Анатомия текста

Часть вторая Анатомия текста

Уверенной походкой она направилась к машине. Ветер трепал модные рваные полы длинного светлого платья, голову и плечи защищал от солнца тонкий белый шарф. Ярко наведенные губы нервно усмехались, двигаясь отдельно от остального лица, отчего-то застывшего кукольной маской. Дама смотрела далеко вперед и нервно мяла пальцами фильтр сигареты.

– А еще мама просила передать, чтобы вы не приезжали больше, – совсем юная девушка с веснушками и русыми завитками на стыке лба с шевелюрой, застенчиво семенила за гостьей и говорила, широко открывая большой улыбчивый рот – Но это она не от зла. Ей кажется, что вы делаете коммерцию на Маринином имени. Я спорю. Говорю, что вы ее имя в веках запечатлеете – ну наподобие памятника там, или еще чего – а мама не понимает… Так что если вас что еще будет интересовать, вы сразу ко мне обращайтесь. Мама вам ничего не скажет, да еще и переживать будет сильно. Номер моей мобилки у вас имеется?

– Имеется, Алина, все имеется. Не переживай, мать нервировать больше не стану, а о тебе не забуду, разумеется. Ты мне сегодня этими фото очень помогла. И мне, и этому самому Марининому памятнику… Молодец, девочка…

Несмотря на лестные слова, в голосе дамы слышалось безразличие и даже немного раздражения. Необходимая информация была уже получена, разговор по сути – истек. Так к чему эти реверансы? Тут дама догадалась, извлекла из-под широкого рукава изящную сумочку, щелкнула замком.

– Не нуждаемся! – вспыхнула Алина, нахмурившись. – Я ради памяти сестры, а вы… Не вздумайте! Я вообще деньги беру только за репетиторство. У меня сейчас, между прочим, одновременно три ученицы, – девушка снова заулыбалась. – Серьезный заработок, кстати. Вы, я так понимаю, тоже из тех, кто уверен, будто наше поколение все на деньгах и наркотиках помешано? Нет, и книжки читаем, и музыку изучаем. Один мой одногруппник всерьез Баха все перемены в плеере слушает. Ну это крайность, конечно, а в целом мы тоже люди…

Дама рассеянно глянула на спутницу. Ей не совсем было понятно, чего эта девочка добивается. То есть вела себя сестра покойницы просто замечательно: говорила безгранично приветливо, фотографии требуемые из альбома вытащила, отдала втайне от матери, даже не оговорив сроки возврата… Это хорошо. Но вот зачем до машины пошла провожать и почему трещит без умолку, то про одногруппников своих, то про все это репетиторство, то про мать, которая переживает не со зла? Это сбивает как-то. Неясны намерения.

О том, что девчонке попросту интересно поближе пообщаться с особой, частенько мелькающей в телевизионном эфире и, к тому же, представляющейся близкой знакомой Алинкиной обожаемой и ныне покойной старшей сестры, дама как-то не подумала.

– Ну, конечно, за репетиторство, – вдруг догадалась она и запричитала сладко-обволакивающе, – Ты ведь со мной тоже, как с ученицей, занималась. Объясняла там всякие семейные предания, подбирала фотоматериалы. Считай, что у тебя временно на одну ученицу больше…

С таким подходом девчонке, конечно, проще было взять деньги, и тогда дама стала бы чувствовать себя намного увереннее. Подаренное, в отличие от купленного, всегда тяготило её, потому что к чему-то смутно обязывало. Нет, подаренное поклонниками, разумеется, воспринималось по-другому. На то леди в поте лица, да других частей тела и выращивают себе поклонников, чтоб было с кого полноправно кровь пить, да дары снимать… Со всех остальных – увольте, слишком непредсказуемы последствия…

– Да ну вас! – обиженно фыркнула Алина. – Говорю же, не нужно ваших денег…

– Гордая! – дама поняла, что промахнулась и сменила тон на серьезный. – Это хорошо, что жизнь тебя пока не переломила. Вообще-то от тех, кто сильней, брать не зазорно. Но не хочешь – твое дело. А в сумку я вообще-то за визиткой лезла, и нечего было так вздорно реагировать. Я решила, что ты так на оплату труда своего намекаешь… – она, конечно, врала. Но своего добилась – поставила девочку в неловкое положение, и та сразу присмирела. Снова теперь глядела на гостью с огромным уважением. Дама продолжала с видом победительницы: – Ладно, проехали. Вот тебе моя визитка. Если что – звони. Мы из тех людей, что добра не забываем…

Дама резко развернулась, подчеркнуто оставив Алину за спиной, щелчком ухоженных пальцев отправила сигаретный бычок в сторону, метко попала в ведро, и, довольная собой, быстро зашагала к машине. Алина вздохнула, глядя вслед, выудила окурок из ведра с водой для полива, отнесла в мусорку. Потом брезгливо вытерла руки о домашние джинсы и в очередной раз вспомнила, как была шокирована, узнав, что Марина курит, и как всерьез строила планы по отучиванию старшей сестры от вредной привычки. Все совещалась с одноклассниками – то ли петарды в сигареты подложить, то ли специальные никотиновые таблетки в кофе подмешивать, то ли… Совещаться можно было сколько угодно, одноклассники – сами преимущественно курящие и по части бросания опытные – давали много дельных советов. Но толку не было – Марина все не приезжала в родительский дом, замотавшись по своим взрослым столичным делам. Не приезжала, не приезжала, а потом, на тебе, приехала мертвая, потому как повесилась…

Глаза Алинки тут же помокрели и она скорей убежала в комнаты, чтоб занять себя чем-нибудь из уроков, или позвонить кому-то отвлекающему…

«Барская Лилия Валерьевна. Помощник депутата…» – мельком глянув на визитку, прочла Алинка. Депутат звался Геннадием, и ни имя, ни фамилия его ни о чем Алинке не говорили. «Вот уж о чем не знала, так о том, что эти как-то связаны с политикой. А зачем им тогда книгу о Марине издавать?» – раздраженно подумала Алина. В невесть откуда взявшемся припадке –обычно Алинка всегда спокойная и милая, но сейчас…. – девушка вернулась к мусорке, подражая даме, щелчком пальцев выбросила туда визитку, резко развернулась, что-то ворча себе под нос, и скрылась в доме.

Лилия всего этого, разумеется, уже не видела. Делать ей больше нечего – оглядываться на глупых пигалиц. Ясное дело, они и им подобные – вершители будущего. Но до этого будущего еще пыхтеть-тарахтеть, и ей, Лиличке– властительнице настоящего, не пристало тратить время на исследования приближающихся к дееспособности особей. Это вон, мужики, пускай, планируют регулирование будущего. Геники всякие, или еще кто. Она же, Лилия, всегда жила одним днем и никогда еще сильно не проигрывала… В случае звонка, поможет этой Алине, разумеется, слава богу связей теперь достаточно – ну там, зачет какой нужно будет организовать, или к хорошему гинекологу направить – что еще может понадобиться в таком возрасте? – а в душу пускать, или там дружбу заводить – это уж увольте, это Лиличке совсем не интересно и тягостно. И так полчаса ради всех этих фотографий пришлось разлюбезную и открытую подружку из себя строить. Тьфу!

– А визитку-то твою она выбросила!

Лилия моментально побелела и вздрогнула. Хриплый мужской голос, раздавшийся с заднего сидения, напугал ее до невозможности. Машина с диким скрежетом втерлась в обочину.

– Ты?! – Лилия развернулась всем телом, взобравшись коленями на водительское место. – Ты?!

– Мадам, вы как всегда излишне эмоциональны и немного отвратительны, – усмехнулся вольготно откинувшийся на спинку заднего сидения тип, с острыми, изъеденными щербинками скулами и собранными в хвост черными кудрями. – А также эгоистичны и невнимательны. Наблюдал с момента вашего выхода из Марининого дома и получил массу подтверждений тому, что вы ничуть не изменились…

– Ты?! – снова выпалила Лилия. – Вернулся? Негодяй! Я убью тебя! – зашептала она, схватила его за ворот рубашки, притянула к себе, и, вопреки собственным словам, впилась в его губы жарким поцелуем.

– Тише, тише, ну, право, ты совсем уже сумасшедшая!!! – заворчал он без тени польщенности, выпутываясь из внезапных объятий. – Прекрати! Что за новости? Вот что! – тяжело дыша, он отодвинулся подальше и выставил руку вперед, останавливая. – Мне надо потолковать. И с тобой, и с Геннадием… Вот пригласительные записки. Положи завтра утром ему и себе в кабинеты. Очень выйдет торжественно.

– Он убьет тебя, – скривилась Лилия, прочитав «приглашаю для беседы, в десять, в Рыбкин кабинет, Артур».

– Если так же, как сейчас ты – то это воистину страшно. А если нет – то я готов и всегда справлюсь. Все, удаляюсь. Спасибо за помощь…

Он вышел из машины и быстрыми шагами направился куда-то вверх.

– А с чего ты взял, – не обращая внимания на встречное движение, она скользила вдоль обочины чужой полосы и кричала, наполовину высунув голову из окна, – С чего ты взял, что я стану тебе помогать?! – платок давно уже спал, растрепанная черная челка стояла дыбом, Лилия явно была очень возбуждена. – Ради чего я буду это делать?

– Из любопытства, – Артур говорил спокойно и уверено. – Не поможешь – мои планы сорвутся, и ты не примешь участие в грандиозном шоу, кое я собираюсь развернуть у вас. Тебе ведь интересно, правда?

– Мы и сами с усами, – продолжала Лилия. – Шоу и без тебя организуем…

– Да, но так для тебя в нем будет элемент неожиданности… – Артур вдруг посерьезнел. – Ладно, хватит глупостей. Хочешь, можешь подбросить Генке записку. Нет – расскажи честно, что встретила меня и все прочее. В его кабинет я приду в любом случае, и ждать вас обоих там буду обязательно. Счастливенько!

Под окнами хоронили удава. Большого, изогнутого. Старательно рыли могилу – сначала по прямой, а потом резко свернули и продолжили под прямым углом. Бедняга, вероятно, извивался в судорогах накануне смерти, и окоченел, так и не распрямившись…

– Надоели уже! – зашипела Лиличка, как обычно бесшумно просочившись к Сафо за спину. – Просила Геника переиначить их день – бесполезно. Неужели нельзя проложить трубы, когда нас тут не будет? Мы же не безвылазно на работе сидим! Отвлекает и нервирует, да? Ненавижу ремонт!

– «Я не знаю, как у вас,/ У нас всегда кто-то сверлит./ Может, взять и скинуться,/ чтобы они перестали сверлить?» – Сафо, как обычно, ответила одной из своих многозначительных и никому неизвестных цитат. – БГ! – пояснила в качестве исключения. – А хочешь, остановлю всю их работу? – завелась вдруг, засверкала глазами с излишней живостью. – Вот только выйду сейчас, только прикоснусь к любому шнурочку – и все сломается… Как мой комп. Видишь, уже заболел, бедняжка…

Все, к чему бы она ни прикасалась в последнее время, рушилось. Даже пальма в кабинете начала засыхать – то ли от чрезмерного количества задушенных в кадушке бычков, то ли и впрямь от депрессивной энергии хозяйки помещения. А недавно – кто б мог подумать, как ужасно, как невозможно страшно и муторно! – у нее в руках умерла канарейка. Говорят – то ли констатируя факты, то ли врут в утешение – болела и давно уже должна была окочуриться. Но почему так? Почему именно в тот момент, когда Сафо впервые решила взять ее в руки…

Торжественное погребение канарейки запомнилось своей нелепостью. Грузный и неуклюжий Геннадий, задыхаясь и обливаясь потом, ковырял неподатливую землю совком для мусора. Он любил птичку, как обожал бы любой подарок Лилии, и потому копал могилку собственноручно, скрыв свои намерения от обслуживающего персонала. Смотрелось грустно. Копать быстро надоело, небольшую впадинку с ровными краями условились считать достаточной, опустили в нее тело птички и засыпали пылью сухой земли. Жирная кошка с соседней виллы, облизываясь, наблюдала за нами с яблони. Сонечка показала на нее глазами, храня почтительное молчание. «Ничего страшного!» – подала сигнал Лилия, отмахнувшись. Едва Геннадий ушел в дом, чтобы снова погрузиться в офисные дела, садовник Палыч перезахоронил канарейку в подобающее по глубине место.

Все это отчего-то сильно запало Сафо в мысли, и любые ямы теперь ассоциировались у нее с погребением. В прокладке труб она видела похороны удава, а в канализационных люках ей мерещилось массовое захоронение морских черепах.

– Работать-то будешь? Сроки поджимают, – Лилия поставила локти на стол и принялась лениво нажимать кнопки факса. – Да, отчет пришлите, пожалуйста… Девушка, я второй раз вам уже звоню! Соедините с Юрием Ивановичем!!! Ах, в отъезде? Ну, ничего, я ему на сотовый позвоню… Что? Ну ладно, ждем-с, ждем-с…

Лиличке было скучно ругаться из своего кабинета, поэтому решать вопросы, связанные с книжной деятельностью, она приходила к Сафо. А может и не от скуки, может просто в назидательных целях. Отчеты издательством всегда предоставлялись по одинаковой схеме.

– Главный редактор, как обычно, обещает, увещевает, и предположить даже не может, что возникнут трудности, но сам информацией не владеет, потому что ему не до этого. А у тех, кому должно быть «до этого» – заработная плата ничуть не зависит от того, скольких звонящих они вежливо отошлют на завтра. Потому приходится требовать, наседать… Проклятая работа! – жаловалась Лиличка. – Мне так надоело уже быть стервой! Ощущение, что издательство само для себя объемы продаж не подсчитывает. Только по просьбе представителей авторов. Самое смешное, что нет никакой гарантии, что названные цифры – правда. Люди по многу лет работают в бизнесе и понятия не имеют, что такое маркетинг. Жуть!

– Наоборот, благодать. Так они меньше расстраиваются.

– Но-но-но! – Лилия уже разгорячилась и теперь срывалась на крик, как туча на дождь, из-за малейшего порыва ветра. – Такие настроения отбросить в сторону! Даже если они занижают цифры – а они занижают, так выгоднее – мы все равно ого-го-го, как круты и популярны! Сафо и ее расследование, ее «Повесть о Марине» продается, продается и еще раз продается!!!

«Что толку мне с того, если продолжение совсем не пишется…» – грустно подумала Сонечка, а вслух произнесла ехидное и обязательное:

– Как и любая книга о недавно погибшей, нашумевшей личности…

– Ну, ты прямо сама скромность! – в кабинет без стука влетел Геннадий. Он был редким гостем у Сафо, потому атмосфера мгновенно улучшилась. Дамы ожили в предвкушении чего-то интересного. Геннадий обошел стол, образовал небольшой сквозняк своими резкими движениями, смахнул им пару Сонечкиных листов, не заметил этого и приземлился в единственное здесь мягкое кожаное кресло.

– С чем пожаловали? – Лиличка переместилась на стул и насмешливо посмотрела на гостя. Иногда Сонечке становились понятны причины безграничной уверенности Геннадия в неотразимости Лилии. Она умела преподносить себя. Несмотря ни на возраст, ни на изъеденные сеточкой морщин уголки глаз, ни на мужа, с которым жила уже так давно, и была завязана так крепко, что возможность разрыва даже не оговаривалась, Лиличка умела «держать при себе» почитателя. – Удобно в кресле? Ничего, что оно Сонино?

– Душа моя, когда Сафо сравняется со мной в комплекции, а, судя по нашим финансовым успехам, это вполне возможно, когда стулья покажутся ей слишком хлипкими, тогда мои посягательства на кресло будут казаться неуместными. А сейчас…

– Хотите сказать, терпим крах? Нищаем так, что даже не найдем средства мне на тренажерный зал в случае чего? – от растерянности (Сафо ведь совсем не привыкла к нашествиям главного босса) она шутила очень неудачно и даже вызывающе…

Сначала шутила, потом смущалась этого, краснела, запиналась… В общем, о конкуренции с ее стороны Лилия могла не беспокоиться. Уж слишком по-глупому Сафо при Геннадии выглядела. Хотя в остальные моменты держалась вполне на уровне, и не раз ловила на себе ревнивые взгляды Лилички. Ту явно злило оказываемое Сафо во всевозможных компаниях внимание. «Посмотрим, как ты будешь выглядеть в мои-то годы!» – как будто бы говорила Лилия взглядом, повторяя нечаянно высказанную когда-то вслух претензию.

Это было в самом начале общей деятельности. Барышни отправились в очередное увеселительное заведение, дабы отпраздновать успешное начало работы. Шли вдвоем, потому что Геннадий «по вечеринам давным-давно не ходок», брать кого-то из своей предыдущей жизни Сафо не хотела, а остальных участников процесса Лиличка ей отчего-то не представляла. Лиличкин муж – очень галантный, интеллигентный хрупкий юноша, сороковник которого просматривался, только если долго и пристально всматриваться в его лицо при ярком свете – отвез дам до нужного места на своей машине и пообещал заехать по первому же требованию. Тогда Сафо впервые узнала, что Лиличка не просто замужем, а замужем счастливо и удачно.

– Живем душа в душу, – Лилия подмигнула Сафо, когда, раскланявшись, и изъяв обеих дам из авто за ручку, муж поехал дальше по каким-то своим мужниным делам. – Все взаимно, все дружно и весело. О Генке он и не догадывается. Сначала, пока Илья с одной мамзель наглючей амуры крутил, я хотела была о Геннадии рассказать. Хотелось нос утереть муженьку гулящему… Понамекала. И ты только представь, мой Илья возьми, да скажи: «Ох, Лилия, все это твои мечты и помыслы… Геннадий человек не нашего полета, у него глаз поверх голов таких как ты и я наметан. Это просто неслыханное везение, что ты к нему на работу попала». То есть представь, никакой ревности, и полное меня недооценивание! Мрак! Время прошло, мамзель та давно моему супругу уже наскучила, больше на него никто не падок – больно уж не представителен, а у нас с Генкой в серьезное все переросло. Даже жалею иногда, что нельзя Илье об этом рассказать, то-то он удивился бы…

Сафо особо не удивилась таким отношениям, мало ли что в жизни бывает, потянула Лиличку внутрь. Терпеть не могла стоять без движения. Как обычно, пить Сафо старалась поменьше, но это довольно сложно было. Лилия все подливала и настаивала, и даже сердилась всерьез, когда наталкивалась на сопротивление. В общем, вышло так, что на этот раз оттянулась Сонечка по полной программе. Уж что-что, а веселиться и привлекать внимание она всегда умела. В результате со всех сторон к ней тянулся балагурящий шлейф знакомств и доброжелателей. Лиличка поначалу искренне негодовала: «Да зачем они тебе все сдались! Нарвемся же на неприятности!» Потом включилась в игру и стреляла глазищами и сыпала подколками не хуже Сонечки. Да только Сафо все равно была недосягаема. Вот тогда-то Лилию и посетил полупьяный мрачняк и она глянула серьезно так и тяжело. Глянула и говорит:

– Посмотрим, какова ты будешь в моем возрасте!

И такая боль в ее голосе послышалась, что Сафо мигом переменилась, одеяло на себя тянуть перестала, и все на внимание к Лиличке окружающих настроить пыталась. Да только самой Лиличке от этого еще грустнее делалось. Не от внимания, а от Сонечкиных попыток притянуть его за уши.

А в том, что у них с мужем все взаимно, Сонечка убедилась под утро, когда Илья заехал за супругой весь взъерошенный и с отчетливым следом помады на воротнике рубашки. Лиличка так была занята собой, что совершенно этого не заметила. А Сафо увидела, сделала страшные глаза, принялась отчаянно Илье в зеркало жестикулировать. Тот догадался, оттер воротник, кивнул с достоинством и благодарностью. Предупредил скандал. А Сонечка потом долго еще мучалась своей лживостью. Может, стоило проявить женскую солидарность, да рассказать все Лиличке? Впрочем, похоже, именно из этой самой солидарности лучше было ничего не рассказывать.

– Я просто хорошо кушаю, – с нажимом и, кажется, ничуть не обидевшись, засмеялся Геннадий в ответ на высказывания Сафо о диетах. – И разговоры о залах или там проблемах с обменом веществ здесь совершенно ни при чем. Ох, смешные существа женщины. Им бы только о диетах пошушукаться…

Сегодня он хотел казаться добродушным весельчаком. Дамы не возражали – так всем было легче и приятней. Сафо вообще знала другого Геннадия только по рассказам Лилички. Та рекомендовала его опасаться и «не морозить лишнего». Возможно, взаправду, возможно просто из желания держать Софию на солидном расстоянии от «своих территорий».

– Ладно, лясы в сторону, приступим к делу. – торжественно объявил Геннадий. У меня важное сообщение…

Итак, Сонечка снова звалась Сафо. Она носила строгие костюмы с обязательным намеком на сексуальность. Прятала глаза в темные очки, когда ленилась краситься. Курила с мундштуком, дорого пахла, а в обществе слыла прогрессивной и загадочной. Все это делало ее похожей на уменьшенную копию Лилички. Сафо не нравилось это, но по-другому пока было нельзя. В мыслях Сонечка вынашивала планы о будущей независимости, в душе – рассчитывала на успешную развязку событий, а потаенном месте – в аккуратненькой черной дыре под сердцем – растила ноющую, ничем необъяснимую тоску. Тоску по самой себе. По той, какой была Сонечка прежде…

– Я патриот позапрошлого лета, – не далее, как вчера за обедом, говорила она Лилии. Чтобы развеяться, дамы выбрались в город. – Тогда все было просто, бесшабашно и безалаберно. До операции я намного меньше задумывалась, и потому была намного счастливее. Эх, Лиля, ты такая серьезная… Вечно все организовываешь, планируешь, рассчитываешь. Тебе не понять! Знала бы ты, как приятно быть живностью. Просто жить, тревожась лишь сегодняшним днем, ничего не понимая и оттого не имея обязанностей о чем-то заботиться…

– Нет, вы только посмотрите на нее! – фыркала Лиличка и метким щелчком пальцев, совершенно не интересуясь мнением компаньонки, заказывала пару новых коктейлей. – Уж не считаешь ли ты, что все понимаешь теперь? Вот именно, нет. А значит, представь только, сколько у тебя сейчас еще осталось поводов для беззаботности! Вот и не ной! Взяла, тоже, моду абстрактно депрессировать. Есть конкретные претензии? Сообщай, рассмотрим, обсудим. Кому надо – ноги повыдергиваем, кому надо – цветы и мороженое организуем… А все эти твои неопределенные канючения – это дурь все. Зажралась ты, девочка…

Сонечка очень болезненно воспринимала такие о себе высказывания, но возразить было нечего. Приходилось экстренно напяливать маску взбалмошной Сафо и, хрипло посмеиваясь, раздаривать улыбки присутствующим, чаевые официантам, и смешливые подколки Лиличке:

– Ах, ну что у тебя за характер, никакого чувства юмора! Тебе бы в армию – там все четко и однозначно. Не понимаешь ты кайфа глубокой древнерусской тоски! Если смотреть в лоб – все у меня хорошо…

– А если в лобок – что-то не так? – иногда Лиличка оказывалась весьма прыткой и обычно остроязыкая Сафо ей проигрывала. Лилия – то ли подруга, то ли надсмотрщица… Без всякого приглашения, по нелепому стечению обстоятельств вторглась она чуть меньше года назад в Сонечкину жизнь, а потом, по Сонечкиной то ли слабости, то ли мудрости стала в этой жизни почти полноправной хоязйкою… Иногда Сафо думала, что ненавидит ее, иногда, охваченная порывом справедливости, – испытывала благодарность. Ведь формально все было просто замечательно.

Сонечка хотела глотнуть новой жизни, мечтала начать с нуля – и вот, пожалуйста, все осуществилось. Да еще как! Журналисты охотятся за Сафо, сатанея от одного намека на то, что интервью удалось взять журналу конкурентов. Ее имя на слуху у каждого продвинутого русскоязычного человека, все уважительно склоняют головы перед человеком, сумевшем провести такое громкое расследование, зовут в союз писателей и приглашают в жюри всевозможных поэтических конкурсов, ориентируясь на работы из сборника «Нараспашку».

Да и «с лично» все очень даже наладилось. Маман, несмотря на официальное свое безразличие к деятельности дочери, гордится Соней и даже периодически звонит теперь посоветоваться… А совесть у Сонечки теперь чиста, как и хотелось раньше. Одержимая своими страстями и чувствованиями чувств, Сонечка как-то даже не замечала раньше, что поступает подло, морочит обоим своим Любовям головы и ведет себя редкой стервой. Потому как, если заранее знаешь, что не сможешь с человеком вместе жить, так и незачем подавать дурные надежды и настраивать. Сейчас, когда работа с головой поглотила Сонечку, а образ Сафо не давал размениваться на всякие незначительные мимолетные связи, самооценка во многом восстановилась, и жить стало куда комфортнее. А если учесть еще и мгновенное решение всех материальных проблем и явный переход в новый статус, то, безусловно, нынешнее положение Сафо было куда лучше прежнего Сонечкиного… И за все это следовало благодарить Лилию, или же Лилию с Геннадием, которые придумали идею книги и снабдили автора материалом… И именно из-за этой однозначной своей несамостоятельности и опекаемости Сафо чувствовала себя мухой, польстившейся на золотистый блеск паутины…

«Мне-е-е, не хватает свободы!» – все чаще напевала она себе под нос, как всегда, неосознанно выбирая именно ту песню, которая отражала ход нынешних событий. Впрочем, даже не так. Сонечка давно поняла, что это не она выбирает песни, а они – ее. Им ведь, как и людям, так важно быть востребованными и всерьез выражать чьи-то настоящие чувства, что они, едва почуяв в Сонечке единомышленницу, цепляются за нее мертвой хваткой и крутятся в голове без устали, пока состояние напевающей адекватно их текстам…

– Витанью в облаках свои часы! – строго довольно-таки произнес Геннадий и даже дважды хлопнул сосисками пальцев невдалеке от лица Сонечки. Она по-детски рассмеялась. Уж слишком забавным и совсем не представительным казался ей этот «супербосс всех времен и народов», как рекомендовала его Лиличка.

– Не понимает! – Геннадий сокрушенно всплеснул руками и перевел беспомощный взгляд на Лиличку.

– Исправим, – ухмыльнулась она и, сдвинув брови к переносице, погрозила Сонечке пальцем: – Сафо! Вы непозволительно легкомысленны! Хотя бы делайте вид, что следите за ходом совещания!

Со стороны все это походило на игру. Так, вероятно, Лиличка с Геннадием общались бы с маленькими детьми, если бы их допустили бы к детям… Бывшая актриса в Сонечке терпеть не могла фальши. Когда люди так нарочито переигрывали, ей всегда делалось тошно. Но сейчас Сафо намеренно настраивала себя на нормальное отношение к такому поведению. Ведь кроме этого катастрофического «переигрывания», больше ничто не говорило о неискренности организаторов. Нельзя же не верить людям просто из-за их манеры ведения разговора?!

Совещание же Сонечка действительно не слушала. Первые же два предложения Геннадия выстроили плотную стену между ней и оратором:

– Ха-ха! Результаты проведенного на рынке книготорговли маркетинга подтвердили адекватность наших мер и показали, что наши методы – гарантия науки и технологии. Поздравлятушки-одобрятушки! Но под лежачим камнем, как известно, ни воды, ни особой прибыли, посему считаю необходимым обострить наступление…

Ну как, как можно всерьез пытаться вникнуть в смысл подобного текста?! Причем, говорил это все Геннадий с такой многозначительностью и победным блеском в глазах, будто демонстрировал запредельное красноречие и недюжее остроумие.

После первого же общения с главным боссом, Сонечка не удержалась от пары намеков за спиной, и Лилия со свойственной ей прямолинейностью осадила насмешницу:

– Поработала бы ты с его, и не в такое бы превратилась. Геннадий у нас теперь человек публичный, а значит, должен следить за каждым словом. Политика – дама притязательная…

Какое именно отношение Геннадий имеет к политике, Сонечка так и не поняла – может, депутат, может еще кто-то в этом роде… Говорилось об этом, как о само собой разумеющемся и переспрашивать было неловко. Зато из рассказов снизошедшей таки до объяснений Лилички поняла другое – до работы с имиджмейкером Геннадий был совершенно другим. «Дикий и властный! Прямо горец …» – мечтательно вздыхала Лилия, выгибаясь, будто от воспоминаний об их тогдашней близости. – «Настоящий мужчина!» Но диким и властным представать перед широкой публикой не рекомендовалось и специалисты посоветовали Геннадию поработать над собой и превратиться в эдакого Санта Клауса-добрячка. В смысле общественного мнения это пошло на пользу – еще бы, столько денег вбухали, что и без всякой смены имиджа все должно было сложиться правильно! – а вот в повседневной жизни, Геннадий как-то совсем растерял былую харизму. Перегнул палку с этим своим новым образом и даже в постели какое-то время пытался быть пупсиком. Но это Лилия, разумеется, быстро исправила.

– И вообще, общественных деятелей, милочка, их не пародировать, их жалеть надо. Представь, каково жить, когда каждый в тебе какие-нибудь недостатки обнаружить стремится и в белье руки запустить… Если наши планы с книгой удадутся, ты еще на себе это испытаешь, еще поймешь… Кстати, среди публичных людей 94% рано или поздно начинают страдать психическими расстройствами. Так что наш босс еще очень даже ничего. Подумаешь, канает под идиота… Мне это первое время даже нравилось, пока не так нарочито было…

С тех пор прошло уже достаточно времени, планы с книгой, вроде как, удавались, но никакого давления популярности на себе Сонечка пока не ощущала. То ли известность была недостаточная, то ли изолированность Сафо от внешнего мира не показывала ей полной картины, то ли Сонечка попросту относилась к тем 6%, которым повезло не тяготиться своей деятельностью.

– Короче, с первого числа запускаем рекламную компанию продолжения книги. Само продолжение выпустим его где-то еще через месяц, и…

Эта единственная не витиеватая фраза, произнесенная Геннадием, моментально привела Сонеку в чувства.

– Невозможно! – подала голос она. – Я не окончу книгу так скоро. Я не…

Геннадий вопросительно глянул на Лилию:

– Окончит, меры уже приняты, – твердо произнесла та. – Люди с завтрашнего дня включатся в работу. Я еще не успела рассказать автору…

– А рекламную компанию нельзя запускать хотя бы просто из суеверных соображений. Сглазим ведь, и ничего не напишется…

– Ха-ха, теперь, понимаешь, киска, отчего я хотел работать с профессионалами? – Геннадий попросту игнорировал наличие Сонечки. – Я предупреждал… С бабой в возе кобыла еле едет!

– Ну что ты, любой профессионал был бы такой же бабой! – заворковала Лиличка, видимо, давно привыкшая к такой манере применения поговорок. – И потом, профессионал ни за что не выглядел бы так мило и естественно. Все в норме, все получается… Не придавай значения первой реакции… Мы ее быстренько подрихтуем… Сафо – настоящий клад. Она никогда не была категоричной…

Они говорили о Сонечке так, будто никакой Сонечки рядом с ними не было, обсуждали нюансы будущих планов и поминутно таинственно перемигивались. Сафо бестолково переводила взгляд с одного на другую и все никак не могла понять, к чему этот цирк. Если людям нужно поговорить друг с другом – пусть уединяются и разговаривают. К чему делать вид, будто от мнения Сафо что-то зависит, если к ней тут не просто не прислушиваются, а даже демонстративно не замечают ее реплик…

– Ну что, Сафо, нас ждут великие дела! – в процессе разговора, Лилия небрежно черкала в блокноте что-то о поставленных Геннадием задачах. Теперь она , улыбаясь, трясла блокнотом в воздухе и показывала на него Сонечке, как младенцу показывают на погремушку. – Верю в твои возможности, детка. Мы победим!

– Надеюсь, ни у кого нет вопросов или возражений? – Геннадий состроил хитрую физиономию и глянул Сонечке в глаза. Она промолчала, никак не отреагировав. – Ну, вот и отлично. – он рванул на себя ручки кресла, отчего стремительно поднялся. – У меня, девоньки, хронический таймаут, так что совещание объявляю закрытым… Жду результатов.

«Какие сильные нужно иметь руки, чтоб поднимать такое крупное тело», – совершенно не в тему подумалось Сонечке. И тут же вспомнились другие руки, ничуть не менее сильные, обнимающие, нужные. Это были руки из прошлого, руки, утерянные безвозвратно и сознательно. Руки, с обладателем которых Сонечка никогда не смогла бы вместе жить, а просто встречаться устала и считала бессмысленным. Вообще, она часто вспоминала Бореньку. И всякий раз злилась на себя за эти воспоминания. Никаких чувств она к нему давно уже не испытывала. Воспоминания отдавали тоской не по Бореньке, а в принципе по наличию рядом кого-то родного и важного. В общем, кроме несвободы, Сонечку еще серьезно тяготило одиночество. Но менять она ничего не собиралась. Ждала подарков судьбы и праздников, а может, и впрямь слишком сильно была загружена мыслями о работе и прочей дуростью.

Кусочек мысленного дневника:

Надо было сразу кричать «Не-е-ет!». Возражать, требовать отмены всех договоренностей… А самое правильное: не нужно было подписывать бумаги и во всю эту авантюру вмешиваться. Но сейчас поздно уже сожалеть о прошлом. Подружиться бы с будущим…

Нет, я не оттого подчиняюсь всем их выдумкам, что слабохарактерна. Немало было в прошлой жизни моментов, когда и ругалась, и посуду била и непременно оттаивала. Но тогда – воевала за справедливость. А тут, как ни гляди – справедливость на их стороне. На очередной звонок с предложением писать книгу о Марине ответила согласием? Согласием.

Договор о том, что обязуешься два года работать в конторе Геннадия, подписывала? Подписывала. Так что не имею никаких аргументов, чтоб спорить. Они ж не просто с потолка несусветные сроки берут, они же ставят задачи и подробно расписывают план их выполнения. А то, что этот план всякие проблески личности во мне давит – это уж не их проблемы… И, понимая это, лезть на рожон я не могу.

Это как в том анекдоте, когда обычный пользователь пристает к программисту: «Я вот написал программу, а она не работает! В чем ошибка? В чем?», а ему безапелляционно отвечают: «В ДНК!». Так и со мной. Ничего толкового взамен боссовских завихрений предложить не могу, потому не могу отскандалиться по-человечески. На генетическом уровне где-то сидит эта никчемная и мешающая во многом страсть к справедливости.

Но сейчас слишком поздно, чтоб оправдываться и пытаться объяснить собственную пассивность врожденной интеллигентностью. К тому же, это совсем не оправдание. Плевать нужно на все эти неловкости. Плевать и действовать, пока меня окончательно не превратили в торговую марку, в имя, лишенное всякого содержимого. Кстати, в смысле времени тоже поздно – два часа ночи. Лежу, вслушиваюсь в тиканье часов, жду утра. Зачем? Да чтоб пойти и высказать все накипевшее. Решилась, наконец.

Нет, Лилия ничего не решит. Она лишь запутает меня окончательно своими доводами… Идти нужно сразу к Геннадию. По утрам, он, вроде, всегда на вилле. Выберу момент, выскажусь…

– Или я, или ваши методы работы! – сообщу с порога. – Мои условия чисты и обыкновенны. Никаких литературных наемников. Или книгу пишу я, или они. Во втором случае я не согласна подписывать ее своим именем и представлять журналистам, как продолжение своей первой книги. Почему? Да потому что это нечестно! Первая книга писалась на одном дыхании. Я выходила пройтись по аллейкам виллы, сидела в тени, а в мыслях зрели, зрели, зрели предложения. Едва я доходила до компьютера, они градом ссыпались в текст. Уже сочные, уже спелые, уже собранные в то, что необходимо было рассказать людям о таком уникальном человеке, как Марина. Я знала, что хочу поведать читателю… Я чувствовала в этом свой долг. Вы приносили материал. Спасибо… Действительно сенсационный, но успех книги не только в нем. В повести удалось показать Марину живой, настоящей, со всеми чудаковатостями и недостатками, с эгоистичными смешными выкрутасами и очаровательными слабостями… Именно поэтому книга стала лучшей из всего, написанного о Марине. Ведь не счесть было сразу после ее смерти всевозможных статеек и расследований о поэте-самоубийце. Помните? И что? Ни одна статья не запомнилась, а наша повесть – стреляет до сих пор. И не столько из-за того, что в ней написано, сколько потому, что Марина там – человек, а не каменный лирический герой. Это много и важно, поймите. И получилось это только благодаря напавшему на меня во время написания вдохновению. Сейчас его нет. Все, что могла сказать о Марине, я уже высказала… Судьба изложена, характер выписан… Никакими подписями в договорах, никакими штрафами или увеличениями гонораров это не исправить. То, что вы решили сделать на последнем совещании – кощунство. Нельзя нанимать людей, чтоб они под моим руководством писали книгу. Какими бы талантливыми ни были эти ребята. Наличие посредников между мной и текстом убьет все мои творческие порывы, а наличие начальствующей головы – все возможные таланты этих ребят. Что? Многие авторы так сейчас пишут? А вы читали их книги? Там нет души, одни технологии… Что? Я обязалась в течение двух лет… Помню, но не буду… Все равно я добьюсь своего…. И скажите, чтоб перестали копать могилу удаву! Он еще жив и расстраивается от таких намеков. Ваши бы, Геннадий, сильные руки, да в мирное русло… «Жизнь стоит того, чтобы не быть сволочью», а «любовь – того, чтобы ждать»…

Проснулась Сонечка за три минуты до звонка будильника. Чувствовала себя несчастной и совершенно измученной. Всю ночь мозг отчаянно боролся со сном, пытаясь продумать предстоящий разговор, но небытие оказывалось сильнее, и планы прерывались на самом важном месте каким-нибудь очередным бредом сновидения…

«Чую гибель!» – голосом Кости Кинчева пропел будильник, и Сонечка содрогнулась от такого предсказания. Взять себя в руки оказалось довольно нелегко. Для разрядки Сафо решила позвонить кому-нибудь.

Вспомнился Владлен, так некстати позвонивший вчера сразу после ухода Геннадия. Звонил он первый раз за много-много лет и прямо-таки сочился утонченными признаниями и дифирамбами. Сонечка была так шокирована решением о найме литераторов-помошников, что на бывшего мужа попросту не обратила внимания. Извинилась, переключилась на Лиличку, пытаясь добиться объяснений… Ничего так и не добилась, зато выработала у себя стойкое убеждение, что Лиличка – просто буфер между Геннадием и остальными участниками процесса. Сама ничего не решает, и, что бы ни считала, всегда будет пропагандировать мнение босса. Сейчас, оторвавшись на миг от реальности, Сонечка вспомнила о вчерашнем звонке Владлена и решила потешить самолюбие

– Алло, привет, я вчера обещала перезвонить тебе, как освобожусь, – довольно приветливо сказала она телефонной трубке. – Сейчас как раз это и случилось.

