Лев Гумилевский Золотой узел Рассказ



Глава первая, обнаруживающая исчезновение одной замечательной древности

Взъерошенный мальчишка висел на железной скобке запертой двери и выл, барабаня босыми пятками в дрожавшую стену:

— Отоприте! Товарищ Качай, отоприте! Скорее, скорее, товарищ Качай!

Спавший за дверью не был Качаем, но он привык к сокращенному имени, которым его окрестили якуты и проснулся. Он с удивлением взглянул на раннее утро, бившееся в окно и поспешил к двери, заметно уступавшей звонкому дождю ударов босых ног и крепких кулаков.


— Кто там? Аза — ты?

— Ну, конечно, Аза — я! Отворяйте, товарищ Качай!

— Что случилось? Пожар что ли?

— О, хуже! Столько же хуже, сколько ночь темнее дня!

Качай снял крючок. Мальчишка ворвался, как ураган. Он схватился за голову и сел на пол, пораженный ужасом того, что должен был сказать.

— Что случилось, Аза?

— О, что случилось! Лучше бы уже случились! Лучше бы он убил меня, а не ушел, как мышь!

— Говори толком, Аза! Откуда ты?

Качай стал сердиться. Он сел на неостывшую еще от сна свою постель, сложенную из медвежьих шкур, начал одеваться. Аза передохнул. Узкие, как таинственные щелки, якутские глазки его сверкали, обливаясь гневом и страхом.

— Ты из музея, Аза? — спокойно спросил Качай — да?

— Да!

— Что случилось?

— Не знаю!

Качай раздраженно всплеснул руками. Тогда мальчишка, словно сделав первый шаг в холодную воду, не медлил больше и погрузился в сутолку волновавших его чувств:

— Аза знает свое дело! И сегодня я встал, как всегда, убрать комнаты! И вдруг я вижу, что дверь открыта...

— Какая дверь!

— Дверь на улицу открыта! И под лавкой спит паршива собака, значит, это было ночью.

— Так ты не запер ее с вечера?

— О, я не запер! Аза не запер дверь! Товарищ Качай, разве солнце вчера не зашло, что я не запер двери?

Качай обулся, прошелся по комнате, поскрипывая расшатанным полом.

— Ну, хорошо! Может быть ты забыл это! Что-нибудь пропало, да?

— Не знаю! Я побежал сюда, мне страшно было смотреть, пойдемте скорее, товарищ Качай!

— Идем! Погоди стонать, может быть еще ничего не случилось!

Хранитель музея стал одеваться. Он был взволнован настолько, что маленький сторож его должен был помочь ему всунуть руку в рукав кожаной тужурки.

— Может быть ты слышал что-нибудь ночью?

— Нет!

— Не остался ли кто-нибудь с вечера там? Кто вчера был в музее?

Аза потер лоб, наскоро встряхивая тени забытого дня:

— Я помню, кажется, всех. Были красноармейцы. Были два русских с парохода. Потом пришли ребята из школы с учителем. И затем зашел опять этот старый тунгуз!

— Ты помнишь, что они все ушли? Никто не остался? Ты всех провожал?

Аза сказал быстро: «Ну, конечно! Аза знает свое дело!» — но тут же тронул руку Качая и широко раздвинул щелки глаз:

— О, я не помню, как ушел тунгуз!

Хранитель музея вздрогнул:

— Это все тот старый тунгуз с бороденкой, который пялил глаза на пластинку с узорами?

— Он!

Качай нахлобучил шапку с досадой:

— Кажется теперь все ясно! Наверное он стащил пластинку: это — платиновая пластинка, Аза!

— О, товарищ Качай!

— Ну, ну — погоди! Надо узнать, в чем дело!

Мальчишка не отнимал рук от головы в знак отчаяния и горя. Они шли торопливо по сонным улицам города до остатков деревянного Кремля. Хранитель музея, как всегда, и в это утро с улыбкой влюбленного оглядел ветхую церковь, теперь его силами и старанием обращенную в музей. Причудливые главки ее и почерневшие от времени дубовые стены со старческим спокойствием и детскою радостью грелись в лучах восходящего солнца. Качай вошел на резное крыльцо, опустив голову и не открывая глаз от выбитых миллионами шагов ступеней, знавших еще и твердую поступь Ивана Кольцо. На минуту он забыл о тунгузе и обо всем происшествии — он всегда терялся здесь, подавленный величием седого от плесени дуба ступеней, с выбитой посредине дорожкой от земли до двери. Тяжелая дверь, окованная железом и похожая на грудь воина в стальной кольчуге, своим горбом метнула перед ним яркую надпись: «Якутский музей древностей» — и открылась.

— О, товарищ Качай!

— Аза, будь похож на мужчину!

Мальчик шел следом за Качаем и стонал от страха за то, что могло там случиться по его вине.

В темной, рубленой, как колодезь, церкви с такими же черными, как в колодце, стенами, дышавшими плесенью пяти столетий, хранитель музея остановился. Каждый раз, когда он входил сюда, запах заплесневелых стен напоминал ему груду лет и событий от Ивана Кольцо до этого дня. Тогда собственная его двадцатитрехлетняя молодость чувствовалась с особенным торжеством и его хотелось скрыть перед лицом четырех стен твердыми шагами, преувеличенной осмотрительностью и глухим голосом.

— Кажется, здесь ничего не тронуто, Аза?

— Здесь — ничего: все, как всегда!

— А там?

— Не знаю, товарищ Качан!

Хранитель музея прошел к витринам, слабо освещенным решетчатами окнами. В крайней витрине стекло было выдавлено, и четырехугольный неровный след на выцветшей бумаге бросился ему в глаза: здесь обычно лежала платиновая пластинка с непонятными узорами.

— А, я так и думал! Аза — ты видишь?

Мальчик хлопнул ладонями по своим щекам и, схвативши так голову, стал раскачивать ее на плечах, как чужую, подвывая в такт:

— Ой! Ой! Товарищ Ка-чай! Он ук-рал ее!

Тот нетерпеливо остановил его:

— Перестань реветь, Аза! Надо найти его!

— Тунгуза?

— Того, кто украл! Это дорогая вещь, Аза! Редчайшая и неразгаданная древность — не для того она хранилась столетия, чтобы исчезнуть в лапах спекулянтов!

Мальчик покачал головою, но уже отняв руки перестал выть:

— О, легче найти камень в Лене, чем человека в тайге!

— В тайге не продают и не покупают платины! — сурово перебил его хранитель музея, — кроме, как здесь, в Якутске, он нигде не продаст ее! Надо предупредить всех скупщиков! Мы его поймаем, Аза, во время!

