Золушата

Корни настоящего произрастают в прошлом, ветви простираются в будущее. Когда тебе перевалило за сто семьдесят, эту банальную истину постигаешь на собственной шкуре.

Нет, я не хочу сказать, что чувствую себя стариком, как мои ровесники. И тем более что выгляжу соответствующим образом. Возможно, оттого, что моё долголетие происходит от супружеской любви. Ялинка родом с зимних полесских болот — та ещё ведьма, хотя в жизни не встречал никого добрее и красивее. Поэтому нам обоим приходится тщательно изображать, что мы исправно прошли курс омоложения или покупаем декоративную косметику самых лучших фирм. С щедрым добавлением наноботов и гиперреактивных витаминов…

Ну, в общем, тут главное — соврать понаглее.

Только не насчёт года рождения. Потому что регистрационный браслет изобличает тебя сразу.

И когда мы, отпустив от себя двоих возмужавших детей вместе с порослью, стали мечтать о третьем, новом сыне или дочери…

Вот тут-то мы и задумались о корнях всех явлений.

Задолго до моего рождения в Речице, откуда я родом, стали извлекать из-под земли нефть. Высушили окрестные болота, наставили на них качалок, проложили широкие магистрали, в том числе и до Мозыря, откуда начиналась главная поилка социалистического Всесодружества. Сегодня трудно проникнуться настроем тех победных лет: но вот когда грянула перестройка и почти сразу вслед за тем — взрыв над Припятью, это я, тогда совсем малёк, помню отлично. Хотя мимо ребячьей психики оно прошло, как летний дождик. Радиоактивный, кстати. И Ялина помнит случившееся — как отвратительную сухость неясной этиологии, которая достала аж до шкуры всех спящих болотных жителей. Вдобавок к тому, что их лишили влажной магии родных топей.

Странная у нас обоих память: будто разворачивается из архива. Ткнёшь указкой в событие — и начнёт тянуться пряжа. Размотаешь свою жизнь, дойдешь до пренатального развития — получай папу с мамой, а разобравшись с ними — их собственных пап и мам. Такие вот бусики по нарастающей. Я не пробовал дойти до места, где нити с нанизанными на них шариками начинают сужаться назад к Адаму и Еве, и, наверное, теперь не соберусь.

Тут я даю вводную к истории Ксаны. Обрамляющие это дело природные условия.

А теперь об условиях социальных.

Году этак в 2098-м Дума России после долгих психических терзаний приговорила, а Президент России утвердил закон, по которому её всеобщих детей категорически нельзя отдавать на усыновление в Америку и Европу, как дальнюю, так и ближнюю. Даже таких ребятишек, которые не находят сбыта у себя в Федерации и оттого обречены гнить на детдомовской и больничной койке: безнадёжных идиотиков, малышей с ДЦП и прочая.

Что из этого логически воспоследовало? Да то, что этим неликвидом вплотную заинтересовались те категории российских граждан, которые не имели никаких шансов обзавестись потомством. Я имею в виду не матерей и отцов-одиночек, а гражданские гомобраки. К тому времени на эти дела смотрели косо, но хотя бы выучились смотреть. Особенно когда оба квазисупруга были зажиточными людьми.

Разумеется, этим двояким мужикам и бабам запретили раз, другой и третий. Не было никаких оснований менять старый закон о препятствиях к воспитанию детей в неверном духе. Только ведь прецедент мог случиться просто по нечаянности, верно?

По счастью, российская проблема хронологически совпала с белорусской. В конце прошлого столетия Республика вступила в очередную полосу низкой рождаемости: все девушки, которые видели тёмные облака, идущие от Чернобыля, побаивались родить, и их дочери тоже, и дочери их дочерей — точно так же. Суммы, которые государство сулило выплачивать за третьего, а позже — за второго ребёнка в семье, росли в геометрическом отношении к имеющимся затруднениям.

Русские не считали Беларусь настоящей Европой, а вот с самими собой идентифицировали, должно быть, с тех давних времен, когда над ними сидел умный и дельный ставленник литвинов. Налаживал, без шуток, их обороноспособность. В благодарность им несколько позже выстрелили из Царь-Пушки в направлении Речи Посполитой, но не о том нынче разговор.