– Сафо? А сколько время? – хрипло поинтересовался Владлен, и интонации его зазвенели нотки истеричности…

– Время одно, мой друг. Ты, вероятно, хотел спросить «который час»? Очень рано. Но в другой момент я не смогу уделить тебе внимание. Таков уж мой нынешний распорядок. Что хотел?

– Да я вчера звонил… – Владлен досадливо закряхтел. С одной стороны, звонящих в такую рань он привык нещадно посылать, с другой – Сафо явно вышла уже из круга тех людей, с которыми можно так панибратствовать. – Вчера вечером…

– Все ясно, – Сонечку этот разговор однозначно веселил. Слабости бывшего мужа все еще служили для нее крепкой платформой к самоутверждению. – Достоинства наши стираются с каждым днем, пороки – остаются неизменны. Раз вечером, значит пьян, раз пьян, значит понятия сейчас не имеешь, зачем звонил. А раз так, значит на самом деле ничего тебе от меня не надо. Верно?

– Ой, не знаю… – Владлену явно было тяжело. – Это по работе, спи, – рыкнул он куда-то в сторону от трубки и внезапно «включился» в разговор. – Слушай, Сафо. Я тут вчера в сауне клацнул пультом, гляжу – а там ты. Хорошо выглядишь. И прическа эта с пушистыми прядями очень тебе идет. И говоришь приятно. С улыбочкой… А в честь чего это они тебя показывали?

– Ты ж смотрел, тебе виднее. – Сафо никак не могла заставить себя прекратить самодовольно улыбаться. Сто миллионов лет уже ей совершенно был не нужен этот человек, но возможность заставить его кусать локти по-прежнему доставляла ей небывалое удовольствие. Пусть знает, что потерял! – Я как-то не заморачиваюсь, в честь чего. Захотели люди со мной поговорить, пригласили – пришла. Хотя скоро, наверное, начну отказываться. Устала от этих журналистов…

– Так, а что ты говорила-то там? – Владлен как-то не слишком поразился. – Ты извини, у нас музончик был, я без звука смотрел… А звонил, кажется, просто, чтоб сказать – хорошо выглядишь. Кстати, я сейчас автомобилями занимаюсь. Зайди, подбери себе что-нибудь. Все приличные люди у нас уже побывали. Телек включить невозможно: вон клиент, и вон клиент… Короче, ты зайди как-нибудь…

Сонечка растеряно глянула на телефон. Отключиться – не отключиться? Как это дурно и насколько в стиле Владлена! Сначала среди пьяной ночи воспылать большим чувством, кричать в трубку, мол, «ах, Сафо, ты одна в моей судьбе что-то значила! Поговори со мной, девочка…» и прочий бред, а утром делать вид, мол, звонил из вполне корыстных соображений, просто хотел предложить свои услуги. Действительно, раз в телевизоре – значит, много чего может себе позволить, так отчего бы ни предложить сделку-то?

– Ну, так как? – Владлен принялся деловым тоном диктовать адрес автосалона и рассказывать, как к нему ехать.

– Не трать энергию зря, – оборвала Сафо. – Твои иллюзии не на того направлены. У меня сейчас вообще ничего нет. Я полностью на иждивении организаторов проекта. И, знаешь, даже когда что-то будет – а будет скоро, судя по всем договоренностям, – я к тебе ни за что не поеду. А первым делом вообще сменю телефон, что бы ты никогда не смог меня разыскать. Надоели твои ночные истерики! Опять начинается?!

– Ну, Сафо, ну прости, – примирительно заканючил Владлен. – Ты же знаешь, я пьяница и бабник, пропащий человек и все прочее. Ну не обижайся ты… Не хочешь, не покупай ничего, я ж не настаиваю, я ж просто предложил… И ничего не начинается. Поверь… Это просто телевизор на меня воспоминания навеял. Не волнуйся, не повторится ничего… Я уже давно не такой… У меня хорошо все.

В глубине души, Сонечка даже расстраивалась, что не повторится, но, конечно, ни за что не хотела себе в этом признаваться. Как и тогда, три года назад, она хмурилась от одной мысли, что бывший муж может по новой начать свои безобразия, и лихорадочно повторяла в памяти телефон знакомого участкового, который три года назад окончательно утихомирил разбушевавшегося Владлена.

Дело было сразу после того инцидента на закрытой вечеринке. Ну, когда Сонечка расписывала новую пассию своего бывшего мужа, а потом, за полупрозрачными шторами, самозабвенно отдавалась малознакомому парню, обуреваемая идиотским желанием отмстить Владлену за все содеянное. Что-то действительно сдвинулось тогда в мозгу у Владлена, что-то перемкнуло, и вот, каждый вечер он стал преследовать Сонечку вереницей звонков и увещеваний.

– Привет, это я, – тяжело дышал в трубку он, считая себя вправе быть узнанным по голосу. – Давай встретимся…

– Я сейчас немножко занята, – растеряно тянула Сонечка, потом понимала, кто звонит, вздрагивала от победной вспышки в груди и веселилась вдоволь, – А кто говорит?

– Сука! – обижался Владлен и клал трубку. А через полчаса вливал в себя необходимую для затапливания обиды долю алкоголя и снова звонил. – Только не делай вид, что не узнаешь меня. Хочу поговорить с тобой. Давай встретимся, приезжай сейчас. Я оплачу такси. Я столько должен сказать тебе… Я так виноват… Приезжай, или я что-нибудь с собой сделаю…

И Сонечка ехала. Бросала всех – а в минуты его звонков она частенько была не одна – делала большие глаза, сокрушенно описывала ситуацию, объясняя, что бывший муж лезет в петлю и его нужно успокоить, срывалась, махала на трассе рукой всему, что движется, торопила таксиста… Нет-нет, ехала она, конечно, не для примирения. Ехала, чтобы выслушать долгожданные признания и извинения, вступить, может быть, в мимолетную связь, рассмеяться, мол, «роль той, с кем изменяют, прельщает меня куда больше должности той, кому изменяют», как должное принять его преклонение, тем очистить себя от давней обиды и на том оборвать с негодяем-Владленом всякую связь.

Первый раз не застав его по указанному адресу, Сонечка даже растерялась. Официант отнесся с пониманием и без всяких насмешек вежливо растолковал, что да, был здесь недавно Владлен Сергеевич, но сильно перебрамши, потому друзья усадили его в такси и отправили домой. Сонечка вспыхивала от негодования и уезжала домой разобиженная.

– Если хочешь крепко запасть в душу человеку, – оскорби его. Любая благодарность, любая страсть и тем более любовь проходят быстрее, чем едкое чувство обиды. Человек униженный – будет помнить вас вечно. Это страшно, но это – жизнь. Я убедилась в этом на собственном опыте с Леночкой! – говорила в то время Сонечка Марине Бесфамильной во время утренних перекуров в редакции. А Марина, еще живая, еще влюбленная в мир и яркая, бранила Сонечку за такую легкомысленность:

– Твой Леночка, судя по твоим же описаниям – редкий псих. От психов лучше держаться подальше. К кому ты ездила среди ночи?! Хорошо еще, что так обернулось, а вдруг бы он прибил тебя в порыве отеллизма. С кем я тогда выходила бы на перекур?

– Он не псих, он, похоже, алкоголик. А значит, силенок не хватит…

В общем, Сонечка никого не слушала, и, невзирая ни на что, еще трижды после подобных ночных звонков ездила разыскивать Леночку. Все три раза безуспешно, отчего обижалась еще сильнее, и никак не могла избавить себя от навязчивых мыслей об этом гаде. Потом в ответ на его голос в телефонной трубке, стала принципиально прерывать связь.

Результат оказался довольно неожиданным. Владлен начал приезжать сам, кричать под окнами, пытаясь выяснить код подъезда, и травмируя сон интеллигентных соседей криками, вроде: «Сафо, сука, я же любил тебя!»

Сонечка называла код, Владлен успокаивался, но до двери почему-то не доходил. Вероятно, преодоленные трудности лишали его всякого интереса к мероприятию. Доходило до передающихся после из уст в уста маразмов:

Бабуля Сафо приехала тогда по делам в город. Вдоволь наобщавшись со старушкой, София быстренько сбежала с ночевкой к Марине, потому что к одиноким ночным бдениям была тогда не привыкшая, а спать по ночам не собиралась принципиально. Владлен же настолько привык, что вечерами у Сонечки дома поздние сабантуи, что его пьяное сознание попросту не поверило, когда недовольный старческий голос ответил, что Софии нет дома, и что беспокоить людей в такое позднее время нехорошо. Владлен с маниакальным упорством названивал и требовал позвать Сафо к телефону. Бабуля не умела отключать телефон и боялась не брать трубку – вдруг позвонит Сонечка. В очередной раз нервы старушки не выдержали:

– Мужчина, вы что, русский язык не понимаете?! – гневно выкрикнула она, хотя, признаться, до этого гневаться могла только на Софьину маму. – Так вот… – и на чистейшем французском, вспомнив ученические годы и работу преподавателем, бабуля рассказала Владлену, что Софии сейчас нет, а он, Владлен, скоро попадет в вытрезвитель, потому что она, бабуля, обязательно позвонит в милицию. Владлен ничего не понял, но пришел в восторг от такого поворота событий.

– Плачу двести баксов! – закричал он на всю кофейню и полез в барсетку. – Двести баксов тому, кто поговорит по-французски с этой женщиной!

Пробивная и запредельно умненькая Оксана – давняя приятельница Сонечки, – не преминула воспользоваться случаем, и целый месяц потом, кокетливо хихикая, объясняла всем, что заработала двести долларов за три минуты, обслужив бывшего мужа Сафо язычком, причем вовсе не в том смысле, о котором все вы, развратники, подумали… Впрочем, кроме разговора с бабушкой, Оксанка сыграла еще кое-какую роль: в частности, объяснила Владлену, что Сонечка скорее всего у своей подруги Марины и даже вызвалась показать туда дорогу.

– Я думала, что-то случилось, раз он так тебя ищет! – нелепо оправдывалась она впоследствии.

Марина чуть в обморок не упала, когда под окном своей коммунальной квартиры, на самом верхнем этаже дома с высоченными потолками обнаружила человека. Пока живого, но уже очень пьяного. Владлен вскарабкался по водосточной трубе, чтоб подглядеть, чем Сонечка занимается со своей развратной подругой, или с ее любовниками… Несколько минут постояв на карнизе, Леночка вернулся обратно на водосточную трубу, попытался спуститься вниз и… смертельно опасно протрезвел.

Свинтус тогда еще жил с Мариною, но в тот момент отсутствовал, посему доставать пьяного Владлена из-за окна было совершенно некому. Сонечка с Мариной визжали, давали ненормальному всевозможные нелепые советы, но протянуть руки не решались – он ведь мог перетянуть «за борт» обеих женщин. Бедный Леночка оказался в совершенно плачевном состоянии. Он совершенно не представлял себе, каким образом слезть. Вот тут Сонечка и вспомнила о своем знакомом участковом, который совсем недавно переехал и проживал теперь недалеко от Марины. Вариант получался идеальный. И представитель власти – значит, обязан повлиять на ситуацию, и знакомый – значит не станет взыскивать с придурка Леночки слишком много… Участковый обрадовался Сонечкиному звонку невероятно, накупил еды и винища, прибыл бодрый и галантный спустя несколько минут после звонка. От предложенных женщинами веревок и ремней отказался, свесился с окна, осмотрел со всех сторон положение Леночки и вызвал знакомых пожарников. В конечном итоге, с трубы сняли Леночку, с Леночки – внушительную сумму и обещание оставить бывшую жену в покое, с бывшей жены – обязательства звонить сразу же, как только Владлен снова начнет проявлять признаки сумасшествия. Ну а потом, уже под утро, уже после развеселого ночного преферанса и распития всего принесенного, когда спаситель-участковый откланялся, Сонечка в приливе бурной благодарности последовала за ним и обязательно сняла бы с себя все и отдалась бы, если б не уснула прямо в коридоре в большом уютном кресле со словами:

– Вот сейчас я пять минуточек посплю, а потом стану тебя благодарить…

К счастью, бывший участковый оказался достаточно порядочным, чтоб не напоминать наутро ни о каких Сонечкиных обещаниях.

А Владлен с тех пор исчез. То ли испытал действительно сильное потрясение и решил держаться от греха подальше, то ли – и это было вероятней, потому что мир полнился подобными слухами – внезапно встретил кого-то и переключил весь пыл своего преследования на новую пассию. Самое смешное, что, как говорили, днем, и в те редкие вечера, когда он не прикасался к алкоголю, Владлен был идеальным семьянином (да, да, несмотря на все свои завихи, он нашел ту, которая согласилась с тать его второй женой), любил домашних и даже всерьез подумывал о том, чтоб закодироваться.

И вот, теперь, он опять начинал звонить. Сафо прекрасно понимала, что ни к чему хорошему это не приведет, но, тем не менее, вот, перезвонила. Ведь слов его извинений и признания в страшной ошибке, совершенной когда-то, так и не прозвучало. И это все еще тяготило Сафо и заставляло радоваться мимолетным срывам Леночки.

– М-да, – невольно выставила обиду напоказ Сонечка, – Ты действительно уже совсем не такой. Раньше ни за что не стал бы использовать меня в корыстных целях. Дам покупал, да… Это хоть и мерзко, но все ж по-джентельменски… А вот им необходимость покупать что-то у тебя не навязывал. Такой вот разновидностью альфонсизма не страдал.

– Но-но-но! – Леночка моментально взбесился, что Сафо чрезвычайно обрадовало. – Это я так, к слову предложил. Для твоего, собственно блага! Нашла в чем обвинять!!! Да я, если хочешь знать, даже больше на плаву сейчас, чем во времена былого изобилия. Ничего я в тебе не как в клиентке заинтересован. Придумаешь тоже. Да я сам, чьим хошь, клиентом стану.

– Чьим хошь, это точно, – Сонечка и не скрывала насмешку в голосе.

– Чем ты там занимаешься? – Леночка уже вошёл в раж и будто бы не слышал последнего ее замечания. – А, книгу о певице пишешь…

И как только он умудрился мгновенно все вспомнить?

– Так вот, если надо, могу эту твою певицу проспонсировать. И тебе больше гонорары за раскрутку платить станет, и мне выгода – инвестиции в искусство – дело сейчас уважаемое. И реклама хорошая. Компаньоны мои, кстати, давно собрались во что-нибудь влезть в такое, пообщественней… Никакой я не альфонс! Ишь, стервь, чего придумала!

– Ладно… Рада, что у тебя все хорошо. – Сонечка уже устала от этого бреда. Леночка всегда был не в себе, а сейчас явно на почве своей мании величия еще совсем мозгами тронулся. – Певице моей финансирование не нужно – она уже мертвая. А меня и без тебя хорошо обеспечить обещают. Надеюсь, звонков с твоими истериками больше не последует, – Сафо безжалостно называла вещи своими именами. – Чао!

Настроение ее совершенно испортилось. Впрочем, вероятно именно такой агрессивный настрой и надо иметь, чтобы пойти на решительный разговор к начальству. Сафо глянула в зеркало. Все было так, как должно. Негодующая звезда, требующая восстановления справедливости.

– Я отказываюсь впредь давать интервью. – хищно сощурившись, сообщила она зеркалу, откинув голову назад. – Я отказываюсь играть в ваши игры. Вам нужны ремесленники? Обходитесь тогда без меня. Но не думайте, что это принесет тот же результат, что и первая книга. Потому что она – написана сердцем… – Сонечка досадливо отмахнулась от своего отражения. – Нет, слишком пафосно. С этими маразматиками и сама начинаешь страдать гипертрофированием чувств… Ладно, скажу все, как есть.

Сонечка точно знала, что Лилия сегодня утром будет в разъездах, а никто другой не мог помешать разговору с Геннадием. Решающий час настал. На работу Сонечка сегодня выехала несколько раньше обычного, поэтому знакомого таксиста на остановке не застала. То ли спал еще, то ли решил успеть до выхода выгодной клиентки еще кого-то обслужить. Сонечка уселась в первую попавшуюся машину и решила было расстроиться. Но парень оказался ничего – довез быстро и совсем не приставал с расспросами. Видимо, у них там на стоянке уже знали, что Сафо – клиент хороший, и подойти ей – большая удача…

Охранники бодро поздоровались, Сафо почти не отреагировала. Так была напряжена и не могла отвлекаться. Да и не хотела растрачивать свою взвинченность попусту.

– Расплатитесь с машиной. Сегодня новый водитель, – попросила она охранников сухо, хотя в другие дни останавливалась с ними покурить и получала даже потом от Лилички втык за панибратствование с персоналом. Сегодня Лилия осталась бы довольна.

Сафо громко постучала в дверь кабинета Геннадия и, дождавшись удивленного «Гхм?», резко рванула дверь. Вошла, закашлялась от табачного смрада, заполнявшего кабинет героически некурящего уже полгода Геннадия, отдышалась, обвела глазами присутствующих и… совершенно обалдела.

Кусочек мысленного дневника:

Последний раз такое чувство неловкости я испытывала, когда решила устроить интимный сюрприз Александрову. Ведь и чулки сеточки купила, хотя отродясь такие не носила, и шубу у маман на пару дней выпросила. А оно возьми, да так глупо сложись. Вывод – не берись делать то, что тебе на роду не написано. Не выйдет из меня великой искусительницы, это ведь сразу было понятно, и нечего было стремиться таковой становиться. И придумала ведь не сама – всплыло в памяти давнее предательницы-Женьки научение. С Женькой-то после ее шашней с Владленом я все равно помирилась, но таких близких отношений уже, конечно, не складывалось. И потому все, что о ней в памяти всплывало – это оттуда было, совсем издалека, когда я – еще девочка, а она уже опытная и желанная каким-то хахалями, хотя вообще она страшная, а по возрасту мы ровесницы. Женька тогда рассказывала, как одного своего воздыхателя-соседа с ума сводила. Тот все сох по ней, да от взглядов к делу перейти не решался, вот она и решила ускорить процесс. Вырядилась так, что никто не устоит. Чулочки с подвязкой, высокий каблук, бусы, клипсы до плеч, а сверху – пальто с лисьим воротником. Ах, да, и соски еще обвела в кружочек яркой помадою. Вот приходит она к нему, как ни в чем ни бывало. Хиханьки, хаханьки, да, чайку попью, разумеется… Он, как радушному хозяину и положено, тянется помочь пальто снять, она не возражает, небрежно расстегивает пуговички. Сбрасывает воротник, а там… размалеванная Женькина грудь третьего размера и запах истекающей желанием женщины. Женька ведь, пока весь этот маскарад придумывала, до безумного состояния себя довела… В общем, у них с соседом долго еще все было романтично и на уровне. А потом его забрали в армию, и все Женькины чувства разом улетучились… Хотя она говорила, что это он совершенно другим человеком стал, и ждать его было совершенно бессмысленно.

И надо же так, чтоб в разгар романа с Александровым мне вдруг вспомнилась та Женькина история. Причем вспомнилась-то исключительно из вредности:

– Ты не стерва совсем. – сказал накануне Александров. – Ты – другой породы. И это здорово. Привлекаешь естественностью. Натуральная сексуальность – не манерные повадки искусительницы, а все настоящее. Такого у меня еще не было…

Он это в качестве комплимента говорил, а я расстроилась. Ну, думаю, сейчас покажу тебе настоящую леди вамп и соблазнительницу. Пришла к нему в перерыв. Ну, чтоб птицу-секретарь лишний раз не травмировать. Сам-то Александров на перерыв отродясь не выходил. Выгонял всех клиентов, отпускал птицу на поиски наполнителя авосек для ее домашнего быта, а сам чинно отдыхал, чаи потягивал, а иногда поедал обеды, приносимые из соседнего ресторана. И вот я, значит, добралась до Александровского кабинета. В подъезде переоделась, как подобает. Нажала наманикюренным пальчиком на звонок.

– О, Сафо! – Александров бодрячком метнулся к двери. К тому времени он уже узнавал меня по манере нажимать звонок. – Рад видеть тебя, проходи. У нас тут небольшой обеденный сабантуй. – тут же начались шумные представления. – Это Сафо, мой друг и клиентка. – и тут же в сторону круглощекой улыбчивой тетки с длиннющей русой косой. – Ах, ну что ты так хитро смотришь, Маха! Я б давно светился весь от счастья, если б такая барышня на меня позарилась. Вы б сразу по мне это заметили! Увы, я для таких слишком стар… – дальше он обращался уже ко мне: – Сафо, это мои бедовые одногруппнички. Решили, вот, сделать сюрприз, навестить старика… Но что же ты мнешься в дверях, как неродная? Заходи, заходи. Давай помогу тебе снять шубу. Что? Не снимать? Да что с тобой?

Я стояла вся красная и никак не могла сориентироваться. Резко уйти – неудобно. Выглядеть будет, будто пришла я для индивидуального общения, и совсем не рада обществу… Сидеть в шубе – совсем дурно… Направиться в туалет и переодеться там – расторопная глазастая Маха сразу заметит, что пришла девочка в чулочках, а из туалета вышла в брюках уже…

– Мне, меня, я… – вырвалось из груди, как только Александров протянул руки к моей шубе. Я пятилась и смотрела на него дикими глазами. Он ничего не понимал, несколько раздражался и упрямо наступал.

– Дай я помогу тебе раздеться! – упорствовал он. – Ты ведешь себя так, будто гнушаешься нашим обществом.

– Да оставьте вы меня в покое! – не выдержала я, когда он уже практически прижал меня в угол. – Я на секунду зашла. Мне, мне, мне бежать надо!

Чудом увернувшись от его рук, я выскользнула и кинулась к двери, по дороге уронив портфель, из которого, по причине, как назло, плохо закрывшейся кнопки, вывалилась вся моя одежда… Не глядя ни на кого, чувствуя, что проваливаюсь от стыда куда-то к центру земли, я быстро собрала вещи и убежала. «С Александровым покончено!» – твердила я себе по дороге, моля бога, чтоб ни один из одногруппников Александрова никогда больше не повстречался мне в жизни.

Обуреваемый любопытством и, в общем-то, догадывающийся, что произошло, Александров перезвонил вечером, рассыпался в уверениях сумасшедшей моей очаровательности и предложил считать происшедшее забавным и милым приключением. Я все еще сгорала от стыда и согласилась продолжить отношения только с условием, что тот досадный инцидент никогда больше не будет вспоминаться.

Он и не вспоминается никем, кроме меня. И вот теперь то же жгучее, ни с чем не сравнимое чувство стыда накрыло меня с ног до головы, едва я разглядела присутствующих в кабинете Геннадия. Вот и поговорила с боссом за спиной непосредственного начальства!

– Ты меня ищешь? – Лилия, завидев меня, тот час же натянула милейшую улыбку.

Ну что было делать? Честно сказать, что пришла ругаться с Геннадием? В присутствии Лилии это совершенно бессмысленно. Они переглянутся, она заверит, что все объяснит мне позже и вопрос будет снят. Или не снят, но, в любом случае, вразумительного объяснения от Геннадия при Лиличке я не получу. При ней он слишком блюдет сове достоинство, а всерьез разговаривать со мной – это занятие не для его ранга…

– Да, – решаю пойти на попятную. – Машина во дворе есть, а тебя нет… Решила, что найду вас всех здесь… Там возникла пара неотложных вопросов…

– Машина? – Лиличка искренне удивлена. Она встревожено бросается к окну. – Я же послала на ней курьера в банк…

Стыд снова пламенем проходится по щекам. Самое паршивое, что я действительно краснею.

– Значит, мне показалось, значит, никакой машины не было…

Говорю, а сама никак не могу заставить себя отвести взгляд от гостя Геннадия. Спутанные длинный кудри черных волос, впалые щеки, смуглое вытянутое лицо и очень длинные кисти рук… Человек, которого уже много месяцев я безуспешно пыталась разыскать, человек, которого меньше всего можно было ожидать увидеть здесь, нагло восседал сейчас на краю Геннадиевского стола и сверлил меня насмешливым взглядом.

– Артур?! – когда-то я попыталась более предметно расспросить о нем Лилию, и та пришла в ужас. – Зачем он тебе сдался? Просто из любопытства? Забудь и думать. Он очень крупно подставил нас с Геником и теперь скрывается. Увы, ни я, ни Геннадий, ни все наши связи из органов понятия не имеем, где может быть этот сукин сын. Лучше даже не произноси тут его имени. После упоминаний о нем у всех нас резко портится настроение, и весь день идет насмарку.

И вот теперь этот самый Артур расположился в кабинете супер-главного босса, как у себя дома, не скрывая удовольствия, наблюдал, как я краснею и изворачиваюсь, явно все понимал и потешался…

– София, это Артур, – Геннадий неожиданно вспомнил об обязанностях хозяина кабинета. Сейчас наш супер-босс совсем не выглядел весельчаком. Выставленный вперед подбородок и скорбные складки внизу губ, как ни странно, делали его привлекательным и похожим на живого человека. – Артур, это София, наш автор. Книгу о Марине писала сама. Материалы изучала тщательно…

– А давали ей их вы, разумеется? – спросил Артур, склонив голову на бок.

– Ну почему же! – жестко вмешалась Лилия. – И по своим наблюдениям тоже. София лично знакома с Мариной. Они дружили. И не делай вид, что ты этого не знаешь…

– Я знаю, – начал было Артур, но Геннадий с неожиданным напором перебил его:

– Чего ты добиваешься?! Автор, между прочим, проводила свое расследование! Ездила в тюрьму к Марине, которая стала подделываться под Черубину позже. Да, да, София самолично беседовала с ней, брала у заключенной интервью. И у участников балета тоже брала интервью и…

– Да ладно, ладно, – Артур примирительно выставил руки ладонями вперед. – Я ж не возражаю. Мне, собственно, вообще нет до этого дела. Я к вам с поклоном, а вы меня в штыки…

– Знаем мы такие наклоны. Кланялся в пояс, да хозяйство откусил подчистую… – хмыкнул Геннадий, но видно было, что последние слова Артура чем-то приятны ему.

– И все-таки, собственно, я хотел бы рассказать вам, отчего назначил эту встречу и зачем писал вам эти веселенькие записки… – Артур улыбнулся, обнажив ровные белые и явно не настоящие зубы. – Нет, согласитесь, это было забавно. Подбросить вам записки и назначить встречу в кабинете у Геника. Вы ведь удивились? Вилла охраняется, масса народу вокруг крутится, и тут… Геночка, я получил массу удовольствия, наблюдая, как с раннего утра ты торчишь за спиной охраны и пялишься в мониторы. Зря, я находился тут с вечера. Я даже расскажу вам, как проник сюда. Поверьте, ваши иллюзии относительно безопасности виллы – чистейший бред… Готовы?

– Сафо, выйди! – синхронно обернувшись, хором прикрикнули на меня хозяева виллы.

Я быстро-быстро заморгала, всем своим видом выражая возмущение. Лилия опомнилась первой:

– Ох, извини. У нас просто очень напряженный разговор и нервы ни к черту. Ведем себя и впрямь по-хамски… Ты не могла бы зайти через часик. Поработай пока, нам действительно нужно поговорить. Прости, что …

– Я уже простила.

Я и впрямь простила. Да собственно, и обижаться не на что. У людей свои разборки, свои дела… Сижу вот теперь в своем кабинете и пытаюсь заставить себя работать. Нужно написать интервью с собой для будущей рекламной кампании. Не пишется ни строчки. Вместо интервью – сплошные мысленные отчеты о происшедшем и попытки разобраться в нем. Может, и впрямь начать все записывать? Тогда хоть точно не запутаюсь в хронологии. Вести дневник полезно, но страшно лень…

– Вести дневник полезно не только тебе самой! Это – важно для окружающих. Каждая авантюра должна быть записана, это дань уважения красоте сюжета и некоторым любопытным личностям. Вот был бы у вас тут дневник, я бы вычитал все, что меня интересует, и испарился, а так приходится ждать вас, расспрашивать, объяснять причины своего чрезмерного любопытства.

Этот поток воспитующих фраз набросился на Сонечку, едва она вернулась в свой кабинет. Выходила всего на пару минут, и дверь закрывала на ключ, как положено. Потому была несколько шокирована, обнаружив в кабинете постороннего. Все так же вальяжно и расслабленно Артур восседал на краюшке стола, на этот раз – Сонечкиного. Нужно было что-то предпринимать. Отвечать на претензии по поводу отсутствия дневника казалось глупым. Кричать и звать охрану – жестоким… Здание содрогалось от беснующихся во дворе ударов строителей, и это никак не давало Сафо сосредоточится.

– Эта стройка больше похожа на погром! – Сафо в раздражении захлопнула окно. Прежде всего, она решила обеспечить себе возможность рассуждать здраво.

– Да, сейчас работягам еще прибавится работы, а вам – поводов понервничать. – Артур моментально подхватил тему и, немного растягивая слова, как ни в чем не бывало, вступил в беседу… – Будут менять замки… Все и везде, по всей вилле. Я открыл Рыбке большой секрет – рассказал, как проник в его кабинет. Все просто. С тех пор, как я был тут последний раз, ни охранники, ни замки на дверях черного хода не сменились. Персонал в свое время подбирал я, поэтому ребята узнали меня вчера вечером и как-то даже не подумали задерживать. Они – низшие чины, они в политические антипатии хозяев не вникают, никто и не подумал поставить их в известность, что из подобия компаньона я превратился в злейшего врага… А менять замки на запасных входах, когда в доме столько охраны, Рыбке, разумеется не пришло в голову. Я прекрасно переночевал в ныне пустующей комнате – бывшем моем кабинете, и отправился к Рыбке в кабинет…

– Рыбке?! – Сонечку начал забавлять его ворчливый монолог, и все напряжение куда-то улетучилось. «Хорошо, когда люди сами берут на себя ответственность за приятность общения, и тебе не приходится бегать вокруг них с разноцветными затравками для очередной ничего не значащей темы… И даже если эти люди незаконно вламываются в твой кабинет, все равно – хорошо…» – Артур вдруг показался Сафо довольно приятным. К тому же, она ведь давно хотела поговорить с ним. Теперь было самое время. Нет, конечно, не сразу о главном, для начала нужно просто поддержать доброжелательное общение… – Почему «Рыбке»? Тут прямо зоопарк какой-то! – улыбнулась она. – Лилию Геннадий величает «киской», вы его – «рыбкой»… Осталось песика еще завести…

– Тогда уж совсем Маяковщина была бы, – хмыкнул Артур.

Сонечка вспомнила, и поняла вдруг, кого ей так сильно напоминает Лилия. Точно! Лиличку Брик. Причем не такую, какой та была на самом деле, а такую, о которой рассказывала Марина. Все персонажи серебряного века обретали в воображении Бесфамильной новые черты, и она, хоть и грешила против правды, но все же делала очень важную вещь – заинтересовывала современность людьми прошлого… Ассоциацию Артура Сафо тоже поняла. Когда-то давно она читала какую-то записку Маяковского к Лиле Брик и хорошо запомнила лаконичную подпись: «Щен».

– А вообще, символично, вам не кажется? – Артур не без колкого ехидства кивнул на стену, за которой, по его представлениям, находились сейчас хозяева виллы. – Кошка ведь жрет рыбу, вот так же наша Лиличка поедает беднягу-Генку. Неделю им крутит, то бизнес, то любовь, то подарки и требования, а по выходным – возвращается в семью к счастливому мужу. Да еще и за спиной у обоих стремится кого-нибудь еще захомутать. Особенно к тем, кто к ней безразличен, тянется. Не из блядства, а от болезненной потребности в самоутверждении. И так уже много лет… Бывают такие странные создания. А Рыбка, бедняга, гибнет… Поди пойми, на что там он в ней так запал! Как говорит один мой Нью-Йоркский приятель: «Что? Единственная? Это как? Нет, я понимаю, конечно, если б поперек. Но так не бывает, у всех ведь вдоль! Как она может быть единственная, если их вокруг миллионы?!»

– Сплетничать нехорошо. А так пошло сплетничать – тем более… – Сафо поморщилась.

– Да? Мне казалось, вам должны нравиться такие шуточки. Рад, что имеющаяся у меня информация не подтверждается… Это большая редкость.

– Просто это большая глупость – судить о человеке по рассказам предвзято относящихся знакомых, – Сонечка решила, что Артур сделал свои выводы из последних Марининых записей… По ним, конечно, можно было представить себе эдакую бедовую Сонечку, реагирующую на любые пошлости однозначно поощрительными интонациями. – Ладно, не буду пока на вас сердиться – Сонечке захотелось быть хорошей и она, наконец, догадалась клацнуть включателем чайника. – Кофе, чай, коньяк? Я не потому не предлагала раньше, что негостеприимная, а потому, что уж очень странно вы появились. Не поймешь, то ли гость, то ли вор. Я испугалась…

На самом деле, завидев сидящего на столе Артура, Сонечка даже больше обрадовалась, чем испугалась. Ей нужно было поговорить с этим типом? И вот, пожалуйста, неведомые силы доставили его к ней. Пусть несколько странным образом, пусть через вдруг обнаружившийся в кабинете запасной выход… Но зато – доставили и дали возможность поговорить.

– А вообще, Рыбкой Геннадия Марина прозвала. – Артур согласился на кофе с коньяком, пересел на стул и продолжил светскую беседу из светской позы. – Упаси боже, не от излишней к нему нежности…. А как раз наоборот, в насмешку над его манечкой. Рыбка всегда считал, что за деньги можно купить все. Любил шокировать народ фразами, типа: «Ты меня выручил, приятель. Что ж, с тебя желание. Загадывай, что хошь, выполню не задумываясь». И выполнял, надо заметить, многое. Просто народ, в основном, взаймы просил. А мы с Мариной втайне мечтали, чтобы кто-нибудь завернул нечто эдакое, ну, мол, хочу, чтоб три года подряд в Москве было сплошное лето… Или еще что-то… Но люди с возможностью обогатиться шутить не любят, боятся ее спугнуть и потому, все как один, просили взаймы, а Генка – щедрая душа, словно сказочная Золотая Рыбка, многим прощал потом долг и любил, когда выпьет, о своей сказочной щедрости порассказывать. Марина долго его мысленно звала Золотая Рыбка. Я ее всегда насквозь видел, потому мысли знал и разделял. Потом прилагательное «золотая» отпало, для краткости…

– Вы дружили с Мариной? – Сафо нащупала нужное русло и начала долгожданный разговор.

– Я с ней – да. Она со мной – вряд ли. Отсюда все ее беды. – Артур вздохнул, как показалось Сонечке, вполне искренне. – Наделала глупостей, потом опомнилась, пришла от них в ужас и, нет, чтоб исправиться, совершила еще большую дурь – повесилась. В этом – вся Марина. Чем хуже, тем лучше… Но насколько толковым, при всем при этом, криэйтером была, а?! Мир по-дурацки устроен, все толковые – запрограммированы на саморазрушение. Я вот например. Нет чтоб свои дела порешать и свалить прочь из этого злачного места – к вам вот зашел. Потому что волнуюсь и любопытствую… А Марну я все пытался успокоить, хотел, чтоб по уму… А она только ненавидела меня за это.

Все это Артур говорил без всякой горечи, легко, словно давно осознанный, само собой разумеющийся факт. Сафо даже как-то неудобно было от такой откровенности гостя. Кто она ему такая, в конце концов, что б можно было вот так запросто открывать ей душу… Впрочем, не это сейчас было главное. Повод для нужной темы созрел окончательно.

– А вот и нет, вот и нет! – горячо зашептала Сонечка, пытаясь вспомнить давно заготовленный на этот случай текст. Слова не вспоминались, и пришлось импровизировать. – Ничего она вас не ненавидела. И она знала, что вы так про нее думаете. И в посмертной записке просила обелить в ваших глазах ее имя. Серьезно…

– Я читал вашу книгу, Сафо. – Артур моментально посерьезнел. – Текст выстроен довольно грамотно. Но.. если уж смотреть на уровне анатомии текста – это не те пропорции, при которых он будет жить. Ложь не может занимать так много место в журналистском расследовании. Потому не стоит мне сейчас забивать голову. В вашей книге очень мало правды, а факт о Марининой записке обо мне именно оттуда.

– ?!?!?! – сердце Сонечки бешено заколотилось. – Вы в своем уме? – раньше она и сама не догадывалась о таком своем честолюбии. Оказывается, написанная книга действительно много значила для Сафо. – Что значит «мало правды»? Я полгода писала эту вещь. Проверяла и расспрашивала, разыскивала всевозможные мелочи и нещадно резала любую свою отсебятину. Предсмертные записки я видела своими глазами. Еще до того, как пошли разговоры о написании этой книги, еще до моего знакомства с Лилией, до всего… Она очень хотела, чтобы вы не думали про нее плохо… Я сама читала…Почерк Марины я прекрасно знаю… За что вы не верите мне?

Обвинение Артура оказалось для Сонечки настолько болезненным, что она даже не сообразила, как нужно защищаться. Придумал тоже, «анатомия текста», «текст выстроен»… Тоже мне, Белинский… Бормотала нелепые оправдания, сраженная наповал таким несправедливым обвинением.

– Ладно, ладно, ладно, – Артур, похоже, испугался произведенного эффекта. Он на миг задумался, и вдруг заходил по комнате туда-сюда, мелко тряся пальцами на вытянутых вниз руках. Отчего-то так ему легче было четко излагать мысли. – Теперь я верю вам. Вижу, что ничего о фальсификации вам не известно. Любопытно… Впрочем, я так и думал. Вы – просто пешка. Пешка в игре, придуманной мною, но нечаянно отданной в лапы бездарей и сатрапов. Можно даже решить, что мой долг – вытянуть вас из этой авантюры. Если честно, то во многом именно за этим я и явился… Даже самые безобидные игрушки в руках живодеров могут стать оружием. Один мой знакомый младенец чуть не убился надувным шариком. Надел его на голову и пытался задохнуться… Долг изобретателя спасти изобретение от пути вредительства. И вот, я здесь! Хотя нет, я вру. Мысль о вашем спасении, конечно, посещала меня, но мимоходом. Явился я сюда больше из любопытства. А теперь вот понимаю, что и из любопытства и по необходимости…

Все это Артур говорил очень быстро и напористо. Сонечка ничего не понимала и всерьез сомневалась в нормальности его психики, в глубине души она подумывала о вызове охранников.