Мальчик безнадежно покачал головой:

— Он не продаст никому этой штучки!

— Почему?

— Он не продаст ее, не сменяет ни на что! И на сто голов оленей и на десять шкур голубых песцов не сменяет!

Хранитель музея раздраженно барабанил пальцами по разбитому стеклу витрины:

— Да за каким же чортом тогда он украл ее?

— Не знаю!

— А ты знаешь цену платины?

— С тех пор, как вы меня учите, я много знаю, но тунгуз не знает! Я не забыл и того, что знал раньше! Поверьте мне, что тунгузу все равно — платина это или свинец! Тунгузы на Алдане делают платиновые пуговицы! Я видел у них пули из платины! Платина им не дороже свинца!

— Откуда ты это знаешь?

— Я родился на Алдане и вырос там! И я ведь говорил с этим вором!

Качай подскочил к мальчику:

— Ты говорил с ним? Когда? О чем? Разве он говорил по-русски?

— Он знает по-якутски! Он смотрел на дощечку, когда пришел первый раз, очень долго. Мне нужно было запирать двери, и я велел ему уходить! Тогда мы говорили...

— О чем?


Мальчик равнодушно заложил за спину руки:

— Об этой самой штучке. Он спросил меня: «Знает ли твой начальник, что это такое?» — Я ответил смеясь: — Начальник все знает! Ему ли не знать, что это платина!.. Тогда он сам усмехнулся: «И больше ничего?» — Я стал ему говорить, что такое платина, сколько можно получить за кусочек ее оленей. Он махнул рукой только: «Я, — говорит, — отдам твоему начальнику за эту штучку десять таких, если дело только в том, сколько она весит на его руке!»

— И что ты ему сказал?

— Что? — Аза пожал плечами, — я ответил, что это музей, и отсюда нельзя уже ничего взять ни на продажу ни на обмен! На эти вещи можно только смотреть — тогда он стал приходить сюда каждый день и смотреть!

Хранитель музея опустил голову и задумался:

— Почему же ты раньше мне не рассказал об этом?

— О, разве можно все пересказывать вам из того, что болтаю я здесь с посетителями!

Качай молчал долго, потом прошелся около витрин и заметил тихо:

— Остальное все цело! Ничто не тронуто, Аза! Зачем же ему понадобилась эта вещь? Может быть это талисман?

— Не знаю, но он не продаст ее! И если бы мы встретили его, мы нашли бы пластинку у него на груди!

— Так! — Качай задумался надолго, потом кивнул ждавшему его сторожу: — Повесь на двери записку, что музей закрыт!

Аза повернулся и ушел с видимой охотой. Хранитель музея осмотрел еще раз витрину, думая о том, что произошло. Под выцветшим куском бумаги остался лежать номерок — 124. Хранитель музея вынул его и прошел с ним в темный угол, где за высокой конторкой, хранившей теперь вместо желтых свечей описи и каталоги музея, зажег свечу и стал листовать огромный каталог, машинально поглядывая на лежавший перед книгой номерок вещи.

Он искал нужную страницу с нетерпением, как будто там можно было найти об'яснение таинственному событию. Белые капли стеариновой свечи несколько раз расплывались масляными пятнами на желтых листах.

Под сто двадцать четвертым номером, наконец, хранитель музея прочел:

Глава вторая, без которой читателю невозможно перейти к следующей

«Платиновая пластинка. Найдена красноармейцами, рубившими деревянные стены кремля на дрова в 1919 году. Пластинка, очевидно, была спрятана в стене и найдена уже в золе, выброшенной из очага. По некоторым данным следует отнести находку к началу XV века, скрытую в стене гораздо позднее. Остается неразгаданным ее назначение. Пластинка сделана с какой-то целью и не является частью другого предмета. Едва ли она является предметом обихода туземцев: нельзя также отнести ее к разряду украшений. Возможнее, что в данном случае мы имеем дело с талисманом или предметом религиозного обихода. Рисунки, выцарапанные на пластинке, могут быть и обыкновенными украшениями, но могут означать событие, указание пути, условную переписку, шифр. Не исключена возможность, что находка принадлежала воинам Ивана Кольцо, условно обозначившими здесь некоторую часть неведомой им страны, в этом случае пластинка является своеобразной географической картой, заслуживающей глубокого внимания и изучения».

Товарищ Качай со вздохом перечитал страницу, прежде чем закрыть каталог. Аза подошел тихо, сказал:

— Музей закрыт!

Хранитель музея растерянно взглянул на него и вдруг оживился:

— Где коробка с фотографиями?

Аза загремел ящиками и коробками, чихая от пыли. Качай наблюдал за ним, кусая губы — он был не на шутку взволнован теперь столько же кражей, сколько и самой пластинкою.

Коробку он выхватил из рук мальчика и рассыпал на конторку скоробленные пачки снимков. Снимки пластинки вынырнули из пачек тут же. На фотографии даже и при свете свечи таинственные узоры, украшавшие пропавшую древность, были видны с совершеннейшей отчетливостью. В трех рядах таинственных знаков было что-то похожее на ступни ног, лес, рыбу. Большую часть узоров составляли круглые значки, похожие на изображения солнца неумелой рукою. Все вместе напоминало ребус, сочиненный ребенком и понятный лишь ему одному.

Хранитель музея рассматривал снимок с раздраженным любопытством. Вспоминая пластинку, он дорисовал неясные линии, едва заметные на фотографии, но и тогда не мог понять таинственной связи между знаками.

Вот что он видел при свете свечи:


И это была точная копия странных узоров на пропавшей редкости.

— Надо подумать, надо подумать! — несколько раз повторил он про себя и обернулся к мальчику:

— Ты запер музей? Пойдем!

— Куда же?

Он посмотрел на него не понимая, потом быстро сунул фотографию в карман, погасил свечу и тогда только раздраженно крикнул в ответ:

— Искать вора! Вора!

Впервые он взглянул с странным подозрением на своего маленького сторожа. Тот охотно шел за ним, громыхая ключами от кованых замков.

— Ты будешь мне нужен, Аза!

Аза ни о чем не спрашивал больше, но шел с веселой готовностью за учителем и начальником. Качай спросил его на крыльце задумчивым шопотом:

— Ты хотел бы быть богатым, Аза?

— Я хотел бы быть таким, как русские! — просто ответил он, — как вы!

Учитель оглянулся на ученика с изумлением и стал медленно сходить с древних ступенек храма. Мальчик запер наружные двери и спустился к нему.

— Почему, Аза?

— Русскому не нужно богатства, потому что он знает, как жить хорошо. Русские теперь строят тунгузам избы и зовут якутов не рыскать, как волки в тайге, по степям со своими оленями, но жить в теплых избах, есть соленую нельму и хлеб из травы, зажигать на ночь солнца на потолке и читать книгу, где все есть!

