Сергей Поляков Золотинка

Выбор Повесть

Моим друзьям, испытанным временем, Александру Александровичу, Валерию Викторовичу низкий поклон и посвящение.

Мое колымское детство

По комнате разносится непрерывное стрекотание машинки. Коллеги давно пересели за компьютеры, я не могу расстаться с верной Эрикой. Пальцы порхают над клавиатурой и не успевают справиться с обвалом нахлынувших воспоминаний. Фрагменты Прошлого роятся, теснятся, рвутся наружу и гаснут, растворяются в Небытии. К сожалению, они уходят безвозвратно.

Со времен моего Детства минуло несколько десятилетий. Тем не менее. Прошлое явственно стоит передо мной. Время снисходительно подтрунивает: — «Разве это срок?» Относясь с пиететом к его величеству Времени, я не согласен с Ним. За последнюю четверть века сменился государственный строй, идеология, на смену прежним моральным ценностям пришли иные приоритеты.

Молодое поколение судит об истории страны по бездарным учебникам дилетантов и провокаторов, урокам некомпетентных педагогов. Молодежь бездумно идет на поводу политиканов-популистов, лгунов и жуликов.

Я вспоминаю далекие — близкие годы. Послевоенное лихолетье: голод, холод, нищета наложили неизгладимый отпечаток на наше Детство и все-таки хорошего было больше, я не кривлю душой.

Настали другие времена. Прогресс человечества бьет по скорости все прогнозы и предсказания. Что касается проблем воспитания, они топчутся на месте, если не сказать большего. Вопросы христианской морали, добра и зла, хорошего и плохого восклицательным знаком стоят перед обществом и требуют разрешения.

Разгул наркомании, проституции, малолетней преступности никто не в силах обуздать. В очередной раз мы наступаем на те же грабли, не извлекая уроков из Прошлого. ТВ, кинематограф, «писатели» наперебой прославляют уголовников, «воров в законе». Наши рациональные подростки, как на самодур, клюют на заезженные байки, обветшавшие басни о привольной блатной жизни, о братстве и взаимовыручке уголовников.

Дым виртуальных костров на лесоповале щекочет пацанам ноздри, вонь тюремной параши дурманит глупые головы. Блатная псевдоромантика не сдает позиции и совершает новый виток.

Я не поучаю, не морализирую: додумайтесь, по второму заходу жизнь не прожить. Я вспоминаю сверстников-уркаганов, которые были гораздо круче вас. Их сожгли сифилис и туберкулез в тюрьмах и бурах, зарезали в уголовных разборках. Они свели счеты с жизнью в петле, вскрыли вены, дали «дуба» от ректификата и самогонки, утонули, сгорели, замерзли по пьяной лавочке, умерли от наркотиков, от лечения в ЛТП, сошли с ума.

Вас давно нет в живых Леха Кугий и Вовка Дараган, Витька Титов и Жора Трубанов, Мишка Иванов и Ленька Сагинбаев, Борис Щебланов и Сергей Гущин, Юрка Малышев и Юрка Терехов… Городок Магадан, окраина с ласковым названием Веселый ключ, улицы с незатейливым адресом — Дальняя, Дачная. Почему неприметные улочки дали «путевку» в уголовную жизнь двум десяткам ребят? Чем привлек пацанов криминал? Почему они прошли по жизни, сея горести, насилие, жестокость, смерть? Кто и что было идеологом, наставником одурманенных, замороченных подростков?

Сколько было в стране подобных улочек и переулков?!..

…Обыск в поселке проводился под утро. Дом с прудом на задах огорода окружили, когда забрезжил рассвет. Оцепление в верхнем конце улицы отрезало возможный отход беглецов в сопки. Сиреневый предрассветный свет ложился тенями на хмурые лица солдат, пытался рассеять окружающую дом полутьму, светлил стекла оконных рам. По углам дома встали бойцы с автоматами, у веранды занял пост проводник со служебной овчаркой.

К окну подошел лейтенант и властно постучал.

Мать с сыном спали. Женщина, утомленная вчерашней стиркой, свернулась в клубок около сына и обняла его во сне. Бдительный Рекс, лежащий на полу у кровати, напружинился, поднял голову и зарычал.

Чуткая женщина проснулась, прислушалась к стуку, накинула халатик и подошла к окну. Лейтенант заметил мелькнувшее в окне лицо и крикнул:

— Откройте, проверка документов!

«Прочесывают», — сообразила женщина, — «наверное, побег». Она вышла в сени, отодвинула засов и ступила на крыльцо. Над далекими сопками небо зазолотилось, предвещая восход.

— Посторонние в доме есть? — спросил офицер.

— Посторонних нет, в доме я и сын. Муж на дежурстве.

— Извините, закон для всех один, — ответил лейтенант и с восхищением оглядел молодую хозяйку. Даже со сна, непричесанная, наспех одетая она была невыразимо хороша.

— Вчера из «транзитки» бежали два рецидивиста. Прошла информация, что они скрываются в поселке, ведем розыск.

Солдаты обыскали сарай, чердак, даже в туалет заглянули.

— Пройдемте в дом, — предложила женщина.

Сержант открыл и спустился в подполье. Лейтенант с бойцами вошел в гостиную и указал на запертую дверь:

— Здесь?

— Сын спит.

— Необходимо осмотреть.

— Постойте, — остановила его хозяйка, — муж со службы дрессированную служебную собаку привел, она охраняет сына. Подождите, я ее придержу.

Она скользнула за дверь, села на постель мальчика и ухватилась за ошейник овчарки обеими руками.

— Заходите.

Солдаты вошли и с опаской уставились на огромного, вздыбившегося пса с оскаленной пастью.

— Зверюга, — почтительно пробормотал сержант и отступил. Лейтенант положил руку на кобуру пистолета и с сомнением оглядел хрупкую фигурку женщины; «Удержит ли она взбешенного кобеля».

— Рекс, фу! — уговаривала хозяйка овчарки. — Чего вы копаетесь! Осмотрели и выходите, сорвется Рекс и натворит бед!

— Никого, — подытожил, закрывая дверцу шифоньера, солдат, — полный ажур.

— Извините, хозяюшка, — приложил руку к околышу фуражки офицер, — служба.

Он кивнул головой, и патруль покинул дом.

— Лежать, Рекс, охраняй! — скомандовала женщина. Овчарка легла и положила голову на лапы. Мать подоткнула одеяло под бок разметавшегося во сне сына и вышла запереть дверь. Замерев в дверном проеме, она взглянула на восток. Над скалистыми отрогами гор багровело свежеумытое солнце.

В низине, вдоль огородов, примыкавших к лесу, продвигался другой патруль, отрезая поселок от лесной чащи. Преступники могли попытаться уйти через низину в сопки. С моря задувал знобкий бриз. Молодая женщина запахнула ворот армейского ватника и тяжело вздохнула. Прочесывания не удивляли. Ужасало и томило ночное одиночество, когда муж дежурил.

В доме имелся целый арсенал: два гладкоствольных ружья, малокалиберка, ракетница. При нужде можно отбиться от шайки, если не подожгут. Муж неоднократно водил ее в распадок, обучал владению огнестрельным оружием. Вот сможет ли она выстрелить в человека, пусть и уголовника, женщина не знала. Хотя и выхода не было. Бандиты не помилуют ни ее, ни ребенка. Мать распнут и зарежут, мальчика придушат.

Молодая хозяйка отступила в темноту сеней и клацнула массивным засовом.

Раздевшись, она прилегла поверх одеяла рядом с сыном и нежно поцеловала в стриженный под «бокс» затылок:

— Кровиночка моя, сыночек, Сереженька! Отчего мне не жилось дома, за каким рожном я приехала на жуткую, промерзлую Колыму! Почему я должна трястись за жизнь твою, мужа, свою. Когда придет покой на проклятую людьми и Богом землю! Расти скорей, чтобы ты смог защитить себя, родных и близких!

Мальчик проснулся около восьми. Из репродуктора бодро неслось: «Нас утро встречает прохладой…» Мама, подоив корову, ушла на работу. По пути на кухню он подтянулся на дверном косяке шесть раз и огорченно скривился: «Когда накопятся силы для седьмого». Сергей помакал зубную щетку в жестяную коробку с зубным порошком, почистил зубы, ополоснул лицо из рукомойника, вытерся полотенцем.

На кухонном столе записка: «Разогрей завтрак для отца в 9.30». Накинув куртку, обувшись, надев картуз, мальчик вышел во двор. В сарае хрюкали свиньи, горланил петух, гоготали гуси. Он заглянул в загон, корова Фея прекратила жевать жвачку и просительно ткнулась бархатными губами в раскрытую ладонь. Сережка взял из мешка несколько картофелин и угостил ласковую кормилицу семьи. Между ее ног бродили куры.

Рядом в закуте топталась телочка. Юный хозяин и ее попытался угостить, да куда там. Мала, глупа ткнется в картофелину губами и воротит морду в сторону. Закончив инспекторский обход, мальчик направился к веранде. Скрипнула калитка, завилял хвостом Рекс, уже посаженный на цепь. Со службы вернулся отец. Он потрепал сына по вихрастой макушке и сказал сам себе:

— Девятое мая минуло, нужно снять флаг с крыши, не то кумач вылиняет.

— Я мигом, — откликнулся сын.

— Осторожней, не сорвись, когда станешь отрывать древко.

Завтракали вместе. Мальчик поел гречневой каши, пирожок с повидлом, кисель. Отец насыщался основательно, впереди много работы по хозяйству. Завершив завтрак-обед кружкой крепкого чая, он отправился на двор покурить. Сын принялся за уборку стола и помыл посуду.

Письменные задания по русскому языку и арифметике он выполнил загодя, вечером. Предстояло разобраться с природоведением и выучить отрывок из поэмы Некрасова.

Через час вернулся отец. Он убрался в хлеву, покормил живность, переоделся и чаевничал на завалинке. Сережка вышел во двор. Рядом с главой семьи сидел Рекс, спущенный с цепи. Ты куда собрался, папа?

— У родителей не спрашивают «куда». Можно спросить: «надолго ли». Ты уроки приготовил? — вопросом на вопрос ответил отец.

— Некрасова наизусть учил.

Отец на мгновение задумался, лицо его прояснилось:

«…Было четыре разбойника, был Кудеяр атаман, — начал декламировать отец, — много разбойники пролили крови честных христиан…».

— Папа, ты помнишь стишок со школы?

— В наше время, сынок, знания насмерть вдалбливали. Я иду проверить водозабор, довольно нашим бабам корячиться с коромыслами. Пора запускать водопровод. Заодно Рекс проветрится. Одевайся потеплей, за пару часов обернемся, к обеду и школе.

Улица Дальняя, на которой жила семья, полого поднималась в сопку. День выдался теплый и в придорожных канавах оживали робкие ручейки. Грязи не было, грунт удерживал ночной заморозок. На перекрестке оживленно тараторили односельчанки. Обсуждался актуальный вопрос: у кого чище выстирано белье.

«Дорогу пересекла тетя Катя с пустыми ведрами на коромысле.

Отец развернулся, направился к ближайшей скамейке и присел.

Сын с недоумением уставился на него.

— Баба с пустыми ведрами дорогу перешла, пути не будет, — пояснил отец и вынул из кармана пачку папирос «Звездочка». На лицевой стороне мотоцикл с пулеметом и два солдата.

Минут десять спустя от ручья вернулась с полными ведрами соседка. Тяжело дыша, подъем был крут, она перешла улицу и остановилась перед своей калиткой.

— Доброго здоровья. Катя, — поздоровался отец.

— Здравствуй, Федя! Когда вы, мужики, послезаете с печи и запустите водопровод, плечи ноют, руки отваливаются. Это же надо такую пропасть воды из-под горы натаскать. Для стирки, мытья, скотины, для готовки пищи…

— Иду осмотреть водозабор, Катя. Бог дает на следующей неделе запустим, — утешил соседку отец, — сейчас нельзя, замерзнет.

Впереди мужчины с мальчиком трусил Рекс. Он не обращал внимания на бесновавшихся за заборами цепных собак. Дворовым псам было завидно собрату, вольно гулявшему без привязи, и они неистовствовали за изгородями.

Обойдя здание торговой базы, отец и сын начали подниматься по пологой долине. По ее дну весело журчал ручей. Он огибал поселок стороной. Зимой и весной жители брали воду из другого ручья под названием Веселый Ключ.

На излучине ручей вымыл глубокую бочажину. Поселковые мужчины расширили, обустроили яму и смастерили водозабор. Всем поселком добывали трубы, тянули водопровод, делали разводку по дворам. Из-за значительной разницы высот вода текла самотеком с хорошим давлением. Осенью трубы осушали, приемник поднимали и ждали следующей весны.

Края бочажины сковал лед. В центре промоины вращались, взметались, кувыркались струи неугомонного ручья. Он настойчиво и методично подтачивал забереги и скоро рукотворный пруд освободится ото льда. Отец отодрал от приемника промерзшую мешковину, проверил несколько колен труб, все было в порядке.

— Папка, на полянах пропасть прошлогодней брусники, я уже оскомину набил, — сын протянул отцу пригоршню перезимовавшей ягоды. Ладони и физиономия мальчика были заляпаны брусничным соком.

— Жаль бидончик не догадались взять, — посетовал отец, — до школы полтора часа, пошли обратно.

Они вскарабкались на крутой склон оврага и задержались среди зарослей карликовой березки, тальника, багульника, низкорослого стланика. Высоко, у гребня марчеканской сопки, сверкали в лучах солнца обломки самолета.

— Почему летчики так сильно промахнулись, до вершины еще далеко, — спросил Сережка отца.

— Ночь, сильный туман, — помолчав, ответил тот, — не забывай, мы живем у моря. В Магадане с весны до осени туманы.

— Ты ходил к самолету, папа?

— Нас по тревоге поднимали для спасения пассажиров и охраны места катастрофы от мародеров.

— Кто это мародеры?

— Преступники-грабители мертвецов, не хочется и вспоминать. Я во время войны насмотрелся на разбитые самолеты. Специальная авиадивизия перегоняла самолеты из США в СССР. Некоторые не долетали, их и по сей день не нашли…

Уличная кодла собиралась по вечерам у братьев Копытиных. Братья Володя и Женька соорудили на задах усадьбы неказистую хибару из досок, засыпали простенки опилками и жили там с весны до осени. Владимир успел отсидеть по малолетке пару лет, младший Женька с юношеским рвением стремился не отстать от брата. Родители умерли и Женька жил на иждивении старшей сестры Зинаиды. Похождения братьев она не жаловала, но как выгнать? Родня!

По характеру и внешнему виду братья сильно разнились. Сангвиник, рассудительный Володя по кличке Копыто, был ниже среднего роста, коренаст, белобрыс. Женька, по прозвищу Сявый, роста был высокого, сутуловат, худощав, темноволос. Взрывной, неуправляемый Сявый кратчайшей дорогой шел к отсидке, и его удерживал только старший брат.

Отбыв положенное по закону. Копыто сделал вывод: залетать по пустякам не стоит. Для вида он вел жизнь чинную, устроился на работу токарем, ни шатко ни валко посещал вечернюю школу. Для уличной кодлы Володя вел курс блатной жизни, рассказывал уголовные мифы, разъяснял воровские термины, поощрял драки и кражи. Подталкивая пацанов на проступки, подлости, вожак готовил их к делам посерьезней, а в открытую опытный Копыто мальчишек на правонарушения не подзуживал.

Управление уличной кодлой взял на себя шестнадцатилетний Женька. Он ни в чем не знал меры, и старший Копытин часто одергивал братана. Постоянно вооруженный кастетом и финкой-пером, Сявый грозился при случае пустить их в ход. Окрестная шпана боготворила братьев.

Ватага пацанов-кодла росла дикой травой-сорняком. Липкая, как репей, колючая, точно шиповник, жгучая, словно крапива, живучая, будто пырей. Школой кодлы была улица, наставниками — приблатненные старшие подростки и урки, религией — неписанные воровские законы-понятия, искусством — уголовные легенды и блатные песни.

На сегодняшнем «уроке» ликвидации уголовной безграмотности Копыто решил рассказать о татуировках.

— Пацаны, прежде чем потолковать о наколках, хочу завершить вчерашний разговор… Слово Вор, как и Бог, пишется с заглавной буквы, — он сделал прочувственную паузу, давая время малолеткам оценить значимость сказанного и продолжил, — татуировки — дело тонкое. Они своеобразная биография носителя.

«Заедет» к примеру в хату-камеру «бродяга», и бывалые братки сходу определят его масть.

— Как понимать слово масть, — перебил его один из мальчишек.

— Масть — воровское ремесло, специальность. Есть «медвежатники», «щипачи», «форточники», «ломом подпоясанные», «фармазоны», «деловые» и другие. О мастях в другой раз, сегодня у нас базар о татуировках.

Копыто вытащил портсигар, щелкнул зажигалкой, сделал пару затяжек, пустил колечки дыма.

— Вова, позычь парочку, — попросил дурковатый Генька. Идеолог воровской жизни дал папироску. Генька затянулся и произнес речитативом:

— Баба печку не топила, дым не шел. Баба печку затопила, дым пошел.

После перекура занятия продолжились.

— Бывалые бродяги определят по какой статье «чалился» браток, сколько сроков оттянул, положенец он или нет, на каких зонах и в каких краях побывал. Наколки не простая блажь, не дурь. Они играют большую роль для обладателя-носителя.

«Урок» внезапно прервался. Из-за фанзы появился брат Женька с кирзовой сумкой в руке.

— Здорово, уркаганы! — поприветствовал он пацанов. Те нестройно отозвались.

— Здоровей видели, — не преминул подначить Генька. Сявый сурово глянул на острослова.

— Прикрой хлебало, дерьмом завоняло! — Женька вынул из сумки два больших кулька и высыпал на газету кучу конфет.

— Налетай, подешевело, было рубль, стало два.

Пацаны накинулись на конфеты, братья вполголоса беседовали:

— Заканчивай на сегодня, Вова. Я вина, закуски принес, пойдем, посидим, потрещим.

— Откуда хабар, Женька?

Сидевший рядом Сережка невольно прислушался.

— Я у пьяного фраера «лапотник» подрезал. Ловкость рук и никакого мошенничества, все чисто, как в хирургии.

Подростки смачно хрустели карамелью, мальчик конфет не взял — они ворованные.


Отутюженные брюки, гимнастерка с аккуратно подшитым воротничком висели на спинке стула. Сергей надел брюки, застегнул блестящие пуговицы гимнастерки, свернул ее подол в складку на спине и подпоясался ремнем. На отдраенной латунной бляхе выдавлена буква «ПТ — школа». Такая же буква на кокарде, украшающей околыш форменной фуражки.

В послевоенное время люди то ли инстинктивно тянулись к форме, то ли это было частью идеологии. По радио гремели военные гимны, марши, строевые песни. Улицы были забиты людьми во френчах, сюртуках, мундирах, кителях, гимнастерках. Железнодорожники, моряки, летчики, почтовики, речники имели свою униформу. В нее одели учащихся ремесленных училищ, студентов и школьников.

Отец просматривал газету «Правда», мама строчила на машинке. Прекратив работу, она обратилась к супругу:

— Федя, наш сын дикарем растет, кроме поселковой шпаны никого не видит. Напиши заявление, похлопочи о путевке в пионерлагерь. Там другая обстановка, дети культурные.

— Хорошо, Нина, похлопочу.

В комнату вошел сын и затараторил:

— По радио передали: кругом войны. В Азии, Африке, Латинской Америке. Повсюду протянули хищные лапы США и европейские империалисты. Только СССР стоит на страже мира.

— Мы тоже воюем, — нахмурился отец, — у нас особая война, холодная. Никто не ведает, к чему она приведет.

…Мальчик взвесил в руке портфель: «Тяжеловат».

До школы ребята добирались на маршрутном автобусе с дверкой впереди, которую вручную открывал и закрывал водитель.

Возвращение со школы иное дело. Домой шли пешком и ватагой. Сколько было интересного на обратном пути. Неделю назад они нашли разбитый ящик с яблоками. Видимо у машины самопроизвольно раскрылся борт и ящик вывалился. Пацаны набили фруктами карманы и портфели, водители проходящих машин тоже поживились.

До этого произошел случай еще занимательней. Пьяненький водитель на Газ-51 въехал прямиком в канаву. Вокруг него собралось пяток машин, но троса ни у кого не нашлось. Не оставлять же бедолагу на расправу.

Шоферы подкопали грунт, положили под колеса палки, ветки и вместе со школьниками вытолкали машину на дорогу. Водитель посадил пацанов в кузов, вернулся на Новую Веселую, накупил конфет, ситро. Себе для поправки здоровья взял бутылку водки.

Сев за руль, шофер выпил из горлышка полбутылки. Как он доехал до Веселого Ключа один Бог ведает. Напротив поселка он аккуратно съехал на обочину, выключил мотор и отключился. Вот умора!

Сергей рассказал родителям о происшедшем, мама переполошилась, начала читать нотации:

— Никогда, Сережа, слышишь никогда не садись в машину с пьяным водителем. Он мог разбиться и покалечить вас.

Отец принял половинчатое решение:

— Молодцы, что вызволили автомобиль, что помогли шоферу. Но ему надо руки отрубить за то, что посадил вас в кузов и вез.

Обязанность Сергея с вечера залить в бочки воду. За день она согреется и поливка грядок будет полезней. Как быть! Вечерняя жизнь КОДЛЫ самая интересная. Иной раз он забывает залить воду. Может папа выручит или мама нальет. Правда, если папа увидит маму вечером со шлангом, он ввернет с ехидцей:

— Расти на радость папы с мамой иждивенец, трутень!

— Из латыни пять, из греческого пять! — доложил мальчик вечером. Мама улыбнулась, отец свел кустистые брови:

— Из какой латыни, ты чего несешь?

— Так Ленин отвечал родителям, — сказал сын и положил перед родителями тетради.

— Переодевайся, пора в баню.

…Поход в баню для жителей поселка событие. Баня — место, где обсуждают любые вопросы и проблемы, невзирая на чины и звания. Впереди отца юрким торпедным катером спешит сын с березовым веником. Следом тяжелым крейсером выступает глава семьи с объемистой кирзовой сумкой. В ней смены белья, мыло с мочалкой, полотенце и бутыль с квасом. Хлебный напиток не для питья, им обдают раскаленные камни в печи-каменке, «поддают пару».

На улицу выходят соседи, — дядя Аркаша с сыном, дядя Юсуп с тремя пацанами, дядя Тима, Левон, Николай. Все здороваются. Дядя Аркаша подтрунивает над мусульманином дядей Юсупом.

— Да пребудет милость Аллаха над крышей дома твоего. Рахат Лукомович! Как поживает твой скот?

Юсуп Ибрагимович, человек с юмором, не задерживается с ответом.

— Якши, Угрюм Бурчеевич! Старые кони пали в далекой Татарии. Моя кобылка народила новых жеребят, и я взращиваю их во славу Аллаха и для нужд вождей партии.

