пять. В двадцать пять сердце не разбивается.

– Твое, Питер, вряд ли вообще когда разобьется.

– Это что, комплимент? Или наоборот?

– Ты-то, разумеется, считаешь, что комплимент. А я подразумевала, что тебе недостает человечности.

– Такое вот у тебя представление о комплименте.

– Я сказала «у тебя».

– Наверное, пять лет назад я был прелюбопытной личностью.

– Да.

Говорила Одри раздумчиво, будто бы сквозь годы бесстрастно исследовала неведомое насекомое. Такое отношение раздосадовало меня. Сам я мог отстраненно анализировать того, кем некогда был, но определенную привязанность к прежней своей личности еще сохранял, а потому почувствовал себя уязвленным.

– Полагаю, ты относилась ко мне не иначе, как к людоеду?

– Да, скорее всего.

Мы опять помолчали.

– Я не хотела оскорбить твои чувства. – Это было самое обидное замечание. Именно я хотел оскорбить ее чувства. Но она не притворялась. Она действительно испытывала – да, думаю, и сейчас испытывает – неподдельный ужас передо мной. Борьба оказалась неравной. – Ты бывал очень добр, – продолжала она, – иногда. Когда случайно вспоминал, что надо быть добрым.

Лучшей похвалы у нее для меня не нашлось, а эти слова вряд ли можно было счесть за панегирик.

– Ладно, – заключил я, – ни к чему обсуждать, каким я был и как поступал пять лет назад. Как бы там ни было, ты спаслась от меня бегством. Давай вернемся к настоящему. Что нам теперь делать?

– Ты считаешь, ситуация неловкая?

– В общем, да.

– И одному из нас следует уехать? – с сомнением продолжила она.

– Вот именно.

– Но я никак не могу.

– Я тоже.

– У меня тут дело.

– И у меня тоже.

– Я должна находиться здесь.

– И я тоже.

Она с минуту рассматривала меня.

– Миссис Эттвэлл сказала, что ты учитель.

– Да, я выступаю в роли учителя. Изучаю это занятие.

– Но зачем это тебе?

– А что такого?

– Раньше у тебя все было хорошо.

– Сейчас еще лучше. Я работаю.

Одри помолчала.

– Да, тебе уезжать нельзя.

– Верно.

– Но и мне тоже!

– Что ж, придется нам мириться с неловкостью.

– А почему обязательно неловкость? Ты же сам сказал, что уже все пережил.

– Абсолютно. Я даже помолвлен.

Одри, слегка вздрогнув, принялась чертить носком туфли по гравию. Наконец она проговорила:

– Поздравляю.

– Спасибо.

– Надеюсь, ты будешь счастлив.

– Просто уверен.

Она опять замолчала. Мне подумалось, что, посвятив ее столь откровенно в свою личную жизнь, я имею право поинтересоваться и ее.

– А как ты тут очутилась?

– История довольно долгая. Когда мой муж умер…

– О!

– Да, он умер три года назад.

Говорила Одри ровно и чуть сурово. Истинную причину этой суровости я узнал позднее, а тогда приписал тому, что ей приходится общаться с человеком, ей неприятным, то есть со мной, и мне стало еще горше.

– Какое-то время я сама заботилась о себе.

– В Англии?

– В Америке. Мы уехали в Нью-Йорк сразу же после того, как я написала тебе письмо. С тех пор я жила в Америке. Здесь я всего пару месяцев.

– А как ты очутилась в Сэнстеде?

– Несколько лет назад я познакомилась с мистером Фордом, отцом мальчика, который учится сейчас в этой школе. Форд рекомендовал меня мистеру Эбни. Тому нужен был помощник.

– Ты зависишь от своей работы? Я хочу сказать – прости, если затрагиваю слишком личную тему, – мистер Шеридан…

– Нет, денег он не оставил.

– А кем он был? – решился я. Я чувствовал, что говорить об умершем ей больно, во всяком случае – со мной, но тайна Шеридана изводила меня пять лет, и мне хотелось узнать побольше о человеке, перевернувшем всю мою жизнь, даже не появившись в ней.

– Он был художник. Друг моего отца.

Мне требовались подробности. Какой он был из себя, как говорил, чем отличался от меня. Но было ясно, что Одри не хочется говорить о нем, и, чувствуя обиду, я все-таки отступил, подавив любопытство.

– Так у тебя только и есть эта работа?

– Вот именно. Если у тебя обстоятельства такие же, н у что ж, тут мы оба и останемся.

– Останемся, – эхом откликнулся я.

– Но нам следует постараться не усложнять ситуацию.

– Конечно.

Она посмотрела на меня своим странным взглядом, широко раскрыв глаза.

– А ты похудел, Питер.

– Вот как? Страдания, наверное. Или физические упражнения.

– Ты ненавидишь меня. – Одри отвела взгляд и закусила губу. – И все эти годы ненавидел. Что ж, ничего удивительного.

Отвернувшись, она медленно побрела прочь, и тут мне открылась вся низость моей роли. С самого начала я только и старался побольнее кольнуть ее, мелко ей мстил. За что? То, что случилось пять лет назад, – моя вина. Нельзя позволить ей уйти. Я чувствовал себя мерзавцем.

– Одри! – крикнул я.

Она остановилась. Я подбежал к ней.

– Одри, ты ошибаешься! Если я кого и ненавидел, то только себя. А тебя я понимаю…

Губы ее чуть приоткрылись, но она молчала.

– Я понимаю, почему ты так поступила. Теперь я вижу, каким я был пять лет назад.

– Ты так говоришь, только чтобы помочь мне, – тихо произнесла девушка.

– Нет, я уже давно все понял.

– Я безобразно обошлась с тобой.

– Ничего подобного. Определенному сорту мужчин необходима… встряска. И они получают ее, рано или поздно. Так случилось, что свою я получил от тебя. Но это не твоя вина. Мне все равно бы рано или поздно досталось. – Я засмеялся. – Судьба караулила меня за углом. Ей страшно охота было как-то меня оглоушить. И тут подвернулась ты.

– Прости, Питер.

– Чепуха! Ты вколотила в меня немножко разума. Вот и все. Каждому требуется образование. Большинство получают его постепенно. Мои деньги такому помешали. К тому времени как я встретил тебя, мне уже здорово недодали, и вот я получил все одним махом.

– Ты великодушен.

– Ну что ты! Всего лишь вижу все яснее, чем раньше. В те дни я был истинной свиньей.

– Вот уж нет!

– Был, был. Ладно, не стоит из-за этого ссориться.

В доме прозвенел колокольчик, призывая к завтраку, и мы повернули к двери. Когда я отступил, пропуская ее, Одри остановилась.

– Питер… Питер, будем разумны. Зачем создавать неловкость? Давай притворимся, будто мы старые друзья, которые снова встретились. Да и почему «притворимся»? Ведь недоразумения разъяснились и мы опять друзья, правда?

Одри протянула руку. Она улыбалась, но глаза смотрели серьезно.

– Так что, Питер? Старые друзья?

Я пожал ей руку.

– Да, старые друзья.

И мы отправились завтракать. На столе рядом с моей тарелкой лежало письмо от Синтии.

Глава VI

Глава VII

Оглядываясь назад, я понимаю, что наше знакомство с Одри только и началось после ее приезда в Сэнстед. Прежде, во времена помолвки, мы оставались чужими, искусственно связанными, вот она и вырвалась из пут. Теперь мы впервые начали узнавать друг друга, открывая, что между нами много общего.

Это не встревожило меня. Зорко стоя на страже, не проблеснет ли хоть легчайший признак в дружеском общении с Одри, свидетельствующий об измене Синтии, я не обнаруживал ни единого. Напротив, я испытывал огромное облегчение, мне казалось, опасности нет ни малейшей. Я и не представлял себе, что смогу испытывать к Одри такое ясное чувство, такую легкую спокойную дружбу. Последние пять лет мое воображение столько раз воскрешало воспоминания о ней, что я воздвиг некий сверхчеловеческий образ, какую-то богиню. То, что я испытывал сейчас, было, конечно, естественной реакцией на то состояние души. Вместо богини я увидел общительную женщину, и мне представлялось, будто это я сам, простой силой воли отвел Одри разумное место в моем жизненном укладе.

Наверное, не слишком умный мотылек придерживается таких же взглядов на горящую свечу. Влетая в пламя, он поздравляет себя с тем, как здорово он выстроил отношения, на отличнейшей основе, полной здравого смысла.

И вот, когда я чувствовал себя ясно и безопасно, грянула беда.

Была среда, мой «полувыходной», но за окнами лил дождь, и бильярд в «Перьях» не настолько манил меня, чтобы отшагать две мили. Я устроился в кабинете. В камине потрескивал приветливый огонь, и темноту освещало лишь поблескиванье углей. За окном шуршал дождь, ровно попыхивала трубка. Все вместе, да вдобавок мысли о том, что, пока я блаженствую, Глоссоп сражается с моим классом, навевало на меня задумчивый покой. В гостиной играла на пианино Одри. Музыка слабо долетала через закрытые двери. Я узнал мелодию. Интересно, вызывает ли она и у Одри те же воспоминания, что и у меня? Музыка смолкла. Я услышал, как открылась в гостиной дверь и в кабинет вошла Одри.

– Я и не знала, что тут кто-то есть, – сказала она. – Я замерзла. А в гостиной камин потух.

– Проходи и садись, – пригласил я. – Ты не против, что я курю?

Я подвинул для нее кресло к камину, ощущая при этом определенную гордость. Вот я наедине с ней, а пульс у меня стучит ровно, мозг холоден. Передо мной мелькнул образ Настоящего Мужчины – сильного, хладнокровного, железной рукой контролирующего свои эмоции. Я упивался собой.

Одри посидела несколько секунд, глядя в огонь. В самой середке черно-красного угля плясали тоненькие язычки пламени. За окном слабо завывал ураган, и струи дождя хлестали по стеклу.

– Тут так уютно, – произнесла она наконец.

Я вновь набил трубку и разжег ее. Глаза Одри – я увидел их на миг в свете спички – смотрели мечтательно.

– А я сидел тут и слушал твою игру. Мне нравится последняя вещь.

– Тебе она всегда нравилась.

– Ты это помнишь? А помнишь, как однажды вечером… нет, ты, конечно же, забыла.

– В какой вечер?

– О, да ты не помнишь. Однажды вечером, когда ты играла именно эту мелодию… в студии твоего отца.

Одри быстро подняла глаза.

– А потом мы сидели в парке.

Я выпрямился.

– Мимо еще прошел человек с собакой, – подхватил я.

– С двумя.

– Нет, с одной.

– С двумя. С бульдогом и фокстерьером.

– Бульдога я помню, а… честное слово, ты права! Фокстерьер с черным пятном над левым глазом.

– Над правым.

– Да, над правым. Они подошли, и ты…

– Угостила их шоколадкой.

Я медленно откинулся в кресле.

– У тебя поразительная память.

Она молча наклонилась над камином. По стеклу все барабанил дождь.

– Так тебе по-прежнему нравится моя музыка?

– Еще больше прежнего. Теперь в твоей игре появилось что-то новое, чего не было прежде. Не могу определить точно…

– Думаю, Питер, это опыт, – спокойно перебила Одри. – Я стала на пять лет старше. И многое пережила за эти годы. Не всегда приятно окунаться в жизнь… зато на пианино играешь лучше. Опыт входит в сердце и передается через пальцы.

Мне показалось, что говорит она чуть-чуть горько.

– Одри, тебе худо приходилось?

– Всякое бывало.

– Мне жаль.

– А мне в общем-то нет. Я многому научилась.

Она опять умолкла, взгляд ее не отрывался от огня.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил я.

– О многом.

– О приятном?

– И о приятном тоже. Последняя мысль была приятная. Мне повезло, что я нашла теперешнюю работу. В сравнении с прежними…

Ее передернуло.

– Может, расскажешь, Одри, об этих годах? – попросил я. – Какие у тебя были работы?

Одри откинулась в кресле и прикрыла лицо газетой. Глаза ее оказались в тени.

– Хм, дай-ка вспомнить. Какое-то время я работала медсестрой в Нью-Йорке…

– Трудно было?

– Ужасно. Вскоре мне пришлось эту работу бросить. Но… привыкаешь ко всякому. Понимаешь, в твоих бедах столько надуманного. Вот в больнице беды настоящие. Там они бросаются в глаза.

Я промолчал, чувствуя себя немножко неуютно. Так чувствует себя человек в присутствии другого, более значительного.

– Потом я нанялась официанткой.

– Официанткой?

– Говорю же тебе: чем я только не занималась! Работала и официанткой. Очень, кстати, неважная официантка из меня получилась. Била тарелки. Путала заказы. А в конце концов нагрубила клиенту и отправилась искать другую работу. Кем я работала потом, забыла. По-моему, в театре. Год ездила с труппой. Тоже нелегкий труд, но мне нравилось. После этого стала портнихой, что труднее – шитье я просто ненавидела. А потом мне наконец впервые улыбнулась удача.

– Какая?

– Я познакомилась с мистером Фордом.

– И что же?

– Ты, случайно, не помнишь мисс Вандерли, американку? Она приезжала в Лондон лет пять-шесть назад. Мой отец учил ее живописи. Очень была богата и безумно рвалась в богему, поэтому и выбрала отца. Она вечно сидела в студии, и мы с ней очень подружились. Как-то, после всех моих мытарств, я подумала: а что, если написать ей? Может, она поможет мне найти нормальную работу. Она такая милая. – Голос у Одри дрогнул, и она совсем спряталась за газету. – Мисс Вандерли предложила, чтобы я приезжала и жила у них, но я не могла так поступить. Я настаивала, что должна работать. Тогда она порекомендовала меня мистеру Форду, Вандерли знали его очень хорошо, и я стала гувернанткой Огдена.

