Звёздный бумеранг

Глава первая СНОВА СОЛНЦЕ

Вот оно, солнце, хотя и незнакомое, серебряное, но настоящее солнце, совсем как земное, которого ребята не видели много лет; бьют в глаза лучи, и так нестерпимо, до слез, хочется на него смотреть и смотреть. Будто спросонья, земляне протерли кулаками глаза и зажмурились — и от обилия света, и от неуемной радости. Вот оно, солнце! Вот он, настоящий земной день!

Они стояли высоко на площадке: и астронавты, и пареньки, и Паркер.

На первый взгляд здесь все было, как на Земле: деревья с острыми и круглыми кронами, вдали фиолетовые волны гор, прозрачный воздух, чуть синеватый и сладкий, и лучи — золотистые, июльские, горячие. И все же что-то было чужое: не то стеклянная густота неба, не то буроватый цвет леса и зелено-красная трава, не то пряный запах цветов и деревьев, пропитавший все вокруг, даже самих жителей планеты. И еще: над лесом кое-где поднимались почти к облакам, огромные, похожие на дубы, великаны.

Знакомые предметы волновали и радовали, а густое небо, своеобразный цвет травы и воздух, как редкая голубая дымка, настораживали, заставляли вглядываться и шагать осторожно.

— Красотища! Как у нас в Южных Штатах, — сказал Паркер, вынул из кармана портсигар, раскрыл и осмотрел с сожалением. Захлопнул со вздохом.

Сигарет не было.

— Отраву-то мы для вас как-нибудь сделаем, — усмехнулся, заметивший недовольство Паркера, Баили.

— Если вы еще изготовите виски, я буду в полном смысле на седьмом небе, поклонился Паркер, — А мы не кланяемся, — сощурился Баили. Но Паркер не обратил внимания на ехидное замечание астронавта и с интересом начал осматриваться.

Обширная площадь, залитая каким-то розовым асфальтом, была пуста. Но вокруг стоял пасечный гул — в воздухе неподвижно висели или проносились, как шмели, маленькие лодочки. Из них выглядывали жители планеты, махали руками. Выше их висели корабли, похожие на дирижабли, только с открытыми палубами, на которых тоже были уамляне. Но самыми интересными землянам показались «лыжники»: в длинных широконосых антигравитационных туфлях, похожих на короткие лыжи, одни уамляне с раскинутыми руками неслись покато вниз, словно с горы, другие поднимались перпендикулярно вверх, а один уамлянин, перевернувшись вверх ногами, съежился и опять легко встал на «лыжи». И трудно было сказать: молодые люди резвятся в воздухе или пожилые — все они были круглолицые, румяные и веселые.

Асфальтовую площадь полукругом обнимал лес, и из него тоже хлынули жители планеты. На площадь накатывалась разноцветная шумящая толпа, теперь до звездолета, стоявшего высоленным монументом, доносился многоголосый гул. Уамляне бежали быстро, и вскоре вся площадь была запружена, а небо почти полностью закрыли летательные аппараты. И хотя воздух колыхался синеватой дымкой, лица жителей планеты различались хорошо. Уамляне разделялись на бронзовых и пепельных, как Пео и Баили. Пышные волосы и у женщин и у мужчин были красиво уложены, кудряшки ребятишек — а их было здесь много — переплетены разноцветными лентами. И женщины и мужчины одеты были в одинаковые костюмы — свободные, легкие, под которыми ясно угадывались стройные тела.

Володя и Агзам одновременно с недоумением посмотрели на Пео. Женщины- эти неугомонные модницы и выдумщицы на Земле — здесь пренебрегали разнообразием фасонов. Это было невиданно и неслыханно. Но вопросы задавать сейчас было не время и не место, и Володя только подумал в оправдание жительниц далекой планеты: «А может быть, разные, в сущности, очень неудобные платья и не нужны? Разве костюм красит человека? Умная и привлекательная девушка и в рабочей фуфайке приятна и симпатична. И почему не надеть всем самый элегантный и удобный костюм?» Но на эти вопросы Володя себе ответить не сумел. Все-таки однообразие вкусов — не привлекательное качество людей.

Астронавты стояли у барьерчика улыбающиеся. И даже торжественно-серьезный Маоа излучал улыбку, и когда начал говорить, протер глаза платочком. Голос его, повторяемый установленными где-то репродукторами, мощными волнами разносился по площади, перекрывая гул возгласов и рукоплесканий. В воздух летели тысячи разноцветных шаров, уамляне, находящиеся на летательных аппаратах, протягивали к шарам руки, отталкивали их, а они поднимались еще выше и лопались, превращаясь в огненные вспышки. Выше этих многочисленных вспышек в небе скрещивались красные лучи прожекторов, выписывая какие-то короткие фразы.

Володя стоял бледный, задрав голову. Он не верил себе, не верил своим глазам, он усомнился в окружающем. Володя читал слова, написанные на небе:

«Слава разуму! Слава астронавтам! Слава людям с далекой планеты Земля!

Здравствуйте, дорогие братья!» Он вдруг осознал, что понимает, очень хорошо понимает Маоа.

— Дорогие друзья! — восклицал командир корабля, вскидывая руку. — Пусть этот день немеркнущей звездой сияет на страницах нашей великой истории.

Пусть на просторах вселенной не сотрется путь, проложенный нашим звездолетом. Мы открыли планету с такой же, как наша, биогеосферой и привезли с собой родных братьев с планеты Земля. Ликуйте же и славьте человеческий разум! Славьте день начала общения разумных существ необъятного космоса!

Володя дотронулся до плеча Агзама, наклонился к нему и прошептал:

— Агзам, ты понимаешь, я не только могу перевести речь старца, но я читаю и слова, написанные на небе…

Агзам поднял голову, посмотрел на летающих уамлян, на огромные буквы, словно выведенные красными чернилами, и улыбнулся:

— Хорошо, Володя! Значит, мы не пропадем…

Этот Агзам решительно ничего не хочет понять! Он увлечен, он в восторге. Ему, наверное, не до товарища… И Паркер тоже… Все волнуются.

Только Паркер вертит головой и с насмешкой оглядывает и уамлян, и деревья, словно прибыл на митинг к себе домой, в Нью-Йорк…

Маоа закончил речь, людской гул прокатился по площади и буквально взмыл в небо. И тут же его покрыли уже знакомые землянам мощные звуки музыки где-то скрытого оркестра.

Площадка, на которой стояли астронавты и гости, стала медленно опускаться. В двух метрах от асфальта она остановилась, и из-под нее, выползла стекловидная лесенка. Первым по лесенке спустился Маоа и сразу попал в объятия уамлян. Потом в людском водовороте пропали Баили и Киу.

Следом за ними спустился Пео, и к нему тут же кинулись женщина с девушкой.

Но Пео почему-то остановился на нижней ступеньке. Женщина побледнела. И Володя услышал, как она, задыхаясь, спросила:

— Что случилось, дорогой Пео?

Девушка вскочила на ступеньку и прижалась к астронавту. А он — веселый и душевный Пео! — стоял истуканом, вдруг побелевшим, будто этой встречи он не ждал и женщину видел впервые. Он нехотя поднял руку и погладил голову девушки, а глаза его блуждали среди толпившихся уамлян.

Володя понял, что с Пео случилось что-то серьезное, и подошел ближе, не зная еще, сумеет ли он чем-нибудь помочь, но тут Паркер и Агзам, увлеченные всеобщим ликованием, вдруг ринулись вниз по лесенке, видно спеша встать ногами на твердую почву. Уамляне отхлынули, опасаясь соприкосновения с жителями далекой незнакомой планеты. Поблизости даже стихли возгласы и разговоры. Тысячи любопытных глаз были устремлены на мужчину с такими же бронзовыми волосами, как и у жителей планеты Уам, — на Паркера. На него были нацелены сотни трубочек, по-видимому, фотоаппаратов или фотозапоминающих устройств.

Не успел Володя что-либо сказать, как Агзам, широко улыбнувшись, легко спрыгнул с последней ступеньки лестницы. Он хотел, конечно, поскорее соскочить на площадь, но неожиданно поднялся метра на полтора и так испугался, что зажмурился. На площадь он опустился плавно, метрах в четырех от лестницы. Володя ринулся к нему. Почему-то Володе казалось, что именно он в ответе за всех землян на этой планете.

Они уже стояли рядом, когда к ним поспешно подошел Пео, взял их за руки и предупредил с явным неудовольствием:

— Не надо, мальчики, делать таких сильных движений. Вы же знаете, что у нас притяжение меньше, чем на Земле, поэтому, прошу вас, ведите себя как можно спокойнее.

— Извините, — сказал Агзам, озорно блеснув глазами. Он не перестал посмеиваться и после того, как Володя на него посмотрел строго. Паркер тоже, поглядывая на Агзама, улыбался. «Наживу я с ними беды», — со вздохом подумал Володя.

Глава вторая ЧУДЕСНАЯ ПОЕЗДКА

Уамляне образовали коридор, по нему Пео повел юношей и Паркера.

Теперь земляне и сами старались легче отталкиваться от дорожки, важно плыли рядом с широко и пружинисто шагающим астронавтом, Паркер семенил позади, будто танцевал фокстрот, и с обворожительной улыбкой, довольный приемом и любопытством к его персоне, раскланивался направо и налево. В костюме, подаренном ему Баили, бронзоволосый, достаточно стройный, он не особенно отличался от хозяев планеты и, конечно, вызывал к себе особый интерес. Пареньки же шагали в своей собственной одежде. Для них на звездолете ничего не нашлось подходящего.

Они вышли на небольшую площадку, где стояли машины, похожие на открытые комфортабельные автомобили без колес. Пео усадил гостей на мягкие сиденья крайней машины, сел к рулю управления и, обернувшись, весело предупредил:

— Прошу держаться за поручни, иначе можете вывалиться.

Машина бесшумно поднялась вертикально метров на тридцать и медленно полетела к лесу, издавая свистящий неприятный звук. Оглядевшись, Володя только сейчас увидел, какое огромное количество уамлян приехало их встречать — людское море колыхалось почти до самого горизонта, где начинался лес, а в воздухе по-прежнему было тесно от лодочек-самолетиков и странных лыжников. Уамляне шумели, гремела музыка, свистели летательные аппараты.

— Мы будем добираться разными способами, чтобы вы сразу познакомились с некоторыми видами нашего транспорта, — сказал, не оборачиваясь, Пео. Как ни странно было, несмотря на гам и гул, его голос слышался хорошо.

Они опустились вертикально и плавно в лесу на небольшую площадку- стоянку этих, по мнению Володи и его друга, чудесных летательных машин.

Пройдя по дорожке, посыпанной песком, метров пятьдесят, они очутились перед полукруглой аркой, густо заросшей вьющимися растениями с коричневыми, свернутыми в трубочку листьями. Под аркой оказался эскалатор, похожий на тот, что Володя видел в Московском метро. Но проехав на эскалаторе в глубь планеты метров сто, ребята остановились, пораженные: здесь не было станции, как в Москве, они стояли в обширном саду, освещенном настоящим солнечным светом. Впечатление было поразительное: будто они пересекли планету и вышли на поверхность с другой ее стороны.

Низкорослые деревья, усыпанные мелкими синими и красными цветами, распространяли приятный запах не то ландыша, не то цветущей черемухи, а по «земле» стелилась голубая трава, даже судя по виду, мягкая и нежная.

Песчаные дорожки расходились во все стороны. По одной из них и направился Пео.

Массивная мраморная дверь, увитая искусственными золотыми цветами, открылась сама, когда пассажиры подошли близко. Видимо, она была очень легкой.

— Ух ты! — шепотом воскликнул Агзам и спросил Володю:- Она знает, когда надо открываться?

— Видно, фотоэлемент сработал, — ответил Володя нехотя.

Вслед за Пео юноши и Паркер вошли в сигаровидный вагон с мягкими креслами, сферическим прозрачным потолком, сквозь который лился солнечный свет. Когда все уселись в кресла, Пео нажал на стене одну из многочисленных кнопок с надписями, дверь закрылась, и вагон бесшумно тронулся. Землян придавило к креслам, как на звездолете.

— Это метро? — спросил Агзам, который в Москве никогда не был.

— Возможно, — ответил Володя.

— Нет, милые мальчики, — поправил их Пео, — это не метро в вашем понимании. У нас весь транспорт, за исключением некоторых необходимых воздушных машин — служебных, спортивных и прогулочных, — и все селения и предприятия спущены под землю. Мы не можем поверхность планеты загромождать искусственными постройками: они засоряют воздух, уменьшают площадь зеленых насаждений.

При быстром увеличении населения количество зданий росло непомерно, возникла угроза облысения планеты — сады, леса, луга сокращались, а они, вы знаете, дают кислород и украшают жизнь. Нам пришлось перенести свои жилища, предприятия и транспорт в глубь планеты. Но надо сказать, это была огромная работа, длилась она более пятидесяти лет. Закончили мы ее не так давно. И теперь на поверхности планеты у нас остались только леса, сады и поля и некоторые крайне необходимые сооружения для научных целей, отдыха и спорта.

Электричество и у нас есть, но источники его другие, и нам не надо передавать энергию на большие расстояния. Каждая машина имеет свой источник питания энергией: компактный и любой мощности. Даже корабли в большинстве своем движутся под водой, конечно, за исключением прогулочных и научных. А этот снаряд, в котором мы летим, — да летим, я не оговорился, движется посредством электромагнитов…

— Наверное, так же, как разгоняются частицы в наших циклотронах- заметил Володя.

— Совершенно верно, — подтвердил Пео. — А вы знаете, с какой скоростью мы движемся? Со скоростью звука минимально. Движением управляют умные машины, они не тронут снаряд с места, если вы замешкаетесь при выходе.

Автоматы «знают», сколько человек вошло, сколько вышло. Если вы забыли выйти на своей остановке, вам подадут сигнал, и снаряд не полетит, пока вы не покинете вагон или не сообщите, что едете дальше. Кажется, я информирую слишком сухо и вам, по-моему, скучно?

— Ну, знаете ли… — проговорил наконец-то заинтересовавшийся Паркер.

Он пододвинулся к Пео и небрежно спросил:- Я надеюсь, вы покажете мне эти умные машины?

— Несомненно, — с охотой ответил Пео, но чуть заметно поморщился.

Володя, внимательно следивший за рассказом и поведен нем Пео, замечал, как на чувствительного уамлянина действует малейшее проявление наигранности, неестественности или ухарства в поведении Паркера или его и Агзама, как он старательно пытается скрыть свое недовольство и не может, видимо, в силу привычки всегда быть откровенным. Помедлив, Пео добавил:- У нас секретов нет.

— Гм… Благодарю, — недоверчиво глянул Паркер и откинулся на спинку кресла.

— А если я захотел переменить маршрут? — Агзам остался верен своей детской привычке.

— Пожалуйста. — Пео улыбнулся. — Надо об этом сказать автомату, и он объяснит, на какой остановке вам следует пересесть на другой транспорт.

Только говорить надо на нашем языке.

— А сейчас попробовать можно?

Пео засмеялся:

— Сейчас нам необходимо отдохнуть. Предстоит много важных дел.

Знакомством же и развлечениями мы займемся попозднее, времени у нас достаточно. Я надеюсь, что и вы не захотите скоро улететь от нас.

— Само собой разумеется. — Паркер махнул рукой. — Как говорится, люди должны обмениваться научным опытом.

— И не только научным, — возразил Володя, задумчиво глядя на мигающие розовые сигналы в головной части вагона. — Нам очень хочется посмотреть, как относятся люди здешней планеты друг к другу. От этого, по-моему, зависит и благополучие земного человечества… Мы живем в мире неиспользованных возможностей, вернее, сами во многих случаях создаем такой мир. Представьте себе, что на нашей старушке Земле все мощности военной промышленности хотя бы на одни сутки переведены на производство, скажем, автомашин…

Агзам слушал Володю все с большим изумлением. Что с ним произошло?

Откуда такие знания, такая зрелость суждений? Он заметил, что даже Паркер с интересом прислушивался к словам его друга.

— Так я говорю… — продолжал Володя. — Что мы получим? По моим расчетам, каждый человек — и малый и старый — получит автомашину…

— С нашей точки зрения, такое мероприятие — бессмыслица, — вставил Пео. — Зачем иметь в личном пользовании средства передвижения, когда можно получить любую машину в любое время в общественном гараже?

— Красная пропаганда, — определил Паркер.

Пео повернулся к нему, хотел, видимо, возразить, но тут автомат объявил о прибытии к месту назначения.

Снова поднявшись на поверхность планеты, они попали в большой сад.

Шли по длинной аллее кудрявых и высоких деревьев с крупной, как у лопухов, листвой и тяжелыми, как хорезмские дыни, плодами. У некоторых деревьев под тяжестью плодов ветки обвисли, у других вздымались вверх, наподобие гигантских стрел. По земле стелились лианы, на них зрели мелкие бурые плоды. Листья и плоды блестели на солнце, словно стеклянные. Потом все чаще стали попадаться низенькие деревья, на которых висели коричневые шары с арбуз величиной. А под ними разросся сизый кустарник, усыпанный бисером мелких цветов, издающих пряный ландышевый аромат. Дорожка была посыпана мелкими разноцветными камешками, и создавалось впечатление, что кто-то нечаянно рассыпал здесь длинные ожерелья, да так и не собрал драгоценности. Камешки похрустывали под ногами. И все здесь дышало спокойствием: и густое небо, и деревья, и трава, и даже воздух, пахучий и теплый, был густым, как вода.

Залюбовавшись невиданными деревьями и красивыми камешками на дорожке, Агзам отстал от товарищей и не заметил, как перед ним очутилось мохнатое чудовище с красной, то и дело разевающейся пастью. Ростом оно было с медведя. Чудовище стояло на двух лапах, чуть покачиваясь. Шерсть свисала с его тучного тела длинными мягкими бурыми прядями, рядом с обвислым ухом блестел выпуклый с куриное яйцо водянистый глаз.

Агзам вскрикнул и прыгнул в сторону. Оглянувшийся на крик Пео громко засмеялся, подбежал к чудовищу и обнял его, что-то приговаривая. Агзам мелко дрожал от страха.

— Я и забыл предупредить вас, дорогие мальчики, — продолжая смеяться, сказал Пео, — что у нас домашние животные не похожи на ваших. Это милая пуа, вроде вашей коровы, она дает много молока, очень полезного для детей.

Лет двести тому назад это был хищный зверь, а теперь ласковое, чистоплотное животное. К сожалению, мы еще не можем делать искусственное молоко такого же вкуса, какое дает нам ласковая пуа.

Животное мохнатыми лапами нежно обняло Пео, удовлетворенно мурлыча, как большая добродушная медведица.

— Иди сюда, Агзам, — позвал Пео.

Но ни у Агзама, ни у Володи, ни тем более у Паркера не было никакого желания приближаться к пуа. Огромная пасть особенно настораживала.

«Схватит — и поминай как звали», — думал Агзам, смущенно улыбаясь и не двигаясь с места.

— Я предпочитаю иметь дело с людьми, — сказал Паркер.

— Я, пожалуй, тоже предпочту пить молоко этого милого животного, чем с ним обниматься… — признался и Володя.

— Ну, как хотите, — согласился Пео, отпуская пуа. — Надеюсь, через короткое время вы ко всему привыкнете.

Пуа ускакала за деревья, тяжело подбрасывая лапы. Агзам проследил за животным, пока оно не скрылось, и пошел по аллее настороженный, оглядываясь по сторонам, готовый улепетнуть немедленно, если из чащи еще выскочит подобное домашнее животное. Он теперь не отставал от Володи ни на шаг.

— У вас все домашние животные такие? — придя в себя, спросил Агзам.

— Пожалуй, тебе они все покажутся странными, — пояснил Пео. — Ведь природные условия моей планеты несколько отличаются от условий Земли, и эволюция организмов была несколько иной. Но я пришел к выводу, что на Земле животные сложены более гармонично.

— А верблюды? — усмехнулся Паркер.

— На уамлянина ваши животные производят такое же впечатление, как на землянина наши, — сила привычки, установившихся вкусов, представлений. Но мы, ученые, должны быть выше привычек и вкусов. Приспособляемость, целесообразность — законы для всех живых существ вечные. Приведу вам один пример. На планете Уам осталось очень мало диких животных, вернее, мы оставили только тех, которых было трудно приручить, но которые приносят большую пользу. Есть у нас, скажем, полузверь-полуптица вайю, делающий прыжки в сотню метров, живет на высоких горах. Ценен вайю своим нежным пухом, какого искусственным путем до сих пор мы создать не сумели. Его пух отличается многими очень любопытными качествами: дециметровый слой его хорошо защищает нас от космических лучей. И приручить вайю нельзя — он любит прыгать, иногда за день делает несколько сот километров.

Астронавт и земляне подошли к высокой, высеченной из глыбы розового мрамора арке. Вокруг, насколько доставал глаз, тянулся лес-сад, над которым гигантскими часовыми застыли длинностволые великаны-деревья, а по ту сторону арки, в обширной котловине, был виден огромный стадион под стеклянным куполом, между ярусами пластмассовых кресел которого виднелись такие же арки. Стадион был пуст.

— Место для игр и концертов, — пояснил Пео, заметив интерес землян к сооружению — Мы еще там побываем.

Под аркой оказался эскалатор. Быстрое движение вниз. Теперь гостеприимный хозяин и гости оказались на широкой улице, обсаженной деревьями-цветами. Между деревьями возвышались скульптурные изображения людей, зверей, птиц. По обеим сторонам улицы тянулись обыкновенные трехэтажные дома, собственно, на каждой стороне был всего один длинный-длинный дом, с множеством высоких окон и массой парадных подъездов, украшенных скульптурными группами. И хрустальные скульптуры, и деревья-цветы, и перламутровые плиты, из которых были построены дома, все здесь сочеталось между собой и создавало симфонию легкости и изящества, музыкальной певучести уличного ансамбля. А голубой небосвод, видимо, стеклянный, удаленный не менее чем на сотню метров, сквозь который пробивались солнечные лучи, казался настоящим небом, всегда безоблачным, теплым и ласковым. По улице спешили уамляне так же густо, как в наших больших городах. И здесь они были одеты с особым вкусом: разный покрой, многоцветность материалов, яркость красок, но была и одна общая черта- все костюмы были легкие и полупрозрачные, сквозь них ясно проступали стройные, натренированные тела. И странно — ни одной автомашины! Ни одного уамлянина с брюшком!

Пео повел землян в один из ближайших зеленых переулков, объясняя:

— Вас удивляет солнце под «землей»? Да, это настоящие солнечные лучи.

Мы их конденсируем, как всякую энергию, на поверхности планеты и на спутниках и направляем под «землю», в наши города. Солнечной энергии так много, что ее хватает на все наши нужды: и для поверхности планеты, и для населенных пунктов. И здесь у нас, заметьте, всегда весенняя погода.

— Неизменная погода надоедает, — сказал Паркер.

— Только не весенняя, когда все живое торжествует, когда каждая клетка трепещет от радости созидания, каждое сердце полно счастья и любви.

А если уж вам очень захочется зимы, то садитесь в магнитный экспресс, и через два часа вы будете либо на снежной равнине, либо в снежных горах.

Согласны? — Пео засмеялся.

Глава третья ЖИЛЬЕ

Длинный коридор напоминал цветочную оранжерею. Цветы росли в низеньких кадках, соединенных между собой змеевиками. Синие, пурпурные, фиолетовые, красные и каких-то неопределенных оттенков бутоны походили или на большие одуванчики и тянулись вверх, или на подсолнечные головки и никли к полу на тонких мохнатых стеблях, распространяя запах сирени и роз.

Володя вспомнил оранжерею, которую видел на звездолете; здесь все благоухало так же, только не видно было ядовитого цветка, выпускающего коричневую жидкость. Между цветами стояли креслица с удобными подлокотниками. Сквозь высокие окна лился равномерный солнечный свет, воздух был влажен, и дышалось легко, как на берегу моря. Пео объяснил, что за цветами следят приборы-автоматы: поливают и удобряют землю в необходимом количестве, они же регулируют влажность воздуха и даже концентрацию распространяемых цветами пахучих веществ.

Вошли в небольшую комнату. Посредине — круглый стол, вокруг — четыре мягких кресла. Кресла казались стальными, но когда Володя пощупал спинки, его поразила мягкость и нежность материала, которым они были обиты. Справа от двери, в углу, прямо из пола рос цветок. Крупные мясистые листья висели над столом, а бутоны на длинных стеблях упирались в потолок. Пол был настелен эластичным материалом, совершенно скрадывающим шаги. У противоположной от двери стены стояла молочного цвета пластмассовая тумбочка, на ней — перламутровая коробка. И все. Комната была пустая, и Володя с Агзамом недоуменно посмотрели на Пео, когда он сказал, что они будут здесь жить. Пео прищурился и повторил:

— Да, вы здесь будете жить. Не нравится?

— Почему же? — усмехнулся Володя. — Только мы иногда должны поспать. добавил он.

— Так прямо и говорите, что вы восхищены, — Пео подавил мелькнувшую в глазах улыбку и продолжал спокойно, будто не понял вопроса, заданного Володей:- На тумбочке, друзья мои, стоит радиолуч. Включается он нажатием кнопки. — Пео ткнул пальцем в белое пятнышко, и коробка засветилась. — Можно его включить и словом «Хо». Для выключения снова нажать кнопку или произнести «Хи». Видите, радиолуч выключился. В этом случае действует самое обыкновенное звуковое реле, о котором вы, конечно, знаете. На Земле изобретены разные реле: звуковые, световые, тепловые.

Пео опять нажал кнопку и покрутил крошечный верньер. Послышался характерный шум и потрескивание, станции настраивались часто и плавно. Пео поймал музыкальную передачу и несколько минут вслушивался в далекий поющий звук не то скрипки, не то виолончели, — Не богато вы живете, — скептически заметил Паркер, прохаживаясь по комнате.

Пео не ответил и опять начал рассказывать:

— Крышка коробки открывается, и вы можете в любое время посмотреть представление одного из многочисленных наших театров, пользуясь вашими терминами, по телевизору. Радиолуч служит и видеотелефоном, но как им пользоваться, я расскажу после. — Пео глянул на Паркера, улыбнулся уголками губ, потом подошел к стене и крутнул выглядывавший из панели стерженек. От стены отделился и раскрылся диван. — На этих диванах, вы можете отдохнуть.

Правда, не особенно богато, как вы говорите, зато весьма удобно. В диване есть устройство, испускающее снотворные лучи. Есть и тонизирующее устройство. Кроме всего прочего, здесь вы можете найти библиотеку, довольно разнообразную по содержанию. К сожалению, прочитать наши произведения здесь не сможет даже Володя, знающий наш язык, в этой комнате нет читающей машины. Но мы ее скоро поставим, и я посоветую Агзаму и господину Паркеру изучить наш язык.

— Весьма благодарен за предложение, — поклонился Паркер, — я принимаю его с удовольствием.

В дверь кто-то постучал. Пео откликнулся, и в дверях появилась та самая девушка, которая встречала Пео у звездолета. Володя только сейчас рассмотрел ее: бледное круглое лицо с большими умными синими глазами, обрамленное буйными пепельными кудрями. В первое мгновение девушка осматривала присутствующих в комнате смущенно, но как только переступила порог, в глазах ее мелькнул озорной огонек, лицо порозовело, и она, грациозно ступая, смело прошла на середину комнаты.

Пео было нахмурился, но тут же подавил недовольство и, стараясь улыбнуться, представил девушку:

— Знакомьтесь, дорогие гости: моя дочь Лия…

— Разрешите мне самой познакомиться с землянами, папа, — медленно, с расстановкой сказала девушка по-русски.

Володя и Агзам удивленно и радостно вскрикнули — их ровесница на этой планете умеет говорить по-русски! Володя шагнул вперед и церемонно поклонился. Паркер тоже расшаркался и подал руку, но Лия неожиданно отступила назад и вопросительно взглянула на отца.

— У вас за руку не здороваются? — спросил Паркер, опуская руку.

— Почему же! У нас тоже принято рукопожатие. Но Лия опасается, насколько я понимаю. А страшного, по-моему, ничего нет. Как это у вас делается?

Паркер решительно взял маленькую руку девушки, пожал ее и потряс.

— Вот так у нас здороваются. А бывает, при встречах целуются…

Лия сразу стала строгой и недоуменно взглянула на отца. А он, улыбнувшись, пошутил:

— Этот обычай присущ даже птицам. На нашей планете поцелуи… как бы это вам сказать… слишком высоко ценятся, что ли… А теперь вам, дорогие гости, необходимо после дальней дороги вымыться и переодеться. За вами, юноши, поухаживает Лия, а мы с вами, уважаемый Паркер, пойдем в вашу комнату и займемся теми же делами.

Пео и Паркер ушли. Лия открыла дверцу шкафчика, вделанного в стену, и достала белье для молодых людей. Все оно умещалось в пригоршнях девушки настолько оно было тонким и нежным. Но когда Лия развернула белье, это оказались своеобразно выкроенные и не сшитые, а склеенные комбинезоны, и абсолютно непрозрачные. Лия подала юношам комбинезоны, они примерили их и остались довольны.

— Хорошо, — сказала она и повела землян в соседнюю комнату.

Это была обыкновенная душевая, решето висело над головой, пол гладкий, выстланный мрамором, под ногами гофрированный коврик. Володя попросил мочалку и мыло. Но Лия никак не могла его понять. А когда поняла, то громко рассмеялась и сказала, что у них такие вещи давно не существуют; нужно только встать под решето, окатиться водой, и вся грязь будет смыта.

— Когда вымоетесь, можете искупаться в бассейне. Вы плавать умеете? — спросила Лия и распахнула еще одну дверь. Володя и Агзам увидели небольшой закрытый бассейн с песчаным пляжем, зелеными берегами, на которых каким-то чудом росли деревья, похожие на ивы, но бордового цвета.

— Мы плаваем, как рыбы, — ответил Володя, и Агзам подтвердил слова товарища кивком головы.

— Очень хорошо! — обрадовалась Лия. — Мы поедем на море и там будем много плавать. Да? До свидания.

Девушка ушла, а Володя почесал переносицу и вопросительно посмотрел на Агзама. Предстояло нелегкое испытание: ведь никто из них на море ни разу не был, а оконфузиться очень не хотелось. Они разделись и встали рядышком под душ. И тут же сама собой на них обильно полилась теплая вода.

И только они было хотели по привычке покарябать головы, чтобы лучше промыть волосы, вода перестала течь, а в стене открылась заслонка, и на юношей хлынула струя воздуха. Заслонка и закрылась сама, когда юноши обсохли.

— Все? — удивленно спросил Агзам.

— Наверно, — развел руками Володя. — Купаться будем?

— Давай.

В Ташкенте летом они никогда не ходили в баню, целыми днями бултыхались в канале Бозсу, и поэтому сейчас у них от нетерпения загорелись глаза. Ведь они не купались целый десяток лет! Подумать только!

Они, собственно, почти не верили, что прошел такой длинный срок, для них и одного месяца перерыва было достаточно, чтобы прийти в уныние.

Агзам направился к бассейну, поеживаясь, — в Бозсу вода всегда была ледяная, — но через несколько шагов остановился и сказал:

— Нет, надо посмотреть. Скорпионов и фаланг здесь, наверно, не встретишь, зато другие страшилища есть. Вдруг выскочит домашнее животное вроде того, которое попалось нам на дороге?

— Домашние животные не кусаются, — возразил Володя. — Ты что-то стал очень пугливым, Агзам.

— А если появится домашняя кошка с верблюда?

Володя озорно прищурился.

— Сядем на эту кошку и покатаемся, как на верблюде.

— Ты все такой же смелый… — проговорил Агзам, с восхищением глядя на товарища, — хотя и стал профессором… — добавил он шутливо.

В кустах кто-то засопел, потом замурлыкал. Юноши прижались к стене, насторожились.

На той стороне бассейна из воды высунулась странная голова, похожая на соминую, с длинными усами и длинной мокрой шерстью на шее.

— Я говорил… — прошептал Агзам.

Володя молчал. Зверь покачивался на воде, не двигаясь. Глаза, выпуклые, красные, блестели масляными пятнами.

Может быть, наши парни украдкой ретировались бы, но в душевую вошел Пео и, узнав, почему они не купаются, засмеялся так же громко, как там, на дороге, когда им встретилась пуа.

— Мы держим в бассейне эту полурыбу-полуживотное для развлечений — сказал он. — На нее можно сесть и покататься. Ребята да и взрослые люди очень любят рео.

И как ни велико было любопытство землян и желание покататься на удивительной рыбе, они все же решили отложить это удовольствие и стали одеваться. Вымывшийся под душем Паркер тоже не проявил энтузиазма, хотя и сказал:

— Люблю сильные ощущения, они встряхивают, электризуют.

— А теперь мы пойдем завтракать, — пригласил следовать за собой Пео.

Шагая вслед за уамлянином, Володя осматривал себя: ему не верилось, что он одет, — так легок был комбинезон, блестящая мягкая ткань почти не чувствовалась на теле. Агзам тоже хмурился и ощупывал свою одежду. Только Паркер беспечно улыбался, приглаживая ладонями рыжие вихры.

Столовая помещалась в этом же здании, в конце коридора. Это был длинный узкий зал, по обеим сторонам его стояли пластмассовые ажурные столики, а чуть повыше их, в углублениях стен, непрерывно двигалась лента конвейера. Бросалась в глаза роспись стен. Это были натюрморты. Некоторые плоды земляне уже видели по пути с ракетодрома.

Володя и Агзам крутили головами. Шары, похожие на арбузы, только розовые, были насыпаны горкой, рядом — помидоры, но коричневые, а дальше зеленые-зеленые яблоки. Парни сравнивали фрукты и овощи планеты со своими, земными, фруктами и овощами и чувствовали, как разгорается у них аппетит.

Особенно подействовали на них прекрасно изображенные блюда с зажаренной дичью. Казалось, даже от птицы исходил приятный запах.

В столовой было пусто. Заняли столик. Пео вытащил из ящика трубочку, нажал на крохотный выключатель и, посмотрев на световые сигналы, появившиеся в квадратном выеме стены, начал что-то говорить. Потом, положив на место трубочку, пояснил:

— Я заказал обед. Вам, дорогие гости, придется привыкать к нашим блюдам, ничего не поделаешь. Такова судьба всяких путешественников- видеть, удивляться, пробовать и привыкать.

— Я тоже буду вместе много есть, — сказала появившаяся Лия.

За столом засмеялись. Лия произнесла эту не совсем складную фразу так мило, что Володя, взглянув на нее, вдруг почувствовал волнение, покраснел и опустил голову. Ему очень не хотелось, чтобы его смущение было замечено, но Лия то и дело взглядывала на него, я в ее синих чистых глазах, словно небо, отраженное в родничках, мелькали солнечные блики задорного смеха.

Она лопотала, с трудом подбирая слова, перебирая их, но не смущалась и громко беззаботно смеялась. Пересилив смущение, Володя принял участие в шутливом разговоре.

— У нас говорят: «Обедать — не дрова рубить».

— Обедать, конечно, полегче, чем дрова рубить, — вмешался Пео, — но человек все должен делать с желанием, с удовольствием: работать, обедать, гулять — иначе жизнь будет неинтересна.

— А у нас иногда и чай пьют не с сахаром, а с удовольствием…

Агзам, Паркер и Пео захохотали, а Лия схватила Володю за руку и затормошила его:

— Не понимаю, я не понимаю! Почему смех?

И когда Володя с помощью Пео объяснил ей эту игру слов, Лия тоже засмеялась, да так звонко и заразительно, что он шутливо заткнул уши, чем снова вызвал всеобщее веселье.

