2

Незадолго до заката Лисса вдруг вытянула вперед руку и воскликнула:

— Смотри! Башни Газаля!

На краю пустыни он увидел их — шпили и минареты, нефритовой зеленью отливающие на сини небес. Не будь рядом девушки, он счел бы это за мираж. Он с любопытством покосился на Лиссу, но та не выказывала радости от того, что наконец вернулась домой. Напротив, она вздохнула, и хрупкие плечи ее опустились.

Они приблизились, и Эмерик смог разглядеть город получше. Стены его вздымались прямо из песка, и аквилонец увидел, что крепостной вал во многих местах обрушился. Башни также пребывали в запустении: провисла крыша, щерились обвалившиеся укрепления, шпили кренились, как пьяные. Страх объял его. Неужто он попал в город мертвых, и упырь ведет его вперед? Он взглянул на девушку, и паника улеглась. Никакой демон не мог бы выглядеть столь божественно! Она бросила на него странный вопрошающий взгляд, нерешительно обернулась, глядя на пустыню, а затем, обреченно вздохнув, вновь двинулась в сторону города.

Миновав пролом в зеленой стене, Эмерик заметил на улицах людей. Никто не окликнул их, когда они выехали на широкий тракт, никто даже не взглянул им вслед. Вблизи, под угасающим солнцем, обветшание сделалось еще более очевидным. Улицы там и тут поросли травой, пробивавшейся сквозь разломы в мостовой, поросли травой и площади. Дороги и дворы усыпал слой хлама и песка. Там и тут, на месте рухнувших домов, были разбиты огороды.

Купола выцвели и растрескались, дверные проемы зияли пустотой. Эмерик узрел единственный уцелевший шпиль, венчавший круглую красную башню на юго-восточной оконечности города. Она сияла среди руин. Эмерик указал на нее рукой.

— Почему эта башня лучше сохранилась, чем прочие? — удивился он.

Побледневшая Лисса, вся дрожа, перехватила его руку.

— Не спрашивай об этом! — прошептала она торопливо. — Не смотри, не смей даже думать о ней!

Эмерик нахмурился. Неприкрытый страх девушки каким-то образом изменил его восприятие таинственной башни. Теперь она представлялась головой алой змеи, вздымающейся среди запустения и развалин. Рой черных точек — это были летучие мыши — вылетел из высоких черных окон.

Молодой аквилонец с опаской огляделся по сторонам. В конце концов, с чего он взял, что газальцы отнесутся к нему дружески? Он смотрел, как неспешно идут по улице люди. Когда они останавливались взглянуть на него, по коже у него почему-то бежали мурашки. Лица мужчин и женщин были красивы, а взгляды ласковы, но интерес их казался таким небрежным, таким расплывчатым и безличным… Они даже не пытались подойти ближе, заговорить с ним. Точно им не в диковинку было видеть на улицах города вооруженных всадников из пустыни!

Однако Эмерик точно знал, что это не так, и от равнодушия, с которым приняли его появление газальцы, ему делалось не по себе.

Лисса обратилась к ним, взяв Эмерика за руку, точно привязчивый ребенок.

— Это Эмерик из Аквилонии, он спас меня от чернокожих бандитов и привез домой.

Вежливый приветственный шепоток донесся до него, и несколько человек приблизились, протягивая руку. Эмерику никогда прежде не доводилось видеть таких невыразительных благожелательных лиц; глаза их были ласковыми и нежными, не знающими ни страха, ни удивления. Но глаза их были не как у тупых быков; скорее, как у людей, погруженных в видения.

Взгляды их создавали ощущение нереальности; он почти не слышал, что ему говорят. Эмерик не мог понять, что за странности творятся вокруг, что это за грезящие люди-тени скользят задумчиво в развалинах древнего города. Лотосовый рай иллюзий? Но зловещая алая башня не давала ему покоя.

Какой-то мужчина, совершенно седой, но без единой морщины, заметил:

— Аквилония? Мы слышали, на вас напали… король Брагор Немедийский, если не ошибаюсь. Чем окончилась война?

— Мы победили, — отозвался Эмерик коротко, пытаясь сдержать дрожь. Девять веков прошло с той поры, как Брагор двинул своих копейщиков на Аквилонию.

Мужчина ни о чем больше не спрашивал; люди разошлись, и Лисса потянула его за рукав. В мире грез и иллюзий она была единственным, что возвращало его к реальности. Она не была видением, тело ее было нежным и сладким, как мед и сливки.