– Что? – закричал я.

Она смущенно засмеялась:

– Не думаю, что я была такой уж великолепной гувернанткой. Я почти ничего не знаю. Мне самой нужна няня. Но как-то справлялась.

– Этот маленький изверг – он душу из тебя, наверное, вынул?

– О, здесь мне снова повезло! Мальчику я почему-то понравилась, и он вел себя как настоящее золотце. Насколько мог, конечно, и если я не особо мешала ему безобразничать. Я старалась не мешать. Я очень слабая. Счастливое время, такого мне давно не выпадало.

– А когда он приехал сюда, ты приехала, чтобы оказывать на него нравственное воздействие?

– Более или менее, – засмеялась она.

Мы посидели молча, а потом Одри высказала мысль, бродившую у нас обоих:

– Как странно, Питер, что мы с тобой сидим вот так и болтаем после всего, что… после всех этих лет!

– Точно во сне.

– Да, в точности как во сне… Я так рада… Ты не представляешь, как я ненавидела себя порой за… за…

– Одри! Не надо так говорить. Давай не будем вспоминать прошлое. К тому же вина целиком моя.

Она покачала головой.

– Ладно, давай скажем, что мы не поняли тогда друг друга.

– Да, – медленно кивнула Одри, – не поняли.

– Но теперь понимаем. И мы друзья, Одри, верно?

Девушка не ответила. Мы долго сидели в молчании. А потом – видно, сдвинулась газета, отсвет огня упал на ее лицо, заблестел в глазах, и кровь в жилах у меня застучала, словно барабан, предупреждающий город об опасности. В следующую минуту тень снова скрыла ее глаза.

Я сидел, вцепившись в подлокотники кресла. Я трепетал, со мной что-то творилось. У меня возникло чувство, будто я на пороге чего-то чудесного и опасного.

Снизу донеслись голоса мальчиков. Занятия закончились, а значит, и разговору у камина – конец. Через несколько минут кто-нибудь – Глоссоп или мистер Эбни – непременно вторгнется в наше убежище.

Мы оба поднялись, и тогда случилось это. В темноте Одри оступилась и, споткнувшись, схватилась за мой пиджак. И очутилась в моих объятиях.

Длилось все одну секунду. Обретя равновесие, Одри двинулась к двери и исчезла.

А я замер на месте, пораженный ужасом от открытия, ударившего меня в этот короткий миг. Простое касание начисто сокрушило хлипкое сооружение дружбы, казавшееся мне таким крепким! Я говорил любви: «До сих пор, и ни шагу дальше», – а любовь нахлынула на меня еще сильнее из-за того, что ее сдерживали. Время самообмана кончилось. Я понял, что со мной.

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Когда Сэм ушел с видом сурового папаши, отрясающего с ног прах греха, я смешал себе коктейль и уселся поразмышлять. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что чертов мальчишка обвел меня вокруг пальца искусно и ловко, его хитроумию позавидовал бы и сам Фишер. Прячется где-то здесь в большом городе. Но где? Лондон – адрес неопределенный.

Интересно, какие шаги предпримет Сэм? Может, существует какое-то тайное агентство, куда люди его профессии имеют доступ? Нет, вряд ли. Скорее всего он, как и планировал, прочесывает город наугад в надежде вспугнуть дичь ненароком. Он произвел на меня впечатление человека изобретательного и умного, и меня грызла мысль, что, пожалуй, он опередит меня в нашем туманном предприятии. Мое воображение рисовало, как его волшебным образом осеняет вдохновение. Картинки были так ярки и живы, что я выпрыгнул из кресла, полный решимости немедленно пуститься на поиски. Однако я уже безнадежно упустил время и вряд ли добьюсь успеха.

Так и получилось. Два с половиной часа я топтался по улицам, настроение падало все ниже и из-за неудачи, и из-за того, что сыпал мокрый слякотный снег. Вконец измучившись, я вернулся домой и грустно отправился спать.

Было странно, проснувшись, увидеть, что я в Лондоне. Казалось, уехал я отсюда много лет назад. Время зависит от эмоций, а не от часов и минут, а эмоций в «Сэнстед-Хаусе» у меня было хоть отбавляй. Я лежал в кровати, перебирая дни в школе, пока Смит, весело гремя посудой, готовил мне завтрак.

Лихорадочная энергия прошлого вечера сменилась непонятной летаргией. Невозможно отыскать иголку в этом людском стоге. Перед завтраком трудно сохранять оптимизм, и я смотрел в будущее с тупой покорностью. Вскоре я снова перекинулся мыслями в прошлое. Но прошлое означало Одри, а думать об Одри было больно.

Странно, но за тридцать лет я умудрился найти среди сотен женщин лишь одну, которая смогла пробудить во мне чувства, называемые любовью. И как жестоко, что отвечает она на мои чувства лишь слабой симпатией!

Я попытался проанализировать, стоят ли ее достоинства места, какое она занимает в моем сердце. Я знавал женщин, которые привлекали меня сильнее физически, и женщин, привлекавших меня сильнее духовно. Знавал я женщин и мудрее, и красивее, и приятнее, но ни одна не действовала на меня так, как Одри. Необъяснимо! Теория о том, что между нами – родство душ и мы с ней две половинки, предназначенные друг другу с начала времен, опровергалась тем, что мое влечение к ней было обратно пропорционально ее влечению ко мне. Чуть ли не миллионный раз за эти пять лет я попытался мысленно представить себе того парня, Шеридана, призрачного поклонника, которому она сдалась с такой готовностью. Какими качествами обладал он, которых нет у меня? В чем заключался магнетизм, принесший ему триумф?

Размышления, конечно, бесплодные. Отложив их до следующего раза, когда я вновь почувствую склонность к самобичеванию, я вылез из постели. Ванна и завтрак взбодрили меня, и из дома я вышел в довольно жизнерадостном расположении духа.

Выуживать знакомое лицо среди миллионов чужих – задача не из простых. Я вел поиски, тычась вслепую туда-сюда, все утро и весь день, но следов Огдена или его дружка не обнаружил. Утешался я только тем, что и Ловкач Сэм скорее всего тоже успеха не добился.

К вечеру встал вопрос о возвращении в Сэнстед. Мистер Эбни не поставил условия возвращаться только с беглецами, однако и конкретных временных границ возвращения не определил тоже, и я решил, что, пожалуй, могу подзадержаться в Лондоне хотя бы еще на одну ночь. Я зашел на ближайшую почту отправить мистеру Эбни телеграмму. Пока я писал ее, проблема, ставившая меня в тупик уже двадцать четыре часа, вдруг сама собой разрешилась. То ли с отъезда померкли мои дедуктивные способности, то ли они всегда были ниже всяких стандартов, не знаю. Но факт остается фактом. Я проглядел очевидное. Наверное, я настолько сосредоточился на Золотце, что совершенно упустил из виду Огастеса Бэкфорда. Теперь же меня осенило, что расспросы в его доме будут весьма полезны. Мальчик вроде Огастеса не станет сбегать из школы без причин. Возможно, в его родительском доме намечается сегодня вечеринка, и на ней без него (как он решил, подстрекаемый необузданным Золотцем) никак не обойдутся.

Дом его я знал прекрасно. В те дни, когда мы с лордом Маунтри учились в Оксфорде, я частенько там бывал. После моего приезда из путешествия я мало общался с этой семьей. Теперь настало время возобновить знакомство. Я махнул такси.

Дедуктивные рассуждения не подвели меня. У дома был расстелен красный ковер, из окон доносились звуки музыки.

Леди Роксэм, мать Маунтри и исчезнувшего Огастеса, была одной из тех женщин, которые все принимают как должное. При виде меня она не выказала ни малейшего удивления.

– Как любезно, что вы пришли навестить нас, – приветствовала она меня. – Кто-то говорил, что вы как будто за границей. А Тэд на юге Франции, плавает на яхте. Огастес здесь. Мистер Эбни, его директор, разрешил ему приехать на сутки.

Я понял, что Огастес ведет смелую игру. За этим лихим враньем я разглядел руку Огдена.

– Ну, Сибил вы вряд ли помните. Она была совсем ребенком, когда вы приезжали к нам в последний раз. Сегодня у нее день рождения, и мы устроили прием.

– Мои поздравления!

– Пожалуйста, проходите. Все будут вам рады.

Я сильно в этом сомневался, но вошел. Как раз только что закончился танец. В мою сторону, не торопясь, весело двигался в строгом итонском костюмчике беглый Огастес, а по пятам за ним, с пресыщенным видом юнца, которому любые правила отравляют удовольствия жизни, вышагивал Золотце. Увидели они меня одновременно. Эффект моего появления служил яркой иллюстрацией их характеров. Огастес, покраснев, как свекла, уставился на меня взглядом, полным ужаса. Золотце подмигнул мне. Заколебавшись, Огастес едва передвигал ноги, а Золотце подошел смело и приветствовал меня как старого друга:

– Привет! А как вы сюда попали? Слушайте-ка, я пытался дозвониться до вас и все объяснить. Я так дергался с приезда в Лондон.

– Ты, маленький поганец!

Мой сверкающий взгляд, миновав его, упал на достопочтенного Огастеса Бэкфорда, отчего тот виновато подпрыгнул. Золотце оглянулся через плечо.

– Думаю, Огастес нам ни к чему, нам же нужно обсудить наше дельце. Пойду скажу ему, пусть топает отсюда.

– Ничего подобного! Я не намерен упускать из виду ни одного из вас.

– О, да с ним все в порядке! Вот уж из-за Огастеса переживать нечего. Он завтра так и так вернется в школу. Бэкфорд слинял, только чтоб на вечеринку попасть. Пускай уж повеселится, раз здесь. Я с ним договорюсь, что вы после концерта встретитесь.

Огден подошел к своему дружку, перебросился с ним словом, и Огастес умчался к другим гостям. Вот она, жизнерадостность юности. Уже через минуту он беззаботно отплясывал тустеп. Будущее со всеми его грозами начисто улетучилось у мальчишки из головы.

– Все в ажуре, – сообщил Золотце, возвращаясь. – Поклялся, что не удерет. Найдете его где-нибудь поблизости. Теперь давайте обсудим.

– Не хочется посягать на твое драгоценное время, – съязвил я. Снисходительный тон этого дьяволенка невыносимо раздражал меня. Я для него не больший авторитет, чем пальма в кадке, к которой он привалился.

– Да ладно, все путем. – Для него всегда все нормально. – Мне вечеринки не нравятся. Я и пришел только потому, что Бэк упросил. А вообще танцы меня утомляют, так что пойдем куда-нибудь, посидим, поговорим.

У меня возникло чувство, что детский праздник – самое для меня подходящее место. То Сэм Фишер обходится со мной как с ребенком, а теперь и Золотце. То, что я вполне дееспособный человек, которому идет уже тридцать первый год, что недавно я едва избежал смерти и у меня за плечами безнадежная любовь, не производило никакого впечатления.

Я покорно последовал за своим учеником в укромное местечко. Развалившись в кресле, Огден закинул ногу на ногу.

– Сигаретка найдется?

– У меня нет сигареты, но даже если б и была, я бы тебе не дал.

Он кинул на меня снисходительный взгляд:

– Хандрите, э? Дерганый весь какой-то. В чем проблема? Злитесь, что я не поехал к вам на квартиру? Так я объясню.

– Буду рад послушать.

– А все получилось так. Я вдруг подумал, что плюс-минус денек – без разницы. Раз уж я тут, в Лондоне, могу и повеселиться немножко, а потом уж ехать. Я предложил Бэку смотаться в Лондон, ему идейка пришлась по душе. Выяснилось, что он и на машине-то всего разочек катался. Нет, представляете? А у меня собственная есть, с малолетства. Вот мне и захотелось устроить ему увеселительную прогулку. На это деньжата и ухнули.

– Все?

– Само собой. У меня два доллара осталось. Мы же не только катались, есть тоже надо. Знаете, этот Бэкфорд жрет, как слон, за уши не оттянешь. Все из-за того, что он не курит. Вот у меня совсем не тот аппетит, что раньше. Ладно, все. Выкладывайте денежки, и я завтра же отправлюсь. А уж мама обалдеет, представить жутко.

– Ты к ней не поедешь. Завтра мы возвращаемся в школу.

– Что такое? – Огден недоверчиво посмотрел на меня. – В школу?

– Я переменил планы.

– Не поеду я ни в какую школу! А силой вы не посмеете меня волочь! Что с вами сделают, если я выложу старому пустозвону про нашу сделку? Про то, как вы сунули мне деньги, а?

– Говори что хочешь. Он тебе не поверит.

Огден призадумался, до него дошла истина. Самодовольное выражение слетело у него с лица.

– Вы что, спятили? Сами отсылаете меня в Лондон, а не успел приехать, тянете обратно. Прям утомился от вас!

Конечно, что-то в его доводах было. Крутая перемена моих намерений, разумеется, представлялась ему необъяснимой. И я, чудом отыскав его, был склонен проявить великодушие. Я смягчился.

– Огден, – сердечно начал я, – хватит с нас детской вечеринки. Тебе скучно, а меня, если я еще здесь задержусь на полчаса, попросят развлекать народ комическими куплетами. Мы с тобой люди светские. Забирай-ка свою шляпу и пальто, и я повезу тебя в театр. А дела обсудим позже, за ужином.

Мрачность на лице мальчишки растворилась в радостной улыбке.

– Вот теперь дело говорите!

И мы украдкой проскользнули за шляпами, как лучшие друзья. Записку для Огастеса с просьбой прийти на вокзал Ватерлоо в десять минут первого завтра я оставил дворецкому. Мои методы отличала, конечно, определенная неформальность, такую мистер Эбни вряд ли одобрил бы, но я чувствовал, что могу положиться на Огастеса. Добротой многого можно добиться. К тому времени как занавес после мюзикла упал, между нами царило полное взаимопонимание. Ужин скрепил нашу дружбу, и ко мне мы ехали, наладив самые отличные отношения. Полчаса спустя Огден похрапывал в гостевой комнате, а я умиротворенно курил перед камином.

