Зуб мудрости

Первый ужин в санатории давали отменный: сытное грузинское блюдо под снопом душистой зелени, бокал красного вина, овощи-фрукты, мороженное, пакет кефира. Для улучшения аппетита и, видимо, для демонстрации дружбы народов, царящей на побережье, фольклорный ансамбль спел несколько песен на разных языках — русском, украинском, армянском, греческом и еще на одном, названия которого Петр Иванович не запомнил. Улыбчивый лысый господин, фигурой напоминающий грушу на ножках, представившись директором и покивав во все стороны маленькой головкой, пожелал счастливого отдыха, попутно призвав к исполнению всех пунктов, предусмотренных инструкциями этого старейшего лечебного заведения.

Петр Иванович от души хлопал в свои огромные ладоши, не забывая, впрочем, о трапезе. Благодушное настроение рисовало соответствующую картину: сейчас, несмотря на усталость первого, с дороги, дня, он не пойдет сразу в спальный корпус, а прогуляется по аллеям санатория, пока не стемнеет. Потом, уже в номере, после ванны, обязательно обоснуется на балконе, посидит за пластмассовым столиком, любуясь вечерней бухтой, слушая стрекот цикад, вдыхая хвойные запахи. Выпьет перед сном вот хотя бы этого кефиру, который сейчас захватит с собой, и всю ночь ему будут сниться… Что ему будет сниться? Да, скорее всего ничего в первую ночь и не присниться. Ну и хорошо!

С таким добрыми мыслями, сказав соседям по столу «спасибо», Петр Иванович двинулся к выходу.

— Гражданин, у нас нельзя выносить продукты за пределы столовой! Об этом ясно указано в инструкции, в которой вы уже расписались.

Петр Иванович не сразу понял, что слова обращены к нему. Ах, вот оно что! На выходе из столовой, вернее, уже во дворе, стоял директор (груша на ножках) и строго показывал пальцем на пакет кефира, которым небрежно помахивал Петр Иванович в такт своим неспешным шагам. Видимо, в первый же день заезда директор дает понять отдыхающим, кто здесь хозяин, а кто гости. Что положено, а что нельзя. Обрисовывает вновьприбывшей группе, так сказать, границы дозволенного. Дескать, граждане, отдыхать, конечно, отдыхайте, но насчет порядка — будьте любезны!

Петр Иванович сам всегда был за порядок. И сейчас, даже не признавая в своих действиях великой оплошности, чувствовал себя слегка виноватым. Но только слегка. Что поделаешь, везде свои порядки.

— Ну, ладно, — сказал он миролюбиво, улыбаясь и, в знак уважения, приостанавливаясь, — больше не буду.

— Нет, — уже тверже отчеканил директор, не повышая, впрочем, голос, — вам придется оставить это. — Он опять указал, теперь уже движением головы, на объект беспорядка, укрывшийся под ладонью клиента; точнее, указал своим мясистым подбородком, который, качнувшись кверху, таким образом как бы нацелился на пакет. Глаза также выпучились в указующем статусе, усугубляя важность момента.

Петр Иванович окончательно остановился, огляделся. Заметил, что за ними наблюдают, и догадался, что атака директора носит показательный характер. Обслуживающий персонал учился правильно работать, а новоявленные отдыхающие — настраивались сим на правильный отдых.

А вообще-то отдых обещал быть неплохим. Конечно, всю дорогу сюда, на море, в санаторий, глодало сомнение: правильно ли сделал, что поехал один, без семьи. Непривычное это для Петра Ивановича состояние. С непривычки побаивался: где-нибудь да что-нибудь не так сделает. Раньше-то всеми мелочами в дороге заправляла супруга. Она всегда знала, что можно делать, что нежелательно, а что и вовсе нельзя. Знала, как нужно реагировать на ту или иную ситуацию. Высокая температура от возникавших порой в дороге межличностных трений — на вокзалах, в гостиницах и прочих общественных местах — непременно сходила на нет благодаря рассудительной благожелательности и просто физической обаятельности жены, которыми она непременно покоряла попутчиков и администраторов. Всю жизнь — только вместе. Впрочем, пока сын, согласно возрасту, был рядом с ними. И вот, наконец, пришло такое лето, которое их, пусть ненадолго, но разлучило. Жена поехала к сыну, а он, глава семьи, по рекомендациям врачей, по льготной путевке — на море. По льготной-то, конечно, по льготной, но суммой пришлось пожертвовать немалой (именно пожертвовать: отдыхать одному — все равно не в радость). В которую, как объяснили в профкоме, входит и стоимость проездного билета, и экскурсий, и многое другое. И питание, само собой разумеется.