Мужики раскатисто смеются. Старшина милиции Тимофей Федотович Вергунов отворачивается, он не терпит подобных шуток. Партия — дело святое.

На входе клиенты кладут плату в обрезанную до половины банку из под американских консервов. Кассир не нужен, никто не унизится до бытового обмана. Мужчины проходят в раздевалку, мальчишки задерживаются в хозяйственном помещении. Их в который раз изумляет: кто, какой умелец исхитрился согнуть и собрать огромные клепки в громадные многокубовые бочки под воду, выковать и насадить непомерные обручи. Имея под руками топор и походный горн, мастер соорудил бондарное чудо-хранилище.

Уютную баню неизвестные плотники соорудили на берегу ручья. Ее срубили из могучих лиственниц, рядом пруд с водозабором. Ручей подпитывался вереницей свершающихся озер, в которых впадают бесчисленные подземные ключи.


Напротив бани стеной высился лес с богатыми ягодниками, грибными полянами, непроходимой чащобой стланика, звонкими ручьями. По ночам и ранним утром над ним кружили совы и вороны. Днем в небе парили чайки, в ветвях деревьев сновала птичья дребедень, вечерами отсчитывала годы неугомонная кукушка.

— Пострелы, мигом в баню! — гаркнул пацанам истопник, шуровавший кочергой в топке. Печь нагревала «каменку» и воду для помывки. Топку закидывали дровами.

Шкафчиков не было и раздевались на скамьях. Рубахи и кальсоны (трусы носили городские) побросали ворохом, стирка дома. Верхнюю одежду аккуратно сложили. В мыльне тепло, влажно и тихо. Болтать сколько угодно можно в раздевалке-предбаннике, в бане моются и парятся. В шайках-тазах запаривались веники. Бутыли с квасом и водой, заваренной травами, уносили в парную. Некоторых мужчин, идущих париться, моющиеся дружно предостерегали:

— Мыло! — Мужчины возвращались и обмывались.

Отец с соседями парился истово. Распаренные, малиновые от жары и прилившей крови, они выскакивали на двор и с гиканьем плюхались в пруд с ледяной водой горного ручья. Зимой парильщики валялись в снегу. Пить спиртное в бане запрещалось.

После бани семьи сбивались в компании. После обильного ужина с горячительными напитками женщины играли по копейке в лото и перемывали кости соседям. Мужики травили анекдоты, забивали «козла», перекидывались в буру, храп, очко, обсуждали виды на урожай, подход «красной» рыбы. Ребятня вертелась вокруг рассказчиков, крутила заезженные пластинки на патефоне.

…Сергей немного опоздал на сходку. Двенадцать-пятнадцать пацанов от десяти до четырнадцати лет сидели кружком, смолили папиросы и жадно внимали блатным откровениям наставника.

— Драки с «ремеслухой» дело давнее. Мы всегда держим сторону первой школы, там учатся городские. В училище набирают шпану из трассовских поселков, привозят из Чукотки. Они чужаки и должны знать свое место.


Дрались в заранее условленном месте. Стукачей не водилось, и милиция терялась в догадках, где произойдет очередное побоище, с обильно пролитой кровью. «Ремеслуха» избивала противников на матросский манер форменными ремнями, намотанными на кисти рук. Городские орудовали чем придется. Милиция и «скорая помощь» прибывали к шапошному разбору, когда драчуны разбегались, утаскивая с собой травмированных.

— Вот я и надумал пощекотать перышком кого-нибудь из чужих. Полежит в больничной палате, поразмышляет, стоит ли связываться с городом.

Копыто воровато огляделся и вынул из кармана, завернутую в тряпку финку. Он развернул тряпицу и показал лезвие. На нем багровели сгустки подсохшей крови.

— В сутолоке и сумятице я всадил перышко в ляжку одному из ремесленников, пусть знают наших.

— Да почему в ляжку, Вовка, — перебил его возбужденный, нервно облизывающий языком губы, братан. Он приходил в неистовство при виде крови. — В живот надо, в живот, чтобы на перо кишки намотались.

— Не спеши, а то уснешь! — прервал его старший. — В живот верная уголовка. Я за паршивого ремесленника на зону отправляться не желаю. Я хотел душу потешить, да и руки чешутся, практики требуют.

— «Ремеслуха» ножами не дерется, — попытался вставить слово один из жиганов, — даже договоренность имеется.

Женька хотел заткнуть пацану рот, старший брат остановил его. Выслушав говорившего, он веско заявил:

— Мы, урки, ни в какие переговоры с фраерами не вступаем, мы сами себе закон и решаем вопросы на воровской «правилке».

Желающих возражать не нашлось, разговор продолжил Сявый:

— Надо вооружаться, жиганы, хватит рогатками и пращами баловаться. — Сашок, — обратился он к одному из старших подростков, — проследи, пускай пацаны «поджиги» смастерят и выучатся стрелять. Ножи готовьте, учитесь кидать. В жизни все пригодится. Скоро лето и придет пора «шерстить» отдыхающих, с городскими, не ровен час, столкнемся. Про «общак» не забывайте. На «киче» бродяги томятся, «грев» необходим. Я на днях обшмонал пьяного лоха. «Ржавье» — кольцо снял, котлы, «лапотник». Вся выручка на «общак» — воровскую казну пойдет. Матерью клянусь!

Сявый засунул большой палец в рот и прикусил его. Расходились молча.

— Пьяных обдирать вроде не по закону, — робко произнес кто-то из пацанов. Его не поддержали, и он не решился продолжить.


Вечером зашел сосед Аркадий Артамонович. Он поздоровался и водрузил на стол полное ведро крупных, разноцветных яиц.

Точь в течь пасхальные — подумал мальчик, — да ведь пасха давно минула.

— Съездили с приятелями на Три Брата, пошарили на птичьих базарах, — пояснил сосед, — там яиц пропасть.

Отец налил гостю полстакана спирта, выставил закуску, отдарился куском копченого сала. Дядя Аркаша одним глотком осушил содержимое стакана, запил водой и крякнул:

— Забористый, чертяка, — он потыкал вилкой в квашеную капусту, вытащил пачку «Севера» и закурил. Вонючий дым пополз по гостиной. Мама, не терпевшая беспричинных выпивок, вышла во двор. Помолчав, сосед сказал:

— Подрастешь, Серега, съездим на птичьи базары.

«Когда это будет», — вздохнул десятилетний мальчик.

К ловле дичи мальчишки готовились давно и тщательно. В подобных делах мелочей не бывает, промахи оборачиваются неудачей.

Обилие дичи позволяло придумывать различные способы добычи.

Витька Хорошилов, пользовавшийся в семье полной свободой, срезал у городских охотников лески с крючками. Петька Хилинский изготовил колышки. Сережка прихватил прикормку и наживку. Местом охоты выбрали отдаленные озера, куда местные охотники не всегда захаживали.

Вышли после обеда, чтобы успеть вернуться до темноты. Время определяли по солнцу. Пришли на озера и сразу принялись за дело. Колька вбивал колышки, Витька подвязывал лески с крючками. Сергей рассыпал прикормку и насаживал на крючки. Закончив подготовку снасти, мальчишки присели в сторонке. Так хочется понаблюдать за прилетом уток на вечернюю кормежку. К сожалению, это невозможно, до дома топать и топать.

Применяли городские охотники успешно и такой способ добычи уток. Уезжая на ночь домой, они оставляли караульного с собакой, разживиться их добычей было невозможно. Сейчас у пацанов появились собственные снасти и теперь все зависело от их умения и фарта-удачи.

Перелетные утки кормились на озерах утром и вечером. Те птицы, которые выводили потомство на месте, бороздили водную гладь и ныряли с утра до ночи. Не зря говорят: прожорлив, как утка.

На следующий день ребята отправились к озерам. Колька взял с собой дворняжку Сильву, и она трусила впереди. К озеру подкрадывались, затаив дыхание: «Сработают ли ловушки?»

Внезапно собака кинулась в заросли пожухлой, прошлогодней осоки, висящей над водой.

Мальчишки ринулись за ней. Из травы выплыла утка и часто взмахивая крыльями попыталась взлететь. Леска остановила ее, и утка затрепыхалась на месте.

— На крючке! — торжествующе завопил Витька.

— С полем! — поздравил корешей Колька. Сняли восемь уток. Хилинский, неоднократно ходивший с дядей на охоту, сортировал добытую птицу.

— Утки породы чернь, пять селезней и три кряквы.

«Папа и мама удивятся», — улыбался про себя по дороге домой Сережка. — Я настоящий добытчик.

Трое соседей Левон, Андрей и отец Сергея выкопали котлован, сделали отвод от ручья и устроили пруд для уток и гусей. Летом их держали в сарае на задах огородов, там кормили, там они неслись. В поселке все знали друг друга накоротке и воровства не опасались.

Вечером, когда заканчивали ужинать, и мама подала к чаю пирожки с вареньем, в дом с двустволкой ворвался сосед дядя Тима.

— Федька, Федька! — отдуваясь, зачастил он. — На пруд стая гусей села. Хватай ружье и побежали.

Отец выдернул ружье из-за шифоньера, сунул в карман горсть патронов и выскочил с соседом на двор. Сын метнулся следом.

Мужчины крались к пруду, скрываясь за невысоким штакетником, дикари вели себя нагло и бесцеремонно. Они отогнали домашних сородичей от кормушек и жадно насыщались овсом, смешанным с пивдробиной. Прирученная человеком живность сгрудилась в углу пруда и негодующе гоготала.

— Вот нахалы, — шепнул отцу сосед, — пируют, словно у себя дома. Вон, в стороне, главарь-гусак за окрестностями следит, сторожит стаю.

— Главное своих не застрелить, — едва шевеля губами, ответил отец, — дробь и моих накрыть может.

— Влет, вдогон стрелять нужно, — ответил сосед. Он заметил притаившегося за их спинами мальчишку и спросил:

— У тебя рогатка с собой?

— Да, с собой.

— Хорошо. Подкрадемся ближе, я дам знать и ты пульнешь из рогатки. Дикари всполошатся и начнут взлетать. Федя, — обратился он к отцу, — не стреляй сразу, отпустим их метров на двадцать, чтобы дробь разлетелась. Так вернее будет.

За встревоженным гоготом домашних гусей вожак перелетной стаи не слышал подкрадывающихся людей, дядя Тима отполз от отца и махнул рукой мальчику:

— Давай, Сережа!

Мальчик привычно снарядил рогатку и пульнул. Камешек описал дугу и шумно бултыхнулся посредине пруда. Дикари переполошились. Вожак тревожно загоготал, предупреждая об опасности, и стая дружно помчалась по воде, набирая скорость для взлета. Они хотели поскорей оторваться от водной глади. Птицы часто-часто взмахивали крыльями и взлетали. У отца не выдержали нервы, он прицелился и выстрелил вдогонку дуплетом. Один гусь кувыркнулся и упал за прудом. Сосед был хладнокровней и опытней. Он отпустил стаю, тщательно выбрал цели и произвел два выстрела. Две птицы резко спикировали и упали на болотистую луговину. Третья, точно подбитый истребитель, тянулась к лесу, и упала через полсотни метров.

— Сережа, собирай добычу, мы с отцом пойдем искать подранка.

В перезимовавшей, грязно-желтой траве найти гусей не составляло труда. Мальчик собрал их и посмотрел в сторону леса. Охотники возвращались. В правой руке отец нес гуся, дядя Тима что-то объяснял, жестикулируя.

— Гуменники, — сосед осмотрел тушки птиц, — определить нетрудно. На Колыме шестьдесят пород уток и лишь две — гусей. — Удачно поохотились, добыча прямо на огороде. Расскажи такое на «материке» — засмеют.

— Шайками в бане забросают, — поддержал отец. На выстрелы сбежались соседи.

— Подвезло, — цокал языком дядя Левон и подначивал соседа:

— Ты на нашем пруду добыл гусей, плати за аренду охотничьих угодий. Бутылка с тебя.

Не жалующий спиртного, удачливый охотник отнекивался.

— Я поставлю, — вмешался в шутливую пикировку отец, — ведь благодаря Тимофею я застрелил гусей.

…Мальчик прошелся по улице. У калитки топтался дядя Фрол, силясь справиться с неподатливой щеколдой. Он повернулся и наткнулся взглядом на пацана.

— Серенький, сынок, — шмыгнув носом, обратился он к мальчику, — чертова щеколда заела, не могу отворить. Пособи старику. Завтра поутру, снимаемся с якоря и уходим в море. Один Бог да Николай угодник знают, когда свидимся.

Мальчик улыбнулся и открыл старику калитку.

Фрол Акимыч был человеком безвредным и забавным, работал он капитаном буксира на Усть-магаданском рыбзаводе. Раз в неделю чудаковатый мореман устраивал соседям представление.

— Уходим от родных берегов! — оповещал односельчан щупленький старичок Фрол Акимыч. Он «ручкался» с каждым встречным-поперечным, предлагал «на посошок», угощал детей конфетами.

Соседи привыкли к причудам старого капитана и относились к ним с пониманием. Старик воевал в гражданскую и Отечественную войну, горел, тонул, был контужен и иссечен осколками, прошит пулями. Его работяга-буксир таскал неуклюжие кунгасы и вместительные доры, битком набитые рыбой, буксировал баржи с солью и снастями, снаряжением для рыбалок, продуктами и товарами для прибрежных поселков и стойбищ орочей.

За домом, огородом, хозяйством следила жена-строгая, чопорная бабка Степанида. В день выхода супруга в море капитанша надевала черное платье, повязывалась платком и ехала на причал рыбозавода проводить мужа в рейс. Наглаженный, начищенный, надушенный, несмотря на вчерашнюю выпивку, капитан неловко тыкался губами в сухую, морщинистую щеку жены.

— С Богом и семь футов под килем, — крестила капитанша моряка и долго стояла на пирсе.

Маловеры и дилетанты, подсмеивающиеся над ритуалом прощания старого морехода, забывают прописную истину — «с морем не шутят», обращаться с ним нужно на «вы», еще никому не удалось приручить своенравную стихию, подружиться с ней. Легкомысленных и забывчивых море жестоко карает.

Рейс-переход был коротким и символическим. Катер поднимал якоря в бухте, огибал полуостров Старицкого и отшвартовывался в морском порту. На его акватории буксир работал пару дней и возвращался на рыбозавод к своим обязанностям. От бухты Веселая до бухты Нагаева десяток километров по объездным дорогам. Капитан уходил в плавание утром и возвращался на автобусе вечером мертвецки пьяным «ни петь, ни рисовать» и громогласно извещал соседей:

— Пришли к родным берегам.

Он приставал к прохожим с предложением выпить за благополучный переход, бушевал и ярился неведомо на кого.

С сурово поджатыми губами, бабка Степанида встречала вернувшегося моряка на пороге дома, истово крестилась на икону в «красном углу». Затем, кривясь от сивушной вони, она отправляла мужа на боковую.

Утром, трясясь с похмелья и опасаясь нахлобучки от жены за вчерашнюю пьянку, Фрол Акимыч уходил из дома от греха подальше и присаживался на скамейку соседей. Законы в торговле были «драконовскими», соблюдались неукоснительно, спиртное продавали с одиннадцати часов. Похмелиться дома — вещь нереальная, к капитанше до «адмиральского часа» не подступиться. Приходилось надеяться на милость и сочувствие соседа.

Отец, обычно копавшийся на подворье, замечал унылую фигуру старого моремана. Он заходил в дом, наливал стакан спирта, кружку воды, собирал немудреную закуску.

— Доброго здоровьичка, Федя! — приветствовал соседа флотский ветеран и пожимал руку.

— Здравствуй, Акимыч, — отвечал Федот Семенович, подавая спирт, блюдце с нарезанной селедкой и напутствовал:

— Поправляйтесь.

Оправдываясь за вчерашний перебор спиртного, Фрол Акимыч извинялся и клятвенно заверял:

— Истинный Бог, больше не буду, Федя!

— Меньше тоже, — скептически вворачивал сосед и советовал, — тебе скрыться надо с глаз подальше, Акимыч. Не ровен час капитанша увидит тебя «под градусом» раньше, не миновать тебе трепки.

Капитан кивал головой и уходил по тропинке на пруд.


…Подростки были городские, значит чужие. Маршрутный автобус ходил редко, мальчишкам, видимо, надоело его ждать, и они двинулись домой пешком.

Не спеша, чужаки месили пыль обочины. За плечами старшего висел редкий по тем временам рюкзак. Младший держал в руке хворостину и стегал ею одуванчики.

— Берем на гоп-стоп, — приказал Сявый. Под рукой не оказалось старших пацанов и приходилось использовать мелочь пузатую — Витьку Выборнова и Серого.

«Впрочем — решил урка, — им пора переходить от теории к практике, приучать к блатной жизни. Обстановка сегодня подходящая. Городские подошли ближе, на руке старшего блеснуло стекло.

«Котлы», — екнуло сердце у Сявого. Он выступил вперед и загородил дорогу чужакам, те остановились.

— Кто такие, откуда и куда идете?

— Мы ходили на море, автобуса не дождались и идем пехом, — простодушно ответил младший.

— Дорога не куплена, по ней любой прохожий имеет право ходить, — заявил старший. Он поднял руку и отер ладонью пот со лба. На запястье ремешком прикреплена пластмассовая коробка.

«Компас», — констатировал про себя главарь, — хотя и его возьмут барыги. Женька мигнул Выборнову, и тот произнес заготовленную речь:

— Пацаны, за проход, проезд по нашей земле берется пошлина. Платите и ступайте своей дорогой, нет денег — дайте что-нибудь взамен.

— У нас только мелочь на дорогу, — сказал младший и вынул из брючного кармана медяки.

«Не жили богато и не хрен начинать», — поморщился урка и хищным взглядом прицелился к рюкзаку.

— Возьмите, — старший подросток снял с руки компас и протянул Женьке. Тот, помня уроки старшего брата, прибор не взял. Кто знает, как дело повернется. Не стоит вешать на себя статью. Он скомандовал Выборнову:

— Забери!

Витька взял компас и положил в карман.

— Это плата за одного прохожего, — произнес он.

— У нас ничего нет.

— Отдайте рюкзак, — посоветовал Сявый. Старший подросток отступил в сторону.

— Рюкзак принадлежит отцу.

— Перебьется отец, время не военное.

— Рюкзак я не отдам.

— Не отдашь, — гнусаво повторил Женька. Он уже считал рюкзак собственностью, трепыханье жертвы ему не понравилось.

— Серый, пусти ему юшку!

Сергею стало жаль ребят, попавших в жесткий переплет. Он незаметно переложил свинчатку из вспотевшей правой ладони в левую и подступил к подростку. В глазах того блестели слезы, руками он вцепился в рюкзак и не пытался защищаться.

— Снимай рюкзак, фраер, врежу и в воздухе переобуешься!

Паренек был старше и крупнее самозваного таможенника. Повстречайся они в другом месте и, как сказать, кто взял бы верх. Увы, рядом маячил детина. Тяжелый, презрительный взгляд чужака уперся в переносицу хулигана. Сергей ударил кулаком в подбородок противника, тот всплеснул руками и рухнул.

— Городским здесь шляться запрещено, — злорадно приговаривал Витька, избивая младшего мальчишку.

Сергей содрал с лежащего, плачущего пацана рюкзак. Удивительно! Младший падал под ударами Витьки, поднимался ванькой-встанькой и не пикнул, лишь неотрывно таращился на остервеневшего драчуна и вытирал кровь из разбитого носа и размазывал по лицу.

— Атас, делаем ноги! — скомандовал главарь, заметив на трассе легковой автомобиль. За поворотом он забрал у пацанов компас и рюкзак.

— Барыгам толканем и будем с наваром, — хихикнул Сявый. По дороге в поселок он брюзжал на мальчика:

— Почему ты бил ладонью без свинчатки, пожалел?

— Рука затекла, — оправдывался пацан. Он явственно представил ненавидящий взгляд старшего подростка, окровавленную физиономию младшего, и ему стало не по себе.

— Никакой жалости! — остервенел урка, — бить до потери пульса, до полусмерти. Лучше стоять над врагом, чем лежать под ним.

У дома Захаровых стояла «полуторка». Урчал мотор, из выхлопной трубы тянулся синий дымок.

— Сережа, поехали с нами в лес, — пригласил его дед Артамон, закидывающий лопаты в кузов.

Мальчик пожал плечами.

— Сейчас в лесу пусто, нет грибов, ягод.

— В лесу пусто не бывает, прервал его дед, — зимой и летом он полон жизни. Главное, ее примечать. Я собрался разбить палисадник у дома, мы с внуком Валеркой едем за саженцами, сигай в кузов.

Пацан ухватился за край борта, уперся ногой в скат и перевалился в кузов. На его полу, подстелив ватник, сидел ровесник Валерка. К ним заглянул шофер.

— Пострелы, держитесь крепко и не вставайте на ноги. На кочке или ухабе можете вывалиться.

Кто станет следовать таким советам. Едва грузовик тронулся, ребята поднялись и ухватились за передний борт, «полуторку» швыряло на ухабах, она проваливалась в ямы и рытвины. Грунтовая дорога была разбита машинами и изъедена весенними ручьями. Грузовик подъехал к опушке и свернул на лесную дорогу. Молодые, малорослые лиственницы, покрытые зеленой хвоей, проплывали мимо. Машина выехала к противопожарной просеке, прорезанной бульдозером. За ней чернел мертвый лес. Обугленные стволы деревьев, опаленные скрюченные ветви кустарника были укором беспечному человеку, пожар произошел давно, но север не юг и лес оправлялся от бедствия с трудом. Землю устлал мох, горелые пни нежно кутала вечнозеленая брусника, кое-где пробились пучки пырея. Много лет потребуется северной чаще, чтобы залечить нанесенные огнем раны.

Грузовик остановился на развилке. Дед Артамон открыл дверку и затянул в кузов.

— Валерка, Сергей, вы не вывалились?

— Нормально.

— Сейчас спустимся в долину, там растительность изобильней. Будем искать молодые прямые березки, тополя и рябину. Кусты шиповника и жимолости выбирайте средние и отдельно стоящие.

В долине густо пахнуло отстоявшимся теплом и ароматом разнотравья. «Полуторка» встала у звонкого ручья. Далеко у вершины сопки спрятались истоки ручья Веселый Ключ.

— Дедушка, как вода оказалась на вершине сопки?

— Под землей огромный водоем. Он герметично замурован. От избытка давления вода расширяется во все стороны, ищет выхода наружу. Вниз ей не уйти, она находит трещины наверху и поднимается, проливается ключами.

Дед раздал лопаты, и друзья двинулись по долине, поднимаясь в сопку. Вскоре они наткнулись на две стройные березки, рядом рос красавец тополек. Валерка заливисто свистнул.

— Ого-го-го! — отозвались мужчины. — Идем! Вчетвером бережно вырыли саженцы, погрузили на носилки.

Дедушка попросил:

— Мальчишки, не уходите далеко от машины. Нам носить саженцы тяжело. Шиповник и жимолость растут у речки, рябина выше.

