Арабская авантюра

Глава 3 «Хум декта хай!»

Подобно большинству квартир, занятых британскими офицерами, дом, где поселились майор Рождер Тикнор и его жена Мэйбл, был реквизирован у арабов, но единственное его достоинство состояло в том, что жить в нем можно было бесплатно. Грим, Джереми, маленький доктор Тикнор со своей еще более миниатюрной женушкой и я сидели вокруг столика из сосновых досок, освещенные трепещущим огоньком керосиновой лампы. В доме неподалеку пили, шумно отмечая Пурим, иудеи-ортодоксы, облаченные в пурпур, зеленое и оранжевое, в шляпах с полями, отороченными лисьим мехом, так что можете определить точную дату нашей встречи, если вам это интересно. Было девять вечера. Мы вдоволь наговорились об ураганном броске анзаков через Палестину, оспаривая блеск всемирно известных имен и воздавая честь другим героям, оставшимся непризнанными и невоспетыми. Во время одной паузы, которые часто возникают в подобных беседах, до сих пор молчавшая Мэйбл Тикнор задала вопрос. То была решительная, бледная, крошечная женщина – таких через полчаса после знакомства, неожиданно для самого себя, начинаешь звать по имени. Этакая мамочка для неприкаянных бродяг, что способны и добиться всего на свете, начав с нуля, но не способны придумать, чем ее соблазнить, даже если ей вдруг этого захочется.

– Послушай, Джим, – быстро проговорила она, по-птичьи повернув голову к Гриму, сидевшему слева от меня. – Что ты скажешь о человеке из Сирии, которого Рождер отвез в кэбе в сикхский госпиталь? Если Рождеру придется платить за него по счету, я откажусь от бриджей для верховой езды. За свои деньги я имею право знать. Расскажи, в чем там дело.

– Можешь покупать себе бриджи, Мэйбл, – ответил он.

– Ну уж нет, Джим! Ты вечно соришь деньгами. Половина твоего жалованья уходит на негодяев, которых ты отправляешь в тюрьму. Но за этого типа отвечаем мы с Рождером. Мы его нашли.

Грим рассмеялся.

– Я могу занести его содержание в графу «оплата информации». И без угрызений совести подпишу бумагу.

– Ты способен выжать кровь из камня, Джим! Не томи, рассказывай!

– Мне платят как за то, что я раскрываю тайны, так и за то, что храню их, – ответил Грим, широко улыбаясь.

– Конечно, – не оробев, отозвалась она. – Но я знаю все тайны Рождера, а он, обрати внимание, врач! Я права, Рождер? Ну, давай! Слуг здесь нет. Никто не подслушивает. Погоди, я принесу чай, а затем мы все внимание.

Она готовила чай по-австралийски, в котелке – простой и скорый способ, из-за которого средства от мнимой диспепсии от Аделаиды до залива Карпентария всегда пользуются спросом.

– Тебе придется все рассказать, Джим, – вмешался Джереми.

– Мэйбл надежна, как железная крыша, – подхватил ее муж. – В дождь шумит, но не течет.

Но ни один мужчина и ни одна женщина не в состоянии бы разговорить Джеймса Шюлера Грима, если только ему самому этого не захочется. Мэйбл Тикнор – одна из тех честных маленьких женщин, от которых у мужчин секретов не бывает, и она уже привыкла, что каждый встречный поверяет ей свои тайны. Но Грим – не каждый встречный и просто так никому ничего не рассказывает. Глядя, как он облокачивается на стол, готовясь начать речь, я задумался. Что он ожидает получить от Мэйбл Тикнор? Он использует свои знания, чтобы получить то, что ему нужно, подобно тому как господа попроще щедро платят звонкой монетой.

– Это тайна, – начал он, как только Мэйбл выплеснула содержимое котелка в огромный бурый чайник. – Я жду Нарайяна Сингха, он должен вот-вот прийти. Он принесет письмо. Письмо он отберет у сирийца, который ранил человека, лежащего в госпитале.

