Бару Корморан, предательница

Глава 11

Мечты о карьере рухнули, как только волны, поднятые падением фиатного билета, докатились до Фалькреста. Бару проводила дни за работой. Она сидела в башне, которую постепенно заполнили новые и явно ненадежные служащие. Пока они сновали вверх и вниз по лестнице, Бару старалась справиться с разрухой в счетных книгах, учиненной Олонори. Ко всему прочему, она, конечно же, пыталась и упорядочить хаос в экономике, устроенный ею самой. Вечера посвящались чтению или фехтованию. Мер Ло был вынужден перебраться в подвал после того, как кто-то сжег его жилье. Бару подозревала людей Радашича – даже беззаботному князю Уэльса было ясно, по какой причине опустела его казна!

Иногда Бару ужинала в компании Мер Ло, а порой выбиралась на люди с принципал-фактором Белом Латеманом, чья репутация была уничтожена одной лишь близостью к ней.

Но бедняга служил ей щитом, причем надежным и жизненно важным.

Пока Бару не получила ни единой весточки от Кердина Фарьера. Ни благодарности за предотвращение назревавшего бунта. Ни намека на то, что Парламент чувствует хоть что-то, кроме ярости и потрясения от ее финансовой политики. Большая часть почты поступала от князя Лизаксу – соседа Вультъяга. Из-под его пера выходили длинные, но не лишенные связности рассуждения о феноменологии и философии управления, над которыми Бару подолгу размышляла и даже собиралась найти время для ответов.

Поневоле возникали мысли, что таинственная влиятельность Фарьера, его непонятные коллеги с именами наподобие «Исихаста», его близость к государственной машине, спрятанной за Безликим Троном, – просто-напросто плод ее воображения.

Так продолжалось три года.

Ордвиннские князья роптали, недовольные жизнью в нищете. Груды золота, накопленные Фиатным банком, ручейками текли обратно во Внутренние Земли и северные долины. Беспорядки, вспыхивавшие повсюду, тут же гасли, задохнувшись в парах кислоты. Тайн Ху познакомила Ордвинн со срочными сделками. Мер Ло устроил представление, не сумев скрыть от Бару свою переписку с Фалькрестом, в которой (как полагалось ему по должности) секретарь доносил об успехах и промашках счетовода. Три года работы – и ни намека на прогресс.

Она брела в порт и напивалась в неизменном одиночестве. При этом Бару умудрялась тщательно следить за собой. Она не собиралась создавать никаких шаблонов, кроме одного, самоочевидного – пить раз от разу все больше.

А однажды корабль, пришвартовавшийся в порту, принес новость о том, что Тараноке переименован в Зюйдвард.

Когда Бару топила в вине свою горькую тоску, в таверну вошел мужчина с бледной стахечийской физиономией в обрамлении рыжих стахечийских кудрей. Клиент этот сделал заказ – скандально, неслыханно дорогой.

Потом он подсел к столику Бару. Она подняла на него раздраженный взгляд. И где она могла его увидеть?

В ответ он ослепительно улыбнулся и спросил:

– Вы знаете «Сомнение об иерархии»?

Мужчина оказался абсурдно, умопомрачительно рыж. Вероятно, все дело было в краске… или же в чистейшей стахечийской крови, которая текла в его жилах, выступала веснушками на щеках и даже проявлялась в цвете его пестрых глаз.

– «Сомнение об иерархии»… – промямлила Бару.

Она частенько встречала всяких странных типов в портовых заведениях, однако ни один не начинал разговора с Фалькрестской революционной философии, с отсылок к старинному «Наставлению к вольности».

– Да, я знаю его. А что?

Как «что»? Очередное испытание, конечно, – произнес рыжеволосый тип, взмахом руки указывая на Пактимонт и на весь Ордвинн, лежавший за спиной имперского счетовода. – Испытания позади, испытания впереди. Мне как-то не верится, что вы его знаете.

– Жаль, – невразумительно ответила Бару.

Мысли ее вновь и вновь возвращались к свежим новостям: «Тараноке переименован в Зюйдвард. На острове построят уже шестой флот. Обилие леса и рабочей силы при условии профилактики массовых волнений среди местного населения принесут пользу Империи…»

Все, что предвидела она, отправляясь прощаться в гавань, где ждал ее «Лаптиар», сбылось.

Рыжий подался вперед. От него явственно пахло солью.

– Странник говорил мне, что вы всегда рады возможности показать свои дарования. Но то было три года назад, и вы еще надеялись сделаться фалькрестским технократом. Похоже, вы сбились с пути, который он предрекал вам.

Бару поставила стакан на стол и невозмутимо взглянула на рыжего. Она с трудом сумела скрыть внезапный приступ паники и болезненного восторга. Наконец-то все вернулось – и таинственные незнакомцы, наблюдающие за ней и оценивающие ее, и политическая клика, из-за которой губернатор Каттлсон держался с неприметным купчишкой как со старшим!

– Фарьер, – сказала она, соединив в уме все точки. – Именно его вы называете Странником. Он говорил о своем коллеге Исихасте. Выходит, я имею честь?..

– Ха! Нет.

Северянин сделал глоток своего баснословно дорогого напитка и состроил блаженную мину. Одетый в простую рубашку свободного кроя и короткую куртку, он смахивал на щеголя, который притворялся моряком. Такой маскарад обманул бы кого угодно, но только не Бару. Да и его шейный платок оказался завязан «тещиным узлом» – и напомнил Бару об известной моряцкой шутке.

– Я не разделяю увлечения Исихаста. Он интересуется научными изысканиями, в которых говорится о том, кто здесь хозяин, а кто – нет. Меня прозвали Вестником, а значит, по разным надобностям посылают именно меня. И вот я здесь, с весточкой. Итак, «Сомнение об иерархии»?

– «Меч убивает, но его направляет рука», – начала Бару, хотя в ее голове крутились строки из «Наставления к вольности» и его доводы в пользу революционного порыва. – «Виновна ли рука в убийстве? Нет. Ее направляет разум. Виновен ли разум в убийстве? Нет. Разум присягнул в верности долгу, и долг направляет разум, как предписано Безликим Троном. Вот отчего слуга Трона безгрешен».

– Давайте прогуляемся, – проговорил рыжий.

Они вышли наружу и двинулись вдоль вечернего порта. Вода тихо журчала среди меди, ракушек и причальных свай. Лучи закатного солнца окрашивали белые паруса купеческих судов в алый цвет военного флота.

– То, что вы сделали с фиатным билетом три года тому назад, свело на нет все наши усилия. А ведь нам удалось многого достичь здесь, в Ордвинне, – произнес Вестник. – Мы планировали использовать провинцию как налоговую базу для войны против Ориатийской Федерации. Теперь Ордвинн приносит нам одни убытки. Половина Парламента жаждет вашей крови, а другая половина требует отрубить голову тому, кто назначил имперским счетоводом девчонку-тараноки. Они возлагали на Ордвинн большие надежды – как на источник легкой наживы и щит против вторжения стахечи из-за Зимних Гребней. Но сейчас князья свободны от долгов, а золото утекает обратно в Ордвинн, и мы сдаем позиции… – Вестник с донельзя экзотической внешностью покосился на Бару и лукаво улыбнулся. Его лицо казалось портретом, написанным на холсте паруса дромона[14], который стоял на якоре. – Но дело в другом. Бару Корморан, вправду ли вы уничтожили фиатный билет ради блага Трона? И посему безгрешны?

– Парламент не понимает Ордвинна. Я сделала то, что было необходимо для сохранения власти Имперской Республики над Ордвинном.

Бару ничего не писала в Фалькрест в защиту своей политики. О таком нельзя было и помышлять, поскольку любые обвинения счетовода требовали доказательств. Если бы Бару осмелилась черкнуть в Фалькрест пару откровенных строк, власти бы сразу обратились к самой Зате, чтобы проверить, действительно ли Тайн Ху использует для печати фальшивых денег своих крепостных и кое-каких неугодных людей.

Вестник взирал на нее с нескрываемым любопытством, и Бару воспользовалась паузой, чтобы, в свою очередь, разглядеть его. Он был молод – не намного старше ее – и хрупок сложением, однако двигался с неторопливой уверенностью, подняв голову со странной, едва уловимой гордостью, присущей знати. Разнобой слов и осанки раздражали: он говорил, будто Кердин Фарьер, но манерой двигаться отдаленно напоминал Тайн Ху.

– Парламент не понимает ничего, кроме собственной выгоды, – произнес он. – Но мы понимаем Ордвинн. И поэтому послали сюда вас.

– Вы? – Бару долго раздумывала об этом за последние три года! – Вы, Кердин Фарьер и он – Исихаст? Вы – та самая сила, которая прячется за Императором, сидящим па Безликом Троне?

– Кроме нас, есть и другие. Мы, в общем-то, и есть Трон. И… – Вестник замешкался в поисках нужных слов, и Бару подумала, что застала его врасплох. – Так сказать, направляющий комитет. Мы наблюдаем за горизонтом событий, пока Парламент спорит о богатстве Империи… – Вестник скромно потупился. – Всего лишь несколько философов и авантюристов, прекрасно уравновешивающих друг друга и – волею случая – подписывающих свои меморандумы именем Императора. Мы повязаны, каждый из нас находится в руках всех прочих. Как ни круги, а тайны каждого сообщника известны всем.

– Значит, вы послали меня сюда? Вы стояли за моим экзаменом на чин и за назначением на должность счетовода?

– Странник отстаивал ваш потенциал саванта. А нам очевидно, что древнее изречение правдиво, – произнес Вестник и простер руку к далеким Зимним Гребням, строем высившимся вдалеке. – «Ордвинн не подчинить». Князья – отличное средство, чтобы держать в узде народ. Но с ними возникает серьезная проблема: они не слишком лояльны к нам. Если на Империю налетит буря, одни встанут на нашу сторону, а другие присоединятся к врагам. А если нашими противниками окажутся объединившиеся против нас стахечи, империя ту майя, возрождающаяся па западе, или зло из-за Матери Бурь, то никакая рознь в столь критический момент будет просто недопустима! И мы задумались: как же выявить нелояльных? Как подступиться к проблеме князей? Как излечить Ордвинн от его болезни, пока эта хворь не охватила Империю целиком? У нас есть превосходный метод.

Бару быстро поняла, о чем речь. От мощи их бездушного, всесокрушающего размаха перехватывало дыхание. Негласный комитет, надежно спрятанный в чиновничьем аппарате, планировал завоевания и переселения народов, перемещение богатств, культур и моровых поветрий через пространство и время, и все это – с холодной уверенностью в своем научном, инкрастическом подходе.

И, конечно же, они не сомневались в том, что они лучше всех понимают, какую цену следует заплатить.

И какую цену заплатит она, Бару Корморан.

– Цивилизация должна выжить, – добавил Вестник, словно прочтя ее мысли. – Мы не допустим гибели Империи. Жизни, спасенные нашей гигиеной и дисциплиной, победы, которые мы одержим в грядущих столетиях над эпидемиями и хаосом, оправдывают любую жесткость. Мы должны править. Любыми средствами.

– А я догадалась, чего вы от меня хотите, – сказала Бару, поражаясь собственному спокойствию. Возможно, она поняла, какая крупная рыба угодила в ее сети три года назад, когда общалась с Мер Ло в каюте «Лаптиара». – Но что я получу взамен?

Вестник хлопнул в ладоши.

– Вот это стиль! Странник очень прозорлив! Бы и впрямь показали блестящие результаты на экзамене, Бару Корморан! Вы действительно савант, и не только в вычислениях, по в понимании самой природы власти! Вы – тараноки, в вас смешалась кровь ту майя, правивших половиной Пепельного моря, и ориати мбо, подаривших миру величайших мыслителей последнего тысячелетия. Вы владеете ключом, который отопрет последнюю дверь, и тогда мы узрим мир, который до сих пор ускользал от нас! Попять – значит подчинить себе, а именно это нам и нужно.

– И вы сделаете меня…

Лицо Вестника вдруг разом приняло торжественное, формальное выражение.

– Имейте в виду, что тогда вы должны остаться в живых, Бару Корморан. Мы дадим вам то, чего вы хотите больше всего на свете. То, чего вы жаждете с детства.

Ей стало смешно. Она едва не ответила на его блеф: «И вы наградите меня властью за банальный обвал фиатного билета?» Или, может: «Отчего же не позволить мне сделать чиновничью карьеру, набраться опыта и показать себя? Вы лжете, чтобы обманом заставить сделать все это для вас. Вы превратили меня, туземку, которой не жаль и пожертвовать, в свое орудие».

По Бару осознавала, что самой ей никогда не сделать карьеры чиновника. Слишком многое уничтожила ее выходка с инфляцией. В том числе и ее саму.

Вспомнилась любимая присказка Кердина Фарьера: «Важны лишь талант и достоинства, и только они». Стало ясно, к чему он готовил ее.

– Итак, Бару Корморан, – Вестник с улыбкой поправил шейный платок, – исполните ли вы волю Трона?

На другой день она отправилась в канцелярию переписи и учета. То была основа основ могущества Империи: в бесчисленных кипах реестров значились все ценности в Ордвинне – камень и золото, соль и древесина, плоть и кровь. Демографические прогнозы прироста рабочей силы. База налогообложения и внешнеторговые обороты. Относительные пропорции стахечийской, бельтикской и ту майянской крови.

Канцелярия находилась в ведении Зате Явы. Глаза правоблюстителя зорко следили за работой Бару – так же, как и на улицах, и в башне счетовода, и на собраниях представителей правительства.

Здесь Бару не рисковала даже встречаться взглядом с женщинами. Фаре Танифель взяли по обвинению в безнравственности – недопустимо страстному влечению к мужчинам. Порок Бару был гораздо страшнее.

Она работала с тихой злостью.

С нее довольно. Хватит подчиняться. Пора прекратить молча и послушно играть свою роль. Судя по реакции Парламента, обвал фиатного билета ляжет клеймом непригодности не только в ее личное дело, но и на все ее потомство до седьмого колена включительно. Мечты о Фалькресте, об академиях и телескопах, о Метадемосе и профессуре, не говоря уж о самом Парламенте, погибли. Ее оплошность может отозваться и на других тараноки на имперской службе. Могут казнить Пиньон и Солита!

Преуспев в должности имперского счетовода, ей не спасти Тараноке. Ей никогда не бывать технократом, ученым или членом Парламента.

Но перед ней открылся иной путь.

Сила имперской бюрократии заключена в ее способности исчислять и оценивать мир, дабы наиразумнейшим образом превращать его в деньги и армии, – оптимальный экстракт из налогов и пактов.

Бару захотелось понять, что конкретно думают о ней простые ордвиннцы.

Она тщательно прочесывала дополнения к переписям – длинные опросы, которые переписчики могли проводить от имени губернатора, а порой и самого имперского счетовода. Переписи обычно проводились с целью выяснить общественное мнение, а на самом деле – для сбора различных сведений. Разочарованно хмурясь, она прочла: «Дополняющие переписи опросы должны быть рассмотрены и одобрены полномочным представителем губернатора».

Получалось, что новая перепись нс даст ей никакой информации. Сперва надо заручиться поддержкой Каттлсона.

Сложная задачка!

Уходя, она не стала скрывать своего разочарования и выставила его напоказ. Пусть поздно вечером кто-нибудь из чиновников правоблюстителя прочтет донос: «Бару Корморан, разумеется, осталась недовольна».

Только в резиденции губернатора, по пути наверх, через множество деловито гудящих комнат своей башни, она наткнулась на решение загвоздки с переписью.

– Мер Ло! – окликнула она секретаря, проносясь мимо его стола (Мер Ло не любил работать в подвале). – Ко мне!

За три года они успели привыкнуть, притереться друг к дружке. Бару привыкла к Мер Ло: он стал для нее нянькой, советчиком, портным, служащим, ходячей записной книжкой и не слишком усердным соглядатаем. А что же она дала ему взамен?.. Вечное одиночество, захламленную тесную комнатушку в подвале башни.

Кроме того, они оба порой чувствовали себя неуютно. Бару знала, что ему приходилось строчить послания, адресованные одной важной персоне в далеком городе, и это отнюдь не радовало ее. Вдобавок Мер Ло ощущал острую неприязнь к «непростительно грубому» принципал-фактору Белу Латеману, что временами только подливало масла в огонь.

– Ваше превосходительство? Очередной налет на банк?

Прикрыв за собой дверь кабинета – от посторонних глаз, – Мер Ло устроил целое представление, разливая вино и позванивая бутылью о бокалы.

Бару подошла к нему и зашептала на ухо:

– В этом сезоне я хочу сделать небольшое дополнение к стандартной налоговой форме. Там будет сказано, что десять билетов из уплаченного налога будут распределены между местным князем, губернатором Каттлсоном, правоблюстителем Зате и мной и пойдут на наши личные планы. А как разделить данную сумму между нами – решать им самим.

– Но что я отвечу, если подчиненные спросят о причинах? – поинтересовался Мер Ло, вытаращив глаза.

Бару хлопнула его по плечу.

– Уверена, причины они придумают сами. Важно одно: дополнения к переписи должны быть утверждены Каттлсоном, а вот налоговые формы он не читает никогда. Распорядись.

– Надо ли приготовиться к распределению десяти билетов?

– Нет, – отмахнулась Бару, направляясь к лестнице в свое жилище. – Не потребуется. Мне нужны только ответы.

Она была очень довольна собой. Теперь-то она сможет составить карту лояльности ордвиннцев.

Несомненно, она продвигалась вперед.

Бару сидела у окна, поджав колени к подбородку, и смотрела на город.

Если она сделает это, она попрощается со своей прежней жизнью. Она уже не будет наслаждаться тишиной и покоем и никогда не почувствует настоящего умиротворения. Неизвестность немного пугала ее.

Она провела в Ордвинне целых три года и приспособилась к здешней жизни. В принципе, в Ордвинне было хорошо, несмотря на все, что она успела туг натворить. А у Бару набралось много прегрешений: она обесценила валюту, разорила местных купцов и даже игнорировала письма князя Лизаксу, всегда оставляя их без ответа. У нее были апартаменты на вершине башни, горячая ванна и толковый секретарь.

Каждый день, едва продрав глаза, она разворачивала пергамент и тренировала свой ум и навыки. Она честно боролась с бесконечной финансовой катастрофой, постигшей Ордвинн.

Но была ли она счастлива?

Бару приходилось посещать собрания представителей правительства, где ей весьма доходчиво объясняли смысл ее же собственной работы и политики… но могла ли она продегустировать там вкус самой власти? А доставляли ли ей искреннюю радость ночи в припортовых тавернах, когда Бару, заранее изменив свой облик, притворялась другой женщиной? В такие часы она играла роль чужеземки из загадочной страны и говорила с сильным акцентом, но разве стоило тратить на подобные развлечения столько времени и сил?

Бару продолжала смотреть в окно. Взвод солдат гарнизона в перчатках и масках патрулировал улицу, проверяя нищих и явившихся с петициями посетителей. Зате Ява держала на восточной границе города, сразу за оборонительной стеной, госпиталь, где имперские доктора из министерства грядущего изучали воздействие заморских и местных заболеваний на ордвиннские расы. Некоторые утверждали, что это лучшая экспериментальная клиника в провинции. Обладателей естественного иммунитета предполагалось размножать в крупных масштабах: предпочтение отдавалось мужчинам, поскольку они были способны произвести большое количество потомства за краткий срок. Ходили слухи, что носителей самых страшных хворей сгонят на специальные корабли и увезут к берегам Ориати Мбо, а потом выпустят во вражеские города в случае войны.

В голове Бару зазвучал голос Тайн Ху. Кажется, княгиня сказала, что она, Бару, – часть всего этого…

Уже три года минуло, но Бару до сих пор вздрагивала от давнего воспоминания о той беседе.

Разве она с самого начала не стремилась изменить ход событий? Разве, глядя на алые паруса над ириадской гаванью, она не упрашивала мать Пиньон объяснить, как ей поступить?

А ведь она столько усвоила! Странно, неужели она забыла уроки инкрастической философии и направительной истории? Ведь еще в школе учителя объясняли, что Имперская Республика – лучший путь развития цивилизации. Он продиктован законами разума, признающими различия и особые способности представителей разных полов и рас. Законами, которые могли вычислить негигиеничное поведение в чертогах власти и колыбелях и спальнях далеких земель, прежде чем данные характеристики станут наследственными и испортят кровь. Библиотеки Имперской Республики до краев полны знаний, которых хватит, чтобы сто тысяч звезд таранокийского неба показались детскими каракулями, убогим чудом примитивного мирка. А судьи и ученые-инкрасты систематизировали гораздо больше разновидностей и последствий порока, чем дети Тараноке могли хотя бы представить себе.

Какая же она наивная! Как она могла подумать, что троюродная сестра Лао и отец Сальм важнее, чем судьбы народов?

Конечно, это будет нерационально. Надо идти вперед по узкой безопасной тропке. Она останется имперским счетоводом! Она не собирается рисковать, согласившись на дикую авантюру.

Мысли – горькие, самоедские – постоянно крутились в ее голове.

В конце концов она позвала Мер Ло.

– Ваше превосходительство?

– Если хочешь что-то изменить, но точно не знаешь, что или как, – заговорила она, – как логичнее всего поступить?

– Император Унане – «Диктаты». В отсутствие указания пути – утверждай и расширяй свободу действовать по своему желанию.

– Хорошо, – произнесла Бару, убеждаясь, что в этом они согласны.

«Возьми больше власти, и сможешь изменить мир», – подумала она.

– Конечно, – сказала она вслух. – Мер Ло, мне нужно организовать необычную встречу.

Она выдержит все. Она – Бару Корморан, Бару Рыбачка – завладеет тайной тайн. А сейчас ей предстоит сделать первый шаг на этом пути.

Решено! Она бросит свое место в башне счетовода и рискнет.

Кстати, этот ход Мер Ло подсказал ей еще три года назад, когда они ожидали восстания в любой момент: «Покойная тетка Тайн Ху была замужем за братом Зате Явы, Зате Олаке, Незримым Князем Лахтинским».

Тем самым, кто убил Су Олонори.

– Мне необходимо встретиться с Незримым Князем. С Зате Олаке, – вымолвила Бару. – Где бы он ни был, разыщи его и приведи ко мне.

Мер Ло пристально посмотрел на нее, а затем с поклоном удалился.

Глава 12

– С меня хватит, – заявил Бел Латеман.

Бару подняла руку, отваживая от их столика трактирного слугу.

– Прошу прощения?

Они встретились, дабы показаться на людях вместе, как делали каждый месяц. Места для «свиданий» Бару выбирала так, чтобы создать видимость попыток укрыться от любопытных глаз.

В последнее время среди чиновников правительства провинции и коммерческой фактории вошли в моду обеды в заведениях, где прислуживали чистокровные бельтики, отличавшиеся особой сноровкой. (Бельтики были настоящей редкостью – их приходилось выкрадывать из лесов.)

Вот и сейчас эти слуги, жеманно улыбаясь, предлагали посетителям попробовать яства ресторанчика. Здесь подавали разносолы, к примеру, украшенная гарниром дичь, птица, маринованная в цитрусах и нашпигованная бычьим салом, и рыба – тунец или морской лещ, изжаренные на сосновых углях. Разорение ордвиннской знати научило перворазрядные заведения угождать иноземцам.

Обычно Бару и принципал-фактор, изысканно одетые, отправлялись в один из таких ресторанчиков во второй половине дня. Они поглощали пищу в сдержанном молчании и исчезали вместе в карете – якобы для более тесного общения. Мало-помалу Бару начала наслаждаться сшитыми по фигуре нарядами, небрежно подобранными украшениями и ревнивыми взглядами, которые бросали на нее местные технократы. Костюм и макияж Бела Латемана, законодателя местной моды, были безупречны.

Можно было сказать, что и принципал, и Бару отличались завидной аккуратностью и компетентностью.

Три года фальшивых свиданий подействовали усыпляюще: Бару давно решила, что он смирился со своим уделом и расценивал все как часть своей работы.

– Я сказал, что с меня хватит. Мне надоело играть роль любовника, – ответил Латеман, нарезая оленину мелкими кубиками. Он уставился в тарелку, костяшки его пальцев, сжимавших рукоять ножа, побелели. – Ваше превосходительство, я абсолютно уверен, что мне нет нужды описывать ущерб, нанесенный моей репутации – как финансиста, так и потенциального жениха – нашей…

Конечно, несправедливо так думать, но – почему именно сейчас? Почему ему вздумалось устроить сцену в преддверии столь важных событий? Как несправедливо. Он был совершенным, крайне полезным орудием – и в банке, и за обеденным столом.

– Договоренностью, – закончила за него Бару, подбавив в голос раздражения. – Пожалуй, вам нет нужды описывать ущерб.

– По я сделаю это. Вероятно, вы не осознаете, что появившись в обществе с очень юной женщиной из таких отдаленных мест, приобретаешь совершенно новую и необратимую репутацию! – Латеман опустил нож на тарелку так решительно, что она зазвенела не хуже корабельной рынды. Посетители ресторанчика тут же сделали вид, что не обращают на парочку никакого внимания. – Есть некоторые негласные правила, с которыми вы, похоже, незнакомы – что неудивительно, учитывая, где вы родились и воспитывались. Среди прочего, неприлично заводить личные отношения с подчиненными. А еще, как многие могут подтвердить, – крайне некорректно доверять ответственную имперскую должность неопытным юнцам, когда в наличии есть другие достойные кандидатуры!

Бару начала закипать. Хоть Бару и приготовилась к атаке, его слова все же попали в цель. С великим трудом она сдержала ответную колкость – фалькрестский афоризм о том, что мужчины мыслят конкретно и образно, а потому непригодны для работы с абстрактными числами и книгами. Лучше воспользоваться представившейся возможностью: его речь будет прекрасным поводом прекратить все встречи!

– Бел, – шепнула она, – я с удовольствием вам помогу. Вы сделали для меня достаточно.

Латеман склонился вперед. Фальшивая полумаска под его глазами была нарисована с поразительным мастерством.

Бару невольно отметила, что его ногти в крапинку тщательно подрезаны, и стала ждать ответной реплики.

– Бесполезно! Из этого конфузного положения нет достойного выхода, – зашипел он и сжал кулаки. – Я жду возмещения, иначе… – Он осекся, сглотнул и продолжал: – Иначе я извещу губернатора Каттлсона о дополнении к новой налоговой форме – я имею в виду ту самую о «разделе десяти билетов» – и доложу обо всей его крамольной сути.

Бару отсчитала пять вдохов и выдохов.

– Чего вы хотите? – спросила она, мимоходом уловив акцент, появившийся в ее афалоне, словно злость вытащила его наружу.

– Пожизненное пособие, учитывая, что моя карьера на имперской службе наверняка никуда не продвинется. – Он решительно стиснул губы. – И разрешение на брак из канцелярии правоблюстителя, необходимое для ухаживаний, которые я намерен начать.

Может, это приманка? Хитрость Зате Явы?

– Нет, – отчеканила она. – Коррупции на моей совести не будет. Я уволю вас и дам вам щедрое выходное пособие. А к Зате Яве можете отправляться сами.

В последний момент он сдержал крик, прозвучавший как дрожащий шепот:

– Не вам диктовать условия! Вы сломали мою жизнь! Без вашего содействия Зате Ява никогда не даст разрешения на мой брак с Хейнгиль Ри…

Хейнгиль Ри. Интересно. Значит, не одна она находит острые глазки принципала очаровательными.

– Дополнение к форме – чисто эмпирический опыт, безобидная часть моих исследований. Если вы и пойдете с ним к Каттлсону, мне нечего опасаться. – Бару безразлично пожала плечами – как ради себя, так и для устремленных на них глаз. – Просто не представляю себе, как вы рассчитываете добиться успеха в ухаживаниях за дочерью князя Хейнгиля. Браки с аристократами – убыточная игра для порядочного гражданина Имперской Республики.

– Она заслуживает вашей должности. Вы обесценили фиатный билет, вы игнорируете безнравственные забавы княгини Наяуру – что вы сделали, чтобы их прекратить? Вы хотя бы видите, в чем их опасность? А госпожа Ри не настолько слепа.

Бару сделала намеренно беззаботный – с расчетом разозлить его – глоток вина. Как это на него похоже – не замечать ничего вокруг, кроме страшной угрозы в лице княгини Наяуру и ее любовников!

– Прислушайтесь к себе. Ввязываетесь в лихорадку мечтаний о королевстве и наследстве. Давно ли вы сбились с верного пути?

Латеман благопристойно выпрямился и взял себя в руки. Бару поняла, что недооценила его, и убедилась в своей догадке, едва он вновь заговорил.

– Бару, вы поможете мне. Иначе я пойду к Зате Яве и дам показания – письменные, под присягой – что за три года ухаживаний вы ни разу не взглянули с интересом ни на меня, ни на любого другого мужчину. Тогда вы попадетесь к ней и никогда не сможете вырваться на волю.

Бару ничего не могла поделать с ответной реакцией. К такой угрозе – сколь реальной, столь и отвратительной – ему прибегать не стоило. Бару вскочила и наполовину сдернула со своей левой руки перчатку, прежде чем смогла остановиться и подумать. Вокруг зашептались. Бел Латеман был явно потрясен.

– Вы не посмеете, – выдавил он. – За вас некому выйти на поединок, кроме вашего бесхребетного секретаря.

– Латеман, – процедила она, – мне не понадобится заместитель.

– Тогда я откажусь, – заявил он, подняв подбородок. – Поединок – состязание равных.

Мысли вихрем закружились в ее голове. Теперь она принялась оценивать возможности и последствия. Она сфабрикует все что угодно! Она сумеет устроить настоящее представление, и она станет режиссером невероятного спектакля, сотканного из любви, ревности, коррупции, нарушения приличий, скандалов на почве расы, возраста, гигиенического поведения!

И Ордвинн содрогнется! Слухи просочатся во все закоулки.

Каждый житель Ордвинна будет судачить и сплетничать об этой сенсации.

Превосходно, не так ли?

Вот что ей нужно.

Бару молниеносно сдернула с руки наполовину снятую левую перчатку и швырнула ее на стол.

– До первой крови, – громко, чтобы слышали остальные посетители, сказала она. – За честь Тараноке, моей родины, которую вы оскорбили. Можете назвать заместителя. Но я буду драться сама.

Латеман неловко поднялся и вытаращил глаза.

– Последний шанс, – сказал он, несомненно, имея в виду: «Иначе я иду к правоблюстителю и заявляю, что вы – трайбадистка».

Бару скрестила руки на груди. Па ней было белое платье с кошелем на цепи у пояса. Она ждала ответа на вызов.

– Прекратите истерику, – пробурчал он, хотя сердцем вовсе не желал оскорбить ее – напротив, похоже, он хотел извиниться. Все превратилось в театр. – Подумайте о том, что Зате Ява сделала с Фаре Танифель.

Он сделал явный промах, но Бару на мгновение оцепенела.

– И вы еще смеете намекать, что я – изменница? Вы, замешанный в печатании нашей валюты для бунтовщиков? – Нет, не стоит перегибать палку. Бару сглотнула и надменно улыбнулась. – Вы под самым моим носом помышляете о другой женщине! Значит, аристократка древних кровей для вас – желаннее, чем савант, добившийся всего в жизни только благодаря личным достоинствам?

Посетители ресторанчика оживились. Бару, внезапно охваченная страхом подмостков, почувствовала, что ее бьет дрожь. Однако она продолжала стоять спокойно, думая: «Теперь он не сможет отказаться. Речь идет о его чести. Он же не хочет, чтобы его высмеяли».

А честь ему еще потребуется – для князя Хейнгиля.

Бел Латеман поднял перчатку и поджал губы.

– Вы заставили меня уволить моего лучшего секретаря, – процедил он, не в силах прекратить играть роль обиженного невниманием любовника. – Вы никогда не давали мне поступать по своей воле.

Дрожи Бару поддалась, только поднимаясь по ступеням к своим апартаментам.

В башне счетовода царила тишина. Служащие разошлись по домам.

– Ты можешь справиться с собой, – прошипела она, прислонившись к каменной стене и сжав кулаки так, что затрещали перчатки. – Это тоже твоя работа.

Что она сделала? Что могло толкнуть ее на столь поспешный, прямолинейный поступок? Поединок? Ей никогда не доводилось применять оружие в гневе, и разумеется, что подобное представление не ускользнет ни от Зате Явы, ни Каттлсона! Три года Бару куталась, словно в вуаль, в скучную, кропотливую, верноподданническую работенку. И приступить к задуманному следовало осторожно, до мельчайших деталей продумывая каждый шаг.

А теперь она попалась на приманку Латемана!

А что, если за этим стоит не он? Вдруг он – пешка в руках Зате Явы?

Проклиная трясущиеся пальцы, она заперла дверь, кинулась в спальню и налила себе вина – со скрупулезной точностью, не пролив ни капли. Вино горчило во рту, но Бару плеснула в бокал еще, мурлыча под нос песенку про названия звезд. Ее Бару услышала в детстве от матери Пиньон или от кого-то из теток, а может, в те ночные часы, когда их огромная семья собиралась па берегу и составляла из старых звезд россыпи новых созвездий.

– Оно отравлено, – раздался голос из ванной.

В «Наставлении о телесном разуме» говорилось, что характер человека определяется по предмету, к которому он устремится при неожиданном испуге – будь то дверь, оружие или письменные принадлежности. Бару вспомнила, что иногда бедолага может оцепенеть, уподобившись жертве перед хищником, и вздохнула.

Наверное, она отупела из-за алкоголя, а может, просто устала. Сейчас ее почти не волновало, останется ли она в живых или нет. Она видела столько ночных кошмаров, в которых ее буквально стирали с лица земли!

Бару неторопливо опустила бокал на стол и задумалась.

Пришелец уже убил бы ее, если бы хотел того. Помимо прочего, он не стал бы предупреждать ее о яде.

Значит, ей ничего не угрожает.

Если только это – не расчет, а акт жестокости. Возможно, он собирается причинить ей неимоверные страдания.

– Идите сюда, – произнесла она, вставая и освобождая кресло.

У незваного гостя оказались синие вороньи глаза Зате Явы, но гораздо больше седины в волосах и в длинной бороде. Одет он был в прочные сапоги и солдатскую куртку из оленьей кожи и шерсти, а зубы его выглядели неухоженными, как у бедного крестьянина. Посмотрев на его руки и пояс, Бару поняла, что он безоружен.

А лицо его было знакомым! Странно!

– Приветствую вас, – вымолвил он. – Ваш секретарь поднял такой шум, пытаясь отыскать меня. И я решил нанести вам визит.

Бару измерила взглядом расстояние до него – и до висевших на стене ножен.

– Где Мер Ло?

– В полной безопасности. Совсем вымотался – целый день все ныл да тявкал. Но вы правы, Бару. Вам надо быть начеку. – Он шагнул к столу, и Бару отступила, держась от мужчины на некотором расстоянии. – Стража в вашей башне ненадежна. Замки нужно обязательно поменять. Беда с вами, с технократами… – Взяв со стола ее бокал, он принюхался к содержимому. – Вы слишком уважаете утонченность. Вы без ума от сплетен, слухов, неосязаемых признаков власти. Вам и в голову не приходит, что кто-то может вломиться к вам с ножом и чиркнуть по горлу. А Ордвинн еще недостаточно цивилизован для тонкой политики.

– Я ожидала такой встречи, – сказала Бару. До ножен на стене было легко дотянуться. – Но не думала, что к имперскому счетоводу пожалует князь. Что побудило вас устроить этот маскарад, Зате Олаке?

– Вы, конечно. Молодежь уважает театр больше, чем смерть… – Отпив из ее бокала, он нахмурился и засопел. – Похоже, я переусердствовал с дозой. Но не будем терять времени. Зачем звали? Город уже знает, что я живу в уединении. Для чего понадобилось меня искать?

