Башня Драконьей Кости

Тетрадь вторая.

- Моше, тебе еще не надоело? Ты уже две дюжины сидишь за этим своим дневником, зачем оно тебе надо? Все равно его никто не прочитает, ты хотя бы по-нашему писал, а то рисуешь эти свои закорючки…

- Гоб, я же тебе много раз говорил. Я хочу еще раз вспомнить все то, что произошло со мной с тех пор, как я попал в Латакию. Для себя. Пережить все это заново. Еще раз попробовать понять, что я делал не так.

- А что, ты не так что-то делал?

- Да я все делал не так! Начиная с того, что не нужно было хватать эту проклятую карту. Жил бы себе, не тужил. Так понесло же… А вот скажи, зачем я тогда, весной, рванул из Хонери? Что меня понесло на восток?

- Моше, так если бы тебя не "понесло", мы бы с тобой не встретились!

- Да, ты прав. Наверно, действительно, так было суждено…

"Только что ко мне приходил Гоб. То есть это я его зову Гоб, на самом деле его по-другому зовут. Но так у нас повелось. Гоб, это сокращение от слова "гоблин", потому что Гоб больше всего на гоблина похож. Большой, страшный, с жуткими клыками, какой-то весь сгорбленный и перекошенный. А еще, Гоб - мой самый лучший друг. Я когда его в первый раз увидел, перепугался. Он даже по меркам Латакии весьма необычен. А его два ятагана кривых чего стоят! Я ни у кого больше тут кривых мечей не видел. Шираи тут пользуются чем угодно, от двуручников до чего-то такого восточного, типа катан. Простая стража вооружена, как правило, короткими, типа римских, мечами. Ополчение тадапов тоже. А у Гоба именно что ятаганы. Он мне как-то рассказал, что это его личное изобретение. Ни один кузнец не брался такое выковать, вот и пришлось моему гоблину самому кузнечное дело освоить, чтоб сделать себе оружие по руке.

Он вообще уникум. Когда ему что-то не нравится, он берет, и делает лучше. У него все самодельное, от лука за спиной до ятаганов. Шлемов он не носит, потому что и так вся голова роговыми пластинами покрыта, ходит только босым, зато на поясе всегда дудка самодельная висит, а за спиной что-то типа гитары. Гоб с ней никогда не расстается, только перед боем иногда снимает. А еще у него за пазухой всегда фляжка с чем-то горячительным есть. Всегда полная, хоть я никогда не видел, чтоб он ее наполнял.

Гоб хороший человек. Только слишком улыбчивый. А когда он улыбаются, все начинают думать, что он очень голодный и хочет их съесть. Но это я опять забегают вперед. Потому что тогда, тем весенним днем, я еще не знал никакого Гоба.

Тогда я решил, что бездействие слишком затянулось. Я засиделся в Хонери, и Ахтарил, наверно, решил меня покарать, отобрав Авьен с Хомарпом. Я был уверен, что они не сами решили уйти, а это бог странствий их заставил, чтоб меня расшевелить. Потому я не стал медлить. Собравшись, я написал короткую записку в Совет, где буквально в двух словах объяснял, почему я уезжаю и что им без меня делать, после чего пошел на базар, купил коня и уехал.

То есть это только так кажется, что все было так просто. Зимой, когда даже людям было нечем питаться, о скотине домашней и говорить нечего, половину коней тогда на мясо забили, а вторую сейчас забивали, чтоб хоть как-то беженцев прокормить. Оставляли только лучших, чтоб потом можно было опять популяцию восстановить. Но у меня еще с осенних времен куча денег осталось, а с золотом всегда будешь жить хорошо. Если знать, к кому обратиться.

Поехал я куда глаза глядят, а глядели они на восток. И вот почему. Я рассудил, что на юге мне делать нечего - народное восстание озлобленного народа один человек никогда не подавит. На севере тоже, можно было бы рискнуть, но я не верил, что даже со всей своей накопленной магией смогу до "учителей" добраться. Потому я решил, что больше всего пользы от меня будет на востоке. Я тогда еще не знал, кто такие "враги", но с ними воевали мои старые знакомые, Исса и Жан-Але, которым могла понадобиться моя магическая помощь. Мой план тогда был примерно следующий: добраться до Границы, помочь Воинам Пограничья разбить врагов и отбросить их по ту сторону, после чего они уже сами как-нибудь придумают, что с обидевшимся севером и озлобившимся югом делать.

Впервые за все время пребывания в Латакии я двигался куда-то один, и только теперь я понял, что совершенно не ориентируюсь, куда мне ехать. Тут не было никаких дорожных указателей, самая широкая дорога часто заводила в тупик, а люди если и знали, то только блажащие окрестности, да как до замка доехать. Я думал, что будет просто, следи за солнцем и двигайся на восток, но при этом то в болото попадал, то в какой-то бурелом. Приходилось поворачивать, петлять, а на каждой развилке по пол часа думать, в какую сторону поехать. В Латакии не было ни одной магистральной дороги, а переиначить фразу "все дорогие ведут в Хонери" я не мог, потому что мне как раз нужно было в обратную сторону.