— Пойдем, — сказала она, — нам нужно поесть и отдохнуть.

— А все эти люди? — удивился он. — Разве ты не собираешься рассказать им, что случилось с тобой?

— Они не станут слушать, — отозвалась Лисса. — Разве что мгновение. Послушают, а затем двинутся прочь. Они едва ли заметили даже, что я уходила. Пойдем!

Эмерик завел лошадь и верблюда в закрытый дворик, где росла высокая трава, а из разбитого мраморного фонтанчика струилась вода. Там он привязал животных, а сам двинулся следом за Лиссой. Она взяла его за руку и повела через двор, в сводчатый проход. Наступила ночь. В небе гроздьями висели звезды, обрамляя щербатые бельведеры.

Лисса вела его через анфиладу темных комнат с уверенностью, говорившей о давней привычке. Эмерик ощупью шел за ней, не выпуская ладошки девушки. Приключение это с каждым мгновением нравилось ему все меньше. Запах пыли и тлена витал в густой тьме. Ноги его ступали то по разбитым плиткам, то по вытертым коврам. Свободной рукой он касался дверных проемов, украшенных лепниной и резьбой. Затем сквозь полуразрушенную крышу блеснули звезды, и он увидел, что находится в просторном зале, с истлевшими гобеленами на стенах. Они чуть слышно шуршали на ветру, точно ведьмы шептались в тени, и от шепота их у него мурашки бежали по коже.

Затем они оказались в комнате, тускло освещенной струившимся в окна светом звезд, и Лисса отпустила его руку. В темноте он не мог видеть, что она делает, но вдруг в комнате стало светлее: девушка держала стеклянный шар, окруженный янтарным сиянием. Она поставила светильник на мраморный стол и жестом указала Эмерику на ложе, где ворохом были свалены шелка. Порывшись где-то в углу, она извлекла кувшин золотистого вина и блюдо с едой. Там нашлись финики, но прочие фрукты и овощи, бледные и безвкусные, были Эмерику незнакомы. Вино оказалось приятным на вкус, но пьянило не больше, чем ключевая вода.

Опустившись на мраморный табурет напротив него, Лисса рассеянно принялась за еду.

— Что за странное место? — спросил ее наконец Эмерик. — В тебе есть что-то от этих людей, но в то же время ты совсем не такая, как они.

— Они говорят, я похожа на наших предков, — отозвалась Лисса. — Давным-давно они пришли в пустыню и возвели этот город на месте оазиса с множеством источников. Камень для строительства они взяли с развалин еще более древнего поселения. И лишь Красная Башня… — она невольно понизила голос, — …только башня сохранилась с тех времен. Она была пуста… тогда.

— Предки наши, газали, некогда обитали на юге Кофа. Они славились мудростью и ученостью. Но они стремились восстановить культ Митры, давно забытый кофийцами, и король изгнал их из страны. Они отправились на юг — жрецы, ученые и учителя, а с ними и их рабы шемиты.

Они возвели Газаль посреди пустыни, но рабы вскоре взбунтовались и бежали, смешавшись с дикими племенами кочевников. С ними здесь хорошо обращались, однако до них дошли странные вести, и, получив их, они, подобно безумцам, устремились в пустыню.

А мой народ остался. Они учились добывать пищу и питье из того, что было под рукой. Знания стали их единственным спасением, ибо, когда рабы бежали, они увели с собой всех до единого верблюдов, ослов и лошадей, и всякие сношения с внешним миром оказались прерваны. В Газале есть целые залы, полные карт, книг и летописей, но все они устарели по меньшей мере на девять веков, когда предки наши покинули Коф. И никогда с тех пор нога чужестранца не ступала на улицы Газаля. И люди словно стали таять. Они грезят и настолько погружены в себя, что утратили все человеческие страсти и устремления. Город рушится на глазах, но никто и пальцем не шевельнет, чтобы поправить хоть что-то. Ужас… — она запнулась и вздрогнула. — И когда ужас пришел, они не могли ни воспротивиться, ни обратиться в бегство.

— О чем ты говоришь? — прошептал он, чувствуя, как мороз прошел по спине. Шуршание истлевших занавесей в черных безымянных коридорах будило в душе потаенные страхи.