– А про записку я вам действительно теперь верю… – продолжал Артур. – Если еще до знакомства… Хотя… Нет, скорее действительно я что-то недопонял. Скорее, Марина и впрямь желала мне добра. Как вы писали? «Дорогие друзья-сотоварищи, предупредите Артура. Он, как поэт – заслуживает…» Я еще, помню, изумился, когда читал. Похвалил вас, мол, насколько хорошо вы стиль Маринин уловили. Если б она писала, то именно так. По-Цветаевски…

– Ничего я не улавливала! – вспыхнула Сонечка, расстроившись еще и потому, что почувствовала прилив чего-то очень приятного, оттого, что он цитировал кусочек ее книги. Сафо стыдилась этих своих чувств. Ведь это не ее цитировал Артур, а Маринину записку, так отчего ж гордиться этим, будто собственным произведением? Нет, ясно, конечно, отчего: на самом деле, не оберни автор все факты о Марине в нужную обертку, не расположи в нужной композиционной последовательности, ни за что не быть бы книге такой яркой и «хватающей» за душу. Сонечка была уверена в этом, гордилась проделанной работой и одновременно, огорчалась из-за вдруг обнаруженного в себе тщеславия. – Ничего я не улавливала! – повторила она уже более спокойно. – Я дословно отрывок из Марининой записки привожу. Мне не нужно подстраиваться под стиль и заниматься прочими глупостями… Да в книге же есть фотография записей!

– Вот в фотографии я как раз меньше всего и верю, – отрезал Артур. – Я же сам придумывал все здешние технологии. Подделать любое фото – раз плюнуть, если имеется изображение нужного человека в нужной позе и возрасте. Но вашим словам я верю. Вероятно, поплачусь еще за это, но ничего не могу с собой поделать. Верю, и все. Раз говорите, видели своими глазами еще до знакомства с Лиличкой… И мне приятно, черт возьми. Мне очень приятно, что я ошибся в Марине. Если б она не лишила меня всякой на то возможности, схватил бы сейчас бутылку коньяка в одну руку, вас – в другую и отправился бы к Марине с перемирием… Впрочем, инфантильный мальчик Пашенька так к ней ходил когда-то, помнится, и Марине это не слишком понравилось…

– О чем вы говорите? – Сафо в последний миг подменила этой фразой готовое сорваться «откуда вы знаете» и вдруг поняла, что несмотря на всю легкость общения, с этим человеком нужно всегда быть настороже. «Он не просто много знает, он много знает и намеренно демонстрирует это. Хвастовство или попытка давления? К чему бы это?» – к Сафо неожиданно вернулось умение мыслить.

– Ну, как статья? – из-за дурацкого шума под окном цокающие по коридору каблуки не было слышно, потому Лилия вошла неожиданно. – Вот это новость! – отреагировала она на наличие Артура. – Ты же ушел? – высоко подняв брови, что выражало в ее мимике явную претензию, переспросила Лиличка. – Впрочем, да, как можно было поверить твоим словам… Ну что, Сафо, подружились?

В Сонечке вдруг проснулось озорство. Сейчас как раз совсем не нужно было отыгрываться. Тем более, что Лилия скорее была другом, чем противником… Но Сонечке страшно захотелось пошалить. «В конце концов, глобально это ведь ничего не изменит!» – подумалось ей.

– Да, Лиль, – до невозможности кротко ответила Сафо. – Немножко подружились…Извини, у нас очень тяжелый, напряженный разговор… Ты не могла бы дать нам возможность окончить его наедине?

Негодование короткой молнией пробежалось по Лиличкиному лицу, но она очень быстро справилась с собой.

– Ну, разумеется… Я зайду позже… Только не забывай, что, дружба – дружбой, а работа не ждет! – проговорила Лилия с лучезарной улыбкой и, резко развернувшись, вышла. Сонечка почти физически ощущала, каких усилий стоит Лилии не хлопнуть дверью.

– Безалаберность и дилетантство! – неожиданно громко заговорил Артур. – Сколько раз я советовал Рыбке доверять профессионалам, а не пытаться все решать самостоятельно. Вроде бы уже депутат, общественная фигура! Ну так найми себе профессионального безопасника… Нет, он никому не доверяет, кроме своей Лилички… Баба – дура полная и веревки из него вьет… – Сонечка поняла, что этим текстом Артур страхуется от возможного Лиличкиного подслушивания и заодно пытается уязвить ее по полной программе. – А догадаться сменить замки или охранников – это им не по силам!

– Но ведь вы поступили подло, – Сонечка говорила то, что на самом деле думала. – Ведь охранников теперь уволят из-за вашей жалобы.

– Да, уволят, – ничуть не смутившись, заявил Артур. – Но где здесь подлость? Это неизбежная жертва во имя правильности технологий. Я технолог, а не мать Тереза, поэтому, если методы требуют увольнения людей, я настаиваю на увольнении. А как иначе работать?

Сонечка поежилась и лишилась всех иллюзий относительно этого человека. Первое мнение – всегда правильное. Первый раз Сонечка увидела Артура, направляющегося к Марине, чуть позже – в доме той самой Марины-преступницы, с которой недавно довелось побеседовать для книги… И все те далекие встречи неизменно оставляли у Сонечки неприятное мнение об Артуре. Он казался ей злым и обжигающе ледяным. Просто так, без повода… Теперь Сонечка видела и сам повод тоже. Артуру было совершенно, категорически и бесповоротно плевать на людей. Этого качества окружающим Сонечка не прощала.

«Не дали договорить! Вообще-то я пришел узнать, зачем вы искали меня…» – подал записку Артур.

«Именно за тем. Выполнить волю Марины. Предупредить Артура и обелить ее имя в его глазах».

Артур расширил глаза, выражая крайнее удивление. Этот повод явно казался ему слишком незначительным. Разве можно ради чьих-то там бредней всерьез тратить время и силы?! Сонечка несколько раз утвердительно кивнула, оповещая, что «можно». Потом решительно показала глазами на дверь.

– В смысле, сорри, но мне нужно работать, – пояснила она, вспомнив, что эти слова можно и даже нужно говорить вслух.

– Ясно, – Артур выглядел немножко разочарованным. Записки он судорожно сал в кулаке и положил в карман. – Ладно, не буду мешать. Счастливо…

Отчего-то он направился не к двери, а к Сонечкиному компу. Тот совсем недавно перегружался, потому послушно запустил нужную программу вместо того, чтоб зависнуть, как это частенько бывало.

«А дневник все же ведите!» – быстро зашелестел пальцами по клавиатуре Артур. Отчего-то Сонечкин комп был настроен так, что любое нажатие на клавиатуру вызывало писк в колонках. Сафо уже привыкла, а Артур очень удивился. Несколько секунд ошарашено всматривался в колонку, потом осторожно нажал пару клавиш, вслушался в писк, хмыкнул, покачал головой, расслабился и запищал по полной программе. – «Вы влезли в опасную игру с опасными людьми. Будет лучше, если каждый шаг этой пьесы будет где-то фиксироваться… Случись с вами что – никто ведь и не узнает, что здесь происходило на самом деле. А потом наймут кого-нибудь из ваших друзей, обложат фальшивыми фото и подкупленными свидетелями, поручат написать книгу, о том, как лихо проходила ваша жизнь, и как они, Лилия с Рыбкой, совершенно не имеют никакого отношения к ее окончанию. Заработают и на вашей смерти, и на книге о вас и на своей наигранной невиновности. Впрочем, даже дневник не сильно вас застрахует. Марина ведь вела его. Даже книгу писала с подробным описанием происшедшего. И что? Файлы или украдены или уничтожены. Остались только ничего не проясняющие листки, написанные от руки. И то, если вы видели действительно те листки, а не поддельные…»

Сонечка напряженно следила за появляющимися на экране буквами и искренне жалела Лилию. Если она подслушивает под дверью, то писк от набора текста должен очень сильно ее раздражать… Ведь не расшифруешь, ведь не поймешь, о чем говорят. Стоишь, как дурак. Вроде и подслушиваешь, а на самом деле – бестолково тратишь время…

Впрочем, то, что писал Артур, вряд ли оказало бы Лилии хоть какую-нибудь пользу.

– Бред это все! – вслух сказала Сонечка и посмотрела на Артура, как на больного ребенка. Потом сжалилась, решила принять правила его игры и набрала, пробежавшись по клавишам: «Бред это все!»

Артур пожал плечами, скривился в недовольной ухмылке. «Издеваешься?» – как бы спрашивал.

Ответа не дождался, стер все набранное, развернулся и направился к двери.

У порога кабинета его уже ждали охранники, которым поручили проводить Артура к машине и никогда больше не пускать его без особого разрешения.

Вообще-то, о том, чтоб пускать кого-то или не пускать, речи уже не шло. С завтрашнего дня в охрану сюда приведут новых людей, поэтому с нынешними работниками не слишком-то объяснялись. Полностью меняли обе смены, невзирая на то, что виновата в проникновении Артура была только вчерашняя. В глубине души Геннадий вообще принял твердое решение устроить полную чистку кадров. «Переливание крови внутри виллы» – так несколько позже окрестит Рыбка эту операцию, в результате которой на улице окажется ряд в прошлом преданных Геннадию людей. Артур знал, как разбить Рыбке команду и переманить кадры на свою сторону. Страх – вот что всегда было очень мощным рычагом давления на мнительного Рыбку. Посеяв этот страх, Артур смело мог пожинать урожай в виде готовых сражаться против Рыбки людей, прекрасно знающих систему охраны виллы. Если бы вдруг Геннадию пришло в голову продолжать войну с Артуром, тот обязательно воспользовался бы сложившейся ситуацией…

Артур ушел, Сафо вздохнула с облегчением: возложенную на себя миссию она выполнила. Пожелания умирающей марины дошли до Артура, и не важно, поверил он или нет. Неважно даже, что за страсти выдумал в ответ. Главное – Сонечкина совесть была чиста. Теперь, если Александров, верящий в мистику и власть последней воли умирающего над живыми, был прав, то в жизни Сонечки многое должно было бы наладиться. Например, исчезло бы это постоянное гнетущее чувство, что жизнь Сафо – это совсем не ее, не Сонечкина жизнь, а награда, предназначенная Марине Бесфамильной за карьеру певицы… Ведь все должно было бы быть у Марины так же, как сейчас происходило у Сонечки: финансирование проекта и всевозможных личных нужд – от Геннадия, солидная прибыль и всенародная любовь – от бога, в случае положительных результатов работы, уверенность в своих силах и стартовая площадка для будущих, самостоятельных и более творческих проектов – от всего вместе…

Сафо потрясла головой, разгоняя нежелательные мысли. Снова попыталась углубиться в работу. Писать интервью с самой собой ей уже порядком надоело. Но Лиличка настаивала на таких методах: «Если ты сама не сделаешь себе имидж, то за тебя его сделают другие, причем, поверь, далеко не лучшим образом».

Сафо строчила все эти интервью с собой в диких количествах. Как только очередные журналисты обращались с просьбой об интервью, или же самой Лиличке казалось вдруг необходимым пропечатать интервью с Сафо в том или ином издании, Сонечке приходилось сочинять что-то новенькое… Лилия брала с журналистов письменные вопросы, раскритиковывала их, и заверяла, что «вскоре мы дадим вам отличное сенсационное, ни на одно предыдущее не похожее, но нами написанное интервью». Сафо писала все, что нужно было сказать в данном инетрвью, Лиличка вносила свои глубокомысленные правки. Журналисты потом подставляли свои вопросы, ставили подписи и отдавали уже сверстанное интервью на окончательную подпись Лилии. Были такие, кто отказывался: «Мы свободная пресса, отчего это мы должны кому-то отчитываться в том, что пишем?» Такие вскорости получали втык от начальства, которое имело коротенький разговор с Рыбкой или кем-то из его знакомых. Втык получали, а интервью – нет. Со строптивыми и глупыми Лилия предпочитала не связываться. Кстати, нужно заметить, чутье на рекламу у Лилии было отменным.

– Нудно это! Страшно нудно! – критиковала она некоторые Сонечкины наброски. – Весь этот пафос и твой плач по Марине убирай в сторону. Торжественные реквиемы сейчас никто не читает. Побольше юмора и пикантностей. Помнишь, ты мне рассказывала, как паренек твой оказался бывшим Марининым? В книге это не написала, так хоть в интервью вставь! Это же – броско. Это народ посмакует. И про то, как вы сборник пытались издавать посредством какого-то там почитателя Марининых ног, тоже расскажи…

– Про ноги было уже в интервью Жбанову… Да и в книге это есть.

– Тьфу! Ну, сочини еще что-нибудь подобное, нигде еще не использованное. Только от общепринятой истории, уже опубликованной – сильно не отходи. Это ж искусство, чтоб все как обычно, все как и в официальной истории, а н-нет, все же не все – все же пара-тройка новых остреньких фактов присутствует… Не стесняйся фантазировать. Книга – та да, должна быть искренней. Ее задача – донести до людей правду. А задачи всех этих статей – привлечь к книге. Заставить людей ею заинтересоваться, так что в статьях можно что угодно писать, лишь бы поярче выглядело… Работаем!

И Сафо работала, и статьи в результате тоже работали, и книга была вполне популярна, то есть хорошо раскручена.

– Мне бы впору зваться Леночкой, – вздыхала Сафо, намекая на книгу второй жены Лимонова, которую та написала в ответ на его «Это я – Эдичка». Звалась книга «Это я –Леночк, или интервью с самой собой», потому Сафо себя с ней и ассоциировала. – Кстати, Лиль, ты мне все об исполнении желаний твердишь… Может, знаешь, где найти эту книженцию? Весь Интернет перерыла – нету. А интересно ведь…

– Опять двадцать пять! – вспыхивала Лилия. – Повторяю: до окончания работы над текстом никакого чтения! Запрещено, не положено, категорически! Нечего ерундой всякой голову забивать и стиль себе портить. Ты должна писать оригинально, а для этого тебя от чтения необходимо совершенно изолировать…

Сонечку просто-напросто бесило такое убеждение, но несколько стычек с Лилией свидетельствовали, что изменить в данном случае ничего нельзя. От интеренета грозились отключить, а из дома все книги повынести. Сонечка, которая патологически не могла жить без чтения, усердно делала вид, что слушается, а сама по десятому разу перечитывала книги из домашней библиотеки, чтоб не засветиться нечаянно во время покупки новых..

Едва Сафо набросала завязку текста – надо заметить, что с каждым разом, ей это дело давалось все хуже и хуже, невозможно ведь вечно изобретать блестящие вариации на одну и ту же тему! – как в кабинет фурией влетела Лиличка. За ней понуро вышагивал уже знакомый Сафо представитель компьютерной фирмы.

– Я посмотрю, но это, понимаете ли, не совсем возможно, – монотонно бубнил он, но Лилия ничего и слышать не хотела.

Жестом попросив Сафо отойти от компьютера, Лилия почти насильно засадила за него компьютерного гения.

– Вот на этой машине, сразу перед тем, как я вам позвонила, он что-то набирал. А потом стер этот текст. Да, он всегда стирает… Мне нужно знать, что было написано…

– Вы понимаете… – снова заладил представитель фирмы.

Не обращая на него внимания, Лилия вышла на балкон. Сафо прошла следом.

– Отчего тебе попросту не спросить у меня, что он набирал? – Сонечка заглянула в лицо собеседницы и нашла на его месте неприступную маску.

– Правду ты не скажешь, а ложь меня не интересует, – твердо ответила Лилия.

– Ты так боишься его? – сощурилась София.

– Так. Он того стоит. Страшный интриган. Уж я-то знаю…

– Успокойся, он просто хотел узнать, зачем я охотилась на него. Искала, наводила справки… Я не говорила тебе, чтоб ты не вмешивалась в поиски. Я и на квартире его бывшей была, разговаривала с соседями, и у бывшей Марининой соседки о нем пыталась разузнать. Она, как мне сказали, хорошо с ним ладила…. Вот Артур и встрепенулся. Решил узнать, что мне нужно…– Сафо не слишком хотелось сознаваться, но успокоить Лиличку все же стоило. – Ничего, связанного с работой, мы не обсуждали. – не погнушалась и ложью она.

В глазах Лилии вдруг мелькнул такой не свойственный ей, такой удивительно острый и пронзительный лучик надежды.

– Правда? – как-то совсем по-детски спросила она. – Действительно?

Сафо стало стыдно, но она продолжила:

– Конечно, правда. А какое он может иметь отношение к нашей работе? Я пересказала ему последние просьбы Марины. Подтвердила, что писала в книге правду, и что видела эти записки своими глазами… Он посомневался, позадавал всевозможные дурацкие вопросы, я послала его вместе с его недовреием, и мы распрощались. Отчего ты сама не своя?

– Так, – Лилия нервно отмахнулась, – Плохие предчувствия. Не совсем понимаю, зачем Артуру появляться здесь. Он говорит, чтоб снять с себя хвосты и обвинения… Но хвоста-то никакого давно уже не было. Мы давно махнули рукой и распрощались с возможностью что-то получить с него. И он знал об этом прекрасно… Так к чему же эти явления? Да еще и в тот момент, когда моя деятельность прямо на пике… Зачеп он приходил?

– Понятия не имею! – твердо заверила Сонечка, предварительно медленно прокрутив в голове тот сумбурный текст, что нес на эту тему Артур: «Игра, спасение, явился, чтоб спасти. Сначала из любопытства, а теперь вижу, что и по необходимости…» – бессвязными и, в то же время, такими осмысленными отрывками проносилась в памяти. – Знаешь, если в поступках всех окружающих нас безумцев искать логику, то жизни не хватит. – параллельно заверяла Сафо Лилию. – Его побудительные мотивы – это его проблемы. Лучше задумываться не о них, а о наших ответных шагах. Сменим замки, предупредим охрану, и все – избавимся на век от нежелательного присутствия. Хотя мне лично он даже не показался таким нежелательным. Забавный тип. Безобидный, но интересный… Я бы с ним подружилась…

– Иногда ты страшно напоминаешь мне Бесфамильную, – сощурилась Лилия. – У той тоже была катастрофическая безвкусица подобного рода. Ей тоже Артур казался интересным…

Сонечка собиралась было выступить в защиту неповторимости собственной безвкусицы, но тут вмешался возившийся с компьютером тип.

– Вот, что-то восстановил. Не знаю уж, то или нет…

У Сонечки в груди что-то резко вздрогнуло и опало. Будто оступилась на краю пропасти и летишь вниз с огромадной высоты, с замиранием сердца ожидая встречи с землею… Неужели? Сейчас Лиличка узнает, что на самом деле писал Артур. Сейчас раскусит притворство компаньонки.

– Вот, – представитель компьютерной фирмы сложил ручки на груди, а губки бантиком. На Сафо он при этом посмотрел так жалостливо, что она сразу же все поняла и мгновенно пришла в себя.

«Привет, проверка связи», – было написано на мониторе.

«Привет», – писалось с новой строки…

– Это то, что удалось восстановить, – с умным лицом проговорил компьютерщик. – Остальное – безвозвратно утрачено, ведь оно писалось поверх уже заполненных кластеров…

Лиличка несколько секунд сверлила его взглядом, он бесстыдно смотрел ей в глаза, изображая предел честности и преданности.

– Ну да, – вмешалась Сонечка, – С этих вот проверок связи мы начинали перестукиваться… А потом он стал вопросы задавать о Марининых записках…

– Если это очень важно, я попробую восстановить и следующую переписку, – тут же поймал подсказку компьютерщик.

Но Лиличка уже и сама прекрасно поняла, что подлавливать его будет слишком хлопотно. С тяжелым сердцем она отпустила персонал, неодобрительно глянула на Сафо и вышла, не снимая с лица озабоченного выражения.

От повальной окружающей лжи и лицемерия Сонечке и самой было муторно. Она прекрасно понимала, что все в мире взаимно, и что, если так беззастенчиво врет и покрывает чужую ложь она, то точно так же обходятся и с ней. Знала, но менять пока ничего не собиралась. Смутные подозрения, что Артур был прав, и что авантюра действительно не совсем безопасна, уже начинали терзать ее. Не то, чтобы Сонечка боялась за себя, – нет, развитый инстинкт самосохранения казался ей чем-то недостойным – она опасалась за справедливость, борьбу за которую с некоторых пор поставила во главу угла. Несправедливо было позволить запечатлеть Марину в глазах потомков ранимой, вечно плачущей и лиричной поэтессой, чем-то схожей с Пьеро – вот Сонечка и написала книгу о живой, настоящей, азартной Марине, в противовес всем тогдашним отзывам журналистов и посмертным посвящениям коллег. Несправедливо было морочить голову нелюбимому Павлику и портить нерадивому Бореньке жизнь попытками организовать его – вот Сонечка и оставила обоих, предпочтя честное одиночество лживому комфорту… Несправедливо было получать зарплату у маман вовсе не за работу рекламщика, а за грамотное исполнение обязанностей дочери – то есть за послушное выслушивание всех маманских бзиков и за их понимание – вот Сонечка и ушла с той работы, хотя было там надежно, спокойно и вполне обеспеченно. И вот, теперь, вместе с навязчивой идеей Рыбки – отчего-то в голове Сафо сразу прочно засела эта кличка Геннадия – о найме помощников основному автору, несправедливость собиралась просочиться и в новую жизнь Сонечки.

Сафо решила набрать очередной абзац. Трудяга-компьютер в очередной раз свихнулся и вытворил чудо. Что-то заело в клавишах или в мозгах. Сафо не притрагивалась к клавиатуре, на экране не появлялось никаких букв, а звук из колонок вылетал такой, будто кто-то печатает.

Это показалось Сонечке настолько забавным, что она даже не стала перегружать комп. Пусть Лилия придет, полюбуется… Такого глюка еще не было!

Но прежде, чем звать компаньоншу, Сафо еще раз вернулась к предыдущим рассуждениям.

– Бросить или побороться? – вслух спросила она сама себя. – Воевать? Но «от ненужных побед остается усталость»… Уходить? Но «ты сбегаешь от сложностей, а беспомощность следом»…

С невозмутимым выражением лица, Сонечка выудила из сумочки монетку, бросила на стол.

– «И вновь продолжается бой!» – пропела, завидев результат. Забрала монетку, выскочила на балкон обдумывать и обкуривать, звонко рассмеялась там, только тогда признавшись себе, что кидала монетку, не загадав, что будет орел, а что – решка. То есть, она сначала увидела, что выпало, а потом убедила себя, что изначально на такое выпадение планировалось продолжение игры. От таких хитрых попыток психики обмануть саму себя Сонечке сделалось необычайно весело.

– Посмотрим, кто кого! – азартно протянула она, раздумывая над дальнейшими своими планами. Потом споткнулась на полуслове и замерла. С соседнего балкона – то есть из кабинета Лилии – доносились приглушенные, но весьма напряженные голоса. Кажется, там кто-то ссорился… Писк, якобы от нажатия клавиш компа, все продолжался, посему ссорящиеся были уверены, что Сонечка сидит на рабочем месте и ваяет очередное интервью.

«Грех не воспользоваться столь полной безнаказанностью…» – подумала Сонечка и бесшумно переместилась к перегородке.

Кусочек мысленного дневника

Всеми дырочками своей черепушки по очереди прикладываюсь к небольшим круглым отверстиям в пластике балконных разделителей. Подглядываю, подслушиваю… В общем, характеризую себя с крайне негативной стороны.

По балкону влево-вправо разгуливает Лиличка. Туфли сброшены, спина расслаблена и оттого сгорблена. Дорогущий фирменный костюм смотрится теперь элегантным, но безнадежно домашним, халатом. Тщательно отпедикюренные ногти недовольно постукивают по мягкому ворсу ковра. Ну и длиннющие же у нее пальцы на ногах! При должной тренировке, из них, вероятно, можно будет крутить первоклассные дули… С некоторых пор Лилия – это не домыслы, она сама признавалась – перестала видеть в Генике мужчину, нуждающегося в должном обращении. «С какого-то момента он стал мне чем-то вроде родственника. Инцест в этом смысле штука хорошая, но больше просто выгодная, чем доставляющая удовольствие. Понимаешь? Ну, как что-то само собой разумеющееся. Я не боюсь потерять страсть Генки и это просто ужасно. Наверно, мне нужно завести какого-нибудь любовника для разрядки…» – говорила когда-то она в порыве бабской откровенности. Теперь я вижу, что не врала. Сейчас, например, видимо, для релаксации после недавнего стресса, Лиличка, абсолютно не стесняясь Геннадия, приводит себя в порядок. Она наложила на лицо травяную маску, чем пробудила в Рыбке все первобытные страхи. Он боится ее ящерного окраса, боится проповедуемых ею идей, предчувствуя в них очередное яблоко для Адама, боится ее ярко красных ногтей, потому что только опасное имеет право одеваться в такой цвет. Он сидит прямо на балконном порожке, смотрит на Лилию чуть вылупленными глазами-пуговками, вздрагивает от каждого ее резкого движения и бормочет очень нервно и зло. Никаких признаков толстяка-добрячка, никаких улыбочек и каламбуров. Эти двое – стоят друг друга. Приторная слащавая обворожительность на людях и откровенная бесконтрольная злость наедине друг с другом.

– Ты сумасшедшая! – несмотря на свою явную перепутанность, Рыбка все же решается спорить. – Никаких прямых эфиров! Ты помнишь, чем окончился тот прямой эфир с Бесфамильной? Она чуть не завалила и наш проект, и себя за компанию… Пришлось экстренно менять планы и сворачиваться. Тогда хоть страховка была в виде этой Марины-Рины, что сейчас сидит. Зачем тебе такой риск?!

Опа! Это что-то новенькое. О таких нюансах мне никто не докладывал. По моим сведениям и в моей книжке все происходило совсем по-другому… Марина, что сидит, была страховкой? Кого и от чего она страховала?! Марина-Рина, что сидит… Рина, что…

– Не надо фамилии, просто Марина. Или уж Рина, если без путаницы. Я даже к этой кличке собачей уже привыкла, такая смиренная. Рина. Так и пиши…

Хриплый голос, очень короткая стрижка и крепкое телосложение. Глаза большие и, вероятно, красивые, но все время сощурены, оттого неподвластны изучению. Она не выглядела авантюристкой. Она совсем не походила на ту девушку Марину, которую когда-то мы с Павликом разыскивали по просьбе Марины Бесфамильной… И все же это была та же самая особа. Мать двоих детей, аферистка широкого профиля, умная и хваткая бестия, которая сейчас отчего-то выглядела обычной уголовницей. Плечи расправлены, но чуть приподняты, руки – на бедрах. От этого осанка кажется позой, а улыбка – надо заметить, у барышни ровные, красивые зубы, – ухмылочкой…

Прежде чем взять у нее интервью, я неделю изучала все подспудные материалы. Лилия как угорелая моталась по инстанциям, выбивая разрешение на это свидание. Что-то там не ладилось. Суд еще не огласил приговор, следствие еще не завершилось, потому нельзя было писать что-то о заключенной. Лилия еле доказала чиновникам – не без помощи Рыбки, разумеется, не без его влияния и финансирования – что наша книга ничего общего с преступлением, совершенным заключенной, иметь не будет. Что речь пойдет совсем о других, предыдущих ее грешках, и ничем не повредит следствию. Лилия моталась, как электровеник, и, наконец, добилась своего. Меня вели на свидание. Совсем чуть-чуть, но все же было страшно оставаться с девицей наедине. Несмотря на полную безобидность моего визита, забыть о том факте, что сидит эта Марина за самое настоящее преднамеренное убийство, я не могла. Впервые я видела убийцу так близко, а может, впервые знала, что тот, кто сидит передо мной – убийца.

– Хватит в гляделки играть, – интервьюируемая попыталась взять инициативу в свои руки. – Задавай свои вопросы.

– Я у вас по делам давно минувших дней, – я заходила издалека и глупо улыбалась: уж слишком хотелось облегчить вдруг образовавшийся «тяжелый» фон. Рина выглядела мрачно и вела себя соответственно. Напряженно и резко, будто человек, переживший громадную трагедию. В принципе, было с чего. Особо в материалы дела, за которое она осуждалась, я не вникала, но достоверно знала – она убила из ревности кого-то близкого и дорогого. Убила жестоко и осознанно, а теперь, вероятно, мается. Но меня все это не касалось. – Я к вам из того времени, когда город склонял пред вами свои золотые головы, когда вы блистали и покоряли элитные ночные клубы чужим пением. Все, что случилось с вами в дальнейшем – меня не касается. Давайте поговорим, как журналист и звезда. – мне казалось, я расшевелю ее этим, вытяну… В этой особе, судя по деяниям, должно было крыться немало импозантности. Для книги она нужна была мне яркой и запоминающейся… Образ сломленной, умудренной уголовницы, со скептическим прищуром, совсем туда не подходил… – Я не играю. Вы ведь и впрямь звезда. Звезда афер. Кто еще до такого бы додумался… В общем, я к вам по поводу певицы Черубины и ваших с ней махинаций… Не бойтесь рассказать все правду. Она красива и потому заслуживает обнародования…

– Не трать красноречие, – прервала Рина все в той же нагловатой манере. – Со мной уже трое до тебя разговаривали. – и действительно, прежде чем меня допустили к Рине, с ней сначала кто-то из местной администрации разговаривал, потом сразу – Лилия, потом – я. Разумеется, они давно уже все объяснили. Я досадовала на свои промахи в разговоре, лишние слова и не нужную суету… С другой стороны – все это должно было помочь Рине расслабиться. – Короче, я предупрежденная.. Устав знаю, претензий не имею… Ты подружка Бесфамильной, пишешь книгу о том, как она была певицею…

– Не только. Вообще, о Марине. Вы, если что другое о ней интересное помните, не связанное с карьерой певицы, тоже рассказывайте…

– Все, что знаю, рассказывать – язык отвалится. Я девушка мудрая, многое слышала-видела, но о большем догадываюсь по взглядам да реакциям. Вот тебе, к примеру, никакая другая Маринина жизнь не нужна. Ты и сама ее знала, и сама видела. А вот сразить всех наповал историей с Черубиной – это да, это стоит свеч и трудов. Не переживай, я в курсах. Возражений не имею, согласие на интервью еще твоей патронше дала. Я ведь – девушка легковнушаемая, а Лилия Сергеевна – дама настойчивая… Давай, спрашивай, не стесняйся. Можешь не торопиться. Мне тут нравится.

Мне, кстати, тоже, нравилось. Лилия сумела выторговать нормальную обстановку для свидания. Никаких глазков, наблюдателей, решеток, перегородок между разговаривающими, или еще чего. Мы сидели в небольшой комнатке с мягким уголком и низким столиком. То есть, конечно, казенщиной пахло за версту. Кресла старые советские, пружинистые, затертые не одним поколением ерзающих задниц. Столик по краям с отбитым лаком. Но в сравнении с предлагаемой раньше приемной со стеклянным разделителем и телефонными трубками для разговоров, эта комнатка казалась мне раем.

– Расскажите, как вам в голову пришла идея стать Черубиной.

– Как, как… – передразнила Рина и начала излагать. Довольно складно, хоть и как-то монотонно – без внутренней страсти, что ли. Так читают тексты пьес на застольной в театре – как и положено на предварительной читке: вполсилы, просто для ознакомления, но уже с наметками эмоций и внутреннего состояния. Впрочем, мне и самих фактов было достаточно. Диктофон послушно запечатлевал все сказанное. Позже, при расшифровке интервью, я все холодела при мысли, что такая ценная информация могла не влезть на кассету. Я ведь сдуру несколькими кассетами не обзавелась. Но, к счастью, пленки хватило тютелька в тютельку… – Стать Черубиной я решила из зависти. Уж больно просто у этой звезды все получалось. Я в то время тоже певицей была, только не профессиональной. На жизнь я массажем зарабатывала. А для души – своя группа, рок-н-ролл, попытки пробиться, то, се… Ни хрена в этой стране, в наше время у молодой группы получиться не может. Спонсоры нужны. А у меня их не было. И тут смотрю – какая-то пигалица, поет попсу, вроде не протеже чья-то… И вдруг – р-р-аз – и суперзвездой сделалась. С хит-парадов не вылазит, из каждого открытого окна звучит. А все почему? Из-за грамотного пи-ара. Из-за интриги. Она ведь вроде и знаменитость всем известная, а вроде и тайна тайная. Идея быть певицей в маске очень хорошо на нее поработала. И если б это все где-то далеко происходило, на далеких голубых экранах… А то ведь под самым носом. Так сложилось, что я к звезде этой в штатные массажистки попала. Так всю их группу «Русская красавица» – ну, в смысле, и Черубину, которая на самом деле Марина, и балет, и Лилию Сергеевну, которая у них была менеджером, – так всех их и узнала. И так обидно мне сделалось! Мы с ребятами музыкантами на куски разрываемся, чтоб в местное ДК на бесплатный концерт какую-нибудь знаменитость затащить. Ну, чтоб нас продвинуть кто захотел. А эта – ну, Марина, в смысле – нифига не делает, просто откуда-то как из воздуха взялась. Небось, денег через Лилию насосалась на эфиры, и вот на тебе – знаменитость. О том, что Марина, кроме артистической деятельности, еще и поэт, что тексты свои исполняет, я тогда не знала. И о том, что популярность к ней сама пришла, не через деньги, а просто потому, что людям песни понравились, я тоже не задумывалась. А ведь потом я узнала, как все было. «Русская красавица» уже, оказывается, во многих клубах известным проектом была, когда Лилии Сергеевне босс предложил заняться контролем инвестиций в искусство.

Эти ее постоянные оговорочки и попытки показать, что она давно не испытывает к Марине неприязнь, и что раскаивается, и что признает теперь Маринино право на звездность, казались мне притворством. Кажется, Рина просто не хотела оставаться в глазах общественности гадиной. В остальном, интервью шло отлично. Довольно честно, с подробностями, Рина пересказывала свою историю. Многие факты для меня были новинками, для читателей же вообще все из этого рассказа должно было стать откровением. Никто ведь не знал до моей книги, что недавно ушедшая из жизни поэт Марина Бесфамильная и загадочная певица Черубина, год назад скончавшаяся прямо на концерте от сердечного приступа – одно лицо. Причем, если Бесфамильную знали немногие – как ни раздували из нее лирическую героиню, но все же наш «Нараспашку» да и вообще поэзия сейчас была интересна лишь тонкой прослойке, – то солистку проекта «Русская красавица», певицу, всю карьеру скрывавшую свое настоящее лицо под маской, предпочитая выставлять напоказ душу и голос – знали все. Черубина была необычайно популярна, и то, что целый год еще после официальной смерти она была жива и ходила среди нас, было настоящей сенсацией… Для читателей – сенсацией. Для меня – невозможным потрясением. Как Марина могла не раскрыться мне? Ни мне, ни никому другому из нашего круга? Выходит, мы совсем не знали ее. Именно это и подтолкнуло меня копать, искать, писать… Открывать для себя новую Марину Бесфамильную, а потом убеждаться, что это лишь факты новые, Марина – все та же. Взбалмошная, азартная, гениальная и сумасшедшая…

– В общем, удалось мне тайком списать фонограммы. Удалось и маску с нарядами на некоторое время за пределы виллы вынести. Сделали точные копии. Комплекцией мы с Мариной Бесфамильной не слишком были похожи, но я надеялась – никто ничего не заметит. И не заметили! В первый раз, конечно, страшно было. Мои ребята договорились с одним окраинным клубом. Так, мол, и так, привезем вам Черубину. Только без балета, и потому в полцены. Привезли, прошло на «ура». Ну и пошло-поехало… Я не ради денег это все делала, а так – для прикола. Ну, раз честными методами пробиться не удается, будем стебаться по полной программе. Иметь всех этих ослов по полной программе. Они ведь так никто и не заподозрили подделки! То есть, им по большому счету, все равно – под фанеру им поют или нет, настоящая звезда или ряженая. Я даже не подражала – пародировала. Все больше в цирк комический выступления превращала. Но с фишками всякими, разумеется. То змейку на груди рвану до пояса и давай, как цыганча, трясти наливными-вывалившимися… То с мальчиками своими – ну, музыкантами, то есть – грязные танцы на сцене устроим… А иногда, если подвыпью хорошо, так и подол до ушей могу. А там колготки сеточкой и никаких таких трусиков. Веселилась, в общем. Нет, глобально мы осторожно работали – следили, чтоб не было у «Русской красавицы» в одно с нами время какой-нибудь шумной акции. Старались по их следам не выступать. А администраторам всем объясняли – то Черубина с группой, а это – самостоятельно. Поэтому и программа немного более вольная. А им там в клубах чем вольней, чем стоит от программы такой крепче, тем лучше… В общем, вернувшись из тура с гастролями, настоящая Черубина нас выследила. Подходит ко мне после выступления. Гляжу – Марина Бесфамильная. Молча кивает на авто. Она кивает, а телохранители ее, ребята мне с виллы еще знакомые, с двух сторон от меня уже стоят и ухмыляются… Садись, мол, поехали… Я обомлела вся. Понимаю – допрыгалась. Но сажусь. А что делать. Все равно достанут ведь… Марина негодует вся: «Какая вульгарщина!» – шипит. – «Это ты издеваешься, или и впрямь я так выгляжу?» «Не», – отвечаю, осмелев, – «Не боись. У меня – порно, у тебя эротика…Только кроме нас с тобой, никто этого не замечает. Ты их морды в залах видела? Им что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило…» Ну, то есть я, наверное, не так сказала. На «вы», там, и с уважением. Но смысл именно такой был. А она в ответ: «Это ты не в тех местах выступаешь». А сама напряженная вся. Как пружина или гадюка перед прыжком-нападением. Глаза горят, руки трусятся… Ну, думаю, тут мне и каюк настал. Сейчас, думаю, сдаст ментам за мошенничество. Или ребятам своим предложит побаловаться. Они так на меня косились, ух! С явным желанием проучить нерадивицу. У Черубины ведь, ты же знаешь, от этой знаменитости такое положение сделалось, что все дозволено. Прихлопнула бы она меня или, там, покалечила – и ничего бы ей за это не было, кроме рекламы еще большей. Потому как она – народная любимица, а я – кусок дерьма на палочке. У них, у звезд, у всех так… Но Марина по-другому рассудила. Настоящим была человеком, ничего не скажешь… Странная правда, но у них, у талантливых, у всех так. Музыканты, они народ повернутый, особенно рок-н-рольщики…

– Почему «они»? – Рина вдруг провалилась куда-то в свои мысли, и мне пришлось тормошить ее вопросами. – Ты ведь тоже, говоришь, играла что-то…

– Я? – она поморщилась в приступе какой-то новой внутренней боли. – Да так, ерунду всякую… Впрочем и Черубина-то тоже – попса. Правда ведь? Но я не об этом. В общем, решила госпожа Бесфамильная все по-своему. «Вот что» – говорит. – «У меня завтра большой концерт. На хорошую, родную мне публику. Выйдешь вместо меня. Балет отдохнет, ничего с ними не станется. Хочу посмотреть на реакцию. Не может же быть, чтоб им и впрямь все равно было, кто перед ними ногами машет, и кто поет – бездушная техника или сама Черубина. Будешь слушаться – никаких у меня к тебе претензий не будет. Даже расписку напишу, если хочешь, мол, претензий не имею, проведенные концерты был по моей воле отыграны…» Расписка эта у моего адвоката, и она вам ее не отдаст. И не просите даже…

Копию расписки Лиличка позже все же вытянула. В качестве иллюстрации к рассказу Рины, вместе с фотографиями – вот тот концерт, где она под маскою, вот фото нашей встречи: мы с Ринкой одновременно к одноразовым стаканчикам с разных сторон низкого столика тянемся… Расписка тоже прилагается. В книге вообще очень много иллюстративного материала, за что спасибо огромное Лиличке. Вот где она, действительно, на славу поработала.