Неужели ее сердце только что пропустило удар? А резкая боль в животе – отозвалась спазмом в грудной клетке?

Внезапно Бару ощутила липкий страх, и ее ладони взмокли от пота.

– Как заслужить противоядие?

– Только правдой, – буркнул Незримый Князь, нетерпеливо постукивая пальцами по столу. – Разве я похож на человека, которому нечего делать? Зачем вы звали меня?

Она глубоко вдохнула, как будто собиралась прыгнуть в воду. При князе не было ни пера, ни пергамента, да и вряд ли он надеялся обвинить ее на основании письменных показаний. Но он – брат Зате Явы, а та, если захочет, найдет, чем подкрепить обвинение.

Зате способна удушить Бару – так же, как некогда утопила Фаре Танифель.

– Вы убили Су Олонори, – начала она, – чтобы никто не раскрыл секрета Тайн Ху с фальшивыми фиатными билетами. Но я раскрыла ее замысел и положила ему конец.

В Маскараде трудились хирурги, удалявшие голосовые связки собакам, чтобы те не могли лаять. Из них получались замечательные сторожа – безмолвные и бешеные. Именно их напомнил сухой, почти беззвучный смех Зате Олаке.

– Пожалуй, технически так и есть. Но вы не ответили на мой вопрос. Зачем вы начали ссужать золотом княжьих крепостных? Почему рассорились с губернатором Каттлсоном, чье благоволение и сейчас могло бы открыть вам путь в Фалькрест, к высоким постам? Зачем вы звали меня?

– Я обдумываю план восстания, – отчеканила Бару. – Вы возглавляете разведку мятежников и нужны мне как союзник.

– После таких речей, – негромко заметил Зате Олаке, – я могу отдать вас Зате Яве, и она сварит вас заживо. А вашу шкуру сохранят для опытов.

– Зате Ява и пальцем меня не тронет, – уверенно парировала Бару (как бы хотелось чувствовать эту уверенность па самом деле!). – Она стремится освободить Ордвинн. Маскарад для нее – лишь орудие, а Дурацкий Бунт она помогла подавить только потому, что он был обречен. Она гениально сыграла свою роль. У нее есть власть, и она выжидает подходящего момента и нужного человека. Этот человек – я.

– А если патриотизм моей дражайшей сестрицы не простирается столь далеко? Может, она встанет на сторону явного победителя, будь то восставшие или Маскарад?

– Я гарантирую вашему заранее обреченному на поражение восстанию верную победу. Без меня вы потерпите поражение.

– Фаре Танифель твердила то же самое. Но оступилась, сплоховала, и ее измена стала очевидна даже Каттлсону. У сестры не было выбора – пришлось завести дело и приговорить ее к смерти, чтобы не погибнуть самой. – Зате Олаке сложил пальцы домиком. – Отчего вы уверены, что справитесь лучше?

– Я способна повести за собой князей и народ.

Снова – сухой, беззвучный смех.

«Не сдавайся», – подумала Бару.

– Не сомневаюсь. Кстати, известно ли вам «Сомнение предателя»?

– Нет, – призналась Бару.

– По крайней мере, честно. Я сочинил его, на манер тех инкрастических «Сомнений», которые все вы так любите. Именно оно погубило Дурацкий Бунт, а сказано в нем вот что. Если ты – ордвиннский князь и чуешь назревающий мятеж, перед тобой встает выбор. – Он отпил еще глоток отравленного вина. – За кем пойти – за восставшими или за лоялистами? Если твоя сторона проиграет, тебе конец. Если победит, ты сохранишь свое положение и получишь выгоду. Но именно в восставших есть некая загвоздка: среди них пышным цветом цветет предательство! Вы понимаете меня, Бару? Предатели никогда не осудят акта измены. И потому сперва надежнее остаться с лоялистами и затаиться. А позже, когда бунтовщики наверняка победят, можно переметнуться на их сторону – якобы ты столь умен, что успел навредить в гнезде проклятых лоялистов. Но в чем вся суть, Бару?

Против хитроумной загадки Бару устоять не могла – даже при незваном госте в собственной спальне и яде, струящемся в собственных венах.

– Для того чтобы получить поддержку князей, необходим успех, но на него нельзя рассчитывать без покровительства знати. Если восстание не начнется с яркой победы, к нему никто не примкнет. Оно задохнется.

– Отлично. Мне всегда было любопытно, учат ли в имперских школах хоть чему-нибудь дельному. – Он кивнул и почесал в бороде, как будто их разговор и впрямь мирно протекал в туфовых стенах школьного класса. – Ни одно восстание не будет удачным, если лидеры не завоюют доверия осторожных и своекорыстных. Истовые мятежники и твердые лоялисты должны привлечь к себе середняков. Учитывая, что Маскарад – это почти нерушимая данность, – у лоялистов имеется значительное преимущество.

– Народ готов, – возразила Бару, хотя перед лицом княжеского возраста и опыта ее упрямство выглядело смехотворным. – Негодование его растет!

– Народ не может распорядиться своим гневом с толком. Уж я‑то знаю, сам из простых. Мы с сестрой выбились в благородные, играя за Маскарад против мятежников. Нет, нам нужны князья, а они скованы «Сомнением предателя». Еще рано… – Он тяжко вздохнул. – Но то, что вы сделали с фиатным билетом, нам сильно помогло. Да и со времен замысла Тайн Ху обстановка изменилась. Князья боятся крестьянских бунтов, помещичьих мятежей, разорения, зимы – но не Маскарада. Надо подождать еще десяток лег, пока хворост накопится, и уж тогда высекать искру.

Бару захотелось закричать: «Они переименовали мою родину! Они уничтожили традиции моего дома и превратили Ириад в огромную верфь! И ты предлагаешь мне ждать еще десять лет?!»

– У вас нет выбора, – строго сказала она.

Зате Олаке резко поднял на нее взгляд, и глаза его блеснули в пламени свечи.

– Я ввязалась в бой. Через две-три недели мне предстоит поединок с принципал-фактором Белом Латеманом. Я устроила так, что дело идет о национальном достоинстве. Для меня наступил прекрасный момент, и я заявлю о себе.

– Сестрица не допустит поединка. Это ведь судебная традиция, а суды в ее власти. Вас не допустят на авансцену. – Зате Олаке поднялся, пожал плечами и осушил бокал вина. – Потерпите, дитя мое. Мы дадим знать, если понадобитесь, и уничтожим вас, если вы пойдете против нас. Вероятно, мы с сестрой не доживем до восстания. Но Тайн Ху и прочие – молоды и могут позволить себе выжидать. Дурацкий Бунт… забавное название, верно? Поразмышляйте об этом на досуге… Мы не допустим, чтобы Ордвинн погиб в восстании и захлебнулся в реках крови.

Бару сорвала со стены ножны.

– Противоядие, – прошипела она. – Сейчас же! Или я заколю вас за незаконное вторжение, а потом рискну справиться с ядом сама.

Зате Олаке уже стоял возле двери.

Обернувшись, он вновь негромко вздохнул.

– Рекомендую терпение и сдержанность, – усмехнулся он. – Возможно, я отравил вас. Кто его знает?.. Но если так, то скажу вам правду – яд действует очень медленно. И если вы хотите жить, Бару Корморан, станьте достойны противоядия.

Глава 13

Бару разбудила Мер Ло, и вместе они сели писать распоряжения о смене охраны и замков. Она поделилась с ним несколькими подробностями. Конечно, новости он принял с тревогой, но в подобных ситуациях явно разбирался.

– Медленный яд? В малой дозе? Надо проверять вашу еду и питье. У князя могут оказаться свои люди на кухнях.

– А вдруг он блефовал, – предположила Бару. Ее жизнь всегда была непредсказуема, и Бару не желала впадать в панику. – Прими меры, Ло, а я опять хочу подремать.

Если Зате Олаке и отравил ее, то доза оказалась слишком мала.

Бару сразу провалилась в сон, а проснулась отдохнувшей и свежей. Во время завтрака она непрестанно думала о Беле Латемане и будущем поединке, а еще о налогах и о «Сомнении предателя» и – невольно и с яростью – о треклятом словечке «Зюйдвард».

Как давно ушел и не вернулся домой отец Сальм! И ведь Бару до сих пор не узнала, кто и как убил его. Ведь он погиб насильственной смертью? Наверняка. Может, его убийца (или убийцы?) стал офицером, командиром гарнизона, городским стражником.

А если мать Пиньон выслеживала душегуба все эти годы? А если они оба и сейчас шпионят друг за другом и выжидают удобного случая, возможности обнажить абордажную саблю или нанести укол острым копьем?

Может, порой он поддразнивает ее: «Твоя дочь стала одной из нас. Она служит в Ордвинне. Надо сказать, неважно…»

Из приемной донесся крик Мер Ло.

У Бару был только один миг, чтобы собраться, прежде чем в кабинет ворвался Каттлсон. Шапка из волчьей головы скалилась в безмолвном рыке. За губернатором ввалились, гремя оружием и доспехами, солдаты гарнизона. С ними был хрупкий человечек в маске и перчатках, почти неразличимых на фоне его молочно-белой кожи.

– Корморан! – взревел губернатор. – Довольно с меня ваших выходок!

При виде вооруженных солдат сердце Бару пустилось вскачь, но она заставила себя кивнуть и улыбнуться. Что ему известно? Был ли у него Бел Латеман?

– Ваше превосходительство? Что-то срочное?

Каттлсон махнул рукой, веля охране выйти, и промаршировал к ее столу, глухо гремя но ковру подбитыми железом сапогами. Бледнокожий бесшумной тенью следовал за губернатором.

– Поединок?! – проревел Каттлсон. – С вашим собственным банкиром?! А я узнаю от князя Хейнгиля, что весь город, включая даже крепостных, уже делает ставки?! Новость долетела до самого Хараерода!

– Он оскорбил мою честь, – произнесла Бару, сидя на месте (незачем лишний раз чувствовать, насколько она меньше Каттлсона). – У меня не было выбора.

– Что за чушь?! Налоговый период на носу, а вы устраиваете мне спектакль и выставляете ваши отношения напоказ! Если вы заботитесь о чести, лучше бы подумали, как исправить репутацию таранокийских женщин! – Он грохнул по столу кулаком. – Вы – позор моего правительства, катастрофа для нашей власти!

Оборвав свою тираду па полуслове, Каттлсон сделал несколько шумных вдохов. Бледнокожий неподвижно стоял за его плечом. Бару поежилась и почувствовала, что готова вскочить и отвесить губернатору угодливый поклон, но задавила непроизвольную реакцию в зародыше. Как тяжело избавляться от вбитых в школе привычек, от рабского этикета!

– Я неустанно забочусь о том, дабы предоставить тем, кому не повезло с рождением, все возможности, – заговорил Каттлсон, пытаясь выжать из себя улыбку. А ведь обычно он улыбался легко и при малейшем поводе, и Бару даже стало его жаль. – Я искренне желал, чтобы вы преуспели на своем посту.

Я понимаю, что юность полна страстей, затмевающих порой здравый смысл. Но если у Парламента возникнут хоть малейшие претензии к налоговым сборам нынешнего года и если вы допустите крошечную ошибку, собирая свой урожай счетовода, меня отзовут! И тогда Ордвинн попадет в руки человека гораздо менее великодушного – и по сравнению с которым За те Ява покажется всепрощающей. Я не могу допустить такого! Я так долго добивался взаимопонимания с князьями. Я хочу, чтобы у сыновей и дочерей Ордвинна было будущее! Я не могу позволить вам погубить провинцию. Я говорю с вами как с равным! Прислушайтесь ко мне!..

Бару оторопела. Как быстро она приобретает спокойствие и неторопливую осмотрительность, которые вели ее через бальные залы, интриги и столкновения с врагом? Понадобился всего-навсего орущий на нее здоровый мужик.

– Мой поединок не погубит провинцию, – возразила она, скорее защищаясь, чем наступая.

– С вами я рисковать не могу. Вам недостает серьезности, степенности, подобающей вашему положению. Вы так молоды… – Каттлсон покачал головой, и волчья голова едва не клацнула челюстями. – Мне доложили, что в вашу башню проник неизвестный, и вы потребовали сменить стражу. Прошу любить и жаловать! Пока вы работаете в канцелярии, капитан Лодепон и его люди будут охранять помещение со всей возможной бдительностью. Что же до личной охраны…

Бледнокожий человечек за плечом Каттлсона, ни формой, ни внешностью совершенно не похожий на бравого вояку, истово кивнул. Тонкие мускулы его шеи скользнули под кожей испуганными змейками.

– Я решил вверить вашу личную безопасность одному из очищенных. – Каттлсон тревожно покосился на бледнолицего, что напугало Бару не на шутку. – Он будет находиться при вас неотлучно.

Нет. Неприемлемо. Бару наконец-то нащупала подходящий рычаг давления.

– У вас нет полномочий помещать меня под арест. Чтобы обеспечить урожайный налоговый период и оставить довольным Фалькрест, придется предоставить мне свободу. Если вы не согласитесь, то…

Губернатор раздраженно всплеснул руками.

– Не будьте капризной девицей!..

– Если меня лишат свободы, думаю, налоговый период окажется целиком и полностью дезорганизован, – продолжала Бару, сжимая кулаки, чтобы унять дрожь. – Вы не сможете обойтись без меня.

Каттлсон устало поднес руку ко лбу.

– Я предоставил вам все мыслимые возможности. Но вы сами меня вынуждаете. Я должен передать ваши полномочия более надежному слуге Имперской Республики. Белу Латеману, например.

Отчаянно стараясь сообразить, каким будет его следующий ход, Бару ухмыльнулась и с сомнением хмыкнула.

– Я назначена на должность в силу личных достоинств. Не вам меня смещать.

Каттлсон вдавил кулачищи в столешницу так, что стол заскрипел по углам.

– Вы еще успеете продемонстрировать ваши таланты! Но если вы не откажетесь от необдуманного, опрометчивого поединка, вы будете ранены. Ваше физическое и эмоциональное здоровье не выдержит подобных пертурбаций. И мне не останется ничего другого, кроме как заменить вас Латеманом… на этот период.

– Неужто? – не без удовольствия парировала Бару. – Ранена? Вы столь уверены в фехтовальном мастерстве Бела Латемана?

Каттлсон одернул куртку и сокрушенно покачал головой.

– Бел Латеман назвал заместителя, который выйдет на бой вместо него, как позволяет кодекс. Уж этот-то человек соответствует всем требованиям, клянусь вам, Бару! А после поединка народ поймет, что мое правительство всячески поддерживает брак Бела Латемана с Хейнгиль Ри, как почетный и достойный союз знати и технократии. А Ордвинн любит воинские забавы и состязания – если вы настаиваете на участии в подобном зрелище… Что ж, я должен быть уверен в конструктивности его последствий.

Слушая Каттлсона, Бару разложила но пунктам его план. Губернатор посодействует Латеману в стремлении занять ее должность. Также поддержит он и брак Латемана с дочерью своего лучшего союзника среди князей – и вдобавок ближайшего друга. Таким образом в его руки перейдет канцелярия счетовода, что еще сильнее привлечет к нему лояльных князьков. Умно и ловко!

Интересно только, кто подсказал все это Каттлсону.

– Кто является моим противником? – осведомилась Бару, чтобы выигрывать минуту-другую.

Каттлсон расправил плечи и гордо поднял подбородок.

– У вас – неделя. Бару, через семь дней мы с вами встретимся на площади перед Фиатным банком, в полдень. Без доспехов. До первой крови.

– Но кто…

Внезапно осознав, что к чему, Бару стиснула зубы, чтобы не выдать своего изумления.

Каттлсон с отеческой печалью человека, уверенного, что он здесь – единственная опора здравого рассудка, невесело улыбнулся.

– Да, Бару, мы с вами встретимся, – повторил губернатор.

Бледнолицый прилип к Бару, будто ремора[15]. Похоже, избавиться от него не было никакой возможности.

Она пыталась говорить с ним, но он оставался нем как рыба. Бару решила поработать, но не сумела сосредоточиться. Хоть он и соблюдал приличествующую дистанцию, она сомневалась, что он пристально следит за ней. Да и как она могла изучать счетные книги, зная, что всем ее надеждам скоро придет конец! Мер Ло – тот прямо обходил человека-ремору па цыпочках, охваченный тем же трепетом, что и Бару (или обладая некими тайными знаниями о его способностях и склонностях).

Стемнело. Бару отправилась в жилые комнаты, и бледнолицый потащился за ней. Скрестив руки на груди, она крутанулась на месте и преградила ему путь. Тогда он в первый раз заговорил. Голос его звучал мягко и рассудительно.

– Я не могу причинить вам вреда. Я – лишь орудие. Я способен увидеть опасность и предотвратить ее. Более ничего.

– Посторонних мужчин в моей спальне не будет! – рявкнула она.

Голос ее звучал хрипло – от разочарования. Как такое могло случиться? Разве еще вчера она не чувствовала, что подчинит своей воле свою судьбу и все в Ордвинне в придачу? Что она видит – очередную тернистую дорогу? Как же Каттлсон смог ворваться к ней и уничтожить все это одним-единственным разговором?

Чего стоит власть кошеля и монеты, если ее не хватает на то, чтобы выгнать из собственного жилища чужака?

– Я не мужчина, – терпеливо объяснил очищенный. – Я – орудие, инструмент, с рождения нормализованный лекарством и звонком. Я должен служить и выполнять свой долг.

Увы, он не собирался оставить Бару в одиночестве!

«Значит, придется мыться и переодеваться в его обществе», – сказала себе Бару и приуныла. А она-то думала, что школьные гигиенические осмотры давно сгинули в прошлое!

Конечно, она не забыла о шумных помывках на борту «Лаптиара», но на корабле, по крайней мере, все делалось сообща. А сейчас в ее башне поселился странный персонаж с пристальным немигающим взором. Порой Бару казалось, что человек-ремора и не дышал! Натягивая на себя ночную рубашку, она решила выказать ему гордое презрение, заявив с уверенным таранокийским бесстыдством: «Да, это мое тело, и что с того?» Но стыдливость стала привычной для Бару и настолько въелась в нее за последние годы, что она так и не сумела повернуться к нему лицом.

Но с прагматической точки зрения разницы не имелось: обнажена она была или нет, взгляд человека-реморы не менялся.

Он нес свою вахту молча… и круглосуточно.

В итоге Бару махнула на него рукой и уснула.

На следующий день Бару хотела прогуляться на улицу, но стражники капитана Лодемона не выпустили ее. Лодемон настаивал на том, что она должна оставаться в башне, пока таинственный визитер не будет арестован. К сожалению, печать технократа не помогла: капитан принял суровый вид и приосанился.

Разочарованная Бару подумала о фехтовании. Вместо работы она принялась упражняться в своем кабинете, где с кряхтеньем старалась избавиться от раздражения под пустым взглядом очищенного.

Средство к спасению принес Мер Ло.

– Письмо, ваше превосходительство! Из стопки срочных! – Мер Ло покосился на бледнолицего. Взгляд очищенного подавлял; наверное, Мер Ло уже почудилось, что над ним навис гигантский микроскоп. – Штамп гласит: «В собственные руки, не для посторонних».

Капитан Лодемон, скрепя сердце, подчинился.

Развернув лист дешевой тряпичной бумаги, Бару прочла: «Их выводят и нормализуют в Фалькресте. Прибыли с тем же кораблем, что и новость о Зюйдварде. Подчиняются губернатору, но мне переданы слова власти над ними, для ограничения могущества Каттлсона. Запомните и ваше слово – „вздохнуть“. Приказа он не нарушит, зато будет слушать вас. А нам нужно поговорить. Найдите способ».

Бару перечла письмо дважды, кивнула и вернула Мер Ло.

– Уничтожить. Ответ последует вскоре.

«Прибыли с тем же кораблем»… Значит, реморы были и на Тараноке. Вероятно, вынюхивали крамолу. Охотились на наших мятежных матерей и их мужей.

Ночью человек-ремора вновь последовал за ней в жилые комнаты. Бару собиралась приберечь слова до какого-нибудь ключевого момента и удивить врагов, по затем передумала. Какой в этом смысл? Каттлсон держит ее взаперти, ей разрешено только строчить послания и корпеть над счетными книгами.

Бару посмотрела на человека-ремору в упор и произнесла:

– Вздохнуть! Назови свое имя.

– Чистый Лист, – без колебаний ответил он.

Простую черную полумаску, казалось, намертво припечатали к его молочно-белой коже.

– Какие полномочия дает мне это слово?

Если неожиданность ее права отдавать приказы изумила человека-ремору, внешне это не проявилось никак.

– Вы можете распоряжаться мной в рамках закона и установленных норм. Вы не можете отменять приказы губернатора Каттлсона. – Внезапно, будто брешь в парусе под сильным порывом ветра, его губы раздвинулись в подобии улыбки. – Вы можете разрешать или запрещать мне говорить.

Восхищенная и слегка напуганная, Бару присела на краешек кровати. Что же с ним сделали в Фалькресте, если подчиняется одному-единственному слову, как марионетка? Вдруг в Фалькресте разработали особый кодекс чести, тайное вероучение или некий рыцарский орден, члены которого посвящают себя служению Империи? Нет, это не согласуется с инкрастической философией. Скорее, дело в научных методах – процедуры, режим, хирургическая операция или зараза из далеких стран…

Так или иначе, но в Фалькресте вывели новую расу, покорную и всецело приспособленную для службы. Перед ней воочию предстало будущее Империи, и, конечно, Бару не сомневалась, что к этому приложил руку Кердин Фарьер со товарищи. Исихаст – значит, «тот, кто превращает тело в храм».

А что бы сделала она сама, будь в ее руках раса таких, как Чистый Лист? Какой справедливости она бы добивалась? На Бару накатила волна восхищения, которая тотчас сменилась отвращением к самой себе. Бару поморщилась.

Что еще скрывается в Фалькресте?..

Она попробовала выяснить, какие приказы человек-ремора получил от Каттлсона. После этого она принялась засыпать его вопросами об Исихасте, Вестнике и Страннике, подобралась к Императору на Безликом Троне и, наконец, осведомилась о секретах Имперской Республики.

Но на каждый из вопросов ремора сухо отвечал:

– Не подлежит разглашению согласно приказу вышестоящего командования.

Но он улыбнулся, упоминая о собственных ограничениях!

Бару сменила тактику.

– Я отменяю все ограничения на твою речь, мимику и жестикуляцию, кроме явно оговоренных вышестоящим командованием.

Ремора (мысленно Бару продолжала называть его так – из-за бледности или неприметных черт лица, а может, из-за змеиной манеры двигаться) благодарно склонил голову.

– Вы относитесь к высшему разряду имперских слуг в Ордвинне, – произнес ремора. – А я благодарен за предоставленную мне возможность служить не только губернатору Каттлсону, но и вам, пока это явно не противоречит моему долгу по отношению к губернатору.

Как же воспользоваться жутковатым орудием, чтобы выбраться из клетки? Посеянные ею семена – дополнение к налоговой форме, поединок и дальнейшие цели – отчаянно требовали полива.

– Выйди за меня на поединок, – приказала она.

– Я не могу.

Проклятие. Если это не сработало…

– Доставишь ли ты по назначению мои письма?

– Да.

– Прочтешь ли ты их и доложишь ли об их содержании губернатору Каттлсону?

– Да, – сказал ремора и широко улыбнулся.

Чуть поразмыслив над его неуклюжей гримасой, Бару поняла: отменив ограничения на жесты и мимику, она позволила ему выражать удовольствие или неудовольствие. Похоже, ремора – не такое и лояльное создание, как она предположила… Нет, она опять заблуждается. Он – рабское существо и ревностно подчиняется букве приказа. Предоставленный же собственной воле, он будет стремиться удовлетворить столько вышестоящих, сколько сможет.

Он был нормализован таким образом, что получал удовлетворение от повиновения, словно собака. Он не отдает предпочтения ни ей, ни Каттлсону.

Однако Бару действительно предоставила реморе больше свободы повиновения – ведь теперь у него есть возможность слушаться не только Каттлсона, но и счетовода Империи.

А раз так, то Бару разговорит его!

– Тебя вывели и тренировали для умственной работы, – продолжала она, – верно?

– Во мне развивали все качества, необходимые для выполнения задачи.

– И ты предпочитаешь применять их, служа Маскараду?

– Имперской Республике, с вашего позволения, – вымолвил он и болезненно скривился – видимо, в его мозгу сработал условный рефлекс. – Я предпочитаю служить Имперской Республике с максимальным рвением. Я создан для того, чтобы защищать и повиноваться, но в мои обязанности входят и другие функции. Я способен давать советы и информировать.

– Дай мне оценку, – выпалила Бару, не сумев удержаться от возможности взглянуть на себя со стороны глазами умнейшего человека, напрочь лишенного собственного «я» и личного интереса. – Поведай мне обо мне самой – и тогда я тоже буду служить Империи наилучшим образом.

– Женщина с Зюйдварда. Будучи женщиной, вы имеете предрасположенность к абстрактному мышлению и работе с числами, но вас ослабляют склонность к сильным эмоциям и врожденный материнский инстинкт, смягчающий суждения.

Эту часть инкрастической доктрины Бару оставила без внимания.

– Будучи зюйдвардийкой, – добавил ремора, – вы имеете в крови факторы, способствовавшие успеху империи ту майя, но также унаследовали их расовую склонность к промискуитету и дикость, усугубленную негигиеничными брачными обычаями последних столетий.

Говоря это, ремора улыбался уже не столь неуклюже – теперь его физиономия выражала удовлетворение от применения своих талантов. Наблюдения и их анализ доставляли ему радость.

– Вы до известной степени одаренный математик, потенциальный полимат и перспективный савант имперского масштаба в дисциплинах управления. Ваша самоотверженность в работе и утилитарный характер немногих известных социальных связей указывают на такое похвальное качество, как прагматический инструментализм, но также допускают риск резко выраженной социопатии. Не исключен латентный трайбадизм, что может потребовать коррекционного лечения.

Его речь зачаровывала и немного злила – последнего хватило, чтобы злость выскользнула наружу окольным путем, в бессмысленном требовании:

– Тараноке. Называй мою родину «Тараноке».

– Я не могу.

Глупость с ее стороны. Нет причин тратить время на пустяки.

– Объясни, в чем я ошиблась. Почему моя власть ограничена?

– Ваша тактика эгоцентрична. Вы забыли, что вы – не единственный игрок за доской – и опыт значит не меньше, чем врожденный талант. Помимо прочего, окружающие стремятся расширить свое влияние и ограничить ваше. Ваша ошибка вызвана одним из фундаментальных изъянов человеческой психики: вы позволили себе счесть окружающих статичными и постижимыми механизмами, и лишь себя – действующей силой.

Как легко и приятно и отвратительно сладко было использовать его! Она заполучила в свои руки бледного безвольного оракула, способного разумно и авторитетно высказаться обо всем, чего ее душе угодно, и ничего не требующего взамен! Кстати, похоже, что его нижняя челюсть слегка обмякла? А дыхание сделалось гладким и глубоким, словно от действия сильных успокоительных? Информируя Бару, он использует свои навыки, он служит ей и искренне наслаждается этим.

Можно ли назвать рабством такое состояние? Ведь он и впрямь счастлив…

Ощущение счастья вбито молотом в сплав самого его существа.

В глубине души Бару подозревала, что Маскарад стремится переделать весь мир по образу и подобию Чистого Листа. Взрастить будущее поколение счастливых человеческих автоматов. Они уничтожили собственную природную аристократию, крича: «Яд в их наследственности, слабость в их семени!» Но даже с гибелью старых династий не исчезла одержимость улучшением крови. В Метадемосе определили, что поведение и жизненный опыт способны изменять наследственные клетки. Гигиеничное поведение взращивает разумных и дисциплинированных граждан, а социальный порок – распутных гедонистических паразитов.

– А мой следующий ход? Что я, по твоему мнению, должна сделать, чтобы упрочить свои позиции?

– Заведите любовника, – ответил он без всякого вожделения и вообще без интереса. – Арест по обвинению в негигиеничном поведении – самое страшное оружие, которое можно использовать против вас. Если я скажу губернатору Каттлсону, что у вас есть любовник мужского пола, мои слова будут приняты как факт любым имперским судом. Зато, в свою очередь, я хотя бы немного огражу вас от подозрений.

В животе томительно заныло. Ощущение почти ничем не отличалось от того, которое Бару чувствовала, осознав свою власть над ним – сильное, но абсолютно непохожее на похоть. Наверное, именно это сразу побудило Бару отвергнуть его предложение: ее плоть протестовала, невзирая ни на невозмутимость меноры, ни на ее искренний и тошнотворный интерес к покорному Чистому Листу. А может, причина была действительно разумной и коренилась в беседах с Аминатой о флоте. Именно тогда в Бару зародилось упрямое, неподатливое чувство, что пользоваться телом как инструментом влияния – в любой, самой невинной форме – тоже подчинение или компромисс.

Почему ее должны наказывать за целомудрие? Отчего ее спальня значит больше, чем счетные книги и деньги?

Ответом был стоявший перед ней человек.

– Ступай, – буркнула она и внезапно окаменела от ужаса. А вдруг она разговаривает во сне – ведь тогда Чистый Лист услышит и запомнит все ее бормотание! – Ступай охранять лестницу внизу, пока я сплю. Вздохнуть! Ступай.

На следующее утро Бару сказала себе, что ей снился Тараноке. Ее родной остров заполонили механические люди – гениальные мужчины и женщины. Они создавали под руководством Бару прекрасные вещи и без боязни общались между собой. Во сне все побережье Пепельного моря было населено ими и сделалось безупречно практичным, как аккуратная счетная книга, и каждый был на своем месте, будто звезда в созвездии.

На Бару обманывала себя. То был вовсе не сон. И она опять погрузилась в раздумья с зачарованностью ребенка, который сковыривает струпья со ссадин и не может остановиться.

Бару уже не понимала, что она чувствует – боль или восторг.

День поединка приближался. Времени до того, как Каттлсон отрубит ей руку или сделает что-нибудь похуже – и тем самым прикует ее к постели на длительный период – оставалось совсем мало.

Что Бару могла предпринять? Только ответить на письмо со словом власти.

И Бару начала действовать.

Под неотступным взглядом Чистого Листа она черкнула пару строк и передала свое послание Мер Ло. Ее записка была совершенного содержания: «Хотелось бы встретиться для обсуждения плана налогового периода».

Заге Ява явилась в тот же день.

Глава 14

Они пили кофе с крохотными пирожными, пропитанными финиковым сиропом, под наблюдением Чистого Листа и Мер Ло.

Человек-менора и секретарь представляли собой удивительное зрелище. Теперь они превратились в безмолвных стражей, приставленных к Бару властями. Парадоксально, но Бару могла им полностью доверять – в определенных узких границах.

Однако вскоре она выпорхнет из клетки.

Зате Ява с улыбкой разглядывала бледнолицего человека.

– Выдающийся экземпляр, не правда ли? Отменные качества. Губернатор так бахвалился им, а позже очищенный повторил мне все до последнего словечка! Он способен легко заменить моих протоколистов.

Поняв ее предостережение, Бару едва не поперхнулась пирожным. Она велела Мер Ло записывать их беседу, дабы убедиться, что Зате Ява понимает, сколь тщательно за ней наблюдают. Старая законница явно раскусила этот трюк.

– Будь у меня дюжина таких, я привела бы в порядок книги Су Олонори за неделю.

– Сомневаюсь, что в Ордвинне наберется дюжина очищенных. Их выращивают в Метадемосе в специальных замысловатых колыбелях из рычагов и звонков. Конечно, это только слухи. – Зате Ява сдержанно усмехнулась. – Не стоит мне их распространять.

– Но с некоторых пор мне доступны исключительно слухи, – произнесла Бару, кивая в сторону Чистого Листа.

Затем она многозначительно посмотрела на дверь и вздохнула: дескать, стража никогда не дремлет.

Глаза Зате Явы заблестели.

– Да! Что касается мер безопасности. Будь это формальный домашний арест, я могла бы отменить его немедля. Но, усмотрев в неустановленном злоумышленнике угрозу безопасности провинции, губернатор имеет право на военные действия в целях вашей защиты. Если он может оправдать ваше заточение временными мерами безопасности, я – в данный момент – бессильна.

То есть они с братом не видят причин выпускать Бару из башни. Поскольку уверены, что восстание обречено на поражение.

Бару должна переубедить их. Они поддержали Тайн Ху.

Надо попытаться что-то сделать.

Крутанув кофейную чашечку на блюдце, Бару непринужденно откинулась на спинку кресла и мысленно заорала Зате Яве в лицо: «Сейчас я вас озадачу!»

– Пустяки. У меня появилась прекрасная возможность сосредоточиться на планировании налогового периода.

– Как ответственно… и весьма похвально.

– Сборщики в нуги, кубышки начинают наполняться. В общем, я тоже задумалась о проблемах безопасности. Настали скудные времена: в такие годы народ мечтает о мятеже, а князья – о мошенничестве. А губернатор Каттлсон… – Она покосилась на менору. – Он очень озабочен! Он искренне хочет, чтобы Фалькрест остался доволен налоговым периодом. Парламент разочарован понесенными нами убытками. Они ожидают войны с Ориатийской федерацией, что дорого нам обойдется.

Зате Ява рассеянно изучала убранство кабинета, скользя взглядом по орнаменту из цепей и якорей.

– За все годы, проведенные здесь, я доказала, к чему может привести мошенничество. Они осознали, что Ордвинну крайне необходима сплоченность. Думаю, вы соберете обильную жатву, Бару.

В действительности эта реплика означала: «Играй свою роль. Не поднимай шум».

Мер Ло усердно царапал пером по пергаменту.

– Не сомневаюсь, – ответила Бару, уставившись на старуху. – Но я решила, что мы рискуем в другом отношении. Слухи о флоте Империи, строящемся в Зюйдварде, могут погнать пиратов на север, по великому торговому кольцу. Но их прежние логова на юго-западе Пепельного моря не будут пустовать. Полагаю, что скоро они пустятся на поиски новых жертв.

У Зате Явы отвисла челюсть. Ее изумление показалось бы фальшивым любому, не знающему об ее истинной лояльности и не встречавшемуся с ее братом среди ночи. Но Бару была уверена, что старуха не притворяется и поняла, к чему клонит имперский счетовод.

Воспользовавшись секундной паузой, Зате Ява взяла себя в руки.

– Галеоны, которые направляются в Фалькрест с грузом золота, собранного с целой страны, па борту… Но военно-морской флот будет бдительно охранять каждое судно. И пираты будут отогнаны.

– Я доверяю флоту и думаю, что галеоны не пострадают. Но я бы предпочла принять определенные меры к тому, чтобы превратить доверие в уверенность, – произнесла Бару и любезно улыбнулась. – Рынки работают исключительно па доверии…

На заднем плане статуей замер Чистый Лист. Взгляд его бездумно блуждал по комнате, но Бару ощущала его напряжение. Если бы Бару приказала ему говорить, он бы наверняка закричал: «Тревога! Тревога!»

Бару тоже хотелось закричать во всю глотку. В этот миг она почувствовала, что вся ее жизнь – ее мечты, амбиции, жгучая тоска по чистым водам и крикам чаек над Тараноке, ее надежды на власть и сокрушение империи – балансируют на острие ножа, в который вцепилась Зате Ява.

«Я – дура, – подумала Бару. – Она поступит именно так, как говорил ее браг».

А он сказал: «Она сварит вас заживо».

Зате Ява нарушила паузу.