— И порча настроения, выходит, тоже… — глубокомысленно, но непонятно для директора пробормотал Петр Иванович.

— Следующий раз съедайте все, как и положено, за столом. Мы антисанитарию, подобную той, что творится в соседних санаториях, на наших объектах не допускаем!.. Извините. Кишечные…

— Ну, все, все! — подавляя раздражение, прервал «грушу» Петр Иванович. — Я сейчас это, — он взвесил на ладони злополучный пакет, — положу в номере в холодильник, и никаких кишечных!

Не тут-то было. Директор поманил пальцем молодую работницу:

— Марина, примите! — и указал на пакет.

— То есть что значит: «примите»! — неожиданно для себя передразнил директора Петр Иванович, что для него было несвойственно. Слишком откровенной ему показалась попытка унизить его человеческое достоинство. В конце концов, он уже несколько десятков лет как вышел из того возраста, когда с ним позволительно было так разговаривать. — Это мое! Понятно? Заплачено! Частная собственность. Не прикасаться! — Он убрал руку с пакетом за спину и демонстративно распрямился, возвысившись горой над приземистым директором.

Стало собираться все больше народу. Скандал, тем более в начале заезда, тем более на сытый желудок, — всегда интересное представление. Хлеба и зрелищ! Директор понял, что ему попался редкий, очень неприятный тип с непомерными амбициями. Большой войны главный администратор допустить не мог, — не позволяли авторитет заведения и конкуренция с соседями по курортному сервису. Однако последнюю точку должен поставить именно он, а не этот провинциальный великовозрастный наглец, плебей с демократическими замашками.

— Марина, — решительно обратился директор к работнице, делая шаг в ее сторону, показывая, что отпускает упрямого клиента восвояси, и грозя перед собой пухлым пальчиком, — завтра гражданину завтрак не накрывать!

Это было уже слишком. Но размахнуться и врезать пакетом по «груше», чтобы молочный взрыв забрызгал это самодовольное курортное чучело, — значит, во-первых, показать свою слабость, во-вторых…

— Надо было шмякнуть ему по лысине вашим пакетом! — медленно и едко, наперекор сомнениям Петра Ивановича, провожая удалявшегося директора презрительным взглядом, возвестила маленькая сухощавая женщина с волевым породистым лицом, испещренным мельчайшей сеткой, как показалось, пикантных морщин. — Подумаешь, буржуй новоявленный! Якобы! А ведь на самом деле — типичный назначенец, элементарный приказчик, наймит! — Женщина вызвала в сознании Петра Ивановича образ классической революционерки, возможно, эсерки Каплан, которая продолжала обличать: — Живут за наш счет на берегу Черного моря, а сервис — как одолжение. Чванливое семейство бесхвостых земноводных! И ведь не лопаются от собственной значимости! Да я из принципа теперь на ваши завтраки ходить не буду! — Последнюю фразу она почти выкрикнула, повернувшись гневным лицом в сторону столовой, на ступенях которой, впрочем, уже никого не было.

«Слишком классически! Слишком классически…», — бормотал Петр Иванович себе под нос, уходя в аллею.

А на оригинальный ход, как это часто бывало в последние годы, не хватило быстроты реакции. А ведь был в молодости резок и горяч, и скор на суд! Отучился, выходит, от всего этого, рядом с женой, а может и просто вследствие суровой, но миролюбивой жизни на своем Севере. Вот и яркий пример: сплошные цугцванги! И так плохо, и так не красиво! Не бросил в лицо — плохо! Бросить — совсем не годно! Ушел с пакетом — скряга, готовый из-за пол-литра молока на скандал. Надо было хоть выбросить в урну, на глазах у всех. Опять же, получилось бы, что прав тот, у которого брюки на животе трещат: победил, добился своего, оставил человека без кефира, без потенциального источника бацилл, — значит, прав! Да и продукт, хлеб наш насущный, сам по себе ни в чем не виноват, чтобы с ним так кощунственно обходится. Тьфу ты — кругом шестнадцать! Как теперь прожить эти две недели, ежечасно встречаясь со свидетелями скандала, в котором ему досталась, увы, как ни крути, не самая лучшая роль. Наверняка, придется все эти дни сталкиваться и с директором… Отводить глаза или демонстративно смотреть поверх его макушки? Но куда от себя-то деться, от своего настроения?