Медицина в Республике к этому времени из даровой стала умеренно платной, но качество весь двадцать первый век не давало сбоев, а на стыке столетий и вообще случился научный прорыв. Нет, собственно, наш с Ялинкой бодрый внешний вид имел к этому прорыву лишь косвенное отношение, как и общепенсионерское долголетие. Хотя маскироваться стало не в пример легче. Но вот российских — да и своих — ребятишек, получивших своё увечье внутри матери, начали не только успешно встраивать в реальность, но и конкретно лечить.

Нам с женой нормальный приёмыш не светил явно. Дело пенсионеров — воспитывать внуков. А что ради этого нужно только что не на Юпитер лететь — такое в учёт не принималось. Так что мы с большой охотой пошли по стопам других.

Нет, не вполне по стопам.

Когда мы увидели годовалую Ксению, Ксенечку, неподвижное белое тельце на белой простыне, не покрытое ничем, — этой весной стояла феноменальная жара.

Когда проследили за неподвижным взглядом тёмно-карих глаз: он упирался в чечевицу межпространственника, прошивающую собой облака перед тем, как взмыть вертикально вверх. Там, пройдя стратосферу и мезосферу, прорвав виртуальную линию Кармана, челнок вгрызётся своим ртом в шлюз космолайнера, как гриб-трутовик в кору дуба.

— Это гостия, — прошептала Ялинка. — Небесная гостья и странница.

Я кивнул. И дело решилось мгновенно.

После нехитрых формальностей мы привезли дочку в нашу речицкую «виноградную гроздь» — высотный кондоминиум с жилыми капсулами, подвешенными к центральному стержню, и гравилифт поднял нас на сто первый этаж. Вынули из нагрудного гамачка, уложили в кровать и впервые накормили из рожка молоком ручной турицы, пахнущим яблоками.

Окна в квартире были широкие. С высоты аистиного полёта виден был от края до края весь грандиозный Речицкий мегаполис, простирающийся от заросшего лесом днепровского берега до яблоневых садов. Да, многоэтажная застройка всё отодвигалась от речного обрыва — в страхе уронить себя вниз во время очередного половодья, когда Днепр, окованный высоченной балюстрадой из литого гранита, в который раз пытается залить луга левого берега и подмыть нерушимые скрепы правого. А со всех других сторон прямо к романтическим окраинным девятиэтажкам подступали плодовые сады. Вместе с водой они добывали из отработанных горизонтов свою собственную таблицу Менделеева. И, как говорили учёные, геотермальное тепло также.

С садами была особая история. Незадолго до мини-апокалипсиса речицким ботаникам удалось возродить почти исчезнувший сорт — так называемую антоновку полуторафунтовую, каждое яблоко размером в дыню-«колхозницу», — и расселить по окрестным садоводствам. Я отлично помню, как в ту осень сквозь радиационный контроль проскочил «Москвич-пикап», доверху груженный яблочными монстрами, и развернул торговлю. Большинство граждан прямо-таки шарахалось от машины, хотя хозяин клялся-божился, что антоновка чище чистого — и ни один дозиметр на неё не заверещал. Мама тогда взяла несколько штук, удивительно хрустких и душистых, просвеченных солнцем насквозь: откусить от них было невозможно — рот не открывался, приходилось резать на ломтики. Никто в нашей семье, между прочим, не умер раньше отведенного природой срока. Я так и вообще подзадержался на этом свете.

В большинстве своём антоновки стояли все в плодах до тех пор, пока их не срывало декабрьским ветром. (Октябрь насыщал плоды солнечным мёдом, а ноябрь, изрядно к тому времени потеплевший, лишь добавлял сладости.) Трудно было удержать домашнюю скотину, чтобы она их не ела, крестьян — чтобы не скармливали ей дармовое. Судя по всему, пользовались паданцами и бродячие собаки. Города оттесняли деревню, люди рубили сады под корень. Но вот диво: из корней и семян вырастала такая же неистребимая, обхватом в дуб и вышиной аж до неба, антоновка, «антонов огонь», как полупрезрительно её называли, и вновь предлагала себя всем живущим, опуская тяжкие ветви до самой земли.

Лет через тридцать гигантскими паданцами охотно кормились высокоразумные туры. К тому времени они вышли из Беловежья и расселились по всей Беларуси, учредив «на паях» с такими, как я и моя жена, сеть опорных баз. Их самих не трогали уже тогда, считая кем-то вроде оживших тотемов, а ближе к середине нового столетия учёным удалось добиться для них официального статуса «младших братьев по разуму», как незадолго до того для собак и кошек. Кстати, именно тогда мы с Ялиной подписали наш первый договор с четырехлапым телохранителем. До того нам служили за корм, крышу над головой (мордой) и просто по любви.

