Барнеби Радж

Глава одиннадцатая

В этот вечер завсегдатаев «Майского Древа» ожидали великие новости: каждому из них, как только он входил и занимал свое законное место у камина, Джон с внушительной расстановкой, шепотом сообщал, что в большой комнате наверху сидит мистер Честер и ожидает прибытия мистера Джеффри Хардейла, которому через Барнеби послал письмо (наверняка угрожающее), и Барнеби уже вернулся.

Для кружка курильщиков и любителей со вкусом посудачить, которым судьба редко посылала новые темы для обсуждения, такая новость была настоящей находкой, даром божьим. Еще бы! Какая-то мрачная тайна, да еще развязка произойдет под этой самой крышей, и можно будет, сидя у камелька, без малейших усилий и затруднений следить за ходом событий и подробно обсуждать их. Какой пикантный вкус это придавало напиткам, какой аромат — табаку! Каждый курил сегодня свою трубку с особенным, сосредоточенным наслаждением и поглядывал на соседей, словно безмолвно поздравляя их с удачей. Настроение было такое праздничное и торжественное, что, по предложению Соломона Дэйэи, все, включая и Джона, выложили по шести пенсов, чтобы вскладчину распить кувшин «флипа»[34], превосходного напитка, который был в спешном порядке приготовлен и поставлен прямо на кирпичный пол подле собеседников, чтобы он тихонько покипел еще и настоялся у огня; поднимавшийся от него благоуханный пар смешивался с кольцами дыма из трубок и как бы завесой отделял компанию друзей от остального мира, создавая чудесную интимную атмосферу. В этот вечер даже мебель в комнате казалась новее, тона дерева — сочнее, потолок и стены блестели еще больше, занавески стали краснее, огонь в камине пылал ярче, а сверчки за печкой трещали благодушнее и веселее обычного.

Только два человека в комнате не замечали и не разделяли общего приподнятого настроения. Один из них был Барнеби — он дремал в углу у камина или притворялся спящим для того, чтобы к нему не приставали с вопросами, — второй был Хью, который, растянувшись на скамье с другой стороны, крепко спал, освещенный ярким пламенем. В этом падавшем на него свете его мускулистое тело атлетического сложения видно было во всей своей красоте. То был молодой великан, здоровый и сильный, чье загорелое лицо и смуглая грудь, густо заросшая черными как смоль волосами, достойны были кисти художника. К его неряшливой одежде из самой грубой и жесткой ткани пристали клочки соломы и сена, обычно служивших ему постелью, такие же клочки запутались в нечесаных кудрях, и поза, в которой лежал Хью, была небрежна, как его одежда. Эта небрежность и что-то угрюмое, даже свирепое в выражении лица придавали ему столько своеобразия, что спящий привлекал внимание даже завсегдатаев «Майского Древа», хорошо его знавших, и долговязый Паркс сказал вслух, что Хью сегодня более, чем когда-либо похож на разбойника.

— Он, наверно, дожидается здесь, чтобы отвести в конюшню лошадь мистера Хардейла, — заметил Соломон.

— Угадали, сэр, — отозвался Джон Уиллет. — Сами знаете, он не часто заходит в дом. Ему с лошадьми вольготнее, чем с людьми. Он и сам, по-моему, не лучше животного.

И Джон выразительно пожал плечами, как бы говоря: «Что поделаешь, не всем же быть такими, как мы», после чего, в глубоком сознании своего превосходства над обыкновенными смертными, сунул в рот трубку и закурил.

— Этот парень, сэр, — начал он через некоторое время, вынув трубку изо рта и указывая чубуком на Хью, — не лишен способностей, но они у него где-то глубоко скрыты и, если можно так выразиться, закупорены…

— Превосходно сказано! — вставил Паркс, кивая головой. — Очень удачное выражение, Джонни. Вы сегодня в ударе, я вижу, и кому-нибудь от вас здорово достанется.

— Смотрите, как бы не досталось вам первому, сэр, отрезал мистер Уиллет, ничуть не польщенный комплиментом. — И достанется непременно, если будете перебивать меня… Так я хотел сказать, что у этого парня, хоть он не лишен способностей, глубоко скрытых и закупоренных, не больше смекалки, чем у Барнеби. А почему это так?

Три друга переглянулись и покачали головами, как бы говоря: «Замечаете, какой у нашего Джона философский ум?»

— Почему это так? — продолжал Джон, свободной рукой тихонько постукивая по столу. — Да потому, что способности его не развивали, когда он был еще ребенком. Да. Кто бы мы были, если бы наши отцы не откупорили в нас наших способностей? Что выросло бы из моего Джо, если бы я не развил в нем его способностей? Вы согласны со мной, джентльмены?

— Ну, конечно, согласны! — воскликнул Паркс. — Говорите, говорите, Джон, все это очень поучительно.

— Следовательно, — продолжал мистер Уиллет, — этот парень… надо вам сказать, что, когда он был еще мальчишкой, мать его повесили вместе с шестью другими мошенниками за то, что они сбывали фальшивые банковые билеты, и очень утешительно, что каждые полтора месяца людей вешают целыми партиями за эти и тому подобные провинности, — да, утешительно, потому что это доказывает бдительность нашего правительства… Так вот парнишка остался без призора, и чего только не приходилось ему делать, чтобы заработать несколько пенсов на хлеб, он пас коров, разгонял птиц в фруктовых садах и все такое… А позднее его приставили к лошадям, и он стал ночевать уже на сеновалах или в конюшнях на соломе, вместо того чтобы валяться под стогами или заборами. В конце концов он нанялся конюхом в «Майское Древо» за харчи и маленькое жалованье. Он неграмотен, он всегда имел дело только со скотом и жил, как скот, поэтому он и сам — не более как животное. И значит, тут мистер Уиллет дошел, наконец, до логического заключения, — с ним и обращаться следует, как с животным.