Наконец, через неделю плутаний, я созрел. Решил взять себе проводника. Я думал, это будет просто. Шираи, естественно, на такое не пойдут, хоть лучше них Латакию никто не знает. Но зато торговцы ее должны знать не хуже. Но оказалось не все так просто, как казалось. Все торговцы лишь отрицательно качали головой, отмахиваясь от денег, при этом смотрели на меня очень подозрительно. Думали, наверно, что я вражеский шпион, или даже не знаю кто. Еще бы. Один, но не ширай, богат, но не торговец, путешествует на боевом коне, а сам без оружия. Я действительно оружия с собой не брал. Я им вообще не умею пользоваться, пару раз в детстве мелкокалиберную винтовку в руках держал, и хватит. Меч мне в руки страшно брать, он тяжелый и острые, а местные руки у меня сил даже растянуть не хватит. Я ж не богатырь какой-то. Да и не нужно мне оно. Нападут бандиты - им же хуже, с той магией, что я накопил, с сотней справлюсь.

Именно тогда я и повстречал Гоба. Я тогда срезал напрямик через какой-то лесок, там была тропинка неширокая, но для коня как раз. И вдруг навстречу идет какое-то чудо-юдо, страшное, как сама смерть. Скалится острыми гнилыми клыками. Я думал, уступит дорогу, мне до этого все уступали, а он нет. Остановился, стоит прямо на тропинке, не объедешь. Деревья вокруг. Мой конь тоже стоит, не знает, что делать. Стоим так друг напротив друга минут пять. Я уж начал думать, что это бандит какой. Их хоть шираи и давили, но всегда находились те, кому зарабатывать на жизнь не интересно, а интересней чужое отбирать.

Первым я не выдержал. Спрыгнул с коня, спросил:

- Может, уступишь дорогу? А то мне проехать надо, а конь, знаешь, задний ход не дает.

- Вот и я думаю - может уступить тебе дорогу? - гоблин, а я его сразу гоблином обозвал, почесал своими когтистыми лапами затылок.

- Ну и? - с нетерпением спросил я.

- Ты парень, вроде, ничего. Жалко мне тебя. Хотя, грубоват, конечно. И не вежлив. Ни здрасте тебе, ни до свидания. Знаешь, наверно, действительно уступлю. Езжай, если так этого хочешь. Э-эх…

Почесав другой рукой бок, гоблин отошел в сторону. И посмотрел на меня как-то так, по-особому - так только Гоб и умеет смотреть. Как будто и ухмыляется, и насквозь тебя видит. Меня сразу его поведение удивило, вроде он как бы и уступил дорогу, да сделал это не из одолжения, а назло мне.

- Спасибо, - поблагодарил я, запрыгивая на коня, - кстати, не подскажешь, куда эта дорога ведет?

- Эта-то? Хммм… - гоблин сделал вид, что задумался. - Да вроде как в болото - оно сразу за тем поворотом начинается. Туда местные за травами целебными ходят, только пешими, да и то налегке. Но ты езжай, езжай. Коня твоего, конечно, жалко, но если так спешишь…

- Стоп! Болото? - переспросил я, останавливая коня. - Так чего ты сразу не сказал?

- А смысл? - гоблин пожал плечами, - все равно у тебя конь, как ты говоришь, задний ход не дает. Не знаю, что ты в болоте забыл, но коли так - одна у тебя дорога.

Я, конечно, сразу ему не поверил. Очень подозрительный тип. Доехал до поворота, спешился, прошел несколько метров. И точно - земля мокрая стала, а потом я сразу по колено в жижу провалился, пока ногу вытягивал, едва ботинок не потерял. Пришлось возвращаться. А гоблин стоит, наблюдает за мной, ухмыляется. Думал, наверно, что я опять к нему за помощью обратиться должен буду. Коня задом вести - ниже среднего удовольствие, а развернуться действительно негде.

Но меня это задело, решил показать, что не лыком шит. Осмотрелся вокруг, нашел подходящий куст, и только к нему примерился, как…

- Ты, господин маг, поосторожнее - а то начнешь сейчас огненными шарами кидаться, лошадку испугаешь, понесет, потонет. Жалко.

- А чего ты решил, что я маг? - невольно поинтересовался я.

- А кто же еще? Ничего не боишься, лезешь, куда не просят, советов умных не слушаешь. Шаин, наверно, до аршаина еще не дорос. Тот бы говорить со мной вообще не стал, пустил коня в галоп, да так и потоп бы, - гоблин потянулся, выпустив свои пятисантиметровые когти.

- Ладно, извини - признаю, я был не прав. Но ты сам виноват - мог бы и сразу сказать, что тут болото, а не комедию ломать.

На это гоблин ничего не ответил, только опять ухмыльнулся. Вывели мы тогда коня, ничего сложного, как оказалось. Без магии обошлись.

- Слушай, - спросил я, когда мы уже выбрались из леса, - а ты вообще не знаешь, как на ту сторону быстрее всего попасть? А то я думал через этот лес срезать.

- Чего ж не знаю, знаю, - сказал Гоб, и замолчал.

- Ну и?

- Что ну и?

- Как мне на ту сторону проехать?

- А что там ехать? - удивился Гоб. - Прямо, второй перекресток налево свернешь, потом прямо, не сворачивая, езжай, пока до высокого одинокого дерева не доберешься, там тропа будет небольшая в сторону сворачивать, по ней и езжай. Только зачем тебе оно надо…

- А что? Там тоже болота? - уже начал сомневаться я.

