Арабская жена

Перед церемонией бракосочетания я волнуюсь сильнее, чем перед экзаменом на аттестат зрелости. Экзамен прошел гладко, без стресса. Мне не важны были оценки — я ведь не собираюсь поступать в вуз и продолжать учебу; мне нужно было просто сдать этот экзамен, что мне и удалось. Проскочила побыстрее — и ладно. А вот свадебное торжество мне бы хотелось запомнить надолго. Оно должно быть безупречным.

Погода в день свадьбы ясная и солнечная — лето в этом году пришло в мае. Уже с утра на дворе двадцать пять градусов, и с каждым часом становится все теплее. Небо чистое и голубое, не дует даже легчайший ветерок. Но мама с самого утра ходит насупленная. Она надеется, что Ахмед, увидев ее недовольство, наконец смягчится. Но он не обращает на ее поведение никакого внимания — он занят мной и нашими друзьями, которые заранее пришли к нам домой, чтобы помочь с последними приготовлениями. Не знаю, как так вышло, но приглашенных оказалось больше двадцати; это самый пышный прием, который мы с мамой когда-либо устраивали.

Вдруг раздается звонок в дверь. Мы удивленно осматриваемся: вроде никого уже не ждем. Маленькая квартирка и так трещит по швам от количества гостей; трудно разминуться, проходя из гостиной в мою комнату, кухню или ванную.

Ахмед открывает дверь.

— Я не помешаю?

Высокий мужчина средних лет в темном костюме с белой гвоздикой на лацкане неуверенно переминается с ноги на ногу.

— Вы к кому? — удивленно спрашивает Ахмед и оглядывается, желая услышать от кого-нибудь подсказку; но все заняты и не замечают его замешательства.

— К Дороте, — робко отвечает гость.

— Жених, что ли? — шутит Ахмед, но заметно, что он обеспокоен.

— Нет, думаю, жених — это ты. А я всего лишь ее отец, — грустно улыбается пришедший.

— Прошу прощения, заходите, пожалуйста. — Ахмед делает приглашающий жест. — Мне ваше лицо показалось знакомым, но я не мог понять, кого вы мне напоминаете. Теперь понимаю. Дорота на вас похожа.

— Похожа? Не знаю. Мы с ней давно не виделись.

— Ты что здесь делаешь? — Я метнула разъяренный взгляд на человека, который оставил мою мать и бросил меня, будто маленького бедного щенка.

— Доротка! — с упреком шепчет Ахмед.

— Надо же, ты приперся именно сегодня, чтобы испортить самый главный день в моей жизни! — Я стою в белом платье из тюля и ору, словно цветочница на базаре.

— Это я его пригласила. — Мать проталкивается сквозь толпу гостей и становится между нами. — Ты говорила, что согласна.

— Нет, это ты говорила, что всего лишь известишь его! О приглашении речь не шла… Ну ладно… — Я машу рукой, поймав ее укоризненный взгляд. — Не помню. Может быть, я в тот момент готовилась к экзамену… или думала о чем-то другом.

— Лучше придержи свой язык, — отпускает колкость мама, оборачивается к моему отцу и говорит ему уже совсем другим, теплым голосом: — Входи. Я посчитала, что правильно будет, если ты приедешь на ее свадьбу.

— Спасибо. Большое тебе спасибо, но, наверное, лучше я подожду у бюро регистрации. Здесь я, кажется, лишний. — Он растерянно пятится к двери и почти убегает.

— Вот и отлично, — говорю я, крутнувшись на пятках.

— Нечего сказать, отличные манеры у твоей невесты! — с претензией в голосе говорит моя мать ни в чем не повинному Ахмеду, затем хватает сумочку и бросается вслед за бывшим мужем.

Да она же законченная идиотка! Стоит ему поманить ее пальчиком — и она упадет к нему в объятия. Ни капли собственного достоинства! Я возмущена и разгневана.

К ратуше мы подъезжаем на белом «мерседесе», украшенном воздушными шарами и бантами. В бюро регистрации браков людей тьма-тьмущая — как в центре Варшавы. Будущие молодожены нервничают и выстраиваются в очередь, гости теряются и смешиваются с толпой. Слышны какие-то возгласы, уговоры, цокот каблучков по мраморному полу и детский плач.

— Немного припаздываем. — Из зала высовывается голова швейцара. — Все хотят жениться именно сегодня! — хихикает он, но никому из ожидающих веселее не становится.

Мы с Ахмедом пристально смотрим друг другу в глаза, крепко держась за руки и не говоря ни слова. На его вспотевшем лбу пульсирует жилка, а шрам на шее приобретает темно-фиолетовую окраску и контрастирует с белизной воротничка. К сегодняшнему случаю уж никак не подходил шелковый шарф, под которым Ахмед обычно прячет шею. А впрочем, зачем же прятать, чего тут стыдиться?

Я едва дышу — живот мой перехвачен резиновым поясом, который я собиралась надеть «всего на полчасика». Смотрю на остальных невест: все взмокли от пота, праздничный макияж кое у кого начинает течь. Мы с ними подбадривающе улыбаемся друг другу. У одной бедняжки живот такой большой, что, кажется, из бюро регистрации она собирается ехать прямиком в роддом. Ей-то уж ни один корсет не поможет!

— Как ты себя чувствуешь? — Ахмед не сердится, он беспокоится о моем здоровье.

— Переживем, — невесело отвечаю я. Да уж, я ожидала чего-то совершенно другого! Так ведь часто получается: мы долго мечтаем о чем-то, а на деле оказывается, что мы слишком идеализировали абсолютно банальное событие. Здесь и сейчас я убеждаюсь в том, сколь обыденна вся эта брачная церемония. И мне уже хочется, чтобы все поскорее закончилось, хочется надеть кольцо, взять фамилию Салими и уединиться с Ахмедом в нашей замечательной съемной квартирке.

— Ух! Эх! — слышатся веселые выкрики.

Только что мы с Ахмедом, измученные и вспотевшие, с более чем двухчасовым опозданием входим в арендованный банкетный зал. Похоже, наши гости давненько уже начали развлекаться — выглядят они очень разгоряченными. Кажется, что мы им не слишком-то и нужны!

— Пожалуйста, не нервничай. — Я крепко сжимаю руку Ахмеда, заметив неудовольствие, даже презрение на его лице.

— Они что, не могли нас подождать? — Он неприятно удивлен. — Или это тоже здешние обычаи?

— Ты же знаешь, обычаи тут ни при чем. Просто в бюро регистрации нас с тобой продержали не полчаса, а два с половиной… — Я пытаюсь найти оправдание всем этим людям, которых сама же и пригласила… Впрочем, приглашала их не я, а моя мама.

— Они все уже надрались! — возмущенно кривится Ахмед.

— Послушай, сейчас подадут обед, а потом будут поздравления и торт. — Я держу обе его руки в своих, словно боюсь, что он сейчас развернется и убежит. — Сразу после этого мы с тобой можем уйти, и, поверь мне, наше исчезновение мало кто заметит. Мне тоже не хочется ни развлекаться, ни танцевать, — признаюсь со слезами на глазах.

— Кошечка моя, мы останемся здесь, потому что это наша свадьба, и поверь мне, я не допущу, чтобы тебе было неприятно. Это самый главный день в нашей жизни, и я никому не позволю испортить его. — Он тянет меня к столу, и мы садимся на почетные места.

— Мама даже не благословила нас хлебом и солью, — разочарованно отмечаю я очередную оплошность матери, пока она за милую душу пьет водку с моим отцом.

— Дома у нас есть и хлеб, и соль — если захочешь, я тебя угощу этими деликатесами. — Ахмед улыбается, пытаясь шутить, но я впервые замечаю в его глазах ледяной холод, особенно когда он наблюдает за моими родственниками. Я знаю, он никогда этого моей матери не забудет, и сама полностью разделяю его чувства.

С нашей стороны стола уже расхватали половину блюд, но это, кажется, никого не интересует. После длительного ожидания официантки приносят закуску — холодец из свиных ножек. А я ведь говорила матери: на столе не должно быть свинины! Ее злоба не имеет границ. Это она отомстила за водку, которая все равно льется рекой.

Мы с Ахмедом, обменявшись взглядами, понимающе усмехаемся и дружно отставляем в сторону тарелку с жирной закуской. Проголодавшись, мы хлебаем польский национальный супчик на курином бульоне, и я уже опасаюсь, что это и есть единственное «безопасное» блюдо.

После очередного часа ожидания и бурчания в животе нам приносят свиную отбивную с картофельным пюре, обильно политым жиром, и жареную капусту с грудинкой.

— Похоже, мне придется сегодня пригласить тебя в какой-нибудь ресторан, поскольку здесь мы не наедимся, — снова отпускает шутку Ахмед, а сам стискивает зубы и качает головой, не веря своим глазам.

— Извини. — Стыдясь, я склоняюсь к нему и кладу голову ему на плечо.

— Успокойся, я знаю, что это не твоя вина. — Он отчаянно машет рукой и достает мобилку.

— Куда ты звонишь? — удивляюсь я.

— Не думаешь же ты, что я позволю твоей матери издеваться надо мной и оставить голодным?

Мои глаза округляются от изумления, но тут же, послушав телефонный разговор Ахмеда, я заливаюсь громким смехом. Через пятнадцать минут в банкетном зале появляются элегантно одетые официанты из «KFC» и «Pizza Hut». Напротив нашего стола ставят еще один, который в мгновение ока заполняется дымящимися ароматными блюдами.

— Это для тех, кто не желает обжираться жирной свининой. Мы предлагаем кое-что не менее калорийное, но здоровое и вкусное. — Поднявшись со своего места, Ахмед приветливо обращается ко всему залу. Собственно, ему даже не пришлось повышать голос — стоило ему встать, как все замерли и затаили дыхание. Кажется, некоторые гости только сейчас заметили наше присутствие.

— Ты что, сдурел?! — как оглашенная, орет мать, пытаясь преградить путь официантам, несущим очередную пиццу и очередного жареного цыпленка.

— Прошу прощения, мама, но мы с вами, видимо, не поняли друг друга в вопросе меню. Дело в том, что ни нас, — он показывает рукой на меня, — ни моих гостей ваш выбор не устраивает.

— Какое бесстыдство! Какая неблагодарность! Какое хамство! — заводится мать.

— Я прошу извинения у всех гостей. — Я выхожу из-за стола с намерением закончить весь этот цирк. — Пожалуйста, продолжайте развлекаться. Мы с мужем приглашаем вас к новому столу. Эй, включите музыку! — кричу я в сторону каморки ди-джея.

Бо́льшая часть гостей срывается со своих мест и бежит с тарелками к нашему столу, на глазах расхватывая только что принесенный фастфуд.

Ахмед оплачивает заказ и тащит меня танцевать.

— Это был самый забавный и самый приятный момент сегодняшнего вечера, — смеюсь я, оборачиваясь вокруг него и возвращаясь в его объятия.

— Мне тоже так кажется, — охотно соглашается он. — Мы не сдадимся!

Проблемы и проблемки

Еще за две недели до свадьбы мы сняли маленькую уютную квартирку — не в Познани, а в моем родном городке.

— Видишь ли, здесь все мои знакомые, друзья, здесь моя мама… — убеждала я Ахмеда.

— Понимаю, любая дочь стремится быть поближе к матери, когда сама готовится стать матерью, — отвечал он. — Моя сестра Мириам живет через дорогу от матери и каждый день подбрасывает ей своих детей. Но у тебя, мне кажется, другой случай… Кроме того, я до сих пор не чувствую себя здесь в безопасности. Да и эти косые взгляды…

Но все же, поискав немного, мы нашли подходящий для нас вариант и решили, что здесь пока и останемся, по крайней мере на год.

Наш новый район совсем не таков, как те кварталы многоэтажек, где я жила раньше. Квартал огорожен, войти можно только через охраняемые ворота, а в кирпичных домах всего по пять этажей. К каждой квартире полагается гараж, и это оказалось очень существенным для Ахмеда — он не любит оставлять свою машину где попало, чтобы потом беспокоиться о ней. Уже случалось, что ему царапали гвоздем лак и пробивали шины, причем всегда не одну, а две, чтобы невозможно было поставить запаску и уехать.

У нас две просторные комнаты с высокими, как в довоенных каменных зданиях, потолками, и еще одна маленькая комнатушка — для ребенка. Наконец-то есть чем дышать! Новая мебель, современный ремонт… Роскошь, о которой я не смела и мечтать!

— Возможно, ты был прав, когда предлагал жить в Познани. — Я поворачиваюсь в постели и смотрю на своего новоиспеченного мужа.

— Почему? — Он еще не полностью проснулся, и его голос звучит глухо.

— Наверное, нужно было снять квартиру там. Поскольку теперь, после свадьбы, я еще долго не захочу видеть свою мамочку, — грустно усмехаюсь я.

— После драки, милая, кулаками не машут, — отвечает он, взлохмачивая свои кудрявые волосы. — Договор уже подписан, да и квартирка вполне нас устраивает.

— Да, она прелестна, — соглашаюсь я. — Я даже и не думала, что в нашем городке можно подыскать такую.

— Тогда не будем волноваться из-за мелочей, а станем радоваться жизни. — Ахмед вскакивает с постели и раздвигает шторы.

Стоит прекрасная погода: солнечно, но еще не жарко. Поют птички, со двора доносятся детские голоса и смех.

— Как чудесно! — Подойдя к окну, я опираюсь на локти, опускаю подбородок в ладони и вдыхаю свежий воздух. — Сегодня я иду в школу — забирать аттестат. Самое время перевернуть эту страницу моей жизни. Пойдешь со мной?

— Знаешь ли, — растерянно посмеивается Ахмед, — твою школу я вспоминаю не самым лучшим образом. Зачем нам очередные неприятности?

— Не преувеличивай. Ситуация диаметрально поменялась. Мы теперь женаты, и весь педагогический коллектив, включая директора, может разве что присвистнуть нам вслед, — весело говорю я.

— Как хочешь, — отвечает Ахмед, но я вижу, что он по-прежнему колеблется.

— Да, хочу. Хочу показаться там с тобой. А еще сильнее я хочу показать им мой живот. Теперь уже можно его не прятать. И прятать его я больше не хочу. — В одних трусиках я дефилирую по комнате и с гордостью глажу выпуклый живот.

— А знаешь, ты выглядишь безумно сексапильно!

Мой молодой муж подходит ко мне, и от его касаний у меня появляется гусиная кожа. Его возбуждение передается мне, и вместо похода в школу мы предаемся страсти: сперва торопливо, будто мартовские коты, после — медленно, наслаждаясь каждым мигом, каждым прикосновением. Наш малыш уже привык к родительским выходкам и совершенно не тревожится — преспокойно спит у меня в животе.