За излучиной ручья отыскали кусты жимолости, пацаны самостоятельно выкопали саженцы и аккуратно извлекли из земли. Они присели отдохнуть и невольно залюбовались праздником жизни, который зеленел, расцветал, наполнял воздух стрекотом и пением, ручные желтые рододендроны устилали землю пушистым ковром. Они венчали собой корявые, жесткие, похожие на сучья стебли. Тот, кто видел рододендроны в пору цветения, навсегда запомнит пышные, чудесные соцветия.

На сухих, прогреваемых местах проклюнулся и потянулся к свету молоденький щавель. Налилась зеленью шикша, неподалеку раскинулся луг брусничника. Заросли стланика образовывали непроницаемую чащу. Из набухших почек берез и тополей проклюнулись тугие, свернутые в жгут листья, под ногами бегали черные и рыжие муравьи, среди ветвей кустарника взметнулся хвост бурундука. Дала о себе знать пищуха.

Стремительное белое пятно пронеслось мимо замерших ребят. Не дожидаясь ночи, на охоту за полевками вышел горностай. Черная белка спикировала с лиственницы и нырнула в гущу кустарника. Проголодалась и неслась попрыгунья к заветному тайнику, где с прошлого года хранились орешки.

Ночью полакомиться молодыми побегами тальника прибегут зайцы, на тропу охоты выйдут хищные лисы, на нерестовых реках ждут подхода горбуши проголодавшиеся медведи.

У крон деревьев копошится пернатая живность. Она тренькала, дзинькала, свистела, пела, каркала, перекликаясь между собой. Пуночки, кедровки, куропатки, вороны бесшумно снимались с ветвей и, хлопая крыльями, усаживались на верхушках деревьев. Стая чаек пронеслась к морю по своим птичьим делам. Высоко, купаясь в синеве неба, парил ястреб. Он зорко наблюдал за птичьей возней.

На солнцепеке жужжали мухи, тонко прозвенел ранний комарик, грузным бомбардировщиком пролетел овод.

Издалека раздался свист — пора собираться домой. Подойдя к грузовику, в кузове которого высилась целая рощица саженцев, мальчики увидели односельчанина, завзятого охотника дядю Лешу. Он с увлечением рассказывал деду Артамону:

— Логово у них в камнях. Я спрятался, замер и наблюдаю. Мелькнул кончик хвоста и нос лисицы, она следила за окрестностями, принюхивалась к запахам, прислушивалась к звукам. Потом сиводушка вылезла на камень, легла, затаилась и еще несколько минут осматривала россыпь камней, стланиковую чащобу, заросли рябины.

Затем к матери присоединились лисята. Они резвились, кусались, играли друг с другом. Лиса грелась на солнышке и охраняла потомство. В небе появилось семейство воронов, родители ставили воронят «на крыло». Лисица тревожно тявкнула, и лисята растворились в камнях. Мать честная, настоящий цирк.

— Какой цирк, — скривился Валерка, — в наших лесах все серое, невзрачное, однообразное.

— О, дружок! — не согласился с ним охотник, — в прошлое лето я ходил к морю за белыми грибами и видел жар-птицу.

— Жар-птицу, фантазируете, дядя Леша.

— За бытность на «материке» я видел красавцев-павлинов. По красоте оперения северная жар-птица не уступит павлину.

— Как она называется, какой породы? — спросил дед.

— Нужно справочники листать, в библиотеку идти. Красота, дедушка, неописуемая, сравнить не с чем.

— Дед Артамон, пора ехать, — вмешался в беседу шофер.

— Придется всю дорогу «пилить» на первой передаче, иначе повредим саженцы и труд насмарку.

Заметив интерес ребят, рассказчик улыбнулся:

— При случае, пострелы, я вам поведаю о жар-птице. Угрюмый, мрачный Север скуп на жизнерадостные, веселящие глаз тона. Но в ледяных просторах что-то должно согревать душу. Суровый владыка — Север щедро подарил сочные, передающие все цвета радуги краски на создание и украшение своего детища и любимицы. Он выплеснул на палитру буйство колера.

Мальчика изумил рассказ охотника. Он никогда не слышал о тропических фантазиях Природы, не видел ее причудливого, поразительного колорита.

— Неужели на Севере такое возможно? — гадал Сережка, — трясясь и болтаясь в кузове «полуторки», ползущей по ухабам.

…Скрипа калитки Сявый не услыхал, он дрессировал любимца сестры пуделя Тошку. При Зинаиде он к дрессировке не приступал — методы были жесткими и не совсем обычными.

Сестра Галя работала телефонисткой на узле междугородней связи, считала себя человеком интеллигентным и ее немудреное хозяйство состояло из собаки и кошки. Муж — капитан сейнера редко бывал дома, детей семья пока не завела.

— Здравствуй Евгений Петрович! — прогудел басистый голос прямо над ухом Женьки.

Нервный хозяин резко обернулся и обмер при виде милицейского мундира и форменной фуражки. Пульс мгновенно участился, Сявый лихорадочно перебирал в уме прегрешения и проступки.

— Здравствуйте, гражданин начальник, — сумел выдавить он из себя и на ватных ногах направился к завалинке.

Участкового звали Евгений Павлович Рогов, и Сявый знал его с детства. Мальчика за мелкие пакости и сволочизм участковый драл за уши, хотя родителям не жаловался. Подростка Сявого охаживал несколько раз дубинкой по спине, но в участок не приводил, давал возможность взяться за ум.

К сожалению ума не прибавлялось, избытком интеллекта Евгений не страдал.

Образование он завершил в четвертом классе начальной школы и люто возненавидел парту, предпочитая подоконник в сортире.

А участкового он кликал Евгений Падлыч и страстно ненавидел за пытливость, дотошность и придирчивость.

— Как поживаешь Евгений Петрович, чем дышишь?

— На большой с присыпкой, гражданин начальник, дышу как и все кислородом, — Сявый понемногу приходил в себя, участковый настроен мирно.

— На что живешь, чем занимаешься?

— Хозяйничаю. Все в разгоне и дом на мне.

— Сердце у меня болит за твою участь, дружок, — продолжал донимать милиционер, — не работаешь, не учишься, тебя видят в сомнительных компаниях. Старшина Вергунов говорит, что присмотреть за тобой надо. В городе и области рабочих рук не хватает, не стыдно жить на иждивении сестры. Давай я тебя с осени в ремесленное устрою.

— С образованием у меня туго, гражданин начальник.

— Устрою на механический завод учеником, хочешь хорошо зарабатывать — пойдешь на стройку или рыбзавод.

Сявый обреченно молчал, точно получил высшую меру.

— Ничего не хочешь, — огорченно вздохнул участковый, — рассмотрим вопрос с другой стороны. У воров есть понятие «ответственный» за город, поселок. Ему жулики подчиняются. В поселке Новая Веселая образован пункт бригадмила, я назначаю тебя ответственным бригадмильцем за порядок на Веселом Ключе.

У Женьки затряслись руки и ноги, он побелел и закашлялся.

— Я не могу, это не по понятиям, мне бригадмил до фени.

— Откажешься, я поговорю с кумом в тюрьме и среди урок пустят слушок, что ты скрытый бригадмилец! Попадешь на зону, тебя «опустят» и конец воровской карьере, отмыться невозможно.

— Это беспредел, гражданин начальник, — едва не плакал урка.

— Теперь приступим к делу, Евгений Петрович, жалоба на тебя от гражданки Рубцовой Екатерины Ивановны.

…Сережка открыл калитку, миновал двор и пошел по огороду. На бревнах сидели с десяток пацанов и заливались нестройным, визгливым хором:

«Дождик падал на листья и на ствол пистолета

Мусора окружили руки вверх! — говорят».

На потрепанной, расстроенной семиструнке хору аккомпанировал Сявый. Трех аккордов и семи дребезжащих струн ему, как Паганини, хватало, чтобы наяривать любую мелодию. Репертуар поселковой шпаны не отличался разнообразием. «Гоп со смыком», «В кейптаунском порту», «Мурка», «Мы идем по Уругваю», «Таганка», «Ванинский порт» и еще пара десятков блатных шлягеров составляли дежурный набор исполнителей.

В школе ребята пели «картошку», «У дороги чибис», «Шел отряд по берегу», «Орленок», «Взвейтесь кострами, синие ночи».

Попробуй заикнись об этих песнях на сходняке кодлы. Уркаганы заклеймят позором, приклеят обидную кликуху «баба», засмеют.

Придурковатый Генька взвизгнет:

— Пацаны, ссыте на него, он бешеный.

Хозяин подворья устал бренчать по струнам, жиганы отдыхали. Мальчуган поздоровался с присутствующими и подал главарю связку крупной камбалы на проволоке.

— Сосед наловил полный мешок.

— Цимус! — прищелкнул языком урка, — значит пришла к берегу рыбка.

Он зыркнул на пацанов.

— Уркаганы, сходим завтра на рыбалку, удочки, наживка, лодка за мной. Домой рыбы принесем и на «общак» останется.

Несколько подростков согласились составить компанию. Излюбленной темой Володи и Женьки являлся «общак». Мученикам, томящимся на зонах, нужно помочь передачами, ворам, потерявшим здоровье, — лекарствами, бедолагам, сидящим на скамье подсудимых, надо подкинуть денег на подкуп адвокатов.

Вроде все по понятиям, по справедливости, по совести. Только поборы в поселковый «общак» плохо понятны Сережке, разъяснить никто не хочет. Подростки надуются и отвернутся. Они либо как фанатики слепо верят в «общак» и не желают распространяться на данную тему, либо сами толком ничего не знают. Будешь допытываться, приблатненный кодляк заподозрит в тебе сексота и устроит допрос с пристрастием.

В прошлую осень кодла под руководством братьев перекопала половину поселковых огородов. Хозяева не протестовали. Работа оказалась прибыльной, сколько рвения и усердия ни проявляют владельцы, все равно часть урожая остается в земле.

Картофеля накопали много и Женька выгодно сбыл его на рынке.

— Деньги пойдут в «общак», — заявили братья, — «воры в законе» оценят вклад пацанов.

Сявый накупил ватаге конфет и газировки, но ведь это капля в море по сравнению с выручкой от продажи картошки.

Спустя две недели у братьев появились новые ружья, — «тулки». Интересно, с каких доходов они приобретены! Конечно, казначеи «общака» могли премировать братьев за усердие, выделить им ссуду на житье-бытье, на огнестрельное оружие.

Возможно, прав подпевала и приближенный братьев Сашок.

«Кто много думает, тот плохо спит и плохо кончит!», — его любимая поговорка.

Сявый передохнул и ударил по струнам.

«Девушка в черных перчатках в тайный притон вошла», — взревели жиганы. Сегодня отец на ночном дежурстве, и мама будет беспокоиться. Быстрым шагом мальчик спускался по улице, за калитками и за заборами рвались дворовые псы.

Со стороны усадьбы братьев Копытиных доносилось: «Судно пиратов тонет, некому судну помочь!»


Перед выходом на улицу мальчик ощупал отвисшие карманы, вынул и обозрел содержимое. Немало приходится носить с собой уличному пацану. Рогатка, складной нож, клубок шпагата, свинчатка, обойма с пятью винтовочными гильзами. Он вздохнул:

— Ничего не уберешь, не оставишь дома.

Мальчуган надел картуз козырьком назад — последний писк блатной моды и вышел на улицу. На пологой крыше соседского сарая приплясывал с биноклем в руках старшина милиции дядя Тима.

— Сережа! — окликнул он парнишку, — к рыбозаводу буксир кита притащил, поехали смотреть!

Тимофей Федотович шагнул к краю крыши и крикнул во двор:

— Лиза, я с Сергеем на бухту съезжу!

— Камбала дуром прет, — донеслось снизу, — прихвати на «жареху» и соседей угостим.

Дядя Тима выкатил из гаража на дорогу предмет зависти окрестных мужиков — мотоцикл ИЖ-49, мальчик запрыгнул в коляску.

Дорога к морю заняла считанные минуты. На водной глади колыхались одиночные льдины-стамухи. Завораживающе монотонно, безостановочно на берег накатывались волны, подминая под себя гребешки пены. В отдалении застыли на якорях грузные кунгасы и объемистые доры. На рейде отстаивался БМК и сейнер МРС. К берегу подплыла и ткнулась носом в песок плоскодонка, двое мужчин собирали с пайол и укладывали в рогожные мешки-кули из под соли пойманную рыбу.

— Бог в помощь! — обратился к ним Тимофей Федорович.

— Бог то Бог, да и сам будь не плох, — пошутил парень.

— Ребята, угостите рыбкой «на жареху», — попросил дядя Тима и протянул рыбакам две бутылки пива.

— Не жалко, пол-лодки наловили, — обронил мужчина постарше и сказал молодому, — угости людей, всю камбалу до автобуса не донести, насыпь в два мешка.


Тот набрал рыбы в два мешка и подал мотоциклисту.

— Спасибо, — поблагодарил рыбаков Дергунов, и они покатили дальше. Внимание Сережки привлекли бревенчатые, притопленные невдалеке от берега каркасы.

— Что это, дядя Тима.

— Рамы, — отозвался сосед, — рубленные клети стоят на якорях, днища у них из мелкой ячеи, здесь, как в садке, держат пойманную рыбу. По мере надобности рыбу выбирают и отвозят на берег в цеха для переработки, холодильники для хранения, магазины.

На территории завода кипела работа. Грузчики отгружали свежую, копченую, соленую, жареную рыбу. Бригада рыбаков «сажала» наплава и грузила на мелкоячеистый невод.

«Для ловли уйка-мойвы снасти готовят», — догадался понятливый парнишка. Уек на побережье за рыбу не считали. Так, пожарить в охотку, полакомиться. Ее не чистили и не потрошили. Миникорюшку, обваляв в муке, клали на раскаленную чугунную сковороду. Взрослые и дети с удовольствием хрустели вкусной, поджаристой рыбешкой. Ловили мойву и камбалу на побережье недолго, две-три недели. Отнерестившись, уек уходит в океан, камбала перебирается на морские глубины.

От берега, гулко стуча двигателем отвалил мотобот зверобоев. Сами охотники выгрузили добычу и остались подле нее, ожидая грузовик и автокран. Огромные белые туши лежали на песке.

— Белуху от белуги отличишь, Сережа?

— Белуга — рыба процеживает через жабры воду и добывает воздух, белуха-морзверь, животное, у которого есть легкие.

— Знаток, — одобрил Тимофей Федотович.


Мотоцикл миновал деревянные ряжи пирса и направился к устью Магаданки. По полной воде катера затаскивали добытых китов ближе к берегу. На мелководье животных обвязывали тросами и вытаскивали на галечную косу тракторами. Вот и сейчас несколько рабочих в шлюпке закрепляли на добыче тросы.

Рядом попыхивали сизым дымком два трактора.

Рабочие в шлюпке отплыли от кита и замахали руками. Механизаторы накинули, гаши тросов на фаркопы и сели в кабины, дядя Тима заглушил мотор и с Сережкой подошел к рабочим. Бригада покуривала и следила за тракторами, обмениваясь односложными репликами.

Машины взревели, окутались чернильным дымом выхлопных газов, гусеницы провернулись на песке и обрели сцепление с грунтом, тросы натянулись и поволокли кита к берегу. Согласовано, без форсажа, внатяжку тракторы вытащили гигантское животное на косу.

Рабочие отбросили окурки папирос и подступили к огромной туше, примериваясь откуда начать разделку. Большими флешерными ножами рыбообработчики резали сало и мясо на пласты-ленты, делали надрезы, цепляли стропики к трактору и он отдирал огромный кусок от костяка. Часть бригады отгружала разделанную тушу на машины.

— Кит небольшой, — пояснил Тимофей Федотович, — в Охотском море обитают финвалы, блювалы, сейвалы — киты скромных размеров. Гиганты полосатики и голубые киты, кашалоты сюда не заходят.

— А касатки? — поинтересовался Сережка.

— Касатки у нас кишмя кишат, — подтвердил собеседник. На побережье хищных дельфинов морскими волками кличут и боятся, как огня.

— Разве касатки родственники дельфинов?

— Да, Сережа. Только почему-то они не любят своих сородичей, нападают на них и пожирают.

С полчаса они наблюдали за разделкой китовой туши.

— Завтра приедем на легкие и сердце кита взглянуть, сейчас поехали домой, — сказал дядя Тима, и они двинулись к мотоциклу.


…На дворе сильно пахло керосином. Мальчик подошел к забору и приник к щелке — Соседка со странным прозвищем «За власть Советов» готовила пищу на керогазе, рядом стоял бачок с керосином.

«За власть Советов» жила одиноко и замкнуто, прославилась она тем, что в одиночку за четыре года построила дом. Соседи — мужчины помогли поднять и установить потолочные балки и стропила, закрепить стропила на конек крыши. В остальном бабка полагалась на себя. Денег на оплату труда наемного плотника у нее не было, кормилась «За власть Советов» со скудной инвалидной пенсии.

Хозяйство у бабки разнообразием не отличалось, кошка, собака и куры. Собака жила в будке, куры и кошка в избе с хозяйкой. Пищу соседка готовила одну на всех, что себе, то и живности. Осенью «За власть Советов» накапывала картофеля, соседи отдавали ей излишки «красной рыбы», и она засаливала на зиму. Так и существовал Божий одуванчик.

Суровым аскетическим обликом бабуся напоминала о нелегких временах «военного коммунизма». Во все времена года она носила брезентовые штаны, заправленные в кирзовые сапоги, телогрейку. Голову облегал причудливо повязанный платок.

«За власть Советов» состояла на учете в психушке. С диагнозом «тихое помешательство» она для окружающих опасности не представляла. Имела она странности. На крыше у бабки даже бугель не смонтировали. Она безумно боялась пользоваться электроэнергией. Пищу готовила на плите или керогазе, освещалась «трехлинейкой».

Сережка вернулся к огороду. На сегодня задание не выполнено, осталось прополоть двадцать рядков картошки. Черт возьми, какие они бесконечные!

— Змея подколодная, власовка проклятая, бендеровское отродье, — разорялся Сявый, — жаль Сталин не стер ее в лагерную пыль. Сука недобитая настучала участковому, тот приперся с угрозами.

— Не мели языком попусту, что с бабкой! — осадил его брат.

— Ну, неделю назад иду ночью с гулянки, никого не трогаю. Вдруг за калиткой подняла истошный вой шавка полоумной бабки. Я взял дрын, вошел во двор и вправил чокнутой собаке мозги.

— Тебя необходимо отправить в «желтый» дом, не бабку. Собаку держат, чтобы она охраняла, сторожила дом.

— Выбегает из дома курва с котелком, — шмыгнул носом Сявый, — и подняла визг: спасите! Я послал ее подальше и ушел.

— Ты ушел, зато заявился мент, с издевкой резюмировал Копыто, — теперь у тебя куча забот. Сколько дали время на раздумье?

— До середины августа. Потом, говорит, цацкаться не буду. Раньше тебя жалели, нынче за рога и в стойло, проблем убавится.

— Два месяца — срок немалый. Нужно раскинуть мозгами. Насчет кума-опера на киче дело скользкое. Суд «сплетет лапти», мент стука-нет операм, те пустят слух по «хатам» и амба, — припечатал брат.

Лицо Женьки посерело и пошло синюшными пятнами.

— А попадешь на зону и тебя притянут к ответу за бригадмил, попробуй отмойся.

— Как мне жить сейчас? — растерянно спросил Сявый.

Не светись, брось таскаться по гулянкам, ляг на дно, притихни. Тебя надолго не хватит, дурацкий норов возьмет верх, хоть временно отсрочить беду.

— А потом?

— Потом, суп с котом, сейчас нужно наказать хреновину вприпрыжку. Спалить и дело с концом.

— Я сегодня ее сожгу! — яростно взвыл Сявый.

— Во время пожара ты должен находиться при свидетелях в другом месте — это алиби. На дело пошлешь Сашка и Кольку Ворону. Подойдут со стороны улицы, уйдут огородами.

В каждом дворе псы, как жиганам пройти внутрь.

— У Серого отец дежурит по ночам, овчарку забирают в дом, перелезут через забор, подожгут и убегут вниз к луговине. Ты готовь уркаганов, с пацаном насчет отца я потолкую сам между делом.

Незначительный разговор со старшим Копытиным чем-то обеспокоил мальчика. Смуты добавляло появление на луговине Сашка с Вороной. В открытую, днем, они прошли по ручью вдоль огородов односельчан, внимательно рассматривая изгороди. Двор бабки «За власть Советов» примыкал к подворью мальчугана, их разделял забор. Жиганы задержались напротив огорода и долго говорили.

Вчера Сявый разговаривал с Сашком, они переливали в сарае из фляги керосин. Подготовка к неизвестной операции насторожила мальчика, он инстинктивно почувствовал опасность. Усилил смятение и шутливый вопрос Кольки Вороны:

— Овчарка, Серый, хорошо тебя охраняет, сладко спишь?

Сявый задумал совершить пакость, кому он хочет отомстить?

Сережа перебрал в памяти события последних дней и его осенило. Пару недель назад отец выходил из дома ночью на истошный лай соседской собаки. Отец пояснил маме, вернувшись, что пьяный подросток Копытин избил собаку соседки.

— Хотел я гаденышу пинка дать, да убежал стервец, — пояснил муж супруге.

Сегодня у отца ночное дежурство, мальчик вернулся домой пораньше. Маме спокойней, когда сын рядом.

«Если подожгут бабку, то и мы загоримся», — размышлял он. Рассказать родителям нельзя, на всю жизнь зачислят в разряд сексотов, и его вычеркнут из жизни поселка. Даже взрослые презирают доносчиков. Как поступить, мальчик не знал.

Мама устала на прополке картошки и рано легла спать. За окном светло, скоро в полном разгаре наступят «белые ночи».

«После часа ночи жиганы не заявятся, — соображал Сергей, — иначе им от родителей попадет». Нужно подежурить во дворе и, если поджигатели придут, спугнуть их или Рекса натравить».

Овчарка, словно чувствуя, что думают о ней, подняла голову, вероятно, она как-то ощущала тревогу хозяина. Мальчуган поднялся и начал одеваться, кобель встал тоже.

— Рекс, рядом! — приказал Сергей и на цыпочках вышел через кухню в сени. Оттянув засов, он открыл дверь и уселся на крыльце. Рядом примостилась овчарка.

— Охраняй, Рекс! — скомандовал хозяин.

С бухты Гертнера тяжелой непроницаемой громадой полз холодный туман. Сгущались сумерки.

«Главное, чтобы мама не проснулась, — беспокоился мальчик, — тогда поднимется такой шум и гам, что мертвые проснутся. В поселке кое-где брехали собаки, у соседей через дорогу наяривала гармошка, ей вторили голоса подвыпивших певцов.

Сергей задумался и не услышал стука, закрываемой калитки. Зато его отлично услыхала дрессированная собака. Пес вскочил и приглушенно зарычал.

— Фу, Рекс, лежать — вполголоса приказал хозяин, овчарка повиновалась. Сережка подошел к углу дома и выглянул.

Через забор к бабке перелезали два человека. Овчарку травить поздно.