– … Что с Мариной творилось после того концерта – передать не могу. Нет-нет, вслух не говорила ничего. Но сразу сама не своя сделалась. Бледная, глаза красные… Публика ведь меня «на ура» приняла. Нет, чтоб плюнуть, просит меня, чтоб я еще концерт отработала. «Не трави себя! Не мучь!» – взмолилась я, потому как не было мочи уже глядеть на эти ее мучения. – «Такой это зверь – публика. Всеми подряд приручаемый. Что на него из телевизора и радио льется, под то он и балдеет. Забей!» Но она не забила. Два концерта еще наблюдала за своей изменницей-публикой. А я уж нарочно так себя вела, что даже самой мерзко делалось. То рот под фонограмму открыть забуду, то поверх песни давай кричать бред всякий, вроде: «Пользуясь случаем, хочу передать привет этому мальчику в его восемнадцать лет…», то движения вскяие похабные изображаю, похлеще, чем в клубах своих. Я б сама от такого концерта обалдела бы давно и часть денег обратно потребовала. Часть – потому что промывка желудка тоже денег стоит, а меня бы от концерта обязательно блевать потянуло, и я б за это блевание бы честно, как за промывку, заплатить бы была согласная… Но не как за концерт! А народ в зале ничего – беснуется, радуется. Вот после этих концертов и приняла Марина то роковое решение: «Не будет им больше Чурубины. Не хочу. Не в этом смысл. Опускаются руки. Проект пора сворачивать…» И как Лилия Сергеевна ее ни уговаривала – ни в какую. Тогда решили хоть людям ничего не говорить. В шоу бизнесе ведь, ты же знаешь, уйти из жизни – почет, а со сцены – позор. В общем, разработали план. Отработала Марина Бесфамильная свой последний в жизни Черубиновский концерт, на последней песне задержала дыхание, упала… По всем новостям потом передали, мол, замертво. И мое лицо показали в качестве Черубиновского. Это Марина настояла: «Любая тайна» – говорит – «Рано или поздно должна быть открыта, иначе это не тайна, а издевательство над зрителями. Но я светиться не хочу. Не интересно мне все это больше. Ты у меня в долгу, так что придется последнюю мою просьбу выполнить – будем выворачивать события так, мол Черубиной ты была… Самых близких предупреди, чтоб, увидев тебя в новостях мертвую, в обмороки не падали. А сама – внешность видоизменяй и город надолго освобождай от своего присутствия». Я повозмущаться хотела, да боязно – все ж таки я на горячем пойманная, да кару не понесшая. А потом Лилия Сергеевна включилась: «А вот тебе, Марина-массажистка, оплата предстоящих расходов», – говорит елейным голосочком. Так все и решилось… Детишек маме сдала, с пацанами-музыкантами распрощалась, взяв клятву о молчании, да деньжат Лилиных подкинув немного, а сама – в путь дорогу… Кто знает, не влезь я в это тогдашнее насмешничество, может, Марина Бесфамильная не разочаровалась бы ни в себе, ни в публике, ни во власти своей над публикой… И тогда, может, не наложила бы на себя руки. А так выходит – год после этих событий потынялась по миру, ничем особенным не занимаясь, так своего смысла и не нашла, да не выдержала. А я все мучаюсь, неужто и в ее уходе я виновата? И вообще, скверная все это ситуация. Кто знает, не уедь я тогда, может, и не встретила бы в результате одного типа, может, и не узнала бы обо всех его подлостях, может, не застала бы с другой, которой верила. И не сидела бы тогда здесь, не звалась бы убийцею. Да и он ходил бы жив-живехонек… Все ж таки жалко его. Он хоть сволочь, но человек-то хороший… – Рина быстро опомнилась. – Но это уже совсем другая история, – завернула с насмешечкой. И диктофон тут же клацнул – кончилась пленка-то.

– Прямой эфир чреват всякой гадостью! – продолжает гневаться Рыбка, а я ломаю голову, какая-такая гадость у него с Мариной из-за прямого эфира приключилась, и почему я, знаток-исследователь-почитатель, ничего не знаю об этом происшествии. Кроме того, Рыбка говорил: «Марина чуть не завалила наш проект». Какой это он ему «наш»?! По моим сведениям, проект – Маринкин, а кое-какие деньги Рыбка туда вкладывал не как владелец, а как добрый спонсор и сам при этом никаких дел в нем не вел, целиком доверяясь затеявшей эту историю Бесфамильной. Что-то противоречит моя информация тому, о чем Рыбка сейчас толкует Лиличке: – Черубиновский проект создавал Артур. Ты же знаешь этого перестраховщика – предусмотрел и то, и се… А вот, на тебе, на прямом эфире прокололся. Если даже у него не получилось…

– Успокойся! – Лилия уже взяла себя в руки и теперь лишь тихонечко посмеивается. – Ты слишком переутомлен. Нельзя столько думать. Иди сюда, расслабься и вспомни, кто мы. Мир – наш, мы можем все, нам ничего не страшно… Артур – ничто. Мы же оба это прекрасно знаем. Он был влюблен в свои идеи и совсем не уделял внимания материалам, из которых их строит. Я – другая. Я все-таки психолог, милый мой друг. Все будет в порядке. Сафо приручена полностью. Я контролирую ее. С ней не возникнет проблем ни на прямом эфире, ни при сворачивании проекта. Она – материал податливый…

Ну, ничего себе! От греха подальше – чтоб не выдать себя, не вспылить, не наскандалить, не высказаться, – отлетаю обратно в кабинет. Тем более, что компьютер теперь совсем сошел с ума и пищит на одной ноте противным голосом. Клацаю кнопками перегрузки, явно нервничаю. Еще раз прокручиваю в голове все услышанное. Мало того, что игра ведется явно бесчестная. Так еще и против меня, судя по всякому. Это я-то податливый материал? Это я-то полностью контролируема?! Ох, Лилия, ох как ты не права… Ну, погоди, дождешься у меня, поломаюсь и шуму наделаю, хуже моего компьютера. И никакая перегрузка тебе тогда будет не по силам.

А может, я все усложняю? Может, этот их разговор совсем не так трактуется? Может, никаких обманов между нами не кроется? М-да, запутка запутанная. Впору уходить, да любопытство неукрощаемо…

На прямой эфир – таки позвали. А в гримерке сидели самые настоящие тибетские монахи! Целых три штуки! Равномерно бронзовые, безволосые, округлые, похожие между собой словно братья, то ли из-за одинаковой одежды – длинных желтых балахонов, перекинутых сверху через плечо на древнегреческий манер, – то ли от общего выражения довольной покорности на лицах. Они тихонько переговаривались по-своему, не проявляя к окружающим ни малейшего интереса. Переводчица – вот кому нужно было идти в просветленные! – вся светящаяся, улыбчивая, гипнотизирующая твердыми интонациями и чувством, звучащим в ее словах. Она терпеливо отвечала на все вопросы присутствующих. Разговор с монахами в прямом эфире уже состоялся. Там они пели разложенные на многоголосье мантры, завораживая низкими грудными, каким-то совсем нечеловеческими звуками, а потом рассказывали через переводчицу, где и когда можно будет послушать их концерт. Теперь, в гримерке, на переводчицу обрушился шквал вопросов от работников передачи. Все-таки не каждый день монахи посещают!

– Нет, почему же, материальный вопрос их очень даже интересует, – лучится доброжелательностью переводчица, не гнушаясь в пятый раз рассказывать одно и то же. – Они ведь – беженцы. Китайцы сделали невозможным их проживание в родных местах и следом за Ламой все истинные монахи ушли через горы в Индию. Конечно, у новых монастырей есть свои покровители. Преимущественно из Голливуда, вы же знаете… Но средства все равно нужны! Сейчас очень многие тибетские монахи странствуют по миру с концертами и зарабатывают средства для существования своих монастырей…

– Она говорит с такой убежденностью, что даже хочется верить, – шепчет мне на ухо Лилия. – Эх, где мои двадцать лет, где наивность и непорченность? Как противно иногда быть скептиком! Впрочем, даже в двадцать я не была дурой… Нет, ты только посмотри на нее!

Лиличку задевает в происходящем поведение одной юной особы. Ее представили нам, как помощницу режиссера. Девочка явно поставила себе цель выглядеть стильно, потому кривляется сейчас, что есть мочи. Сидит на полу напротив переводчицы, обхватив руками обтянутые длинной юбкой колени. Тянет демонстративно заинтересованное лицо к рассказчице, то и дело проводит расческой по длинным белым волосам, чтоб держались еще ровней, моргает лысыми ресницами – на самом-то дели они у нее нормальные, просто стрелки девочка зачем-то навела слишком ярко, а ресницы вообще не накрасила – и, главное, очень жеманным тоном, поводя плечами в такт словам, задает совершенно глупые, несколько раз уже освещенные вопросы. Лилию трясет от подобных особ. И я знаю почему – они слишком похожи на саму Лилию. Впрочем, нет. Моя кривляка, все же, смотрится естественней.

Кстати, за то время, что мы были в гостях на этом канале, юная помощница режиссера успела трижды переодеться, перепричесаться, и вообще в корне сменить имидж. Красивая, на самом деле, девочка, любопытная… Один из монахов явно тоже так думает. Отвлекается от своих разговоров, смотрит в упор на девочку, дожидается ответного взгляда и вдруг самым обычным, самым земным образом подмигивает… Потом быстро облизывает пухлые губы мягким языком и подмигивает вновь. Девочка переводит ошарашенный взгляд на переводчицу.

– Что вы! – отвечает кому-то дальнему та. – У них очень много запретов, законов и добровольно наложенных на себя лишений. Все они дали обет безбрачия. Из родных только браться, сестры, да родители. И те, в большинстве, остались далеко на Тибете. В двенадцать лет мальчика, который пожелал стать монахом, родители отправляют с проводником через горы. Чаще всего они больше никогда не видят свое чадо. Представляете, как велико у них уважение к вере и образованию в монастыре, если родители – а у них очень любят детей, очень-очень, – соглашаются пойти на вечную разлуку с сыном, ради того, чтоб он мог получить должное духовное развитие… Понятие любовь связано у них совсем с другими материями, вовсе не с отношениями между полами…

Мы с юной помрежшей обе думаем, что странное поведение монаха нам показалось. Гримерша – до чего толкова, до чего умничка! – уже почти привела меня в порядок. Лиличка сидит рядом и пристально наблюдает за ее работой, а я бесцеремонно разглядываю в зеркало всех присутствующих и вслушиваюсь в разговоры. «Люди-ляди, людишечки,/До чего же не скучные…,/ У экрана окошечка, / Я торчу круголосуточно…» – играет в голове что-то похожее на Сукачева. Или не на него?

– Слушай, они файлы потеряли, у тебя дискет с собой нет? – Лиличка только что гневно отчитывала свой сотовый в углу гримерки, а теперь вот бросается на меня. – Ну, как можно быть такой безалаберной?! Ну, надо же было захватить дискеты с текстами! Я ж предупреждала!

Ничего подобного! Об эфире предупреждала, о текстах – тоже. А про дискеты – нет. Это она только сейчас выдумала, чтобы найти повод сорвать на мне свои психи. Да и когда просто о тексте эфира речь шла, Лиличка уже начала потихоньку нервы трепать…

– Не поверишь, какие у меня для тебя новости, – ласково улыбнулась Лилия, заглянув ко мне вчера после разговора с Рыбкой. Улыбнулась и в секретер за коньяком полезла, потому что новостей без обмывки у нее не бывает. – Тебя зовут на прямой эфир к этой, как ее… Ну, модной такой ведущей, что вечно прыгает, как ненормальная. С Геником уже обсудили. Он, конечно, руками-ногами «за». Удивляется даже, хвалит, что мы с тобой так лихо стартанули…

– Неужели? – изо всех сил в удивлении вытаращив глаза, я изобразила нужные эмоции.

– Будет честное интервью без всяких подтасовок. Нет, вопросы мы им напишем, разумеется. Знаешь, режиссер мне сама сказала: «Наша ведущая всем хороша, да остолопка редкая. Не хотите неожиданностей – напишите, о чем вас спрашивать…»

Я как раз страшно хотела неожиданностей, но объяснять это Лиличке – маразм, потому кивнула согласно и понимающе. Ну, и тут же села строчить вопросы.

«Скажите, когда вы сами поняли, что Марина и Черубина – это одно и то же лицо, что вы испытали? Гордость за подругу или, может, зависть к ее славе?»

«Я испытала злость. Разозлилась так, что если б Марина к тому времени не умерла, я ее, наверно, убила бы… Как можно было настолько не доверять нам, своим друзьям? Разуверившись в возможности что-либо дать этому миру, она готовилась в душе к самоубийству, в внешне пыталась остаться неизменной. Даже еще живее казалась, чем раньше. С радостью соглашалась на всякие авантюры. В гастрольный тур вместо меня поехала, надеясь наверное, что новые ощущения что-то изменят… Но от себя не убежишь. Узнав о настоящих причинах ее самоубийства, я, конечно, ужасно разозлилась. И на себя за невнимательность и на Марину за скрытость, и на всех нас за то, что остаемся толпа-толпой, неспособной понять поэта… Все это очень похоже на историю с Моррисоном. Все его выходки на сцене – ну, расстегивание ширинки там, нецензурная ругань на концертах и прочее – это ведь не для понтов или там от наркотиков, как пишут. Это – от безысходности. Когда он понял, что в нем видят что угодно – секс-символ, бунтаря, безбашенного музыканта, лютого неформала … – что угодно, но не то, чем он являлся на самом деле – не Поэта. Когда понял это, почувствовал, что люди слушают его тексты, не слыша, не понимая и даже не пытаясь понять… Тогда и начал проверять жизнь на прочность по полной программе. Как известно, в определенный момент она не выдержала… С Мариной произошло то же. Ее не поняли. Она думала, глядят в душу, а они под подол лезли… И вот ей бы плюнуть на мнение толпы в тот момент, вспомнить, что есть люди, которые действительно ценят ее и понимают, а она…»

«Уж не хотите ли вы сказать, что двигательной силой написания такой яркой, такой жизнеутверждающей книги была самая настоящая злость?»

«Хочу. И именно это и говорю. Разобидевшись, я решила все же вывести Марину на чистую воду, пусть посмертно, но все же… А потом, когда накопилось уже очень много материала, грех было не собрать его в книгу. А тут уже включились издатели, и дальше двигательной силой была не моя злость, а их доброта…»

«Или коммерческая хватка? Я слышала, такие вот произведения о недавно ушедших знаменитостях очень хорошо продаются…»

«Ничего об этом не знаю. Я катастрофически не разбираюсь в коммерции, чем сейчас вполне довольна. Если и впрямь интересуетесь, спросите у моего менеджера…»

– Нормально-нормально, только для этого эфира не годится совершенно, – резюмировала глядящая все это время через мое плечо Лиличка. – Эта ведущая отродясь таких вопросов не задавала. Слишком остро для нее. Нужно по-другому. Легко, весело, молодежно… И, прошу тебя, делай акцент все-таки а рекламе будущей книги. Побольше говори о том, что заканчиваешь работу над продолжением, в котором будут еще более сенсационные факты…

– Опять – двадцать пять! – вспылила я. – Но ведь нет никаких фактов! И продолжения никакого пока нет. Я не напишу его, может, никогда, а ты хочешь рекламировать…

Но Лиличка оставалась непреклонной. Пришлось переписывать интервью. И вот теперь выяснилось, что его потеряли. И правильно. Должно же в этом мире происходить хоть что-то, заранее мне не известное…

– Идиоты! – шипит Лиличка, вытащив еще не доделанную меня из рук гримерши. В здешней курилке совершенно неуютно – холодно и некуда присесть. Я хочу, чтоб мне докрасили второй глаз, хочу настроиться на эфир, а вместо этого должна предоставлять Лилии возможность выговориться. – Говорят, «все всегда импровизируют! А вопросы мы вас просили подготовить просто для общего ознакомления с направленностью беседы…» Не надо было соглашаться с ними бесплатно работать, надо было им сразу перечислить сумму, чтоб были как шелковые…

– Чего ты боишься? – я решаю пойти напролом. – Ничего запрещенного они не знают, только официальную версию. А я, можешь поверить, пока ничего не скажу. Если б хотела, давно б уже сказала, так ведь?

Лиличка меняется в лице и закусывает губу. Брови ее стремительно взмывают вверх.

– Ты это о чем? – щурится. – Не понимаю тебя…

– Ну там, о том, что мы наемников собираемся для продолжения брать, и прочих нечестностях, – быстренько съезжаю с темы.

– А-а-а, – Лилия вздыхает с явным облегчением, и я теперь точно знаю, что в проекте есть нечто, глубоко от меня сокрытое. «В этой книге очень мало правды…» – говорил Артур. Похоже, это были не пустые подозрения… Лиличка, тем временем, опомнилась. – Ладно, будь, что будет… Что это я тебе зубы заговариваю. Иди, иди, готовься… Я пока Генику позвоню, а то он как увидит, что интервью не по тексту пошло, так весь канал им тут и закроет… Иди, иди…

И я, представьте, как самый настоящий честный человек, пошла в гримерку, и даже не стала подслушивать!

Отгремел очередной клип, под завершающие аккорды Ведущая отплясывала на фоне большого экрана, демонстрирующего все, творящееся в постановочной части студии. Начался новый кусок утреннего прямого эфира.

– И снова, снова с вами наша программа и, разумеется, я,– все это бодреньким, звонким голоском, да с пританцовываниями, да с улыбочкой. Слишком крупная, слишком веснушчатая, слишком с простыми чертами лица, чтоб считаться красивой, но такая живая, подвижная и бойкая, что глаз не отвести. Не зря в нее влюблено такое количество телезрителей.

– Итак, у нас в гостях…

И пошла-поехала длинная довольно-таки читка с представлением. На экране за спиной ведущей в этот момент появляется коллаж из моих фотографий, перед ней – листок с текстом представления, а на низеньком столике возле нее… большие розовые кроссовки. Любопытно…

– Итак, после очередного клипа – не знаю, как вам, а мне лично клип этот по душе, хотя и песня и сам коллектив, скажем прямо, оставляет желать лучшего – после этого самого клипа вы будете иметь возможность побеседовать с Сафо, той самой Сафо, что провела расследование о Черубине, с той самой, что печаталась вместе с Мариной Бесфамильной в сборнике «Нараспашку», но, в отличие от Марины, не повесилась, а осталась жива-здорова и даже популярна, отчего и приглашена сегодня к нам в студию. Итак, после клипа…

Все это ведущая выпаливает сумасшедшее быстрой скороговоркой, качая в такт головой и, якобы невзначай, крутя в руках те самые кроссовки. В эфир идет клип, ведущая моментально меняет выражение лица.

– Вы совсем крышей поехали! – кричит себе в микрофон, что под кофточкой. – Скоро унитазы рекламировать начнете, так что, заставите нас на унитазах сидеть? Ну что за убожество – ведущая в руках с кроссовками… Тьфу! – и тут же снова улыбка-осанка-скороговорочка. – И если вы смотрите на меня и думаете, что у вас галлюцинации, ну, потому что нормальный человек обувь носит не на руках, а на другом месте, то я вам скажу так – эта обувь приятна настолько, что ее не грех и к груди прижать. Хотите проверить? Звоните уже сейчас в сеть магазинов спортивной обуви. 5556603, поверьте, вам там будут рады. А если не получается 5556603, звоните просто 03, там тоже помогают… Но, я излишне отвлеклась. У нас в гостях…

И снова текст обо мне, не содержащий ничего нового. На месте умного зрителя я переключила бы канал. Сколько можно об одном и том же? И не скрывая даже скептической усмешки, оборачиваюсь к ведущей. Следующие несколько минут мы боремся за право голоса. Она задает долгие пространные вопросы, любуясь складностью своей речи и собственным остроумием, потом сама же пытается на эти вопросы отвечать:

– Думаю, наша гостья ответила бы положительно, потому что, как ни крути, а другой ответ тут неуместен…

А мне приходится строить из себя буку, перебивать ее и лезть на рожон:

– Во-первых, не стоит задавать вопросы, ответы на которые вам кажутся однозначными – людям ведь хочется узнать что-то новенькое, а не то, что они и так знают, а во-вторых, я как раз придерживаюсь другого мнения на этот счет. Нет, самоубийства – это не плохо. Это тоже метод, тоже вариант, тоже путь… Просто нельзя ступать на этот путь необдуманно. Моя же героиня поступила именно так, она даже не попыталась…

Наконец, наш состоящий из сплошных перебиваний друг друга диалог прервался звонками зрителей. Спрашивали много, по делу, интересное. Кто-то – просто интересуясь Черубиной, кто-то – уже прочитав книгу и интересуясь источниками информации. Кто-то – с благодарностью, кто-то – с гневом:

– Вам не кажется, что если человек при жизни скрывал какие-то факты своей биографии, то, вероятно, он хотел бы, что б и после смерти эти факты остались неузнанными? – зло спросил голос, страшно похожий на Нинелькин.

– Кажется, – называть ее по имени я все же не решаюсь, потому как вдруг не она, или она, но намеренно инкогнито… – Но, что поделаешь, таковы правила игры. Кто-то скрывает, кто-то разоблачает. Марина была хорошей журналисткою, если б она уже после моей смерти наткнулась на интересный материал обо мне, она бы тоже опубликовала его. В этом смысле мы бы с ней прекрасно друг друга поняли, и ни на что не обиделись. Другое дело, когда можешь реально повлиять материалом на жизнь человека, тогда да, тогда многое неэтично… И потом, ведь я не гадости о ней раскопала и на люди вынесла, а, как раз, наоборот. Открыла то, что Марина скрывала из скромности…

– Ой, ты божечки! – ведущей явно скучно не быть в центре внимания и она планомерно вставляет свои реплики. – Скромная Черубина! Нонсенс! Анекдот, как «Колобок повесился» или «Буратино утонул»… От скромности люди не идут на эстраду…

«Как и на телевиденье, судя по вам!» – собираюсь огрызнуться, но тут эфир прерывается очередным клипом и ведущая мигом становится нормальным человеком. Устало вздыхает, смотрит на меня недовольно. Ничего себе, а ведь мы с ней примерно ровесницы…

– Тяжело с вами! – говорит с укоризною. – В студии один хозяин, а остальные – гости… А то невозможно работать. У нас программа развлекательная, а вы в морально-философскую превращаете. Меня начальство прибьет. Понимаете?

Я настолько удивлена ее нормальностью и подкуплена искренностью, что даже не решаюсь ничего возразить.

– Что? А, поняла! – бубнит ведущая себе в декольте, а потом снова поворачивается ко мне. – Там, говорят, ваши книги привезли на призы. Давайте викторину проведем. Вопросы какие-нибудь придумать сможете?

– Запросто, у меня с предыдущих викторин еще масса вопросов осталась.

– Только не по книге, а более общие. Книгу ведь дарим тем, кто хочет ее почитать, а не тем, кто ее изучил уже…

Доказывать, что частенько человек, прочитавший книгу, взяв ее у знакомых, очень хотел бы иметь такую точно в своей библиотеке, мне представляется бессмысленным.

– Ладно, общие, так общие…

Бедняжка ведущая и сама не знала, в какое русло подтолкнула свою передачу…Зато вышло очень весело.

– Здравствуйте, меня зовут Саша, я хотел бы выиграть приз. Что вы сегодня дарите? – этот явно просто любитель подарков, ни я, ни книга, ни Марина его совсем не интересуют…

– Как? Вы до сих пор не знаете?! – радостно бросается на него ведущая. – Вас в школе не учили, что лучший подарок – это книга… Сегодня мы дарим удивительную, нашумевшую и модную повесть нашей гостьи…

– Вопрос будет сложный, – говорю, когда доходит до меня очередь. – Книга ведь о Марине Бесфамильной, которая обожала Марину Цветаеву, поэтому вопрос будет о поэзии. «Имя твое – птица в руке,/ Имя твое – льдинка на языке,/ Одно единственное движение губ,/ Имя твое – пять букв…» – это Цветаева писала Блоку. Почему, спрашивается, «пять» букв? Шуриком великого поэта не величали, Александр – слово длинное, а в фамилии «Блок» – всего четыре буквы.

– Ой-ой-ой! – хватается за голову ведущая. – А я ведь даже и подсказать вам не могу, потому что сама не знаю, о чем речь… Что же делать, Олег?

– Я Саша.

– Тем более! Что же делать, Саша?

Нет, она все-таки молодец, «держит» бодрый тон передачи в любой ситуации…

– А можно я дам трубку супруге? Она у меня больший спец в чтении… – вдруг спрашивает звонящий. Вообще-то я и сама уже понимаю, что зря полезла с этим вопросом. Нужно давать подсказки и не мучить людей впредь… Александр – не тот, что Блок, а тот, что звонит сейчас нам в студию – передает трубку жене.

– Алло, а куда мы звоним? – спрашивает ничего не понимающая девушка.

Браво! Вот это муж, вот это джентльмен! Не ходите в лес без жены, там могут быть волки! Ничего не объяснив, забросить милую супругу в самое пекло прямого эфира – милое дело.

– Вы звоните к соседям! – не теряется ведущая. – Вас затопило, вода в кухне льется, и вы звоните ругаться. Разве нет? – она все говорит, а я беззвучно хохочу, стараясь, все же прикрывать рот ладонью. – Шутка, шутка, – похоже, режиссер по внутренней связи шикнула на ведущую за издевательство над звонящими. – Вы позвонили к нам в программу и у нас есть вопрос…

Повторяю вопрос, выжидаю несколько секунд, начинаю давать подсказки:

– Нужно вспомнить, в какое время писала Цветаева эти строки. Что-то не так тогда было с правописанием…

– Я поняла! – как дите, радуется ведущая и тут же кидается подсказывать еще. – Какие-то лишние буквы тогда были, и их потом убрали…

– Ять! – гордо кричит супруга обожающего призы Саши. – Ять, ять, ять!

– Урра! – бурно радуются и Саща, и ведущая, и операторы, что стоят за камерами. Мое скромное: «Ну, как бы не совсем «ять», после согласных тогда ставился твердый знак… «Ять» употреблялось в других случаях…» – тонет во всеобщем веселье. Ну и ладно, главное, чтобы всем было весело. Девушка объявляется победительницей, я расслабляюсь, как вдруг еще звонок…

– Я учусь на филологическом. На предыдущий вопрос я с самого начала знала ответ, если есть еще призы, хотелось бы попробовать поиграть…

– Оп-па! – говорю вслух, заразившись от ведущей полной непосредственностью и раскованностью. – А вопросики-то у меня уже закончились. Ничего, сейчас изобрету… Чтобы такое спросить, что бы такое, про серебряный век… Серебряный век…

– Знаю! – перекрикивает мои бормотания ведущая. Как скорая помощь, в которую она давеча рекомендовала обращаться, она сама тут же приходит на помощь. В какой-то миг я, ожидая нормального вопроса, даже благодарна ей. – Вопрос такой: в какие годы был серебряный век?

– В начале двадцатого столетья! – прилежно отвечает звонящая.

– Ай, молодец, ай, какие познания! – радуется ведущая.

– Спросите еще, в какие годы было двадцатое столетье! – зачем-то огрызаюсь я. Обидно, конечно, что после такого высококлассного вопроса, как о Блоке, мы переходим на какую-то попсу… – Впрочем, что это я. Отлично, вы становитесь победительницей! – одергиваю сама себя и даже головой начинаю кивать и плечиками подергивать в такт фоновой музычке. Что зря над людьми издеваться? Вот и я теперь в формате передачи… Все должно быть в нужном жанре.

– Двадцатое столетье было с тысяча девятистого по тысяча девятсот девяносто девятый год, – очень серьезно отвечает звонящая и мои возражения о двухтысячном снова остаются никем не услышанные и заглушаются поздравительными фанфарами, аплодисментами и поздравлениями ведущей. М-да, уж, веселенькая вышла передачка…

– Ты хороша, они – идиоты! – дала оценку Лиличка, и эта ее неумелая попытка подбодрить, лишний раз съакцентировала мой промах. Нужно было учитывать контингент! Или вообще отказаться задавать вопросы к викторине, или подобрать такие, что не виснут в эфире необоснованной паузой. Легче нужно быть! Легче и незаморочистее. А так показалась ханжой какой-то, ставящей себя выше всех, и нормальных людей эстетскими подколочками достать пытающаяся. Поди докажи, что не специально, что просто от растерянности. Вас бы так к стенке приперли прямым эфиром и: «Вот тебе пара секунд, придумывай вопросы экстренно!»

– Поздравляю, горжусь, смотрела с любопытством, хотя, ты же знаешь, по утрам мало на что, кроме желания поспать, реагирую… Ты у меня просто умница! – это маман сочла нужным позвонить, выразить свое мнение. В последнее время она вообще обратилась в образцово-показательную мамашу. Записывает интервью, собирает газетные вырезки, звонит всякий раз со своей оценкой и мнением. То ли и впрямь прониклась повышенным интересом, то ли попросту старается быть причастной ко всему модному. Я ведь сейчас – явление яркое и нашумевшее…

– Спасибо, Александра Григорьевна, – я в любом случае польщена ее вниманием, и отреагировала вполне искренне. – Правда, ваши похвалы мне кажутся излишними. Вероятно, все прошло бы лучше, просто ведущая…

– Ах, – вмешалась маман, у которой по части перебиваний опыта и вдохновения было даже больше, чем у моей ведущей. – До чего ж тебе повезло с этой девочкой! Из всего выкрутится, все в шутку обернет, любую паузу заполнит. Такая молодец… Мне про нее и раньше рассказывали, но я, ты же знаешь, телеведущими не очень интересуюсь, особенно теми, которых надо смотреть по утрам. Но теперь я буду знать и всем расскажу, что моя дочь в прямом эфире с самой Ксенией Ксю общалась и ничуть не проигрывала на ее фоне. Вы подружились, да?

Жаловаться – мол, эта самая Ксю больше любовалась собой, чем вела интервью – теперь совершенно неуместно. Пусть маман прибывает в своих иллюзиях вместе со всенародным общественным мнением. Вероятно, это со мной что-то не так, раз всенародная любимица Ксю вместо восхищения вызывает у меня раздражение… Вероятно, я слишком раздражительна…

– Ты слишком агрессивна и неуравновешенна. Бросалась на эту бедную ведущую совершенно ни за что. Хотя, вероятно, иначе все прошло бы очень попсово и приторно. Честно говоря, для нормального пиара тебе вообще не нужно светиться в таких дурацких проектах… – это Артур. Поздним-поздним вечером, когда все звезды небесные давно повыходили из укрытий и с любопытством наблюдают, как пьют звезды земные, он позвонил мне, и принялся делиться мнением. Мы с Лиличкой привычно коротали вечер в клубе и не ждали уже никаких звонков.

– Кто там? – глазами спросила она меня, подозрительно косясь на телефон.

– Да так, – отмахнулась я, при этом в трубку заявила жеманное: – Ты не мог бы перезвонить как-нибудь в другой раз, я очень занята. Да, страшно занята – пью. С моей нервной жизнью – важное и ответственное занятие. И ужасно опасное, если учесть, что врачи запретили мне пить категорически. Так что не отвлекай меня, созвонимся позже. О’кей?

Оставшуюся часть вечера Лиличка пыталась выведать, кто же мне звонил, а я строила загадочные физиономии, и казалась себе настоящей бестией. Зачем мучить бедную надзирательницу? До сих пор она была уверена, что контролирует все мои связи, и точно знала – ни одна из них не сумеет отвратить меня от работы, и потому спала спокойно. Теперь же, вероятно, станет ворочаться и изводиться кошмарами…

А вышло красиво, между прочим. Не получив от меня ответ, Лиличка тут же, прямо при мне – для демонстрации своего всесилия, не иначе, позвонила кому-то там знающему, поинтересовалась откуда был сделан звонок на мой телефон. Ожидая ответа я волновалась так, будто и сама не знала, кто мне звонил. Оказалось, звонили с автомата. Из метро Таганская. Лиличка позеленела, а я тут же успокоилась, похвалив мысленно Артура и поняв, в добавок, что прослушивание и запись моих телефонных разговоров пока не практикуются.

– Как ты можешь скрывать от меня? – в сердцах негодовала Лиличка и подливала мне при этом еще коньяка. Я явственно ощущала, что эта рюмка явно будет лишней и вообще, диктуемый сегодня Лилией темп опустошения бокалов для меня слишком напористый… Напряженность в разговоре все росла. – Как ты можешь? Опустим даже тот факт, что я отвечаю за твою безопасность и должна быть в курсе, отставим работу… Но ведь мы же подруги! Я думала, нет таких вещей, которые мы не могли бы раскрыть друг другу… – горестным шепотом сообщила Лиличка, а потом вдруг резко сменила тон, на бабско-визжащий, покрылась вся радостью, и, разве что пальцем не тыкала: – Ой, смотри какое пузо! А мне потом говорят, что Генику нужно в бассейн!

Я с радостью переключилась бы на новую тему. Плевать, что терпеть не могу все эти нудности про правильное питание, диеты и прочее, главное – уйти от скользкого разговора… Не тут-то было, Лиличка пару раз еще взвизгнула по поводу мужчины, несущего впереди себя живот, и снова вернулась к своим расспросам. Пришлось срочно выдумывать какую-нибудь придумку:

– Ладно, ладно, скажу… Звонил Бориска. Ты не знаешь его. ББ – мой давний друг и тайный любовник. Всем хорош, только совершеннейший неформал. Вытрепал мне массу нервов своими похождениями… Но я – крепкая, отошла, забыла его и вот теперь – посылаю в ответ на звонки, не задумываясь…

Лиличка тут же успокоилась.

– А, знаю про твоего Бореньку. Наводила справки, проверяла. Пустое, бесперспективное существо. Наркоман, подделывающийся под философа…

За Бореньку стало обидно. Не знаю уж, где Лиличка наводит свои справки, но ее сведения о людях обычно настолько утрированы, что теряют суть.

– Наоборот, философ, пытающийся спрятаться за образ наркомана. Познание умножает скорбь, и не все выдерживают ее. Он пытается прятаться в наркоту. И то, между прочим, не сидит, а пробует… – несколько неуклюже, я попыталась защитить Бореньку. Впрочем, зачем? НА самом-то деле он не звонил. Ни разу с той памятной ночи, как я торжественно и трагично отдалась ему в последний раз, предварительно сговорившись о том, что этот раз действительно последний…

Подождав, пока Лиличка отвернется в сторону сцены, я незаметно потянулась бокалом к стоящей рядом кадушке с каким-то экзотическим цветком. Не в первый раз, выпивая вместе с Лиличкой, я немного подличала: незаметно выливала куда-нибудь налитое. Это было проще, чем открыто признаваться в своих намерениях и открыто сопростивляться Лиличкиным уговорам и требованиям. Все-таки она всегда была очень деспотичной, моя бедная надзирательница, потому все предпочитали обманывать, выкручиваться, а не заявлять прямо о своем с ней несогласии. На этот раз, я кажется, начала выливать спиртное слишком поздно, бес упрямства и азарта уже вселился в меня, потому смолчать не получилось:

– Удивительное дело! – начала я, давясь смехом. – Только представь! Лезу это я к кадушке, чтобы вылить коньяк. Нет, пойло отменное, просто не могу больше… Так вот, тяну руку, нечаянно задеваю ладонью землю а земля-то – мокрая… Хотя, когда садились за столик, поклясться могу – сухая была. Что ж это получается, пока я на пузо это глядела, ты свой коньячок по-быстренькому вылила? Я выливаю – прячась от тебя, ты – таясь от меня… Во маразм, да?! Зачем же тогда пьем? – ситуация показалась настолько абсурдной, что сдерживаться я уже не могла, и смеялась безудержно. Из глаз покатились слезы и я поняла вдруг, что совершенно пьяна. Лиличка-таки добилась своего: «Теперь тебе нужно крепко напиться после этого эфира. Важно снять напряжение…» – говорила она, зазывая меня сюда…

– О чем ты говоришь? – Лиличка внимательно вслушивалась в мои слова, хмурилась, но краснела при этом так, что я четко понимала – врет. Ее коньяком было полито дерево, ее, и никуда от этого факта не денешься! – Ничего не понимаю! Почему ты не могла просто отказаться пить? Сафо, ты меня поражаешь! Думать про меня даже такие низости… Ох, Сафо!

Лиличка недовольно причитала, передергивала плечами, морщилась, волокла меня на свежий воздух проветриться. А я все хохотала и хохотала, уже не из-за Лилички, а просто от общего идиотизма последнего времени… В моем мозгу, вероятно, накопилась критическая масса абсурда и теперь она зашлась взрывами, требуя хоть какой-то разрядки.

Пожилой, морщинистый таксист, развозивший нас по домам – мужа Лилички, который должен был забрать ее машину, мы отчего-то не дождались – с явным сочуствием косился в мою сторону. Все еще вырывающиеся изредка из моей груди всхлипы, казались ему чем-то жалостливым. От этого мне становилось еще смешней, и я еле-еле сдерживалась.

– Позвонишь, когда будешь в квартире! – строго крикнула мне Лиличка на прощанье. Как обычно, громко-громко, на весь двор, чтобы все затаившиеся недоброжелатели знали – эта пошатывающаяся одинокая барышня вовсе не беззащитна, за ее передвижениями по подъезду пристально следят из стоящего внизу такси.

– Позвоните сейчас, а то потом забудете… – голос Артура раздался прямо над моим ухом. Если б я была трезвая, то скончалась бы, вероятно, на месте от разрыва сердца. Я обернулась в ярости!

– Если бы ты была трезвая, то прекрасно услышала бы, как я подходил! – возразил он. – Ты сказала, созвонимся позже. Я сделал вывод, что ты планируешь, все же, остаться сегодня одна, потому приехал. С глазу на глаз говорить всегда лучше… Хочешь, поедем куда-нибудь тебя отрезвлять?