– Безусловно, мы должны принять меры. Я велю представителю адмирала Крофтар доставить вам некоторые необходимые бумаги, чтобы вы рассмотрели расписание рейсов и реорганизовали его, как сочтете нужным. – Она поднесла к губам чашку. – Возможно, отправку галеонов надо отложить, чтобы они отправились в путь единым конвоем. Тогда их точно не переловят по одному.

– Верно.

Правоблюститель резко сдвинула брови.

– Однако нам необходимо обсудить еще одно дело – к сожалению, куда менее конструктивное. Я безумно расстроена тем, что вы и губернатор Каттлсон схлестнетесь в поединке. Что за ребячество! Многие годы я трудилась над гем, чтобы изжить пристрастие ордвиннцев к судебным спорам. А вы взбудоражили всю страну: народ поговаривает, что вы, благодетельница простых людей, поднимете меч против губернатора. Я настаивала на том, чтобы нелепая ссора была улажена в судебном порядке, но губернатор просто помешался на поединке.

– Как и я – ведь речь идет о чести.

Бару отчаянно старалась не переиграть, удержать беседу в одном ключе с Зате Явой. А Зате столь гладко сменила направление разговора, уводя его прочь от предложения, которое было сделано еще секунду назад!

Зате Ява судорожно одернула воротничок.

– А если вас тяжело ранят? Я настаиваю, чтобы вы нашли кого-либо, кто выйдет на поединок вместо вас. Мы не можем позволить себе лишиться имперского счетовода.

– Или губернатора.

Зате Ява закатила глаза.

– Да-да. Простите, я запамятовала, что вы тоже владеете клинком.

Бару беспомощно развела руками.

– Но я лишена возможности искать заместителя, находясь под… – Неожиданно она рассмеялась – совершенно искренне, от души позабавленная иронией ситуации. – Под защитой губернатора.

– Я сама подыщу подходящего мечника вам в заместители. – Зате Ява раздраженно улыбнулась – без малейшего намека на удовлетворение. Она даже не моргнула украдкой в знак удовольствия от столь быстрого разрешения дела. – Способного устроить так, чтобы ни одна из сторон не пострадала.

Безусловно, это было в силах Зате Явы. Сама Зате убила старого князя Лахтинского, а ныне, в силу занимаемой должности, держала в своих руках все до единого преступные сообщества Ордвинна!

А Мер Ло и Чистый Лист уже начали протоколировать происходящее. Острое перо и прекрасная память, конечно, не могли их подвести, но Бару хотелось надеяться, что они упустили великий поворотный момент разговора.

А главный ход сделала именно она, Бару! Она предложила два желанных трофея двум главарям вскипающего в Ордвинне восстания. Золото и кровь лежали перед ними как на блюдечке. Оставалось лишь взять их.

Дело сделано. От Бару уже ничего не зависело. Через пару-тройку дней Зате Ява уничтожит ее или увидит, как вспыхивает первая искра восстания.

И тогда для Бару начнется настоящее испытание.

В день поединка было дождливо и душно. Гладкие плиты и грубый булыжник мостовых курились паром после летнего ливня. Размявшись и облачившись в штаны для верховой езды и тяжелый сюрко[16], Бару спустилась в свой кабинет, где она и обнаружила Мер Ло.

Секретарь стоял спиной к ней и смотрел в окно.

– Лист убрался восвояси, – сообщил Мер Ло беспечным тоном и повернулся к Бару. – Губернатор вызвал его доложить о результатах наблюдений. А я принес завтрак.

Мер Ло собственноручно пожарил свежую треску в оливковом масле, сдобренную луком. По ордвиннским приметам, это блюдо готовилось на удачу. Жаль, что аппетит у нее совсем пропал.

– Я и не заметила его исчезновения, – удивилась Бару. – Он – будто мебель. Чистый Лист прямо-таки ускользал от моего внимания.

– Но не от моего, – произнес Мер Ло и вновь повернулся к окну. Опершись о стекло растопыренными пальцами, Мер Ло смотрел в туман, который окутывал город.

Теперь от его веселости не осталось и следа. В голосе Мер Ло уже сквозили меланхолические нотки, которые легонько кольнули Бару. Эта мягкость и вежливость насторожили ее. Похоже, секретарь решился сказать нечто, что причинит ей боль.

– Помню, раньше в такую погоду по утрам жутко воняло. Стоки у нас были ужасные, в дождь переполнялись, и все растекалось по улицам.

– А сейчас?

Мер Ло пожал плечами.

– В мое отсутствие Маскарад их перестроил. Здесь канализацией и не пахнет. Но ведь у вас есть горячая вода на самой верхушке башни, так что вас это вряд ли впечатлит.

– Продолжать, – сказала Бару, ковыряя треску вилкой.

– М-м… О водопроводе и канализации?

– Обо всем, что ты хотел сказать, но помалкивал, пока ко мне был приставлен Чистый Лист.

Мер Ло крутанулся на месте, посмотрел на Бару и прикрыл глаза. Бару наблюдала за ним. Ей хотелось понять его, хоть мысли и возвращались раз за разом к поединку и к Каттлсону, замыслившему искалечить ее и убрать из игры. Будет ли ей больно? Чего она лишится – пальца, руки?

– Что вы делаете? – прошептал Мер Ло, словно опасался, что в комнате спрятался соглядатай.

– Я… – проглотив кусочек трески, Бару подняла нож. – Отказаться от поединка, не принеся Белу Латеману официальных извинений, я не могу. Принеся извинения, я выкажу неспособность занимать должность счетовода, и меня вынудят уйти в отставку. Каттлсон считает, что поединок – это хороший шанс для него самого, поскольку таким образом он сумеет выйти сухим из воды. Я успела изрядно подпортить его репутацию и навредить правительству, зато после поединка он будет чист! Сама Ява, похоже, не настолько озабочена этой историей, чтобы положить ей конец. Значит, ни у кого из нас нет выхода. Придется драться.

– Я другое имел в виду, – Мер Ло энергично потряс головой, и Бару с содроганием вспомнила тонкую мускулистую шею Чистого Листа. – Я о дополнении к налоговой форме. О непонятной договоренности с Зате Явой. О тщательном планировании деловых встреч на шесть месяцев вперед – вы будто пытаетесь доказать, что в ближайшие полгода вам предстоит куча официальных встреч… – Он подошел к столу и встал по другую сторону от Бару. Волосы его блестели от масла, сюртук был официально застегнут под самое горло. Он уже не походил на зяблика. Скорее, на ворону. – Я ведь знаю вас. Вы не станете рисковать положением и карьерой в этом глупом поединке просто так, без серьезной причины. Что вы делаете?

Бару отправила в рот еще кусочек трески, чтобы выиграть для себя и своего сердца чуточку времени.

– После поединка мне потребуется твоя помощь с уймой бумажной работы.

– Или в качестве сиделки… – Уголки губ Мер Ло дрогнули, но улыбка тотчас угасла. Он заговорил резко, точно подгоняя самого себя. – Если вы переходите в их лагерь и намерены ввязаться в переделку, мне надо предупредить семью до того, как начнется кутерьма. Я хочу успеть, Бару. Пусть они отплывут на надежном корабле, покидающем порт. Помните охотника, который едва не придушил меня, когда я сказал, на кого работаю? Такая же ярость обрушится и на них.

Сердце в груди Бару плакало, исполнившись внезапного желания спасти Мер Ло. Он – дитя прошлого восстания, и она может предупредить его о том, что ждет Ордвинн. Странно, что он так расчувствовался! Ведь Мер Ло был обученным оперативником из местных – опытным и прожженным типом. Он вполне может справиться сам. Однако он находился в ее власти и ничего не мог поделать, приставленный к ней Кердином Фарьером.

– Я не слышала в своем кабинете никакой крамолы, – произнесла она, делая вид, что оправдывается. – Ведь за мной постоянно шпионили.

Мер Ло ссутулился.

– Виноват. Простите. Я должен понимать ход ваших мыслей. Но я думал, что… Он запнулся на полуслове. – В сложившихся обстоятельствах я предположил, что вам может кое-что понадобиться…

Он замялся и умолк. Неужто Мер Ло потерял дар красноречия? А она-то тут при чем?

Бару рассерженно оттолкнула поднос.

– Хочу прибыть заранее. Вызови экипаж. Если губернатор уже прислал за мной экипаж, распорядись заменить его.

Что бы он ни собирался сказать – нечто доверительное или рискованное – все вмиг было проглочено и забыто.

– Слушаю, ваше превосходительство.

Отыскав абордажную саблю Аминаты, Бару повесила ее на пояс, рядом с кошелем на цепи. Если сегодня ей потребуется оружие, она уже проиграла.

А письма от Зате Явы о найденном заместителе так и не поступило.

Толпа ревела, как прибой в штормовую погоду.

Думать о поражении было ни к чему. Непродуктивно. Представлять себе, как она потеряет руку, получит гноящуюся рану или просто лишится чувств от внезапной боли… Нет, у Зате Явы – наготове человек, который выйдет на бой за нее. Драться ей не придется. Иначе она неизбежно проиграла бы Каттлсону – на его стороне и рост, и физическая мощь, и искусство владения клинком.

Бару судорожно вздохнула.

Она вышла из кареты посреди площади, и половина города пронзительно завопила, окатывая ее – кто ненавистью, а кто и обожанием.

Подспудный, зашифрованный бунт. Голубые шеренги гарнизона теснили толпу. Флаги с монетой и маской реяли на сосновых мачтах, разносчики бойко продавали пиво оборванным портовым рабочим и охотникам-лесовикам с ввалившимися глазами и зубами, прореженными цингой. Копейщицы Пиньягаты стояли плечом к плечу и воодушевленно выкрикивали на чудовищном афалоне:

– Золото из честных рук! Золото из честных рук!

Приветствие подхватили даже люди под княжескими знаменами – Отсфир, Лизаксу и Унузекоме, сгрудившиеся в неудобном отдалении особняком от толпы простонародья.

И это приветствие звучало в ее честь.

Новая ссудная политика являлась обдуманным шагом к завоеванию симпатий простолюдинов. Шум вокруг оскорбления, нанесенного ей Белом Латеманом, должен был привести их к возмущению.

Похоже, Бару достигла цели.

– Честная рука!

Без оппозиции, конечно, тоже не обошлось.

Раздвигая толпу, на площадь со стороны Фиатного банка выехали всадники в доспехах и княжеском убранстве. Бару разглядела «олений» флаг Хейнгиля, а затем и самого князя. Он неподвижно, будто каменный истукан, восседал на черном жеребце. Из-за вызванной Бару инфляции он потерял столько, что губернатору Каттлсону пришлось поддержать его золотом. Но лояльность князя держалась нс на этом. Он присягнул Маскараду после первого поражения Ордвинна, и его представления о чести оказались столь непоколебимыми, что во время Дурацкого Бунта он встал на сторону Фалькреста. Слово его было тверже железа.

Он поднял руку, указывая в ее сторону, и сорвал с седла птицу – белую крачку, связанную и отчаянно дергающуюся. Мер Ло за плечом Бару с резким шумом втянул воздух.

Хейнгиль свернул птице шею и швырнул ее в толпу. Народ откликнулся рокотом вулкана, слившимся в ошеломляюще громкий хор:

– Задешево дает!

– Грубо, – хмыкнула Зате Ява, подойдя к Бару из-за шеренги гарнизонных солдат в стальных масках. – Интересно, что бы сказала его дочь? Я буду судьей вашего поединка.

Бару улыбнулась, с отчаянными усилиями сохраняя спокойный вид. Колени дрожали, желудок сводило судорогами.

– А заместитель? – тихо спросила она.

Зате Ява наморщила лоб и склонила к ней ухо:

– Простите? В теплую погоду мой старческий слух порой подводит.

Сердце Бару ухнуло вниз. К горлу подступила горькая желчь. Заместителя не было.

Смелей, Бару Корморан! В школе она была хорошим бойцом и до сих пор поддерживала форму. Может, как-нибудь она справится.

Зате Ява потянула ее за запястье:

– Идемте. Доктор наготове. Лучше встретить боль лицом к лицу. Раньше начнете – раньше и закончите.

Значит, ее предложение отвергнуто – и кровь, и золото, и прочее. Вероятно, Зате Ява посоветовалась с братом, и они считают, что время еще не пришло.

Шагая по грубо отесанной булыжной мостовой, Бару ступила в круг, вычерченный мелом в центре площади. Людской рев разом стих. В круге ее ждал губернатор Каттлсон – шапка из волчьей головы, темная кожаная безрукавка, длинный двуручный меч у пояса.

– Корморан, – заговорил он, улыбаясь, как всегда, однако голос его звучал печально. – Уже пересчитали толпу?

– Здесь, наверное, полгорода.

– Я закрыл доки и объявил праздничный день. Толпа преклоняется перед силой. Ордвинн должен знать, кто правит им и почему – им будет полезно поглядеть, как их губернатор одержит победу на их же условиях. – Переложив меч в левую руку, он подал Бару правую. – Я постараюсь ранить вас легко – если получится. И – прошу прощения за… грубость. Ее придумал не я и даже не князь Хейнгиль.

За спиной Каттлсона с гордо поднятой головой стоял приосанившийся Бел Латеман. Злость оказалась приятнее страха. Бару едва не сплюнула ему под ноги, но хоровой крик – «Задешево!» – напомнил ей реплику, сказанную Латеманом в ресторанчике: «Прекратите истерику». Любые проявленные сейчас эмоции будут обращены против нее.

Сжав руку Каттлсона, она встряхнула ее.

– Вы забыли маску, – хмурясь, заметил он.

Бару специально оставила маску дома. То был символ. Она не стала надевать ее: хотела подчеркнуть, что повод для поединка – ее родина, Тараноке. Вот ее заместитель мог бы драться и в маске…

Но заместителя, увы, не предвиделось. Против роста и силы Каттлсона у Бару имелась лишь флотская система.

Мер Ло дернул ее за рукав и указал вперед. Бару прищурилась и различила среди скрытых иод масками лиц губернаторской свиты бледную физиономию человека-реморы.

Чистый Лист тоже заметила ее, и Бару показалось, что он приоткрыл рот.

Но его прервали.

Зате Ява кивнула, и солдаты гарнизона ударили в щиты. Толпа угомонилась. Теперь на площади слышалось лишь ржание лошадей да негромкие перешептывания.

– Я выступаю судьей в этом споре до первой крови, – провозгласила она. Гарнизонные офицеры повторили фразу нараспев, и их слаженный хор громом раскатился над шеренгами. – Сегодня ее превосходительство Бару Корморан с Тараноке, имперский счетовод, вызывает на бой его превосходительство Бела Латемана из Фалькреста, принципал-фактора Фиатного банка. Бару Корморан, чем вас оскорбили?

Это Бару репетировала сотню раз, и сейчас слова слетели с губ легко, как плевок, точно горькая желчь страха:

– Бел Латеман вероломен в службе и в любви. Он использовал свое положение на благо себе и в ущерб Ордвинну, а моими теплыми чувствами лить забавлялся, ухаживая за Хейнгиль Ри. Он оскорбил мой род, мой пол и мою родину. Подобного отношения я не потерплю ни от фалькрестийца, ни от кого-либо еще.

Столь простая речь должна была растрогать местное население. Здешняя публика – лесорубы и докеры. И, разумеется, сплетники – они разнесут словеса Бару на север и на юг, по дорогам и вверх по Инирейну, по всем княжествам и вольным городам. А князь Пиньягата услышит повесть о том, как остроглазая женщина, которую он перепутал с Наяуру, выступила против Каттлсона, и, естественно, запомнит ее имя.

– Бел Латеман, что вы можете сказать в ответ?

Теперь офицеры и шеренги солдат принялись повторять за Латеманом:

– Бару Корморан принудила меня встречаться с ней, используя свое положение. Ее разрушительные новшества разорили князей Ордвинна, и пятно позора легло и на мою репутацию. Она не подходит для высокой должности счетовода ни умом, ни происхождением, и я не хочу иметь с ней каких-либо отношений – ни личных, ни служебных.

От обвинения в трайбадизме он воздержался. Вероятно, устыдился и хотел избежать неловкости. Или отеческая забота Каттлсона заставила его передумать. А может, вспомнил о хирургах Зате Явы с их скальпелями, лишающими трайбадисток женского естества.

Бару сосредоточилась на собственных вздохах и попыталась зафиксировать результат. Простые числа – один (на данный счет есть разные мнения), два, три, пять, семь…

А Зате Ява могла добавить к вышесказанному кое-что еще… к примеру, процитировать законы, описывающие ошибочность и иррациональность поединков. Но она очень торопилась. Она жаждала увидеть Бару раненой и исключенной из игры.

– Пусть поединок до первой крови покажет нам, кто прав, а кто – нет. Бару Корморан, не угодно ли вам принести извинения и отказаться от боя?

Нет. Она доверится клинку.

– Нет.

– А вам, Бел Латеман?

– Мне – нет.

– Бел Латеман, угодно ли вам призвать того, кто выйдет на бой за вас?

– Я призываю его превосходительство губернатора.

Служащие Фиатного банка и кучка людей возле князя Хейнгиля разразились ревом и рукоплесканиями. В унисон им заржали лошади. Каттлсон распахнул руки навстречу толпе и заключил в триумфальные объятия очерченный мелом круг, булыжники мостовой, аркады и строительные леса, которые облепили уличные мальчишки и мещане.

Зате Ява обратилась к Бару, старавшейся не думать ни о чем, кроме отца Сальма. Он храбро сражался в свете костров с богатырями и никогда не сдавался… Почему же он не вернулся домой с поля битвы? Почему?

Бару посмотрела на Зате. Странно, но в поджатых губах правоблюстителя чувствовался слабый намек на сожаление.

– Бару Корморан, угодно ли вам призвать того, кто выйдет на бой за вас?

Бару решила окончательно закрепить свое уничтожение.

– Я выйду на бой за Бару Корморан.

Толпа ахнула, стихла и взревела, как набежавшая на берег волна.

И в круг ступила княгиня Тайн Ху – звон подкованных сапог по известняковой мостовой, коротко обрезанные волосы, алые штрихи на щеках. Она подняла клинок, приветствуя Каттлсона, взглянула на Бару и отсалютовала, коснувшись лба.

– Приказывайте, сударыня, – вымолвила она, в то время как Зате Ява старалась скрыть бешенство, а офицеры гарнизона повторяли публике все, что говорила княгиня.

А Бару метнула первый из заготовленных дротиков – слова, заставившие откликнуться дружным гласом бондарей, рыбников, знаменосцев Лизаксу, Отсфира и Унузекоме:

– Покажите им, кто и по какому праву должен править Ордвинном!

– Вультъяг! – хрипло, изумленно завизжала публика победнее. – Вультъяг!!!

«Рогатый камень» увлекал именно своими боевыми сценами – увлекательными и романтичными одновременно: ведь дореволюционный Фалькрест не зря славился ими! Бару проштудировала это произведение от корки до корки и не забыла, что фехтовальные сцены «Рогатого камня» отличались замечательной простотой и откровенностью, свойственной всей Второй Книге, без подробнейших описаний оружия, доспехов и генеалогий, которые переполняли древние эпосы.

Зато описания поединков занимали многие страницы и вызывали у каждого бурное восхищение. Парады, рипосты, финты и прочие маневры в фехтовании превращались в истинное искусство…

По Бару тренировалась по флотской системе. Здесь не было старинного изящества. Любой ответ являлся и атакой – контрударом, выверенным так, чтобы перехватить и отвести удар противника. Следовало резко сбить его с толку, а потом завершить контратаку захватом или нанести последний поражающий удар.

– На палубе, в шторм, в темноте, – рычала Амината, отстукивая костяшками пальцев ритм, – пьяный, загнанный в угол, один против шестерых!..

Это казалось Бару верным, хотя до Аминаты ей всегда было далеко.

Но Тайн Ху не знала флотской системы. А чему обучен Каттлсон, Бару себе даже не представляла. Впрочем, не важно. Каттлсон был выше и массивнее, а ручищи у него оказалась громадными.

Бойцы встали по местам, и площадь замерла. Правоблюститель Зате Ява стояла, вытянув руки но швам, кожа на ее неподвижном лице натянулась, как пергамент.

– Смотрите на ноги, – шепнул Мер Ло на ухо Бару.

Каттлсон принял стойку: согнул колени, выставив левую ножищу вперед, и поднял меч в позицию «вол» из флотской системы. Одна его рука застыла на яблоке – головке рукояти, другая была под самой гардой[17]. Острие, направленное на Тайн Ху, напоминало обвиняющий перст. Обнаженные плечи бугрились от мускулов, клинок был совершенно неподвижен. Невероятная демонстрация статической силы. Похвальба.

Тайн Ху, оскорбительно повернувшись к противнику спиной (толпа со стороны банка разразилась свистом), стряхнула с плеч куртку и с лаконичной уверенностью развернулась к Кагглсону в полувыпаде, склонив корпус вперед. Ее мышцы заходили ходуном и взмокли от пота. Левая рука ее стиснула яблоко, правая ухватила рукоять под гардой, клинок она наклонила назад и положила на плечо, точно рабочий, несущий жердь.

Мощный, словно нос корабля, подбородок Каттлсона шевельнулся, и его сторонники вновь засвистели и заулюлюкали.

– Подними клинок! – крикнул кто-то.

– Могла бы выбрать позицию посильнее, – пробормотал Мер Ло.

Бару, в кровь изжевавшая правую сторону нижней губы, закусила ее слева.

– Это прекрасная позиция, – возразила она. – Я знаю наверняка.

Зате Ява встрепенулась.

– До первой крови! – провозгласила она. – Готовы?

В детстве Бару наблюдала за птицами не меньше, чем за звездами, – смотрела на взмахи их крыльев и пыталась разгадать механику полета.

За спиной Тайн Ху кто-то громко хлопнул в ладоши и насмешливо, визгливо рявкнул. Княгиня Вультъяг не шелохнулась. Икры Каттлсона непроизвольно напряглись при резком звуке.

Зате Ява хлопнула в ладоши, шагнула за меловую черту.

И Каттлсон атаковал.

То был чудовищный удар, невероятной дальности, остановленный одной лишь силой Тайн Ху. Острие меча, направленное вниз (позиция «хвост»), засвистело в воздухе и едва не воткнулось в мостовую. Тайн Ху, все так же держа клинок на плече, отступила назад и вовремя увернулась из-под удара. Проиграла, отдала пространство, очерченное ударом Каттлсона.

Очередная волна свиста и гвалта поднялась в ответ на ее отступление. Губернатор принял высокую позицию «вол» и двинулся по кругу длинными ровными шагами. Тайн Ху, не меняясь в лице, последовала за ним. Дыхание ее было почти незаметно – лишь плечи медленно покачивались вверх-вниз.

– Нет, – пробормотал Мер Ло, судорожно стискивавший кулаки где-то рядом, в уголке зрения. – Он слишком…

Стойка Каттлсона резко опала, словно перед прыжком. Тайн Ху и не шелохнулась в ответ. Губернатор хмыкнул, оскалил зубы в улыбке.

– Как ты думаешь, была бы твоя карьера намного лучше, – процедила Тайн Ху, – если б ты, как намеревался, всадил ей меч в спину, когда она…

Фраза оборвалась. Пальцы ног и икры Тайн Ху сработали, как пружины, меч вспорхнул с плеча и ударил наискось сверху вниз.

Каттлсон взмахнул своим смертельным оружием и принял меч Тайн Ху на гарду. Раздался металлический звон, на секунду Бару почудилось, что два клинка намертво сцепились между собой. Рык Каттлсона слился с лязгом и скрежетом. Он продолжил наступать на Тайн Ху, тесня ее назад – меч в меч…

Тайн Ху, потеряв равновесие, прогнулась. (Бару почему-то опять вспомнила, как в детстве она следила за взмахами птичьих крыльев.)

Тайн Ху сумела выйти из клинча, но пропустила яростный натиск Каттлсона справа от себя. Его меч скользнул вдоль ее клинка, пройдя над ее плечом, и Каттлсон шагнул вперед, чтобы сохранить контакт, пересилить и обезоружить княгиню.

Сталь взвизгнула, скрестившись со сталью.

Плечи Тайн Ху выдавали анатомический рельеф. Она развернулась, позволяя инерции увлечь Каттлсона вперед, и ее рука в перчатке легла прямо на яблоко губернаторского меча.

Бару удалось разглядеть движения Тайн Ху: она сумела перехватить клинок под гардой у незаточенного основания и развернула холодное оружие во мгновение ока.

Коротко рыкнув, княгиня всадила яблоко в лоб противника. Яростный натиск Каттлсона в буквальном смысле сыграл ей на руку: удар рукоятью пришелся как нельзя кстати.

Оглушенный губернатор боком рухнул на мостовую. Толпа взвыла. Мер Ло издал неясный звук и подпрыгнул на носках.

Тайн Ху опустила острие меча и рассекла кожу на лбу Каттлсона. То был след победителя, издевательская царапина, лоботомия прямо под шапкой из волчьей головы. Отступив на шаг, княгиня встретилась взглядом с Бару и широко улыбнулась – без расчета, без насмешки, торжествующей улыбкой хищника.

Все продолжалось секунду. Может, две.

– Победа за Бару Корморан! – выкрикнула Зате Ява, разорвав тишину.

Опасаясь беспорядков, солдаты гарнизона загремели щитами еще до того, как толпа разразилась воплями. Бару оцепенела, и Мер Ло схватил ее за плечо. Чистый Лист скользнул к губернатору и опустился на колени, чтобы оказать ему помощь. Бел Латеман обхватил голову руками и затрясся.

– В карету! – прошипел Мер Ло. – Быстро, пока толпа не перекрыла дорогу!

Мер Ло потянул ее куда-то в сторону, но Бару вырвалась и кинулась к Тайн Ху – к ее кривой ухмылке и дурно вправленному носу. Она увлекла Тайн Ху за собой в надежный полумрак экипажа имперского счетовода.

А толпа вокруг бушевала:

– Честная рука! Честная рука!

Глава 15

Теперь пробил час поспешных контрманевров. Пришло время распечатывать секретные пакеты с приказами на случай поражения Каттлсона. Люди, незнакомые с хорошими манерами Зате Олаке, могли вооружиться грубо заточенными ножами и устроить мятеж хоть сию секунду.

Она выиграла поединок и завоевала сердце Ордвинна. Но потеряла последние надежды на безопасность в Пактимонте.

Все могло обернуться бедой. Бару рассчитывала, что Зате Ява защитит ее, пока замысел будет развиваться дальше, но теперь полагаться на поддержку старухи ей не следовало. Возвращаться в башню, битком набитую стражами Каттлсона, тоже было нельзя.

– Княгиня! – заорала Бару, перекрикивая грохот колес по булыжной мостовой. – Мне нужна тихая гавань!

Тайн Ху сидела напротив с ножнами на коленях. На ее устах до сих нор не померкла волчья улыбка, хотя они уже давно покинули площадь.

– Мои люди расквартированы в усадьбе князя Отсфира, которая находится возле Северной гавани. На севере он мой соперник, но здесь – союзник. Если вам нужно бежать, он запросто посадит вас на корабль до устья Инирейна, а оттуда князь Унузекоме отвезет вас в верховья, в мой вультъягский замок.

Где ее можно будет спрятать в карман, словно монету… Но, по крайней мере, у Бару был выход.

– Хорошо. Мер Ло?

– Я все передам кучеру.

И секретарь перебрался вперед.

– Как долго вы ждали этого момента? – спросила Бару княгиню, в свою очередь расплываясь в улыбке.

– С тех пор, как самодовольный болван ступил на наш берег. – Тайн Ху потянулась и уселась, приняв позу военачальника на старинном портрете. – Тогда он не умел драться. Я тоже – совсем еще девчонкой была. – Она коротко хохотнула. – Похоже, я оказалась лучшей ученицей, чем он, – с ехидством добавила она.

– Верно! – Как приятно снова побыть легкомысленной! – А где научились владеть мечом?

– У лесников и у дровосеков. В нескольких настоящих стычках, – пожала плечами княгиня. – Осенью из-за Зимних Гребней явились стахечи-браконьеры, но мы их прогнали.

– Вам приходилось убивать? – спросила Бару с болезненным восторгом.

– Человека в железном венце, – ответила Тайн Ху – возможно, обращаясь к какой-то легенде или к личным воспоминаниям.

И в глазах Тайн Ху вспыхнули лукавые искорки. Бару вернулась к мыслям о поспешности и контрманеврах и напомнила себе, что Тайн Ху небезопасна, будучи величиной неизвестной.

В этой игре схлестнулось множество игроков…

Бару придвинулась к Тайн Ху и склонилась к ее уху. От княгини пахло потом и кожей – победой.

– Стоит ли делать вид, что я верю, будто вас выбрала мне в заместители Зате Ява? Что она решила обеспечить победу мне?

– Не важно, – шепнула в ответ Тайн Ху. – Они с братом решили, что поддерживать вас рано, хоть вы и предложили им золотые галеоны. По их замыслу вас должны были ранить и вышвырнуть вон. Но я сделала свой ход и встала на вашу сторону. Если сумеем показать им, что у нас есть шанс, они присоединятся.

– Почему? – недоуменно спросила Бару, имея в виду: почему они обязательно присоединятся.

Губы Тайн Ху остановились на безопасном расстоянии от ее уха.

– Неужели вы не поняли? Смотрите, Бару, – то, кем вы являетесь сейчас, навсегда закроет путь к тому, чего вы заслуживаете. Вы эгоистичны, расчетливы, прозорливы и, не найдя в фалькрестском лабиринте пути вперед, додумаетесь проломить стену. Я знала это еще тогда, когда вы расстроили мое предприятие с фальшивыми деньгами. Я догадалась, что вам наскучит сидеть на цепи. – Она схватила Бару за плечо и болезненно сдавила – перчатка Тайн Ху оказалась усеяна заклепками. – Но моя поддержка – не задаром, счетовод.

Беспорядки, случившиеся после поединка, встряхнули Пактимонт – и за несколько дней гарнизон израсходовал все наличные запасы кислоты. Суды Загс Явы объявили амнистию и организовали клиники, где обожженные могли получить целебную мазь, просто назвав свои имена. Бару вообразила судебных писарей: они аккуратно заносили имена бунтовщиков в потайные реестры, снабжали их ссылками на уже известные клички и псевдонимы и вписывали виновных в таблицы и формы. Гроза разразится позже. Маскарад никогда не оставлял без наказания даже малейшее неповиновение.

Мер Ло, несмотря на его возражения, был отправлен в башню – объяснять и прикрывать отсутствие Бару. Секретарь исправно писал Бару по уграм и вечерам, но деловитая краткость его записок – «сбор налогов идет по плану, губернатор Каттлсон озабочен мятежами и делами личного характера, а Зате Ява осведомлялась о вашем здоровье» – ясно свидетельствовала о том, что за Мер Ло шпионили сутки напролет.

Бару понимала, что и за ней пристально наблюдают, однако механизм слежки не был очевиден. Тайн Ху тщательно рассчитала свою цену и дала предельно четкие инструкции: Бару ждет в усадьбе Отсфира, пока Тайн Ху не пришлет за ней.

Никто не испытывал терпение Бару. Однажды утром, спускаясь вниз, Бару увидела женщину-стахечи в шерстяном платье, с соломенного цвета косой, обернутой вокруг головы.

– Ваше превосходительство, – с поклоном произнесла женщина.

Бару вздрогнула. Этот поклон застал ее врасплох, заставив замереть на ходу, меж двух ступенек.

– Аке Сентиамут?

Та любезно улыбнулась. Если она и помнила, что Бару сделала с ней – бесцеремонный приказ, устраняющий агента Тайн Ху из Фиатного банка, бездушное простое «Уволить!» – все отразилось лишь в едва заметном прищуре. Без медвежьей шубы она оказалась тонкой, словно поручень перил, почти изможденной. Возможно, в последнее время она лишилась не только дорогой шубы.

– Меня прислала княгиня, – вымолвила она, нянча в ладонях шкатулку, инкрустированную деревом. – Я буду вашим проводником по трущобам Пактимонта.

– Зачем?

– Урок. Княгиня хочет, чтобы вы увидели, как тяжела участь простолюдинов, – сказала она и подала шкатулку Бару. – Откройте ларчик. Вы же теперь стали знаменитостью, и его содержимое вам пригодится.

В шкатулке лежала фалькрестская косметика. Бару пожала плечами и усмехнулась: точно такой же мастерски пользовался и Бел Латеман! Под крышкой был вырезан олень с ветвистыми рогами.

Бару скептически взглянула на пудру и баночки с гримом.

– Ладно, – согласилась она, – но меня трудно будет переодеть мужчиной.

Губы Аке дрогнули.

– Это искусство мы оставим ее светлости, ваше превосходительство. А косметика служит не только украшением для мужчины, но и маскировкой для женщины. – Она сделала вежливую паузу. – Доверьтесь мне – с ту майянской кожей мне и раньше доводилось работать.

С неуверенным любопытством Бару вернула ей шкатулку. Аке отвела ее в гардеробную и велела сидеть не шевелясь. Бару заговорила, стараясь сохранять неподвижность лица, словно оно превратилось в фарфоровую маску.

– Вы учились пользоваться косметикой у Бела Латемана?

Сосредоточенно прикусив кончик языка, Аке вывела какой-то знак или линию на ее лбу.

– Нет. Он учился у меня.

Бару наморщилась, заставив Аке досадливо цокнуть языком.

– Но ведь это – фалькрестские навыки, а он всегда был таким изысканным!

– Он был очень застенчив и небрежно воспитан. И отчаянно старался соответствовать своему положению. – Кисть Аке защекотала Бару веки. – Я помогла ему стать человеком, которого Каттлсон сможет уважать.

Любопытство пересилило деликатность, и Бару спросила:

– А где учились вы?

– Муж был уличным артистом в доках. В гавань заходили ориатийские корабли. В их командах встречались ламены – они и научили его.

– Надо же! – проговорила Бару и усмехнулась.

Сейчас ей все стало понятно.

Очутившись в обществе, признающем только два пола, ламены часто предпочитали выдавать себя за мужчину или женщину и могли достичь в этом немалого мастерства.

– Вашего мужа освободили?

– Значит, вы помните, – произнесла Аке, колдуя над ее носом.

Бару пожалела, что не перевела разговор на другую тему. Истощенность Аке показывала, что три года, прошедшие после того, как Бару сломала ей жизнь, дались ей нелегко. Но сделанного не вернуть.

– Удивительно, что вы помогали Белу Латеману справляться с должностью, когда другие фалькрестийцы бросили вашего мужа в тюрьму за крамолу. Несмотря на то что вы были агентом Тайн Ху в Фиатном банке.

Аке принялась убирать инструменты.

– А меня поражает другое, – ответила она. – Вы расстроили планы Тайн Ху, а теперь сами начинаете восстание. Но я из простых людей. Наверное, мало понимаю в политике и в интригах, – добавила она и почтительно опустила голову.

«Вероятно, ее собственное искусство маскировки заключается в том, чтобы прятаться под маской приличий, – подумала Бару. – Но всякий выживает, как умеет».

– А что ваша княгиня хотела мне показать?

Аке Сентиамут вывела ее на улицы в неброской одежде.

– Не показывайте зубы, – предупредила она. – Они выдадут вас с головой, а тут не любят знати.

Они направились на север, затем – на восток, покинули могучие, просоленные аркады Северной гавани и оказались в Малом Уэльтоне, где жили семьи портовиков, ныряльщиц и грузчиков.

– Я работаю у химика, – рассказывала Аке по пути. – Он – фалькрестиец.

– Здесь?

Обычно фалькрестийцы селились неподалеку от Южной гавани и казарм гарнизона, где можно было уберечь детей от иолинских языков и ту майянских соблазнов большого города.

Там улицы были полны специально нанятых лицедеев, которые должны были выкрикивать определенные фразы на афалоне – длинные цитаты из революционных наставлений, пропагандирующих инкрастицизм среди подростков и их младших братьев и сестер.