– О, черт! – вмешался Джереми. – Ты хочешь сказать, что послал сикха за рубашкой Юсуфа Дакмара?

Грим кивнул.

– Это мое дело, – возразил Джереми.

– Да какого черта, Джереми? – отозвался Грим. – Ты промчался бы по базару, точно слон по посудной лавке. Нарайян Сингх знает, где его найти. Если сириец вздумает драться, его просто-напросто сдадут сикхскому патрулю за нападение на человека в форме. А к тому времени, когда его доведут до каталажки, письмо будет здесь, на этом столе.

– Все равно, ты выставил меня на посмешище, – не унимался Джереми. – Этот Юсуф Дакмар – просто засранец. Я о нем все знаю. Два эскадрона неделю питались дрянными сухарями из-за того, что этот прохиндей пять раз продал нам одно и то же мясо. Клянусь, я этого так не оставлю!

– Итак, как я говорил, – продолжал как ни в чем не бывало Грим, – у кого-то в Иерусалиме есть письмо – предположительно, от Фейсала. Но когда Фейсал что-либо пишет, он подписывается своим именем, между тем как под тем загадочным письмом стоит шифр. Так вот. Сиди бин Таждим – тот парень, что лежит в госпитале, – по-своему честный малый. Он пылкий сторонник Фейсала. А единственный способ утопить человека вроде Фейсала, честнее которого на свете нет и которого никому не провести, – это убедить его верных сторонников, что ради его блага им надлежит следовать определенным курсом. Игра старая, как мир. Задурите голову какому-нибудь Сиди-бин-Таждиму байками о евреях, убедите его, что именно из-за евреев Фейсал не может получить свое королевство – и этот Сиди ввяжется в любую авантюру, где можно будет надрать евреям задницу. Понятно?

– Я бы тоже ввязался, – буркнул Джереми. – Терпеть не могу жидов. Я как-то стоял лагерем с «иорданскими хайлендерами», когда…

Но мы в тот вечер уже дважды слушали эту историю с вариациями. Джереми раскачивался на стуле, и я просто-напросто слегка пихнул его. Прежде, чем он смог справиться с последствиями, Грим заговорил снова.

– Фейсал в Дамаске, и Сирийский конгресс провозгласил его королем. Это не нравится французам, которые его терпеть не могут. Неприязнь взаимна. Когда Фейсал ездил в Париж на мирную конференцию, французы приняли его за простака. Решили: вот еще один восточный принц, который купится на старую уловку. Пригласили его в Оперу на спектакль, специально для него поставленный, а после – на ужин за кулисами, где за столом, как полагается, прислуживали красотки в полной боевой раскраске.

– А не пошли бы они? – усмехнулась Мэйбл.

– Вот именно. Фейсал так и решил. Он не из ночных бабочек – ты понимаешь, что я имею в виду. С тех пор французы объявили его лицемером. А поскольку он не уступает свои права, они усердствуют: без конца вставляют ему палки в колеса и требуют, чтобы он исправил то одно, то другое, и срочно. Они готовы из штанов выпрыгнуть, лишь бы сделать так, чтобы он оступился.

– К черту лягушатников! – брякнул Джереми и протянул к чайнику чашку.

– Но Фейсала не так-то легко сбить с пути истинного, – продолжал Грим. – Он один из тех редких людей, которые рождаются раз в эпоху и вынуждают поверить, что добродетель еще существует. В одних делах он почти младенец, в других подобен добродетельной женщине, но всегда остается мужчиной – стойким, храбрым. Он способен зажечь огонь в сердцах арабов, подобно Саладдину, который жил пятьсот лет назад.

– Он похож на святого, – заметил Джереми. – Я его видел.

– Но он силен не только духом, – продолжал Грим. – Он рос в пустыне среди бедуинов и унаследовал их безмерную выносливость, а вдобавок – терпение глубоко верующего человека. Возможно, здесь сказалось и то, что он потомок Пророка.

– С такими сражаться – сущее мучение, – проговорил Джереми. – Кого угодно измотают!