— Для того, чтобы наделать изб и провести в них солнца — нужно богатство, Аза!

Тогда мальчик раскрыл щелочки монгольских глаз и они сверкнули жадным огнем:

— О, для того, чтобы дать всем якутам русские избы и тунгузам машины, которыми делают хлеб, я хотел бы быть богатым! О, товарищ Качай! Пусть они станут немного русскими, пусть они не умирают в тайге от холода, пусть их не калечат звери, пусть они не жгут себя огненной водой, пусть не гниют они при жизни от дурных болезней... Пусть у них будут другие обычаи, другие порядки и другая жизнь!

— Ты хорошо говоришь, Аза! — ласково ответил учитель, — и я не жалею времени, что тратил на твое учение... Может быть, ты помог бы тунгузу взять пластинку, чтобы немного получше жить?

Мальчик вздрогнул, как от удара.

— Если начальник мой и учитель положил ее там, значит она и должна быть там! — сказал он с достоинством, — если бы я был русский и знал сам не меньше начальника, то и тогда бы я не тронул ее с места по своей воле!

Учитель с улыбкой положил руку на его плечо и не говорил больше ни слова. Так молча дошли они до жилища Качая, начинавшего собою длинную, грязную и пустынную улицу Якутска с избами, немногим отличавшимися от юрт. Только переступив порог дома, маленький Аза решил вопрос, который мучил его всю дорогу. Пряча слезы и гордость в щелочках своих глаз, он сказал тихо:

— Я не знаю отца — он умер в когтях тигра, зашедшего случайно на Майю. Господином в доме был мой брат, и он был мне отцом. Теперь он беден, у него нет даже ружья, чтобы добыть шкуру лисицы или соболя, и нет выкупа, который он должен дать за свою невесту! Я не люблю обычая покупать жен, но это закон моих братьев, и они повинуются ему! Если бы моя голова была достаточным выкупом за невесту брата, ставшего мне отцом, я бы отдал ее не жалея!

Учитель ласково гладил голову ученика и не перебивал его. Аза, помолчав, добавил:

— Но если бы за платиновую пластинку отдавали лучшую невесту в мире, то и тогда бы я не тронул ее с того места, где положил ее мой начальник!

Он посмотрел на начальника, и тот ответил горячо:

— Спасибо, Аза! Ты славный мальчик, и я тебе верю, как самому себе!

Они вошли в единственную комнату избы. В ней перед постелью из шкур стояла самодельная классная доска. Хранитель музея, заброшенный в Якутск, не оставлял надежды вернуться в Россию, чтобы закончить свое образование. Меловая пыль под доскою свидетельствовала, как крепка была эта надежда. Тени треугольников и въевшиеся в краску остатки тригонометрических формул доказывали это с еще большей очевидностью.

Мальчик, как всегда, остановился с уважением перед доскою, рассматривая тени научных знаков.

Тогда, как молния в безнадежно-грозовом небе, в голове Качая мелькнула мысль. Он вынул из кармана фотографию, бросил на постель шапку и куртку и, схватив кусок мела, подошел к доске.

— Смотри, Аза, — крикнул он, возбуждая мальчика своим волнением и блеском загоревшихся настойчивой мыслью глаз, — ты умен и сметлив! Ты знаешь обычаи своих братьев! Тунгуз украл пластинку только потому, что разгадал ее знаки! Давай пытаться сделать то же! Гляди, что это такое?


Он перерисовал на доску правый угол пластинки и оглянулся на мальчика. Тот не смотрел на его работу, он снова держал в ладонях свою голову и раскачивал ее взад и вперед печально. На щеках его остались следы растопыренных пальцев — так крепко сжимал он ее, — когда Качай повторил громко:

— Аза, объясни мне — что это значит? Что я хочу сказать этими знаками?

Аза подошел ближе. Равнодушно тыча пальцами, пересчитал он таинственные кружки до рыбы, их пересекавшей, и сказал просто:

— Одиннадцать дней пути до реки так, чтобы солнце грело правую щеку! Так замечают у нас дорогу!

Хранитель музея широко раскрыл глаза. Вытянутая рука его дрожала. Он приближался к разгадке таинственной древности с холодеющим сердцем.

— Ты знал, что нарисовано было на пластинке, которую украл тунгуз?

— Не помню!

— Ты никогда не старался разобрать, что значили эти рисунки?

Аза усмехнулся горько, но ласково:

— Зачем бы я пытался сделать то, чего не мог сделать и мой учитель?

— Эти кружки — солнца? Рыба — река? Читай дальше!

Он перерисовывал на доску знаки с лихорадочной быстротой и волнением, как будто бы уже совершал таинственный путь, приводивший его к открытию изумительной тайны древних. Аза просто читал смысл непонятных знаков:

— Девять дней пути после реки, так чтобы солнце грело справа. Снова река и пять дней пути по реке в лодке и четыре дня так, чтобы итти против солнца. Два дня по таежной тропинке — солнце слева, и два дня пути горами до четырех ручейков или рек... По-таежному — это узел! Под ним крест — конец пути...

Аза вздрогнул и замолчал. Он дышал тяжело и гулко, точно набирался сил окончить речь.

— Дальше, Аза!

— О, товарищ Качай! — жалобно простонал мальчик, — о, товарищ Качай! Зачем же вы не показали мне раньше этой пластинки! Все это было бы наше!

— Что это?

— Не знаю! То, зачем пошел теперь вор!

— Довольно, Аза! Вор показал нам путь, но мы настигнем его раньше, если немедленно отправимся за ним!

Он бросил мел. У него слабели ноги, и захваченный легкими воздух распирал грудь. Он подошел к своему ученику и, положив ему руки на плечи, оставил на них следы меловых пальцев.

— Ты знаешь, зачем он украл ее!

— О, если бы я видел ее прежде!

Они посмотрели друг другу в глаза. Одна и та же мысль мелькала тут и там. Аза опустился на пол и протянул руки начальнику:

— Возьмите меня! Я умею находить дорогу, мы поймаем вора и доведем этот путь до конца... Ведь мне так хочется, так хочется...

— Чего тебе так хочется, Аза?

— О, только того, чтобы у моего брата, ставшего мне отцом, была бы самая лучшая жена во всей стране якутов!

— Ты хочешь привезти ему выкуп?

— О, тунгуз не пошел бы так далеко, если бы не надеялся найти там выкуп за всех невест этого года!

Качай опустил руку на лохматую голову мальчика:

— Наше дело найти пропавшую вещь! Надо спешить. Там мы подумаем, что делать дальше, Аза! И не без тебя же мне гнаться за ним!