- Почему болото? Там тупик - поселок небольшой, десять домов стоит, а дальше река. Моста нет, а на лодку тебя с конем никто не рискнет взять. Все равно возвращаться придется.

- Да… - я задумался, - слушай, а ты вообще эти места хорошо знаешь?

- Да вроде как представляю в общих чертах, - Гоб улыбнулся.

- А не согласишься проводником поработать?

- Проводником, говоришь? Хммм… Это, парень, смотря куда тебе надо. Ты хоть сам это знаешь?

- Вообще-то, нет, - признался я. - Но я знаю, к кому. Я своих знакомых ищу, они сейчас где-то в Пограничье воюют…

- О, парень, далеко тебя понесло! - Гоб задумался. - Впрочем, дело благородное, когда с врагами воюешь, шаины всегда пригодиться могут. Значит, знакомых, говоришь? В Пограничье воюют? Ладно, поможем. Грех святому делу не помочь. А ну слезай.

- Зачем? - не понял я.

- А что, ты думал, я тебя пешедралом вести буду? Слезай давай, и седло снимай, на него вдвоем не сядем. Так и быть, покажу, как правильно верхом ездить надо. А про деньги свои даже не заикайся! Не возьму. Все равно я тоже в ту сторону собирался, так вдвоем и быстрее, и веселее будет! Ты парень потешный, с тобой скучать не придется. Как звать-то тебя, паря?

- Моше. А тебя?

- А как хочешь, так и зови! Не, я серьезно, имя, что папка-мамка дали, уже и позабыл давно, а люди как хотят, так и кличут. Мне все равно, как будешь звать - так и отзываться буду.

- Говоришь, как хочу… Ладно. Будешь гоблином. Или не, слишком долго. Пусть будет Гоб. Устроит?

- Гоб? А чего, устроит, конечно. Гоб, так Гоб. Ты, паря, в 36 богов веришь, видать, - заметил Гоб, отстегивая седло. - Или они в тебя верят, один черт.

- Чего ты так решил? - удивился я.

- Так одного из них в народе Гобом как раз и звали. Не слышал? Вижу, что не слышал - был такой, его еще по-другому "Грустным Весельчаком" кликали. Хороший он бог, правильный. Ладно, Моше, давай, запрыгивай - поедем в твое Пограничье, знакомых искать…

Так началось мое знакомство с Гобом.

С ним путешествие пошло намного быстрее. Сначала без седла было неудобно, я себе весь зад за первый день в одну большую кровавую мозоль превратил. А еще думал, что люди могут неправильно понять, два мужчины в обнимку на одном коне едут, я спереди, в гриву вцепился, Гоб сзади, вообще не держится. Круп лошадиный своими кривыми ногами обхватил, а руками то затылок чешет, то в клыках ковыряется. Но настоящего, боевого коня тут негде купить было, а на кляче какой-то, дряхлой и тощей, ни Гоб, ни я скакать не хотели. Вот и пришлось весь путь вдвоем проехать.

Тут до шпор еще не додумались, как и до узды. Крестьяне своих лошадок просто подгоняют, те сами знают, куда идти надо, а боевые кони вышколены, им голосом приказы отдают. В галоп там перейти, рысь, или повернуть - это не сложно совсем, а кони тут умные, умнее земных, голоса хорошо узнают, кого хозяином признали - только того и слушаются. Так Гоб и тут выдал. Сидит, себе, сидит, и вдруг бросит: "эй, лошадка, тут направо сверни, хорошо?". И лошадка сворачивает. Я спрашивал у него, в чем тут дело - не ответил. Только ухмыляется, клыки свои, острые и гнилые, демонстрирует.

Я уже тогда понял, дурные вопросы Гобу лучше не задавать. Если он считает, что я и сам догадаться смогу, никогда не ответит. С лошадью я понял, на самом деле он не голосом, а ногами правил. А все эти свои фирменные "лошадка, притормози, тут мост старый, трухлявый, осторожней надо", не лошадке, а мне предназначались.

А еще он на привалах всегда играл. Снимет со спины свою гитару, одной рукой на ней играет, а другой на флейте. Причем часто две разные мелодии, причем мелодично, без фальши. Мог часами играть, и ни разу не повториться. Я вообще сначала думал, что это все импровизация. Он только потом признался, что композитор из него никакой, просто память хорошая, и слух. Стоило Гобу хоть раз мелодию где-то услышать интересную, все, она тут же в его репертуаре появлялась. Ему бы бродячим менестрелем быть. Но нет, ни за деньги, ни просто на публику ни разу Гоб не играл. Только для друзей, или даже просто так, для себя. Я когда на привалах с Гобом уходил куда-то, в лес, дрова собирать, или "поохотится", никогда не боялся заблудиться. Всегда знал, что назад выйти смогу, на одну музыку ориентируясь.

Вообще с ним было как-то странно путешествовать. Он не такой был, как все. Никогда на постоялых дворах не останавливался, или просто у людей. Вообще под крышей не любил ночевать, только на свежем воздухе. Я его однажды спросил:

- Ты что, замкнутых помещений боишься? Чего внутри не хочешь останавливаться?

- Я, Моше, до своего рожденья уже "внутри" насиделся, а как помру, так еще належусь а "замкнутом помещении".