Итак, я естественно возвращаюсь в своему прежнему предмету. Вначале с Ксаной было совсем немного хлопот: пелёнка исправно впитывала дурные выделения и берегла от пролежней, питательные смеси самозарождались в шкафу Линии Доставки, минимум необходимой одежды можно было получить оттуда же, набрав соответствующий код. За натуральным молоком, которое очень советовал лечащий доктор, нам приходилось поочерёдно ездить на Всеволодову Ферму, но мы ведь и без того там работали. Делать гимнастику нас обучила патронажная сестра, а в наше с Ялиной отсутствие следил за благополучием младенца огромный седой ретривер по имени Тагор, дальний потомок того приблудного Тагора, который вынянчил всех наших внучат.

Но потом начало происходить нечто странное. Мы трое, до того без всяких комплексов парившие в шахте лифта, когда надо было спуститься, начали упорно воображать себе, что случится, если мы промедлим внизу, а другие пассажиры посыплются на нас, подобно осенней листве. А что получится, если при подъёме выключится энергетическая спираль? Тагор в свободном парении собирался в комок и честил меня или Ялину, кто там под лапу подвернётся, — даунами, дебилами, имбецилами и далее по списку. Что ему было и известно и без того, но почему из-за нас должна страдать девочка?

— В конце концов, зачем блаженный Велемир Хлебников, император земного шара, изобрёл дома-модули? — говорила Ялина. — Чтобы человек мог путешествовать по мирозданию, не отрываясь от своей раковины. И учти — в его времена по рельсам катились поезда, по дорогам тачанки, а про грузовые аэробусы никто и слыхом не слыхивал.

И вот мы спустились на берег Днепра рядом с Сёвкиной Фермой — одним из тех мест, где разумные туры и турицы занимались своими личными делами в промежутке между своими вояжами в Испанию, Португалию или там Индию. Говорили, что неподалёку здесь был костёл в духе неоготики, который перестали считать исторической ценностью и снесли под застройку, но возвести на его месте так ничего не сумели. Река в этом месте проходила через сложную систему естественных фильтров и была чистой на удивление. Под самой оградой фермы стояла избёнка в четыре комнаты с геотермально-изразцовой печью на стыке стен, накрытая многослойными солнечными батареями и с клубком эйфона внутри одной из комнат, который так и назывался, Клубок или Шар. К ней мы и пристыковались.

Что такое эйфон? Поясню. За прошедшие полтора столетия воздух до предела насытился всякого рода информацией наподобие того, как раньше — радиоволнами. Мало того: эта информация консервировалась и всячески обращалась, не исчезая до конца. Поэтому тот, кто хотел входить в эту своевольную реку и по своему разумению плавать в ней, должен был непременно иметь под рукой… Скажем так — средство задавать правильные вопросы, правильно себя настроив. Искусство эйфона, которое с некоторым трудом осваивали взрослые и легко постигали дети, с успехом заменяло в быту прежний интернет. Для общегосударственных целей всё же служили более громоздкие устройства, отягощённые материей.

Кровать дочери мы оставили в городской части дома, сами устроились в бревёнчатых стенах. И жизнь пошла у нас вполне идиллическая.

Вот только наша любимица, несмотря на усилия, оставалась подобием тёплой, дышащей и мигающей куклы. Даже сосательный рефлекс проявлялся всё слабее. Даже веки все реже открывались, чтобы оделить нас всех редкостным сиянием карего взгляда.

Тем не менее, Ксана росла. Далеко не так быстро, как нормальные детишки, но зато не теряя прекрасных пропорций и даже наращивая мускулы. Чуть округлялись груди, утончалась талия, узкие бёдра переходили в ноги, не по-детски полные. Тело осталось полностью безволосым, зато белокурые косы были длиннее материнских — обернуть палец можно было от «А» до «Я». Но когда Ксаной было достигнут предел физического взросления — наша дочь погрузилась в совершенное подобие летаргического сна или комы.

Мы страшно беспокоились. Мы вызывали домашнего врача каждую неделю — изнанка обычной детской гиперактивности, пожимал он плечами. Мы рассылали запросы тем приёмным родителям, которые получили таких же калек. Везде была сходная картина. Гармоничное физическое развитие, а лет в сорок-пятьдесят — остановка практически всего, что может остановиться. Состояние прекрасной мраморной статуи — именно прекрасной, потому что наши особые дети воплощали в себе застывшее совершенство.