Дойдя до конца аллеи, Петр Иванович остановился и сел на ближайшую скамейку, пакет аккуратно положил рядом. Вид отсюда открывался изумительный: две горы, между которыми, голубым клином, великанским напитком в широкой рюмке, открывалось море с оранжевым закатным горизонтом. Но панорама не вызывала изумления у Петра Ивановича. В плохом настроении он не разбирал ни визуальных красот, ни вкусов, ни запахов. Как правило, не мог даже адекватно реагировать на шутки. Он понимал, что нужно успокоиться. Любым способом отвлечься, вспомнить веселые случаи из жизни, и уснуть сегодня не в обиде и в гневе. Иначе, отдых, считай, закончился не начавшись!

Петр Иванович закурил и попытался сосредоточиться на чем-нибудь отвлеченном, можно на смешном случае из прошлого. Так-так-так!.. Думай голова, шапку куплю! Петр Иванович огляделся. Чуть сбоку, на фасаде одноэтажной постройки красовалась надпись: «Стоматологический кабинет „Дантес“». Петр Иванович усмехнулся рекламному изыску: дантист и Дантес — совсем рядом!..

…Первое, что у него заболело в северном поселке, куда он попал по распределению, был зуб мудрости, который начал прорезаться еще в техникуме. Парни на буровой шутили, дескать, Петя, что-то ты раньше времени умнеть принялся, гляди, еще и седеть начнешь. Дело, казалось бы, житейское: подумаешь, зуб! Вырвать его, и вся недолга! Задача, однако, усложнялась тем, что на весь поселок нефтяников имелся всего лишь один, с позволения сказать, стоматолог — зубной техник. Все лечение данного специалиста, прозванного в народе гвоздодером, которое он мог, в силу своего уровня, а главное — набора инструментов, предложить занемогшему от зубной боли страдальцу, — простое удаление причины неприятности. Петра, однако, на тот момент, такой набор услуг вполне устраивал. Сложность была в другом: в стоматологическом кабинете начисто отсутствовали какие-либо препараты для обезболивания. Впрочем, один препарат все же имелся, причем в практически свободном доступе, — питьевой спирт, который в любое время года заполнял небогатые другими продуктами прилавки единственного магазина.

Так сказать, общий наркоз вместо местной анестезии. Схема выпестовалась временем: больной прикупал «пузырек» и являлся пред очи дантиста. Выпивали вдвоем: полбутылочки до операции, полбутылочки — после. Оба довольны: одному спасение от боли с гарантированной дезинфекцией, другому — своеобразный гонорар за творчество. Несложно подсчитать, что, таким образом, более двух клиентов в день зубной техник не осиливал.

Итак, когда стало совсем невмоготу: хоть плач, хоть лезь на стенку, хоть ура кричи, — Петр прихватил «полбанки» анестезатора и побежал к зубному утешителю. И его счастье, что он оказался вторым, а не третьим клиентом. Но все равно пришлось потрудиться и помучиться: дантист уже ничего не видел («резкость не в фокусе» — по его же выражению), работал на ощупь — реальный риск сделать дырку не в том месте. После «наркоза», совместными усилиями нашли «тот» зуб, зацепили, рванулись в противоположные стороны. Боль, кровь — результат ноль. После этого пьяный «гвоздодер», щурясь от дыма папиросы, заменявшей ему закуску и соску, как заправский слесарь, еще с полчаса ковырялся во рту Петра каким-то страшным крючком, орудовал зубилком с молоточком…Трезвый от боли Петр выл и ломал подлокотники.

Смешно. Теперь есть что рассказать в компании, когда речь заходит на зубную тему.

Да, спирта в поселке продавалось достаточно. Для многих в нем было единственное утешение. Утешил он многих, это точно. Кладбища тогда еще не было — так, несколько холмиков. Если что случалось — «груз двести», привет родине от покорителей Севера!

Опять на глаза попался пакет с кефиром.