Ничего больше не сказал. Только на дудке своей заиграл, гитарой аккомпанируя - и так всю ночь, до утра. Я засыпал под его мелодии, проснулся - все еще играет. И на небо смотрит. На звезды. Мечтательно. А утром гитару за спину забросил, флейту на пояс, и уже не мечтатель предо мной, не бродяга, а самый настоящий злобный гоблин, таким только детей пугать.

Мне иногда казалось, что он вообще не отсюда. Бродяга, он был совершенно не таким, как остальные жители Латакии. Те все правильные, "регламентированные" - крестьяне пашут и сеют, мастеровые ремеслами занимаются, аршаины колдуют, шираи за порядком следят, даву шмонов учат. Только один Гоб по всей Латакии шатается, бредет, куда глаза несут, нигде якорь не хочет бросать. Я даже подумал, что он шмон, как я. Прямо так и спросил. А он ответил:

- Не, Моше, я под этим небом родился, под ним живу, и умирать, паря, тоже под ним, родимым, буду.

- А не хочешь на той стороне побывать? - спросил тогда я. - Посмотреть, как шмоны живут? Там, наверно, тоже интересно.

- Что там может быть интересное… Вот скажи, разве там небо не такое? Или деревья не вверх, а вниз растут, или дождь снизу вверх идет? Видел я этих шмонов, такие же они, как и мы, а значит и сторона их ничем от нашей не отличается. Так ведь?

- Наверно… - задумчиво ответил я.

Ехали мы какими-то дикими петлями, которые почему-то оказывались короче прямой. По самому сердцу Латакии, по центральным землям, самым богатым и густонаселенным. Тут все было спокойно, люди пережили зиму, нигде не поднимались народные бунты и не передавалось из уст в уста загадочное "учение". Рядом был Багряный Храм, один из оплотов власти шираев. Сейчас он был пуст, вся Багряная стража Храма воевала в Пограничье, но люди все равно отзывались о шираях уважительно. О том, что в других частях Латакии происходит, лишь смутные слухи ходили, но им никто особо не верил. "Враги, говорят, лютуют, так они того, вечно лютуют - сдюжат пограничники, им не впервой", - примерно так местные жители отмахивались от всех бед, занимаясь более важными делами. Огород вспахать, поле засеять, как-никак весна на дворе, кто озимыми осенью не озаботился, для того весна - самая жаркая пора. Разве что позднее лето еще жарче, когда все это убирать надо в срок.

В целом же все было спокойно. Сюда не шли беженцы, они все, не сговариваясь, своей целью Хонери избрали. Хоть прошлое лето сухим было, а зима морозной, от голода тут тоже люди не страдали, у всех старые запасы имелись. Так что постепенно мои страхи столичных времен тускнели, а от общения с Гобом вообще легко на душе становилось. Уже и враги не такими страшными виделись, казалось приеду на границу - и все их полчища одним заклинанием смету. И магистры бывшие, Яул и Беар, стали лишь мелкой неприятностью, которую Исса с Жаном-Але как только освободятся, так сразу и решат. А бунт южных земель и сам, наверно, как-нибудь утихнет, и Пророчество тоже ничего не предвещает страшного, сказано же "сподобиться мира отсрочить конец" - значит все будет хорошо.

Но по мере приближения к Пограничью тревога вновь все отчетливее давала о себе знать. Опять появились беженцы. Только их уже не зима, а солдаты из родных домов погнали - это были бывшие жители Пограничья, которых, после прорыва врагом границы, отослали куда подальше. Помочь они ничем не могли, такое ополчение с вилами против врага не поставишь, только ряды настоящих воинов спутают. А рисковать их жизнями смысла нет. Исса понимал клятву "защищать Латакию", как клятву "защищать жизнь каждого из жителей Латакии", вот и приказал им уходить, пока по их домам фронт боевых действий не прокатился. Но эти беженцы не роптали. Наоборот. Они были благодарны армии, которая сейчас где-то там, еще дальше, их селения отстаивает, и сами в бой рвались. Только и держало, что данное лично Иссе, главнокомандующему, слово - пока враги за Границу не будут отброшены, не возвращаться.

- Да уж, дела у них, видать, не сладко идут, - заметил Гоб. - Хорошо, что мы сюда приехали - помочь твоим приятелям надо, видать, не справляются они.

- Поможем, - согласился я, и мы въехали в Пограничье.

То есть это раньше было Пограничье. Тут блокпосты стояли, ров перекопанный, шлагбаум (то есть почти шлагбаум, идея та же, воплощение намного более монументальное). А сейчас пусто, ни одного человека - как будто вымерли все. С людьми понятно, они ушли отсюда, но куда военные делись? Я задумался, а Гоб пустил коня в галоп, да так резко, что я чуть не свалился.

- Что-то случилось? Ты чего так резво взял?

- Да ничего особого, - отмахнулся Гоб, уже выхвативший в каждую руку по сабле, - ты, если не хочешь, можешь слезать, а мне интересно досмотреть, как враги наших добивать будут.

А потом и я услышал. То есть Гоб услышал первым, у него вообще слух отличный, и тонкий, не фальшивит никогда, и чуткий, такой комара за пол километра услышит. А на этот раз даже не комар был, а звуки самой настоящей битвы - крики, стоны, лязг и звон оружия, ржание коней. Только мы до последнего момента не могли рассмотреть, что же именно там происходит - холм скрывал, а как только поднялись, так сразу все поле боя и встало перед глазами.

