Бальмонт

Ни песен, ни солнца… О, сердце мое!

Ты песней звенело, ты солнцем дышало,

Ты жаждало веры, чтоб верить любви…

— И все навсегда, навсегда миновало…

Забвенья, покоя!.. В душе тишина,

Но сном благодатным забыться — нет мочи;

Печально мерцает свеча до утра

И медленно тянутся скорбные ночи…

И только порой — на мгновенье одно —

Поникнув в раздумьи в молчаньи глубоком,

Я слышу — опять эта песня звучит

О чем-то родимом… далеком-далеком…

И только порой в ней надежду ловлю,

Что ветер внезапный развеет ненастье,

И дверь распахну я на солнечный блеск

Для новой работы, для нового счастья!

Вечно вольный, вечно юный,

Ты как ветер, как волна,

Речь твоя поет, как струны,

Входит в души, как весна.

Веет ветер быстролетный,

И кругом дрожат цветы,

Он ласкает, безотчетный,

Все вокруг — таков и ты!

Ты как звезды — близок к небу,

Да, ты — избранный, поэт!

Дара высшего не требуй!

Дара высшего и нет.

«Высшим знаком ты отмечен»,

Чти свою святыню сам,

Будь покорен, будь беспечен,

Будь подобен облакам.

Все равно, куда их двинет

Ветер, веющий кругом.

Пусть туман как град застынет,

Пусть обрушится дождем,

И над полем, и над бездной

Облака зарей горят.

Будь же тучкой бесполезной,

Как она, лови закат!

Не ищи, где жаждет поле,

На раздумья снов не трать.

Нам забота. Ты на воле!

На тебе ее печать!

Может: наши сны глубоки,

Голос наш — векам завет,

Как и ты, мы одиноки,

Мы — пророки… Ты — поэт!

Ты не наш — ты только божий.

Мы весь год — ты краткий май!

Будь — единый, непохожий,

Нашей силы не желай.

Ты сильней нас! Будь поэтом,

Верь мгновенью и мечте.

Стой, своим овеян светом,

Где-то там, на высоте.

Тщетны дерзкие усилья,

Нам к тебе не досягнуть!

Ты же, вдруг раскинув крылья,

В небесах направишь путь.

В золотистой дали

облака, как рубины,—

облака, как рубины прошли,

как тяжелые, красные льдины.

Но зеркальную гладь

пелена из туманов закрыла,

и душа неземную печать

тех огней — сохранила.

И, закрытые тьмой,

горизонтов сомкнулись объятья.

Ты сказал: «Океан голубой

еще с нами, о братья!»

Не боялся луны,

прожигавшей туманные сети,

улыбались — священной весны

все задумчиво грустные дети.

Древний хаос, как встарь,

в душу крался смятеньем неясным.

И луна, как фонарь,

озаряла нас отсветом красным.

Но ты руку воздел к небесам

и тонул в ликовании мира.

И заластился к нам

голубеющий бархат эфира.

Огонечки небесных свечей

снова борются с горестным мраком.

И ручей

чуть сверкает серебряным знаком.

О поэт — говори

о неслышном полете столетий.

Голубые восторги твои

Ловят дети.

Говори: о безумьи миров,

завертевшихся в танцах,

о смеющейся грусти веков,

о пьянящих багрянцах.

Говори —

о полёте столетий:

голубые восторги твои

чутко слышат притихшие дети.

Поэт, — ты не понят людьми.

В глазах не сияет беспечность.

Глаза к небесам подними:

с тобой бирюзовая Вечность.

С тобой, над тобою она,

Ласкает, целует беззвучно.

Омыта лазурью, весна

над ухом звенит однозвучно.

С тобой, над тобою она.

Ласкает, целует беззвучно.

Хоть те же все люди кругом.

Ты — вечный, свободный, могучий.

О, смейся и плачь: в голубом

как бисер, рассыпаны тучи.

Закат догорел полосой,

огонь там для сердца не нужен:

там матовой, узкой каймой

протянута нитка жемчужин.