Лишь после обеда мы наконец собираемся выйти из дома.

— Ты прямо так и пойдешь? — Ахмед смотрит на меня с удивлением.

— А почему нет?

Я так долго скрывала беременность, что сейчас охотнее всего вышла бы на улицу в одних трусиках и лифчике и всем бы кричала: «Я жду ребенка! Я жду ребенка! И мне плевать, что вы скажете!» Я надела джинсы с добавлением лайкры, купленные уже с учетом беременности, и короткую маечку, открывающую живот. Мне непременно хочется показать его всем, особенно в школе. Но, почувствовав холодок, пробежавший по голой пояснице, я все же набрасываю на себя тонкую вискозную клетчатую рубаху, но не застегиваю ее.

— Так немного лучше, — смеется Ахмед и берет меня за руку.

Кажется, в здании школы все вымерли, хотя учебный год закончился всего две недели назад.

— Кто-то должен там быть, — заверяю я мужа, а заодно и себя. — Учителя не сразу разъезжаются в отпуска.

Так и есть. Не успев открыть входные двери, как мы уже видим самого директора.

— Опять вы? — не слишком любезно приветствует он нас, одновременно преграждая дорогу. — Я уже раз вышвырнул отсюда этого типа. Неужели мне придется сделать это снова?

— Я пришла, чтобы получить аттестат. — Меня охватывают напряжение и гнев. — Что, не имею права?! — повышаю голос.

— Он тоже сдавал у нас экзамены? — Директор иронично кивает в сторону Ахмеда.

— Думаю, мой муж может войти вместе со мной! — гордо произношу я.

— Мне все равно, муж он тебе или любовник. Мы сюда таких не пускаем. Мы видели, как он соблюдает правила и как…

— Вы отлично знаете, что он не пил! — Не помня себя от злости, я крепко хватаю директора за запястье и сжимаю изо всех сил. — В отличие от остальных!

— Ты что, драться со мной собралась?! — на всю улицу вопит он, и немногочисленные прохожие поворачивают головы. — Полиция, полиция! — Директор жестом подзывает к себе человека в черной униформе и блестящем желтом жилете, который спокойно прогуливается по противоположной стороне улицы и не обращает на нас ни малейшего внимания. — Помогите! В школу хотят проникнуть арабы! — Директор употребляет коронный аргумент, и полицейский моментально подбегает к нам.

Ахмед нервно смеется и потирает рукой лоб.

— Подумать только! Это какой-то абсурд, — бормочет он себе под нос.

— Что происходит, господин директор? — любезно спрашивает у школьного начальника молодой полицейский, полностью игнорируя нас.

— У нас уже были проблемы с этим фруктом, — директор кивком указывает на Ахмеда, — и вот теперь он снова бесстыдно пытается проникнуть в нашу школу.

— Простите… — обращаюсь я к человеку в униформе.

— С вами никто не разговаривает! — повышает голос полицейский, едва удостоив нас взглядом. — Уходите прочь!

— Вы спятили?! — восклицаю я, теряя самообладание. — Я хочу получить свой аттестат зрелости, а директор меня не пускает. И вы считаете, что я должна уходить?

Полицейский оторопел.

— Так в чем же здесь дело? — наконец спрашивает он у нас.

— Моя жена, как она и говорит, пришла забрать свой аттестат, и я составил ей компанию, — спокойно объясняет Ахмед. — А этот человек еще в прошлый раз при встрече поносил меня и предъявлял ложные обвинения. Вот и теперь он продолжает свой расистский крестовый поход.

— Ваши документы. — Полицейский не слишком доверчив.

Ахмед предъявляет ему карту постоянного проживания, вузовскую справку об обучении в аспирантуре и загранпаспорт.

— Других документов при себе не имею, но свидетельство о браке могу принести через десять минут, — вежливо говорит он, хотя на лице его читается ярость. И зачем только я притащила его сюда?!

— Отойдемте-ка на минуточку. — Парень отводит Ахмеда в сторонку. — Этот старый козел вечно ко всем придирается, не думайте, что только к вам, — шепчет он. — Были и у меня с ним стычки.

— Серьезно? — удивляется Ахмед.

— Другого лицея здесь нет, и этот пьяница чувствует себя царем, — печально вздыхает полицейский. — Кстати, я тоже учился в Познанском университете.

— Правда? И что же вы изучали?

— То же, что и вы. Информатику и программирование, — отвечает он с блеском в глазах.

— Тогда почему же на вас, черт побери, эта униформа? — вновь удивляется Ахмед. — Ведь компьютеры приносят побольше денег.

— Это так, но нужно иметь стартовый капитал, а его у меня никогда не было, — признается полицейский. — Да я и в чужую фирму пошел бы, только нет их в нашем городке.

— Одна скоро будет.

— Серьезно? Где? Откуда ты знаешь? — воодушевленно спрашивает парень.

— Я ее открываю. Собственно, у меня уже есть фирма в Познани. Теперь там будет центральный офис, а здесь я открою филиал. Видишь ли, моя жена отсюда родом, а потому не захотела уезжать, — вздыхает Ахмед.

— Дура, что ли?.. Ох, извини. — Парень прикусывает язык.

— Кажется, она и сама уже жалеет, но… Понимаешь, здесь ее мать, подруги…

— Ах эти бабы! — Оба кивают в знак мужской солидарности.

— Дружище, мне здорово повезло, что я с тобой познакомился. Меня зовут Метек. — Он протягивает руку и крепко жмет руку Ахмеда.

— Я тоже рад. Только что я нашел первого сотрудника, не так ли? — довольно улыбается Ахмед. — Теперь нам нужно найти офис.

— Слушай, да я тебе десяток офисов подберу. И охрана бесплатная. Мои парни будут там по сто раз на дню прохаживаться. Никто не вломится, даже мышь не прошмыгнет. — Они уже смеются, будто старые товарищи, и хлопают друг друга по спине.

Мы с директором, стоя чуть поодаль, наблюдаем за происходящим. Я, по правде говоря, слышу далеко не все, с пятого на десятое, но ушки у меня на макушке, и я уже смекнула, о чем у них там речь. А старик и представления не имеет, что происходит. Я иронично усмехаюсь.

— Метек, давай-ка малой кровью все-таки заберем этот злополучный аттестат моей жены… пока она не родила. — Ахмед по-приятельски берет полицейского под руку.

— Да, конечно. Это совсем вылетело у меня из головы. — Они вдвоем подходят к нам. — Уважаемый господин директор, не собираетесь же вы оставить себе на память аттестат этой славной выпускницы нашего замечательного лицея? Быть может, все же отдадим документ ей? — не столько спрашивает, сколько приказывает Метек тоном, не терпящим возражений.

— Но ведь… — пытается возразить директор.

— Не буду же я тратить на ваши чудачества целый день! — Страж порядка берет его под локоть и заводит в школу. — Чтобы через пять минут все было готово! А вы входите, входите, дорогие детки, — с шутливым дружелюбием бросает он нам через плечо.

— Метек, как ты разговариваешь со своим учителем?! — кричит директор, извиваясь, будто угорь.

— Для вас я не Метек, а господин полицейский. Я здесь нахожусь не как частное лицо, а как должностное. И в довершение всего из-за вас я трачу время и нервы. Вы оскорбляете честных граждан, и я боюсь, что мне придется написать рапорт.

— Что?! — таращит директор глаза.

— Сколько вам осталось до пенсии? Небось недолго уже? Хорошо было бы дождаться ее на этом теплом местечке, не так ли? — выбрасывает последний козырь Метек.

Директор, поджав хвост, вбегает в свой кабинет. Не прошло и минуты, как его заместительница и давняя любовница, учительница математики, раскрасневшись, вручает мне желанный аттестат.

Со времени нашей свадьбы мама ни разу не навестила нас. За все длинное жаркое лето у нее не возникло желания — хотя бы из любопытства! — взглянуть, как живет ее дочь, как справляется с делами. Может, это и к лучшему: мы за это время остыли, злость наша прошла и воспоминание о злополучном свадебном банкете уже не пробуждает в нас никаких эмоций. Нам даже смешно, особенно из-за нашей выходки с фастфудом. И дела у нас теперь совсем другие, более важные.

Еще год назад мне бы и в голову не пришло, что вскоре я буду жить в прелестной квартирке с мужем, ждать ребенка и организовывать наш маленький семейный бизнес. Ахмед уже защитил диссертацию и теперь все свое время и силы посвящал фирме. Метек, с которым мы познакомились случайно, стал его правой рукой. Он просто незаменим во всех делах, и не только служебных. Привинтить карниз, повесить гардины, сходить в супермаркет, отвезти в чистку ковер — никакой работы он не гнушается, ничего ему не в тягость. Наконец-то он начал зарабатывать приличные деньги, хотя фирма и не получила еще ни одного серьезного заказа. Метек понимает, что Ахмед платит ему из собственного кармана, и умеет это ценить. Пока что фирма находится на этапе раскрутки, мужчины заняты маркетингом и рекламой, но мы верим, что скоро наши усилия начнут приносить плоды.

— Слушай, помощь твоих парней из полиции, конечно, неоценима, но все-таки нам нужно подписать договор с профессиональной охранной фирмой и купить страховку, — решает Ахмед.

— Но зачем? Это же выброшенные деньги! — Метек так упирается, будто ему лично придется оплачивать услуги охранников.

— Затем, что в случае кражи нам компенсируют хотя бы часть имущества. А нет страховки — нет и компенсации. Не будь ребенком, сэкономишь в малом — рискуешь потерять все.

Зная своего мужа, я догадываюсь: наверняка он уже оформил договор, а говорит об этом лишь для видимости.

— Доротка, ты не устала? — Ахмед все время заботится обо мне.

— Нет, что ты, я отлично себя чувствую.

— Может, пойдешь домой и отдохнешь? — настаивает он.

— Ты шутишь! — протестую я. — Неужели я должна сидеть дома, когда вы здесь прокручиваете такие важные дела?

— Пожалуйста, не напрягайся. Да брось же ты эту метлу! — кричит он, уже рассердившись.

— Твои крики скорее повредят мне, чем немного движения, — заявляю я и с упреком смотрю на него. — Не знаю, как в вашей стране относятся к беременным женщинам. Должно быть, как к священным коровам.

— Ты угадала, — соглашается он. — Наши женщины и сами не против, чтобы с ними так носились.

— Кошмар! — Я еще старательнее принимаюсь протирать мокрой тряпкой письменный стол. И в этот момент левую сторону живота пронзает судорога; еще секунда — и резкая боль распространяется на весь живот. У меня перехватывает дыхание.

— Но это все касается только городских женщин, — тем временем продолжает Ахмед, не глядя на меня. — В селах, в пустыне женщины работают до последней минуты и рожают на ходу, — смеется он, спокойно раскладывая бумаги и ничего не замечая. — Кажется, именно этого ты и хочешь. Ты все время чем-то занята, чтобы не думать о родах, потому что панически их боишься. Ты думаешь, что как-нибудь проскочишь их, но от природы не убежишь. Это ведь физиология…

— Не мели ерунды, Ахмед, — грубо перебиваю его я, хрипя от боли. — Собственно, я у цели, — уже немного вежливее поясняю ему, опершись руками на стул и медленно сгибаясь пополам.

— Что? — Он ничего не понимает.

— Парень, она рожает! Быстро в больницу! — Верный Метек бежит заводить машину.

— Эй, сюда нельзя. — Сторож с пропитой физиономией преграждает Ахмеду дорогу.

— Моя жена только что родила, и я хочу увидеться с ней. Думаю, это нормально.

— Может, нормально, а может, и нет, — загадочно отвечает мордоворот в грязном халате. — Но заходить просто так нельзя, это не конюшня. Пропуск есть? — Он протягивает руку в сторону ошеломленного Ахмеда.

— Метек, в чем проблема? — кричит Ахмед подбегающему приятелю.

— Дай ему на лапу, и он пропустит, — говорит Метек, удивляясь неосведомленности товарища.

— Ага, эдакий бакшиш. Совсем как у нас.

Ахмед сует в липкую, грязную ладонь сторожа сто злотых, тот без единого слова выдает им передники, и мужчины проходят.

— Ты с ума сошел! Дал ему такие бабки! Десятки бы хватило. — Метек неодобрительно качает головой.

— Так бы и сказал. Откуда мне знать?

Тихонько, на цыпочках идут они по темным коридорам. Нигде никого не видно, больница кажется вымершей. Не задерживаемые никем, они проходят через большую дверь с надписью «Родильное отделение № 2» и останавливаются как вкопанные. Перед ними — грязный, зловонный коридор, у стен которого стоят кровати, а на кроватях лежат женщины; не умолкает плач новорожденных.

— Аллах милосердный, дорогая, что ты делаешь в этом коридоре, да еще и напротив параши?! — Ахмед, ужасаясь, склоняется надо мной.

— Как ты отыскал меня в этой адской бездне? — слабым голосом спрашиваю я, совершенно изнемогшая. — Боже, как мне хочется пить! Полцарства за глоток воды.

— Тебе не дают воды? — В его глазах появляются отблески гнева.

— Ты шутишь?! — сквозь слезы смеюсь я. — Даже за кровать мне пришлось бороться. Нашу первую дочь я чуть было не произвела на свет в уборной!

— Что-о-о?! — вопит Ахмед и злым взглядом окидывает все вокруг.

— Тихо, тихо, — успокаивает его Метек. — Вы что, ничего не заплатили?

— Но ведь это не частная клиника, это государственная больница! — хватаясь за голову, говорит Ахмед. — Кому платить? Сколько?

— Вы как дети, совершеннейшие дети! — Теперь уже Метек хватается за голову. — Бесплатно в нашей стране можно только умереть! Это просто чудо, что твоя бедняжка жена вообще родила. Слава богу, что не было осложнений, — облегченно вздыхает он. — А как малышка?

— Она здоровенькая и сильная, так мне сказали, — с гордостью сообщаю я. — По какой-то там шкале у нее десять баллов из десяти, хоть я и не знаю, что это значит. Кричала она нестерпимо громко, значит, все хорошо.

Я крепко вцепляюсь в руку Ахмеда, опасаясь, что он уйдет и мне придется опять быть здесь в одиночестве. Чувствую себя беззащитной и совершенно растерянной. У меня все болит, я грязная, а кроме того, даже отказалась сходить в туалет — такой он здесь отвратительный. Боюсь, сейчас я уписаюсь. Какой стыд!

Ахмед снова с ужасом осматривается вокруг.