Тут мне поплохело немного. То есть я мертвых не боюсь, я их немало в своей жизни повидал, пока благотворительностью занимался, только с одними трупами, по сути, и общался. И зимой их тоже немало, замерзших насмерть, по улицам Хонери валялось. Но они были как-то… совсем мертвые. То есть это были или тяжело больные люди, или старые, или я их уже видел через большое промежуток времени. Тут же они как бы был не совсем мертвые. То есть только вот был парень, здоровый, розовощекий блондин, настоящий русский богатырь, хоть и рогатый, и вдруг его уже не стало. Как-то так быстро, прямо у меня на глазах - клинок в грудь вошел, и вот его уже нет. Я все же некромант, я смерть всегда могу почувствовать, она "пахнет" по другому, чем любая, даже самая тяжелая, рана.

А уже через секунду вдруг оказалось, что я уже на земле стою, и меня рвет. Гоб потом рассказал, что это он меня ссадил, да так, что я этого даже не заметил. Тогда я об этом даже не думал. Мне плохо было. А когда я пришел в себя, ни гоблина, ни моего коня рядом уже не было. Только гитара рядом лежала на земле. Зато в самой гуще схватки знакомый голос напевал что-то боевое. Типа "гэ-гэй гэй гэй, гэ-гэй гэй гэй" - смысла никакого, зато такое звучит, особенно в исполнении Гоба, всегда очень задорно.

Не знаю, что на меня нашло. Наверно, все сразу. Я тогда плохо соображал, просто мне захотелось, чтоб все закончилось. Чтоб люди больше не гибли, чтоб Гоб вернулся целым и невредимым, чтоб не звучали эти душераздирающие стоны погибающих. Если бы я просто начал огненными арами кидаться, или ураган закрутил, то это бы ничего не дало. Вообще. Я же не мог прицельно по каждому врагу прицельно стрелять. Да и мне бы не дал никто это делать. Меня и так уже заметили, и двигались в мою сторону, явно не с самыми добрыми намерениями. Но тогда ни о чем подобном не думал. Я просто очень захотел, чтоб врагов не стало. Очень захотел.

И врагов не стало. Только после этого я понял слова Ахима: "магия не в словах или жестах, магия в человеке". И всегда приговаривал, что "только тот, кто верит в свои силы, может стать магом". А еще он говорил: "настоящий маг не тот, кто знает дюжину дюжин заклинаний, а тот, кто умеет сотворить свое". Так и я. То, что я сделал, ни в одном учебнике магии не описывалось, просто у всех врагов в один миг остановилось сердце, и они умерли. Все сразу. Честно говоря, я до сих пор вспоминаю об этом с неким содроганием. Я впервые в своей жизни убил, убил сознательно, желая этой смерти. То есть умом я понимаю, что если бы не я, то меня бы убили, но все равно. Это страшно. Сразу не осознаешь, туман вокруг какой-то, а кошмары только потом приходят. Говорят, что это души умерших хотят отомстить, но я не верю. Это моя собственная совесть.

Но тогда я еще ни о каких кошмарах не думал. Я стоял на холме, над полем боя, и смотрел на удивленных людей, враги которых внезапно, в один миг, умерли. И воевать сразу стало не с кем. А потом все взгляды почему-то на мне скрестились, все как-то догадались, что это я сделал. Что было потом, я не помню. Я потерял сознание.

Рядом стоит Гоб, ухмыляется. Напоминает мне, как тогда все было. Меня, бессознательного, водрузили на носилки, и как героя понесли в ближайший замок. Хотели меня лечить, но аршаин, который был при армии, сказал, что со мной все в порядке, а потерял сознание я просто от переутомления, сотворив очень мощное заклинание. В замке меня разместили в самые лучшие покои, где я пролежал без сознания целые сутки. Гоб напоминает, что он все это время просидел со мной рядом, держа за руку и глядя в мои карие глаза. Киваю, делаю вид, что верю, хотя на самом деле, конечно, все было не так. Но Гоба не изменить, какие карие глаза, если я лежал без сознания, а значит, глаза были закрыты?

Когда я очнулся, то даже не сразу сообразил, где нахожусь. У меня из памяти тогда целый кусок выпал, и когда Гоб рассказал, что я в одиночку целую армию врагов уничтожил, прорвавшую оборону и уже почти покинувшую Пограничье, не сразу поверил. Только потом, когда ко мне в комнату пришло двое моих старых знакомых, смирился.

Это были ширай и аршаин, но не те, которых мне больше всего видеть хотелось. Ширай Кесарр, тот самый, у которого я служил в замке Кэй-Вэй, теперь, оказывается, командовал этим замком. А аршаином, тем самым, который посоветовал после боя меня не лечить почем зря, а подождать, пока сам очнусь, оказался Бинор. Он меня даже не сразу узнал. Все же мы с ним виделись почти два местных года назад, тогда я был неопытным шмоном, а он - мудрым аршаином, который спровадил меня на обучение в школу Ахима Растерзала. А сейчас я был непонятно кем, который всех спас, а он - главным боевым магом. В локальном масштабе. Который ничего не смог сделать.

Ширай Кесарр почти не изменился. Все такой же могучий, только один из клыков был обломан, да клешня перебинтована. Зато Бинор заметно сдал. Его волосы и тогда уже покрывала легкая седина, а сейчас совершенно белым стал. И полнота исчезла, худой, кожа с костей свисает. Взгляд у обоих был уставший, мешки под глазами. Я, конечно, догадывался, что тут, в Пограничье, этой зимой жизнь не легкая была, но даже предположить себе не мог, насколько нелегкая.

