Арена

БАЛОВЕНЬ Рассказ

— Есть мороженое, сливочное, эскимо, пломбир! Кому мороженое? — Пелагея бойко выкрикивала, присматриваясь к прохожим. Здесь, у парка, около телефона-автомата, она едва успевала вручать холодные пакетики. Разменивая рубли на мелочь для телефона, она ловко уговаривала при этом взять мороженое.

Одни идут звонить, возвращаются, снова берут мороженое и, грустно поглядывая по сторонам, все ждут, ждут. Другие, наоборот, весело подлетают к ней:

— Мамаша! Дайте два эскимо, только похолоднее, пожалуйста! — и тотчас стремительно исчезают.

— Тетенька, малиновое есть? — спрашивают ребята, жадно глядя на большие брикеты пломбира.

— Ах вы, мошенники! — грозит им пальцем Пелагея. — Опять у вас не хватает копеек? — Ребята понуро опускают головы, но, зная слабость веселой мороженщицы, хитро переглядываются, и наконец, самый старший начинает читать стихотворение. Растроганная Пелагея, забыв о недостающих копейках, аккуратно разрезает одну порцию пломбира на всех.

Мимо проходит женщина. Она держит за руку толстого карапуза лет четырех. Увидев мороженщицу, он начинает упрямиться и капризничать:

— Хочу моложеного!

Женщина пытается тащить разбуянившегося сынишку к троллейбусной остановке, но не тут-то было.

— Хочу моложеного! — кричит он и не двигается с места.

Женщина, сокрушенно вздохнув, нехотя подходит к Пелагее.

— Вам какого? — сочувственно спрашивает Пелагея. И, глядя на малыша, добавляет: — Один у вас?

— Да, поэтому и трясемся над ним, избаловали, просто ужас. Уж если чего-нибудь захочет, так хоть лопни, а давай.

Малыш, сопя и облизывая палочку, быстро ест мороженое.

— Ну, куда, куда столько, понемножку надо, — останавливает его женщина. — Знаете, боюсь, как бы он ангину не схватил.

— Ничего, не бойтесь. У меня тоже один, тоже всегда переживала. Однако вырос, сейчас в институте учится, первый курс кончает.

Женщина, с уважением посмотрев на Пелагею, взяла у малыша стаканчик. Тот заревел и тугими кулачками заколотил по ноге матери. Она смутилась и, попрощавшись с Пелагеей, потянула сына домой.

Малыш чем-то напомнил Пелагее ее сына. Такой же был здоровяк, крепыш. Когда кто-нибудь из соседей ей говаривал: «А твой Василий хоть куда, вырос, чертенок», — она в ответ ласково улыбалась и, сощурив близорукие глаза, искала во дворе сына.

— Вась, Вася, Вася-а! — раздавался ее голос, и вслед за этим со всех сторон двора слышался топот детских ног.

— Тетя Пелагея, отпустите Васю!

— Васька, а игра как же?

— Мы совсем вот чуть-чуть, а то счет 3: 2, — приставали к ним ребятишки.

Пелагея горделиво любовалась своим сыном и, отмахиваясь от теребившей ее детворы, снисходительно бросала:

— Ладно уж, забирайте своего Ваську! Не нужен он мне.

А сама еще долго глядела вслед сыну и боялась, как бы он не расшибся.

Боялась она всегда. Не дай бог, если Вася заболеет. Пелагею не узнать. Ходит точно в воду опущенная. А Васька — парень хитрый, все примечает да на ус наматывает, недаром его в школе «ловким атаманом» прозвали. Бывало, заиграется, не выучит теорему по геометрии, тогда утром, проснувшись, исподтишка следит за матерью. Улучит минутку и начинает:

— Мам, а мам! Чего-то у нас жарко, даже душно.

Пелагея подходит к сыну и, щупая его холодный лоб, начинает искать термометр.

Глаза у Васьки чуть-чуть приоткрыты, щеки горят, ну и впрямь больной.

— Знаешь что, посиди-ка ты, голубчик, дома. Приду с работы, тебе горчичники поставлю. — Обеспокоенно поглядывая на часы, Пелагея торопливо собирается. — Да вот еще, молоко принесут, вскипяти. От плиты, слышь, не отходи, а то опять убежит.

— Угу, — отвечает Васька и снова ныряет под одеяло.

Мать всегда ему потакала, только однажды не выдержала. Было это лет шесть назад. Соседка, что жила этажом выше, заболела дифтеритом. Вечером ее увезли, а на следующий день мужу послали телеграмму, чтобы выезжал на похороны. Он в командировке был. А мальчонка маленький — болтает чего-то, не поймешь. За ним решили пока всем подъездом присматривать. Пелагея — первая, да иначе она и не могла: ведь ребенок!