Я отчаянно замотала головой. Снова выбираться куда-то на люди абсолютно не хотелось. Дерзкий визит Артура и злил, и интриговал одновременно… Перед глазами быстро замелькали картинки сегодняшнего вечера… Любопытно, окончится ли он так, как мне сейчас кажется? Впрочем, не окончится сам – окончим…

– Ни к чему эти разъезды, поговорим у меня. – смотрю самым что ни на есть невинным взглядом, Артур принимает игру, и не пытаясь даже играться в галантность, мол «ах, не знаю, удобно ли, ах, уже так поздно, прилично ли, к одинокой женщине, да в такое время…». Кажется, мы отлично понимаем друг друга.

Первый поцелуй случается в лифте, причем целиком по моей инициативе. Поднимаюсь на ципочки, притягиваю к себе нежданного гостя, горячо шепчу в самое ухо:

– Вы пришли катастрофически не вовремя, за что будете сурово наказаны. – и тут же кусаю за мочку уха в доказательство. Артур инстинктивно морщится, скорей из-за исходящих от меня паров алкоголя, чем от боли. Это неприятно, – кому понравится, что от него морщатся, – но я решаю не обратить внимания. В конце концов, я – хозяйка, выходит, инициатива действительно должна быть на мне. Подхожу еще ближе, льну обнаженной ногой к тонкой ткани брюк, ощущаю всем телом его чуждое и вместе с тем такое знакомое тепло. Откуда я его знаю?!

Скольжу губами по его щеке, языком прочерчиваю траекторию… Щека щербатая, немного колючая и отчего-то соленая, будто он тоже недавно обливался слезами. Интересно, от смеха, от горя ли?

– Катастрофически не вовремя! – повторяюсь. Эта фраза отчего-то кажется мне сейчас ужасно стильной.

– М-да уж, пожалуй… – немного растерянно хмыкает Артур и замолкает, занятый поцелуем. Нет, это пока не страсть – осторожное исследование, как бы попытка понять – правильно ли он понял. Правильно, мальчик, правильно! Откидываю голову, смотрю в глаза, улыбаясь. Внешне мы еще абсолютно спокойны, но сердца предательски громыхают на весь подъезд. Оба – и мое, и его, – колотят в грудные клетки, обнажая готовое вырваться наружу неистовство.

Звенит телефон, отбрасываю крышечку, не сводя глаз с Артура, и не отходя ни на шаг, говорю «алло». Боренька… Легок на помине. Надо же!

– Что делаешь? – спрашивает так, будто имеет полное право на такие вопросы в два часа ночи.

– Что делаю? – заговорщически подмигиваю Артуру, прижимаясь еще ближе, кладу его руку себе на спину, сама давно уже вожу пальцами под воротом его рубашки. – Еду в лифте…

– Ты, лифт, подобные твой тон… Сладкое, но опасное сочетание, – Боренька, похоже, тоже под воздействием какого-то дурмана. Ночь воспоминаний у него, как я понимаю… Вовремя!

– Я и лифт? – лукаво повторяю вслух многозначительное, – О да, – смеюсь одним выдохом, – Действительно опасное сочетание!

Двери открываются, влеку Артура за руку по нашему длинному лестничному коридору, почти бегу, роюсь в сумочке, совсем забыв, что переложила ключи в карман… А Боренька все говорит и говорит:

– Собственно, не буду говорить, что хотел услышать твой голос или еще какую попсу. И так ведь слышно изо всех дыр. Ты у нас нынче в соку – в смысле явно в периоде раскрутки… Не честно будет говорить, что не знаю, как у тебя дела. Все знают…

– Неужели? – дергаю торшер за веревочку, не имея никаких сил тащиться в комнату, толкаю гостя в коридорное кресло… Плечом вжимаю трубку в ухо, высвобождая обе руки, кидаю многообещающие взгляды. Артур-подлец, намеренно делает вид, что спокоен. Лицо невозмутимо, выражает лишь вежливое удивление, движения вялы, но податливы. Но я-то чувствую, как он возбужден! Буквально жгу руки его жаром… Путаюсь в диковинном замке ремня. Артур спокойно помогает мне. Ага, попался! Вот она, вся твоя хваленая незаинтересованность!

– Не издевайся, – продолжает Боренька. Артур вздрагивает всем телом от первого же прикосновения, но тут же берет себя в руки. Играючись, пробегаю пальцами по его животу – интересно, он действительно такой накачанный, или просто старательно втянутый в данную секунду? Вожусь с пуговицами рубашки. – Знаешь, где я сегодня был? Ни за что не поверишь! Сядь, а то упадешь.

Послушно сажусь Артуру на колени, обхватив ногами кости его бедер.

– Я тусовался с Павлушей. Да, да, с твоим Павликом. Он пригласил меня выпить водки, и я счел невежливым отказываться… Он все знал про нас, представляешь? Не с первого дня, разумеется, но знал. И терпел, ждал, пока само закончится. Уверен был, что у нас это не могло продолжаться вечно. «Вы ведь не любили ее? Вы ведь не любили ее, так? Сонечка не тот человек, чтобы так легкомысленно жертвовать собственным будущим. Она должна была оборвать вашу связь. И оборвала…» – это он мне говорил сегодня. Нет, ну надо же…

Как хорошо, как приятно, что я сейчас занята и все эти разговоры не трогают меня так, как должны бы… Прошлое сброшено, так же как сейчас моя черная майка. Визг молнии, театральный взмах руки и черная блестящая тряпка, сжавшись комком, отлетает в дальний угол. Она хоть молчит, а отброшенное прошлое не успокаивается, жалобно скулит в своем углу, поливая навязчивыми воспоминаниями и ночными звонками призраков, вроде Бореньки. Жмусь грудью к лицу Артура. Не хочу прошлого, хочу эротики… Очень нежно, но непереносимо медленно Артур подбирается губами к соску. Чувствую, что дрожу…

– А решил поговорить со мной именно сейчас он, потому что уже отошел. Так и сказал, мне, мол, было нанесен смертельный удар, удар в самую веру…

Едва сдерживаю стон, почувствовав, как губы Артура добрались и сделались вдруг твердыми, цепкими…

– «Я», -говорил твой Павлуша, – «делал ставки на Сонечку, я прощал и терпел, а она ушла сама, да еще и обнажив напоследок такую свою сущность, что…»

Воспользовавшись вовремя подброшенным советом, действительно обнажаю всю свою сущность. На этот раз не без помощи Артура. Длинные пальцы разрывают кнопки на юбке, скользят по бедрам вместе с бретельками трусиков…

– А теперь он надумал жениться на лучшей подружке Танчика, и потому решил со мной наладить контакт. Как тебе ситуация?! Эк, наворотила судьба-затейница, да?

– Да! – это я, хоть и в телефон, но по поводу очередного артуровского прикосновения…

– Подругу эту – неказистую, но весьма половозрелую еврейскую девушку на выданье – мы с Танчиком с детства знаем. Хорошая девочка, спокойная, милая… С младенческих лет готовилась замуж. Потому они с Танчиком и душа в душу, что такие разные. Как-то жалко даже девицу для такого твоего Пашеньки… Ты как думаешь? Но я не затем звоню. Слушай, у нас тут в тусне идея у одного чела возникла… Ну, ты ж теперь, крутая вроде. Да? – бодрится он явно через силу, разговор этот затевать не хочет. Интересно даже, о чем там его «тусня» попросила… Боренька не дожидается моего ответа, поет, копируя Чижа и изображая полную беззаботность: – «Улыбнувшись ты скажешь: «Как крутой!» / Я тебя обниму,/ Ты права…/» А знаешь, что на самом деле в этой песне имелся в виду тот Крутой, который композитор? Ну, то есть я так думаю… – по предыдущему опыту знаю, что вот так вокруг да около Боренька может ходить целый час. Но вдруг – уверяю вас, это не галлюцинации – отчетливо слышу возле трубки женский шепот: «Не разнюнивай! Давай, говори!» И Боренька послушно говорит (он всегда в период первых встреч слушается): – В общем, у нас же группа, то да се… Уже звучим даже неплохо. А ты ж про музыкантов пишешь как раз. Может, где о нас замолвишь, так чтоб загремело? Нам спонсор нужен. Типчик отлынивает…Ну, если не в лом тебе, конечно…

Вот так вот! А шепот-то женский весьма претенциозно звучал и требовательно. Не похоже, чтоб случайная деваха так ему указывала… А как же так часто мне Боренькой напеваемая Шнуровская тема : «А я бегу и все мне по х…,/ по х… веники-цветы, / Не нужны мне все вот эти вот, эти вот бабы,/Мне нужна сегодня ты…» Видать, и впрямь лишь «сегодня», то есть тогда, когда пел. Впрочем, и я сейчас не одна. Глупо обижаться…

– Знаю! – в голову приходит чудная идея. – Сейчас я вас, родненькие, замкну! Самым натуральным образом. Хватай ручку, записывай номер. Кренделя зовут Владлен. Да, мой бывший муж, так что поаккуратней с воспоминаниями. Он как раз искал, чью б команду проспонсировать…

И отчего, кстати, все мы – не случайные – тут же беремся его воспитывать? Отчего так похоже устроены? Противно жить, подозревая себя в такой стадности…

– Слушай, а он это серьезно? – очень заинтересованно спрашивает Боренька. – Впрочем, неважно. Пробью, убежусь, сам проверю… Он вообще серьезный чел?

– Х-м-м… – произнести что-то связное не успеваю. Артур вынимает у меня из-под уха телефон, жмет отбой.

– Позвони Лиличке, она ж ненормальная, всех на уши сейчас поднимет, сама прибежит… И все из-за твоего неперезванивания… – просит внезапно осипшим голосом, просит, а сам, кажется, не в себе уже совершенно. Синхронно испускаем нечаянный стон, когда он оказывается внутри… На миг замираем, прислушиваясь к ощущениям.

– Звони, звони! – глаза Артура смеются, он роется в телефонной книге, делает вызов, приставляет мне к уху телефон. Издевается в отместку за Бореньку? Нечестно! То ведь была игра, прелюдия… Сейчас так нельзя, серьезные вещи творятся ведь. Ну?!?! – в мыслях кричу и обиженно требую.

– Наконец-то! – Лиличкин голос врывается откуда-то совершенно из другой реальности. – С кем ты болтала, я не могла тебе дозвониться. С этим своим Боренькой? Пора взрослеть, хватит страдать этими непотребствами!

– Этими – не буду, – клятвенно заверяю я, ощущая острый приступ веселья. Знала бы ты, Лиличка, что разговариваю я с тобой не как-нибудь, а торжественно восседая на твердом, несклоняемом, каменном прямо таки, члене ненавистного тебе Артура… Знала бы…

Возможно, даже и узнала бы, я была как раз в том состоянии, когда хочется эпатировать, но Артур шевельнулся и зажег вдруг внутри меня нестерпимый, забирающий на себя все внимание, огонь. В пыль рассыпались любые мысли и посторонние намерения. Бормочу скомканное прощание, отключаю телефон, двигаюсь, сдирая кожу с коленей о шершавую обивку кресла. Артур замечает это, легко подхватывает меня на руки, встает, озирается… Сметает с подоконника мою сумочку, та цепляется, задевает стопку книг. Где-то за нами в глубине коридора что-то рушится со страшным грохотом, но это – вне нашей жизни, вне нашей связи, вне нашего восприятия…. Вжавшись спиной в ставшее вдруг теплым стекло окна, впиваюсь в его плечи, кажется ногтями, кажется, выкрикивая при этом что-то нечленораздельное. Артур стоит возле подоконника и с каждым движением, с каждым вдохом все сильнее и сильнее погружает себя в меня… Его глаза налиты безумием. Они не отпускают ни на миг, ведут, как в танце, направляют, зомбруют. Впервые в жизни испытываю оргазм с открытыми глазами, ни на миг не прервав зрительной связи с партнером и не разжав рук.

– У-ф-ф-ф, хорошо, – вырывается, спустя целую вечность блаженных конвульсий, стонов и сердцебиений… Расслабляюсь, возвращаюсь к реальности.

– Какая ты…. – его глаза-глазищи-глазоньки лучатся теплотой и неподдельным восхищением. Понимаю вдруг, что мне совершенно все равно, чей это взгляд. Мне не важно, кто этот человек, что навис надо мной сейчас, главное – тот контакт, что есть между нами. Главное, этот взгляд спасает и лечит… Я чувствую себя нужной! Господи, как же давно никто не смотрел на меня так! Как на леди-вамп, которую так важно покорить, как на экзотическую диковину, которую престижно прикарманить, как на даму, к ногам которой стоит класть миры – это да, это было. Все те поклонники были отшиты мимолетом в круговерти последнего времени. И поделом, они не нужны мне. А вот такие чувства – нежность, радость, искреннее доброе любопытство – это необходимо и этого так давно возле меня не было.. Давным-давно, еще с тех пор, как я ради Сафо перестала быть Сонечкой…

– Знаешь, от другой шарахнулся бы: не терплю театральности в естественном… – он продолжает неотрывно смотреть и шептать свою бессмыслицу. – А с тобой… С тобой все можно и все не нарочито как-то… Ты целую драматическую постановку там разыграла, – кивает в сторону кресла, – А мне ни малейшей фальшинки ни увиделось… Какая ты… Неотмирасегошняя.

-Вздор! – невольно тоже шепчу, хотя и пытаюсь уже сбить наваждение, восстановить справедливость и вырваться… – Вся неотмиросегошность – твои иллюзии.

Мне уже неудобно тут на подоконнике, мне нужно собрать разлетевшиеся по коридору книги, мне уже стыдно за содеянное… Вырываюсь, отправляюсь в спальню за халатом, нестерпимо хочется прикрыться и сосредоточиться. Сигареты где-то в сумочке.

– Ты хотел поговорить о чем-то, я слушаю? – несу этот вздор, затягиваю пояс халата. Трезвею и начинаю ужасно злиться. – Ну?

– Ты смешная… – Артур все еще сморит и гипнотизирует. – Ведешь себя, как внезапно раскаявшаяся грешница. Мне уйти?

– Нет, не надо. Одной будет еще паршивее, – я с досадой отмахиваюсь. Ну что на меня нашло, какого черта затащила певрого встречного в любовники? Нет, хорошо. До сумасшествия хорошо, до полного „я над собой невластная”… Это и бесит! Не хватало еще привязаться к этому ненормальному… – А веду я себя, не как грешница, а как обычная шала….

Он прикладывает палец к моим губам. Кусаю в шутку, больше для разрядки, чем из эротики. Артур понимает по-своему, оглядывается на кровать… Вероятно мы так и не поговорим сегодня… Вот она, гибель, которую «Алиса» мне недавно предсказывала. Не физическая гибель – моральная. Полное моральное разложение… Прямо дух захватывает!

– Дверь! Дверь закрыть! – уносимая в спальню, нечаянно оборачиваюсь и обнаруживаю, что входная дверь распахнута настежь. Нет, это ж надо дойти до такой придурошности! А если б Лиличка и впрямь решила подняться, проверить, как я тут?…

Утро не оставило времени ни на постельную негу, ни на головную боль, ни на уместные угрызения совести, любым другим утром разорвавшие бы уже меня на части. За озабоченность, за преднамеренность, за пьяный бред и выставление напоказ своего одиночества… А еще за порчу отношений с нужными людьми. Кто знает, может Артур и впрямь не запутать меня хочет, а помочь разобраться в сложившемся бреде…

„Наверно вместе просто немного теплей!” – выдал компьютер в качестве утреннего пророчества. Я, конечно, решила, что про Артура. Спустя пару часов поняла – совсем о других людях, о тех, с кем еще только предстояло встретиться. Но это – несколько позже.

Наскоро позавтракали. Молча, будто ничто не нуждается в озвучке и объяснениях… Вели себя оба, как ни в чем не бывало, только в глаза смотреть избегали. Что странно, не от неловкости, а попросту опасаясь очередной вспышки чувств, на которую не было времени. Осторожно, стараясь не касаться друг друга, передвигались в пространстве. Немного ошалевшие от пережитых ощущений, немного еще сонные…

– Я позвоню, – сказал Артур и аккуратно ткнулся сухими губами в щеку. – Я позвоню. Кстати, глянь, я там возле компа оставил тебе кое-что…

Я подняла глаза и этого было достаточно. Следующие пять минут потонули в страстных объятиях. Потом, едва пересилив себя, вытолкала за дверь, понимая, что страшно опаздываю… Денек предстоял еще тот. Это я помнила хорошо. А вот о сюрпризе, ожидающем возле компа, забыла начисто. Вспоминала уже на вилле, и чуть не умерла от любопытства. Но не бросать же все дела, не мчаться ж снова домой… Решила не думать пока ни о каких сюрпризах.

– Приезжай быстрее. Сейчас здесь будут наши наемники! – Лиличка не оставляет места для воспоминаний о прошедшей ночи. Нервно тороплю таксиста, мысленно продумываю, что будет, если развернуть сейчас машину в другую сторону и рвануть прочь из города. Не хочу я никаких наемников, не считаю нужным с ними знакомиться!

А жизнь все играет и играет мною. Так переживала, так не хотела, так нервничала, а уже через пять мнут знакомства все в корне вывернулось. И вот уже все предыдущие выводы расплющены под грузом новых, кардинально новых и опять поразительных…

– Нет уж, едем обратно за город! Мы теперь белые люди и кофе пьем только там! – смеется моя новая знакомая. Машину она купила совсем недавно и еще явно не исчерпала все радости ее наличия.

– Фу, – морщится дядя Миша, – Пробники к твоим кремам и то в большей таре, чем у них там кофе. И горький, и дорогой…

– В общем, именно такой, каким должен быть кофе. Едем, я тебе говорю! София, наверняка, меня поддерживает. Так ведь?

– Всегда, по любому поводу и исключительно из общего к вам уважения. Я не гурман по части кофеев. Как-то не сложилось.

Зато я гурман по части хорошей фантастики, а моя, приобретенная Рыбкой, литературная помощница писала раньше именно таковую. Её коллега – маленький, вертлявый, совершенно не представительный и во спасение от этого представляющийся не иначе, как дядя Миша, – вроде бы как тоже бывший советский фантаст. Его я, правда, не читала, но все-таки… Впрочем, нет, в данном случае нельзя сказать «бывший». Союз давно развалился, а советские фантасты остались, и бродят по миру неприкаянные, лишенные привычной среды существования и по сто раз на год меняющие вид деятельности.. Нет, конечно, действуют. То рассказ их какой в сборник вставят, то почитать лекции на фестивале пригласят. Но все равно – не то, уже не то… Открывать двери издательств «с ноги» и продавать себя за большие деньги – не научились. А без этого – не прожить. Или параллельно занимайся другой-какой деятельностью. Раньше на ставке в научных институтах работали, теперь – то косметикой подторговывают, то – это если большая удача выдастся – литературными неграми под какое-то громкое имя пашут…

– Знакомься, это наши помощники! – «обрадовала» меня утром Лиличка, заводя в мой кабинет мужчину и женщину. Ну что ж в развитии событий моих такая стремительность-то?

Оба помощника – стиль джинсовый, спортивный, улыбчиво-коммуникабельный, хотя обоим явно за пятьдесят, и в пору мне на них глядеть так заискивающе, а не наоборот – тихо здороваются, впиваются в меня взглядами с жадным интересом профессионалов. Так, будто не вместе со мной книгу писать собираются, а обо мне, причем посмертно, причем смерть эта наступить должна вот-вот, а значит, изучить меня нужно скорее и тщательно… Тьфу, что за мысли мне лезут? Все Артур со своими загадками…

Женщина похожа на пуделя. Пепельные, будто пыльные, кудри болтаются при движениях головой, словно уши: не отдельными кучеряшками, а всей копной, будто единая, неделимая субстанция. Очки большие, нос остренький. Отличный персонаж для какого-нибудь иронического детектива, если возраст скрыть…

– Людмила и Михаил, – продолжает представление Лиличка, кладет мне на стол бумагу с резюме. Конечно, не на сейчас, а для потомошнего изучения, но глаз цепляется за выделенную жирным шрифтом фамилию. Лиличка даже не потрудилась произнести ее вслух, потому что сочла незначительной. Читаю, перечитываю, всматриваюсь в лицо и плыву.. Совершенно плыву, почти до истерики.

– Это вы? Нет, это и вправду вы? – несу нелепицу, не в силах объясниться по-человечески. – И про фею из закулисья, и про ведьмачку из лицея ненастья… Да я читала все. Да я же на них выросла. Да мы друг другу передавали, как самую большую ценность и даже часть ксерокопировали. Это вы? Но как же так? Зачем вам сюда? Ведь вы же, вы же! С большой буквы и глубоко неземного происхождения…

Милые, настоящие, не на что не похожие сказки для взрослых Людмилы Казачок сформировали когда-то значительную часть моей личности. Я и сейчас – там, где еще Сонечка – обязательно немного ведьмачка с добрыми намерениями…

– Увы, набор Сюжетов – тех самых, что с большой буквы и не земного происхождения – оканчивается значительно быстрее человеческой жизни. Вымучивать, притягивать за уши не хочу. А жить надо. Вот потому и здесь. Как ценный ремесленник.

Сказала она все это очень просто, совершенно без горечи или, там, оскорбленного достоинства. А потом добавила, уводя от себя внимание:

– Ну не смотрите на меня так. Я-то что… Вот дядя Миша – другое дело. Гений и все прочее. И ничего. Прекрасно помогал мне подторговывать косметикой. Два высших филологических, конечно, мешали немного – ну, там, обеспеченных дам некоторые его словесные обороты в тупик ставили – но это быстро прошло. И дядя Миша упростился, и дамы поднаторели… Вернее, спонсоры начали выбирать себе дам пообразованнее.

Была в ее живости какая-то болезненность, во взгляде мелькала едва уловимая скорбиночка… А может, я просто фантазировала. Считала, что не может великий писатель просто так, без горечи, перейти к дилетантам на посылки…

– Ну что? – Оставив будущих помощников наедине с угрюмым компьютерщиком, – никак не пойму, то ли он совсем уже измучен нашими запросами, то ли просто пожизненный нытик, – мы с Лиличкой вышли на перекур. – Как тебе твоя гвардия?

– Мы абсолютно точно сработаемся, – озвучиваю переполняющий меня восторг, прежде, чем успеваю подключить к разговору голову. Подключаю, и страшно расстраиваюсь – подобные подарки судьбы, на самом деле, не сулят ничего хорошего. До сих пор я работала вплотную только с потрясающей моей Лиличкой – существом ярким, уважаемым, но в защите и опеке абсолютно не нуждающемся… Взбреди мне в голову сбежать, испариться, умереть, ничего, кроме хорошей школы (будешь знать, как рассчитывать на кого-то одного, будешь знать, как переоценивать силу собственного обаяния!), – Лиличке это не принесет. Теперь же ситуация в корне менялась. От моих бзиков теперь зависели люди. Они имеют возможность работать и зарабатывать только в случае моего участия в проекте, они – моя гвардия… Готова ли я стать предводителем? Возглавить работу людей, так безгранично уважаемых мною… Причем работу весьма сомнительную, совершенно неизвестно к чему ведущую – к некрасивой махинации, к правде ли? К постыдному разоблачению или к заслуженной славе (и то, нельзя забывать, что справедливости нет: слава, если и будет, то коснется не их, а только продукцию их деятельности)…

– Мы абсолютно точно сработаемся, если займемся каким-нибудь другим проектом, – я быстро исправилась, и лицо Лилички скривилось, как от чего-то омерзительного. – Я все еще не готова писать продолжение, понимаешь? – я решила не сдаваться.

– Тебе и не нужно его писать! Писать будут они ты – ставить задачи, продумывать сюжетные ходы, редактировать… – Лиличка замолчала. Я думала, в связи с окончанием мысли, оказывается – ради театральной паузы, для усиления эффекта от последующего удара: – Ты же не хочешь, чтоб руководство отдела я взяла на себя, а от тебя для книги требовалось бы только имя, которое ты, собственно, давно уже нам продала, заключив договор? Ты же не хочешь остаться не у дел и без права голоса?

Это был серьезный и болезненный выпад. Вот и вся любовь, вот и все наше с Лиличкой взаимопонимание… Как ожидалось, когда дело доходит до дела, она ведет себя одинаково жестко и с первыми встречными и с людьми, разделявшими с ней все вечера последних месяцев. Впрочем, я и сама поступила бы с ней так же… В сущности, мы никогда не были подругами. Хранили подобие теплых отношений, чтоб не слишком давили узы иерархии, но никогда раньше не нарушали ее.

– Продала свое имя?! – поинтересовалась я как можно насмешливей. Я тоже умею быть твердой, между прочим. – Это каким же таким образом…

Лиличка спокойно закуривает. В подобных делах и разговорах она профи. По одной ее холодной презрительной улыбке я уже понимаю – партия проиграна.

– По договору, Сафо, по договору… Ты обязалась работать у нас и подписывать своим именем получившиеся произведения, невзирая на свою творческую импотенцию. Наличие таковой ты юридически не оговаривала… В твое имя вложены немалые деньги. Оно теперь – наша собственность. По крайней мере, пока проект не окупится…

А самое страшное в ее словах то, что они абсолютно справедливы… Это угнетает больше всего и душит своей неоспоримостью…

– Я пойду прогуляюсь, подышу свежим воздухом… Не могу сегодня работать. Неважно себя чувствую…– во время всей этой сбивчивой речи Лиличка выжидающе сверлила меня глазами. – Да, да, – сдалась, наконец, я. – Вечером приступлю к окончательным разработкам сюжета. К утру план работ гвардии и кое-какие начальные задачи будут уже готовы…

– Другое дело! – Лиличка преображается и снова елейно улыбается. – Прихвати с собой ребят на прогулку, получше познакомитесь. Хотите, дам водителя…

Водитель не понадобился, потому что Людмила возжелала прогуливаться за рулем.

– Ну, София, ну отчего же вы сразу не сказали, что мы едем в кофейню. По дороге от нашей корпорации к городу есть несколько отличных заведений…

Она очень смешно именовала Рыбкину дачу. Общепринятое «вилла», как Людмила призналась позже, казалось ей чем-то несовместимым с работой, «офисом» такое одомашненное здание звать не полагалось, оставалось абстрактное название: «корпоративное здание», сокращение родилось само собой, в первом же разговоре…

– Ох, легендарная Сафо, ну скажите же ей, скажите, что пить кофе нужно из нормальной посуды… – Михаил бубнит и напряженно смотрит на дорогу. Вообще, он страшно нервничает: – Я слишком хорошо знаю Людика, чтоб всерьез рассчитывать, что она выучила правила дорожного движения. Увлечется беседой, забудет о них и… прости прощай новая машина!

Машина была далеко не новая, а очень даже бывалая. Но остальное в его словах – читейшая правда: Людмила действительно внушала ряд опасений. Например, постоянно вертела головой.

– Мне так важно видеть глаза собеседника, – оправдывалась. – А в зеркале – это не глаза, это их отражения. Они совсем не то выражают. Замечали, как отражения отличаются от нас интонациями взглядов?

До чего милые повадки в произношении, до чего сказочная манера мыслить!

– О работе поговорим завтра, – предупреждаю сразу, и сама же испытываю дикое облегчение от этого своего решения. – Сегодня просто будем знакомиться. Только не просите рассказать о себе, у меня аллергия на эту тему – беспрерывно строчу какие-то пресс-релизы. Расскажите лучше…

Обожаю погружения в чужие судьбы. Забываю обо всех тревогах, открываюсь и слушаю, слушаю, слушаю…

Они знакомы почти сорок лет. Учились в одном классе, о чем по сей день вспоминают так красочно, будто и месяца не прошло с момента выпуска… До сих пор бывшие одноклассники не зовут Людмилу иначе, как Невеста, а Михаила – Жених. Ну, прозвища у них такие с самых младших классов, что поделаешь? Имели глупость когда-то открыто подружиться. Сначала обижались на дразнилки, были одни против целого мира… Эдакая детская стопроцентная романтика. Потом на обзывающихся вообще перестали обращать внимание. Да, собственно, и не дразнился уже никто. Просто привыкли называть Женихом с Невестой и воспринимали эти имена, как само собой разумеющееся. Одного мальчика в классе, вон, Пиявкой звали оттого, что в первом классе на спор смачно из ампулы пасту высасывал. Потом высасывать перестал, а Пиявкой так на всю жизнь и остался. Лучше уж Женихом с Невестой быть…

– А недавно – нет, вы не поверите! – звонила бывшая староста класса, нынешняя Пиявиха, и на полном серьезе интересовалась Мишиным настоящим именем. «Людочка, мы тут собрались старинной стареющей компанией, и затеяли спор. Жениха Русланом зовут или Рустамом? Я говорю, Рустам! Потому что иначе, на черта он псевдоним «Миша Мишин» брал? Ясно же, чтобы полностью себя русифицировать…»

И даже когда Жених с Невестой разругались вдребезги, прозвища их остались неизменными. Разругались из-за чепухи, но обернули ссору в трагедию и вели себя потом поразительно глупо. Что поделаешь, оба овны, оба упрямые… Сама ссора, между прочим, даже запечатлена документально. В начале девятого класса…

– Для вас это десятый, вероятно, в наше время никаких одиннадцатиклассников ведь не существовало, – явно специально польстила мне лукавая Людмила и продолжила рассказывать.

… В начале девятого класса, еще до первых контрольных и самостоятельных (точно «до», потому что в той четверти и Жених, и Невеста так тяжело переживали разрыв, что умудрились получить тройки по всем важным проверочным, и этот позор врезался в память на веки) Невеста вдруг ощутила себя Макаренко. Захотелось посамоутверждаться и Жениха повоспитывать.

-– Глупости какие! Это он так думает. Не слушайте его, София, вовсе я не самоутверждалась. Просто не терпела пошлости – и сейчас не терплю, между прочим, – и боролась с ней всеми возможными методами. Сейчас эти методы просто кажутся мне невозможными, иначе ходил бы ты, дядя Миша, лупленный перелупленный… А вместе с тобой еще добрая половина всех горожан.

В общем, девятиклассница Невеста пребольно лупила по спине своего друга Жениха каждый раз, когда он позволял себе ругнуться матом. Делал он это тогда весьма регулярно – общение с дворовой компанией очень даже сказывалось на развитии личности… В общем, Жениху, ясное дело, эти лупасенья по спине не нравились. Несколько раз он предупредил, подробно описав, что предпримет, если еще раз станет объектом Невестиного воспитания. На третий раз хладнокровно поднялся и с невозмутимым выражением лица выполнил обещанное в точности – разобрал гитару Невесты на щепочки. В дневнике Невесты – а она, как всякий порядочный ребенок, вела тогда дневник пионера – целых три залитых слезами страницы рассказывают о страшном горе. По углам рисунка зарисовки – горы щепок, из которых трагичным обелиском торчит обломок грифа, а струны, оказавшиеся милыми симпатичными змейками, расползаются в ужасе. Гитара слишком много значила для Невесты. Смерть гитары девушка простить не могла.

– Да я и сейчас не простила! – не переставая нервировать дядю Мишу своими верчениями, объясняла Людмила, временно забросив дорогу. – Напоминаю ему при всяком удобном случае: «Ты, – говорю, – Мне жизнь испортил. Кто знает, может, я стала бы знаменитой песенницей. Все задатки, между прочим, имелись. И гитара была…»

– Наличие гитары – условие необходимое, но недостаточное. – парировал дядя Миша. -– Не стала бы ты музыкантом, не переживай, тебе на роду написано было стать писателем… И потом, какая разница, ты ведь все равно не следишь за дорогой, то есть планируешь обратиться в совершеннейшее ничто в ближайшее же время…

Итак, с момента трагической гибели инструмента и до самого выпускного, Невеста с Женихом не разговаривала. Собственно, и он с ней тоже. Короче – находились они в глубочайшей ссоре, чем всех вокруг первое время очень удивляли. И даже на выпускном не помирились, хотя имели все шансы больше никогда не увидеться: Невеста переезжала с родителями в Ленинград. Там же собиралась поступать на филологический.

Собственно, Жених не знал, что она уезжает, потому не задумывался о перемирии. А Невеста, как водится, не знала, что Жених не знает, и из-за отсутствия у него инициативы, обижалась еще больше.

Разъехались. Она – в другой город, он – в другой район, потому как твердо решил жить в общежитии. Вот тут и прихватило. На одном дыхании написал письмо: то ли извинение, то ли крик отчаяния. Первые робкие признания (до этого ведь они просто друзьями были, несмотря на мнение одноклассников), первые попытки объяснить, что она для него значит. И ужас, ужас от этой разлуки, которая может затянуться навечно. Опустил письмо в ящик, попытался занять себя чем-то осмысленным… А на следующий день – представьте только – ровно на следующий день получил письмо от Невесты, примерно такого же содержания. Выходит, они одновременно писали друг другу, одновременно опускали их в ящик, и, может даже, одновременно уснули тогда, млея от милых воспоминаний и мысленно желая друг другу спокойной ночи.

Два письма туда-обратно, волны счастья, мысли о будущем, опережающие письма… Доучиться. Окончить хотя бы первый курс, а потом она сможет перевестись в Москву. Ну, или он в Ленинград, раз ей так уж приглянулась институтская группа. А потом:

– Здравствуйте, извините, у вас заварки не найдется, наша кончилась…

У девочки Кати был огромные черные глаза и потрясающая целеустремленность. Они переехали недавно, и кто-то должен был знакомить второкурсницу с районом и окрестностями. Родители Жениха и Кати как-то очень быстро подружились, и активно поощряли сближение детей. А тут еще, как назло, общежитие пришлось оставить –слишком многие должны были в нем поселиться, человеку с московской пропиской попросту стыдно было претендовать на место… Катя, конечно, не Невеста, но товарищ хороший. И потом, ей действитеьно тоскливо в новом районе. А из Ленинграда отчего-то давно не было писем. Надо бы осведомиться, в чем дело, да успеется… А потом было уже стыдно осведомляться – после кино, куда ходили цивильно всей толпой, возвращаться все равно нужно было вдвоем, жили ведь на одной лестничной площадке, и Катя там так посмотрела, что не поцеловать ее было бы просто оскорблением. А раз уже поцеловал – какие тут письма Невесте. Пропащий человек. Предатель. Бабник… Какое-то время ему даже льстило, что он такой отрицательный тип.

Встретились жених с невестой спустя шесть лет. Нечаянно, в Москве, на литературном конвенте, который тогда назывался довольно придурошно: «Вечера научной фантастики». Мероприятия проходили в основном днем, кроме фантастики затрагивалась еще масса тем, но на названии это никак не отразилась. Жених с Невестой глянули друг на друга с удивлением. Оба изменившиеся, и вместе с тем, все такие же – родные друг другу до невозможности, улыбчивые, смешные… Оба уже уверенные в себе и выбравшие путь, оба чуточку просветленные и повзрослевшие. Оба – с животами. Он – от положенной статусом аспиранта солидности. Она – потому что ждала ребенка. Говорить, в общем-то, было не о чем. Все и так казалось яснее некуда.

– Кто он? – поинтересовался Жених, когда на пару минут удалось остаться с глазу на глаз. – Надеюсь, это ничего, что я вот так спрашиваю…

– Очень хороший человек. Историк. Старше нас на пять лет, и, в то же время, на целый мир. Никогда раньше не встречала такой цельной, увлеченной натуры.

– А моя Катя недавно первое место заняла по шашкам в городском непрофессиональном турнире! – невесть почему обиженно выпалил в ответ Жених.

О чем было говорить? Все действительно яснее некуда. Отчего-то остался осадок. Обоим казалось, что они могут изрядно навредить друг другу своим общением. Ни сказав ни слова, объяснившись на каком-то совсем ментальном уровне, решили не рисковать, то есть – не видеться. На конвенты Невеста долго не ездила, а потом намеренно старалась не ехать туда, где будут московские писатели… Жених так же настороженно относился к Ленинграду.

– Мы лишили сами себя доброй трети ярких ощущений, встреч и необходимых в работе навыков таким идиотским поведением. Но, что поделаешь, оба овны, оба – упрямые.

Встретились снова всего три года назад. Катя, всегда точно знавшая свою цель, уже десять лет, как проживала в эмиграции. Дочь была правильно выдана замуж, и Катерина ощущала себя победительницей. Дядя Миша ехать не захотел. Впрочем, отношения в семье к тому времени стали настолько равнодушными, что это никого не останавливало. С историком своим Невеста давным-давно разошлась.

– У него в жизни одна страсть – история. Конкурировать глупо, а жить так – не интересно. Не люблю быть в тягость.

В общем, встретившись уже даже не сорокалетними, они обратились немедля, помолодели на сто лет каждый. Держались за руки, целовались под фонарями, разгуливали ночи напролет по городу и громко довольно таки напевали известное: «Нам негде укрыться от нашей капризной любви, Москва…» Но и спорили, разумеется, и ворчали друг на друга и препирались, вот как сейчас, собственно. Что поделаешь, оба овны, оба – упрямые…

– Слушайте, – мысль давно уже назрела, но мне не хотелось перебивать рассказчиков. – Ну ее, эту кофейню, раз по ней такие разногласия. Айда ко мне! И кофе, что надо, и тара вместительная, и ехать далеко не надо…

– Отличное предложение! – радуются мои новоявленные помощники и старенькая ярко-желтая жулька поворачивает на ближайшем перекрестке, закапываясь носом в лабиринт моего района.

– Который ваш? – дядя Миша – рационалист, он не просто идет в гости, он пытается запоминать дорогу, чтобы без труда прийти сюда еще раз. Окинув строгим взглядом ряд звонков, он выясняет, в какой звонить.

– Ой… – откровенно теряюсь. – Или этот, или тот… Скорее, вообще вот этот. Никогда не звонила себе в дверь. А те, кто приходят, звонят с площадки мне на сотовый.

– Переймем разумные традиции.

Мы с дядей Мишей обмениваемся номерами. Я считаю необходимым объясниться про звонки.