Девушка покачала головой. Затем поднялась, обошла мраморный столик и положила руки ему на плечи. Глаза ее были влажными, и страх застыл в них, и отчаяние, от которого у Эмерика комок застрял в горле. Он обнял ее и почувствовал, как она дрожит.

— Не отпускай меня! — взмолилась она. — Мне так страшно! О, я мечтала, чтобы пришел такой мужчина, как ты. Я непохожа на остальных! Они лишь мертвецы, вслепую бродящие по забытым улицам, но я-то жива! Кровь моя горяча, и чувства бурлят в ней. Мне ведом голод и жажда, и страсть к жизни. Мне невыносимо безмолвие этих улиц, упадок и разрушение, и бесцветные обитатели Газаля, хотя я никогда не видела ничего иного. Поэтому я сбежала, мне так хотелось жить…

Она безутешно рыдала в его объятиях. Волосы струились по точеному лицу, и аромат их кружил ему голову. Девушка прижималась к нему всем телом, обнимая Эмерика за шею. Крепче стиснув ее в объятиях, он поцеловал ее в губы, затем принялся осыпать жгучими поцелуями ее глаза, щеки, волосы, шею, грудь, пока рыдания ее не стихли, сменившись страстными стонами. Но страсть его не была страстью насильника; чувства девушки пробудились в ответ, захлестнув ее горячей волной желания. Сияющий янтарный шар, задетый неосторожной рукой, скатился на пол и погас. Лишь звездный свет сочился в окна.

* * *

Лисса лежала в объятиях Эмерика на устланном шелками ложе, жарким шепотом поверяя ему все свои тайны, надежды и упования — детские, трогательные, ужасные.

— Я увезу тебя отсюда, — пробормотал он. — Завтра же! Ты права, Газаль — это город мертвых. Ты должна вернуться в мир. Он может быть жестоким, грубым, отвратительным, но это лучше, чем гнить здесь заживо…

Ночь внезапно взорвалась истошным криком, полным ужаса и отчаяния. Ледяной пот выступил у Эмерика на висках. Он пытался вскочить, но Лисса вцепилась в него.

— Нет, нет, не надо! — послышался ее испуганный шепот. — Не ходи туда! Останься!

— Да ведь там кого-то убивают! — Он на ощупь пытался отыскать меч. Крики доносились, кажется, с соседнего дворика. Они становились все громче и пронзительнее. И мука, заключенная в них, была невыносима. Наконец крик захлебнулся долгим хрипящим рыданием.

— Так же кричали умирающие на дыбе, я слышал, — пробормотал Эмерик, тщась подавить дрожь. — Что за демоны орудуют тут в ночи?

Лисса трепетала в его объятиях, охваченная безудержным страхом. Он чувствовал, как колотится ее сердце.

— Это и есть тот ужас, о котором я говорила тебе! — прошептала она. — Ужас, обитающий в Красной Башне.

Он пришел давно; иные говорят, он был там и прежде, и вернулся, когда был построен Газаль. Он пожирает людей. Что он такое, никому не ведомо, ибо никто из тех, кто видел его, не уцелел, чтобы рассказать об этом. Возможно, это бог или демон. Поэтому отсюда бежали рабы; поэтому племена кочевников обходят город стороной. Многие были погублены чудовищем. Рано или поздно оно разделается со всеми нами и будет владеть опустевшим городом, как, сказывают, владело руинами, бывшими прежде на месте Газаля…

— Но почему же люди остались здесь и не бежали прочь?

— Не знаю, — прошептала Лисса. — Они грезят…

— Колдовские чары, — протянул Эмерик. — Чары и пустота. Я видел это в их глазах. Демон околдовал их. Митра, что за гнусная тайна!

Лисса уткнулась лицом ему в грудь, крепче цепляясь за юношу.

— Но что же нам делать теперь? — Эмерик поежился.

— Ничего, — отозвалась она. — Твой меч бессилен против чудовища. Может быть, оно нас не тронет. Сегодня ночью оно уже схватило одну жертву. А нам остается лишь ждать, как овцам на заклание.

— Да будь я проклят, если допущу такое! — воскликнул аквилонец. — Мы не станем дожидаться утра, поедем немедленно. Собери еды и питья. А я выведу коня и верблюда наружу, к выходу. Встретимся там!