– И вот французы некоторое время тому назад решили втянуть кого-нибудь из людей Фейсала в некую авантюру, да так, чтобы он сам потом не мог отвертеться.

– А почему бы ему не собрать сорок-пятьдесят тысяч человек и не сбросить французов в море? – спросил Джереми. – Уж я бы ему помог. Я знавал одного лягушатника, который…

– Мы к этому сейчас подойдем, – перебил Грим. – Осмелюсь заметить: ты не слышал о Вердене.

Джереми ухмыльнулся.

– Возражение принимается. Так и запиши. Они не слабаки. Валяй дальше, старина.

– Так вот, они столкнулись с непредвиденным затруднением. А именно: среди офицеров их оккупационных войск есть достойные ребята. Горстка истинных джентльменов, которым не по нраву грязь. Не подумайте, что они передают Фейсалу какие-то секретные сведения или не повинуются приказам. Но если есть охота оставаться с кем-то честным, не обязательно сообщать ему об этом телеграммой.

Мэйбл опять поставила чайник на керосинку, чтобы подогрелся, и подбросила в него горсть чая.

– Еще одно, – продолжал Грим. – Французы до какой-то степени опасаются, что если они найдут предлог и сцепятся с Фейсал ом в открытую, он получит помощь от британцев. А британцы могут подбросить ему кое-что поважнее денег – то, чего он пока не может получить. Девяносто процентов британцев за Фейсала. Некоторые рискнули бы должностью, чтобы помочь ему в беде. Французам пришлось бы отвести этим людям глаза, прежде чем спокойно атаковать Фейсала.

– В каком смысле «отвести глаза»? – спросил Джереми. – Не все же англичане дураки! Всякие шишки в правительстве, генералы – это да. Ну, еще процентов шестьдесят младших офицеров, сержантов и рядовых… Остальных на мякине не проведешь, это славные парни. И понадобится кое-что посерьезней пустой болтовни, чтобы сбить их с толку.

– В яблочко, Джереми. Им надо кое-что показать. Например, почему бы не поднять восстание – здесь, в Палестине, от имени Фейсала? Взбаламутить народ, чтобы повсюду начались еврейские погромы, а потом кричать на каждом углу, что это дело рук Фейсала и его людей? Это как дважды два. Французские агенты под видом честных арабов втираются в доверие к самым преданным соратникам Фейсала и подбрасывают им занятную мысль: французы и британцы – союзники. Посему единственный способ помешать британцам помочь французам – это начать в Палестине заварушку, тогда британцам придется защищать себя и евреев, и им будет уже ни до чего. Тайные агенты твердят: хотя Фейсал против подобных мер, но ничего другого ему не остается. Они хорошо наварятся на обещании Фейсала защитить евреев, если те признают его королем независимой Сирии. Перебить загодя всех евреев, чтобы ему некого было защищать, когда придет срок. Вот решающий довод.

Тут Мэйбл не удержалась.

– И ты предупредил Фейсала? – она поставила оба локтя на стол и оперлась подбородком о ладони.

Смею сказать: в такой позе она выслушала уже с полсотни историй, за любую из которых газеты заплатили бы целое состояние.

– А как же! И он прислал сюда офицера из своего штаба – в качестве наблюдателя. Я видел этого штабиста нынче днем, он ехал в кэбе к Яффским воротам. О чем я и сказал тому парню в госпитале. И он изрядно перепугался: понял, что я могу найти предполагаемое письмо Фейсала и показать офицеру, который на самом деле пользуется его доверием. Я заметил, как парень струхнул, и все встало на свои места.

– Ты прямо Шерлок Холмс, – рассмеялся Джереми. – Спорю на новую шляпу: ничего из этого не выйдет.