— А что, Уиллет, — сказал Соломон Дэйзи, несколько раздраженный вторжением такой ничтожной темы в их интересный разговор, — когда мистер Честер приехал утром, он сам пожелал, чтобы ему отвели большую комнату? — Он заявил, что ему нужна большая комната. Да, сэр, так он заявил. — Ну, тогда я знаю, в чем дело, — торжественным шепотом сказал Соломон. — Они с мистером Хардейлом будут в той комнате драться на дуэли.

Услышав столь потрясающее предположение, все посмотрели на Уиллета. А мистер Уиллет смотрел в огонь, взвешивая в уме все возможные последствия такого события в его гостинице.

— Гм… Не знаю… Впрочем, я хорошо помню, что, когда я заходил к нему в последний раз, он переставил свечи на камин, — сказал он, помолчав.

— Ну, что я вам говорил? — обрадовался Соломон. Это так же очевидно, как то, что у Паркса есть нос (тут мистер Паркс, у которого был большой нос, потер его, явно приняв это замечание за обидный намек). — Они будут драться в комнате наверху. Кто читает газеты, тот знает, что теперь знатные господа сплошь и рядом дерутся в кофейнях, без секундантов. Да, один из двух будет сегодня ранен, а может, и убит в этом доме!

— Так вы думаете, что Барнеби носил в Уоррен вызов? — спросил Джон.

— Держу пари на целую гинею, что в письме был вызов и клочок бумаги с указанием размеров шпаги, ответил Соломон. — Характер мистера Хардейла нам известен. И вспомните слова Барнеби насчет того, какое у него было лицо, когда он читал письмо, — вы сами нам это рассказали. Можете не сомневаться, что я прав. Так что будьте начеку!

Никогда еще «флип» не имел такого чудесного вкуса, а табак, обыкновенный английский табак, — такого аромата. Дуэль в большой комнате наверху, и лучшая в доме кровать, заказанная заранее для раненого!

— Интересно, какая будет дуэль, на шпагах или пистолетах? — сказал Джон.

— Бог их знает. Может, и на тех и на других, отозвался Соломон. — Все знатные господа носят шпаги, а очень возможно, что у них и пистолеты в карманах, наверняка даже! Будут стреляться, а если промахнутся, то вытащат шпаги из ножен и начнут ими работать вовсю. Мистер Уиллет насупился было при мысли о разбитых окнах и испорченной мебели, но, рассудив, что один-то из дуэлянтов во всяком случае останется в живых и возместит ему убытки, он опять повеселел.

— А потом, — продолжал Соломон, поглядывая то на одного, то на другого, — потом на полу останется пятно, которое ничем не выведешь. Если победителем окажется мистер Хардейл, пятно будет прочное, не сомневайтесь, а если мистера Хардейла одолеют, то оно будет еще прочнее пожалуй, потому что живым он не сдастся уж мы-то его знаем.

— Еще бы! — в один голос подтвердили остальные.

— А вывести такое пятно, — продолжал Соломон, никак невозможно, знаете, как старались это сделать в одном известном всем нам доме?

— В Уоррене? — воскликнул Джон. — Неужели?

— Да, именно там. Об этом мало кто знает, хотя в деревне и ходили разные толки… Понимаете, половицу строгали, строгали, — ничего не помогало. Скоблили очень глубоко, но пятно уходило еще глубже. Настлали, наконец, новые половицы, но одно большое пятно прошло насквозь и выступило на прежнем месте. И тогда — слушайте внимательно, придвиньтесь ближе! — мистер Джефри перенес свой кабинет в эту самую комнату и, говорят, всегда садится так, чтобы пятно приходилось у него под ногой. Он долго и много думал и, наконец, решил, что это пятно не исчезнет, пока он не отыщет убийцу.

Как раз когда Соломон окончил свой рассказ и все придвинулись ближе к огню, с дороги в комнату донесся конский топот.

— Это он! — воскликнул Джон и вскочил с места. Хью! Эй, Хью!

Хью проснулся и, сонно пошатываясь, вышел вслед за хозяином. Джон скоро вернулся в комнату, с величайшей предупредительностью (ведь он был арендатором мистера Хардейла) пропуская вперед долгожданного гостя. Тот вошел, звеня шпорами, и, окинув зорким взглядом компанию у камина, приподнял шляпу в ответ на их низкие и почтительные поклоны.

— Уиллет, у вас тут есть приезжий, который посылал ко мне Барнеби. Где он? — сказал он глухо, обычным своим суровым тоном.

— В большой комнате наверху, сэр, — ответил Джон.

— Так проводите меня туда, на лестнице у вас темно. Покойной ночи, джентльмены.

Сделав Джону знак идти вперед, он вышел и стал подниматься по лестнице, а старый Джон светил ему, от волнения спотыкаясь на каждом шагу и старательно освещая все, что угодно, только не дорогу.

— Стойте! — сказал мистер Хардейл, когда они дошли до верхней площадки. — Я сам доложу о себе. Можете идти.

Он вошел и с треском захлопнул за собой дверь. Мистер Уиллет вовсе не собирался стоять тут в одиночестве и подслушивать, тем более что стены были слишком толстые. Он сошел вниз гораздо проворнее, чем поднимался, и подсел к своим приятелям.