Ветер дул с противоположной стороны и собака соседки не чуяла и не слышала шагов поджигателей. Мальчика сотрясала дрожь от растерянности и бессилия. Он подкрался к забору и заглянул. Пацаны шустро раскладывали мешки и поливали их из канистры. Они делали работу молча и согласованно.

«Что предпринять?» — кусал губы мальчишка. Вспыхнула спичка, керосин нехотя занялся. Сергея осенило. Он выдернул из кармана рогатку, зарядил голышом и пульнул в окошко «За власть Советов». Звякнуло разбитое стекло. Собака бабки дико заверещала и залилась оглушительным лаем. Поджигатели ринулись наутек вниз по огороду. Соседка мгновенно, видимо спала одетой, выбежала во двор, увидела горящую мешковину и дико завопила:

— Ратуйтесь, люди добрые, горим! — Сергей кинулся в дом.

Утром отец вернулся с дежурства, выслушал сбивчивый рассказ жены и сходил на подворье соседки.

— Минут пять и дому конец. Пожарные приедут на пепелище. Удачно собака почуяла негодяев. Наш сарай вполне мог сгореть.

— С какой стати ее жечь? — всплескивала руками мама, — кому помешал «божий одуванчик».

— Тимка Вергунов кое-кого подозревает, но улик нет.

— Она бендеровка, власовка, — затараторил сын.

— Прекрати, молоть ерунду! — оборвал его отец. — Бабушка сидела по бытовой статье «за колоски». Ее этап пришел на «пересылку» последним, и досталось худшее место у дверей, самое далекое от печки. Для сохранения тепла барак был окопан землей, окна забиты наглухо. Среди ночи по недосмотру дневальных барак вспыхнул, пламя отрезало несчастных от входа и они сгорели заживо. Бабка спала у двери, ей удалось спастись. От ужаса она помешалась. Я тогда служил в Ягодном и историю хорошо помню. Теперь у нее бзик-фишка, бабка безумно боится пожара.

Мальчишки боролись по-сибирски на поясах, без подножек и обмана. Схватки были затяжными и частенько безрезультатными. Нужно усыпить бдительность соперника, свалить его. Бросок в арсенале борцов, в принципе, всего один. Борьба обилием приемов не отличалась. Парнишки подолгу топтались на траве и, если не поддавались на уловки друг друга расходились вничью. Раньше боролись, как Бог на душу положит. Правильной схватке научил дядя Тима Вергунов.

Одетого по-городскому парня, мальчишки видели впервые. Он присел на бревно и с непроницаемым лицом следил за борьбой. Пацаны украдкой наблюдали за незнакомцем.

«Наверняка живет в бараках тепличного хозяйства», — решили они.

Среднего роста, худощавый, одетый в салатовую «урлу, выглаженные брюки, начищенные штиблеты он являл собой хрестоматийный образ городского фраера. На его руке блестел большой, никелированный ободок часов. Генька подыскивал в репертуаре подходящую подковырку.

Наконец Генька решился отмочить номер.

— Мы вас ждали с моря на корабле, а вы с горы на лыжах, — обратился он к незнакомцу. Тот игнорировал шутку.

— Ребята, — обратился парень, — так боролись наши предки при первобытном строе в лохматые годы. Сейчас в нашей стране и за границей разработаны эффективные системы единоборств. Вы слышали о самбо. Аббревиатура расшифровывается, как самооборона без оружия.

Мальчишки с открытыми ртами слушали о легендарном рукопашнике и тренере Харлампиеве, создателе уникальной борьбы, он пешком прошел Среднюю Азию и Закавказье, Сибирь и среднюю полосу России. Он следил за схватками борцов, сам участвовал в них. Будущий тренер собирал приемы национальной борьбы в кишлаках и деревнях, аулах и селах, стойбищах и аилах. Выбрав лучшие приемы и объединив их в систему, он создал — борьбу без аналогов и стал «непобедимым» Харлампиевым. Человек, овладевший, техникой борьбы, справлялся с вооруженным противником.

Пацаны познакомились и разговорились с пареньком. Звали его Виктор, и приехал он с родителями из Сахалина. Отец-геолог сейчас «в поле», на разведке, мать устроилась на работу агрономом в тепличное хозяйство. Семье дали комнату в бараке. Виктор перевелся в Магаданский горный техникум на второй курс геологического факультета.

— Два года назад я ездил с родителями в отпуск, мы отдыхали в Приморье. Во Владивостоке на «барахолке» я купил учебник Харлампиева. Два года я с ребятами занимался по учебнику, без тренера.

В Магадане есть тренеры по греко-римской и вольной борьбе, по самбо специалиста нет, — студент замолчал и оглядел жиганов. На лицах некоторых мальчишек заинтересованность, иные сомневались и скептически усмехались.

Молчание прервал приближенный и доверенное лицо братьев Копытиных Сашок.

— Слова к делу не пришьешь. Ты владеешь приемами и показать нам сможешь?

— Продемонстрирую сейчас, — не отказался и не пошел на попятный студент, — надеюсь, желающие найдутся.

Он снял куртку, аккуратно свернул и положил на бревно.

— Вставай, — предложил он уркагану и протянул обломок палки, допустим в руках у тебя финка, бей со всей силы.

Сашок, крупный четырнадцатилетний подросток был ловок и силен не по годам. Он прошел хорошую школу уличных боев.

— Бить не понарошку?

— Со всей силы, — подтвердил паренек. Сашок хищно облизнулся, отвел взгляд в сторону и нанес короткий, резкий, без замаха удар в живот. Соперника обмануть не удалось. Самбист заученно поймал запястье нападающего в перекрестье рук, блокируя удар, сжал запястье и провернулся под рукой противника. Через секунду поселковый задира стоял на коленях с завернутой за спину рукой и неистово верещал:

— Отпусти, сука, руку сломаешь!

Студент отпустил воющего Сашка.

— Это самбо, — без рисовки заявил он, — кто хочет заниматься вместе со мной.

— Я в гробу в белых тапочках видел такие занятия! — отказался обиженный и униженный в глазах кодлы Сашок, — ты нас перекалечишь.

— Я согласен, — встал с бревна Борька Молчун.

— Я тоже, — неожиданно встал и по-петушиному сфальцетил Сергей. Желающих набралось десятка полтора.

…Кукушка выскочила из дупла, прокуковала десять раз и юркнула обратно. Мама встала с дивана, подошла к настенным часам и подтянула гирьку на цепочке, заводя часовой механизм.

— Мама я выйду ненадолго? — спросил сын. Она не возразила обычным «поздно». В полной красе стояли июньские «белые ночи» и на дворе светло, как днем.

На перекрестке скандалили два пьяных мужика.

— Чего ты, хрен стоптанный, пристал, как банный лист?! — говорил один другому.

— Ты комедию не ломай, гони должок, — настойчиво требовал назад, свои кровные второй бузотер. Женька Копытин стоял рядом, лузгал семечки, сплевывая шелуху под ноги, он развлекался, подзуживая скандалистов к драке. — Что вы тянете вола за хвост! Разве у вас рук нет!

Пьяницы созрели для рукопашной схватки и уже пихали друг-друга в грудь. Увлеченный Женька не заметил дядю Тиму.

— Сявый, брысь отсюда и прекращай блатные провокации! Ты у меня на заметке! — строго произнес старшина милиции.

— Чист, как алмаз, гражданин начальник, — урка прикусил ноготь большого пальца и испарился.

— Расходимся, граждане, — разводил мужчин милиционер.

Торговая база, сокращенно торгбаза, расположилась у подножья сопки, на верхнем конце поселка. Уркаганы собрались на перекрестке трассы и бокового ответвления грунтовой дороги к торгбазе. «Грунтовка» представляла собой крутой, затяжной тягун. Опасаясь ненужных свидетелей и чужих глаз, жиганы ушли от оживленной трассы вверх по грунтовой дороге.

Груженая «полуторка» свернула с трассы и потащилась по грунтовой дороге. Открылась навигация, ледокол привел караван грузовых судов и танкеров. Порт работал круглосуточно. Подстраиваясь к его графику, работали день и ночь автотранспортники. Северная навигация коротка. Пароходы необходимо разгрузить поскорей. Им предстоит сделать не один рейс на Камчатку, Курилы, Чукотку, Колыму.

Осенью и зимой грабеж грузовиков проще и безопасней. В темноте хоть глаз выколи, впрыгиваешь в кузов и сбрасываешь несколько ящиков в кювет. Скидываешь на удачу, пролетишь — в ящиках мешанина из битого стекла и содержимого.

Спрятавшись в кювете, воришки пропустили машину и выскочили на дорогу. Шофер «пилил» на первой передаче, и ватага легко догнала автомобиль. «Белые ночи» осложняли грабеж, к счастью вокруг было безлюдно, попутные и встречные автомашины по дороге не проезжали. Жиганы без опаски следовали за «полуторкой».

В кузов кошкой вскарабкался Сашок. Водитель не заметил, зеркал заднего обзора в те далекие времена не водилось.

Ворованный груз полетел на обочину. Сбросив третий ящик, Сашок остановился. Он четко помнил наставления осторожного, понюхавшего пороху в лагере, благоразумного Володи.

— Не увлекайтесь, — инструктировал он уркаганов, — три ящика мелочь. При оприходовании товара их спишут на «усушку и утруску», на ночной просчет тальманов. Своруете больше и на базе возникнут подозрения, устроят дежурство милиции и амба.

Ящики не потекли, значит в них нет стекла и их несли вдвоем. Такая переноска — тягомотное дело. Воришки провозились до полуночи, нужно спешить домой. Решили завтра в обед принести «фомку», вскрыть и обследовать добычу. Когда парнишки проходили по каменистой осыпи, Колька Хилинский оступился и растянул лодыжку. Идти ему помогали по очереди и провозились до часу ночи.

Отец спал, мама встретила упреками.

— Хилинский ногу подвернул, мы его едва дотащили.

— Я завтра проверю, — пригрозила мама.

Утром появился гость Петр Николаевич Фролов, принес мешок крабов. Сережка сбегал к Вергуновым и съездил с дядей Тимой за морской водой. Всякий знает, что крабов, омаров, лобстеров варят только в морской воде. Трое мужчин и мальчик сели за обеденный стол. Отец позвал маму полакомиться деликатесами.

— Видеть страшилищ не хочу, не только кушать, — открестилась мать при виде таза с огромными, красными от варки, крабами.

— Приезжайте с сыном на рыбалку, — предложил Петр Николаевич, — на днях горбуша пойдет, разнорыбицы наловите, на красную рыбу сеть стоит, ракушки для кур на зиму наберете.

— Я о путевке в пионерлагерь хлопочу, — ответил отец, — пока время есть я отпущу сына, ракушка зимой очень кстати.

Отец летнюю рыбалку не жаловал, каждое утро на поселок приезжала подвода, на которой стояли бочки со свежайшей рыбой. Возчик недорого продавал рыбу хозяину, к осени кету брали бочками для засолки и копчения зимой.

Взрослые заговорили о житье-бытье, мальчуган доел второго краба и убежал.

Гвозди заскрежетали, и доска оторвалась. Пацаны увидели большие запаянные, оловянные банки.

— Сейчас ознакомимся с содержимым, — сказал Сашок и вонзил в дно банки финку. Вскрыв банку и отогнув крышку, Сашок подцепил лезвием густую, коричневую массу и поднес ко рту.

— Повидло или джем. Довольные жиганы заулыбались.

— Вечером на фанзу отнесем, — распорядился Сашок, — пару банок оставим в лесу для себя.

— Молотки, — покрутил головой Копыто, когда уркаганы выставили перед ним груду банок, — на «общак» пойдет.

— С миру по нитке, голому петля, — сьюморил Генька.

— Следи за «базаром», — строго посмотрел на шута Володя.

— Вова, ты и Женька много говорите об «общаке». Откуда он берется, где хранится, кто им заведует? — осмелился спросить любознательный Сидорин. Мальчик навострил уши топориком.

Копыто не ожидал подобного вопроса, он не торопясь вынул портсигар, сунул папиросу в рот, щелкнул зажигалкой.

— «Общак» — деньги, вещи, продукты предназначен для поддержки бродяг на зонах, в лагерях, тюрьмах, — начал очередной урок ликбеза Копыто, — у многих нет родни и им поможет «общак». Каждый «правильный» вор отдает на «общак» половину добычи. Если он загремит за решетку, его взносы вернутся «сторицей». Хранится «общак» у самых проверенных и доверенных воров. Они честно распределяют его между урками, попавшими в беду. Казначей «общака» отчитывается перед сходкой и не дай Боже пропадет лишь копейка. Никто ему не позавидует.

— Они поступают, как Робин Гуд? — осведомился Сергей. Копыто закашлялся и отбросил окурок. Окурок жадно подхватил побирушка Хилинский и задымил, как паровоз.


…Заляпанный грязью, истерзанный колымским бездорожьем, перед ватагой, играющей в «вышибалу» притормозил газик — «козлик».

Из кабины вышел главный агроном тепличного хозяйства Иван Ильич.

— Здравствуйте, пострелы! Не надоело баклуши бить и слоняться по улицам без толку? Есть деловой разговор.

Сергей объяснял родителям:

— Агроном предложил поработать на расчистке нового поля. Помнишь, мама, бульдозеры корчевали лес за болотом? — мама согласно кивнула. — Большие пни, деревья, кусты стланика убрали рабочие. Сейчас поле нужно окончательно очистить от веток, корневищ, древесных остатков. Затем его вспашут, заборонят.

— Под что поле готовят? — поинтересовался отец.

— Под «зеленку» — кормовую траву для скота.

— Долго работать?

— За пару недель должны управиться.

— Маленький ты работать за взрослых, мы не бедствуем, слава Богу, чтобы ребенка на заработки посылать, — запротестовала мама, — куриц, гусей кормить надо, грядки полоть.

— Я заявление написал, там деньги платят.

— Работа посильная, не надсадится. Я в его возрасте за плугом ходил, пашню боронил, траву косил, зимой из тайги бревна вывозил, — разразился тирадой отец, — пускай попробует государственную службу, первую трудовую копейку домой принесет.

Мама не унималась.

— Там тракторы ездят, трактористы вечно пьяные, его покалечит.

— Под машину попадают и рядом с домом, — рассудил отец, — надо быть на работе внимательным и не разевать рот.

Утром мама собрала в «авоську» обед и долго нудила:

— Держись от трактора подальше, сынок. С трактористами не дружи, они забулдыги и сквернословы, хорошему не научат. На поле через болото не ходи, намокнешь или угодишь в трясину. На трассе будь внимательней, шоферня с похмелья гоняют, сломя голову. Воду из речки не пей, я налила фляжку молока.

— Остерегайся медведей, задерут, — передразнил сын.

— Медведей тоже, — всерьез подтвердила мама, — они сейчас на краю поля.

Геннадий подозвал Выборнова:

— Ты, малый, разожги костерок, поставь чайник и вскипяти воду. В перекур выпьем по кружке чайку, — он подал мальчику помятый, закопченный, медный чайник, — воду из болота не набирай, вон там ручей.

Выборнов убежал за сушняком и водой. Он без подсказки тракториста знал все родники, ключи, ручьи, речки в округе.

В обед устроили общий стол, разложив домашнюю снедь на куске клеенки. Пацаны брали со стола, кому что нравится. Тракторист мыкавшийся по столовым и питавшийся всухомятку отдал должное кулинарному мастерству матерей ребят. Кружек нашлось всего три, и чай пили по очереди.

Подъехал газик агронома, Геннадий поднялся навстречу.

— Обедайте, — остановил его Иван Ильич и пошел по изрытому бульдозерами полю. Минут двадцать спустя он вернулся и присел перед костром. Водитель принес сверток с едой и кружку.

— Обед и чай на полевом стане, ничего лучше нет, — сказал главный агроном. Он налил в алюминиевую кружку крепкого чаю, долго дул на него и пошутил:

— Дубовая голова придумала такую кружку. Чай остыл, но за ручку не возьмешься — обожжет.

Уезжая, он наказал трактористу:

— Поторопитесь, Геннадий, после зачистки — вспашка. Пахать целину придется тебе.

— Постараемся, Иван Ильич.

Ребята старались, куч с древесными отходами на краю поля становилось больше и больше. Геннадий научил управлять трактором Сашку и Кольку, сам иной раз посиживал у костра, попивая крепчайший чаек, дымил папиросой. Гордые оказанным доверием, самозваные трактористы понукали младших.

Дней через пять половину поля обработали. После обеда Колька Ворона завел машину, и бригада двинулась за скользившей по земле «пеной». Геннадий задержался у костра.

К костру подошла и поздоровалась поселковая женщина. Они поговорили с десяток минут и разошлись. После работы Геннадий задержал ребят.

— Пацаны, есть «шара». Местная молодуха попросила отгрузить три «пены» дров покрупней, за ней не постоит.

Парнишки тщательно отбирали пеньки, стволы покрупней, укладывали дрова со старанием. Спустя два дня, вечером, загрузили третью волокушу и Геннадий объявил:

— Работали по-стахановски, завтра закатим пир горой.

Он поманил Сашку с Вороной, те белками запрыгнули в кабину и трактор застрекотал к трассе.

Назавтра от тракториста сильно припахивало сивухой. Он, нахохлившись, сидел у костра и похмелялся. К трактору Геннадий не подходил и передал бразды правления двум старшим пацанам. Те учили управлять машиной младших, посидеть в кабине, порулить рычагами-фрикционами было поощрением и наградой за усердие.

Обедали поздно, к концу рабочего дня. На клеенке разложили магазинную закуску. Сашок и Колька растолкали спавшего на телогрейках и брезенте Геннадия. Тракторист вытащил из сумки пару бутылок вина и поставил на клеенку. Сашок и Колька придвинули кружки к бутылкам. Механизатор плеснул себе и жиганам в кружки. Сашок вопросительно оглядел мелкоту:

— Слабо?

Мальчишки промолчали, Сашок налил каждому в кружку, сказал:

— Молчание — знак согласия. Пьем за удачную шабашку.

Потом закусывали, курили, наливали снова. Остальное мальчик не помнил. Очнулся он в лесу у родника, жутко болела голова, сухой язык наждаком терся о гортань. Попив воды. Сережка, покачиваясь, поднялся на ноги.

— Штормит с непривычки, — посочувствовал Ворона и протянул горсть леденцов, набранных из жестяной коробки, — бери, отрыжки и запаха не будет.

Через полчаса они двинулись в поселок.

— Не попадись родителям, — вдалбливал напарнику Колька, — расколет и нам кранты. Гену с работы попрут.

На удачу отец с матушкой ушли в гости. Встретил пьяненького хозяина верный Рекс. Он завилял хвостом, лизнул мальчика в щеку, принюхался, брезгливо оскалился и ушел в будку.

— Скотобаза! — ругнул Сергей кобеля, разделся и заснул, поздно вечером вернулись родители.

— Умаялся, сердечный, спит без задних ног, — пожалела мама.

— Утром проснется и будет как огурчик, — возразил отец.

Вид у старика был понурый и убитый. Он сгорбился, поник, на подбородке пробивалась седая щетина.

— Васильич, ты как в воду опущенный! У тебя что-то случилось? — спросил отец.

— Да, Федя, — бесцветным голосом проговорил гость и достал из сумки бутылку вина.

— Ты по будням не выпиваешь! — удивился отец.

— Не пью, — согласился Васильич, — сегодня исключение. — Он разлил вино по стаканам. После второй порции старик захмелел. Вынув застиранный носовой платок, он принялся вытирать слезящиеся глаза.

Фронтовик Васильич год назад вышел на пенсию. Денег на житье не хватало, и деятельный мужик нашел занятие, приносящее небольшой доход. В начале лета, когда земля подсыхала, дед Анапа вооружался топором, лучковой пилой и уходил в сопки. До осени он заготавливал дрова в горельниках и укладывал в штабели. В начале зимы Анапа пробивал, протаптывал дорогу для больших, самодельных саней, грузил дрова и спускал их с сопок. Клиенты находились всегда. Владельцы домов — частники о дровах, угле заботились сами. У городских властей до решения проблемы отопления домовладельцев руки не доходили.

Окрестные леса вырубили или сожгли по халатности в тридцатых, сороковых годах. Черные, горелые проплешины на окрестных сопках явились свидетельством давних пожаров.

Вырученные деньги Васильич отдавал дочери, которая одна растила сына. По выходным он заходил к родителям обсудить новости, перекинуться в копеечную буру.

— Что произошло, Васильич? — допытывалась мама.

— Нина Григорьевна, Федор Семенович, я жизнь прожил, никогда не воровал, без спросу спичку не брал.

Он замолк и снова поднес платок к глазам. После продолжительного перерыва он продолжил:

— Вчера поздним вечером иду от дочери и вижу посредине дороги два новеньких бруса. По всей видимости они упали с проезжавшей автомашины. Я столкнул один брус в канаву, второй подхватил на плечо и поволок домой — не пропадать добру. Километр с передышками я тащил чертов брус, до поворота в поселок оставалось метров пятьдесят.

Вдали вспыхнули фары, шла встречная машина, я отступил на обочину и отдыхал перед последним броском до дома. Напротив меня остановился милицейский газик, оттуда выходят милиционеры.

— Стой, дед, где взял, где украл?

Я объясняю, что не воровал. Брус новый, неподалеку строек нет.

— Как докажешь, что брус не краденный?

Объясняю, что в километре лежит второй брус.

— Поехали, предъявишь, — смеется держиморда, — подхватывай бревно и тащи обратно.

— И вот я, старый дурак, волоку брус назад. С горем пополам допер ношу, показываю добрым молодцам второй брус.

— До седых волос дожил, ума не нажил, — смеются скоты, — не прикасайся к тому, что не тобой положено. Но тебя, старого пердуна, жалеем и не везем в отделение.

Развернулись и уехали. Объясняться бесполезно. У меня сутки душа саднит, обидно и горько. Зачем над стариком издеваться!

— Сволочи! — выругалась мама и удалилась к себе. Васильич посидел, допил вино и пошел домой.

Отец сапожничал.

Он брал из блюдца деревянные гвоздики-колышки и прибивал подошву сапога к головке.

Гвоздики размокнут, разбухнут и будут держать подошву лучше клея и дратвы.

— Папа? — спросил сын, — почему милиционеры заставили деда Анапу нести брус обратно.

— Мал ты, сынок, не поймешь, — отнекивался отец.

— Объясни, — настаивал сын.

— Отголоски сороковых годов, Сережа. Народ у нас безалаберный, безответственный, вороватый, его и приучали к порядку, дисциплине. Не тобой положено, не тронь. Пусть сгорит, сгниет, утонет, сопреет. Кто отвечает по должности, тот и ответит за халатность. Была бытовая статья «за колоски», по ней многие отправились в «места не столь отдаленные». Времена были суровые, тревожные, предвоенные. На три часа на работу опоздал и угодил в тюрьму, вот такие они — «колоски». Что это за статья? В деревнях жили голодно, на картошке, свекле, хлеба не хватало. На поле, после уборки, всегда остаются опавшие колосья пшеницы, ржи, ячменя. Если усердно поработать, и мешочек наберешь. Отшелушишь дома, перемелешь зерна в муку, испечешь лепешек. За незаконный сбор колосьев с колхозного поля преступников судили, отправляли на перевоспитание в лагерь, на зону.