Не просидел я и пяти минут, как в дверь позвонили. Смит уже лег, так что я подошел к двери сам и обнаружил на коврике у порога мистера Фишера.

Благожелательность ко всем живым созданиям, результат удачи с Золотцем, распространилась и на Сэма. Я пригласил его войти.

– Ну, – поинтересовался я, угостив его сигарой и наполнив бокал, – как делишки, мистер Фишер? Фортуна улыбнулась вам?

– Молодой человек, – укоризненно покачал он головой, – какой же вы хитрец! Да, нужно отдать тебе должное. Я тебя недооценил. Ты очень и очень ловкий.

– Похвала от самого Ловкача Фишера очень ценна. Но с чего вдруг эти щедрые комплименты?

– Обставил ты меня, сынок. Плел мне, будто Золотце пропал, а я и купился. Как младенец!

Он сбил пепел с сигары, явственно страдая.

– Кончай упираться, сынок. Я случайно оказался в трех ярдах от вас, когда ты вместе с ним садился в такси на Шефтсбери-авеню.

– В таком случае, – рассмеялся я, – пусть между нами не остается секретов. Мальчик спит в соседней комнате.

Сэм серьезно наклонился вперед и похлопал меня по колену.

– Молодой человек, момент критический. Именно теперь, если не проявишь осторожности, можешь загубить превосходную работу. Если заважничаешь, загордишься, станешь думать: «Раз я побеждал до сих пор, то и дальше буду править бал». Уж поверь мне, самое трудное впереди. Именно сейчас тебе требуется опытный человек. Включи в игру меня и предоставь вести переговоры со стариком Фордом. Ты только все испортишь. Я уже десятки раз это проделывал и знаю, как действовать. Ты не пожалеешь, что взял меня партнером. Сам ты не потеряешь ни цента. Я сумею выудить у него вдвое больше, а вот ты вообще можешь все испортить. И не обломится тебе ни гроша!

– Очень любезно с вашей стороны, но никаких переговоров с мистером Фордом не будет. Я отвезу мальчика обратно в Сэнстед, как уже говорил вам. – Я поймал его полный муки взгляд. – Вы что, не верите мне?

Не отвечая, Сэм затянулся сигарой.

Есть такая слабость у человека – ему всегда ужасно хочется убедить сомневающихся в его словах, пусть даже мнение их совсем для него не важно. Я вспомнил, что в кармане у меня лежит письмо от Синтии, и, вынув его в качестве вещественного доказательства, прочитал Сэму. Тот очень внимательно слушал.

– Понятно, – обронил он. – А кто писал?

– Не важно. Одна моя приятельница. – Я сунул письмо обратно в карман. – Я намеревался отправить Огдена в Монако, но переменил планы. Вмешались другие соображения.

– Какие же?

– Можно бы сказать – совесть, если вам знакомо это слово.

– Ты что ж, и вправду намереваешься отвезти его обратно в школу?

– Вот именно.

– Что ж, тогда поедем обратно. Хотя я надеялся, что больше никогда не увижу этого места. Английские деревни, летом, может, и хороши, но зимой подавай мне Лондон. Однако, – покорно вздохнув, он поднялся с кресла, – попрощаемся до завтра. Каким поездом едете?

– У вас хватит наглости вернуться в Сэнстед? – опешил я.

– А ты что, тешишься мыслишкой разоблачить меня перед мистером Эбни? И думать забудьте, молодой человек. Оба мы не без греха, так что не будем кидать камень в ближнего. Да к тому же разве он поверит? Какие у тебя есть доказательства?

Довод этот я считал достаточно веским, когда сам приводил его Золотцу. А теперь, когда его использовали против меня, еще больше убедился в его основательности. Руки у меня были связаны.

– Стало быть, до завтра. После маленькой увеселительной прогулки в Лондон мы снова заживем тихой провинциальной жизнью.

Он рассиялся улыбками.

– Что ж, и в тихой провинциальной жизни есть свой интерес. Думаю, скучать нам не придется.

И я ему поверил.

Глава XI

С учетом самых разных помех (простуда, страх за Золотце, благоговение перед аристократией), с ситуацией мистер Эбни справился просто артистично. Ни о каком физическом наказании и речи быть не могло, особенно применительно к Золотцу, который наверняка отомстил бы новым набегом на окна, и мистер Эбни был вынужден положиться лишь на свое ораторское искусство. Воспользовался он им настолько успешно, что по окончании его тирады Огастес рыдал в голос и был так подавлен, что целых три дня не приставал ни к кому с вопросами.

Одним из последствий этого приключения стало то, что кровать Огдена переставили в комнатушку, примыкающую к моей. Это помещение первоначально предназначалось под гардеробную, а при правлении мистера Эбни его стали использовать как склад. Стояли там и мои коробки, и чемодан Глоссопа. Замечательное местечко для мальчика, за которым в любую ночь могут явиться похитители. Окно было совсем маленькое, человеку в него не пролезть, единственный вход – через мою комнату. Ночью, во всяком случае, безопасность Золотцу была гарантирована.

Любопытство мальчишек, к счастью, недолговечно. Их активный ум живет в настоящем. Всего несколько дней, и треволнения, вызванные набегом Бака и исчезновением Золотца, улеглись. Неделя – и оба эпизода перестали служить темой разговоров, жизнь школы вернулась в нормальную колею.

Для меня, однако, наступила пора беспокойств. Моя жизнь последние пять лет протекала ровно и гладко, и теперь, когда меня кидало и бросало на бурных стремнинах, я был вконец сбит с толку. Теперь сложность положения усугубляла та странность, что в моем теперешнем мирке, маленьком мирке Сэнстеда, оказалась всего одна женщина, да к тому же та самая, которой мне как раз следовало всячески избегать.

Мои чувства к Синтии не поддавались никакому анализу. Иногда я цеплялся за воспоминания о ней, и она представлялась мне прочным и безопасным оплотом в мире хаоса. В другие минуты она давила на меня тяжким бременем. Случались дни, когда я готов был бросить борьбу и плыть по течению, и дни, когда я отвоевывал дюйм за дюймом. Но с каждым днем мое положение становилось все безнадежнее.

Порой, лежа ночью без сна, я убеждал себя, что если бы только я мог увидеть Синтию или хотя бы услышать что-то от нее, бороться было бы легче. Именно ее бесследное исчезновение делало все таким трудным. В моей борьбе мне никто не помогал.

И вот однажды утром, словно бы в ответ на мои сетования, от Синтии пришло письмо. Что меня поразило. Точно между нами имелась какая-то телепатическая связь.

Письмецо было коротеньким, почти официальным.

«Мой дорогой Питер,

я хочу задать тебе вопрос. Сформулирую я его совсем коротко. Вот он: остались ли твои чувства прежними? Почему я об этом спрашиваю, объяснять не буду. Просто спрашиваю, и все. Каким бы ни был ответ, он не повлияет на нашу дружбу, так что будь откровенным. Синтия».

Я тотчас сел писать ответ. Письмо, полученное именно в этот момент, да еще такого содержания, глубоко на меня подействовало.

Словно подоспевшее нежданное подкрепление в почти проигранной битве, оно подпитало мою уверенность в себе. Я снова почувствовал себя сильным, способным сражаться и победить, и я излил Синтии душу. Я писал ей, что чувства мои ничуть не изменились, что люблю я только ее. Все это, как я вижу, оглядываясь назад, было порождением расшатанных нервов, но в то время письмо представлялось мне выражением истинных чувств.

То, что битва не закончена – хотя в момент экзальтации я воображал, будто уже победил себя, – стало, к сожалению, вполне очевидно, когда, вернувшись с почты, я встретил Одри. Меня мигом пронзил сладкий трепет. Вид ее напомнил мне, что подкрепление и есть подкрепление, помощь для победы, но совсем не победа.

Впервые во мне вспыхнуло возмущение, хотя причин для него не имелось ни малейших. Оно не выдержало бы и легчайшего анализа, но оказало мне поддержку. Я изо всех сил старался подавить сладкий трепет, пытаясь смотреть на Одри взглядом критическим и враждебным. Кто она такая, почему порабощает мужчину против его воли? Чары существуют только в воображении зачарованного. Если у него найдутся силы отгородиться от этих чар и убедить себя, что их нет, он спасен. Здесь лишь вопрос воли и спокойного рассуждения. Наверняка в Египте находились и стойкие, уравновешенные люди, которые в толк взять не могли, отчего это все так восхищаются Клеопатрой. Что в ней такого особенного?

Уговаривая себя, я приподнял шляпу, пробормотал «Доброе утро» и прошел дальше, само воплощение энергичного делового человека, спешащего по важным делам.

– Питер!

Даже человек энергичный и деловой, спешащий по важным делам, вынужден остановиться, когда его окликают. Иначе он нарушит все правила вежливости. К тому же кому-то, пожалуй, покажется, будто он убегает. На лице у Одри нарисовалось слабое удивление.

– Ты так спешишь?

Ответа у меня не нашлось. Да Одри, видимо, и не ждала никакого.

Мы молча направились к дому. Молчание мучило меня. Очарование ее личности подтачивало мои защитные сооружения, и выдержат ли они напор, я сильно сомневался.

– Питер, тебя что-то тревожит? – наконец спросила она.

– Э… да нет. А что?

– Мне показалось, что ты встревожен.

Я рассердился на себя. Так по-идиотски себя вести! Что за идиотское молчание! Тактика энергичного человека, спешащего по делам, – легкий непринужденный разговор. Неудивительно, что Ловкач Сэм обращался со мной как с ребенком. Я и веду себя как надутый школьник. Молчание стало еще тяжелее.

Мы дошли до дома. В холле мы расстались. Одри поднялась наверх, я – в свой класс. Девушка не смотрела на меня. Лицо у нее было холодное и оскорбленное.

Человек непоследователен до странности. Создав отчуждение между Одри и собой, я, казалось бы, должен был успокоиться. Разум говорил мне: «Так лучше всего». И однако, ни намека на радость в последующие дни я не испытывал. Миновал короткий миг ясной рассудочности, а вместе с ним улетучился и подъем, продиктовавший письмо к Синтии, и негодование, помогавшее рассуждать хладнокровно о женских чарах. Одри снова стала центром моего мира. Но наша дружба, иллюзорная материя, умудрявшаяся существовать рядом с моей любовью, исчезла. День ото дня трещина между нами все расползалась. Вскоре мы уже едва разговаривали. Короче, ничего лучшего и пожелать было бы нельзя, и то, что я сожалел об этом, свидетельствует об изначальной слабости моего характера.

Глава XII

Глава XIII

Из «Сэнстед-Хауса» я исчез незаметно, без всякого шума, и отправился пешком по длинной дороге. Мой багаж должны были привезти на вокзал. Я был благодарен провидению за милость – мальчики были в классах и не приставали ко мне с расспросами. Один Огастес Бэкфорд довел бы меня до поседения.

Утро стояло чудесное. На синем небе ни облачка, с моря дул свежий ветерок. Наверное, на меня подействовало ликование приближающейся весны, потому что тупая депрессия вдруг слетела с меня, вернулась живость и зароились планы. С какой это стати я уползаю с поля битвы? Чего вдруг я так смиренно уступаю Ловкачу Сэму? Воспоминание о его подмигиваниях подхлестнуло меня, как тоник. Я покажу ему, что я еще фигура в игре! Пусть для меня закрыт дом, но ведь есть еще «Перья». Можно затаиться там и наблюдать за его ходами.

Дойдя до гостиницы, я остановился и уже готов был войти и занять боевой пост, когда мне пришло в голову, что шаг это ложный. Сэм может и не поверить в мой отъезд. Ему свойственна скрупулезность в деталях, и если даже он не явится провожать меня, то уж расспрашивать на вокзале, действительно ли я уехал, станет всенепременно. И я прошел мимо.

На вокзале его вроде не было. Не приехал он и на тележке с вещами. Но я решил не рисковать. Купив билет до Лондона, я сел в поезд с намерением сойти в Гилфорде и вернуться дневным поездом обратно в Сэнстед. Но по размышлении мне это показалось излишним. Вряд ли Сэм похитит Золотце до завтра. С возвращением можно не торопиться.

Ночь я провел в Лондоне и в Сэнстед вернулся ранним утренним поездом. В чемодане, среди прочего, лежал «браунинг». Покупки этой я немножко стеснялся. Для людей типа Макгинниса пистолет – такая же обыденность, как пара башмаков, но я покраснел, входя в оружейный магазин. Если бы мне предстояло сражаться с Баком, я бы меньше смущался. Но в Сэме было что-то, отчего пистолеты казались нелепостью.

Сняв комнату в гостинице и оставив там вещи, я отправился к школе. Прежде чем действовать дальше, следует повидать Одри и открыть ей правду про Ловкача Сэма. Если она будет настороже, моя помощь не понадобится. Ее доверие к нему может оказаться роковым.

Когда в школе нет мальчиков, тут очень одиноко. На территории было пустынно, когда я осторожно лавировал между деревьями, и атмосфера казалась чуть ли не жуткой. Все застыло в неподвижности, словно бы место заколдовали. Никогда прежде я не чувствовал с такой остротой, насколько изолирован «Сэнстед-Хаус». В таком одиноком местечке может приключиться все что угодно, а мир, ничего о том не ведая, будет жить по-прежнему. Подойдя ближе к дому, я с явным облегчением увидел над головой телефонные провода. У них был такой прозаический, такой успокаивающий вид.