— Метек, нужно забрать их отсюда, причем немедленно, — наконец произносит он решительно и твердо.

— Не паникуй! По крайней мере, три дня они должны оставаться под наблюдением, таковы правила. Что ты будешь делать дома, если начнется какое-нибудь заражение? На первых порах ты можешь сам не распознать инфекции, а когда начнешь принимать меры, может быть уже поздно, — возражает Метек. Идея Ахмеда ему не по душе.

— Но здесь я их не оставлю! Ни минуты более!

— Будь спокоен, любому делу можно помочь. — Метек хватается рукой за подбородок и задумывается, но по его лицу я вижу: на самом деле он все уже придумал. Он ведь знает, как живут в этой стране. — Шеф, а доллары у тебя дома есть?

— Конечно, есть, хоть и не так много. — Ахмед с надеждой смотрит на вездесущего приятеля.

— На три дня должно хватить трех сотен.

— Это для меня копейки. Так что нужно делать?

— Мигом беги домой, только передник сторожу не отдавай — скажи ему, что через минутку вернешься. А я пока позвоню одному знакомому. Его мать когда-то была здесь ординатором, у нее наверняка остались какие-то связи.

— И что, она вот так бескорыстно поможет нам? — сомневаюсь я.

— Долг благодарности, — отвечает Метек с плутовской улыбкой. — Как-то под влиянием алкоголя сыночек всеми уважаемой матушки-доктора спровоцировал автомобильную аварию. Вдобавок он был в компании двух легкомысленных барышень — а дома ждала жена. Поскольку серьезно никто не пострадал, разве что у барышень были немножко поцарапаны физиономии, я позволил ему удрать, а потом мы инсценировали кражу машины, — мечтательно вспоминает Метек, будто это был лучший день в его жизни. — Что ж, пришла пора уплатить должок.

Дослушав его, Ахмед выбегает из больницы. Метек с мобилкой возле уха растворяется во мраке коридора, и до меня доносятся лишь звуки приглушенного разговора.

Не проходит и четверти часа, как два санитара хватают мою железную кровать за спинки и катят ее по коридору.

— Куда мы едем?! — в ужасе кричу я, хотя больше всего мне сейчас нужны спокойствие и сон. Что со мной будут делать — осматривать, зашивать? Нет, пусть ко мне не притрагиваются — боль почему-то усиливается и охватывает все мое тело. Мне становится страшно, и я кричу на все отделение: — Метек!..

— Спокойно, все под контролем, а скоро уже будет совсем хорошо. — Метек подбегает ко мне и крепко сжимает мое плечо, желая подбодрить. — Ничего не бойся.

Меня привозят в маленькую уютную палату. Здесь и пахнет совсем по-другому, не так, как в коридоре. В палате стоят две кровати, на одной из них лежит молодая женщина и читает журнал. На ее металлической тумбочке стоит сок, вода, корзинка с фруктами, а возвышается над этим всем ваза с красивой алой розой. Совсем другой мир.

Санитары не слишком осторожно перекладывают мое зловонное тело на свободную кровать и удаляются. Мне ужасно холодно — я ведь лежу на одеяле, а не под ним, но сил, чтобы повернуться, у меня нет. Закрыв глаза, я погружаюсь в полудрему.

— Здравствуй, здравствуй. — Вдруг кто-то легко касается моей руки.

— Здравствуйте, — вежливо отвечаю я, приоткрыв глаза.

Надо мной склоняется улыбающееся лицо симпатичной медсестры.

— Похоже, душ ты еще не принимала, — говорит она, нахмурив брови. — Давай-ка, юная леди. — Она приставляет ходунки и помогает мне встать.

— Но у меня так все боли-и-ит… — капризничаю я, будто ребенок.

— Именно поэтому тебе нужно двигаться. Ты уже давно должна была встать и пройти хоть несколько шагов. Не надо так жалеть себя. Кто же займется твоей крошкой, когда ты вернешься домой? Прислуга?

Со стоном я пытаюсь спустить ноги с кровати, но голова кружится, и я едва не падаю.

— Осторожнее, принцесса! — Медсестра в последний момент подхватывает меня. — Только не сиди на всей попе! В ближайший месяц тебе придется приседать только на одну ягодицу. Представь, что ты из пансиона для благородных девиц, — смеется она.

— Это еще почему?

— Иначе швы разойдутся, глупышка, — поясняет она.

Мы отправляемся в ванную, явно не предназначенную для общего пользования. Чистехонькая ванна будто сама приглашает улечься в нее, а на кушетке ровно сложены белые полотенца.

— Замечательно, — шепчу я, криво присаживаясь на одну ягодицу, и крепко сжимаю ноги.

— Замечательно будет, когда мы смоем с тебя всю грязь, — доброжелательно улыбаясь и осторожно поддерживая меня за плечо, говорит моя спасительница.

Через полчаса я возвращаюсь в свою палату и чувствую себя однозначно лучше — словно вместе с потом и засохшей кровью с меня смыли и дурные воспоминания. Боль отступила, я даже проголодалась.

Но вот в палату входит улыбающийся Ахмед, а за ним — элегантный пожилой мужчина в белоснежном переднике.

— Как поживает наша славная молодая мама? — доктор протягивает мне в знак приветствия свою изящную руку.

— Спасибо, уже гораздо лучше, — шепчу я, немного стесняясь.

— Но голосок еще слабый, — смеется он. — Господин Салими, жене пора подкрепиться, закажите для нее вкусный обед.

— Разумеется, господин ординатор, я сейчас же этим займусь.

— Дочку вам принесут только на кормление, — снова обращается ко мне доктор. — Остальное время лучше посвятить отдыху. Вам нужно набраться сил, чтобы вскоре самостоятельно заботиться о малышке. Сначала это дается тяжело, но привыкнуть можно. — Он говорит со мной тепло, будто отец.

Повернувшись к выходу, он дружески берет Ахмеда под руку. Они о чем-то перешептываются; до меня долетают лишь отдельные слова — «компьютеры», «новейшие разработки», «программы», «Америка»… Неужто рождение ребенка помогло нам найти первого серьезного клиента?

— Мама, я хотела тебе сказать: у нас родилась Марыся.

Я наконец позвонила матери: неприлично ведь не сообщить ей, что она стала бабушкой.

— Это хорошо. Я тебя поздравляю, — холодно отвечает она.

— Она крупненькая, здоровая и красивая. Мы уже дома, так что ты, если хочешь, можешь ее увидеть, — предлагаю я, хотя и ощущаю ее напряжение.

— К сожалению, сейчас у меня нет времени, — не сдается мать. — Но спасибо, что известила.

— Перестань дуться, — разочарованно говорю я. — Долго еще ты собираешься обижаться? Между прочим, непримиримость — это грех.

— Ты стала такой же бесстыжей, как и твой муж. Да и чему тут удивляться — он ведь араб.

— И многих арабов ты знаешь, раз у тебя такое четкое мнение на их счет? — возмущаюсь я.

— Одного мне достаточно. Более чем. — Она вешает трубку.

Как же она меня нервирует! Лишь бы такой характерец не перешел по наследству. Я гляжу на свою хорошенькую доченьку и улыбаюсь. Что за ангелок! Кожа у нее белая, светлые волосики вьются, бровки словно ниточки, черные реснички густые и длинные. Ох, парни будут к ней очередь занимать! Мое материнское сердце радуется при виде Марыси.

А какая она спокойная! Ест и спит, спит и ест, ничего не требует и совсем не плачет. Просыпаемся мы с ней в десять утра, причем я первая, потому что грудь распирает от накопившегося за ночь молока, а кроме этого, я всякий раз дрожу от страха: жива ли моя крошка? Быть в ее возрасте такой соней — нормально ли это? Но с девочкой все хорошо. Кажется, судьба ко мне благосклонна.

— Так когда я могу увидеть внучку?

Мать позвонила мне через пять дней. Немало времени понадобилось ей, чтобы превозмочь свою гордыню!

— Когда захочешь, — отвечаю я, невольно радуясь.

— А сегодня после обеда можно?

— Конечно. Адрес ты знаешь. Найдешь сама?

— В конце концов, не в мегаполисе живем, как-нибудь отыщу, — говорит она, даже сейчас не в силах удержаться от легкой иронии.

— Ждем тебя к пяти.

Я начинаю суетиться как сумасшедшая, чтобы успеть прибраться и испечь какой-нибудь пирог. Я догадываюсь, что она все равно раскритикует и меня, и наше жилище, но, по крайней мере, мне самой не в чем будет себя упрекнуть.

— Твоя любимая теща наконец-то придет посмотреть на свою внучку, — сообщаю я Ахмеду.

— Отлично, уже пора, — говорит он абсолютно естественным тоном, без гнева и неприязни.

— Так что, ты уже на нее не злишься? — удивляюсь я.

— Мои личные чувства к этой женщине здесь ни при чем, — поясняет он, обнимая меня за плечи и пристально глядя мне в глаза. — Это твоя мать и бабушка нашей малышки. Я уважаю родство и не намерен запрещать тебе встречаться с ней.

— Очень любезно с твоей стороны, — насмешливо говорю я.

— Чего я побаиваюсь, так это твоей вспыльчивости. Прошу тебя, постарайся при встрече с матерью не возвращаться к теме нашей свадьбы и банкета. Мои отношения с тещей от этого не улучшатся — напротив, может развязаться маленькая домашняя война. Давай оставим это в прошлом. Ладно?

— Ладно, ладно, — бормочу я.

Слышу звонок в дверь — и у меня замирает сердце. Сейчас начнется!

— Доротка, relax, please[3]. — Ахмед на мгновение задерживает меня в коридоре, а затем, настежь распахнув дверь, улыбается гостье: — Приветствуем вас в нашем скромном жилище.

— Добрый день, — без особого энтузиазма отвечает мать.

— Заходи, пожалуйста. — Я веду ее в гостиную.

Марыся сладко спит в манежике. Спать ей не мешают ни громкие разговоры, ни свет, ни даже телевизор. Наоборот, она просыпается, когда становится слишком тихо. Поэтому у нас все время включены то радио, то магнитофон.

— Какая же она маленькая… — нежно шепчет мать, стоя у манежика.

— Говори как обычно, она не проснется. — Я становлюсь рядом.

Мать стоит неподвижно, крепко держась за спинку кроватки, словно боится, что кто-то сейчас оттолкнет ее. Она не может оторвать от внучки взгляд.

— Хорошенькая, ничего не скажешь, — после довольно продолжительного созерцания говорит она. — Но совсем кроха.

— Родилась она очень крупной — почти четыре с половиной килограмма, — с непритворной гордостью сообщаю я. — А за месяц прибавила еще килограммчик. Врач ею очень довольна.

— И такая спокойненькая… — Мать, кажется, вообще не слушает меня.

Я иду в кухню и помогаю Ахмеду приготовить легкий перекус. Он понимающе смотрит на меня и слегка улыбается.

— Она уже наша, не беспокойся. — Он нежно целует меня в лоб. — Теперь у нас есть бабушка в умиротворенном варианте.

— Думаешь? — по-прежнему сомневаюсь я.

— Знаю.

— Она проснулась! — Испуганная мать врывается в кухню.

— Приближается время кормления, — спокойно поясняю я. — Она ведь не плачет, значит, все в порядке.

— Именно! Почему она не плачет? — Моя мать снова ищет пятна на солнце. — Все младенцы должны плакать. С ней что-то не так!

Я выразительно смотрю на Ахмеда, и на лице у меня написано: «Я же говорила!»

Мать неотступно следит за каждым моим шагом: наблюдает, как я кормлю грудью, как меняю пеленку и после всех процедур кладу Марысю снова в кроватку.

— Мама, хотите подержать внучку на руках? — не сдается Ахмед.

— А можно? Такая малышка… — Мать неуверенно протягивает руки, берет ребенка и уже до вечера никому его не отдает.

Атмосфера становится по-настоящему семейной, а потому приятной. Ахмед оставляет нас с мамой и Марысей, а сам отправляется в кухню стряпать макароны по-арабски — с луком и томатным соусом. Блюдо маме нравится, она с нами уже ласкова, будто ягненок. Никаких колкостей, никаких плохих воспоминаний.

— Быть может, я буду как-то помогать тебе? — говорит она, уже собираясь уходить.

— Это было бы здорово.

— Мне ведь не трудно пойти с Марысей погулять или посидеть с ней вечером. А вы в это время могли бы куда-то сходить — в кино или в гости…

— Замечательно, — довольно посмеивается Ахмед. — Как-нибудь созвонитесь.

— Зачем же откладывать в долгий ящик? Скажи мне, в котором часу ты обычно гуляешь с ней, и я приду завтра, — дрожащим голосом предлагает она.

— Где-то около полудня. — Я приятно удивлена.

— Отлично! — Ахмед хлопает в ладоши. — А ты, Доротка, посидишь это время в офисе на телефоне. Может, наконец обучишься каким-то компьютерным азам.

— Даст бог, и такая старуха, как я, еще на что-то сгодится, — говорит мама с грустью, но в то же время с искоркой надежды в глазах.

И мы расстаемся, довольные приятным вечером и перемирием.

Со времени первого своего прихода мать кротка и уступчива, хоть к ране прикладывай. Она не просто помогает мне с дочерью, а практически на сто процентов выполняет за меня мои материнские обязанности. Другая бы на моем месте, возможно, сердилась, но для меня это идеальный вариант. Я поняла, что еще не совсем доросла до роли матери, и семейные обязанности стали меня, мягко говоря, тяготить. А с момента нашего примирения я снова дышу полной грудью. Марыся обожает бабушку, при виде ее смеется и дрыгает ножками, да и бабушка теперь совершенно помешана на внучке.

Я же почти все время провожу в фирме Ахмеда. Когда мужчины уходят по делам, я отвечаю на телефонные звонки и договариваюсь с клиентами. С компьютеризацией больницы ничего не выходит — государственная служба здравоохранения не выделяет на это денег; но, возможно, когда-нибудь в будущем… А пока мы хватаемся за более скромные заказы, и клиенты очень довольны нашими услугами. Метек и Ахмед идеально подходят друг другу для сотрудничества: один — шутник и хитрец, другой — трудяга и педант. Один находит и приводит клиентов, другой составляет какие-то программы — то бухгалтерские, то базы данных; у меня пока что на слуху только их названия.

— Доротка, может, займешься ребенком? А то малышка забудет, как ты выглядишь. — Ахмеда уже несколько утомило мое постоянное присутствие в офисе.

— Но я ведь вам помогаю, — обиженно отвечаю, осматриваясь по сторонам в поисках поддержки.

— Да-а-а, — хором тянут Ахмед и Метек, не желая ни оскорбить, ни рассердить меня.