- Да? Я вас слушаю? - не успели ширай с аршаином зайти в комнату, как на их пути тут же стал Гоб. - С чем пожаловали? Излагайте вашу просьбу максимально четко, мой хозяин не в духе, а когда он не в духе, вы уже знаете, что с теми, кто его потревожил, происходит.

- Да мы вообще-то пришли узнать, как у него дела… - замялся Бинор. - По моим расчетам выходит, что он уже должен очнуться, вот мы и решили проведать…

- Скорейшего выздоровления пожелать… - добавил ширай.

- Хозяин отдыхает, он велел никому не беспокоить. Вы можете передать свои пожелания и просьбы через меня. Прошу вас, я внимательно слушаю.

Гоб был сама серьезность, по такому поводу он даже своими когтями в ушах не ковырял целых пол минуты. Бинор и Кесарр явно смутились, не знали, что в такой ситуации делать. Все же для них непривычно было, чтоб какой-то бродяга, который непонятно кто спасшему всех магу, таким тоном разговаривал. Ни "Ваше Благородие", ни других признаков уважение. Стоит, гоблин кривоногий, клыки свои гнилые скалит. Пришлось мне им на выручку прийти.

- Кесарр, Бинор - не обращайте на него внимания. Это мой личный шут, он всегда так себя ведет. Я рад вас видеть, заходите, я уже очнулся и нормально себя чувствую.

Я уже тогда перестал удивляться подобным встречам. Тут, в Латакии, это в порядке вещей. Если один раз с кем-то встретился, то и второй раз, скорее всего, пути пересекутся. А пересеклись два раза - третьего не миновать.

Потом мы долго говорили. Сначала на общие темы. Бинор тогда признался, что далеко не сразу меня признал. Моя магическая сила с толку сбила, "я даже подумать не мог, что ты станешь настолько могучим аршаином, значит старина Ахим все же может чему-то научить!", - говорил он. А когда я признался, что я еще не аршаин, только отмахнулся, "да быть того не может". Так и не поверил, решил, что я шучу. Кесарра боле практичные вопросы интересовали, долго ли мне восстанавливаться и когда я смогу опять им помочь. Так, слово за слово, перешли на последние события. Ширай рассказывал нам с Гобом про события последней зимы, аршаин дополнял.

Враги пошли на приступ с первыми морозами. Хорошо, что шмон Аледе и на этот раз не подвел - заранее предсказал их массовый прорыв. Так что на стене их встретили в полной боеготовности, все места их будущего прорыва были известны заранее, Исса организовал очень грамотную оборону и Воинов Пограничья нигде не удалось застать врасплох. Только никто даже представить себе не мог, насколько прорыв будет массовым.

Враги обычно нападали стаями, или племенами - так я для себя перевел понятие "дайраха". Это их минимальная боевая единица, но состоит не только из мужчин, а и из женщин с детьми тоже, те всегда стоят в последних рядах и метают из пращей камни. Несколько стай образуют племенной союз, "харайам". Такие союзы опасны в основном тем, что они могут нападать сразу в нескольких местах, но с появлением шмона Аледе харайамов Воины Пограничья больше не боялись. Самое страшное до этого была орда - "батхара" - множество племенных союзов, временно заключивших союз для попытки очередного прорыва Границы. Если в дайраха от ста до тысячи врагов, харайам - от тысячи до десяти тысяч, то во времена нападений батхара враги собирали пятьдесят-сто тысяч, и у любой орды всегда был вождь, который координирует их действия. Самая крупная орда всосала в себя более пятисот племен, в ней было триста тысяч человек, она прорвала Границу и только заманив врагов в ловушку шираям удалось их уничтожить.

Но для того, что пришло ранней зимой, просто не было названия. Враги шли всей своей массой, их были сотни тысяч. Они не думали о тактике или стратегии, а рвались в Латакию любой ценой, не думая о собственных потерях. Кесарр рассказывал страшные картины, как стена была до верха завалена трупами врагов, а они все шли и шли. Лучники даже не смотрели, куда стреляли - любая их стрела всегда попадала в какую-нибудь цель. Враги, казалось, забыли о том, что они смертные, мечтая умереть на мечах удерживающих стену Воинов Пограничья.

Самый тяжелый натиск был именно тут, на других участках Границы силы врагов были на порядки меньше, и там их удается до сих пор сдерживать нескольким тысячам солдат, из которых шираев не больше сотни. Тут же, собрав более двух тысяч шираев, это при том, что их всего в Латакии было не более пяти тысяч, и почти сто тысяч тадапов, Исса не смог удержать стену. Не помогли чудеса героизма, не помогли лютые морозы, не помогли снежные вьюги, когда смертоносные пращи врагов становились бесполезными. То в одном, то в другом месте враги прорывались в Пограничье, устраивая кровавые побоища, и выбивать их по ту сторону становилось все сложнее и сложнее.