Прогрохотала по дороге тележка торговца и исчезла за поворотом. Еще одно приятное напоминание о внешнем мире, но я не мог избавиться от ощущения, что атмосфера все-таки зловещая. Приписал я свои чувства тому, что я – как шпион во вражеской армии. Мне нужно видеть, оставаясь невидимым. Вряд ли бакалейщику, проехавшему на своей тележке, мнилось что-то нехорошее в здешней атмосфере. Ни Одри, ни Огдена не было видно, но я не сомневался, что они в саду. Однако расширять зону поиска не рискнул. Я и так подошел к дому ближе, чем дозволяло благоразумие.

Глаза опять наткнулись на провода, и мне пришла идея: надо позвонить Одри из гостиницы и попросить о встрече. Был риск, что трубку возьмет Ловкач, но не такой уж он великий умник. Если только он не отказался от роли дворецкого, что не в его характере, то сейчас он в комнате домоправительницы, а звонки телефона, который стоит в кабинете, туда не доносятся.

Я выбрал момент, когда обед закончился и Одри скорее всего в гостиной. И угадал правильно. Ответил ее голос.

– Это Питер Бернс.

Повисла ощутимая пауза.

– Да? – холодно проговорила она.

– Мне необходимо с тобой поговорить.

– Да-а?

– По телефону не могу. Пожалуйста, давай встретимся через полчаса у ворот.

– Откуда ты звонишь?

– Из «Перьев». Я тут живу.

– Я думала, ты в Лондоне.

– Я вернулся. Так мы встретимся?

Она заколебалась.

– Зачем?

– Мне нужно сказать тебе кое-что важное. Для тебя.

И мы снова помолчали.

– Хорошо.

– Значит, через полчаса. Огден в постели?

– Да.

– Его дверь заперта?

– Нет.

– Тогда запри ее. А ключ возьми с собой.

– Почему?

– Объясню при встрече.

– Хорошо.

– Спасибо. До встречи.

Положив трубку, я тут же отправился к школе. Одри ждала на дороге, невысокая, смутно различимая в сумерках фигурка.

– Это ты… Питер?

Она чуть запнулась перед именем, будто перед препятствием. Мелочь, но в нынешнем моем настроении меня это ужалило.

– Прости, что опоздал. Я не задержу тебя надолго. Давай пройдемся по дороге? Может, за тобой и не следили, но так безопаснее.

– Следили? Кто? Ничего не понимаю.

Пройдя несколько шагов, мы остановились.

– Кто за мной вдруг станет следить?

– Один замечательный субъект по имени Сэм Фишер.

– Сэм Фишер?

– Известный тебе как Уайт.

– Опять не понимаю.

– Я бы удивился, если б ты поняла. Я и попросил тебя о встрече, чтобы все объяснить. Человек, который выдает себя за сыщика от Пинкертона и помогает тебе присматривать за Огденом, – это Ловкач Фишер, профессиональный похититель.

– Но… но…

– Какие у меня доказательства? Никаких. Но сведения от него самого. Он рассказал мне все в поезде, в тот вечер, когда мы ехали в Лондон.

Одри быстро заговорила. По ее тону я понял, что она обнаружила изъян в моем сообщении.

– Зачем же ему было рассказывать?

– Я был ему нужен как сообщник. В тот день я отослал Огдена в Лондон. Сэм подслушал, как я давал мальчишке деньги и инструкции. Наставлял, как улизнуть из школы и куда ехать. И Сэм смекнул, вполне правильно, что цель у меня та же, что и у него. И предложил мне партнерство, а я отказался.

– Отчего же?

– Мотивы у нас разные. Я хотел похитить Огдена не для того, чтобы выманить выкуп.

Вдруг, совершенно неожиданно, Одри взорвалась. До сих пор девушка слушала спокойно, и ее вспышка ошеломила меня.

– О, твой мотив я знаю! Не к чему и объяснять. Разве есть пропасть, перед которой остановится влюбленный? Наверное, ты твердил себе, что совершаешь рыцарский подвиг? Женщина ее типа может подбить мужчину на любую низость. Выполняя ее просьбу, он мнит себя рыцарем. Наверное, наговорила тебе, что муж плохо обращался с ней, не ценил ее высоких качеств? Повела на тебя своими карими глазами – прямо так и вижу, а потом потупила взор и уронила пару слезинок. Ты и согласился выполнить все, что ей угодно.

– Кого это ты так расписываешь?

– Миссис Форд, разумеется. Женщину, которая поручила тебе украсть Огдена и написала тебе письмо.

– Да это вовсе не миссис Форд. Впрочем, не важно. Прийти тебя я попросил, потому что хотел предостеречь насчет Фишера. И все. Если чем еще смогу тебе помочь, пришли за мной. Если желаешь, я перееду в школу, пока не вернется мистер Эбни.

Уже во время своей речи я увидел, что совершаю ошибку. Ум ее колебался между подозрением и верой, и теперь стрелка резко качнулась.

– Нет, спасибо.

– Ты мне не доверяешь?

– Может быть, Уайт и Ловкач Сэм, а может, и нет. Я буду настороже. Спасибо, что предупредил. Но доверять тебе? С какой стати? Ведь все сходится. Ты сам сказал мне, что помолвлен. Ты приезжаешь сюда с поручением, исполнить какое мужчина возьмется только ради женщины, которую очень любит. Есть письмо, где тебя умоляют поскорее украсть мальчика. Я знаю, на что способен мужчина ради той, в кого влюблен. Так с какой же стати доверять тебе?

– А ты подумай. Не забудь, что у меня была возможность украсть Огдена. Он уже был в Лондоне, но я привез его обратно, потому что ты объяснила мне, насколько это для тебя важно.

Одри заколебалась, но лишь на минутку. Слишком глубоко сидело в ней подозрение.

– Не верю я тебе. Ты его привез обратно, потому что дворецкий, которого ты называешь Сэмом, случайно прознал про твои планы. Зачем бы тебе идти на такое ради меня? С какой стати ставить мои интересы выше интересов миссис Форд? Я для тебя – никто.

На меня налетел сумасшедший порыв – отбросить всякую сдержанность, выплеснуть невысказанные слова, заполнявшие мне душу. Любой ценой заставить Одри понять мои чувства к ней. Но меня сдержала мысль о письме Синтии. Если я хочу сохранить хоть каплю самоуважения, я должен молчать.

– Ладно. Доброй ночи, – попрощался я, собираясь уйти.

– Питер!

В ее голосе прозвучала нотка, заставившая меня обернуться в сладком трепете.

– Ты уже уходишь?

Поддаться слабости означало бы гибель. Скрепившись, я отрывисто бросил:

– Я сказал все, что хотел. Доброй ночи.

И, снова отвернувшись, быстро зашагал к деревне. Я чуть ли не бежал. В таком моем состоянии спасти мужчину может только бегство. Одри больше ничего не сказала, и вскоре я оказался вне опасности в дружественной темноте, за пределами ее голоса.

Черноту Маркет-сквер рассеивал лишь свет из «Перьев». Когда я приближался, из паба вышел какой-то человек и остановился у входа закурить сигару. Повернувшись ко мне спиной, он нагнулся, прикрывая спичку от ветра, и что-то в его внешности показалось мне знакомым.

Увидел я его, когда он, выпрямившись, исчез из светлого круга, лишь мельком. Но и этого оказалось достаточно. То был мой старый приятель, живучий Бак Макгиннис.

Глава XIV

За стойкой восседала мисс Бенджэфилд, величественная, как обычно, услаждавшая свой могучий ум грошовым романчиком.

– Кто этот человек, мисс Бенджэфилд? – поинтересовался я. – Тот, который только что вышел?

– Ах этот… Он… Да ведь вы, мистер Бернс, были тут в тот январский вечер, когда…

– Это тот самый американец?

– Ну да. Что ему тут опять понадобилось, ума не приложу. Он давным-давно исчез. Я с того вечера его не видела, да и видеть не желала. А сегодня, нате вам, вдруг вывернулся снова. Ниоткуда. Как фальшивый грош. Интересно, что у него на уме? Ничего, по-моему, хорошего.

Рассеять предубеждения мисс Бенджэфилд было нелегко. Она гордилась тем, как частенько сама хвастала, что у нее обо всем свое твердое мнение.

– Он тут остановился?

– Только не в «Перьях». Мы в жильцах разборчивы.

Я поблагодарил ее за скрытый комплимент и заказал пиво, принося прибыль пабу. А потом, закурив трубку, уселся поразмышлять над новым поворотом событий.

Стервятники слетались, чтобы отомстить. Сэм в доме, Бак – под его стенами. Очень напоминает прежний расклад, с той лишь разницей, что и я теперь по другую сторону школьной двери.

Причину появления Бака разгадать нетрудно. Он, разумеется, в курсе передвижений мистера Форда и легко прознал, что миллионера отозвали по делам на север, а Золотце все еще в «Сэнстед-Хаусе». И вот он тут как тут, готовится к атаке.

Да, поторопился я вычеркнуть имя Бака из списка действующих лиц. Сломанные ноги срастаются. Мне следовало бы об этом помнить.

Его появление, соображал я, круто меняет план кампании. Теперь покупка «браунинга» теряет свою смехотворность, становясь искусным стратегическим ходом. Когда единственной угрозой был Сэм, я намеревался вести игру выжидательную, наблюдая за ходом событий со стороны, готовый подоспеть на помощь в случае необходимости. Чтобы обуздать Бака, методы потребуются поэнергичнее.

И я принял решение. Раз тут возник этот рьяный приверженец фронтальных атак, то находиться я должен только в одном месте: необходимо проникнуть в «Сэнстед-Хаус» и нести стражу там.

Намеревается ли он предпринять атаку уже сегодня вечером? С точки зрения противника, достоинство Макгинниса то, что он не коварен. Почти наверняка он будет действовать в открытую. Рано или поздно Бак бросится в лобовую атаку на крепость. Угадать надо одно – будет ли атака предпринята нынешней ночью? Заставит ли профессиональное рвение пожертвовать ранним сном?

Меня не прельщала мысль провести ночь, патрулируя территорию школы, однако защитить дом было необходимо. Тут мне пришло в голову, что на роль часового отлично подойдет Ловкач Сэм. Если приезд Макгинниса, с одной стороны, осложнял ситуацию, то с другой – упрощал ее: отпадала надобность в секретности, до сих пор лежавшей в основе моей тактики. Приезд Бака позволял мне выйти из подполья и сражаться в открытую, а не наблюдать за «Сэнстед-Хаусом» издалека, подобно провидению. Завтра я предполагал выгнать Сэма, но сегодня я использую его. Борьба превратилась в трехсторонний турнир. Первый тур сыграют Сэм и Бак.

Я снова стал звонить в школу. Ответили не скоро. Наконец в трубке раздался голос Фишера. Одри, видимо, еще не вернулась после нашей встречи.

– Алло!

– Добрый вечер, мистер Фишер.

– Ух ты! Да это вы, дорогой друг! Из Лондона звоните?

– Нет. Я в «Перьях».

Он сочно хохотнул:

– Никак не можешь затормозить? Все рвешься в бой? Слушай-ка, ну какой толк? Чего бы тебе не бросить все, сынок? Только попусту время тратишь.

– У вас, мистер Фишер, как, сон легкий?

– Не понял.

– Сегодня ночью вам лучше крепко не спать. Здесь снова объявился Бак Макгиннис.

На другом конце провода наступило молчание. Потом я услышал, как Сэм тихонько ругнулся. Значение информации не ускользнуло от него.

– Честно?

– Да.

– А ты не врешь?

– Разумеется, нет.

– А ты уверен, что это Бак?

– Разве такую физиономию забудешь?

Он опять выругался.

– А вы, смотрю, встревожились.

– Где ты его видел? – спросил Сэм.

– Выходил из «Перьев», с видом самым свирепым и решительным. Не иначе как кипит горячая кровь Макгиннисов. Он полон решимости выиграть или умереть. Что для вас означает, мистер Фишер, бессонную ночь.

– А я так надеялся, что ты вышиб его из игры…

В его голосе пробивалась сварливость.

– Всего лишь временно. Сделал что мог. Но Бак даже не хромает.

Сэм опять помолчал. Как я понял – крепко призадумался над новым поворотом событий.

– Ладно, сынок, спасибо за подсказку. Однако чего это вдруг ты решил позвонить?

– Потому что я люблю вас, Сэмюэл. Доброй ночи.

Проснулся я поздно и позавтракал не спеша. Мирный покой английской деревенской гостиницы расслаблял меня. Откинувшись на стуле, я задымил первой трубкой. День был из тех, что вдохновляет на великие подвиги, – один из деньков преждевременного лета, какие порой выпадают, чтобы помочь нам пережить пронзительные ветра весны. В открытое окно лилось горячее солнце. Во дворе тихонько кудахтали куры и бормотали индюки. Мысли о насилии казались сейчас совершенно чужеродными.

Не торопясь, я вышел на площадь. Я не спешил закончить интерлюдию мира и покоя и приступать к действиям, которые в конце концов обернутся осадой.

После ленча я решил: а теперь самая пора начинать активную кампанию.

Часы на церковной башне отбили два, когда я выступил в путь с чемоданом в руке. Беспечная прелесть утра еще играла во мне. Я забавлялся при мысли, какой сюрприз я устрою Фишеру. Его подмигивание не давало мне покоя.

Проходя по территории школы, я увидел вдалеке Одри, гуляющую с Золотцем. Избежав встречи с ними, я вошел в дом.

Тут царила та же атмосфера заколдованного спокойствия, как и в саду. А тишина казалась еще более гнетущей. Я так привык к неумолкаемому гулу и суете мальчишек, что, шагая тихим коридором, чувствовал себя почти виноватым, словно вор.

