В поисках национальной идеи

Опубликовано в 33 выпуске "Мекор Хаим" за 2001 год.

Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика

— Если рядом с одним домом построить другой, третий, сотый — превратится ли автоматически скопление домов в город? Если собрать сто, тысячу, миллион человек — станут ли они единым народом? Вовсе не обязательно. Число не играет тут определяющей роли. И полмиллиона способны стать народом, а сто миллионов — так и остаться толпой.

Допустим, они стали народом. Вопрос в том — каким? Результат зависит от национальной идеи, интегрирующей отдельных людей с различными интересами в единое целое.

— В связи с тем, что вы сказали, я приведу сейчас классический энтомологический пример. В северной Африки обитают безобидные насекомые, похожие на кузнечиков, они щиплют себе потихоньку травку на одном месте, никого не обижают и не имеют ни малейшей склонности к путешествиям. Но время от времени, в силу различных обстоятельств, эти насекомые начинают интенсивно размножаться. Когда их плотность достигает критического уровня, происходят биологические сдвиги: насекомые изменяют размеры и окраску, меняется и их поведение — они собираются в огромные стаи, и нашествие саранчи повергает земледельцев в ужас. Саранча преодолевает многие сотни километров и опустошает целые страны.

Нечто подобное происходит и у леммингов.

— Совершенно верно, и у леммингов тоже. Возникает ситуация, когда «индивидуалисты» превращаются в «общество».

Безобидные индивидуалисты — в опасное общество.

— Ну это же не более чем аналогия. Я просто хотел продемонстрировать, что при образовании общества возникает новое качество. В данном случае — действительно опасное. Но ведь людям совершенно не обязательно превращаться в саранчу или леммингов.

В истории такое бывало.

— В истории и такое тоже бывало. Но я вам приведу сейчас забавный пример из нынешней израильской жизни. Резервисты у нас регулярно призываются на военные сборы. Этим людям может быть и тридцать, и сорок лет, и они, естественно, сильно отличаются друг от друга. Среди них есть преподаватели, ученые, банкиры — и у каждого свой неповторимый жизненный опыт, способности и интересы. Но, облачившись в военную форму, почтенные отцы семейств дружно свистят вслед каждой девчонке и обмениваются грубыми шутками. Надо полагать, мало кто из них ведет себя дома подобным образом. Что с ними произошло? Какая муха их укусила? Почему бы этим взрослым образованным людям не поговорить о философии, экономике или искусстве?

А вы действительно полагаете, что многие из них вне армии интересуются философией? Позвольте усомниться.

— Ну почему же, кто-то вполне может интересоваться. Но на сборах у этого интереса мало шансов проявиться. Нечто подобное и в подростковых компаниях. Выйдя на улицу, подросток немедленно напяливает на себя социальную личину, востребованную уличным социумом. Конечно, теоретически тинейджеры могли бы поговорить о поэзии. Но их объединяет вовсе не любовь к литературе. Все они вынуждены принимать готовые правила игры, отыскивать некий интегрирующий «общий знаменатель». Разбившего в школе стекло не станут осуждать, а над тем, кто попробует читать вслух стихи, непременно начнут издеваться.

Вы привели примеры, когда общество понижает уровень каждого своего члена. Как и в случае с саранчой, тут нет ничего позитивного.

— Верно. Но те же резервисты во время многочисленных войн показали себя с самой лучшей стороны. Объединившая их идея стимулировала мужество и стойкость. Да и компания подростков при определенных условиях вполне способна создать музыкальный ансамбль или спортивную команду.

В России сейчас существует популярная общественная игра: поиск пропавшей национальной идеи — идеи, которая могла бы интегрировать российское общество. Вчера национальная идея была, а сегодня пропала. Нужда пришла, хватились, а ее нет как нет.

— Вы что же, предлагаете мне принять участие в поисковых мероприятих?

Ни в коем случае! Ведь если бы вы ее, паче чаяния, обнаружили, она бы тут же оказалась не русской, а еврейской. Я, собственно, в связи с этим хотел вас спросить: как обстоят дела с национальной идеей в еврейском мире? Все в порядке или тоже надо отыскивать?

— Да уж я бы никак не сказал, что все в порядке.

Вы имеете в виду еврейство в Израиле или в России?

— К сожалению, в обоих случаях картина не слишком утешительная. Если говорить о России, а в более широком смысле — обо всех странах бывшего СССР (ситуация в них примерно одинаковая), создается впечатление, что еврейская национальная идея здесь — это антисемитизм. Именно он главным образом интегрирует еврейство, не скрепленное никаким собственным внутренним клеем и объединенное только благодаря давлению извне.

Но в Израиле-то этих проблем, надо полагать, нет.

— Как сказать. Израиль ведь тоже в значительной мере сплочен благодаря постоянной внешней опасности. На протяжении вот уже пятидесяти лет, то есть с самого момента создания Израиля, продолжаются неутихающие споры: что, собственно, объединяет граждан сионистского государства? Допустим, я родился в почтенном раввинском семействе выходцев из Литвы, репатриировавшихся из Ковно. И вот я встречаю еврея, в младенчестве привезенного из Марокко. Его отец был кузнецом в Касабланке. Мы оба строим единое общество. Но какое? На какой основе?

В этом-то весь вопрос. Что мы собираемся делать? В какую сторону идти? Будет ли созданное нами общество интегрировать лучшее, что есть в каждом из нас, создавая новое позитивное качество, или же, напротив, понижать уровень каждого? На этим вопросом ломают голову в Иерусалиме, но мне кажется, несмотря на острую национальную специфику, этот вопрос во многих отношениях сходным образом стоит и в Москве.

Загрузка...