— Так, может, вы бы предпочли заменить меня автоответчиком? Выгнать меня, выбросить? Признавайтесь! — задетая за живое, я начинаю атаку. — И что же такого вы здесь собираетесь делать, раз я вам мешаю? Что? — Со слезами на глазах я хватаю сумочку и направляюсь к дверям.

— Доротка, ты вообще не разбираешься в нашей работе и, более того, не хочешь учиться. Клиентам нужны консультации специалистов, а ты, к сожалению, этого предоставить не можешь, — серьезно говорит Ахмед. — Ты далека от современности, не знаешь никаких технических устройств.

— Что?! — Я возмущенно повышаю голос, и Метек ретируется, не желая быть свидетелем семейного скандала. — Неужели я так уж глупа? Думаешь, я не умею включать, к примеру, магнитофон?

— Вот-вот, на этом ты и остановилась. Приемниками «грюндиг» пользоваться научилась, а дальше — никак. И ты совершенно не хочешь меняться. Раз уж я не смог тебя ничему научить, так хоть на курсы какие-нибудь запишись. Главное — захотеть. — Он неодобрительно смотрит на меня. — Если ты не занимаешься ребенком и дома сидеть не желаешь, так делай хоть что-нибудь осмысленное.

— Превосходно! — кричу я. — Наконец-то я узнала, какого ты мнения обо мне! Мало того что я дура, так еще и плохая мать. — Больше я слышать ничего не хочу, поэтому разворачиваюсь и выбегаю на шумную улицу.

Быстро же он поменял свое отношение ко мне! Раньше я была для него принцессой, совершенством, райской гурией на земле, а теперь… Я ему еще покажу! А домашней наседкой не буду, не позволю запереть себя в четырех стенах, среди кастрюль и вонючих пеленок. Для этого ему надо было жениться на арабской бабе. Что ж, меняем тактику — и выше голову!

Я делаю несколько глубоких вдохов, и передо мной уже вырисовывается светлое будущее. Действительно, зачем я им навязывалась, идиотка? Давно пора подумать о себе! Сперва — к косметологу, парикмахеру и маникюрше, затем, может быть, на какой-нибудь массаж. Начинаем действовать!

Союзников у меня маловато, нужно брать дела в собственные руки. На фонарном столбе я нахожу рекламу аэробики: недалеко, недорого, гарантия идеальной фигуры всего через месяц. В познанской газете выискиваю объявление о дополнительном наборе на курсы секретарей с углубленным изучением компьютера: три вечера в неделю, для меня в самый раз.

Жизнь заиграла новыми красками, время пошло быстрее. Я теперь так занята, что и не замечаю, как проходят дни. Дочкой я занимаюсь до обеда, потом меня сменяет мама. Она ужасно рада, что я продолжила учебу, и гордится мной.

С Ахмедом мы видимся поздними вечерами, а бывает, что и словом не перекинемся несколько дней кряду. Нередко он приходит домой, когда я уже сплю. За последнее время я даже несколько раз учуяла от него запах спиртного, причем не пива и не вина, а именно того напитка, который был ему так отвратителен. Наверное, сказывается скверное влияние Метека и польской действительности; тем не менее я делаю вид, будто ничего не замечаю, — не буду же я ломать копья из-за мелочей. На самом деле все у нас сейчас хорошо, каждый воплощает в жизнь свои собственные планы, мы строим семью, и нас неразрывно объединяет Марыся.

— Доченька моя любимая… — сквозь сон я слышу неясное бормотание. — Любишь па-а-апочку? — Узнав голос Ахмеда, я удивленно открываю глаза. — А мамаше твоей на меня давно уже насра-а-ать… — по-дурацки хихикает он, держа нашу малышку на руках. А сам-то едва стоит на ногах!

— Ахмед, черт подери, что ты вытворяешь?! — Я подскакиваю к нему и пытаюсь удержать его в вертикальном положении.

— А что, уже и с ребенком поиграть нельзя? — глупо спрашивает он, глядя на меня пьяными глазами.

— Есть время играть и время спать, — резко отвечаю я. — А для тебя сейчас время трезветь и ждать завтрашнего похмелья.

— Ого, наша принцесса рассердилась. — В его взгляде я вижу злобный блеск. — Стоило бы хоть немного внимания уделять семье, а не по любовникам таскаться.

— Что?! — Я не могу прийти в себя от изумления. — Ты же сам выгнал меня из фирмы! Я, недоучка, тебе только мешала! Ты сам сказал мне, чтобы я пошла на какие-нибудь курсы. Какие же у тебя ко мне претензии?

Ахмед теряет равновесие и как подкошенный падает на кровать. Марыся смеется, ей весело, а у меня от ужаса волосы встают дыбом. А если бы он уронил ее?!

— Оставь ребенка в покое, пьяница! — кричу я, разгневавшись не на шутку. — Ты причинишь ей вред.

— А ты не причиняешь нашей дочке вреда, каждый день оставляя ее без матери? — Мы начинаем вырывать ребенка друг у друга. — Оп-ля! — Он смеется пьяным смехом и сползает на пол.

Я хватаю Марысю на руки и быстро кладу малышку в кроватку.

— С тобой мы побеседуем завтра. — Я становлюсь над Ахмедом, упирая руки в бока. — Если только ты будешь помнить хоть что-нибудь из того, что говорил.

— Ага, ага… — Он пренебрежительно машет рукой, сворачиваясь клубком на полу. — Спать, спать… — неразборчиво бормочет.

Мне не хочется перетаскивать его на кровать. Пусть завтра у него болит не только голова, но и кости!

Утром, когда я просыпаюсь, его уже нет — чувствуется лишь затхлый запах перегара в нашей спальне. Я настежь отворяю окно, беру на руки Марысю и иду с ней в кухню. Какой же здесь бардак! Я останавливаюсь в дверях как вкопанная. На столе — остатки еды, холодильник открыт настежь, пол — липкий от пролитых напитков. Я сажаю ребенка в кресло и начинаю убирать. Изумленно замечаю надрезанную ветчину, надкушенные свиные сосиски под толстенным слоем горчицы; а посреди стола красуется выпитая до половины бутылка еще холодного пива. Куда же подевались все заповеди правоверного мусульманина? Вероятно, будучи в стельку пьяный, Ахмед и сам не осознавал, что делает… Лишь бы с ним ничего не случилось! Мое сердце начинает колотиться быстрее. Только бы он не садился за руль!

— Мама, милая, ты бы не могла сегодня прийти пораньше? — говорю я в трубку, дрожа от волнения и в то же время пытаясь навести порядок в кухне.

— А что случилось? У тебя какой-то странный голос. — Всегда-то она почувствует, если что не так.

— Ничего особенного. Ахмед просил меня помочь в офисе — у них там полно работы, — делаю я попытку соврать, хотя и знаю, что у меня выходит не очень-то хорошо.

— Ну, раз так… — недоверчиво тянет мать. — И когда же мне прийти?

— Прямо сейчас. Если сможешь, то быстрее. — Все-таки нервы выдают меня.

— Угу. Скоро буду.

Я мечусь по квартире, словно помешанная. Черт подери, дела плохи.

— Ну что? — раздается в прихожей голос матери, которая действительно пришла минут через десять.

— Да-да, я сейчас убегаю. — Я на ходу собираю волосы в пучок. — Как быстро ты пришла!

— Как на пожар. — Она испытующе смотрит на меня. Я отлично знаю этот взгляд.

— Все в порядке, мама. Не тревожься. — Мимоходом целую ее в щеку и убегаю из квартиры, пока она не забросала меня вопросами.

— Но, Доротка… — слышится мне вслед.

— Все будет хорошо! Спасибо, что пришла!

Хоть наш городок и невелик, но сегодня я, добежав до офиса за пятнадцать минут, побила рекорд.

— Есть здесь кто-нибудь? — кричу я прямо на входе, не видя ни одной живой души.

Вокруг тихо, слышен лишь гул компьютеров. Кажется, если кто-нибудь зайдет и вынесет отсюда половину оборудования, никто и не заметит. Странно… В углу стоит телевизор, которого раньше не было; на экране — стоп-кадр какого-то фильма. Они что, сериалы тут смотрят?.. Я замечаю, что телевизор подключен к видеомагнитофону, и наугад жму клавишу пульта. Внезапно на весь офис раздаются стоны, повизгивания и страстные вздохи совокупляющейся на экране пары. Это же порнография! От изумления я выпучиваю глаза. Какая гадость!

— Вижу, тебе интересно, — слышу я резкий голос мужа за моей спиной.

— Что?

— Хочешь немного подучиться перед очередными свиданиями со своими хахалями? — Он тупо смотрит на меня.

— Кажется, это я должна тебя спросить, каким образом этот фильм оказался у тебя в офисе. Не так ли?

— Не собираюсь я, женщина, оправдываться перед тобой. Мне достаточно того, что вытворяешь ты. — Он стискивает зубы, а рубец на шее багровеет, будто сейчас разойдется.

— О чем ты, черт побери?! — кричу я. Это все меня уже нервирует не на шутку. — Какую блажь ты вбил себе в свою глупую арабскую голову?!

— Арабскую? Когда-то ты ничего не имела против. — Он хватает меня за скрученные в пучок волосы и приближает мое лицо к своему. От него несет спиртным.

— Я и сейчас ничего не имею против, но ты вздумал вести себя как самый жалкий польский голодранец-деревенщина! — шиплю я сквозь зубы от боли и ярости. — Пусти меня, хам!

Я вырываюсь из рук Ахмеда, оставляя у него в пальцах приличную прядь своих светлых волос. В этой борьбе нечаянно сталкиваю на пол видеокассеты, лежащие на столе ровной стопкой. Их немало. На обложках — обнаженные пары, запечатленные во время секса.

— Теперь-то я знаю, какими делами занят мой муж, — с неподдельным удовлетворением говорю я. — Теневой бизнес, торговля порнофильмами.

— Не преувеличивай, — уже гораздо покладистее отвечает он, сбитый с толку.

— Значит, я преувеличиваю?! — кричу я, перепуганная всерьез. — Это ведь незаконно! Это все равно что наркотиками торговать! Глупец, ты что, сесть хочешь?! Хочешь в польскую тюрягу?!

— Доротка, не драматизируй. — Пристыженный, Ахмед пытается обнять меня.

— Не прикасайся ко мне, извращенец! А может, ты уже и с мафией сотрудничаешь? Это ведь их сфера влияния!

— Что, маленький семейный скандальчик? — Изрядно выпивший Метек с глупой улыбкой вваливается в комнату.

— Вот что, Метек, — набрасываюсь на него я. — Я-то думала, что ты умнее, по крайней мере хитрее…

— В чем дело? — Все такой же веселый, он допивает коктейль из липкого стакана.

— Дело в том, что рано или поздно вы попадетесь, потому что ваша деятельность нелегальна.

— Ты преувеличиваешь. — Пренебрежительно махнув рукой, Метек, покачиваясь, выходит. Выходит наверняка для того, чтобы налить себе очередной стаканчик.

— Доротка, на самом деле ты права. — Ахмед смиренно глядит мне в глаза. — Но это временно, для начала. У нас нет заказов, нет прибылей, а ведь жить на что-то надо.

— Но…

— Мы осторожны, никто о нас не пронюхает, потому что все заказы разлетаются быстрее свежих булочек. Рискует пункт видеопроката, а не мы. Вот эта партия — уже последняя. — Он склоняется ко мне и прикасается вспотевшим лбом к моему лицу.

— Надеюсь. — Я потихоньку успокаиваюсь. — И перестань пить!

— Да ведь ты знаешь, что я…

— Тебе это вредно и противоречит твоей религии. Ты сам говорил это. А кроме того, после водки ты становишься совершенно другим человеком, — добавляю я огорченно. — Не тем, которого я знаю и которого люблю.

— Принцесса моя, это больше не повторится, обещаю тебе. — Снова наклонившись, он нежно целует меня, но я чувствую только одно: невыносимую вонь из его рта.

— Ахмед, я возвращаюсь к своим делам и надеюсь, что у нас все снова будет так, как прежде. Обдумай все хорошенько, ладно?

— Пока, Доротка. — Он комично приставляет два пальца ко лбу, будто отдает мне честь.

Ну что ж, не зря опытные люди говорят, что надежда — удел глупцов. Видно, и я тоже из глупцов. Проходят вечера и ночи, а я по-прежнему или одна, или в обществе пьяного мужа, настроенного ко мне враждебно. Он сидит молча и, прищурив глаза, наблюдает за мной, словно знает обо мне что-то скверное. Мне начинает казаться, что лучше, когда его нет рядом. Его присутствие тяготит меня. Не знаю, как так вышло, ведь совсем недавно мы не могли обходиться один без другого, бывало, что разговаривали часами, наслаждаясь обществом друг друга.

— Дорота, ты должна приструнить их. — Это моя мать, не выдержав, решает вмешаться.

— Кого? — Я, как всегда, притворяюсь дурочкой.

— Господи, как ты меня нервируешь этими своими дурацкими переспрашиваниями! Повзрослей наконец. Ты ведь жена и мать. Перестань прятать голову в песок.

— Ты поумнее меня будешь. — Я сбрасываю маску, решив, что притворяться дальше не имеет смысла. — Так скажи мне, что надо делать.

— Надо реагировать, причем решительно. Иди туда и разгони всю эту компанию пьянчужек. О них уже весь город болтает.

— Ах, так вот почему ты этим так озаботилась! — гневно повышаю голос я. — Из-за сплетен! Иначе тебе это было бы до задницы.

— Перестань со мной ругаться. Сама собой эта проблема не решится. Ты должна действовать.

— Вообще-то, я давно уже хотела туда явиться и надавать им всем по физиономиям, — признаюсь я и, прислушавшись к ее подстрекательству, стала собираться. — Хватит! По-хорошему они, видимо, не понимают. Я им покажу!.. А ты оставайся с малышкой и уложи ее спать. — И я хлопаю дверью.

— Но необязательно сразу прибегать к рукоприкладству! Достаточно будет, если ты решительно им скажешь… — доносится до меня испуганный крик матери, выскочившей на лестничную клетку.

Я шагаю и, разъяренная и напряженная до предела, мысленно еще сильнее накручиваю себя. Будто торпеда, влетаю в офис фирмы. Свет везде выключен, лишь экраны компьютеров излучают неземное свечение. Но из дальних комнат доносится смех, в том числе и женский. О нет, это уже слишком!

— Приветствую развлекающихся. — Я становлюсь в дверях, презрительно поджав губы.