— Ведь это, — мальчик замялся, — бездумно, глупо. Колосья сопреют, никакой пользы не принесут.

— Резон в наказании был, — неохотно отозвался отец, — народ жесткими методами приучали к порядку, боролись с разгильдяйством, самоволием, анархизмом. Ты никому не сплетничай о разговоре с дедом, мы не ведаем, какие времена наступят, кто встанет у руля государства и партии.

На улице никого, кроме играющих в штандарт девчонок. Мальчик презрительным взором окинул кучу кинувшихся в разные стороны юных односельчанок. Девчонок он не терпел.

— Штандарт! — закричала девчонка, остальные остановились и замерли на месте. В глупый штандарт они играли часами.

В январе в класс привели новенькую. Сергей сидел за партой один, и ее усадили рядом. На первый взгляд школьница и школьница, таких полкласса, через две недели они пустячно, без злобы поспорили из-за чернильницы, спор и ссорой не назовешь. Соседка оказалась решительной и скорой на расправу.

Она аккуратно обмакнула перо ручки в чернильницу и вонзила ручку в щеку одноклассника с возгласом:

— Пиши письма, скотина!

Мальчишка чудом не лишился глаза, уборщица, прибежавшая на крик, с трудом оторвала ученика от садистки. Три недели он лечился в амбулатории и сидел дома. Мама ходила в школу выяснить подробности драки. На поверку выяснилось, что у ученицы не в порядке с головой, есть задержки в развитии, дурковатую одноклассницу забрали из школы.

Слащавое, сюсюкающее, сексотное племя во всем было антиподом пацанов. Глупые игры: фанты, салочки, испорченный телефон.

У ребят иное дело: казаки-разбойники, орлянка, прятки, вышибала, «война», лапта… Мальчик взглянул на взлетевший мяч, прыгающие косички разбегающихся девочек и двинулся вверх по улице.

Летом сеновал пуст, и ребята выбрали его для тренировок. С десяток мальчишек от десяти до четырнадцати годков сгрудились вокруг тренера и о чем-то разговаривали. Возле пацанов вертелся Генька, собирал сведения для Сявого.

За месяц занятий часть парнишек ушла, часть пришла и попросилась тренироваться. Виктор никому не отказывал. Не каждый выдержит однообразные, монотонные, длительные занятия, когда отрабатываешь приемы до автоматизма. Не всякий готов терпеть ежедневно боль от ушибов при падении, при вывертывании и заломе рук и ног. На освоение техники тратятся месяцы и годы, пацаны, считающие овладение приемами делом легким, ушли сразу.

Студент не ограничился тренировками. Лето стояло теплое, и он водил ребят на озера, учил их плавать, рассказывал о самураях, камикадзе-смертниках, долговременных укреплениях и казематах с подземными ходами, о японском вооружении. Он принес и показал японский бинокль и офицерский палаш с трубкой, залитой ртутью. Палаш при броске обязательно втыкался лезвием. Паренек приносил книги и читал пацанам занимательные истории и рассказы.

Сергею, самому младшему из занимающихся, досталось больше других, старшие ребята не желали играть роль «живого манекена» — чучела при отработке бросков, подбивов, подножек. Они предпочитали отрабатывать их на младших парнишках.

— Терпи, казак, атаманом будешь! — шутил Виктор. Сережка поздоровался с ребятами, тренером и отошел к штабелю бревен снять пиджачок. На штабеле восседал придурковатый Генька и по обыкновению напевал под нос:

«Сняли модные ботинки, сняли стильный макинтош.

Сняли галстук на резинке и воткнули в сраку нож».

Началась разминка, после каскада падений кувырков, перекатов мальчик с трудом перевел дыхание.

— Самбо начинается с умения правильно, технично упасть и моментально встать на ноги. Учитесь у кошек, — повторял Витя.

Шпион Генька сидел на бревне и зорко следил за мальчишками — готовил донос Сявому. Рядом с ним лежала куртка тренера. Очередной бросок закончился чувствительным ударом о землю, мальчуган присел на бревна передохнуть. За прошедший месяц он кое-чему научился, но привыкнуть к многократным падениям, ударам о землю было непросто.

Сережка смотрел на барахтающихся пацанов, они работали над болевым удержанием противника, и вдруг услышал шорох. Скосив глаза, он увидел как рука Геньки скользнула в карман куртки и достала часы.

Оглянувшись, не заметив ничего подозрительного, воришка передвинулся по бревну и опустил добычу в щель между бревнами. Никто не обращал на Геньку внимания, и он вернулся на прежнее место.

Тренировка закончилась, и парнишки присели передохнуть. Курить при тренере они стеснялись. Посмотрев на тренера, Борька убрал папиросы в карман. Виктор одел куртку и пошарил в карманах в поисках часов.

— Черт подери, подарок отца — часы пропали, — произнес он.

— Может, завалились куда? — предположил кто-то. Мальчуганы обыскали место, где лежала куртка, бесполезно.

— Не толчите воду в ступе, — категорично заявил Борис, — Генька сидел на штабеле и стибрил котлы.

Воришка поджал губы и состроил оскорбленную мину.

— Напраслина и клевета, я ничего не брал.

— Верни часы, шаромыжник, — напирал на него Борька, — я тебе пасть на портянки порву.

— Со мной на бревнах и Серый сидел, — переводил стрелки на мальчишку Генька. Оглушенный наговором, мальчик покраснел и не нашелся с достойной отповедью клеветнику.

Геньку обыскали, — чист. Он манерно раскланялся:

— Я удаляюсь, любезные, с вашего позволения!

Обыскали Сергея, он едва не плакал и показал на щель:

— Здесь часы.

Борька вытащил часы и отдал студенту.

— Сучий потрох, я ему задницу разорву китайским знаком! — кипятился молчун и накинулся на Сережку, — ты видел как Генька подрезал часы и промолчал, со страха язык проглотил, бздун! Сегодня ты прикрыл вора, завтра сам в карман полезешь, шкура!

Пристыженный мальчик поник головой.

Виктора без труда зачислили в клуб парашютистов. Он занимался парашютным спортом на Сахалине, имел в активе пять прыжков. Студент рассказал ребятам о вступлении в клуб.

— Витя, зачем тебе парашютизм, ты на геолога учишься? — спросил Мишка Погодин.

— В Магадане аэроклуба нет, я не прочь на летчика выучиться. Ребята, пока молоды, пока многое впереди, надо пробовать себя в разных делах. Пробовать — не значит распыляться, разбрасываться, пробовать — значит испытать себя, способности, искать дело по душе. Тысячи интересных вещей происходят вокруг нас. Часто я задаю себе вопрос: почему я не участвовал, где я был, чем в это время занимался!

Возможно, именно с парашютом будут прыгать на поверхность Марса, Венеры исследователи. Кто является первопроходцем? Географы, геологи, биологи, химики… Вдруг я попаду в число счастливчиков и окажусь межпланетным геологом!

Кроме работы, есть и другие увлечения, парни послабее духом, «испытывают» себя в драках, преступлениях, измываются над беззащитными и слабыми.

Я прыгаю с парашютом, учусь давать отпор хулиганам, буду работать в «поле» — дикой тайге, безлюдной тундре. Кто из нас смелее, отважней! Что проще, избить слабого в «темном углу» или прыгать с парашютом?!

Пацаны не ответили, над вопросом необходимо подумать, не решать с бухты-барахты.

На одно из занятий Витя принес по просьбе ребят учебный парашют. Он надел снаряжение на Бориса, показал как регулируются ремни, застегиваются и отстегиваются пряжки. Разложив купол парашюта на траве, тренер показал стропы управления и сложил его в ранец.

— Я и ребята из сахалинского клуба частенько катались на парашюте, — между делом сказал студент.

— Давай попробуем, — загорелись глаза у мальчишек.

— Большое, ровное поле необходимо.

— Поле найдется, мы работаем на нем, вечером там ни души, — предложил Сергей.

По дороге Виктор с увлечением рассказывал о конструкциях парашюта, формах купола.

Вечер стоял теплый, с моря подул легкий бриз. Тренер разложил купол, надел на себя ремни, собрал в пучок стропы.

— Тащите и расправляйте парашют бегом!

Ребята ухватились за верх купола и побежали, расправляя его. Под напором ветра полотнище раздувалось. Виктор подтянул стропы, парашют взмыл вверх, поднимая с собой паренька. Сделав гигантский прыжок, парашютист приземлился и резко оттолкнулся от поля. Купол вновь унес его в небо. Так повторилось четыре раза. На пятом прыжке студент приземлился и, гася парашют, повалился набок, мальчуганы, бежавшие следом, принялись помогать гасить купол.

— Здорово! — вопили они. — На поселке не поверят!

— Вы поменьше болтайте на улице, — охладил их пыл тренер. Парашют сложили и отнесли на край поля.

— Кто хочет попробовать свои силы? — тренер оглядел ватагу. Пацаны переминались с ноги на ногу, они побаивались.

— И хочется и колется, и мамка не велит, — подтрунивал Виктор. Старшие подростки не решались совершить прыжок-полет. Вдруг не справишься с парашютом и тебя унесет в лес, там врежешься в дерево и костей не соберешь.

— Слабо вам, — сделал вывод тренер, — пойдем домой.

— Подожди, — прервал его Сережка, — я попробую.

Виктор обстоятельно объяснил как приземляться на полусогнутые ноги, как гасить инерцию, падая на бок, как управлять куполом с помощью фалов-строп. Погодин вполголоса подначил:

— Ты у нас смертник в отпуске.

Тренер надел на пацана ремни, отрегулировал лямки, парнишки растянули шелковое полотнище по земле. При сильном порыве бриза они побежали и начали поднимать и расправлять купол. Эффект был потрясающий.

Ветер рванул купол вперед и вверх, мальчишка полетел, парашют поднял его гораздо выше тренера. Сережка забыл инструкции и не пытался управлять куполом. Он совершил полет метров семьдесят и ударился о землю. Сергей не устоял на ногах, не догадался повалиться набок и парашют потащил его по раскорчеванной целине, ватага отстала и мальчуган рыл землю носом метров пятнадцать. Наконец ребята догнали летуна и принялись гасить купол.

Из разбитого носа текла кровь, тело болело от ударов, рот забился землей, глаза запорошены пылью.

— У тебя все в порядке, руки, ноги, ребра не повредил? — с тревогой спросил тренер, Сережа подвигал руками, ощупал ребра, грудь, все было в порядке, не считая синяков.

— Вид у тебя, краше в гроб кладут, — сделал вывод тренер, — храбрец, синяки до свадьбы заживут.

Мальчик стал героем дня.

— …Осточертело! — Сявый со злостью бросил недоеденный кусок горбуши в миску, — «красная рыба», китайская свинина, консервы, никакого разнообразия.

— Заелся ты, братуха, — иронически заметил, обгладывающий рыбий хребет, Владимир. — Тебя надо отправить на «материк» в деревню. Колхозники по сей день на картошке и капусте сидят, хлеба вдоволь не видят. Нам благодарить природу нужно за такой подарок, как горбуша и кета. Лосось валом прет к нам на нерест, сколько десятков тысяч жизней на зонах спасла «красная рыба». На «материке» люди хвалу Богу пели бы за нее.

— Мне плевать на других, я хочу жареного гуся, лапшу с курицей, паштет из печени.

— Сходи на базар и приобрети.

— Откуда мне взять «бешеные деньги»!

— Охоться или заведи домашний птичник, иди работай на стройке, на любом магаданском предприятии за тебя ухватятся, кругом хроническая нехватка народа. Ты молод, ксивы чистые, смотришь на курсы пошлют.

— От работы кони дохнут, хрен с прибором клал я на труды праведные! Вор не работает!

— Разве ты настоящий вор-урка?

— Нет, но обязательно буду.

— Вдруг тебе дорожку участковый перейдет? Не спеши за решетку, братан. Лучше учиться на ошибках чужих. Мы с тобой наслушались в детстве сказок «вора в законе» деда Матвея, ты по сей день поешь с его голоса. Тюрьма мне на многое открыла глаза.

— Значит «законник» дед Матвей для тебя не авторитет? — спросил Сявый. — Раньше ты исповедовал иное.

— Ты помнишь, чем он кончил? — ответил вопросом на вопрос старший брат, — весь поселок собирал деньги на гроб, машину, поминки. Кто из блатных пришел и раскололся на похороны. О нас помнят доколь мы живы и готовы пойти на дело.

С нами студент тянул срок за валютные спекуляции. Он поведал об уголовниках за кордоном. Гангстеры-бандиты не прячутся с марухами по блатхатам-малинам, не глотают спирт с кокаином, не трясутся при виде милицейского кителя.

Они катаются в роскошных лимузинах, обедают в дорогих ресторанах, владеют поместьями, имеют большие счета в банках. Каждый полицейский знает бандита в лицо и не в силах что-либо поделать. Наоборот, здороваются и предлагают услуги, такого к стенке не припереть, за ним полк адвокатов, орда лжесвидетелей. Наша братва живет словно в пещерном веке.

— У вора нет жены, семьи, он сам закон, недаром слово «вор» пишется с большой буквы, как и Бог, — перебил брата Сявый.

— Слышал я такие байки, — отмахнулся Копыто, — я второй срок по пустякам «мотать» не хочу, за решеткой не сахар. И через силу хожу и буду ходить на постылую работу, зарабатываю репутацию «исправившегося» преступника. Я готовлю себя к крупному делу и не желаю «загреметь под фанфары» за мелочевку.

И ты не суй голову в петлю. Я три года назад взял кражу в магазине на себя и пошел под суд «паровозом». Судьи, адвокат, прокурор знали, что я стоял на «стреме» и в магазине не был, согласно воровским понятиям я добровольно подставился — малолеткам меньший срок дают, главари остались на свободе. Кто мне, кроме сестры, передачку на зону послал? Никто! Русский вор закоснел, отстал от жизни, вся радость: после удачной кражи пощеголять в «хромачах» с гармошкой, плисовой рубахе с кушаком, прокутить деньги и угодить в «кутузку».

— Воры живут одинаково, так велят законы-понятия, — пожал плечами Женька, — нам их не изменить.

— Провернуть крупное дело, уехать в центральную Россию, лечь на дно и завязать, — высказал вслух намерения Копыто.

— Ты рехнулся, от воровского мира нельзя отступиться! — вытаращил плаза Сявый. — Тебя отыщут на дне морском и предъявят за «ссучивание».

— Сначала пускай найдут.

Сявый сменил опасную тему.

— Я раскинул мозгами и готовлю Сашку и Ворону обчистить сарай с гусями у Левона.

— Думать не смей! — обрезал его брат. — Где живешь, там не срешь. Полпоселка гнило в тюрьмах, лагерях, зонах Советского Союза, вторая половина милиционеры, «вохровцы», «энкэведешники». Они все просекут и мгновенно тебя вычислят, не скроешься. Пацанов излупят ремнем, нас изувечат за «курочку рябу» и прилепят по пять лет, тебе твержу: не лезь за решетку по мелочи, а ты опять «за рыбу деньги», не строй из себя «законника», устройся на работу, чтобы отстал участковый, выжди момент и возьми приличный куш.

— Я не сука! — злобно оскалился Сявый. — Видел я работу в гробу, в белых тапочках! С голода сдохну — работать не пойду!

— Вольному воля, спасенному рай, — резюмировал Копыто.

Дом одиноко стоял на крутом, каменистом косогоре. Строитель возвел свое детище в неудобном, неуютном месте. Зимние ветры пронизывали стены насквозь, печь приходилось топить круглосуточно. Летом с вечера до полудня дом окутывал плотный, непроницаемый туман, в комнатах сыро и влажно. Каждый вечер приходилось протапливать печку, чтобы просушить жилье.

В двух кабельтовых от дома все обстояло иначе. Постоянно светило ласковое солнышко, зимние северо-восточные и летние западные ветры сдерживали сопки с двух сторон. Здесь первые поселенцы и основали свой поселок, не последовав примеру пионера.

Запыхавшиеся мальчишки остановились у подножья косогора отдышаться. Они несли из долины по два ведра воды.

— Последний бросок до дома остался, — отер ладонью лоб Витька Фролов, — еще раз пойдешь?

— Раз пойдешь по воду ты, я не буду дома отсиживаться. С какой стати дядя Петя построился на горе.

— Спроси его. Зимой и летом на рыбалке, охоте. Мать, сестра и я живем, как на каторге. Батя гостем изредка приедет, выйдет на крыльцо и часами таращится на море — простор ему нужен, нашей семье «простор» в печенках сидит. Зимой до речки не добраться, воду для приготовления пищи, умывания, стирки вытаиваем из снега. Мать и сестра грозят уехать жить в город.

Попив чаю, пацаны снова отправились по воду. Вернувшись, решили проверить сеть, поставленную на горбушу, в устье ручья. Напава притонули и дергались, как живые. В сеть угодил косяк, с выборкой рыбы не стоило возиться. Рыбаки вытащили сеть на берег, сложили рыбу в два мешка, скойлали сеть и спрятали в густых кустах стланика.

Рыбалка быстро наскучила Сережке, и Витька был сыт ею по горло. Они не успевали освобождать сеть от горбуши. Ловили ее для собак, квасили юколу и зимой кормили псов.

— Это цветочки, ягодки впереди, когда пойдут кета и кижуч. У нас проходная рыба. В устьях нерестовых рек творится ужас.

Ловля крабов также не увлекла гостя.

— Какие к чертям краболовки! — воскликнул Витька. Была охота возиться, шарошкой натаскаем краба-снатки.

Они обулись в болотники, вооружились шестом с усами из толстой проволоки, и в отлив принялись бродить по мелководью, между огромных камней обнажившегося дна.

Наметанным глазом аборигена Фролов замечал и ловко поддевал крабов. Сережка не успевал подставлять мешок и уносить добычу на берег.

Ловля прискучила пацанам. Витька предложил:

— Поехали на косу Вишневый ключ, там артель стоит, мужики моют и просеивают ракушку для птицефермы.

Сергей вспомнил наказ мамы насчет ракушки и согласился. Они вдоволь накормили собак и оставили вареной рыбы на запас, закрыли дом на палочку в дверной дужке и спустились к морю. Утлая плоскодонка лежала на берегу, ребята столкнули лодку в море и заплескали веслами по воде.

Челнок оказался норовистым и своенравным. Он сворачивал и вилял из стороны в сторону. Гребцы прилагали немало усилий, удерживая его на правильном курсе.

Пустынное море заштилело, над косой вился дымок костра, рядом с приставшим к берегу кунгасом суетились люди.

— Артельщики в прилив мешки с ракушкой грузят, — пояснил абориген, — потом выпьют, начнут песни горланить, байки травить, подерутся ненароком. Балаган!

Гость промолчал, такой балаган его не интересовал. Плоскодонка подплыла к кунгасу, под его бортом ошвартовалась моторка-дора. После загрузки она в прилив сдернет баржу с отмели и отбуксирует в поселок Новая Веселая.

Закончив погрузку, работяги спорили с артельщиком Герцем.

— Мужики, ништо вам водки и закуски мало, — язвительно усмехался в густую бороду хитрован.

— Завтра вези гармошку и баб! — бушевали работяги. — Надоела скотская жизнь, одичали вконец!

— Как прикажете, уважаемые, — угодливо хихикнул Герц, — лучшие красавицы поселка вам спляшут и споют, гармонист-виртуоз сыграет. Мойтесь, брейтесь, не напивайтесь и встречайте завтра к обеду. Удовольствие в копеечку обойдется!

— Отбатрачим! — зашумели артельщики.

Мужики в ожидании завтрашнего праздника напиваться не стали. Они дернули по паре стопок, плотно поели и прилегли отдохнуть. Вечером один из работяг обратился к Фролову:

— Витька, ночевать будете у нас?

— Непременно, дядя Толя.

— Мы поплывем в поселковую баню, вернемся ночью в прилив. В отлив наберите мешок крабов, выберите горбушу из сети, снимите и скофлайте ее, она пару дней не понадобится. К приезду гостей наварим крабов, нажарим противень рыбы, уху приготовим.

«Наберите» было метким словом. В малую воду мальчуганы наполнили два мешка членистоногими. От «шарошки» не было спасения. Пойманные крабы угрожающе хлопали внушительными клешнями. Сергей сунул прутик в клешню краба, тот без труда перекусил.

День угасал. Солнце скатилось к западу и исчезло за сопками. Багровое сияние долго вырывалось из-за вершин, подсвечивая проплывающие облака. Рыба, крабы, икра надоели ребятам, они набрали ракушек и испекли их в углях костра.

Витька красочно повествовал о новостях побережья. В прошлую осень дядя Петя удачно поохотился на нерп и лахтаков, хорошо заработал на мясе, жире, шкурах. Зимой неплохо половили навагу и корюшку на «вентерях». Отец заказывал лошадь на конюшне рыбозавода, чтобы вывозить улов со льда на берег. Сейчас он с товарищами стоит на реке Ола и ждет подхода на нерест кеты.

— Дядя Петя на работе числится? — спросил Сережка.

— Да, по договору, он рыбак рыбозавода. Он человек вольный, принудительной дисциплины не жалует. Захотел — работает сутками, захотел — сидит дома, в потолок поплевывает.

Из-за горной гряды полуострова Кони появился краешек луны:

— Пора на боковую, — сказал Витька и сдвинул большой закопченный чайник на край костра, — чайку ночью мужики попьют.

Утром на стане парило оживление. Кок готовил праздничный обед, дядя Толя брил желающих, стриг им бороды и головы. Хромовые сапоги у всех собраны в гармошку и отливали глянцем. Кроме рубах и косовороток, у некоторых нашлись в гардеробе пиджаки. По велению моды мужчины накидывали их на плечи, не вдевая руки в рукава и вальяжно прогуливались.

Ближе к полудню обитателей стана охватило жгучее нетерпение, малодушные начали сомневаться и роптать:

— Артельщик Герц из породы «обещалкиных», посулил и забыл. С глаз долой из сердца вон!

Старшой вынес и выставил на стол две бутылки спиртного для томящихся работяг, ящик с водкой он прикрывал грудью.

— Вам сто граммов для запаха, дури своей хватит.

Море чуть слышно плескалось о гальку косы, из долины тянул теплый ветерок. Полная вода приступала по обнаженному дну к берегу. Мальчишки забрались на утес и разглядывали остров Завьялова, улегшийся напротив полуострова Старицкого.

— На нем несколько временных лесозаводов осеннюю, жирующую селедку перерабатывают, — объяснял абориген, — мужчин, женщин вербуют на путину и привозят с «материка». Сменная она — вербота. Крабов есть брезгуют, нерп и лахтаков боятся больше волков. Умора! Акиб и ларг орочи палкой по носу убивают.