Там матовой, узкой каймой

протянута нитка жемчужин.

Огромный лоб, клейменный шрамом,

Безбровый взгляд зеленых глаз, —

В часы тоски подобных ямам, —

И хмельных локонов экстаз.

Смесь воли и капризов детских,

И мужеской фигуры стать —

Веласкес мог бы написать

На тусклом фоне гор Толедских.

Тебе к лицу шелка и меч,

И темный плащ — оттенка сливы;

Узорно-вычурная речь

Таит круженья и отливы,

Как сварка стали на клинке,

Зажатом в замшевой руке.

А голос твой, стихом играя,

Сверкает плавно, напрягая

Упругий и звенящий звук…

Но в нем живет не рокот лиры,

А пенье стали, свист рапиры

И меткость неизбежных рук,

И о твоих испанских предках

Победоносно говорят

Отрывистость рипостов редких

И рифм стремительный парад.

Пляши вкруг жара его волос!

Не пытай, как он нёс

Постами

Этот легкий звенящий пламень.

Но иди домой и отдай подруге

Один утаенный и стынущий уголь.

Когда же средь бед и горя

Он станет уныл и чёрен,

Скажи, но только негромко:

«Прости, я сегодня видел Бальмонта…»

Не все назвал я, но одно пристрастье

Как умолчу? Тебе мой вздох, Бальмонт!..

Мне вспомнился тот бард, что Геллеспонт

Переплывал: он ведал безучастье.

Ему презренно было самовластье,

Как Антигоне был презрен Креонт.

Страны чужой волшебный горизонт

Его томил… Изгнанника злосчастье —

Твой рок! И твой — пловца отважный хмель!

О, кто из нас в лирические бури

Бросался наг, как нежный Лионель?

Любовника луны, дитя лазури,

Тебя любовь свела в кромешный ад —

А ты нам пел «Зеленый вертоград».

Бальмонт! Не юбилейный панегирик

Моя тебе, высокий брат, хвала,

Ремесленник святого ремесла,

Безумью песен обреченный лирик!

Пал не один очередной кумирик,

Что гением в свой час толпа звала,

За тридцать лет: сменилось без числа

На зыбкой чаше легковесных гирек.

И золота литого тяжкий груз

Порой ложится даром щедрых муз

На правосудья чуткие качели.

Но с той поры, как на весы метнул

Свой жребий ты, его ничей доселе

Певучей силой не перетянул.

Мы обкрадены своей эпохой,

Искусство променявшей на фокстрот.

Но как бы ни было с тобой нам плохо,

В нас то, чего другим недостает.

Талантов наших время не украло.

Не смело. Не сумело. Не смогло.

Мы — голоса надземного хорала.

Нам радостно. Нам гордо. Нам светло.

С презреньем благодушным на двуногих

Взираем, справедливо свысока,

Довольствуясь сочувствием немногих,

Кто золото отсеял от песка.

Поэт и брат! Мы двое многих стоим

И вправе каждому сказать в лицо:

— Во всей стране нас только двое-трое

Последних Божьей милостью певцов!

Быть вновь уже не в здешнем цвете

Судьба земли тебе дала,

И копит мёд тысячелетий

Твоя бездрёмная пчела…

Да бодрствует твой дух безбольный

В юдоли скорби, зла, обид…

Досель ты — бард надменно-вольный,

Отсель — молящийся друид!

Он был как чайка, тоска и нежность,

Как челн томленья он плыл в Безбрежность.

Но псы завыли в ночном тумане,

Увидя отблеск Горящих Зданий.

Он был как Солнце. Одна цесарка

Клохтала нежно: «Но с Солнцем жарко?»

Не удивленный таким вопросом,

Помчал на полюс он альбатросом.

Миры хотел он замкнуть во взгляде

И жил в Зеленом он Вертограде.

В сонеты пролил немало мёду,

Супругой сделал он всю Природу.

Ах, многоликий Неосторожный!

Уж возраст — зимний. Ты все тревожный?

И ты всебожный! Ты невозможный!

Умрешь с котомкой во мгле дорожной!