Общество замерло. Я скольжу по нему недоброжелательным взглядом. Вот, разумеется, Метек, вот Али со своей женой Виолеттой, вот случайно встреченный нами Махди с какой-то юной блондинкой… А вот и мой муж, исполняющий обязанности хозяина.

— А ты что здесь делаешь? — Ахмед первый преодолевает растерянность. — Конечно же, ты оставила ребенка, чтобы шляться по ночам, — заявляет он, переходя в наступление.

— Ты, оказывается, помнишь, что у нас есть ребенок? Когда ты в последний раз обращал внимание на дочку?

— Заткнись, женщина, и марш домой! — повышает голос Ахмед. — Марш, марш, и вприпрыжку!

Я слышу тихое женское хихиканье. Размалеванная вульгарная красотка выходит из маленькой кухни и обнимает моего мужа за талию. Я не верю собственным глазам, пульс барабанит где-то в голове, а горло перехватывает от отчаянной обиды. Променял меня на такую потаскуху!

— А ты, дорогой, не хочешь ли вернуться и пожить в нашем доме хоть немного? Или ты уже и адреса не помнишь? — не сдаюсь я, хоть и чувствую себя полной дурой, да еще на глазах у всех этих чужих людей.

Ахмед крепко хватает меня за плечо и вытаскивает на середину комнаты. Я ощущаю, с какой страшной силой он сдавливает мне руку, и на глаза наворачиваются слезы.

— Может, ты и бить меня начнешь?! — У меня начинает дрожать голос.

— Если придется. — Стоя напротив, он с ненавистью смотрит мне в глаза. — Не смей позорить меня перед друзьями, шлюха. — Он резко толкает меня к двери.

— Ты сам себя позоришь, — шиплю я сквозь стиснутые зубы, с трудом сдерживая слезы, — если бы ты знал, как…

— Если бы ты не таскалась со своими дружками, то и я сидел бы дома.

— Черт побери, что ты мелешь?!

— Знаешь, я вообще не хочу с тобой разговаривать. Вон отсюда! Возвращайся к своим познаньским любовничкам. — Вытолкнув меня за дверь, он запирает ее на ключ.

Это какая-то безвыходная ситуация, ловушка, тупик. Слезы, которые я уже не сдерживаю, ручьями бегут по моим щекам. Должно быть, у меня размазалась косметика, прохожие смотрят на меня, но мне все равно. Я так несчастна! Стою посреди улицы и плачу, точно маленький ребенок.

Проходит несколько минут, я поднимаю глаза и словно сквозь туман вижу открытый магазин. Плевать мне на все! Раз ему все можно, то и мне тоже. Вхожу, покупаю вино, пиво и две пачки сигарет. Может, хоть это утешит меня, потому как совместного будущего с Ахмедом я уже не вижу.

Захожу домой, почти выталкиваю маму за дверь и ложусь в вальяжной позе на диван в гостиной. Музыка играет на максимальной громкости, я в ускоренном темпе опорожняю все бутылки и выкуриваю целую пачку никотиновой дряни. Погасив в переполненной пепельнице последнюю сигарету, я вдруг ощущаю, что содержимое желудка просится наверх. В последний момент я добегаю до туалета и, стукнув сиденьем унитаза, с рыком выдаю обратно все то, что в себя влила. А потом еще долго сижу в ванной на ледяном полу, заливаясь слезами.

Нет, не должна я уподобляться ему — что же тогда станет с нашим ребенком, с нашей жизнью? Топить горе в спиртном — глупо, только что я убедилась в этом на собственной шкуре. В конце концов я ложусь в холодную постель и забываюсь беспробудным сном.

Внезапно что-то будит меня… Господи, я не могу дышать! Будто клещи стискивают мою шею. В ужасе открыв глаза, я вижу над собой очертания головы Ахмеда и его блестящие холодные, словно сталь, глаза. Я начинаю хрипеть, одновременно лягаясь, колотя его вслепую кулаками и извиваясь, будто угорь. Но как же сильно, убийственно сильно сдавливает он мою шею! Последний проблеск сознания подсказывает решение: я просовываю ногу между нашими телами и изо всей силы отталкиваю его. Это подействовало, он немного расслабил пальцы. Это для меня единственный шанс, и я уже обеими ногами что есть мочи лягаю его, понимая, что спасаю свою жизнь. Ахмед падает спиной на стоящий поблизости комод и стонет от боли. Я с трудом восстанавливаю дыхание, слышу свист, вырывающийся из собственного горла, и понемногу прихожу в себя. Вскакиваю на ноги, бросаюсь к кроватке Марыси, хватаю ребенка на руки и без оглядки, в чем была выбегаю из квартиры.

— Доротка, я не защищаю его, но все-таки он твой муж, такого уж ты себе выбрала, — осторожно убеждает меня мама.

— Неужели ты думаешь, что я вышла бы за него, знай я тогда о нем то, что знаю сейчас? — огорченно отвечаю я.

— Ну что ж, не всегда нам живется легко и приятно. Но такова взрослая жизнь. Иногда нужно идти на компромисс.

— То есть позволить себя убить? — не выдерживаю я и сердито гляжу на нее. — К чему ты меня склоняешь? Хочешь от меня избавиться?

— Ты ведь знаешь, что можешь жить и у меня. Но твое место — рядом с мужем. Дай ему шанс.

— Шанс на что? На что, скажи мне? — Я начинаю ходить из угла в угол, и Марыся беспокойно наблюдает за моими передвижениями. После недавнего происшествия она стала нервной и плаксивой.

— Доротка, он говорил со мной. Сказал, что и сам не знает, что на него нашло…

— Да мне это до задницы! — перебиваю ее я. — На него, значит, нашло затмение! Но ведь я за это могла поплатиться жизнью! Нет, его ничто не оправдывает.

— Верно, не оправдывает, но с того дня он не пил ни капли спиртного. Более того, он говорит, что теперь окончательно понял, почему его религия запрещает эту отраву.

— Значит, ты ведешь с ним долгие беседы? И, разумеется, за моей спиной! Премного тебе благодарна, — укоризненно говорю я.

— Каждый день утром, выходя в магазин, я вижу его у нашего подъезда. Он умоляет меня помочь, просит поговорить с ним. Я же хочу только добра и тебе, и Марысе. Я ведь вижу, как ты без него несчастна.

— Я? Без него?! Да я из дому не выхожу из страха, что этот сукин сын кокнет меня в темном переулке!

— Ну, не сходи с ума, — говорит мать, но на лице ее я читаю сомнение.

— Вот я и сижу здесь, словно мышка, — продолжаю я. — Даже учебу бросила. Может, именно этого он и хотел — чтобы я была необразованной домохозяйкой, дурой беспросветной. Он себе навыдумывал, будто у меня в Познани какие-то любовники, а у нас в группе всего-то двое парней было, да и те, кажется, гомики.

— Вот-вот, это все из-за ревности, — поддакивает мать. — Он болезненно ревнив. Сколько я на свете живу, а таких еще не встречала.

— Ну, если он всякий раз будет ревновать меня к каким-то поклонникам, существующим только в его воображении, то я никогда не буду в безопасности. И брак наш от этого крепче не станет. Как же с таким человеком жить?

— Тяжело, но попытаться стоит. Дай ему еще один шанс. Если он его профукает, то я больше никогда, никогда не стану тебя уговаривать вернуться к нему. Даже наоборот, я тогда тебе и с разводом помогу. В этом-то у меня опыт есть, — горько усмехается она.

— Уж и не знаю… — колеблюсь я, поскольку, дура, до сих пор люблю его.

— Значит, я приглашу его на воскресный обед. — От радости мама даже в ладоши захлопала. — И на этот раз не будет ни свиных отбивных с капустой, ни грудинки! — И мы обе смеемся до слез.

Месяц проходит за месяцем, времена года сменяют друг друга, будто в калейдоскопе. В том, что я становлюсь старше, я косвенно убеждаюсь, глядя на свою дочку. Сперва я торжествовала, что она какает в горшок, потом радовалась ее первым шагам, затем — первой самостоятельно съеденной тарелке супа, а теперь мы покупаем все новые и новые пробковые доски, чтобы размещать на них ее художества в духе абстракционизма. Ахмед ужасно балует ее, и даже мама, которой малышка порой садится на голову, осуждает маленькие сумасшествия моего мужа и называет его поведение непедагогичным. У Марыси уже есть электронное пианино «Ямаха», кубики «Лего», целая выставка Барби и Кенов, велосипед, самокат, розовые ролики, миниатюрный скейтборд, а на свой третий день рождения она получила игровые приставки «Нинтендо» с ее любимыми «Братьями Марио».

— Ребенок должен развиваться, дорогая моя, — объясняет мне Ахмед, довольный собой. — Вот ты поздно познакомилась с современной техникой и поэтому до сих пор панически ее боишься. А ведь без умения пользоваться великим множеством электронных устройств нынче не проживешь.

— Но я же как-то живу, — приходит мне на помощь мама.

— А я повторяю: это необходимо. Вот вам пример: Марысе не стоит труда включить себе сказки на видеомагнитофоне, а моя жена не умеет поставить кассету с упражнениями по аэробике. Вот так!

— Здесь я с Ахмедом согласна, — подключается к разговору Госька, приехавшая нас навестить. — Без знания компьютера с новейшими программами и всех офисных устройств мечтать о работе бессмысленно. У нас были занятия по информатике, но я ходила еще и на дополнительные курсы, и это принесло свои плоды: я единственная из своей группы нашла работу через неделю после окончания учебы. Причем хорошо оплачиваемую работу!

— Языки тоже важны, — говорит Уля, желая, наверное, меня добить. — Еще до окончания университета я хочу сдать английский на FCE и получить сертификат — или оксфордский, или кембриджский. А может, выйдет даже advanced[4].

Понятия не имею, о чем она говорит. Я темная провинциалка, домохозяйка, запустившая себя. Один семестр на курсах секретарей чуть было не разрушил мой брак и мою жизнь. А они, мои подруги, приехали погостить из большого города и теперь строят из себя дам высшего света. Одна будет превосходной ассистенткой главного менеджера, а другая — специалисткой по связям с общественностью. А что я? Я воспитываю ребенка, и общение с людьми у меня ограничивается занятиями аэробикой в районном клубе, который я посещаю два раза в неделю. Я хожу на утренние занятия, потому что именно утром там не бывает мужчин — одни лишь располневшие домашние наседки.

— Ну а вообще как у вас дела? — спрашивает Госька, разодетая в брендовые шмотки.

— Да так, помаленьку… — отвечаю я. Чем же мне похвастаться?

— Превосходно! Блестяще! — с энтузиазмом перебивает меня Ахмед. — Я боялся открывать интернет-бизнес в такой глуши, но ведь нынче мир становится все теснее. Мне уже не приходится ездить к клиенту со всем оборудованием. Теперь я могу, сидя в удобном кресле в теплом офисе, выполнять заказ для фирмы, расположенной за тысячи километров.

— Хорошо, что у вас все получилось, — искренне радуется Уля; видимо, у нее в голове еще не помутилось, как у Госьки. — А сколько ты берешь за обычную программу — не для фирмы, а для частного лица?

— Для знакомых у нас скидки, — смеется Ахмед и откупоривает очередную бутылку красного вина.

— Отложу немного денег и обращусь к тебе. — Улька лихо закидывает ногу на ногу. Кажется, она кокетничает!

— Да что ты! — Ахмед разглядывает ее длинные ноги. — Приходи завтра, расскажешь, что тебе нужно, и сделаем. А об оплате подумаем потом.

— А где же подевались ваши прежние парни? — ехидно спрашиваю я. Должна же я как-то защитить себя и напомнить им, чтобы знали свое место!

— Ну, знаешь… — Госька вытягивает губы трубочкой: — Михал не вписывается в мою нынешнюю жизнь.

— А что же изменилось? Твоя жизнь или твои взгляды на жизнь? Насколько я помню, ты говорила, что у тебя с ним love до гробовой доски… или даже дольше.

— Механик не имеет ничего общего с офисной жизнью. Он там не в своей тарелке.

— А зачем ему сидеть в офисе? У него ведь есть своя работа. — Ее объяснения мне непонятны, зато я отлично вижу, какая она расчетливая.

— Но ведь у нас бывают корпоративы, встречи! — гордо произносит она. — Как он будет держать бокал с шампанским в своей невымытой лапе с мазутом под ногтями?

Лицо Ахмеда вытягивается от изумления. Его приветливый взгляд тухнет, и он смотрит на мою элегантную приятельницу довольно жестко. Пусть все так и остается. Этого я и хотела.

— Но ведь раньше ты не находила в его профессии ничего отталкивающего, — насмешливо замечаю я.

— Я же говорю — люди меняются, взрослеют. Одни идут вперед, поднимаются по служебной лестнице, получают повышения. А другие остаются на месте, а значит — позади.

— Хорошенькая философия! — восклицает мама: она хоть и играет с Марысей, но сама все время следит за разговором. — Очень удобная. Сегодня я с тобой, а завтра мне повезет, меня повысят — и я дам тебе ногой под зад. Что ж, дай бог, чтобы тебе всегда везло…

— Вы преувеличиваете, — смеется Госька, быстро хватает бокал и опорожняет его до дна.

— Ну а меня насчет Томека даже не спрашивайте. Он сам меня бросил, и я до сегодняшнего дня не могу прийти в себя. — Уля, увы, кажется безгрешной, но тем не менее продолжает бессовестно кокетничать с моим мужем. Она пожирает его глазами и без конца вертится в кресле, желая со всех сторон продемонстрировать свои ноги в мини-юбке. — Мне даже пришлось сделать аборт, — добавляет она и этим признанием шокирует нас всех.

— То есть как это «пришлось»? — изумленно спрашиваю я.

— А зачем же я долгие годы училась, зубрила по ночам предметы? И добилась все-таки своего — поступила в вуз, причем в университет, а не в какую-то там частную академию! Неужели я шла на все эти жертвы зря? Неужели должна была перечеркнуть все это и посвятить себя материнству? Ты шутишь! — искренне возмущается она.

— Скажи мне только одно, — коварно подкалываю ее я, — что было раньше: Томек порвал с тобой или ты сделала аборт?

— А какое это имеет значение? — На этот раз она одним глотком осушает весь бокал.

Обстановка накаляется настолько, что уже никому ничего не хочется говорить. Девчонки поспешно уходят, даже не поцеловавшись с нами на прощание.

В гостях у арабской семейки

Едем всего лишь на лето

— Ну почему ты не хочешь ехать? Посмотрела бы, что там и как. — Ахмед снова уговаривает меня поехать в его страну. — Устроим себе долгий отпуск. Поедем в начале лета и останемся там до сентября, до тех пор когда Марысе нужно будет идти в школу. У нас полно времени! И тебя ведь никто насильно удерживать не станет!