Медведей на острове не сосчитать. В холодные зимы пролив между островом и полуостровом замерзает. Весной косолапые просыпаются, покидают берлоги и в поисках еды переходят пролив по ледяному мосту и выбираются к нам. Трех мишек-бродяг застрелили прошлой весной на свалке. Голодные, обнаглевшие медведи вывели из себя жителей поселка.

Звери вскрыли яму с горбушей, предназначенной для удобрения. Гость вопросительно посмотрел на Витьку:

— Вы рыбой удобряете огороды?

— Конечно, — подтвердил тот, — навоза взять негде и по весне закапывают рыбу в землю, она перепревает в перегной и получается удобрение, Витька обернулся и взглянул на мыс Красный.

— Плывут долгожданные.

Из-за далекого мыса появился БМК, тащивший кунгас. На его палубе мельтешили разноцветные фигурки. Над бухтой разносился отдаленный стук мотора. Артельщики, маявшиеся на берегу, загоготали и выстрелили из дробовика.

БМК с кунгасом не спеша пересекали бухту Веселая.

— Нарочно Герц, сволочь, издевается над нами, плывет потихоньку, власть показывает, — сплюнул в сердцах дядя Толя. Мужикам от нетерпения не стоялось на месте. Они нервно прохаживались по галечному берегу, взбирались на холмик и глядели на кунгас, приставив ладони ко лбу.

— Митрич, уважь народ, выставь пару бутылок, чтобы душа свернулась и развернулась! Герц из нас кровь выпил.

Старшой устал протестовать, он залез в палатку и подал две поллитровки. Артельщики дернули по стакану, закусили «рукавом», задымили «Звездочкой», к закуске они не притронулись.

Полная вода не достигла пика, из-за осадки БМК не подвел кунгас к берегу, они встали на якорь метрах в тридцати от косы. От кунгаса неслись заливистые звуки «двухрядки», на палубе хороводили несколько размалеванных молодух в ярких сарафанах, крепдешиновых юбках, на головах кокошники.

— Умереть — не жить! — охнул один из артельщиков.

Пьяненький артельщик Герц сидел на манер монгольского богдыхана под брезентовым навесом, пряча от солнца лысый череп.

Гармонист-виртуоз закончил играть, подвыпившие бабы сгрудились у борта, призывно махали платочками и кричали:

— Пошто томите, мужички! Разве мы вам не по нраву! Пущай Герц, черт старый, везет нас обратно, другие кавалеры сыщутся, мужики застонали от отчаяния.

— Кавалеры, едри вашу в корень! — дребезжащим голоском завопил Герц. — Чего растерялись, олухи царя небесного. Езжайте на шлюпке, бредите к кунгасу и перенесите девок на берег. Смотрите, лежебоки, я толику погожу и поверну оглобли вспять.

Двое артельщиков кинулись к шлюпке, до которой вода не дошла. Четверо переглянулись и начали снимать сапоги, скинули пиджаки и брюки. Оставшись в исподнем (трусов у них не водилось), они не мешкая побрели к барже. Вода доходила мужикам до пояса. Молодухи не обращали внимания, что их ухажеры в кальсонах.

Артельщики подхватывали притворно визжащих, смеющихся женщин и несли на руках к косе. Двое мужиков бросили возню с шлюпкой и сбросили портки. Каждый желал перенести молодуху на берег. Старшой бережно принял в объятья музыканта-виртуоза и инструмент.

— Гармонику береги! — воскликнул гармонист.

— Все будет в ажуре, — успокаивал его артельщик. По второму заходу к костру вынесли кастрюли, ведра, тазы с закусками. На кунгасе остались шкипер и артельщик Герц.

— Меня снимите! — взмолился он, — черти окаянные, ничто не слышите! — Работяги не реагировали на вопли. Они сбегали в палатку, сменили нижнее белье, вернулись и разгоревшимися от страсти глазами следили за веселым, разноцветным хороводом. Молодухи приплясывали и вертели, махали над головами платочками.

«Мы приехали сюда на хреновом катере. Катер наш перевернулся, к чертовой матери!» — Гармонист, присев на валун, изо всей мочи раздвигал меха.

Мужики не устояли на месте и пустились вприсядку. Земля тряслась от дробного стука хромовых сапог, им вторил перестук лакированных, зашнурованных сапожек. Артельщики оказались неплохими танцорами. Виртуоз грянул кадриль. Кавалеры подхватили барышень и понеслись по кругу.

Прилив подгонял БМК и кунгас к берегу. Старшой внял мольбам старика и перенес его на косу. Герц махнул гармонисту, тот прервал мелодию. Запыхавшиеся пары остановились и с недоумением глядели на распорядителя торжества.

— Девки, танцы-манцы потом. Мужиков жажда мучит, и вам перекусить пора, накрывайте на стол.

Гулянка набирала обороты.

БМК встал вплотную к берегу, с него окликнули мальчика:

— Сережка, как ты сюда попал!

На палубе большого морского катера стоял сосед Фрол Акимыч. Мальчишка объяснил цель приезда, показал поклажу.

— Грузите мешки на катер, — скомандовал старый капитан.

— Здесь сегодня делать нечего. Твою лодку мы отбуксируем к поселку, — сказал он Витьке, — сами пойдем на рыбозавод. Федя и Тима приедут на мотоцикле и заберут груз.

Пацаны погрузили мешки с горбушей, крабами, ракушкой и сели на катер. На косе наяривала гармошка и горланили голоса баб.

Наряду с тракторами лошади являлись основной тягловой силой в тепличном хозяйстве. Летом и зимой на подводах и санях они развозили корм, удобрения, стройматериалы, дрова и другие грузы. В конюшне держали не менее пяти десятков меринов и кобыл. На единственном жеребце ездил сам директор.

Два конюха дежурили через сутки, управляться с фуражом, с уборкой в стойлах приходилось в одиночку. Они не отказывались от помощи посещавших конюшню парнишек. Для поощрения пацанвы конюхи разрешали поездить на лошадях, распрячь и запрячь коня в подводу, сани, выездную бричку.

Сережка неплохо держался на лошади, не спутал бы и гужи, хомут и супонь, недоуздок и уздечку, подпругу.

Отец любил лошадей, помнил их клички из своего сельского детства. Он поощрял тягу сына к животным. Сегодня вечером все обстояло иначе.

— Уркаганы, оторвемся по лошадям, — предложил Сявый, — угоним коней, без «шкоды» покатаемся и вернем обратно.

— Конюх сторожит табун, — вставил Степка.

— Заткни фонтан, трус! Конюх приходит в табун ночью, мы угоним коней вечером. В тумане конюх не сумеет пересчитать, и шухер не поднимет.

Действительно, каждый вечер с регулярностью пассажирского поезда на приморский город наползал густой, холодный, липкий туман. Он иногда не рассеивался, не отступал в бухту до следующего полудня.

Держа в руке кусок хлеба с солью, мальчик подступал к стреноженной кобыле, протянул хлеб, лошадь отпрянула.

— Вьюга, Вьюга, — ласково приговаривал пацан, — возьми хлеб. Кобыла признала по запаху и силуэту мальчишку, который ее кормил и чистил стойло. Теплые, бархатные губы сомкнулись на куске хлеба. Вместо уздечки пацан просунул в рот кобыле веревку.

Он снял путы и повел лошадь к высокой кочке. С нее он хотел взобраться на коня, кобыла упиралась и мотала головой. Она желала пастись, и не хотела возить ночью наездника-угонщика.

Подскакав к месту сбора, Сергей увидел, что управился с угоном одним из первых. Женька и Сашок приехали раньше.

«Для главаря Сашок расстарался», — понял мальчик. Подъехали остальные конники.

— Уркаганы, гоняем до полуночи, — распорядился Ленька, — кто отстанет, потеряет остальных, не дрейфьте. Приезжайте на опушку и отпускайте лошадь. Она сама вернется к табуну.

Гарцевали по лесным тропинкам и стежкам до ночи. Вместе с Сережкой на опушку прискакали Витька Выборнов и Андрей Сидорин.

Они отпустили животных и отправились домой.

Дед Анапа потоптался у порога, вытирая подошвы сапог!

— Доброго здоровьичка Федя, Нина, сынишка!

— Проходи, садись, Николай Васильевич, — пригласил отец. Он отложил в сторону неизменную «Правду» и придвинул табурет.

— Сегодня — выходной, Федя, давай перекинемся в картишки, я и бутылочку сообразил для такого случая.

Васильич водрузил на стол бутылку портвейна, его и прозвали Анапа, потому что он употреблял вино только Анапу, отец подошел к умывальнику сполоснуть руки. Мама, хлопотавшая у печи, почистила и нарезала малосольную, весеннюю селедку, поставила перед мужчинами сковороду жаренной на сале румяной картошки.

Сережке захотелось поесть картошки с селедкой, он подошел к матери и шепнул ей на ухо. Она взяла тарелку и положила в нее картофель, селедку, два кусочка хлеба, и подала сыну, Сергей присел в сторонке на топчан. К столу нельзя подходить, если взрослые выпивают или играют в карты. Мужчины выпили по полстакана вина, закусили и зашлепали картами по столешнице, играли в буру «под интерес», по копейке.

На улице моросил мелкий докучливый дождь-сеянец. Идти некуда, оставалось сидеть дома и коротать вечер в семье. Отец поднялся из-за стола.

— Васильич, я покормлю свиней, задам сена корове, подкину зерна курицам и вернусь, попей чайку.

Дед Анапа налил в кружку чаю, размешал ложкой сахар. В отличие от других фронтовиков, имевших целые колодки наград, на выходном пиджаке деда скромно прилепилась медаль «За победу над Германией», иных наград он не имел.

— Как закончил третий класс, Серега, — спросил он мальчугана, налил чаю в блюдце и с шумом прихлебнул.

— На «отлично» с Похвальной грамотой.

— Молодцом! — одобрил старик успехи школьника.

Поколебавшись, мальчик отважился спросить:

— Почему у тебя одна награда, дедушка? Ты воевал, громил фрицев, не трусил, не дезертировал.

Дед Анапа отставил пустое блюдце на стол.

— Я, Серега, живого немецкого солдата в глаза не видел.

На пленных Гансов насмотрелся вдоволь, солдата с оружием в руках встречать не пришлось.

— Как так получилось, — недоумевающе спросил мальчик.

— После мобилизации я попал в запасной полк — резерв Главного Командования. Нас обучить толком не успели, немец подступил к Москве. Нас погрузили в эшелоны и отправили на фронт, даже винтовки не дали, обещали вооружить на передовой. До линии фронта оставалось километров сто, когда на поезд посыпались бомбы, юнкерсы-бомбардировщики разгромили эшелон и сожгли. Штурмовики косили разбегавшихся солдат толпами. Фашисты убивали нас безнаказанно, в небе ни одного нашего самолета.

Меня сильно контузило и ранило в руку. Три месяца не говорил, только мычал и жестикулировал. Потом госпиталь, операция, санитарный эшелон: эвакуация в тыл для дальнейшего лечения. За пять месяцев подлатали в госпиталях — и снова фронт. Паулюс штурмовал Сталинград, наши солдаты не отступали. «За Волгой для нас земли нет!» — говорили они.

При переправе через реку нашей барже повезло, немецкие батареи нас не потопили. Высадились мы на берег и нырнули в окопы. Сидим в блиндаже, стены сотрясаются, земля ходуном ходит, носа не высунешь. С бомбардировщиков дождем сыпятся бомбы, орудия всех калибров и реактивные минометы-ванюша каждый метр земли вздымают и переворачивают.

Под утро контратака. Артподготовка была жиденькой. Появилась пехота-матушка и двинулась вперед. Немного я прошел. Немецкий пулеметчик сходу срезал трех солдат из нашего отделения. Двоих насмерть, мне прострелили плечо и грудь, пуля застряла в легких. Как меня сумела вытащить девчонка-санинструктор, как перевезли через Волгу, как погрузили в санитарный поезд, не помню.

Очнулся на Урале, в эвакогоспитале, опять операции, эвакуация, лечение, запасной полк.

— Дедушка, значит ты по госпиталям валялся и не воевал?

— Ты не герой, Васильич, — разочарованно заключил мальчик, — лежать в госпиталях и больницах не подвиг.

— Я не герой, Серега, уж так сложилась моя фронтовая судьба, — согласился с ним дед, — ты расскажи мне о героях.


Сережка за время занятий научился, перелетая через соперника сгруппироваться, собраться в комок, перекатиться и кошкой вскочить на ноги.

— Терпи, Серый, — говорил тренер, — тяжело в ученье — легко в бою.

Отдохнув, партнеры поменялись ролями. Сережке достался рослый, крупный Погодин, старше на два года он, пользуясь превосходством в силе и весе, блокировал попытки соперника произвести бросок. Подобное поведение не соответствовало правилам, мальчишки не боролись, они отрабатывали приемы. Мишка не желал лететь и врезаться в землю, больно ударяться спиной.

Он дружелюбно улыбался и не позволял провести прием.

— Мишка, мы не боремся, отрабатываем бросок, — укорял и совестил партнера взмокший от натуги и безрезультатных попыток мальчишка.

— Отрабатывай, Христа ради, — не отказался подросток и в очередной раз блокировал безуспешные потуги Сергея.

Сережка решил пойти на хитрость. Нужно, чтобы Погодин не стоял вкопанным столбом, двинулся на него, поймав его на движении вперед, можно сделать захват, падать на спину и производить бросок с последующим болевым приемом.

Мальчик сгруппировался и изо всей силы толкнул Погодина в грудь. Тот уверенно стоял на ногах, но инстинктивно сделал шаг навстречу. Моментально уловив движение, Сергей захватил куртку соперника, потянул на себя, упал и перебросил его через себя, упираясь ногой в живот.

Увесистый Мишка тяжело шлепнулся на землю и взвыв при болевом приеме:

— Не ломай руку, скотобаза! — Тренер, наблюдавший за борцами, еле заметно улыбнулся.

Погодин пришел в себя после падения, встал на колени и спросил:

— Ты сырого мяса нажрался, швыряешь, точно чучело.

Мальчик победно огляделся и обомлел.

На дороге стоял отец, каким ветром его сюда занесло, и выкатив глаза, таращился на победителя — сына.

…Конники спешились и привязали лошадей к деревьям, старший подвесил к мордам торбы с овсом.

— Будут хрумкать овес и не заржут.

Двое миновали перелесок, и выйдя на край поселка, первый придирчиво оглядел разбегающиеся в стороны извилистые переулки и выбрал один из них.

— Нам сюда. Слушай в последний раз. Выручку магазина она хранит дома, замок сейфа в смешторге неисправен. Утром поступил дефицитный товар — обувь и одежда. Она торговала по паевым книжкам до вечера. Инкассаторы не приезжали. Ты залезешь в форточку, найдешь деньги, и мы смываемся.

— Ты говорил, что у них сын, — спросил младший.

— Сын учится в «ремесленном» и проходит у нас практику. Он трепанул языком в «курилке», крайних не отыщешь. Мы с другого конца города. Ни один легавый не узнает, что вместо десятка километров по улицам, мы проехали напрямую три, да к тому же на лошадях.

На дверях домика висел внушительный замок.

— Обойдем дом, в одном из окон найдется форточка.

Она нашлась, старший вынул скальпель, просунул в щелку и поднял крючок. Младший разулся, надел нитяные перчатки и влез в комнату, старший протянул ему фонарик и напомнил:

— В доме три комнаты: гостиная, комната сына и комната родителей. Деньги, наверняка, в их комнате.

В окошко тихо постучали изнутри, старший подкрался и заглянул в форточку. Напарник стоял перед подоконником и держал мешок.

— В шифоньере под вещами ховала! — возбужденно произнес он и принялся передавать пачки денег в форточку. Закончив, он подал мешок и вылез из окна.

Переулок не просматривался. Густой, влажный туман подкрался с бухты Нагаева и накрыл поселок Марчекан.

— Шито-крыто и смешторг у разбитого корыта, — скаламбурил Генька. Копыто напомнил:

— О происшедшем забудь и умри. Скорей к коням. И ноги в руки!


У односельчан гулянка, со службы вернулся Андрей Чурсин. Пять лет срок немалый, тянуть флотскую лямку пришлось далеко от дома на Балтике. Отпуск положен один, дорога от Кронштадта до Магадана занимает минимум три недели. На поезд и пароход выдали литеры, но прокормиться служившему человеку, моряку помогали военные коменданты, кормили пассажиры, угощали бесплатным чаем проводницы. В то далекое, нелегкое, полуголодное время казенного человека любили и уважали, им гордились и восхищались. Пять позади, военмор дома. Служба медом не казалась, впоследствии он будет вспоминать ее добром.

В парадной флотской форме демобилизованный моряк благостно улыбается. Мать не налюбуется на детище. Слава Создателю, вернулся парень жив-здоров, с руками и ногами. Пол поселка собралось за длинным, праздничным столом, накрытом во дворе. Во главе стола восседает нарочито суровый отец. В душе он рад за первенца-мужчину, в семье две дочери.

К боку Андрея прильнула «вечная клевета» Зойка. Пять лет девушка верно ждала жениха, отвергала предложения сходить в кино, на танцы, на концерт в Дом культуры, приходя с работы, занималась хозяйством, читала книги, писала письма в Кронштадт, гадала на картах.

Подружки давно замужем, родили детей, собирались на торжества по-семейному. «Вечную невесту» в гости не звали, не придет. Пять лет сомнений и тревог, ожидания и страха.

Дождалась, и он рядом родной, дорогой, долгожданный, любимый! Получит бывший комендор орудия, паспорт, устроится на работу, глядишь, к зиме свадьбу сыграют.

Сейчас в это мало кто поверит, криво ухмыльнутся: сказки. Современные ритмы жизни изменили отношения полов, были в те далекие, тяжелые времена девушки, умеющие ждать солдата с фронта, со срочной службы, ждать порой приходилось неимоверно долго. Некоторые парни на спецпроектах тянули лямку по семь-восемь лет.

На дальнем конце стола обмывал счастье друга и заливал горе водкой Васька Булавин. Парня призвали на службу вместе с Андреем. Разминулись их армейские судьбы. Попал Василий в Казахстан. В далеком Семипалатинске получил солдат большую дозу облучения, и его комиссовали. Назначили парню копеечную пенсию и приказали держать рот на замке. Чахнет Булавин, болезнь неизлечима. Никому, кроме родителей, не нужен, вот она, служба!

Гости по обычаю явились со своими фирменными блюдами. Пироги, колбасы, ветчина, окорока, балыки, брюшки, копченая птица… Допьяна не напивались, стыдно оказаться под столом при честном народе. Для приглашенных матерых мужчин демобилизация — важное событие и торжество. Они пришли, увешанные орденами и медалями, в бостоновых и коверкотовых костюмах, женщины и девушки щеголяли в крепдешиновых, панбархатных, шелковых платьях и сапожках.

Выпив и закусив, гости запели, какое торжество в русской семье без песни.

Запев начали женщины, затем песню подхватили баритоны и басы. «Когда я на почте служил ямщиком», «Хасбулат удалой», «Сулико», «Бежал бродяга», «Когда б имел златые горы», «Помнишь, мама моя», «Синий платочек», «Катюша», «Давай закурим», «Выпьем за тех, кто командовал ротами», — репертуар у поющих не кончался, повторов не было.

Наутро нагрянула нежданная визитерша, соседка-бабка «За власть Советов». Войдя во двор, истово перекрестилась.

Отец, орудовавши у верстака рубанком, прекратил стругать.

— Того ж и вам, Екатерина Ивановна.

— Федя, окажи Божью милость, помоги заколоть кабанчика.

Хозяин подворья с удивлением взирал на бабушку.

— Екатерина Ивановна, у вас даже сарайчика не имеется, откуда взяться свинье?

— Я выкормила подсвинка в погребе.

Трое мужчин с сомнением смотрели в потемки подпола. В его глубине металась громоздкая, хрюкающая туша. Из погреба несло неимоверным смрадом.

— Как вы чистили дерьмо в… — Тимофей Федотович хотел сказать хлеву и запнулся, — там, в погребе.

— Накладывала опилки с дерьмом в ведро, вытаскивала ведро на веревке и относила на огород.

— Каждый раз залезали и вылезали?

— Как иначе.

Мужчины изумлено покрутили головами. Свинья в подполе злобно хрюкала и продолжала кружиться по земляному полу.

— Чужих чует, — пояснила «За власть Советов».

— Нам надо спуститься, подготовиться, — сказал отец.

— Я залезу, начну кормить, отвлеку кабанчика. Вы спуститесь, схватите и заколете.

— Без света нам не управиться, — подумав, высказал свои соображения дядя Левой, — нужно со столба кинуть временные провода и подключить переноску.

Хозяйка поджала губы и ничего не ответила.

— Тушу придется поднимать из подполья на веревках, перетаскивать во двор и заниматься с ней: опаливать паяльными лампами, обмывать, разделывать, — произнес Тимофей Федотович.

— Нужно Аркадия Артамоновича позвать, втроем мы такую громадину наверх не поднимем, время потеряем и работу не сделаем. Все впустую.

— Аркашка с работы придет, тогда и начнем, — заключил отец.

— …Пацаны, порадейте для «общака», — разглагольствовал перед кодлой Сявый. Бродяги томятся в тюрьмах, над ними измываются и морят голодом. Зэки в лагерях, приисках, лесоповале вкалывают «за здорово живешь». Сделайте набег на парники тепличного хозяйства.

— Ты с нами? — спросил трусливый Степка.

— Рад бы в рай, да грехи не пускают. Вам, если попадетесь, надерут уши и отполируют задницу, мне — сходу припаяют статью «хищение государственного имущества».

Мальчишки задумались: «Стоит ли овчинка выделки?» Главарь решил схитрить и отвлечь уркаганов от невеселых мыслей.

— Пацаны, пойдемте гонять голубей, — застоялись они.

Кодла оживилась, турманы у Геньки отменные, голубятня высокая и удобная, выпустив птиц в небо, они махали кепками, куртками, свистели и кричали.

Голуби взмывали вверх, кружились, переворачивались, пикировали вниз и поднимались. Наконец жиганы утомились, уставшие голуби вернулись в голубятню и уселись на насестах. Сявый подбросил в кормушки зерна и вернулся на бревна к кодле.

— Что надумали, пацаны? — обратился он к ребятам, следя за реакцией приближенных: Сашка, Вороны, Геньки.

— Завтра в обед Витька и Мишка устроят мастырку-шухер и отвлекут сторожа. Я, Ворона, Степка и Серый подползем вплотную к крайним парникам. Сторож побежит узнать о причине «шухера», мы лезем в парники. Генька «на стреме». Увидит возвращающегося сторожа и свистнет два раза. Сматываемся, ты с мешком ждешь нас у силосных ям.

Сявый поморщился.

— Неужели сами добычу не упрете!

— Мы демонстративно пойдем к трассе, ты улизнешь на фанзу. Урка скривился и нехотя согласился.

В полдень женщины-растениеводы ушли в бытовку пообедать и попить чаю. У парников остался сторож дядя Матвей. Помидоры, огурцы были на Колыме дефицитным товаром. Женщины получали зарплату от количества выращенных овощей. Степка рогаткой приподнял нижнюю «колючку», и ребята проскользнули на территорию. Проделанный лаз пригодится при отходе. Они вышибут рогатку, колючая проволока вернется на место, и никто не сообразит, каким образом воры пробрались к парникам.