– Спорь на здоровье, – ответил Грим. – Шляпа будет женская, и ее получит Мэйбл. Закажи что-нибудь дорогое из Парижа, Мэйбл, – Джереми оплатит. На самом деле, мы еще много всего знаем. Здешние войска предупреждены, что готовится еврейский погром. Письмо, вероятно, подтверждает, что это произойдет… но не только. В нем есть что-то, от чего зависит будущее Ближнего Востока – считай, будущее половины мира, а то и всего мира. Ибо триста миллионов мусульман наблюдают за Фейсалом и поступят соответственно. Индия, Персия, Месопотамия, Египет, вся Северная Африка… Ты не представляешь, сколько зависит от безопасности Фейсала, а французы не могут или не хотят этого понять.

Тяжелые армейские сапоги затопали по каменным ступеням снаружи, потом раздался кашель, который, я полагаю, узнал бы среди тысячи других. Нарайян Сингх кашляет либо один раз глубоким басом, и это означает, что все в порядке, либо дважды почти фальцетом, и тогда дело худо. На этот раз прозвучало одно низкое «кха!» Однако полминуты спустя раздались два визгливых покашливания, и Грим поднял руку, призывая к молчанию. Еще минута – и на веранде зазвучала заунывная песенка матроса-индийца, несущего вахту на носу корабля: «Хум декта хай» – «я смотрю вперед». Манера ее исполнения была воспроизведена безупречно.

Грим кивнул. Полагаю, сам себе, ибо никто с ним не говорил.

– Ты не откажешься выйти и забрать у него это письмо, Рэмсден? Будь добр, держись в тени и дай ему пистолет. Может пригодиться.

Я выскользнул за занавеску, служащую дверью, и с минуту пытался обнаружить Нарайяна Сингха. Я старый охотник, но мне это удалось не раньше, чем Нарайян Сингх шевельнул рукой в десяти футах от меня, нарочно, чтобы привлечь мое внимание. Очевидно, существовал риск, что меня заметят с улицы, причем это будет не случайный прохожий, а шпион, затаившийся поблизости. Поэтому я предпочел обойти вокруг дома и остановился слева от сикха, в густой тени дома. Но хотя я двигался со всеми предосторожностями, сикх услышал меня и через перила веранды передал мне письмо, а я отдал ему пистолет, который он взял молча.

Я успел разглядеть нашего связного. Его форма с одного боку была разорвана почти в клочья, тюрбан на голове сидел криво, словно размотался в стычке, и сикх слишком спешил, чтобы его поправить. Имейте в виду: тигр по весне не заботится о своих усах так, как сикх о тридцати ярдах ткани, которой обматывает свою голову!

Нарайян Сингх ничего не сказал и не сделал ни одного лишнего движения – только передал мне письмо и взял пистолет, поэтому я вернулся тем же путем, каким пришел. В дом я вошел через черный ход, сунул письмо Гриму и пошел обратно на улицу: возможно, сикху могла потребоваться моя помощь. Грим ничего не сказал, но Джереми последовал за мной, и две минуты спустя мы сидели на корточках около веранды в полной темноте. Не думаю, что на этот раз Нарайян Сингх догадался, что друзья рядом. Он сосредоточенно всматривался в слабо освещенный участок стены, где были ворота. Их проем больше походил на неясно очерченный вход в пещеру. Поскольку мы с Джереми не знали ни о каких других входах и выходах, мы тоже стали наблюдать за воротами, так что мимо нас и крыса не прошмыгнула бы незамеченной. Соображай мы чуть получше, нам стало бы ясно, что для наблюдения за этим пятачком вполне достаточно одного Нарайяна Сингха, и мы нашли бы своим глазам лучшее применение. Однако, слава Богу, мы все трое живы, а двое из нас получили хороший урок.