– Здесь можно делать деньги, – проговорила Аке, и за ее смирением сверкнула искра гнева. – Вы понимаете предписания гигиены наследования?

– Зачем мне думать об обязанностях правоблюстителя и службы милосердия. Я – счетовод.

– В наших краях говорят, что это – долг каждой женщины, – парировала Аке. – Иначе и быть не может.

Она рассказала Бару, что детей «недозволенного расового смешения» хватают на улицах, что незаконные браки караются стерилизацией или (желудок Бару сжался в тугой комок) репаративным деторождением.

– Матерям нужна фалькрестская химия, иначе фалькрестский закон заберет их тела. – Аке громко рассмеялась, покачав головой. – Прекрасный рынок сбыта для химиков.

Репаративное деторождение. Женщин изымают в пользу государства и засевают, точно землю, отнятую за долги. Конечно, Бару было известно обо всем – она ведь не спала на собраниях представителей правительства. Но одно дело – быть осведомленной о чем-то и совсем другое – столкнуться с этим лицом к лицу.

Такие же меры будут установлены и на Тараноке. Хотя нет – их установили еще в те годы, когда Бару пряталась в стенах школы.

По пути они слышали детский смех и визг, но не встретили на улице ни одного ребенка. Бару не спрашивала почему. За способной ребятней охотились люди из службы милосердия, и агентом мог оказаться любой человек, даже первый встречный бродяга.

Бару сама видела типовой контракт: «Вознаграждение полагается за выявление способных детей. Особое вознаграждение полагается также и в будущем, в зависимости от назначения, полученного оными детьми после экзамена на государственный чин».

Вероятно, Мер Ло был в числе «избранных». «Способного мальчика оправили в Фалькрест. Наверняка тот, кто выдал его Маскараду, получил очень щедрую награду», – подумала Бару.

Похоже, он не особо горел желанием вновь увидеться с семьей. А его близкие – хотели они обнять Мер Ло или нет?

– Настанет время, – пробормотала Аке, – и город забудет, как он жил до Маскарада. Империя проникнет всюду – в наш язык, в наши дома и в нашу кровь.

В ушах Бару зазвенели отголоски воспоминаний: звуки афалона на Ириадском торгу, точно новый куплет в старой песне…

Ей захотелось возразить Аке: «Не бойся конкретных деяний Маскарада. Страшись его скрытых намерений. Маскарад может убедить вас сделать все за него».

В трущобах ей довелось увидеть много странного. Фалькрестийцы являлись сюда нанимать кормилиц, в надежде, что их младенцы всосут с туземным молоком гормоны иммунитета – защиту от суровых зим и моровых поветрий, погубивших множество местных детей. Некоторые даже искали незаконных благословений иликари. Здесь процветала целая индустрия молока и кощунства – с собственной преступностью, с отравителями младенцев, с шантажистами-мистиками, проклинавшими чей-нибудь дом и требовавшими золото за снятие проклятия. Налицо были и другие преступления. Целые гильдии «желтых курток» – тех, кто пережил мор и занимался уборкой трупов, – предлагали на продажу мертвечину как людоедский прививочный материал. Мошенничество, коррупция, преступная любовь…

И это, конечно, не сводилось к простому противопоставлению «захватчик – побежденный».

В городе Бару увидела то, что чувствовала и в своей душе. Двуличие, боязливый ежесекундный самоконтроль, стелющаяся угодливость и внутреннее неповиновение. Один глаз смотрел в будущее, сверкающее позолотой рабства, другой – в прошлое, вслед уходящей навсегда свободе.

Крепкий пастой империи, одновременно манящий и разъедающий, пропитывал все – мужчин, женщин, детей, разнообразные расы и саму историю человечества. Он перестраивал мир посулами и угрозами.

Когда солнце покраснело и склонилось к закату, Аке Сентиамут взяла Бару за запястье. Ее почтительность вдруг улетучилась.

– Сегодня вы увидели достаточно. Пора к княгине.

– Мы возвращаемся в усадьбу Отсфира?

Аке улыбнулась, как будто Бару неосознанно пошутила.

– Княгине Вультъягской плохо спится под крышей Отсфира. Она будет ждать в моем доме.

«Домом» оказалась единственная комнатушка в узком каменном здании. Для мужа в ней места не было. Тайн Ху лежала на деревянной лавке, растянувшись, как кошка, и при появлении Аке и Бару прищурилась.

– Вы прямо как раскрашенная горгулья. Что вы видели?

– Надежду, – ответила Бару.

– Правда?

– Люди еще чувствуют на себе оковы. Маскарад правит ими, но еще не внушил им желания повиноваться. Оковы пока не стали невидимыми.

Тайн Ху села.

– Вы долго думали над этим, не так ли?

– Надежда, которую я ощутила здесь, в городе, принадлежит и Ордвинну.

– Но этот город создал ваш народ. Настоящий Ордвинн – там, где деревья и соколы в небе. Где нет отвратительных оков. – Тайн Ху поднялась на ноги. – Скажите, чего вам хотелось сегодня?

Бару решила ответить честно. Сейчас нет смысла притворяться.

– Мне хотелось спасти мою родину от того, что было сделано здесь.

– От чего? От новой канализации? От прививок и срочных сделок? – фыркнула Тайн Ху, ища в ней сомнения. – Значит, вот о чем вы мечтаете – вы жаждете повернуть время вспять – и сжечь дотла все, что принес с собой Маскарад?

– Нет, – произнесла Бару, медленно снимая перчатки и тщательно взвешивая каждое слово. – Я собираюсь украсть их секреты и присвоить их себе. А потом – обратить их против их создателей.

Тайн Ху протиснулась мимо Бару к Аке Сентиамут. Та потупилась, но Тайн Ху опустилась перед ней на колено.

– Аке, – сказала княгиня, – ты очень мне помогла. Отправляйся домой.

– Но я понадоблюсь вам, ваша светлость.

– Не здесь, в Вультъяге. Хватит сжигать свою жизнь в этой выгребной яме. – Тайн Ху поцеловала худую, почти прозрачную руку Аке с царственной учтивостью. – Возвращайся в лес.

Сентиамуты будут тебе рады. Набирайся сил, и я призову тебя, когда вернусь сама.

Поднявшись, она стиснула губы и взглянула на Бару.

– Возможно, я вернусь с гостьей. А может, и одна.

Возвращаясь в свою спальню в усадьбе Отсфира, Бару услышала разговор двух человек. Они перешептывались на афалоне с явным северным акцентом.

– Вультъяг долго пела ей в уши. И наверняка влила в ее мозг столько яда на мой счет.

Второй голос звучал мягче, акцент в нем был выражен чуть-чуть слабее, а речь была предельно грамотной.

– Тогда необходимо преподнести ей противоядие.

– У меня нет твоего обаяния.

– И моей жены, и моего ума, и того, и сего… Друг мой, ты тратишь значительную часть жизни на жалобы и стенания. Отчего бы просто не вспомнить о своих сильных сторонах?

– Ты намекаешь на мои деньги? Хотя – Химу не даст соврать – Корморан и это едва не испортила. Может, я не сумею внушить ей уважение! Что, если Вультъяг рассказала ей о моем неудачном сватовстве?

– Вон! – велела Бару, слишком поздно заметив их отороченные волчьим мехом плащи.

Она резко остановилась, поскользнулась на керамических плитках, но сохранила равновесие. Бару была потрясена до глубины души: эта парочка принадлежала к высшей знати.

– Конечно. Сию минуту, – ответил бородатый, низкорослый и коренастый князь, отшатнувшись от дверного косяка.

Он оказался при оружии, с нескромным, но хотя бы не назойливым взглядом.

– Но мы будем рады пообщаться с вами, ваше превосходительство. Тайн Ху удовлетворена вашими способностями. Пора пригласить вас к нам в гости.

Второй соглядатай тоже был из князей. Бару внимательно посмотрела на этого бледного тонкогубого мужчину с безмятежным лицом, в накидке из рыжих куньих шкурок. Его афалон звучал намного правильнее и грамотнее.

– Отсфир, князь Мельниц, к вашим услугам. Надеюсь, вам понравился мой городской особняк. Я заплатил за него сполна, вопреки всем вашим стараниям, – с низким поклоном произнес бородатый. – Наши вожди созывают совет, а поводом будете вы, Бару.

– Я бы сказал, также и причиной, – добавил его долговязый спутник. – Лизаксу, князь Высокого Камня, западный и более воспитанный сосед Вультъяг. Надеюсь, княгиня Вультъягская была с вами любезна?

– Ее переменчивость всем известна, – заявил Отсфир и помахал ладонью, изображая птичье крыло.

– Только не в отношении тебя, – заметил Лизаксу, насмешливо блеснув глазами.

– Да уж, в моем отношении она непоколебима!

Бару нашла обоих раздражающими и решила не поддаваться их обаянию.

– Мне, как лояльному имперскому счетоводу, понадобится пара недель, прежде чем приступать к чему-либо. Передайте вашему совету: пусть подождут.

– Каттлсон ищет вас повсюду. Медлить нельзя, – возразил Лизаксу, оттолкнувшись от дверного косяка и осматривая перчатки – не испачкались ли о побелку. – Опасно как в духовном, так и в практическом смысле. Оба Зате…

– Да не удостоимся мы их внимания!.. Что угодно, только не это!

– Верно. Итак, оба Зате считают, что пора привязать вас к остальным.

– У нас есть причины не доверять вам, Бару.

Лизаксу хмуро взглянул на своего спутника.

– И ты действительно вознамерился перечислить их все? – Да.

– Тогда приступай.

Отсфир забарабанил костяшками пальцев по стене, выстукивая медленную боевую барабанную дробь:

– Иноземка. Популистка. Имперский технократ. А ее секретарь является имперским шпионом.

– Вы, Бару Корморан, разорили меня дотла, – добавил Лизаксу и невесело усмехнулся. – Сильнее даже, чем Радашича. Я накупил столько идиотских бумаг!

Привстав на цыпочки, Отсфир хлопнул его по плечу.

– Недвижимость, друг мой. Я же советовал: дома, золото и все такое прочее! Значит, ваше превосходительство удостоились редкостного благоволения нашей соседки Вультъяг, этой дерзкой девицы из северных краев. Идемте с нами, присоединитесь к нашему великому бунту.

– Подожди, старина. Не будем стесняться наших целей, – проворчал Лизаксу, становясь между Бару и своим бородатым товарищем. – Мы хотим побеседовать с вами по душам, прежде чем вы ввяжетесь в заварушку. Кстати, я полагаю, что Вультъяг рассказывала о нас. Вероятно, она поведала вам о наших биографиях и, конечно, успела вам пожаловаться насчет наших хищнических намерений относительно ее долинки?

Бару изогнула бровь, смущенная его откровенностью.

– Вы ошибаетесь.

– Неужели? – Лизаксу поднял брови. – Но обыкновенно она весьма…

– Прямолинейна.

– И бестактна.

– Старина, ты утомляешь ее превосходительство.

– Прошу прощения, – Лизаксу откашлялся. – Вот какую тему мы хотели бы обсудить. Поскольку вы женщина…

– Поддерживаю, это очевидно.

– Заткнись, ваша светлость, – Лизаксу выпрямился во весь свой немалый рост. – Ваше превосходительство, у меня имеются дочери. Как и у моего друга. Я женат по любви, а он разведен по причине отсутствия оной. Нам очень не хочется видеть наших детей… размножающимися для улучшения породы согласно планам Маскарада. Ведь мы заняты не только охотой и вопросами чести, как идиот Хейнгиль. Некоторым из нас нравится философствовать, беспокоиться о собственных отпрысках и размышлять о всяческих…

– Женских штучках, – продолжила за него Бару ледяным тоном.

Что привело ее в такое раздражение? Может, то, что князь начал разговор издалека, точно имел в виду нечто постыдное? Или его собственнические чувства, дескать, «мы не любим, что другие командуют нашими женщинами»?

– Ваше превосходительство, – вымолвил Отсфир, – мы вот вокруг чего выплясываем. Вышел среди нас спор. Что, если для спасения Ордвинна потребуется иноземец? Как отрицать указания Маскарада, связанные с наследственностью, если мы нуждаемся в чужой крови, чтобы получить свободу?

Бару и раньше задумывалась о том же. Иногда она представляла себе, что какой-нибудь ориатийский принц освобождает ее родной остров и мажется с ног до головы жирной вулканической почвой, будто был рожден именно для Тараноке. Как приняла бы это мать Пиньон?

– Но Ордвинн, в общем-то, основан иноземцами. Он – словно шрам, оставленный чередой чужих вторжений. Почему же иноземец не подойдет на роль освободителя?

– Честная рука! – завопил Лизаксу, подражая скандирующей толпе. – Хотя эта длань была очень занята, дабы написать мне пару строк.

Он рассмеялся. Бару тотчас почувствовала себя виноватой – из-за рефлекса, вбитого еще в школьные времена.

Отсфир не разделял веселья Лизаксу. Он затряс своей бородой, и его лицо приняло серьезное выражение.

– Когда бунт, к которому вы с Тайн Ху подталкиваете нас, закончится, мы либо погибнем, либо победим. Если победа будет за нами, Ордвинн должен остаться единым целым. В таком случае без единоличного правителя, стоящего выше князей, нам не обойтись! Вспомните, как стахечи прогнали ту майя: одна общая нужда мгновенно объединила все дворцы. И прогоним Маскарад, когда они явятся снова, – подытожил он.

Лизаксу торжественно кивнул.

– Единоличный правитель. Король или королева. К этой награде, не названной вслух, постоянно устремлены наши помыслы. Самый близкий и самый жадный до власти претендент – Наяуру, Строительница Плотин. У нее есть дети от Отра и Сахауле. Если она поженит их наследников с отпрысками Игуаке или родит ребенка от одного из ее сыновей, то сумеет узурпировать владения Коровьей Княгини, прикончить старого Пиньягату и объединить пять княжеств под одним троном. Соединив, наконец, свои водохранилища с пастбищами Игуаке, она получит в свое распоряжение плодородные земли, запросто прокормит миллионы! А в итоге она создаст королевство, способное потягаться даже с Фалькрестом. По мы приструним ее, Бару! Вы же понимаете ход моих мыслей, не так ли?

– Наша вражда складывалась столетиями. Десятка лет хватит, чтобы пустячные ссоры въелись в плоть и кровь. Когда возвышается один из нас, в конкурентах просыпается ревность. Только королева, рожденная в иных землях, стоящая в стороне от ордвиннских дрязг, имеет право править нами. – Отсфир покосился на Лизаксу, намекая на какие-то общие воспоминания, призрачный шрам прошлых бед или предчувствие бед грядущих. – Союз Внутренних Земель долго не протянет. Игуаке боится плодовитости и амбициозности Наяуру. Ну а мы наделали изрядное количество ошибок на севере. К примеру, Лизаксу грызется с Эребог. А сама Эребог дала своим помещикам слишком много власти и теперь не может забрать ее обратно. А я из-за жадности до земель и ископаемых решил замахнуться на Вульгъяг, да только все пальцы исколол. Нам нужен настоящий лидер, вождь.

Бару моргнула.

– Вы просите меня стать вашей королевой? Но мы пока не начали восстания.

– Не все сразу!

– Сейчас мы всего лишь рассказываем вам о ваших потенциальных возможностях, – произнес Отсфир, протягивая к ней раскрытую ладонь. – И присовокупляем сюда условия нашей поддержки.

Лизаксу выгнул брови.

– Иноземная королева будет нуждаться и в ордвиннском короле. Это неоспоримо.

– Жаль, что он женат, – ухмыльнулся Отсфир. – Я же знаю, что он симпатичнее. – Гремя сапогами по плиткам пола, он двинулся мимо Бару к выходу. – Ваше превосходительство, совет ждет вас.

Бару встретилась взглядом с великаном Лизаксу.

– Я читала ваши письма, – отчеканила она. – Все до единого. И на каждое хотела ответить, но времени не хватало.

– Конечно, – ответил он, разводя руками. – Сперва дело, а уж затем – философия.

Глава 16

Восстание Ордвинна началось в тайном храме – в хижине из бумаги, масла и старой веры.

Выйдя из кареты под теплый летний дождик, Бару направилась за князьями прямо в ламповую мастерскую. В складских помещениях пахло оливковым маслом и глиной. Они шли между бухт конопляной пеньки и полок с керамическими лампами, выставленными на просушку.

– Закрыто, пока не утихнут беспорядки, – объяснил Лизаксу. – Сюда, вверх по лестнице, ваше превосходительство.

Крохотный страж в голове Бару, будто метроном, отсчитывал любые опасности: «Западня, медовая ловушка, убийцы Зате Явы, месть Каттлсона, хитрость Погребов…»

Как она жалела, что рядом нет Мер Ло с его прагматизмом! А ведь она никогда не принимала его на веру!

Наверху оказалась дверь, которую стерегла полная бельтийка, остро пахнущая луком. Она встретила их теплой улыбкой.

– Икари Химу приветствует вас, – сказала она на певучем, но правильном афалоне. – Милости просим в храм Трех Добродетелей. Вы богато одеты, ваше превосходительство, и потому будьте осторожны: масло не отстирывается.

И эта женщина – несомненно, иликари, одна из объявленных вне закона жрецов-последователей Добродетельных – отперла дверь двумя маленькими блестящими ключами.

Бару затрясло от холода и внезапного благоговения. Прежде второй этаж мастерской был отведен под кабинеты. Иликари снесли внутренние перегородки и устроили здесь просторное помещение из белых ширм и кедровых столбов. Храм озаряли лампы мягким золотистым сиянием.

Бару на миг лишилась дара речи. Поразительно, но все здесь было сделано из бумаги – в том числе кельи для медитации и боковые комнатки-приделы.

Ширмы храма рассекали пространство, точно короткие энергичные стрелы, словно требовали, чтобы вновь пришедший двигался, проявлял усердие.

В воздухе сильный аромат оливкового масла. Стянув с руки перчатку, Бару коснулась ближайшего столба. Палец стал скользким.

– Чтобы можно было вмиг сжечь все, если нас обнаружат, – не прекращая улыбаться, сказала иликари. – Следуйте за мной.

Остальные заговорщики ждали в центральной комнате и сидели па циновках, раскинутых по кругу.

Зоркая Зате Ява и Зате Олаке, правоблюститель и седобородый Незримый Князь, устроились рядышком, как голуби, прилетевшие сюда на ночлег. Тайн Ху в костюме для верховой езды (рядом с ней лежали ножны с тем самым мечом, которым она победила Каттлсона). Еще какой-то мужчина в княжеских одеждах… Бару затаила дыхание от радостного удивления. Она узнала Унузекоме, Жениха Моря, который владел доброй четвертью частных судов и верфей Ордвинна и, по слухам, разбогател на пиратстве. Встретившись взглядом с Бару, он улыбнулся.

В храме царила тишина. За спиной Зате Явы текла по желобку из вощеной бумаги струйка воды, падавшая в серебряную чашу. Бару опустилась на циновку, а Отсфир и Лизаксу заняли места возле нее.

Однако тяжесть страшного риска сдавливала грудь, не давая вдохнуть. Все собраны в одном месте, на глазах Зате Явы – да еще в храме иликари. Достаточно лишь словечка, чтобы за ними явился вооруженный гарнизон.

Может, так и задумано? Заговорщики находятся под одной крышей, и гибели им не миновать…

Жрица-иликари прошла в центр круга, шелестя подошвами сандалий, и села. В руках она держала чернильницу и палимпсест, туго натянутый на кедровую рамку.

– В молчании нашем мы воплощаем Видд, дарующую терпение и стойкость. Наша воля к действию воплощает Химу, ведущую нас на бой. Действуя же вовремя, когда настал час, воплощаем Девену, средний путь, примиряющий две крайности.

Бару заметила, как Зате Ява шевельнулась, сжав губы от едва различимого нетерпения. Значит, она и сейчас думает, что час мятежа не пробил? Будь ее воля, ноги бы ее здесь не было. Но Тайн Ху, ее сообщница, начала действовать, и ей поневоле пришлось вступить в игру.

Что ж, старухе ума не занимать: конечно, она оставила себе путь к отступлению.

Жрица подняла палимпсест, и Бару различила столбцы незнакомых староиолинских букв.

– Сейчас я прочту вам послания, полученные анонимно и без подписей. – Голос женщины звучал предельно спокойно. – Я поведаю о страхах и надеждах тех, кто собрался здесь, и мы услышим то, чего они не могут высказать. Послушайте, что пишут они: «Я боюсь, что тараноки – орудие Маскарада, и любовь народа к Бару Корморан подорвет его лояльность к нам. Меня страшит, что даже с ней нам не хватит сил одолеть Маскарад, мы упустим возможность, и больше она не представится. Еще меня пугает, что она очень молода и нетерпелива».

Безмолвное умиротворение храма передалось и Бару. Она не верила в древних мужчин и женщин, которые довели свои добродетели до совершенства и в итоге сами сделались их средоточием и воплощением, но хитросплетение тревог в ее голове вдруг ослабло и распуталось. Мелодичное журчание воды, запах масла, мерцающий за бумажными ширмами свет и слова – правдивые, но отчего-то не опасные…

Однако она пыталась угадать, кто является автором проникновенного послания. Любопытство никогда не покидало Бару.

– «Я надеюсь, что мои дочери будут жить к свободном Ордвинне и тараноки окажется той самой искрой, которая нам необходима. – Иликари мягко улыбнулась, точно была тронута прочитанным. – Я надеюсь на ее руку и трон, но самое главное – для меня это свобода. И я не устану повторять, что я надеюсь и верю в свободу».

Снаружи дунул ветер, и капли воды, сочившиеся сквозь ветхую крышу, забарабанили по вощеной бумаге и промасленным кедровым столбам. Огоньки за стеклами фонарей вздрогнули и замерцали.

– За стенами храма некоторые из нас – враги, – заговорила жрица под шум ветерка. – Зате Ява выслеживает и убивает моих собратьев-иликари. Бару Корморан носит маску фалькрестской тирании. Князья Отсфир и Лизаксу ссорятся с Вультъяг из-за возможных брачных союзов и земель. Князь Унузекоме якшается с пиратами, тревожащими наши воды. Поднимая восстание вместе, мы должны быть тесно связаны друг с другом. Я спаяла крепкими узами всех вас, теперь же я соединю с вами и Бару Корморан. Бару, выйди вперед.

Темные глаза Тайн Ху сверкнули золотом в пламени свечей. Бару сделала над собой усилие, чтобы подняться: покой храма словно сковал ее по рукам и ногам.

– Я здесь, – произнесла она.

Жрица подала ей чернильницу, перо и палимпсест, заполненный крохотными квадратными провинциями староиолинского шрифта.

– Здесь мной записаны секреты, которыми поделились со мной собравшиеся. Эти тайны отдают жизнь каждого в руки остальных. Поведай мне о себе, Бару. Я запишу на палимпсесте, и ты будешь связана со всеми нами прочными узами.

Аромат оливкового масла щекотал ноздри и щипал глаза.

– Что, если я солгу? – спросила Бару.

– Я чувствую любую ложь, – ответила жрица, наклоняясь к уху Бару и переходя на шепот, мягкий, точно глина. – Как Кердин Фарьер узрел в твоих глазах огромный потенциал, как Девена видит раздоры в твоем сердце, так и я увижу обман – даже самый крохотный, Бару Корморан.

От неожиданности Бару отпрянула назад, и у нее мурашки побежали но позвоночнику. Князь Лизаксу усмехнулся и почти беззвучно шепнул что-то Отсфиру.

Жрица держала перо низко, крепко стиснув пальцы, как будто удерживала за горло змею.

– Ты не знаешь староиолинского, но не тревожься. Просто скажи мне на ухо свой секрет, Бару Корморан, и Видд услышит.

И самый страшный, постыдный и глубоко хранимый секрет Бару подступил к ее горлу, как рвотный позыв, как тухлятина, которую не принимает желудок. Остановить бы его, направить внутрь по пищеводу – сделать хоть что-нибудь, но удержать его при себе! Только бы не чувствовать его! Он был как обсидиановый столб, привязанный вдоль спины Бару…

Внезапно она схватила жрицу за затылок, притянула к себе и прошептала в ее темное ухо другой секрет:

– Мне хочется не мужчин, а женщин.

Нет! Зачем она это сделала? Кто тянул ее за язык? Какая же она дура набитая – что за отчаяние исторгло из нее признание в том, что она каждый день скрывала с таким трудом?!

Перо забегало по пергаменту, выводя короткие правильные полукружья.

– Готово? – спросила Зате Ява, нарушив тишину. – Даст ли секрет Бару Корморан власть над ней самой?

– Маскараду этого довольно, чтобы лишить ее жизни, – произнесла жрица. – Путь назад для нее закрыт навсегда.

– Отлично! – воскликнул морской князь Унузекоме, хлопнув себя по коленям. – Тогда начнем!

И восстание быстро переродилось в военный совет.

Зате Ява заговорила первой, подчеркивая свое главенство:

– Я остаюсь в Пактимонте. Продолжаю играть роль правоблюстителя, пока остается хоть какая-то возможность. Если узнаю нечто жизненно важное, передам через брата.

Голос ее звучал непринужденно, почти беззаботно.

Как жутко было видеть рядом с ней Зате Олаке – две пары острых вороньих глаз, буравивших собеседников!

А что они видят и чувствуют, глядя друг на друга?

Скрывают ли они что-то друг от друга или нет?

Вместе они являли собой средоточие бдительности. Наверное, они – инстинктивно или при помощи специальной мантры – даже не моргают одновременно, чтобы один из Зате всегда был настороже?

– Мои соглядатаи весьма надежны, – заговорил Олаке. – Нужно выяснить, кто из князей присоединится к нам, кто пойдет за Каттлсоном и кого можно переманить. Хейнгиль, конечно, встанет за Каттлсона. А вот Радашича, хоть они с Хейнгилем и были как братья, я надеюсь склонить на нашу сторону. Сейчас он в раздумьях над книгами, которые дал ему Лизаксу, и над ущербом, причиненным его владениям Бару Корморан. И оковы ему порядком надоели.

– А Внутренние Земли? – поинтересовался Лизаксу.

– Наяуру и Игуаке могут качнуться в любую сторону, если трещина между ними станет глубже. За Наяуру пойдут Отр с Сахауле – это соль и тренированные солдаты. За Игуаке побежит Пиньягата, чьи достоинства нам хорошо известны.

– Его достоинства – в том, – шепнул Бару Отсфир, – что он и его дружина – бешеные ублюдки, рожденные разъяренной медведицей. Они появились на свет прямо с копьями в руках.

Бару ухмыльнулась, вспомнив жутковатую встречу с Пиньягатой, но быстро посерьезнела, дабы не вводить Отсфира в заблуждение.

Олаке новел рукой, как будто отодвигал названных князей в угол или выплескивая воду из ведра.

– Но Внутренние Земли могут подождать. В первую очередь – твоя соседка, Лизаксу. Чтобы закрепиться на севере, нам нужна Эребог. Надо прийти ей на выручку, чтобы она справилась со своими помещиками.

– Зачем нам север? – осведомилась Бару, раздумывая, как долго и тщательно составлялись эти планы. Она пришла на их совет поздно – на исходе ночи и после стольких лет работы в одиночку! – Разве вы не собираетесь начать с захвата Пактимонта?

– Пактимонт – западня, – пояснил Унузекоме, Жених Моря. Голос его звучал азартно: он наконец дождался возможности действовать. – Хейнгиль, Охотник па Оленей, поддержит своего приятеля Каттлсона при помощи сильной кавалерии. А Радашич может и не пойти за нами – он любит и боится Хейнгиля.

Соколиные глаза Тайн Ху отражали золотистый свет ламп, но Бару казалось, что это – отсветы внутреннего пламени.

– Радашич подождет, у нас есть дела и поважнее. Кстати, насчет Пактимонта надо держать ухо востро, иначе наши планы пойдут прахом. Заняв Пактимонт, мы будем заперты в нем. И не сумеем защитить свои владения, когда из Фалькреста прибудут подкрепления.

Негромкий голос Зате Олаке ассоциировался у Бару со вкусом отравленного вина на языке и принес воспоминания о медленно действующем яде.

– Действуя неожиданно, мы не вырвемся из замкнутого круга «Сомнения предателя». Необходимо продемонстрировать прочность нашего положения, показать Наяуру с Отром и Сахауле и Игуаке с Пиньягатой свою надежность. Они нужны нам для окончательного триумфа.

– А прочность нашего положения зависит от того, удастся ли нам до зимы решить три задачи, – заговорила Тайн Ху, барабаня пальцами по полу и обводя взглядом круг заговорщиков. – Во-первых, следует закрепиться на севере и показать народу, что мы можем предложить ему более справедливое правление. – Она умолкла, взгляд ее скользнул по Бару, и она продолжила: – А уж потом мы восстанем открыто и обрушим мосты через Инирейн. Мои соседи согласны со мной?

Отсфир и Лизаксу, сидевшие по обе стороны от Бару, кивнули.

– Прочие князья прекрасно понимают, что им не выкурить нас из лесов, – заявил Лизаксу. – Взять в осаду Высокий Камень невозможно. Лучникам Отсфира нет равных. А Вультьяг – это место силы!

Унузекоме поднял руку.

– Мой друг Отсфир не женат – на случай, если понадобится подсластить кашу для Наяуру или Игуаке. Обе они не венчаны. Наяуру, конечно, придерживается древних ту майянских обычаев, но будет заинтригована идеей выгодного политического брака, если он не привяжет ее к одной-единственной постели.

Отсфир вздохнул.

– Мой южный сосед всегда заботился о моем благе!

– Она очень привлекательна.

– И очень хорошо это понимает.

– Уверен, перед твоим сердцем ей не устоять.

– Чтобы тягаться с Сахауле, нужно не сердце, а…

– Вторая задача, – встряла Тайн Ху, оборвав перебранку с восхитительной лаконичностью. – Наши крестьяне не оставят семьи и не пойдут воевать, если мы не дадим им пищу, защиту и жалованье. Значит, нам потребуются деньги. А после начала мятежа наши расходы только возрастут.

Заговорщики посмотрели на Бару. Она кивнула, изображая – да и на самом деле ощущая – уверенность. Она чувствовала себя как рыба в воде. Хитросплетения, денежные потоки и измены не пугали ее. Хватит ей сидеть в кабинете счетовода, пить вино и прятать крамолу среди вежливых фраз. Ей так долго приходилось быть мягкой и уступчивой. Какое счастье – действовать! Наконец-то!

– Я могу отдать вам собранный налог – золотые галеоны. С помощью Зате Явы я устрою так, что они пойдут в Фалькрест конвоем, и их можно будет взять разом. Но чтобы захватить их, необходим флот.

Она покосилась на Унузекоме и поразилась энтузиазму и уважению в ответном взгляде. Неужто она заслужила его уважение?

– Если вам удастся оторвать их от эскорта из военных судов, мои корабли довершат дело, – проговорил Унузекоме. – Но почему вы считаете, что губернатор Каттлсон позволит вам распоряжаться налоговым конвоем после… – Он указал жестом на Тайн Ху, напоминая о поединке, повергшем Пактимонт в хаос. – Он наверняка подозревает, что ваша лояльность колеблется. В последний раз, когда имперский счетовод – то была женщина – примкнула к восставшим, он казнил ее. С чего же он теперь подпустит вас к собранным налогам?

Зате Ява улыбнулась тонкой победной улыбкой.

– А я не позволю ему удержать Бару! Он может не доверять счетоводу, но не имеет права отменять распоряжения правоблюстителя без предписания из Фалькреста. А предписание придет не сразу.

Тайн Ху поднялась с циновки, прошуршав по полу кончиком ножен.

– Отсюда следует третья задача. Как только мы захватим золото, Каттлсон затребует подкрепления. Корабли пойдут против торговых ветров и течений, чтобы успеть до конца лета и начала штормового сезона. Разумеется, губернатор будет уповать на быстрое подавление восстания… Князь Унузекоме, ваши суда – единственное средство преградить им путь. Это выполнимо?

Кураж князя явно свидетельствовал о том, что он не знаком с военно-морским флотом Маскарада. Впрочем, князь мог быть настоящим лихачом.

– Мои предки ходили вдоль этих берегов столетиями. Я помню каждый фьорд, каждую гавань моей родины! Я угадаю, где появится очередной водоворот! Между прочим, на север идут пираты, вытесненные из таранокийских вод. Давайте предложим им золото. Думаю, они не откажутся.

Тайн Ху обратилась к Зате Яве:

– Вы сомневались, что время пришло.

Зате Ява пожала плечами.

– Скоро никаких сомнений не останется.

Все разом поднялись на ноги. Бару не поняла, что послужило сигналом к окончанию совета.

– Расходимся по одному, – шепнул ей Отсфир. – И не одновременно.

– Могу себе представить, – буркнула Бару, отступая от него. Его покровительственный тон раздражал, но истинной причиной раздражения было нетерпение, жажда действий. – Унузекоме! Уделите мне минуту, ваша светлость!

Жених Моря вышел из круга вместе с ней. Кожа на его предплечьях над перчатками пестрела свежими ссадинами и ожогами от пеньковых тросов. Совсем недавно ему довелось ходить под парусом.

– Вы сказали: из таранокийских вод. Не зюйдвардских.

Он – понимающе, по-товарищески – улыбнулся ей.

– На моих картах написано: «Тараноке». Так и будет, пока я правлю своим княжеством.

– Спасибо, – искренне поблагодарила его Бару.

– Ясно, – протянул он, и пламя свечей за его спиной колыхнулось в такт завыванию ветра, доносившемуся снаружи. – Вы ввязались в мятеж из-за родного Тараноке? Пираты рассказывали, как он пал.

Бару запнулась, почувствовав проверку. Он заговорил в тишине:

– Я мечтаю освободить Ордвинн и править им. Думаю, все мы думаем об этом с самого начала оккупации. У меня были и флот, и ненависть к врагу. Но я не представлял, как взяться за дело. – Он сжал кулаки, перчатки его туго натянулись, словно наполненная ветром парусина над невидимыми такелажными узлами. – Я запутался…

Он говорил с ней совершенно откровенно. Бару была ошеломлена.

– Я знаю, как взяться за дело, ваша светлость! – выпалила она. – Мне слишком долго пришлось быть слугой. Теперь я хочу помочь хоть кому-нибудь стать свободным.

Он признательно склонил голову.

Отсфир внимательно наблюдал за их разговором из-под полуопущенных век.

Возмездие Каттлсона последовало незамедлительно – в виде письма, разосланного по всем органам и представителям правительства провинции.

Ускользнуть из Порт-Рога Бару помог Унузекоме – он провез ее на крохотном почтовом суденышке под названием «Битл Профет» мимо сожженных башен и огненосных фрегатов. Они направились на восток, в его родной Уэльтони – туда, где впадал в море великий Инирейн.

Перевалило за полдень. Стоя на носу, рядом с Унузекоме, Бару читала письма.

– Расскажите историю, – попросил князь.

– Историю… В Пактимонте – беспорядки.

А ведь беспорядки, начавшиеся с поединка, устроила Бару. Недовольство из-за нищеты и похищений детей, варившееся в котлах Малого Уэльтона и Арвибона, вскипело и выплеснулось наружу, подняв клубы пара и искр. Силы гарнизона устремились в Порт-Рог, чтобы обезопасить судоходство. Многое осталось без охраны. И группа лесовиков в зеленой шерсти повела толпу на штурм Погребов.