Обед подъехал на конвейерной ленте в обыкновенных пластмассовых, но искристых тарелках, вазах и чашечках. Лия расставила их на столе, перед каждым положила что-то вроде ланцета, пинцета и лопаточки. Столовая посуда и приборы напоминали земные вещи — видно, все, что делается разумно и для одной цели, хотя и в разных местах, должно иметь сходство. Так рассуждал Володя.

— А глотнуть ничего нет? — поинтересовался Паркер.

— Как? — не понял Пео.

— Я говорю — выпить надо. Хотя бы такой напиток, какой мы пробовали на звездолете.

— А… — догадался Пео. — Покрепче?

— О-кэй! Вы догадливы.

Пео снова вынул из стола трубку.

— Великий французский песенник Беранже сказал: «Прощай вино в начале мая, а в октябре прощай любовь», — продекламировал Паркер, стараясь привлечь внимание девушки. — Но потом он изменил своей привычке, перепутал времена года, перемешал любовь с вином и, умирая, передал это наследие нам, американцам. Жизнь украшают женщины и вино, а остальное все — потение и потение.

— Старо, как мир, — вставил Володя, но спорить, не стал. Ему хотелось узнать, как отнесутся уамляне к этой разгульной философии Паркера. Девушка смутилась и отвернулась, а Пео, видимо желая замять такой разговор, сказал:

— Насколько я знаю, люди, тратящие жизнь по вашему принципу, живут не более сорока-пятидесяти земных лет. А мы живем сотни лет и не жалуемся ни на скуку, ни на усталость. Так что перебарщивать нигде и ни в чем не следует. Это в шутку. А по-серьезному мы с вами, если хотите, поговорим после обеда на эту тему. Нам ведь сейчас предстоит не малое удовольствие — пообедать. Этим делом мы и займемся засучив рукава. — И Пео начал настаивать, чтобы земляне попробовали все, что оказалось на столе, потому что ему необходимо знать, чем они будут питаться, Агзам, стеснительно посматривая на уамлян и на Володю, сидел, опустив руки на колени, как в детском саду. Паркер критически осмотрел блюда и повернулся к конвейерной ленте, которая должна была принести горячительный напиток, и весь превратился в ожидание. А Володя, облюбовав поджаренную лепешку бурого цвета, похожую на коржик, решительно отломил кусочек и сунул в рот, но тут же выплюнул. Лепешка обожгла язык, словно стручковый красный перец. Другие блюда Володя оглядел с опаской. Но неудобно было отказать ласковому Пео, да и на самом деле надо было выбрать пищу, иначе можно будет на этой планете умереть с голоду, и он осторожно лопаточкой подцепил из чашечки кусочек холодца. Холодец оказался настолько кислым, что у Володи градом покатились слезы.

Пео улыбался и говорил:

— Как хочешь, милый мой, хоть плачь, а все попробуй. Надо выбрать что-нибудь подходящее, пока не привыкнешь к нашей пище. А потом, быть в гостях и не есть — обидеть хозяев.

Попробовав сладковатую жидкость, жареное мясо, по вкусу напоминавшее курятину, Володя, наконец, напал на зеленые шарики и похвалил их, подмигнув при этом Агзаму. Пео засмеялся:

— Я так и знал, так и знал! Что нравится молодежи? Конечно, конфеты!

— А фрукты? Вот это лиео, — посоветовала, указывая на мелкие желтые ягоды, Лия.

Чтобы не показаться перед девушкой трусом, Володя взял сразу несколько ягод, высыпал в рот, раздавил. Ощущение было такое, будто он разжевал лед, но приятный на вкус и с нежным запахом. Володя погрозил девушке пальцем, от чего она залилась звонким смехом.

— Я люблю пробовать незнакомые фрукты, — успокоившись, сказала Лия- Когда я прилечу на Землю, то сначала пойду в сад и буду есть фрукты. У вас вкусные фрукты? — обратилась она к Володе.

— Очень! — воскликнул Володя и причмокнул. — А какие у нас дыни!..

Например, бухарские…

На ленте подъехал пузатый графин с розовой прозрачной жидкостью. За графином была наставлена целая вереница тарелок, чашек, сковородок и просто дощечек Лия принялась расставлять блюда на. другом столе, а Пео взял графин и поставил перед Паркером.

— Вот вам тонизирующая смесь, называемая яу. Выпейте.

Паркер не заставил себя ждать, налил полную чашку тонизирующей смеси и выпил залпом, как воду в жаркий день. И тут произошло то, что должно было произойти: лицо Паркера стало таким же рыжим, как его огненные волосы, раскрытым ртом он ловил воздух, из глаз его ручьями текли слезы.

Володя и Агзам смотрели на него с тревогой, а уамляне еле сдерживали смех.

— Ох! — выдохнул Паркер, а отдышавшись, схватил большой кусок мяса, засунул его в рот и картаво проговорил:

— О черт! Прекрасное вино.

— Очень рад, что сумел удовлетворить ваше желание, — проговорил Пео, хитро прищурясь. — Теперь все вы займетесь выбором подходящих блюд, а я буду составлять для вас временное меню. На всех планетах, на которых есть условия для жизни, природа, очевидно, создает одни и те же белковые и углеводистые соединения, если, конечно, биогеосфера идентична. Только люди в разных местах по-разному, по своему вкусу, перерабатывают продукты природы.

Земляне не без удовольствия принялись выбирать блюда.

Глава четвертая ПРИЗНАНИЕ

После обеда, отослав землян отдыхать, Пео поехал в научный центр, куда его пригласили сразу по прилете, и вернулся домой расстроенным. Все складывалось одно к одному. Встречу с женой он ждал долго, и она получилась такой, какой он представлял ее. Это была тягостная встреча. Он сам напросился сопровождать землян, чтобы обдумать первое впечатление и подготовиться к окончательному объяснению с женой. А теперь с ним дочь.

Конечно, она воспользовалась его именем и упросила Совет познания послать ее на помощь отцу. С какой целью?

Неужели она ничего не поняла из встречи на ракетодроме? Нет, она все поняла, она прекрасно держалась и с землянами, и с ним. Хорошая у него дочь. Но от этого еще труднее, еще сложнее будет объяснение с женой.

И вконец он расстроился в Совете познания. Его соотечественников сейчас волновало не только возвращение звездолета и встреча с далекими братьями, их волновали и другие очень важные события. Одно из них произошло за день до возвращения звездолета в научном центре, где изучались силы полей гравитации. На планете давно уже научились противодействовать силам притяжения и пользовались антигравитационными аппаратами очень широко. Но ученые не могли довольствоваться противодействием. Были высказаны предположения, что силы гравитации могут переходить в электромагнитные волны. Для разрешения этой проблемы и был создан специальный научный центр. Ученым было ясно, что в случае подтверждения выдвинутой гипотезы, люди получат огромное количество энергии — ведь гравитационные силы неисчислимы и находятся в любой точке планеты, а в космосе распространяются на миллионы километров. А скорость их распространения? Вдруг она больше световой — установленного предела скорости для материальных частиц?

Работа ученых планеты Уам, можно сказать, увенчалась успехом: был создан аппарат, который преобразовывал гравитационные силы в электромагнитное излучение. Оставалось только научиться регулировать мощность и частоту излучения, и тогда практическое использование этого излучения было бы не за горами. Но случилось непредвиденное. Остановив работу аппарата, сотрудники центра вдруг заметили, что приборы продолжают показывать электромагнитное излучение. Проверили аппарат, но изъянов не нашли, а приборы настойчиво указывали на наличие преобразования гравитационных сил. Кто-то из сотрудников увидел, что почва вокруг здания начала трескаться. Послали запрос на сейсмостанцию. Получили отрицательный ответ. И еще: все работники, находящиеся в здании центра, почувствовали недомогание, а электромагнитное поле все усиливалось и начало расширяться по территории центра.

Когда Пео приехал в Совет познания, там уже были Маоа, Баили и Киу.

Сюда съехалось много ученых. Из Совета они, не задерживаясь, направились в научный центр.

Положение не изменилось. Аппарат-преобразователь не работал, а электромагнитное излучение продолжалось, и поле излучения постепенно расширялось.

Предварительный вывод кворума ученых был неутешителен, даже устрашающ: началась цепная реакция — возникшие из сил притяжения лучи в свою очередь воздействовали на поля гравитации и вызывали преобразование.

А в перспективе, если реакцию не остановить, она распространится по всей планете, с уменьшением сит притяжения исчезнет атмосферный газ, а впоследствии погибнет и сама планета. Предварительно было решено окружить научный центр по изучению полей гравитации изоляционным слоем, пресечь распространение гравитонных лучей.

Пео прекрасно понимал, какая катастрофа грозит жителям планеты. Надо было спасать все живое, все силы и знания отдать сейчас этому делу. Личные заботы хотелось отложить до более благоприятного момента. Но это значило, какое-то время говорить неправду, обманывать жену, дочь… Нет. Так поступать Пео просто не умел. На пороге Пео остановился. Вот она, комната, в которой он провел много счастливых дней, много передумал и перечувствовал. И, как в далекие годы, на него пахнуло теплом домашнего уюта, особым семейным воздухом, и он зажмурил глаза. Может быть, возвратятся прежние чувства, может быть, ему приснился длинный космический сон и он сейчас проснется и несказанно обрадуется? Ему, пожилому ученому, совсем не хочется предстать перед товарищами ветреным человеком, попасть в число легкомысленных жителей планеты.

Жена сидела на диване, опустив голову на руки, и тихо плакала… Да, Гие способна плакать, не то что Киу. Она, конечно, понимала, что не только продолжительная разлука, но и присутствие на звездолете другой женщины повлияло на отношение мужа к ней, понимала и то, что поправить положение уже невозможно, и страдала от своего бессилия. Конечно, у нее есть права; в любом сознательном обществе есть законы, оберегающие мать и детей, только эти законы действуют на разум, а не на сердце. Да, она плачет, но не оттого, что ей будет трудно жить, и не о будущем дочери она беспокоится. Как всех женщин всех планет и во все времена, Гие терзала обида: значит, она оставила в сердце Пео неглубокий след, и он стерся за годы разлуки. Она во всем виновата, она!

— Ты плачешь? — удивился Пео.

Гие подняла голову, платком вытерла глаза.

— Слезы не только признак слабости… — сказала она тихо. — Садись.

Поговорим.

Пео сел на диван рядом с женой. Надо было, как прежде, обнять жену, приласкать — он понимал это, но не в силах был покривить душой, не мог обманывать ни ее, ни себя и сидел насупленный, виноватый.

— Может быть, мы повременим? — подалась к нему Гие. — Время не только стирает, но и возрождает чувства. И многое можно восстановить в памяти и в сердце, если крепко пожелать этого… Я, конечно, сделаю все возможное…

Вокруг стояла нерушимая тишина, с улицы не долетало ни одного звука, и голос Гие звучал приглушенно и невнятно, словно говорила не она, а кто-то стоявший за нею. Пео смотрел на жену и думал: «Она нисколько не изменилась за эти годы. Все такая же, чуточку философ и очень чувствительная женщина. И глаза такие же ясные и нежные, в них по-прежнему вспыхивают искорки задора, она — вся внимание, несмотря на мрачные мысли, обуревающие ее сейчас. И свои волнистые песочного цвета волосы она по-прежнему зачесывает на косой пробор, закрывает правое ухо и открывает левое — маленькое, розовое, нежное. И чистые задорные глаза, и легкая, как дуновение ветерка, улыбка заставляют многих смотреть на нее с восторгом.

Но почему эта красивая, нежная и умная женщина не вызывает в нем прежнего горячего чувства? Почему вдруг захотелось ему погладить ее, как маленькую красивую птичку шау?..

— Ты не отвечаешь, тебе трудно…

«Она все понимает, и все же ласкова и рассудительна. Какой же надо обладать выдержкой, чтобы не разрыдаться! Она — молодец, а я слабый, себялюбивый человек! Но ведь я честен! Надо ли притворяться, чтобы продлить мученье?» — Да, мне очень трудно, — наконец сказал Пео. Дольше молчать было невозможно. — Я вынужден оставить свой родной кров, где прожил много дней, где испытал подлинное счастье. Я не знаю, почему я охладел ко всему когда-то близкому и родному… Киу? Любовь к ней? Но этого, вероятно, недостаточно, чтобы забыть свою семью… Есть что-то еще. Ты предлагаешь подождать. А что это даст? Все в природе ищет обновления… и ничто не возвращается…

— Я готова на все! — Гие прижала руки к груди и подняла на Пео полные мольбы глаза. — Жить с надеждой легче… Верно, в природе ничто не возвращается, кроме… чувств. Они все же повторимы. И потом: мы думаем, заботимся о себе, а дочь забыли… Как ей объяснить наше поведение? Какую рану мы ей нанесем? Много лет я рассказывала ей о тебе, воспитывала в ней уважение и любовь к тебе не только как к хорошему отцу, но и как к смелому астронавту, великому исследователю космоса, поэту и страстному и честному человеку. Я создала вокруг тебя ореол, ты в ее воображении стад всемогущим, недосягаемым. И вдруг… простая человеческая слабость (конечно, если смотреть ее глазами). Я спрашиваю, что мы будем делать с ней? Кто — ты или я? — объяснит ей причину нашего развода?

Этого вопроса Пео ждал, мучительно искал на него ответ и ничего вразумительного, строго логичного придумать не мог. Он встал и прошелся по комнате. Остановился у окна. Почти все окно закрывало цветущее дерево.

Бело-розовые лепестки цветов были прозрачны, красные прожилки в них напоминали кровеносные сосуды, и казалось, в них пульсирует кровь. Нежный запах цветов словно проникал сквозь тонкую стену и гулял по комнате вместе с прохладным ветерком автоматического регулятора температуры и влажности воздуха.

Пео ощутил за спиной вопросительный взгляд жены, поежился.

— У тебя было много времени, чтобы найти ответ на этот естественный вопрос. Ты готовился. И если не отвечаешь, то, вероятно, ответ нашелся не самый лучший. Для меня же эта проблема возникла только сегодня, и ты, кажется, не хочешь дать мне времени для поиска лучшего выхода…

— Нет, нет! Что ты! — Пео повернулся к жене. — Я только хотел сказать, что люди давно уже накопили такой опыт, они решат все за нас…

— Нет, все не решат. У меня есть право выбора из некоторых существующих вариантов. — Гие встала и решительно шагнула к мужу. Сейчас она не была нежной и ласковой, она была гордой, и глаза ее потемнели, будто на них упала тень. — И кроме того, сердцу не прикажешь… У меня есть право отправить дочь в дом ребенка или оставить с собой, можно не говорить сейчас и можно сейчас же сказать ей правду. Как видишь, милый, мне есть о чем подумать.

— Я не хотел тебя обидеть… — спохватился Пео и тоже шагнул, взял жену за руку, — Пожалуйста, давай подождем. Но я хотел тебя предупредить: по-моему, наша дочь все уже поняла. Надо только узнать, к какому она пришла выводу.

— Я узнаю.

Глава пятая В СОВЕТЕ ПОЗНАНИЯ

Огромный круглый зал был полон. Здесь собрались все ученые Главного Совета познания и многочисленные делегации со всей планеты. Земляне понимали, что во всех уголках планеты Уам много говорят о них — людях, прибывших из другого мира, другой солнечной системы. Передавались по видеотелефонам, записывались на памятные ленты их поведение, слова, высказанные ими мысли. И, конечно, было несколько боязно идти на такое авторитетное и многолюдное собрание. Даже Паркер, попыхивая сделанными специально для него сигаретами, посматривал встревоженно по сторонам и угрюмо молчал.

Зал у землян вызвал искреннее восхищение: бесчисленные ряды мягких кресел, с какой-то удивительно гладкой и мягкой обивкой, поднимались к своду на высоту не менее пятидесяти метров, а от сцены до крайних рядов было несколько сот метров. Небообразный купол — без каких-либо колонн, пронизанный солнечными лучами, освещал каждый уголок, каждого зрителя.

Ажурные стены со вставленными у каждого ряда зеркалами казались невесомыми, и впечатление было такое, будто зрители собрались на вольном воздухе. На самом же деле этот зал заседаний Главного Совета познания планеты находился глубоко под землей.

Входя в зал, Володя прежде всего увидел старца Маоа, стоявшего посредине сцены. На этот раз командира звездолета спокойствие покинуло: говорил он горячо, словно пел речитативом, порывисто взмахивал руками, и раскрасневшееся лицо его то загоралось улыбкой, то становилось суровым.

Его голос одинаково звучал как на сцене, так и в глубине зала.

Оратор распростер руки навстречу входившим землянам, и в зале тотчас же поднялся невообразимый шум. Уамляне, стоя, размахивая руками, улыбаясь и крича, приветствовали гостей.

Пео усадил землян на сцене в кресла, поочередно нажал кнопки, и перед каждым из гостей из пола поднялись пюпитры, на которых стояли по два соединенных между собой рожка. «Микрофоны», — догадался Володя и не стал интересоваться этим простейшим устройством. Он обратил внимание на интересное явление: ему были прекрасно видны лица уамлян даже с самых последних рядов. Значит, и зрители тоже хорошо видят находящихся на сцене людей. Казалось, воздух настолько прозрачен, что простым глазом можно разглядеть пылинки на куполе.

После Маоа на середину сцены вышел Баили, поднял руку, и в зале мгновенно наступила тишина. «Ну и дисциплина! — с восхищением отметил Агзам. — У нас в классе, когда входит Мария Ивановна, и то ребята не затихают так быстро». Подумал это Агзам и спохватился: прошло уже много лет после того, как он последний раз посетил свою школу и, может быть, Марии Ивановны уже нет в живых… И настолько Агзаму стало жалко свою учительницу, что у него на глазах выступили слезы, и он, чтобы скрыть их, часто заморгал.

Баили начал говорить, и, хотя он говорил на своем языке, земляне вдруг услышали из рожков чистую, очень правильную русскую речь. Пораженный Агзам широко открытыми глазами уставился на рожки. Паркер оглядывал сцену, пытаясь обнаружить переводчика, и только Володя весело посматривал на Баили и с удовольствием сравнивал русские слова со словами уамлян, прекрасно понимая ученого. Теперь-то он догадался, для чего предназначены рожки-микрофоны, и удивлялся быстроте, с какой уамляне установили где-то переводные аппараты.

— Уважаемые коллеги, дорогие товарищи! Так говорят и на Земле, — начал Баили свою речь. При упоминании Земли уамляне разразились аплодисментами.

Баили пережидал, улыбаясь. — Мы празднуем величайшее достижение нашей науки — установление непосредственной связи с миром людей из другой солнечной системы, во многом сходным с нашим миром и по эволюционному развитию биогеосферы, и по общественному устройству. Разрешите мне коротко доложить о своих наблюдениях и некоторых предварительных выводах…

Стены зала сверкали, яркими разнообразными красками были окрашены костюмы уамлян, сверху обрушивались потоки голубоватых солнечных лучей.

Цветная симфония. Здесь земляне увидели и явных стариков: они сидели в ближайших от сцены рядах — безбородые, лысые, морщинистые.

Микрофонов на сцене не было. Фотографы, операторы кино и телестудий не толпились перед глазами, как это бывает на Земле. Зато у рампы и в стенах поминутно зажигались и потухали круги и квадраты, такие маленькие, что их трудно было заметить.

— Это собрание транслируется или нет? — шепотом спросил Агзам. Володя пожал плечами. — Не может быть, чтобы не транслировалось. Наверное, и телевизионная передача есть… — Агзам представил, как на него сейчас смотрят миллионы — не меньше! — уамлян через многочисленные экраны видеотелефонов, смотрят с улыбкой или требовательно, и смущенно посмотрел вокруг. Потом нахмурился и принялся разглядывать дальние ярусы. «Еще подумают, дикарь приехал с какой-то Земли. Надо держать себя в руках.

Пусть они знают: мы запускали ракеты на Луну и Венеру, а теперь, может быть, и люди туда полетели…» Агзам посмотрел на Пео, увидел на его лице улыбку и вздрогнул: «А не научились ли они узнавать мысли людей? Надо быть осторожнее!»- решил он и поджал губы по-стариковски. Но изменить мысли оказалось не таким простым делом, они лезли без разрешения, против желания, и приводили Агзама в трепет. Одно спасало его: думал он по-русски, а русский язык знали очень немногие уамляне.

Баили закончил выступление словами, которых Володя ожидал, и все же, услышав их, заволновался:

— А сейчас вы, дорогие соотечественники, послушаете одного из представителей планеты Земля Желтой звездной системы. — Баили повернулся к Володе и сделал пригласительный жест. — Прошу, дорогой Володя.

— Наши ученые очень хотят услышать именно тебя, да не только ученые- все жители планеты, — прошептал Пео.

— А они поймут? — спросил Володя.

— Не беспокойся. Переводные аппараты перед тобой. — И Пео показал на черные рожки.

— Давай, давай, — приободрил товарища Агзам, толкая его локтем в бок.

Еще на звездолете Володя обдумал свою речь перед уамлянами. Если бы первому предложили выступить Паркеру, то Володя и сам бы напросился; нельзя же человеку капиталистического мира представлять население Земли перед жителями далекой планеты! Ему нужно выступить перед незнакомым миром людей, от его речи зависел престиж родины, ведь он здесь представитель великого советского народа, русского народа! Чтобы утихомирить дрожь, Володя сжал кулаки. Ногти впились в ладони.

Уамляне шумели, аплодировали. Улыбки, кругом улыбки. Володя поднял руку, как это сделал Баили, и зал затих.

— Товарищи! — сказал Володя дрогнувшим голосом. А по залу разнеслось слово «юий». Уамляне опять бурно зашумели. Видно, слово «товарищ», очень привычное для землян слово, они восприняли как откровение, искреннее выражение дружеских чувств, как особенно родное и сердечное слово. В третьем ряду Володя увидел улыбающуюся Киу и вдруг пожалел, что нет здесь Лии. Жаркий прием уамлян окрылил Володю, и он продолжал уже смелее:- Мы прилетели к вам с далекой планеты Земля, очень далекой по расстоянию и очень близкой по разуму и человеческим чувствам. Мы передаем вам горячие и сердечные приветы моих земляков!

Шум не стихал долго. Уамляне азартно вскакивали, снова садились, казалось, по залу пробегали волны. Володя смотрел на улыбающиеся лица собравшихся здесь жителей планеты и вспоминал школьный зал, в котором проводились собрания, вечера самодеятельности, своих подвижных и веселых товарищей.

— Я и мой друг Агзам — юные ленинцы. Мы носим имя великого вождя нашей революции и храним его заветы. К сожалению, третий наш спутник, господин Паркер, из другого мира. Я хочу уточнить свои слова. Дело в том, что люди на Земле разделены на два противоположных общества: социалистическое и капиталистическое. Насколько я знаю, с этими понятиями вы знакомы. Так вот, господин Паркер — да, он из числа господ представитель капиталистического общества, а мы — Агзам и я социалистического. Наши отцы и деды более полусотни земных лет назад на одной шестой части Земли прогнали капиталистов и помещиков под руководством Коммунистической партии. Во главе нашей партии стоял великий вождь Владимир Ильич Ленин. Наша страна называется Советским Союзом, мы строим коммунистическое общество. Через кровь и слезы, через гражданскую войну прошли наши отцы и деды, чтобы иметь возможность строить жизнь по-новому, осуществить многовековую мечту всех честных людей плане, ты. Но в других странах Земли еще живут капиталисты, они эксплуатируют рабочих и крестьян, развязывают захватнические войны. Недавно фашисты Германии — это название государства — решили завоевать мир. Четыре года длилась война, погибли миллионы людей, разрушены тысячи городов, сотни тысяч деревень и заводов. Величайшие ценности человеческого труда были превращены в дым.

Наша страна — Советский Союз — спасла человечество. У нас на Земле есть еще люди, которые мало отличаются от зверей по повадкам, инстинктам, жажде крови, — люди, с немалым удовольствием моющие руки в крови своих соотечественников.

Володя передохнул и подумал: «Может быть, я говорю упрощенно? Они регулярно слушают наши передачи по радио, поэтому им многое известно из истории Земли. Но это главное, и это невозможно обойти». Только сейчас Володя почувствовал, как мало он знает о своей планете Земля, о своей дорогой родине. Его не спасали и те общие знания, которые он получил с помощью аппарата КПМБ-2, видимо, ему были преподнесены только технические дисциплины.

— И сейчас некоторые руководители так называемого Запада готовы начать атомную войну, — продолжал Володя с меньшей охотой, и оговорился, как самый несмышленый мальчишка. — Не сейчас, конечно, это было в то время, когда мы с Агзамом драпанули с Земли…

Володя осекся и посмотрел на Пео. Репродукторы в зале молчали, аппарат не переводил. Пео озабоченно покачал головой:

— Попалось незнакомое слово, дорогой Володя, — «драпанули». Что оно обозначает?

Володя вспыхнул. Надо же было сорваться с языка нехорошему слову.

— Повторяю: не сейчас, конечно, это было в то время, когда мы с Агзамом улетели с Земли…

Володя рассказал о борющихся силах мира и войны, обо всем самом важном, что осталось в памяти после рассказов учителей, о том, что он успел вычитать в газете «Пионерская правда», слышал от родных и знакомых.

Ему было очень трудно.

— Советские люди начали штурм космоса, — продолжал Володя. — Мои соотечественники уже летали вокруг Земли, на Луну и Венеру мы запустили ракеты, и, может быть, сейчас на эти планеты летят уже люди. Наши люди объединены самой человеколюбивой идеей — построением коммунистического общества. И тем, кто хотел с нами дружить, мы протягивали руку дружбы.

Планеты Земля и Уам находятся на огромном расстоянии друг от друга, но, по-моему, даже космические пространства не преграда для самого человечнейшего чувства — дружбы!

Последние слова Володи взбудоражили уамлян. Все вскочили. А Володя, войдя в раж, выкрикнул: «Да здравствуют люди планеты Уам!», «Да здравствует дружба уамлян и землян!» Каждый его возглас хозяева встречали бурей одобрения.

— А теперь я приглашаю вас в гости на нашу планету, в Советский Союз! — сказал Володя и сел. И пока уамляне, улыбаясь, шумели, он спросил Агзама: «Ну как?» Агзам выставил большой палец и накрыл его ладонью левой руки. Парни засмеялись.

Когда шум и аплодисменты утихли, поднялся Паркер и попросил разрешения сказать несколько слов. Баили качнул головой и обменялся взглядом с Пео.

Паркер удивил астронавтов — он умел говорить красиво и на английском, и на русском языках. Он ладонью откидывал назад свои огненные волосы, вскидывал руки к своду, закатывал глаза. Его слушали внимательно и с интересом. Вначале он тоже ратовал за дружбу между народами, потом почти вся его речь свелась к тому, что на Земле существуют два идеологических лагеря, и в одном из них, в свободном мире, где человеку дана полная свобода, живет он.

Володя слушал и недоумевал: Паркер на него нападал. «Зачем? Неужели он не знает, какие здесь живут люди, не понимает, что его агитация смешна- думал Володя, пряча улыбку. — Наверное, Пео ничего ему не рассказывал, считая его душевнобольным… Должно быть так. Иначе не нес бы этот господин ахинею…»- догадался Володя и толкнул Агзама в бок, показывая глазами на Паркера.

К Пео подошел уамлянин и сказал по-своему: «После встречи вы должны немедленно прибыть к опасному очагу-станции изучения гравитационных полей». Пео кивнул головой и помрачнел. Володя услышал слова уамлянина, но не понял, о чем идет речь.

— Частная инициатива — движущая пружина любого человеческого общества, основа прогресса, движения к накоплению материальных ресурсов, к богатству, — говорил между тем Паркер. — Только свободное развитие личности и заинтересованность в накоплении материальных ценностей создают условия для полного использования народных талантов…

— Скажите, пожалуйста, в каком виде личность может накапливать ценности?раздался вдруг голос из рядов.

— Странный вопрос. Существует условное мерило ценностей, у нас, например, деньги. На деньги все можно купить.

Паркер с недоумением оглядел зал, ему было тоже известно, что здесь собрался цвет ученого мира планеты, и он не мог понять, почему они задают такие наивные вопросы. А следующий вопрос, заданный тем же уамлянином, совсем сбил его с толку:

— А как же быть нам, если у нас нет денег и вообще нет мерила ценностей?

— У вас натуральное хозяйство! — воскликнул Паркер. — Смею вас уверить, торговля при таком ведении хозяйства очень неудобна.

— А мы вообще не торгуем. Как же нам быть? — уже открыто смеялся все тот же голос.

— Как? — не понял Паркер и обернулся к астронавтам. — До меня что-то не доходит…

И вдруг зал всколыхнулся, уамляне захохотали разом, да так весело и дружно, что Паркер, испуганно оглядевшись, поспешно сел и спрятался в глубоком кресле.

— Эту фразу, если перевести на язык уамлян, можно понять двояко- шепнул Володя изумленному Агзаму. — Первое — он ничего не понимает, второе — у него слишком толстые ушные перепонки и сквозь них не проходит смысл сказанного… Поэтому они смеются.

Поднялся Маоа. Стоя неподвижно, медленно поворачивая голову, он хмурился и терпеливо ждал, когда ученые и делегаты успокоятся.

Смех затихал медленно. Особенно не могла успокоиться молодежь.

— Господин Паркер не успел познакомиться со структурой нашего общества, с его экономико-социальными институтами, поэтому кое-чего он… не понял, — подчеркнуто строго заговорил Маоа.

Уамляне заулыбались смущенно.

Вдруг откуда-то — не то из сферического свода, не то через окна- загремел резкий металлический голос, и все уамляне мгновенно перестали улыбаться, сели прямее, подтянулись.

— Уважаемый Маоа прав, — заявил голос. — Очень прошу после собрания пригласить землян ко мне.

…Земляне сидели в переднем ряду зала. А вся огромная сцена, на которой свободно поместился бы пятиэтажный дом, превратилась в экран.

Володя и Агзам сидели завороженные.

По экрану медленно плыли виды Земли. Объяснения давал Маоа, скупо и точно.

Бушует океан. Темно-синие с белыми космами волны, лохмы разорванных туч, росписи огненных гроз. На волнах качается длинный белый корабль.

Тихий берег того же или другого океана. Серебряные солнечные лучи заливают равнину. Лениво плещутся волны. В глубь материка уходят стройные с лохматыми верхушками пальмы, лес густеет, превращается в непролазные джунгли.

Все это снято крупным планом, с большой высоты, Наступают пески. Серая голая пустыня застилает экран и не за что зацепиться глазу. Пустыня сменяется степью, за степью — массивы лесов.

Проплывают поля, леса, села и города. Володя поражен. Теперь он понимает, что съемка происходила со звездолета, который находился от земли на расстоянии нескольких тысяч километров. Какая прекрасная техника у этих уамлян!

И вдруг на экране появляется очень знакомое строение. Лента остановилась. Видимо, был подведен более сильный увеличитель: город начал проступать явственнее. Володя схватил Агзама за руку, они невольно прижались друг к другу и замерли в восторге.

— Передачи радиостанции города, который вы видите, мы принимали давно, и они служили нам маяком при полете к Земле, — раздавался спокойный голос Маоа. — Это столица Советского Союза Москва. Послушайте ее позывные.

И под сводами зала, на далекой планете, за неисчислимые километры от родины парни Земли услышали торжественную мелодию гимна Советского Союза.

Это была родина — близкая и далекая, желанная и недосягаемая; были привычные звуки, которые люди Земли слушали каждое утро, но именно сейчас великий гимн так властно захватил их, заставил учащенно стучать сердце, перехватил дыхание. Земляне смотрели на экран и не замечали катившихся по щекам горячих слез, не замечали сочувственных взглядов сидящих рядом уамлян. С экранов видеотелефонов за землянами следили миллионы жителей планеты, многие из них тоже плакали — они очень хорошо понимали, как дорога родина любому человеку и как взволнованы сейчас гости.

Глава шестая ЧЕЛОВЕК-МОЗГ

Из зала Совета познания Пео повел землян на светлым и высоким коридорам, представляющим собой аллеи цветущих деревьев. Сюда доносились чуть слышные звуки такого же оркестра, какой земляне слышали на звездолете. Разница была только в том, что здесь, на этих аллеях, они ясно чувствовали приятный запах звуков. Но земляне не задавали Пео вопросов, они еще не успокоились, они жили воспоминаниями о далекой родине.

— Мы идем к Председателю Главного Совета познания, — говорил по дороге Пео. — Он видел и слышал вас, но хочет познакомиться поближе. У вас, конечно, возник вопрос, почему Председатель не был на собрании, поэтому я должен сказать о нем несколько слов. Зовут нашего Председателя Биуба, что значит Молниеносец. По земному исчислению ему пятьсот лет. Наш Биуба не только гений, это вообще удивительное создание природы. В детстве он был физически немощен, в юности и в зрелые годы много занимался физкультурой, но и она плохо ему помогала, его организм не был способен накапливать мышцы и жир, всю энергию сжигали его мыслительные центры. Его мозг бесподобен, до сих пор он работает интенсивно и безотказно. Это касается его работоспособности и энергии, а определить творческую деятельность, как вы знаете, невозможно. Новые, свежие мысли у него неиссякаемы. Очень многие научные открытия последнего времени предсказаны нашим Председателем. Сегодня его мысли уже записывает знакомый вам аппарат КПМБ-1, записи будут расшифровывать сотни думающих машин и тысячи ученых планеты.

Пео завел землян в обширный сад-цветник. Вечно цветущие деревья росли в беспорядке, как в обыкновенном лесу, только не было здесь птиц, да чистота кругом была отменной, дорожки посыпаны крупнозернистым песком, вымытым, искристым. Тихая музыка сопровождала землян и здесь. Весь сад был пронизан голубым неярким светом; ни одной тени, нет сумерек в гуще деревьев, хотя кажется, догорает заря или только что наступил рассвет.

В глубине сада, среди деревьев, висела широкая кровать без ножек, с красивыми ажурными, как морская пена, зеленоватыми спинками. Она не была подвешена — держалась в воздухе вопреки всем законам тяготения. Слева от кровати на массивном рубиновом фундаменте стояла рама, в ней матовое стекло — экран. Справа в воздухе — стол и четыре кресла.

— Чтобы тяжесть тела не тревожила нашего Председателя, с помощью антигравитационной установки мы подвесили его кровать и все близлежащие предметы, — шепотом сообщил Пео.

Агзам ничего не понял, ко вопросы задавать не стал: неудобно шептаться в присутствии Председателя, человека, прожившего полтысячи лет и еще способного руководить всеми учеными планеты! Но про себя он посмеивался над самим собой: «Совсем онемел Почемучка… Где ты потерял свою смелость?» Володя же, наоборот, восхищался и дивился: «Откуда я все знаю, почему понимаю технический язык Пео? Если раньше я только знал, что существует проблема изучения гравитационных полей, то сейчас я вполне представляю антигравитационную установку, смонтированную под ложем Председателя. Кто меня научил всему этому, когда? Почему этого не знает Агзам? Ничего не понимаю…» Рассмотреть Председателя снизу было невозможно, он лежал на горе белоснежной, пушистой, но не рассыпающейся массы под розовым покрывалом.

До кресел осталось шагов десять, когда земляне вдруг потеряли ощущение почвы под ногами и, повиснув в воздухе, растерялись.

— Опять невесомость? — осторожно, но довольно спокойно, в первый раз с неподдельным интересом спросил Паркер.

— Делайте, как я, — не отвечая на вопрос Паркера, тихо проговорил Пео и, балансируя, зашагал по воздуху к дальнему креслу.