Зима, страшные холода, подкрепление не пройдет как минимум до весны - в такой ситуации магистр приказывает отступать. Людей уже тогда попросили покинуть обжитые земли и уходить на запад, остатки же войск укрылись в многочисленных замках, взять которые штурмом на порядки сложнее, чем прорваться сквозь стену. Пограничье встретило врагов опустевшими поселениями, откуда предварительно было вывезено все продовольствие, многочисленными неприступными замками и метровым слоем снега. Все думали, что враги отступят - они никогда не брали в набеги большой запас продовольствия, а двигаться дальше был невозможно. Все Пограничье превратилось в одну широченную, от горизонта до горизонта, белесую равнину, и снег продолжал падать.

Но враги как будто обезумили. Они штурмовали замки, гибли тысячами, но на место погибших откуда-то с востока приходили все новые и новые племена, дайраха. И случилось невероятное - сначала один, потом второй, третий, четвертый замки пали. Никто не знал тогда, что происходит внутри - снег намертво засыпал ворота, и даже если бы кто решил совершить безумие, и отправиться на выручку товарищам - ничего бы не вышло. Теперь каждый был сам за себя, Кесарру и Бинору посчастливилось оказаться в одном замке с Иссой, потому они всегда знали, что делать. Гигант не терял присутствие духа. Солдаты, воодушевленные его примером, держались, и их замок устоял до весны. О том, что происходило в других замках, можно было только догадываться - вспыхивает в полдень красный огонь на башне, значит замок держится, а стоит черный столб дыма - значит замок пал и горит.

Весна пришла в эти края несколько раньше, чем в Хонери. Как только снег подтаял до того уровня, чтоб сквозь него могли пробиться кони шираев, Исса перешел из защиты в наступление. Используя свои преимущества в скорости и маневренности, отряд Иссы метался от одного замка к другому, помогая снять осаду врагов и пополняясь свежими силами. Хотя какие они были свежие… Вся зима в безвылазной осаде, непрекращающиеся штурмы, угроза близкого голода - Воинам Пограничья нужно было срочное подкрепление. С приходом весны враги усилили свой напор, и было очевидно, что как только стает снег - они ринуться прочь из Пограничья, в сердце Латакии, где остановить их уже будет невозможно.

Но чаще замки Пограничья встречали Иссу не новыми силами, а обгоревшими руинами и обглоданными костями бывших защитников. По словам Кесарра, это было ужасно. Тут, возле Границы, замки стояли плотно, только в этой районе их было почти пять десятков, но только семнадцати удалось пережить эту зиму. Более трех десятков неприступных твердынь, взять которые о этого враги и мечтать не могли, были уничтожены. От того войска, которое укрылось по крепостям в начале зимы, осталось не больше трети. Фактически не осталось шаинов и аршаинов, они всегда держались сплоченно и как раз остались в тех замках, уцелеть которым не посчастливилось.

Не радовали даже огромные потери врагов - все Пограничье было завалено их телами, но живых от этого, казалось, меньше не становиться. И они не собирались сидеть сложа руки. Первый шок от наглых действий всадников на могучих конях, а всадников этих у Иссы было немногим больше тысячи, прошел. И началась жесточайшая мясорубка, которая шла одновременно и повсюду. Полем боя было все Пограничье, штурмы врагами замков, ответные вылазки гарнизонов, рассекающие вражеские ряды быстрые рейды магистра Воинов Пограничья, который оказывался всегда в нужное время и нужном месте. Зимой погиб шмон Аледе, не от вражеских рук - от старости, не выдержал лютых морозов, отказало сердце. Но его помощь уже была не нужна, чтоб увидеть врага не было необходимости его искать. Враги были повсюду.

Именно в те дни Исса затребовал всю возможную помощь - а письмо его было столь коротким потому, что писать не было ни одной свободной минуты. Враги рвались на запад, в человеческие земли - их всегда тянуло тепло человеческих тел - и удержать их тут надо было любой ценой. Шираям это удалось. Сколь бы не была примитивна тактика врагов, они знали древнюю воинскую мудрость - никогда нельзя оставлять у себя в тылу вооруженные до зубов и не захваченные вражеские бастионы. Потому они не оставляли попыток взять штурмом последние семнадцать замков, тем более там оставались лишь гарнизонные воины и ополчение тадапов, а все шираи и аршаины, самые опасные противники, были с Иссой.

Сам же магистр совершил очередное, как тогда казалось, безумие, разбив пополам и без того малые силы - теперь пятьсот конников должны были любой ценой останавливать тех врагов, которые все же бросятся в глубь Латакии, а пятьсот - перехватывать "обозы" с продовольствием, пребывающие с той стороны Границы.

Для врагов это было вообще в новинку. Раньше они никогда не заботились о том, что еду тоже надо брать с собой, предпочитая добывать ее на месте. Но ледяная земля в опустевшем Пограничье поставила их перед выбором. Или отступить, или умереть от голода, или придумать и организовать обозные поставки продовольствия. Враги выбрали третье, но они еще даже весной не поняли, что обозы - одно из самых слабых мест любой армии. Потому что они не были армией. Грандиознейшая из всех орд, их орда, ведомая боевым безумием, пошла в атаку в самое неблагоприятное время, ранней зимой, и теперь поплатилась за свою ошибку.