Сэм – цель моего посещения – наверняка сидит, если он вообще в доме, у домоправительницы в уютной маленькой комнатке недалеко от кухни. Я решил прежде всего заглянуть туда и был вознагражден зрелищем, открывшимся, как только я толкнул приотворенную дверь: из глубин плетеного кресла торчали ноги в черных брючинах. Ритмично поднималась и опускалась пузатая середина туловища, вздымающаяся небольшим холмиком. Из-под шелкового платка, прикрывавшего лицо, доносилось мерное, уютное похрапывание. Идиллическая картинка, добрый человек на отдыхе. Для меня она имела дополнительную привлекательность – свидетельствовала, что Сэм наверстывает то, что упустил ночью.

Потому что ночью я и сам долго лежал без сна, не в силах успокоить взбудораженный ум. Значит, и мистер Фишер исправно нес вахту.

Хотя мне и было приятно застать Сэма в виде натюрморта, тиски времени вынуждали меня потревожить его, вернуть к активной деятельности. Я легонько ткнул в центр территории, вздымающейся над черными брюками. С недовольным ворчанием Сэм сел. С лица у него упал платок, он заморгал стеклянными глазами внезапно разбуженного человека. Затем по лицу у него расползлась дружелюбная улыбка.

– Привет, молодой человек!

– Добрый день. Усталый у вас вид.

– Господи! – зевнул он от всей души. – Что за ночь!

– Бак являлся?

– Нет, но всякий раз, как я слышал поскрипывание ступенек, мне чудилось, он пришел. Я ни на минуту не решился сомкнуть глаз. Тебе когда-нибудь доводилось не спать всю ночь из боязни, что гоблины уволокут тебя, стоит тебе задремать? Уж поверь мне, совсем не праздничек.

Физиономию ему разодрал новый гигантский зевок. Сэм всю душу в него вложил, будто важнее задачи у него в жизни не было. Посоревноваться с ним мог бы только аллигатор. Выждав завершения зевка, я перешел к сути.

– Сожалею, что вы, мистер Фишер, провели беспокойную ночь. Надо бы вам днем отоспаться. Увидите, кровати там очень удобные.

– Там – это где же?

– В «Перьях». На вашем месте я прямо сейчас туда бы и отправился. Плата в гостинице вполне разумная, еда вкусная. Вам понравится.

– Что-то я не врубаюсь, сынок.

– Я стараюсь исподволь сообщить вам, что вы переезжаете. Сию же минуту. Окиньте взглядом в последний раз этот старый дом – и вперед! В жестокий мир!

Он вопросительно таращился на меня.

– Ты что-то вроде как бормочешь, сынок, но смысл, если вообще в твоих словах есть какой, от меня ускользает.

– Смысл тот, что сейчас я вышвырну вас за дверь. Сюда возвращаюсь я, а для нас обоих места в доме не хватит. Не уйдете тихо-мирно, так возьму вас за шиворот и выброшу вон. Теперь дошло?

Сэм позволил себе сердечно, от души хохотнуть.

– Да, наглости тебе не занимать! Что ж, не хочется мне проявлять недружелюбие, сынок, ты мне нравишься. Но иногда охота побыть одному. Да к тому же мне требуется отоспаться за ночь. Так что топай, хватит мне докучать. Ноги в руки. Пока-а.

Плетеное кресло заскрипело – Сэм устраивал поудобнее свое пухлое тело. Он поднял носовой платок.

– Мистер Фишер, у меня нет желания обижать ваши седины и гнать вас по дороге, так что объясняю еще раз. Физически я сильнее. И я непременно желаю выдворить вас отсюда. Как вы можете этому помешать? Мистера Эбни нет, к нему обратиться нельзя. Полиции, конечно, позвонить можно, но вы не станете. Так что вам остается? Ничего. Только уйти. Теперь вы меня понимаете?

Сэм погрузился в задумчивое молчание. На лице у него никаких эмоций не отражалось, но я знал, что он переваривает значение моих слов. Я незримо следовал течению его мыслей, пока он обкатывал мои аргументы, пункт за пунктом, и наконец заключил: да, они неуязвимы.

Когда Сэм заговорил, стало ясно: с поражением он смирился легко.

– Ну, ты точно мое несчастье, сынок. Я всегда это говорил. Ты твердо настроен выгнать меня? Нет, молчи! Я уйду. В конце концов, в гостинице тихо, спокойно, а чего еще желать человеку в мою пору жизни?

Я вышел в сад поговорить с Одри. Она прогуливалась по теннисному корту. Золотце развалился в шезлонге и, видимо, спал.

Одри заметила меня, когда я вышел из-за деревьев. Шагая по открытому пространству, я ежился под пристальным враждебным взглядом, но никакого смущения не испытывал – после схватки с Сэмом меня переполнял боевой задор. Поздоровался я отрывисто:

– Добрый день. Я только что беседовал с Сэмом Фишером. Если чуточку подождешь, увидишь, как он идет по дороге. Уходит из дома. А я возвращаюсь.

– Вот как?

Тон у Одри был недоверчивый, или, вернее, казалось, будто мои слова не имеют для нее никакого смысла. Таким же тоном говорил сначала и Сэм. Ей, как и ему, требовалось время, чтобы воспринять неожиданное.

Смысл она поняла как-то вдруг.

– Ты возвращаешься? – Глаза ее округлились, щеки раскраснелись. – Но я же говорила тебе…

– Я помню, что ты говорила. Что не доверяешь мне. Это не важно. Я все равно возвращаюсь, доверяешь ты или нет. Этот дом на военном положении, командую тут я. Ситуация после нашего разговора переменилась. Вчера я мог позволить тебе поступать по-своему, намереваясь следить за ходом событий из гостиницы. Теперь все по-другому. Теперь речь уже идет не о Сэме Фишере, с Сэмом ты бы справилась. Но теперь появился Бак Макгиннис. Тот бандит, который, помнишь, приезжал на автомобиле? Я увидел его в деревне после нашего прощания. А он опасен.

Одри взглянула мимо меня на подъездную дорогу. Я проследил за ее взглядом. И увидел медленно шагавшую плотную фигуру с чемоданом.

Я улыбнулся. Ее глаза встретились с моими, и в них вспыхнул гнев, прятавшийся в глубине. Подбородок вызывающе вздернулся, как в прежние времена. Я пожалел о своей усмешке. Опять дал о себе знать старый мой грех – самодовольство.

– Я не верю тебе! – закричала Одри.

Любопытно, как мотивы меняются или исчезают по мере развития событий. Взявшись за что-то, человек продолжает дело автоматически, независимо от первоначальных побуждений. Ко второй фазе затеи с Золотцем я перешел, отказавшись от интересов Синтии в пользу Одри и давая себе ясный отчет, почему я так поступаю. Я решил противостоять разным силам, пытавшимся отнять Огдена у Одри, по одной простой причине – я любил Одри и старался помочь ей. Но мотив этот, если он вообще существовал, преобразился в форму абстрактного рыцарства. После того как мы расстались накануне вечером, мои чувства к ней претерпели полную перемену. Теперь на враждебность я отвечал враждебностью. Я смотрел на девушку критически и поздравлял себя с тем, что ее колдовские чары наконец-то рассеялись. Если она терпеть меня не может, то и я в лучшем случае абсолютно безразличен к ней.

Однако, несмотря на переменившиеся чувства, решимость помогать ей ничуть не поколебалась. Хотя охрана Огдена – не моя забота, я все равно считал ее своим личным делом.

– Я и не прошу тебя доверять мне, – возразил я. – С этим мы уже все решили. Нет нужды снова топтаться на старом месте. Думай что хочешь. Я знаю, что мне делать.

– Ну, если ты решил остаться, вряд ли я смогу помешать тебе.

– Вот именно.

В просвете между деревьями опять мелькнул Сэм, шагавший медленно и печально, как солдат-француз, отступающий от Москвы. Одри провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду.

– Если желаешь, – горько произнес я, – можешь приписать мои поступки профессиональному соперничеству. Если, по-твоему, я влюблен в миссис Форд и приехал сюда, чтобы украсть для нее Огдена, то, естественно, я сделаю все, чтобы помешать Макгиннису заполучить мальчишку. Ты не обязана смотреть на меня как на союзника только потому, что действуем мы заодно.

– Мы не действуем заодно!

– Так очень скоро будем. Еще одну ночь Бак не станет тратить впустую.

– Я не верю, что ты его видел.

– Как тебе угодно, – бросил я и пошел прочь. Какое мне дело, чему она верит?

День тянулся и тянулся. К вечеру погода внезапно испортилась, как обычно случается в Англии весной. Потоки дождя загнали меня в кабинет.

Было, наверное, часов десять, когда зазвонил телефон.

– Алло, это ты, сынок? – спросил Сэм Фишер.

– Да. Что вам угодно?

– Поговорить. По делу. Можно прийти?

– Если хотите.

– Сразу же выхожу.

Минут пятнадцать спустя я услышал рокот автомобиля. Сквозь деревья сверкнули фары, и вскоре машина, миновав поворот подъездной дороги, затормозила у парадной двери. Вылезла пузатенькая фигура. Я смотрел из окна второго этажа и оттуда же стал говорить:

– Это вы, мистер Фишер?

Он отступил от двери.

– Где вы?

– Это ваша машина?

– Моего друга.

– Не знал, что вы намеревались привезти с собой целую компанию.

– Нас всего трое. Я, шофер и мой друг Макгиннис.

Вероятность того, что Сэм разыщет Бака и заключит с ним союз, приходила мне в голову, и я был готов. Я потверже сжал в руке пистолет.

– Мистер Фишер!

– Да?

– Попросите своего друга, пусть окажет любезность – войдет под свет фонаря и бросит оружие.

Последовала приглушенная беседа. Голос Бака погромыхивал, точно поезд, проходящий под мостом. Просьбу не приняли благосклонно. Погромыхивание сменилось успокаивающим воркованием Сэма. Слов я не разобрал, но догадывался, что Сэм напоминает: пока что цель их – переговоры, а не атака, и пистолеты будут выглядеть лишними. В общем, каковы бы ни были его доводы, они убедили Бака, потому что тот наконец, ссутулясь и бурча, вошел в круг света.

– Добрый вечер, мистер Макгиннис, – поздоровался я. – Рад видеть, что нога у вас в порядке. Не задержу вас надолго. Просто ощупайте свои карманы и выбросьте все пистолеты, а потом – уходите себе с дождя. Во избежание недоразумений сообщаю, что у меня тоже есть пистолет. Сейчас он нацелен на вас.

– Нету у меня оружия.

– Да ладно вам. Сейчас не время для шуточек. Выкидывайте все.

Минутное колебание, и маленький черный пистолет упал на землю.

– Больше нет?

– Я что вам, цельный полк?

– Не знаю, кто вы. Что ж, верю вам на слово. Войдете по одному, подняв руки.

Спустившись, я отпер дверь, держа пистолет наготове. Первым вошел Сэм. С поднятыми руками он походил на епископа, благословляющего паломников, а приторная улыбка усиливала впечатление. Макгиннис, шагавший следом, епископа не напоминал. Он угрюмо бурчал под нос, косо поглядывая на меня.

Я провел их в класс и включил свет. В воздухе мешались самые разные запахи. Пустота будто выявила букет школьных ароматов: чернил, мела, промокашек. Так ночь усиливает аромат цветов. Во время семестра я никогда не замечал, что в классе такой характерный запах. Свободной рукой я закурил сигарету.

– Молодой человек, – тут же приступил к делу Сэм, – мне бы хотелось тебе напомнить, что пришли мы под флагом перемирия. Целиться в нас и кричать «Руки вверх!» неправильно. Я уверен, мой друг Макгиннис согласен со мной.

Он стрельнул глазом на Бака, тот поддержал заявление, сплюнув в камин. Еще при предыдущих разговорах я заметил его любопытный дар облегчать таким способом душу. В молчаливом выражении чувств, если перевести его на обычные словесные стандарты, оратором Бак был весьма красноречивым.

– Мистер Макгиннис со мной согласен! – жизнерадостно объявил Сэм. – Так опустить руки? Можно нам принять позу номер два? Мы ведь пришли для маленького дружеского разговора между джентльменами, а поговорить с тем же успехом можно в менее напряженных позах. Небольшая передышка, мистер Бернс. Можно опустить руки? Спасибо.

Но разрешения ждать он не стал, да оно и не требовалось. Сэм и мелодрама – как масло и вода, смешать их невозможно. Положив пистолет на стол, я сел тоже. Бак бросил тоскливый взгляд на оружие. Сэм уже сидел и смотрелся так уютно, так по-домашнему, что я почти счел за упущение с моей стороны, что не предложил приятной компании хересу и печенья.

– Итак, – начал я, – чем могу служить?

– Сейчас объясню, – тут же встрепенулся Сэм. – Как ты уже, конечно, догадался, мы с мистером Макгиннисом стали партнерами. Объединенная компания «Золотце».

– Догадался. И что?

– Разумное партнерство – душа бизнеса. Мы с мистером Макгиннисом были конкурентами, но оба увидали: созрел момент для искренней улыбки, сердечного рукопожатия, в общем – для союза. И сформировали, сынок, крепкую команду. Специализация моего партнера – действие. Я обеспечиваю стратегию. Зачем же дурить?

– Вы считаете, что непременно победите?

– А то!

– Тогда зачем беспокоиться и приходить на встречу со мной?

Видимо, я облек в слова мысль, давно досаждавшую Макгиннису.

– Вот это точно! – вскричал он. – А я что тебе твердил? Какая в этом польза? Чего зазря тратить время? Чего мы тут рассусоливаем? Давай дело делать!

Сэм махнул рукой, как лектор, иллюстрирующий свои доводы.