А вот с молоком всегда были проблемы. Да что значит — проблемы? Какие проблемы, если молока в продаже просто не существовало! И, соответственно, детского питания тоже. Поэтому, когда у жены вдруг пропало молоко…

Ночью вдруг — раз! И исчезло. Утром, спасибо, сынишку покормила соседка своей грудью. А Петр побежал в столовую за сухим молоком. Развели «сухарь», давай через соску кормить. Выплевывает, невкусно. И кричит, есть просит. Соседка, бывалая, советует: кефирчик делайте, простоквашку. Попробовали: с вечера корочку хлеба в банку с молоком из порошка — утром, действительно, получилась простоквашка. Поел, наследник, заснул. Потом жена где-то закваски кефирной, с грибками соответствующими, достала. Таким образом, спасли кефирчик с простоквашкой, вырос. Только, конечно, искусственник он есть искусственник, особенно у черта на куличках. И так всего нехватка, а тут еще без материнского молока. Простывал часто, кости слабоваты. Ну, ничего, в армию забрали… А сами что ели? Когда весной в ОРСе кончались овощи, и оставались только макароны и крупы, переходили на сухую картошку, сухой лук. Мясо по талонам или по блату, у кого есть…

Э, Петр Иванович, опять ты на грустное скатился. А ну, давай, выруливай на что-нибудь повеселей!

Итак, одну зиму с сынишкой перезимовали, слава Богу, начал есть супчики, кашки, теперь не пропадет. А витамины и микроэлементы все же нужны были, это и без института понятно. Как лето, так все северное население — по грибы-ягоды. Солили, варили, мариновали много — зима длинная. Ходил в лес, разумеется, и Петр. Однажды принес рюкзак каких-то грибов, похожих на грузди. Открыл грибную книгу, посмотрел рисунки, сверил — вроде грузди. Посолил на холодную строго по рецепту. Как и положено, дней через двадцать, в пятницу, после завершения трудовой недели, открыл кастрюльку, вынул несколько грибочков, промыл. Выпил стопочку разведенного спирта, закусил хрустящим груздочком. Жене сказал: погоди сама кушать, посмотрим, что будет.

Оказалось, верно себя повел. Потому как начало его ночью полоскать из всех отверстий. Быстро ослаб. Поняли, что без медицины не обойтись. А жили в балке, на краю поселковой «нахаловки». Телефонизации, разумеется, никакой. Жена постеснялась соседей среди ночи будить, укутала сынишку, сама пошла за «скорой». В ее отсутствие поковылял Петр в туалет. Только прикрыл за собой дверь, так и свалился без памяти. А дверь собой, телом своим, получается, подпер. Снаружи не зайдешь. Через полчаса пришли жена с медсестрой, а больного и нет нигде. Давай искать, под кровать, за шкаф заглядывать. Кинулись к туалету, дверь толкают, а там что-то мягкое. Жена испугалась, в крик, и толкает не перестает. Очнулся Петр, выполз из клозета. Медсестра шутит: «Не лает, не кусает — и в туалет не пускает. Кто это? Как фамилия?» Подошла к больному, пошевелила ноздрями, принюхалась, и говорит диагноз с рецептом. Дескать, во-первых, пить надо меньше. А сейчас пейте побольше, промывайте желудок. И сама улыбается своей игре слов: «Не пейте, — а пейте больше». Так и ушла, не поверив про грибы. Но выжил Петр, отлежался за субботу-воскресенье без всякого больничного, и в понедельник, как положено, явился на работу. Видимо, хождение по туалетам подорвало здоровье не только в смысле желудка: сел голос. Только сипел, вздувались жилы на похудевшей шее, — рассказывая коллегам о грибах, изображал их ладонями, напрягал мимику и сипел. Получалось смешно.

Петр Иванович облегченно улыбнулся, развел ручищи, как крылья, разложил их на округлой спинке скамейки. Мимо пластично прошествовала «Фаина Каплан» и, в одобрительной улыбке, выразительно повела головой в сторону заката, а потом кивнула в сторону Петра Ивановича: «Прекрасный закат, не правда ли? Еще раз добрый вечер!» На этот раз она походила не на революционерку, а на какую-то известную иностранную теннисистку, видимо, во многом благодаря новому наряду: белые кроссовки, розовые расклешенные шорты и голубая майка. Впрочем, и само крепкое маленькое тельце, которое еще успешно спорило с возрастом, вполне располагало к спортивным ассоциациям. Когда она успела переодеться? — робко удивился Петр Иванович.