Аза улыбнулся. Качай вытолкал его ласково за дверь:

— Собирайся немедленно! Утром мы тронемся по следам тунгуза, которые лежат в пути так, чтобы солнце грело правую щеку!

Аза ушел. Хранитель музея вернулся к себе. Он долго не мог оправиться от волнения, и не скоро еще дрожащие руки его смогли начать чистку ружья и набивку патронов.

В этот день многие жители Якутска были удивлены не снятою с дверей музея надписью: «Закрыто».

Но еще более они были удивлены тем, что она не была снята и на другой, и на третий, и на десятый день.

Едва ли бы общее удивление уменьшилось, если бы кому-нибудь удалось проникнуть в тайну закрытого музея.

А между тем эта тайна, как клубок ниток, разматывалась с феерической быстротой. Путь хранителя музея и его маленького проводника совершался с неменьшею быстротою. Он шел через горы, леса и тундры. Не было ни дороги, ни тропы, а Аза вел крошечный караван с такою же уверенностью, как любой ямщик по столбовой дороге.

Искусство якутов распознавать путь — изумительно. Как летом, так и зимою они узнают не только число оленей и лошадей, прошедших перед ними, но определяют даже время, когда они прошли.

Качай не сомневался в своем проводнике. И он спокойно ждал, когда Аза объявит, что вор в двух шагах от них.

Глава третья, в которой, между прочим, загадывается новая загадка о Золотом Узле

Правая щека старого тунгуза давно уже стала бронзовой от припекавшего ее солнца. Маленькая сибирская лошадка под ним к вечеру одиннадцатого дня спотыкалась, как пьяная, но все-таки донесла на себе грузную тушу до берега реки.

— Вот Амга! — сказал вслух тунгуз, — еще девять солнц, и путь приведет к Алдану, но нам нужен отдых!

Таежная тропа шла вдоль берега и, казалось, вела к недалекому жилью. Тунгуз слез с лошади, выдернул у нея из хвоста волосок и повесил его на сучок корявой березки, чтобы умилостивить духов, которые должны были привести путешественника к жилью. Но жилье не приблизилось до глубокого вечера. Тунгуз, вздыхая, остановил лошадь, снял потник и, разостлав его на земле, спокойно улегся спать.

Лошадь, понурив голову, побродила возле него, отыскивая траву среди камней, потом опустилась на колена и задремала.

Ночью же тунгуз очутился в воде. Горные ручьи вышли из берегов и затопили лощину. Тунгуз не успел принести жертвы разгневанному духу, но, забравшись на дерево и спутав его ветки с соседними, успел втащить на искусственный мост пожитки еще до глубокой воды. На этом мосту он пробыл все утро и день. В полдень его лошадка сиротливо торчала на каменной скале, спасаясь от прибывавшей воды. Тогда-то из синей вышины неба упал в бурные воды реки огромный сизокрылый морской орел, и тунгуз ахнул. Он не в силах был спасти лошадь. Орел вынырнул из волн и, распластав крылья, опустился на берег, вывалялся в песке и важно поднялся вверх, подсушивая крылья на солнце. Когда песок высох, орел поднялся над испуганной лошадкой, камнем опустился к ней и крыльями сбросил в глаза ей горсть песку. Ослепшая лошадь заметалась на скале, орел бил ее крыльями и клювом до тех пор, пока она от боли, страха и ужаса не метнулась с кручи на камни.


Орел с торжествующим криком опустился за нею. Тунгуз закрыл руками лицо — злые духи мешали продолжать ему путь.


Только к вечеру спала вода. Тунгуз взвалил на плечи свои пожитки и спустился с дерева. Темно-синие воды глубокой Амги лежали перед ним в вечернем спокойствии. Под горою ворчали мелкие хищники, обгладывавшие кости верного друга и спутника. Тунгуз стоял на берегу, качая головою. Он думал о том, как бы переправиться на другой берег, и разводил руками бессильно.

Тогда по таежной тропинке, выходившей к берегу между двумя огромными камнями, спустились два человека. Тунгуз быстро направился к ним. Он обменялся с ними жалобными приветствиями, и они оглядели друг друга,

— Coxa[1]? — спросил тунгуз.

Один кивнул головою и добавил, указывая на другого:

— Шаман[2].

Тунгуз поклонился ему с величайшей почтительностью и обернулся к якуту с вопросом:

— Какое несчастье посетило дом сохи?

— Жена больна! — коротко ответил он.

Тунгуз сделал лицо свое скорбным. Якут же спустился к воде, вытянул из-под камня затопленную в реке лодку, опрокинул ее, вылил из нее воду и причалил к берегу.

Не спрашивая разрешения хозяина, которое разумелось само собою, тунгуз прыгнул в лодку за шаманом и взял кормовое весло.

Якут греб изо всех сил. Рулевой ловко справлялся с бурным течением, усиленным горными ручьями. Шаман сидел молча и важно. В присутствии его гребцы не обмолвились ни одним словом.

На берегу, пока якут снова топил лодку, пряча ее в воде, тунгуз помог шаману вынести его сверток с одеждой. До юрты якута он почтительно шел сзади обоих спутников — недавнее событие с лошадью заставляло его с особенным почтением следовать за тем, кому повиновались все духи.

До юрты было недалеко. Хозяин, низко кланяясь, ввел гостей в свое жилище. Здесь было темно и грязно. Бычачьи пузыри, растянутые вместо стекол на окнах, едва пропускали вечерний сумрак. Погасший очаг тлел седыми углями. На куче тряпья и оленьих шкур возле очага лежала женщина. Лицо ее горело, и закрытые глаза не заметили прихода гостей.

Шаман едва взглянул на больную. Молча он снял свое платье и вынул из узла другое, сшитое из выделанной оленьей кожи, обвешанное узкими ремешками и железными бляхами всевозможных форматов. Распустив затем полосы, заплетенные у него в косы и обвитые вокруг головы, он закурил трубку, взял бубен и, сев посреди юрты, стал бить в бубен палочкой, обтянутой кожею.


Якут и тунгуз замерли в благоговейном молчании — шаман вызывал духов. С каждым ударом он оживлялся, поворачивался, подпрыгивал, затем вскочил на ноги, стал кружиться около больной, продолжая греметь бубном. Голова его с растрепанными волосами опрокидывалась вперед и назад, глаза закатывались под лоб, и белки их сверкали страшно при тусклом свете очага. Закружившись, он упал на руки якутов, набравшихся откуда-то в юрту.

Впрочем он скоро очнулся. Прыгая по земляному полу, он подскочил к очагу, схватил три раскаленных уголька и проглотил их, не поморщившись.