– У нас просто совсем недавно поставили эту дверь. Раньше с лестничной площадки беспрепятственно можно было попасть в коридор и получить доступ к дверям. А теперь, вот, баррикадируемся…

– «Мы построили столько стен от врагов, / что сами уже взаперти», – цитирует Людмила, чем приводит меня в неописуемый восторг. Выходит, я не одна такая, везде советский андеграунд слышащая. Впрочем, для нее Макаревич, скорее, бард, потомок Окуджавы. А для меня – рок, коллега Гребенщикова. Забавно, Макаревич один, а наших о нем представлений не счесть…

– Главное, чтоб он не был для вас «отличным кулинаром», как для некоторых современных телезрителей, – комментирует мои измышления дядя Миша. – А то ведь невесть что творится в мире нынешних потребителей. Макаревча знают исключительно как повара. Лоза в большущем концерте – я сам видел и был глубоко шокирован – выступает на разогреве у пустышки Буйнова… Когда я произношу у сестры имя «Вероника Долина», они с племяшкой участливо поправляют меня: «Она Лариса, дядь Миш, ты все опять напутал»… А звонок я бы советовал вам подписать. Как в старые добрые времена, повесить табличку с вензелями. Сафо – литератор. Или без титулов просто «Сафо рада вам»…

– Главное, чтоб не вышло, как у меня в коммуналке, – смеется Люда. – Я одно время снимала в Москве комнату. И все там было хорошо, да вот только соседи попались с редким чувством юмора. Я без сарказма говорю. Это действительно был – да и остается, наверное, – единственный их серьезный недостаток. Но зато какой! Решила это я подписать звонок. А то ж мои друзья люди простые, как соберутся компанией, так сразу «Айда, к Людке!» И давай по ошибке не в те звонки звонить. Причем, время обычно далеко не детское. Я над звонком приклеила честную надпись «Мой!» Ну, и всем сразу все ясно стало. Целых два вечера все безошибочно нужную кнопку вычисляли. Но, вот беда, соседям эта идея страшно понравилась, и они ее скопировали. Буквально. Причем две семьи сразу. И вот уже три звонка с надписью «Мой!», и нет спасения от путаницы и суматохи. Зато смеху сколько было. «Ах, Людмила, вы так здорово придумали! Нам понравилось и мы решили повторить. Ведь правда здорово?» – подмигивала соседка мадам Груша. По возрасту она меня в полтора раза была меньше, а по размеру – больше. Они с мужем и сыном прибыли из Одессы и всегда являются главными зачинщиками всех мероприятий коммуналки. Вообще жильцы очень благодарны судьбе за явление семейства мадам Груши. Они как-то лихо все организовали. Праздники все совместными сделали, поздравлять друг друга с днями рождения приучили. И стала эта коммуналка жить весело и сплоченно, чего отродясь в коммунальных квартирах не бывало. Особенно одиноким старичкам, коих две штуки в квартире наблюдалось, помогли Грушины устремления. Молодец баба была. Жаль, что скончалась. Говорят, она в Москву приехала, уже зная, что неизлечимо больна и скоро умрет. И ведь ни малейшего виду не подавала… Кстати, когда я из той комнаты выезжала, те три звонка так и остались подписаны «мой!». А гости все и так привыкли, куда звонить…

Это все, под хохоток, под сигаретку, говорилось уже на кухне. Слушаю с интересом и, в то же время, стараюсь урвать минуточку, чтоб удрать к компьютеру. Очень ведь интересно, что там Артур мне оставил.

«Вчера было не до того, сегодня – некогда. Оставляю диск и письменные комментарии. Так даже лучше, меньше эмоционального давления. Сама думай, сама решай, кому верить. Это отрывок из интервью с Мариною. Вообще, конечно, была полная запись, но я должен был уничтожить улики и начал стирать. Спохватился лишь в конце. Нечто внутреннее подсказало, что запись может еще пригодиться для внешних войн. Помнишь тот вариант интервью, который показывала тебе Лиличка? Ну, о котором ты писала в книге. Тот, где загадочная Черубина в прямом эфире сбрасывает маску и нечаянно сильно царапает ею лицо. То, что ты видела, было подделкой. Посмотри, как все было на самом деле… Как видишь, твои работодатели тебе врут».

Запускаю с диска кусок видео. Совсем не большой отрывок, огрызок записи. Смотрю, пересматриваю, пытаюсь понять… В студии уродливый, сгорбленный, но очень довольный ведущий. Рядом с ним – дама в полухэллоуинской маске, кокошнике и полупрозрачном платье. Звезда Черубина, знаменитая певица, солистка проекта «Русская красавица» в своем обычном виде, который мелькал год назад по всем телеканалам.

– …после десятиминутного перерыва в нашей программе, несравненная Черубина, внимание, снимет маску! Не отходите от наших экранов… – завлекает, как и положено, ведущий…

– Зачем же так долго мучить публику? Вот! – резким движением Черубина с Марининым голосом сбрасывает маску. Та явно не хочет слазить, цепляется каким-то шипом в щеку обладательницы. Кровь мгновенно заливает лицо. Но я успела увидеть! Прокручиваю этот план еще несколько раз. Я успела увидеть, это – Маринино лицо! Лицо Марины Бесфамильной!!! Как же так? Ведь под маской на том эфире пряталась уже Рина… Ведь я самолично смотрела повтор этой передачи по телевизору… Ведь Лиличка специально для меня доставала эфирную кассету… Ведь Рина же сама рассказывала, что Бесфамильная попросила подменить ее, и что… Выходит, все, что я писала в книге, действительно ложь?

Понимаю, что самой мне не разобраться. Я запуталась. Совсем-совсем уже запуталась во всех этих событиях. Артур в советники не годится, он – явно заинтересованное лицо. Правда, понятия пока не имею, в чем там его интересы… Для меня вся эта история слишком пронизана интригами, я в такое играть не умею…

– Скажите, вы разбираетесь в интригах? – вероятно, у меня был такой вид, что обшутить мой столь странный вопрос не поворачивались языки. Я приняла решение довериться тем, кто относится к ситуации непредвзято. В конце концов, мне симпатичны эти люди. Отчего бы не поделиться с ними окружающими маразмами. – Вы умеете распутывать змеиный клубок? В общем, мне нужна ваша помощь…

И я потащила гостей к компьютеру, рассказывая попутно, как писала книгу. Как хотела показать людям, какой была Черубина-Марина на самом деле, и как их – людей – безразличие и неразборчивость, довели ее сначала до желания бросить свое детище «Русскую красавицу», а потом и до твердого решения покинуть этот бесчувственный мир. Рассказала, как поняла в один прекрасный момент, что довольна книгой. Призналась, что страшно не хочу писать продолжение – нечего там писать, все, что могла, сказала уже. Объяснила, откуда брала факты – от Лилички. Та, не жалея времени и сил, доставала кассеты с интервью, газеты, записи с концертов. Устраивала мне необходимые встречи. Даже с Риной, которая сейчас вообще в тюрьме. Даже с балетмейстером «Русской красавицы», который был в Москве проездом, всего два часа. Рина рассказала историю группы, балетмейстер – о характере Марины и ее поведении на репетициях. А также о том, как по решению Бесфамильной, был сделан подлог: Рину переодели в Черубину. Балетмейстер жаловался, что весь замысел, вся композиция выступлений рушилась от введения нового, ничего не умеющего, и вульгарного, к тому же, человека. «Но публика этого не заметила!» – вздыхал старик. – «Это очень подкосило настоящую Черубину. Видно было невооруженным глазом, что Черубина в полной подавленности»…

– Я отследила все интервью, перекопала все предоставленые мне факты. Да и сама Лилия много рассказывала интересного – она ведь все это время работала с Мариной, поддерживала ее идеи, убеждала Геннадия их профинансировать… И вот, когда книга вышла, оказалась успешной и нужной людям… Когда меня обязали писать это долбанное продолжение… Именно сейчас появляется тип, по имени Артур, который изначально работал в Черубиновской команде, и говорит мне, что все написанное – вранье. Ладно бы только говорил, но он ведь и доказательства насылает… Об остальных его странностях надо бы умолчать, но я скажу. Он уверяет, что мне грозит опасность тут. Хочет меня спасти… Пока спасает лишь от ночного одиночества. Сорри за интимные подробности, но это тоже может быть важно. А я была пьяная и хотела нежности. А он пришел и воспользовался. Точнее он пришел, и я воспользовалась… А может, между нами была внезапная вспышка чувств, о чем сейчас могу лишь догадываться, потому как помню довольно смутно… Но суть в том, что он, вроде, на моей стороне. И желает, вроде, всего хорошего. И вот оставил кусочек записи. И, кстати, я разговор Геннадия и Лилички нечаянно подслушала – они что-то там такое, про испорченный Мариной прямой эфир говорили. Точно-точно… И я теперь сильно запутана, немного напугана, но, больше всего, возмущена несправедливостью! Как они могли так беспардонно мне врать. Я ведь не для себя, а для памяти умершей подруги писала… А может, Артур нарочно все это подстраивает. Все они друг друга стоят. Как отличить, кто не врет?

Как ни странно, и Людмила и дядя Миша слушали очень серьезно, вполне улавливая смысл в выпаливаемых мною бессвязностях. Кажется, им было интересно. Кажется, я не ошиблась с выбором союзников.

Объективный взгляд

Понимаете ли вы, смешная разбитная дамочка в длинном джинсовом сарафане и вы, утонченный джентльмен с подвижным носом и повадками благородного породистого крыса, во что вмешиваетесь, благосклонно относясь к просьбам нашей глупой Сафо?. Впрочем, вы и не должны понимать, вы во все нюансы пока не посвященные, вам и не положено опасаться и прятаться. А вот ты, Сафо, что делаешь? Можно ли? Неповинных людей в свои интриги втягиваешь. Нехороша эта провокация. И ведь ладно бы, избитой дилеммой: или благополучие или борьба на стороне справедливости. К такой постановке вопроса все давно привыкшие и поступают согласно давно обдуманным своим внутренним технологиям. Тут уже, другое, более сложное, более мерзкое. Ты, Сафо, ставишь людей перед выбором между непорядочностью и непорядочностью. Не помочь тебе – значит, не проявить должного сострадания к ближнему и не стать на сторону обижаемого праведника. Помочь – изменить работодателю, который, нанимая, рассчитывал на твою преданность.

Нехорошо, Сафо, своими проблемами других прессинговать…

– Я знаю, конечно, что своими проблемами других прессинговать негоже… – бормочу нечто несуразное, откуда-то из подсознания вылавлимое. – Если вы не захотите в это все вмешиваться – я пойму, и ничуть не обижусь. Просто я сейчас в таком состоянии, что совершенно запуталась и ищу помощи, как последнее слабое существо. Понимаю, что вам не положено по статусу идти против Геннадия с Лиличкой…

– «Я баба слабая,/ Сама не слажу./ Уж лучше – сразу»… – цитирует Вознесенского Людмила, а сама на Михаила смотрит так многозначительно и вопрошающе. Похоже, несмотря на вечные их перебранки, серьезные решения всегда остаются у этой пары за ним. Матриархат, как маскировка для истинного строя – для патриархата. Забавное построение, обычно бывает наоборот… «Хай Он диктует, только хай он диктует так, как мне нужно!» – заведено в большинстве устоявшихся семей, где женщина довольно активна. У моих же ребят явно по-другому, и от этого они мне еще больше нравятся…

– Похоже, запись делалась не для эфира, а на будущее – констатирует дядя Миша, продолжая снова и снова прокручивать запись. Людмилины цитаты и мои реверансы он оставляет без внимания. – Голос обрабатывать потом собирались. Как увидели неприятности, камеру выключили. Так это вашей Марины голос или той, что чужая?

– Моей. Бесфамильной. Точно-точно. – снова лепечу, хотя пора бы все понять и расслабиться.

– Видите ли, Сафо, – Людмила решает объяснить мне все открытым текстом. – Мы ведь не обычные наемники. Мы – вольнодумцы. Работаем не столько ради платы – хотя и ради нее тоже, сколько для интересу. Ваша история весьма интересна. Глупо было бы отстраниться и действовать строго в рамках своих обязанностей. И потом, вы мне симпатичны. А наша общая начальница – нет. Мы – люди советской закалки, а, значит, пойти против начальства (ну, против именно такого) почитаем за подвиг, а не за предательство…

– Склонен верить подлинности этой записи, – перебивает Михаил, снова переключая нас на картинку монитора. Он явно не хочет пафосных клятв и заверений во взаимопомощи. Людмила понимает это и моментально замолкает, обращаясь вся в слух и внимание. – Голос подделать очень сложно. Выходит, наши работодатели нас всех обманывают. Интересно… Но и мы не лыком шиты. Правда, Людочка?

И это его «наши», «нас всех», «мы» наполняет меня вдруг такой уверенностью и энтузиазмом, что хохочу весело, и сентиментально расцеловываю присутствующих. Кажется, у меня действительно теперь будут настоящие помощники.

Все в представлении профессора было так просто, что мне хотелось выть. В организме не хватает каких-то веществ. Попейте витаминчиков, не бойтесь, будет здорово… Я представлялась ему набором молекул, поведение которых определенными веществами может строго регулироваться. После этого визита возненавидела не только Лиличкины методы и всех ее «помощников», но и медицину в целом. Самое похабное – честно съела пару таблеток, и вот на тебе, настроение и впрямь повысилось. Апатия отпустила, проснулась жажда деятельности. Хорошо, что есть теперь куда использовать эту жажду – хорошо, что мы с Людмилой и дядей Мишею сговорились и действуем. А выть хочется от того, что организм так легко поддается посторонним вмешательствам. Ведь душа у меня болела! Душа, а не какие-нибудь там всеми исследованные органы. Болела так, что я делать ничего не могла. В потолок молча пялилась и ни одной связной мысли выдать не могла. Это, конечно, после того решающего визита к Лиличке:

– Давай начистоту, – я все еще верила в некоторые панибратские отношения и пыталась общаться с ней по-человечески. – Я не верю больше во все это мероприятие. Мне нечего писать, я запуталась. Прошу оставить меня в покое. Хотите имя – берите имя. Хотите – хоть жизнь забирайте, только не наседайте с требованиями, – этот текст я продумала заранее, потому говорила спокойно, глядя Лиличке в глаза и стараясь весомо подать каждое слово. – Давай так. Ребята будут писать, они же – получать гонорар. А меня вы с этим делом оставите…

И вот тут Лиличка – тоже спокойно, тоже отрепетировано и бесконечно насмешливо, выложила мне все свои на эту тему соображения:

– То, что тебя наш разлюбезный Артур сманить попытается, было понятно, еще когда этот аферист на горизонте появился. У него страсть к тем, с кем мы работаем. Поначалу Марину обхаживал, чуть до смерти не довел своими происками. Если б Рина эта не помогла, Бесфамильная все равно б повесилась, только тогда б – из-за Артура. Ему приятно было бы себя таким вот вершителем судеб ощутить, я уверена. Ее не домучил, теперь на тебя переключился. Не знаю уж откуда у него такая ярая нелюбовь к участницам наших проектов… Что делаешь невинное лицо? Скажешь, не он убеждает тебя отказываться от работы?

– Лиличка, ты одержима, – на этот раз я удивлена вполне искренне. Никаких конкретных призывов от Артура не следовало…

– Это он одержим! – кричит она. – Желанием все мне испортить, желанием, разломать все вдребезги… Причем, какая ему от этого выгода?! Не выйдешь ты из проекта, как не крути. Не отпущу! Подписалась пахать – паши! Мы в тебя вкладывали, мы на тебя тратились… Тьфу! А тут подхалим какой-то позвонил, мнение свое об эфире высказал, носом покрутил и ты уже за ним бежишь загипнотизированной сучкою… «Честно говоря, для нормального пиара тебе вообще не нужно светиться в таких дурацких проектах», – передразнивает Лиличка Артура дословно цитируя…

– Значит, значит, ты все-таки подслушиваешь мои разговоры?! – вне себя от возмущения, переспрашиваю я. Одно дело, допускать, другое – знать наверняка. Точно знать, что ты под колпаком, что ты – насквозь просматриваемая, что над тобой смеются, хотя в глаза пытаются выражать уважение…

– Уже да, – сухо отвечает моя церберша. – Ты сама виновата. Я пыталась тебе доверять, а ты выделывалась. Пришлось напрячь ребят, что б нашли запись того разговора. У меня руки длинные и ребята толковые. Со мной в «не скажушку» играть опасно. Начну копать, такое повсплывает, мало не покажется… А маман, оказывается, и есть твоя бывшая начальница? Забрала я тебя из-под теплого крылышка, да?

Я разворачиваюсь и молча выхожу. И даже дверью не хлопаю. В знак презрения. Тем, кого призирают, слабости не демонстрируют.

А в кабинете ждали уже Людмила с Михаилом. Они знали, что я планировала откровенно объясниться. Сами же это посоветовали. Одного взгляда на меня оказалось достаточно, чтобы понять: не вышло.

– Будьте осторожны, в этой конторе не гнушаются прослушиванием телефонов и, вероятно, подглядыванием. А еще грозиться любят. Уверяют, что обратной дороги нет. Раз шагнул к ним – все, продался со всеми потрохами и ничем себя уже не выкупишь…

Говорю, а у самой слёзы в глазах собираются и вот-вот выпадать начнут. Прямо при всех, прямо на стол, детскими двумя ливнями. Не от того, что ситуация страшная – страшного-то ничего и нет, а от обыкновенной обиды. Не привыкла, чтоб на меня кричали, не терплю, когда так разговаривают…

Успокаивать меня ребята, к чести своей, не пытаются. Делают вид, что имеют дело с вменяемым человеком. И проникаясь к ним благодарностью, я как-то даже успокаиваюсь…

– Как я и предполагал, – подмигивает дядя Миша. – Другого ответа я от них не ждал. Итак, из игры тебе выйти не дают. Остается одно – выиграть. Нам не оставили выбора. В принципе, у нас все шансы – и план есть, и эффект неожиданности… Операцию по укрощению строптивых финансистов объявляю открытою! – он пытается подбодрить меня и я улыбаюсь из вежливости. План, наброски которого были разработаны вчера у меня на кухне после просмотра записи с Черубиною, был настолько сырым и призрачным, что и не претендовал даже еще на звание осуществимого…

– Давненько, миссир, мы не ввязывались в настоящие войны, – азартно включается в разговор Людмила, – И вечный бой, покой нам только снится! Сафо, для полноты информации, тебе стоит снова встретится с Артуром.

– Я помню, – отвечаю, не в силах придать голосу хоть подобие энтузиазма. – Помню, но не знаю, как это осуществить. Он личность загадочная. Хочет – приходит, хочет – пропадает. Обещал позвонить… Буду ждать…

В этот момент запищал телефон. Все трое мы вздрогнули, как от нашествия мистики. Хватая трубку, я чуть не закричала: «Да, Артур!»

– Сафо, ко мне на минутку, – сдержанно потребовала Лиличка из телефона. Я молча глотнула комок подкатившего к горлу возмущения… – Я хочу извиниться. – Лиличка, похоже, почувствовала мое состояние. – Не капризничай, зайди. Слышишь?

– Слушаюсь, – понимая, что деваться все равно некуда, соглашаюсь.

– Делайте вид, что простили, помните, нам важно ее доверие! – заговорщически шепчет вслед дядя Миша и я понимаю, что борьба началась.

Вот тут-то и всплыли все эти глупости про визит к доктору. Лиличка звала меня, чтобы предложить его услуги.

– У тебя депрессия, ты сбита с толку и подавлена. Творческий кризис, настоянный на намеренном запугивании тебя Артуром. С ним больше не общайся, а кризис мы победим… Я тоже сорвалась, ты уж прости, – она говорила совсем без наигрыша. Серьезно, сдержанно, как человек понимающий, что нужно пойти навстречу и очень страдающий от этого. – Мне тяжело извиняться, я это не люблю… – призналась спустя пару предложений. – Ну не дуйся, ну, давай вызовем тебе профессора. Он и меня иногда консультирует. А у Геника он так вообще имиджмейкером. Отличный психолог. Вот увидишь…

Профессор с совершенно невыговариваемой армянской фамилией оказался совершенным идиотом. К тому же самовлюбленным и болтливым до крайности. Все пытался сразить своим всезнанием и формулировочками вроде: «Знаю, вам тяжело говорить о своих проблемах. Всем тяжело в первый раз. Давайте, я начну за вас. Итак, с некоторых пор у вас начались трудности в сексе. Те связи, что вы себе позволяете, не приносят никакого удовлетворения. Ну же, не стесняйтесь, говорите! В этом нет ничего постыдного. Люди, посвящающие себя работе, всегда в первую очередь жалуются на сексуальные проблемы…» Я рассмеялась в ответ, переглянулась с Лиличкой уточнила, не она ли на меня возвела такой наговор. Профессор выставил Лиличку за дверь, а сам переключился на другую тему: «Возможно, вас беспокоят финансовые вопросы… Знаю, самое тяжелое, не заработать, а не потерять заработанное. Терзаетесь подозрениями? Боитесь воров? Знаете, для начала можно обезопаситься простейшими методами. Про банк все ясно, а если что-то в доме, то сейф. Только пароль ставьте какой-нибудь заковыристый. Ха-ха-ха, как моя фамилия например… Никто и запомнить-то не может, не то что выговорить…» Также профессор пытался выяснить, не случалось ли у меня в детстве травм от сексуальных домогательств, и не страдаю ли я ночными кошмарами. Не получив пищи для своих умозаключений, он списал все на обычную усталость, провозгласил меня относительно здоровой и настойчиво порекомендовал попить витаминочек. «Апатия – это не болезнь. Это нехватка в организме специальных веществ. Когда вам кажется, что у вас болит душа – это значит, что наблюдаются перебои в работе сердца. Когда…» Дальше я не слушала. К счастью, у Лилички хватило ума довольно быстро вытянуть меня оттуда.

Первые полчаса после такого общения я плевалась. Потом, смеха ради, приняла любезно предоставленную Лиличкой таблетку, выпила кофейку, покурила на балконе мечтательно. И вот теперь уже была переполнена какой-то неестественной, совершенно не похожей на обычную мою приподнятость, чужой жаждой деятельности. Чудесное это мое превращение бесило меня страшно, потому как доказывало, что я действительно набор молекул, и подвластна каким-то химическим веществам и чужим вмешательствам.

– Смотри на все оптимистичней! – настоятельно рекомендует Людмила, в ответ на мои давно уже пропитанные самоиронией жалобы. – Оппоненты сами нашли средство привести тебя в боеготовность. Что может быть забавней, а?

– Это мне?

– Тебе.

– А за что?

– За то, что другого выхода нет. И мобильный и домашний у тебя прослушиваются… Мне поначалу все равно было. Позлить Лиличку – милое дело. А сейчас, когда наши с тобой отношения стали такими .. х-мм.. значимыми и для посторонних ушей не рекомендованными…

– Это смешно! Мне нельзя дарить технику! Я – разрушитель. Что не возьму в руки – сломается. И не только техника, между прочим.

– Я заметил. Еще тогда, когда от первого же твоего прикосновения сломался безоговорочно…

Артур нашелся спустя двое суток с момента, как я начала опасаться, что он больше никогда не появится. Опасаться я, ясное дело, начала, едва он шагнул за порог тем памятным утром. Не то чтоб хотелось продолжить отношения, нет-нет… Скорее, важно было начать их снова. Обдуманно, взвешенно и на трезвую голову. А что? Взрослая девочка. Имею полное право выбирать любовника на свой вкус. А то, что Лиличка от этого взбесится – так это меня меньше всего заботит. Хотя, вру, заботит, и даже заводит еще сильней…

До подъезда доехала на такси. Лиличка вот уже второй день предложением подвезти меня не баловала. То ли воспитывала в разросшемся теперь коллективе субординацию, то ли обижалась на мою явную расположенность к Людмиле с дядей Мишей.

Таксист послушно остановил машину, уточнил, что нашей охраной ему все уже заплачено, зорко оглядел окрестности, видимо, выполняя поручение проконтролировать безопасность моего возвращения домой. Оглядел, но из машины выходить поленился. И слава богу! Под подъездом, словно влюбленный подросток меня поджидал Артур. В руках, вместо положенного букета, он сжимал коробочку с телефоном.

– Пусть это будет твой секретный сотовый, – оскорбительно деловым тоном, совсем не вдаваясь приветствия, сообщил он.

«Ты повесишь на стул позабытую тень,/ Моих присутствий и влажных приветствий…/ Казанова, Казанова…» – моментально включается в голове, сигнализируя об обиде.

Но я не подаю вида. В своей расчудесной манере делаю «большие глаза», хлопаю ресницами самым, что ни на есть наивным образом заглядываю в лицо:

– А Лиличка говорит, что ты меня не любишь, – тяну неопределенно…

– Да нет, отчего же, – хмыкает Артур, после секундного раздумья. – Люблю…

А спустя миг, понимает сам, что сказал и, ничуть не смешавшись, подтверждает слова делом – долгим, страстным, обязательным для подобны встреч поцелуем.

«Вот так бы и сразу!» – зачисляю себя в победительницы я, и лишь потом переключаюсь на рассматривание подарка. Не Артур, а прям великий конспиратор, какой-то!

Впрочем, только первым поцелуем моя победа и ограничилась. Потому как, едва попав в квартиру, мы тут же с жадностью набросились на… нет, не на друг друга. На обсуждения сложившейся ситуации. Причем сложившейся отнюдь ни между нами – эту тему обходили в разговорах как-то особо тщательно. А ситуации, в которую я вляпалась, связавшись с Рыбкой и Лиличкой.

М-да уж, мешают, скажем честно, мешают нормальным любовным отношениям общие интересы. В идеале, первое время между людьми их не должно быть. Тянуться друг к другу на почве страсти, а оставаться вместе – из-за потом уже возникших общих интересов. Вот сценарий более ли менее приличных отношений. Но, увы, мне такой сюжет не предназначен. Посему честно включаюсь в разговоры. И ведь действительно интересно. Тем более, обещала Людмиле и дяде Мише многое выведать…

Огорчает лишь то, что во всех этих разговорах мы, похоже, разругаемся с Артуром еще до того, как перейдем к интиму.

– Препарируем твой текст. – безжалостно топчет труд последних полгода моей жизниАртур. – Прежде всего, сердце… Что такое сердце в твоей повести? Правильно – донесение живой, настоящей Марины до читателя. Увы, не вышло. Сердце не бьется, повесть мертвая. Давай установим причины… Вижу, вижу! Она умерла от отравления! Чем питался твой текст? Ага, подбрасываемыми Лиличкой фактами. Мы оба с тобой знаем анатомию подобных текстов. Устройство их таково, что жизненные силы обретаются только за счет достоверных фактов. Факты же лживые – яд. Итак, твоя повесть была безжалостно отравлена и отдана на съедение толпе, для того, чтобы та отравилась тоже. Отравилась и позволила новому всплеску интереса к Черубине захлестнуть себя…

– Если уж быть до конца честными, то моя повесть умерла от вскрытия! – покорности во мне всегда не хватало. – Ты убил ее! Если бы ты не огласил яд ядом, она была бы жива. Всех, кто не знает, что факты обманные, она захватывает. Марина в ней – пусть не такая, какой была в жизни, пусть вымышленная мною Марина – живая и увлекательная… Так ли важно, существовала ли она на самом деле?

– Так! Действительно важно. И тебе с твоим комплексом вины перед Мариною – в особенности.

Понимаю, что сознательно сделала себя для него раскрытой книгою. Жалею, что в первых же разговорах вывалила все. И о комплексах, и о страхе перетянуть на себя судьбу Марины и о том, что все в последнее время из рук валится, будто сглазили…

– Глупости!– в первый миг Артур к этим моим рассказам отнесся со всей серьезностью. Потом повел себя странно. Взял за руку, заглянул в глаза и с минуту где-то молча сверлил меня каким-то странным, нездешним совсем взглядом. Потом встряхнул лохматой головой и криво улыбнулся. – Глупости! Никто тебя не сглазил. Ни порчи, ни наговора, ни другой какой угрозы. Просто ты сама себя накрутила, поверила в эти фантазии и притянула к себе неприятности. Забудь о своих страхах и все образуется. Поверь, я в этом разбираюсь. Занимался какое-то время кое-чем. Да и сейчас практикую…

И я поверила. Не потому вовсе, что предрасположена к мистике – как раз наоборот, надоела она мне до степени полного в нее неверия – а потому, что очень уж захотелось почувствовать себя опекаемой кем-то опытным.

– Понимаешь, – я сама начала делиться историей написания книги. – Поначалу я не хотела браться. Потом решила, что это мой долг. Долг перед Мариною. Ну, осветить ее такой, какой она была на самом деле. Мне даже думалось тогда, что она повесилась с одной лишь целью – доказать миру однозначность своей принадлежности к поэтам. У нас ведь – ты знаешь – один из необходимых атрибутов творческой личности – это ранняя трагичная смерть. Это как трактовка образа Иуды в стихах Квливидзе. Знаешь песню «Монолог Иуды»? Иисус сказал, что один из учеников предаст его, поцелуем выдав стражникам. Но никто не собирается предавать – Иуда же видит это. И вот, он понимает, если пророчество Иисуса не сбудется, люди перестанут верить в него. А пророчество и не собирается сбываться. И вот тогда Иуда решается на этот страшный шаг. Он предает Учителя, чтобы показать, что пророчество сбылось. Он стршано мучается, но решает: «Пожертвовать Исусом-человеком,/Спасая этим Господа-Христа.» Так и Марина, жертвует Мариной-человеком ради Марины-поэта. Ей кажется, что иначе никто не признает в ней гения. Глупая мысль, слабенькая. Время судит о поэтах по написанным ими вещам, ведь когда доходит ход до его суждения – все они (и те, что трагично и скоропостижно, и те, что своей смертью и безболезненно), все они в равной степени мертвы… Но Марина была надломлена, она не понимала этого и потому… В общем, такова была моя изначальная трактовка. А потом Лиличка принесла факты. Всплыла Черубина и история показалась в другом свете…

Артур слушал очень внимательно, кажется, я сама представала перед ним в другом свете через все эти признания.

– Ты удивительно чуткое существо, Сонечка. Ты уловила суть. Пока Лиличка не забила тебе голову всеми этими выдуманными фактами, ты была очень близка к разгадке происшедшего с Мариной. На самом деле все было так: я придумал идею, набросал проект. Нашел Рыбку, который согласился стать спонсором и предложил Марину в качестве звезды. Я сразу заподозрил в ней неуравновешенность, но не отступил – я сразу разглядел чего не хватало моей Черубине: Марининой харизмы. Марининой бешеной энергии. Когда удалось собрать всех в команду, проект выстрелил. Да так, что аж в ушах затрещало. Все мы ходили шокированные. Такой популярности не ожидал никто. И вот тут у Марины начались капризы. Она поняла, что покорение толпы – реально. Она не хотела уже покорять Черубиновскими примитивными текстами, не хотела ходить в маске. Она мечтала о собственной славе. О своем лице на каждом канале, о своих стихах – не тех, что для проекта, а тех, что от души – в расхватываемых сборниках… С тех пор и началась наша с ней война. Я победил. Марина смирилась и решила не лезть на рожон. Уехала из Москвы. Вообще-то я понимал, что этот отъезд будет для нее губительным. Вяло попытался остановить. Она отказалась – я махнул рукой. Разберется. Ведь большая уже… Но она не могла, не могла разобраться, я дожжен был осознавать это! Ведь червь жажды славы уже грыз ее изнутри… Я заразил ее этим червем, я не пролечил вовремя… Результат мы оба знаем – повесилась. Я виноват в этой смерти…

– И ты тоже? – я не смогла удержаться от улыбки. – Каждый хочет считать себя причастным, пусть даже путем виновности…

– Не выдумывай, – Артур отмахнулся, потом снова занялся мною. – Но как ты точно прочувствовала ее аргументацию – стать великой. Это болезнь. Кто-то в угоду ей жжет библиотеки, кто-то – вешается… С точки зрения анатомии текста, повесть, где ты высказала бы свои первоначальные суждения о Марине была бы куда совершеннее… Может напишешь? Но не им. Для себя. Писать для себя это очень стильно. Куда ярче всех нынешних писательских проектов…

– Сейчас я уже боюсь. И писать, и, тем более, писать на такую тему. Не чувствую себя вправе судить о Марине… Ведь пыталась же. А оказалось – все ложь. Так зачем еще раз пробовать…

– У-у-у, – протянул Артур задумчиво. – Это ж надо как в тебя эта ситуация въелась. Покорежила. Развила страхи и болезненные комплексы…

И вот с тех пор все, что я говорила, он объяснял этими самыми «комплексами». Честно говоря, ничего приятного я от такого подхода не испытывала. Лучше уж вообще ничего бы ему не рассказывала.

– Знаешь, – Артур внезапно кардинально меняет тему. – Ты не расстраивайся. Действителнь плохо, что твоя книга – ложь. Но ты забудь об этом, и все. Я излечу тебя. Доверься мне. – все это он говорит, не как-нибудь, а по дороге в спальню. Несёт меня на руках, причитая свои несуразности. Ничего себе переходики! Впрочем, возражать против такого поворота событий не намерена.

– Запомни, все важные планы мужчина и женщина должны обсуждать в постели. Это и уютней, и правильнее! – заявляет Артур, откидывая покрывало.

– И что же важного, нам с тобой предстоит решить сейчас? – принимаю его игру, загадочно улыбаюсь.

– Через три недели я уезжаю обратно. Я ведь здесь нечто вроде командировочного. Ты поедешь со мной. Это важно и правильно. Тебе нужно сменить страну. Это хорошая встряска. Ты поедешь со мной.

Неожиданно для самой себя резко отстраняюсь, гляжу перепугано. Да что ж он издевается-то?! Шутят ли такими вещами? Разве ж можно так?

Глаза Артура горят огнем одержимости. Пальцы теребят застежки, дыхание учащается.

– Ты поедешь со мной?

Похоже, он не ведает, что говорит. Похоже, это у него такая часть прелюдии.

– Ты поедешь со мной?

Мне так хочется, чтоб все было хорошо. Мне так приятно играть в чистые чувства и безграничное счастие…

– Ты поедешь со мной?

– Да! Навсегда! И сейчас, и через десять дней, и через сто лет!!! Да, да, да… – последние всхлипы касаются уже совсем другого вопроса.

«Лучше бы чем положено – куда надо тыкал, а не носом в промахи! Не возлюбленный – а педагогический маньяк какой-то», – думала я об Артуре, спустя совсем немного времени. Почти ежевечернее общение сроднило нас до той степени близости, когда имеешь полное право ворчать на другого и даже находишь в этом какой-то удивительный кайф.

Нет, ну ведь правда! Вся его страсть расходуется на то, чтоб научить меня осмотрительности. В понимании Артура, моя основная цель сейчас, доработать оставшееся до окончания первой части договора время, получить свой честно заработанный за первую книгу гонорар и посокрее покинуть родную страну. Для осуществления этих планов очень важно, что бы Лиличка ничего не заподозрила. Потому Артур все время воспитывает меня. Причем делает это на примере прошлых ошибок.

Неустанно Артур выспрашивает подробности написания книги, поражается моей доверчивости и явно наслаждается Лиличкиными ляпсусами… Я поначалу пережидаю, оправдываться не пытаюсь, с дискуссиями не лезу. Потом не выдерживаю – есть у Артура моего такой вот необычный талант – задевать за живое. Завожусь, интересуюсь, расспрашиваю. Трачу драгоценное время на стопятое обсуждение Лиличкиных методов. Причем, точно знаю – Артур поотвечает, повыспрашивает, выскажется, потом помолчит несколько минут, пороется в черепушке, ища, на какую б еще тему повоспитывать, ничего не найдет и поднимет на меня взгляд. Уже новый, уже совершенно особенный. Это, как знак. Это значит – пора переходить от общественного к личному. А я и вижу это, и понимаю все, но так уже предыдущим разговором распалена, что не успокоюсь, пока не довыясню… И начинаю теребить подробностями.

– То есть еще до того, как Черубина стала звездой, ты уже знал дальнейшее развитие событий? Ну, в смысле, ключевые узлы. Сделаться знаменитой, потом, когда ажиотаж немного спадет, трагически скончаться, потом, когда ажиотаж вокруг смерти тоже поутихнет, вытащить на свет некоего биографа с сенсацией…

– Именно так. Причем знал я это еще до того, как окончательно определился, кто будет Черубиной. Впрочем, нет, не знал – планировал. Разные степени уверенности. Мне просто очень повезло с Мариной, она смогла довести Черубину до нужного градуса. Она – харизматичная… Была. Только ты не думай сразу всякие гадости. Сенсацией должна была стать вовсе не смерть Маринина, а разоблачение гибели Черубины. Некий биограф – кстати, я хотел, чтоб это был парень, журналистам-мужикам больше доверяют, – должен был раскопать, что гибель Черубины была подстроена. Ну, и описать, почему. Именно из-за той истории, в которую ты поверила и которую написала в своей книге. Это повлекло бы новый всплеск интереса к Черубине, это позволило бы выпустить новый альбом, который вне зависимости от качества вещей, стал бы невероятно популярным. С таким-то пиаром, а? Марина не знала заранее о моих планах. Не верил я в ее здравомыслие. И правильно. Сорвалась с катушек, едва окончила первую часть операции и узнала о второй…

– Сорвалась с катушек или с крючка? – я даже отстраняюсь, для пущей иллюстрации своего возмущения.

– Отовсюду. Отовсюду сорвалась, и не нужно меня этим подкалывать. Имей сострадание к раскаявшемуся убийце и грешнику… Дальше ты все и сама уже знаешь. У меня, между прочим, из-за Марины начались весьма серьезные неприятности. Рыбка решил, что проект упустил прибыли. Повел себя по-свински, навесил на меня долги, к которым я не имел никакого отношения. В общем, я ушел из команды. Я – из команды, а Марина – вообще из жизни. Правда спустя год. Кстати, что было с Мариной в последний год – понятия не имею… Тоже, между прочим, интересная тема, а? Только возьмись за нее – прибью не задумываясь. Мне такие твои риски совершенно не нужны. Тихо, спокойно уезжаем и не во что больше не вмешиваемся… Не вздумай копать последний год Марины, слышишь!

– Мне не надо копать. Я и так знаю, что было. Я отправила Марину вместо себя в гастрольный тур по провинциям. Марина просилась уехать на пару месяцев из Москвы, я смогла предложить место. Но, как видишь, и это не принесло ей успокоения. Я так понимаю, вернувшись сюда, она столкнулась с серьезными сложностями… А может, не вынесла несправедливости. Черубина популярна и обожаема, поет из каждого хоть сколько-нибудь воспроизводящего музыку устройства, а она, Марина, сидит без работы и вынуждена соглашаться на сомнительные предложения аферистов вроде Рыбки и Лилички… Погоди, ты все так внятно описываешь, но напрочь упускаешь один момент. Какое место в твоей теории занимает одна из основных фигур моей версии причин самоубийства? Ну, Марина-Рина, по твоему усмотрению, кто?

– Массажистка, – хмыкает Артур, проявляя редкую скупость в разъяснении.

– Тоже мне, открыл Америку. В Черубины-то она как попала?