И вот что удивительно. В России точно такие же «децепешники», живущие в интернатах или допущенные в лоно семьи, оставались обыкновенными людьми при самом продвинутом уходе. К восьмидесяти годам и самые успешные из них старели, даже умирали.

— У наших золушат энцефалограммы не похожи ни на что, — обмолвился как-то наш врач-патронавт, Савва Сторожевский. Тогда я не дал ему развить рассуждение, возмутившись прозвищем. Нежеланные принцы и принцессы, которые оказались не нужны своей родне и не привились к чужому стволу — вот что это означало на языке косных масс. И напрасно, оказывается, не дал: Савва мигом просёк, что сказал лишнее, и больше таких откровенностей не допускал. Нет, мы, конечно, сами поневоле были знатоки продвинутой транскраниальной аппаратуры. Но ведь надо ещё наловчиться интерпретировать всякие там ауры, биотоки, ментальные кривые и разного вида импульсные частоты!

И да, мы с Ялиной и наше ближайшее звероокружение, начиная с Тагора и кончая Кирой, мамушкой-кормилицей, только и делали, что ломали голову над смыслом происходящего. Кира в который раз соединяла в цепочку факты: нефть как застывшая информация — с одной стороны, излучение Припяти как фон для всякого рода мутаций — с другой; яблоня как связующее звено между верхним и нижним мирами и яблоко как средство передачи всех влияний через турий организм и турье молоко. Тагор вспоминал одну популярную викторианскую пьесу под названием «Питер Пэн», где собака воспитывала детей, пока заглавный герой не сманил их в Волшебную Страну. Типа того что наша девочка тоже обитает в иномирье.

В общем, выходило так, что поневоле замкнутый в себе мозг нашего ребёнка и других подобных ему старательно искал выходы вовне и находил — в вымысле. В иномирье. В виртуальности.

А ведь человечество купалось в виртуальности куда более, чем все предшествующие поколения, вместе взятые.

— Други, вы что, хотите сказать, что Ксана и ей подобные не только ходят в эйфон как к себе домой, но и живут там внутри? — говорил я. — Прямо по Нуну, Азимову и прочим.

Мой скептицизм продержался ровно до тех пор, пока я не зашёл однажды к дочке и не увидел вокруг ее ложа цветное мерцание…

…Окружённая буйным народом арена где-то в Мадриде или Мехико. Танец матадора и быка — правдивый во всех деталях вплоть до самой мельчайшей. Пахнущий смесью острого пота, пыли, цветов и железа. Отточенный наподобие шпаги или бандерильи, без капли крови и не имеющий целью убийство, но виртуозно балансирующий на грани жизни и смерти. Крылом взлетает алая мулета, острые солнечные блики ложатся на кончики рогов… да, огромного тура. Зрелище, настолько отвратительное для наших православных, что они ухитрились поставить ментальные заглушки на большую часть каналов восприятия.

А тут сквозь все гребли прорвалась вешняя вода и захлестнула берег.

— Ялина. Кто-нибудь. Идите ко мне, — тихонько проговорил я. Но всё-таки спугнул — картина померкла, цвета и запахи ушли.

Когда я рассказал жене, она покачала головой:

— Знаешь, что говорил Сергей? Он подозревает, что наши дети — это модемы, связанные круговой порукой. Огромные порталы, через которые проходит знание, важное для них всех. Каждый из детей платины ищет то, что для него насущно, и передаёт остальным. А мозг каждого из них — он подобен Клубку.

Вот именно. По аналогии с детьми индиго, увлечение которыми пошло на спад ещё в прошлом веке, наших питомцев и питомиц уже давно стали именовать детьми платины, не подозревая о том, что они…

Они — вот это самое и есть. Цветы великого века информации. Живой суперкомпьютер, по большей части обслуживающий сам себя. Скрытое сокровище, поначалу принятое как балласт: я помнил смысл слова «платина»: серебрецо или серебришко. Не годно ни ювелирам, ни оружейникам — лишь чеканщики фальшивой монеты подмешивали его в золото щедрой рукой.

Я тоже вспомнил. Как погружались в тогдашний интернет ребятишки прошлого века, насколько быстрее взрослых усваивали умение навигации в пространствах мечты. Как могли сутками не есть, не пить и не спать. И насколько всё это было непостижимо для их отцов и матерей.