Мишка и Витька кинули несколько навильников сена в кучу у конюшни и подожгли, предварительно полив мазутом. К небу поднялись густые, черные клубы дыма. Окна бытовки выходили на речку и женщины-овощеводы не увидели дым. Его тотчас заметил дядя Матвей и проворно зарысил к конюшне.

С мешком в руке Сережка плюхнулся в невысокий парник. Несмотря на открытую настежь раму, земля сильно нагрелась и парила. От нее поднимался душный, терпкий запах перегноя. Крупные, мелкие, недозрелые, зрелые огурцы скрывались в листве или выставляли себя напоказ. В левой руке парнишка держал мешок, правой срывал плоды. Времени в обрез, и выбирать овощи не приходилось. Главное, пополнее набить мешок, вовремя услышать предостерегающий свист и удрать восвояси.

Выбрав овощи, пацан передвинулся ползком вглубь парника, мешок тяжелел. «Довольно, — подсказал инстинкт, — не жадничай, всего не соберешь и не унесешь».

Сергей приподнял и взвесил содержимое мешка в руках, тяжесть значительная. Он пополз обратно, перелез через торцевую стенку парника, озираясь и пригибаясь метнулся к проволочному ограждению территории. Тревожный сигнал застал его на полпути, сторож спешил к парникам. Сергей прополз под «колючкой» и оглянулся. К проволочному ограждению быстро ползли — бежать опасно — Ворона и Сашок. Степки не видно.

— Не дай Бог, попадется, — кольнула сердце тревога, — заячья душонка всех продаст, и на нас повесят все недостачи!

Жиганы перемахнули через земляную отсыпку и оказались недосягаемыми сторожу.

Отдувающийся, перемазанный суперфосфатом, Колька спросил:

— Ты Степку не видел?

— Я с другой стороны полз, — ответил Сережка.

Ворона помрачнел и вскинул мешок на спину, они побежали к силосным ямам, где их ожидал Женька.

У ямы воришки стали свидетелями любопытного зрелища… Разъяренный Сявый тряс за грудки, как грушу, тщедушного Степку.

— Сучок оборзевший, тебя за чем посылали!

— Парник попался пустой, — оправдывался воришка, — тетки собрали огурцы.

— Почему в соседний не перелез? Почему на полчаса раньше жиганов вернулся, сучий потрох! Лезь сейчас в парники при стороже, вонючий!

Мальчишки пересыпали содержимое мешков Сявому. Набрался полный мешок овощей. Главарь присвистнул:

— Лихо провернули дело, уркаганы!

Он кряхтя поднял добычу и, пошатнувшись под тяжестью, побрел к поселку. Налетчики побежали к трассе.

— …Зелененькие мои, пупырчатые, — умилялся Женька, перебирая и сортируя овощи. Пацаны сидели на бревнах и хрустели отбракованными огурцами, макая их в соль.

— Две трети отборных огурчиков, как с куста, — подвел итог главарь уркаганов. — Прикиньте, братаны, какую ценную «дачку» мы приготовили для «бродяг». Верные люди отвезут посылки на трассу, переправят деликатесы узникам в казематы. Зэки обрадуются: «О них не забыли, «общак» действует»!

— В прошлом году я с родителями ездил в отпуск на «материк», огурцов и помидоров, хоть задницей ешь, — произнес Мишка Погодин, — вода-водой. Неделю я поел и больше к ним не притрагивался. Вишня, черешня, яблоки, груши вкуснее.

— К нам лук и картошка доходят, остальные овощи сгнивают при транспортировке, — сказал Ворона. Хорошо, что Китай нам яблоки продает, родители на зиму по три-четыре ящика покупают.

На самом деле, каждая семья покупала яблоки впрок и хранила в подполе. Фрукты, пересыпанные рисовой шелухой, оставались свежими и лежали до лета.

С работы вернулся старший брат и похвалил жиганов:

— Зэки на зоне спасибо вам скажут, уркаганы.

Сегодня особенный день. Отец, покормив скотину и птицу, разулся и прошел в комнату. Он присел перед тумбочкой и извлек из нее три пары хромовых сапог. По очереди вертел в руках и, любуясь «хромачами», примеривался, какую пару он сегодня обует.

Сделав выбор, мужчина принялся священнодействовать над сапогами. Он драил и без того начищенную до зеркального блеска обувь щеткой и доводил до совершенства бархоткой. Мама, вытиравшая пыль с этажерки, укоризненно заметила:

— Культурные люди сапоги с бостоновым костюмом не надевают, в комоде три пары новых полуботинок.

Муж игнорировал совет, он имел устоявшиеся взгляды на стиль одежды и консервативно следовал им, отвергая веяния быстролетящей, капризной, изменчивой моды.

Завершая обряд одевания, отец водрузил на голову шляпу. Окончательный штрих супруга доконал жену.

— К сапогам фуражку надень, на тебе шляпа, как на корове седло! Не смеши людей!

Муж не соизволил ответить и покинул с сыном дом. Их путь лежал к автобусной остановке, ждать долго не пришлось, «попутка» подобрала голосующего мужчину с ребенком.

Не доехав до центра, пассажиры вылезли из автомобиля и двинулись пешком по узкому переулку, который обступили бараки.

— Вот здесь ты родился, — отец показал на одно из покосившихся строений. Мы жили в городке ВСО возле «транзитки», роды принимали соседки. Акушеры приехали позже.

— Что такое «транзитка», папа?

— Лагерь, где заключенные находятся временно, ждут формирования этапов и отправки на зоны, военно-стрелковый отряд.

Отец с сыном миновали здание горного техникума, студенты и абитуриенты толпились на ступеньках, гуляли по аллее, сидели на скамейках с учебниками, тетрадями, блокнотами. Молодые мужчины и женщины далеко ушли от школьного возраста, держались они серьезно, деловито, степенно.

— Заочное обучение, — бросил замечание отец.

За Дворцом спорта свернули в парк. Крутилась карусель, качались качели, на городошной площадке сражались любители городков. Аттракцион «силомер» обступили дюжие мужчины и по очереди лупили кувалдой по наковальне. Детвора сгрудилась у вольера общей любимицы белой медведицы Юльки и кидала ей печенюшки.

— Зайдем, — мальчик вопросительно посмотрел на отца.

— Время есть, — согласился тот, и они открыли дверь тира. Отец купил десять пулек. Сережке сегодня не везло. Желанная «десятка» оставалась недоступной, пули летели в «молоко».

Покинув парк, отец с сыном направились по проспекту Ленина. Справа остались Дом пионеров и кинотеатр «Горняк». Проспект с обеих сторон обступали зеленеющие березки и лиственницы. От тротуара и проезжей части их отделяли ажурные, металлические решетки.

— Улица раньше проспектом Сталина называлась, — между прочим сказал отец. Они миновали перекресток и свернули на Карла Маркса, прошли мимо первой школы и здания драмтеатра. Паренек с интересом рассматривал скульптуры на крыше театра.

— Папа, в Магадане знаменитые артисты работают?

— Да, Вадим Козин, известный певец, любимец Сталина. Пел для глав государств на конференции в Ялте. Во время войны за ним закрепили поезд, и он разъезжал по фронтам с концертами.

Погуляв по городу, скоротав время в занимательной беседе, отец с сыном попали, наконец, на улицу Дзержинского, где располагалось управление. Мужчина вошел в служебный вход, мальчик остался на улице.

По улице сновали «победы», «волги», газики, мотоциклы с коляской и без нее. Изредка важно и чинно проплывал «ЗИМ».

В дверях показался отец с двумя сослуживцами. Мальчишка знал дядю Митю и дядю Захара. У друзей существовал ритуал обмывания жалования, В ближайшем магазине мальчугану купили две плитки шоколада «Сливочный» и двинулись на базар.

Проходя мимо бревенчатых бараков, которые подпирали столбы-укосины, Сергей удивленно рассматривал деревянную кровлю. Перехватив взгляд мальчика, дядя Митя объяснил:

— Сережа, в те годы со стройматериалами на Колыме было туго. Голь на выдумки хитра. Строители умудрялись находить выход из положения. Кровлю крыли самодельной фанеркой-дранкой.

Рынок кишел народом. Трое мужчин с многозначительными лицами, шествовали вдоль прилавков. Сейчас, пока получка не передана в руки жен, они чувствовали свою значимость. Базар обилием товаров не баловал. Свинина и разнорыбица, балык и теша, прошлогодний картофель и соленый укроп. К женщинам, торгующим свежей редиской, тянулась длинная очередь. Очереди стояли к дефицитным яйцам и молоку.

— Привозом здесь не пахнет, — сделал вывод дядя Захар. Предлагали услуги чистильщики обуви и гадалки на картах. Около пивного ларька толпились мужчины, желающие посмаковать ароматного пива, старушки продавали стланиковые орешки и семечки.

Отец с друзьями свернул в боковой проход, и мальчик оторопел. В торговом ряду стоял младший Копытин. Перед ним весы с гирьками-разновесами, чашка с горкой огурцов. Две женщины торговались с продавцом-воришкой.

— Своими руками, от парников не отходил, — кликушеским голосом убеждал покупательниц торговец.

— Креста на тебе нет! — совестила Женьку одна из женщин.

— Воистину, креста нет, — отшучивался урка, — я безбожник. В комсомоле состою.

Помявшись, покупательницы приобрели по два килограмма и ушли. Мальчик кипел от негодования. Столько убедительных слов об «общаке» сказано братьями, сколько крокодиловых слез пролито над горькими судьбами узников. Расспрашивать Сявого на рынке глупо. Вечером он сходит к Копытиным и спросит: «что, почем».

Мальчишка двинулся следом за мужчинами, входящими в магазин. Из рядов неслось зычное и звонкое:

— Налетай, торопись, покупай, не скупись!

Сергей открыл дверь магазина. Сослуживцы стояли у поплавка, распоряжался дядя Захар:

— Костромского сыра триста, колбасы краковской триста, баночку шпрот, взвесьте три копченые селедки и булку хлеба.

Отметив про себя солидность покупателей, продавец заискивающе обратилась к ним:

— Икорка свежая, только подвезли с завода и бочонок вскрыли. Возьмите для почина. И у меня торговля пойдет.

— Триста граммов, — снисходительно уступил молодухе дядя Захар. Продукты и спиртное уложили в сумку и покинули магазин.

— Захар, — попросил друга отец, — не в службу, в дружбу. В рядах хлюст приблатненный огурцы продает, возьми деньги и купи два килограмма.

— У тебя руки отнялись или язык?

— Он наш, поселковый хулиган, мне подходить к нему не с руки, много чести будет обормоту.

Захар согласился, взял деньги и указал на дальние ряды:

— Вон там располагайтесь, я мигом обернусь.

Мужчины разложили картошку, порезали сыр, колбасу, селедку и хлеб. Хозяйственный дядя Митя достал из кирзовой сумки банку вареной картошки и высыпал ворох вяленой корюшки. Проходивший между рядов, старшина милиции и глазом не моргнул. Главное тишина, спокойствие, порядок и никаких гвоздей.

Откуда ни возьмись перед компанией возник неприметный, плосколицый, с куцей бороденкой, мужичок. На плечи накинут двубортный пиджак, брюки-галифе заправлены в хромачи в гармошку.

— Чайничек с водой не желаете?

— Непременно и три стаканчика не забудь, — отозвался дядя Митя. Минуту спустя на прилавке стояли граненые стаканы и чайник с водой. Мужчина платы не просил и мгновенно исчез.

— Кто он? — полюбопытствовал мальчик.

— Вор «в законе», — обыденно ответил дядя Митя, — работать он не имеет права, жить и жрать хочется. До отправки на пароходе очередь не дошла, он и предлагает нуждающимся чайник, стаканы. По воровским понятиям одолжить чайник с водой «не западло».

Мальчишка явственно представил цепкий, прищуренный взгляд уголовника. Он таил в себе подтекст: попробуй разгадай меня, оцени, взвесь, просеки! Вот какие они «воры в законе».

Подошел ухмыляющийся дядя Захар и высыпал на прилавок кучу огурцов. Проходящая мимо женщина попыталась прицениться.

— Мы сами покупатели, — ответил ей дядя Захар и рассказал:

— Пуганул я приблатненного шпанюка так, что едва в штаны не наложил. Загнул, стервец, цену, что я взбесился. Предъявил удостоверение, ему по хрену мороз, невозмутим, как биндюжник в Одессе.

— Начальник, — говорит гаденыш, — не нагоняй на меня страху, я честный торговец и земледелец.

Хватаю конченого мерзавца за шиворот:

— Ты что, давно в чужих руках не обсирался! Поехали на твой огород, предъявишь парники, на которых ты проливал трудовой пот! Сейчас подгоню «воронок» и поехали!

Сник, притих наглец, не мычит и не телится. Мигом продал по сходной цене шесть килограммов. Разделим огурцы и выпьем за удачную сделку.

Мужчины выпили пару раз, с аппетитом закусили.

— Попить хочется пивка для рывка, — облизнулся дядя Митя, — далеко до ларька, очередь — не достоишься, я и рыбки прихватил.

— Сейчас организуем, — откликнулся Захар и цепким взглядом «энкэвэдешника» извлек из суетливой толпы молодого, тщедушного парня и поманил его. Парень угодливо подскочил и замер.

Дядя Захар небрежно сунул ему деньги.

— Шесть кружек пива, одна нога здесь, другая там.

— Кто этот парень? — осведомился мальчик. Базар, его обстановка, загадочные обитатели, незаметная для постороннего глаза жизнь изумляли все больше и больше.

— Хнырь, — буднично ответил дядя Захар, — молодой уголовник «на побегушках», на вторых ролях, на подхвате.

— Он деньги не украдет?

Мужчины дружно, раскатисто рассмеялись.

— Куда он денется. Рынок единственное место, где он заработает или стибрит в толпе бумажник, кошелек.

Шнырь прибежал с подносом, на котором стояли шесть кружек пива и подал сдачу дяде Захару, тот отмахнулся:

— Оставь себе на «чекушку».

Дядя Митя налил полстакана спирта, развел водой и подал парню кусок хлеба с колбасой и селедкой. Парень, не морщась, махнул стакан, завернул закуску в обрывок бумаги и сунул в карман.

— Гарочкой не угостите?

Отец протянул шнырю две папиросы. Одну парень заложил за ухо, вторую подкурил и испарился. Компания выпила на «посошок» и собралась уходить. Дядя Митя накрыл остатки закуски газетой, рядом поставил бутылку, в ней оставалось граммов сто спирта, под чайник сунул ассигнацию.

— Никто не возьмет? — спросит паренек дядю Митю.

— Сынок, за нами сто глаз следят. К бутылке, еде, деньгам никто на десять шагов не подойдет.

Дядя Захар подтвердил сказанное:

— Сынок, законы в уголовном мире жесткие, вор у вора не возьмет без разрешения. Попадешься на краже у блатного, окрестят «крысой» и расправятся самым страшным образом, чтобы другим неповадно было.

…Братья Копытины сидели за накрытым столом, в середине початая бутылка вина. В углу комнаты Женька смолил папиросу. Младший брат налил полстакана вина и протянул адъютанту.

— Выпей, закуси и постой на «стреме», у нас серьезный базар. Кого попало не впускай.

Женька закусил вино двумя кружками колбасы, сунул в карман пригоршню конфет и хлопнул дверью. Братья выпили по стакану. Копыто поставил на стол вторую бутылку и спросил:

— Часть твоих уркаганов начал приручать студент из барака, ты в курсе дела, братан?

— Вдруг откуда ни возьмись, появился — зашибись! — со злостью отозвался Сявый, — повадился на поселок фраер, липнет к пацанам, байки заливает, борьбе дурацкой учит.

— Надо руки ему укоротить, в противном случае жиганов потеряем. Без них на поселке мы, как без рук.

— Гасить его нужно, суку, — процедил пьянеющий Сявый, — перо по нему плачет.

— Не трогай дерьмо, оно не завоняет, студент-хлюст приведет на разборки парней из клуба, куда мы бежать будем? Самбисты, парашютисты, студенты, комсомольцы, бригадмильцы нам житья не дадут. Боже спаси и сохрани, если студент стуканет бригадмилу. Нас мигом возьмут на заметку, участковый и добровольцы-оперативники нам «лапти на зону сплетут» влет.

— Выселить его, сжечь к чертям собачьим! — с пеной у рта разорялся урка.

— Ты офонарел, в бараке двенадцать семей живут!

— Он, скотина недорезанная, перебаламутил пацанов, оторвать уркаганов от нас хочет, комсомолец хренов!

— Проучить его, чтобы от тени своей шарахался, — согласился старший брат, — надо «мастырку» придумать и подставить.

Младший почесал нос и высказал наболевшее:

— Тут без парашютиста проблемы появились…

Копыто выжидательно посмотрел на Сявого. — Милиционер Тима цепляется и проходу не дает, следит, выспрашивает, вынюхивает.

— Ты осторожней, не учишься, не работаешь, шляешься байстрюком по городу, тащишь, что плохо лежит. Я тебя предупреждал, чтобы ты залег в тину и не квакал!

— Ученого учить, только портить, — передернул щекой Сявый, — я работать не пойду, вору не положено.

— Старые песни, ты знаешь, что с «положенными» делают? — протестующе взмахнул рукой брат, — я работаю для маскировки, иначе придерутся, заметут и предъявят: почему не работаешь, на какие средства живешь?

— Я участковому говорил, что сестра кормит.

— До седых волос, видимо, будет кормить, — ехидно подначил Копыто, — запишись в ШРМ, к осени найдешь какие-нибудь курсы. В вечерней школе не требуют особого рвения, главное посетить занятия. Не выставляй напоказ блатной гонор, спесь. Не пори горячку с жиганами, не нападай на студента в открытую, в лоб. Нужно быть мудрее и подставить парашютиста, чтобы все стрелки сошлись на нем, и он был в дерьме замазан.


Сережка сидел на скамейке у дома и укорял себя за малодушие. Время позднее, скоро братья лягут спать. Пацаны рисковали шкурой, залезая в парники. Сявый отказался возглавить набег, зато, не стесняясь, продал огурцы на рынке и положил деньги в карман. Свидетелей нет, расскажи ребятам, они не поверят. Вожак отопрется, поднимет на смех, обвинит в клевете, даст затрещину.

Необходим свидетель, который выслушает обе стороны и бесстрастно вынесет решение. Мальчишка поднял глаза и взглянул на улицу. По ней вальяжно шествовал Мишка Погодин. Он пацан принципиальный и не откажется сходить к Копытиным. Мишка тугодум, если упрется на своем, его с места не сдвинешь.

«По дороге я ему все расскажу», — подумал мальчик и позвал:

— Мишка, иди сюда!

— Раздайся грязь, говно плывет! — приветствовал Сергея из темноты часовой Женька. По неизвестной причине он недолюбливал мальчика и старался задеть при встрече.

— Закрой пасть, жертва пьяной акушерки! — осадил его появившийся из-за спины Сережки Погодин. — Братья дома?

— Велели не беспокоить.

— Есть серьезный базар.

— Они заняты.

— Тебя посадили на цепь, и ты лаешь на прохожих, — с едкой усмешкой подколол Мишка.

— Иногда кусаю! — угрожающим тоном произнес Генька. Ровесник Погодина, он Мишку побаивался, но сейчас вышел из себя.

— Крути педали, пока в морду не дали!

— Да где тебе, глиста в обмороке! Хиляй по холодку и доложи братьям о нас.

В дверь постучали, она приоткрылась, и в щель просунулась голова адъютанта Геньки.

— Женька, Погодин с Серым приканали, хотят потолковать.

— Завтра, сегодня мы заняты.

— Генька, позови пацанов, мы побазарим, — вмешался Копыто. Парнишки вошли и поздоровались, старший брат показал им на скамейки, подвыпивший Сявый хмуро глядел на нарушителей спокойствия, он не любил ослушания. Занят, значит, занят. Молчал и Володя, Погодин не испугался томительного, угрожающего молчания.

— Володя, вчера по указанию Женьки мы ограбили парники для отправки посылок на зону, — старший Копытин согласно покачал головой, — сегодня Женька продал огурцы на рынке, как это объяснить и понимать?

— Ты на кого клевещешь, на кого бочку катишь? — взвизгнул Сявый. — Я тебе глаз на жопу натяну и моргать заставлю.

— Помолчи, братан, и без угроз! — обрезал брата Копыто. — Мишка, для таких обвинений необходимы свидетели.

— Я был сегодня на базаре и видел Женьку, торгующего огурцами, — подтвердил Сергей.

Матерого Володю врасплох не застать, у него на любой вопрос готов ответ. Хозяин дома не задержался с объяснением:

— В последний момент вышел облом. Известный авторитет попал в жесткий переплет. На него состряпали липу и обвинили в преступлении, которого он не совершал. Прокурор, судья, присяжные против него. Нужны деньги на опытных, изворотливых адвокатов. Они уличат лжесвидетелей, разоблачат подтасованные факты, развалят слепленное на «живую нитку» дело против «вора в законе». Нам передали просьбу о деньгах и велели держать язык за зубами. Выйдет авторитет на свободу, и мы отметим его возвращение.

Извините Женьку, он подвыпил и до упора бьется за конспирацию. Я вам, жиганы, доверяю, — и рассказал о сути дела. — Ты, Серый, не мели языком попусту. Приди к нам и откровенно спроси: что, как, где? Не стоит кричать о сомнениях на всю ивановскую. Мы всегда готовы ответить за наши действия.

— Нет, — смутился мальчик. После обстоятельного монолога Копыто сомнения потеряли под собой почву, тревоги потускнели, обвинения оказались голословными, факты ложно истолкованными.

— Не надо попусту звонить в колокола! Сначала уверьтесь в правоте, — наставлял старший брат.

За пацанами закрылась дверь, и Копыто обрушился на Сявого.

— Кроишь копейки, стервец! Разницу между ценой барыг и своей положил в карман, встав за прилавок. Директор хозяйства заявит в милицию, проверка рынка, и ты пойман с поличным. «Отпелся Бобик, Розка сдохла!» Ты будешь посмешищем зоны, в наше время сесть за решетку, украв полмешка огурцов, надо умудриться. Урод безмозглый!

Укутавшись, свернувшись в клубочек, мальчик спал. Из под одеяла виднелся кончик носа и часть щеки. В больничной палате пусто, он — единственный пациент. Мама поставила сумку с передачей на тумбочку и присела на край постели. Она отвернула одеяло и погладила густые, слипшиеся волосы ребенка.

Отец нервно прошелся по палате взад-вперед и сел на табурет.

— Беда с ним, — молодая женщина бережно провела ладонью по худенькой щеке первенца, — он учится жить, все пробует, испытывает, познает окружающий мир.

— За такое «познавание» я гаденышу шкуру спущу, запорю стервеца, из ушей дым пойдет!