– Я попросил. – признается неохотно, натянуто. – Не мучь меня, ладно? – глядит умоляюще. – Ничего особенного. Когда Марина совсем вышла из-под контроля, я внедрил запасной вариант. Им была Марина-массажистка. Тот прямой эфир, где Марина сорвала маску, ты видела… Мы тут же отсняли постановку. В качестве сенсации: «Черубина показала свое истинное лицо!» , мы по всем новостям прокрутили отрывок из передачи. То есть, якобы, отрывок из передачи, а на самом деле – классную подделку. Черубина сбрасывает маску, а под ней – лицо марины массажистки. Эта Марина была согласна разыграть гибель Черубины и все прочее. Вот и пришлось устранить Бесфамильную из игры. Со времен того дня с новостями, все считали Черубиной другого человека. Бесфамильная перестала быть опасна. Тем более, она тогда была одержима идеей сбежать от нас. Я сделал все, чтоб она не думала о мести, а заботилась только о возможности избавиться от моего гнета. Марина боялась меня, потому не стала выступать ни с какой ответной акцией…

Он будто борется сам с собой в разговоре. Речь его то полна горечи и раскаянья, то наполняется вдруг гордостью. Он действительно считает достижением свою победу над Мариной, это видно сразу. При этом, конечно, он не может забыть о последствиях, к которым эта победа привела. Бедный Артур. Он сам уже запутался в себе – то ли просто удачливый подлец, то ли гений пиара, то ли вообще не поймешь кто.

– Послушай, я должна тебе признаться… – все важные вопросы, как и было заявлено, мы решали в постели. Если учесть, что виделись мы в основном по ночам – в этом не было ничего удивительного… – Послушай, я должна тебе признаться… – говорю и осекаюсь, зарываюсь носом в его подмышку, содрогаюсь от собственной гадостности, но ничего не говорю. Боюсь признаться и разрушить иллюзию гармонии, установившейся между нами. Пусть не долго, пусть путем умалчиваний, но пусть существует эта гармония…

В последнее время я все больше и больше запутывалась.

С одной стороны – моя работа с Людмилой и дядей Мишей шла полным чередом. Сейчас, спустя время, даже представить не могу, как мы все это успевали. Дядя Миша – главный герой нашего плана, писал по авторскому листу за сутки и еще и умудрялся появляться на вилле и демонстрировать Лиличке свое наличие и усердие. Мы верили в победу и всерьез обсуждали планы на будущее.

Недавно совершили уникальное открытие.

– Ангелы на нашей стороне, не иначе! – всплеснула руками Людмила, когда увидела раздобытый мною листок. – Не бывает, чтобы так везло.

Но нам действительно везло. Будучи в очередной раз вызвана строгой Лиличкой для внесения незначительных правок в строчимую нами с Людмилой ахинею, я вдруг осталась одна в ее кабинете.

– Подожди здесь, я не надолго! – бросила она мне, когда требующий ее к себе Геннадий перестал кричать в телефон.

Оставшись одна, я подошла к сейфу. Просто так, шутки ради, набрала фамилию того самого невыговариваемого идиота-иммиджмейкера… И что вы думаете? Спустя несколько минут я уже была обладательницей бесценных ксерокопий бумаг, полностью доказывающих лживость Лиличкиных фактов.

«Вас поняла, обязуюсь выполнить. Рина.

PS (не хотите, можете не читать) Только вот вопрос, на кой черт это надо? Понимаю, что лезу не в своего ума дело. То есть, зачем надо мне – понятно. И ваши хлопоты по приговору, и материальное ваше вмешательство и так очень ко многому меня обязывает, а уж обещанная в дальнейшем поддержка, так особенно. А вот зачем надо вам – ума не приложу. Создаете красивую легенду – так создавайте сами. Вдруг эта журналистка раскусит меня по какой-нибудь там мелочи. Никак нельзя обойтись без моего с ней свидания? Ну, хотите, напишите ей письмо от моего имени. Подпишу все, предложенное, только под статью не подводите, с меня статей достаточно. Не хотите, не отвечайте. Всецело в вашей воле…»

Читая Ринину расписку, мы с Людмилой попросту не верили своим глазам. Такая удача для нашего плана! Вот дядя Миша обрадуется!

С другой стороны – я все никак не могла открыться Артуру. Он ничего не знал о моих махинациях. Я боялась откровенничать: а вдруг сорвет всю операцию? Я боялась открыто признаваться в своих намерениях: а вдруг они не окончательные, вдруг я еще передумаю, зачем отсекать пути к возможному благополучию…

Все эти недоговорки выматывали меня, лишали воли, рассудка, превращали в законченную сволочь.

– В чем признаться? – Артур выуживает меня из подмышки, настаивает на ответе.

– Признаться в том, что мне с тобой непростительно хорошо! – быстро нахожусь я, и тут же перевожу тему, на Артуровскую излюбленную: начинаю расспрашивать о всевозможных нюансах проекта с Черубиной и дальнейшего поведения Лилички.

– А отчего она то решила, а зачем это подстроила? – спрашиваю без перерыва наивно хлопая глазками, поскорее пытаясь загладить фальшь звучавшую в моем «признании».

– Это, ты уж прости, моих рук дело. – Артур послушно возвращается к болтологии, гасит взгляд, отодвигается подальше, чтоб не отвлекаться. Демонстративно не смотрит на меня, только разговаривает. – Это я их такому научил. Ну, тому, что до окончания написания автору-текстовику лучше не давать ничего читать, а то непроизвольно подражать начнет… – Артур рассмеялся. – И о пользе пищащей клавиатуры, кстати, тоже я когда-то задумался. Ничего особенного, просто мысли вслух. А Лиличка передрала. Бездумно, надо заметить. Я хотел, чтоб каждая буква звучала своим тоном, и чтоб, при желании, можно было расшифровать по звукам, что именно человек пишет. Но это плохая идея оказалась, не грамотная. Поговорил с нужными людьми – высмеяли. Оказалось, сейчас такие программы существуют, что, если их на чей-то компьютер установить, то со своей машины можно полностью работу того компьютера отслеживать. Вплоть до полной копии экрана в любой момент времени. Лиличке я это сказать забыл. В итоге – она уловила лишь часть мысли и устроила полную ерунду. Она точно знает, когда сотрудник работает, а когда нет, но понятия при этом не имеет, на кого ведется работа. Может ты не на пользу дела клавишами пищишь, а как раз наоборот – для заклятых врагов или просто конкурентов отчет строчишь.. Нет, ну надо же, как эта бестия в точности все запомнила. Я и не думал, что таким ценным спецом ей кажусь… Стоит только ляпнуть что-то в голову пришедшее, а она уже идею проглотила и себе забрала. Не баба – поглотитель всего… – Артур никак не мог успокоиться. Сонечке надоело слушать рассуждения о Лиличке, и она решила позадавать более конкретные вопросы. – Делать деньги на книге? – переспросил он. – Нет, что ты. На одной книге это практически нереально. Деньги делаются на всем проекте. Черубина – хороший коммерческий проект. Ее смерть – подлила в него средств, когда все начало стихать. Настоящая смерть Марины и ее рассекречивание – твоя книга, сенсационные новости о Черубине, – новая подпитка проекта. Твоя смерть – будет следующим шагом. Я просто экспериментировал. Разрабатывал теории, потом проверял их кусочки на практике. Теперь, я так понимаю, Лиличка взялась продолжить мое направление у Рыбки. Еще бы, дело-то ведь интересное! Взять и из ничего, из совершенно пустого места создать культ, ажиотаж, деньги, признание… Получается у нее хреново, судя по всему. То есть проиграть твоя книга по-любому не смогла бы. Но могла нашуметь куда больше. Неплохая работа ведь. Я до конца дочитал – это о многом говорит… Беда Лилички в том, что она ходит оп намеченным когда-то мною маршрутам и совершенно не импровизирует. Из тебя такой букет работ можно было бы выжать при творческом подходе-то! А они уничтожили все… Это как с Лайкой. Была у меня такая американская знакомая. Вышивала крестиком… И сейчас, думаю, тоже вышивает… Судьба у девочки интересная. Рано вышла замуж, родила, пока сидела с ребенком, нашла себе невинное развлечение – вышивку. И вдруг оказалась небывалого уровня мастером. Ее работы сумасшедшие бабки стоят, их давно уже произведениями искусства считают. И хорошо это, с одной стороны. И ужасно. Потому что превратилась она в паучиху – сидит денно и нощно за работой, пальцами быстро-быстро перебирает и ни на что больше сил не имеет. Спит по четыре часа в сутки, с близкими по два часа общается, остальное время – рабочее. Ее обеспечивают от и до – ну вот как тебя тут. При этом еще и бешеные деньги ей перечисляют. Но ей те деньги уже не в кайф – тратить некогда. А все договор тот проклятый, который в самом начале своей деятельности она с нынешними своими администраторами заключила. Обязалась пять лет работать на полную катушку, если они ей хорошо платить станут и сбыт с раскруткой обеспечивать. Я ей: «Когда пиво попьем?», она – серьезно так, совершенно искренне: «Через три года, пять месяцев и четыре дня.» Во как! И ты тоже хочешь стать такая же?

– Да не хочу, не хочу. Ну что ты опять подкалываешь?

– И не станешь, потому что мы из игры выходим. Мы – уезжаем, и все нам по фигу…

Артур на время успокаивается, а потом снова нападает с упреками:

– Ну, как можно быть такой растяпою? Как думаешь, отчего у Рины речь ровно на одну сторону кассеты влезла? Ровно. Ни меньше, ни больше. И трагичный эпилог, и все должные паузы… А? Не показалось тебе это неестественным? Она заранее речь готовила. Или ей готовили, это уж не знаю. Дали задание автору – на столько-то минут речь с признанием. И вот, пожалуйста. Все четко, гладко, без запиночки. Все же, скорее, Рина сама писала. К чему лишнее звено в операцию втягивать? А Лиличка в жизни человеческий текст написать бы не смогла. Нет, ну почему люди так тупо работают, а им это с рук сходит? Рассказ точно уместился по времени на кассету! О правдоподобности никто даже и не заботился… А если б ты оказалась не такой доверчивой? Ты ведь актриса, вроде, должна за версту хорошо заученные и отрепетированные тексты чувствовать. Отчего не раскусила?

– Кусачки для тебя берегла, – фыркаю, отбиваясь от этих вечных попыток воспитания. Потом понимаю, что с ним так нельзя – тоже в ответ фырчать станет, а объяснять что-либо и не подумает. Меняю тактику: – Пойми, когда настроен на доверие к миру, никаких подвохов не замечаешь… А когда наоборот – живешь, как на вулкане, в постоянном напряжении и обиженности, ведь при желании в чем угодно зачатки обмана обнаружить можно. Я давно уже выбрала для себя первый способ жизни. И не буду его менять даже после всех этих разоблачений и носотыканий…

– По сути, они убили Марину. – Артур продолжает уже сам с собой. – Хотели виртуальной смерти, да переборщили, довели до физической. И я зачинщик этого действа. – ухмылочка на этот раз вышла жалкой и скомканной. – Ах, как старательно я продумывал механизм, который бы полностью стер место Марины в нашем городе… Страховался, опасался, что она «всплывет» в самый разгар акции по оплакиванию Черубины…

– Вероятно, очень прибыльной акции? – и отчего я сделалась такой жестокой? Человек кается, душу мне раскрывает вместе со всеми ее протухшими потрохами. А я, нет, чтоб посочувствовать, утешить, мол «ты не виноват», только масла в огонь подливаю… – Извини, я какой-то сволочной сделалась со всеми этими закидонами окружающего. Тренируюсь на кошках, ну, то есть, на тебе. Репетирую предстоящие перестрелки с врагами. – сама себе опротивев, лезу оправдываться. Прижимаюсь, в лицо заглядываю, ищу прощающего взгляда и ответного порыва… Желательно, совсем не делового характера.

– А вот и не метко! – это он, я так полагаю, и про язвительность мою и про последующее подлизывание. – Прибыли меня абсолютно тогда не интересовали. То есть я брал, конечно, свою долю, и прижал бы каждого, кто б осмелился ее у меня отобрать. Но не из корысти, а от принципа. Мне всегда был важен сам процесс. Это потрясающе здорово, взять обычного, ну, разве что немного выдающегося талантами человека, подкрепить обычным, ну, разве что, немного выдающимся заработками, спонсором и из этого ничего вдруг устроить настоящий ажиотаж, суматоху, нежданные прибыли и всеобщую одержимость. Люблю воплощать в жизнь красивые сложные проекты. Это громадный, ни с чем не сравнимый кайф!

– Прямо таки ни с чем? – изгибаюсь, многозначительно протискиваясь бедрами под его лежащую на постели руку… Не отреагирует – обижусь! И категорически не буду развивать дальнейшую инициативу… Работоголик хренов!

– Ну, разве что с одной вещью… – взгляд Артура затуманивается, то ли действительно от желания, то ли направленный железным логическим доводом: перед ним живая, жаждущая женщина, и не ответить на ее призыв означает в лучшем случае полный разрыв, а в худшем – дикий скандал. – Ну, то есть, не вещью, ну, то есть процессом, а точнее процессом, связанным с вполне конкретной особой, ну, то есть м-м-м-м…

Терпеть не могу всю эту болтологию. От других, конечно, приятно слышать было, а от Артура – доки технологий и всевозможных психологический премудростей – как-то не слушается. Постоянно подозреваю, что он специально это говорит, руководствуясь строгими расчетами и знанием женской психики. Нормальных мужчин нормальные женщины любят поначалу ушами, я же, как ни вызывающе это смотрится, сразу задействую другие органы.

Пса звали Гав, он был обожаем Людмилой и, конечно же, считался пуделем.

– По крайней мере, процентов на семьдесят, – сообщает Людмила не без иронии. – Ветеринар, к которому Гав водил меня сегодня, громко сокрушался, что у такой хозяйки и вдруг нечистокровная порода… Пришлось объяснить, что выбирают – мужей или друзей для корысти, а любимых и родных дает судьба. Ветеринар проникся…

Гав смиренно возлегает возле балкона, всем своим видом демонстрируя озабоченность. Прививки ему явно не понравились. Да и в кабинете он чувствует себя совершенно лишним.

– Потерпи, – подбадриваем его мы с Людмилой, – Сейчас дядя Миша приедет и увезет тебя домой. Он уже пять минут, как выехал. Правда, он ездит так осторожно, что добираться будет невесть сколько…

Мы с Людмилой сегодня большие бездельницы. План срывается, впору хвататься за головы, а мы – не в состоянии. То есть не настоящий план, разумеется, не а тот, что для отчетности. «Авось пронесет», – думаем, – «Авось Лиличка сегодня в тексты заглядывать не захочет…» Вообще-то мы намеренно пишем страшную нудотину, чтобы Лиличке ее вычитывать впредь не хотелось. Тоже, между прочим, искусство: написать так, чтоб формально придраться было не к чему, чтоб забраковать вещь не хотелось, но и изучать ее дальше тоже желание бы исчезло. Людмила в подобных делах большой ас, потому как училась в аспирантуре в советское время, да еще и работала в институте филологом. Но и у нее бывает апатия.

– Не могу! Надо расклинить мозги. Давай в шахматы?

Встречаю ее предложение радостью, потому как и самой требуется пауза. В своей работе я как раз дошла до описания первого дня работы у Лилички. Записи о настоящем времени веду постоянно, с того момента, как обрела серьезные подозрения о Лиличкиной нечестности, с того дня, как подслушала их с Геннадием разговор о сорванном Мариной эфире. Это хорошо, это существенно экономит время написания. А вот о начале работы, о тех временах, когда ничего еще не фиксировала, писать не так легко. Приходится вспоминать, выкапывать, отрывать вымысел моей испорченной страстью к сюжетам памяти от событий, происходивших в действительности…

В общем, отзываюсь на призыв поиграть с большим энтузиазмом.

Тем более, что играть с Людмилой – сплошное удовольствие. Равно как и работать, и общаться и даже просто сидеть в одном кабинете, в четыре руки выстукивая дробь на клавиатурах. Людмила – хорошая. Я – плохая. Я вру Артуру…. Беспрерывно вру и пытаюсь урвать себе еще хоть денечек нашей сомнительной идиллии.

– Перестань, – утешала меня Людмила совсем недавно, – Твои угрызения смешны. Они уместны только в том случае, если Артур сам говорит тебе всю правду! А я в этом сомневаюсь. Не тот человек, не те привычки….

– Ох, ну, конечно он говорит мне правду! – я бросилась оправдывать его, сама поражаясь своей горячности. – Конечно всю правду. У нас не те отношения, чтобы замалчивать… Слишком близкие. Любая фальшь сразу чувствуется…

– Но ты ведь замалчиваешь!

– На то я и профессиональная актриса. Хоть и бывшая, – увы, утешения не помогали, совесть моя оставалась безнадежно больной…

– Отдыхаете? – как обычно, без стука в кабинет, слегка покачиваясь, вплывает Лиличка. Выглядит она ужасно. То ли заболела, то ли дебоширила всю ночь… – Я с такими ребятами познакомилась! – шепчет мне украдкой, хотя прекрасно понимает, что Людмиле все слышно. – Сафо, ты обзавидуешься! Так что у меня теперь тоже – новые друзья. И большие интеллектуалы, между прочим! – странно, от нее совсем не пахнет спиртным. Ощущение, что она под воздействием какой-то наркоты. Неужели? Мудрая Лиличка, сильная Лиличка, обожающая себя Лиличка и вдруг пошла на такое саморазрушение…

– По-моему, она всерьез тебя ревнует и скучает без тебя, – скажет Людмила несколько позже. – Она ведь, по сути, очень одинока. Может, она и впрямь считала тебя близкой подругой…

– Близким подругам не врут, и не вынуждают их быть лгуньями. Близкими подругами не торгуют и не оттачивают на них свои навыки кукольника, управляющего марионетками… – на самом деле, я и сама уже переживаю за Лиличку, но отступать – права не имею, потому стану настраивать себя на жесткость и бескомпромиссность.

– Кто как, кто как, – покачает головой Людмила, а потом посоветует важное: – Не бросай ее сейчас. Это и жестоко и не выгодно. Нам ведь важно не вызвать подозрений, да?

Я пойму, что она права и тут же отправлюсь к Лиличке чинить перемирие. И даже повод довольно честный найду, и даже ничуть не покривлю душой, говоря:

– Лиль, ты извини, что вмешиваюсь, но мне совершенно не нравится, как ты выглядишь. Что это за друзья такие, от которых возвращаешься в таком состоянии?

Брови Лилички удивленно метнутся вверх, она завернет нечто язвительное о том, что меня это вообще вряд ли может касаться. Но потом сменит гнев на милость, загадочно заулыбается, пригласит меня вечером «посидеть, как в былые добрые времена». Я не откажусь, и видимость контакта снова наладится…

Но все это будет чуть позже, пока же мы с Людмилой сидим по обе стороны от шахматной доски, а Лиличка покачивается надо мной и громко шепчет свои претензии:

– Что-то не наблюдаю у вас напряженной работы. Положим, мне все равно, я сужу по выработке, – Лиличка кивает на ползущие из принтера Людмилины наработки.

Господи, это ж додуматься только, называть рукопись «выработкой»! И ведь знает же, что может задеть этим автора. Знает, и специально все это подстраивает. К счастью, к этой рукописи ни у меня, ни у Люды не имеется никакого благоговейного отношения.

– Я сужу по количеству продукции, – повторяется Лиличка, – И оно меня пока устраивает. Но что будет, если зайдет Геннадий? Как я объясню ему, почему вы средь рабочего дня вдруг затеяли игру. Подставляете меня, дамочки, подставляете…

– Больше не станем, – вру я, не совсем удачно скрывая напряжение. – Это мы в счет обеденного перерыва. Того, который три дня уже у нас из-за объема работ отсутствует! – как в детском саду, честное слово! Наблюдает, церберит, контролирует. И главное, что? Вовсе не «продукт», выходящий из принтера, а количество этого самого продукта, да еще нашу постоянную занятость. По Лиличкиному выходит, что хороший текстовик – это дятел. Все, как ей хочется. И нос сует только в сторону своего дерева, и стучит безостановочно…

– Хорошо, – нарочно не замечая моего раздражения, тянет Лиличка. – Пусть будет в счет обеденного. Тогда у вас есть еще два перерыва времени… Эх, Сафо, на все ты найдешь аргумент и оправдание. Твою бы ушлость, да в нужное русло… – и тут же, не дожидаясь моего возмущения по поводу «ушлости», направляется к выходу. – Эх, пойду, что ли, гляну, как у вас тут все складывается… – по дороге она забирает стопку бумаг из принтера и одобряюще хмыкает, прикидывая количество листов.

– А! Вашу мать! Какого черта ЭТО тут делает?! – верещит, спустя миг. У Гава, у обычно мирного, безобидного Гава сработал инстинкт. Мало того, что на вверенной ему территории находился некто неприятный, так он еще и попытался унести что-то хозяйское… Гав подскочил и – совсем не больно, но грозно тяфкая, – цапнул Лиличку за лодыжку.

– Гав, ты что?! – глаза Людмилы на миг стали больше очков, потом она опомнилась, полезла в сумочку за аптечкой, засуетилась. – Извините, извините, с ним это в первый раз, да сейчас его дядя Миша приедет заберет. Нет, он не прогуливает, у него отгул сегодня. Ох, Лилия Валерьевна – гадость, дрянь, сволочь! – мне так неловко… Нет, это я не вам, что вы… Ругательства, это все Гаву-сволочи!

Сплошь покрытая заботой и извинениями, обработанная всеми препаратами из Людмилиной аптечки, включая детский крем и кусок лейкопластыря, офонаревшая от нашей наглости – собака в помещении! Да кто позволил такое! Ну что мне, снова охрану увольнять? – Лиличка, наконец, уходит к себе.

– Приплыли, – разводит руками Людмила, выглядя очень растерянной. – Нет, ну надо же!

Решаем забыть, возвращаемся к игре, успокаиваясь…

– Я уже возле ворот! – бодро рапортует дядя Миша из телефона. – Подготовьте Гава к транспортировке!

– Что? – шок сменился у Людмилы повышенной смешливостью. – Ты тоже не в своем уме, как и наша псинушка? Что значит «подготовьте», как это? Я его что, запеленать и вынести должна? Образно? А, чтоб предупредить, что уже близко… Давно пора быть близко, у нас тут сплошное обхохочешься. Пьем? Нет, не пьем. Играем в шахматы. На что играем? Об этом как-то пока не задумывались… – Людмила откладывает трубку, посмеивается в сторону Гава. – Все, друг мой, сейчас дяде Мише нажалуюсь, он тебя будет воспитывать.

Пес с несчастным видом отворачивается. Он хотел, как лучше, не посмотрел на общую усталость организма после прививок, не пожалел своих сил, а оказывается…

– И правда, на что играем-то? – переключается Людмила. – На деньги – наивно, все равно нет их у нас и не будет, на щелбаны – неаристократично. Выходит, на желание…

– Ага, – загораюсь вдруг. – Давайте тот, кто проиграет… Х-м… – встречаюсь глазами с заинтересованным взглядом Гава. – О, знаю! Кто проиграет, тот повторит подвиг Гава. Точно! Укусит первого же вошедшего к нам за щиколотку. Так сказать, для наглядной демонстрации. Должен же дядя Миша понимать, какую подлость совершил воспитуемый…

Людмила закрывает рот обеими ладонями и отчаянно прыскает. Я и сама хохочу на весь кабинет. М-да уж, выдался рабочий денек, ничего не скажешь…Обычно играем примерно на равных, но тут Людмила делает детскую совершенно ошибку, нервно бегает от шахов, но не спасается.

– Мат! – объявляю приговор. В тот же момент дверь распахивается. На пороге… – как?! но ведь дядя Миша позвонил, что у ворот уже, он ведь должен был войти, он обязан был!!! – разъяренная Лиличка:

– Что за хохот на весь коридор. Вы хоть вид делайте, что трудитесь. Хоть изображайте рабочую обстановку, что ли, для приличия…

На Людмилу больно смотреть. Краснеет, бледнеет, сглатывает застрявший в горле комок. Потом пересиливает себя, подходит к Лиличике, медленно опускается на колени, наклоняется, кусает.

– А-а-а! – визжит совсем очумевшая наша руководительница. – Вы что, дури нанюхались? Что у вас тут творится?

Я хватаю ее за руки, чтоб не сбежала, пытаюсь объяснить, давлюсь смехом, пытаюсь снова.

– Я смотрю, корпоративный дружеский дух на пике развития? – невозмутимо замечает дядя Миша, заглядывая в дверь. – Я могу забрать собаку?

– Ох, – хватается за живот Лиличка, корчась в кресле. – Сделайте уж одолжение!

Нам снова очень повезло. Инцидент с Гавом проделал все необходимое. Мы с Лиличкой снова были в нормальных отношениях. Смех сломал выросшую было между нами преграду субординации, и вот теперь я была приглашена посмотреть, что там у нее за новые друзья.

Все это оказалось как нельзя кстати. Прямо будто специально, честно слово. Ведь еще вчера мы с моими аферистами тщетно ломали голову, как бы наладить контакт с Лиличкой и вынудить ее пойти на некоторые уступки нашим условиям.

– Ну вот, теперь ты будешь на меня давить. Скучно! – Лиличка поднимает одну бровь, тянется к сигаретам. – Ладно, выкладывай, что там у вас за нижайшие просьбы-требования.

Мы сидим в одном частном клубе, хорошо знакомом мне по предыдущим образам жизни. Очередная закрытая вечеринка, очередные тонущие в табачном смраде завсегдатаи. От квартирных посиделок отличается лишь степенью беспредела. Тут, все – таки, нужно блюсти лицо, ввиду элитарности заведения. А в остальном – все то же. Кстати, обещанные Лиличкиными друзьями– хозяевами клуба – угощения должны лихо ударить по мозгам. Ради предстоящих плодов разговора, соглашаюсь употребить что угодно.

– Мне не хочется использовать Люду и Мишу, как рабов. Пусть их фамилии будут указаны в тексте. – предотвращаю Лиличкин отказ, повышая голос. – Не на обложке! На титульном листе с названием. Небольшим шрифтом, что-то вроде «книга создана при содействии…». Ну, Лиль, ну тебе ведь это вообще ничего не стоит, а мне – очищение совести.

Несколько минут она молча крутит все это в голове.

– В принципе, мне все равно, – соглашается. – Если не на обложке и с такой формулировкой – согласна.

– Ес!Ес!Ес! – верещу по-детски и вполне искренне. Лиличка расплывается в улыбке. Ей нравится выступать в роли щедрой покровительницы. Эх, если б еще и два других пункта плана осуществились…

– О-о-о, смотри какие люди! – хищно сощурившись, шепчет Лиличка, указывая куда-то в сторону. Оборачиваюсь и обалдеваю. Там, возле барной стойки, возвышаясь «над скоплением тупиц» улыбающейся, умиротворенной глыбой, стоит Боренька. На нем, активно размахивая руками и что-то горячо доказывая, висит Владлен. Оба уже хорошо поддали и потому говорят довольно громко. Музыка на миг замолкает и нам вдруг становится слышен обрывок их диалога…

– Инвестиции в искусство – это наш конек! – намеренно картавя кричит Леночка. – Мы сделаем мир лучше! Кто же – если не мы!

Боренька кивает молча и с пониманием. Потом морщится, без тоста опрокидывая в себя очередную рюмку.

– У меня пять профессиональных музыкантов. Они увидели во мне талант. Поверили. Из таких групп поуходили – сказать страшно…

«Я все вру, я все вру…» – мощно и метко перекрывает их треп включенный барменом «Аукцион». Не могу не радоваться таким милым совпадениям. Лиличка меня полностью поддерживает:

– Действительно просто морочат друг другу головы. И главное – оба понимают, что разговор не серьезный. Просто тешут свои амбиции бессмысленным трепом. Ну и порода! Ничтожные лгуны…У одного нет средств, у другого – музыкантов. Зато у обоих понтов выше крыши. Я наводила справки, когда исследовала твое окружение, – ничуть не стесняясь, заявляет она.

И тогда я решаюсь:

– Лиль слушай, ну его все, а? Я устала. Я смертельно устала. Давай устроим отпуск.

– Что-что? – глаза Лилички заметно округляются.

– А что? Нет, ну смотри, от нас же все для продолжения уже готово. План последних глав я окончу через пару дней. Мише и Люде нужна будет максимум неделя, чтобы дописать, и вычитать куски друг друга… И все. Понимаешь? От нас больше ничего не требуется. В издательство Людмила сама все отвезет, она ведь отлично контачит с их ребятами. Там проведут все орфо и прочие вычитки. Если что серьезное – нам позвонят. Ну, правда, ну, какой смысл нам с тобой сидеть и высиживать эту корректуру. В издательстве и без нас прекрансо справятся. А мы рванем куда-нибудь в отпуск. Ну, хоть на десять дней, а? Приедем – а книга уже всем тиражом на складе… Давай в Болгарию? Я там не была никогда, но говорят –здорово… Ох, нагуляемся, ох, начудим… Только у Геннадия гонорары мои выбей, хорошо?

– Вот это новость… Мне как-то в голову не приходило, что ты хочешь в отпуск… – Лиличка недоверчиво смотрит на меня. – Устала?

– Страшно! Хочу беззаботности, хочу веселиться, хочу… Ой, чего я только не хочу, но никак не торчания в городе. Слушай, мы имеем право на отпуск в перерыве между окончанием текста и началом шумихи вокруг него! Имеем!

Ничего определенного Лиличка не говорит. Обещает подумать, все прикидывает и прикидывает в голове, где я собираюсь ее кинуть, и можно ли действительно согласиться на мое предложение. Поначалу прикидывает молча, потом начинает делиться соображениями. А еще позже – это уже будучи глубоко не в себе, от преподнесенных «угощений», – Лиличка впадает в форменную истерику. Выясняется, что церберша моя тоже не железная, что она тоже страшно измоталась, что она тоже хочет жить… Обе мы уже изрядно не в себе. Лиличка – совершенно, а я – приблизительно.

– Устала, устала врать, устала пахать, как проклятая! – рыдает она, ничуть не смущаясь окружающих… Официант регулярно меняет пепельницу, приносит новые салфетки, но успокоительное не рекомендует. Видать, привыкший. Видать, после «угощений» здесь частенько такое бывает с дамами. – А все для чего? – орет Лиличка. – Чтоб было зачем жить. А ведь это – бред. Потому что жить на самом деле незачем! Артур-ублюдок предупреждал, что когда учишься управлять чужими жизнями, понимаешь отсутствие в них – в жизнях – ценности. И свою уже тоже воспринимаешь, как игрушку. Захочешь, попыхтишь, нагнешь кого-то, напряжешься – станешь кем угодно, расслабишься – пойдешь на дно. Вот и все законы. Скучно, жестоко, муторно… Предупреждал, а сам как раз нагибал меня. И не где-нибудь – на заднем сидении машины Геннадия, который буквально на пару минут по делам с водителем выскочил… Нагибал и шарил пальцем под платьем. Жал там на что-то многозначительно, думал, ас в женской физиологии. Да только ни фига он не ас – и давил не туда, и сжимал не так… Понты одни. Но я виду, конечно, не подала, зачем расстраивать мальчика. Ему так хотелось произвести впечатление. Тем более, за смелость надо было поощрить. Ведь додумался же, ведь решился же, почти на глазах у Геника, а?! Поощрила. Катались по сидению, как дикие звери! И как только нас никто не застукал за тем катанием…

Лиличка уже не плачет. Говорит, томно сощурившись, явно смакует вспоминаемое… А я в ступоре. В настоящем, глубоком, окончательном. Артур и Лилия были любовниками? Отчего ж не сказал, отчего как врага описывал? А больше даже, если честно, мучает другое. Почему с ней так – экстремально, дерзко, настойчиво, а со мной – словно с иконою – робко, нежно, и совсем не по-звериному… Думала, он просто от природы такой. А ведь выходит, нет, выходит – я ему просто не подхожу для настоящих страстей. Не подхожу – до свидания. Не больно-то и надо! С десяток таких найду, стоит только клич кинуть… Не подхожу – убирайся ко всем чертям! Но зачем же не уходить и морочить голову?!

Все это я бесстыдно выкрикнула вслух, когда несчастный Артур подвернулся под руку.

Позвонил, как обычно, от подъезда, опережая свой визит звонком всего на какие-то минуточки. Интересно, а если послать, уйдет или станет настаивать. Столько все-таки проехал уже, добирался, не щадя сил и времени, а я ему – о-п-па! – и говорю «не пущу!» в ответ на звонок с предупреждением… Сам виноват, нечего было припираться без приглашения… Но это я, конечно, мысленно прокручивала, в реальности прогонять не стала – уж больно хотелось в глаза посмотреть этому кобелю и обманщику.

– Говоришь, вражда у вас с Лиличкой? – спрашиваю, не дав гостю даже присесть по-человечески. – Вражда профессионального характера? – напираю.

Артур чувствует мое состояние, и с ответом не спешит. Думает, сейчас приду в себя, опомнюсь, одумаюсь… Сохраняет хладнокровие. Сам себе чайку наливает, осторожно к своему любимому месту протискивается.

– Что случилось? – спрашивает, наконец. И так заботливо спрашивает, так преданно.

– А то, что ты с ней по задним сидениям Рыбкиных авто трахался, а потом меня убедить пытаешься, что во всей этой истории исключительно ваши профессиоальные интересы скрещиваются! – больше всего раздражает его невозмутимый вид. И близко человек не ощущает своей подлючести. – «Я ее действительно терпеть не могу! И бороться с ней – моя обязанность», – передразниваю Артура, цитируя давнишние его слова, всплывшие вдруг в памяти. – «Ведь наглотавшись именно моих идей, она теперь харкается ядом! И харкаться-то пытается не в кого-нибудь, а в тебя…»

– Приятно, что ты так хорошо запоминаешь все мною сказанное…

Вот эта его насмешка и взбесила меня окончательно. Вот тут я и выдала ему по полной программе. Высказала – выкрикнула, на самом деле, страшным ором в башку его безчувственную втемяшила – все, что думала в момент, когда Лиличка мне их совокупление томно описывала…

Поначалу Артур, похоже, был совершенно шокирован. Моргал быстро-быстро, пытался даже оправдываться:

– Сонечка, ты что? Это ж когда было все… Ну, ты же не думала, что я до встречи с тобой был девственником…

– При чем здесь это!? – кричала я, совершенно собой не владея. – Причем здесь?! Меня не отношения твои волнуют – трахайся с кем хочешь, только меня в это не впутывай. Меня ложь твоя до белого каления доводит. Что ж это за откровенность такая – половину рассказал, половину скрыл, что-то исказил. Да все вы одинаковые. Что Лиличка твоя чертова сексуально озабоченная, что ты со своими шпионскими маниями! Убирайся из моей жизни! Не хочу больше иметь со всей этой грязью ничего общего…

И тут Артур принюхался, присмотрелся, и как-то весь проникся осознанием:

– Да ты ж под дурью совсем! Вот и чумеешь. Кто это довел тебя до такого состояния?

И не знаю уж почему, но заслышав такую формулировочку, проникаюсь бешеной жалостью к самой себе, и трясусь вся в рыданиях. Прям как курва-Лиличка час назад ,сигаретой пальцы жгу, тушь по лицу размазываю, реву о том, какая я вконец несчастная…

– Грязь, грязь, сплошная грязь! Написала ложь – знающим людям стыдно в глаза смотреть. Ты б почитал только, какие жуткие письма шлют мне те, кто знал Марину по-настоящему… И так мне! И правильно! – задыхаюсь уже от собственных всхлипываний, но выговориться сейчас важнее. Не перед Артуром-лжецом, не перед ним, конечно, а просто так перед воздухом, перед пространством, что б понимало все, видело как тошно мне, а, значит, я еще не совсем бессовестная … – Поделом мне! Связалась с торговцами чужими страданиями, значит, и сама теперь такая же! – накатывает новая волна обиды. – А я тебе, Артур, верила! Думала ты со мной настоящий, искренний. А тут – такое опровержение. Да еще и в интимных подробностях. Я ей – «давай эту тему отбросим, как-то не до мужиков сейчас», а она – дурная уже совсем, одержимая – странно так смотрит, явно сама себя воспоминаниями накрутив и давай чушь нести: «Иди ко мне. Только женщина знает, что нужно женщине, да? Я давно ведь уже о тебе думаю. Ох, как нам будет сладко, да, милая?» – и прыгает, как змея. И зубами в губы впивается, и рукой грудь сжимает. А кругом эти друзья ее бесноватые… И оборачиваются вдруг на нас, и визжат поощряюще, и в ладоши хлопают. Гадость какая! Уж насколько я человек без комплексов, а тут такой стыд испытала. Старая, пьяная – ну не пьяная, ну все равно никакущая – баба о себе заоблачного мнения и меня совратить пытается. Совсем она с катушек скатилась… Отругала ее, рассорилась. Лиличка обиделась, на шею какому-то нежащемуся неподалеку в кресле парню бросилась. Буквально, с ногами. А я в положении идиотки, то ли тащить ее домой – накуролесит ведь. То ли оставить получать удовольствие. Но она, слава богу, сама вдруг остатки разума в кулак соскребла. Давай мужу звонить, карету требовать. А на меня и не смотрит, вся разобиженная. «Ты, – говорит, – Шуток не понимаешь, себя выше всех ставишь и вообще, скучная»… Я плюнула и домой поехала. А по дороге, только расслабиться попытаюсь, лезет этот ее рассказ в голову. Как ты мог? Она же старая, обшарпанная, сумасшедшая… Если это твой вкус, то на фига меня морочишь, для коллекции?! – последнее, конечно, уже не жалобы, а ярость с обвинениями. – Убирайся! – кричу.

– Послушай, да это сто лет назад было, в самом начале проекта, – по слогам, словно маленькой, объясняет мне Артур. – Лиличка тогда очень даже ничего была. Ох, как трудилась, чары проверяла, и так и эдак себя преподносила, ты б видела… Ну, я и решил откликнуться для приличия… Чтоб не думала, что такая уж неприступная и желанная… Взрослые ж люди. А дальше эта часть сама собой замялась. Я в дружбу вошел с Геннадием, да и другие обстоятельства поменялись. Лиличка еще раз попыталась затеять нечто подобное. Ну там, в глаза смотрела вполне однозначно, за руку невзначай брала. И все – при Генике. Не я ее прельщал, а ее собственная крутость. Ну, нравилось бабе почти на глазах у своего мужика других иметь… Я чем виноват? Поговорили. Она все себе в плюс вывернула. Не нарочно. Просто у нее сознание таким образом устроено, что по-другому она никакие слова трактовать не может. Она действительно искренне уверена в собственной неотразимости. «Боишься ты меня!» – решила. – «Ну, бойся. Тебе бояться и положено». Я и рад, что сдыхался. От нее больше ни намека на близкие отношения не поступало. Ну, разве что недавно, когда я к ней в машину подсел, чтоб приглашение на беседу ей и Рыбке передать. Но ничего не было, я не поддался, не в том нынче статусе…

– Ах, значит, в статусе дело! – снова не выдерживаю. – Ах, значит, совсем недавно в машину подсел?! И мне – ни слова. А потом, этими же руками меня… Тьфу! Хватит! Хватит, совершенно серьезно тебе говорю, убирайся на все четыре стороны!