С опаской поглядывая на уходящий из-под ног песок, земляне таким же образом, как и Пео, добрались до кресел и осторожно сели. Теперь они увидели Председателя, вернее, его голову. Тело его было все закрыто гофрированным, видимо, легким и теплым покрывалом. Непомерно высокий и широкий лоб, иссеченный глубокими морщинами, выразительные серые глаза, горящие, как у больного, небольшой рот, широкий выпирающий подбородок, утиный нос с круглыми ноздрями. Лицо бледное. И на лице, и в глазах, и во всем облике Председателя было написано жгучее любопытство. В ответ на смешливый взгляд Председателя Володе захотелось подмигнуть. Здесь все оказалось очень простым, домашним, хотя обстановка не походила ни на квартирную, ни на гостиничную. Этот большой сад и был квартирой самого великого человека планеты.

Агзам без стеснения подался вперед, так обуяло его любопытство, а Володя, наоборот, поглубже опустился в кресло: его приводила в трепет мысль, что перед ним человек-феномен. И с этим человеком сейчас придется ему, обыкновенному жителю Земли, разговаривать, как равному с равным.

— Здравствуйте, дети мои! Салам алейкум! — неожиданно поздоровался Председатель воркующим голосом, чисто по-русски и с хорошим произношением по-узбекски. Агзам даже крякнул от удовольствия.

— Здравствуйте!

— Ваалейкум ассалам!

— Гуд монинг! — поздоровался и Паркер на своем языке.

— Ох, молодцы! — восхитился Председатель, включив переводной аппарат- Как я вам завидую! После такого длительного пути, я вижу, вы чувствуете себя прекрасно и со здоровым любопытством, с жадностью все познать ходите по нашей планете. Я полжизни отдал разрешению проблемы межзвездных полетов, я всю жизнь мечтал полететь к своим собратьям по уму и сердцу, и вот, как видите, встречаю вас здесь в неудобном лежачем положении. Я много-много лет в таком положении… Скажу вам откровенно, были моменты, когда мне очень хотелось уйти в мир иной… Да вот народ не разрешает.

Куда же денешься от народа, если ты сын его и еще можешь быть полезен? Как вы думаете?

— Я и Агзам — ленинцы, — ответил и за себя, и за товарища Володя, — наша жизнь тоже принадлежит народу.

— Ох, молодцы! — повторил Председатель. — На каждой планете, где живут разумные — именно разумные! — существа, в определенное время рождаются сильные люди, которые в любых, самых тяжелых условиях сохраняют в чистоте свое человеческое достоинство. Народ всегда всей душой, всем сердцем тянется к совершенству ума, к красоте души, к гармонии. А во вселенной, к сожалению, разумных существ так мало…

— У нас достаточно, — с усмешкой вставил Паркер.

Председатель медленно поднял белесые брови.

— У вас? Ах да… миллионы свободных рук… Миллионы неудовлетворенных желаний, меркнущие мечты, туманное будущее. И вы знаете, дело не в насущном хлебе и хорошем платье, дело в том, что человек без работы становится скотиной. Не правда ли? А когда общественное устройство способствует этому, я не нахожу более серьезного преступления против человечества, если не считать непосредственного уничтожения людей — войны.

— Каждый человек живет и действует по своим способностям, по своим силам. Таково божественное прозрение.

— В первом вы правы, а во втором… Давайте об этом поговорим некоторое время спустя, когда вы подробнее познакомитесь с жизнью, деятельностью наших людей, с нашими мечтами. Тогда нам будет легче понять друг друга. Разрешите мне только заметить: на Земле люди поклоняются огромному количеству богов — Саваофу, Аллаху, Будде и другим, а вы пролетели несметное количество километров в межзвездном пространстве и не встретили ни одного бога. Не правда ли, странно? — Председатель улыбнулся по-своему, одними морщинками, перевел глаза на Володю и спросил:- Ну, а как вы чувствуете себя у нас в гостях?

— Хорошо, — ответил Володя за всех.

— Прекрасно! Одинаковые жизненные импульсы, параллельные световые векторы, веер идентичных энергий, превращений материи… Простите… в общем, у нас много сходного.

— У вас домашние животные особенные, — подсказал Агзам, не без содрогания вспомнив уамлянскую корову пуа и рыбу-зверя.

— Разнообразие живых организмов во вселенной неограниченно.

Посмотрите на экран.

Председатель прикрыл глаза, линии морщин стали резче.

И тут же в золотой раме появилось изображение: среди расползшихся и переплетенных веток странных деревьев во весь рост стояло чудовище на двух ногах, с длинными, достающими до земли передними лапами; на шарообразной голове чудовища разместились десять глаз, круглых, без ресниц; на теле ни одного волоса, гладкая кожа свисала складками.

— Этот снимок нами получен только вчера с планеты одной из соседних звездных систем. Много лет назад мы разослали по всем направлениям передающие автоматы. Часть из них погибла, а некоторые достигли иных миров и начинают нас информировать. В данном случае мы определенно получили информацию с планеты, где живые существа еще находятся в первичной стадии развития, и тем более интересны для науки будут сведения оттуда.

— А на Землю вы не посылали автоматы? — спросил Володя, вспомнив о загадке Сихоте-Алиня, над которой уже много лет бьются наши ученые. И, услышав удовлетворительный ответ, обрадовался:- И вы, конечно, не получили никакой информации?!

— Да, автомат исчез бесследно. Но уловив и расшифровав радиопередачи, мы решили направить на вашу планету своих ученых. Правда, звездолет не был приспособлен для посадки на планеты, он был послан с разведывательной целью, и если все действия астронавтов окончились благополучно, то это зависело от благоприятного стечения обстоятельств, мужества и знаний наших славных астронавтов. Но не будем об этом говорить, мы очень рады вам, мы счастливы тем, что установили связь с братьями, и надеемся, что теперь наука двинется вперед со световой скоростью. А меня особенно интересуют проблемы, над которыми работают ваши ученые. Я надеюсь, вы удовлетворите мое любопытство.

В это время экран померк и на нем появился уамлянин.

— К опыту все готово, — доложил он.

— Хорошо. Я сообщу, когда освобожусь, — ответил Председатель и поморщился. — Нам придется беседу прервать до завтра, дорогие гости. У нас есть одна весьма серьезная гравитационная проблема. Я прошу меня извинить.

Выходя в коридор, Агзам тихо сказал Володе:

— На Земле в честь нас обед бы закатили… По плову я соскучился.

— Не в еде дело, — усмехнулся Володя.

Глава седьмая ЗАТАЕННЫЕ МЫСЛИ

Паркер разговаривал мало. Не то чтобы после испуга (когда астронавты выловили его на маленькой станции, он потерял дар речи), просто он еще не нашел своего места среди всего происходящего, не определил направления своей судьбы, а проще говоря, не знал, что он будет делать не только завтра, но и сегодня. Ему было трудно: разве угадаешь, за какие дела здесь гладят по головке, а за какие бьют. «Еще чего доброго, — размышлял он, запрячут в каталажку и продержат до старости. Поэтому надо быть осмотрительным».

Одна мысль особенно неотвязно донимала Паркера: когда можно будет пуститься в обратный путь и возвратиться на Землю? Уамляне обещали следующий полет не задерживать, но о времени отлета ничего не говорили.

После беседы с Председателем Главного Совета познания Паркер долго сидел на диване у себя в комнате, погруженный в раздумье. Он пришел к выводу, что надо немедленно познакомиться, и подробно, с устройством звездолета, изучить управление, устройство и работу электронных машин: одним словом, если вдруг выдастся необходимость управлять звездолетом, не растеряться.

Находясь на звездолете, Паркер не придавал значения ребятам, а здесь, на планете, он прекрасно понял, каким авторитетом пользуются эти пареньки, их уважают и их просьбу уамляне выполнят скорее, чем его. А просьба может быть и такой: посадить звездолет на территории Советского Союза. Какую роль будет играть тогда он, господин Паркер? Надо полагать, самую незавидную.

«А если звездолет посадить на территории Штатов? — Паркер подумал и сам себе ответил:- Стоит повести дело разумно, и мне обеспечена куча денег, а может быть, и роль государственного деятеля, и, чем черт не шутит, — вдруг президента… Если повести дело с умом…» Как «вести дело с умом», Паркер пока боялся даже думать. Могут заподозрить, догадаться о его скрытых намерениях. От жителей этой планеты с их техникой и наукой можно ожидать всяких неприятностей.

Паркер подошел к видеотелефону, стоявшему на тумбочке так же, как в комнате Володи и Агзама, и набрал номер. «Когда вокруг прекрасные женщины, представительный мужчина не может быть спокоен, — усмехнулся Паркер. Женщины нередко скрашивают горести и помогают осуществлять мечты».

На экране всплыло изображение Киу. Она не вскинула удивленно брови, как ожидал Паркер, а мило улыбнулась и спросила:

— Вам уже известно?

Паркер призвал на помощь всю свою смекалку и долю секунды пытался догадаться, что же должно быть ему известно. Но так и не догадался. В следующее мгновенье он решал: «Сказать, что кое-что известно или чистосердечно признаться в абсолютном неведении?»

— Мне ничего не известно, — наконец выдохнул он.

— Зачем же вы соединились?

— Хотел видеть вас.

— Вы опять за свое?

— Сердцу не прикажешь. — Теперь Паркер был умнее, во всяком случае он очень хорошо запомнил мастерский удар Киу там, в звездолете.

— Есть необходимость научить вас приказывать и сердцу, — пошутила Киу и посерьезнела. — Мне предложено Советом познания ознакомить вас с устройством звездолета.

— Как это прекрасно! — нашел в себе силы воскликнуть Паркер и, собрав всю силу воли, подавил вспыхнувший панический страх и удержал на лице любезную улыбку. «Уже догадались и смеются?»- эта мысль душила его.

Он всматривался в женщину и никак не мог понять, догадалась она о его страхе или нет, когда строго, отделяя фразы, сказала, словно учитель ученику:

— Едва ли это будет прекрасно. У нас есть поговорка: «Радуйся после того, как узнаешь все». Советую запомнить.

— Запомню, все запомню, дорогая миледи, — с готовностью согласился Паркер. Надо было играть до конца. — Когда же мы встретимся?

— В любое время.

— Мне бы хотелось сейчас же.

— Пожалуйста.

Встретились они на улице. Сели в магнитопоезд. И хотя Паркера продолжал волновать вопрос: «Догадались они или нет», — он всю дорогу смотрел на Киу и все больше удостоверялся, что нигде не видел такой красивой женщины. К своему удивлению, он даже ощутил сердечный трепет.

Паркер не имел ни малейшего представления о любви. Были встречи, увлечения, он женился на довольно красивой девушке из богатой семьи — и все это делал потому, что так делали другие, так надо было поступать.

Очень осторожно он задал Киу несколько вопросов. Ее ответы еще больше ошеломили его. Совет познания считает, что ему, имеющему уже опыт межзвездных полетов, в следующем рейсе придется стать одним из руководителей экипажа.

Паркер не знал, что и подумать.

Поднимаясь на лифте в звездолет, Киу, почти всю дорогу молчавшая, с прищуром посмотрела на Паркера и сказала, не скрывая иронии:

— Каждой женщине приятно, когда на нее обращают внимание мужчины, но очень неприятно, если ее рассматривают как музейный экспонат. Вас никогда не учили тактичности?

— Этому не учат, — насупившись, процедил Паркер. Почувствовав, что она осадила землянина, Киу примирительно улыбнулась и, когда они вошли в звездолет, добросовестно принялась объяснять его устройство, начиная с дезинфекционной камеры у входа. Она ограничивалась той частью, которая входила в ее ведение как биофизика, а Паркера больше интересовали моторы и приборы управления, и он слушал Киу не особенно внимательно, то и дело задавал отвлекающие вопросы. И как-то так случилось, что Киу рассказала о гибели двух звездолетов, о встрече их звездолета с метеоритным дождем, к счастью, закончившейся благополучно, показала израненный бок звездолета.

Рассказ заинтересовал Паркера. Однако уамлянка смогла ответить не на все его вопросы, и он, вымещая обиду, задал язвительный вопрос:

— Почему именно вас, не совсем компетентного человека, уполномочили для консультации?

— О! — поразилась Киу, хотя и ожидала всякой грубости от этого невоспитанного землянина. Но надо было терпеть — он гость, ничего не поделаешь. И она осторожно заметила:- Вы, оказывается, можете определять, кто компетентен, а кто нет. Да, моя главная специальность — биофизика, с другими науками и с механикой я знакома не настолько глубоко. Человек — существо ограниченных возможностей.

— Тогда я попрошу другого гида.

— Вам его дадут.

Они стояли в большом зале, где обычно во время полета собирались астронавты. Паркер сел за стол Маоа и спросил:

— Значит, ваша лекция закончена?

— Да.

«Ловко! — про себя усмехнулся Паркер. — Вы только делаете вид, что относитесь ко мне благожелательно… Но ведь и я не дурак, обвести вокруг пальца меня не так-то легко… Мы еще посмотрим…» — На планете вы так же сильны, как в космосе? — с наивным выражением на лице спросил Паркер и осмотрел женщину с ног до головы.

— Спортсменки меня называют «железной». Теперь вам все понятно?

— Вполне.

Паркер поднялся и направился к выходу, откидывая пятерней свою рыжую шевелюру назад. Обратный путь они совершили тоже молча.

Паркер долго вышагивал из угла в угол, благо что комната была длинной и повороты приходилось делать редко. Паркера теперь уже мучил определенный и не менее трудный вопрос: надо ли избавиться от остальных землян или попробовать склонить их на свою сторону? Что надо овладеть звездолетом, когда будет осуществлен второй полет на Землю, сомнений не было. Все упиралось в неопределенное «как?» Одному захватить звездолет трудно, да и для управления нужны помощники. «Володя в помощники вполне годится, сообразительный малый. Но уговорить его… — размышлял Паркер. — Этих советских парней купить невозможно… Любителей даровщины еще можно найти, а предателей…»

И Паркер отправился к своим землякам.

Агзам лежал на выдвинутом из стены диване, блаженно щурясь.

Обивка дивана была мягкой и нежной и пахла не кожей или клеенкой- такой запах имела кушетка у него дома, обитая дерматином, — она издавала запах фиалки. Агзам с сожалением посмотрел на Володю, сидящего у видеотелефона.

Друзья встретили Паркера радостно: ведь их было всего три землянина, три земных человека в далеком чужом мире, пусть прекрасном, но все же чужом.

Паркер сидел за столом и приценивался. У Агзама простоватое лицо, наивный взгляд, как у многих мальчишек, он доверчив и простодушен; другое дело Володя — серьезен, сообразителен, у него аналитический ум и для его возраста непомерно много знаний. Папаша не зря приучил Паркера присматриваться к окружающим людям. Он говорил: «Надо быть ужом, чтобы ужиться с этими прохвостами». И сынок многое уразумел. Он не обладал дипломатическими способностями, еще не особенно разбирался в тонкостях закулисных интриг, но ударить исподтишка уже умел. После ничего не значащих слов о самочувствии, нормальной температуре и свежем воздухе в комнате Паркер будто случайно поинтересовался, было ли у советских парней желание на Земле побывать за границей, например, в Париже, Риме, Лондоне, Нью-Йорке.

— Этого не хотят только дураки, — засмеялся Агзам.

— Мой товарищ предельно ясно выразил нашу общую мысль, — подтвердил Володя. — Безусловно, мы хотели поехать, да у нас не было денег, чтобы заплатить за туристскую путевку. Вам это было, видимо, легче. Теперь же, мы надеемся, — если, конечно, вернемся на Землю, — что нас повезут во многие страны, мы будем рассказывать об удивительной планете, о чудесных людях, живущих здесь.

— Ездить и рассказывать, быть может, и интересно, так сказать, делиться впечатлениями на благо общества, но из всякого дела следует извлекать пользу и для себя. На нашей планете еще есть где развернуться индивидуальным способностям, есть возможность получить максимум удовольствия. Вы спросите, каким образом? Скажу… Мы можем заработать много денег, можем стать самыми богатыми людьми на Земле…

— Сколько? — заинтересовался Агзам.

— Сотни миллионов, может быть даже миллиард долларов.

— Ой-ей!

— И для этого не нужно особого напряжения. Один совет: держитесь поближе ко мне. Я-то сумею выжать из нашей сенсации золотые кружочки. А потом валяй: катайся по странам и городам, наслаждайся всеми богатствами нашей старушки планеты. Независимые люди — куда, хотим, туда и едем, что хотим, то и делаем.

Агзам с удивлением смотрел в рот Паркеру, и на его лице прямо-таки были написаны слова: «Вот это мастак!» Володя не разделял оптимизма своего товарища, он почувствовал скрытый обман и, прикинувшись простачком, сказал:

— Я не особенно представляю, как мы заработаем столько денег.

— Об этом будем думать вместе. Одно не подлежит сомнению: нам следует делать записи всего здесь увиденного и услышанного. Из записей мы скомпонуем книгу. Она разойдется тиражом в несколько миллионов экземпляров по всем странам. Это одна статья. Найдутся и еще доходные статьи, если мы по-деловому раскинем мозгами.

Свою непрактичность Володя почувствовал сразу и вынужден был согласиться с Паркером.

— Вы правы, наши записи будут представлять для человечества величайшую ценность. Надо полагать, что уамляне делали записи и снимки в изрядном количестве, но они, естественно, не могли описать ни наших чувств, ни наших выводов. Они опускали и детали, для них привычные, не имеющие значения, а для наших людей интересные и ценные. Нам надлежит восполнить этот пробел. Я вижу только одно препятствие: уамляне, кажется, не имеют ни бумаги, ни карандашей.

Теперь Агзам с восхищением смотрел на Володю: «Вот шпарит!» — Всякие препятствия мы устраним, наши друзья уамляне найдут выход, — заверил Паркер.

Он ушел довольным: семя брошено, оно должно прорасти.

А Володя, после того как ушел Паркер, сказал Агзаму:

— Это он неплохо придумал — вести записи, но не все исходящее от господина Паркера можно принимать на веру, мне кажется, подоплека у него совсем другая, и нам, Агзам, надо быть настороже. Ты меня хорошо понимаешь?

— Как не понимать! Ты, наверно, все книги запомнил, говоришь, как автомат…

— Эх, черт! А ты ведь прав. Я и сам не знаю, откуда у меня берутся такие обтекаемые фразы. Иногда дрожь берет от страха…

— А ты не заболел случайно? — встревожился Агзам, заглядывая в глаза товарищу.

— Да вроде нет, — оглядел себя Володя. — С тобой-то я разговариваю будто нормально…

— Не совсем, — покачал головой Агзам и обошел вокруг товарища.

Глава восьмая НАСТРОЙКА ТЮТИ

Каждый час земляне узнавали что-либо новое о жизни, работе, творениях уамлян. Новости были одна другой чудесней. Вот, например, попросил Володя тетрадь и карандаш, а ему принесли аппарат в виде миниатюрной пишущей машинки. Володя удивился: ведь печатать он не умел, но ему сказали, что из аппарата надо выдвинуть дощечку и писать на ней, как в тетради, только особым карандашом. Писать на дощечке можно много лет непрерывно, аппарат переносит записи на пленку, с которой текст, если необходимо, можно сфотографировать или прослушать.

«Вот бы привезти такой аппарат на Землю!»- подумал тогда Володя. Но его смущало одно обстоятельство: если они с Агзамом и вернутся на Землю, то через много лет на родине, возможно, чудес будет не меньше. Ребята, с которыми они учились вместе в школе, станут взрослыми, и рассказывать им о таких аппаратах уже будет неинтересно. Володя поведал о своих сомнениях Агзаму, и они дружно вздохнули, решив попросить Пео ускорить полет к Земле.

Но то, что произошло в этот раз, превзошло все ожидания землян. Пео пригласил Володю и Агзама следовать за собой, сказав, что должен выполнить давно данное им обещание.

Они пришли в большой и светлый кабинет, уставленный всевозможными серебристыми машинами; на них сверкали, вспыхивали, тускнели циферблаты, экраны, светящиеся сигналы. Мигали неоновые глазки, дрожали световые стрелки, а на противоположной от двери стене светились четыре ряда стеклянных трубок. Одни аппараты тихо гудели, другие жужжали, третьи потрескивали.

Справа от входа на широком, обитом светлой кожей диване сидели две куклы — одна розовая, другая зеленая, — похожие на те, какие земляне видели на звездолете. Потухшие глаза кукол поблескивали матово, из раскрытых «черепов» выглядывали переплетения разноцветных нитей и нагромождения разной величины цилиндриков, шариков, конусов. К черепам кукол были присоединены черные провода, выходившие из ближайшего аппарата, формой напоминающего обыкновенный холодильник.

— Мы будем изучать тюти! — обрадовался Агзам.

— Настраивать, — поправил Володя товарища.

Пео посадил парней на стулья, стоявшие посредине кабинета. Спинки стульев светились изнутри, сквозь прозрачный материал были видны причудливой формы приборы или механизмы. Пео надел на головы Володи и Агзама металлические, но очень легкие обручи, от которых тянулись тонкие эластичные провода к электронному биоанализатору, занимавшему половину стены кабинета.

— Сейчас я настрою на тональность импульсов ваших биотоков по одному автомату-тюти, — говорил между тем Пео, поворачивая многочисленные выключатели биоанализатора. — После настройки вы сможете мысленно приказать автоматам все, что найдете нужным, конечно, в пределах возможного для исполнительной машины. Тюти будут вас обслуживать в любое время дня и ночи. Я надеюсь, злоупотреблять своими правами вы не станете и не подвергнете себя опасности. Учтите, тюти — машины неразумные, у них нет никаких чувств, своих мыслей, нет тормозных центров, как у живых существ, они полностью подчиняются воле человека. Но «понимают» они очень многое.

Например, по вашему указанию могут пойти в столовую, заказать выбранные вами блюда и принести их. Они воспринимают не только слова, произнесенные мысленно, но и некоторые образы, возникающие в вашем воображении. Однажды отданное указание, скажем, сидеть на месте, тюти выполняют бесконечно — в пределах действия энергетических элементов, — пока не будет отдано другое распоряжение. Работают они непрерывно в течение года, потом требуется замена некоторых деталей и источника энергии. Поняли?

— А на каком расстоянии они принимают указания? — спросил Володя, строго взглянув на ерзавшего от нетерпения на стуле Агзама.

— На очень большом — до сотни километров.

— А рисовать их можно заставить? — начал задавать вопросы Агзам, озорно косясь на Володю.

Пео загадочно улыбнулся:

— Это вы сами попробуйте.

— А танцевать?

— Тоже.

— А решать задачки?

— Хватит, Агзам! — рассердился Володя.

— Ийе! Сам задает вопросы, а мне нельзя… — Агзам дурашливо надул губы и сложил руки на груди. — Но я гордый. Больше не буду.

— Итак, начнем. Прошу сидеть неподвижно, — предупредил начавшийся было спор Пео и повернул рычажок в спинке стула, на котором сидел Агзам.

Над головой парня скользнул в потолок голубой луч. Проделав то же самое с Володей, Пео еще раз что-то покрутил на пульте управления биоанализатора и подошел к тюти. Машины теперь жужжали так, словно в кабинет залетел рой шмелей. Земляне с опаской посмотрели на них.

Что там делал с куклами Пео, парни не видели, но через минуту глаза тюти вспыхнули зеленоватым светом. Они, казалось, заулыбались. В глубине кабинета загудел еще один мотор, пришли в движение стрелки остальных приборов, в стеклянных трубках начали проскакивать молнии.

Володя и Агзам сидели напряженно. Они не ощущали ни боли, ни даже щекотки, и все-таки им было страшновато сидеть неподвижно и наблюдать за стрелками приборов, слушать жужжание шмелей над ухом, знать, что с тобой что-то делают, и ничего не видеть, не ощущать. Володя косил глаза на Агзама, а тот сидел, как прикованный, и смотрел на тюти с таким выражением интереса, словно вместо кукол на диване восседали красивые девушки.

Пео что-то подкручивал в «черепах» автоматов пластмассовым ручным инструментом, напоминающим плоскогубцы, то и дело посматривая на пульт управления биоанализатора. Глаза тюти то потухали, то снова загорались, и создавалось впечатление, что они озорно подмигивают.

Возился Пео долго, изредка говоря землянам:

— Подождите еще немного.

И когда он отошел от тюти и, остановившись у пульта управления и обернувшись, попросил: «А ну-ка, ребята, засмейтесь!» Агзам улыбнулся.

— А я не могу, — признался Володя. — В этой обстановке не до смеха.

— Обстановка нормальная: всюду умные машины и приборы, подмигивают веселые автоматы… А сейчас я вам прочитаю смешные стихи. — Пео прочитал стихи и спросил:- Не смешно? — Он сокрушенно покачал головой. — Трудно сочинять на чужом языке. Да и вы такие серьезные люди, что рассмешить вас сможет только клоун. Особенно Агзама.

Агзам напыжился, с трудом сдерживая вдруг нахлынувший на него беспричинный смех. Взглянув на покрасневшего товарища, Володя неожиданно захохотал громко и неудержимо.

— Вот теперь хорошо, — проговорил Пео, глянул на приборы и снова пошел к автоматам. Он надел верхние половинки «черепов» и провел по стыку машинкой, похожей на китайский фонарик. «Сварка» была искусной, место соединения невозможно было распознать.

Сняв с землян обручи и выключив все аппараты и приборы, Пео скрестил руки на груди и сказал, на этот раз серьезно и строго:

— Теперь попробуйте командовать. Кто из вас решительнее?

— Я! — торопливо крикнул Агзам, вскакивая.

Володя не торопился, он уступил первенство не потому, что боялся ошибиться или не суметь — теперь почему-то он не мог поступать по-мальчишески, как Агзам, сломя голову, непосредственно, не раздумывая: не хотел уронить своего достоинства землянина. Он хорошо знал: каждый шаг его и Агзама немедленно становится известным всем жителям планеты: информация у них была налажена прекрасно. И эти автоматы возбуждали в нем двоякое чувство: как совершенство, достигнутое в технике могучим человеческим разумом, автоматы радовали и восхищали, а их человеческое подобие вызывало досаду.

— Давай, Агзам, — разрешил Пео.

Агзам прикрыл глаза, и лицо его стало решительным и строгим. Сдвинув густые черные брови, сжав губы, он подобрался и застыл, словно собрался броситься на тюти с кулаками.

Розовый автомат зашевелился, слез с дивана, прошел на середину кабинета, подбоченился. Глаза его засветились сильнее, темные секторы, дрожа, то суживались, то расширялись. Он прошелся по кругу и вдруг засеменил ногами, раскинул руки и поплыл в восточном танце, покачиваясь и вздрагивая.

— Лезгинка! — сразу догадался Володя и повернулся к Пео, уже не в силах удержаться от соблазна самому приказывать этим умным механическим существам. — А мне можно?

— Пожалуйста, — пожал плечами ученый. Володя тоже сосредоточился, как Агзам, прищурил глаза, сжал кулаки. Зеленый тюти проворно вскочил и пустился в пляс за своим товарищем, смешно вскидывая то одну, то другую ногу.

Юноши ликовали. Агзам начал прихлопывать ладонями, Володя к нему присоединился. Развеселился и Пео Он подошел к одному из аппаратов и крутнул верньер. По кабинету понеслась веселая музыка. Агзам вскочил и пустился плясать вместе с тюти.

Пео захохотал.

Вдоволь насладившись пляской, юноши приказали тюти отправляться в их комнату, и сами пошли следом, обсуждая проблему, какую бы работенку задать автоматам.

Пео ненадолго отлучился и вернулся с двумя плоскими в ладонь ящичками.

— Это переводные аппараты, — сказал он, — они специально сделаны для вас, мальчики. Сейчас мы их испробуем. — И Пео что-то произнес на своем певучем языке. К немалому удивлению и удовольствию землян из аппарата раздался тот же голос Пео, но говорил он уже на русском языке:- Как вы себя чувствуете, дорогие мальчики?

Первым опомнился Володя и ответил:

— Прекрасно, уважаемый Пео!

И тут же из тех же аппаратов раздался голос Володи, но слова для Агзама были непонятны: Володя говорил на языке уамлян.

— Они делают и обратный перевод! — обрадовался Агзам. — Теперь я сумею разговаривать, с кем захочу?

— Совершенно верно, — подтвердил Пео. — Теперь вы имеете возможность свободно разговаривать с любым гражданином нашей планеты без моей помощи.

Вы довольны?

— Спасибо, — вместе сказали земляне,

Глава девятая ПОСЛЕДНИЙ ОДИНОЧКА

Оставшись одни, юноши прежде всего придумали своим автоматам имена:

Володиному дали имя Джентльмен, а Агзамову — Плясун. Потом они решили приказать Джентльмену и Плясуну принести обед, но никак не смогли назвать ни одного блюда. Тюти ждали, а юноши чесали затылки. И, пожалуй, они не привели бы в исполнение свое желание, если бы Володя не вспомнил замечание Пео о том, что тюти воспринимают не только слова, но и воображаемые образы. А вообразить те блюда, которые особенно понравились во время прошлого обеда, не представляло никакого труда, и через полчаса на столе уже стояли миски и тарелки, большая часть которых, конечно, была наполнена вкусными конфетами.

Пообедав и отправив посуду в столовую все с теми же Джентльменом и Плясуном, молодые люди некоторое время изучали язык уамлян, произнося фразы и вслушиваясь в незнакомый, но очень четкий выговор умных аппаратов.

Собственно, полностью язык изучал один Агзам, а Володя только осваивал произношение.

Занятия надоели Агзаму быстро.

— Знаешь что, Володя, — сказал он, выключая свой аппарат и выдвигая из стены диван, — давай сегодня на этом кончим. Аппараты есть? Есть.

Разговаривать можно? Можно. Зачем быстро изучать их язык? И так голова пухнет, как хлопковая коробочка… Эх, если бы найти бумагу и цветные карандаши… Заставить бы их рисовать, — он кивнул в сторону тюти. — Сумели бы они, а?

Володя смеялся. Агзам увлекался рисованием с третьего класса — это было всем известно — и рисовал хорошо. Однажды он каким-то образом ухитрился нарисовать на потолке своего класса карикатуру на старосту.

Рисунок долго не могли стереть, а над Агзамом ребята подшучивали весь год.

— Карикатуру вспомнил? Ладно, смейся, — обиделся Агзам и, не раздеваясь, повалился на диван.

Володя тоже лег.

Вокруг была странная, чистая тишина. С улицы не проникал ни один звук, двери не скрипели и не хлопали, шаги скрадывались на эластичном полу. Бесшумно работали кондиционные машины, мягко, без звука переключались реле.

— Насколько мне помнится, я читал о вредном действии шумов на нервную систему человека и благотворном влиянии на наше здоровье тишины. На меня же звон трамваев и грохот автомашин действовали, наоборот, возбуждающе, заставляли двигаться, мыслить, — одним словом, жить, а тишина действовала угнетающе: вызывала состояние сонное, я становился равнодушным ко всему на свете, — говорил медленно Володя, рассматривая потолок. — А здесь тишина просто страшная…

— Правильно! — закричал Агзам, вскакивая. — Здесь можно спать много лет, как на звездолете. Пойдем гулять в сад.

Но сколько Агзам ни уговаривал — ведь у них. теперь есть переводные аппараты, и они не могут заблудиться, — Володя упорно отнекивался.

— Видно, я старею, — смеялся он, — хочется полежать после хорошей еды.

Агзам махнул рукой и пошел один. Выйдя на улицу, полюбовавшись розовым небом поры восхода солнца и цветущими деревьями, Агзам зашел в ближайший подъезд и встал на ступеньку белоснежного эскалатора. К материалу эскалатора, видимо, не приставала никакая грязь, ступеньки и перила блестели первозданной чистотой. По одежде Агзам ничем не отличался от жителей планеты, и поэтому на него никто не обращал внимания. Десятком ступенек выше стояла группа парней и девушек, заразительно хохотавших. Они слушали двух молодых людей, состязавшихся в остроумии. Агзам незаметно включил аппарат.

Молодые люли, как оказалось, читали стихи, но аппарат делал переводы скупо, без рифм, в переводе во многом пропадали и поэзия и остроумие.

Агзам все же прислушивался с интересом.

— Его сердце, как плазма, пылает подвигами и любовью, его жар может растопить самое холодное сердце девушки, оно может сжечь немало податливых сердец, — декламировал один, высокий, большеглазый, с простой открытой улыбкой.

— Его сердце, подобно леднику, наполнено холодом космоса, оно звенит под ударами любви, оно может заморозить самое горячее сердце девушки и превратить в ледышку самую пылкую из красавиц, — отвечал другой, широкоплечий и приземистый уамлянин с ехидными тонкими губами и холодными глазами старца.

— А если эти два сердца соединить, — сказала беленькая, как ромашка, девушка, — то получится тепленькая Айя.

Молодежь разразилась хохотом.

— Тише! — поднял руку высокий молодой уамлянин. — Я вам сейчас спою песню землян.

— Просим!

— Где ты ее взял?

— А нам дашь переписать?

— Пой!

И он запел романс, который Агзам дома не раз слышал по радио.

Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит:

Я не хочу печалить вас ничем.

Голос у юноши был мелодичный, почти девичий, очень приятный и чистый.

Находившиеся поблизости уамляне обернулись к певцу, слушали с интересом.

— Видно, у землян искусство довольно хорошо развито, — сказал один из них.

Агзам уже не первый раз видел: здесь люди поют много, при различных обстоятельствах, в любых местах, и всегда находятся доброжелательные слушатели. С песней дружит грусть или веселье. На планете Уам, как полагал Агзам по первым своим впечатлениям, грустных людей или хмурых не было, большинство представало перед ним добродушными и радостными, и только некоторые озабоченными. Но и эти, озабоченные, заслышав песню или музыку, оживлялись и теперь посматривали на окружающих соотечественников восторженно, чистыми, безмятежными глазами. Так было и здесь, на эскалаторе.

Агзам и наблюдал, и знал по себе, что во время спора или в злом состоянии песню не замечаешь, а если голоден, то петь не хочется. Очень хочется петь, когда хорошее настроение, когда ладится учеба, отношения с товарищами дружеские, дома полный порядок. «Уамляне, наверное, живут здорово, — думал Агзам, — коли поют везде и смеются громко, на всю улицу».

Выше Агзама ступенек на сорок тоже стояла группа молодых людей. Одна из девушек, находившихся в группе, проделывала замысловатые движения перед подругой, в руках которой был странный, мигающий индикаторными лампочками, обтекаемой формы ящик. Этот ящик, к вящему интересу Агзама, издавал тихие хрустальные звуки. Звуки были приятные, кажется, даже сладкие. Агзам догадался, что ящик подчиняется машущей руками девушке, а звуки льются в такт ее движениям, и, заинтересовавшись, полез по лестнице эскалатора, как это делают многие нетерпеливые москвичи. Но уамляне ушли в боковое ответвление, и Агзам, вздохнув, предоставил себя несущей лестнице и спокойно доехал до поверхности. Немногочисленные уамляне, доехавшие до верха, растеклись по аллеям и тропкам. Агзам выбрал аллею пошире: все же он побаивался встретиться с каким-либо домашним животным, вроде пуа.

Запахи леса и степных трав, надо полагать, на всех планетах, где они существуют, одинаковы. Во всяком случае Агзам вполне ясно почувствовал знакомый сладкий запах цветущей акации, к которому примешивался терпкий привкус тополя. Но когда Агзам присмотрелся повнимательнее, то увидел, что на каждом дереве есть плоды — одни зеленые, другие коричневые, большая часть с розовыми боками, — и он догадался, что это не лес, а сплошной сад.

Это был удивительный сад, сад, раскинувшийся по всей суше планеты.

Деревья росли везде, где были хоть какие-нибудь условия для роста. Агзам вспомнил как-то сказанные Пео слова: «Мы создаем искусственно все, за исключением фруктов. Можно и их создать, но они будут невкусными».