…А соседка, — вот, опять не смешно, — которая однажды сына его грудью покормила, так и пропала. (Ну, что поделаешь, от веселья до печали порой совсем недалече, — такая жизнь.) От простого аппендицита. А ведь здоровая была, кровь с молоком. Вовремя помощь не оказали — не было тогда в поселке хирурга. Вызвали вертолет, а пока везли, — растрясли, наверное. Хотя, конечно, спасали «вертушками» многих. Говорят, где-то на северах, памятник даже вертолету поставили, и правильно сделали, если это действительно так. Бывало, слышишь, ночью вертолет в небе гудит, значит, неотложное дело, санрейс, беда с кем-то. Так вот, однажды, и жену Петра повезли…

И ведь все поначалу складывалось хорошо: рожать жена должна была летом. Планировал Петр, что отвезет ее, вместе с первенцем, к матери, там и разрешиться она от своего святого бремени. И отпуск на работе ему как раз давали к сроку, пошли навстречу. Но на восьмом месяце случились какие-то боли в животе. Схватки — не схватки. Решили отправлять в район, в больницу. Заказали санрейс. А санитарный вертолет, оказалось, уже на вылете, куда-то на стойбище оленеводов, кажется, полетел. Ладно, отправили на обыкновенном пассажирском борту. Пусть так, погода хорошая, боли, вроде утихли. Сопровождающим, вместе с медсестрой, полетел и Петр, сына у соседей оставил. В воздухе и началось самое главное, что в таких случаях происходит. А лететь еще минут сорок. Как раз на полпути. И садится бесполезно — кругом голая лесотундра. Пассажиры — одни мужики. Кричат на вертолетчиков: быстрее, быстрее! Так вот и рожала его женушка: примостили ее кое-как на узком откидном сиденье, два мужика простыню, отвернувшись, держат, в качестве занавески, загораживают от остальных пассажиров. А он, Петр, вместе с медсестрой роженицу придерживают и уговаривают: здесь расслабься, здесь потужся, не стесняйся. Ничего не получается. Медсестра не выдержала — заревела, заматерилась: «Не стесняйся, тебе говорят, чего бельмами водишь, никто на тебя не смотрит!.. Дура, убьешь ведь ребенка!» Но так и не сумела супруга расслабиться, больно стеснительная была, за что Петр и полюбил ее в девичестве. Начал выходить ребеночек живым, а вышел, придушенным, бездыханным. А так, потом врачи говорили, все было бы нормально: ну, подумаешь, недоношенный. Вернее, недоношенная, — остались они с женой без дочки, больше рожать не могла. Хорошо — сын в радость. Сейчас вот отучился, пошел в армию, невеста, вроде, ждет. Скорей бы женился, мать внучку будущей снохе, в шутку, заказывает. В шутку оно, конечно, в шутку, но…Ох-хо-хо!..

— Хорошо здесь, правда? Приветствую вас!

Это к скамейке, на которой сидел Петр Иванович, подошел пожилой мужчина с внушительным, но упругим животиком: в одних шортах, полотенце через плечо, — усердно зачесывая влажные седые волосы на лысеющий затылок.

— Здравствуйте! — Петр Иванович подвинулся к краю скамейки, освобождая пространство, положил пакет с кефиром на коленки. — Вы, судя по всему, уже успели побывать на море?

— Да, — жизнерадостно отозвался мужчина, усаживаясь рядом, — решил не тратить время даром, в первый же вечер — привет морю! А вы, я вижу, здороваетесь с ним на расстоянии? — Он качнул головой в соответствующую сторону. Откуда прибыли в эти солнечные края, если не секрет?

Петр Иванович ответил. Мужчина отреагировал в том же бодром ключе:

— Бывал я в Сибири, бывал. Правда, понимаю, что Кемерово — там у меня брат, — это не Крайний Север, но все же понять ваши, так сказать, ощущения я, хотя бы приблизительно, могу. Сам я из Подмосковья, честь имею…

Мужчина представился и протянул руку.

— Вот и славно, Петр Иванович, думаю, мы сдружимся. Видел я только что ваш клинч с директором. Одобряю, я сам такой Робин Гуд!