— Но наша дочь ест и пьёт. Мы же поим Ксеню этим самым молоком, больше ничего она не переваривает, — промямлил я в полной растерянности. Неуместное замечание, однако…

— Все силы земли, — ответила жена. — Это не очень научно: скажи я раньше, ты бы, пожалуй, не поверил. Обыкновенно эти картины прячутся внутри её тела, но иногда до них можно даже дотронуться.

Хитрая у меня жена, однако. И коварная.

Так мы на старости лет получили малую толику счастья.

Оно возросло оттого, что наша принцесса-Золушка, как бы пройдя некий забитый снегом и льдом перевал, найдя там нечто заветное и вернувшись обратно, начала потихоньку оттаивать. Теперь её тело не казалось полумёртвым — оно дарило нам теплоту и источало радужные краски, неведомые звуки и ароматы. Иногда вокруг её простертого на белой ткани тела вставали скалы, очертаниями подобные храмам: их вершины несли на себе луну, изъязвленную кратерами, и плыли в зеленоватом сиянии. Или то было море, одетое голубоватым солнечном свете: подобия гигантских катамаранов с серебристыми парусами ныряли с гребня одной волны на другую, на их спинах, подобных слоновьим, высились ажурные башни, смуглый народ суетился вокруг, подбирая снасть, и витали запахи неведомых пряностей. Или прирученные леса, над которыми разум Ксаны парил, подобно орлице: листва была похожа на пластинки орихалка или червонного золота, стволы тех деревьев, что выросли рядом с поляной, понизу окованы нарядными браслетами хижин. Широкие дороги медленно шествовали, раздвигая пространство этого феерического мира и неся на себе процессии, блистающие парчой и рыцарским доспехом.

— Такого не может быть на нашей Земле, — говорил я.

— Откуда тебе знать, пане Михал? — спрашивал Тагор. — У человеков нет памяти крови.

— Наверное, это космос, — задумчиво говорила Ялина. — Я ведь тоже не видывала такого. Космос или первая ступень Рая.

— Тогда, может быть, наши дети — это не просто единый виртуальный мозг? — размышлял я вслух. — Но ядро обещанной Вернадским ноосферы?

И ещё одно заметила прежде всего Ялина, а потом мама-Кира. Они ведь обе были женщинами.

— Ксанка прямо-таки насыщает воздух вокруг себя любовью, — говорила моя супруга. — Оттого и видения стали такие насыщенные и яркие.

— Любовь? К кому?

— Может быть — тому, кто передаёт ей и через неё эти картинки. Или к собратьям и посестрам. А может быть — ко всему бытию. Думаю, мы скоро узнаем. И разве это так важно?

От таких разговоров мы совсем забыли время от времени подключаться к эйфону.

И когда между нашим жилищем и обрывом ударилась оземь круглая капсула войск Федерального Ювенюста, мы трое буквально застыли от скверного предчувствия.

Ювенюст, как древний Интерпол, — князь сего мира. По крайней мере — сцепки, в которую последние два десятилетия превратились Федерация и Республика. И занимается далеко не только детьми, родными и приёмными. Не нужно упоминать здесь, что его попечительство было главным условием ДЦП-проката: это и ещё то, что наши общие дети, если вырастут нормальными людьми и начнут приносить ощутимую пользу мировому сообществу, станут гражданами Вселенной. Что можно тут было возразить? До сих пор нас с женой не обременяли проверками. Ведь «если» практически означало «никогда», а насчёт Вселенной — да такими становились сейчас поголовно все люди. Это мы с Ялиной и нам подобные родители бросили якорь в родную почву, да и то недавно.

Пока я так рефлектировал, шар раскололся пополам, как спелый арбуз, и из середины выбралось двое в ярко-оранжевых с золотом мундирах. Мужчина и женщина средних лет и достоинств. Протянув нам вместо рук «корочки», чтобы мы с женой могли прочесть, они сразу переступили через порог. Интернационал в миниатюре: русский и белоруска. Чтобы никому не было обидно.

— Могли бы предупредить своё достославное прибытие, — буркнул Тагор. — Учтивым звоном по эйфону.

— Прошу вас, заставьте собаку замолкнуть, — сказал мужчина.