– Вот видишь! Человек действия. Ему подавай заварушки. Он напрашивается на них, так и набрасывается. Ну а я предпочитаю мир. Зачем суетиться, когда можно получить то, что хочешь, спокойно? Таков мой девиз. Вот потому мы и пришли. Предложение прежнее. Мы здесь, чтобы купить тебя. Да, помню, ты отказался от моего предложения. Но все меняется. Правда, теперь твои акции упали. Теперь мы уже не сможем взять тебя в долю. Сейчас мы предлагаем только комиссионные. В данный момент позиция у тебя по виду вроде как крепкая. Ты в доме, мальчишка у тебя. Но на самом деле все это – пшик. Мы могли бы захватить его в пять минут, если б пошли в открытую атаку. Но мне кажется, в шумихе нет необходимости. Мы, конечно, победим, если дойдет до сражения. Хотя, с другой стороны, у тебя – пистолет и, пожалуй, кого-то из нас и ранят. Зачем же это, если можно все уладить миром? Так как, сынок?

Макгиннис зарокотал, рвясь высказаться, но Сэм утихомирил его взмахом руки и вопросительно обратил на меня карие глаза.

– Пятнадцать процентов.

– Надо же! Раньше было пятьдесят на пятьдесят.

– Бизнес – штука суровая.

– Бизнес! Да это грабеж чистейшей воды!

– Пятнадцать процентов – потолок. Да и на это-то нелегко было уломать Бака. Он отбрыкивался, как мул.

Бак пошаркал ногами и с неприязнью оглядел меня. Само собой, трудно относиться по-доброму к человеку, который сломал тебе ногу. По всей видимости, похоронить прошлое Макгиннис желанием не горел.

Я поднялся.

– Что ж, сожалею, что ваши хлопоты пропадают даром. Позвольте проводить вас. По одному, пожалуйста.

Сэм опечалился.

– Так что, ты отвергаешь предложение?

– Да.

– Минуточку. Давай все проясним. Ты понимаешь, против чего идешь? Не думай, что сражаться придется только с Баком и со мной. Остальные ребята ждут наготове. Та же шайка, что и в тот вечер. Будь же разумным, сынок. У тебя нет ни одного паршивого шанса. Не хотелось бы мне, чтобы ты пострадал. А ведь никогда не угадаешь, что может случиться. У ребят на тебя пребольшущий зуб из-за твоих проделок тем вечером. Не стал бы я на твоем месте ломаться как идиот, сынок. Ну, честно!

В голосе у него слышалась добрая нотка, которая тронула меня. Между нами установилась странная дружба. Он жаждал провернуть сделку, но искренне огорчался, что мне могут причинить вред. Я видел, что он вполне искренне уверен, что я в глухом тупике, а мои шансы против «Объединенной компании» микроскопически малы. При их очевидных преимуществах ему наверняка стоило немалых трудов убедить своих союзников. Но он проглядел одно – телефон. То, что Сэм допустил такую промашку, удивило меня. Будь это Бак, я бы еще понял. Разум Бака вполне мог подкачать. Но от Сэма я ожидал большего, тем более что телефон звонил без конца. Он сам воспользовался им всего полчаса назад.

Я цеплялся за мысль о телефоне. Она подпитывала твердую уверенность игрока с тайным козырем в кармане. Ситуация все равно в моих руках. Полицию здорово переполошил предыдущий налет Макгинниса. Стоит мне позвонить – а я собирался позвонить сразу же, как только закроется дверь за послами, – медлить они не станут. На этот раз пришлют не только констебля Джонсона и инспектора Бонса. Несметные тучи рьяных помощников кинутся нам на выручку.

С такими мыслями я ответил Сэму любезно, но твердо:

– Мне жаль, что я так у них непопулярен, но все равно… – И я указал на дверь.

Эмоции, требовавшие выражения в словах, вскипели в Макгиннисе. Он с рычанием прыгнул вперед, но тут же отступил, увидев мой верный пистолет.

– А ну-ка! Слушай, ты! Ты будешь…

Сэм-миротворец потянул его за локоть:

– Угомонись, Бак! Шагаем быстро.

Бак заколебался было, но все-таки позволил увести себя. Мы вышли из классной комнаты в том же порядке, как вошли.

Восклицание на лестнице заставило меня оглянуться. Над перилами наклонилась Одри. Лицо ее было в тени, но по голосу я понял, что наша маленькая процессия поразила ее, чему ничуть не удивился. Бак субъектом был живописным, а его привычка бурчать на ходу под нос весьма настораживала посторонних.

– Добрый вечер, миссис Шеридан, – вкрадчиво поздоровался Сэм.

Одри не ответила. Она не могла оторвать взгляда от Бака.

Я распахнул парадную дверь, и они вышли. Автомобиль по-прежнему урчал мотором на подъездной дороге. Пистолет Бака исчез. Наверное, его подобрал шофер. Предположение подтвердилось несколько секунд спустя. Не успела машина тронуться, как раздался сухой треск и в стену справа от двери вонзилась пуля. Я мигом скакнул в холл, чуть ли не перекувыркнувшись в воздухе. Хотя я и был готов к насилию и стрельбе, именно в этот момент я совсем не ждал выстрела и неприятно удивился. Захлопнув дверь, я запер ее на засов. С крайним раздражением я обнаружил, что у меня дрожат пальцы.

Одри уже спустилась и стояла рядом со мной.

– Вот, выстрелили в меня, – пожаловался я.

При свете коридорной лампы я увидел, что Одри совсем бледная.

– Но промахнулись на милю. – Нервы мои все еще ходили ходуном, и говорил я отрывисто. – Не бойся.

– Я не… не испугалась, – неубедительно заверила она.

– А я – очень. – У меня тон был очень даже убедительный. – Так все внезапно. К такому следует привыкать постепенно. В следующий раз буду настороже.

Я направился к лестнице.

– Куда ты?

– Звонить в полицию.

– Питер…

– Да?

– Это был тот… тот человек?

– Да, это был Бак Макгиннис. Они с Сэмом стали партнерами.

Одри колебалась.

– Прости, – наконец сказала она.

Я был уже на середине лестницы. Остановившись, я оглянулся через перила.

– За что?

– Я тебе днем не поверила.

– Да ничего. – Я старался напустить безразличие, потому что опасался, как бы не подкралась коварная дружба. Загнав себя на позиции безразличной враждебности, я предугадывал наступление прежнего хаоса, если позволю себе расслабиться. Подойдя к телефону, я снял трубку.

Деревенских телефонисток отличает некоторая неторопливость, и то, что меня не сразу спросили, какой номер мне нужен, поначалу не встревожило меня. Подозрение закралось, я думаю, после того, как осталось без ответа третье «алло». Промедления случались и прежде, но таких долгих не бывало.

Я ждал не меньше двух минут, но наконец понял правду. Бросив трубку, я обессиленно прислонился к стене и постоял с минуту, ошеломленный. Меня точно стукнули по голове. Даже думать я был не в состоянии, и наконец, немного опомнившись, расслышал голос Одри:

– Что такое? Они что, не отвечают?

Любопытно, как реагирует ум, когда стараешься ради кого-то. Если бы нужно было заботиться только о себе, мне потребовалось бы гораздо больше времени, чтобы совладать с собой. Но необходимость спокойно сообщить правду и помочь выстоять ей укрепила меня. Я обнаружил, что вполне хладнокровно размышляю, как получше сообщить девушке о случившемся.

– Понимаешь… – начал я.

– Что? – быстро перебила она меня. – Ты не можешь добиться ответа?

Я помотал головой. Мы молча смотрели друг на друга. Одри быстрее меня сообразила, что произошло.

– Они перерезали провода?

Я опять поднял трубку и опять крикнул «алло». Ответа не последовало.

– Боюсь, что да.

Глава XV

Глава XVI

В моих воспоминаниях о той странной ночи зияют огромные прорехи. С необычайной яркостью припоминаются мелкие инциденты, о каких-то долгих часах я не помню ничего. Что я делал, куда ходил – припомнить не могу. Мне кажется, когда я оглядываюсь назад, что я бродил и бродил до самого утра. Однако когда наступил день, я по-прежнему находился на территории школы. Возможно, я метался кругами, как раненое животное, утратив счет времени.

Внезапно проклюнулась заря – свет мгновенно сменил ночь. Вокруг непроглядная темень, а потом я оглянулся – и уже настал день. Правда, безрадостный, похожий на де кабрьский вечер. Я понял, что очень замерз, устал, измучился.

На душе у меня было под стать погоде – та же хмурь и пасмурность. Совесть можно вроде как прогнать, но она, неотъемлемая часть твоей натуры, все равно вернется. Моя незаметно прокралась обратно вместе с дневным светом. Мне предстояло расплачиваться за выпавший мне час свободы.

За свой эгоизм я расплатился сполна. Я не видел выхода. Ночью меня подстегивало ликование, но теперь наступило утро, мечты уступили фактам. Мне следовало трезво взглянуть в реальное будущее.

Присев на пенек, я зарылся лицом в ладони. Должно быть, я заснул, потому что, когда я опять поднял глаза, день разгорелся ярче. Вся унылость развеялась. Весело синело небо, заливались трелями птицы. Только через полчаса в голове у меня проступили начатки плана. Оценивать свое положение честно и четко, находясь под колдовским очарованием Одри, я не брался.

Та часть души, которая сражалась за верность Синтии, пасовала перед ним. Меня тянуло в Лондон. Там я смогу подумать на свободе, хладнокровно разобраться в ситуации и принять решение.

Развернувшись, я зашагал к вокзалу. Сколько сейчас времени, определить я мог очень приблизительно. Сквозь деревья ярко светило солнце, но на дороге за школьным двором не было видно никаких признаков рабочего дня.

Когда я добрался до станции, пробило половину шестого. Сонный носильщик сообщил мне, что поезд на Лондон, почтовый, будет в шесть.

В Лондоне я оставался два дня, а на третий отправился в Сэнстед повидаться с Одри в последний раз. Я принял решение. Я заметил ее на подъездной дороге неподалеку от ворот. Она обернулась на мои шаги, и когда я увидел ее лицо, то понял, что борьба, о которой я столько передумал, мне только предстоит.

Меня поразил ее вид – лицо бледное, вокруг рта усталые морщинки. Я не мог выговорить ни слова. Что-то душило меня, и снова, как в ту ночь на конюшне, мир и все окружающее уплыли в бесконечную даль.

Молчание нарушила Одри.

– Питер, – почти беззвучно произнесла она.

Мы пошли вместе.

– Ты ездил в Лондон?

– Да. Вернулся сегодня утром. Я ездил туда подумать.

– Я тоже много думала, – кивнула она.

Остановившись, я начал прорывать ногой канавку в мокром гравии. Слова никак не шли с языка. Снова заговорила Одри – быстро, но тускло и безжизненно.

– Давай, Питер, забудем, что случилось. Мы были тогда сами не свои. Я устала, испугалась. Тебе стало меня жалко. У тебя тоже были натянуты нервы. Но все это пустое! Давай забудем!

– Нет, – покачал я головой. – Не в том дело. Я не могу допустить, чтобы ты даже притворялась, будто так считаешь. Я люблю тебя и всегда любил, хотя и не понимал, насколько сильно, пока ты не уехала. Через какое-то время мне показалось, я справился, сумел победить любовь. Что я забыл тебя. Но когда мы встретились здесь, я понял, что ошибся. Я приехал попрощаться с тобой, но буду любить тебя всегда. Это мне наказание за то, каким я был пять лет назад.

– А мне за то, какой была я, – горько рассмеялась она. – Я была маленькой дурочкой, капризным ребенком. Мое наказание больнее твоего, Питер. Тебя не будут терзать мысли, что ты держал в руках счастье двух людей, а потом выбросил его, что у тебя не хватило ума удержать это счастье.

– Именно так я и буду думать. В том, что случилось пять лет назад, виноват я, Одри, и больше никто. Даже когда я терзался, что потерял тебя, я тебя не винил. Нет. Ты заставила меня увидеть себя, каким я был на самом деле. Высокомерный, эгоистичный, несносный тип. Я, и только я, выбросил наше счастье. Ты все выразила в одной фразе в тот первый день. Помнишь, ты сказала – я бывал добр, когда давал себе труд вспоминать о доброте. Тебе не за что упрекать себя. Да, не слишком нам повезло, но вся вина на мне.

На ее бледном личике зажегся румянец.

– Я сказала так только оттого, что боялась себя. Я была ошеломлена, встретив тебя здесь. Я думала, ты ненавидишь меня. У тебя были все причины. И говорил ты со мной, будто ненавидел. Вот я и не хотела показать, что ты много значишь для меня. Я сказала неправду, Питер. Пять лет назад, может, я и думала так, но сейчас – нет. Я повзрослела и стала лучше понимать жизнь. Я слишком многое пережила, у меня не осталось ложных идей. У меня были возможности сравнивать мужчин, и я поняла, Питер, не все они бывают добрыми, даже когда им и случается вспоминать про доброту.

– Одри, – я никогда не мог заставить себя задать этот вопрос раньше, – Шеридан был… был добр к тебе?

Она с минуту молчала, и я решил, что она возмущена.

– Нет! – резко бросила она с силой, поразившей меня. Слово вместило целую историю несчастливого брака. – Нет, – повторила она после паузы, на этот раз помягче. Я понял почему – ведь она говорила о мертвом.

– Я не могу обсуждать его, – поспешно продолжила она. – Наверное, главным образом была виновата я. Я была несчастна из-за того, что он – не ты, и он прекрасно видел, что я несчастна, и ненавидел меня за это. У нас не было ничего общего. Наш брак был чистейшим безумием. Шеридан завоевал меня внезапной атакой. Я никогда не отличалась здравым смыслом, а тогда потеряла и остатки. Я чувствовала себя гораздо счастливее, когда он бросил меня.

– Так он тебя бросил?

– Да. Почти сразу, как только мы добрались до Америки. – Одри засмеялась. – Я говорила тебе, что научилась понимать жизнь. Вот тогда-то я и начала учиться.