Не знаю почему, но я боюсь. Прежде всего, наверное, боюсь его семьи. Что-то трудно поверить в их открытость и приветливость по отношению к другому миру, который, по их мнению, «загнивает». Стоит мне увидеть по телевидению передачу о дикарях с винтовками и гранатами, об этих безумцах, у которых фанатично горят глаза, — и я впадаю в панику. Но как мне объяснить свои страхи моему мужу-ливийцу, чтобы не сделать ему больно? Тогда наши отношения опять могут испортиться, а ведь сейчас у нас все хорошо, настолько хорошо, что мрачные эпизоды из прошлого кажутся лишь дурным сном.

— Скажи же что-нибудь! — настаивает он.

Из другой комнаты доносится счастливый визг Марыси, беззаботно играющей с моей матерью, которая рядом с ней тоже, кажется, впадает в детство. Ну почему я должна оставить этот маленький уютный дом, отречься от этого ощущения покоя и безопасности и отправиться на край света? Все время я боялась, что муж предложит мне навестить его семью, и одновременно ждала этого. Я ведь знала, что рано или поздно Ахмед захочет поехать на родину, показать родственникам жену и дочку.

— Доротка, ты меня слышишь? Где блуждают твои мысли?

— Не знаю, как тебе об этом сказать, — нерешительно начинаю я.

— Просто взять и сказать. Я ведь знаю, ты не умеешь лгать. — Он обнимает меня и нежно целует в шею. — В чем дело?

— Просто… я боюсь, — шепчу я.

— Но чего же, кошечка моя? — удивляется он и пристально смотрит на меня.

— Всего, всего! Страны, людей, а в первую очередь — твоих родственников! Как они примут меня? Быть может, я вовсе не понравлюсь им и они начнут подстрекать тебя… — пулеметной очередью выпаливаю я почти все свои опасения.

— Скажи-ка мне кое-что. — Чуть отодвинувшись, Ахмед серьезно смотрит мне в глаза. — Только одно скажи. Ты доверяешь своему мужу?

Впервые я вижу на лице Ахмеда такую напряженность и сосредоточенность. Мускул на его щеке нервно подрагивает, а рубец на шее, как всегда в таких ситуациях, становится темно-багровым.

— Глупый вопрос, — громко отвечаю я. — Ты же отлично знаешь, что да.

— Что — «да»? — продолжает настаивать он. — Скажи, что — «да»?

— Ты отлично знаешь, что я тебя люблю и доверяю тебе… — Нежно прижавшись к нему, я слышу биение его сердца.

Честно говоря, он еще не полностью вернул себе мое доверие. Я ведь помню тот скверный период, который мы пережили в начале нашей супружеской жизни, и непрестанно боюсь, что это все может вернуться. По крайней мере, там, в Ливии, нет спиртных напитков, клубов, пьяных дружков и размалеванных блондинок — всего того, из-за чего я порой не могу заснуть. Неплохо будет, если мне удастся окончательно обо всем этом забыть.

— Ладно, давай подумаем, когда мы поедем, — наконец говорю я.

— Да?! — вскакивая, обрадованно восклицает он. Как быстро меняется у него настроение! — Значит, я бронирую билеты и улаживаю все формальности. Нужно оформить загранпаспорт для малышки, а это может занять месяц. Но это ничего! — добавляет он, похлопывая себя по бедрам. — Насчет виз не беспокойся. Да ты вообще ни о чем не беспокойся!

— Погоди, до лета ведь еще куча времени! — говорю я, пораженная таким поворотом событий.

— Принцесса моя любимая, в Ливии уже лето. — Ахмед смеется и заключает меня в объятия.

Я чувствую себя так, будто из меня вышел весь воздух. Все, я дала согласие, вопрос решен, и назад дороги нет.

— Знаешь что, красавица моя? — говорит он своим приятным сексуальным голосом. — Давай-ка обновим твой гардероб. Ведь ты, в конце концов, — он делает паузу и выразительно смотрит на меня, — собираешься в да-а-альнюю дорогу. Купим тебе все новое, что только захочешь! Начиная с трусиков и заканчивая шляпками.

— Ты шутишь?

— Конечно же нет!

— Ну что ж, неплохое предложение.

…И все же, несмотря на перспективу больших перемен и множества покупок, в моем сердце тлеет искорка тревоги. Боюсь, нескоро это чувство оставит меня. Боюсь, оно еще сильнее схватит меня за горло в момент нашего приземления в Ливии. И в минуту приветствия. И в первую ночь. И во вторую. И… мне уже хочется домой, хоть я еще никуда и не отправилась.

Первое впечатление

Самолет, которым мы летим, — большой, комфортабельный, не гудит и не подбрасывает. Он благополучно поднялся в небо, и я надеюсь, что приземление будет таким же беспроблемным. Стюардессы, трудолюбивые пчелки, всячески обхаживают пассажиров, и неудивительно — это ведь бизнес-класс. Должна признать, Ахмед знает, что делает.

— В последний раз я задаю тебе этот глупый вопрос, — говорю я с дурацкой нервной улыбкой. — Ты и вправду думаешь, что все идет по плану?

— Принцесса моя, максимум через полчасика мы уже будем на земле. Самолеты ведь практически не опаздывают. Вот, мы уже начинаем готовиться к посадке. — Ахмед наклоняется к маленькому круглому окошку и успокаивающе поглаживает мою руку. — А потом мы сядем в машину и помчим домой, — мечтательно произносит он.

— А почему мы не летим непосредственно в Триполи? — наивно спрашиваю я. — Ведь так было бы удобнее.

— На нас наложили эмбарго — ты что, не слышала? Ничего не знаешь? — слегка пренебрежительно отвечает он.

— Но я думала, что санкции касаются только торговли и политических отношений, а не полетов.

— Нет, они наложили лапу на все, что только можно. Травят всю нацию — поносят, клевещут, бездоказательно обвиняют, — гневно говорит Ахмед, и глаза его злобно сверкают.

— То есть как это? Локерби[5] — это вымышленная история? И берлинская дискотека[6] тоже? Это все политические интриги? — спрашиваю я. Мне трудно в это поверить, поскольку я читала обо всех этих происшествиях в серьезных источниках.

— Ух ты, умница выискалась! — Ахмед уже не скрывает злости. — Ну ничего, ливийский народ все равно выживет, — заявляет он, и я впервые убеждаюсь, как сильны в нем патриотические чувства.

Отворачиваюсь к окну, а про себя делаю вывод: эту тему затрагивать не следует.

Металлическая громадина «боинга» прорывается сквозь слои туч, и я наконец вижу внизу долгожданный кусочек суши, маленький островок.

Мы кружим над морем, на котором уже удается различить плывущие миниатюрные яхты и пароходы, а затем — бирюзовую полосу прибрежных вод, светлые песчаные пляжи и оранжевые просторы земли.

— А мы на пляж ездить будем? — спрашиваю я, внезапно оторвавшись от окна, и, не дожидаясь ответа, снова возвращаюсь к осмотру окрестностей.

— Конечно, конечно, — слышится приятный голос мужа за моей спиной. — Это ведь наш отпуск.

— А пляж где-то вблизи от вашего дома?

— От нашего дома, дорогая.

— Ну да. Так пляж где-то близко?

— Не так уж и близко. До красивого побережья нужно проехать около сотни километров.

— О-о… — разочарованно тяну я.

— Ничего, у нас неплохие автострады, а на пляж едут, чтобы провести там целый день, — успокаивает меня он. — Мы будем устраивать пикники и барбекю у моря. Тебе понравится. — Он смеется, и искорки счастья поблескивают в его черных как сажа глазах.

Вновь воодушевленная, я хлопаю в ладоши, словно маленькая девочка, и целую его в щеку.

Море решительно прячется где-то за хвостом самолета, а мы идем на посадку, направляясь к аэродрому, которого еще не видно. Ровные ряды невысоких раскидистых деревьев стоят, будто шеренги солдат во время муштры, а между ними — оранжевая земля.

— Что это за сады?

— Оливковые рощи и цитрусы, гектары цитрусов! — гордо отвечает он, словно все они принадлежат ему.

Самолет наконец приземляется.

— Жаль, что нам еще так долго ехать, — сетую я, потому что чувствую себя усталой, а перед нами еще около четырехсот километров пути. — Сегодня уже ничего толком не увидим, ведь в Триполи мы будем только ночью.

— Если захочешь, поедем через центр города — там жизнь никогда не замирает, а освещение такое, что и из космоса, кажется, видно. Да, из космоса видны две достопримечательности: Великая Китайская стена и ливийская Зеленая площадь, — с гордостью говорит Ахмед. — А в центре Триполи — десятки ресторанов, кафе и толпы покупателей. Там никогда не бывает тихо и ночь сливается с днем.

— Ладно, ловлю тебя на слове. — После его слов я даже немного радуюсь.

Похоже, мои опасения действительно преувеличены. Виной всему людская болтовня и пропаганда масс-медиа: они, как всегда, приукрашивают, переворачивают все с ног на голову и лгут. А дурочки вроде меня верят всему, каждому их слову. Хватит уже этих треволнений, пора начинать радоваться отпуску.

Аэропорт на острове Джерба — маленький и замызганный. Все облеплено грязью, в углах валяются окурки и пластиковые стаканчики. Туалет, в который нам с Марысей пришлось зайти, просто ужасен — дыра в кафельном полу, залитом мочой и измазанном дерьмом. О том, что в уборной принято спускать за собой воду, здесь, похоже, не слышал никто, даже те, кто строил эту будку. Что было духу мы выбегаем оттуда, боясь, что еще мгновение — и мы потеряем сознание от невыносимой вони. Из ресторана доносится оглушительно громкая восточная музыка, а сексуально-мяукающий голос из мегафона протяжно сообщает какие-то крайне важные сведения на незнакомом мне языке.

— Ахмед! Саляма! — кричит высокий седоватый мужчина, стоящий за барьером для встречающих.

— Это мой отец. Идем. — Ахмед берет на руки Марысю и увлекает за собой меня.

— А-а-а-а-а!!! Зоуджа, зоуджа!!! Джамиля джиддан!!![7] Мийя, мийя!.. — Пожилой мужчина произносит какие-то слова, которых я, конечно же, уразуметь не в состоянии. Но, кажется, они означают что-то хорошее, иначе Ахмед не улыбался бы до ушей. — Сах! — напоследок восклицает мой свекор. Что ж, сах так сах, раз уж я все равно ничего не понимаю.

— Куда нам теперь? — обеспокоенно спрашиваю я.

— На автостоянку, любовь моя. — Ахмед крепко обнимает меня, и глаза всех присутствующих обращаются в нашу сторону. — Ничего не бойся. Я с тобой.

И мы садимся — кто бы сомневался! — в «мерседес». Правда, он не серебристый, а черный как смола и очень большой.

— Значит, теперь в палатку посреди пустыни? — шучу я, а сама чувствую себя крайне неуверенно.

— Как пожелаете, мадам, — загадочно отвечает Ахмед.

А вдруг так и будет? Я снова полна опасений… Ну и трусиха же я!

Мужчины заняли передние сиденья и оживленно беседуют. При этом они энергично жестикулируют и кричат, как будто ссорясь. Но о ссоре не может быть и речи: они улыбаются и каждую минуту похлопывают друг друга где ни попадя — по рукам, плечам, бедрам, даже по голове.

Машина мчит с головокружительной скоростью, а мы с Марысей наблюдаем совершенно незнакомый нам мир. Дорога тянется через пустыню, которую время от времени разнообразят одинокие кустики и небольшие селения, расположенные вдоль трассы. Люди, попадающиеся на нашем пути, одеты бедно, на женщинах — длинные разноцветные платья, волосы прикрыты полинявшими платками, а их фигурки словно срисованы с гравюр прошлого века. Мужчины тоже носят платья, но бежевого или мышиного цвета, а на головах у них нечто наподобие тюрбанов. В качестве транспортного средства используется преимущественно тележка, запряженная осликом или неказистой изголодавшейся лошадкой. Глядя на все это, я даже не хочу ни о чем расспрашивать. Порой на скутере промчится кто-то более современный; часто в прицепе за ним едет вся семья, включая и маленьких детей.

— Ну, у нас все немного по-другому, — говорит Ахмед, и я встречаю его озабоченный взгляд. Кажется, он наблюдает за моей реакцией.

— Угу… — Разговаривать мне не хочется, но скрыть испуганное выражение лица не получается.

Тем временем мы подъезжаем к большим воротам, перед которыми вытянулась вереница машин. Мужчины лихорадочно мечутся туда-сюда, кричат и размахивают руками, женщины со скучающими минами сидят в машинах, ни о чем не заботясь, а дети без всякого присмотра носятся как сумасшедшие между автомобилями. Ослики и скутеры остались позади; теперь вокруг нас элегантные лимузины и побитые, поцарапанные, почти разваливающиеся на глазах шестиместные такси.

— Что это такое? — взволнованно спрашиваю я.

— Это граница, любовь моя, — успокаивающим тоном сообщает Ахмед. — Ты и оглянуться не успеешь, как будем уже дома.

— Но ведь в этой очереди мы простоим до завтра! — разочарованно говорю я.

— Ничего не бойся, не всякий обязан в ней стоять.

И наш «мерседес», сделав несколько непозволительных маневров и нарушив все возможные правила дорожного движения, включая запрет на езду по «встречке», пробивается на совершенно свободную полосу. Ахмед выходит из машины, убирает дорожный конус, преграждающий путь, и мы не спеша подъезжаем к таможенной будке. Над проездом виднеется большая черная надпись: VIP.

Мужчины выходят из автомобиля, приветливо здороваются с людьми в мундирах; всего минута — и мы вновь в пути.

— Ну что, все не так уж плохо? — Довольный собой, Ахмед гордо выпячивает грудь.

Теперь уж мы разгоняемся на полную катушку. Трехполосная автострада почти пуста. Везде вплоть до горизонта простирается безлюдное плоскогорье. Кое-где пригибаются к земле маленькие засохшие кустики — вот и весь пейзаж. Монотонный ландшафт и переживания прошедшего дня клонят меня в сон.

— Эй, сони, побудка! — слышу я будто сквозь туман. — Мы уже дома. — Ахмед, улыбаясь до ушей, гладит по лицу только что проснувшуюся Марысю.