– Какая же это история, ваше превосходительство? Скорее отчет! – Князь балансировал, стоя на бушприте[18] и едва касаясь пальцами штагов[19]. – Нынче трудно найти хорошую историю. Я, видите ли, не умею читать на афалоне – у меня очень плохо с…

Из рассекаемых носом корабля волн выскочила летучая рыба, и Унузекоме рванулся вперед в стремительном выпаде, пытаясь поймать ее за серебристые крылья. Бару в ужасе вцепилась в его рубаху, заранее думая: «Идиот, как ребенок, они же скажут, что это я столкнула его…»

Но князь держался твердо – пальцы босых ног впились в дерево, руки легли на канаты. Летучая рыба ускользнула.

– Ох, – вздохнул князь, оборачиваясь к Бару, – вы думали, я упаду?

Бару спрятала смущение. Он был лет на десять старше, просоленный, властный, капитан любого судна, па котором ему вздумается пройтись. Ей следовало держаться вровень.

– Я просто хотела исключить случайности.

– А Вультъяг еще предупреждала, что вы думаете только о себе.

Бару позволила себе хмыкнуть.

– Допустим. Каттлсон был бы рад обвинить меня в убийстве князя.

– Ха! Но вы сами находитесь в розыске по обвинению в измене, разве нет?

– Нет. Я всего лишь под подозрением в подстрекательстве… – Бару на миг помрачнела, вспоминая точные формулировки законов Маскарада. – У него недостаточно полномочий, чтобы арестовать меня без поддержки правоблюстителя. Но заклеймив меня подстрекательницей, он получает право пересмотра всех моих распоряжений, что позволит ему противодействовать мне. Будь я в Пактимонте, он снова поместил бы меня под стражу. Из соображений безопасности.

– Хм-м… – Растянувшись на фока-штаге[20], словно корабль был лишь подпоркой для его гамака, князь уставился на воду, бурлящую перед носом судна. – Но все это больше похоже на отчет, чем на историю. Героя не хватает.

– А необразованный князь, командующий почтовым судном?

Унузекоме вздрогнул как ужаленный, воззрился на нее и расхохотался.

– Простите, – произнес он. – Вероятно, я выглядел тщеславным ублюдком, прыгающим на бушприте.

– Я не ставлю под сомнение княжеские родословные.

– Я вас умоляю! Я всегда мечтал о том, что в действительности я ублюдок, бастард. Мать ходила в плавания с синдикатом Эйоты, понимаете? Она обожала дерзких ориатийских пиратов-буканьеров, любила рейды и приключения. – Князь прищурился и поднял взгляд к солнцу, клонившемуся к горизонту. – С ней было гораздо интереснее, чем с отцом – тот вечно думал об углублении гаваней да о речной торговле.

У Бару имелись соображения о том, что случилось с княгиней Унузекоме и ее супругом. Трагедия, которая произошла в прошлом, оставила княжества в руках молодежи с немногочисленными живыми родственниками… и кладбищами, полными костей знати. Но спрашивать о Дурацком Бунте она не хотела.

– Вам еще предстоит отправиться буканьерствовать, – заявила она. – Если моя затея будет успешной.

Он приподнялся, опираясь на канаты такелажа, и испытующе взглянул на Бару.

– Точно? Сможете ли вы организовать захват золотых галеонов, когда на вас охотится Каттлсон?

Губернатор пытался отменить ее приказ, отданный Адмиралтейству, – тот самый, жизненно важный, ключевой: «В целях безопасности отправить собранные налоги в Фалькрест единым конвоем». На этом мятеж мог и закончиться, не начавшись, но Зате Ява прикрыла ее. В конце концов, Бару законно выиграла поединок и даже не допустила грубого нарушения законодательства Маскарада. Буква имперского закона не позволяла Каттлсону снять ее с должности или отменять установления счетовода. Чтобы лишить Бару власти, требовалось согласие правоблюстителя, но Каттлсон не получил его.

– Пусть поработает до конца налогового периода, – посоветовала Каттлсону сама Зате Ява (если верить сообщению Мер Ло). – Она будет из кожи вон лезть, чтобы выглядеть в глазах Фалькреста лучше, чем вы. Но этого недостаточно. К середине зимы Парламент снимет ее с должности.

Но Унузекоме ни к чему было знать, как близок конец, и Бару отмела его тревогу, словно отмахнулась от назойливой мухи.

– Галеоны пойдут туда, куда я скажу. Закон на моей стороне.

Унузекоме напружинился, как будто он приготовился к атаке дикого зверя.

– Зате Ява – па вашей стороне точно так же, как на моей – море. А вода течет сама по себе, Бару. Будьте начеку, чтобы Зате не расстроила ваши планы.

– Зачем волноваться? Мои планы основаны на вашем флоте, ваша светлость, – произнесла она в качестве увещевания и лести.

Но Унузекоме поднялся с каната и двинулся к ней по бушприту, покачиваясь в такт волнам.

– А все мои надежды – на вас, ваше превосходительство. Объясните мне, как взять галеоны. Скажите, где их найти, какой будет эскорт, и я позабочусь об остальном. Если вы хоть кому-то доверяете, доверьтесь мне. Но сперва обеспечьте все, что нужно.

А он и вправду считал, что справится! Бару посмотрела на босоногого, пропахшего потом князя морских волн и задумалась. В нем чувствовалось нечто важное, жизнеутверждающее – уверенность, властность, беззаботность…

«Наверное, это особая манера знатных, не связанных с какими-либо обязательствами. Им незачем постоянно следить за собой и притворяться – ведь они не добиваются своего положения тяжким трудом», – пронеслось у нее в голове.

Унузекоме любил занятные истории – гораздо сильнее, чем скучные планы. И если у него будет шанс стать легендарным капитаном, плывущим на смерть, – он своего не упустит.

Но Бару знала, что на свете бывают и другие истории. Она вспомнила о хвастливых рассказах Аминаты, которая бахвалилась, что единственный фрегат Маскарада способен выйти против четырех боевых дромонов Ориати и сжечь их дотла.

Флот Империи правил Пепельным морем. Унузекоме никогда не взять галеонов. Даже если на помощь придут пираты с юга. Его победу предстояло организовать Бару.

Но каким образом?

Письма, которые она пошлет в пактимонтское Адмиралтейство, будут вскрыты и прочитаны. Каждый отданный ею приказ будет изучен Каттлсоном: губернатор-здоровяк будет тщательно искать любую зацепку для его отмены. Нужно выдать восставшим золотой конвой, не выдав себя.

Как?

Унузекоме пытливо смотрел на нее. Князь терпеливо ожидал, когда она поделится своим великим планом, очередным ловким ходом, который даст ему шанс стать героем саги. Бару улыбнулась ему туманной улыбкой, хранящей за собой множество тайн.

– Я собираюсь полазать по вантам[21], – объявила она. – Хочу подвигаться. Не прихватите ли мой плащ?

Карабкаясь на мачту, она гадала, наблюдает ли за ней Унузекоме. Думает ли о том, что и его мать взлетала на ванты быстроходных судов, а в будущем, быть может, то же самое будут делать его дети? Таковы ведь все истории о князьях, не правда ли? Благородные предки, их чудесные наследники…

Ей – дикарке с Тараноке и талантливому саванту – надо найти преимущества и в своем происхождении.

Бару стиснула губы и продолжила лезть наверх.

А стоит ли ей верить князю? Но подозревать Унузекоме было неприятно. С ним ей легко, а его откровенность попросту обезоруживала.

А в глубине души Бару и сама любила истории.

Когда забралась на верхушку мачты, ее ладони горели, но она уже знала, как взять золотые галеоны.

«Битл Профет» сделал остановку, чтобы принять отчеты о ходе налогового периода. Бару читала их с беспокойством. Она не сомневалась, что Бел Латеман рассказал Каттлсону о ее дополнении к налоговой форме, о совершенно безобидном вопросе, заданном каждому ордвиннцу, простому и знатному: «Кого ты любишь больше?»

Отчеты Мер Ло пестрели цифрами, которые словно выпали из огромной вспучившейся от сырости мозаики. Теперь повсюду вскипали беспорядки – крепостные бунтовали против князей, толпы рвали в клочья сборщиков налогов, а гарнизоны отвечали на это жестоким возмездием. В частности, отмечалось нарастание напряженности во Внутренних Землях: и Строительница Плотин Наяуру, и Коровья Царица Игуаке подвергались дерзким набегам таинственных бандитов, каждый раз скрывавшихся на территории соперницы.

Ткань правления ветшала.

Бару развернула карту Ордвинна, приготовила острое перо счетовода и несколько чернильниц.

Дополнение к налоговой форме предлагало плательщику разделить десять фиатных билетов между ней самой, местным князем, губернатором Каттлсоном и правоблюстителем Зате. Сейчас, взяв эти данные из отчетов Мер Ло, Бару, весьма довольная изобретенным инструментом, наносила на карту цвета лояльности.

Алый цвет парусов имперского флота – для городов и княжеств, склонявшихся на сторону губернатора (в основном это оказалось княжество Хейнгиль).

Зеленый – цвет леса, цвет Ордвинна – для земель, хранивших верность своим князьям. Наибольшими симпатиями пользовались Вультъяг и Унузекоме, но не мягкий Радашич, не книгочей Лизаксу и – особенно – не Глиняная Бабка Эребог. То есть не те, кто глубже всех увяз в долгах.

И, наконец, синий – огромные пятна небесной, морской синевы, какой бы из ее восхитительно изменчивых оттенков ни попадался под руку – для областей, где любили ее, Бару.

Зате Яву, конечно, не жаловал никто. Впрочем, ее власть и не требовала популярности.

А Бару получила то, чего хотела, – карту лояльности Ордвинна, исследованного сквозь линзы одной из разновидностей власти – той самой, с которой она управлялась наилучшим образом. Теперь надо проверить все эмпирически и понять, вправду ли ей удастся превратить голубые пятна на карте в ревущие толпы народа на улицах.

«Бита Профет» прибыл к устью Инирейна, могучего Тока Света, несшего свои воды на юг с Зимних Гребней и отмечавшего восточные границы Ордвинна.

Бару с князем Унузекоме сошли на берег и отправились прогуляться по площадям и улочкам его столицы, Уэльтони. На карте она была раскрашена синим и зеленым.

Весть понеслась по городу, опережая Бару и князя. Сперва люди восхищенно шептались им вслед, а потом – негромко окликали и даже улыбались. Наконец Бару заметила всадников, поскакавших к усадьбе князя. Бару не расставалась с символическим кошелем на поясе – а уэльтонцы, не питавшие дружеских чувств ни к Каттлсону, ни к Маскараду, бросали работу и кричали – кто на афалоне, кто по-иолински:

– Честная рука! Честная рука!

Довольный Унузекоме шел рядом – с непокрытой головой, подставив ветру гордые ту майянские скулы, свободные от маски.

– Мой корабль принес добрую весть, – пояснил он стражу у ворот усадьбы. – Она к нам не с ревизией!

– Я выросла у моря, – призналась Бару дружиннику, вспомнив о Тараноке и о собственных ту майянских корнях, – но никогда не думала, что встречусь с Женихом Моря!

Она не ошиблась, раскрашивая отдельные участки карты в синий цвет… Толпа зевак, сопровождавшая их, одобрительно взревела. Народу явно польстило то, что эта иноземка понимала смысл прозвища их князя.

– Вам удалось найти способ? – шепнул Унузекоме, увлекая ее за собой сквозь ворота, закрытые дружинниками перед носом толпы. – Галеоны вот-вот возьмут нужный курс. Как будем брать?

– Легко, – ответила Бару и по-братски хлопнула князя по плечу. – Я дам Каттлсону то, чего он хочет. Я оставлю свой пост.

К тому моменту, как «Бита Профет» покинул Уэльтони, возвращаясь на запад, в Пактимонт, Бару уже написала и скрепила печатью четыре послания – Каттлсону, Тайн Ху, Зате Яве и самому Унузекоме. Князь увез ее послание, направляясь на юг, на встречу с пиратами и ориатийскими каперами.

Стоя на носу и любуясь восходящим солнцем, Бару пыталась разглядеть округлость мира. Она старалась представить себе, как он вращается вокруг солнца, как вертятся вместе с ним гигантские письмена торговли, болезней, преемственности и власти. Письмена, выведенные в течение сотен тысяч лет, безраздельно властвовали над многими миллионами людей. Целые народы, все человечество – это чернила и грамматика самой истории. Вот он, разом и вопрос, и ответ: «Мать, почему они приплывают к нам и заключают пакты? Почему мы не приходим к ним сами? Почему они такие сильные?»

Мер Ло она не написала ни слова. Отказала ему в его просьбе. Ведь письмо наверняка вскроют и обнаружат предупреждение.

По он, конечно, сразу же догадается. Несомненно. Мер Ло вывезет семью. И спасется сам.

Все на свете имеет свою цену.

При входе в гавань Порт-Рог Бару увидела силуэты кораблей конвоя. Она смотрела на цепочку бакенов, которая протянулась между огненосцем «Эгалитария» и сожженными башнями, и размышляла.

Итак, к отплытию приготовилась дюжина громадных галеонов, глубоко осевших в воду под тяжестью золота и серебра. Их сопровождал эскорт – пять быстрых фрегатов под алыми парусами.

Разумеется, их палубы были разлинованы шеренгами морских пехотинцев на учениях.

Какая добыча!

В порту ее ждали солдаты гарнизона, чтобы взять Бару под арест.

Конечно, арестом называть это было нельзя. В письме Каттлсону она позаботилась о надлежащей формулировке: «Временно отстраняюсь от исполнения должности но собственному желанию». То есть она останется имперским счетоводом провинции Ордвинн и сохранит всю власть и ответственность такового, пока не прибудет в Фалькрест и не предстанет перед судом Парламента. Однако для Каттлсона разница была чисто формальной.

Бару будет надежно изолирована на борту одного из кораблей конвоя, подальше от служебной почты и денег. А губернатор сможет охотиться, пить, устраивать брак Хейнгиль Ри с Белом Латеманом и не ломать голову над выходками дикарки с Тараноке, которая путалась у него под ногами, устраивала экономические спады и умудрилась выиграть поединок.

Мер Ло будет распоряжаться канцелярией вместо нее, пока Парламент не вернет ее обратно с возобновленными полномочиями (ха-ха) – или не пришлет нового счетовода.

Она предложила Каттлсону выход.

Составляя письмо, Бару постоянно старалась поставить себя на его место, примеряла мании и страхи здоровяка, точно его шапку из волчьей головы, памятуя о словах Чистого Листа: «Вы не единственный игрок за доской».

Каттлсон может задаться вопросом, отчего Бару сдалась столь рано после победы в поединке. В таком случае он отправится к Зате Яве – выяснить, законно ли предложение Бару. А что тогда сделает старуха? Она намекнет ему, что Бару убедилась в своем бессилии: без поддержки губернатора у нее нет реальной власти, и для продолжения карьеры ей остается надеяться только на милосердие Парламента.

Кроме того, Бару слишком горда, дабы повиниться перед ним. Однако она притворится, что обращается в Фалькрест через губернатора, чтобы добиться реабилитации, а не просить пощады. А Каттлсон, в своей отеческой заботе, все поймет и позволит ей сохранить лицо.

Но Каттлсон был осторожен.

Поэтому он прислал за ней в порт солдат гарнизона, морских птиц в серо-голубых мундирах.

Здесь же стояла сама Зате Ява и сжимала губы в кислой гримаске.

Мантия правоблюстителя выделялась черным пятном, как будто в стаю чаек решила прокрасться ворона.

– Ваше превосходительство! – Она повела рукой в черной перчатке, поманив Бару за собой. – Полагаю, с вашим отъездом в Ордвинне станет спокойнее. По приказу губернатора эти солдаты сопроводят вас на борт фрегата «Сулане», который доставит вас в Фалькрест.

Шагая за ней вдоль строя, Бару не забывала следить за осанкой и шла, высоко подняв голову. Убедительно прикинуться побежденной можно лишь при одном условии – надо просто притвориться победительницей.

– Я не поеду на «Сулане», – заявила Бару, цитируя строки из письма, которое она отправила Зате Яве из Уэльтони. – И я не потерплю вооруженного конвоя. Я проведу путешествие на борту судна «Маннерслет», приводя в порядок бумаги и готовя отчет для Парламента.

– Солдатами командует губернатор, – отчеканила Зате Ява.

– Губернатор командует гарнизоном, – парировала Бару, кивнув в сторону стоявшей в гавани флотилии. – Когда солдаты ступят на палубу корабля, они перейдут в подчинение флота. А как только флот покинет порт, я останусь единственным технократом на борту, и солдаты перейдут в мое подчинение. А я не желаю путешествовать под конвоем.

Зате Ява согласно кивнула.

– Я сообщу губернатору, что вы отвергли его любезность. Я взяла на себя смелость доставить затребованные вами документы и личные вещи на «Сулане», но не сомневаюсь, что их несложно переправить на «Маннерслет». – Она остановилась возле гарнизонного офицера. – Ваши солдаты остаются здесь. Ее превосходительство имперский счетовод едет без сопровождения.

Как и планировалось – Зате Ява прибегла к своей власти и устранила приставленную Каттлсоном охрану. Значит, Бару будет единственным и вдобавок неподконтрольным представителем властей Маскарада.

Правоблюститель подала ей руку. Что было в ее пожатии – формальная деликатность или зловещая сила, Бару не разобрала. Перчатки скрывали слишком многое.

– Надеюсь, вы не будете поспешны, – вымолвила Зате.

Бару взглянула в ее холодные глаза в поисках отблеска уверенности, страха – любого человеческого чувства! Но во взгляде Зате Явы была лишь деликатная забота.

Она уже предала в руки Фалькреста одно восстание, полагая, что оно обречено. Может предать и другое.

Шлюпка, готовая доставить Бару на «Маннерслет», ждала ее в гавани. Очевидно, вести об отъезде имперского счетовода еще не успели распространиться – порт не бунтовал. «А вдруг я переоцениваю свою славу? Нет, цифры не врут», – подумала Бару.

Кто-то пробивался к ней сквозь толпу. Тревога сковала ее по рукам и ногам, ужас нахлынул волной. Неужели Каттлсон решил присмотреть за ее отъездом лично?

Но тут она узнала Мер Ло. Взгляд его, как всегда, был почтительно опущен, секретарский форменный плащ – застегнут под горло. В руках он держал папку, из которой небрежно торчали бумаги. Бару велела сердцу застыть куском льда.

– Сюда! – окликнула она Мер Ло, упреждая все, что бы он ни задумал.

Она оставила Мер Ло в Пактимонте, поскольку просто не могла взять его с собой. А сейчас было совсем не время для объяснений.

Он шагнул вперед. Волосы его оказались немытыми и не смазанными маслом.

– Простите, – выдавил он, не поднимая головы. – Я хотел его отвлечь.

С внезапным потрясением – резким, как хруст сломанной кости – Бару увидела Чистого Листа. Человек-ремора, покорный инструмент Маскарада, стоял в первом ряду зевак с любезной улыбкой на губах.

– Он назначен вам в телохранители, – объяснил Мер Ло и, наконец-то, посмотрел на Бару в упор.

Выражение его лица оказалось безмятежным, а в глазах не отражалось ни беспокойства, ни паники. Он словно пришел сюда, чтобы мирно попрощаться с бывшим счетоводом, а заодно и полюбоваться морским пейзажем. «Что ж, надо продолжать игру», – сказала себе Бару.

– Правда ли, что вы уезжаете в Фалькрест и оставляете меня замещать вас? – пролепетал Мер Ло.

Скрыв потрясение под улыбкой, Бару переключилась на насущную необходимость. Ей надо выглядеть беззаботно, чтобы придать Мер Ло сил и забыть о занозе в собственном сердце и о его глазах.

– Да, Мер Ло, – подтвердила она. – Прежде чем продолжать работу, мне нужно уладить с Парламентом некоторые недоразумения.

– Ваше превосходительство! – Он шагнул вперед с резкой поспешностью, словно пытался подхватить оброненную вещь. – Что я могу сделать в ваше отсутствие? Не хотите ли вы оставить мне какие-либо указания?

Любезный взгляд Чистого Листа следил за происходящим с ужасающей неспешной пунктуальностью.

Бару ободряюще улыбнулась Мер Ло, обманывая, изгоняя его прочь из мыслей. Она захлопывала дверь перед его носом, отшвыривала его в угол, как пройденный учебник…

Но возможности предостеречь его, не поставив под угрозу весь план, не существовало.

– Никаких особых указаний, – ответила она. – Держи канцелярию в порядке. Если вдруг возникнет что-то срочное, я напишу.

Бару испугалась, что он не удержится от необдуманного опрометчивого жеста. Но Мер Ло расправил плечи и выпрямился под бременем невысказанных слов.

В его голосе зазвучала резкая, непреклонная решимость.

– Ваше превосходительство, когда мы снова встретимся, вы найдете все в полном порядке.

Стоя на причальной стенке, Мер Ло провожал взглядом ее шлюпку. Чистый Лист сидел на корме и покачивался в такт волнам на фоне удаляющегося Порт-Рога… В этот момент человек-менора и сам походил на челнок, рассекающий морскую гладь.

Глава 17

Фрегат Имперской Республики «Судане» повел налоговый конвой на восток, следуя торговым ветрам, которые мчались наперегонки вдоль берегов Ордвинна. Двенадцать кораблей шли в кильватере «Сулане», в погоне за ее кормовыми огнями в сполохах полярного сияния. Величавые близнецы «Юристан» и «Комсвиль» несли вахту на пересекающихся курсах. Тяжелый, грозный «Уэльтерджой» был неторопливым замыкающим, готовым, однако, в любую секунду поднять все паруса, оседлать западный ветер и обрушиться на врага. Вокруг конвоя рыскал «Сцильптер» – юркая и голодная торпедоносная овчарка, спущенная с привязи, чтобы отыскать угрозу и, в свою очередь, пригрозить ей.

Флот не отдаст фалькрестский улов.

А улов и впрямь был баснословен!

Трюм ломился от самоцветов и драгоценных металлов, с которыми столь неохотно расстались ордвиннские князья. Сокровищ далекого княжества Эребог, богатого скотом Игуаке, солончакового Отра и прочих – хватит не на один год полномасштабной войны.

А Бару Корморан, пусть ненадолго, но все же попала на борт корабля, идущего в Фалькрест.

В первый вечер после отплытия она отужинала с контр-адмиралом Ормсмент на борту «Сулане» и нашла ее компанию – по крайней мере, поначалу – на удивление приятной. Ормсмент оказалась урожденной фалькрестийкой, к тому же – городской, и испытывала безграничный и, судя по всему, искренний интерес к Тараноке.

– Меня действительно беспокоит, что, подменяя вашу культуру своей, мы не замечаем некоей силы, первобытной витальности, которая может послужить нам на благо, – заявила она, когда разговор зашел о новом названии, об отвратительном для Бару словечке «Зюйдвард». – Какой смысл в многонациональной республике, если мы причесываем любой народ под одну гребенку?

– Это ведь практически кровосмешение, – согласилась Бару и на миг отвлеклась.

Может, подобные настроения в Фалькресте популярны? А вдруг Парламент поймет, что на условиях равного партнера, а не завоеванного народа, Тараноке мог бы предложить Маскараду намного больше?

Но она не задержится в Фалькресте. А Ормсмент, при всем ее обаянии и авторитете, явно предпочитала рассуждать о «первобытной витальности» и относиться к Бару как к непутевой дочери, чем отвечать на ее вопросы об астрономии.

В любом случае расслабиться и отдыхать, чувствуя за спиной любезную гримасу Чистого Листа, оказалось невозможно.

С первым ударом пираты поспешили.

Бару заняла койку в каюте «Маннерслета». Конечно, вместо просторного помещения (а она-то на что надеялась?) ей предоставили гамак среди потных, вонючих морских пехотинцев, охранявших груз. Бумаги, которые она взяла с собой для имитации деятельности, было невозможно уберечь от сырости. Она вполне могла бы позволить им сгнить, но выработанная в школьные годы аккуратность выгнала Бару на палубу, просушить их на солнце. Птицы-фрегаты насмехались над ней с высоты.

За пару дней пути до устья Инирейна, за двое суток до назначенного срока Бару разбудил среди ночи звон склянок. Протолкавшись сквозь спешащих наверх морских пехотинцев и матросов на палубу, она увидела вдалеке сигнальную ракету. Описав яркую дугу, она упала в море. Шедший на средней дистанции «Сцильптер» выпустил две ракеты в ответ. Свет отразился в воде, словно упавшая в море луна.

Ослепительная вспышка выхватила из темноты корабли под упругими, туго натянутыми косыми парусами. Быстроходные галеры-дромоны ориатийского образца. Без флагов.

Два рейдера приближались, поймав попутный ветер.

Вероятно, они замышляли проскользнуть в строй и взять на абордаж один из галеонов с золотом. Но, скорее всего, они просто заметили галеон с фрегатом сопровождения. В таком случае капитаны рейдеров решили, что суда идут в Фалькрест по двое, чтобы подстраховаться от капризов погоды и не угодить в жестокий шторм скопом. Видя, что позиция фрегата сопровождения неудобна, они рискнули.

И попались «Сцильптеру».

Над «Сцильптером», а затем и над «Сулане» захлопали ракеты – красная, синяя и три белых. Приняв сообщение, флагман раздал приказы остальным. Бару следила за происходящим с опасливым изумлением, а капитан «Маннерслета» истошно заорала, приказывая держать заданный курс.

Птичьи силуэты фрегатов выдвинулись из темноты. Рейдеры повернули назад, прибирая паруса, поворачивая круто к ветру, и «Сцильптер» повторил их маневр. На миг ночь превратилась в день: град ракетных вспышек не давал рейдерам скрыться из виду.

В ту же секунду развернулись в сполохах полярного сияния, наполнились ветром паруса «Уэльтерджоя». Корабль ринулся наперехват, круша фронт волны. Он шел без огней, доверяя сигналам «Сцильптера» и приказам «Сулане». Поглощенная величественным зрелищем, запутавшаяся в механике ветров, парусов и маневров, Бару окликнула облепивших ванты матросов и указала на «Уэльтерджой». Те возбужденно зашумели. Только морские пехотинцы хранили молчание.

Яркая вспышка на носу «Уэльтерджоя» – и две белые ракеты метнулись вперед, будто летучие рыбы. Ветер подхватил их и швырнул в воду за кормой рейдеров.

– Берут поправку на ветер, ваше превосходительство, – пояснил Чистый Лист.

Бару подскочила от неожиданности.

«Уэльтерджой» выстрелил вновь, выпустив восемь ракет под нужным углом. Одна из толстых стальных труб запуталась в такелаже переднего рейдера, принялась бешено плевать раскаленными искрами и взорвалась, окатив все вокруг струями жирного пламени.

Ванты и палуба рейдера загорелись. Все усилия команды привели лишь к распространению пожара. Гротовые паруса и мачты вспыхнули разом, словно окутавшись огненными полотнищами. Ужаснувшаяся и потрясенная до глубины души, Бару наблюдала в деле легендарный «Морской Пал», последнее достижение химиков Маскарада. Ветер принес с собой запах – едкую, невыносимо искусственную вонь испепеленной парусины, пеньки и плоти.

Когда «Уэльтерджой» покончил со вторым рейдером (огонь горел даже в воде, растекаясь по поверхности жестоким полярным сиянием), с «Сулане» взлетела в небо строка сигнальных ракет.

– «Помощи выжившим не оказывать, – расшифровал послание Чистый Лист и кивнул. – Конвою следовать заданным курсом в заданном порядке».

Но корабли не могли принадлежать Унузекоме. Не на двое суток раньше. Не столь ничтожными силами…

Впрочем, не важно! Флотилии Унузекоме не взять золотой конвой – ни при двукратном, ни даже при четырехкратном численном превосходстве. Имперский флот не одолеть в открытом море.

Выиграть битву предстояло Бару. Несмотря на неотвязное присутствие Чистого Листа.

Бару вызвала контр-адмирала Ормсмент на борт «Маннерслета», прежде чем Ормсмент успела пригласить ее на «Сулане». Чтобы все получилось, Бару требовалось отдавать приказы – превратить номинальную власть в реальную. Сейчас в глазах Ормсмент она – бедное дитя с Тараноке. Молодая, попавшая в беду карьеристка вела битву с враждебно настроенным начальством и мечтала реабилитироваться. Что ж, только Бару и могла привлечь на свою сторону Ормсмент: ведь та была сызмальства воспитана на крепких флотских традициях покровительства. Женщины-офицеры всегда защищали своих юных протеже…

Но Бару не нуждалась в материнском совете. Она хотела, чтобы Ормсмент увела эскорт от золотых галеонов. Поэтому ей следовало быть одним из трех высших технократов Ордвинна, а не бедняжкой с Тараноке.

Капитан «Маннерслета» предложила для их совещания свою каюту, однако Бару заняла салон картографии.

– Встань здесь, – приказала она Чистому Листу. – Выше. Можешь держаться серьезнее? Хорошо.

Он повиновался с явным удовольствием. Да, Каттлсон приказал ему наблюдать за Бару, чтобы предотвратить любой ее ход. Но человек-менора привязался к Бару. Условные рефлексы требовали приносить как можно больше пользы представителям правительства Имперской Республики.

Отыскав нужные карты, Бару приколола их к прокладочному столу.

Ормсмент прибыла со свитой, перепачканная сажей и измученная. При виде Чистого Листа, стоявшего в тени с подсвеченным снизу лампой лицом, она нахмурилась.

– Ваше превосходительство?

– Контр-адмирал! – Бару отсалютовала, коснувшись лба. На ней был официальный плащ, белые перчатки, кошель на поясе и полумаска. – Ваши команды прошлой ночью были выше всяких похвал, что я особо отмечу в моем отчете Парламенту.

– Не стоит, – хмыкнула Ормсмент, стягивая холщовые перчатки и сдержанно улыбаясь комплименту. Ее адъютанты зашептались, почти не обращая внимания на начальство. – Вчерашние гости, ваше превосходительство – глупые оппортунисты, пытавшиеся урвать крохи до начала настоящего пира. Первые ласточки.

– Так я и думала! – Бару щелкнула пальцами и склонилась над прокладочным столом. Направление взгляда Чистого Листа было несложно определить, поскольку адъютанты перестали шептаться и окаменели. – Какие вести со «Сцильптера»? Удалось ли ему обнаружить главные силы противника?

Ормсмент выгнула бровь.

– Вы ожидаете, что пираты придут крупной флотилией?

– Я полагаю, что каперы ориатийского синдиката Эйоты под фальшивыми знаменами уже оттеснены на север нашими новыми силами в Зюйдварде. Тем не менее они продолжают препятствовать республиканской торговле, их главное желание – заполучить добычу! – Бару коснулась карты и обвела пальцем побережье, пятнистый веер дельты Инирейна. – Уверена, что за нами гонятся как минимум пятнадцать кораблей. Чтобы вернуться в Пактимонт, нам придется пробиваться сквозь них – а ведь попутный ветер на их стороне. Серьезное преимущество в морском бою, верно?

Ормсмент кивнула и хотела что-то сказать, но Бару опередила ее:

– Уйти от них так просто не получится. Как нельзя и ждать нападения: ваши фрегаты потеряют преимущество в скорости и маневренности. Галеоны – это кандалы, с которыми нельзя идти в бой.

Контр-адмирал скрестила руки на груди и ухмыльнулась.

– Да, тараноки – прирожденные мореходы!

– Я – имперский счетовод! – рыкнула Бару, давая немного воли искренней злости. Чистый Лист за ее спиной чуть шевельнулся, что заставило Ормсмент вытянуться и замереть. – Прирожденный или не прирожденный, но знающий, как обеспечить безопасность собранных средств. Вот мой приказ, контр-адмирал: сопровождение конвоя прекратить. Следующие за нами силы противника – найти и уничтожить.

Воодушевление свиты Ормсмент явно свидетельствовало, что они с самого начала собирались на коленях выпрашивать именно такую возможность.

– Но если в наше отсутствие корабли подвергнутся нападению другой флотилии рейдеров? – спросила Ормсмент. – Если они как раз и рассчитывают отвлечь нас?

Первый вопрос касался тактики. Не утверждения ее приоритета в военных делах. Не сомнительного политического положения Бару.

Прекрасно.

– Мы встанем на якорь в Уэльтони, где Инирейн впадает в море, – ответила Бару, стукнув костяшками пальцев по карте. – До вашего возвращения охрану обеспечат флот и дружина князя Унузекоме. Вы получите необходимую для победы свободу действий.

– Вы доверяете Унузекоме?

Здесь приходилось блефовать, полагаясь на то, что Ормсмент плохо разбирается в ордвиннской политике и князьях.

– Вы забыли о дюжине кораблей морской пехоты? Да и мой Чистый Лист будет приглядывать за ним! В общем, я нахожусь под надежной защитой.

Секунду подумав, Ормсмент крепко стиснула углы прокладочного стола и склонила голову.

– Вы понимаете, насколько все рискованно? – спросила она.

– Я принимаю всю ответственность на себя.

– Об этом и речь. Если бы тактику предложила я – ая уже размышляла о чем-то подобном – и она привела бы нас к поражению, вы могли бы скормить Парламенту меня. У меня есть поддержка в Адмиралтействе. У меня – много союзников. Я имею преимущества, какие только можно приобрести за долгие годы службы. Я могла бы позволить себе ввязаться в авантюру. Но вы – иноземное дитя, и без того стремительно выпадающее из фавора! Вы понимаете, что вас ожидает, если что-то пойдет не так? – мягко спросила она.

– Контр-адмирал Ормсмент, – заговорила Бару, глядя в ее ясные Фалькрестские глаза. – Я – имперский счетовод провинции Ордвинн, высшая власть на борту данной флотилии. Вы будете действовать по моему приказу.

Штурман «Маннерслета», гибкий ориатиец с заячьей губой, ночами трудившийся над собственным переводом «Наставления к вольности», разрывался между раздражением и паникой от постоянного присутствия Бару. Но она дорвалась до карт течений и ветров, до искусно составленных планов моря и звезд, слишком прекрасных, чтобы не увлечься ими. Круговые ветры торгового сезона предельно упрощали каботажное судоходство. Тем не менее здесь, в открытом море, единственной защитой от штормов, мелей и от кораблекрушений оставалось лишь искусство штурманов Маскарада.

А Бару всегда хотелось стать штурманом, если со счетоводством не заладится.

Когда, по расчетам штурмана, до устья Инирейна осталось двенадцать часов пути, корабли контр-адмирала Ормсмент покинули строй, развернулись против ветра и галсами пошли в крутой бейдевинд[22]. Первым – «Сцильптер», за ним – «Юристан» и «Комсвиль», после – «Уэльтерджой» и, наконец, «Сулане».

Бару представила себе, что на одном из них – Амината, рычащая на вахтенных и нагоняющая на команду жути историями о том, что может произойти от открытого огня вблизи ракет и торпед. Но Амината, конечно, далеко, на борту «Лаптиара», а то и на новой должности.

И ни огня, ни битвы не предвидится. Пиратская флотилия, следовавшая за золотыми галеонами, заманит Ормсмент как можно дальше, а затем оторвется, уйдет на юг, прочь из круга торговых ветров, и скроется. И не бывать Унузекоме прославленным пиратом – его час еще не настал.

Теперь путь к золоту восставшим преграждала только морская пехота на борту кораблей.

Они приближались к дельте Инирейна, и море изменило цвет. Птицы кружили над волнами и стремительно ныряли в мутную илистую воду. Бару мерила шагами палубу и докучала штурману вопросами, на которые могла бы ответить и сама.

В полдень впередсмотрящие закричали:

– Земля!

Бару поманила к себе человека-менору.

– Передай лейтенанту пехотинцев и другим кораблям: по прибытии на городской площади будет проведен строевой смотр. Морским пехотинцам надо готовиться, чтобы сойти на сушу. Пусть местный князь увидит, какими силами мы располагаем, и остережется связываться с нами.

Он кивнул, не выказав никаких подозрений, и удалился.