Собравшиеся только ахнули от удивления и восторга.

— Теперь она выздоровеет! — устало сказал шаман, — дух согласился покинуть ее, если ты принесешь ему в жертву рыжего коня, хозяин!

Якут поморщился, подумав — стоила ли жена такой жертвы: рыжий конь был лучшим в его загоне. Помолчав и подумав, он со вздохом потупил голову.

— Ступай и режь! — добавил шаман.

Якут посмотрел на больную, лежавшую неподвижно, и, втянув голову в плечи, поманил за собою молчавших гостей.

Шаман тяжело опустился на пол. Голова его дрожала, отвислые губы не покрывали желтых зубов. Он с натугой выхаркнул на пол черные угольки и, оглянувшись, заметил тунгуза, почтительно наблюдавшего за ним и, видимо, оставшегося в юрте, чтобы заговорить с ним.

— От кого ты прячешься, томуз? — спросил он.

Тот вздрогнул.

— Если томуз один, как паршивый волк, бежит по чужой земле, не зная, как переправиться через реку, что-то лежит у него за пазухой!

Тунгуз понял буквально и в ужасе положил руку на грудь.

— Ты все знаешь? — крикнул он.

— Духи знают и видят, для того, чтобы сообщить своему хозяину! Не без воли хозяина дух, вселившийся в морского орла, отнял у тебя лошадь, над которой ты плакал, когда встретил нас! Говори же! Куда идешь и откуда бежишь?

Тунгуз вынул из-за пазухи пластинку и подал ее шаману:

— Знаешь ли ты, господин духа, что это такое?

Шаман взял загадочную древность и отошел с ней к очагу. При слабом свете его он долго рассматривал таинственные письмена.

— Путь к Золотому Узлу, — сказал он, бросая пластинку тунгузу, — где нашел ты это? Из рек Темптона, Солигдара, Курнах и Онио связан узел, в песках которого духи похоронили золотую пыль. Не туда ли в степи Алдана ведет тебя твой путь, чтобы развязать узел? Тогда не без причины духи остановили твой путь, отняв у тебя лошадь!

Тунгуз гордо поднял голову, словно намеревался поспорить не только с духами, но и с их господином:

— Болезни унесли стада моих оленей, — быстро заговорил он, — но я не хочу ловить рыбу, чтобы менять ее якутам на оленьи кожи! Духи хотели воротить мне стада, дав мне в руки указание пути к кладу, который ты называешь Золотым Узлом, как все таежники! Разве духи теперь не хотят вернуть мне мои стада?

— Принеси жертву и узнаешь их волю!

— Последнюю лошадь мою они отняли, — что могу я дать в жертву?

Шаман не ответил ничего. Тунгуз отошел от него с обиженным лицом, но глубоко пряча на груди пластинку, означавшую путь.

Хозяин вернулся с окровавленным ножом. Жертва была принесена. Голова, хвост и шкура лучшей лошади висели на дереве для духа. Туловище же готовилось к пиршественному столу для шамана и набежавших гостей.

Шаман косо поглядывал на тунгуза. Он грелся у очага, оглядывал собравшихся и иногда возвращался к неясным выкрикам и бормотанию. Тунгуз подошел к нему:

— Может быть, ты беседуешь с духами о моем пути?

Шаман покачал головою, не отвечая. Тогда тунгуз предложил робко:

— Спроси твоих духов, я же принесу жертву, когда у меня будут стада!

Бормотание шамана стало более связным. Прикрыв глаза, он ответил:

— Духи не станут говорить без жертвы! Сахалара — отец всех якутов — дал им землю этой страны со всеми зверями, оленями и лошадьми. Но чужестранцы хитры, а якут гостеприимен. Иван Кольцо с русскими пришел в гости. И он попросил у якутов маленький кусочек земли, такой маленький, какой может охватить оленья шкура! Якуты смеялись и сказали: возьми столько, сколько охватит оленья шкура! Иван разрезал шкуру на тонкие, как волосы, ремешки, связал их и охватил столько земли, что построил на ней деревянный город, который русские называют кремлем! Якуты не могли выгнать их из-за стен, и они остались по всей земле. Но духи взяли золото со всей страны и, обратив его в пыль, завязали в узел, который называем мы Золотым Узлом! Это золото принадлежит якутам, и они получат его, когда будут свободны!

Якуты слушали почтительно. Тунгуз хрипло крикнул:

— Скажи, что говорят духи о моем пути?

— Принеси жертву! — тупо ответил шаман.

Тунгуз отшатнулся от него. Шаман повесил голову, не переставая шевелить отвислыми губами и глядя исподлобья на того, кто напугал тунгуза.

Это был русский. Он вышел вперед из толпы и поклонился, сказав что-то якутенку, сопровождавшему его. Этот мальчик гордо оглянул всех гостей, и глазки его сверкнули непобедимой силой:

— Мой начальник велит сказать, что ты прав! Час пришел, когда якуты развяжут Золотой Узел!


Хранитель музея положил руку на плечо переводчика, как бы свидетельствуя, что мальчик точно передает его слова. Он забыл об усталости, о разбитом теле, об онемевших от пути ногах. Тунгуз был перед ним. Тайна раскрывалась с быстротою разматывавшегося клубка, который привел его к странной легенде, рассказанной шаманом.

— Ты молодец, Аза! — сказал он, — но не упусти вора.

— О, вор не уйдет от нас!

Шаман посмотрел на них недоверчиво.

— Откуда вы, и что вас привело стать гостями в жилище якута?

— Мы гнались за вором!

Головы всех гостей опустились от стыда за другого. Шаман сказал просто:

— Если так, то я велю духам удержать его на вашем пути!

— Он здесь! — коротко ответил Аза.

Гости переглянулись. Шопот пробежал по юрте. Хозяин отошел к выходу и загородил его своею широкой спиной:

— Он не уйдет отсюда, если он вор, как и ты не уйдешь, мальчик, если ты лжешь!

Тунгуз, опустив глаза, не шевелился. Казалось, он не собирался признаваться. Аза сказал ясно:

— Вор здесь! Пусть он выдаст себя и возвратит то, что украл! Иначе я призову в помощь духов, повинующихся моему начальнику, и они покажут всем, кто вор!

Гости одобрительно переглянулись. Тунгуз схватился за сокровище, лежавшее на его груди, но тут же опустил руку и не пошевельнулся.

В эту минуту в отверстие юрты внесли тушу лошади, едва прогретую на костре. Запах мяса наполнил жилье. Якуты забыли о воре и стали нетерпеливо поглядывать на пиршественный стол, раскладывавшийся прямо на полу.