Справа под низкорослыми деревьями Агзам увидел малышей, собиравших опавшие плоды в кучки. Руководила их работой девушка, она что-то им объясняла, и ребятишки смеялись. А один мальчишка в синих коротких штанишках, стоявший позади девушки, сжимал в руках зеленый шар. Из шара летели струи красного сока на платье воспитательницы. Озорной мальчишка хохотал громче всех.

Пройдя метров полтораста, Агзам остановился. Его внимание привлекли зеркальные, в обхват, прожекторы, установленные на круглой небольшой поляне. Посредине поляны пожилой уамлянин копал лопатой «землю». Агзам подошел. Уамлянин выкопал ямку, засыпал в нее порошок и посадил деревце с мелкими желтоватыми веточками, высотой не более полуметра. Затем он включил прожекторы, и на деревце сосредоточились ослепительные зеленые лучи. Закрутился вентилятор, установленный под одним из прожекторов, и деревце зашевелилось, закачалось. Уамлянин работал молча, не обращая внимания на незнакомого парня, словно его и не было рядом. Садовод подтащил к саженцу пластмассовый ящик, на одной стороне которого было смонтировано десятка полтора регуляторов, покрутил один регулятор, другой, третий, и из ящика полилась энергичная, похожая на джазовую, музыка. И вдруг дерево стало расти на глазах. Агзам затаил дыхание: ничего подобного он не только не видел, но и не предполагал, — ведь не фокусник же перед ним! Почки лопались, издавая глухие щелчки, развернувшиеся листочки увеличивались каждую минуту, зеленели, набирались соков, ветки дерева поднимались вверх, как в мультипликационном фильме. Агзам поспешно включил аппарат и спросил:

— Дедушка, что это вы делаете?

Уамлянин, не поворачиваясь и не переставая настраивать свой ящик-прибор, ответил глухо, нехотя:

— Произвожу опыт.

— Разрешите мне еще задать вопрос?

— Пожалуйста.

— Почему дерево так быстро растет?

Уамлянин хмыкнул и сам поинтересовался:

— Ты любишь выращивать деревья?

— Люблю.

Уамлянин повернулся, смерил парня взглядом. Только тут Агзам увидел, какой садовод старый: лицо изборождено глубокими морщинами, лысина желтая, в крапинках, окаймленная седыми космами, и кожа лица и шеи побуревшая. В блеклых глазах садовода вспыхнуло любопытство, он улыбнулся приветливо.

— Ты тот самый мальчик, который прилетел оттуда? — спросил он и поднял глаза к небу.

— Да, — подтвердил Агзам с гордостью. Он не хотел скрывать своего торжества, наоборот, ему даже хотелось прихвастнуть — вот, мол, какой я, молодой, а уже звездоплаватель. Не многим еще выпало такое счастье, особенно на Земле.

— О! Любопытно. Садись, дорогой гость, поговорим. — Уамлянин подставил раскладной стульчик, и Агзам сел. — Так тебя интересует мой опыт? Серьезно?

Не обманываешь? Я слышал, на Земле такими странными делами — обманом занимаются. Порастеряли человеческое достоинство или еще не приобрели?

Ладно, не обижайся. Все живое проходит определенные стадии развития: такова закономерность. Слушай, если любопытно. У меня сейчас мало слушателей, а учеников совсем нет. Ты видишь, у нас вся планета покрыта садами. Видишь? И эти гиганты, что подпирают небо, дают незаменимые орехи.

Фруктов хватает всем жителям. Вдоволь. Но я думаю о будущем, я последний ученый-одиночка на нашей планете. Лучше быть последним, но одному выделяться. Вот мое кредо. И опыты я произвожу один. Говорят, что я сам себе хочу поставить памятник… Смеешься? Нет? Надо мной все смеются.

Смейся и ты. Я не обижусь. Привык. Так вот, население на планете прибавляется. Скоро настанет время, когда фруктов всем не хватит. Что же делать? Производить искусственные соки? Они есть, но невкусные. Нет, я сказал не то, они не имеют вида и не увеличивают аппетит. Что же делать?

Очень просто. На огромных площадях мы установим светообильные аппараты моей конструкции, смонтируем музыкальные ускорители, тоже моей конструкции, удобрим почву микробонасыщенным стимулятором и дополнительным питанием и заставим деревья плодоносить несколько раз за лето. И фруктов опять будет вдоволь. Эта проблема, можно сказать, решена. Но известно, что после, примерно, двадцати плодоношений деревья стареют, а выращивать их в обычных условиях долго — требуется минимум три года, чтобы они дали первый урожай. Я решил ускорить рост деревьев и проверить действие своих аппаратов и препарата в разных зонах планеты. Результаты уже есть: я могу вырастить дерево до момента плодоношения за трое суток…

— Ой-ей! — поразился Агзам. Перед ним был не человек, а волшебник из сказок «Тысяча и одна ночь». Но тут он вспомнил, как однажды они с Володей прочли интересную заметку, напечатанную в журнале «Техника молодежи» в тысяча девятьсот шестидесятом году. В ней говорилось об опыте двух американцев и двух индийцев. Американцы посадили саженцы какого-то растения в четырех местах. В одном месте для ускорения роста они пели растению оперные арии, в другом — играли вальсы, в третьем в определенное время играл джаз-оркестр. Четвертое растение было контрольным. Что же оказалось? Музыка и пение способствовали росту растений, особенно влияла на интенсивность роста джазовая музыка. Еще интереснее поставили опыт индийцы. Они каждый день, тоже в определенное время, перед растениями танцевали и этим вызывали их усиленный рост. Агзам тогда посмеялся, не поверил. А здесь Агзам увидел волшебство собственными глазами и, конечно, спросил:- Как же это вы делаете, дедушка?

— Ты не поймешь. — Старик тряхнул седой головой. Похоже было на то, что он рассердился. Но от Агзама отделаться было трудно: у него в запасе всегда не меньше десятка вопросов. И садовод сдался. — Может, рассказать попроще? Ты что-нибудь о химии слышал? А о биохимии? Немного? Плохо. Пора каждому думающему существу знать, что в живом организме происходят химические реакции, обмен веществ, поэтому организмы развиваются, растут, а потом умирают, ив них происходят реакции разложения. Это известно испокон веков. Но смерть и разложение меня не интересуют, я не обучался специальности гробовщика. Жизнь, рост, созидание — моя жажда, мое счастье.

Тебе должно быть известно и следующее положение, молодой человек: многие химические реакции, особенно в органической природе, происходят медленно, и для убыстрения их люди применяют катализаторы. А белковые организмы даже сами вырабатывают ускорители, их еще называют ферментами. Несложные катализаторы и ферменты давно найдены, ими пользуются в производстве, медицине, животноводстве, садоводстве. Я же решил найти такие ферменты, которые бы ускорили химический процесс в живом организме в десятки тысяч раз. И я нашел работяг-микробов, энергичных и неутомимых. За сто пятьдесят лет я осуществил свою мечту. И ты, милый внучек, можешь теперь наблюдать, как растет дерево не по дням, а по часам в полном смысле этого слова.

Старик разгорячился. Вскидывая голову и размахивая руками, он говорил громко и с азартом, словно перед ним была тысячная аудитория. Казалось даже, что он не в себе, но Агзам видел, как поднимаются ветки дерева, распускаются новые листья, и с уважением смотрел на садовода. Перед ним свершалось чудо. И человека, сотворившего это чудо, нельзя было не уважать.

— Я напустил миллиарды работяг-микробов, я дал дереву сгусток солнечной энергии и концентрат химического питания, и оно подчинилось мне.

Оно растет так, как мне хочется: захочу — вырастет за месяц, захочу- за три дня. И даст плоды! — продолжал старик, уже забыв о присутствии землянина. Он пристально смотрел на деревце и говорил сам с собой. Вдруг он осекся, опустил голову, вздохнул и сказал тихо, словно боялся, что его кто-нибудь услышит:- Одного я не могу пока добиться — вкусных и питательных плодов. Они вызревают или совсем невкусными или даже ядовитыми. Но я добьюсь своего! — опять повысил он голос. — У меня уже тысячи последователей, целые коллективы. Мои идеи воплощены в животноводстве: мои коллеги выращивают животных в десять раз быстрее, а вес увеличивают в сто раз. Они могут вырастить животное, по размерам равное этому дереву-гиганту. Нет предела разуму человеческому!..

Уамлянин продолжал говорить, ничего не замечая вокруг, обращаясь только к растущему дереву. У старика растрепались седые космы, напружинилась худая морщинистая шея, вибрировал голос. Агзаму стало страшно рядом с этим одержимым ученым-одиночкой, и он, крадучись, незаметно, скрылся за деревьями.

Глава десятая ЧУДЕСА

Раздумывая о необычайном явлении в природе и об одержимом ученом, Агзам забрел в непролазную гущу леса-сада, где под деревьями разросся мелкий кустарник-ягодник. Попробовать ягоды Агзам не решился: они могли быть ядовитыми. Вокруг порхали птички с таким ярким многокрасочным оперением, что казалось, их специально раскрашивали художники. А на одном, усыпанном плодами дереве Агзам увидел круглую голову с круглыми невозмутимыми, как у совы, глазами. Голова была без туловища, сидела на ветке, словно приросшая, смотрела на землянина, не моргая и не двигаясь.

Спохватившись и не на шутку перепугавшись, Агзам пошел назад и попытался найти ту широкую аллею, по которой зашел в лес, но вскоре понял, что заблудился, и пошел напрямик — авось какая-нибудь дорога попадется. Но не попадались ни тропинки, ни аллеи. Вначале Агзам, стараясь найти дорогу, вглядывался в просеки и поляны, не обращал внимания на лесных обитателей: птиц, мелких зверьков, странных змей, — но потом стал приглядываться и, наконец, остановился, пораженный, перед небольшой поляной, заросшей высокой красно-желтой травой. На поляне приплясывало странное животное, раза в два больше слона. У него была маленькая головка на тонкой длинной шее и массивные морщинистые ноги. Голая кожа на нем лоснилась, как асфальт после дождя.

Чудовище повернулось к Агзаму мордой, шагнуло вперед и фыркнуло.

Агзам в страхе попятился и полетел в яму, которую до этого не заметил.

Хорошо, что в яме было полно листьев и он мягко шлепнулся на дно.

Опомнившись, Агзам прикинул расстояние до краев ямы и похолодел — они были высоко, не дотянуться, а стенки отвесные и гладкие.

Вот здесь-то Агзам горько пожалел, что пустился в путешествие один, ни с кем не посоветовавшись, никого не спросившись и не предупредив. Кто будет его искать в этом лесу? Если и найдут, то, может быть, только обглоданного зверями…

Агзам медленно поднялся и задрал голову. Наверху синело пустое небо, висели ветки с жирными продолговатыми листьями и круглыми, как яблоки, ярко-желтыми плодами. Потрогав маслянистую глину стенок ямы, посмотрев еще раз вверх и убедившись, что самостоятельно ему отсюда не выбраться, Агзам в изнеможении, подавленный, опустился снова на лиственную подстилку.

Долго сидел он, опустив голову на руки. Вспомнил родной Ташкент, горячее солнце и быстрые холодные арыки, прозрачный сладкий урюк и ворсистые краснобокие сочные персики. Родной город теперь был далекой мечтой. Мысленно позвал Володю, но тут же горько усмехнулся: откуда Володя может узнать, куда забрался его товарищ?

Нет, не ценил он вкус снеговой воды, аромат цветущих яблонь, приторную сладость черного тута, даже терпкий запах лёссовой пыли, политой водой. Не дорожил он как следует дружбой школьных товарищей, заботой учителей, советами отца и матери. Вернись он сейчас домой — стал бы другим человеком…

Почувствовав на затылке горячую струю воздуха, Агзам поднял голову и в ужасе отшатнулся: перед его лицом раздувались красные ноздри и сверкали выпуклые водянистые глаза. Агзам упал и едва не закричал. Не закричал он только потому, что вспомнил слова, сказанные Пео по дороге с ракетодрома:

«У нас нет диких зверей». Слова были хорошие, но мало успокаивали. У Агзама зашлось сердце, когда он понял, что поднимается наверх: чудовище схватило его зубами за шиворот и потащило из ямы. Агзам закрыл лицо руками и ждал, вот-вот хрустнут его кости в крепких зубах, и все будет кончено…

Он даже не мог кричать: страх сковал и язык и губы.

Опустившись невредимым на траву и услышав удаляющиеся тяжелые шаги, Агзам облегченно вздохнул, но еще долго не решался отнять от лица руки и посмотреть вокруг себя. Он не знал, что попавшееся ему на пути животное не однажды таким образом выволакивало из ям своих детенышей и по привычке, а может быть, в силу своей привязанности к человеку, решило помочь ему.

Агзам пришел в себя, открыл лицо, приподнялся на руках, осмотрелся. И не более чем в десяти шагах от себя увидел ноги-столбы, покрытые потрескавшейся корой. Этого было достаточно, чтобы страх снова перехватил дыхание. Агзам вскочил и бросился со всех ног в противоположную сторону, не разбирая дороги, не думая, что он опять может попасть в яму.

Один необдуманный поступок часто ведет за собой следующий такой же поступок; человек, выбитый из колеи, словно движется по инерции. Через несколько минут Агзам остановился как вкопанный перед другой поляной: здесь с каждого дерева свисали змеи: они извивались среди ветвей, падали, лезли обратно, копошились в траве. Змеи были как на подбор — чуть поменьше среднего удава. В страхе Агзам не заметил, что у змей есть коротенькие лапки, как у ящериц, он повернул вправо и вновь бросился бежать куда глаза глядят.

«Куда я бегу?» Этот вопрос Агзам задал себе, когда уже совсем задыхался. Он упал на траву. «Будь что будет!» Отдышавшись, он немного успокоился и решил оглянуться. Теперь он поднимал голову осторожно, медленно, ожидая самого невероятного. Но на этот раз вокруг не было ни одного живого существа, и лежал он не в траве, а в цветах, от которых исходил приятный запах. На некоторых деревьях тоже, как хрустальные блюда, застыли прозрачные цветы, другие гнулись под тяжестью плодов, похожих на огурцы. От огурцов долетал сильный пряный запах. Агзам зажмурился от удовольствия.

Лежать здесь было приятно, однако Агзам не поддался искушению. Он поднялся и, оглядываясь и присматриваясь к каждому кустику, осторожно пошел через полянку. Теперь он не имел ни малейшего представления, в какую сторону двигаться, и шагал наугад, надеясь все же выйти на какую-либо дорогу или к эскалаторной арке. «О весть надежды! Как ты хороша в тот час, когда отчаялась душа!»- вспомнил Агзам стихи Навои и протер глаза, вдруг ставшие теплыми от слез.

Глава одиннадцатая ПОЛЕТ НА СПУТНИК

Через полчаса, пробираясь среди густо растущих деревьев по мягкой ворсистой траве, Агзам вышел на длинную и широкую просеку. Здесь росли пять деревьев-гигантов. Они выстроились в одну шеренгу, и в стороны от них метров на пятьдесят не было ни травинки. Агзам прикинул: если такое дерево ровно спилить, то на его пне можно свободно играть в волейбол. Стволы гигантов были гладкие, и только верхушки имели листву, но они были так высоко, что листья различить было невозможно.

В ближнем конце просеки стояло странное сооружение: снаряд, поставленный на попа, высотой метров тридцать. В середине снаряда по кругу поблескивали овальные иллюминаторы. Стенки сооружения были отполированы до зеркального блеска. Стоял снаряд на серой, по виду железобетонной площадке, за которой высилась замысловатой формы арка. Агзам подошел поближе, в надежде, что найдет здесь уамлян и они скажут ему, как вернуться к товарищам. Арка оказалась своеобразным краном с двумя захватами, за ней — глубокий тоннель.

В тоннель Агзам идти побоялся. Он обошел вокруг снаряда и увидел у основания открытую дверь. Не заглянуть в эту странную башню Агзам, конечно, не мог, любопытство сжигало его. И он вошел в дверь. В нижнем этаже все помещение было переплетено трубами, проводами, у стен стояли цилиндры с прозрачными колпаками. Освещалось помещение плохо. На второй этаж вела крутая металлическая лесенка. Агзам решил подняться по лесенке, благо вокруг не было ни души, не слышалось ни звука. За второй дверью оказалась комната жилая и хорошо освещенная. У стен — кресла, над ними циферблаты приборов. И это помещение пустовало. Агзам крикнул. Никто не отозвался, но голос заметался, и где-то отозвались какие-то струны, задребезжало стекло. Пометавшись, звуки затихли. Теперь Агзам заметил двух тюти, сидевших в глубоких креслах и наблюдавших за ним своими бесстрастными зеленоватыми глазами. В углу на стене висели скафандры астронавтов, такие же, какими пользовались они, земляне, когда переходили с корабля на звездолет. «Для чего здесь висят скафандры? Для кого припасены?» — забеспокоился Агзам, предчувствуя что-то неладное.

На третий этаж тоже вела металлическая лесенка. Пока Агзам раздумывал, не подняться ли по лесенке на третий этаж и не осмотреть ли следующее помещение, тюти вскочили и встали рядышком у стенки. Они явно готовились выполнить чей-то приказ. Интересно было за ними наблюдать, и Агзам сел в ближайшее кресло.

Постояв минуту, автоматы, шагая в ногу, как солдаты, пересекли помещение. Один из них спустился по лесенке вниз, другой остался у двери.

Вскоре из нижнего этажа раздался металлический звон. Второй автомат вернулся, и как только он поднялся по лесенке и спрыгнул на пол, дежуривший у двери тюти нажал на кнопку, и дверь захлопнулась с таким же звоном, какой только что раздался снизу.

Агзам не успел сообразить, что же произошло, и сидел весьма довольный своим вторжением в какое-то загадочное царство механических кукол. Между тем тюти разошлись в разные концы помещения и встали у приборов. На некоторых циферблатах загорелись шкалы, зашевелились стрелки и потихоньку поползли одни влево, другие по кругу. Снаружи донесся грохот, стены помещения качнулись, и Агзам почувствовал, как сила инерции начала прижимать его к креслу, и он понял, что попал в ракету и куда-то летит. Он хотел было приподняться, но не смог и с ужасом уставился на автоматы, застывшие у приборов.

«Сколько времени будет продолжаться полет? Опустится ли ракета и где?

Выдержу ли я перегрузку?»- эти вопросы вспыхнули в голове, вызывая боль в висках. Агзам закрыл глаза. На него наваливалась тяжесть, стало трудно дышать, сердце заколотилось бешено. Оставалась одна надежда: на верхнем этаже есть люди, и они спасут.

Ракета набирала скорость. Помещение по-прежнему пустовало. Постепенно напряжение сменилось слабостью, а мрачное предчувствие гибели вызвало желание что-то предпринять для своего спасения. Агзам огляделся. Автоматы уже снова сидели в креслах, равнодушно глядя на непрошеного пассажира.

Взгляд Агзама упал на кислородные аппараты, висевшие в углу. Мелькнула мысль: он должен воспользоваться скафандрами, если кислородные аппараты заряжены, или он задохнется. В ушах уже нудно звонили колокола.

«Наверно, лечу быстро… Надо добраться до скафандров, — тяжело соображал Агзам. Мысли ворочались медленно, с натугой, голова гудела. — А как идти, если ноги вялые?.. Ползком? Надо ползком…» Агзам принялся сползать с кресла. Ему не хватало воздуха, прежде чем сделать движение, он широко раскрывал рот и долго, с надрывом дышал. И все же он двигался, двигался упорно, напрягая последние силы, вперив взгляд в поблескивающие скафандры, — в них спасение, если кислородные аппараты заряжены…

Снаружи доносился грохот работающих моторов. Это была реактивная ракета старого образца, и диспетчер, даже не заглянув внутрь, отправил ее в полет.

Автоматы еще раз встали, прошли в верхний отсек ракеты, перенесли оттуда в нижний отсек два баллона с прозрачными головками, вернулись на прежнее место, по-прежнему педантичные и равнодушные ко всему, что их окружало. И как бы они ни были совершенны, какую бы сложную работу ни проделывали, они только выполняли приказ человека. Их нельзя ни умолять, ни упрашивать, у них нет ни сознания, ни чувств, Рядом задыхался человек, а зеленые глаза тюти поблескивали невозмутимо.

Потом Агзам не мог вспомнить, каким образом ему удалось натянуть на себя скафандр, надеть шлем, повернуть краник и пустить кислород. Он долго и жадно вдыхал живительный газ, а когда пришел в себя, то почувствовал, что стал легким как перышко и тело покрылось потом. Отчего все это произошло — разбираться было некогда; теперь он мог дышать свободно, мог подняться, подойти к креслу и сесть, но перед ним сразу встали страшные вопросы: чем он будет питаться, каким образом вернется обратно?

«А нет ли здесь людей на верхнем этаже?»- вспомнил Агзам о своей догадке. Он бы сейчас обрадовался самому злому человеку.

Агзам поднялся на ноги, легко шагнул. Лез по лесенке играючи, будто на нем и не было тяжелого скафандра. Но предположения не оправдались: помещение целиком было занято цилиндрическими и шаровыми баллонами. На их отполированной поверхности четко, до мельчайших подробностей, отражалось это странное помещение. Вздохнув, Агзам спустился обратно и обошел весь средний отсек, заглядывая за кресла, в щели, все еще надеясь обнаружить живое существо. Но на ракете не было даже следов человека. От нечего делать Агзам осмотрел приборы, не понимая ни их устройства, ни назначения, потрогал неподвижно сидящих тюти. Все предметы были мертвые, безжизненные, и здесь, между небом и землей, ракета показалась Агзаму одиночной камерой смертника.

Он сел в кресло и с неприязнью посмотрел на тюти. Непонятно было, почему, если люди не собирались лететь в этой допотопной космической коробке, здесь оказались скафандры? Не для автоматов же доставили их сюда.

А если собирались лететь люди, то где-то они запрятали запасы питания и установили видеотелефоны для связи с планетой. Агзам немного воспрял духом и еще раз осмотрел стены, кресла, приборы. Особенно тщательно он обследовал кресла: спинки, ножки, сиденья. На пяти он не обнаружил ничего, а на шестом сидели тюти. Это был небольшой диван, массивный и с виду аляповатый. Агзам постоял в раздумье: тревожить автоматы было опасно. Если их столкнуть с дивана, то они, сопротивляясь, применят всю свою огромную механическую силу, все равно постараются усесться на прежнее место.

Попутно они могут нанести крепкий удар. Нельзя их тащить, им надо приказывать. «А нельзя ли их разбить? — рассуждал Агзам, в сердцах сжимая кулаки. — Они крепкие. Да и разбивать нельзя, — догадался он, — возможно, они управляют ракетой. Куда-нибудь-то мы должны прилететь…» Рассуждая, Агзам сквозь прозрачный шлем хмуро смотрел на автоматы.

Сейчас и он, и они в этом безграничном пространстве космоса были всего лишь куском материи. Когда человек бессилен, когда его ум и воля не находят способа преодолеть силы природы, он становится песчинкой.

Вдруг Агзам почувствовал, что пол уходит из-под его ног. Автоматы уцепились за подлокотники дивана. Обратил он внимание и на тишину — моторы не работали. Ракета теперь шла по инерции и кто-то ее переворачивал. Агзам понял это, когда повис в воздухе. Знакомое состояние невесомости. Но на этот раз Агзаму было не до шуток, не как тогда, в каюте звездолета. Он успел уцепиться за поручни кресла, подтянуться и сесть — кресло поехало по стенке к потолку и перевернулось на сто восемьдесят градусов.

Опять заработали моторы, Агзама прижало к креслу. Костюм космонавта помогал мало, но здесь силы инерции действовали слабее.

Моторы работали минут десять, потом все стихло, и невидимые руки отпустили Агзама — он вздохнул свободно. Поднялись автоматы, открыли дверь и спустились по лесенке на первый этаж. Не раздумывая, Агзам последовал за ними и, только когда спустился, заволновался: «Почему нет невесомости?

Откуда взялось нормальное притяжение? Неужели прилетели обратно на планету?»- радостно подумал Агзам и побежал за автоматами. Не побежал, конечно, а заковылял во всю свою силу.

Автоматы подошли к входной двери и открыли ее. Агзам мигом очутился рядом, собираясь на ходу сбросить с себя костюм астронавта, но на пороге остановился и застыл, увидев черное небо, раскаленные добела звезды и космы пламенеющего солнца.

Перед ним была точно такая площадка, на какую он ступил вместе с Володей, Пео и Баили, когда они прилетели на звездолет. Таково было первое впечатление. Когда же Агзам пригляделся, то увидел десяток автоматов, разгуливающих по площадке, над головой высокий прозрачный купол, а у краев полированные колонны или трубы, уходящие концами в свод и в пол. Его никто не встречал.

Глава двенадцатая ВЗБУНТОВАВШИЙСЯ ПЛЯСУН

В комнате не жарко, не холодно. Окна и двери закрыты, но воздух непрерывно очищается, кондиционные аппараты регулируют температуру и влажность, откуда-то проникает аромат цветов. Володя блаженно разбросал руки и ноги, он лежит на диване, который выдвинул Агзам. После того как Агзам ушел, Володя, оставшись один, покрутил верньеры настройки видеотелефона, потом случайно выдвинул пластмассовый раструб, нажал на кнопку и ему вдруг страшно захотелось спать. Уже засыпая, он сообразил, что воспользовался электросонным аппаратом, ни предотвратить его действие уже не мог.

Спал он до тех пор, пока не пришла Лия и не разбудила его. Девушка потрясла его за плечо и укоризненно сказала:

— Ой-ой, засоня! Нельзя так много спать. Вредно. Пойдите и умойтесь, молодой человек. А где ваш товарищ?

— Ушел погулять, — ответил Володя смущенно: еще не хватало, чтобы его будила девушка! Он пригладил ладонями волосы и послушно направился в душевую, в которой они купались с Агзамом. Вернулся он посвежевший.

Лия с кем-то разговаривала по видеотелефону. Она была на этот раз в розовом сарафане и в прозрачных с дырочками туфлях. Лицо, руки и ноги девушки были бронзовыми, поэтому льняные кудри и светлые брови казались выгоревшими на солнце.

После Володя узнал, что Лия, закончив общее образование, половину каникул провела на берегу моря, отдыхала. Теперь ей предстояло окончательно выбрать специальность и продолжать учебу.

Девушка выключила аппарат. Сощурив веселые с бесенятами глаза, она подошла к Володе и протянула руку.

— Мне понравилось здороваться за руку, — призналась она, смеясь, и так тряхнула руку Володи, что он улыбнулся.

— Мы будем друзьями? — спросила она нежным контральто.

На Земле Володя не дружил с девочками. Если бы девочка предложила ему дружбу, он, наверное, долго бы смеялся. Другое дело здесь. С большим удовольствием он согласился:

— Хорошо, будем друзьями. Я надеюсь, это не помешает нашему здоровью — добавил он в шутку, и они дружно рассмеялись.

— Я слышала, у некоторых такая дружба вызывает бессонницу.

— Для этого существует электросонный аппарат, которым я случайно воспользовался.

— Вы очень практичны, Володя…

— Это, наверное, влияние космоса.

— Очень жаль, — погрустнела Лия, но сейчас же повеселела и сказала:- Мы вылечим вас. Очень вредно в каждом движении души выискивать выгоду.

Один наш поэт так пел: «Если ты к чувству приложишь мерку, то считай себя погибшим…» Володя, затревожился. Лия не могла скрывать ни своих чувств, ни мыслей. Ей надо было отвечать тем же: иначе поступать Володя не мог. Но окажутся ли все его чувства и мысли чистыми?

Они стояли и разглядывали друг друга восторженно, словно давно не видевшиеся соклассники. В девушке каким-то причудливым образом сочетались детская наивность и острый проницательный ум. Так по крайней мере думал Володя. Она живо реагировала на каждую мысль, поступки свои, казалось, не обдумывала и совсем не беспокоилась о том впечатлении, которое производит.

И в то же время властно привлекали ее непосредственность и мягкость, кристальная чистота души, ничем не омраченная молодость, и он готов был взять ее за руку и повести за собой. Девушка, словно угадала его мысли, взяла его за руку и повела в коридор, говоря:

— Наши заняты серьезными делами, и мне поручили вас развлекать…

Комната оказалась небольшой, и, кроме цветов в расписных вазах, в ней ничего не было. Володя остановился на пороге и с удивлением посмотрел на девушку. Она поняла его, засмеялась и сказала, подмигнув лукаво:

— Пусто? Сейчас мы наведем порядок. Я все убрала по случаю отъезда на каникулы.

Лия пошла вдоль стен, то нажимая кнопки, то покручивая блестящие маленькие краники. А за ней из стен выплывали креслица, диванчики, появился невысокий, разрисованный цветными кубиками стол; в противоположной стороне развернулись створки, и из стены выехало странное сооружение; круглое зеркало на перевитых зелеными искусственными листьями ножках; под зеркалом, как на пишущей машинке, сверкали четыре длинных ряда квадратных клавиш; и рама для зеркала, и подставка для клавиш, и квадратный ящик, неизвестно для чего предназначенный, были украшены резьбой, сделанной искусным мастером. И повсюду, где только можно, были нарисованы цветы. Вначале сооружение показалось Володе отлакированным, но когда он присмотрелся, то понял, что оно отлито из какого-то специального материала и цветы не нарисованы, а искуснейшим образом отлиты.

— Вот комната и приняла жилой вид. Вам нравится? — спросила Лия и открыла в столе углубление со множеством ячеек. — Это моя библиотека- пояснила она, доставая из ячейки трубочку с ноготок. — Хотите, почитаем сказку? Я люблю сказки. Садитесь вот сюда.

Володя сел в указанное девушкой креслице против зеркала и спросил:

— А в другом месте сидеть воспрещается?

— Воспрещается, — совершенно серьезно подтвердила Лия и сунула трубочку в отверстие таинственного ящика. Потом нажала один за другим два клавиша и села в креслице рядом с Володей, объяснив:- С другого места будет хуже видно.

— Читать?

— Нет, смотреть.

Володя ничего не понимал: то она говорила «будем читать», то «смотреть». И только он собрался задать вопрос, как из сооружения раздался голос:

— Жил-был мальчик Оя?

Может быть, сказка уамлян начиналась другими словами, но аппарат переводил на русский язык с детства всем нам знакомой фразой. Володя улыбнулся. На душе стало тепло. Он вспомнил книжки с картинками, которые еще с малых лет сохранились у него в столе, и с благодарностью взглянул на девушку.

В зеркале вспыхнул свет. Как на экране телевизора, в нем заплескались волны, оранжевый горизонт слился с пенными верхушками водяных подвижных холмов, и все — и небо и море — забушевало, заярилось. И среди этих гигантских волн букашкой прыгала лодочка с миниатюрным мальчиком в красных трусиках. У мальчика росла борода, и выросла белая и длинная. Он махнул бородой, и волны вокруг послушно улеглись, как разъяренные псы у ног, и море расстелилось голубым мохнатым от пены ковром.

И хотя начало сказки Володе показалось забавным, Лия выключила читающий аппарат и сказала:

— Это слишком наивно. Лучше я вам сыграю картинку «Проснувшееся море». Музыка облагораживает человека, не правда ли? У нас каждый имеет какое-либо отношение к музыке. А я даже одно время хотела стать композитором, но вовремя поняла, что талант у меня короче воробьиного носа.

Сейчас рядом с Володей сидела не девушка-хохотушка, а очень серьезная женщина, и говорила она с чуть заметным оттенком иронии. А Володя про себя усмехался. Когда он пошел в школу, мама и папа тоже решили сделать из него композитора и отдали в музыкальное училище. Несколько лет Володя бегал из школы в училище, размахивая черной папкой с нотами, несколько лет мучился, но выше тройки ни разу не получил. Да и троек он добивался лишь своей сообразительностью и хорошей памятью. Он перечитал немало литературы о музыке, надеясь этим повысить свою успеваемость. И сейчас еще он мог бы повторить случайно оставшееся в памяти определение: «Музыка — одна из форм общественной идеологии».

Когда мама и папа, наконец, поняли, что у сына нет призвания к музыке, у него уже появилась к ней изрядная неприязнь. Поэтому он не высказал восторга, когда Лия предложила ему послушать музыкальную картинку. Однако неудобно перечить хозяйке, да еще такой гостеприимной.

Володя только поморщился и с тоской посмотрел на удивительную машину.

— Душа человека бездонна, музыкальное воздействие на нее безгранично — продолжала Лия, пододвигая свое креслице к машине, — особенно при сочетании музыки с другими искусствами.

— У нас тоже есть светомузыка, правда, пока в зачаточном состоянии — вставил Володя.

— Светомузыка всего лишь составная часть всей гармонии.

Девушка положила пальцы на клавиши. И прежде чем послышались звуки, комнату залили яркие солнечные лучи, до того яркие, что Володя прищурился, в воздухе разлился запах водорослей, пахнуло приятной прохладой.

Володя посмотрел на экран. У берега тихо плескались бирюзовые волны, вдали чуть покачивался прозрачный шар, розовый от лучей восходящего солнца.

Полились звуки удивительного инструмента: и журчание воды, и шелест мелких голышей, и нежный плеск волн настолько были естественны и гармоничны, что Володе захотелось броситься в воду и поплыть. Ему показалось даже, что он ощущает прикосновение морской волны.

Раннее утро вставало над морем в сиянье пляшущих по воде бликов, в трепете изумрудной травы на берегу, в рустом звенящем небе, в протяжном щебете невидимых, где-то летающих незнакомых птиц. Володя невольно отдался ощущению мимолетного счастья, его заполнили звуки, картины, запахи моря, и будто он вместе с друзьями запел веселую пионерскую песню, и окружающие предметы отодвинулись, осталась одна радостная и буйная мелодия. И вдруг Володя понял, что он не слышит ни одного звука, а радостная мелодия по-прежнему звучит где-то в нем самом, он ощущает шелест голышей и шепот волн, нежную ласку утреннего солнца и звон густого неба. Никогда еще Володе не было так хорошо и радостно, никогда он не испытывал такой полноты жизни, наслаждения своим здоровьем, силой…

Музыкальная картинка оказалась досадно короткой. Закончив игру, Лия все еще с застывшим в мечтательности лицом повернулась к Володе, чуть помедлила, потом спросила:

— Нравится?

Володя ответил не сразу, он никак не мог освободиться от ощущения поющего сердца.

— Никогда ничего подобного я не видел, не чувствовал, — признался он- Мне непонятно, почему под конец я не слышал звуков, а мелодия все звучала у меня в сердце…

— Я ведь говорила, — улыбнулась Лия, — душа человеческая безгранично глубока и восприимчива. И чем совершеннее человек, тем разнообразнее и глубже его эмоции, тем красочнее жизнь. Сейчас же произошла обыкновенное явление: мелодия из звуков, воспринимаемых нашим ухом, перешла в особый вид ультразвуков. Наше ухо их не различает. Но мы можем воспринять эти звуки всем своим существом, гаммой чувствительных нервов, мозгом. Я исполнила свою пьесу… — Лия покраснела от смущения.

— Ну, знаете ли… — опешил Володя. — Если вы не композитор, то я величайший музыкант, хотя долго пытался понять секрет музыки, но так ничего не понял и не полюбил ее…

— Правда? — Лия смущенно смотрела на Володю.

— Истинно так!

— Вы, наверное, не слышали настоящей музыки. Завтра мы пойдем в народный театр, там вы узнаете, как блещут вершины талантов, там вы увидите тех, кто зажигает душу, счастьем наполняет сердца. Композитор — не человек, это волшебник, который может заставить смеяться, плакать или грустить сотни тысяч людей одновременно, он повелевает чувствами, он несет нас на крыльях своей фантазии к чистоте и нежности, к мужеству и справедливости… Нет, я не способна на это…

— Значит, я действительно ничего не понимаю в музыке?..

— Истинно так! — засмеялась Лия и вскочила.

— Где вы купили эту машину? — спросил Володя.