Я много чего еще кричала. И несправедливых обвинений, в том числе. Хотела, чтоб вспыхнул, обиделся и ушел. Так легче рвать было. А рвать – я чувствовала – давно уже надо было. Желательно, еще с самого начала отношений. И из-за Лилички, и из-за недоговорок его, и из-за моих замалчиваний. А любовника я, при желании, в любой момент себе выищу…

Вот на любовнике этом, Артур, кажется и сломался. То все успокоить меня пытался, оправдаться, а тут покрутил пальцем у виска, развернулся и ушел. Совсем. И не перезвонил даже, спустя время, узнать, осталась ли я жива после такого мощного приступра истерии. Все-таки люди потрясаююще эгоистичные животные. Эгоистичные и к совместной жизни не приспособленные. А я, дура, как маленькая, каждый раз витаю в иллюзиях и с каждым новым партнером пытаюсь сливаться в единое: верю каждому слову и упрямо твержу, что отношения обязывают нас к полной взаимооткрытости…

В моей ванной комнате поселился зверь. У Артура странная привычка втыкать свою расческу в мою щетку для волос. Картинка выходит весьма символичная: маленький, острозубый хищник впился в мягкую шерсть большой, медлительной млекопитающей, принявшей, к тому же, самую, что ни на есть, доверительную позу. Моя щетка лежит на спине, задрав кверху все свои конечности, а Артуров гребень (он, конечно, расческа на самом деле, но очень уж хочется называть его существительным мужского рода), Артуров гребень с видом победителя набросился сверху и впивается зубами… Иногда я думаю, что это яркая иллюстрация нашего общения…

– Ничего себе образная система! – Артур пожимает плечами и опускается в пенистую воду напортив меня. – Ты считаешь меня хищником?

Утвердительно киваю, уворачиваюсь от игривых брызг, означающих, вероятно, артурово возмущение.

– Именно. Ты вцепился со своей анатомией моего текста, да и вообще со всем этим анализом моей жизни. Вцепился и не даешь спокойно жить. Я теперь – сама настороженность. Боюсь вздохнуть лишний раз, чтобы не совершить чего-нибудь необдуманного. Мозги болят от постоянного шевеления!

– Давно пора заняться саморазвитием, – нахально улыбается мой хищник. – Жизнь – такая игра, в которой мы не имеем право на ошибку. Даже самая незначительная может вылиться потом в страшный кризис…

– Опять двадцать пять! – на этот раз брызгаюсь я, возмущаясь вполне искренне. – Ты не исправим. Ну, хоть на эти два дня, хоть на мои случившиеся раз в жизни выходные перестань пугать меня и накалять обстановку. Я устала уже постоянно чего-то опасаться…

– Я для того и приехал, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. – невыносимо серьезно заявляет Артур, приторно добрым голоском. Потом и сам спохватывается, смеется: – Вру, конечно. Приехал совсем для другого, но, так уж сложилось, попутно взвалил на себя и эти обязательства…

– Ах, значит, взвалил! – сегодня я определенно буйная. Впрочем, имею полное право – выходные все-таки… – Все, слышали, он обозвал меня обузою!

Кидаюсь в нечестный бой. Несколько минут, хохоча, возимся в воде, потом Артур вспоминает о комфорте – чертов неженка, ну никакой с ним экстремальной романтики! – перемещаемся в спальню.

Уже вжавшись спиной в постель, понимаю вдруг, что заразилась от Артура страстью к разборкам. Неразрешенная интрига не дает покоя, отодвигая на задний план все остальные мысли и потребности. А может, у нас просто утихла страсть? Может, я стала старая и не способна на настоящие чувства… Разве поверила бы я раньше, что идеалом отношений когда-то буду считать подобные – когда все вопросы легко решаются в постели, и близость желанного тела вовсе не мешает, а даже способствует логичным измышлениям?!

– Зачем приезжал? – Артур послушно переключается на разговор, отвечая на заинтересовавший меня вопрос. – Из детских суеверий. Положение мое там стало уже довольно уверенным, мне снова есть что терять и потому ожидать, что вот-вот заявится Рыбка с какими-нибудь приобретенными по глупости головорезами, было бы слишком волнительным… Что ты делаешь, когда ворочаешься, не можешь уснуть, и окружающие предметы, освещенные тьмой, принимают свой истинный облик страшных монстров? Я – включаю свет. Ты ведь тоже?

– Нет, я зажмуриваюсь крепко-крепко… Стараюсь не думать о них и уснуть. Если не помогает, звоню кому-нибудь, чтоб поболтать и развеяться. – понимаю, что, вероятно, для красоты диалога нужен какой-то другой ответ, оглядываюсь в поисках озарения. Длинные пальцы Артура автоматически теребят кружевную оборку наволочки, отчего-то нахожу в этом нечто очень эротичное, сбиваюсь с мысли… – Но это было раньше, – исправляюсь поскорее. – Сейчас монстры не приходят, ведь есть ты. А если ты уже спишь, и они понимают это и начинают зарождаться в дальнем углу комнаты, то я прижимаюсь к тебе сильнее и становится неважным, рубашка лежит на тумбочке или змей, приготовившийся к прыжку…

Не знаю почему, не знаю, откуда – (может, из-за осознания неизбежности скорой разлуки, может, от слишком сильной моей усталости и потребности в опеке) – меня охватывает приступ нежности к Артуру. Скрывать хорошее считаю подлым. Когда ты не рассказываешь увлеченному тобой мужчине о твоей в нем заинтересованности – это не гордость, а глупость, а точнее, даже, гадостность. Не так ведь часто выпадает возможность для искренних похвал.

– Когда ты есть, не пугает даже самое страшное, – продолжаю, разгорячившись, – Ты замечал, кстати, что всегда обнимаешь меня во сне? Нет, не засыпая. Засыпаешь, как попало, в любое мгновение, даже на середине слова… Не засыпая, а именно уже уснув. Неясная сила разворачивает тебя и вот я уже в коконе из твоих рук, плеч, коленей… Неделю назад – ну, тогда, в первый раз, когда я была пьяная и буйная… – испугалась даже, а сегодня, наверное, не смогу спать, без этих твоих удушений…

– Смешная, – улыбается Артур и как-то мягко, почти совсем без воспитательной интонации – (неужели переучила, неужели научился укорять, как равную?) – возвращается к теме с монстрами. – В этом вся ты. Страшно? Поежиться, зажмуриться, заставить себя не обращать внимания и жить, как ни в чем не бывало. Обижают? Тот же рецепт в ответ. Не замечать, не опускаться до их уровня… Каждому, свое, конечно, но, мне кажется, это не слишком удачная технология. Нужно не только замечать происходящее, но и уметь разбирать его по полочкам и устранять. Вот за этим я и приехал к Рыбке. Чтоб в личной беседе установить, насколько он опасен…

– Ну и насколько?

– Для тебя – очень сильно. Для меня – нисколечко. Любой суд – и криминального мира, и официального – сочтет меня непричастным к его долгам. Слишком много имеется свидетелей моей правоты. А на откровенный беспредел Рыбка не пойдет. Пока я был всего лишь его помощником, или обычным неприкаянным эмигрантишкой – он имел надо мной власть и немалую. Кто стал бы вмешиваться в разборки сильного мира сего непонятно с кем? Кто бросился бы защищать таракана, если хозяин кухни вздумал бы травануть его? Но вот если кто-то решит умертвить слона, неважно на чьей он раньше проживал территории, это тут же привлечет внимание. Я теперь слон. Более того – заграничный слон. Я работаю с людьми (с тобой буду честным и скажу, как есть: «на людей») ничуть не уступающими Рыбке по возможностям. Собственно, об этом я и приехал ему рассказать, потому как место моего проживания рано или поздно стало бы ему известно, а гарантии, что по глупости, Рыбка не забудет проверить, чем чреваты разборки со мной, практически не имеется. В общем, я объяснил ему «чем» и теперь он не станет ни искать справедливости (глупо, но мне пришлось час доказывать, что справедливость, таки да, на моей стороне), ни попросту засылать ко мне всякую шушеру. Я приехал включить свет. И для него, и для себя. Теперь оглашено взаимное прощение долгов и окончание войны. Возвращение обратно принесет мне желанное успокоение на эту тему.

Перекидываюсь на другой конец кровати, сбрасывая с себя его руку. Не нужны мне ваши сейчас объятия. Дружеские, любовные, всякие – ни к чему. Ложь это все и попытки забыть о реальности. «Возвращение обратно принесет мне…» А мне дыру в душе принесет это твое возвращение. А ты, то ли действительно наивен, то ли очень жесток, раз говоришь при мне об этом возвращении с таким вожделением.

Еще вчера клялась себе, что ни за что не доверюсь этому человеку полностью… Еще вчера, узнав о его с Лиличкой контактах, брезговала притрагиваться, а теперь вот снова зачем-то пригласила-вызвонила… Сама. Без всякого на то настоящего желания.

Наутро после клуба, позвонила совершенно разбитая Лиличка. Бесконечная вереница ее извинений лилась по проводам журчащим потоком. Я понимала ее состояние, потому не стала выражаться, а просто положила трубку и снова потонула в одеяле. Лиличка снова позвонила через час, на этот раз уже почти бодрая и ошарашила двумя потрясающими новостями:

Во-первых, вопрос с поездкой в Болгарию и с выплатой гонорара уже решен. Только что она утрясла все нюансы с Геником. Ехать можно будет уже через неделю. К тому времени текст действительно будет уже готов – Лиличка всех обзвонила и уточнила сроки исполнения.

Во-вторых, – и в тот момент эта новость меня обрадовала даже больше предыдущей – сегодня мне ехать никуда не нужно, потому как работникам проекта сегодня полагается выходной. Всем! И ей, Лиличке, в том числе.

Разумеется, я тут же простила моей церберше все гадости и ухищрения. Мише-Люде позвонила осторожно, опасаясь, что телефоны прослушиваются:

– Вы знаете, что сегодня выходной? А, вам разрешили сегодня работать дома. Вот и мне также. А у меня умопомрачительная новость. Вероятно, окончив текст, я поеду на тдых в Болгарию. Вам жене сложно будет проследить, чтобы файлы попали в издательство и все прочее? Мы с Лилией так устали, так хоти отдохнуть хоть немного!!!

Миша-Люда поняли меня совершенно врено. Мы вежливо распрощались, желая друг другу удачного выходного.

Чуть позже оказалось, что получить выходной – задача сложная, но придумать, как его провести, чтобы не было мучительно больно за бесцельно убитое время, – еще сложнее. Я металась по комнате с записной книжкой в руках и откровенно нервничала. Этому звонить совершенно не хочется – его настойчивые попытки обратиться в альфонса злят до сих пор. Этот, судя по слухам, женится. Остальным – совершенное безумие, потому как уж они-то точно – абсолютно чужие люди.

«Сбылись твои пророчества, /ворвалось одиночество,/ дни тают, как снег, /в теплых ладонях…» Это не я, это радио. Хоть не включай его, честное слово, с его дотошным даром предвиденья.

– Стоп! – усаживаю себя в кресло, забрасываю ногу на ногу. – А отчего, собственно, я так настроена на контакт с мужчинами. Прекрасно можно провести время с отцом – он, небось, давно уже соскучился. А вечером можно с маман в ее любимый кабачок нагрянуть… Она давно звала и обижалась даже, что я не выбралась…

Представляю, как маман горячо будет допытываться о моих успехах в работе и творческих планах. Как с удовольствием будет ловить кажущиеся ей уважительные взгляды окружающих. Как прощебечет в ухо повара – большого своего приятеля и хозяина ресторана по совместительству (конечно, нам он будет готовить лично) – что-то из новостей обо мне, выдуманных ею только что, просто из любви к остросюжетности… Представила, как она капризно скривится, уяснив, что ничем развлечь я ее сейчас не смогу. Глянет с укоризной, коротко упрекнет:

– У меня столько работы, голова только в ней и варится. Я чахну без свежего воздуха! Ты же вращаешься в бомонде, видишь всех наших звезд и призвездей, и не хочешь хоть что-то рассказать убитой бизнес – хлопотами матери!

Нет, пожалуй, маман мне сейчас не выдержать. А отец? Он слишком проницательный человек и слишком хорошо меня знает, чтоб не заметить неладное. Начнет переживать. Заподозрит мои неприятности.

Вариант с родителями явно не подходит… Перебрав в памяти одиноких подруг, которых можно было бы вызвать прогуляться, кривлюсь, как от встречи лицом к лицу с собственной глупостью – нет, ну о чем я с ними буду разговаривать? Людмилу с дядей Мишей вызванивать будет уж совсем некорректно. Пусть люди отдохнут по-человечески. Я – их работа, и потому появляться перед ними в выходные – верх свинства.

Отражение в большом коридорном зеркале показывает беспокойную, но все еще очень милую даму, в очаровательно коротеньком халатике. Для полноты образа не хватает сигареты. Приходится пожертвовать правилом не курить в комнате. Самолюбование – лучший способ избавиться от депрессии. Слава богу, есть пока чем любоваться. Вспоминаю, как Артур обзывал меня «мисс точеные ножки». Вспоминаю об Артуре, вернее о том, что ни на миг не забывала о нем, и, если честно, нервничала больше от того, что он не звонит, чем от того, что не могу определиться, кому бы позвонить самой…

– Алло, привет, что не звонишь? – в конце концов, у меня выходной, имею полное право расслабиться. – Обижаешься? Перенеси обиду на пару дней. У меня два нерабочих дня на носу. Сижу перед зеркалом и страдаю от невостребованности собственной уходящей юности. Вчера? Забудь о вчера, это был срыв. Это у меня женское… Приедешь? Приезжай!

Отключила все телефоны и долго еще носилась по квартире, в состоянии полной приподнятости. Фужеры, нарезка, лимончики… Нет, лучше пойдем куда-нибудь в город выберемся. А, голова! Моя голова?! Срочно нужно вымыть и уложить голову…

Артур, конечно же, пришел слишком рано. Открыл дверь своим ключом – хотя вчера вроде должен был отдать мне его, что ж это он?! – вежливо постучал в ванную. Пришлось впускать, звать к себе в воду, демонстрировать себя не уложенную и не накрашенную, будто мы не тайные любовники, а вполне устоявшаяся уже пара с милыми семейными традициями, вроде совместных ванн и долгих молчаливых гляделок с телепатией. Да если смотреть объективно, мы и есть такая пара. Ничего не поделаешь…

Пришел радостный – кажется, искренне, – довольный моим звонком и счастливым примирением. Смеялся, подшучивал, жаловался, что уходил в такой спешке, что забыл забрать вещи. Тут же заявлял, что это к лучшему, не придется снова приносить. А еще настаивал, что, если бы я сегодня не позвонила, то никогда-никогда бы его больше не увидела. И даже за вещами бы он никогда не пришел. Из гордости… Я отвечала что-то глубоко незначительное. В общем, окололюбовные такие разговорчики шли, глупые, но легкие… Сама же спровоцировала возвращение к всегдашней теме, сама же вдруг заинтересовалась и назадвала вопросов… Теперь вот, сама за то и расстроилась.

Настроение резко портится. Разговоры затягиваются, напоминая о главном. Выходные, праздник, романтика… – я придумала себе все это, чтоб спрятаться от насущного. От предстоящей разлуки, от почти невыполнимой задачи, на плечи уже взваленной… От невозможности поделиться с умным Артуром этой непосильной ношею – запретит, идею сотрет в порошок здравым анализом, да еще и сам до коликов в сердце перенервничает… И вообще, Артур в каждом таком разговоре всплывает всякий раз далеко не с лучшей стороны. Он – не влюбленный мужчина, он всего-навсего слегка увлеченный деловой человек, на данном этапе решающий проблему подкупания собственной совести. В качестве взятки он упорно выставляет заботу обо мне. Совесть пока послушно принимает и замолкает по Марининому поводу… Вот такая ситуация, на самом деле. И я прекрасно понимаю это, как и то, что сама перед Артуром тоже по уши виновата, потому что тоже фальшивлю на каждом шагу, принося положенную дань необходимой мне красоте отношений… Глупо, бесперспективно. Пора завязывать! И развязка может быть только разрывом.

– То есть меня ни Рыбка, ни Лиличка совершенно уже не касаются. А вот тебя …

Артур иногда бывает поразительно не чутким. И толстокожий слон заметил бы перепад моего настроения и принялся успокаивать. Артур же продолжает разговор, как ни в чем не бывало.

– Хочешь сказать, если я останусь, меня они тоже убьют? Ну, виртуально там, или как ты говоришь…– а что делать? Тоже принимаюсь пережевывать все эти темы. Вопрос задаю вовсе не из страха, там, или инстинкта самосохранения.. Просто от нелепости подобного предположения… – Была Сафо, была Сонечка Карпова, а потом, оп-п-п – решение дальновидного сценариста, выверенный подсчет роботообразных менеджеров – и нету ее больше на белом свете. – фраза приносит какое-то странное, извращенное удовлетворение.

– Вряд ли. Быстро умерший автор коммерчески невыгоден. С книгами не будет такого бума, как с музыкой. И потом, ажиотаж обычно вокруг новых книг. Какие ж новые книги с покойника?

– Мало ли, – идея кажется мне весьма забавной, – Лиличкино больное воображение, взрастившее когда-то заброшенные тобой семена сумасшедших идей и не до такого может додуматься. Между прочим, книги скончавшийся автор может диктовать, являясь с того света какому-нибудь местному спириту. Тоже будет сенсация, если преподать должным образом.

– Фигня, – Артур совсем невысокого мнения о моих пиар-способностях, что задевает меня и нервирует. – Во-первых, это уже было. Люди неоднократно писали книги, якобы, записывая за диктующими потусторонними силами. Повторяться не интересно. И потом, коммерчески не выгодно, потому что этот загробный метод применим только для всевозможных эзотерических изысков. Настоящим эгоистом окрестят тебя, если, попав на тот свет, ты станешь писать бывшим соседям по заключению не об устройстве загробной жизни, а о какой-то ерунде, связанной с твоей смертью. Кого волнует чужая смерть, когда есть возможность разведать обстановку в стране будущей неизбежной эмиграции. Настоящим мучителем назовут тебя за укрытие фактов!

Артур вошел в раж и говорит теперь явно не мне, а воображаемой громадной аудитории.

– Мучительницей, – поправляю, не без иронии перехватывая его растерянный взгляд. Он не понимает, к чему поправки, не терпит перебиваний…– Мучительницей и эгоисткой, – поясняю невозмутимо. – Я ведь девочка.

– А написать, среди моря подобных, выдающуюся эзотерическую вещь не так просто! Они все – с претензией на супернеобычность. Читающие их давно привыкли к сенсациям и мало отличают одну от другой. – он меня попросту игнорирует и продолжает с выражением прежней помпезности. Нет, все-таки он немного не в себе. Впрочем, как и все мы. Нормальных людей, вероятно, попросту не существует. Особенно среди взрослых и деятельных. Вероятно, со стороны я тоже кажусь прибабаханной… – Слишком много придиристых исследователей. Для эзотерики изначально нужно было брать не тебя, в какой-нибудь другой объект. Более просвещенный и менее светлый…

– Я не поеду с тобой, – господи, я и предположить не могла, что сказать эти слова будет так тяжело. Будто разом обрубила все нити, удерживающие от катастрофы. Будто шагнула в пропасть и лечу теперь вниз, лечу-лечу, и все внутри как-то сжалось вдруг и опустилось… «Жизнь намеренно по швам разодрав,/ Лоскутками по ветрам распустив,/ Я прощаю вам, прощаясь, сто глав,/ Где писали вы, мол, нам по пути…» – строчки легкой насмешливой песенкой пролетают в голове, и тут же уносятся вдаль, уступая резко включившейся песне Д’ркина: «Ой, йой-йо-ой, безнадега ты безнадега…» – Я не поеду с тобой. Прости меня.

Пауза длится вечность. Артур меняется на глазах. Похоже, все его приглашения были серьезными. Похоже, он действительно наивно думал, что я согласна на отъезд. Принимал мои признания и нежности за серьезность намерений… Как ужасно, что приходится так бесчеловечно обрубать все. Как ужасно, что приходится так жестоко осаживать саму себя и не позволять поддаться на соблазн. Нет, ну надо же, Артур вполне всерьез приглашал меня…

Полустарец-полуюноша, полыхающий красноречием, исчезает. Теперь передо мной изможденный, осунувшийся, бесконечно усталый человек с мертвым лицом и живыми, но полным боли, глазами.

– И ты туда же… Ну не со мной, ну сама… – хрипит он. – Ч-черт, до чего эти сюжеты любят повторяться. Когда-то я так же звал Марину. Не делай глупостей, мы оба знаем, чем это окончилось…

– И Марину тоже?! – весь трагизм ситуации моментально сметен. – Ты потрясающе многолик! Привлекал Лиличку, звал в свою жизнь Марину, теперь, вот, на меня переключился. – на меня нападет форменная истерика. Не из-за Артура даже, и не из-за очередного нападения Марининой судьбы – снова я, понимаете ли, след в след иду, снова проклятие старухи о себе заявляет… Из-за однозначности происходящего. Мало того, что я ничего не могу изменить – не смогу я уехать, не умею так… – так судьба мне еще явно показывает, что я и не должна никуда уезжать – не из-за меня он меня с собой звал, не из-за чего-то там выдающегося, а попросту спасаясь от собственного чувства вины в Марининой смерти… – А,--а-а, – никак не могу остановиться, продолжаю бросаться на обидчика. – Кажется, я понимаю. Это у тебя профессиональное. Шуры-муры с каждым объектом, над которым работаешь. Пока Лиличку своим технологиям обучал – а как же, важно ведь иметь союзника в лице любовницы спонсора – ее обрабатывал, пока Марину на сцене дрессировал…

– Перестань! – Артур со всей силы стучит ребром ладони по тумбочке и мне делается его очень-очень жалко.

– Не ушибся? – непроизвольно заботливо хватаю его руку. – Ты чего? С тобой все о’кей?

Одно дело, когда я психую – где-то в подсознании четко знаю, что любые эти психи могу контролировать, если слишком сильными покажутся, выключу, – другое – когда кто-то рядом. Бог его знает, чем такое может закончиться… Кажется, Артура обуревают похожие мысли. Смотрим друг на друга растерянно, как бы пытаясь понять, как могли до такого докатиться. Интеллигентные, вроде, люди к тому же малознакомые, а вот, кричим, бьем по столам, возмущаемся…

– Может, чай попьем? – предлагаем хором. Официальное занятие, вроде распития чая, обоим кажется более уместным для попыток успокоится. Накидываю халатик, облачаюсь в роль гостеприимной хозяйки, сыплю предложениями из холодильника… Дудки! Спустя пару минут, разговор о скользком снова возобновляется.

– Если ты не поедешь, я не смогу контролировать происходящее с тобой. Оставаться я не имею права. У меня виза, у меня бизнес, у меня обязательства перед работодателем… Ты понимаешь?

Молча киваю. Конечно-конечно, бизнес, работодатели… Нет, с тем, кому какой-то там бизнес важнее нависшей надо мной опасности, уезжать не стоит. Ехать, куда глядят глаза, можно лишь с тем, кто действительно предан тебе…

– А у меня обязательства перед людьми, которых я уважаю. – объясняю довольно спокойно. -Если я исчезну, они не смогут окончить работу. И потом, сколько можно бегать? Лиличка с Рыбкой только рады будут…

– Ну и пусть будут рады, пусть делают свои деньги, тебя это не касается…

– Они будут делать их на моем и Маринином имени. Хотя бы в память о ней нельзя допустить…

– Ты уже допустила. Первой своей книгой, подписанным договором, безграничным своим им доверием. Сейчас уже ничего не изменишь. Лезть на рожон нельзя – это не те люди, которые простят. В этой стране Рыбка может сделать невыносимой жизнь всякого. И потом, начнешь трепыхаться, не известно, что взбредет разъяренной Лиличке в голову. Не вмешайся я в определенный момент, подозреваю, она вполне дошла бы до физической ликвидации строптивой Марины. Лиличка же ненормальная…

– Убегу – подставлю Люду с дядей Мишей, и отдам свое имя в вечное рабство сумасшедшей Лиличке. Останусь – все будет продолжаться, как идет, то есть, далеко не лучшим образом. Останусь и попытаюсь изменить ход событий…

– И не говори мне даже об этом! – вспыхивает Артур. – Сама не понимаешь, во что можешь ввязаться. Во-первых, глупо – навлечешь гнев сильных мира сего и на себя, и на своих друзей-соратников. Во-вторых, бесполезно. Ну, заикнешься ты где-нибудь в эфире, мол, первую книгу писала, будучи обманутой. Тут же по всем каналам пустят давнишние интервью, где ты говоришь прямо противоположное, а тебя изолируют от всего мира, чтоб больше не могла ничем дать подтверждения. Публика ничего не поймет. И потом, ей – публике, все равно, как погибла Марина, и отчего перестала быть Черубиной. Людям красивая ложь нужнее обыденной правды. Они любят твою историю о Черубине и незачем терзать их, руша сказки… Так что менять ход событий незачем. А оставлять все как есть – опасно. Знаешь, что сейчас для Лилички наиболее выгодно? Изолировать тебя от общества, лишить воли, и под твое имя, руками всяческих литературных негров строчить, что ей вздумается. И, между прочим, она явно уже ступила на путь воплощения своих планов. Думаешь, она не знает о состоянии твоего здоровья? Думаешь, просто так, из дружеских чувств пытается тебя то споить, то увлечь наркотой? Она что, не понимает, что от таких «гуляний» ты можешь или превратиться в безвольную куклу, сидящую на допинге, или попросту последовать прямиком за Мариной – не в смысле самоуйбиства, а просто от передозировки или отравления.

Это уже явная чушь. Артура явно занесло в домыслах.

– Когда человека хотят сжить со свету, действуют другими способами. Как минимум, коньяк похуже выбирают. Такой хороший жалко как-то. – пытаюсь отшутиться. Выходит как-то корявенько. – Слушай, у нас неделя еще до твоего отъезда, так? Давай забудем обо всем и…

– Нет никакой недели. Нам завтра уезжать. Я нарочно не говорил тебе сроки, чтоб ты нечаянно не выдала их. Хотел предупредить за пару дней. Но ты же помнишь, что вчера было? Я уже было подумал, что одному придется ехать… Поэтому ничего тебе не говорил. Выходит, у тебя лишь один день в запасе. Зато выходной! – Артур нарочно говорит так, будто мое несогласие ехать – это что-то несерьезное, истерическое, быстро проходящее… – О визах и всем прочем для тебя уже договорено. Утром платишь, вечером спокойно улетаешь…

– Ты нарочно скрывал от меня сроки отъезда? – переспрашиваю ошарашено. – Разве так поступают в команде? Ты же сам говорил – мы на равных, мы открыты… – быстро беру себя в руки. – Впрочем, какая разница. Я ведь все равно не поеду.

– Одумайся! – он понимает, что мое решение – не каприз, и, что есть силы, принимается давить и наседать. – Считай, что едешь не со мной, а сама по себе. Работу предоставлю, жильем на первое время обеспечу, потом оставлю в покое и даже здороваться при встрече не буду, если так не хочешь контактировать. Не оставайся марионеткой, это опасно, понимаешь, ты?

– Слушай, это все не важно… Мне интересно другое, – в критических ситуациях люди всегда открываются в новом свете, я никак не могу переварить узнанное. – Зачем же ты меня обманывал со сроками? Зачем вообще ты меня обманывал? – не переношу такую скрытность и недоверие. Это подло! Кидаюсь демонстрировать полную открытость на собственном примере. – Артур, я боюсь тебя. Понимаешь? Я тебя абсолютно не чувствую… Кто ты? Что на самом деле у тебя в мыслях? Я была уверена в какой-то миг, что знаю тебя, потом сомневалась, потом опять. Ты сам делаешь так, что тебе не хочется доверять. Сроки, эпопея с Лиличкой. И вообще, ты с такой легкостью меняешь свое «едем со мной», на «едь самостоятельно», будто я ничего не значу для тебя…

– Дура! – он отворачивается к окну и надолго замолкает. Я не столько обижена, сколько удивлена подобным обращением. Это настолько дико, что как-то даже странно воспринимать его всерьез…

– Да, осталось только полить друг друга последним словами, побить посуду и разойтись…

– Знаешь, сколько действующих писателей сейчас на самом деле являются фикцией? – Артур оборачивается с новыми силами. – Пишет штат наемников, идеи генерятся коллективно и после тщательного изучения первых текстов автора, имя которого уже раскручено. А сам автор где? Никто не знает. То ли по загородным виллам ошивается, ничего уже не соображая от наркоты и жизни растения, то ли вообще не существует в природе.

– Откуда ты можешь знать? – спрашиваю, не скрывая жалости.

– А я на тексты смотрю. По ним видно, что первые две-три книги живым человеком написаны, а продолжения – механизмами и технологиями… Узнаю почерк коллег, так сказать.

– Все смотрят на тексты, но никому никакого криминала за ними не видится… Ну, исписался автор, с кем не бывает…

– Не бывает! Талантливый человек все равно чувствуется… Слушай, – Артура вдруг осеняет, и он снова оживает, наполненный новыми планами. Щеки снова обретают нормальный цвет и печать трагедии слетает с его лица. Ощущение, что он сменил батарейки. – Давай сделаем так! Я уеду сейчас в любом случае. Но ты-то, ты-то можешь и подождать. Все взвесишь, обдумаешь, обговоришь – да, да, расскажи им все прямо, тогда они или в два голоса примутся убеждать тебя ехать ко мне, или проявят себя эгоистами, и ты в них тут же разочаруешься – обговоришь все со своими Люда-Мишами… Я уверен в верном твоем решении. Мы перенесем твой отъезд, просто отсрочим, да?

Врать не можется. Равно как и продолжать какие-либо разговоры. Он завтра уезжает. Он врал мне про неделю. А я-то, дура, так много на оставшиеся три дня запланировала… Он завтра уезжает насовсем, и это самое разумное, что может произойти между нами. По большому счету, всю нашу мистическую близость я выдумала. Артур никогда не был открыт, поступал сообразно своим технологиям и просчитывал исходы. По сути, между нам не произошло ничего выходящего за рамки его комбинирования… Хочется наорать, потрясти за плечи, влупить пощечину. Хочется добраться до его души и выкрикнуть ей в самые уши, что нельзя так поступать с людьми, нельзя играть там, где в тебя полностью верят, нельзя считать там, где отдаются без корысти, нельзя врать, даже если думаешь, что это «ложь во спасение»… Но докричаться все равно не удастся. А еще, еще хочется оставить ему в памяти что-то большое-большое и важное. Мне нечего дать, кроме самой себя.

Ничего не говорю, щелкаю пультом музыкального центра. Подхожу, сажусь на колени, дарю себя прощальную…

«Это все, что останется, после меня!/ Это все, что возьму я с собой!» – озвучивает «Чайф» наш долгий и какой-то предельно серьезный обмен чувствами. «Я не хочу его терять!» – мольбой к самой себе проносится в мыслях, в последний раз озвучивая наше взаимное проникновение…

Спустя шесть часов, когда я проснусь, Артура уже не будет рядом. Вероятно, навсегда.

Строительство, наконец, окончилось. Парадоксально, но тишина на вилле воцарилась именно в тот же день, когда стало ясно, что Сафо больше не придет. В памяти мгновенно всплыл давний разговор. Шуточный обмен ничего не значащими фразами оказался пророчеством…

– Сплошное идиотство! – морщилась Лилия, содрогаясь от очередных ударов строителей или отвратительного тонкого визга чего-то, похожего на пилу. Они с Сафо частенько проводили обеденный перерыв под деревьями возле бассейна. Теперь же, в связи с какими-то поломками, весь возможный на вилле отдых сводился к кратким перекурам на широком балконе. Закинув ноги на перила, Лилия небрежно сбрасывала пепел на кафель и лениво возмущалась окружающей гадостностью. Сафо сидела рядом, насмешливо глядя куда-то вдаль. В присутствии Лилиных ног Сафо явно проигрывала, поэтому отбрасывала вальяжность, эксплуатируя образ тихой, скромной и миленькой.

– Это из-за меня, – улыбалась каким-то своим внутренним мыслям Сафо, – Вокруг меня в последнее время все рушится.

– Но-но! – по долгу службы Лилия обязана была поддерживать в команде оптимизм. – Скоро они тут обновят все окончательно, и ломаться уже будет нечему! Тогда они перестанут стучать и воцарится блаженная райская тишина…

– Только не при мне, – не сдавалась Сонечка. – Ты же видишь, мне здесь не везет. Райская тишина снизойдет на эти земли не раньше, чем я покину их.

– Нет, милочка, – то ли с горечью, то ли с откровенной злобой прошептала Лиличка книжным страницам. – Само оно не рушится. Ты все рушишь! Собственноручно и бессмысленно.

Лиличка еще раз пробежала глазами по одной из последних страниц. Надо заметить, книгу она прочитала на одном дыхании. Не удивительно – каждое, сказанное в этом тексте слово, было вызовом.

– Мерзавка! – Лиличка внезапно расхохоталась. Красивое, загорелое лицо засверкало истеричным оскалом. – Талантливая, дрянная мерзавка! – немного успокоившись, Лиличка закурила, привычно откинулась в шезлонге и снова погрузилась в чтение. Реакции Геннадия она не боялась. Тот разозлится, конечно, но карать не станет. Разве что разыщет Сафо и тогда отыграется по полной. В принципе, проект даже не завален. Книга вышла, она бесспорно, будет продаваться. Правда, о Черубине в ней все как-то блекло и вскользь. Но все равно подогревает интерес масс… В голове Лилички все еще никак не могла уместится полная картина: «Выходит, Сафо работала над двумя книгами одновременно? А откуда она могла знать, что я не заговорю с помощниками напрямую? Ах, ну да, я ведь сама кричала о субординации…» – Нет, ну красиво ведь сработала! Ничего не скажешь…

Книга рассказывала о том, как Сафо разрывалась между правдой и договорными обязательствами, между обольщающим правдой Артуром (в книге «мистер А) и обманывающей на каждом шагу Лиличкой («сладкая N»), между желанием рассказать миру истину о погибшей подруге и тщеславием, не советующим признавать, что факты из предыдущей книги были плохо проверены… Заканчивалась книга письмом-эпилогом, адресованным… ну, конечно ей, Лиличке.

«Милая N», – писала Сафо (то есть на самом деле не Сафо, а Михаил с Людмилой по плану Сафо, и фамилии помощников честно указывались на титульном листе), – «Если ты сейчас читаешь это письмо, значит ты – в ярости. Что ж, у тебя есть к тому все основания. Ты ожидала совсем другого текста. Но, что ж поделаешь? Книга вышла, тираж (как ты и планировала для того, другого, задуманного тобой продолжения) серьезный, к тому же весь уже напечатанный и готовый к реализации. Ты проиграла, извини.

Не атакуй наших помощников. Как и планировалось, я давала наводки, а они – наращивали «мясо» на скелет текста. Их вины в случившемся нет, не вздумай вымещать зло. Не за что – они уверены были, что выполняют твои поручения, честно обрабатывая мои наброски. Им и в голову не приходило, что им я даю наброски одного текста, а тебе на отсмотр (не представляешь даже, как сложно было всегда держать в принтере нужные листы и не вызвать подозрения) отдаю другие – угодные тебе, наполненные подброшенными тобою лживыми фактами и Черубиной.

Удивляешься, как я все успела? Легко. Наброски, создаваемые для Помощников, не стоили мне никакого труда. Они – очень толковые ребята. Состряпали романтичную повесть на основе моих ежедневных дневниковых записей. Вышло именно так, как мне было нужно. На первый взгляд – история одной любви. А по сути, по всем сопровождающим нашу с мистером А эпопею фактам – это честная книга, разоблачающая всю ложь предыдущей. Мне очень хотелось написать правдивую повесть. После первой книги – особенно хотелось именно правдивую.

Единственное, в чем чувствую себя подлой – в том, как вела себя во время нашего отдыха. Улыбалась, смотрела в глаза, участвовала в созвонах с помощниками и уточнениях: «Отнесли на верстку? Отдали на корректуру? Запустили печать?! Ах, здорово!» Все это время Помощники, уверенные что хлопочут над одобренным тобой текстом, сами того не подозревая, выступали моими сообщниками. Впрочем, угрызения совести не должны мучить меня. Ведь ты врала мне – с такой же чистой преданностью в глазах, с такой же беззаботностью – ты врала мне все время нашей совместной работы. Я лишь отплатила тебе той же монетой. Ведь так?

До сих пор удивляюсь, почему ты не разоблачила меня. Одобряла текст, будто сильный, хотя смотрела всего-навсего наскоро сотканные мною подделки под Людмилин стиль. Вернее подделки под Людмилины подделки под мой стиль… Похоже, ты совсем не разбираешься в литературе. Не обижайся…

Заметь, я поступаю гуманно – меняю все имена на N, А и прочее. И не говори, мол, я наделала антикоммерческих глупостей, внешне – все достойно. Роман о моих отношениях с мистером A., идеологом и родителем проекта «Русская красавица», думаю, многим будет интересен. Да и с точки зрения так уважаемой мистером А анатомии текста все верно – с появления героя началось, на пике отношений – кульминация, на расставании с ним – финал.

Мистер А, вероятно, прочтет эту книгу. Скорее всего, возмутится, – редкий случай, когда вы с ним окажетесь солидарны. Вряд ли он видел ситуацию так же, как я.

Искать меня не пытайтесь. Это совершенно бессмысленно. Никто не знает, куда я собралась уехать, и как меня будут звать в тех краях.

Да, милая, сладкая N, – не терзайся ревностью. С мистером А я действительно не поехала. Всего хорошего, Сафо.

PS Не могу никак окончить, чувствую, что не все сказала. Слушай, мне жаль, что пришлось обмануть тебя. Платить той же монетой – не слишком хорошо. Но по-другому, пойми, тут не вышло бы. Эх, бросай ты все эти свои махинации, глотай свободу, пока есть возможность, уезжай из-под крыла шефа, реализуйся в важном… Ведь на самом деле – ты глубокий, хороший и не подлый совсем человек. Ну вот, заразилась от мистера А страстью к нравоучениям… Лучше буду молчать. Для тебя – навсегда. Все, прощаюсь.