Зная, что неведомое чудовище уже нанесло удар, Эмерик не боялся оставить девушку на несколько минут в одиночестве. Но мурашки бежали у него по коже, когда он шел наружу по изгибающимся коридорам, через черные залы, где шептались гобелены. Животных он нашел в том же дворе, где оставил их. Они нервно перебирали ногами и всхрапывали. Лошадь при виде хозяина тоненько заржала и ткнулась мордой ему в плечо, словно чуя опасность, таящуюся в ночи.

Эмерик оседлал и взнуздал животных, а затем через узкие ворота вывел их на улицу. Несколько минут спустя он оказался в залитом звездным светом дворе. И в тот же миг ужасающий вопль огласил звенящую тишину. Он доносился из той самой комнаты, где он оставил Лиссу.

Эмерик взревел и, на ходу обнажая сталь, бросился к окну. Янтарный шар горел, отбрасывая густые черные тени. Шелковые покрывала грудой лежали на полу. Мраморный табурет перевернут. Но комната была пуста.

Тошнота подкатила Эмерику к горлу. Он пошатнулся, на миг прикрыв глаза. Ярость охватила его. Красная Башня! Должно быть, чудовище уволокло свою жертву туда!

Он метнулся через двор, по улице, к башне, зловеще сияющей в ночи. Улицы изгибались и сворачивали в сторону, и он побежал наперерез, через безмолвные темные дома и дворы, заросшие травой, дрожавшей на ночном ветру.

Впереди вокруг багровой башни виднелись какие-то развалины. Следы разрушения там были даже заметнее, чем в самом городе. Там явно никто не жил. И среди грязи, камней и хлама красная башня вздымалась подобно ядовитому цветку в руинах склепа.

Чтобы попасть в башню, он должен был перебраться через развалины. Эмерик бесстрашно двинулся вперед, отыскивая дверь. Распахнув ее, он вошел, держа наизготовку меч. И тогда глазам его открылось зрелище, какое может явиться человеку лишь во сне.

Перед ним простирался длинный коридор, озаренный тусклым сиянием, на стенах висели странные, вызывающие дрожь гобелены. Далеко внизу он заметил ковыляющую фигуру — белую, обнаженную, что-то тащившую следом — и от ужаса пот выступил у него на лбу. Затем существо исчезло, а с ним погас и призрачный свет. Эмерик оказался в кромешной тьме, лишенный зрения, лишенный слуха, а перед внутренним взором его все так же стояла согбенная белая фигура, волочащая за собой бездыханное тело по бесконечному черному коридору.

Он ощупью двинулся вперед, пытаясь припомнить. Мрачная легенда, рассказанная свистящим шепотом у умирающего костра, в похожей на череп хижине чернокожего колдуна — легенда о божестве, обитающем в багровом доме, в забытом городе, о темном божестве, которому поклонялись в жарких влажных джунглях и по берегам медленных печальных рек. И вспомнилось ему заклинание, произнесенное на ухо дрожащим от страха и благоговения голосом, перед которым сама ночь затаила дыхание, притихли львы у реки и даже листва замерла, не смея шелестом нарушить безмолвие.

Оллам-онга, шептал черный ветер в невидимом коридоре. Оллам-онга, шептала пыль у него под ногами. Пот леденил кожу, и клинок дрожал у него в руке. Он проник в дом бога, и страх стиснул его душу в костлявом кулаке. Дом бога — весь ужас этих слов вдруг дошел до него. Все страхи предков, и страхи еще более древние, дочеловеческие, изначальные, восстали в душе его, ужас всеобъемлющий и необъяснимый охватил его. Сознание своей хрупкой человечности давило на него в этом доме, который был домом бога.

Вокруг него дрожало едва различимое сияние. Кажется, он приближался уже к самой башне. Еще мгновение, и он прошел в высокую арку и принялся подниматься по непривычно широким ступеням. Все выше и выше. И чем дальше он шел, тем сильнее охватывала его слепая ярость, последняя защита человека от всяческой дьявольщины. Он позабыл страх. Сгорая от нетерпения, он пробирался сквозь густую недобрую тьму, пока не оказался в комнате, залитой золотистым светом.

В дальнем конце комнаты широкие ступени вели к помосту, заставленному каменными сооружениями. Изуродованные останки предыдущей жертвы еще оставались на возвышении. Рука безвольно свисала на ступенях. Мраморные ступени были все в потеках крови, подобных сталактитам, что вырастают вокруг горячего источника. Часть потеков были давними, высохшими, побуревшими; но была там и свежая кровь, еще влажная, сверкавшая во тьме.