Вечером пришла к Пелагее бабка из той квартиры:

— Поль, а Поль, Вадику плохо, в жару будто, наших никого нет, поди посмотри.

Вызвали «Скорую помощь». А мальчишка мечется по постели и кричит. Разве выдержишь? Схватила его Пелагея на руки, прижала. Бабка рядом всхлипывает, а мальчонка от плача аж посинел, губы дергаются. Ходит Пелагея с ним по комнате, а сама про своего думает. Что, если бы ее Васька так заболел? Домой пришла, на ней лица нет. Слова вымолвить не может.

— Что случилось, мама? — испугался Васька.

Едва рассказала.

— Чего ты так убиваешься? Вечно тебе больше других нужно, — рассердился Васька.

Тут Пелагея в сердцах его рукой хватила:

— Ишь, язва, я тебе покажу!

А Васька взъерошился, злой стал.

— Руки-то помыла бы, заболею, сама плакать будешь.

И действительно, как потом ругала себя Пелагея, когда ходила в больницу навещать Ваську! Целую неделю он не подходил к окну, и Пелагея зря простаивала в больничном дворике.

А по улице шли ребятишки. Начиналась экзаменационная пора. Пелагея знала, что Василия переведут в седьмой класс без экзаменов, и все-таки на душе было тоскливо при виде школьной детворы.

Поправлялся Васька медленно. Однажды он прильнул к окну. Увидев приплюснутый пятачок его носа, Пелагея заплакала. Васька улыбнулся ей, но улыбка была вялая, кислая.

Бритоголовый, с недетски серьезными глазами, он теперь очень напоминал девчонку. Да и рубаха, которую надели в больнице, назойливо подчеркивала неприятное для Васьки сходство. Ворот был слишком широк для тоненькой Васькиной шеи, и это раздражало его. Васька нервно передергивал плечами и длинными пальцами исхудавших рук теребил тесемки у ворота.

Из больницы он вернулся хмурый, замкнутый, словно чужой. Долго не мог простить матери. Во дворе держался особняком. В школе был скрытен и малоразговорчив. Пелагея растерялась. Она не знала, что и делать, лишь бы угодить сыну. Сама осунулась, похудела. Так с той поры и повелось, что соседи ей беспрестанно говорили:

— Уж очень вы его балуете!

Да и как не баловать? Единственный ведь… А что, разве лучше, когда сосед Прокофьев вечно кричит своей жене:

— Евфросинья, слышь, не смей мне пацана баловать! Не позволю! Ишь, что выдумала, брючки ему длинные. Нет, не позволю. Сам без штанов ходил, и сын пусть закаленным растет.

А Пелагея, еще когда вахтершей была на заводе и белье в свободное время стирала, ничего для Васьки не жалела: ни сил, ни здоровья, лишь бы человеком настоящим вырос.

Да и он это понимал. Все, бывало, с радостью разносил чистые стопки белья. Возвращался всегда веселый и возбужденный. Блестя глазами, совал матери деньги и тотчас хитро говорил:

— Мама! Наше звено живой уголок решило устроить. Я ежа из зоомагазина обещался принести. А, мам, как?

— Что уж с тобой делать! Коли обещал, так и неси, — и Пелагея, не задумываясь, отдавала Ваське добрую половину заработанных денег.

Но однажды, проходя по двору, она увидела, как Васька играл в «расшибалку». Он с азартом и долго целился, пытаясь выиграть кон. Пелагею тогда поразили Васькины глаза. Слегка побледневший, он не сводил взгляда с денег. У Пелагеи впервые защемило сердце.

Вскоре, когда нужно было Шумиловым относить белье, Васька наотрез отказался. Пелагея не спрашивала, она знала, что не пройдет и дня, как, помучившись, Васька все ей расскажет. Так и вышло. Васька сам рассказал: и про то, что ежа не купил, а деньги проиграл, и про Борьку Шумилова.

— Он сжульничал! — громко прошептал Васька.

«Ежа выдумал. И без него уколол больно», — подумала Пелагея и уже хотела дать Ваське жару за обман, но, посмотрев на его плечи, узкие даже в пиджаке, смолчала. Взяла белье и сама понесла к Шумиловым. Не успела Пелагея пройти и двадцати шагов, как увидела бегущего к ней Ваську. Вот он поравнялся с ребятами. Пелагея замедлила шаг.