Хозяин пригласил гостей начать пиршество. Как по команде, складные ножи, отвязанные от поясов, потянулись к мясу. Шаман набросился на еду с необычайной жадностью. Аза покачал головою и позвал к пиру начальника:

— Вор не уйдет, но сейчас нельзя говорить с ними! Когда они кончат, я займусь своим колдовством, товарищ Качай!

Хранитель музея кивнул головою. За долгий и трудный путь он научился верить своему маленькому ученику, как самому себе.

Глава четвертая, заставляющая маленького якута заняться колдовством

Жертвенный пир продолжался до ночи. С сытыми животами, набитыми сырым мясом, как свинцом, гости не собирались покидать гостеприимного хозяина, но рады были бы развлечься колдовством маленького якута.

Шаман, кончив жевать, сказал глухо:

— Итак, мальчик, делай то, что можешь, чтобы найти вора или принеси жертву, чтобы я помог тебе!

— Духи моего начальника обойдутся без твоей помощи! — задорно ответил Аза и обернулся к хозяину, — дай мне ровно обрезанное полено, которое я мог бы расщепать на лучины одинаковой длины!

Хранитель музея с недоумением посмотрел на мальчика:

— Что ты придумал, Аза?

— О, не хитрая штука! Но я знаю свой народ и сумею провести вора! Не бойтесь за меня, товарищ Качай! Моя вина привела нас сюда, стало быть, мне же ее и оправдывать! Глядите, вот полено, которое мне нужно!

Якут подал ему полено. Гости одобрительно следили за маленьким колдуном. Он расщепал его на тонкие лучины, по числу всех гостей, и затем, собрав их, поставил на столе, выравнивая:

— Все лучины равны — вы видите! Я раздам их каждому на ночь. К утру мы сравним их и вы увидите, как будет отличаться лучина, пролежавшая ночь у вора, от других своею длиной!

— Что с ней будет? — угрюмо спросил тунгуз.

— Она вырастет!

Гости переглянулись и стали с почтительной осторожностью принимать из рук Азы лучины. Тунгуз схватил ту, которая показалась ему самой короткой.

Заинтересовавшиеся неизвестным колдовством, гости поторопились улечься возле очага, чтобы скорее дождаться утра и проверить свои лучинки.

Качай шепнул мальчику:

— Ты не боишься, что он уйдет?

— Он не уйдет! Ему не спрятаться тогда от якутов.

Ночью Аза спал спокойно. Сытые гости храпели и вздыхали, но спали, как мертвые. Тунгуз не засыпал долго. Он крепко держал лучину в руке и слышал, как она росла. Вынув нож, он отрезал от нея кусок, на который она, по его мнению, успела вырасти и заснул. Но к утру страх разбудил его. Лучина показалась ему выросшей более прежнего — он проворно отхватил еще кусок от нее и призвал в помощь к себе всех духов, которых мог назвать по именам.

Аза улыбнулся ему, привстав над другими. В окно сквозь тусклую пленку пузыря просачивалось багровое солнце. Хозяин поднялся первым, за ним, гремевшим огромным медным чайником у очага, стали просыпаться другие.

Скоро гудела юрта взволнованными голосами. Аза собрал всех в круг и стал спокойно отбирать лучины, составляя их с остатком полена. Тунгуз долго прятался за спинами других, наконец и его лучина очутилась в руках мальчика. Мгновенно взгляды всех от лучины обратились к тунгузу.

— Вот вор! — сказал Аза спокойно, — я не колдун, но я знал, что тот, у кого неспокойна совесть, выдаст себя тем, что попытается нас обмануть! Если он не вор, то спросите его, зачем он сделал короче свою лучину?

— Он боялся, что она вырастет! — усмехнулся шаман, — отдай то, что ты украл, этим людям и уйди отсюда!

Глаза гостей были слишком требовательны, чтобы не отдать пластинки. Она беззвучно упала на колена Качая. Тунгуз, не поднимая глаз, направился к выходу, но прежде чем уйти — остановился перед шаманом:

— Ты видел, что я отдал русскому? Твои духи могли бы спрятать от них путь к Золотому Узлу!

Шаман был смущен. Отвислые губы его бормотали неслышные угрозы. Тунгуз плюнул в очаг и вышел, не оглядываясь более.

Гости вздохнули с глубоким удовлетворением. Маленького колдуна окружили почтением. Ему подали первую чашку кирпичного чая и ради него забыли о шамане.

Хозяин был мрачен в это утро. Он гневно поглядывал на шамана, потом, обернувшись на тихий стон больной жены, крикнул ему:

— Разве я не принес в жертву твоему духу лучшего коня из моего загона, и разве ты не сказал, что дух покинул больную?

— Он покинул ее, и ты принес жертву! — подтвердил шаман.

— Он не покинул ее, потому что она снова билась ночью и горела на огне!

— Значит жертва твоя показалась слишком малой ему!

— О! — заревел якут, — рыжая лошадь — малая жертва! Не ты ли обманщик и плут? Об этом я слыхал от русских начальников!

— Так пусть помогут ей русские!

Якут обернулся к маленькому колдуну и стал вдруг почтительным и тихим:

— Аза! Спроси твоего начальника, может ли он помочь моей больной жене? Я бы не пожалел сменить ваших усталых лошадей на свежих, если вы хотите продолжать ваш путь!

Аза переговорил с Качаем. Качай сказал:

— Если у нее лихорадка, я бы помог ей. У меня есть хина. Спроси, что с ней?

Якут рассказывал долго. Аза переводил его рассказ Качаю. Хранитель музея подошел к больной, пощупал ее голову и руки и кивнул мальчику:

— Скажи, что я вылечу ее. Только пусть он погонит к чорту этого шамана!

Якут не без тайного удовольствия исполнил приказание маленького колдуна. Подобно всем дикарям, якуты с непредставимою быстротою меняют гнев на радость и почтение на презрение.

Шаман ушел из юрты с проклятием. Качай вынул из дорожной сумки три облатки с хинином и одну из них дал проглотить больной.

— Начальник будет ждать, когда больная выздоровеет! — сказал Аза, — он будет твоим гостем три дня. За это время больная будет здорова, как в тот день, когда пришла в твою юрту!

Якут радостно оскалил зубы хранителю музея. Гости готовы были вновь начать жертвенное пиршество, но маленький колдун и его начальник не требовали жертвы, и гости начали потихоньку исчезать из гостеприимного жилища.

Ночью больная лежала спокойно. Припадка не было. Утром она просила есть, а перед вечером с глубокой благодарностью проглотила третью облатку.

Вторую ночь она спала спокойно, и утром Качай сказал своему переводчику:

— Благодари хозяина за гостеприимство и скажи, что мы вернем ему на обратном пути лошадей, если он заменит наших свежими!