У подножия лестницы возвышалась недвижимая нагая фигура. Эмерик застыл, язык его присох к гортани. Сперва ему показалось, что перед ним человек. Белый гигант, стоящий, скрестив мощные руки на алебастровой груди. Но огненные шары вместо глаз не могли принадлежать человеку! В глазах этих Эмерик узрел отблески адского пламени, приглушенные последней из теней.

Фигура внезапно начала терять четкость, контуры ее принялись дрожать… расплываться. С невероятным усилием аквилонцу удалось разорвать путы безмолвия и выдавить ужасное загадочное заклинание. И в тот же миг, как пугающие слова пронзили тишину, белый гигант замер. Застыл. И очертания его фигуры вновь сделались ясными и четкими на золотистом фоне.

— Ну, давай же, и будь ты проклят! — истошно возопил Эмерик. — Я замкнул тебя в человеческом обличье! Правду сказал черный колдун! Это он дал мне заклинание! Давай, Оллам-онга! Пока ты не разрушил чары, сожрав мое сердце, ты такой же человек как и я!

С ревом, подобным вою урагана, тварь бросилась вперед. Эмерик отскочил, уворачиваясь от протянувшихся к нему когтей, сила которых во много раз превосходила силу смерча. Оставленный в сторону коготь зацепил его тунику, с легкостью распарывая ткань, точно истлевшее тряпье. Но Эмерик, которому страх придал сил и подвижности, успел развернуться и вонзить меч в спину чудовища, так что клинок на локоть вышел у того из груди.

Жуткий вой, полный муки и нечеловеческой злобы, потряс башню. Тварь развернулась и бросилась на Эмерика, юноша увернулся и кинулся вверх по ступеням на возвышение. Ухватив мраморный табурет, он с силой швырнул его в чудовище, карабкающееся по лестнице. Тяжелый снаряд ударил тварь прямо в голову, увлекая ее вниз, но та встала вновь. То было жуткое зрелище. Обливаясь кровью, чудище продолжало ползти по ступеням. В отчаянии Эмерик схватил нефритовую скамью и, застонав от непосильного напряжения, швырнул ее вниз.

Вес каменной громады пригвоздил Оллам-онга к полу, и он рухнул среди осколков, в луже дымящейся крови. В последнем исступленном усилии чудовище приподнялось на руках, глаза его остекленели. И разразилось протяжным жутким воем.

Эмерик содрогнулся от ужаса, ибо дикий вопль твари не остался без ответа. Откуда-то свысока демоническим эхом отозвались бесчисленные голоса, и изуродованная туша рухнула на залитый кровью пол. Так ушел один из богов Куша. Мысль эта внушила Эмерику безотчетный, необъяснимый ужас.

Объятый паникой, он кинулся вниз с возвышения, отпрянув от трупа чудовища. Казалось, сама ночь кричит, обвиняя его, потрясенная свершившимся святотатством. Первобытный космический страх затмил торжествовавший победу разум.

У самой лестницы он застыл, пораженный. Из темноты, протягивая белые руки, к нему вышла Лисса. Глаза ее были заводями страха.

— Эмерик! — воскликнула она дрогнувшим голосом. Он сжал ее в объятиях.

— Я видела, — прошептала она, — как чудовище поволокло по коридору труп. Я вскрикнула и бросилась бежать. А когда возвращалась, услышала твой крик, и поняла, что ты отправился за мной в Красную Башню…

— И пришла разделить мою судьбу, — вымолвил он через силу.

Она попыталась заглянуть ему через плечо, но он прикрыл ей глаза и заставил отвернуться. Ни к чему ей видеть тело на багряном полу. Он поправил порванную тунику, но не решился вернуться за мечом. Эмерик повел трепещущую Лиссу прочь, но когда оглянулся, увидел, что труп поверженного божества уже не белеет среди мраморных осколков. Заклинание, заключившее Оллам-онга в человеческом обличье, действовало при его жизни, но не после смерти. У Эмерика потемнело в глазах, и все же он взял себя в руки и поторопился спуститься с девушкой по лестнице и скорее убраться из зловещих развалин.

Он не замедлил шага, пока они не оказались на улице, где жались друг к другу дрожащие верблюд с лошадью. Он второпях усадил девушку в седло и сам вскочил на жеребца, затем направился прямиком к пролому в стене. Ему не хватало воздуха, он дышал прерывисто и жадно, но ночная прохлада пустыни остудила разгоряченную кровь; здесь хотя бы не пахло затхлостью и тленом.