— Ты с какого возраста куришь? — спросила жена. — Пачки на день не хватает, дом воняет табаком, отравлен никотином.

— Я этого не оставлю, я из него дурь вышибу! Я дознаюсь, кто его научил курить, кто дал папиросы! — не унимался муж.

Дисциплина в кодле соблюдалась неукоснительно. Нарушителей и отступников карали жестко, от избиения до изгнания. Если пацана поставили «на лыжи», жить ему в поселке тяжело. Всеобщий бойкот висел над провинившимся дамокловым мечом. Нужно совершить особенный поступок, чтобы кодла простила и вернула в свои ряды. Маменькиных сынков на поселке было три-четыре, и держались они обособленно.

Июль стоял теплый, и ватага заявилась на озеро искупаться. Цепь таких, сообщающихся протоками озер, протянулась по болотистой равнине вдоль русла Магаданки.

Ребята натаскали дров и распалили костер. Несмотря на жаркий день вода в озерах не нагревалась, со дна тянуло холодом. Искупавшись, мальчишки бежали к огню отогреться. Блаженно подставляя лучам солнца и теплу костра тела, они курили. Сережка к курению не приучился, хотя «посмолить» пробовал.

— Скука, — пожаловался Сявый и пустил пару колечек дыма, — что сотворить, чем позабавиться, кого «развести на мякине»!

Кодла призадумалась.

— Рванем на «окопы», пошуруем у отдыхающих, — предложил находчивый Сашок, — продукты, выпивка, вещи, снаряжение.

— Не голова, дом Советов, — одобрил идею урка.

— Совет уехал, дом остался! — подколол насмешник Генька. Пацаны прыснули.

«Окопы» являлись райским местом отдыха для горожан. Густые, тенистые рощи березы и ольхи, солнечные поляны с травой по грудь, заросли малины, красной смородины, шиповника. Здесь все располагало к чудесному отдыху, только к морю спускаться далековато.

Иногда беззаботные, беспечные горожане уходили на морской берег, не оставив дежурного. Уркаганы неоднократно пользовались халатностью разинь и обворовывали их. Сявый обвел строгим взглядом ватагу.

— Серый и Витька! Вы остаетесь часовыми у костра, ждать нас «до упора».

Мальчуганы понурились, сидеть на солнцепеке неинтересно. Выследить простофиль, дождаться ухода на пляж, налететь на бивак и ограбить, вот настоящее дело пацана из кодлы. Жиганы оделись и двинулись вдоль речки к морю.

Купаться не хотелось. Витька с Сережкой сидели у костра и подбрасывали сучья и ветки, под ложечкой засосало от голода, обеденное время минуло, мальчишки захотели есть.

— Долго они копаются с туристами, — сплюнул Витька.

— Из-за Женьки, — поддержал напарника Сергей, — увидит ценную вещь и будет сидеть, ждать, держать в засаде кодлу, пока не украдет приглянувшееся, или отдыхающие уйдут домой.

— Примется костерить каждого, словно пацаны виновны в неудаче, — согласился Выборнов.

— Не уйдешь, — вслух побаловался Сережка, — тарарам, разборки начнутся и «небо с овчинку покажется»!

Голод не на шутку мучил парнишек, солнце заметно скатилось к западу и висело над водами бухты Нагаева, неожиданно Витька увидел на валуне пачку сигарет. В спешке, собираясь «на дело», старшие подростки забыли захватить сигареты.

— Ароматные, — прочел на этикетке Выборнов и показал початую пачку однокласснику. — Ты взатяжку курил?

— Пробовал, — соврал мальчик, стараясь придать голосу грубоватую уверенность.

— Если покурить, голод пропадает, аппетит перебивается, — тоном знатока сказал Витька.

— Откуда тебе известно?

— Я год «втихаря» курю, даже от пацанов хоронюсь.

Обалдевшие от безделья, измученные голодом, парнишки взяли по сигарете, присели на корточки у костра и потянулись за горящими веточками. После первой затяжки Сережка поперхнулся и долго кашлял и чихал.

— Не торопись, я тебя враз научу, — поощрил напарник.

Время тянулось, кодла не появлялась. Прикурили еще по одной сигарете, затем еще. Внезапно Сергей захрипел и ткнулся ничком в землю. Раздался оповещающий свист, уркаганы возвращались с набега на отдыхающих.

Струхнувший Сявый пощупал пульс у потерявшего сознание мальчишки, поплескал в лицо воду.

— Жиганы, тащим Серого к трассе и останавливаем «попутку». Я отвезу его в больницу и вернусь. Добычу несите в фанзу и ждите меня, — приказал вожак, — лишь бы он хвост не откинул.

— Сливай воду, — мрачно произнес Сашок вслед вспыхнувшим габаритным огням попутной машины.

…Женщина прошла сени, открыла дверь на кухню и замерла на пороге. Из гостиной доносился плач ребенка и рык мужа.

— Кто тебя учил курить? Где ты взял деньги на папиросы?

Она кинулась в гостиную. Сын испуганно вжался в угол и рыдал. Супруг навис над ним с портупеей в руке и производил допрос.

— Ты кого истязаешь, мерзавец! — закричала жена. — Ему всего десять лет.

— Он у меня все выложит, говнюк! Он покрывает кого-то, я его мигом расколю, выведу на «чистую воду»!

Мать бросилась к сыну и закрыла его своим телом.

— Колоть тебя в застенках НКВД обучили! — рассвирепела супруга. — Ты нас обоих добей, чтобы не мучались!

— Закрой рот, я тебе слова не давал! — прикрикнул муж. — За подобные речи ты дальше Колымы уедешь! Услышит ненароком посторонний, стуканет куда надо и станем матушку-репку петь!

— Ты хуже бабы! — язвительно припечатала жена, — издеваешься над беззащитными и безответными. Дадут отпор, призовут к ответу, и ты мигом в кусты, ого ты боишься, кругом говорят и пишут про хрущевскую оттепель».

— Глупая ты, жена! Провокаторы и горлопаны обманывают людей сбивают их с толку. Никакой демократии я не верю. Народу необходима сильная рука, и она вернется, попомнишь меня. Они ничего не забудут, не оставят безнаказанным, за все сочтутся. Прикуси язык, нельзя давать материал для «компры», — муж отошел от мальчика и бросил ремень на кровать. — Нина, как говорится в кратком курсе истории ВКП(б) товарища Сталина…

— Прекрати петь дифирамбы тиранам и узурпаторам! Председателя колхоза застрелили участковый и уполномоченный по заготовкам. Папу застрелили при попытке к бегству, курам на смех! Он вернулся с Гражданской войны без ноги, на костылях!

— Не ори, как оглашенная истеричка, — утихомиривал жену супруг, она не унималась.

— Его вина в том, что он выдал излишки зерна после плановой сдачи государству на трудодни голодным семьям колхозников!

— Уймись, уймись, дурочка ненормальная! Не дай Бог соседи услышат, или во двор зайдет посторонний прохожий, — увещевал и махал руками на жену муж.

— Разве дурочки бывают нормальные? — усмехнулась жена.

— С огнем играешь, по краешку ходишь, — бубнил глава семьи, — они все видят и припомнят, придет срок.

— Ты отчего такой напуганный, будто «червонец» отсидел по 58-ой статье?— Ты, Нина, читаешь массу всякой дряни, забила голову чепухой. Она расшатывает устои, подрывает основы.

«Чтобы зло пресечь, собрать бы книги все и сжечь», — продекламировала женщина строки Грибоедова.

— Умный человек и мудрые слова, — одобрил муж, — полезные книги уничтожать не стоит, макулатуру — желательно.

— Умного человека убили фанатики.

— Самодержавие всему виной!

— У тебя синдром страха перед вождями и сексотами. Половина соседей сидела за решеткой по 58-ой статье, половина «за колоски». Все отлично знают, что бывает за «длинный язык».

— Прекрати орать! — кудахтал мужчина, — на Колыме с 37-го года и насмотрелся всякого до тошноты. Иной раз проснусь и жуть пробирает, прошибает холодный пот, волосы на голове дыбом от ужаса. Какая «оттепель» на Колыме! У нас всегда была, есть и будет «вечная мерзлота»!

Высокий, могучий мужчина поник и вышел из комнаты. Мама вытерла полотенцем разбитые губы, прижала ребенка к себе.

— Мама, я никогда не буду курить!

Он сдержал слово и никогда не прикоснулся к табаку.


…Вечером старший брат привел двоих мужчин. Сявый сидел на колченогом стуле и музицировал, разучивал мелодию популярной песни «Целинная». Умельцы-блатари перекроили текст по-своему вкусу и Сявый тихонько напевал:

«Заскрипят запоры, и полезут воры

К молодой хозяйке прямо в новый дом!

Вьется за водкой очередь…»

— Братан, сообрази стопарики и тарелки под закуску, — бросил на ходу Копыто и прошел в спальню. Мужчины достали из саквояжа свертки и передали Сявому. Тот ловко вскрыл банки, нарезал колбасу, сыр, хлеб. Поколебавшись, сменил скатерть.

Гости выставили три бутылки коньяка и уселись на скамейке напротив Копытиных.

— У мужчин базар к тебе, — сообщил Володя Женьке, — я в курсе дела, выслушай ты.

— Через два дня поздним вечером необходимо остановить машину на перегоне между Веселым ключом и Новой Веселой. Место укажем особо, дело безопасное. Основную часть мы берем на себя. Ребята задержат автомобиль и уберутся восвояси.

— Пароход с ВВ придет, — догадался и невольно произнес урка.

— Зачем вслух говорить о конфиденциальных вещах, — укоризненно сказал мужчина с колючим, настороженным взглядом.

— Да. Взрывчаткой вскрывают торфа, породу и моют пески. С аммоналом легче и проще добывать золотишко.

— Взрывы разносятся по округе, вдруг услышат посторонние!

— Они «стараются» в безлюдных местах, там человек — редкий гость.

— Рисковые, фартовые мужики, — позавидовал Сявый.

— Как сказать и посмотреть, — пожал плечами Копыто, — нам за кражу корячится «трояк», их статья тянет на «высшую меру». Стоит ли игра свеч! Мало золото намыть тайком, вывезти из тайги, переправить на «материк». Необходимо отыскать надежный канал сбыта. Заморочек выше крыши. Сбыть металл и не попасться в руки оперативников и «особистов» нелегкая задача.

На указанное мужчинами место пришли засветло. Лес вплотную обступил дорогу в поселок Новая Веселая. Густые кусты тальника, ольхи, стланика образовывали непроницаемые заросли. В десятке метров начинался спуск в крутой, глубокий овраг.

При хорошей скорости машина врежется в трос, ее развернет, и на скользком грунте она может юзом слететь в овраг, — мелькнула тревожная мысль у Сявого. Он успокоил себя: — ВВ перевозят вездеходы «крабы». Зил-157 автомобиль мощный, проходимый, но тихоходный и высокой скорости не развивает.

Уркаганам Сявый рассказал о придуманной каверзе, живо описал ярость водителей, испуг охранников.

— Мы с них обхохочемся. Они со страху подумают, что на них напали грабители и обмочатся от ужаса.

Колька и Мишка не колеблясь согласились с предложением «пошухерить» и развлечься.

На обеих сторонах дороги жиганы выбрали два могучих дерева, к одному привязали на метровой высоте трос.

— Второй конец привяжем ближе к ночи, когда грузовики поедут из поселка, — распорядился главарь.

К нему обратился обстоятельный Мишка Погодин:

— Женька, не ровен час на стальной трос мотоциклист налетит! Верная смерть, ему голову оторвет. Я читал, как разведчики и партизаны «таким макаром» перехватывали гитлеровцев-курьеров.

Колька и Сашок невольно прислушались и насторожились. Сявый заметил тревогу, промелькнувшую на лицах подростков.

— Не празднуй труса, Мишка. Мотоциклист ночью из поселка в город не поедет, раскинь мозгами, тетеря.

Изредка по дороге, пробивая светом фар темноту, проезжали автомашины. Около десяти вечера к поселку проехала колонна грузовых машин «крабов».

«Наши, — прикусил губу Сявый, — за час машина загрузится и отправится в нашу сторону.

Минул час, по пустынной дороге никто не проходил и не проезжал, «Нужно натягивать трос», — решил для себя Сявый и подал команду уркаганам. Пацаны изо всех сил налегли на стальной трос, он преградой встал над дорогой, и прикрепили к дереву. Закончив работу, они ушли прятаться в заросли, Сявый остался.

Дорога здесь делала затяжной поворот и просматривалась километра на два. Вдали появились, исчезли, снова возникли светящиеся точки.

«Идет одна машина, — догадался урка, главное, чтобы с ВВ». Он вынул из кармана самодельную зажигалку и зажег ее на пару секунд. На противоположной стороне дороги мелькнул ответный огонек. «Хищники» сидели в засаде и ждали автомашину.

Слышалось отдаленное завывание мотора, лучи фар скользили по кронам лиственниц и тополей. Сявый перепрыгнул через кювет и скрылся в темноте.

Жиганы с волнением таращились на место, где натянули стальной капкан, их била нервная дрожь.

«Вдруг на ночь глядя, в город попрется мотоциклист! — глодала тревожная мысль Погодина, — смерть или увечье водителю и пассажирам! Больше я в подобные игры не играю.

У поворота мелькнули две точки фар. Грузовик.

Водитель не заметил и не среагировал на неожиданное препятствие. Трос выдержал напор автомобиля и не лопнул, деревья устояли. Грузовик развернулся на девяносто градусов и едва не слетел в кювет. Шофер затормозил, у самой обочины.

Из кабины выскочили испуганные водитель и охранник. Настороженно озираясь, они приблизились к тросу, потрогали его.

— Какая сука устроила нам подлянку, неужели с целью ограбления, — предположил шофер, сжимающий в руке внушительную монтировку.

— Нет, — возразил охранник, — тут постарались поселковые хулиганы, дурью маются, отвагу вырабатывают.

— Подонки, твою мать! Мы чудом в овраг не улетели! — он показал сопровождающему на чернеющую впадину в нескольких метрах от «краба». Охранник поежился.

Шофер сел в кабину, отъехал назад, свернул вбок и осветил фарами дерево, с закрепленным тросом. Из кабины он вылез с топором.

— Кувалдой трос не сбить, с зубилом полночи проковыряемся, срубим дерево и делу конец.

Мужчины по очереди рубили мощный ствол могучей лиственницы, и в темноте не заметили, как через борт грузовика перемахнула человеческая фигура. Отвернув угол брезентового полотнища, грабитель вытащил из укладки и передал сообщникам несколько ящиков. Подельники, не мешкая, нырнули в густой кустарник. Человек вернул брезент на место, поправил его и мягко спрыгнул на землю.

Кромешная темнота, звук работающего мотора, стук топора, отсутствие охраны обеспечивали преступнику полную безнаказанность. Взвалив на плечо тяжелый ящик, он растворился в темноте.

Лиственница, которую подпирал жердью охранник, наклонилась и рухнула. Водитель отер пот со лба подкладкой кепки и двинулся к автомобилю. Бдительный охранник обошел машину, осмотрел брезент, попинал, по привычке, скаты и открыл дверцу кабины.

— Вроде все обошлось.

— Садись и уезжаем, — сказал водитель.

Грузовик натужно взревел и покатил по пустынной дороге.


…Подвыпившие братья вылезли из «попутки» у бараков тепличного хозяйства. В одном из них располагался продуктовый магазин «Сельпо» — называли его местные жители.

— Зайдем в «потребиловку», купим вина и закуски, — предложил старший брат.

У магазина топтался Генька и сшибал мелочь на пачку папирос.

— Наше вам с кисточкой, — приподнял он над головой картуз. — Женька, позычь гарочку.

— Здорово, — поприветствовал его Копыто и вытащил портсигар.

— Генька, не убегай, поможешь «авоську» с продуктами донести.

Братья вышли из магазина, посовещались и надумали зайти к Ваське.

— Угостим вином, он нам сала положит, — сказал Сявый. Переговариваясь, пересмеиваясь, Копытины спустились к трассе. Генька с полной сеткой следовал за братьями и мурлыкал:

«Нож на помощь пистолету, славный выдался денек.

Пуля сломит их упрямство, путь расчистит нам клинок!»

— По-Божески рассчитались с нами старатели-хищники, — повторял в который раз Сявый брату, — прибыльная работенка.

— Не наш профиль, — Копыто не разделял восторга Сявого, за взрывчатку большой срок огрести можно.

— От сумы и от тюрьмы не зарекаются, — философски заметил главарь уличной шпаны.

— Голова дается человеку для обдумывания планов. Ее не стоит совать в петлю за здорово живешь. Женька, кое-какие средства для обживания на новом месте я собрал и сваливаю в центральную Россию. Там народа, возможностей, удобных случаев намного больше, чем здесь, на Колыме. Я и тебе…

Копыто не успел развить мысль, навстречу им шел Виктор. Он вылез из автобуса на остановке и направлялся к баракам. Сявый застыл на месте и придержал брата, уставившись на врага.

— Я его замочу, — прошипел психоватый урка и полез за финкой.

— Погоди, братан, — Копыто сделал шаг к проходившему Виктору.

— Дружок, за тобой должок.

— Всех, кому должен, прощаю, — не задержался с ответом паренек и встал напротив братьев.

— Зачем суешься в поселковые дела, баламутишь пацанов, сбиваешь их с толку. У нас своя дорога, ты иди своей, никто никому не помешает, — урезонивал студента Копыто.

— Вы мальчишек воровать, грабить, пить, курить учите. Вы натаскиваете их к уголовной жизни, к отсидкам по тюрьмам и лагерям. Неужели зоны Колымы и Чукотки опустели и им требуется свежее пополнение из пацанов?!

— Кореш, хреновину порешь! — вмешался в разговор нервный, дерганый Сявый, — не встревай в наши дела, так и «отбивные по ребрам» схлопотать можешь.

— Тебя по-людски упрашивают, — добавил степенный Копыто.

— Не угрожайте, меня на понт, на Одессу не взять. Были повыше и пошире вас, — с иронией отрезал паренек.

— Ох, какой ты говорливый, пососал бы хрен сопливый! — отпустил шуточку из-за спины братьев балагур Генька.

— Прикрой клозет, окурок, дерьмом завоняло! — стеганул жигана предостерегающим взглядом студент.

Благоразумный старший брат не желал совершить вторую ходку в места не столь отдаленные раньше времени.

«Лучше втихаря подлянку самбисту подстроить или подставить его, подвести под монастырь», — рассуждал Копыто.

Нервный, раздражительный Сявый не желал дипломатических объяснений и пошел вразнос, брань фонтаном брызнула из него:

— Сучий потрох, воспитатель хренов, комсомолец задрипанный, ты перед мусорами выслуживаешься, стучишь на нас, посадить за решетку хочешь!

— Вы без меня туда тропку проложили, — ответил Виктор.

— Ты размер моей обуви забыл! Ты у меня срать будешь, где попало, интеллигент вонючий, сука туберкулезная!

— Сука не наука, я ее не изучал! — парировал студент.

— Вовка, Генька, держите меня, я за жизнь фраера не ручаюсь!

Урка вытащил руку с налепленным кастетом и ринулся к пареньку. Тот слегка пригнулся и отклонился. Бандитское оружие пролетело над головой. Самбист перехватил руку, и, используя инерцию, произвел бросок. Противник шлепнулся о дорогу спиной и судорожно засучил ногами.

На помощь вожаку кинулся Генька. Хорошей оплеухи и пинка под задницу хватило, чтобы он отскочил, подвывая и размазывая по физиономии злые, бессильные слезы. Виктор нагнулся над Сявым, схватил руку с кастетом и сжал в сгибе запястье.

— А-а-а-а! — дико заверещал урка.

Копыто в драку не вмешивался. Глядя, на корчившегося в пыли младшего брата, он попросил студента:

— Я подберу брата.

Проходя мимо Виктора, Копыто стремительно повернулся и нанес удар отверткой в живот. Самбист знал о блатных пакостях и был начеку. Он сумел поймать оружие, сделал «проводку» и пнул носком ботинка в локоть блатаря. Тот по-звериному завопил и рухнул на дорогу. Генька, отбежавший в сторону, наблюдал за низвержением уголовных кумиров.

— Подними тело, — посоветовал ему студент и пошел вверх.

— Мы еще встретимся на узенькой, дорожке, — плаксиво выкрикнул жиган и принялся обихаживать Сявого и Копыто.


…Отец вернулся со службы позже обычного.

— В управление ездил, — пояснил он жене и подозвал сына.

— Выдали путевку в пионерский лагерь имени Зои Космодемьянской. Третья смена с первого августа. — Он потрепал сына по вихрастой голове, — пообтешешься, не все тебе с поселковой шантрапой колобродить, с хулиганами якшаться.

— Пионерлагерь пойдет тебе на пользу, — подтвердила мама.

Сережка и Мишка Погодин сидели за столом во дворе, пили молоко и разговаривали. Мишка рассказал о проделке с тросом.

— Я с кодлой больше знаться не желаю, — подвел черту под своими раздумьями пацан, — машины, парники, подлянка с тросом.

— Я в колонию для малолеток не собираюсь и тебе не советую.

Во двор, кланяясь и крестясь, вошла «За власть Советов».

Отец поднялся от пруда, где кормил гусей, и поздоровался с ней.

Они поговорили несколько минут, и хозяин дома ушел в сени.

Бабка пристально посмотрела на мальчишек и медленно приблизилась к столу. Ее диковатый взгляд задержался на банке с молоком. «За власть Советов» внезапно выпалила скороговоркой:

— Не пейте молоко, сынки! Все беды от молока идут!

Она повернулась и спешно покинула двор. На крыльце стоял отец с плотницким ящиком в руке.

— Полоумная бабуся совсем с катушек сошла, мелет чушь, — обратился к нему недоумевающий Сережка.

— Она, сынок, и Богом и людьми обижена, — отозвался отец, — во время войны крестьяне сильно голодали. Власти руководствовались лозунгом «Все для фронта, все для победы» и изымали все выращенное и выкормленное в колхозе. Бабка трудилась дояркой. Муж погиб, остался хилый, болезненный сын. Зимой он простыл, и она принесла с фермы ночью крынку молока. Он состоял в комсомоле, и утром отнес молоко секретарю сельсовета. Женщина получила по бытовой статье восемь лет.

— Он мог не пить молоко и вылить на помойку, зачем доносить на мать и сажать в тюрьму, — спросил изумленный мальчик.

— Так воспитывали тогда и детей и взрослых, — вздохнул отец, — ночью какая-то стерва швырнула корягу в окно бабки. От удара вылетели стекла и оконный переплет. Пойду починю.

— Сявый не унимается, — вполголоса сказал Мишка Сергею. Во двор залетел сосед Витька Выборнов.

— Пацаны, — зачастил он, — братья общий сходняк объявляют, требуют, чтобы все-все, непременно явились.

— Я не приду! — отрубил Погодин.

— Меня тоже не ждите, — вслед за Мишкой произнес Сергей, — я после болезни и в пионерский лагерь собираюсь…

В десять лет он сделал выбор, и никогда не пожалел об этом!

Загрузка...