Мы постепенно приближаемся к центру города, и все больше фонарей, ярких реклам и магазинных витрин освещают сумерки. Пара минут — и вокруг уже светло как днем, а уличная толпа стала еще гуще. Я замечаю, что восемьдесят процентов прохожих — мужчины. Одеты они в элегантные итальянские костюмы, молодежь щеголяет в джинсах и цветных футболках или рубашках. Лишь изредка можно увидеть прохожего в традиционном арабском платье. Женщин мало, идут они только группами; почти все носят длинные плащи блеклой расцветки, а на головах платки. К счастью, попадаются и одетые на европейский манер, но это преимущественно девочки-подростки или совсем юные девушки. Столики на летних площадках ресторанов и кафе тоже оккупированы мужчинами.

— Ахмед… — Я осторожно трогаю мужа за плечо, желая расспросить его об этой аномалии.

— Потом, потом, — отмахивается он от меня, будто от назойливой мухи, а сам почти приклеивается носом к боковому стеклу, жадно поглощая глазами этот свой давно не виденный мир.

Неплохое начало! Я закусываю губу и глажу воодушевленную Марысю по голове. Она задает множество вопросов, а я ни на один не могу ей ответить.

Мы сворачиваем в какую-то узенькую улочку, затем в еще и еще одну. Наконец машина останавливается перед высокой, более чем двухметровой, стеной из красного кирпича. На верхнем краю стены через каждые несколько метров светятся круглые фонари; между ними натянута колючая проволока.

— Ахмед, что это за крепость? Похоже на казарму. — Я снова касаюсь его плеча, уже настойчивее; меня охватывает беспокойство.

— Welcome home[8], Доротка, — говорит он и широко улыбается.

— Гм… — От удивления и испуга я теряю дар речи. Сердце у меня гулко отзывается где-то в горле. — Ничего не понимаю, — выдавливаю я из себя после паузы.

— Я ведь говорил тебе: у нас принято строить более солидные дома и более надежные ограды. — Игриво приподняв бровь, он берет меня за руку. — Это для того, чтобы наши женщины чувствовали себя в безопасности. Тогда и нам, мужчинам, легче живется.

Я растерянно наблюдаю за тем, как медленно открываются крепкие железные ворота… Что-то мне это напоминает; я гоню от себя тревожную мысль, но в голове все равно стучит одно-единственное слово: тюрьма.

Во дворе столько женщин, молодых девушек и детворы, что у меня рябит в глазах. Мужчины стоят в стороне, будто отгораживаясь от этой пестрой и визгливой компании.

Открыв дверь, я выхожу из машины; в ту же минуту Марысю вырывают из моих рук, а меня плотно обступает любопытствующая толпа. Женщинам не терпится узнать меня поближе, и проявляется это их желание самым что ни на есть буквальным образом — в прикосновениях и ощупывании. Как же меня это бесит! Особенно привлекают их, судя по всему, мои длинные прямые светлые волосы.

— Ахмед, Ахмед, спасай меня! — кричу я, перепуганная и рассерженная не на шутку. — Проклятье, да пусть же они отстанут от меня! — уже воплю я во все горло.

— Успокойся, они никогда в жизни не видели такой роскошной светлой копны волос, — весело смеется он. — Они просто завидуют тебе.

— Ты же знаешь, я не люблю, когда меня трогают! Ненавижу это! — по-змеиному шиплю я.

— Что ж, придется тебе немного усмирить свой характерец, — холодно произносит он. — Позволь им обожать себя. Будь с ними приветлива и не предъявляй претензий.

— Но ведь…

— Постарайся принять непривычные для тебя обычаи и найти в них положительные стороны. Иначе все мы сойдем с ума! — выговаривает он мне, точно ребенку. — Или ты хочешь обидеть их? Сразу же, с самого начала? — спрашивает Ахмед, твердо глядя мне в глаза.

Разумеется, не хочу. Но ведь и он должен понять, что я чувствую себя не в своей тарелке, оказавшись в толпе чужих людей, которые разглядывают меня так, словно хотят сожрать! И глаза у всех черные, искрящиеся, как у каких-то зомби… Я опускаю голову. У меня тяжело на душе, мне плохо и страшно, и слезы подступают к глазам.

— Ялла, ялла! — кричит какой-то незнакомый мне брюнет, разгоняя женщин, которые с визгом и смехом разбегаются в стороны.

Он заметил мой испуг, а моему любимому мужу это до лампочки! Ахмед вообще исчез из поля моего зрения; его веселый голос доносится уже из самого дома. Незнакомец деликатно подталкивает меня к дверям. Не знаю, как называется это помещение; должно быть, гостиная. По размерам она больше целой нашей польской квартиры — может, восемьдесят квадратных метров, а может, и больше. Толстые шерстяные ковры покрывают весь пол. Тяжелая, обитая тканью мебель занимает центральную часть помещения; зато столики расставлены по всей комнате — у каждого, даже самого маленького, места для сидения стоит свой столик. С одной стороны, отделенная от остальной части комнаты мраморной перегородкой с прилавком, находится столовая. Стол, примерно три метра длиной, накрыт превосходной кружевной скатертью, художественно задрапированной посредине; лакированные украшения привлекают взгляд.

Я стою посреди комнаты словно ребенок в парке аттракционов, верчусь во все стороны, всматриваясь в каждую деталь. Какие огромные у них здесь окна! Более трех метров высотой, занавешенные толстыми шторами, — как во дворцах старых польских аристократов, что запечатлены на фотографиях прошлого века. А эти вышитые гардины, ниспадающие до пола? Как же хочется прикоснуться к ним!

На стенах нет картин, вместо них — оправленные в богатые рамы дощечки, в основном черные, с золотыми надписями на удивительном здешнем языке. Кроме того, стены украшены роскошными гобеленами. Вдоль стен расставлены серванты из массивного цельного дерева, а в сервантах — неисчислимое множество безделушек: вазы, кофейные чашечки, графины, кувшины, сахарницы — все из фарфора или серебра. Есть и другие изящные мелочи; много хрусталя — а я-то думала, что это польская традиция… Изделия из цветного стекла завораживают феерией красок и разнообразием форм. Как же мне нравятся эти крохотные фиолетовые собачки, голубые обезьянки, а больше всего — скамеечка, точь-в-точь парковая, под стеклянным деревцом с янтарными листьями… Интересно, кто изготовляет такие филигранные шедевры?

— Где такое можно купить? — не задумываясь, выпаливаю я. Не обращаясь ни к кому конкретно, я указываю пальцем на понравившиеся безделушки.

В следующую минуту я на ватных ногах, обливаясь холодным потом, стою перед внезапно умолкнувшим обществом. Какая же я идиотка! В этот момент спускающаяся по лестнице элегантная женщина произносит что-то и криво улыбается, окидывая меня оценивающим взглядом.

— Мама догадалась, о чем ты спрашивала, — поясняет мне Ахмед. — Не нужно ничего покупать. Они твои.

— Но я не хотела… Я не это имела в виду… Я… Я не могу… — лепечу я, чувствуя, как мое лицо заливается краской.

— Ты бы лучше поблагодарила. Это ведь ты знаешь?! — говорит Ахмед, стиснув зубы от гнева.

— Шукран джазилян. Спасибо большое, — бормочу я, оглянувшись в сторону женщины, но она уже не обращает на меня ни малейшего внимания.

Никому меня так и не представили, никто не пожал мне руку и не чмокнул символически в щеку. Ну да, они ведь знают, кто я такая, а мне, судя по всему, необязательно знать, кто они.

Перед сном мы с Ахмедом — впервые за очень долгое время — даже не желаем друг другу доброй ночи. Мы лежим на огромном царском ложе на расстоянии двух метров друг от друга — я на одном краю, он на другом. Я не сплю и знаю, что он тоже не спит. Тишина звенит в ушах. Не знаю, о чем думает Ахмед, но в моей голове возникают самые черные сценарии и всплывают самые скверные эпизоды из нашей супружеской жизни. Неужели это все повторится?.. В конце концов, уже слыша за окном птичий свист и пение муэдзина, созывающего правоверных на утреннюю молитву, я вся в слезах засыпаю.

Среди арабских хозяек

— Любимая, просыпайся, — слышу я нежный голос, шепчущий мне на ушко ласковые слова.

Просыпаться мне не хочется, пусть бы этот сон длился вечно; но что это за божественный аромат? Кофе, шоколад, жженый сахар, приправы, а прежде всего — выпечка… Словно домашняя выпечка моей мамы! Я слышу, как раздвигаются шторы, и ощущаю лучи солнца на лице.

— Давай-давай, открывай свои красивые глазки. — Ахмед нежно целует меня в губы. — Спящей красавице пора просыпаться, — смеется он.

— Не хочу, — лениво шепчу я, потягиваясь, будто кошка.

— Новый день сулит новые радости, — говорит он, словно вчера ничего не произошло.

— Ну, знаешь… — я обрываю фразу.

Мне, разумеется, хотелось спросить, какая же радость была мне дарована вчера, но я вовремя остановилась. Я уже поняла, что не следует играть с огнем и что в моей теперешней ситуации нужно держать рот на замке. Я в проигрышном положении, в этом нет никаких сомнений. И все же солнце за окном и ароматный кофе в чашке придают мне оптимизма. Все будет хорошо, не может быть иначе! В конце концов, мы приехали сюда ненадолго, лишь на время отпуска, а время бежит быстро.

— Может, сегодня ты все-таки представишь меня хоть кому-нибудь? — спрашиваю я, садясь в постели. — Или, точнее, представишь хоть кого-нибудь мне? Ведь они все и так знают, кто я такая, — уточняю вопрос, вспоминая свои ночные размышления.

— Для начала позавтракай, а затем моя младшая сестра обо всем позаботится. — Последние слова Ахмед произносит с облегченным вздохом. — Я еду в город. Проведаю старые места, посмотрю, что здесь изменилось за время моего отсутствия, — делится муж со мной своими планами. — Самира придет за тобой где-то минут через пятнадцать, так что фиса, фиса, — говорит он, уже направляясь к дверям.

— Что-что? — не понимаю я.

— До встречи вечером, кошечка! — кричит он уже из-за дверей. — Желаю хорошо провести время!

Я даже не успела ему заявить, что приехала сюда с ним, а значит, это он, мой муж, должен уделять мне внимание. Должно быть, этого он и хотел — пользуясь моей растерянностью, сбыть меня с рук!

Сижу на постели и хлебаю кофе вперемешку с солеными слезами. Вдруг слышу детский смех во дворе. Это же Марыся! А я и не слышала, как она встала… Господи, что же я за мать такая! Хорошо, что моя доченька везде чувствует себя как дома.

В двери стучат.

— Кто там? — спрашиваю тихим, чуть дрожащим голосом.

Вместо ответа в комнату входит красивая молодая девушка с копной вьющихся черных волос надо лбом.

— Ахлян, ана Самира. My name is Samira[9], — говорит она с приятной, искренней улыбкой. Слава богу, она знает английский!

Я склоняю голову, желая украдкой утереть слезы.

— Эй, Блонди, что случилось? — спрашивает она, присаживаясь на край кровати. — Нельзя плакать в первый же день на новом месте. Это приносит неудачу. — С обеспокоенностью глядя на меня, она осторожно берет мою руку в свою.

В ее глазах я вижу огоньки радости и озорной блеск. Это сразу поднимает мне настроение, и я чувствую, что готова полюбить эту девушку.

— Все в порядке. Просто у меня болит голова, — словно по нотам, лгу я, а она отлично понимает, что это вранье.

— Знаешь, что лучше всего помогает от печали? — спрашивает она и вновь лучисто улыбается. — Особенно женщинам…

— Ну и что же? — вздыхаю я и бросаю на нее шаловливый взгляд. — Хороший секс?

Будто ошпаренная, Самира отпускает мою руку и вскакивает с места.

— Тише, тише!!! — кричит она. — Я ведь не замужем, мне нельзя говорить о таких вещах.

— То есть как это? — удивляюсь я ее реакции. — Ведь именно незамужние об этом и болтают, кто же еще! Мужние жены говорят между собой о детях, об оплате счетов, покраске потолков и покупке новой мебели. А о приятных вещах они напрочь забывают.

— Ну а я тебе скажу, что наши женщины, чтобы не грустить, едят пирожные и шоколадки, — немного успокоившись, говорит Самира и снова присаживается на самый краешек кровати.

— А-а, так вот отчего почти все они такие толстухи! — невинно констатирую я очевидный факт.

— Блонди… а что это такое — «хороший секс»? — наклоняясь ко мне, вдруг шепчет Самира с проказливой улыбкой на губах.

— Во-первых, что еще за Блонди? Меня зовут Дорота, сокращенно Дот, — ухожу я от ответа, опасаясь очередных проблем.

Тянусь за рогаликом с шоколадной начинкой, политым глазурью и присыпанным кокосовой стружкой и кусочками засахаренных фруктов.

— М-м-м… — постанываю от удовольствия, — теперь я понимаю! Никогда в жизни я не ела ничего вкуснее, — бормочу я с набитым ртом.

Зажмуриваю глаза и наслаждаюсь божественным вкусом шоколада на своем нёбе. Да, это и впрямь может поднять настроение! Я тянусь за следующим пирожным и самозабвенно вонзаю в него зубы. На этот раз — медовое с орехами… Ей-богу, это прекраснее ангельских песнопений!

— Вот увидишь, ты и оглянуться не успеешь, как станешь такой же толстой, как наши женщины, — смеется Самира и тоже присоединяется к пиршеству. — И все-таки, что значит «хороший секс»? — настаивает она, глядя мне прямо в глаза.

— Hey, you![10] Ты же говорила, что для тебя эта тема — табу! — Я заливаюсь смехом. — Нельзя, ни-ни, — поддразниваю я ее, выразительно грозя пальцем.

— Но ведь никто не узнает! Это будет наша маленькая тайна, — умильно просит она. — Secret, secret![11]

— Окей, но попозже. А сейчас покажи мне дом и познакомь хоть с кем-нибудь, прошу тебя, — говорю я и спрыгиваю с кровати. — А то я себя чувствую так, будто оказалась на Луне.

— Moonwalker, moonwalker[12]. — Самира вновь хлопает в ладоши, не совсем понимая, что я имела в виду.

А может, это я спутала английские слова? Что ж, бывает. Главное сейчас — вообще хоть как-то понять друг друга.

— Все наши уже с самого утра в кухне, — весело говорит она. — Готовим праздничный обед. Лучше всего узнаешь человека за стряпней, не так ли?

Праздничный обед по случаю нашего приезда! Это меня несколько приободрило. «Быть может, все не так уж плохо»,— подумала я, сбегая по лестнице вниз и пытаясь не отставать при этом от худенькой сестры Ахмеда.