К луке его седла был приторочен небольшой бурдюк с водой. Еды не было, а меч его остался в Красной Башне. Без пищи и оружия им предстояло пересечь пустыню, однако любые опасности меркли перед тем, что довелось им пережить в городе, оставшемся за сценой.

Без слов они тронулись в путь. Эмерик взял курс на юг; где-то там, по его расчетам, должен был найтись колодец. Рассвет они встретили, поднявшись на гребень дюны; аквилонец обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на Газаль, омытый розовым сиянием, и застыл, как громом пораженный. Лисса вскрикнула. Из бреши в стене выезжали семеро всадников; лошади их были чернее ночи, и сами они с головы до пят были закутаны в черные плащи. Но в Газале не было лошадей! Ужас объял Эмерика и, отвернувшись поспешно, он принялся нахлестывать своего скакуна.

Поднялось солнце, сперва алое, затем золотое, и, наконец, белое, раскаленное и не знающее пощады. Беглецы ехали, изнемогая от жары и усталости, ослепленные безжалостным сиянием. Несколько раз они позволили себе смочить губы водой. А за спиной, не сбавляя хода, скакали семеро всадников в черном.

Наступил вечер; солнце, багровое и распухшее, склонилось к кромке окоема. Ледяной рукой страх стиснул сердце Эмерика. Преследователи настигали их.

Тьма наступила, и черные всадники приблизились. Эмерик взглянул на Лиссу, не в силах сдержать стона, Жеребец его оступился и рухнул на песок. Солнце опустилось; луну заслонила тень огромной летучей мыши. В кромешной тьме звезды багровели, точно тлеющие угли, и за спиной Эмерик услышал шорох, словно налетел ветер. Черная тень вырвалась из чрева ночи, сверкнули искры адского огня.

— Беги, девочка! — выкрикнул он в отчаянии. — Беги… спасайся! Им нужен только я!

Вместо ответа она соскочила с седла и крепко обняла его, прижавшись всем телом.

— Я умру вместе с тобой!

Семь черных теней выросли, затмив собой звезды, неслись на них, точно ветер. Зловещий огонь полыхал в пустых глазницах, стучали лишенные плоти челюсти.

Но что-то прервало их стремительный бег. Лошадь пронеслась мимо Эмерика, едва не задев его. Послышался глухой звук удара — это таинственный всадник врезался в гущу нападающих. Пронзительно заржал жеребец, и трубный голос разразился ругательствами на неизвестном аквилонцу языке. В ответ из темноты донеслись встревоженные голоса.

Впереди, похоже, завязалась драка; слышался топот копыт, звуки ударов, лязг стали, а громоподобный голос от души сыпал проклятиями. Вдруг из-за облаков появилась луна, высветив совершенно фантастическую сцену.

Всадник на гигантском жеребце кружился, рубил и колол пустой воздух, а навстречу, сверкая ятаганами, летела дикая орда. Вдали, на гребне холма еще мелькнули фигуры семерых черных всадников — и растворились; лишь плащи взметнулись в последний раз, подобно крыльям летучей мыши.

Дикари, окружившие Эмерика, попрыгали на землю и взяли его в кольцо. Жилистые руки схватили их, худые смуглые лица злобно скалились. Лисса, не выдержав, закричала.

Но чья-то мощная длань раскидала нападавших, и человек на огромном жеребце пробился через толпу. Нагнувшись с седла, он в изумлении уставился на Эмерика.

— Чтоб я сдох! — зарычал он. — Эмерик-аквилонец!

— Конан! — Эмерик был потрясен. — Конан! Живой!

— Да, кажется, поживее твоего, — раздался ответ. — Клянусь Кромом, парень, вид у тебя такой, словно все демоны пустыни охотились за тобой этой ночью! Что это за твари? Я объезжал лагерь, чтоб проверить, нет ли где засады, как вдруг луна погасла, точно свечка, и я услышал странный шум. Конечно, я поскакал взглянуть, в чем дело, и не успел опомниться, как нарвался на этих демонов. Я бросился на них с мечом… Кром, глаза у них горели в темноте, как огонь! Я уверен, что зацепил одного, но когда появилась луна, они исчезли, точно их ветром сдуло. Люди то были или демоны?

— Твари из самого ада! — Эмерик не мог сдержать дрожи. — И не спрашивай меня ни о чем больше. Есть вещи, о которых лучше не говорить вслух.