Аза переговорил с якутом и спросил нерешительно Качая:

— Значит, мы не вернемся домой?

Хранитель музея улыбнулся:

— А выкуп за невесту твоего брата? Разве ты не хочешь привезти ему его?

— О, товарищ Качай!

— Путь невелик впереди, а с таким проводником, как ты, он вдвое короче! Вели дать лошадей и тронемся в путь! Легенда о Золотом Узле и тайна платиновой пластинки стоит больших трудов, Аза!

Аза согласился с начальником. Он выбрал из загона якута крепких лошадок, навьючил их поклажею и вернулся в юрту.

Маленький караван немедленно отправился в дорогу. Его провожал не только хозяин. В след ему долго благодарно улыбалась измученная лихорадкой женщина, которая могла теперь стоять и греться в лучах желтого и яркого, как светло вычищенный медный котел, солнца.

Глава пятая, в которой развязывается навсегда Золотой Узел

Таинственные знаки древней карты, начертанной на платине, были не менее точны чем те приметы, по которым вел свой караван маленький проводник, не сбиваясь с пути.

Девятый день мучительной дороги через леса и горы привел их к реке.

— Алдан! — сказал Аза, сверкая глазами, — вот река, которую я видел в детстве! Узоры показывают, что нам нужно спуститься по реке вниз! Четыре солнца пути, но у нас нет дощаника или лодки! Мы пойдем берегом!

— Прежде всего дадим отдых себе и лошадям! — ответил Качай, — к тому же наши запасы приходят к концу, и нам надо заняться охотой!

Насколько хранитель музея был утомлен непривычным путем, проведенным к тому же в неудобном седле, настолько же маленький проводник был свеж и силен.

Лошади были пущены на траву. Из одеял и шкур был сооружен тут же на берегу маленький лагерь. Но отдыхом не пришлось воспользоваться. К вечеру на реке путешественники увидели необычайное явление: по воде течением несло остров. На нем росли лиственницы и березняк, лежали нарубленные деревья. Какие-то веселые птички перелетали с дерева на дерево, и в их щебетании не было беспокойства.

— Аза, что это значит? — спросил Качай.

— О, это лучший корабль, который повезет нас! — восторженно сказал Аза, — если бы я верил в духов, я бы сказал, что они помогают нам! Скорее, начальник! Островок держался на торфяной почве какого-нибудь болота, и его сорвала разлившаяся река! Он довезет нас до места, он будет кормить лошадей, а у нас будет отдых, который не остановит нашего пути!

Аза наскоро вьючил лошадей и гнал их к воде. Зеленый остров, медленно поворачиваясь, приближался к берегу. Аза переплыл небольшое пространство от берега к острову на лошади. Хранитель музея последовал за ним.

Через полчаса уже, подмокшие одеяла и шкуры сушились на солнце. Лошади свободно прогуливались по островку, имевшему в окружности не меньше семидесяти сажен. Островок несся по течению с устойчивостью хорошего парохода, и Аза не переставал улыбаться уходившим вдаль берегам реки. Иногда остров прибивало плотно к берегу, и он застревал на несколько минут. Но сильное течение в конце концов вновь несло его дальше.

На пятый день пути отдохнувшие лошади и седоки ждали только удобного момента, чтобы сойти с острова. В полдень остров прибило к берегу, и маленький караван сошел туда, как с дощаника или парома.

— Конец пути близок, — сказал Аза, поглядывая на солнце и становясь лицом против него, — теперь прямо!

Для отдохнувших путешественников три дня пути прошли легко. Но затем таежная тропа кончилась, и дорога стала тяжелой. Пришлось итти через девственные леса, продираться сквозь перепутанные ветви, перелезать через упавшие деревья, переправляться через горные ручьи, заваленные упавшими деревьями и камнями.

Ночью нужно было охранять лошадей и себя от бродивших вблизи костров медведей.

Но следующие два дня пути по лощине между, гор, отдававших выстрел и крик гулким эхом не менее двадцати раз, были веселы и легки. Лишь иногда хранитель музея задумывался и недоверчиво оглядывался кругом.

— Ты на верной дороге, Аза? — спрашивал он.

— О! — торжествуя кричал проводник, — разве может быть иной путь, кроме этой лощины, к тем рекам, о которых говорил шаман? Здесь же Томмот — незамерзающая земля! Во всей якутской стране только один Томмот, и завтра мы выйдем к нему!

— Что мы там найдем, Аза?

— Не знаю!

Они умолкали и думали каждый свое.

— Может быть, шаман говорил о золотоносном песке, Аза? Еще до войны ходили люди на Алдан и говорили, что нашли золотоносные пески.

— Тогда мы привезем выкуп за невесту моего брата, товарищ Качай!

Утро следующего дня вывело их к берегу неширокой реки.

— Теперь смотрите, — сказал Аза серьезно, — мы пришли. Если мы будем итти по берегу и смотреть на каждый искусственно сделанный знак, мы дойдем до креста, который есть на пластинке.

Лошади вязли по щиколотке в песке. Привстав в стременах, чтобы оглядеться, Качай уронил брошенный поперек седла плащ и прыгнул на песок поднять его. В песке, тронутом копытом лошади, сверкнула золотая пыль. — Хранитель музея вздрогнул:

— Аза! Смотри, что это такое?

Аза сошел с лошади и наклонился:

— Мы в Золотом Узле! — сказал он, — это то, что мы искали!

Хранитель музея пересыпал с руки на руку горсти песка. Никогда в жизни не видел, вероятно, никто еще ничего подобного: поверхностное залегание золота не глубже четверти аршина!

Сердце Качая билось тревожно. Усталость далекого путешествия упала с плеч. Он оглядывал местность, видел песчаные берега и гранитные массивы, выбивавшие из глубин своих золотые ключи, и думал о том, что происходило.

— Аза, Аза! — крикнул он взволнованно, — знаешь ли ты, что мы привезем назад?

— Выкуп моему брату за невесту?

— Не только твоему брату! Мы привезем всем твоим братьям, всем якутам выкуп! Не за невесту, а за новую жизнь, Аза! Золотой Узел даст якутам русские избы, солнца на потолке, машины, которыми делают хлеб, грамоту и книгу!

— Это было бы лучше, чем выкуп за невесту! — сказал Аза.

— И это будет!

Хранитель музея был взволнован. Он машинально пересыпал песок в пальцах и смотрел на золотые искры пустыми глазами — он видел не золотую пыль, но что-то совсем другое.