— Кто-то из вас ведь поневоле дома, не так ли? — спросила женщина. Риторически, я думаю, потому что не дожидаясь ответа, она затараторила:

— Разумеется, в общем с собой помещении вы ребёнка не держите. Положили рядом со зверем. Брезгуете? Коррекционной гимнастикой, по-видимому, с ним не занимается никто — мышцы прямо одеревенели. Компьютер автоматизированной доставки фиксирует заказы семьи: какие-то сплошные верашчаки, пячисты, налисники, драники, колдуны, смаженый гусь с антоновкой, пивная похлёбка, крамбамбули… Это же не пища для нежного желудка. И вообще спиртное. Вы часто пьянствуете всей семьёй?

Я так думаю, у Ялины на языке вертелось острое словцо, да ещё не одно. И светёлка-то Ксанкина была оборудована куда лучше избяных хором, по правде говоря, сыроватых. И кормили мы её буквально концентратом всех полезностей. Но мы, не сговариваясь, решили дослушать до конца.

— И даже не это самое скверное, — практически перебил мужчина болтовню своей сотрудницы. — Даже не то, что вы превысили собой допустимый для усыновления возраст.

Положим, это мы уже давно проходили и проезжали. Благополучно. Ложные аргументы, посланные вдогонку.

— А самое главное, — продолжила шавка на подхвате. — Неужели вы оба не в курсе, что у девицы появился любовник?

Ага, с дистанционным управлением…

Да какой, ко всем чертям, любовник? Ксанка же двинуться с места не…

Или может — ведь вот же какие плотные у неё были видения. Плотские.

Эти югенд-полицаи умнее нас?

«Полная засада, — вдруг прозвучал голосок из моего детства. — Сейчас скажет про незапланированную беременность от такой же девочки, но сорокалетней».

— Увечные дети, кстати, обоеполы, только и то, и другое — в зародышевом состоянии, — подхватила женщина. — Тоже по из-за вашей халатности. Надо было оперировать с самого начала.

Увы, тут она попала в самую мишень. Исследовали Ксанку много и часто, такое от врача не скроешь. Но резать по живому — благодарим покорно!

— В общем, как хотите, но мы в самом скором времени отзываем вашу приёмную дочь назад, — заключил мужчина. — Рекомендую собрать всё необходимое.

Документы для адвоката или носильные вещи?

С тем оба удалились — я слышал, как их пузырь закрылся и с лопающимся звуком преодолел где-то наверху звуковой барьер.

В это мгновение передо мной внезапно открылось видение: земного или иномирного плана — не знаю сам.

На гинекологическом кресле была растянута юная женщина — лица я не узнал, но что-то напоминало Ялину и Ксанку сразу. Толпа деловитых медиков в блеклом изумруде форменной одежды копошилась у ног роженицы, по всей видимости, уже извлекая плод: родилась головка, вышли плечики…

Вдруг одна из медсестёр в ужасе отпрянула оттого, что держала в высоко поднятых руках, и чуть не уронила младенца наземь: до пояса то была чудная девчушка, белокурая и глазастая, но от пояса и ниже её тельце представляло собой подергивающийся змеиный хвост.

— Дзяду! — сказала она, глядя прямо мне в глаза.

— Ты умеешь говорить? — ответил я будто не своими устами. — Почему я не знал?

— Да нужды не случалось, — она очень хорошо улыбнулась. — Как тому немому принцу из сказки, которого накормили солёной похлёбкой: «До сих пор всё было в порядке».

Потом я очнулся как бы от толчка. И понял, что настала пора вот прямо сейчас позвонить моему другу по алтайской археологии Кириллу Белозерову, такому же мафусаилиту, как мы оба. Начинал он платным студентом-гробокопателем, но в последнее время внедрился в главную федеративную Думу, где пребывал в перманентной оппозиции. Я бы и раньше до него добрался, но противники ставили уж очень мощные пси-кордоны и заглушки, тем самым сводя общение до полной невнятице. А тут он ответил сразу: очень усталым голосом, и вид у его скайп-фантома был соответствующий.

— Ну чего уж там, друг сердечный, — проговорил он, выслушав меня. — Аппаратные игры приняли небывалый размах, вот и мелкий шантаж пошёл в дело. Ни одного самого верного союзника не потерпят, если у него завелся автономный разум. И ведь соврали тебе: у нас в России тоже такое завелось, только тянется больше в сторону ваших сверхмладенцев. Они, видишь ли, постарше и побогаче опытом, вот и передают опыт пси-общения остальным как-будто-калекам. Наши ястребки считают, что если сконцентрировать все живые компьютерные детальки на стороне Федерации и слепить из них нечто по своему произволу, то победа в конфликте обеспечена.