Замерев у леера па корме, Бару подставила лицо попутному ветру, зажмурилась и подумала: «Скоро все на корабле превратятся во врагов. Люди Зате Олаке пойдут по Пактимонту с ножами и факелами – „Маски долой!“. А Мер Ло… ох, Мер Ло…»

– Лист! – окликнула она.

Тот немедля возник на ступеньке трапа, ведущего на верхнюю палубу.

– Ваше превосходительство?

– Какие приказы ты получил от Каттлсона?

– Не подлежит разглашению согласно приказу свыше.

Бару отмахнулась, обрывая человека-менору на полуслове (Чистый Лист улыбнулся – даже столь незначительное повиновение доставило ему радость).

– При каких обстоятельствах ты должен убить меня?

Ответом были расширившиеся в детском изумлении глаза.

– Вы служите Безликому Трону. Зачем мне убивать вас?

– А если я прекращу служить ему?

– Как? – Он просиял – некий условный рефлекс дернул нужную струнку в его сознании. – Рука Трона движет каждым из нас.

Неторопливые и незначительные приливы и отливы, высокие скалы, надежно защищающие бухту от непогод… Неглубокая гавань Уэльтони оказалась и впрямь хороша! Однако ее никогда не чистили от речного ила, так что экипажам золотых галеонов пришлось изрядно понервничать. С великими предосторожностями суда встали на якоря в тщательно выбранных местах, отмеченных на карте.

Бару торчала над плечом капитана, без всякой надобности досконально контролируя корабельные маневры и бурно протестуя, когда судно проходило в рискованной близости от рыбацкого буя. «Кордсбрет» угораздило нарушить строй, и Бару настояла, чтобы он поднял якоря и сменил позицию. Этот ужасающий маневр занял целый час и потребовал от гребцов шлюпок-буксиров невероятных усилий.

Теперь требовалось, чтобы все поверили, будто положение настолько безопасно, что позволяет одновременно спустить на берег морскую пехоту. И что грозный военный парад интересует имперского счетовода гораздо больше, чем сохранность собранного ею за целый налоговый сезон богатства…

Конечно, саванту с Тараноке не следовало быть столь наивным.

Лейтенант морской пехоты «Маннерслета», краснолицый, не обученный должным образом обращаться к технократам, взлетел на верхнюю палубу.

– Хватит с меня! – заорал он и выругался.

Выслушав его с гордым видом, Бару согласно кивнула. Разумеется, ни при каких обстоятельствах недопустимо спускать на берег личный состав, оставляя суда без охраны.

– Вы правы, лейтенант, – вымолвила она. – Но я решила, что наши люди пригодятся нам на суше – на случай каких-нибудь глупостей со стороны местных жителей. Но, пожалуй, смотр лучше отложить до утра. Сегодня вечером я нанесу визит князю Унузекоме и оценю его умонастроение. Вы можете отправить на берег разведчиков.

Щеки лейтенанта приняли более естественную окраску, выставив напоказ лесенку порезов после недавнего бритья. Он был очень молод – моложе Аминаты, примерно тех же лет, что и Бару.

– Ваше превосходительство… – пролепетал он, наконец-то вспомнив о положенном обращении. – Будет сделано, ваше превосходительство.

Бару сжала губы, чтобы не завизжать от ярости. Смотр должен был стать ловушкой, ключевым элементом ее плана. Но все это предназначалось для спасения множества жизней! Пока морские пехотинцы находились на борту, добраться до богатств было невозможно.

Почему она не доверилась негласному пиратскому опыту князя Унузекоме! Он предупреждал Бару, что ее план не сработает. И оказался прав.

На закате она приказала спустить шлюпку и отправилась к берегу. Чистый Лист – ей удалось настоять на том, что в иной охране она не нуждается – покорно греб полпути до суши, но внезапно у нее совсем расшалились нервы.

– Пересядь на нос, – велела она и забрала у него весла.

Князь Унузекоме встретил их в порту в сопровождении почетного караула, облаченного в легкие доспехи. Они отсалютовали друг другу – резко, натянуто, холодно, как договаривались. Правда, Бару подозревала, что Унузекоме не пришлось притворяться: он взирал на человека-менору с нескрываемой тревогой.

– Один из Очищенных, – объяснила Бару. – Мой телохранитель.

Унузекоме (запястья его были в свежих ссадинах от канатов после недавнего плавания) наморщил лоб.

– Это фалькрестский орден? Никогда о таком не слышал… – Он покосился на человека-менору и снова уставился на Бару. – А он в порядке? Выглядит он как-то отстраненно.

– Не волнуйтесь, – заявила Бару и улыбнулась. – Он абсолютно лоялен.

Она не посмела подать даже оговоренный условный сигнал, означавший затруднение. Лист был слишком зорок.

Может, Унузекоме поймет. Что, если он найдет способ избавить ее от меноры, прежде чем солнце сядет, а Чистый Лист поймет, что она задумала?

Но нет. Они еще ужинали, когда в гавани грохнул взрыв.

Мины раздобыли в Ориати Мбо, а именно – в Сегу. Флотское оружие, разработанное для обороны от возможного вторжения Маскарада, было контрабандой вывезено из страны и переправлено в Ордвинн каперами синдиката Эйоты. Оиатийским химикам так и не удалось догнать фалькрестских соперников и создать вслед за ними безжалостный «Морской пал»[23] или средства улучшения человеческой породы, приписывавшиеся сплетниками Метадемосу.

Но обеспечить колоссальный взрыв они вполне могли: был бы только под рукой корпус покрупнее.

Мины были закреплены специальными фалами – минрепами – на дне гавани еще в часы последнего отлива, а надувные полости и деревянные корпуса заставили их всплыть. Теперь, пока еще не стемнело, ныряльщицам Унузекоме, отобранным из самых верных семейств, оставалось всего лишь обрубить концы и освободить мины. Эти женщины, со смазанной маслом кожей и зажимами на ноздрях, всегда славились своим мастерством.

Бару не сомневалась, что вскоре мины окажутся прямо под днищами кораблей.

Бару изучила их конструкцию – особенно взрывные механизмы, пружинно-бойковые системы, вызывавшие детонацию, когда мина прижималась к обшивке судна. Она была уверена, что все получится. Торпеды Маскарада были гораздо сложнее и капризнее, но ведь работали же.

Возможно, проще было бы взять корабли на абордаж. Но от плана, который требовал успешной атаки на суда, нашпигованные пехотинцами, Бару отказалась наотрез. Морская пехота – даже малыми силами – способна держаться на борту, пока не закончится пресная вода! Фрегаты Ормсмент вернулись бы задолго до этого момента.

Что ж, если нельзя устранить пехоту, нужно действовать по-другому и заняться самими кораблями.

Усадьба князя – «Речной дом» – возвышалась на отвесном берегу, чуть выше живописной бухты. От сюда открывался прекрасный вид на гавань.

Слуги подали ужин на балкон, обращенный к морю. В общем, и Бару, и князь могли наблюдать за тем, как «Маннерслет» сложился пополам и начал тонуть.

Но человек-менора, сидевший спиной к гавани, отреагировал первым. Вероятно, он сразу заметил на лице князя потрясение (а может, признаки удивления либо удовлетворения от выполненной задачи, но не готовности к действию). Так или иначе, но Чистый Лист просто обернулся и взглянул в сторону гавани, ничего более.

– Что? – выдавила Бару и сглотнула.

Мины были устроены таким образом, чтобы взрываться прямо под днищем корабля. Сила их была чересчур мала, чтобы разломить судно, – в лучшем случае взрыв мог бы пробить дыру в медной обшивке и деревянном корпусе.

Однако взрыв вытеснял огромную массу воды: той самой жидкости, которую обычно вытесняет корпус судна. Той самой, которая несет на себе вес корабля.

«Маннерслет» не столько взорвался, сколько рухнул в открывшуюся под ним пустоту – и разломился под собственным весом, оказавшимся куда опаснее мины. Звук, донесшийся до балкона, был совсем негромким – басовитый кашель и треск вдали. Мачты корабля плавно, грациозно рухнули в воду.

– Что случилось? – спросил Унузекоме, продолжая блеф.

Дружинники князя вскинули клинки, чтобы расправиться с человеком-менорой. Но он оказался проворнее.

Очищенный схватил нож и вскочил на стол единым движением, плавным и естественным, точно полет ныряльщицы к воде.

В гавани за его спиной резко накренился на правый борт «Кордсбрет».

– Лист! Стой! – приказала Бару, вскочив и ударившись о край стола.

Но он был таким быстрым!

Чистый Лист подцепил ногой блюдо (фаршированные фазаны в масле) и метнул его в физиономию Унузекоме. Жених Моря завалился на спину, а человек-менора с равнодушным видом прыгнул на него, уже в полете нанося удар.

Бару метнула в него нож, но тот, кувыркаясь в воздухе, ушел далеко в сторону. Прежде ей никогда не доводилось метать ножи.

Мина выскочила на поверхность и с гулким грохотом взорвалась.

Нож человека-меноры вонзился в горло Унузекоме, но один из княжьих дружинников выстрелил очищенному в грудь. Короткое оперение арбалетного болта было абсурдно ярким и подходило скорее для охоты, чем для войны. Человек-менора боком скатился с поверженного князя. Отряхнул руки, разбрызгивая капли крови, и прыгнул с балкона вниз – прямо в реку.

– Найдите его! – закричала Бару, надеясь, что княжьи люди подчинятся ей.

Разорвав ворот Унузекоме, она обнажила его щетинистую шею, скользкую от масла и крови. Он заслуживал лучшего. Совсем не так – вдали от корабля, рухнув на спину от брошенного в лицо фазана, – хотелось бы ему умереть. Не всякая история хороша для князей.

Эгоистическая часть сознания Бару методично отметила: «Менора не бросился на меня – значит, не курсе, что я тоже замешана. Или я ошибаюсь?»

– Кольчуга, – прохрипел Унузекоме. – Кольчугу нож не пробил.

Пальцы Бару нащупали кольчужный ворот под его рубахой. Лезвие соскользнуло со звеньев и нанесло неглубокий, но обильно кровоточивший порез. Рана князя протянулась вдоль шеи и доходила до самого уха.

Бару приложила к порезу льняную салфетку.

– Умно, – прошептала она.

Унузекоме улыбнулся в ответ и скривился от боли.

– Я ведь не над дурнями княжу.

Вокруг кричали дружинники. Кто-то выстрелил из арбалета в реку. В гавани вспыхнул, как вязанка хвороста, «Инундор» Одна из мачт, разломившись посередине, рухнула в воду – по пути пронзив палубу, будто копье.

– Началось?

Бару помогла окровавленному Унузекоме подняться на ноги. – Да.

Ей невольно вспомнился штурман с заячьей губой и его чудесные карты.

Глава 18

Резня в Уэльтонской гавани продолжалась до рассвета. Ордвиннские копейщики патрулировали берег на лодках и со смехом добивали матросов в воде, словно лучили рыбу острогами. Большая часть фалькрестийцев утонула, не добравшись до суши. Остальные теснились на палубах четырех уцелевших кораблей – некоторые мины отнесло течением в сторону, и они еще не взорвались.

Вот этими судами и занялись лучники князя Унузекоме. Горящие стрелы поджигали палубы и такелаж, но дисциплинированные, не поддавшиеся панике моряки Маскарада вооружились песком, тесаками, горшками со скисшей мочой и не давали огню распространиться.

Стоявший в гавани шум – возгласы победителей, стоны умирающих, звон склянок, бой барабанов и вопли офицеров Маскарада (они отдавали приказы своим экипажам) – доносился до княжеской усадьбы чудовищной атональной музыкой.

Первым взорвался «Маннерслет». Эта мысль преследовала, как наваждение, и Бару растравляла ее, точно ссадину. Ведь она путешествовала с его командой, зная, что скоро все они погибнут. Она лгала им, дескать, ничего необычного и не предвидится. И вправду, ничего необычного. Стандартное банальное предательство. Она притворялась, что все идет как должно. И она будет вынуждена делать то же самое снова и снова. Бару детально спланировала все, от Ордвинна до Фалькреста. Все было на своих местах, каждая деталь учтена. Но почему же первым взорвался «Маннерслет»? Почему не вторым, не третьим? Это явно неспроста…

Но нет, конечно, нет. Чистая случайность.

Бару постаралась выкинуть назойливые мысли из головы. Случайность. Совпадение. Они еще не раз скажут свое слово. Не стоит забывать о них.

– Они будут прорываться, – произнес Унузекоме.

Но бежать некуда! Выход из гавани блокировали дромоны и тартаны[24] Унузекоме, укрывшиеся в бухточках и узких проливах неподалеку.

«Кордсбрет», один из четырех уцелевших кораблей, дал течь и вскоре затонул. В освещенную звездами гавань выплыли, распевая молитвы икари Химу, лучшие ныряльщицы Унузекоме. Это были женщины средних лет в набедренных повязках. Они постоянно жевали свежие листья камешцицы, чтобы расширить зрачки. Ручные мины, заведенные ими под днища, уничтожили еще два судна.

Последний из золотых галеонов в отчаянной попытке прорвать блокаду сам напоролся на мину, дал крен на нос и затонул.

Когда над гаванью, вспухшей от трупов и обломков дерева, взошло солнце, начались спасательные работы. Здесь план сводился к одному-единственному жесткому пункту: морские пехотинцы гибнут под водой, а драгоценные металлы – нет.

Восемь кораблей, как и было задумано, оказались разломлены пополам. Однако их груз – ярко-алые сундуки, приспособленные для дальних перевозок по суше даже пешими носильщиками, – рассыпался по дну бухты. Ныряльщицы (исключительно женщины – на побережье Ордвинна помнили вековые традиции ту майя, которые считали водолазное дело женским ремеслом) вышли в бухту с камнями и тросами. Некоторые исчезали внутри затонувших кораблей не на одну минуту.

Отыскивая сундук за сундуком, они привязывали к ним тросики с поплавками и выныривали, чтобы глотнуть воздуха. Часть удалось поднять вручную, с помощью шлюпочных команд. За остальными ныряльщицы отправились с привязанными к камням воздушными пузырями – те крепили к сундукам и освобождали от балласта.

Как же Бару хотелось попасть в гавань! Она бы могла пересчитывать добычу или считать погибших, чтобы заглушить гнетущую тоску вычислениями. Но сейчас она должна была притворяться пленницей Унузекоме и поддерживать маскировку – на случай, если ее полномочия еще пригодятся.

Из бухты выловили сапоги человека-меноры.

– А ныряльщицы, – спросила Бару у князя, – откуда они взялись? Их ведь сотни!

– Верующие, – объяснил князь, поправляя повязку на шее. – Они живут в каждой прибрежной деревушке, и среди них много иликари – с дисциплиной тела приходит дисциплина души. Мои ныряльщицы – самые лучшие в Ордвинне. Княжество Унузекоме исстари держится на них.

Бару проводила взглядом очередную стайку ныряльщиц, спрыгнувших с борта рыбацкого шлюпа с канатами и воздушными пузырями.

– Лист каменщицы – в помощь зрению. Зажимы и хлопчатка для ноздрей и ушей – против перемен давления. Но время, глубина, холод…

– Икари даруют им силу! – Унузекоме помотал головой и улыбнулся. – Хотите – верьте, хотите – нет. Я предпочитаю верить.

– Икари Химу, – предположила Бару, вспомнив совет в храме, масло и рассеянный свет. – Дарующая силу.

– И Видд, награждающая их терпением для задержки дыхания. И Девена, помогающая сбалансировать давление и не потерять путь наверх. В делах практических лучше прибегать ко всем троим… – Князь зевнул и тотчас поморщился, недовольный собой. – Прошу прощения… бессонная ночь, сами понимаете.

На лестнице донеслись шаги слуг, которые явились подавать поздний завтрак.

– Надеюсь, в делах восстания вы не полагаетесь на помощь богов, – произнесла Бару.

– Икари – не боги. Ордвинн слишком страдал от войн и бесконечных перемен, чтобы желать себе богов. Мы исповедуем торжество человеческой добродетели, – проговорил князь ровным тоном, и его глаза блеснули. – Они очень древние. Икари были бельгийками. Они жили здесь задолго до того, как мои предки и предки стахечи начали войны за эту землю. И живут до сих пор.

– Маскарад позаботится о том, чтобы положить конец всему. И он не забудет уничтожить иликари.

– Но женщина, которой поручены эти задачи, находится среди нас. – Улыбка князя угасла, словно мысль о Зате Яве напомнила ему о начале других заговоров, о сложных механизмах и хитросплетениях. Но в голосе его звучала спокойная надежда: – Видите? Они находят возможности уцелеть.

Ближе всех к Пактимонту были князь Хейнгиль, неизменный товарищ и спутник Каттлсона, и весельчак и пьяница Радашич.

Князь Радашич послал князю Хейнгилю письмо, дабы объяснить свой выбор. Люди Зате Явы перехватили его в пути и сняли копию. Позже Бару прочла копию и мало что поняла в происшедшем, но и этого с лихвой хватило, чтобы едва не разорвать бумагу в клочья от досады.

«Князю Хейнгилю, Охотнику на Оленей».

Далее следовал пробел, как будто Радашич хотел добавить к написанному и другие величания или что-то еще – например, личное имя Хейнгиля.

«Пишу прямо и откровенно, как ты всегда предпочитал. Когда ты получишь это письмо, я преступлю клятву верности, подниму восстание и выступлю маршем на Пактимонт. Знаю, ты не станешь читать слов клятвопреступника, и потому прошу тебя отдать мое послание твоей дочери, чье совершенство, не оспариваемое ни тобой, ни мной, не может быть запятнано или умалено пониманием поступков изменников. Она умна и найдет способ передать тебе все остальное. Надеюсь, когда-нибудь она будет править Ордвинном, чего ты, как мне известно, желаешь более всего на свете.

Ты – брат мне. Я часто говорил это пьяным, а теперь повторю то же самое в трезвом уме, запечатлев и письменно. Моя семья не смогла вырастить меня, и я обрел родных в твоей семье. Даже возмужав, мы не расставались, как родные братья. Во времена Дурацкого Бунта только твой совет уберег меня от ямы, предназначенной для казни водой. Помню, как спорил с тобой и уговаривал присоединиться к восставшим. Не забыл и твой неизменный ответ: „Мы дали клятву“.

Все прочие Радашичи предпочли мятеж и были уничтожены. Остался лишь я. Благодаря тебе. Моя жизнь – твоя заслуга. Мои ошибки – полностью на моей совести.

Я – князь, славящийся обилием плодородных земель, веселыми пиршествами и непомерными долгами. Но я хочу оставить своим сыновьям имя, означающее нечто большее, чем хлеб и озорство. У тебя, мой названый брат, есть то, чего я хочу, – имя, при звуке которого люди вспоминают о твердости убеждений. Я тоже мечтал заслужить подобную участь и потому в последние годы обратился к философским книгам.

В них императоры и ученые дамы называют Истину путеводной звездой, не подвластной ни одному владыке. Названый брат мой, я убежден: если ты дал клятву верности владыке в фарфоровой маске и он скажет, что солнце черное, ты будешь слеп даже в яркий летний полдень. Ты заслуживаешь лучшего правителя. А солнце – золотое и доброе. Вот – высшая истина, которой мы должны хранить верность в первую очередь, и эту верность я должен отныне блюсти, если хочу хоть чего-то стоить в глазах окружающих. Они скажут, что предательство у Радашичей в крови и его нужно искоренить, как псари вытравляют ненужные для собачьей породы пятна. Но это ложь. Истина не нуждается в масках.

Итак, я иду войной на Пактимонт, дабы мои дети никогда не блуждали впотьмах под черным солнцем».

Земли Радашича лежали к северо-западу от Пактимонта. У него были хранилища с зерном, лошади и множество крестьян, восставших в поддержку беспорядков в Пактимонте с кличем «Честная Рука! Честная Рука!».

Однако в своем пронзительном послании князь даже не упомянул о том, что его люди – издольщики. Он выжал их налогами досуха, пытаясь расплатиться с собственными долгами, – и только золотые ссуды спасли их от верной голодной смерти. Возможно, осознание вины тоже заставило его стремиться вперед. Видно, не хотел он остаться в истории хлебным князем, который любил кутежи и лишь чудом не погубил свой народ.

Собрав своих дружинников и мятежных крестьян, Радашич двинулся маршем на Пактимонт. Как ни упрашивал его Зате Олаке ударить на восток, захватить княжество Хейнгиль и соединиться с Унузекоме, обеспечив восставшим контроль почти над всем побережьем, Радашич не согласился. Нет, он не желал нападать против названого брата…

У Финнмеледхенджа, посвященного иликари и угнездившегося среди садов и пасек, его войско остановилось. Дружинники и крестьяне дали своим лошадям отдохнуть и сами устроили привал. Здесь и нашел его князь Хейнгиль со своей тяжелой кавалерией. Он не читал и даже не видел письма Радашича, но это было не важно.

Он явился выполнить свой долг, а иначе и быть не могло.

Хейнгиль лично возглавил первую атаку, сломавшую его строй и докатившуюся до сердца колонны. Сыновья Радашича пали. И здесь, на кончике копья – может, копья Охотника на Оленей, а может, и нет – род Радашичей закончился.

Земля обагрилась кровью, которая напоила цветы, кормящие пчел.

Гибель Радашича лишила восставших лучшего союзника на приморских равнинах. Хейнгиль разбил неподалеку лагерь – для отдыха, но никак не для медитаций и молений икари Видд, поскольку тогда он бы нарушил данную Фалькресту присягу.

Бару читала обо всех этих событиях, сидя на балконе «Речного дома» Унузекоме. До нее еще доносились крики ныряльщиц: те воевали с холодом и с тяжелыми сундуками, начиненными золотом и прочими богатствами.

Бару поежилась и почувствовала за плечом призрак Зате Олаке. «Сомнение предателя»… Восстание казалось дезорганизованным, бестолковым и обреченным на провал. Никто из владык Внутренних Земель не пойдет за ними – ни Наяуру, повелевающая Сахауле и Отром при помощи своей железной хватки и собственных отпрысков… ни Игуаке, которая могла бы привести с собой Пиньягату и его копейщиков, не говоря уж о собственных неисчислимых стадах и кавалерии. Значит, мятежникам не удастся запастись зерном на зиму – и у них не будет кавалерии, которая двинется на юг весной. Они будут заперты на севере.

Неужели их положение безвыходно?

Восстанию требовался центр, вождь, лидер, главная надежда, а вовсе не имперский счетовод, якобы взятый в заложники.

Требовалась настоящая отступница, гениальная изменница, лучшее из лучших орудий Фалькреста, поднявшее народ Ордвинна на борьбу со своими хозяевами.

Но прежде чем ей удалось отыскать способ воплотить эту мысль в жизнь и взорвать синие пятна на карте, словно ориатийскую мину, ей кое-кто помешал.

Княгиня Тайн Ху спустилась с севера но Инирейну и смешала все карты.

– Вы должны быть на севере.

Слова Тайн Ху прозвучали над ухом Бару. Энергия, принесенная княгиней, будто гальванический разряд, пробудила Бару от рабочего транса.

Тайн Ху, как хищник, склонившийся над ее креслом. Похоже, она хотела оттащить Бару от стола. Княгиня резко согнула руку: наверное, чтобы схватить Бару за горло или обнять…

Бару ухитрилась не вскрикнуть вслух.

– Княгиня Вультъяг? О вас не доложили.

Вероятно, стражники Унузекоме снаружи решили, что Тайн Ху ждут.

– Каттлсон не поверит, что вы – несчастная и невинная пленница. Он пошлет своего очищенного убить вас. В Вультъяге будет безопаснее.

Тайн Ху обогнула стол и с любопытством уставилась на бумаги.

Бару посмотрела на ее четкий орлиный профиль.

– Что вы пишете?

Стол был завален черновиками воззваний – целым ворохом исчерканных листов пергамента, в основном разорванных и скомканных от досады. Благо, что все они – на афалоне, на котором Тайн Ху умеет говорить, но не читать!

– Пытаюсь составить план расходов. Распределить захваченные деньги. Просто привычка счетовода.

Бару принялась собирать бумаги, делая вид, что закончила работу. Хорошо хоть, что здесь нет развернутой карты лояльности!

– Может, я и не знаю алфавита афалона, – произнесла Тайн Ху, пригвоздив один из обрывков пергамента к столешнице растопыренными пальцами. Золотистая темнота ее глаз пугала. – Но я знаю, как на нем выглядит ваше имя. И оно встречается тут гораздо чаще, чем нужно для расчетов.

– Вы знаете, как выглядит мое имя? – переспросила Бару. – Забавно. Я приму это в качестве комплимента, если вы не возражаете.

И Бару откинулась в кресле с безмятежным видом, избегая цепкого взгляда Тайн Ху.

Зачем она сюда явилась? Почему Унузекоме не предупредил Бару о прибытии княгини?

Пожар, охвативший Ордвинн, мог бы призвать ее куда угодно!

Все вокруг, кроме пламени свечи, на миг замерло.

Затем Тайн Ху, стуча каблуками по половицам, обошла кресло. Бару хотела встать, но княгиня схватила ее за горло и с грохотом опрокинула на спину, подцепив ногой ножку кресла. Мебель незамедлительно треснула под весом Бару.

Тайн Ху обнажила меч.

– Стража! – захрипела Бару. В голове звенело, глаза затуманились красной пеленой.

Сильнее всех прочих ее чувств оказалось странное детское возмущение. Разве она не шептала на ухо жрице-иликари? Она же связала себя с прочими заговорщиками тайной ценою в жизнь!

Острие, вспоровшее скальп губернатора Каттлсона, защекотало ее лоб.

– Ты слишком много дала нам, – проговорила Тайн Ху. Голос ее звучал отстраненно, тонко, словно скрежет стекла под алмазом. – Я спасла тебя от Каттлсона, чтобы получить кое-что взамен. Но была чересчур щедрой, понимаешь, что я имею в виду?

– Вам не обойтись без меня.

Лицо княгини кружилось перед глазами, будто морской ястреб в небе. Как она могла забыть? Она повторила эту ошибку дважды! Игры князей и народов, десятилетия оккупации, века предательств и перестановок, огромный реестр политических интриг – и она наивно думала, что может стать ее центром, расставить фигуры и не стать пешкой!

– Золотых галеонов недостаточно. Нам предстоит одолеть «Сомнение предателя».

Острие меча кольнуло кожу.

– «Сомнение предателя» я выслушивала от Зате Олаке не один год. Я постоянно склонялась перед запретами Зате Явы – «время еще не пришло, наш час не пробил»… Теперь чае настал, и Ордвинн поднимается. – Тайн Ху умолкла, и клинок дрогнул от насмешливого пожатия плечами. – Какой нам сейчас в тебе прок? Может, нам будет безопаснее без маскарадского технократа, а?

– Рыбачка… – прошептала Бару.

Острие замерло. Княгиня взглянула на Бару сверху вниз, губы ее дрогнули, с любопытством выдохнув:

– Что?

– То самое имя, которое ты дала мне. В порту, три года назад. Бару Рыбачка, основа и опора, любимица икари Девены. – Бару оттолкнулась от пола и, вгоняя себя в безрассудную ярость боя, поднялась. Тайн Ху отвела клинок. – Ты знаешь новости? Ты слышала, что Радашич с бою взял Пактимонт? Видела, как горят алые паруса в Порт-Роге? Нет?! Теперь буду говорить я! Восстание с самого начала обречено на провал – остальные князья не пойдут за нами. Наяуру с Игуаке полюбуются, как нас будут топить, а после разделят наши богатства и земли. Но прислушайся к кличу своих собственных крепостных, Тайн Ху…

– Честная рука, – пробормотала княгиня Вультъягская. – Да. Даже Сентиамутам из предгорий знаком этот клич.

Бару никогда не приходилось убивать кого-либо лицом к лицу. И она пока не встречалась с настоящей – неизбежной смертью. Яд Зате Олаке был невидим, а от поединка с Каттлсоном ее спасли в последний момент. Резня в гавани оказалась скорее испытанием для желудка, чем для сердца.

А теперь, опираясь на край стола, она обнаружила, что ее бьет дрожь. Трясущимися руками она собрала со стола пергаменты и передала их Тайн Ху. Значит, она трусиха…

– Восстание возглавлю я, – сказала Бару. – Если не делом, то хотя бы именем. Однажды я уже расправилась с ордвиннскими князьями. Они боятся и уважают меня. Я подняла меч на губернатора и завоевала любовь народа. Я разорву заколдованный круг! Прочь «Сомнение предателя»!.. Видишь, что здесь написано? «Я, Бару Рыбачка, Честная Рука»! Вот мое новое имя!

– А что, если именно этому я и хочу помешать? – прошипела Тайн Ху. – Восстание должно быть ордвиннским!

– Князья – еще не весь Ордвинн! Они не смогли отстоять Ордвинн. И не смогут, сколько бы ни пытались. Единственная надежда на меня, простую чужестранку без примеси благородных кровей! – Бару грохнула кулаком по столу, сминая пергаменты, на которых еще не просохли чернила. – Я ваш последний и единственный шанс!

– Довольно, Вультъяг, – раздался из-за дверей голос Унузекоме. – Она права.

Бешенство княгини Вультъяг не на шутку испугало Бару – ведь, прячась за стенами школы, она уже успела позабыть обо всех унижениях и гневе покоренного народа Тараноке.

– Стоит ей укорениться среди нас, и от нее будет не избавиться. Она как клещ – разжиреет на нашей плоти, потом не вытащишь.

– Она заслужила свое место. Она хочет того же, чего и мы. И будет только символом, Вультъяг. Ничем более.

Конечно, Унузекоме за нее – огги вместе ходили в море, взяли добычу и стали товарищами.

Острие меча Тайн Ху вывело в воздухе крохотную аналемму[25], и Бару вспомнила ее слова, сказанные три года назад, в лесу, среди тишины и пения птиц: «Символы. Символы тоже указывают на власть… И сами вы – тоже символ, Бару Корморан».

Сердце Бару заныло при мысли о том, что какой бы выбор ни сделала Тайн Ху, она будет жалеть о нем до конца жизни.

– Ладно, – с кривой усмешкой сказала Тайн Ху, убирая меч в ножны. – Получается, что и ты присоединился ко двору будущих королей, Унузекоме. Мой бородатый сосед уже весь вне себя. Наконец-то он нашел союзника не столь своекорыстного, как я.

Жених Моря улыбнулся.

– Наверное, богатство Отсфира делает его одиночество еще горше.

– Вы довольны? – спросила Бару, поджав губы. – Секрета, которым я поделилась с иликари, было мало? Вам нужны еще какие-то доказательства?

Короткая пауза.

– В гавани тебя ждет пленница, – вымолвил Унузекоме.

– Этого я не сделаю! – воскликнула Бару.

В прибрежной грязи стояла на коленях капитан «Маннерслета». Несколько минут назад двое дружинников Жениха Моря выволокли ее, безмолвную и несгибаемую, из клетки и начали бить, пока она не упала. Во влажной грязи, будто маска, отпечаталось ее лицо.

Она не понимала по-урунски, но ее ни о чем и не спрашивали. Испытание предстояло не ей.

Бару не взяла с собой абордажную саблю, и Тайн Ху предложила ей свой меч.

– Ты предала их. Ты привела к гибели сотни человек. И станешь предательской королевой восстания, которое погубит еще десятки тысяч.

Закатные лучи осветили ее плечи, облитые кольчугой, и рассыпались на сотни блестящих колечек отраженного света.

– Убей ее. Распишись во всем кровью.

Тайн Ху сказала чистую правду. Бару уже убила эту женщину, приведя ее на смерть. Обезглавить ее – всего лишь исправить оплошность несработавшей мины, пущенной мимо стрелы, дрогнувшего копья.

Но Бару отвернулась.

Голос Тайн Ху зазвучал еще насмешливее.

– Забыла, кто ты? Ты предательница. Никто никогда не полюбит тебя. Никто никогда не назовет достойной или верной, вспомнив о том, как расплатилась ты с теми, кто взрастил тебя. Тебе не избавиться от клейма.

Измученная, не понимавшая ни слова женщина на песке сплюнула им под ноги.

– Надоело! – прорычала она на афалоне, стряхивая песок с униформы.

Чувствам здесь не было места. Ей и вправду не впервой убивать, верно? Разорив фиатную экономику Ордвинна, она вынудила князей обложить налогами их вассалов до полного истощения. Она погубила больных и слабых. От еще одной жизни тяжелее стать не должно.

Но – становилось.

Бару повернулась к княгине Вультъяг.

– Нет, – негромко, чтобы не спугнуть остатки храбрости, сказала она. – Я не буду ее убивать.

– А репаративные браки? А похищенные службой милосердия дети? А мертвые иликари? А содомиты? Их казнят раскаленными железными прутьями – тебе, Бару, не доводилось видеть это? – Голос Тайн Ху стих, превратился в шепот. – Не доводилось слышать их крики? Отомсти за все зло.

В приступе смутных сомнений, самоубийственного порыва, воспоминаний о муке от фарфоровой маски на лице, страха перед провалом испытания Бару вдруг поразила странная мысль. Она подумала об отповеди – о множестве спасенных Маскарадом жизней – о прививках, канализации, дорогах, школах и богатстве.

Она подняла руки, словно в панике или в попытке принять меч.

– Вультъяг, – заговорил Унузекоме, и его негромкий голос спас Бару от выбора. – Довольно. Мы видели достаточно.

Тайн Ху вложила меч в ножны.

– Пленница будет жить, – сказала она с улыбкой, в которой сквозило облегчение.

Сколько испытаний! Неужели им этого мало?!

Наверное, княгиня почувствовала ее ярость.

– Мы хотели увидеть, как ты поступишь.

– Ясно, – буркнула она.

Уж лучше частичная лояльность, чем вовсе никакой. Лучше – предатель поневоле, чем фанатик-социопат.

– С проверками покончено, – произнесла Тайн Ху, вскинув руку в перчатке, точно останавливая порыв Бару. – Перескажи капитану то, что ты написала. Но… – Она выгнула брови, и алые штрихи боевой раскраски шевельнулись на ее скулах. – Но не лги, Бару Корморан.

Волны прибоя мягко подкатывались к ногам Бару и отступали одна за другой.

Сделав шаг, Бару встала между двумя ордвиннскими владыками и капитаном «Маннерслета». Фразы на афалонском сразу закружились в ее голове – и эта легкость заставила ее усомниться в себе.

Ей так долго пришлось притворяться лояльной.

– Отправляйся в Пактимонт, – обратилась она женщине-капитану. – Иди в дом губернатора. Скажи Каттлсону, что я отрекаюсь от своего имени и должности, не признаю его фальшивой республики и всех ее властей. Передай ему, что я, Бару Рыбачка, Честная Рука, сделаю Ордвинн свободным.

Непонимание в глазах капитана сменилось гневом. Над гаванью разносились пронзительные крики чаек, дравшихся из-за мертвечины.

Отсфир Лизаксу и Тайн Ху прислали по Инирейну баржи, чтобы забрать свою долю добычи. Они собирались спрятать золото в предгорьях Зимних Гребней. Восстание получит свою северную твердыню, теплое гнездо на зиму.

Через два дня после резни в гавани на горизонте замаячили паруса «Сцильптера». Прикинув сроки, Бару возликовала: контр-адмирал Ормсмент использовала «Сцильптер» в качестве разведывательного авангарда. Если ее корабль вернулся через двое суток, значит, Ормсмент сперва последовала за пиратами на юг и проследила за ними, а уж потом повернула обратно.