— Чего бежишь? Трусишь, да? — наступал на него Борька Шумилов.

— Это я-то? Борька, попадись ты мне в другой раз, я бы тебе показал.

— Потрясала кума кулаками, да не стукала.

— Жулик ты! С таким связываться неохота.

— Связываться? Чего захотел! Маменькин сынок, телок облизанный! Сам же первый прибежишь. Мать рубаху мою выстирает и придешь, принесешь, как миленький, — Борька презрительно сощурил глаза.

— Что ты его задираешь? Оставь, Бориска! — вскрикнул кто-то из ребят.

— Эх, Борька, недаром тебя из школы выгнали, — Васька вплотную подошел к Борису.

Борькина голова ушла в плечи, но он по-прежнему нагло наступал на Ваську:

— Думаешь, ты лучше, если галстук нацепил? Хорош пионер и его пример: в «расшибалку» играет да долги не отдает.

Васька замахнулся на Бориса, но вдруг передумал и, на радость противнику, медленно побрел к дому.

— Ничего, завтра сам прибежишь, рубаху принесешь! — кричал ему вслед Борис, но ребята, не глядя на него, расходились.

Пелагее было жалко сына, и, придя домой, она тотчас сказала ему:

— Ну, нечего нос вешать! Бывает. Пойди ежа-то купи уж!

Васька, почувствовав, что прощен, радостно бросился к матери.

С этого дня Пелагея сама разносила белье и каждый раз, когда она возвращалась, в Васькиной руке неизменно оказывалась мелочь…

— Ну и жара! В вафлях есть? — обращается к Пелагее плотный толстяк. — Будьте любезны, одну пачечку! — Вынув скомканный платок, он вытирает со лба пот и не спеша протягивает ей деньги.

Точно в полусне, Пелагея отсчитала ему сдачу, достала липкий пергаментный пакет. Мужчина взял его двумя пальцами и, держа на почтительном расстоянии, чтобы не закапать чесучовые брюки, недовольно морщился:

— Тоже мне мороженщица! Слушайте, ведь я вам дал рубль, а вы мне сдачи — с трех…

Пелагея невидящими глазами скользит по нему и затем снова продолжает думать, думать.

Мужчина удивленно пожимает плечами и, оставив на лотке деньги, отходит.

К остановке подъехал троллейбус. Девушка в легком платье соскочила с площадки. За ней поспешил молодой человек. Пелагея ахнула, и неожиданно ей захотелось догнать женщину с малышом и показать ей Василия. Он вел свою подругу прямо на нее, так что Пелагея могла без труда разглядеть девушку.

«Ну, погоди, — думала Пелагея, — придешь домой, уж я тебе не дам покоя. Ведь вот какой, хоть бы словечком обмолвился. Ни-ни, а у самого девушка, да еще какая хорошенькая. Правда, Васька лучше», — отметила про себя Пелагея и заулыбалась им навстречу.

— А, мороженого захотели? — весело обратилась она, вытирая о фартук руку.

— Хочешь мороженого? — спросил Василий у своей спутницы.

Та, лукаво посмотрев на него, кивнула головой.

Василий вдруг почему-то побледнел. Пелагея знала, что это случалось с ним только при сильном волнении.

«Глупый, волнуется. Да нравится она мне, нравится. Ну, уж знакомь. — Пелагея смотрела на сына во все глаза. — Чудной, неужели он не понимает?»

Она подбадривающе моргнула Василию.

— Две порции мороженого дайте, — наконец выдавил из себя Василий и протянул Пелагее деньги. Затем он невозмутимо взял девушку под руку и повел ее к автомату. Пелагея растерялась и на мгновение остолбенела.

— Что же это? — беззвучно прошептала она.

Словно чувствуя взгляд матери, Васька оглянулся, потом, оставив девушку в очереди у телефона, вернулся. У Пелагеи отлегло от сердца.

— Ух, шутник, да разве же так можно? — набросилась она на Ваську.

— Тише, потом, — Васька умоляюще махнул рукой. — Мать, имей совесть, дай рубль обратно! — И, взяв деньги, Васька непринужденной походкой вернулся к девушке.

Глядя на широкую спину сына, Пелагея выкрикнула:

— Кому мороженое, есть эскимо, сливочное, пломбир!

В голосе ее послышалась хрипота. Ремни от тяжести ящика начали давить на плечи, всю ее сковывала усталость. Собрав коробки, она все еще смотрела в сторону, где скрылся сын. Потом, оглядываясь, словно боясь кого-нибудь увидеть, быстро зашагала прочь.

1954