Конан не стал настаивать и не выказал недоверия. Он верил не только в ночную нежить, но и в духов, леших и гномов.

— Да, я гляжу, ты и посреди пустыни себе красотку найдешь, — заметил он, меняя тему разговора, и улыбнулся Лиссе. Та еще теснее прижалась к Эмерику, со страхом поглядывая на маячивших во тьме дикарей.

— Вина! — воскликнул Конан. — Давайте сюда бурдюк!

Схватив протянутую ему кожаную флягу, он сунул ее Эмерику.

— Дай глотнуть девочке и выпей сам, — велел киммериец. — Потом возьмем вас в седло, и — в лагерь! Вам надо поесть, передохнуть и выспаться как следует. Я вижу, вы едва держитесь на ногах.

Им подвели лошадь в богатой сбруе, и услужливые руки помогли Эмерику забраться в седло. Затем он поднял Лиссу, и они двинулись к югу, окруженные татуированными смуглокожими дикарями. У многих лицо до самых глаз было скрыто повязкой.

— Кто он такой? — тихонько спросила девушка, обнимая возлюбленного.

— Конан, киммериец, — отозвался тот. — Парень, с которым мы плутали по пустыне после разгрома войска. А с ним те самые дикари, что его подстрелили. Я был уверен, что он мертв, когда оставил его, что он пал под их копьями. А теперь вижу, что он цел и невредим и, похоже, встал во главе племени.

— Страшный человек… — прошептала она.

Он улыбнулся.

— Просто тебе раньше никогда не доводилось видеть бледнолицых варваров. Он бродяга, разбойник и убийца, но у него есть свой кодекс чести. Думаю, нам нечего бояться.

Но в душе Эмерик отнюдь не был в этом уверен; в какой-то мере он предал киммерийца, когда бросил его в пустыне на произвол судьбы. Но ведь он не знал, что Конан жив! Сомнения терзали аквилонца. Северянин всегда был предан друзьям, однако к остальному миру не питал и тени жалости; это был воин и дикарь. И Эмерик страшился и подумать, что будет, если Конан возжелает его Лиссу.

Позже, вдосталь наевшись и выпив в лагере, разбитом дикарями, Эмерик сидел у костра перед палаткой Конана; Лисса, закутавшись в шелковое покрывало, устроилась рядом, опустив голову ему на колени. Сам Конан сидел напротив, и отсветы костра играли на его суровом лице.

— Кто эти люди? — спросил его аквилонец.

— Воины Томбалку, — ответил варвар.

— Томбалку! — воскликнул Эмерик. — Так это не легенда?

— Как видишь, нет, — кивнул Конан. — Когда пала моя проклятая кобыла, я от удара лишился чувств. А когда очнулся, эти негодяи уже связали меня по рукам и ногам. Это меня разозлило, и пару веревок я порвал, но они связали их еще быстрее, так что мне даже руку высвободить не удалось. И все же моя сила их поразила…

Эмерик молча уставился на киммерийца. Тот был высок ростом и широк в плечах, как Тилутан, но у него не было ни унции жира. Доведись им с ганатом встретиться в бою, он голыми руками свернул бы чернокожему шею.

— Они решили не убивать меня на месте, а отвести в город, — продолжил тем временем Конан. — Подумали, что такой здоровяк будет долго мучиться под пыткой, чтобы доставить им удовольствие. Короче, привязали меня к лошади без седла и отправились в Томбалку.

Надо сказать, в Томбалку правят два короля. Они приволокли меня к ним. Один — тощий смуглый мерзавец по имени Зехбех, а другой — толстый негр, который в это время спал. Зехбех спросил своего жреца, Даура, что со мной делать, Даур бросил кости из овечьей лопатки и объявил, что меня надлежит засечь до смерти на алтаре Джила. Все вокруг так радовались, что разбудили черного короля.

Я плюнул этому Дауру в рожу, обругал его по-всякому, а заодно и обоих королей. И сказал, что если уж с меня собрались содрать шкуру, клянусь Кромом, так пусть сперва хоть вина дадут, и принялся их клясть последними словами, и ворами, и трусами, и сучьими детьми.