— Какой конфликт? — спросил я.

— Сразу видно, что ты не политик, — он заметно поморщился. — Золушата, собственно, — лишь зацепка. Плохое обращение с ними — лишь повод. А причина… Нет, ты будешь смеяться. Белорусская нефть и белорусские леса, какие остались после интенсивного мебельного производства. Учёных думцев, которые догадались, что Дети Платины — мозг живой планеты, пытающейся себя обновить, считают сектой шизофреников или чем похуже.

Нет, клянусь, в его речи явственно прозвучали большие буквы!

— Знаешь, до сегодняшнего дня я тоже так считал. А ты уверен?

— В чём: что золушатки думают как одно целое — и очень, очень мощно? Что они буквально плавают в виртуальности, не отличая её от реала, и тем самым меняют реал в желательную для себя сторону? Что Земля для них — общее тело? Ох, и не верю, да приходится.

— Почему?

— Только на это надежда и осталась. Вот ты сам рассуди. Глобальных войн нет уже около двух столетий, а напряжение в недрах великого социума растёт, то и дело прорываясь всякими безобразиями и вспышками злобы. Ненавидят те народы, кто сохранил хоть каплю природных богатств. Тех людей, которые отличаются от прочих, и ещё больше — тех, то хоть в чём-то сильнее этих прочих. И стремятся любой ценой…хм… убрать или хотя бы сгладить раздражающие факторы. Оттого мировое сообщество в целях самозащиты вполне может выстрелить себе в мозг, но сделать это ему не позволят.

Кирилл замолчал, призрак внутри комнаты стал расплываться: по-видимому, те, кто держал для нас линию открытой, начали уставать.

— И держи своё личное сокровище крепче! — донеслось до меня на прощанье.

А потом я вышел из Ксанкиной комнаты и позвал жену. Тагор прибежал сам.

И когда я изложил обстоятельства, мои домочадцы почти не взволновались.

— Пусть попробуют забрать — со всеми сразу того не получится, — сказал пес. — А нашу кровиночку кордоном окружим. И мы, волчьи псы, и туры с турицами. Авось посовестятся кровавую баню затеять ради одной своей гнуси.

— Не посовестятся, — Ялина покачала головой. — Но вы делайте. Вам самим понадобится защита, она будет дана — и вот тогда всё свяжется крепко-накрепко.

— Ты о чём? — спросил я. — Твоё колдовство в Век Разума может и не сработать.

— Да никакого колдовства отродясь и нет. Кроме любви, что сшивает два крыла пространства, структурирует его, и пространство начинает биться в едином ритме человеческого дыхания, — ответила она с необычной интонацией. — Почему, ты думаешь, тебе показали рождение вужалки — то ли от Ксаны, то ли в каком-то смысле саму Ксану? Может быть, настоящее, может — просто такой символ? Помнишь — в давнюю новогоднюю ночь…

— Я тогда сыграл Великого Ужа, — откликнулся я. — Помню, как же. А ты — Ужову невесту. Думаешь, оно повлияло?

— Тот, кто играет, на время становится тем, кого играет, — продолжила свою речь моя жена. — Особенно внутри пентакля. Ты ведь знаешь, что Беларусь как изображали в двадцатом веке не очень правильным пятиугольником, так и доныне изображают?

«Верно, — сказала Ксана. — А теперь я вам покажу всё живое».

…Раздвинулись холмы над погребёнными в них крепостями, и замковые стены проросли из них к небу, следуя путям, заложенным внутри каждой из них ещё при рождении. Так сломанный клинок помнит те изгибы, в которых его отковали; так человеческая плоть ощущает отрубленную руку живой и целой. Хмель или плющ обвивал древние глыбы и вздымался вверх вместе с ними — пока все мы не поняли, что каждый камень есть живое семя, пустившее из себя росток. Пять могучих замков взирали на все пять сторон Беларуси: Крево, Гольшаны, Новогрудок, Заславцы, Чашники. Седые волки с мудрыми очами стояли по всей ближней границе фронтира, и в полном согласии с ними широкоплечие туры составили из себя внешний круг, как бывает, когда стадо готовится защищать детёнышей. И вился вокруг всех них, замыкаясь в иззелена-сумрачное кольцо, огромный Уж с золотой короной на голове…