— Ну, что вы, — смутился Петр Иванович, — обыкновенный казус. Два человека друг друга не поняли, и всего-то. Может быть, не захотели… А может, просто не успели… Никакого геройства.

— Нет, нет, не скромничайте. Я, как бывший боксер, глядя на вашу стойку, сразу понял: наш человек!

Закурили, помолчали. Петр Иванович пытался как-то поддержать разговор, но разговор не клеился. Петру Ивановичу казалось, что на самом деле вряд ли они с этим человеком сблизятся: разный темперамент, разные, по всей видимости, будут интересы. Он давно заметил, что в некотором роде одичал на своем Севере. Как-то размышляя над этим открытием, он сформулировал для себя основное отличие «обыкновенных» и «северных» людей: одни живут настоящим временем, другие — будущим. Что значит будущим? Да просто все оставляют на потом. По большому счету, оставляют на потом нормальную жизнь, которой остается, и то — лишь в перспективе — все меньше.

Когда Петр заканчивал техникум, и встал вопрос куда ехать, ему показалось «слишком классически» (перенятое у кого-то нелепое, но понравившееся словосочетание) оставаться в родном городе. Он, как и многие в его молодое время, решил испытать себя романтической чужбиной, «найти свою волю и долю» (тоже где-то вычитанная фраза). Будучи уже северянином, женившись, трансформировал возвышенную мечту во вполне практическое желание: накопить денег — купить дом «на Земле», машину, мебель. Затем, в свою очередь, определилась привычка к устоявшемуся образу жизни и нежелание его менять (потом-потом!) Следом — необходимость выучить сына, для чего нужно было стабильное материальное и социальное положение. Сейчас, когда замаячила пенсия, вообще рискованно куда-то подаваться — кому ты, и где, нужен? Получается, они с женой нужны только друг другу. Конечно, и сыну тоже, но у того уже начинается самостоятельная жизнь. Петр Иванович с женой сделали все, чтобы сын смог обосноваться на Большой Земле, чтобы ни в коем случае не связывал взрослую жизнь с Севером. Кстати, завтра нужно позвонить…

— Петр Иванович, — прервал очередную затянувшуюся паузу мужчина, — мне, на беглый и близорукий взгляд, показалось, что тут, в этом заезде, нас будет несколько солидных холостяков. К примеру, я уже заметил несколько чинных, я бы даже сказал, вполне шикарных дам. Некоторые, правда, даже с внучиками, но без мужей, заметьте. Примерно наш возраст и моложе. Вам не кажется это положительным моментом в нашем грядущем отдыхе? — он склонил голову и состроил Петру Ивановичу игривый взгляд из-под густых серых бровей.

Ну, вот. Так он и думал. Интересы их вряд ли совпадут. Петр Иванович попытался отделаться шуткой, не в силах совладать с неодобрительной мимикой:

— Вы знаете, для меня это слишком классически. Видимо, не хватает этой самой солидности, которую вы имеете в виду.

— Ну что вы! — собеседник опять сделался душа нараспашку. — Я сам человек простой и несолидный. Иногда супруга — чудесная у меня супруга, очень ее уважаю, — говорит мне: «Будь солидней, в конце-то концов!» Дети тоже: мол, пап, соответствуй должности. А я — нет! Мне бы с мужичками возле подъезда в домино постучать, пивка попить, на рыбалку, там, запилить. Кстати, вот, собираюсь после санатория съездить к брату в Кемеровскую губернию, отпуск позволяет. Брат у меня — вообще крестьянин, так получилось. Редко там бываю, но воспоминания остаются отменные. Особенно, знаете, люблю на сенокос с ним ездить. Эх, раззудись плечо! Представляете утреннюю зарю: вода в реке — что парное молоко, тишина, птицы только просыпаются… А вечерком — на охоту, с пузырьком, эх!..

Петр Иванович залюбовался новым знакомым, в голубых, необыкновенно ясных глазах которого отражался рыжий морской закат. Да и во всем помолодевшем облике сквозила чистота души и, соответственно, помыслов. Не хотелось прерывать, но и молчать неприлично, когда человек к тебе с открытым сердцем. Петр Иванович спросил первое, что пришло на ум:

— Поездом собираетесь ехать?