Прошло немного времени – возможно, минут пять, – когда за воротами показался человек. Он возникал то там, то тут, точно призрак, которого призывали с того света. Пару раз он вроде вознамерился пробраться во двор, но вдруг передумал и ретировался. Потом мне показалось, что он целится из пистолета. Даже если бы так и было, он, скорее всего, решил не тратить патроны и не привлекать внимание, стреляя вслепую. Однако кое-чего он добился: три пары зорких глаз уставились на него. Это дало возможность троим его сообщникам проникнуть в сад через заднюю стену и незаметно подобраться к нам. Думаю, они по чистой случайности двинулись вдоль дальней стены дома, но нам с Джереми надо благодарить за это судьбу. В противном случае холод стали между лопаток стал бы для нас первым признаком их присутствия. Как я уже сказал, мы не подозревали об их существовании, пока все трое не добрались до веранды с противоположной от нас стороны. Скорее всего, они бы нас перестреляли, если бы человек за воротами не потерял голову от возбуждения и не попытался подать им сигнал. Его сообщники уже стояли в тени у последнего окна. Оттуда была прекрасно видна комната, в которой сидели ничего не подозревающие Грим, Мэйбл и доктор. У каждого из этих людей был пистолет, и их намерения сомнений не вызывали.

– Ты здесь, сахиб? – прошептал Нарайян Сингх.

Но мы с Джереми тоже не лыком шиты и уже смекнули, что к чему. Стараясь не шуметь, мы перелезли через перила на веранду и направились в дом кружным путем. Джереми сбросил сандалии. Прятаться больше не было нужды, и он решительно двинулся вперед.

Конечно, возникает вопрос: почему Нарайян Сингх не выстрелил? У меня тоже был пистолет – почему я им не воспользовался? Хорошо, я скажу. Только безответственный мерзавец станет почем зря палить в людей. Другое дело, если вы выполняете приказ или защищаетесь. Вы можете возразить: эта ночная троица пробралась к нам, подобно стае хищников, они могли спокойно застрелить через окно Тикнора, его жену и Грима, пока мы упивались своей добродетелью. Отвечаю: да, такое намерение у них было, но ни в кого стрелять они бы не стали. Нарайян Сингх, который уже рисковал жизнью в тот вечер, и которого, как я сам слышал, один миссионер назвал как-то «безбожным язычником-сикхом», убрал в карман выданный мною пистолет, прежде чем приступить к делу. В том, что касается оценки ситуации, он самый что ни на есть белый человек.

Первым на сцене появился Джереми. Сразу за ним – Нарайян Сингх. А я чуть замешкался, потому что в спешке споткнулся о верхнюю ступеньку. Шум, который я произвел, застал трех арабов врасплох, и они завертелись, как скорпионы в банке. Как я понимаю, они не сразу нас разглядели, потому что слишком долго смотрели на свет, и их глаза не привыкли в темноте. У всех троих были пистолеты, но Джереми вмазал ближайшему кулаком в нос прежде, чем тот успел выстрелить. Араб рухнул навзничь, прямо на своего товарища, и тот, падая, выбил головой оконное стекло. Посему можно считать, в этой стычке мы пролили кровь двух арабов: у первого она текла из носа, у второго из затылка. Третий пальнул и промахнулся, а в следующую секунду Нарайян Сингх ударил его, причем бил он руками и ногами одновременно.

Их приятель, который оставался на улице, разрядил свой пистолет в меня и со всех ног бросился прочь. Я подумал было: не пуститься ли в погоню. Но легконогим меня назвать трудно, равно как и легким на подъем, и я отказался от этой затеи. А зря. В итоге мы упустили крупную рыбу.

Впрочем, рыбки поменьше, которых мы поймали, тоже доставили нам немало хлопот, ибо дрались они, как дикие коты, зубами и когтями. Только после того, как Грим и доктор с женой прибежали к нам на помощь, мы одолели незваных гостей. Самого агрессивного Мэйбл связала бельевой веревкой, пока я на нем сидел.

Мы подняли страшный шум, и я ожидал, что вокруг дома соберется толпа. Но Иерусалим живет иначе, чем другие города. Если раздастся выстрел, все сразу прячутся по домам, чтобы не дать какому-нибудь недругу повода для обвинения в причастности к заварушке. От нашего дома до ближайшего полицейского поста – около мили.