— Купила? Я не понимаю, — Лия остановилась.

— Я хотел сказать, откуда она появилась.

— Мама привезла из распределителя, когда я начала выбирать себе профессию и вздумала стать композитором. Скоро мы ее отправим обратно.

— Почему?

— У меня нет желания сочинять.

— А читать?

— Любое произведение, литературное или музыкальное, можно заказать по видеотелефону, можно пройти в зрительно-читальную кабину. А загромождать комнаты лишними вещами невежественно.

— Разрешите мне задать вам один нескромный вопрос?

— Нескромный? Таких у нас не бывает. Всякий вопрос должен быть вызван заботой о ком-то или о чем-то. Пожалуйста.

— Почему ваш папа относится к вам холодно?

— Я вас понимаю. В семье не должно быть таких холодных отношений. Но они есть. Причины? Папа очень долго находился в космосе, меня он почти не помнит (я только что родилась, когда он улетел). С мамой они жили всего год. И случилось так, что он увлекся другой женщиной…

— Киу? — не сдержался Володя.

— Да. А мама сохранила горячие чувства и теперь очень мучается.

Конечно, я к маме привязана, и мне хотелось бы ей как-нибудь помочь. И я стараюсь вызвать у папы уважение к себе и этим, может быть, хоть немного повлиять на отношения моих родителей. Предлагала я послать папу в институт нервного тонуса, но мама сказала: «Он достаточно умный и решит правильно сам».

— Надо было ему хоть до поры до времени не проявлять на людях свою холодность, особенно на ракетодроме, — неосторожно заметил Володя и тут же пожалел об этом.

— Лицемерить?! — Лия побледнела. — И вы спокойно об этом говорите?

Неужели на вашей планете этот мерзостный пережиток еще не изжит? Не завидую вам. — Она порывисто прошлась по комнате. — Если бы такое случилось с моим папой, то его возненавидела бы не только я, но и весь народ.

Остатки этого самого мерзостного пережитка у нас были уничтожены более пятидесяти лет назад и нигде и никогда не проявлялись. По-моему, сейчас он может проявиться лишь у существа, потерявшего человеческий облик. Наши люди не могут скрывать ни чувств, ни мыслей, могут их только сдерживать. И это наше самое величайшее достижение. В истории нашей планеты были случаи, когда из-за обмана гибли миллионы людей. Лицемерие, обман вытравляют из человека чувства доверия, дружбы, товарищества, а без этого не может быть построено ни одно разумное общество.

У Володи были наготове и другие вопросы, но он решил отложить их до более благоприятного случая, до того времени, когда сумеет не попадать впросак, как сейчас. Девушка ему нравилась все больше, однако что-то вызывало в нем протест. Может быть, ее спокойствие, рассудительность?

Нельзя так невозмутимо рассказывать об отношениях отца и матери…

Открылась дверь, и появился Плясун. Он постоял у порога, повернулся в одну сторону, в другую, бесстрастно оценивая окружающие предметы, прошелся по комнате и удалился, не закрыв за собой дверь. Лия забеспокоилась:

— Ему что-то поручили, а он не может выполнить, — сказала она. — Такое состояние автомата опасно, он натворит бед.

— Наверное, Агзам откуда-нибудь приказывает, — высказал догадку Володя. — Мальчишка!

— А где он?

— Пошел погулять да запропастился.

Володе, конечно, не были известны случаи, когда автоматы «взбунтовывались» от неполадок в монтажной схеме и начинали самочинствовать: бегали по улицам, ломали все, что попадалось под руки.

Механическая сила их соответствовала крепости материала, из которого их делали; они калечили все, попадавшееся им на пути, пока не ломались их руки.

Лия выбежала в коридор, предупредив Володю, чтобы он не выходил из комнаты и уклонялся от столкновения с автоматом, если он вновь появится.

Она догнала автомат уже на улице, когда он заворачивал за угол. Впереди шел старик уамлянин, автомат догонял его и должен был вот-вот схватить.

Лия бросилась вперед птицей, столкнула старика с тротуара, но сама не успела увернуться — автомат поймал ее за платье. Сшибленный с тротуара старик не успел еще опомниться, а борьба уже была закончена — Лия руками и ногами уперлась в грудь автомата, тонкая материя не выдержала, и девушка в разодранном платье покатилась по тротуару. Держа в руках клочья материи, автомат постоял немного и направился в обратный путь, вначале шагом, потом бегом.

— Сообщите в Бюро опасностей! — крикнула Лия, пускаясь вдогонку автомату.

Тюти вбежал в комнату землян и громко хлопнул дверью, а Лия остановилась в коридоре, прислонилась к стене и схватилась за грудь. Ей надо было отдышаться.

Услышав стук дверей, Володя выглянул в коридор. Вид девушки перепугал его.

— Это вас автомат?.. — не договорил он.

Девушка кивнула головой.

За дверями похрустывали шаги автомата. Шаги были грозные, он был страшен, как все, что обладает механической силой и не обладает разумом.

Володя покраснел — впервые в жизни ему предоставлялась возможность спасти девушку от гибели, а он послушался совета, простоял в комнате, как дурак.

Что подумает о нем эта уамлянка, что подумает вообще о землянах? «А что же делать? — спрашивал себя Володя, растерянно глядя на смуглые голые ноги и открытые плечи девушки в том месте, где были выдраны клочки платья. — Не драться же мне с автоматом! Глупо. Он меня сломает в один прием…» — Нашел! — вдруг закричал Володя и бросился к девушке. — Сейчас я заставлю своего Джентльмена посадить Плясуна на место. Друг с другом-то они, пожалуй. справятся. — Он нахмурил брови и сосредоточился.

Приказание было отдано. Из комнаты незамедлительно послышался треск и звон.

— Хорошо. Пусть подерутся, пока приедут работники Бюро опасностей, — вздохнув, улыбнулась Лия.

Автоматы открыли дверь и, сцепившись, рухнули на пол в коридоре. Они боролись, катались, вскакивали, опять падали, и их зеленые глаза горели настоящей ненавистью.

— Как жаль, что они не знают правил французской борьбы, — заметил уже успокоившийся Володя. — Но мы все же посмотрим, кто из них победит.

— Вы не боитесь?

— Почему же? Боюсь, но держусь. Не надо теряться…

— Советовать легко…

— Человек всегда сильнее… То есть я хотел сказать, если он сильно захочет, то обязательно что-то придумает.

Автоматы же, вдоволь накатавшись по полу, вскочили, разбежались, постояли и вдруг понеслись навстречу один другому. Они столкнулись с такой силой, что раздался выстрел с треском, у Плясуна потух один глаз и безжизненно повисла правая рука. Джентльмен схватил противника в охапку, поднял и понес в комнату: он точно выполнял приказание.

— Вы находчивы, — сказала Лия, провожая глазами тюти. — Но если тюти не особенно поврежден, он может самовосстановиться и опять начнет безобразничать. И во всем виноват папа.

— Пео не виноват, мы сами просили его настроить автоматы, — попытался защитить астронавта Володя.

— Ах, не защищайте его! У него много талантов, и не странно, что в нем уживаются героическое и нелепое… Но, простите, мне же надо переодеться… — Девушка, видимо, только сейчас обратила внимание на свою одежду, смутилась и убежала.

Глава тринадцатая КЛАДОВАЯ СОЛНЦА

Что это за сооружение, догадаться было нетрудно, и через несколько минут Агзам уже знал, что находится на искусственном спутнике планеты.

После длительного межзвездного перелета искусственный спутник не очень удивил молодого землянина. Оглядевшись, Агзам двинулся обследовать гигантское и великолепное сооружение, воздвигнутое уамлянами почти за пределами атмосферы. Но чем дольше землянин ходил по отсекам и необычным высоко-потолочным залам, тем становился грустнее: он убеждался, что на спутнике нет ни одного живого существа, всю какую-то очень сложную работу выполняют автоматы.

Стараясь не попадаться на пути деловито расхаживающих тюти, Агзам обходил одно помещение за другим. В первом помещении, в которое он заглянул, было сложное нагромождение разных приборов: на стенах налеплена масса циферблатов, шкал, верньеров, ручек, мигающих глазков; на полу стояли ящики, тумбочки, столы, стеллажи с круглыми и квадратными окошками или длинными прозрачными шкалами, за которыми дрожали световые зайчики или медленно двигались то туда, то сюда метровые стрелки; в толстых прозрачных трубах проскакивали искры или извивались огненные ленты, и даже на потолке в переплетении проводов и труб висели приборы, похожие на электрические часы метров пятнадцати в диаметре. Ослепительные вспышки чередовались через каждые десять секунд, будто великан фотограф зажигал по килограмму магния, чтобы делать снимки черного ночного неба. Два автомата сидели в противоположных углах и время от времени нажимали кнопки на выдвинутых из стен столиках. На автоматы были направлены объективы телевизионных аппаратов, видимо, их работа контролировалась на планете.

Агзам прошел отсек из конца в конец. «Неужели здесь нет аппаратов связи? А где они, если такие сделаны?» Землянину не под силу было разобраться во всей этой путанице проводов, трубок, кнопок и ручек, он боялся к приборам притронуться. Одно Агзаму казалось несомненным: на спутнике действовало сложное и весьма серьезное предприятие, и в этом отсеке был его мозг.

В соседнем помещении на Агзама пахнуло жаром, словно из топки. Сюда даже автоматы заходили редко. Он осторожно приоткрыл дверь побольше и стоял, зачарованный невиданным зрелищем. Это был длинный, может быть, на километр или на полтора, цех. По всей его обширной площади были расставлены моторы-гиганты, они глухо гудели. Кружились розовые, желтые, голубые, красные махины маховики, стометровые рычаги поднимали и опускали цилиндры-поршни с водонапорную башню. На высоте не менее трехсот метров, у прозрачного свода, медленно поворачивались круглые вогнутые зеркала, от них отходили змеевидные прозрачные трубы, по которым непрерывной струей текла горячая лава. От этих труб и несло нестерпимым жаром. По цеху метались ослепительные лучи. Агзам почувствовал ломоту в глазах и закрыл дверь.

Потом он долго ходил по космодрому спутника — обширному гаражу, где лежала ракета, на которой прилетел он, и пять других ракет такой же конструкции. Тупыми концами ракеты уходили в круглые тоннели-катапульты.

Заглядывал он в многочисленные двери, за пластмассовые перегородки, кружил вокруг гигантских машин, осматривал стены, своды, закоулки, но нигде не нашел ни одной живой души, всюду распоряжались механизмы — очень умные, интересные, но бесчувственные.

«Наверное, здесь меня никто не найдет. И если я погибну, то никто не узнает, как это произошло…»- размышлял Агзам. С такими грустными мыслями он остановился у высокой трубы, уходящей концами в пол и потолок.

Мимо него изредка проходили автоматы, не замечая одинокого человека.

Шли они по своим каким-то делам, зеленоглазые, невозмутимые. Все одного цвета — молочно-белые, выше Агзама на голову.

«Вот умру я с голоду… — с грустью продолжал размышлять Агзам. — И кислородный аппарат скоро, должно быть, перестанет работать — тогда задохнусь. Что-то надо придумать. Искать связь с планетой? Неразумные эти уамляне! Нет чтобы повесить аппараты на видном месте, как телефоны на Земле, так нет, они прячут…» Агзам был неправ. Видеотелефон был вделан в стенку неподалеку от того места, где стоял Агзам, но он еще не научился читать на языке уамлян и отличать аппараты связи от других приборов. Если бы он был опытнее, то давно связался бы с планетой. На планете Уам пропасть было невозможно: даже на обширных массивах лесов легко было найти видеотелефоны по специальным указателям.

Агзам упорно обдумывал пути своего спасения: связь с планетой, полет на ракете обратно, посылка на ракете автомата тюти. Все это одно за другим мелькало в его уме. И в то же время он ясно сознавал, что ни один из этих способов пока ему не подвластен. И вдруг у него мелькнула необычная мысль:

«А нет ли среди тюти такого, который настроен на мои биоволны? Если есть, то я могу приказать ему вернуть меня в той же ракете обратно на планету.

Ведь есть же люди, похожие друг на друга как две капли воды!..» Задумано — сделано, и Агзам сосредоточился, прикрыл глаза. Мысленно он призывал.

«Подойдите ко мне! Ведите меня к ракете и везите на планету». Много раз повторил он свое обращение, но тюти проходили мимо по-прежнему деловитые и невозмутимые.

В это время и забеспокоился Плясун. Хотя расстояние и было очень большим, чувствительный приемник автомата принял слабые волны. Но выполнить приказ он не мог и заметался по комнатам.

«Может быть, они не понимают? Ведь каждый человек мыслит на своем языке», — подумал Агзам, включая переводной аппарат. Теперь он начал приказывать вслух, не совсем уверенный, что его голос проникает через шлем:

— Подойдите ко мне! Поведете меня в ту ракету, в которой я летел сюда, и отвезите на планету. Я приказываю!

И снова никакого отзвука. Механизмы упорно не замечали человека.

Агзам без причины обошел вокруг столба и остановился на прежнем месте, еще больше побледневший, смертельно уставший. «Они меня не понимают, не понимают… — сокрушался он. — А если приказать на ихнем языке?» Задумано — сделано. Несколько минут Агзам, непрерывно повторяя фразы вслух, прислушивался к переводу, произносимому аппаратом. Потом, хотя и с искажениями, все же произнес в уме приказ на языке уамлян.

К неописуемой радости Агзама, которую он вначале сдерживал, один из автоматов, вышедший из жаркого цеха, направился к нему. Он остановился в двух шагах и застыл, Агзам еще раз повторил приказание. Тюти не двигался.

Может быть, он не понимал: Агзам плохо произносил слова, ему никак не давался напевный выговор. Теперь он повторял фразу умоляюще, на разные лады. Наконец автомат повернулся и пошел к ракетам.

Агзам шагал за автоматом довольный, мысленно подгоняя умную машину.

Когда же он вслед за тюти влез в узкую дверь, увидел маленькое помещение с двумя креслицами и понял, что попал в другую ракету, то испуганно охнул и бросился назад. Но автомат уже захлопнул дверь, прошел к креслу, сел и повернул маховичок у небольшого ящика с разноцветными глазками. И не успел Агзам сообразить, что происходит, как покатился по полу.

Ракета набирала скорость. С большим трудом Агзам дотянулся до кресла, сел, переводя дыхание. Он думал о том, что бесцельные полеты уамляне не должны бы устраивать, и он все равно куда-то прилетит.

А куда? На какой-нибудь другой спутник? Приказ-то был ясным, да правильно ли поняла его машина… Искажение в произношении иногда ведет к искажению смысла — Агзам это хорошо знал.

В конце концов Агзам подумал: «Погибнуть на этом спутнике или на другом — один черт. Так уж лучше лететь. Может быть, послушный тюти приведет ракету туда, где есть хоть какие-нибудь живые существа».

Агзам сидел, понуро опустив голову на руки. На этот раз и давящая сила инерции, которая по мере увеличения скорости ракеты все сильнее прижимала к креслу, не испугала его. Он уже понял, что эти старые ракеты слишком большой скорости не развивают.

Переутомленный всем пережитым, разбитый непомерным перенапряжением, придавленный тройной тяжестью, Агзам на все махнул рукой, закрыл глаза и попытался задремать. Трудно сказать: был ли то сон или в сознании всплыли воспоминания, но Агзам, как наяву, очутился на берегу озера, среди камышовых зарослей, у тихой прозрачной воды. Он сидел не шелохнувшись, зорко следя за белым пластмассовым поплавком. По воде расходились зеленовато-синие круги. В камышах мельтешили солнечные блики.

Сколько прошло времени — Агзам после не мог припомнить. Очнулся он от толчка. Ракета прибыла на место назначения, остановилась. Автомат вскочил и направился к двери. Агзам заметил, что автомат обут в длинные, словно короткие лыжи, ботинки.

Агзам тоже поднялся и пошел вслед за автоматом., который успел уже открыть дверь. Снаружи хлынул веселый солнечный свет. Подойдя к двери, Агзам остановился и затаил дыхание: автомат шагал по воздуху к одноэтажному дому с садиком, тоже висевшему в воздухе. Ни садов, ни морей, ни планеты вообще — кругом густое оранжево-синее небо, неоглядная, бесконечная даль…

Глава четырнадцатая ТРЕВОГА НА ПЛАНЕТЕ

Земляне и не предполагали, что над планетой Уам нависла страшная угроза, не замечали тревоги на лицах уамлян. На каждом шагу юношей подстерегало что-то неожиданное, интересное.

Главный Совет познания планеты после совещания в центре изучения полей гравитации и многочисленных консультаций и наблюдений логических автоматов, наконец, объявил:

«Дорогие сестры и братья! Дорогие друзья! Как вам уже известно, недавно созданный научный центр по изучению гравитационных полей оказался у порога величайшего открытия. Тайны сил притяжения начали приоткрываться, были обнаружены невиданные ресурсы новой энергии — преобразование сил притяжения в электромагнитное излучение, — и перспективы были весьма заманчивыми. Но природа никогда не отдавала своих тайн легко. Мы научились сопротивляться силам притяжения, потом овладели процессом преобразования их в электромагнитные волны, вызвали этот процесс, но оказались не в силах остановить его или как-то повлиять на его интенсивность. Последовала цепная реакция. Превращение одной энергии в другую продолжается независимо от нашего желания. Интенсивность и скорость распространения процесса по планете пока не установлены. Однако признаки наступающей катастрофы уже есть: здание научного центра и почва под ним начали трескаться, крошиться.

Если этот процесс мы не остановим, то через определенное время наша планета превратится в космическую пыль.

Совет познания видит два выхода из создавшегося положения:

1. Всем научным центрам, всему народу переключиться на изучение гравитационных полей, немедленно направить свои предложения, расчеты, наблюдения в Главный Совет познания.

2. Всю промышленность, кроме пищевой, переключить на постройку звездолетов. Мы открыли планету, населенную такими же разумными существами, как и мы, биогеосфера планеты Земля почти не отличается от нашей, и поэтому в крайнем случае мы можем перелететь туда.

Спокойствие, дорогие друзья, еще раз спокойствие! Разум человека могуч. Будем надеяться, что мы сумеем обуздать дикие силы природы и заставим их служить людям.

Главный Совет познания».

Призыв был передан по всем каналам: видеотелефонам, телеэкранам, средствами воздушной рекламы. Он был известен всем уамлянам, а Володя и Паркер, и тем более Агзам, ничего не знали. Уамляне не проявляли особого беспокойства — такова была выдержка людей планеты, — хотя каждый из них, достигший двадцати лет, готовил свое мнение. На планете существовал порядок: если к народу обращался Главный Совет познания, то каждый гражданин подавал свой голос. Машины подсчитывали голоса, и тогда выносилось окончательное решение.

Лия узнала о призыве Главного Совета познания в то время, когда переодевалась, но, вернувшись, ничего не сказала Володе, а он не заметил в ее глазах и тени беспокойства.

— Надо сообщить об исчезновении вашего товарища папе, — сказала она озабоченно, — будем его искать.

Они вышли на улицу, когда к дому подлетели два уамлянина, сидя в плетеных креслах. За плечами молодого краснощекого уамлянина висел аппарат, похожий на ручной опрыскиватель, а над головой покачивалась трубка, согнутая на конце.

— Сейчас они утихомирят вашего беспокойного тюти, — сказала Лия весело.

— Свяжут? — спросил Володя.

— Нет. Они направят на тюти лучи и расстроят частотные каскады.

— А кто эти люди?

— Из Института охраны человека. Это самый строгий институт, без его контроля ничего не строится, не осуществляется ни одно изобретение. Они и пожарники, и санитары, и техники. Я собираюсь работать в этом институте.

Люблю ездить по планете. Только мне еще учиться десять лет…

— Так много? — удивился Володя.

— Еще практики пять лет.

— Ого! А какая специальность?

— Гелиоинженер. По солнечным установкам. Я люблю ласковый солнечный свет, люблю радугу. «В его лучах купаюсь я, словно пуа в море, и расту, как деревце в саду…»- продекламировала Лия. — Сама сочиняла..- призналась она и смутилась.

Володя пожал девушке руку и сказал:

— А у нас один поэт вот так написал: «Несу, как сноп овсяной, я солнце на руках».

— Хорошие стихи, — признала Лия, — я бы сказала, горячие.

Володя вначале не понял, почему вдруг ему захотелось пожать девушке руку. А потом, словно он впервые увидел, как она красива, все понял и покраснел. Голубизна ее больших глаз манила и удивляла, теплые матовые щеки хотелось погладить и так и тянуло постоять с ней рядом или идти долго-долго.

В вагоне подземной дороги Володя старался не смотреть на девушку, но через минуту снова обнаруживал, что глядит на нее с трепетом и восторгом.

Было радостно и неудобно. «Что со мной творится? С какой стати я волнуюсь и краснею?»- спрашивал себя Володя и боялся дать правдивый ответ.

Лия заметила необычное состояние Володи и спросила озабоченно:

— Вам нездоровится?

— Я не в своей тарелке, как говорят на Земле, — признался Володя.

Лия сначала улыбнулась: фразу аппарат перевел дословно, потом смутилась. Хорошо, что соседи по вагону ничего не замечали или не хотели замечать.

Выйдя из станции подземной дороги на овальную площадь с бронзовой скульптурой космонавта посредине, Володя к Лия оказались около куполообразного трехэтажного здания, сооруженного из голубого стекловидного материала. Над крышей его сверкали слова: «Большой Совет космонавтов». Володя с удовольствием прочитал эту вывеску.

Широкие эластичные ступени подъезда, скрадывающие шаги, привели их во вместительное светлое фойе. И первое, что бросилось Володе в глаза: отсутствие дверей, вместо них высокие арки. Собственно, в этом здании не было и окон, свет лился отовсюду.

В зале, куда вошли молодые люди, ученых оказалось мало. За председательским столом, у дальней стены, сидел Баили. В вогнутые стены круглого зала были вмонтированы овальные экраны, на них были видны такие же залы, но с большим количеством ученых. Напротив председателя тускло светился самый большой экран.

Входя, Володя услышал короткую реплику и очень удивился оттого, что хорошо понял научную формулировку.

— Я не исключаю существования отрицательных масс, — сказал скрипучим голосом, седовласый ученый, сидящий недалеко от Баили.

Его поддержал молодой мужчина с экрана, находящегося с правой стороны зала:

— Инертная масса, пассивная гравитационная масса, проявляется при движении в поле тяготения как отрицательная к активной гравитационной массе — источнику, порождающему гравитационное поле.

— Я также не исключаю некоторого нарушения равенства тяжелой массы и инертной массы, — опять заговорил ученый скрипучим голосом. — Но математические подсчеты до сих пор не дали никаких результатов. И неясно, на какую именно массу влияет электромагнитная буря. Поэтому встает вопрос: самостоятельна ли гравитационная сила или она слагается из нескольких сил, уже нам известных?

— Превращение в электромагнитные волны доказывает ее самостоятельность.

— Как раз наоборот. Видимо, есть еще какие-то силы, которые ускоряют цепную реакцию.

Володя уже слышал о том, что Центры познания в округах активно обсуждают появление в космосе настолько сильной электромагнитной бури, что она влияет на взаимное притяжение планет. Но он не знал о нависшей над планетой угрозе, которая уже в несчетный раз поставила перед учеными вопрос о сущности гравитационных сил. Существующие теории, даже подкрепленные практикой, сейчас брались под сомнение.

Баили поднял руку:

— Прошу, уважаемые коллеги, спокойнее выкладывать свои доводы. Нервы нам еще пригодятся. Конечно, использование гравитационных сил без теоретической основы — это первое явление в нашей практике. Я допускаю, что задания математическим машинам были даны не совсем точные и полные, возможно также отклонение от необходимого направления. И мы не должны все сваливать на инженеров, которые уже используют гравитационные силы для блага людей и попытались взнуздать эту неслыханную, огромнейшую энергию.

Цепная реакция — это одно из доказательств, что использование открытий без теоретической основы в наше время может привести к катастрофе. Поэтому я призываю вас, коллеги, объединить усилия независимо от взглядов, а может быть и полезнее проверять взгляды при остром критическом наблюдении.

Лия, увидев отца в первом ряду кресел, вблизи от Председателя, и не обращая внимания на хмурые и недоуменные взгляды ученых, быстро прошла к нему, наклонилась и что-то сказала. Пео вскочил и немедля подошел к Баили, прервал его речь. Выслушав Пео, Баили обратился к присутствующим:

— Прошу извинить, уважаемые коллеги, но я вынужден прервать заседание. Пропал один из землян.

Он повернулся к тумбочке, стоявшей справа, включил видеотелефон и, вызвав Центральную станцию, попросил немедленно объявить по всей планете поиски пропавшего землянина. Сотни миллионов видеотелефонов, телеэкранов были включены одновременно, прервав всякие сообщения, и в квартиры, в школы, учреждения, предприятия — по всей планете понеслась просьба Большого Совета космонавтов искать пропавшего землянина.

Пео подошел к Володе и начал расспрашивать об Агзаме. Володя рассказывал подробно, зная, как важна каждая мелочь во время поиска.

Выслушав его, Пео покачал головой.

— Если Плясун ничего не мог предпринять, значит Агзам где-то очень далеко. Наше ротозейство: не смогли за ним присмотреть.

Пео вернулся к Баили. Они советовались, а ученые и в зале, и с экранов молча и с тревогой наблюдали за ними.

Наконец Баили бросил в аппарат:

— Соедините с Председателем центра.

На противоположной стене от Баили вспыхнул экран, и на нем появился лежащий в той же позе, в какой его видел Володя, Председатель. Баили доложил об исчезновении Агзама.

— Всем округам о результатах поисков сообщить мне, — спокойно сказал Председатель, нажав предварительно кнопку у изголовья.

Связь и исполнительность на планете были так хорошо организованы, что через полчаса сведения уже поступили из всех округов. Агзам не был обнаружен, но стало известно, что он поднялся на эскалаторе на поверхность, разговаривал с ученым садоводом, пошел в сад, и гам его след пропал. Над тем округом, где пропал след землянина, летали десятки тысяч добровольцев, обследовали каждый кустик. Поиски, однако, прошли только в тех районах, где жили или работали люди. Проверены были даже все средства передвижения. Остались необследованными подземные, подводные и космические предприятия, где всю работу исполняли автоматы. Это были или очень опасные места для живых организмов — очень высокие или очень низкие температуры, огромные давления — или такие, где совершенно не было необходимости в людях.

Председатель отдал еще одно распоряжение:

— Всем центрам округов, — сухо сказал он, — немедленно выслать специалистов на полностью механизированные участки. Докладывать по мере поступления сведений.

Тут и поднялась Киу, которую Володя вначале не заметил.

— Я прошу ходатайствовать перед центром нашего округа, чтобы мне доверили обследование участка У-102. Я там работала и знаю каждый уголок- сказала она.

Баили с кем-то переговорил по видеотелефону и объявил:

— Центр доверяет вам, уважаемая Киу.

— И еще одна просьба, — продолжала Киу. — Распоряжением Председателя земляне отданы под мое наблюдение. Прошу выполнить распоряжение хотя бы наполовину, так как полностью это сделать уже невозможно по вине Пео…

Пео вздрогнул и хотел что-то сказать, но Баили положил руку ему на плечо, несколько секунд раздумывал и потом сказал со вздохом, обращаясь к Киу:

— Я тоже виноват. Берите их под свою опеку и, пожалуйста, не повторяйте нашу ошибку.

Своей легкой плавной походкой Киу подошла к Володе и окинула его строгим взглядом. Он оглянулся. Лия стояла с окаменелым лицом.

Глава пятнадцатая ГОЛУБЫЕ ТАЙНЫ

Они летели вдвоем на амфибии. Странный это был самолет — он летал, как воробей: то устремлялся вниз, то взмывал вверх, то с невероятной скоростью летел параллельно «земле». Киу объяснила: амфибия, набрав определенную заданную высоту, точно выписывает в воздухе рельеф местности.

На высоте она удерживалась антигравитационной установкой, а вперед устремлялась при помощи обыкновенного реактивного двигателя. От объяснений Володе было не легче — при резком падении у него так замирало сердце, что он подозревал: Киу чувствует его состояние. Он украдкой посматривал на женщину, а она намеренно весело поглядывала по сторонам, и он смущался еще больше.

Амфибия представляла собой детский двухместный автомобиль с хвостовым оперением и без всяких приборов управления, без штурвала, летающий по заданному направлению только между определенными пунктами. Киу и Володя сидели, тесно прижавшись друг к другу. И он тщетно старался догадаться, для чего она избрала такой неудобный транспорт.

— Не беспокойся, Володя, мы никогда не упадем, — сказала Киу, улыбнувшись, — не упадем, если даже испортится мотор.

— Нервы у человека так устроены, что утешение на них мало действует, хмуро заметил Володя.

Киу засмеялась.

— Нервы можно и нужно укреплять. Продолжительность жизни человека во многом зависит от состояния нервов, поверь биофизику.

— По-моему, у кого крепкие нервы, у того эмоциональное восприятие слабое.

— Ничего подобного! — горячо возразила Киу. — У здорового человека всегда нервы крепкие, и здоровый же человек нормально воспринимает все красивое. От болезненного состояния — болезненное восприятие. «Я весь, как стеклышко, просвечиваю, во мне лишь радость плещется волной…»- пел в молодости наш уважаемый Пео. — Киу чуть заметно смутилась, но мгновенно овладела собой и продолжала спокойно развивать свою мысль о гармоничности здоровья и красоты. — Гармония, во всем гармония! Полнота счастья ведь не в том, чтобы хорошо покушать, подобрать работу по своим склонностям и желанию, быть любимой и самой любить. Только полная отдача себя и полное, я бы сказала, жадное восприятие всего окружающего, всем сердцем, всем существом и в работе, и в любви — вот полнота счастья. А отдавать всего себя нелегко…

Володя слушал и чувствовал, как проходит у него неприятное ощущение падения и взлета. Эта женщина каким-то образом умела быстро распознавать состояние человека и подстраивалась под чувства, приходила на помощь. Она, как русалка, заманивала и вела за собой неизвестно куда.

Когда они опустились в одном из красивейших уголков планеты, где лесной массив прямой линией прорезала аллея и упиралась в берег моря, Киу весело засмеялась и сказала:

— Как видишь, Володя, утешение на нервы действует…

Возразить было трудно, и Володя промолчал.

Деревья на аллее были облеплены разнообразными цветами: оранжевыми, по форме похожими на астры, но большего размера, ярко-красными, как детские шапочки; голубыми, крупными, с человеческую голову, шарами. От них шел сладковатый запах. На бирюзовой глади моря полощутся обыкновенные паруса, кружатся вокруг зеленого острова. Над высокими деревьями, росшими на острове, поднимаются перевитые лесенками не то мачты, не то вышки.

— Это мальчишеский лагерь, плавучий зеленый остров, — сказала Киу, видя, что Володя с интересом смотрит в ту сторону. — Там мальчишки закаляют тело. У девчонок тоже есть такие острова. А у вас созданы такие острова для детей?

— Созданы. Пионерские лагеря, — нехотя ответил Володя. Киу он побаивался. Стройная, ясноглазая, не по-земному красивая, она таила в себе, как казалось Володе, такую твердость воли, какая редко дается и мужчине, ее взгляд иногда словно резал. И поэтому он решил держаться тверже и независимей.

Пройдя по аллее метров сто пятьдесят, они спустились под «землю» и сели в поезд. Здесь вагоны были другими, приспособленными для перевозки грузов, а не пассажиров. В них устоялся запах свежей рыбы и морских водорослей.

Поезд шел в тоннеле не больше километра и вдруг нырнул в темно-зеленую воду. Володя невольно схватился за металлическую стойку. Но женщина сидела спокойно, будто ничего не случилось, и Володя постепенно понял, что и вагоны, и тоннель сделаны из прозрачного материала, и поезд идет по дну моря. Смущенно отвернувшись от Киу, — никак он не привыкнет к неожиданностям! — Володя согнал с лица выражение смущения и принялся наблюдать за подводным царством.

Поезд словно врезывался в лед. И чем глубже уходил тоннель, тем темнее становилась вода. Свод тоннеля светился ярко, и за ним в рассеянных лучах зеленого света изредка проплывали рыбины овальной и зазубренной формы, и на поезд смотрели огромные жадные глаза. По своду скользили толстые суставчатые пальцы с длинными черными когтями. Но по мере углубления подводных жителей попадалось все меньше, световые лучи становились короче, плотная масса воды подступала все ближе, туго сжимая тоннель. Потом Володе казалось, что поезд шел по дну океана. Стенки тоннеля начали искриться, словно покрылись инеем. Движение поезда выдавал только однообразный гул, еле доносившийся снаружи.

Киу наблюдала за землянином своими пронзительными глазами, как всегда, бесцеремонно. Володе был неприятен этот взгляд, как ему казалось, равнодушный ко всему. Что-то хищное было в выражении лица этой слишком красивой женщины: с него редко сходило суровое, пожалуй, надменное выражение. Володя с удовольствием вернулся бы на квартиру, ему думалось, что находиться рядом с Киу небезопасно, но судьба Агзама беспокоила его не на шутку, он готов был ехать с кем угодно и куда угодно, лишь бы найти друга.

Поезд остановился плавно, однако Володю сильно потянуло вперед, и он крепче уцепился за стойку. Вслед за Киу он вышел из вагона, миновал коридор с мрачными темными стенами и раскрыл рот от удивления: перед ними распахнулась площадь, усаженная многовековыми деревьями, расписанная клумбами цветов; под деревьями поблескивали хрустальные павильоны, скамьи, украшенные ажурной резьбой. С высокого сверкающего небосвода — да, иллюзия была полной, — лился солнечный свет.

— Когда-то здесь, в океане, работали люди и отдыхали в этом парке- шагая по дорожке, застеленной толстым гофрированным полотном, сказала Киу, — а потом мы привезли сюда механизмы, жилища же людей и парки остались. Мы никогда не разрушаем, только создаем.

Володя молчал. Не хотелось ни расспрашивать, ни отвечать. Их окружали заросли цветов. Широкие и длинные листья оранжевого лохматого цветка дугой опускались над дорожкой.

Через высокие ворота, пробитые в прозрачной стене, они вошли в светлый зал под тем же искусственным небом, тоже украшенный цветами. У дальней стены стояли стол и три кресла, на стене выделялась овальная рама без картины. Киу села за стол, грациозным движением руки показала Володе на одно из кресел и нажала три кнопки на небольшом пульте управления.

Экран засветился. По нему проплыли два зала, подобных тому, в котором сидели Киу и Володя. Затем на экране застыла массивная блестящая стена.

Вдруг с правой стороны в стене открылось отверстие, и из него вылетел тупоносый снаряд, за ним замелькали серые суставы, цилиндрические и черные. Снаряд улетел, и тут же слева появилось второе отверстие, и теперь в него влетел такой же длинный суставчатый снаряд.

— Вот на таком поезде мы и ехали, Володя, — сказала Киу. — А твоего товарища здесь нет. Попробуем просмотреть самые недоступные места.

На экране появилось дно океана. Глубина, видимо, была не особенно большая — в зарослях длинных и бледных водорослей плавали зеленые шары с плавниками, хвостатые тарелки, по дну двигались студенистые массы.

Ландшафт постепенно менялся. Водоросли стали гуще, а глубоководные существа исчезли. По дну ползли, подминая под себя водоросли, массивные плоские механизмы, напоминающие черепах. За ними колыхалась темная, мутная полоса. В прозрачной носовой части каждой «черепахи» хорошо были видны зеленоглазые автоматы, управлявшие подводными кораблями. Время от времени «черепахи» подплывали к длинному сооружению и сбрасывали зеленые тюки. Из сооружения появлялись механические руки, схватывали тюки и уносили в отсеки, из которых выкачивалась вода, и затем тюки падали в подходившие вагоны поездов-снарядов. Киу объяснила Володе, что водоросли очень питательны и что их сеют на дне океана, как на земле цветы.