Я пришел в ужас. В первый раз я четко себе представил, через что прошла Одри. Когда она рассказывала мне о своей борьбе, в тот вечер у камина, я считал, что началось все после смерти ее мужа и что жизнь с ним в какой-то мере подготовила ее к борьбе. Но Одри была выброшена в жизнь совсем неопытной девчонкой, и это ужаснуло меня. Я ясно понял, что теперь ни за что не решусь совершить то, зачем приехал. Я не смогу отказаться от Одри. Она нуждается во мне. О Синтии я старался не думать.

– Одри, – я взял ее за руку, – я приехал сюда сказать тебе «прощай». Но я не могу. Ты мне нужна. Ничто не важно, только ты. Я ни за что не откажусь от тебя.

– Слишком поздно, – прерывающимся голосом сказала она. – Ты ведь помолвлен с миссис Форд.

– Я и правда помолвлен, но не с миссис Форд, а с девушкой, которую ты не знаешь, – с Синтией Дрэссилис.

Она быстро вырвала руку, широко распахнув глаза, и несколько минут молчала.

– Ты любишь ее? – наконец спросила она.

– Нет.

– А она?

У меня перед глазами встало письмо Синтии. Толковать его смысл можно было лишь однозначно.

– Боюсь, что да.

Одри побледнела, но смотрела на меня твердо.

– Питер, ты должен на ней жениться.

Я помотал головой.

– Ты должен. Она верит в тебя.

– Не могу. Мы с тобой нужны друг другу. Разве ты думаешь иначе?

– Нет, – произнесла она просто, без всяких эмоций. Я подвинулся ближе, меня тянуло к ней как магнитом, но она отступила. – Она тоже нуждается в тебе.

Тупое отчаяние наползало на меня. Меня придавило предчувствие провала. Я сразился со своей совестью, с моим чувством долга и сокрушил их. Но Одри снова подстрекала их на борьбу со мной. Я не мог больше владеть собой.

– Одри! – закричал я. – Ради Бога! Неужели ты не понимаешь, что творишь? Нам дали второй шанс. Наше счастье снова в твоих руках. Зачем нам обрекать себя на горе? Важно одно – мы любим друг друга. Я ни за что тебя не оставлю!

Одри молчала, опустив глаза. Во мне начала оживать надежда. Но когда она вскинула глаза, то посмотрела все тем же твердым взглядом, и сердце у меня снова ухнуло.

– Питер, я хочу кое в чем признаться тебе. Тогда ты поймешь, я думаю. Питер, я сражалась нечестно. Все эти недели, с нашей первой встречи, я старалась украсть тебя. Иначе и не скажешь. Я пускала в ход все самые хитрые трюки, какие могла придумать, только бы отбить тебя у той девушки. Но ее тут не было, она не могла бороться. Я и не думала о ней. Меня обуял эгоизм. А потом, после той ночи, когда ты уехал, я много передумала и будто очнулась. Я увидела, что за роль я играла. Но даже тогда я старалась убедить себя, что никому не причиняю зла. И даже твердила себе, что совершила прекрасный поступок. Раньше я считала, понимаешь, что ты увлекся миссис Форд, а миссис Форд я знаю. Если она и способна любить кого, то только мистера Форда, хотя они и разведены. Я знала, она сделает тебя несчастным. Я убеждала себя, что я спасаю тебя. А теперь оказывается – это не миссис Форд, а совсем другая девушка. Это все меняет. Разве ты не понимаешь, что я не вправе позволить тебе бросить ее? Ты стал бы презирать меня. Я буду чувствовать себя подлой, будто я воткнула ей нож в спину.

Я выдавил смех. Он гулким эхом отскочил от барьера, разделившего нас. В сердце своем я знал, что смехом барьер не разрушить.

– Ты же понимаешь, Питер? Ты должен.

– Ничего я не понимаю. По-моему, ты перенервничала. Я…

– Ты помнишь тот вечер в кабинете? – перебила меня Одри. – Мы разговаривали. Я рассказывала тебе, как я жила те пять лет.

– Помню.

– Так вот, каждое слово говорилось с одной целью… И даже паузы. Я старалась их сделать красноречивыми. Понимаешь, Питер, я знаю тебя. Изучила вдоль и поперек, потому что я любила тебя. Я знала, какой эффект произведут на тебя мои рассказы. Да нет, в них все правда. Тут я была честной. Но, рассказывая, я преследовала низкие мотивы. Я играла на твоих чувствах. Я знала, какой ты добрый, знала, что ты станешь жалеть меня. Я специально создавала образ, который зацепил бы твою душу и уничтожил память о той, другой. Я знала тебя, Питер, и знала хорошо. А потом я поступила еще хуже – притворилась, будто споткнулась. Мне хотелось, чтобы ты поймал и поддержал меня. Так ты и сделал. И… – Голос ее сорвался. – Я рада, что призналась тебе во всем. От этого мне стало получше. Теперь ты понимаешь, что я чувствую?

Одри протянула руку:

– Прощай.

– Я ни за что не оставлю тебя, – упрямо повторил я.

– Прощай, – едва слышным шепотом повторила она. Я взял ее за руку и притянул к себе.

– Никаких «прощай»! В мире для меня нет больше никого, кроме тебя. Я ни за что не откажусь от тебя!

– Питер, – слабо сопротивлялась она, – отпусти.

Я прижал ее еще теснее.

– Ни за что!

Тут на гравии послышалось шуршание шин. К нам подъезжал большой красный автомобиль. Я уронил руку Одри, она отступила и исчезла в кустах. Машина, замедлив ход, затормозила рядом со мной. Я увидел в салоне двух женщин: одна – темноволосая и красивая, вторая – миссис Дрэссилис.

Глава XVII

Мне не дали ни единой минутки поудивляться, с чего это вдруг мать Синтии очутилась в «Сэнстед-Хаусе». Ее спутница выскочила, не успела даже машина толком остановиться, и, схватив меня за руку, выпалила загадочные слова, сверля меня властным взглядом:

– Сколько бы он ни предлагал, даю вдвойне!

Она была рождена повелевать. Во всяком случае, у нее и в мыслях не мелькнуло сомнения, что мной командовать в ее власти. Будь я тараканом, и то она не могла бы смотреть на меня с большим презрением и высокомерием. Глаза у нее были огромные, пламенные, ярко-карие. Когда я разглядел их, у меня впервые родилась догадка, кто она такая. Но к смыслу ее слов ключа все равно не появилось.

– Значит, запомните, – продолжала она, – я даю вдвое! Пусть даже это и миллион долларов.

– Боюсь, я вас не понимаю, – наконец удалось вставить мне.

Она нетерпеливо прищелкнула языком.

– Ни к чему играть в таинственность. Эта леди – мой друг. Ей известно все. Я попросила ее поехать со мной. Я – миссис Элмер Форд. Я приехала сразу же, как только получила ваше письмо. По-моему, вы – самый низкий мерзавец, умудрившийся избежать тюрьмы, но сейчас не это важно. Мы здесь, чтобы обсудить сделку, мистер Фишер, так что давайте сразу и начнем.

Мне уже поднадоело, что меня вечно принимают за Ловкача Сэма.

– Я не Фишер. – И повернулся к машине. – Представьте меня, пожалуйста, миссис Дрэссилис.

Та, широко раскрыв глаза, таращилась на меня.

– А вы-то как тут очутились? Я всюду разыскивала вас, Питер, но никто…

Миссис Форд перебила подругу. По-видимому, она привыкла главенствовать в беседе, а как этого добиться, ей было все равно.

Фигурально выражаясь, она одним махом прикончила миссис Дрэссилис, или, вернее, потопила ее, как приливная волна, сметя все ее речи.

– О-о! – ворвалась она в разговор, устремляя карие глаза на меня, теперь не так презрительно, но все же властно. – Извините за ошибку. Я приняла вас за подлого негодяя по имени Фишер. Еще раз простите. Мы условились с ним встретиться на этом самом месте в это время, а потому, увидев вас, я и решила, что вы – это он.

– Я могу поговорить с вами наедине? – попросил я.

С людьми миссис Форд обращалась бесцеремонно. Когда касалось ее собственных желаний, она принимала покорное согласие других как само собой разумеющееся.

– Поезжайте к дому, Джарвис, – велела она шоферу. И миссис Дрэссилис умчали по дороге, не успела та опомниться.

– Итак?

– Бернс, – представился я.

– Теперь мне понятно, – протянула она. – Теперь я знаю, кто вы. – Она выдержала паузу. Я предвкушал, что сейчас она осыплет меня благодарностями за мою храбрую службу, но заговорила она совсем в иной тональности. – Не могу понять, мистер Бернс, чего вы тут так долго тянули? Почему не выполнили просьбу Синтии? Уж разумеется, за все эти месяцы… И в конце концов допустили, чтобы этот мерзавец Фишер украл моего мальчика у вас из-под носа…

И одарила меня взглядом, полным бездонного презрения. Я вспомнил все муки, какие претерпел в этом семестре ради ее сыночка, а косвенно – и ради нее, и почувствовал: вот он, момент высказаться.

– Разрешите рассказать, как это получилось. – И, тщательно выбирая слова, я обрисовал случившееся, не упустив подчеркнуть, что Огден ушел к врагу абсолютно добровольно.

Миссис Форд слушала меня молча.

– Да, Огги поступил не очень правильно, – терпимо заметила она, когда я драматической кульминацией закончил свою историю. Мне ее замечание показалось несоразмерно мягким. – Огги всегда был мальчиком порывистым, – продолжала она. – Вы, конечно, это заметили?

– Не без того.

– Им можно руководить, но его нельзя принудить. С самыми, несомненно, лучшими намерениями вы не разрешили ему уйти из конюшен и вернуться в дом. Он обиделся и поступил по-своему.

Она взглянула на свои часики.

– У вас есть часы? Сколько сейчас времени? И всего-то? А я думала, больше. Рановато я приехала. Я получила письмо от этого Фишера с указанием места и часа встречи. Он сказал, что написал и мистеру Форду, назначив тот же час. – Она нахмурилась. – Не сомневаюсь, что муж приедет.

– Не его ли это машина? – указал я.

По подъездной дороге, грозно рыча, подъезжал второй автомобиль. При виде нас оттуда донесся крик и шофер нажал на тормоза. Из машины выпрыгнул пассажир, коротко приказал что-то шоферу, и авто покатило дальше.

Это был могучий мужчина средних лет с мощными плечами. Лицо, открывшееся, когда он снял очки для езды, оказалось типичным лицом римских императоров, чьи черты донесли до нас монеты и статуи, – агрессивное, с чисто выбритым квадратным подбородком. Как и у его бывшей жены (которая сейчас стояла, выпрямившись во весь рост), у него был вид человека, рожденного командовать. Легко угадывалось, что семейная жизнь этой пары больше походила на поле битвы, чем у других супругов. Обменявшись воинственным взглядом с миссис Форд, он тут же отвернулся ко мне.

– Даю вдвое больше того, что предлагает она! – быстро заявил он и, сделав паузу, с отвращением оглядел меня. – Вы негодяй!

Привычка должна бы выработать иммунитет, но нет. Я высказался откровенно:

– Знаете, мистер Форд, скоро я обязательно опубликую указатель имен и адресов людей, которые ошибочно принимали меня за Сэма Фишера. Я – не Фишер! Можете вы это уразуметь? Меня зовут Питер Бернс, я целый семестр работал учителем в этой школе. Судя по тому, что я узнал о вашем сыночке, любой, кто похитит этот ходячий кошмар хоть на два дня, уж точно поскорее захочет от него избавиться. Похититель наверняка сам выложит денежки, лишь бы кто забрал у него Огдена.

Мои слова чуть было не соединили эту разведенную пару. Форды единым фронтом выступили против меня. Возможно, в первый раз за многие годы они образовали союз, пусть и временный.

– Как вы смеете так говорить?! – закричала миссис Форд. – Огги – прекрасный мальчик.

– Да, Неста, ты совершенно права, – подхватил ее бывший муж. – Возможно, ему требуется умный воспитатель, но сам по себе он мальчишка отличный. Я наведу справки и, если этот человек дурно обращался с Огденом, пожалуюсь мистеру Эбни. Где, черт дери, этот Фишер? – резко перебил он себя.

– На месте, – произнес любезный голос. Кусты позади меня раздвинулись, и на гравий выступил Ловкач Сэм.

По голосу я его узнал, а вот по виду не узнал бы. Приняв меры предосторожности, он замаскировался для встречи. Белоснежный парик неописуемого благородства выглядывал из-под черной шляпы. Глаза мерцали из-под снежно-белых бровей.

Рот прикрывали седые усы. Выглядел он весьма почтенно. Кивнув мне, он галантно снял шляпу перед миссис Форд.

– Здоровы и невредимы, мистер Бернс, раз вышли прогуляться. Рад видеть. Миссис Форд, должен извиниться за непунктуальность, но на самом деле я не опоздал. Я дожидался в кустах. Побоялся, что вы привезли с собой полицейских, а потому решил произвести разведку, а уж потом показаться. Однако, вижу, все в порядке и мы можем приступить к делу. Разрешите сказать, прежде чем начнем: я подслушал вашу беседу и совершенно не согласен с мистером Бернсом. Мастер Форд – очаровательный мальчуган. Я испытываю к нему чувства старшего брата. Мне нестерпимо жалко расставаться с ним.

– Сколько? – гаркнул мистер Форд. – Вы мне надоели. Сколько?

– Даю вдвое больше, чем предлагает он! – тут же закричала миссис Форд.

Сэм вскинул руку епископским жестом, из-за седого парика смотревшимся еще эффектнее.

– Разрешите сказать? Спасибо. Мне немножко неловко. Я попросил приехать на встречу вас обоих не ради аукциона. У меня к вам чисто деловое предложение. Но оно требует откровенного разговора, затрагивающего частную жизнь. Можно продолжить? Спасибо. Я постараюсь покороче.