Над «Сцильптером» взлетели сигнальные ракеты. Никто в Уэльтони, включая Бару, не знал, как прочесть сигнал, и она попросила князя Унузекоме отвести ее к нескольким пленникам, выловленным из бухты. Среди тех, кому удалось спастись, оказалась капитан «Маннерслета», круглолицая пожилая женщина с запекшейся под ногтями кровью. Унузекоме приставил к горлу Бару нож, и Бару, следуя своей роли, дрожащим голосом приказала капитану расшифровать сигнал.

– «Враг обращен в бегство. Шестеро уничтожены. Потерь не имею. Возвращаюсь полным ходом, прибываю через восемнадцать часов. Доложите обстановку».

– Говори, как отвечать, – потребовал Унузекоме.

Капитан «Маннерслета» поправила униформу и, поразмыслив, сплюнула. Начался спор – обсудили отправку письма… или пленника, или хрупа. Но «Сцильптер» быстро убрался восвояси – вероятно, на его борту рассудили, что молчание и пустая гавань означают беду. Князь Унузекоме приказал своему флоту уйти в укрытия вдоль побережья. Разумеется, князь надеялся на то, что суда Ормсмент подорвутся на ориатийских минах или же приблизятся к берегу и попадут в кольцо противника. Но фрегаты держались на безопасном расстоянии. Вскоре «Сцильптер» отделился от общего строя и двинулся на запад, к Пактимонту, с известиями.

Первый успех мятежников повлек за собой лавину несчастий.

В Пактимонте взялись за дело люди Зате Олаке – сектанты-иликари, пираты, воры, фанатики, выдернутые из погребов его сестрицы. И тогда-то и начались события, о которых так долго шептались. «Ночь сорванных масок» была в действии. Солдаты гарнизона не поспевали всюду и буквально валились с ног. Многие задохнулись или сгорели в химическом огне пожара, охватившего портовые казармы.

Убийцы, посланные к Каттлсону, наткнулись на двух очищенных, переодетых горничными. Живым не удалось уйти никому (с тех пор ни одна горничная в особняке губернатора не жаловалась на непочтительное отношение). Группа, отправленная за Белом Латеманом, не смогла отыскать его. По странному совпадению Хейнгиль. Ри как раз отправилась в гости – навестить княгиню Наяуру.

Совсем не повезло восставшим в Порт-Роге, где группа ныряльщиц должна была уничтожить огненосцы, стоявшие на якоре у сожженных башен. Им следовало забросить в хранилища страшного «Морского пала» зажигательные гранаты, сжечь оба корабля и лишить имперский флот его главных сил в Ордвинне.

Но Крофтер, адмирал флота провинции, нюхом почуяв неладное, приказала самым мощным своим судам сменить место стоянки и отойти от берега на милю. Несколько ныряльщиц предприняли длительное плавание в холодной воде, жуя листья каменщицы, чтобы не сбиться с пути в темноте. Первая, добравшись до «Эгалитарии», полезла на борт, но потерпела поражение. Капитан «Эгалитарии», повидавшая на своем веку десятки предательских ориатийских гаваней, приказала утыкать обшивку осколками стекла.

Ныряльщица порезала пальцы и упала в воду. Всплеск услышали вахтенные, и в воздух полетели ракеты. Одна из ныряльщиц, раненная арбалетным болтом с борта «Кингсбейна», прикрепила гранаты к перу его руля и сожгла судно. Другой удалось влезть на «Эгалитарию» по якорному канату и почти проникнуть в трюмы, но ее заколол не замеченный вовремя морской пехотинец.

В разгар переполоха в город прибыл с новостями «Сцильптер». Гарнизон не справлялся с беспорядками, граждан Фалькреста убивали каждую ночь, но флот еще удерживал гавань. Надежды на блокаду силами флота князя Унузекоме умерли в колыбели.

Губернатор Каттлсон, встретивший «Сцильптер», принял новость о том, что налоги разграблены, а Бару Корморан взята в заложники, с усталым безразличием.

– И почему я ничуть не удивлен? – сказал он у Зате Яве.

Однако губернатор хотел узнать, захлебнется ли бунт Унузекоме или все же начнет нарастать, поэтому и велел фрегату подождать с отплытием в Фалькрест.

Вспыхнувший бунт начал распространяться по Ордвинну. Но совсем не так, как планировали заговорщики.

Глава 19

Они рискнули еще раз собраться на совет в Уэльтони. Пусть труп человека-меноры так и не был найден, а кавалерия Охотника на Оленей или флот Маскарада могли двинуться на восток и явиться к ним через пару дней. Прежде чем надолго разделиться, нужно было встретиться лично и взглянуть друг другу в глаза.

Лето подходило к концу. На балконе усадьбы Унузекоме находились Тайн Ху, Бару Рыбачка и сам хозяин. Дул пронизывающий соленый ветер. С севера, с верховий Инирейна прибыли Отсфир, князь Мельниц, и Лизаксу, Высокий Камень.

Остальные оказались вне досягаемости. Зате Ява до сих пор играла роль правоблюстителя в Пактимонте, а Зате Олаке не стал бы покидать убежище ради приезда в Уэльтони. Но это почему-то не столь сильно тревожило Бару, как отсутствие последней из заговорщиков – жрицы-иликари, связавшей их друг с другом. Бару очень хотелось ее увидеть. Ночами Бару терзало чудовищное чувство вины. Это было гораздо хуже воспаленной бессонницы от раздумий, от попыток просчитать действия Маскарада до того, как они будут предприняты. То были муки совести: она предала тех, кто доверился ей.

– Я думал, мы решили, что она будет отвечать только за денежные средства.

Крепкий, коренастый Отсфир сильно укоротил бороду – видимо, чтобы выглядеть помоложе или покрасивее. Но удача его подвела: он простудился.

– Она принесла нам несколько кораблей, а мы за это должны позволить ей говорить, будто она главная? – продолжал он. – Конечно, нам ясно, что она станет важной персоной, если мы победим, но – так быстро? – Он не удостоил Бару и взглядом, хотя она ожидала обратного. Вероятно, его гордость изрядно пострадала во время последней беседы на деликатные темы о королях и династиях. – Без подставного вождя нам уже никак?

– Она будет не просто подставным вождем, – возразил Унузекоме. В его небрежном взгляде и улыбке имелся намек на защитное поведение – может, даже чувство собственности, хотя сейчас Бару не доверяла своим суждениям. – Она – единственная, за кем мы можем пойти. Имперское дарование, гений по результатам их же собственных экзаменов! Она одна перевесит все, что они могут предложить.

Лизаксу, бледный гигант в распахнутой куньей накидке на плечах, успокаивающе опустил руку на плечо Отсфира.

– Выбор сделан. Прошлое не вернуть. Хотим мы того или нет, теперь это – восстание Бару Рыбачки.

Тайн Ху прислонилась к перилам балкона, развернувшись к морю спиной. На ней был обычный кожаный костюм для езды верхом.

– Однако, – заговорила она, не сводя глаз с Отсфира, – вы ей даже слова сказать не даете.

Бару воспользовалась моментом – хоть какой-то шанс вырваться из клетки княжеской политики. Шлепнув об стол географической картой, она положила на каждый из ее уголков по монете.

– Внимания достойны тринадцать князей. Четверо из них находятся здесь и явно связаны с мятежом. – Она обвела взглядом присутствующих: столь непохожие друг на друга северяне, Унузекоме и Тайн Ху… Что ж, надо говорить дальше.

– С нами и Зате Олаке, нага главный разведчик в Пактимонте, хотя у него нет ни вассалов, ни политического веса. Выходит, пятеро. Что до тех, кто пойдет за губернатором… владения князя Хейнгиля лежат к северу и к востоку от Пактимонта, и он сохранит верность Каттлсону даже после того, как мы его вздернем.

Помолчав, она коснулась пальцем прибрежных пахотных земель к западу от княжества Хейнгиля.

– Радашич погиб. Мы нуждались в нем – в его лошадях, в провианте, который он мог предложить нам. Но он выступил слишком рано! – Бару повела пальцем по северо-западному углу карты. Она представила себе, как проносится над Ордвинном, как трескается под ее ногтем земля, вспучивающаяся по

пути к Зимним Гребням, и хмыкнула: – Княгиня Эребог Глиняная Бабка, западная соседка Лизаксу. Союз с ней означает, что весь север наш – от Эребога на западе до Отсфира и реки Инирейн на востоке. Если она встанет на сторону Пактимонта, они смогут зайти на нас с фланга и отправить войска в Зимние Гребни, дабы окружить нас. Если она не примет нас до зимы, мы проиграли.

Собравшиеся выжидающе смотрели на Бару.

– А остальные? – спросил Унузекоме. – Пятеро из Внутренних Земель? Наяуру, Строительница Плотин, Отр Тузлучник[26] и Сахауле, Конская Погибель? Игуаке с тысячей тысяч коров и Пиньягата, Лес Копий? Наяуру не может дружить с Каттлсоном и Фалькрестом, имея двух любовников. Игуаке чересчур горда, чтобы подчиняться кому бы то ни было. Наверняка они к нам присоединятся.

– «Сомнение предателя», – одновременно выпалили Бару и Тайн Ху. Бросив друг на друга извиняющиеся взгляды, они вновь начали говорить одновременно. Тайн Ху, пожав плечами, умолкла. – Именно так, как полагал Зате Олаке, – продолжала Бару. – Пока мы не продемонстрируем, что у нас действительно есть шанс, они будут держаться в тени, изображая лояльность.

– А если нет? – Лизаксу с любопытством склонил голову набок. – Наяуру амбициозна. Непокорна. Желает сесть на троп. Она вполне способна начать собственную игру.

Ум Лизаксу был полезен и угрожающе остр, но частенько заводил его в дебри бесполезных абстракций.

– Я уверена, она не сделает этого. Она связана финансами и логистикой точно так же, как и остальные.

– Ее род велик, ее консорты сильны…

– Ее род ничего не значит. У нее нет денег на войну, – возразила Бару, глядя в глаза Лизаксу, подавляя его тридцать пять лет весовыми годами своей учебы, пока он не моргнул. – У нас есть время, чтобы привлечь Наяуру и других! Прежде чем что-то предпринимать, князья Внутренних Земель переждут зиму.

– Отсфира пошлем, – проворчал Унузекоме.

– Что? – переспросила Бару.

Отсфир шумно вздохнул. Тайн Ху ухмыльнулась.

Унузекоме пожал плечами и заложил руки за голову. Мускулы его плеч впечатляюще вздулись. Отсфир полоснул его свирепым взглядом.

– Нам ведь нужна Наяуру. Весной мы проиграем войну, если Внутренние Земли не встанут за нас, а Наяуру – половина их союза. Так пошлем ей то, чем она дорожит. Еще одного благородного отца для свеженького наследника.

– Я вам не племенной жеребец! – ощетинился Отсфир.

– Она вполне миловидна, – заверила его Тайн Ху. – Совершенно в твоем вкусе. В новом, я хочу сказать.

Унузекоме тихонько фыркнул.

– Пожалуй, я не лучший кандидат. Кого ни пошлем, ему придется отвлечь ее от Отра с Сахауле. Думаю, нужен поздоровее, вроде грузчика, – сказал Отсфир, поправляя перчатки. – Моряк тоже подойдет. Если отыщем хоть одного стоящего кандидата.

Унузекоме пожал плечами, словно отвечая на выпад Отсфира игрой мускулов. Он никогда не был женат. Бару подумала, что на это и намекал Отсфир.

– Пошлем, кого Честная Рука пожелает.

Ох, упаси ее от интриг знати!

– Я желаю оставить Внутренние Земли в покое до весны. Зима даст нам шанс показать им пример.

– Нам нужна славная победа! – воскликнул Унузекоме. – Набег. Пока осенние бури не заперли мой флот в гавани.

– Нет. Нам надо отступить! – Бару положила ладонь на карту, развернув пятерню к северу. – Лучшее, что мы можем сделать, – это объединиться и переждать морозы. Другого пути нет.

Унузекоме выгнул бровь.

– Обоснуй.

Указательный палец Бару вонзился в Пактимонт.

– Маскарад правит экономическими средствами – я сама воплощала их в жизнь. Их гарнизоны малы, а аванпосты малочисленны по сравнению с крепостями наподобие Загона Игуаке. Фалькрест никогда не доверял армии: они в курсе, что профессиональные военные любят решать сложные тактические задачи. А еще они терпеливы, дотошны и методичны. В своих завоеваниях они никогда не полагались на меч. Они оставят Внутренние Земли и отведут свои силы в Пактимонт, удерживать поля побережья и урожай. На брошенные дороги выберутся бандиты, а без банков здесь воцарится нужда. Они оставят Ордвинн гибнугь, чтобы он почувствовал, как холодно выживать без Маскарада, а урожай сберегут для себя. Весной, когда торговые ветры облегчат судоходство, из Фалькреста прибудет морская пехота и двинется на север. Она промарширует через земли Наяуру в княжество Эребог, обрушится с западного фланга на Лизаксу и Вультъяг и дойдет до Отсфира. Унузекоме станет мишенью для второго удара. – Бару изобразила копье, брошенное с моря на сушу. – Флот атакует Уэльтони, поднимается вверх по Инирейну и соединяется с первым войском у замка Отсфира. Вот как нас уничтожат.

Лизаксу прищурился.

– Я изменю своему ригоризму, если не спрошу: когда ты успела стать генералом?

Благословен будь Лизаксу, задающий нужные вопросы!

– Я никогда им не была, но я неплохо разбираюсь в деньгах, логистике, морских перевозках и инфраструктуре. Оружие даже не понадобится.

Теперь они взирали на нее в почтительном молчании, а это внушало сладостный трепет – такой же, как первая ревизия в Фиатном банке, и разговор с Чистым Листом, и крики толпы в ее честь. Неужто она распробовала вкус власти?

– До весны, – продолжала она, – почти все ордвиннские княжества впервые за четверть века будут предоставлены самим себе. Разрываясь между восставшим севером и Маскарадом на юге. У нас есть несколько голодных зимних месяцев, чтобы склонить их на нашу сторону. Но у нас имеется и преимущество, которого никогда не предвидели Фалькрест и Пактимонт. Мы богаты. Мы в силах вооружить армию и прокормить ее в холодный сезон. Мы можем пойти на юг и помочь тем, кого бросил Маскарад. Обеспечить безопасность на дорогах. Скупить банки на корню. А если Маскарад попробует остановить нас, то… Разве вы не северяне? Если они двинутся на Внутренние Земли и окажутся в ваших лесах и долинах – в местах, которые знакомы вам как отцовские руки, среди непролазных снегов – мы уничтожим их.

Тайн Ху уперлась кулаками в стол.

– Значит, Бару Рыбачка, ты думаешь, что нам нужно воевать именно таким образом? Звонкой монетой и чистыми во всех смыслах дорогами?

– Войны никогда не выигрывались путем полного уничтожения противника.

Взгляд Унузекоме сделался скептическим. Отсфир скорчил гримасу. Только Лизаксу крепко задумался.

– Что же вы, ваши светлости? – укоризненно протянула Бару. – Вы, конечно, читали «Диктаты». Война есть состязание воль. А воля народа ломается, когда война ввергает его в ничтожество, не оставляющее никаких желаний, кроме желания сдаться. Не дав воле народа сломаться, мы сделаем из простолюдинов мятежников!

– Возможно, – задумчиво сказала Тайн Ху. – Весной нам потребуются сытые кони и крепкие фаланги. Прибрежными землями, от Унане Найу до самого Зироха, правит кавалерия. Если мы добудем достаточно фуража на зиму, если паши армии не будут обездвижены и обескровлены. А если мы убедим Внутренние Земли присоединиться к нам, то уже весной у нас будет серьезная сила.

– Они могут явиться к нам зимой, через Инирейн, с западных границ Фалькреста, – парировал Отсфир, как всегда, глядя на Лизаксу. – Один поход покончит разом и с тобой, и со мной, и с Вультъяг.

– А мы заранее уничтожим переправы. Конечно, река замерзнет и ее можно будет перейти по льду, но если они поведут армию на север из Фалькреста к Инирейну, то долго не протянут. – Лизаксу поднял открытую ладонь, салютуя Бару. – Я согласен. Вот наша будущая стратегия!

Однако Унузекоме заупрямился:

– Но чем плох хороший удар до зимы? Один-единственный налет на пактимонт скую гавань? Я бы взял «Девенинир», собрал бы свой флот!

Тайн Ху замотала головой.

– Другая сторона «Сомнения». Став сильными слишком быстро, мы поставим колеблющихся князей перед выбором. И они выберут наиболее надежного союзника.

– И еще, – заговорила Бару, наконец-то добравшись до терзавшей ее вины. – Слабость, которую я хотела бы удовлетворить. Мне нужен корабль. Я намерена передать секретное сообщение Зате Яве.

Они молча ждали продолжения.

– В Пактимонте остался человек, которого нужно тайком вывезти. Я не могу его бросить, не нарушив своей истинной верности.

– Нет! – рыкнула Тайн Ху. – Вытаскивая его, ты поставишь под угрозу прикрытие Зате Явы. Какой прок от глупых игр с огнем?

– Он нужен мне здесь, – отчеканила Бару. Она старалась подавить княгиню взглядом и невольно пожалела о том, что на ней нет белой маски, бесстрастного символа власти (та затонула вместе с «Маннерслетом»). – Он – на моей ответственности и в руках Маскарада будет нам только помехой.

– Спасение обернется для него куда худшим предательством. Лучше просто забыть о нем.

Продолжая настаивать на своем, Тайн Ху пытливо вглядывалась в лица князей. Бару тотчас сообразила, что Отсфир с Унузекоме приняли вызов княгини и собирались предложить Бару свою помощь.

Спустя несколько минут Тайн Ху уставилась на далекие вершины Зимних Гребней и вздохнула.

– Это мой секретарь, Мер Ло, – объяснила Бару своим собеседникам. – Он – единственный, кто разбирается в счетных книгах столь же грамотно, как и я. Без него Каттлсону не привести в порядок счета, не укрыть своей бесхозяйственности от Парламента. Ему останется позвать на помощь Бела Латемана – он умен, но этого недостаточно. Кстати, мы можем оказать Каттлсону «мятежную услугу» – добраться до его счетных книг и уничтожить их!

Однажды Мер Ло признался Бару, что был здесь во время Дурацкого Бунта. Он так не хотел увидеть, как Ордвинн снова погружается в этот кошмар…

Разумеется, он все понял загодя – золотые галеоны и фрегаты не скрылись от его цепкого секретарского взора!

Конечно, он не поверил, что она отправляется в Фалькрест, на суд Парламента.

И он нашел способ уберечь себя и свою семью.

– Зате Олаке организовал устранение Су Олонори, – произнес Лизаксу. – Он на все способен.

Бару подняла руку, обрывая его. Внезапно ее обожгло вспышкой безумного отчаяния при мысли, что она только что угодила в ловушку. Она забыла об одной жизненно важной вещи, о которой могла догадаться Тайн Ху, а уж Зате Ява знала точно. Ведь это она, старуха, три года назад отправила здоровенного стахечи-лесоруба следить за новым имперским счетоводом! Громила столкнулся с Мер Ло в задымленной таверне под борделем и рассвирепел. Он едва не убил секретаря, сообразив, что Мер Ло – фалькрестский агент, соглядатай, приставленный к новому счетоводу. Специально подготовленный шпион.

Что подумает, как поступит Зате Ява, узнав, что Бару пытается ввести Мер Ло в круг восставших? Не пойдет ли в храм масла и рассеянного света, к жрице-иликари, не скажет ли: «Открой тайну, которая уничтожит Бару Рыбачку»?

Тайн Ху прекратила любоваться Зимними Гребнями и взглянула на Бару.

Бару понимала, что лучше всего – приказать убить Мер Ло. Это докажет близнецам Зате ее верность восставшим.

Испытаниям ее не будет конца.

– Я не могу предать его, – ответила она, обратившись к Лизаксу, но говоря скорее для Тайн Ху. – Не могу бросить его – ведь из-за меня он выглядит замешанным в наше дело. Позвольте мне сохранить его.

– Риск велик, – пробормотала Тайн Ху.

И Бару поняла, что Зате Ява давно просветила Тайн Ху на ее, Бару, счет.

Старуха, естественно, рассказала ей о лесорубе, об Аминате и о письмах, которые Мер Ло отправлял в Фалькрест.

А действительно ли она сама была уверена в лояльности Мер Ло? Да, он приберег записную книжку лесоруба, не отправил ее в Фалькрест. Но, может, Кердин Фарьер приказал ему снять копию, а оригинал оставить при себе? Вдруг уязвимость Мер Ло – тонкий ход Маскарада? Империя обожает обманы и секреты. Похоже, Маскарад жаждет протоптать тропинку в самое сердце восстания.

А если Бару уже попалась на крючок, заготовленный как раз на такой случай?

Нет. Она доверяла Мер Ло.

– Отправьте весточку Зате Олаке, – настойчиво сказала Бару. – Напишите ему, что Мер Ло нужен мне живым.

Взгляд Лизаксу был непроницаемо пуст, но Отсфир с Унузекоме переглянулись между собой, словно хищники.

Правоблюститель Зате Ява приказала вывесить на двери каждого дома Ордвинна официальное сообщение, а для неграмотных – прочесть его на всех без исключения рынках и площадях.

То была наилучшая поддержка, какую она могла обеспечить. Зате Ява, сестра забытого князя Лахтинского, правоблюститель Ордвинна, убийца иликари и вершительница браков, посвятила всю жизнь созданию культа ненависти к себе.

Настала пора извлечь из вложения прибыль.

Вдобавок она создала для восстания весьма ценный ресурс. Годы методичных, яростных гонений научили жрецов-иликари и их паству скрываться и приспосабливаться, изощренно маскироваться и говорить па тайных языках. Они обменивались посланиями, опережая даже секретные приказы Маскарада. Из пропитанных маслом пактимонтских храмов выходили неприметные верующие, которые разносили но долам и весям Ордвинна слово иликари: «Справедливость даруется Честной Рукой».

Вскоре это повторяли везде: в оливковых рощах и в охотничьих угодьях, в рыбацких хибарах и в деревенских амбарах… И сколь же разнообразен оказался Ордвинн! Взять хоть эти две души, примеры, выбранные Вару из налоговой записи и инкрастического отчета.

Вот стахечи-лесоруб, говорящий по-иолински… Он отправился молить икари Девену о ниспослании любви своей супруги к хенджу на далеком севере, в холодных землях Лизаксу, где берберки-книжники выращивают каменщицу и изучают философию безбоязненной смерти.

А вот женщина-майя, возделывавшая оливы. Она частенько пела по-урунски о своих предках, великих воинах, о княгине Наяуру и множестве ее прекрасных любовников, о ее сыновьях и дочерях, которые будут княжить в свой черед. Сейчас она ноет о жестокой княгине Игуаке, чья зависть густа, точно гной.

Что между ними общего?

Смутные воспоминания о временах двадцатипятилетней давности, когда над вратами Пактимонта было написано «ОРДВИНН НЕ ПОДЧИНИТЬ», и уверенность в том, что они всегда могут прийти в Фиатный банк и получить золотую ссуду от некоей Бару Корморан… той самой, которая недавно победила в поединке губернатора Каттлсона.

Всего две вещи. Не считая, конечно, ненависти к Зате Яве.

Из крохотных фитильков восставшие и надеялись раздуть великий пожар.

И костер запылал. В вольном городе Хараероде, в сердцевине Внутренних Земель, разъяренная толпа схватила глашатая в фалькрестской маске, который читал на площади объявление Зате Явы, – и вырвала ему язык.

В княжестве Эребог, на самой дальней северо-западной окраине Ордвинна, при Яста Чекниада, отряд призрачно-бледных копейщиков и лучников застиг врасплох гарнизон Маскарада и вырезал его. Среди местных купцов и помещиков воцарилась паника – они решили, что княгиня Эребогская встала на сторону Бару Рыбачки и вскоре Маскарад явится но их кровь и злато. Ужас толкнул их на бунт против своей княгини. Два месяца потребовалось Эребог для подавления бунта, и это обошлось ей в такие денежные суммы, что она не сумела запастись провизией на зиму. Глиняная Бабка видела на своем долгом веку семь десятков зим. Она понимала, что последует дальше, – безумие, людоедство, гибель детей.

А восставшие соколом бросились на добычу. Лизаксу из-за леса прислал соседке весточку:

«Мой старый враг Эребог!

Ты научила меня хитрости. Ты жестоко наказывала меня за ошибки. Превыше всего на свете ценю я строгого учителя и лучше, чем кто бы то ни было, знаю я твою силу.

Время учебы прошло. Я желаю заключить с тобой союз.

Каттлсон тебя не спасет. А мы – можем организовать ссуду».

Ссуда… Золото с разграбленных фалькрестских галеонов. Предательское дело – безвозвратно связывающее ее с мятежниками. Но как было отказаться? Ее владения были очищены от ненадежных, и голодная зима стучалась в двери.

Эребог объявила себя на стороне восставших.

Получив известие о союзнике, Тайн Ху ворвалась в спальню Бару глубоко за полночь.

Ее волосы растрепались, а лицо раскраснелось от вина.

– Север наш!!! – издала она победный клич.

Бару сонно заморгала, садясь в постели.

– Эребог?

– Лизаксу купил ее! – Тайн Ху ухватила Бару за плечо, за затылок – веселой и яростной хваткой. – Молодец! Это все – твое золото!

Вот так четыре северных княжества собрались в лагере восставших. Они объединились в неприступной крепости лесов и скал, стерегущей все подходы к Зимним Гребням и давным-давно безмолвным стахечийским землям, которые раскинулись позади.

Тем временем на юге Маскарад готовил свой коварный ответ. Зате Олаке слал донесения из центра своей паутины, накрывшей Пактимонт.

«Князь Хейнгиль держал совет с Каттлсоном. Вдвоем они нашли решение проблемы беспорядков в столице. Оккупацию возглавили дружинники Хейнгиля, наполнив улицы ордвиннскими лицами, знакомыми стахечийскими веснушками и гордыми ту майянскими носами. Гарнизон Маскарада уступил им место и ушел на северо-восток, удерживать драгоценные поля и амбары покойного князя Радашича. Волнения не унялись – людей Хейнгиля приветствуют криками „Предатели!“ – но в отсутствие ненавистных стальных масок костру не хватает дровишек».

За пределами города силы Маскарада образовали огромную дугообразную оборонительную линию.

Западный фланг ее примыкал к морю близ Унане Найу, древней крепости ту майянских завоевателей. Далее линия тянулась на восток, огибая княжества Радашич и Хейнгиль и оставляя Пактимонт в безопасном центре полукруга, до западных границ княжества Унузекоме. Здесь Хейнгиль разместил отборную кавалерию, нацелив ее, подобно наконечнику стрелы, на Уэльтони и владения Унузекоме на заливных полях равнины Зирох.

Кордон Маскарада держал под контролем плодородные прибрежные поля Радашича и Хейнгиля. Это и было самым страшным оружием Каттлсона – копьем голода, брошенным на север.

Все гарнизоны, оставшиеся за кордоном, приказом губернатора были отозваны: они оставили Внутренние Земли и север.

Закрылись даже канцелярии социал-гигиенистов Зате Явы. Методичная и терпеливая оборонная стратегия Маскарада предоставила большую часть Ордвинна ее собственной участи.

«Что они творят? – недоумевал Отсфир в письме к Бару по финансовым делам, черкая посторонние вопросы на полях. – Почему не используют свои силы, дабы удержать Внутренние Земли? Игуаке с Наяуру могут причинить им немало бед, а Каттлсону, чтобы добраться до нас, придется идти через земли княгинь! Что они задумали?»

Бару ответила в стиле Зате Олаке: «Они разыгрывают „Сомнение предателя“. Дают колеблющимся князьям шанс поразмыслить, на чью сторону выгоднее встать».

Пока князья взвешивали все за и против, быстроходный «Сцильптер» (через два месяца после потери золотого конвоя) поднял якоря и устремился в Фалькрест с официальным донесением: «В федеральной провинции Ордвинн начался бунт».

А с Пепельного моря с воем налетела первая осенняя буря.

Глава 20

Шторм обрушился на берег.

Мятежники назвали его «Благословением икари Химу» – воплощения весны, зарождения жизни, гениальности, лидерства, войн, кровохарканья и рака – всех форм энергии и крайности мироздания. (Сюда же можно было отнести и теплые течения Пепельного моря, порождающие буйные шторма осени.)

С тех нор как появились первые мореходы, корабли повиновались закону времен года. Они гласили: летом следуй торговым ветрам, огибай море но часовой стрелке, из Фалькреста к Ориатийской Федерации, а оттуда – плыви к Тараноке мимо западных земель, и в конце концов ты придешь в Ордвинн. Можешь идти и против ветра, если позволяют весла, паруса и сноровка, правда, тогда ты будешь расплачиваться потом и кровью и должен полагаться на верного штурмана.

Но стоит начаться осенним штормам, следуй в гавань. Путь закрыт – ни скорость, пи близость к берегу не спасут от беды. Торговые ветры обманут, а неумолимые течения и водовороты выбросят твое судно на скалы.

Никто из агентов восставших не мог утверждать, удалось ли «Сцильптеру» добраться до Фалькреста. Но ранний шторм принес с собой блестящую победу. Легкий путь из Фалькреста в Пактимонт уже исчез.

Теперь подкрепления могли подойти только сушей, сквозь снега, скалы и замерзшие болота, через Инирейн. Но Отсфир обрушил мосты и перекрыл фалангами самые опасные броды.

А морская пехота, фалькрестская плеть, могла прибыть только весной.

Шторм достиг Вультъяга и разогнал стаи птиц, круживших над лесом. Он вспучил воды Вультсниады, струившиеся через долину, выплеснул свои последние дожди на склоны Зимних Гребней и замок Тайн Ху.

Бару стояла на зубчатой стене, мокла и мерзла, дрожа под плащом, пропитавшимся водой.

Она хотела почувствовать себя мелкой и незначительной.

Идиотка. Если она заболеет, здесь, на севере Ордвинна, вдали от медиков Маскарада, ей не будет спасения. Оставив побережье и усадьбу Унузекоме, она перебралась в северные пределы. Да, здесь было безопаснее, кроме того, она действительно ощущала себя вдали от событий и могла притвориться, что она вновь стала неопытной дикаркой с Тараноке.

Она была готова на все что угодно, лишь бы спрятаться, отказаться от взваленного на себя бремени!

Бару постоянно перечитывала «Рогатый камень» и представляла себе восстание в виде великана, созданного из знамен и полей сражений, из бунтов и бушующих толп, из тайных знаков и семейной розни.

Этот колосс был быстр и безжалостен, как лесной пожар.

После резни в уэльтонской гавани и после бесславной гибели Радашича прошло два месяца. И что? Ни драматических измен, ни великих битв, если не считать мятежа во владениях Эребог. Только спокойные, мощные волнения – подземный рокот, пробуждение морового поветрия.

Величайшее военное изобретение Маскарада родилось давным-давно, на заре его истории. Солдаты умирают не в битвах. Их убивают болезни и голод – неторопливые, незримые силы, непременные участники кровавых раздоров.

Наверное, и восстание – из таких же незримых сил, меняющих структуры. Словно волны и ветер, гнущие и расшатывающие мост.

В штабном зале Тайн Ху с мучительной неаккуратностью двигала по картам флажки и символы. Вот движется на юг крохотная полумаска: Маскарад отступает, разоряя поля и амбары на своем пути. Крестьяне и княжеские рекруты пытаются сопротивляться; тысячи мелких стычек не дают угаснуть негодованию и ненависти.

– Столкновения мы выигрываем, даже когда терпим поражение, – бормотала Тайн Ху.

Гонцы приносили вести о странных убийствах. Княжеские секретари, омбудсмены вольных городов, жрецы-иликари, торговые факторы. Кто-то целенаправленно хотел оборвать связь, возникшую между знатью и простонародьем. Это было умно и тревожило Бару. Среди маскарадского командования нашелся настоящий талант. В распоряжении Каттлсона были очищенные, послушные ловкие технократы…

Мятежные князья готовились к войне.

Как и все прочие, Тайн Ху провела рекрутский набор, поставив в строй годных к службе мужчин и женщин. Они появились на карте в виде тонких булавок – каждая означала фалангу, готовую к походу. Но рекруты были ненадежны: их верность держалась на жалованье и обещании наградных. В случае задержки платежей, домашних неурядиц, падения боевого духа или просто дурного предзнаменования эти бойцы сложат оружие и разбегутся по домам. Поэтому, кроме них, имелись еще два рода солдат – редкая на севере профессиональная кавалерия и крайне необходимые лесовики – воины, которым нет равных зимой.

Набор солдат Бару предоставила Тайн Ху.

В любых конфликтах ордвиннский князь надеялся исключительно на своих воинов. Но ведь не Ордвинн покорил Маскарад – значит, этого ответа было недостаточно. И Бару сосредоточилась на весьма серьезных задачах – на тех, за которые взялся бы фалькрестиец.

Но доклады поступали с опозданием и пестрели ошибками. Подобные недочеты бесили Бару (теперь, оказавшись вне ее неоглядно обширных сетей, она в полной мере смогла оценить бюрократический аппарат имперского счетовода).

В итоге она приказала каждому из князей выделить по кавалерийскому отделению.

– Да, – настаивала она, – и слышать не хочу, что вы жалеете ваших драгоценных вояк, которые вам настоятельно необходимы! Я понимаю, что скачут туда-сюда, возвещая о вашем прибытии, но всему есть предел!

Следовало сформировать службу связи.

Но неожиданно возникла другая проблема. В основном кавалеристы оказались неграмотны.

Бару жутко разозлилась. Но, конечно, ни один из воспитанников маскарадной школы за белыми стенами не пошел бы в княжескую конную дружину! После пары кубков вина Бару озарило – надо набрать в службу связи писарей из беглых жрецов-иликари. Они знали староиолинский и отлично разбирались в собственных храмовых шифрах. Когда описания процедур дойдут до Эребог и Унузекоме, можно будет надеяться на непрерывную и своевременную доставку достоверных сведений со всех восставших территорий.

Иногда к ней в кабинет заходила Тайн Ху. Она посмеивалась над Бару.

– Вот, значит, как ты ведешь нас за собой? Безвылазно за столом, вся в чернилах, частенько пьяная!

– Именно таким образом ваши противники и покорили вас. В этом заключается их сила, – отрезала Бару, встряхивая сведенной судорогой кистью. – Кстати, я трезва как стеклышко.

– Это я могу исправить.

– Уйди вон! – хохотала Бару.

Она получила деньги в свое распоряжение. Лизаксу отдал ей свою долю, а остальные князья, как она и ожидала, последовали его примеру. Вернувшись в свой вультъягский кабинет, Бару взялась за дело.

Бунт, будто камешек, увлекающий за собой лавину, вызвал нешуточный кризис доверия и феерический обвал стоимости фиатного билета. Это было идеально – сейчас все предпочитали серебро и золото, поэтому за одну мятежную монетку можно было купить целую гору зерна, муки или соли.

– Ого! – воскликнула Вультъяг, выслушав объяснения Бару. – А мы богатеем, просто сидя на месте и ничего не делая? Неудивительно, что ты решила стать счетоводом.

Но следовало держаться настороже. Каттлсон вполне мог подсунуть восставшим отравленный или зараженный зерновкой хлеб. По распоряжению Бару люди Зате Олаке в Пактимонте выкрали комплект официальных печатей. С их помощью она могла фабриковать закупочные ордера от имени правительства Маскарада.

Инструменты были готовы. Настало время обеспечить восстание провизией на зиму.

И она обратилась к Отсфиру. Тот нажил состояние на торговле вдоль Инирейна, перевозя товары из княжества Унузекоме на север, уклоняясь от налогов и выступая в качестве посредника. Князь свел Бару с посредниками и контрабандистами, и она буквально превратилась в имперского торгового фактора. Она заключила нужные сделки, обеспечив их мятежным золотом, с оплатой по факту доставки, и даже привела купцов и контрабандистов в восторг, впервые в истории познакомив их с договорами о страховании сделок.