— А твоего товарища нигде нет, — с тревогой заключила Киу. Она привела Володю в маленький домик, весь оплетенный вьющимися растениями.

Буро-красные стебли с желтыми листьями, похожими на стручки гороха, липли к каменным стенам подобно повители. Внутри домика оказалась хорошо оборудованная лаборатория.

Киу усадила Володю в узенькое кресло, а сама зашла за один из квадратных экранов. Яркий луч света ослепил Володю, он попытался вскочить и не смог: что-то приковало его к креслу.

— Вы шутите? — раздраженно спросил он.

— Нисколько.

— Что же вы со мной сделали?

— Маленький эксперимент: влияние условий внезапности на твою нервную систему. В этой лаборатории мы изучали своих товарищей, работавших здесь.

Надеюсь, ты на меня не обижаешься?

— Не особенно. Только у нас, на Земле, гостеприимство очень в почете, и это качество предусматривает внимательное отношение к человеку.

— А разве самая сложная и в некоторых случаях болезненная операция хирурга — не внимательное отношение к человеку?

Володе стало неловко, и он попросил:

— Вы, пожалуйста, поподробнее расскажите мне о своих экспериментах.

— Пожалуйста. Ты, да и твои товарищи, очень спокойно относитесь к перемене жизненных обстоятельств. Сходность биогеосфер наших планет еще не дает никакого права нам успокаиваться. Инкубационный период может длиться продолжительное время, катастрофа может произойти быстро, и мы рискуем оказаться беспомощными. В наше время неряшливость недопустима. У нас остался единственный вид принуждения — мы насильно заставляем людей лечиться, есть у нас для этого специальные карательные отряды, они имеют право, говоря по-вашему, арестовывать и под конвоем, конечно, невооруженным, отправлять больных в лечебные корпуса, которые в большинстве своем находятся на берегу моря. Я выговорила себе в Главном Совете познания часть прав карательных отрядов и в принудительном виде исследую сейчас восприимчивость, сопротивляемость, уязвимость твоей нервной системы. Ты спросишь, почему именно здесь я взялась за исследования? Отвечаю: эта лаборатория одна из лучших, и момент внезапности был полный. Я уже дала указание своим коллегам произвести подобные исследования и у ваших товарищей…

— Агзам нашелся?! — закричал Володя.

— Мне только что сообщили, что он находится в воздушном санатории и собирается пробыть там несколько дней…

— К нему можно поехать?

— Можно, только не сейчас.

— И далеко находится этот санаторий?

— Не особенно. На высоте около четырех километров, — ответила Киу и подняла вверх указательный палец. Потом села рядом с Володей и долго, задумчиво, как на звездолете, смотрела на него. И вдруг попросила: — Расскажи, Володя, как влюбляются и женятся на Земле…

Володя смутился. Смутился не только оттого, что вопрос был неожиданный, он имел смутное представление о женитьбе и о том, как влюбляются на Земле.

— Я ведь был еще очень маленьким и жизнь знал скорее понаслышке- произнес он.

— А все же?

— Ну, встречаются, скажем, парень с девушкой, ходят вместе в кино, в театры, в парки, катаются на лодке по озеру, — неуверенно рассказывал Володя, смущенно посмеиваясь. — Потом, как водится, влюбляются, целуются и объясняются в любви, а может наоборот: вначале объясняются в любви, а потом целуются… Просто я не знаю. Видимо, бывает и так и эдак. Затем идут в загс и устраивают свадьбу…

— Что такое загс?

— Это учреждение, где молодоженов записывают в книгу и выдают им документ, — брачное свидетельство.

— Зачем?

— Право, не знаю, — улыбнулся Володя.

— Странно, — пожала плечами Киу. — Кому нужны эти бумаги? Разве бумага прибавляет любви или крепче становится союз влюбленных? Что может быть крепче слова человека?

— К сожалению, у нас еще люди обманывают друг друга… — краснея, сказал Володя.

Киу поморщилась.

— Неужели и ты можешь объясниться в любви, не чувствуя влечения к девушке?

— Я-то не сумею такое сотворить… — проговорил Володя.

— А господин Паркер?

— И все же на Земле больше честных людей! — не отвечая на вопрос и начиная раздражаться, воскликнул Володя.

— Вполне представляю. Если бы было наоборот, то вскоре все люди Земли превратились бы в зверей…

В поезде Володя опять сидел молча, мучил вопрос: «Что это за воздушный санаторий, в котором находится Агзам?»- но Володя не решился спросить.

Очень уж колючий разговор получался у него с Киу.

Глава шестнадцатая ХРАМ ЧЕСТИ И СОВЕСТИ (Из записок Володи)

Каждому человеку хочется посмотреть на другой народ, узнать его привычки, вкусы, обычаи, сравнить хорошее и плохое с хорошим и плохим своего народа. Тем более для нас, землян, все здесь, на далекой планете, было интересно и удивительно. И поэтому, если была возможность, мы шли и ехали туда, куда нам разрешали, а Агзам отправился даже без разрешения и сидит где-то между небом и землей. В общем, мальчишка! Я-то себя чувствую вполне взрослым и не могу злоупотреблять хорошим к нам отношением.

Уговорил Лию показывать нам все, что пожилые уамляне не считают необходимым нам показывать. Девушка здорово меня понимает.

Мы вдвоем отправились в Храм Чести и Совести. По словам Лии, это одно из величественных зданий планеты и самое грустное учреждение — в нем собирается все плохое, отсталое. Над входом этого монументального и мрачного с виду здания распростерлась огромная черная птица, несущая в клюве несколько змей. Глаза птицы сверкали: они были сделаны из какого-то камня, в котором то и дело взблескивали искры. От этой птицы перед входом в здание распласталась темная тень.

Мы втянули голову в плечи, когда проходили под птицей.

Обширный, почти пустой зал с мрачными зелеными стенами, узкими окнами, темным потолком. Лия сказала, что люди сюда ходят редко, все происходящее здесь можно видеть по видеотелефону. В зале группами сидят глубокие старики и беседуют вполголоса. Кресла расположены треугольником, один угол которого упирается в высокую трибуну. Позади трибуны две десятиметровые скульптуры — мужчина и женщина. Их глаза устремлены к солнцу. Сделаны скульптуры из прозрачного розового материала, от этого фигуры гигантов кажутся легкими, светлыми, чистыми, а радостные лица их заставляют думать о прекрасных людях, сильных духом и щедрых сердцем, о самом красивом, что создала великая художница природа. Видимо, скульптор хотел воплотить в этих изваяниях свои самые светлые мечты о людях. Мне вспомнилась скульптура нашей Мухиной — в прекрасном порыве устремленные вперед женщина и мужчина с серпом и молотом в руках. Как я потом узнал, автором этой скульптурной группы в Храме Чести и Совести была тоже женщина.

Мы сели в самом далеком от трибуны ряду, чтобы не привлекать к себе внимания. Хотя до трибуны расстояние было порядочным, все равно я мог разглядеть мельчайшие детали. Как это делалось, я пока не понимал. На трибуне я разглядел написанные золотом слова, в переводе похожие на известное изречение Горького: «Человек — это звучит гордо!» — Всего один раз заходила я сюда, — сказала Лия. — Ох и страшно попадать на эту трибуну! Стыдно. Все люди планеты на тебя смотрят, все оценивают твой поступок…

Лия не договорила, в зале загремела музыка — не то электроинструментов, не то органная. Она накатывалась на нас со всех сторон, захватывала и уносила куда-то, в неведомый мир, навевала какую-то напряженность, тяжелые размышления. Старики поднялись. Мы тоже встали.

Оказывается, таков порядок. Над трибуной поплыла огненная запись: «Самое ценное в человеке — ум, честь и совесть». Где-то в глубине скульптурных фигур вспыхнул голубой свет, и сразу почудилось, будто они ожили и вот-вот унесутся ввысь и темный небосвод расступится, чтобы пропустить их, В их устремленном вверх порыве было- что-то влекущее и властное и в то же время бесконечно стройное и красивое.

Музыка затихла, и сразу на трибуну вышел бледный молодой человек с копной пепельных кудрей.

Металлический голос произнес:

— Инженер вакуумного литья Тао.

Инженер некоторое время молчал, светлыми глазами оглядывал зал. Было заметно, что он подавляет волнение. Заговорил он глухо, с хрипом:

— Дорогие соотечественники! С болью в сердце, раскаиваясь и жалея о случившемся, признаюсь в неблаговидных мыслях. Конструируя новую универсальную плавильную печь, мы, инженеры завода, натолкнулись на огромное препятствие. Не буду объяснять, в чем оно состоит, это чрезвычайно специфическая область. Так вот, я, конечно, и дома не переставал думать о конструкции печи. И однажды я вспомнил высказанную как-то моим другом математиком Фео мысль. Эта ценная и светлая мысль сразу помогла мне найти лучшую конструкторскую основу, и в порыве творческой радости я пренебрег тем, что эта мысль не моя, хотел выдать находку за свою собственную… Желание это держалось недолго, но я не отверг его немедленно, некоторое время пытался найти себе оправдание… Конечно, каждый скажет, что мне просто надо было немедленно поехать к Фео и рассказать обо всем. А я не поехал и не позвонил ему… Я понял, что у меня еще не выветрился дух индивидуализма, живы, пережитки поры несовершенства человеческих отношений. Понял и пришел об этом рассказать вам и попросить совета. Клянусь, я выполню все, что вы посоветуете мне…

— Есть вопросы? — спросил металлический голос, — Есть! — отозвался кто-то из зала. — Ваш друг Фео знает об этом?

— Нет.

Когда инженер, вытирая платком потное и еще более бледное лицо, ушел, я спросил Лию:

— А рабочие на этой трибуне бывают?

— Рабочие? — удивилась Лия. — У нас все рабочие.

— Ну а те, что машины собирают?

— У нас все имеют предельное образование, после чего идет индивидуальное прогрессирование — и тех, кто собирает машины, и тех, кто конструирует или разрабатывает теоретические проблемы. Я тоже мечтаю попасть на сборку машин или обработку деталей.

— Разве это так трудно? — поинтересовался я.

— Еще как трудно! — вздохнула Лия. — Ведь если сам управляешь сборкой или обработкой, то легче усовершенствовать машину или сконструировать новую.

Некоторое время трибуна пустовала и мы молчали. У меня возникло много вопросов. Я не задавал их Лие. Место было неподходящим ни для споров, ни для выяснения проблем. Я думал о себе, задавал себе вопросы и не отвечал на них: «Сумел бы я поступить так же, как этот инженер? Чист ли я в помыслах своих и чувствах? А каков Агзам? А Паркер? Сумели бы наши земляне выйти вот так на трибуну? Думаю, многие бы сумели… Но не все. Прохвосты придумали лицемерие, они завистливы и нахальны, и честность они ставят под сомнение, а откровенность используют в корыстных целях».

На трибуне вдруг появился наш хороший Пео, и я остолбенел. Не менее была поражена, и Лия, щеки ее вспыхнули, она даже приподнялась.

Пео смущенно улыбнулся, но тут же помрачнел — белесые брови медленно сошлись. По лицу скользнула гримаса боли. Но заговорил он спокойно, прямо глядя вперед, с завидной выдержкой:

— Дорогие соотечественники! Вы меня знаете… Да, я тот самый Пео, который летал на планету Земля и нашел братьев по разуму, да, я тот самый Пео, песни которого вы поете, да, я тот самый Пео, имя которого стоит вместе с другими на одной из логических машин… И вот я стою на этой трибуне под миллионами ваших встревоженных взглядов, обожженный и растерянный, не имеющий сил справиться со своими желаниями, решивший обратиться к вам за помощью. Помогите, дорогие друзья! Мне не надо разъяснять, что личное счастье каждого человека должно, по меньшей мере, не мешать счастью того общества, в котором этот человек живет, и не мешать, конечно, его близким друзьям и товарищам. А в лучшем случае личное счастье должно гармонировать со счастьем коллектива. Я все понимаю. И доказывать мне все это не нужно. Я понимаю все, но не знаю, как мне быть.

Мне известны слова великого Тиа: «Не ловите счастье в небесах, ловите среди друзей…» Но около двух десятков лет я не был здесь, на родине, все это время мы вчетвером разговаривали только с холодными звездами да приборами. Может быть, это повлияло на меня или что-то другое, только я растерял чувства к своей жене, к своему ребенку и полюбил другую женщину.

Ее вы тоже знаете: биофизик Киу. Пусть она простит меня за то, что я назвал ее имя, вам будет яснее происходящее. Долгие годы я боролся со своим чувством, но безуспешно. И как это ни горько, как ни стыдно, я был вынужден обратиться к вам. Рассудите…

— А где сейчас ваша дочь? — раздался из зала голос.

Надо заметить, что в зале голоса людей и музыка гремели, как во всяком огромном пустом помещении, звуки перекатывались волнами и захлестывали слушателей.

— Дочь живет с матерью и учится, — ответил Пео.

— Сохранила ли чувство ваша жена?

— Да, сохранила.

Я с тревогой посматривал на Лию. Все здесь происходящее казалось мне странным, неловко было сознавать, что во всеуслышание говорят о чужих семейных тайнах. Девушка грустно смотрела на дальнее окно и, видимо, думала о чем-то своем. Вдруг она встрепенулась и спросила:

— Разве можно справиться с чувствами?

Меня немного удивил такой вопрос.

— Не только можно, но и нужно, если чувства гадкие или если они могут доставить огорчение другому человеку… — высказал я свой взгляд, — А разве чувства могут быть неблагородными? — повернулась ко мне Лия.

«Наивная девушка», — вначале подумал я, а поразмыслив, внимательно посмотрел на Лию. Ведь и у нас, на Земле, немало людей (это было, конечно, в то время, когда я улетал), у которых не только поступки, но и мысли, и чувства чисты, их можно открыть всем людям, без стеснения. Немало и таких, которые умеют сдерживать свои мысли и чувства. И все-таки еще много подлых людей. Я представляю, что получится у нас, на Земле, если всем людям дать возможность однажды исполнить все свои желания, не сдерживая их совестью и страхом…

А здесь, на этой планете? Уамляне идут сюда, в Храм Чести и Совести, и выставляют на всеобщее (именно всеобщее, для всех жителей планеты) обозрение самое сокровенное — свои думы, душу и сердце, выставляют, не боясь, что над ними посмеются или зло пошутят. И таких немного. Значит, большинству-то из них не в чем упрекнуть себя. Значит, Лия искренне удивляется людям, у которых, не говоря о поступках, когда-либо возникают нехорошие, эгоистичные мысли и чувства…

Земную жизнь я знаю слабо, мальчишкой оценивать ее не мог, но сохранившиеся в памяти факты дают мне возможность сказать, что у нас, на Земле, еще немало людей морально нездоровых. Некоторые родители отказываются от детей, а дети — от родителей. Такие люди в трудных обстоятельствах не признают ни товарища, ни друга. Они стараются скрывать свои низкие чувства и помыслы, вернее скрывают до тех пор, пока их не разгадают и не привлекут к ответственности. А есть и такие осторожные, которые так и не попадаются под меч правосудия.

Третьей на трибуне была женщина, уже не молодая. (Конечно, на мой взгляд. Возраст уамлян очень трудно определить). Она была так, взволнована, что долго стояла молча, то поднимая голову, то снова опуская ее, и говорить начала прерывисто и хрипло:

— Я рассказывала о своем горе в прошлый раз. На мое имя пришло девятьсот миллионов семьсот двадцать три письма. Счетные машины подвели итог… Я вас просила, дорогие соотечественники… Но, коли вы так решили, так и будет… Большинство советует мне уйти с работы на шесть месяцев, чтобы испытать горечь человека, отстраненного от общего труда. Я вам искренне говорю, друзья мои, мне было тяжело прожить без работы даже эти две недели, которые прошли после моего признания, а что будет дальше, я не могу представить… Тяжелое наказание… Никому не советую оступаться так, как оступилась я…

Женщина заплакала и ушла.

На этом процедура была закончена. Это был суд, истинно всенародный суд. Только провинившихся никто не приводил, они приходили на суд сами, и сами объявляли себе приговор. Не это ли предел человеческого совершенства?

Или человек может быть еще лучше? Если руководствоваться общим законом — все течет, все изменяется — и применить его к оценке этических качеств человека, то уамляне тоже не предел.

— За что же наказала себя эта женщина? — спросил я Лию, когда мы поднялись с места.

— Не знаю. Видимо, за недобросовестное отношение к работе.

Глава семнадцатая ХУДОЖНИК И КОММЕРСАНТ

Встретились они случайно, на улице. Встретились землянин Паркер и уамлянин Ме. Уамлянин прогуливался по аллее деревьев-цветов, Паркер тоже вышел совершить утренний моцион. Они несколько раз прошли один мимо другого, серьезные и неприступные. Скучающие глаза уамлянина, его ленивая походка, высокомерные взгляды, которые он бросал по сторонам, заинтересовали Паркера, и он, не долго думая, решил свести знакомство.

— Хелло, молодой человек! Не согласитесь ли вы мерить эту аллею вместе со мной, в одном направлении?

Уамлянин остановился, посмотрел на переводной аппарат, висевший у Паркера через плечо на ремне, смерил землянина взглядом с ног до головы, и на его полных губах дрогнула мимолетная улыбка.

— Не возражаю. С человеком Земли, если не ошибаюсь, весьма приятно поговорить. Познакомимся: свободный художник Ме. — И он склонил голову.

— Свободный коммерсант Паркер. — Ответный поклон.

Теперь они прогуливались рядом: оба солидные, чем-то озабоченные.

Нельзя сказать, что у них был деловой вид, скорее они походили на курортников, давно страдающих несварением желудка.

— Вы, господин Ме, совершаете утреннюю прогулку? — спросил Паркер.

— Нет. Просто мне захотелось побродить по улице. От безделья. Я сейчас наказан.

— Что это за наказание и за какие грехи?

— Месяц безделья. Причина? Я наказал себя, конечно, по совету соотечественников, за недобросовестное отношение к делу. Я выбрал самое суровое наказание. Пусть люди не думают обо мне, как об отщепенце.

— Безделье — наказанье? — Паркер расхохотался.

— Да. И, повторяю, самое суровое. Увы, наше человечество еще в таком младенческом возрасте, что не может из-за недостатка высокой культуры заглянуть в душу каждого человека, распознать ее и удовлетворить желания человека полностью. Меня называют человеком прошлой эры, эры раздробленных частиц. А я говорю: наоборот, я из будущего потока частиц, я из такой эры, когда не только всеобщее сознание чести и совести будет руководить человечеством, но и учет особенностей каждого человека будет налажен строго научным образом. Я написал книгу, но меня не поняли, меня высмеяли…

— Это бесчеловечно! — патетически воскликнул Паркер. — В подобных случаях мы, земляне, употребляем зелье, проще говоря, виски, чтобы заглушить обиду на всю вселенную. На вашей планете есть не менее приятные напитки, и, я думаю, мы неплохо посидим за столиком. Вы назвали себя художником. Смею заверить вас, что художники слова, кисти и мелодий во всей вселенной любят возбуждать себя…

— Какое прекрасное совпадение мыслей! Я вижу, у вас звездный взгляд, душа — космическая, сердце — солнечное. Мы разделим пополам бремя радости и удовольствий, и нам позавидуют меланхолики всей планеты.

Они свернули в ближайшую столовую и заняли столик в дальнем углу, чтобы не привлекать к себе внимания посетителей. Так пожелал Паркер.

Вначале Ме воспротивился, он как раз хотел, чтобы к нему обращались все взгляды, люди оценивали его поступки, брали пример с человека будущего. Но ради уважения к гостю он на этот раз пренебрег своими желаниями.

Они заказали ту самую возбуждающую жидкость, которую Паркер уже пробовал на звездолете. Выпив по бокалу, вновь испеченные друзья еще больше прониклись друг к другу симпатией и стали весьма откровенно изливать свои взгляды на жизнь.

— Почему у вас нельзя напиться пьяным? Почему вино усыпляет? — назойливо допытывался Паркер, покручивая в пальцах зеленую ягоду. — Мне нравится состояние опьянения, когда, как говорят русские, и море по колено, а как говорят мои соотечественники, деловой мир превращается в миф.

— Я вас вполне понимаю! — поднял руку Ме, — Я выступал против введения снотворного в возбуждающую жидкость, или, как вы называете, вино. Однако мы, любители острых ощущений, оказались в меньшинстве. Естественно, среди нас были люди с отсталыми взглядами, я это хорошо понимаю, их надо было поправить, убедить, но среди нас, на мой взгляд, немало было и людей будущего, людей непрерывного творческого процесса; эти люди не знают отдыха, они в постоянном горении, им хоть раз в неделю надо оторваться от всего, забыть о том, кто ты есть, чем занимаешься, кого любишь, кого ненавидишь.

— Прелестно, очень прелестно, — подхватил Паркер. — Любить и ненавидеть! Божественное наитие!

— Да, да! Кого я люблю? Женщин. Кого ненавижу? Всех членов своего клуба, всех тех, кто пытается меня ограничить, кто не понимает, что есть люди, у которых душа широка и раздольна, и всякие препоны ей вредны, они лишь понижают творческую деятельность.

Ме остановился, поднял глаза к потолку и застыл. Паркер подумал, что его новый знакомый сейчас начнет читать стихи, и, морщась, привалился к стене и прикрыл глаза: «Ладно, мол, я добрый, все стерплю». Но Ме вдруг вскочил, сказал: «Я сейчас»- и бросился к выходу, озабоченно хмыкая. Через несколько минут он явился возбужденный, сел за стол, глубоко вздохнул и тогда сказал, подвинувшись к Паркеру вплотную:

— Хочу проделать один эксперимент. Я могу заручиться вашей поддержкой? Не понимаете? Объясню. Несколько дней назад я попросил одного знакомого биофизика изготовить мне возбуждающие таблетки, разгоняющие сон.

Меня начала одолевать сонливость. И вот таблетки у меня. — Ме показал стеклянную трубочку с прозрачными капсулами. — Десять минут назад мне в голову пришла гениальная мысль: а что случится, если капсулу растворить в возбуждающей жидкости? Две силы противоположных знаков — усыпляющая и возбуждающая — должны в сумме дать ноль, взаимно исключиться, и тогда останется действие только спирта и его вкусовых компонентов. Вы согласны на такой эксперимент, дружище?

— Давай! — сказал Паркер, подумав: «Риск — благородное дело, как говорят русские. У этих уамлян врачи, наверное, мастаки, все равно вылечат».

Торжественно растворяли капсулы, помешивая возбуждающую жидкость ложечками. Пили медленно, поглядывая друг на друга с усмешкой. Паркер косил глаза на дверь, надеясь, что кто-нибудь войдет и, если с ними что-либо случится, вызовет «Скорую помощь». Выпив, сидели молча и ждали.

Иногда Паркер бледнел. К горлу подступала тошнота, и он уже собирался вскочить и бежать на улицу, но неприятное ощущение проходило, и голову затуманивало обычное опьянение.

Эксперимент удался. Друзья, теперь уже закадычные, сидели в обнимку и говорили одновременно:

— Что такое жизнь? — вопрошал Паркер. — Это бизнес.

— Жизнь? — недоумевал Ме. — Жизнь — это сплошное творчество, удовлетворение всех потребностей человека без ограничений. Что моей душе нравится. Ясно?

— Хелло! — подхватывал Паркер. — Это я понимаю, это по мне. И корень всему — деньги, на них можно купить любую жизнь.

— Деньги? У нас их нет, и мы ничего не покупаем. Но это не меняет принципа: мы живем для того, чтобы радоваться и радовать…

Паркер неистовствовал — здесь, на далекой планете, он нашел единомышленника. Правда, он улавливал какую-то разницу во взглядах, но, с точки зрения Паркера, это было несущественно.

Они обняли друг друга за плечи.

— Искусство владеет людьми! — доказывал Ме, размахивая свободной рукой. — Великий кудесник может привести людей к совершенству…

— Если им владеют свободные художники, не зависимые ни от обстоятельств, ни от людей, — подхватил Паркер.

— Независимые? Недоразумение. У картин и скульптур должны быть зрители, и их мнение для художника небезразлично. А это уже зависимость.

Другое дело — место художника в народном строю. Он должен быть выше, чтобы вести за собой, он весь в будущем, он правофланговый. Да что говорить!

Пойдемте, я покажу вам свою последнюю работу. У меня еще не было зрителя с другой планеты…

Они шли по улице в обнимку, покачиваясь. Прохожие останавливались, провожали их взглядами, обменивались замечаниями.

— Один из них землянин. Что с ними?

— Наверное, на землян иногда находит, и они не могут управлять своим телом.

— А что делает наш?

— Пожалуй, сопровождает и поддался влиянию.

— Надо бы помочь…

— За землянами установлено специальное наблюдение. Наше некомпетентное вмешательство может оказаться вредным.

Мастерская художника представляла собой большую и очень светлую веранду. Мольберты, рулоны, краски в банках и тюбиках, кисти, рамки — все как у обыкновенного земного мастера кисти. Окинув взглядом развешанные по стенам картины, Паркер вскинул брови: что-то было в картинах- знакомое, земное.

Ме прошел к дальней стене и отдернул белую занавеску.

— Смотрите. Оценивайте.

Паркер подошел ближе. В глазах мельтешило. Краски на полотне сверкали, искрились, словно мелкие волны на солнце. Откуда-то чуть-чуть доносилась веселая и звонкая музыка. Паркером овладевало заразительное, неудержимое веселье. Краски непрерывно переливались: картина определенно действовала на настроение.

— Абстракция! — догадался Паркер.

— Я вас не понимаю. Что такое абстракция?

Паркер не ответил и принялся расхваливать картину:

— Прекрасно! Бесподобно! Мои соотечественники попадали бы в обморок от восхищения. Я куплю у вас эту картину! Вы гений! Я приобрел великого друга!

— О, я польщен. Откровенно говоря, я не ожидал таких похвал… Я столько выслушал упреков, что сейчас даже растерялся, — смущенно говорил художник. Я ничего и никогда не продавал. Я подарю вам эту картину…

— О! Я поражен вашей щедростью! Ваше имя на Земле будет прославлено в веках. У вас будут учиться сотни, тысячи землян.

— Ну что вы… Этой картиной я только хотел доказать, что определенное сочетание красок тоже может действовать на психику человека.

Я, правда, не знаю, как…

— Не имеет значения. С моей точки зрения, вы далеко заглянули вперед, в будущее человечества двух планет.

Обняв друга, Паркер еще долго рассыпался в похвалах, в то же время обдумывая, как бы еще кое-что извлечь из этого приятного знакомства. В конце концов он решил не мудрить и прямо попросил помочь ему подробнее ознакомиться с двигателями и системой управления звездолета. К удивлению Паркера, уамлянин не выказал ни настороженности, как это случается на Земле, не сказал ни слова о затруднении, даже обрадовался возможности помочь своему новому другу.

— Сейчас мы и примемся за это дело, — заявил Ме и пригласил Паркера последовать за собой.

Это было так неожиданно, что Паркер было отказался. Он хорошо помнил, что в нетрезвом виде нельзя брать секретные сведения! В два счета погоришь. Но художник ничего не хотел признавать.

— Переписывать и изучать мы сейчас не в состоянии. Ясно. Но я покажу вам, где вы всегда можете взять материалы.

Институт информации находился недалеко. В одном из огромных залов — не менее ста метров в длину — читатели сидели в глубоких мягких креслах, перед каждым был небольшой экран, на котором проецировались рисунки, чертежи. Маленькие белые наушники, как видно, доносили текст до каждого.

Некоторые что-то записывали на выдвинутых из столиков дощечках. В другом зале уамляне сидели рядами, как в кино. На огромном экране они просматривали новые картины художников планеты. Ме повел Паркера по длинному коридору, вдоль ряда кабин с портьерами на дверях. Они вошли в одну из кабин. Здесь стояли два кресла, перед ними пюпитры, на стене овальный экран.

— Сейчас мы сделаем заказ. Вы придете сюда завтра ровно в полдень, устраивает? — и получите необходимые материалы. Сядете в кресло, нажмете вот этот клавиш и смотрите на экран. Если надо будет изучить что-то более подробно, поверните вот этот верньер, текст или чертеж на экране увеличится. Понятно? Машина будет читать вслух — для этого и кабины сделаны.

— И все? — удивился Паркер. — Разве эти материалы не секретны? — Уамлянин непонимающими глазами посмотрел на Паркера. Видно, аппарат затруднялся, в переводе этой фразы. Ме только пожал плечами.

Паркер про себя хмыкнул, но ничего не сказал. Для него лучше, если они такие ротозеи, — иного вывода пока он не мог сделать.

Вышли в коридор. Обрадованный удачей, Паркер хлопнул по плечу уамлянина и пустился в пляс, принялся выделывать какие-то замысловатые колена. Ме смотрел на плясуна, приподняв правую бровь.

— Давай, друг, откалывай! — крикнул Паркер.

Ме долго не отвечал, потом вдруг расхохотался.

— Вы чего? — остановился Паркер.

— Я не танцую, нет способностей. А ваш танец меня рассмешил, он напомнил мне танцы самцов пуа весенней порой…

— Ты дикарь! — заорал рассерженный Паркер. — Этот танец — последнее достижение нашей цивилизации.

— Не возражаю, — отмахнулся Ме и, улыбаясь, пошел к выходу.

Глава восемнадцатая ЛЮБОВЬ (Из записок Володи)

Подружились мы не на шутку. И только ли подружились? Большую часть свободного времени мы проводили вместе. Лия прибегала веселая, хватала меня за чуб, дурачилась, шутила, и нравилась мне все больше и больше.

Надеюсь, что и ко мне она относится хор по. Иначе зачем же прибегать так часто? Зачем трепать за чуб?

Теперь я полностью нахожусь под контролем строгой и несговорчивой Киу, и нам с Лией приходится чуть ли не умолять ее, чтобы она отпускала меня погулять. А когда мы уходим, я всегда замечаю печальные глаза Киу, со скрытой тревогой провожающие нас.

Лия показывает мне все, что считает ценным. Прогулки с ней полезны для меня и очень интересны. Киу и Пео не могут уделять землянам много внимания, они большей частью заняты в научном центре, кажется, там и отдыхают и, пожалуй, довольны моей дружбой с девушкой. Паркер безвылазно сидит в Институте информации, штудирует звездолет, Агзам гостит где-то за облаками, и я все время провожу с Лией. Мама девушки не препятствует нашим прогулкам. Вначале меня такое отношение несколько удивляло: отпускать дочь неизвестно куда, с незнакомым человеком да еще с другой планеты… Потом я понял: доверие к людям у уамлян развито так, что они и не могут представить себе, что кто-то сознательно причинит неприятность другому.

Это доверие распространилось и на нас, пришельцев из другой солнечном системы. И мне очень хочется показать себя не хуже хозяев, мне стыдно за таких землян, как Паркер, который позорит народы нашей хорошей планеты. И я делаю все, чтобы у уамлян осталось лучшее впечатление о землянах.

На этот раз мы отправились с Лией на стадион, виденный мной в первый день прилета. По дороге Лия смущенно призналась мне, что и она будет выступать и ей хочется знать мое мнение о ее способностях.

Надо коротко рассказать о событиях, которые происходят на стадионах.

Стадионов на планете очень много, но они даже внешне не похожи на наши.

Это самые оживленные места. Там ежедневно с утра до вечера работают отборочные комиссии. Короче говоря, на стадионах показывают, как у нас определяют, самодеятельность, но сравнивать ее с нашей, земной самодеятельностью, нельзя ни в коем случае. Как сказала Лия, на планете Уам нет ни одного жителя, который не побывал бы здесь, не показал бы какое-либо свое умение. Тут выступают музыканты, певцы, балерины, мастера художественного чтения, люди, овладевшие цирковым искусством, и даже выступают с опытами ученые. Конечно, с такими опытами, которые вызывают особый зрительный эффект.

Уамляне все без исключения стремятся попасть на стадион, и в этом нет ничего странного. Люди работают в среднем не более двух часов в сутки, значит имеют много свободного времени и используют его не только для усовершенствования своих знаний в той области, которую избрали, но и развивают другие свои способности. Ведь человек — существо многогранное, сложное, интересы его тоже обширны. И мне не показалось смешным, когда я узнал, что на стадионах выступают известные физики и показывают фокусы.

Зрителей на стадионе полно, представления длятся с утра до вечера, зрители заходят и уходят в любое время.

Я спросил Лию, есть ли на планете профессиональные театры.

— А как же! Ох, как туда трудно попасть! — воскликнула она. И я понял, что у девушки есть затаенная мечта стать актрисой, но из вежливости не стал расспрашивать. Если будет нужно, она и сама расскажет. Я в этом уже был уверен.

Прежде чем отправиться на стадион, Лия повела меня в распределитель.

Ей потребовалось что-то подобрать для туалета. Распределитель размещался в длинном трехэтажном здании, ничем не привлекающем взор. Зато в здании были хорошо отделанные залы с витринами, примерочными и зеркалами; переливчатость цветных материалов могла увлечь, казалось, не только женщин — любительниц красиво одеваться. Однако в залах было немноголюдно.

Мы прошли по коридору мимо залов с женскими пальто, платьями, детскими костюмчиками и попали в галантерейное отделение. Лия выбрала себе перчатки, такие прозрачные, что на руках их невозможно было заметить, и, оставив заявку, потянула меня к выходу.

— Когда же будет выполнен заказ? — спросил я.

— Завтра пришлют, — уверенно ответила Лия.

— А если не будет их, если разберут?

— Тогда бы их не было на выставке. Автомат учитывает заявки и подает сигналы на фабрику.

— Сколько же можно взять вещей за один раз? — спросил я в шутку.

— Хоть весь распределитель, если вы не устанете делать заявки, — смеясь, ответила Лия. — А вам ничего не нужно?

— Как будто нет. Но я бы хотел пройти по распределителю и осмотреть его.

— В следующий раз. Ладно? Мы ведь решили побывать на стадионе…

— Да, да. Ничего не имею против, — поспешно согласился я.

Мы подъехали к стадиону в середине дня. Оказывается, вокруг него десятки станций, откуда люди могут подниматься на поверхность. Входов же на стадион много сотен, они соединены между собой тоннелями. Свободные кресла находятся внизу. Садится человек в кресло, нажимает рычаг и вместе с креслом поднимается наверх, на свое место. Очень удобно. Вновь прибывающие и уходящие зрители совершенно не мешают сидящим, не отвлекают от зрелища.

Мы нашли дна свободных кресла. Сели. Поднялись. Стадион был круглый, сцена находилась посредине, внизу. Я посмотрел по сторонам и прикинул: на стадионе помещалось не менее полумиллиона зрителей. Взглянул на сцену. Она была от меня не далее сцены обыкновенного нашего земного театра, хотя мы находились от нее на расстоянии примерно двухсот метров. Каким образом достигается это приближение, я не мог понять, а спросить Пео все не представлялось возможным.

Выступали не то легкоатлеты, не то, акробаты — девочка и мальчик, брат с сестрой. Они летали, как бабочки, среди блестящих колец разной величины. Номер был очень трудный, но мне показался грубым. По выражению лица было видно, что и Лии номер не понравился: сна хмурилась, бросала на меня настороженные взгляды. Я понимал ее состояние: ей хотелось все показать в лучшем свете.

— Один раз я выступала на этой сцене, — сказала Лия, смущенно опуская глаза. Она определенно хотела отвлечь мое внимание от сцены.

— И что вы там делали? — шутливо помог я ей.

— Пела.

— Пела? — Мое удивление было искренним; голос у Лии глуховатый, и я никак не мог представить ее поющей.