— Конечно, поездом, Петр Иванович. На самолет билетов нет, я узнавал. Сезон пик, ничего не поделаешь! Только вот и здесь в сомнении — получится ли: шахтеры эти чумазые, где-то под Анжеро-Судженском, железнодорожную магистраль перекрыли, на рельсы легли. Если до того времени не угомонятся, то придется мне возвращаться домой, не повидав родного брата.

— Да, — вздохнул Петр Иванович, — а всего-то ничего требуют — выплаты заработанного!.. — Ему почему-то сделалось неловко за шахтеров, как если бы слова обращались к тюменским нефтяникам.

— Эх, Петр Иванович, — закинув голову, глядя в небеса, светло вздохнул мужчина, — а моя будь воля, я бы этих саботажников, знаете, — просто расстреливал! Да-да, без всякого суда!

Петр Иванович попробовал как-то сгладить неожиданный поворот в теме, но не знал, как это сделать. Переспросил, задав, при такой решительности собеседника, нелепый вопрос:

— Без суда?..

— Конечно. А зачем? Все и так ясно: подрыв стратегических основ государства! И потом, если следовать простой житейской справедливости: я-то тут причем? Почему я должен страдать? Нет, однозначно, сам бы пошел прямо по шпалам и стрелял бы направо и налево. Немного, нет! Пару рожков — и достаточно. Рожок налево, рожок направо. Живо бы пути освободили! — Он махнул рукой: — А ну их, настроение только портить! — и откинулся на спинку скамейки. — Петр Иванович, ну что?.. — Здесь он демонстративно шумно потер ладонью живот. — Пора от слов к делу, как вы считаете? Тут вокруг, во всех дворах частники винцо продают. Может, возьмем баночку, отметим знакомство? Ну, как два несолидных человека? А? Приглашаю в мой номер!

Петру Ивановичу хотелось ответить мужчине, используя свое любимое неуклюжее словосочетание: «Нет, извините, слишком классически!» — именно оно молниеносно пришло на ум. Но, секунду подумав, он просто покачал отрицательно головой и, сморщившись, прижал ладонь к сердцу: дескать, извините, — здоровье …

Тема здоровья была вполне реальной, к тому же уместной — санаторской, и поэтому могла иметь более плодотворное продолжение, нежели просто красноречивый «кардиологический» жест, но Петр Иванович решил эту тему не развивать. Хватит с него воспоминаний.

Петр Иванович не заметил, как мужчина ушел. Оказывается, уже совсем стемнело. В кустах застрекотали насекомые. «Вздрогнули» и медленно зажглись редкие фонари. Он встал, намереваясь идти в сторону спального корпуса, который подсвеченным прямоугольником белел на фоне темных гор. Кефирный пакет сполз с колен и упал на стриженую траву. Петр Иванович поднял пакет, постоял с минуту, раздумывая, затем двинулся в противоположную сторону, к выходу с территории санатория.

Выйдя за арку, он сразу попал на тихую темную улицу, каждый дом которой был освещен: где-то фонарь горел над крыльцом, где-то гигантским фонарем сияла вся стеклянная веранда. В одной усадебке одна только тусклая лампочка висела прямо над калиткой и слабо освещала надпись над кнопкой звонка, сделанную мелом, — «Вино».

Петр Иванович позвонил. Шумно шоркая обувью, из дворовой темени вышел маленький, но крепкий человек, в трико и майке, типично кавказского облика: смуглый, нос крючком. Заговорил громко, гортанно и добродушно:

— Здравствуй, добрый человек! Говори, что тебе — вино, чача? Вино старое, несколько сортов, чача новая, клянусь мамой!

Его уверенность и доброжелательность передалась Петру Ивановичу:

— За вином я потом как-нибудь приду, хорошо? Сейчас, боюсь, вкуса не разберу.

Кавказец рассмеялся, сверкнул золотом искусственного зуба:

— А-а, шутник ты, оказывается, клянусь мамой! Темно — значит, вкус не разберешь, а? Может, большой фонарь принести, а? Значит — чача?

— Чача! — решительно махнул рукой Петр Иванович. — Вы не подумайте, я не алкоголик…

— О чем говоришь, э-э, аж неудобно, честное слово. Ко мне плохие люди не заходят. Раз к моему огню подошел, значит — отличный человек! Проверено, клянусь мамой!