Тут вдруг черный король поднимает голову, садится на троне и на меня смотрит. А затем вскакивает и кричит: «Амра!» Вот тогда я его узнал — это оказался Сакумбе, суба с Черного Побережья, толстый бродяга, с которым мы знались, еще когда я пиратствовал у тех берегов. Он приторговывал слоновой костью, золотым песком, рабами, и собственную мать продал бы за хороший барыш. В общем, этот старый подлец меня узнал, спрыгнул с трона, обнял меня и своими руками обрезал веревки. И объявил всем, что я Амра-Лев, его друг, и он не позволит меня и пальцем тронуть.

Тут начались споры. Зехбеху с Дауром не терпелось заполучить мою шкуру, и тогда Сакумбе призвал своего шамана, Аскию. Это надо видеть — сплошные перья, колокольца, змеиные шкурки… самый настоящий колдун с Черного Побережья!

Аския принялся танцевать и бормотать заклинания, а потом объявил, что Сакумбе — избранник Аджуджи, темного бога, и как он велит, так все и должны делать. Все негры в Томбалку подняли вой, и Зехбеху пришлось уступить.

Потому что черным в Томбалку принадлежит вся реальная власть. Несколько веков назад афаки, семитская раса, двинулись на юг и основали Томбалку. Они смешались с неграми и получился смуглокожий народ с черными прямыми волосами, но от белых у них все равно больше, чем от негров. Они считаются в Томбалку правящей расой, но их куда меньше, и потому рядом с афакским королем на троне всегда сидит негритянский.

Афаки завоевали кочевые племена на юго-западе и покорили негров, обитавших южнее. К примеру, из моего отряда большинство — тибу, помесь стигийцев с неграми. А есть еще бигзармцы, минданги и борни.

Короче говоря, через Аскию Сакумбе держит в своих руках всю реальную власть в Томбалку. Афаки поклоняются Джилу, а черные — Аджудже Темному и его сородичам. Аския пришел в Томбалку вместе с Сакумбе и возродил забытый культ Аджуджи. Кроме того, у него есть и свои боги, которым он поклоняется, но что это за чудовища, никому не ведомо. Черная магия Аскии оказалась сильнее колдовства афаков, и черные провозгласили его пророком, которого им прислали темные боги. Так что сейчас слава Сакумбе с Аскией растет, затмевая Зехбеха с Даурой.

А поскольку я оказался приятелем Сакумбе, и Аския поручился за меня, негры приняли меня со всеми почестями. Сакумбе велел отравить Кордофо, вождя конницы, и поставил меня на его место, к вящей радости черных и негодованию афаков.

Тебе понравится в Томбалку! Местечко как раз для таких парней, как мы, для тех, не боится ввязаться в драку ради поживы. Там с полдюжины шаек только и занимаются тем, что копают друг под друга. На улицах и в кабаках — сплошные драки и поединки, убийства исподтишка, казни и похищения. И вдосталь вина, женщин и золота! Чего еще желать наемнику? А я там в чести! Клянусь Кромом, Эмерик, ты удачно выбрал время! Эй, послушай, в чем дело? Что-то я не вижу в тебе былого пыла.

— Не держи на меня зла, Конан, — отозвался Эмерик. — Мне очень интересно то, что ты говоришь, но усталость берет верх, я засыпаю на ходу.

Однако аквилонец думал отнюдь не о золоте, женщинах и интригах, но о девушке, дремавшей у него на коленях. Ему отнюдь не улыбалось тащить ее в такой вертеп убийств и разврата, каким представал Томбалку из рассказов Конана. Во многом, сам того не замечая, Эмерик изменился за последние дни. И осторожно заметил:

— Ты спас нам жизнь сегодня, и я никогда тебе этого не забуду, но у меня нет права рассчитывать на твою щедрость, ведь я бросил тебя одного, на милость афаков. Правда, я был уверен, что ты мертв, однако…

Запрокинув голову, Конан звучно и раскатисто расхохотался. А затем хлопнул аквилонца по плечу с такой силой, что тот едва не упал.

— Забудь об этом! Я уцелел лишь чудом, а тебя они точно проткнули бы копьем, как лягушку, вздумай ты вернуться мне на помощь. Поехали с нами в Томбалку, там мы найдем тебе дело по душе! Ты же командовал отрядом конницы у Запайо?

— Верно.

— А мне нужен помощник, чтобы как следует вымуштровать этих молодцов. Дерутся они как бешеные псы, но о дисциплине не имеют никакого понятия, каждый сам за себя. А вдвоем мы сделаем из них настоящих солдат. Эй, еще вина! — заорал он во тьму.

Загрузка...