Кухня просторная, около двадцати квадратных метров. Больше всего мне нравится выход на маленькое заднее крылечко, где можно посидеть, выпить кофе или чай и даже слегка перекусить. Меблировка в кухне тоже недурна — нечто подобное я видела в каталоге итальянской мебели: красивое черное дерево в хромовой отделке. А сколько кухонной техники! Разумеется, половины всего этого я даже не смогла бы включить. «Ничего себе арабская палатка в пустыне!» — мысленно посмеиваюсь я.

Когда мы входим, гул голосов затихает и все женщины поворачиваются в нашу сторону.

— О-о, ты уже встала? — ехидно произносит мать Ахмеда. — С тобой все ясно, спящая красавица, — заявляет она, мешая арабские слова с английскими.

Я уже вижу, что общение будет нелегким, но как-то придется справляться. В конце концов, у нас есть еще и руки, а жестикулируют здесь бурно.

— Я… — пытаюсь оправдаться, хотя оправдываться мне совсем не хочется.

— Мы все уже познакомились с Блонди, — перебивает меня Самира, — а теперь и ей следует узнать, кто мы.

Уф-ф, наконец-то!

— Это Малика, наша самая старшая сестра. Она забегает к нам лишь время от времени — у нее серьезная должность в министерстве и собственный бизнес. Частная клиника. — Я жму крепкую руку самой смуглой и самой элегантной женщины в кухне. Действительно, если судить по ее внешнему виду, ей здесь не место.

— Hi, не позволяй этим бабам взять над собой верх, — хрипло произносит она. — Я порой буду забирать тебя отсюда, чтобы ты вконец не оглупела и не одичала, — продолжает она менторским тоном, выразительно покачивая указательным пальцем, испачканным в томатном пюре. — Не дай превратить себя в арабскую домашнюю ведьму. — Понизив голос, Малика заговорщически подмигивает мне. — Arabic wife, — насмешливо фыркает она уже себе под нос.

В ее тоне нет ни одной игривой ноты, похоже, она говорит совершенно серьезно, а я не возьму в толк, что эта молодая женщина имеет в виду. Разве есть что-то плохое в том, чтобы быть арабской женой? Или я о чем-то не знаю?!

— Малика, не пугай девочку! — слышится чей-то теплый голос. — Я — Мириам, средняя сестра. — Слегка полноватая женщина входит в кухню со стороны крыльца. Она целует меня в щеку, и я ощущаю запах сигарет. Теперь мне становится ясно, какую из сестер больше всех любит Ахмед и в чью честь он дал нашей дочке имя Марыся — по-арабски Мириам.

— А я ничего и не боюсь, — успокаиваю ее я. — Я всего лишь немного растеряна и не в своей тарелке.

— Я — Хадиджа, — буркнул кто-то из-за спины матери. — Тоже средняя.

Ахмед говорил мне, что какой-то из его сестер не посчастливилось в жизни; должно быть, это она и есть. Засушенная дылда волком смотрит на меня и даже не желает пожать мне руку, не говоря уже о поцелуях.

— А теперь за работу, девочки, — вмешивается мать, нарушая неприятную тишину, и тут же поворачивается ко мне спиной.

Только теперь я замечаю разбросанные по всему полу пакеты, картонные коробки и сумки с продуктами. Огромный арбуз весом более десяти килограммов (кто же его поднял?) лежит в углу среди дынь, персиков, слив и яблок. Кто это все будет есть?! Пожалуй, этого хватило бы на небольшую деревенскую свадебку!

— Блонди! — слышу я голос Мириам и уже отзываюсь на свое новое имя. — Помоги-ка мне с этой тушей.

Под столом, завернутое в серую бумагу и газетные полотнища, лежит мертвое тело какого-то животного.

— Что это? — удивленно-испуганно спрашиваю я, хватая тушу за ногу и силясь приподнять ее, чтобы положить на самый большой стол посередине кухни.

— А ты как думаешь? Подросший ягненок, — смеясь, отвечает Мириам. — Только не совсем живой. Морта.

— И кто это все будет есть? — шепчу я, склонившись к ее уху.

— Увидишь, — загадочно произносит она. — У наших людей аппетит неплохой, да и к столу садится обычно человек двадцать, не меньше.

Ну, раз так… Придется засучить рукава, попрощаться с длинными ухоженными ногтями и скорее приниматься за работу.

— Но если это все должно быть готово к обеду, то как же мы успеем к трем-четырем часам дня? — спрашиваю я, уже немного паникуя.

— Котик, у нас обедают поздним вечером или даже ночью, — успокаивают меня женщины. — Времени у нас достаточно. Наши мужчины весь день проводят вне дома и лишь вечером расслабляются в кругу семьи.

Неплохо! Значит, мужики, поработав немного, шляются по городу, просиживают штаны в ресторанах и кафе, а бабы целый день торчат в кухнях, чтобы мужья и отцы ближе к ночи могли набить свои животы и расслабиться… Ха-ха! Хотя, вообще-то, мне не до смеха. Понемногу я начинаю понимать, что имела в виду Малика, говоря об арабской жене. О нет, мой сегодняшний день станет исключением, исключением, подтверждающим правило! Я никому не прислуживаю и прислуживать не собираюсь. И если завтра Ахмед снова исчезнет с приятелями на весь день, то я возьму Марысю и тоже отправлюсь гулять по городу. Должны ведь здесь ходить автобусы или, на худой конец, такси! Словом, мы разберемся. Хорошо, что я согласилась приехать сюда лишь на время отпуска. Ничего себе отпуск!

— У вас есть резиновые перчатки для работы? — спрашиваю я на ломаном английском, помогая себе жестами, но ответа не получаю. Вместо него — лишь удивленные, исполненные неодобрения взгляды: мол, какая же ты глупая!

Молча, стиснув зубы, я чищу овощи, удаляю с мяса жир, готовлю маринад под надзором матери, помогаю лепить вареники, сворачивать рулетики и месить тесто для пирожных. Быть может, кому-то эти занятия и по душе, но не мне. Я вся вспотела, ноги разболелись от долгого стояния, а руки горят огнем — я ведь чистила и шинковала перец чили. Ей-богу, мне уже хочется, чтобы сегодняшний день поскорее закончился.

Краем глаза я замечаю, что Мириам выходит на крыльцо, и украдкой следую за ней. Спрятавшись за углом, она закуривает сигарету.

— Угостишь? — спрашиваю я.

— Разумеется, но помни: нельзя признаваться в том, что куришь. И уж точно нельзя курить при мужчинах, — шепотом говорит она.

— Это еще почему? — удивляюсь я. — Я не раз курила в присутствии Ахмеда.

— Но это было в Польше. А здесь не надо. Мой тебе совет.

Я затягиваюсь дымом. Кажется, никогда еще сигарета не приносила мне такого удовольствия. Это шанс расслабиться на минутку — и в то же время это знак моей независимости.

— Ты живешь с родителями? — спрашиваю я, помолчав минуту.

— Да ты что! — смеется она. — Я сошла бы с ума. Мой дом на другой стороне улицы. Иногда — может быть, даже слишком часто — я беру детишек и прихожу сюда. Вместе всегда веселее, чем когда сидишь одна.

— Ты в разводе? У тебя нет мужа?

— Есть, причем хороший, — говорит она и кивает, будто желая убедить саму себя в правдивости своих слов. — Но у него ведь работа, обязанности… и все такое. Даже когда он в городе, его практически весь день нет дома. Но в основном он там, в пустыне, на нефтяных месторождениях. Он работает в нефтяной фирме, очень хорошо зарабатывает, но… — Она вздыхает. — Знаешь, чем-то приходится жертвовать. — Ее лицо ничего не выражает, только брови поднимаются кверху. — Такова жизнь, — бесстрастно подытоживает Мириам, разводя руками.

— Ну и что это за жизнь?! — почти вскрикиваю я. — Так ведь нельзя!

— Тихо, не ори, — сердито шипит она. — У меня есть семья, отличный муж, а с деньгами вообще превосходно. Я не жалуюсь. Мне и так очень повезло: мужа я выбрала сама и у меня была возможность хорошо узнать его, пока мы учились в университете. Кроме того, он не какой-нибудь старик, а вполне привлекательный мужчина одного со мной возраста.

— Так ты училась в университете? — изумляюсь я, бросая еще один взгляд на Мириам: в цветастом домашнем халате и смешно повязанном платке она смахивает на служанку довоенных лет.

— Как ты мила, — иронично констатирует она. — Что ж, я не удивляюсь. Я не похожа на женщину высшего круга. Не то что Малика… — Она печально вздыхает. — Но Малика никогда не боялась сопротивляться. Ну а сейчас, когда она уже достигла положения в обществе, стала хорошо зарабатывать, ей и вовсе никто не может диктовать условия. А я всегда была послушной, слишком послушной. Вот и пришла к тому, к чему должна была прийти. — Мириам энергично указывает пальцем на свою пышную грудь.

Мне жаль ее. Она сидит, грустно потупившись, и выкуренная тайком сигарета — единственное проявление ее независимости, ее своеволия, ее бунта.

— А почему ты сказала, что тебе еще повезло — ты сама выбрала мужа? — интересуюсь я. — Не понимаю…

— Ты что, совсем ничего не читала об арабской культуре, истории, обычаях, традициях?! — с укоризной в голосе спрашивает она и недоуменно смотрит на меня. — Выучила несколько слов по-арабски и думаешь, что этого достаточно, чтобы выходить за араба? Салям алейкум, шукран джазилян и ахлян уа сахлян: здравствуйте, большое спасибо, всего вам доброго. — Теперь уже она гневается не на шутку. — Три слова — и ты со своим арабским мужем будешь жить долго и счастливо… Ха! — Обиженно фыркнув, Мириам отворачивается, чтобы идти обратно в кухню.

— Почему ты так злишься? — Я пытаюсь разрядить обстановку. — Люди знакомятся, влюбляются и хотят быть вместе. Так мне кажется. И мне не нужны для этого никакие пособия и исторические труды, — высказываю я свою точку зрения, хотя в последнее время она не кажется мне такой уж неоспоримой.

— И ты думаешь, этого достаточно? — Мириам снова присаживается на корточки рядом со мной. — А как же родственники, обычаи, религия? Взять хотя бы то, как у нас отмечают праздники! Нет, малышка Блонди, любовь — это далеко не все.

— Кое-что я уже на своей шкуре испытала, — неохотно признаюсь, вспоминая наши с Ахмедом ссоры и непонимание по многим существенным вопросам. — Я немного читала об арабских традициях, но мне казалось, что все это уже история, все это в далеком прошлом; сейчас ведь конец двадцатого века, не так ли? Да и сам Ахмед относит себя скорее к людям современных взглядов…

— Это в Польше он так говорил, милая моя! Польша — совсем другое дело. А здесь у нас правит традиция, old good tradition[13]. — Она внимательно смотрит на меня, и в ее взгляде я читаю озабоченность. — Идем-ка скорее в кухню, а то будет скандал. Сейчас все начнут возмущаться, что мы бездельничаем.

Мы бегом возвращаемся, но, кажется, ни одна из женщин не заметила нашего отсутствия. Баранина печется, салаты готовы (причем каждый в огромной миске, размером с таз для мытья ног!), суп булькает в котле, а пирожные спрятаны в кладовке, чтобы до них не добралась детвора. Осталось лишь приготовить соусы, и тогда можно будет сказать, что скромный семейный обед готов.

На дворе уже смеркается. Марыся во внутреннем дворике играет с детьми; ей здесь хорошо — она ничего не боится, смеется и озорничает, как у себя дома. Все-таки хорошо, что Ахмед разговаривал с ней по-арабски: теперь она не ощущает языкового барьера. Все слышанные когда-либо слова и выражения ожили в ее памяти, и дочка забавно общается на удивительном гортанном наречии с окружающими детьми, словно тут и родилась.

Силы покидают меня: долгий день, проведенный в кухне, дает о себе знать. Да еще этот нестерпимый зной… Волосы липнут к вспотевшим щекам, покрасневшие от острого перца руки выглядят ужасно, о ногтях лучше вообще не думать, да и ноги распухли так, что не видно щиколоток. Я не привыкла столько работать, тем более в такую жару.

— А куда подевалась Самира? — Ее отсутствие я замечаю, хоть глаза у меня и слезятся.

— Счастливица! У нее занятия в университете, поэтому она всегда отлынивает от работы, — спокойно отвечает Мириам.

— Но ничего, это ненадолго, ненадолго! — почти вскрикивает Хадиджа, и в голосе ее я слышу злорадство.

— Почему? Она что, уже оканчивает университет? — невинно осведомляюсь я.

— Вольница ее оканчивается, — шипит эта тощая женщина. — И ее скоро жареный петух клюнет. Хватит уже этих гулянок с подружками, этой модной одежды и полной свободы. Ха!

— Успокойся, Хадиджа, — спокойно, но твердо произносит Малика. — Еще ничего не решено. Девчонка так старается избежать своей гадкой участи, что, может быть, ей это и удастся. Во всяком случае, я ей этого желаю от всего сердца. Мне очень жаль ее, жаль отдавать ее такому старикану.

Я не понимаю сути этого разговора, поскольку меня, конечно же, никто ни во что не посвящает, а кроме того, женщины от возбуждения забывают переходить на английский и перекрикиваются по-арабски. Слава богу, они все время жестикулируют, и это помогает мне ловить смысл их высказываний и хоть немного понимать, о чем идет речь.

— В чем дело? — Я украдкой толкаю Мириам в бок. — Что ожидает Самиру?

Разумеется, все остальные тоже услышали мой вопрос и отвечают хором:

— Брак.

— Значит, арабские браки так ужасны, что вы сравниваете их с тюрьмой? — Я по-прежнему не могу взять в толк, в чем тут дело. Мне довелось уже частично узнать невеселую историю Мириам, но я не думала, что несчастье в браке здесь правило, а не исключение.

— Они бывают очень плохи, а бывают сносны, — говорит Малика. — Но для нашей бедняжки выбрали, — она бросает на мать обвиняющий взгляд, — отвратительного старика.

— И почему же ты на меня-то таращишься?! — сердится и кричит мать, размахивая руками; кажется, женщины вот-вот вцепятся друг другу в горло. — Проклятье! Разве меня вообще кто-то спрашивал? Разве мое мнение на что-то влияет? Ни на что, совершенно ни на что. — В руке у нее большой нож, которым она режет печеное мясо, и я уже побаиваюсь, что еще мгновение — и она использует нож с другой целью.

— Это, в конце концов, и твоя дочь тоже! Легче всего прятать голову в песок! — взвизгивает Малика. — Если бы я в свое время не переехала к дедушке и не попросила его опеки, меня наверняка ждала бы такая же участь.