При таком раскладе остается полагаться только на себя. Тем не менее, еще ночью по Святому Городу поползли самые нелепые слухи, а две недели спустя несколько европейских газет написали роскошные отчеты о полуночном еврейском погроме.

Мы втащили пленников в гостиную и поставили перед Гримом. Перед этим доктор и Мэйбл обработали им раны, как выяснилось, не слишком серьезные. Правда, не подумайте, что человек, оказавшийся на пути кулачища Джереми, в течение ближайших нескольких часов будет хорошо себя чувствовать. Второму пришлось зашить порез на шее. Третий все никак не мог отдышаться после того, как я на нем посидел… но, как справедливо заметил Грим, сам виноват, поскольку выделывался больше остальных.

Есть еще одно примечательное обстоятельство, которое проливает свет на людскую природу и на то, какой ее знал Грим. Все трое жаждали дать показания. Правда, я сомневаюсь, что эти показания совпали бы. Меж тем Нарайян Сингх, который знал, что каждое его слово будет принято на веру, не спешил делиться информацией.

Когда вы имеете дело с людьми, которые родились и выросли на Востоке – или прожили там достаточно долго, – имейте в виду: лгать для них – совершенно естественно. Правда, на Западе такие личности тоже встречаются, но… В общем, для начала постарайтесь выяснить, какие истинные факты легли в основу их выдумок, потому что правда действует на ложь, как кислота. Конечно, врать они будут в любом случае. Однако ложь, в которой нет ни капли правды, выглядит более убедительно, чем ложь, состряпанная на ходу с целью опровергнуть правдивые слова другого человека. Существует теория, подтвержденная практикой: захваченных на месте преступления негодяев лучше допрашивать по одному и не раскрывать перед ними карты.

Однако весьма мудро позволить им услышать свидетельства, данные против них их же товарищами. В девяти случаях из десяти они примут сказанное за неопровержимое доказательство и попытаются исказить его смысл или утопить его в море лжи. Но они знают правду, и она, как я уже говорил, разъест их доводы, как кислота, причем почти с той же скоростью, с какой они будут их строить. Случаются, однако, редкие исключения, когда преступники не тратят времени на препирательства и сознаются сразу.

Короче, Грим, у которого я всему этому научился, отказался их слушать, пока Нарайян Сингх не рассказал в их присутствии все, что знал о событиях того вечера. Нашим пленникам оставалось только сидеть на полу и слушать его, как посетители кофейни слушают рассказ случайного собеседника. Не сомневаюсь: то, что сикх стоял к ним лицом, произвело особенно сильное впечатление. Он был прямо как лев перед шакалами.

Дело не в том, что они были убийцами, найденными в трущобах и нанятыми за десять долларов, или коротышками. Они выглядели вполне респектабельно и носили одежду из тонкого полотна, меж тем как одежда Нарайяна Сингха была изрядно порвана. Он так исхудал за время нашего недавнего марша через пустыню, что щеки запали, а скулы начали выпирать. На первый взгляд, он куда больше походил на загнанного зверя. Однако ухоженные лица его противников были худыми не в тех местах, где нужно. Под глазами красовались мешки. Их храбрость была показной, взгляды горели наглой злобой, но самоуверенные ухмылки, которыми они надеялись скрыть тревогу, граничащую с паникой, не могли сбить с толку внимательного наблюдателя.

Но прежде всего их выдавали ноги. Этим моментом исследователи человеческих характеров часто пренебрегают, а зря. Наши гости отправились на дело в туфлях, которые сбросили, чтобы неслышно подобраться к веранде. У настоящего мужчины ноги крепкие и мускулистые. У этих же ребят они были… не то чтобы дряблые, но мягкие и нежные – куда более красноречивое свидетельство склонности к предательству, нежели крючковатый нос и бегающие глаза.

В общем, это были местные денди. Такие вступают в партию младотурок и верят, будто новая эра создается посредством болтовни и дешевых трюков. Они выглядели жалкими тварями. Рядом с нашим стойким, верным древним обычаям Нарайяном Сингхом… которого, впрочем, тоже не назовешь простодушным.