Аза смотрел на него с восторгом и гордостью. Он не думал о себе, не думал о начальнике и учителе, он торжествовал только потому, что Золотой Узел был развязан навсегда и не без помощи его маленьких, ставших черными от загара, рук.


Государственное издательство РСФСР Москва — Ленинград Новая детская библиотека Средний и старший возраст

Ауслендер, С. Много впереди. Повесть. Рис. И. Алякринского. Изд. 2-е. Стр. 150. Ц. 45 к.

Приключения мальчика, бежавшего на красный фронт за отцом. Много революционного подъема. Написано живо и увлекательно. Годна для детей от 11 лет.

(«Вестник просвещения», 1924, № 10).

Книжка — выдающаяся по талантливости. Водоворот и напряженность революционной борьбы, с точки зрения детских интересов и в детских переживаниях. Нет ни жестокой детальности современных реалистов, ни пинкертоновского авантюризма. Для 11 — 14 лет.

(«Книжный Листок Центросоюза», 1924).


Ауслендер, С. Первые грозы. Повесть. Обл. В. Милашевского. Стр. 141. Ц. 60 к.

В 1905 г. в помощь восставшим рабочим бросались тысячи студенческой и гимназической молодежи. Давящая, отупляющая атмосфера тогдашней школы, обезличивая одних учащихся, вызывая в других чувство горячего протеста, толкала их на борьбу. В повести интересно и живо изображена эта борьба в петербургской гимназии, участие гимназистов и гимназисток в революционной работе, разгар движения и разгром его.


Голубев, П. Козявкин сын. Рис. В. Яновского. Ц. 35 к.

Деревенский беспризорный мальчик открывает заговор бандитов-белогвардейцев и, рискуя жизнью, спасает хлеб, отправляемый голодающим. Хорошо обрисован и сам мальчик, и ряд взрослых и детей, с которыми он соприкасается. В рассказе бодрое революционное настроение.


Гумилевский, Л. Своими руками. Сборник рассказов из жизни рабочих и крестьян. Рис. С. Ладыгина. Стр. 48. Ц. 40 к.

Большую половину сборника занимает рассказ «Свободы не просят», в ярких сценах рисующий 9-е января 1905 г. В других рассказах перед читателем проходят любовно выписанные образы тех людей, кто отдает свои силы, а иногда и жизнь, на заботу о чужих детях. Рассказы написаны художественно, вполне доступны и интересны для детей 10 — 14 лет.


Голубев, П. Буран. Рис. А. Баранского. Стр. 165. Ц. 75 к.

В нашей литературе крайне мало книг, рисующих быт детского дома, а между тем, в жизни детей Союза ССР детские дома играют весьма большую роль, — именно они, на ряду с детскими садами, являются очагами социального воспитания.

Книга П. Голубева рисует старый «детский приют», сохраняющий в Сибири, при господстве белых, все свои непривлекательные черты. Приход советской власти был тем «бураном», который смел весь этот затхлый мусор «начальниц», «мастеров» и проч. детских мучителей; новые люди вливают иной дух в учреждение; дети, самоуправляясь, строят свою жизнь по-новому, по-бодрому, по-революционному. На фоне этого перелома ряд интересных приключений детей, соприкосновение с большевиками в подполье и с ними же, как победителями. Книгу прочтут с интересом не только в детских домах, но и для других детей 12 — 16 лет она очень занимательна.


Григорьев, С. Тайна Ани Гай. Повесть. (Новая детская б-ка. Старший возраст). Стр. 252. Ц. 1 р.

Библиотекари, педагоги, клубники, все те, кто работает с детьми над книгой, справедливо указывают на отсутствие в новой литературе книг, где центральной фигурой была бы девочка. Книга С. Григорьева полностью удовлетворит их. Бывшая петербургская «барышня» Аня в разнообразнейших странствованиях среди огня гражданской войны соприкасается с крестьянами и белыми генералами, с рабочими, с зелеными партизанами и с красными матросами, участвует в боях и работает в Персии на ковровой фабрике и при этом все крепче сливается с борющимися рабочими и крестьянами, все больше чувствует, что они для нее — свои, а те, прежние, — чужие. Это перерождение происходит вполне естественно, образы самой Ани, маленького перса Али, матроса Ждана, целого ряда других взрослых и детей даны жизненно и ярко. В изображении тамбовских ли крестьян, волжских ли плотовщиков или персидских кустарей — чувствуется близкое знакомство с бытом. Эти свойства книги, вместе со сменой красочных приключений, заставляют читать ее с захватывающим интересом.


Заяицкий, С. Великий перевал. Повесть. Рис. В. Милашевского. Ц. 1 р.

Мальчик — герой повести участвует в Октябрьском перевороте в Москве, попадает затем в белогвардейскую Одессу и после ряда приключений возвращается вновь в Советскую Россию.


Каринцев, Н. По первым рельсам. Рассказ из жизни изобретателя паровоза Джорджа Стефенсона. С рис. Обл. П. Алякринского. Изд. 2-е. (Библиотека для детей и юношества. Средний и старший возраст). Стр. 148. Ц. 75 к.

Несколько переработанное 2-е издание, «Жизни Стефенсона» того же автора. В форме рассказа дана биография изобретателя паровоза и очерк его деятельности.


Каринцев, Н. Эдиссон. Обложка И. Француза. Изд. 4-е. (Для детей и юношества). Стр. 165. Ц. 55 к.


Кожевников, А. Сам себе делегат. Рассказы. Рис. И. Мрочковского. (Новая детская библиотека. Старший возраст). Стр. 77. Ц. 30 к.

В рассказе изображена деревня 1922—23 г.г.

Энергия хозяйственного подъема доходит до деревни, и крестьяне решают послать делегата на Сельскохозяйственную выставку.

Горячо и чутко отзывается на все подросток, герой рассказа. Он — самостоятельная единица в хозяйстве, но возраст мешает ему выбиться в делегаты законным путем, и он самозванцем удирает в Москву, на Выставку, заводит живые связи с агрономом и возвращается в деревню, насыщенный новыми планами и начинаниями. Написан рассказ ярко и правдиво.


Фурманов, Д. Красный десант. Рис. Н. Никонова. Изд. 2-е. (Новая детская б-ка. Средний и старший возраст). Стр. 63. Ц. 25 к.

Книжка Фурманова принадлежит к тем немногим, которые без всяких оговорок нужно усиленно рекомендовать. Здесь в художественном, увлекательном изложении рассказывается об одном из геройских подвигов Красной армии во время гражданской войны, участником которого был сам автор. Читается книжка с таким интересом, с каким не читаются лучшие приключенческие вещи. Каждое звено, каждый пионер должен прочесть эту книжку.

(«Барабан». № 15/16 1925 г.)


Загрузка...