Его красноречие произвело на Фордов успокаивающий эффект. Оба послушно замолчали.

– Во-первых, поймите, говорю я как эксперт. Я уже много лет в бизнесе и знаю, о чем толкую. Так вот, когда вы получили развод, вы, считай, сказали «прощай» миру и покою. Ей-богу, – в голосе Сэма появились отеческие нотки, – я видел это сотни раз. Пары разводятся, и если есть ребенок, что происходит? Они начинают играть им в волан, перебрасываются им, как мячиком. Жена крадет его у мужа. Муж выкрадывает у жены. Спустя какое-то время в игру вступает, это уж обязательно, джентльмен моей профессии, мастер, и обыгрывает обоих любителей. Он пользуется суматохой, проникает в дом и удирает с ребенком. То же самое произошло и теперь. Я подскажу вам, как предотвратить похищения в будущем. Все просто. Вам необходимо, – речь Сэма лилась, успокаивающая, заботливая, ну просто старый друг семьи, старающийся залатать прореху, – соединиться вновь, и поскорее. Забудьте прошлое. Похороните его. Поцелуйтесь и помиритесь.

Фырканье мистера Форда укротило его на минутку, но он тут же завелся снова.

– Думаю, виноваты обе стороны. Встретьтесь, обговорите все. А когда согласитесь закончить битву и начать с чистого листа, на сцену появлюсь я. Вон хоть мистера Бернса спросите, он подтвердит – я всей душой стремлюсь оставить этот бизнес и зажить спокойной семейной жизнью. Значит, послушайте. Что от вас требуется? Платить мне зарплату (цифру обговорим позднее) за то, что я останусь с вами и стану караулить вашего мальчика. Не надо фыркать, я говорю разумные вещи. Вам гораздо выгоднее иметь меня на своей стороне, чем на противоположной. Наймите вора ловить вора. Чего я не знаю насчет этой игры, того и знать не стоит. Гарантирую вам, что если наймете меня на эту должность, то я уж позабочусь, чтобы никто без разрешения и на сотни миль не подошел к вашему мальчику. Вот увидите, я отработаю каждый пенни. А теперь мы с мистером Бернсом прогуляемся немножко, пока вы думаете.

И, подхватив под руку, Сэм увлек меня прочь. Когда мы заворачивали за поворот, я бросил взгляд на родителей Золотца. Они стояли на том же месте, где мы их оставили, точно от красноречия Сэма приросли к месту.

– Ну-ну, сынок, – Сэм окинул меня ласковым взглядом, – приятно встретить тебя снова, на этот раз – при более счастливых обстоятельствах. Тебе, знаешь ли, здорово везет, тебя могли здорово поколотить в тот вечер. Я уж испугался, чем все закончится. Бак – парень простой, грубый, и его шайка такая же. Взбеленились они не на шутку! Прямо-таки зверски! Захвати они тебя, и неизвестно, что могло случиться. Однако все хорошо, что хорошо кончается. А у этой маленькой игры конец счастливый. Я получу эту работу, сынок. Старик Форд не дурак, ему не потребуется много времени смекнуть, что я прав. Он возьмет меня на службу.

– А как же ваш партнер? – поинтересовался я. – Как Бак участвует в сделке?

Сэм отечески похлопал меня по плечу.

– А никак, сынок, никак. Худо, конечно, словно конфету у малыша отбираешь, но… бизнес есть бизнес. Что ж, приходится, хоть я и не хотел надуть старину Бака. На следующий же день я выкрал у него Золотце. Получилось легче легкого. Бак хорош в драке. Когда доходит до мозгов, обдурить его проще пареной репы. Так он и будет брести по жизни, бедолага. Даже думать неприятно.

Он вздохнул. Видимо, несчастья Бака глубоко печалили его доброе сердце.

– Не удивлюсь, если он бросит профессию. Нахлебался, хоть у кого руки опустятся. Я рассказывал, что случилось с ним той ночью? Нет? А я думал, рассказывал. Нырнул, значит, Бак через крышу. Мы подняли его, глядим – он опять ногу сломал! Любого обескуражит. Думаю, теперь он уйдет от дел.

Мы приближались к машинам, и, оглянувшись, я увидел, как мистер и миссис Форд прохаживаются по дороге. Сэм проследил за моим взглядом и хихикнул:

– Все в порядке! Они все уладили. Что-то в их походке подсказывает мне: помирились они!

Миссис Дрэссилис по-прежнему сидела в красном автомобиле с видом уязвленным, но безропотным.

– Мне придется оставить вас, миссис Дрэссилис, – обратилась к ней миссис Форд. – Скажите Джарвису, пусть отвезет вас куда вам надо. А я уезжаю с мужем к моему дорогому Огги.

Она протянула руку миллионеру. Тот принял ее, и они стояли, глупо улыбаясь друг другу, а Сэм, чуть ли не мурлыча, навис над ними, словно пухленькая фея. Оба шофера деревянно смотрели в пространство. Мистер Форд, отпустив руку жены, повернулся к Сэму:

– Фишер?

– Сэр?

– Я обдумал ваше предложение. Тут какой-то подвох.

– О нет, сэр, уверяю вас!

– Непременно есть. Какие я получаю гарантии, что вы меня не обдурите?

– Вы забываете, – с облегчением улыбнулся Сэм. – Я ведь говорил вам, что женюсь, сэр. А моя жена ни за что мне не позволит.

Мистер Форд махнул рукой на автомобиль.

– Прыгайте! – коротко бросил он. – И скажите шоферу, куда ехать. Вы наняты!

Глава XVIII

– Ну никаких манер, – сокрушалась миссис Дрэссилис. – Абсолютно. Я всегда это говорила.

Тон у нее был горький. Оскорбленным взглядом она провожала уезжавшую машину.

На повороте Сэм, обернувшись, помахал на прощанье. Мистер и миссис Форд, сидевшие рядышком, оглянуться и не подумали. Миссис Дрэссилис негодующе фыркнула:

– Миссис Форд – подруга Синтии. Это Синтия попросила меня поехать сюда с ней и встретиться с вами. Но поехала я все-таки ради миссис Форд. И вот без слова извинения она бросает меня посреди дороги! Никаких манер!

Я не кинулся защищать отсутствующую. Вердикт миссис Дрэссилис совпадал и с моим.

– А Синтия вернулась в Англию? – сменил я тему.

– Яхта приплыла вчера. Питер, я должна поговорить с вами о крайне важном деле. – Она бросила взгляд на Джарвиса, откинувшегося на сиденье с видом, свойственным всем шоферам, сидящим без дела. – Давайте пройдемся.

Я помог ей выбраться из машины, и мы молча пошли по дороге. Спутница моя едва скрывала волнение, интригуя меня. Присутствовала и уклончивость, пробудившая с новой силой всю мою неприязнь. Я не мог себе представить, ради чего она прикатила издалека и что намеревается сказать мне.

– Как вы тут очутились? – спросила она. – Когда Синтия сказала мне, что вы здесь, я едва ей поверила. Почему вы вдруг превратились в учителя? Ничего не понимаю!

– Зачем вы хотели повидать меня?

Она замялась. Ей всегда было трудно изъясняться прямо, а сейчас, явно приходилось прилагать совсем уж неимоверные усилия. В следующую минуту она двинулась очень и очень кружным путем, петляя глухими закоулками.

– Я знаю вас уже столько лет. Никем я так не восхищалась. Вы такой великодушный, настоящий Дон Кихот. Таких мужчин мало на свете. Всегда о других печетесь! Вы без колебаний откажетесь от чего угодно, если увидите, что это нужно другому. Я восхищаюсь вами. Так мало молодых людей, которые считаются не только с собой!

Она приостановилась набрать воздуха, а может, свежих мыслей, и я, воспользовавшись затишьем в ливне комплиментов, снова спросил:

– Зачем все-таки вам потребовалось встретиться со мной?

– Из-за Синтии. Она меня попросила.

– О-о!

– Вы получили от нее весточку?

– Да.

– Вчера вечером, когда она вернулась, она рассказала мне про свое письмо и показала ваш ответ. Вы, Питер, написали ей дивное письмо. Я просто расплакалась, когда читала. И Синтия, я думаю, плакала. Конечно, для девушки с ее характером письмо решило все. Она такая преданная, моя дорогая девочка.

– Не понимаю.

Как сказал бы Сэм, она вроде как и говорила, слова вылетали у нее изо рта, но смысл их от меня ускользал.

– Уж раз она дала обещание, ничто не побудит ее его нарушить, каковы бы ни были ее чувства. Она такая верная. Такая стойкая.

– Вы не могли бы выражаться яснее? – резко перебил я. – Что-то никак не пойму. При чем тут верность? Не понимаю…

Но выманить ее из закоулков оказалось непросто. Выбрав маршрут, она твердо намеревалась пройти его до конца, пренебрегая прямым коротким путем.

– Для Синтии, как я и сказала, ваше письмо стало решающим. Она поняла, что вопрос решен бесповоротно. Это так красиво с ее стороны. Но я ее мать, и мой долг не сдаваться. Не принимать ситуацию как неизбежную, если я могу хоть чем-то помочь ее счастью. Я знаю, Питер, ваш рыцарский характер. Я сумею поговорить с вами, как не сумела бы Синтия. Я взываю к вашему великодушию, что, конечно, невозможно для нее. Итак, излагаю факты.

Я ухватился за эти слова.

– Вот, вот! Этого бы мне и хотелось. Каковы же факты?

Но она снова пустилась плутать по переулкам:

– Синтии присуще такое суровое чувство долга. С ней не поспоришь. Я уж говорила ей, что если бы вы знали, то и не подумали бы стоять у нее на пути. Вы такой великодушный, такой настоящий друг. Вы думали бы только о ней. Если ее счастье зависит от того, чтобы вы освободили ее от обещания, вы не стали бы думать о себе. В конце концов я взяла все в свои руки и приехала. Мне, правда, очень вас жаль, дорогой Питер, но для меня счастье Синтии – превыше всего. Вы ведь понимаете, правда?

Постепенно, пока она говорила, я начал, сомневаясь, проникать в смысл ее слов. Сомневаясь, потому что легчайший намек на такой поворот будил во мне бурю надежд, и я боялся: а вдруг меня огреют по голове, разъяснив, что я ошибаюсь? Но если я прав – ну конечно же, она не могла иметь в виду ничего иного, – тогда, значит, я свободен. Свободен, не утратив чести! Я не мог дольше выносить намеки. Я должен был услышать суть четко и ясно.

– Синтия… – Я остановился, выравнивая голос. – Синтия нашла… – Я опять запнулся. Мне было до нелепости трудно сформулировать мысль. – У нее появился кто-то другой? – заключил я на одном дыхании.

– Мужайтесь, Питер. – Миссис Дрэссилис похлопала меня по руке. – Да.

Деревья, подъездная дорога, дерн, небо, птицы, дом, машина и надутый шофер – все завертелось на минуту в одном сумасшедшем хороводе, посередине которого стоял я. А потом из хаоса, который распался снова на составляющие части, я услышал свой голос:

– Расскажите мне все.

Мир снова приобрел привычный вид, и я, замерев, слушал со слабым интересом, подхлестнуть который, как ни старался, не сумел. Все эмоции я истратил на главный факт, детали стали разрядкой.

– Мне он понравился, как только я его увидела, – начала миссис Дрэссилис. – И конечно, так как он ваш друг, мы, естественно…

– Какой мой друг?

– Я говорю о лорде Маунтри.

– Маунтри? А что с ним? – Свет пролился на мои отупевшие мозги. – Вы хотите сказать… так это лорд Маунтри?

Мое поведение, видимо, обмануло ее. Она стала заикаться, спеша рассеять, как ей показалось, ложное восприятие событий.

– Нет, вы не думайте, Питер, он себя вел самым достойнейшим образом. Он ничего не знал о помолвке. Синтия открылась ему, только когда он сделал ей предложение. Ведь это он настоял, чтобы моя дорогая Синтия написала то письмо.

Миссис Дрэссилис умолкла, в потрясении от таких глубин порядочности.

– Да?

– В сущности, он сам и диктовал его.

– О-о!

– К сожалению, получилось как-то не так. Туманно как-то. И намека не проскользнуло на истинное положение.

– Да, это верно.

– Но лорд Маунтри не разрешил Синтии изменить ни словечка. Иногда он бывает очень упрям, это свойственно многим застенчивым мужчинам. А когда пришел ваш ответ, все стало еще хуже.

– М-м-м… наверное.

– Вчера я увидела, как несчастны они оба. И тогда Синтия предложила… Я сразу же согласилась поехать и рассказать все.

Она беспокойно взглянула на меня. С ее точки зрения, это была кульминация, наиважнейший момент. Она запнулась. Я так и видел, как она группирует силы: придумывает красноречивые фразы, убедительные прилагательные, выстраивает предложения для грандиозной атаки.

Но между деревьями я заметил Одри, прогуливающуюся по лужайке, и атака не состоялась.

– Сегодня же вечером я напишу Синтии, – торопливо сказал я, – и пожелаю ей счастья.

– О, Питер! Спасибо!

– Да не за что! – бросил я. – Всегда рад.

Ее полную удовлетворенность омрачила тень сомнения.

– А вы уверены, что сумеете убедить ее?

– Убедить?

– И… э… лорда Маунтри. Он категорически настроен против поступков… э… которые представляются ему нечестными.

– Может, написать ей, что я хочу жениться на другой? – предложил я.

– Великолепная идея! – просветлела миссис Дрэссилис. – Какой вы молодец! И позволила себе опуститься до банальности: – В конце концов, Питер, в мире полно прелестных девушек. Нужно только поискать.

– Вы совершенно правы. Сейчас же и начну!

Между деревьями мелькнуло белое платье, и я кинулся туда.