Санаторий дышал спокойствием. Закончился первый, как правило, самый напряженный в таких заведениях день, люди устали от дорог, которыми добирались сюда, поэтому в заполночный час горели лишь редкие окна гостиницы и служебных помещений. Глухо гудело какое-то оборудование, вероятно, холодильники и вентиляторы.

На входе в главный корпус, за перегородкой с надписью «Администратор», дежурная с бесстрастным выражением лица, играла в компьютерную игру. Там иногда что-то булькало и стреляло.

В пустынном холле гостиницы, в глубоком кожаном кресле сидела — точнее, ввиду своих миниатюрных габаритов, почти лежала — «тенессистка-Фаина Каплан». По тому, как она вскочила при появлении Петра Ивановича, как подалась ему навстречу, по выражению глаз — по всему этому было видно, что она, находясь здесь, в неинтересном одиночестве, дожидалась именно его, борца с курортной бюрократией. На ней был цветастый сарафан, в котором она уже не напоминала ни революционерку, ни спортсменку: ее несколько взволнованный облик был просто женственен и уютен. Даже некоторая растерянная суетливость, с которой она стала говорить, подтверждала эту новую, и видимо, исконную версию образа:

— Доброй ночи! Думаю, излишне уточнять, что мы с вами завтра отказываемся от завтрака. Извините за тавтологию! — Она засмеялась, оглянулась в сторону администраторши, осеклась. Продолжила в деловом тоне, как с соратником: — Предлагаю начать день с утреннего моря. Затем спортплощадка, бадминтон и прочее… — Было заметно, что она не знала, как себя вести.

— Но… извините… — Петр Иванович в смятении развел руками: в одной был кефирный пакет, в другом — подозрительная бутылка с капроновой пробкой.

— О! — женщина, откинув голову и приподняв плечи, сделала оборонительный жест ладонями, выставив их перед собой. — Спасибо, спасибо, но у меня другие предпочтения!

— Но я… не в том смысле, — Петр Иванович виновато улыбнулся.

Некоторое время они смотрели друг на друга, затем женщина, выдохнув кроткое: «Жаль», — повернулась и, цокая каблуками босоножек, пошла к лифту. Следом виновато двинулся и Петр Иванович.

— Приятных снов! — останавливаясь, сказал он в спину женщине, когда та входила в лифт.

— Вы покорили меня тем, что…, — грустно успела сказать она, пока не закрылись створки лифта.

Петр Иванович тяжело вздохнул и пошел наверх пешком.

В номере Петр Иванович принял душ и вышел на балкон. Там он, не садясь за стол, стоя лицом к ночному городу, налил полный стакан чачи, грустно потрогал область левой груди и, переведя дух, медленно, но уверенно выпил. Крепость была как у разведенного, пятьдесят на пятьдесят, питьевого спирта. Своеобразного вкуса и запаха он сейчас не чувствовал и не слышал, и потому именно эта знакомая, беспримесная крепость щемяще напомнила дом, а следом логично навеяла конкретное — смешной случай с зубом мудрости. Петр Иванович даже тихо засмеялся, утирая выступившие, вероятно, от крепкого напитка, слезы: «Анестезия и дезинфекция! — два в одном!» — здесь уже, видимо, примешалась какая-то въедливая реклама.

А южный приморский город мерцал словно гигантская, усыпанная алмазной крошкой подкова, потерянная тысячелетия назад мифическим героем у края земли. Корабли на рейде мигали огненными радужными гирляндами. Всюду играла музыка. Разные мелодии и непонятные слова песен смешивались в единый звук, который довлел над бухтой, то стихая, то усиливаясь. И казалось закономерной его волнообразная природа, потому что все, что жило здесь, под ночным куполом, в этом мерцающем пахучем мире, было рождено богами моря.

Перед тем как отправиться спать, Петр Иванович разрезал пакет с кефиром, сделав большое, насколько было возможно, отверстие. Но пить не стал, а аккуратно, насколько могли уже неверные руки, поместил пакет на широкие перила балкона. Завтра утренние голуби, еще до его пробуждения, склюют все содержимое. Петр Иванович был в этом уверен, ведь он не впервые на побережье, — к тому же так всегда поступала жена с остатками пищи.

Когда жена была рядом, всегда было чем полакомиться голубям и чайкам.