Лия еще больше смутилась и сказала:

— Я всего одну песенку пою, скорее это мелодекламация, а не пение, но она получается своеобразно и производит впечатление. Я и сама не знаю почему.

Не знаю, как ее песенка, но скромность, веселость и неожиданное смущение Лии произвели на меня неизгладимое впечатление. Захотелось выразить девушке свою признательность как-то сильнее, и я взял ее руку и пожал. Но мой дружеский жест вызвал странную реакцию: Лия отдернула руку и рассердилась.

Я смотрел то на сцену, то на сердитую Лию и не заметил, как собрались тучи и хлынул проливной дождь. Откуда-то над зрителями появился прозрачный козырек, а над сценой — огромный прозрачный гриб. Над нашими головами бушевал ливень. Зрелище было восхитительным. Кому не приходилось наблюдать, как дождевые струи при сильном ветре разбиваются о стекла окон, как летят мелкие брызги, и стекла покрываются как бы алмазной крошкой. А над нашими головами было сплошное окно и, казалось, потрескавшееся. Глухой шум перешел в сплошной грозный гул: ливень нарастал, теперь он хлестал сплошными струями. И вдруг в разрыве темно-багровых туч проглянуло солнце — прямые, как натянутые струны, розовые лучи вонзились в мокрую зелень сада… И наш козырек, и гриб над сценой так засверкали, заискрились, что у меня заслезились глаза, мириады мелких радуг переплелись над нашими головами, то пропадая, то вспыхивая вновь. Это был огромный калейдоскоп, яркий, многоцветный, волшебный.

А в это время и на сцене творилось что-то невообразимое. Посредине ее стояла девушка в голубом длинном платье, затянутая в талии золотистым широким поясом. Она пела о море, о злом ураганном громе во время бури и ласковом шепоте волн при восходе солнца в тихую погоду, о глубинных тайнах, о вечном безмолвии подводного царства, разбуженного человеком. И когда девушка рассказывала о буре на море, по сцене перекатывались багровые волны с белыми гребешками, и на них то поднималась, то опускалась певица, а когда она пела о тихом солнечном утре, мелкие волны ласково плескались у ее белых босых ног. И голос девушки, чистый и звенящий, словно скользил по шершавой воде и долетал до нас просоленный, взволнованный, радостный. И в нем, казалось, дрожала душа этой тоненькой девушки, дрожала, как пенный лепесток, готовый рассыпаться на слюдяные блестки при одном дуновении.

И все это: и голос девушки, и море, и дождь, и блестящие, как струны, лучи солнца, и сверкающие каскады радуг — захватило меня, понесло в какие-то сказочные пределы, и я усомнился, что все это наяву, а не во сне, и поглядел с недоверием на Лию. Посмотрел и замер. Она тоже была увлечена несказанным переливом красок пения и музыки, глубокое напряженное волнение отразилось на ее чуть побледневшем лице, а глаза затуманились от полноты счастья. Кто его знает, что на меня так подействовало в ту минуту: сверкающий вокруг прекрасный мир или одухотворенная, вправду неземная красота девушки, но в какое-то мгновение — ослепительное и короткое, как молния, — я понял, что полюбил Лию. Мое лицо запылало. Я пристально смотрел на сцену, не понимая, что там происходит.

Лия предложила уйти. Я немедленно согласился. Догадалась ли она о моих чувствах или сама заволновалась, не знаю, но на обратном пути она была задумчива, неохотно отвечала на мои вопросы. А я все больше терзался мыслью, что мне предстоит улететь домой, улететь от Лии, может быть навсегда, или расстаться с ней на десятки лет. Как это горько!

В конце концов я тоже замолчал, предавшись горестным размышлениям. И вдруг Лия ласково взглянула на меня и заговорила:

— Как еще несовершенен человек! Вечный вопрос молодежи — для чего человек живет? — я понимаю так: чтобы красота жизни сверкала вечно и становилась все ярче, пронизывала все наши поступки, мысли, чувства, красила планету и небо и неслась туда, в далекие звездные миры, к нашим собратьям, у которых еще мало счастья…

— А в чем же проявляется несовершенство человека? — спросил я.

— Как это в чем? — Лия прикрыла глаза длинными светлыми ресницами и продолжала тише:- Люди часто довольствуются той долей таланта, которую отпустила им скупая великанша природа. Почему мы не можем привить человеку те способности, которыми он желает обладать? Я бы, например, хотела быть артисткой… Вы не смейтесь, я уже не девочка десяти лет, которая о профессии думает каждый день по-разному. Я знаю настройку моего сердца, чувствительность моих нервов. Я воспринимаю прекрасное каждой клеточкой своего тела… Но коварная природа не дала мне счастья уметь передавать людям мое волнение, мои душевные бури, мой мир прекрасных грез…

Лия опять замкнулась, а я уже не смел тревожить ее вопросами.

Одно будоражило меня: «Будет ли когда-нибудь человек доволен собой и своими деяниями полностью?»

Глава девятнадцатая ГОРОДОК В НЕБЕСАХ (Из рассказов Агзама)

Мой дедушка хорошие сказки рассказывал, но такую и он бы не придумал.

Знаешь, Володька, стою я у двери ракеты, и ни туды и ни сюды. А сердце, честное слово, в айву превратилось. Твердое, и не стучит. Автомат уже до домика добрался, всплыл на крылечко и, подмигнув мне, скрылся. Что подмигнул он, я выдумал, а если бы он был живой, эх, и смеялся бы!

Смотрю дальше. Идут два уамлянина, так спокойненько шагают по воздуху. Протер я глаза — ничего не изменилось. Вой-бой! Далеко внизу планета: такая хорошая, деревья кругом, белые пятна какие-то, а справа до горизонта синее-синее море.

Остановились уамляне недалеко от ракеты и уставились на меня, будто я музейный экспонат. Вообще-то правильно. Я в костюме астронавта, а они в легких спортивных курточках и широкополых шляпах — на прогулку вышли.

— Он сверху, а не снизу, — сказал один.

— Ясно. Зачем ему было надевать костюм, — согласился другой.

Смотрю: из домика еще два уамлянина выплыли и поспешили ко мне. За ними автомат ковыляет. «Ну, думаю, теперь веселее будет, живой народ появился, можно договориться». Даже о высоте позабыл. Машу рукой.

Уамляне подлетели — честное слово, не вру! — к ракете, и один из них кричит:

— Кто вы?! Откуда попали сюда?!

Я, конечно, понимал, что совершил опасный полет, но страх уже прошел, и я не прочь был пошутить. Я улыбнулся своим новым знакомым и ткнул пальцем в небо.

— Я землянин. С другой планеты. Зовут меня Агзам.

— Как вы попали на солнечную станцию?

— Сел в ракету и полетел…

— А каким образом выбрались оттуда?

— Приказал автомату доставить меня к живым людям…

Уамляне охнули, а потом засмеялись. Они вчетвером стояли у двери ракеты, а под ними облака-барашки бегали.

— Смелый паренек, — похвалил меня один из них.

— И сообразительный, — добавил другой. — Однако надо с ним что-то делать. Принесите пареньку обувь равновесия, а я пока его раздену.

Один уамлянин ушел в дом, другой подошел ко мне и сказал:

— Давайте, дорогой, раздеваться, здесь невысоко, и дышать можно без баллонов.

Второго предложения я ждать не стал, быстрехонько сбросил с себя костюм астронавта. Лотом спрашиваю:

— Каким это образом вы ходите по воздуху?

— О! — улыбнулся уамлянин. У него был выпуклый шишковатый лоб- Любопытство — хорошая черта человека. Только ответить на вопрос будет трудновато. Сейчас я вспомню, как он объяснял: «В принципе мы создали здесь высотный санаторий на основе преодоления уамского тяготения. Это лечебное заведение мы организовали попутно с проводимыми опытами. Понятно?» — А чего же… — проговорил я. В принципе-то мне все было понятно, а конкретно…

Приплыл уамлянин с обувью равновесия. Ботинки были узконосые, длинные, с железными подошвами, но легкие как перышко. Надел я их и сам стал легче перышка. Но тут другая беда взяла меня за ворот: без костюма астронавта я начал замерзать. Уамлянин, что принес мне обувь равновесия, заметил, что я дрожжи продаю, и стянул с себя что-то вроде свитера.

— Надень, парень, а то замерзнешь.

Свитер оказался мягким и ворсистым, словно из верблюжьего пуха. Надел я его и сразу согрелся. «Теперь бы пообедать…» — подумал я.

— Землянина надо покормить, — догадался первый уамлянин.

Хорошие же они люди, Володька! По лицу узнают, чего нам нужно.

Ласковые.

Пригласили они меня в дом. Шагнули и остановились. Ждут. А я ни с места. Как посмотрел вниз, так дух захватило. Планета внизу очень хорошая, да падать на нее с такой высоты совсем не хочется. Удержат ли эти странные ботинки? Думаю об этом и переминаюсь с ноги на ногу, а уамляне ждут терпеливо, понимают, как мне тяжело.

— Идем, дорогой, не бойся, — уговаривают они. — Если уж очень страшно, то закрой глаза и шагай.

Что же сделаешь? Другого выхода нет. Закрыл я глаза и шагнул.

Советские ребята не могут быть трусливыми, пусть уамляне знают об этом.

Сделал несколько шагов — как по канату в цирке. Помахал руками да и открыл глаза. Трудно ходить, если ничего не видишь и не знаешь, куда ты сейчас ногой наступишь. Попробуй-ка, вот сам узнаешь.

А уамляне идут рядом и посмеиваются:

— Учись, дорогой, ходить по воздуху. В жизни все пригодится.

Рассердился я на самого себя и пошел напропалую, как по тротуару своей улицы. И ничего, получилось. Только смотрел я не вверх и не вниз, а на здание, и не на весь дом, а на парадный вход. Пот меня прошиб, даже с носа закапало. Шутка ли! Хожу по воздуху на высоте четырех километров! Вот бы мой дедушка узнал об этом. Сто сказок сочинил бы.

А вообще-то здорово получается. Ты, Володька, как-нибудь сам попробуй. Пусть нам обувь равновесия дадут.

Встал я на ступеньку парадного, отдышался и тогда посмотрел вниз.

Батюшки! Между облаками ямы, а там, в голубой дымке, планета. Зеленая такая, красивая. И стало мне почему-то весело. Вот ведь куда забрался.

Чего не придумает человек! Много в природе тайн, да хитер человек, ой, хитер!

Зашел я в дом да как шагну! Смотрю, уже у потолка, как тогда мы в звездолете. Уамляне надо мной смеются:

— Ну и прыгнул! Так и шишку набить недолго.

Спустился я пониже и скорее за стол — в животе у меня кишка кишке кукиш кажет. Понадавали мне еды видимо-невидимо. Половину обеда съел, А потом, старший наверное, говорит мне:

— Не хотите ли, дорогой наш гость, побыть у нас немного, отдохнуть?

А мне что? Интересно. И дал я согласие. Только чтобы тебе сообщили, где я нахожусь. Знаю, будешь волноваться, ты ведь неспокойный.

Вот и все. На семьсот граммов поправился. Не веришь?

Глава двадцатая НАПРЯЖЕНИЕ

Центр координации работы энергетических систем планеты представлял собой обыкновенное здание, правда, занимающее целый квартал. Большая часть его была отведена под электронно-вычислительные машины, управляющие энергетическими станциями всех систем и видов: они распределяли энергию, подсчитывали подачу и расход ее, обнаруживали поломки, порывы, утечку, давали прогнозы, подсчитывали экономический эффект от введения усовершенствований.

Это было особое царство умных машин, работающих непрерывно, как человеческое сердце. Глухой гул, шелест, щелканье реле, тихий звон неотложных сигналов, привлекающий внимание дежурных инженеров, — постоянная напряженная жизнь неусыпных механических стражей. А в одном из залов стояла абсолютная тишина, лишь изредка прерываемая голосами сотрудников.

На стенах этого зала было много приборов, а под ними во всю длину стен, словно лады аккордеона, были вмонтированы перламутровые клавиши. Это святая святых — пульт управления. Отсюда можно отдать приказ и направить всю невероятной мощности энергию в один пункт. Такую операцию и готовили сейчас сотрудники пульта управления. Пунктом сосредоточения электромагнитных сил был центр изучения гравитационных полей.

На призыв Главного Совета познания немедленно откликнулись сотни тысяч ученых, миллионы инженеров. Предложения, наблюдения, расчеты все текли и текли, но и из того, что уже поступило, наиболее исполнимым и, казалось, эффективным можно было считать создание электромагнитного «шара», в который временно надо заключить очаг распространения цепной реакции, до того момента, когда будет найден способ останавливать цепную реакцию или возбуждать обратный процесс — превращение электромагнитных волн в силу тяготения.

Первая малая установка уже работала. Электромагнитная «стенка» была создана на основе энергетических ресурсов близлежащего округа. Но она оказалась проницаемой. Собственно, создатели малого электромагнитного «шара» и не рассчитывали на полный успех — энергии было мало, установки монтировались наспех, как опытные. Наблюдения показали все же, что часть лучей, отражаясь от «стенок» шара, уходила в заданном направлении, чем в какой-то мере задерживалось и превращение в лучистую энергию гравитационных сил. Сейчас уамляне готовились пустить в дело всю энергию планеты, за исключением той части, которая использовалась для массового производства звездолетов. Большинство предприятий бытового обслуживания были остановлены.

Пео приехал в центр координации проверить монтаж новых электронных машин. Ему был поручен контроль за всеми автоматическими устройствами, связанными с блокированием Научного центра по изучению полей гравитации.

Он вошел в зал, в котором был расположен пульт управления, бодрый, поблескивающий веселыми глазами, и никто бы не подумал, видя его впервые, что в нем, как и во всех уамлянах в эти дни, жила глубокая тревога за судьбу человечества планеты Уам.

Он прошел в кабинет директора. Высокий, широкоплечий мужчина стоял у окна спиной к двери. Шаги Пео вывели его из задумчивости, он повернулся и обдал инженера таким синим взглядом, что показалось: и воздух в кабинете стал голубым. Поздоровавшись, они, не задерживаясь, направились в тот сектор здания, где монтировались новые машины.

— Прошу извинить, я доверяю вам полностью. — говорил по пути Пео, — но мне хочется своими руками пощупать новое детище.

— Обычное дело, — просто определил директор, махнув рукой, и, нахмурившись, тихо спросил:- Далеко ли продвинулся опасный очаг?

— Еще на километр после официального сообщения.

— Как вы думаете, сколько в нашем распоряжении времени?

— Мое мнение, месяц.

— Это при условии создания антигравитационного шара?

— Да.

— А в противном случае?

— Неделя.

— Как вы представляете катастрофу?

— Когда в эпицентре реакции иссякнут силы притяжения, начнется извержение своеобразного вулкана, в воздух будут взлетать куски почвы.

Постепенно воронка расширится и углубится, процесс ускорится, и, когда воронка достигнет магмы, произойдет взрыв…

Директор взглянул на Пео теперь уже потемневшими глазами, но ничего не сказал.

Они вошли в только что пристроенный к зданию огромный зал. Машины уже стояли вдоль стен, возле них работали инженеры-монтажники. Несколько человек склонилось над столом посредине зала, они рассматривали чертежи.

Пео с директором устремились к машинам, за ними потянулся хвост монтажников. Перебрасываясь короткими фразами, Пео включал готовые агрегаты, смотрел на приборы, давал указания. Осмотрев часть машин и выразив инженерам свое удовлетворение, он распрощался.

В вагоне сидел он хмурым, взъерошенным, благо вагон был почти пустым и на астронавта пассажиры не обращали внимания. Разговор среди них велся все о том же Научном центре по изучению полей гравитации. Пео их не слушал. Нервы сдавали: то он вдруг возбуждался и вздрагивал от малейшего шороха или громкого слова, то впадал в апатию и никого и ничего не замечал вокруг. Многие годы, проведенные в космическом пространстве, неустроенность семьи, неудовлетворенность чувств, приближение катастрофы на планете — все это могло пошатнуть и более крепкого человека, не только поэтическую натуру Пео. Единственное спасение — работа. Ничего отвлекающего. И днем, и ночью на людях, короткий гипнотический сон смертельно уставшего человека, и опять предельное напряжение. И если выдавались вот такие минуты одиночества во время поездок, Пео казалось, что он не выдержит.

Выдержит ли вообще человек? Техника развивается стремительно, наука углубилась в тайну тайн природы, мы сталкиваемся со все более мощными силами. Сумеем ли мы удержать их в руках? Ведь биологическое совершенствование человека отстает от развития техники. Парадокс? Нет, факт. Создали же люди машину, высвобождающую неисчислимую энергию сил тяготения, но управиться с ней не сумели. Значит, не хватило прозорливости предвидеть последствия. И все это может окончиться невиданной катастрофой.

А почему, собственно, невиданной? Космос беспределен, беспредельно время в прошлом и в будущем. Миры рождались и гибли. И, быть может, гибли от неумения людей удержать разбуженные неизмеримые силы…

Пео встряхивал головой и пытался отогнать назойливые и пасмурные мысли, а они лезли, как комары, и мучили. Отвлечь его от надоедливых мыслей в вагоне было некому: в другом конце сидели две девушки, пожилая женщина с маленькой дочкой и хмурый старик.

«Что-то думают люди обо мне и Киу? Не будет ли ко мне, астронавту, открывшему планету с братьями, проявлено снисхождение? Нет, этого не будет. Почему я плохого мнения о своих соотечественниках? Почему у меня возникают такие мысли? Устал, очень устал. А если написать песню о смертельно уставшем человеке, чуть не опустившем руки и не склонившем голову и в момент тяжелой невзгоды нашедшем где-то в тайниках, в наследованных тайниках сердца, неприкосновенный запас энергии, запас могучей воли самого разумного существа в необъятном мире солнц, который мы еще не можем подсчитать никакими приборами? Надо написать…» Пео повеселел, заговорщически оглядел соседей пассажиров. Вот он здесь, неиссякаемый тайник энергии, — когда человек творит, он собирает в кулак и волю, и мысли, и чувства, и тогда именно не может он, да, не может опустить руки…

Институт по предотвращению гравитационной угрозы, организованный вместо Научного центра, располагался от него на расстоянии тридцати километров. Обосновался он поблизости временно. В него были стянуты лучшие физики, математики, астрономы, механики, а после того, как почувствовали недомогание сотрудники Научного центра и их пришлось госпитализировать, в институт были приглашены и биофизики, в том числе и Киу. Институт подчинялся непосредственно Главному Совету познания.

Проявилась и еще одна очень серьезная опасность: электромагнитные лучи, возникающие при разложении сил тяготения, обладали особыми качествами, совершенно отличными от свойств гамма-лучей, световых, космических, рентгеновских. Заболевшие научные сотрудники ели, спали нормально, но жаловались на апатию. Побывавшие в опасной зоне животные подверглись такому же влиянию, но они набирали мясо и жир в двадцать-тридцать раз быстрее, чем в обычных условиях. Предполагалось, что цепная реакция захватила и живые организмы и болезнь эта может легко передаваться. Их изолировали, но изоляция не спасла больных: в любое время мог начаться распад тканей.

Таковы были первые наблюдения. Что еще таят в себе ужасные гравитонные лучи, какое действие они производят на металлы, минералы, газы, магнит? Что еще они делают с живыми организмами, какие органы атрофируют, какие возбуждают?

Войдя в здание института, Пео почти у входа повстречался с Киу, вышедшей из дверей одной из многочисленных лабораторий. Она несла стеклянную банку с зеленой жидкостью. Они поздоровались, поинтересовались самочувствием и разошлись. Поспешила она. Пео заметил в уголках ее глаз затаившуюся печаль, хотел сказать несколько ласковых слов, но не успел.

Она ушла поспешно. Наверное, поняла, что Пео заметил тоскливое облачко в ее глазах. Этого нельзя было допускать. Ни в коем случае! Вот когда она останется вечером одна, она может ронять голову на руки и не сдерживать слез…

В одном из кабинетов Пео нашел Баили. Астронавт сидел за массивным столом и смотрел на коллегу затуманенными глазами. Он еще был во власти своих расчетов. Светлая математическая голова Баили испытывала огромное напряжение, хотя на него работали десятки электронных машин.

— Я пока не верю самому себе, — сказал Баили, когда Пео поинтересовался результатами исследований. — Энергия частиц этих лучей неимоверно высока, неслыханно высока…

— Удержим? — Этот вопрос Пео почти прошептал.

— На пределе, дорогой Пео, на пределе. Надо спешить, пока очаг небольшой.

— А потом?

— Не знаю, ничего пока не знаю. Все понятия сместились, законы меркнут, представления меняются, даже мир словно переворачивается вверх ногами. Иногда, дорогой Пео, мне становится страшно… Мы разбудили спящего до сих пор гиганта, способного разносить в куски планеты, и неизвестно, на что он способен. — Баили вылез из-за стола и прошелся по кабинету. — Кстати, мне хотелось предложить вам одну идею. Опасный очаг мы замкнем в антигравитационный «шар», но я не уверен, что мы полностью удержим гравитоны. Видимо, нам придется часть их выпускать в космос. Но я предполагаю, что скорость их больше скорости фотонов. Да, да, не удивляйтесь. Скорость света не предел… Да, да. Так вот, вероятно, не мы одни такие умные во вселенной, есть и еще люди, которые обладают большими, чем мы, знаниями, и они, конечно, пользуются гравитонами и, возможно, с помощью их держат связь между планетами…

— О! — нетерпеливо прервал коллегу Пео. — Я вас понимаю. Выпускать гравитоны из шара определенными импульсами — это, пожалуй, не так уж сложно. А вот принимать… И вы думаете, к нам непрерывно летят гравитонные лучи и раскрывают тайны вселенной?

— Полагаю.

— Какая же скорость?

— Предварительные подсчеты показывают три планетарных полета в секунду.

— О! — опять воскликнул Пео. Но тут же помрачнел и сказал, растягивая слова:- Вначале нам надо предотвратить катастрофу…

Солнечные лучи просвечивали тонкие кудрявые волосы Баили, и они походили на золотистый ореол. Астроном смотрел в окно, и Пео с любовью разглядывал четкий и строгий профиль коллеги, его тонкие насмешливые губы.

— Человек, работающий без высокой мечты, не добьется значительного успеха, — проговорил Баили глухо.

— Но у нас мало времени и на самое необходимое…

— И все-таки даже за десять минут до смерти я не перестану думать о будущем.

Глава двадцать первая ЧУДЕСА НА НЕБЕСАХ (Из записок Володи)

Об этом чудесном явлении я услышал от Лии. Потом и сам утром рано увидел, как в верхних слоях атмосферы, будто на фотобумаге, проявились, правда слабо, какие-то странные пейзажи — гигантские грибы на коротких ножках, крылатые шары и качающиеся горы. За разъяснением я, конечно, обратился к Киу, но она меня отослала к Пео.

Инженер вначале хотел уклониться от подробного ответа:

— Пока трудно сказать, что это такое.

Но я не успокоился. Мне уже были известны подробности эксперимента в Научном центре изучения полей гравитации, я представлял надвигающуюся катастрофу. Тем более, что после поездок с Киу, когда мы искали Агзама, я упросил ее продолжать со мной занятия с помощью ее прибора, но не по общеобразовательным дисциплинам, которые мне уже были преподаны, а по последним достижениям науки и техники. Мы договорились также и о том, что особо трудные разделы будут разъяснены подробнее. И в первую очередь я попросил разъяснить мне достижения и планы этого злополучного Научного центра. Поэтому, когда я встретился с Пео, то имел о новой проблеме довольно хорошее представление. И вообще мозг мой работал удивительно четко, мысли были ясными, самые сложные явления природы, самые сложные законы я одолевал удивительно быстро. Я даже боялся: не случилось бы со мной какое несчастье. Об этой своей способности я никому не рассказывал, пожалуй, только Лия догадывалась об этом и иногда восхищалась моей эрудицией. Но она, видимо, вообще благоговела передо мной — молодым человеком, знавшим и другую планету и проделавшим трудный путь в межзвездном пространстве.

Так вот, я не удовлетворился ответом Пео и высказал вдруг смелое предположение:

— Скажите, уважаемый Пео, а не связаны ли эти небесные явления с превращением сил притяжения в электромагнитные волны?

Пео даже поднялся со стула. Но, постояв, опять сел и неожиданно спросил:

— Киу продолжает с тобой заниматься?

— Да.

— Ты подробно изучил работу Научного центра гравитации?

— Да.

— И ясно ее представляешь?

— Да, — коротко ответил я в третий раз, чтобы сразу покончить с недомолвками.

Пео не обиделся.

— Тогда мы коллеги. Скажу откровенно, мы с Баили тоже приходили к этой мысли, но пока отклонили ее. Эти явления раскрывают, кажется, так много тайн природы, что мы боимся отвлечься от основной задачи — предотвратить катастрофу. А катастрофа от нас недалеко, уже заглядывает в глаза.

Пео сказал это так спокойно, что у меня по спине побежали мураши.

Какая же могучая вера делает этих людей сильными? Где, какие люди перед страхом катастрофы не склоняют головы? Я знаю немало земных людей, которые перед своей смертью не дрожали, не опускали глаз. Но здесь смерть грозит всему народу, всей планете. И я видел мужество не только Пео, а всех уамлян, с которыми мне приходилось встречаться. На этой планете нет никаких секретов: ни общечеловеческих, ни семейных. И угроза ни от кого не скрывалась.

Видно, люди эти беззаветно верят в разум человеческий, они уверены, что разум миллионов, объединенный и направленный к одной цели, обязательно победит слепые силы природы. Может быть, это так и есть. Я не знаю. У нас, на Земле, пока, к сожалению, люди разобщены и никогда еще, даже на один час, не соединяли свои стремления к единой цели. Я надеюсь, что это все-таки когда-то будет. Не могут разумные существа бесконечно вредить себе, когда-то разум победит и корысть, и себялюбие, и алчность, и звериные инстинкты…

— Но Баили, конечно, был прав, когда говорил, что без мечты, без мыслей о будущем нельзя победить. Завтра мы замкнем очаг реакции в «шар»- продолжал Пео, — и только в узкое горлышко выпустим гравитонные лучи.

Посмотрим, что из этого получится.

— Удастся ли замкнуть?.. — вставил я.

— Если не удастся задержать процесс полностью, то, может быть, мы его хотя бы замедлим. У нас будет больше времени на постройку звездолетов.

— Неужели вы собираетесь взять всех людей?

— Постараемся. Но часть людей мы отправим на соседние планеты, где у нас уже есть космические станции и основания для развертывания строительства. Собственно, строительство уже ведется, указания даны.

— Как же вы прокормите людей в таком длительном путешествии?

— Кормить надо будет только команды. Пассажиры полетят в состоянии анабиоза. Сложнее другой вопрос: как нас примут земляне? На твоей родине люди, конечно, потеснятся, а вот там, на так называемом Западе… Нам этот вопрос уже задают, зададут его и вам, может быть, завтра. Наша молодежь не представляет сложности создавшейся ситуации. Мы же хорошо знаем капиталистический мир, знаем, что значат миллионы безработных и как в таких случаях капиталисты встретят миллионы непрошеных гостей. Но у нас пока нет другого выхода. Надо спасать народ.

После разговора с Пео мне было о чем подумать. Да, за своих советских людей я мог ручаться, можно было ручаться и за жителей демократических стран, а вот, скажем, в Соединенных Штатах Америки более пяти миллионов безработных. Примут ли они хотя бы десяток миллионов людей с другой планеты? Не окончится ли встреча военным столкновением?

На другой день Главным Советом познания я был приглашен в командную группу, готовившую невиданный опыт. Собрались мы у здания, в котором был расположен пульт управления энергетическими ресурсами планеты. Здесь был цвет научного мира. Выбравшись на эскалаторах на поверхность планеты, мы очутились на огромном, только что созданном плато, на котором стояли десять воздушных кораблей, каждый размером с пятиэтажный дом.

Сигарообразной формы корабли напоминали наши дирижабли. Народу оказалось много, все корабли были заполнены, и все, конечно, имели определенную задачу, кроме меня, постороннего наблюдателя. Но к чести уамлян надо сказать, что ни взглядом, ни жестом мне не дали почувствовать, что я посторонний, наоборот, каждый ко мне обращался, считал меня членом своего коллектива, и все были уверены, что я вполне разделяю их озабоченность и опасения за исход мероприятия. Я уже не говорю о Пео и Баили, которые были все время рядом и любезно поясняли мне все происходящее.

Корабли поднялись на высоту тысяча пятьсот метров и замерли.

Внизу картина была однообразной: лес и лес, пересекаемый просеками.

Только место бывшего Научного центра по изучению полей гравитации представляло странное зрелище: здание оказалось на холме. Постепенно происходило выпучивание почвы, и оно уже накренилось. Многие деревья вокруг были повалены. Незримые силы действовали непрерывно, и чем дальше, тем быстрей увеличивалась их разрушительная мощь. А вокруг, по диаметру не менее десяти километров, виднелась непрерывная цепь ажурных вышек.

Мы сидели за столами в салонах. Многоэтажные корабли были сделаны из прозрачного материала, и мне иногда казалось, что наши кресла висят в воздухе. На нашем корабле находились руководители. Вскоре посыпались приказания по видеотелефонам. Пео и Баили занимались своими делами, и я спокойно мог наблюдать за всем происходящим.

Вернее, наблюдал я только за уамлянами. Они были озабочены, поглядывали на приборы, укрепленные из стенах и на стойках, тоже будто плавающие в воздухе, принимали доклады, отдавали приказания. Я знал, что сейчас миллиарды киловатт электроэнергии стянуты на этот участок, что внизу, немного в стороне от нас, бушуют силы невиданной величины.

— Наблюдай, Володя. Сейчас мы замкнем антигравитационный шар, — сказал Пео.

Я поднял голову и уставился в небо. Оно напоминало подсиненную воду, пронизанную золотистыми лучами солнца. Это было чудесное небо! И вдруг я и многие уамляне, находившиеся на корабле, увидели на огромной высоте нечто странное. Вначале медленно появилось и медленно растаяло какое-то огромное колесо с многочисленными, как слоеный пирог, дисками вокруг.

— Так это же фотография нашего дальнего спутника! — воскликнул один из уамлян.

Многие подтвердили его догадку, а Пео высказал предположение:

— Спутник каким-то образом спроецировался на верхнем радиационном поясе.

Коллеги его промолчали, а я опять подумал, что все, происходящее на месте бывшего Научного центра по изучению полей гравитации, связано с этим явлением на небе, но высказать свою мысль при таком стечении ученых не решался. Пео глянул на меня с прищуром и вдруг добавил:

— Это происходит благодаря гравитонным лучам — так думает наш молодой друг землянин.

Уамляне повернулись ко мне. В их взглядах было недоумение. Я выглядел очень молодым. Затем ученые перевели взгляды на Пео, ожидая его мнения или разъяснения.

И вот веселый шутник Пео — может быть ему помогало поэтическое воображение — высказал предположение, которое буквально через несколько минут было подтверждено.

— Я думаю, коллеги, — сказал он, — наш молодой гость землянин прав, и вот на чем я основываюсь. Световые лучи, отражённые от предметов, мы воспринимаем глазом, отраженные радиолучи ловим приемником и можем увидеть предмет на экране. А отраженные от нашего спутника гравитонные лучи спроецировали спутник на радиационном слое. Этот слой послужил экраном…

Смотрите! — Пео показал рукой на небо..

Мы задрали головы. И там, где только что появлялось изображение спутника, отпечатался, а потом начал двигаться скудный пустынный пейзаж.

Медленно проплывали огромные снимки барханов, лощин, трещин, плато, гладких, как стол.

— Так это же планета Ти! — сказал Пео.

— Совершенно верно, — подтвердил Баили и бросился к видеотелефону. Из астрономического центра он потребовал координаты нахождения планеты Ти. И когда получил их, вытер потный лоб и сказал:- Да, гравитонный луч направлен точно на планету Ти, или, вернее, планета наплыла на луч. Вот вам еще одна техническая проблема.

Но как ни интересна была эта проблема, ученых сейчас тревожил другой, весьма жизненный вопрос: просочатся ли гравитонные лучи через «стену шара» или отразятся, как от зеркальной поверхности, и останутся в этом мешке. В первом случае гибель планеты неизбежна, во втором результат будет зависеть от них — ученых и инженеров.

Несколько часов мы висели в воздухе, наблюдая за очагом превращения сил притяжения в гравитонные лучи. Но там никаких изменений не происходило. Приборы не улавливали и признаков гравитонных лучей за внешней стенкой «мешка». Катастрофа была приостановлена. Посовещавшись, ученые решили спуститься. Надо было искать способ приостановить цепную реакцию. И торопиться. Ведь без энергии, которая уходила сейчас на создание «шара», жители планеты могли продержаться очень недолго.

Глава двадцать вторая ПАРКЕР ХВАТАЕТСЯ ЗА ГОЛОВУ

Короткая дружба Паркера и Ме кончилась. Вот это случилось. С утра Паркер закрывался в кабинете Института информации и до позднего вечера усердно изучал устройство звездолета, особенно его управление. Он был благодарен жителям планеты за их неистощимую выдумку; Паркер не только слушал описания, он рассматривал на экране чертежи, снимки узлов и приборов и даже просматривал кадры кинолент, показывающие приборы в работе.

Не надеясь на свою память, Паркер делал многочисленные записи и рисунки. Разобравшись в каком-либо узле управления, он потирал от удовольствия руки, радостно щурился и все чаще представлял себе тот момент, когда он посадит звездолет на американской земле.

Две попытки уамлянина вытащить Паркера в столовую полакомиться возбуждающим напитком кончились неудачей. Паркер вежливо отказывался.

Но пока Паркер сидел в институте, на планете бурно развивались события. Весь народ жил одной мыслью: предотвратить катастрофу! Ученые советы по различным областям знаний заседали почти непрерывно, рассматривая многочисленные предложения, догадки, расчеты, наблюдения, поступающие со всех концов планеты. Через эти ученые советы проходили блестящие идеи сотен тысяч людей, являющиеся плодом огромного опыта и обширнейших знаний, накопленных народом планеты за многие века. Затем выводы советов рассматривались в Главном Совете познания, тоже заседавшем с небольшими перерывами для краткого отдыха. Некоторые предложения немедленно проходили практическую проверку в лабораториях или на месте опасного очага, Несмотря на басшабашность, отрешенность от дел, Ме, конечно, услышал о нависшей над планетой угрозе и постепенно начал приходить в себя.

Нет, не страх действовал на него. Ме был убежден, что поскольку он человек будущего, то одним из первых должен пожертвовать своей жизнью для спасения народа. Но что он может сделать? Прежде всего надо восстановить право работать. Для этого Ме отправился в Храм Чести и Совести. И вот его речь перед своим народом:

— Вы знаете, дорогие друзья, мою историю, знаете, что я крепко и справедливо наказан. Я не жалуюсь и не прошу снисхождения. Но, вопреки всем правилам, я пришел сюда, чтобы высказать вам свою просьбу, и очень надеюсь, что вы поймете, почему я так поступаю. В истории любого человеческого общества всегда может наступить такой момент, когда люди на определенное время должны забыть о своих разногласиях, о своих вкусах, неприязни. Это происходит тогда, когда над народом нависает грозная опасность, и воля, и разум всех живых должны быть собраны в один кулак и направлены к одной цели — устранению опасности. В этом случае, мне кажется, нельзя отбрасывать ни одного грана энергии, ни одной полезной мысли.

Я не сразу пришел сюда и заговорил. И совесть, и разум удерживали меня в пределах правил, я хорошо знаю, что не должен был идти, должен до конца испить наказание. Но мое горячее сердце, которое бьется в такт вашим сердцам, мое сердце, дорогие друзья, я не мог заставить биться отдельно. Я не могу отстать от вас, не могу свое сердце оторвать от моего великого народа.