Правда, Отсфир написал ей: «Есть опасения, что они будут настаивать на таких же роскошных условиях и в будущем, что затруднит торговлю». Бару проигнорировала его жалобы.

Провизия, лес и металлы хлынули на север полноводной рекой, наполняя амбары и склады. Отчаянно не хватало соли, единственного надежного консерванта: князь Отр не торговал с восставшими без дозволения княгини Наяуру. Пришлось полагаться на морскую соль из владений Унузекоме.

Но Бару постоянно не хватало помощников. Управлять закупками и перевозками из замкнутой долины Вультъяг оказалось непосильной задачей. Требовался надежный человек, который мог бы заниматься делами в Уэльтони и понимал бы, что от него требуется, без письменных указаний.

То есть секретарь.

И пока Бару продолжала ломать голову над очередной задачей, дружинники Вультъяг, которые несли вахту на южном перевале, подняли над заставой флаг.

К владениям Тайн Ху приближались незваные гости.

Как всегда, без денежного вопроса не обошлось.

Князьям хотелось разделить добычу. Одна мысль об этом приводила Бару в панику – раздельная казна и политика, бесхозяйственность и жульничество по-настоящему пугали ее. Поэтому на совете в Высоком Камне она приперла к стене Лизаксу, хозяина замка. Пока Отсфир с Тайн Ху обменивались шпильками, Бару вышла с Лизаксу на мраморную ротонду с захватывающим видом на осенний лес. Берсерки-книжники, ученики князя, используемые в качестве телохранителей, ждали в почтительном отдалении.

– Как поживают наши счета? – поинтересовался князь.

– Изрядно разжирели. Нужно закупать провизию и кое-что еще. У нас есть ремесленники, чтобы изготовить оружие, и зернохранилища, с помощью которых можно пережить зиму. Теперь эту махину нужно кормить.

Восставшим действительно требовалось превратить добытое золото в копья и хлеб!..

В глазах князя отразилась память о безнадежности голодных лет.

– Необходимость понятна. Чем могу помочь?

– Деньгами должна управлять я, – ответила Бару. – Всеми, до единой монетки.

Он поплотнее закутался в накидку, тщательно расправив каждую складку. Он был худощав, волосы его начали седеть, а песня ветра в ротонде обжигала холодом, как звездный свет.

– Думаешь, я могу это обеспечить?

– Уверена.

– Но у меня есть только моя доля, – сказал он и пытливо посмотрел на Бару.

Неужели он ожидал услышать от нее витиеватые термины из философской лигатуры, которые можно попробовать на вкус и испытать на прочность, предварительно разъяв на составляющие?

– Разве я имею право распоряжаться долями Отсфира и Унузекоме? – Во взгляде его мелькнула плутовская искра. – Ты замышляешь хитрый финансовый трюк? Предыдущий дорого мне обошелся.

– Они доверяют твоему мнению, – сказала Бару. (Наверное, ему хотелось, чтобы она признала его авторитет.) – Ты – князь-философ, изучающий книги древних мудрецов. Твои действия служат для них примером. Ты – их лучший ум. Если ты отдашь свою долю мне, они поймут, что на меня можно положиться. Если же это их не убедит… – Она невесело улыбнулась. – Я помню, как настойчив ты бываешь в переписке.

– Ясно. Отсфир следует моим советам, когда они его устраивают. Но прочие немало преуспели, повторив мои успехи и избежав моих ошибок. – Отвернувшись, он шагнул к краю ротонды и устремил взгляд к далекому лесу. – Ты хочешь, чтобы я помог тебе стать чем-то большим, чем просто номинальный вождь. А что взамен?

– Я… – Уж кто-кто, а Лизаксу наверняка должен понимать, зачем ей контроль над деньгами! – Я выполню свою работу. Я гарантирую сохранность наших финансов.

– Что послужит общему благу…

Лес в этих местах был смешанный. Лизаксу наблюдал, как ветер обрывает полог умершей по осени листвы и несет ее на склоны гор. Бару уловила негромкий благодарный вздох.

– Но мы ведь торгуемся? – продолжал Лизаксу. – Не будет ли глупо с моей стороны оказывать тебе услугу без личной выгоды?

Бару схватила бы его за плечо и развернула бы к себе, если бы не его рост. Это только подчеркнуло бы разницу между ними, которая играла в его пользу.

– Если ты настаиваешь на том, чтобы искать в восстании личные выгоды, все мы вместе отправимся в Погреба. Тебя устраивает подобный финал?

Лизаксу оглянулся на нее через плечо – его глаза сузились над куньей накидкой и превратились в щели. Целые тучи листьев неслись по воздуху, вспугивая птиц.

– Мне нужен человек, который возвысился бы до понимания данного аргумента. Мне не хватает философа Лизаксу, движимого великими бескорыстными идеями. Он был в принципе неплохим… на свой лад. Однако он – и я остерегусь назвать его князем вслух, – да, именно он и довел свой народ до голода. Он видел, как его ученик и сосед – некультурный, своекорыстный, полуграмотный друг – разбогател и разжирел благодаря своему эгоизму. Вообрази себе, каково это – собственными руками воспитать человека только для того, чтобы он преуспел во всем, оставив тебя в стороне? И знать, что его люди процветают, а твои крестьяне плачут, поедая собственные рубища?

Ветер стих. Негромко, демонстрируя уважение к откровенности Лизаксу, Бару произнесла:

– Но может, твое воспитание пошло ему на пользу?

Кунья накидка обманула ее. На миг она увидела перед собой бешеного лиса с острыми, мудрыми, полыхающими яростью глазами. И она почувствовала все, что он мог бы сказать, – весь арсенал острых слов, напомнивших бы о том, что перед ней равный, чей ум не сбить с пути обманом и лестью.

Но в хитрости лиса была и доля сдержанности. Лизаксу не вспылил.

– Нет, – спокойно вымолвил он. – Настал и мой черед получить урок от Отсфира. Философией не накормить дочерей. А на общее благо не купить хлеба для моих крестьян.

Бару поежилась, но не опустила взгляд и вступила в торг.

– Я могу устроить так, чтобы часть денег незаметно исчезла. Сколько тебе нужно?

– Мне не нужны деньги. Мне нужно обещание – нет, лучше договор. – Оттолкнувшись ладонями от перил, он развернулся к ней – и снова что-то в полете ветра и листьев вызвало у Бару иллюзию, будто Лизаксу высвобождает из-под куньего меха человека или прячет под ним лиса. – Играй с остальными, как потребуется. Обведи вокруг пальца Унузекоме и Отсфира, поманив их мечтами о династии. Насыщай близнецов Зате кровью и ядом, дабы уберечь горло от их клыков. Я понимаю: революция – грязное дело, за все нужно платить… Но я – не разменная монета. Я – хозяин своего дома. Когда придет время платить по счетам – используй кого-нибудь другого.

Холодок пробежал вдоль ее спины, как призрачное обсидиановое лезвие. Лизаксу оказался проницателен.

– Об этом попросит каждый. Кто бы отказался?

– Им ты солжешь, чтобы удовлетворить их. Но не мне. – Он протянул ей руку. – Для меня это будет правдой.

Бару ответила на рукопожатие.

Лизаксу кивнул.

– Пора возвращаться, понаблюдать за Отсфиром, – сказал он. – А то Вультъяг его еще прикончит.

– Нет! – вырвалось у Бару, но голос ее тотчас зазвучал тише, повинуясь воле разума. – Нет…

– Стой! Нельзя! – рыкнула Тайн Ху, ухватив Бару за плечи, не давая ей броситься к карете.

Бару обмякла под ее хваткой и опустошенно посмотрела на заляпанный грязью экипаж. Лошади остановились у ворот замка над водопадом. Плотно занавешенные оконца, гнойно-желтый флаг над крышей и возницы в желтых куртках…

Да, «желтые куртки» были людьми, выжившими после морового поветрия – иммунными, невосприимчивыми к заразе. Флаг был еще старым, использовавшимся до вторжения Маскарада, но смысл его с тех пор не изменился: «мор». Какая-то ордвиннская болезнь, жестокий гибрид, рожденный в котле из кровных линий, скота, крыс и блох пяти цивилизаций.

К ним прибыл заразный пассажир.

– Поговорю с ним снаружи, – ровным тоном, с невольной, неуместной отчужденностью выдавила Бару. – Он услышит.

– Никому не приближаться! – Сапоги Тайн Ху глухо, влажно зачавкали в грязи. Обойдя Бару, она встала между ней и каретой. – От самого Пактимонта он ехал сюда, содержась в карантине. Одна блоха, один выдох изнутри – и конец. Зима вынуждает жить в скученности. Я переболела этим еще в детстве. Мои родители заразились тоже. И я стала княгиней очень рано.

– Тогда хоть записку, – умоляюще попросила Бару. – Палимпсест. На нас же перчатки. Позволь, я напишу ему.

Взгляд Тайн Ху смягчился.

– Записки – только через меня. У меня есть иммунитет.

– Да. Ты передашь мне ответ.

– Нет. Тебе ни к чему нельзя прикасаться! Карета тоже заразна.

– Тогда ты подержишь передо мной, а я прочту.

Злость, проложившая жесткие складки в уголках губ Тайн Ху, на миг уступила место чему-то теплому, но сразу же сменилась раздражением.

– Ему придется диктовать сообщение мне. Карету не покинет ничто и никто. Записки каждому из вас прочту я. Напиши, что мне ему передать.

– Но ты не сможешь прочесть ни слова, – возразила Бару, пораженная невероятной несправедливостью положения: Тайн Ху не умела читать на афалоне, а Бару – писать по-иолински.

Оценив иронию ситуации, она едва не разразилась диким хохотом. Предостерегающие знаки были ордвиннскими, а паранойя, доктрина изоляции, одна из основ инкрастической гигиены, – принадлежала Маскараду.

Настой Империи просачивается всюду.

– Диктуй мне, – распорядилась Тайн Ху, придя к элементарному решению проблемы. – Я запишу твои слова по-иолински. Или, если хочешь, пошлем за переводчиком.

Расстроенная Бару вновь приободрилась.

Дружинник Тайн Ху принес палимпсест. Спрятавшись от ветра за высокую зубчатую стену, Бару закуталась в теплый плащ и принялась за привычное дело. Она торопливо выводила убористые чернильные строки послания и уже не думала ни о чем другом.

«Его превосходительству Мер Ло, временно замещающему должность имперского счетовода, некогда – секретарю Бару Корморан, шлет поклон Бару Рыбачка. Лучшая кандидатура на эту должность ей неизвестна. Никто не сравнится с его превосходительством – как по способностям, так и по заслугам».

Она начала следующее предложение с извинения, перешедшего в благодарность, но затем яростно зачеркнула написанное.

Продолжить она вполне может после того, как Мер Ло ответит.

Вышедшая из замка переводчица поклонилась княгине и Честной Руке и молниеносно справилась с задачей.

Тайн Ху двинулась к карете, переступила невидимую границу незримой угрозы, шагнула в средоточие смерти. Уверена ли она, что это та же самая болезнь, от которой у нее есть иммунитет? Возможно. Покачиваясь на носках, она обменялась несколькими репликами с возницами. Приняла от них письмо в футляре из рога – прочла его, прикрывая плащом от дождя, и вернула обратно. Скользнула к оконцам экипажа, откинула занавеску, тихонько что-то произнесла…

Желудок Бару остекленел, словно превратившись в графин, в бутыль с кислотой.

Тайн Ху, которая шла к Бару с опущенной головой, остановилась в безопасном отдалении. Тяжелые комья грязи налипли на ее сапоги.

– Извини! – крикнула она. – Сиделка сказала, что он спит. Кажется, я слышала его кашель, но он не отвечает.

– Ага, – Бару сглотнула. – А письмо, переданное возницами? Оно от Зате Явы?

– Скорее, от ее брата – написано одним из его шифров. Зате Ява арестовала Мер Ло и поместила под следствие, чтобы Каттлсон не добрался до него первым. Он был слишком близок к тебе и мог оказаться под подозрением. Если бы она не упрятала его в Погреба, его отдали бы очищенным. При первой же возможности Зате устроили ему побег из заключения и отъезд из Пактимонта. Но в тюрьмах – антисанитария, старые стоки не справляются с ливнями и переполняются, питьевую воду не всегда кипятят, как нужно… в общем, в тюрьме началась эпидемия.

– Ага, – повторила Бару.

– Когда проезжал Хараерод, он был здоров. Но болезнь возобновилась! – Тайн Ху замолчала и сделала шаг назад, как будто решила, что даже слова могут пропитаться заразой. – На севере ему ничем не помочь, кроме того, что уже сделали «желтые куртки». Остается только запастись терпением.

Но ведь Бару так долго ждала момента, чтобы предупредить его…

Неужели это все?

Отвернувшись, Бару поплелась в замок. Подошвы ее сапог скворчали, увязая в раскисшей земле. У решетчатых ворот она замерла и принялась пинать камень стены, чтобы стряхнуть грязь.

Тайн Ху ничего не сказала ей вслед.

Поднявшись к себе, она сказала слугам, чтобы те приготовили горячую ванну и не мешали ей работать. Тайн Ху, задержанная необходимостью вымыться и окурить одежду, отвлеклась. Она даже не успела сказать «желтым курткам», чтобы те обязательно доложили ей о состоянии пассажира.

Позже сами «желтые куртки» через слуг Тайн Ху попытались передать княгине новости о больном, но та куда-то запропастилась.

Бару тоже не повезло. Лишь на следующее утро ей доложили о том, что труп умершего накануне человека отвезли в лес и сожгли.

Когда Бару утратила контроль над собой, наружу вырвалась ярость. Это была ломающая челюсти, убивающая мысли злость. Все охватывающая в своей детальности, всепожирающая в своей ненасытности. Лютая ненависть на каждый сделанный выбор и каждое обстоятельство, доведшее мир до столь неприемлемого состояния.

Злость на самую жизнь.

Прослеживая цепочки событий и узелки паутины, все дороги, которые привели Мер Ло к пепелищу в далеком лесу, Бару неизменно – на главном перекрестке дорог, в самом центре паутины империй и восстаний – натыкалась на саму себя. Когда для ярости не осталось пищи, она принялась пожирать саму Бару. Долго сидела она за столом с пером в дрожащей руке, но не написала ни слова. Стук в дверь застал ее врасплох.

На пороге кабинета появилась Тайн Ху в безукоризненно вычищенных сапогах. На сгибах обоих ее локтей, точно на крюках, висели ножны.

– Я не хочу фехтовать, – буркнула Бару.

Нелепо, но именно в этот момент ей взбрело в голову, что она босиком, а платье висит на ней, как мешок. Ей пришлось ограбить гардероб Вультъяг, а княжеская одежда оказалась чересчур длинной.

– Ладно, – ответила Вультъяг, подойдя к столу и положив мечи в ножнах поперек ее бумаг. – Я оставлю их здесь. Когда захочешь, чтобы я ушла, можешь воспользоваться.

Взгляд ее был прям. Спустя секунду Тайн Ху нащупала нить, выбившуюся из шва ее табарда, и принялась дергать: сперва в размеренном ритме, затем – нетерпеливыми рывками.

Бару наполнила неразбавленным вином бокал, йогом, поджав губы и поразмыслив, – еще один. Тайн Ху приняла его с кивком и одобрительным ворчанием. Они замолчали в ожидании чего-нибудь извне – упавшей книги или раската грома – любого знака, который бы позволил им говорить и действовать дальше.

– Он мог бы принести немалую пользу, – нарушила паузу Тайн Ху.

– Он всегда приносил немалую пользу, – выдавила Бару. Сухое благословение прозвучало как насмешка, дешевая шутка или преувеличенная скорбь. – Мне будет его не хватать.

Взгляд Тайн Ху отклонился на несколько градусов, будто руль корабля, чуть сбившегося с курса под порывом ветра.

– Вы с ним были очень близки.

В голове Бару возник рой фраз – лживых, уклончивых, тщательно составленных из кусочков правды и разбавленных скрытыми смыслами.

«Он был мне небезразличен. Однако он помог мне взлететь так высоко. Мы были друзьями. Я не успела его поблагодарить».

Но все они казались черствыми, негодными и бессмысленными. Поэтому Бару высказалась жестче и правдивее:

– Я доверяла ему. Да, это неразумно. Но – доверяла.

Тайн Ху понимающе кивнула, сдвинув брови.

– Доверие – бесценно, – произнесла она и опять намотала на палец торчавшую из шва нить. – И делиться им тяжело. Жаль, что они не разделили твоего доверия.

– Что? – Бару озадаченно сморщила лоб, отступила па шаг и остолбенела. – Зате Ява? Ее брат? Нет, они не поверили бы ему ни за что.

Они знали о письмах, которые Мер Ло отправлял в Фалькрест. Благодаря лесорубу Зате Явы.

– Не знаю… – вымолвила Тайн Ху.

Бару очень хотела, чтобы та прекратила говорить откровенно и избавила бы ее от новой боли. Но княгиня безжалостно продолжала:

– Я бы на их месте поступила таким же образом. Я бы, конечно, не слушала секретаря имперского счетовода. Он был бы для меня подозрительным типом. Он ведь учился в Фалькресте и был отправлен обратно в Ордвинн. Наверное, они заподозрили, что его задача – следить за тобой, и отметили его как вероятную угрозу. Вероятно, думали, что помогают тебе.

В напряжении мускулов шеи и плеч Тайн Ху, в ее собранности Бару узнала снедавшую ее ярость. Но в голосе княгини не было злости.

– В нашем положении, – сочувственно и предостерегающе прошептала Тайн Ху, – нельзя давать волю чувствам. Такое поведение неизбежно будет принято как слабость.

Бару признательно кивнула, соглашаясь с Тайн Ху.

Как опасны, как сильны неосторожные признания и откровения! Как крепки окружающие заговорщиков невидимые клетки.

– Но если бы я не попросила их переправить Мер Ло к нам… – внезапно выпалила Бару.

Если бы она даже не вспомнила о нем…

– Не знаю, – повторила Тайн Ху с ужасающей прямотой. – Может, в тюрьмах действительно вспыхнула болезнь, а ты для него была единственной возможностью выбраться. Или это дело их рук, и, если бы не твоя просьба, его бы оставили в живых. – Она оборвала торчавшую из шва табарда нитку и повертела ее перед глазами, как будто увидела в первый раз. – Будешь мстить?

– Нет. Я не собираюсь делать глупости. Никто из нас не может позволить себе ошибиться. – Трясущейся рукой она опустила на стол бокал. – Ни единого раза. Ставки слишком высоки.

– Да, – согласилась Тайн Ху. – Ты права.

Бару занесла руку над бокалом, чтобы раздавить его вдребезги. Контролируя каждое свое движение, даже сотрясавшую тело дрожь, она застыла в нелепой позе. Бару решила обуздать злость, но у нее пока ничего не получалось.

Ненависть не оставила Бару сил даже на малейший жест.

Тайн Ху шагнула к ней – словно для того, чтобы уберечь бокал или кулак Бару.

– Еще в Уэльтони я знала, что тебя не придется убивать, – сказала она. – Я не сомневалась, что ты пройдешь испытания. Я верила.

– На свете нет никого, – тонко и горько ответила Бару, – кому я могла бы верить. Маска поглотила меня.

Тайн Ху укоризненно покачала головой.

– Человек умер. Подумай о его утрате, не о своей.

Отрезвленная, взбешенная, парализованная яростью, Бару кивнула.

Княгиня Вультъяг была совсем близко. На миг Бару вспомнила их столкновение в бальном зале губернаторского особняка и притягательность Тайн Ху – ее жгучие темные глаза, полуоткрытые губы, ровное дыхание – и почувствовала, что сейчас Тайн Ху стоит перед ней без маски. Княгиня представляла собой настоящую опасность, но это не пугало.

– Он привез тебе кое-что, – вымолвила Тайн Ху, отводя взгляд в сторону, защищая Бару – или саму себя. – Записную книжку. Вроде бы он прятал ее и сберег в заключении.

Сердце Бару екнуло.

– Что он написал?

Тайн Ху пожала плечами.

– Он изорвал страницы в мелкие клочья. В труху. Может, у него был жар. Я просто хотела сказать тебе о этом, прежде чем мы сожжем ее.

Понятно…

– Иди, – глухо сказала Бару, неуклюже отстраняя княгиню. От прикосновения к плечам Тайн Ху ее пальцы ужалило статическим разрядом. – Я… Пожалуйста, уйди.

Тайн Ху задержалась на мгновение, словно в мучительной ненасытной тоске от чего-то, оставшегося недосказанным. Но затем переступила порог и затворила за собой дверь.

Бару потеряла дар речи. Ее сокрушило последнее доказательство верности Мер Ло, который уничтожил записную книжку лесоруба и заодно избавил бывшего счетовода Бару от всех улик и пороков.

В конце концов она уронила голову и заплакала.

Интерлюдия: Зима

И поход начался.

Весть об их приближении полетела вперед, передаваемая из уст в уста охотниками и звероловами. Она разрасталась, подобно любому слуху, пока не стала настоящей сагой, пророчеством. Выйдя из лесов Вультъяга во владения Отсфира, они услышали, что простолюдины зовут их «шакалами». Тайн Ху, вдохновленная речью Бару на военном совете, хотела назвать свое войско «Армией волка», но Бару предпочла довериться народной мудрости.

Шакал процветает и там, где цивилизация истребляет волка. Они крались по темным тронам, проложенным поколениями охотников, в легких кольчугах, быстрые на ногу, из оружия – лук да охотничье копье. Армия разделилась на независимые колонны – по семьям. Если добыча оказывалась скудна, питались пивом – излюбленным ордвиннским напитком, стерильным, калорийным и удобным для переноски.

Останавливались в деревнях и княжеских аванпостах, пополняя припасы против цинги, закупая солонину и прочее зимнее довольствие. Расплачивались они золотом с разграбленных фалькрестских галеонов и тратили столько, сколько простолюдину не увидать и за десять лет. Там, где имелись фаланги, «шакалы» предлагали помочь в обучении. Где находились лесовики-звероловы – набирали добровольцев.

Тайн Ху с помощниками поддерживали жесткую дисциплину. На каждом перекрестке Бару встречала всадников-гонцов, принимала донесения и рассылала приказы и сообщения другим мятежным князьям.

Осень сменилась зимой. Снег укутал леса и превратил подлесок в лебединые крылья. Однажды на рассвете Бару проснулась замерзшей, с онемевшими мышцами, не чувствуя пальцев ног – и выбралась наружу, под первые лучи бледного солнца. Отчаянно хотелось двигаться, есть – делать хоть что-то согревающее и пробуждающее к жизни. Глядя на ее неверную походку, Тайн Ху расхохоталась, но тотчас посерьезнела.

– Ты никогда раньше не видела зимы.

– Видела – в Пактимонте. Но…

– Это совсем не то… – перебила ее Тайн Ху, оборачиваясь в сторону своих дружинников. – Аке, ты будешь сопровождать Честную Руку повсюду. При первых признаках простуды или цинги…

– Не настолько же я хрупкая! – возразила Бару.

– Хрупки мы, – настойчиво сказала Тайн Ху, положив руки ей на плечи и посмотрев на Бару в упор. – Если мы потеряем тебя, Бару Рыбачку, то проиграем. Мы лишимся всего. Помни об этом.

Бару не могла унять дрожь.

– Как я скучаю по своей канцелярии, – пробормотала она, пытаясь улыбнуться. – Нужники в башне были гораздо лучше.

Тайн Ху расхохоталась и указала широким взмахом руки на окружавший их лес.

– Добро пожаловать в мое жилище!

Они прошли земли Отсфира из конца в конец, вернулись обратно, пересекли владения Лизаксу и достигли пределов своего нового союзника, княжества Эребог. Ряды их росли. Отряды фуражиров охотились настолько удачно, что волки позади армии дохли от голода.

Но морозы принесли с собой болезни и злобу. Теперь люди слабели и умирали от цинги, подхватывали холеру, напившись из загрязненных колодцев, и замерзали в лужах собственных нечистот. Армия брела вперед, оставляя за собой на промерзшей земле след из непогребенных тел. Бару постоянно снились сломанные механизмы и пустоглазые маски, и тогда она вскакивала среди ночи и чувствовала, что не может шевельнуться, словно воля ее обратилась в лед. Казалось, к ней подкрадывается безумие. Приступы не прекращались, пока Аке Сентиамут не заметила бешеного лихорадочного блеска в ее глазах. Мудрая Аке будила Бару сразу после полуночи и показывала ей ордвиннские созвездия. Странно, но сон от этого улучшился. Правда, историями Аке не согреть окоченевшие руки Бару и не унять дрожь в ее пальцах.

Однако по утрам Бару было еще тяжелее. Она так и не научилась спокойно смотреть на мучимых цингой людей, чьи кровоточащие десны оставляли красные следы в мисках с кашей. И никто – в том числе и сама Бару – не мог облегчить горе родителей, которые приходили к «шакалам», чтобы те сожгли их умерших детей.

Бару любила звезды всю жизнь. Но среди зимней пустыни трудно было забыть о том, как они далеки, как холодны и равнодушны.

Ненависть влекла за собой кровопролитие.

Южная колонна под командованием одного из лесных воинов Лизаксу забрела в княжество Наяуру. Обнаружив, что в небольшом охотничьем поселке им не рады, «шакалы» вырезали всех его обитателей. Бару совершенно не хотелось злить Строительницу Плотин, и она отправила к княгине Наяуру послов, чтобы заплатить вергельд – денежную награду за убитых. Тайн Ху казнила командира колонны. Однако это вызвало негодование в рядах «шакалов»; кроме того, армия лишилась действительно хороших бойцов.

Но им следовало выглядеть освободителями, а не грабителями с большой дороги. Это была регулярная армия, иными словами, полная противоположность разбойникам. Налеты «шакалов» могли приносить мирным жителям деньги, покой и надежду…

В княжестве Эребог, где Глиняная Бабка до сих пор не навела порядок после того, как сожгла своих мятежных помещиков в печах для обжига, «шакалы» патрулировали дороги. Они ловили лихих людей и приходили на подмогу городам, заваленным снегом. Здесь они встретили союзника – нового и нежданного.

Отряд из бледнолицых рыжеволосых мужчин и женщин ждал их на опушке леса, тянущегося к северным пределам Эребога. Старший заговорил по-стахечийски:

– Мы – воины Дома Хуззахт. Король по Нужде послал нас на юг, отыскать мятежную королеву и посмотреть на нее. Мы перебили много масок при Яста Чекниада. Возьмите нас с собой, и мы перебьём еще.

Нежданная встреча вознесла мечты Бару до небес. Она пригласила капитана пришельцев, Дзиранси, присоединиться к ее колонне. Затем через переводчиков Бару принялась расспрашивать его о стахечи, об обычаях и политике далеких земель за горами, столь пугающих Маскарад.

– Осторожнее с ним, – предупредила ее Тайн Ху. – Дома стахечи слишком долго безмолвствовали. Неспроста его послали на юг!

– У него есть цель? Тем лучше. Взаимные интересы – отличная почва для союза.

– А вдруг стахечи хотят завершить завоевание, начатое и позабытое в незапамятные времена. Они ведь каменщики, а значит – весьма терпеливые зодчие.

Бару улыбнулась.

– Здорово, что ты присягнула мне на верность! В одиночку я бы нипочем не справилась!

Однако худшие месяцы были еще впереди.

– Нужно разбить лагерь, – решил военный совет. – Будем зимовать в долине.

Но Бару Рыбачка приказала двигаться на юг, во Внутренние княжества. Нарушение границ, произвол, акт агрессии! Теперь «шакалы» шли мимо заброшенных фортов Маскарада, они поднимали над ними свои флаги. На одних знаменах была изображена раскрытая ладонь, которая символизировала Бару, а на других – комета и монета (они, в свою очередь, означали союз Честной Руки и княгини Вультъягской). Новости о «шакалах» опережали армию. Дойдя до первых деревень Наяуру, они обнаружили, что все жители высылали на дорогу.

Люди встречали их пивом, теплыми мехами, жаром своих очагов… и флагами, на которых была тоже вышита ладонь.

Они шли по Внутренние Земли, привлекая свежую кровь быстрее, чем убирали трупы. Бару вместе со своими приближенными рассчитывала возместить ущерб от фуражировки из своего золотого запаса. Спустя некоторое время обмороженная и обозленная армия встретила пехоту и всадников княгини Игуаке, одного из столпов союза Внутренних Земель. Ее войска демонстративно преградили путь незваным гостям, перекрыв дороги, но потом пропустили колонны «шакалов» вперед, издевательски закатывая глаза и посмеиваясь. Тем не менее они даже прислали для «шакалов» пять сотен лучников и две сотни телег с провизией – «дабы обеспечить мирное следование».

– Княгиня Стад знает о вашей силе, – сказал Бару капитан, служащий Игуаке. – Она наблюдает за вами.

«Прекрасно. Смотри на нас, Игуаке. Оцени моих „шакалов“. И хорошенько поразмысли, чью сторону выбрать весной», – подумала Бару.

Не разорвав порочный круг «Сомнения предателя», ей не победить…

Спустившись с башни и пройдя тихими коридорами замка над водопадом в главный зал, Бару обнаружила военный совет.

Все ожидали ее в полном составе, Тайн Ху сидела в торце стола.

– Честная Рука! – громко провозгласила Тайн Ху, и собравшиеся на совет дружинники, командиры лесников, мужчины и женщины – Сентиамуты, Обедиры, Одфири, Алеменуксы – загудели, подхватив ее клич.

– Мы покидаем Вультъяг, – заявила Бару. – Собирайте лесников и охотников. Собирайтесь в поход.

Тревожное перешептывание.

– Почему сейчас? – спросила Тайн Ху, хотя глаза ее загорелись любопытством. – Ведь еще слитком рано.

– Мы не будем отсиживаться в замках и долинах зимой, пока Маскарад готовит почву к весенней войне! – Ухватив спинку ближайшего кресла, Бару резко отодвинула его от стола. Скрежет дерева о каменные плиты резанул слух. – Пойдем через леса. Налегке. Прокормимся фуражировкой.

– Куда? – осведомилась Аке Сентиамут.

Остальные зароптали, поминая недобрым словом голод, холод и женщину с южного острова, приказывающую выступать в поход.

Действительно, куда? К цели, которую подсказало ей горе и долгие часы над закапанными слезами картами. К маленьким селениям, к крестьянам и ремесленникам, чтобы поднять их против врага еще до весенней капели.

Чтобы стать бесформенными и неуловимыми вне досягаемости Маскарада, его шпионов и механизмов, его планов и тщательно составленных контробвинений. Она обеспечила восстание провизией, распорядилась вложением средств и наладила службу связи… Она нащупала путь к победе. Теперь она нашла способ нарастить их боевую мощь. Она сумеет организовать тыл в промерзших краях Ордвинна. Она разорвет порочный круг «Сомнения предателя», продемонстрировав князьям силу, во многом превосходящую армию врага.

То была древняя сила, лежащая прямо иод рукой, – энергия ордвиннцев, порожденная не золотом и расчетливостью, но самой землей.

А еще Бару поняла кое-что важное. Она хотела обойти князей и обратиться к народу. Она могла увлечь за собой простых людей, которые совсем недавно заполняли ее дополнение к налоговой форме, – и она должна была это сделать.

Как-никак, но благодаря им ее карта потребовала изрядное количество синей краски.

– Мы обратимся к народу Ордвинна. Покажем людям, что инициатива – за нами. Докажем им и их князьям, что мы – настоящая сила. Такая, что идет на бой за них даже зимой. – Бару обвела взглядом воинов, собравшихся за столом, посмотрела в глаза каждого. – Оставим крепости и дороги, канализацию и порты для Маскарада. Они – нежные летние ягнятки. Но наступает зима, и мы превратимся в волков.

Тайн Ху встала и обнажила меч. Присутствующие взирали на нее молча, затаив дыхание.

– Честная Рука, – вымолвила княгиня, преклонив колено и опустив меч плашмя на другое. – Сим обещаюсь и клянусь: жизнь моя и смерть моя принадлежат тебе.

– Назначаю тебя моим генералом! – Бару склонилась к ней, и Тайн Ху, поднимаясь, подала ей руку – перчатка в перчатку, пожатие крепко, глаза блестят золотом. – Выбери себе капитанов и лейтенантов.

Собравшиеся воины один за другим поднимались, преклоняли колено и поднимались вновь. Оглядывая их, Бару, до сих пор опустошенная горем, чувствовала, что в се душе запылало гордое торжество. Она переживет утрату. Она обратит любое горе себе на пользу.

Тайн Ху отыскала взглядом княжьего оружейника.

– Ей понадобится кольчуга. И приличные ножны для сабли.

Она помолчала и прошептала, обратившись к Бару:

– Прежде, чем выступим… хочешь навестить место, где его сожгли?

– Да, – ответила Бару. – Да. А ты пойдешь со мной?

И поход продолжился.

Несколько дней спустя Бару Рыбачка проснулась сразу после восхода солнца. Утро выдалось морозным, и ничто не предвещало снегопада.

Бару мерила шагами строй фуражиров. Ее теплые мокасины поскрипывали по снегу, который ослепительно сверкал в лучах ненадолго выглянувшего солнца. Бару сопровождала Тайн Ху. Чуть позже к ним присоединился лесной воин, командующий фуражирами.

Тайн Ху многое объясняла Бару: княгиня славилась не только своими боевыми талантами. Тайн Ху знала и любила лес – в северных краях ее даже окрестили «орлицей», правда, в Пактимонте княгиню называли не иначе как «стервой-разбойницей».

Честная Рука и ее генерал присоединились к охотникам, демонстрируя владение луком, выносливость и силу, остроту глаз и чистоту голоса, а главное – веру в них – опытных людей, которые вели всю армию за собой. Где появлялись они, там измученные «шакалы» ощетинивались новой надеждой.

Прежде в теплые осенние дни они вдвоем исчезали в лесу. Тайн Ху проявляла чудеса скрытности и втайне от посторонних учила Бару натягивать тетиву и выпускать стрелы. Учителем она была жестоким и нетерпеливым.

– Ты должна стать мастером, – настаивала она. – Ордвиннцу простят пущенную мимо стрелу. Мужчине простят с трудом натянутый лук. Но тебе – не простят. Твои ошибки спишут на кровь и пол. Ты должна быть безупречна.

– Лук тугой, – пожаловалась Бару.

– Многим женщинам недостает силы.

И Бару, дочь охотницы, неизменно ловко метавшей копье, кивнула. Ведь она всегда посвящала минуты разочарования или покоя упражнениям и нагрузкам флотской системы! Ничего, она сможет!

Она напряглась и натянула лук на одном плавном выдохе.

Тайн Ху коснулась ее локтя, поправила положение спины, надавив сзади, и шепнула:

– Стреляй.

И теперь, стоя на жгучем морозе под бледным зимним солнцем, Бару Рыбачка выпустила стрелу с ярко-синим оперением.

Люди, которые пытливо за ней наблюдали, тотчас радостно завопили и вскочили, пустившись в погоню за раненым оленем. Как же они проламывались сквозь снежные наносы, с рвущимися из груди сердцами! Как же они орали от восторга, холодящего и режущего их легкие! Когда олень пал, Тайн Ху перерезала ему горло и помогла лесовикам освежевать тушу. В колонне зашептались о добрых знамениях – об опавших рогах, об олене на знамени князя Хейнгиля, об алом цвете флота Маскарада, расплескавшемся по снегу.

Повсюду, где бы ни проходила армия, объявляли: к весне они завоюют лояльность Внутренних Земель и, соединив силы с Игуаке и Наяуру, вместе сбросят Маскарад в море.