Друзья мои, я не в силах быть в стороне, когда идет всенародная битва, я должен драться, а если надо, и погибнуть вместе с вами… Что хотите делайте со мной сейчас или после, но только допустите в свои ряды пусть самым незаметным участником. Я хочу думать, писать и страдать вместе с моим народом… Нет горше, нет сильнее наказания, как остаться одному, когда перед народом стоит вопрос: жизнь или смерть! Как страшно умирать одному! Как бессмысленно драться в одиночку!

После своего выступления Ме несколько часов безостановочно ходил по улицам, паркам и, наконец, выбрался на поверхность и пошел куда глаза глядят. Ему было о чем подумать: он поступил неслыханно — не отбыв до конца наказания, пришел просить работу! Так он поступил первый. А может быть, это не только правильно, но и необходимо? «Ведь я человек будущего!

И первый должен ломать отжившие традиции и правила…» Но и эти мысли не успокаивали. Воля народа — все. Откликнутся ли соотечественники? Найдут ли они время заниматься одним человеком, когда все их помыслы устремлены на спасение человечества?

Грустно стало Ме: «Если соотечественники не откликнутся, придется уйти не в прошлое и не в будущее, придется уйти в никуда…» Он шел, низко опустив голову, безвольно болтая вялыми руками, и налетел на человека, сидящего на складном стульчике. Над человеком распростерлись ветви огромного дерева, усыпанного зеленоватыми плодами. Это был последний ученый-одиночка. Он что-то писал.

— О! — воскликнул Ме. — Что ты здесь делаешь, великий ученый?

Человек поднял голову и оказал:

— А, это ты, Ме! Меня еще не наказали, не лишили работы, и я пишу предложение в Совет познания.

— О чем же ты пишешь?

— О чем? На первый взгляд мое предложение кажется несколько странным.

Но ведь музыка и звуки сверхвысокой частоты ускоряют жизнь. Ускоряют жизнь! Ты это понимаешь, Ме? Так я спрашиваю: может быть, реакцию укротит мощная музыка или мощные звуки сверхвысокой частоты? Ты как думаешь, Ме?

— Мне не положено работать, я наказан…

— Ничего. Я уже послал в Храм видеограмму. Я с тобой вполне согласен.

Нам сейчас нужны все, даже провинившиеся. Я прекратил свои опыты, я уже проглотил всю литературу по гравитации. Мысли мои работают в одном направлении. Чем черт не шутит! Великие законы в большинстве случаев просты, иногда они открываются очень нежданно. Так как ты думаешь?

— Я поеду и узнаю хотя бы предварительный результат.

— Не боишься?

— Суд народа всегда справедлив…

— Ну что ж. Кажется, и я начинаю понимать свою ошибку. Поезжай и потом расскажешь мне. Теперь и я хочу советоваться…

Ме шагал по улице. И чем дальше, тем короче становились его шаги.

Страх перед одиночеством — великий страх. У Ме сжималось сердце. Куда-то пропала уверенность, которая жила в нем во время речи в Храме Чести и Совести, иссякла и гордость человека будущего.

— Окэй! — услышал Ме веселый возглас, но не обернулся, хотя и узнал голос Паркера. — Что с тобой?

Паркер поравнялся и зашагал рядом. Лицо его сияло от удовольствия. Он только что закончил изучение звездолета. Изучал он в основном способы посадки и, как ему казалось, преуспел.

— Теперь мы, любезный друг, можем погулять на славу, — добавил он, не дождавшись ответа на свой вопрос. Но и на этот раз он не получил ответа и возмутился: — Ты что, онемел? Да скажи, наконец, что с тобой стряслось?!

Теперь Ме поднял голову. Он догадался, что Паркер в абсолютном неведении, и коротко рассказал об опытах в Научном центре по изучению полей гравитации, о нависшей катастрофе. Потом объяснил, куда идет он и зачем.

— А если катастрофа окажется неизбежной? — спросил Паркер, делая вид, что ему все нипочем, но внутренне насторожившись.

— Уже сейчас мы развернули строительство на ближайших планетах, отправляем туда часть жителей. Идет усиленное строительство звездолетов, на них мы полетим к вам, на вашу Землю.

Сообщение уамлянина поразило Паркера, как удар тока, и он вошел в Храм Чести и Совести с замершим сердцем. Ведь все его старания по изучению звездолета, все его мечты о хорошем бизнесе на родине рушились, как песочные детские крепости и замки. И неизвестно вообще, чем эти полеты кончатся, как встретят земляне пришельцев из космоса, не начнется ли война… А ведь техника уамлян такова, что его соотечественникам придется совсем плохо. Коммунисты же с этими уамлянами определенно договорятся. Эх, если бы можно было предупредить свое правительство! А, собственно, что толку?

Паркер опустил голову.

Зато Ме, познакомившись с предварительными подсчетами мнений пока пятидесяти миллионов граждан, успевших прислать видеограммы, пришел в восторг. Все они высказались за то, чтобы допустить его к работе.

— Ну, коллега! — закричал он. — Теперь мы можем пойти и выпить по рюмочке возбуждающих капелек.

— Ладно, пойдем, — глухо согласился Паркер.

И они пошли выпить: один с радости, другой с горя. Но пирушка не состоялась, несмотря на старания Ме. Паркер пил много и не пьянел. Все шло своим чередом, шло так, как он наметил, и вдруг все рухнуло. Паркер не слушал веселого собеседника, рассказывавшего какую-то смешную историю, сидел неподвижно и смотрел на зеленоватую жидкость в стакане. Надо было что-то предпринимать, и немедленно. Пока еще не все потеряно.

— Простите меня, сэр, я должен вас покинуть, — сказал Паркер, поднимаясь. Ваше сообщение поставило меня в положение ответственного представителя человеческого общества Земли. И я должен с честью исполнить эту миссию.

— О, искренне завидую вам! — воскликнул художник.

Паркер распростился.

Зал Главного Совета познания был полон. За председательским столом никто не сидел, но над ним, на небольшом экране, была видна огромная белая голова Председателя Главного Совета.

Не обращая внимания на то, что здесь происходит, Паркер прошел между рядами кресел, провожаемый удивленными взглядами затихших ученых, к председательскому столу, остановился и поднял руку.

— Я прошу извинить меня, господа, но я был вынужден как официальный представитель человеческого общества Земли немедленно явиться сюда и выяснить некоторые обстоятельства, чреватые весьма серьезными последствиями, — сказал, чеканя слова, Паркер и после небольшой паузы задал вопрос:- Верно ли то, что вы собираетесь жителей планеты направить на Землю?

— Верно, — ответил Председатель.

— В таком случае разрешите мне информировать вас об экономическом положении (я не говорю о политических факторах), которое существует на Земле, и выразить решительный протест. — Паркер обвел взглядом зал и экраны, повернулся к Председателю. — В настоящее время, господин Председатель, на Земле материальные ресурсы настолько незначительны, что даже небольшое прибавление жителей может привести к голоду, а борьба за существование, как вам должно быть известно, всегда ведет к войне. Я не думаю, что вы хотите столкновения с землянами. Поэтому даже часть жителей вашей планеты будет нежелательна на планете Земля: их прибытие вызовет по меньшей мере голод. Я восхищен вашей гуманностью, и, надеюсь, вы не сделаете опрометчивого шага. Я предлагаю вначале послать один звездолет с делегацией, обсудить с правительствами всех стран Земли, хотя бы в ООН, создавшееся положение…

— К сожалению, принять ваше предложение, господин Паркер, мы не можем, — ответил землянину Председатель. — Мы в безвыходном положении, у нас только два пути: или мы летим на Землю, или почти все погибнем здесь. У нас просто нет времени посылать делегацию…

— О боже! — поднял руки вверх Паркер.

— Но, мне кажется, вы слишком преувеличиваете неприятности и усложняете положение. Совет планеты всесторонне, с привлечением всех возможных материалов — и наших, и землян — обсудил предстоящий полет. Нет, вы неправы. Мы думали не только о себе, но и о землянах. Мы ни в коем случае не хотим причинить неприятности нашим братьям. Если бы дело обстояло так, мы бы предпочли гибель. Вы, господин Паркер, еще мало знакомы с жителями нашей планеты, не постигли их сердце… Могу вам предварительно сообщить следующее (подробнее с расчетами вы можете ознакомиться после): через три месяца после прилета на Землю уамляне полностью обеспечат себя питанием на неосвоенных площадях на планете Земля с помощью тех энергетических ресурсов, которые они привезут с собой. Ведь с нашей техникой мы можем получать до десяти урожаев в год любых питательных растений. А дальше мы сообщим землянам все достижения нашей науки, и, я надеюсь, через два-три земных года на Земле будет перестроена вся промышленность. А это даст возможность обеспечить питанием и всем необходимым не только то количество жителей, которое будет на Земле к тому времени, но и если их станет в двадцать-тридцать раз больше. Как видите, экономические вопросы разрешаются довольно просто. Сложнее урегулировать, как вы выражаетесь, политические факторы. Всем уамлянам разместиться в Советском Союзе, видимо, не удастся. Придется, конечно, обратиться в ООН.

Но мы очень надеемся, что многие страны разрешат уамлянам поселиться, скажем, в незанятых пустынях…

Председатель помолчал. Все ученые смотрели на Паркера, ждали, что он скажет, а землянин стоял, растерянный и потный.

— Ну, а если уж, — тихо, но внятно произнес Председатель, — придется нашим уамлянам защищаться, то у них для этого тоже будет достаточно средств…

Глава двадцать третья ПОСТУПЬ ЖИЗНИ

Они покачивались на корабле на высоте более тысячи метров. Они — это Пео с женой, Володя, Агзам и Паркер. Агзам спустился из санатория удивительным образом. Именно спустился. Он прилетел в антигравитационных ботинках вместе с веселым уамлянином.

Володя смотрел и удивлялся. Агзам парил в воздухе стоя, словно лыжник, только что оторвавшийся от трамплина. Это было смешно и страшно.

Они обнялись, потом долго сидели вдвоем и никак не могли наглядеться друг на друга.

Посмотреть на опасный очаг пригласил их Пео. Корабли курсировали специально, чтобы интересующиеся могли взглянуть, на страшное место.

Володя стоял рядом с Пео и поглядывал вопросительно. Местность изменилась: над «землей» теперь висела сплошная пыльная завеса, и взвешенные частицы были розовыми. Ясно обозначился огромный шаровой купол, из которого вверх уходил розовый пыльный луч.

— Превращение сил тяготения в электромагнитные волны происходит не плавно, а толчками. При этом очень медленно, но неудержимо в очаге повышается температура.

— А какую температуру выдержит антигравитационный мешок? — спросил хмурый Паркер.

— Шар может удержать внутри и плазму, но тогда вокруг на многие километры все будет расплавлено. К тому же с повышением температуры, возможно, усилится и распад гравитонов.

Жена Пео молчала. При последних словах мужа она поежилась и прижалась к нему плечом. Володе очень хотелось понять, каким образом они здесь очутились вместе. «Может быть, страх перед катастрофой образумил Пео, и он вернулся к семье? Или они делают вид, что ничего не случилось? А зачем?

Ведь все знают об их отчуждении…» Володя взглянул на небо и вдруг закричал, как в детстве на Земле:

— Агзам! Смотри, это же наша Земля!

Все вскинули головы и несколько секунд молчали. Высоко в небе, слева, быстро выплывал лесной массив, очень похожий на земной. Изображение двигалось к горизонту.

Агзам по-ребячьи взвизгнул, бросился к Володе, обхватил его за шею руками, и они застыли, задрав головы.

А Пео, сложив молитвенно на груди руки, торжественно объявил:

— О небо! Ведь это изображение какой-то планеты. Какая же скорость у гравитонных лучей, если они в несколько дней достигли планеты и вернулись обратно? Поистине, или мы стоим перед грандиозной катастрофой, или человечество обогатилось такой энергией, которая дает ему возможность в кратчайшее время покорить невообразимые пространства!

Лес уплыл за горизонт. Паркер смотрел пристально, не замечая выступивших слез. Он тоже вспоминал родину!

Изображение промелькнуло быстро, и сразу стало неинтересно смотреть на розовый колпак с кисточкой, на покрытую пыльным туманом планету.

Земляне стояли молча.

— Давайте на обратном пути заедем в интернат и захватим с собой Лию, — предложил Пео.

Никто не возразил.

Здание интерната отличалось ажурностью и изяществом. Витые колонны у входа, резные переплеты стен, сетчатые балконы, молочный цвет балок и розовые стеклянные простенки вместо окон создавали ощущение невесомости.

Внутри здания было так много света, что и стены, и потолок словно растворялись в воздухе, и вначале как-то неловко было видеть школьный класс совершенно открытым.

Шли занятия. Пришлось ждать перерыва. Но в широкие окна, выходящие в длинный коридор, было видно все, и Володя с Агзамом застыли, скованные любопытством. Ведь, кажется, совсем недавно и они сидели за партами. Или давно?

Занятия проходили своеобразно: на большом экране шел фильм- учительница объясняла закон искривления светового луча. Потом на экране демонстрировались опыты.

Пока шли занятия, Пео рассуждал:

— В интернате воспитываются коллективистские взгляды, дети не ускользают из-под наблюдения, как в семье у занятых родителей, кроме того, коллектив не обладает жалостливостью, как некоторые мамы. Суд товарищей- самый справедливый и строгий суд, и никакие проступки ребенка не останутся незамеченными. Но разве воспитатели в интернатах не чуткие? А разве товарищеская чуткость плоха? Эти жалостливые мамы зачастую воспитывают слезливых, сентиментальных дочек, не способных к преодолению трудностей, не умеющих постоять за себя, не умеющих сдерживать свои порывы.

— Зачем же сдерживать порывы? Они должны быть всегда благородными.

Такие порывы сдерживать не надо.

— Но благородные порывы воспитываются только в коллективе.

— Не могу согласиться. Семья — тоже коллектив, и самый спаянный.

Пео прошелся по коридору. Веселый, не унывающий Пео ходил с поникшей головой. Володя знал, что на его имя в Храм Чести и Совести поступает очень мало видеограмм. Это был глухой протест, и Пео очень хорошо понимал его причину.

— А потом, — продолжала жена, — если мать легко отстраняет от себя ребенка, значит она потеряла что-то очень ценное для женщины, — нет, не инстинкт самки, она теряет ответственность перед миром как существо, продолжающее самую организованную жизнь во вселенной. Именно: продолжающая жизнь!

Выбежавшая из класса Лия на мгновенье остановилась у двери. Мама пришла с папой… Девушка хорошо понимала, что это значит, и с радостным возгласом бросилась к матери. Пео улыбнулся.

Володя про себя одобрил перемену в отношении астронавта к дочери.

«Нет, я никогда не изменю женщине, на которой женюсь, и тем более, если у наc будут дети. Ведь ни она, ни дети не виноваты в том, что у меня появятся чувства к другой женщине. Я должен буду их сдержать… Как?

Заглушить работой, лаской детей…» Так думал Володя. Может быть, он свое обещание выполнит, а может быть, нет — ведь он не знает жизнь, сложную, коварную, многообразную.

Они с Агзамом отошли к огромному окну, за которым красным пламенем качались купы больших пурпурных цветов. Вскоре к ним присоединился и Паркер.

— Нас скоро будут обучать по-другому, новым методом, — сказала Лия.

— О, можно узнать, в чем заключается этот метод? Если не секрет, конечно, — вмешался в разговор Паркер.

— Разве у людей должны быть секреты? — удивилась Лия.

— А разве можно жить без секретов?

— Мы живем…

— Я пошутил, — спохватился Паркер и попросил: — Так расскажите нам о новом методе.

— Это очень интересно, — с готовностью согласилась Лия. — Нас будут обучать в сонном состоянии, по способу Киу. Только лабораторную работу и практику мы будем проходить, конечно, не во сне. Да еще экзамены сдавать придется…

— У нас на Земле есть страна Франция. Я недавно читал, что французы пробовали изучать во сне иностранный язык. Говорят, получается. Одна женщина изучила какой-то язык за месяц. Метод прост: человек спит, а ему читают текст, конечно, в определенном темпе и соответствующей громкости. Володя умолчал о том, что испытал уже на себе способ Киу, и довольно удачно.

— Способ Киу другой: аппарат зашифровывает текст учебников в импульсы биотоков и передает их непосредственно головному мозгу человека, — сказала Лия и вздохнула. — Как хорошо! Не придется долгими часами сидеть в классе…

— И обучение пойдет быстрей, — вставил Володя.

— Именно. Я бы уже теперь изучила многие специальные предметы. Тогда скорей будешь взрослой и самостоятельной.

— Самостоятельность зависит не от знаний, — заявил Паркер.

— Как так? — не поняла Лия. — Если я не получу полного образования, разве я смогу быть самостоятельной? Мне и работу тогда не подыщут.

Глава двадцать четвертая РАЗНЫЕ ЧУВСТВА

Несмотря на огромное напряжение и тревогу, которую испытывали жители планеты Уам, они не забывали о своих гостях. Однажды Пео пригласил землян в Главный Совет познания. Они прошли через большой зал с многочисленными экранами, которые Володя уже видел, и оказались в зале поменьше, со сферическим потолком; стены, потолок и пол здесь так были отполированы, что отображения, как в кривых зеркалах, метались из стороны в сторону и создавали странное, фантастическое впечатление. Мебели в зале не было, только у одной стены, на которой светились приборы, стояло четыре кресла.

Пео пригласил землян садиться и сел сам в крайнее кресло, поближе к приборам. Не мешкая, он повернул два рычажка и откинулся на спинку кресла.

Вначале ожил один прибор, потом другой. Поползли стрелки, задрожали световые полосы, послышался шум, какой раздается в обычном приемнике, когда нагреваются лампочки.

Минут пять земляне молчали, слушая шипенье и недоуменно поглядывая на Пео. Уамлянин сидел спокойный, сосредоточенный и никак не реагировал на вопросительные взгляды.

И вдруг очень ясно послышался приглушенный шум моторов, он заставил всех вздрогнуть и насторожиться. Шипенье усилилось, словно приближался дождь, вот оно поглотило все звуки и неожиданно оборвалось ударом колокола. Один удар, два, три…

— Куранты… — прошептал Володя тихо.

— Ой-ей! — так же шепотом воскликнул Агзам. Теперь сомнения не было: с Земли, преодолев огромное расстояние, с опозданием на несколько лет проникли сюда сигналы московской радиостанции. Мощным потоком полились звуки гимна Советского Союза. Володя и Агзам вскочили. Они стояли неподвижно, устремив глаза на приборы, за циферблатами которых им чудились зубчатые стены, острые башни, вечноголубые ели у Мавзолея. А звуки неслись вольно и широко, наполняя сердца землян радостью и гордостью. И как бы хотелось им, Володе и Агзаму, крикнуть так, чтобы их услышали там, в Москве: «Товарищи! Мы на незнакомой планете, далеко от вас, очень далеко!

Но мы у братьев по разуму, и сердца наши с вами! Ждите нас, мы скоро прилетим обратно. И, может быть, вам придется принять много звездных братьев, помочь им, если у них случится несчастье…»

— Передаем последние известия, — объявил диктор.

Кто это? Левитан? Как знаком его голос! А может быть, не он? Ведь прошло около десятка лет…

Последние известия…

Пео повернул выключатель. Голос диктора пропал, — Мы это сделали, чтобы вы получили весточку с родины, — улыбнулся Пео. — Знаю, вам хотелось бы послушать своих товарищей подольше, но я не могу расходовать много энергии. Почему? Вы об этом прекрасно знаете.

— Большое вам спасибо, — взволнованно поблагодарил Володя.

Паркер угрюмо молчал. События наваливались на него одно за другим.

Бизнес со звездолетом, так хорошо задуманный, пошел прахом, зря потрачено много времени, энергии. На Земле тоже дела идут из рук вон плохо, видимо, американскому образу жизни наступает конец. Что же делать?

Уамляне казались Паркеру странными. Что бы он ни придумывал, все его старания наталкивались на обстоятельства непреодолимые, непредвиденные и, как ему казалось, с точки зрения здравого смысла, — нелепые. Так именно получилось с его попыткой очернить Киу, после того как его домогательства ни к чему не привели.

Он сделал просто, по-земному: встречая знакомых мужчин уамлян, он выдавал предполагаемое за явное, рассказывал мелкие подробности своих отношений с Киу, о которых он мечтал, рассказывал так, как это нередко делается среди мужчин землян — с усмешкой, самодовольно.

И кончилась вся эта затея для Паркера совершенно неожиданно. Как-то его позвали в Научный центр, где работала Киу, провели в небольшой уютный зал. Обитые плюшем или похожим на него материалом, стены зала скрадывали свет и звук. Здесь были только женщины. Не понимая, в чем дело, Паркер ухмыльнулся. Столько красивых женщин в одном месте! Они расположились вокруг стола, поставленного в центре зала.

Паркеру предложили сесть за стол. Думая, что он приглашен на встречу с жителями планеты, какие устраивались нередко (рассказывать о жизни на Земле, о людях Земли у него уже вошло в привычку), он сел за стол с удовольствием — побеседовать с красавицами Паркер никогда не смог бы отказаться.

Но в следующую минуту он встревожился: в зал вошла Киу и села напротив. Потом поднялась одна из женщин и грудным приглушенным голосом сказала:

— Мы просим уважаемого гостя с планеты Земля извинить нас за организацию откровенного разговора. Мы не умеем что-либо скрывать друг от друга. А когда речь идет о человеке нашего общества, мы не можем оставаться равнодушными. Мы просим вас повторить здесь все, что вы рассказывали знакомым мужчинам о своих отношениях с нашей Киу.

Все было понятно. Но Паркер давно научился не теряться в самых трудных обстоятельствах, он мило улыбнулся и ласково спросил, строя из себя наивного человека:

— Разве у вас об интимных отношениях тоже все рассказывают?

— Вы же поведали ваши тайны знакомым… — сказала та же женщина.

— Но то были мужчины… Конечно, если уважаемая мисс Киу разрешит…

— Разрешаю. — Киу спокойно и строго, даже очень строго разглядывала Паркера. От этого ножевого взгляда у Паркера засосало под ложечкой. Ему было ясно: расскажи он сейчас все то, о чем говорил, и эти женщины… Нет, трудно представить, что будет…

— Я уважаю женщин… — начал Паркер, но председательствующая уамлянка перебила его:

— Вы, дорогая Киу, знаете, о чем говорил этот землянин?

— Знаю.

— Как оцениваете?

— Этот землянин пытался ухаживать за мной допотопными способами еще на звездолете. Но получил отказ. После этого он почему-то говорит обо мне то, чего не было.

— Мы тебе, Киу, верим, — сказала женщина, поднялась и пошла к выходу.

За ней вышли и остальные.

Паркер остался один. Побледневший, потный, он метал про себя громы и молнии, готов был ломать кресла и бить окна. Его осмеяли без смеха!

Домой Паркер возвращался один, не вынимая изо рта сигары. Мрачные мысли, как отравляющие газы, душили его. Нет, он, Паркер, не приемлет такую жизнь, как на этой планете. Он должен повелевать. Эти уамляне умны, ничего не скажешь, но в экономике абсолютные дураки, в моральном отношении монахи и монахини (хотя монахи, пожалуй, ведут себя гораздо вольнее- поправился Паркер). Ни повеселиться человеку, ни повольничать. Нет, ему, Паркеру, не нужна такая жизнь, он не хочет трудиться для других, он хочет делать деньги только для себя.

«Если уамляне прилетят на Землю, то привезут самую настоящую красную пропаганду… И откуда — из космоса!.. Прощай тогда бизнес, прощай частная инициатива. Надо драться! Драться!» Паркер шагал по улице, не замечая прохожих. Да и не хотел смотреть на них. Все ему здесь стало противно: и искусственное небо, и всегдашняя чистота, и непрерывно цветущие деревья, и люди — всегда веселые, внешне беззаботные, упорные и не сдающиеся даже перед страшной катастрофой.

Не дойдя до дома, Паркер свернул в сторону. Не мог он сейчас сидеть в квартире и бездельничать. Жажда деятельности охватила его. «Ну что делать?

Помогать? Нет. Мешать? Мало. Вредить? Да. Пусть эти стойкие люди, негнущиеся люди из другого мира, страдают, пусть заплачут в бессилии и погибнут…» — Да, погибнут!.. — вслух сказал Паркер и сам удивился, что у него оказалось столько злости, столько ненависти к людям.

Прежде всего Паркер поехал в Центральный пульт управления энергетикой планеты. Вот и огромный зал. У приборов дежурные, склонившиеся над маленькими столиками — видеофонами, с помощью которых можно увидеть любой уголок самой отдаленной энергетической станции. На Паркера не обращали внимания. Пусть землянин ходит, пусть смотрит.

Если бы они знали этого землянина! Паркер ходил по зданию и думал:

«Сломать здесь что-либо невозможно. Надо взорвать. Но на планете, кажется, вообще нет взрывчатки. Кто поможет? Этот слюнтяй Ме оказался сволочью…» Паркер съездил в столовую, поел, выпил возбуждающей жидкости и вернулся обратно. Надо было что-то придумать. Неожиданно он встретился с Пео. Уамлянин вначале его не заметил, он вышел от директора хмурым и сосредоточенным, но, подняв глаза и увидев Паркера, остановился, потер висок и спросил:

— Вам нужна какая-нибудь помощь?

— Нет, сэр, — не моргнув, ответил Паркер. — Хожу, знакомлюсь.

— Нашим людям, не имеющим отношения к этому центру, ходить здесь не разрешается. Но вам, конечно, можно.

— Благодарю.

Оставшись один, Паркер усмехнулся: «Ему можно, ему здесь все можно…

Дураки! Эх, если бы сюда сотни две наших ребят с пистолетами, мы бы здесь установили свой порядок!..» — Дайте дополнительно несколько тысяч киловатт для северо-западной зоны магнитного пояса, — громко проговорил автомат. — В противном случае может быть утечка.

Один из дежурных вскочил. Но, очевидно, он был беспомощен, потому что развел руками. Паркер поежился. В опасном очаге что-то творилось. Может быть, катастрофа произойдет уже сегодня?

Паркер выскочил из здания, бегом влетел на лесенку эскалатора.

Уамляне поднимались на поверхность группами, спокойные, важные.

Они вели обычные разговоры. Их невозмутимый вид, нормальное поведение несколько успокоили Паркера.

Выйдя на поверхность и посмотрев на запад, Паркер понял: катастрофа приближается. Теперь не надо было подниматься в воздух, и с «земли» был виден на горизонте пыльный розовый полукруг, словно там всходило затененное туманом солнце. Только огненный луч, ножом вспоровший небо, делал картину необычной, странной. А справа, на огромной высоте, на небе мелькали кинокадры зубчатых скал, глубоких трещин, плоскогорий, потом вдруг пейзаж вспыхивал и по небу разливалось серебряное пламя. Оно бушевало недолго, сменившись непонятным нагромождением невиданной величины валунов.

Паркер, окутываясь дымом, курил, причмокивая с каким-то остервенением. Пора было на что-то решиться, выбрать цель, сосредоточиться, иначе- пустое препровождение времени.

«Может быть, украсть звездолет и вылететь одному и первому? — задал себе вопрос Паркер и тут же покачал головой. — Не справлюсь даже при самых благоприятных условиях. Почему же эти мальчишки, Володька и Агзам, не дают ответа? Втроем мы можем улететь. А там, около Земли, я могу остаться один… Надо еще поговорить…»

И Паркер решительно зашагал к эскалатору.

Глава двадцать пятая ПЕО И КИУ

Случилось так, что Пео и Киу поодиночке высказали в Главном Совете познания свои предположения о путях воздействия на гравитонные лучи, и подходили они с разных позиций — биофизик и инженер-кибернетик, — но где-то их предположения соприкоснулись, и члены Главного Совета направили их в одну лабораторию.

Это было неожиданно и неудобно. Только не сейчас им быть рядом, только не сейчас смотреть в глаза друг другу. Нужна работа, напряженная работа! Не до личных отношений, не до душевных нюансов. Но как тяжело удержаться, переломить себя, все время быть начеку, ни взглядом, ни жестом не выдать волнения. Ведь рядом товарищи, они все замечают…

В первый день они просто не разговаривали. Киу сидела в одном отделении, Пео — в другом. Они делали огромные усилия, чтобы сосредоточиться, уйти в работу, забыть об окружающем. Поздно вечером все сотрудники разошлись, а они все сидели и сидели среди многоцветья светящихся приборов.

Пео пришел к Киу и сел рядом.

— Я, наконец, понял, почему нас направили в одну лабораторию, — сказал он.

— Почему? — Киу не подняла головы.

— Нас испытывают…

— Я думаю, ты неправ. — Киу дотронулась до его руки. — У тебя ослабли нервы, ты стал все оценивать субъективно. Сейчас не до личных отношений, судьба народа — вот к чему направлены все помыслы, все стремления.

— Почему же в Храме Чести и Совести всего несколько откликов?

— Потому же. Не вовремя мы говорили и думали об этом.

Пео вскочил.

— Разве для любви есть определенное время? Разве можно заставить не любить?

Киу подняла голову, посмотрела на него жалобно и вдруг заплакала и выбежала в коридор. Пео растерялся. Много лет они провели вместе в звездолете, казалось, он знал ее хорошо. И вот слезы… Нервы? Или обидел ее?

Пео терялся в догадках. Зато в последующие дни не заикался о личных отношениях. Они работали усиленно, говорили только о деле. И даже во взглядах не проскальзывало чувство, оба прятали его глубоко в сердце. Оба думали о двойном испытании, выпавшем на их долю, и не обижались: если надо, приходится бороться с самим собой.

В лаборатории стоял аппарат с квадратными наростами по бокам, в которых освещенные миниатюрными лампочками еще торчали концы проводов.

Монтаж не был закончен. Сверху аппарат был увенчан огромным стекловидным шаром. Это был плод усилий тысяч умов, озабоченных судьбой планеты.

Аппарат привезли к оградительной зоне. Теперь на месте Научного центра не было ни здания, ни деревьев, в воздухе стояло розовое пыльное облако, под которым — это уже было известно — все увеличивался кратер необыкновенного вулкана. Аппарат поместили в атомоход, заключенный в антигравитационную оболочку, похожий на черепаху, величиной с одноэтажный дом, в котором только что испытывали другой аппарат, представленный какой-то лабораторией. Создатели его уезжали хмурыми, подавленными. Их постигла абсолютная неудача — аппарат сам начал излучать гравитонные лучи.

Атомоход медленно входил в опасную зону, сверкающий отражениями солнечных лучей, словно вспышками электрических дуг на своих отшлифованных до зеркального блеска гранях. Пео и Киу сидели в аппаратной, не видели ни игры солнечных лучей, ни розовой пыли: они следили за экраном, на котором были видны многочисленные приборы, установленные на их аппарате. На другом экране был виден медленно двигающийся атомоход.

И вдруг и атомоход, и приборы начали блекнуть. Пео бросился к рукояткам настройки. Но ничего не помогало. Красная пыль на экране не исчезала, таял атомоход, медленно и неотвратимо, таяли приборы.

Не веря приборам и телеустановкам, Пео и Киу поднялись на поверхность планеты и собственными глазами убедились, что атомоход испаряется. Прошло не больше десяти минут, и от машины не осталось и облака.

Киу и Пео долго задумчиво смотрели туда, где сейчас клубилась мрачная и убийственная красная пыль.

Глава двадцать шестая ВМЕСТО ЭПИЛОГА (Из записок Володи)

Мы, земляне, улетали последними. На ракетодроме было не так уж много народу: здесь собрались все остающиеся на планете — корифеи науки и техники, сильнейшие из сильнейших, смелые из смелых.

Свежее, чистое утро. Густое, как стеклянная масса, небо, нарядная зеленая планета. И в этой прозрачности и зелени затерялось несколько сот человек в простых будничных платьях, со спокойными, немного задумчивыми лицами. Всех ближе к нам стояли Пео и Киу, стояли рядом, в самый опасный момент ставшие самыми родными. Вглядываясь в их лица, я поражался: их счастье было исступленным, они шли навстречу гибели, взявшись за руки, шли не оборачиваясь, без страха и сомнений. И чувство неудержимого восхищения охватило меня. Казалось, вот доказательство того, что любовь бессмертна.

А с нами рядом стояла Лия. Ее мама улетела на сутки раньше.

У меня пела душа — Лия со мной! Мы не думали о том, что ей предстоят десять лет анабиозного состояния. И общая беда не заслоняла нашей радости.

Мы были молоды, очень молоды — и этим все сказано.

Мы обнялись с Пео. Нет, не простое знакомство уже связывало нас: мы стали родными. А Киу и на этот раз смотрела на меня каким-то непонятным- и строгим, и внимательным, и чуть-чуть грустным взглядом.

Попрощались мы и с Баили, он по-прежнему был строг и насмешлив. А Маоа опять стал командиром нашего звездолета. Остаться ему не позволил возраст.

Агзам радовался, как мальчишка, в шутку просил меня положить Лию в соседнюю анабиозную ванну, чтобы ему иногда можно было переброситься с ней парой слов. Угрюмо и даже зло смотрел на него Паркер. Мне кое-что рассказали о проделках американца, и я понимал его состояние.

Лия припала к отцу и долго не могла оторваться. Она мелко вздрагивала. Пео гладил дочь по голове, взволнованно повторял:

— Я очень надеюсь, что мы свидимся. Я уверен. Не надо волноваться.

Последние прощальные возгласы. Грустная музыка наплыла издалека, она становилась громче и громче, и провожающие запели, казалось, им подпевали и деревья, И воздух. Жители планеты стояли на ракетодроме, никто не летал, как при нашей встрече.

С Председателем Главного Совета познания мы прощались уже в звездолете. На экране всплыла его огромная голова. Председатель повернулся к нам и сказал, не скрывая волнения и беспокойства:

— Дорогие друзья! Пусть наша любовь сопутствует вам в звездном пути, пусть счастье бережет вас во славу всего разумного и чувствующего. Огромны стихийные силы, необузданны, но разум сильнее. Прощайте!

Изображение пропало. Мы долго стояли молча. Потом разошлись по местам, и я сделал эту последнюю запись на планете Уам.

Меня по моей просьбе назначили в команду звездолета. Я знал, что теперь буду в полете вместе с Лией. Она закончит свое образование во время перелета на Землю с помощью аппарата КПМБ-2 и станет биофизиком.

Я сижу в своем кресле, через несколько минут старт. На душе и тревожно, и радостно. Когда же наконец я скажу: «Здравствуй, Земля!» Прошло пять дней после того как мы улетели с планеты Уам. Сегодня получена радиограмма: создан аппарат, переводящий электромагнитные волны в силу притяжения, и всем звездолетам, кроме нашего, предложено вернуться обратно. Сколько радости принесло это сообщение уамлянам. Даже старец Маоа расплакался. В радиоатмосфере полнейшая какофония. На звездолетах творится что-то невообразимое.

Мы подняли всех, кто летел в нашем звездолете, сообщили новость и опросили — все ли хотят продолжать полет на Землю. Мы имеем возможность — несколько человек отправить обратно на маловместительной подсобной ракете. Никто из уамлян не выразил желания вернуться. Правда, у нас была только молодежь — это была предусмотрительность Маоа. Как ни странно, желание возвратиться вдруг выразил Паркер. Но потом он, может быть устыдившись, согласился лететь домой.

Я сижу в отсеке управления и делаю эту запись. На душе по-прежнему тревожно и радостно. Я не сомневаюсь, что мы принесем немало пользы людям Земли, поможем подвинуть вперед науку и технику. Но ведь и там за двадцать лет нашего отсутствия многое будет сделано, ученые достигнут новых и больших высот, но самое важное — я уверен, что, прилетев, увижу на Земле коммунизм.