Именно так рассуждал Кесарр, когда рассказывал мне свою историю, и тогда я с ним был согласен. Он ничего не мог рассказать про действия отряда Иссы - потому что сам попал в другой, и Бинор тоже. Им тоже было нелегко, чем теплее становилось, тем больше врагов бросали бессмысленные штурмы оставшихся замков и рвались на запад, туда, где богатые земли и много вкусных людей. Именно отряд Кесарра, а как-то так получилось, что именно этот ширай его возглавил, встретил первый отряд подошедшей подмоги - триста шираев и восемь тысяч тадапов, все, что смог собрать за столь короткое время Багряный Храм, первым откликнувшийся на мольбу о помощи своего магистра. Но тогда и эти силы показались огромными - тем более новые воины были свежи, не измотаны утомительной зимней компанией. С их помощью врагов еще не удавалось теснить, но появились хоть какие-то шансы на благоприятный исход.

Потом приходили другие. Шираи, зимовавшие в своих замках, приводили по десять-сто человек. Другие по пол тысячи, тысяче - но больше всего, естественно, прислал Хонери. От негласной столицы и ждали этого, но жест этот по достоинству не оценили. Тут никто даже и помыслить не мог, что какие-то "мелкие проблемы" на севере и юге Латакии могут сравняться с крупнейшим нашествием врагов за всю историю Пограничья.

Совместными усилиями, в кровопролитных боях врагов, ослабленных от голода, удалось отбросить к самой стене. Но разгрома не произошло. Враги, ослепленные безумием, не желали признавать своего поражения и отступать на другую сторону Границы. Они до сих пор держались. Более того, иногда им удавалось достаточно крупными силами, которые в иное, спокойное время и сами бы назывались харайам или даже батхара, удавалось вырваться из окружения, но пока все такие прорывы удалось догнать и остановить. Последний, один из самых крупных, мы с Гобом как раз и застали. Ширай Кесарр и аршаин Бинор как раз и отвечали за то, чтоб отсекать подобные попытки. Они бы и в этот раз справились, но без тени зависти признали - без меня жертвы были бы в десятки раз больше.

- А где араршаин Жан-Але? - спросил я. - Вы ни разу о нем не упоминали за это время?

За этим, в общем-то простым вопросом, повисло тяжелое молчание.

- С ним что-то случилось? - тревожно переспросил я, вспоминая, как в нашу последнюю встречу маг жаловался, что становится слишком стар.

- О нет, с араршаином, наверно, все в порядке, - поникши, грустно ответил Бинор, и, видя мое непонимание, уточнил. - Он бросил нас еще в начале зимы, как только узнал от шмона Аледе о грядущем вторжении. Он покинул нас, когда его помощь была нужнее всего, взвалив всю ношу на плечи магистра Иссы. Когда шираи умирали, и у простых аршаинов, как я, не хватало сил, чтоб излечить их тела, Жана-Але тут не было. И даже сам магистр Исса всегда гневится, когда ему задают вопрос о бывшем друге и соратнике.

- Но куда он мог уехать? - непонимающе, переспросил я.

Мое понимание того, что за человек Жан-Але, не позволяло допустить, что он мог просто бросить доверившихся ему людей в самые сложные времена.

- В этом-то все и дело, - продолжил Бинор, - когда он улетал, то сказал, что ему надо срочно в Багряный Храм, лишь в библиотеке которого можно найти ответы на все вопросы. Но когда весной приехали Багряные стражи Храма, мы узнали, что араршаин там так и не показался. Куда он делся - не знает никто.

А вот это уже действительно было странно. Жан-Але, способный под орех разделать даже Беара, не мог попасть в какую-то ловушку, тем более, когда он куда-то спешил, то всегда пользовался собственными крыльями. Вообще, он был единственным крылатым человеком, которого я встречал в Латакии. Тут попадались всякие люди, с щупальцами вместо ног и с клешнями вместо пальцев; с двумя, четырьмя и даже шестью руками; ростом от полу метра до трех с половиной - но крылатый был всего один, Жан-Але. Я видел, что разговор о араршаине моим собеседникам неприятен. Они не обвиняли его прямо в своих бедах, но подсознательно винили в том, что он скрывался неизвестно где, пока они рисковали своей жизнью за Латакию.

- Хорошо, что ты приехал, - сказал тогда ширай. - Ты очень сильный аршаин, твоя помощь нам будет очень кстати. Когда ты сможешь вернуться в строй?

Это был интересный вопрос. Только после него я наконец окинул взором свои внутренние резервы, чтоб оценить, сколько же сил забрало мое заклинание. И ужаснулся. Нет, конечно, я был далеко не опустошен - но одно волшебство отняло почти треть того запаса, что я по крохам копил все это время. Это была в магическом эквиваленте огромная величина, которую я использовал совершенно бездарно. Но я не стал показывать свое огорчение. Если кто что-то и заметил, то разве что Гоб. Он вообще очень внимательный. Иногда умеет часами стоять без звука, как будто его и нет, а потом оказывается, что он не только все внимательно слушал, а и заметил мелочи, другими опущенные. И анализирует он тоже хорошо. В мире, где у каждого человека своя собственная мимика, связанная с особенностями строения лица, по нему тяжело что-то прочитать. А Гоб умеет. Посмотрит иногда на какую-то злобную физиономию, три красных глаза огнем горят, из хобота пар идет, и замечает: "да это он шутит, по лицу видно, совершенно несерьезный тип!" Только такой, как Гоб, и мог заметить, какую горечь от напрасных трат драгоценной силы я испытал.

- Я уже готов, - ответил я, и, на всякий случай, предупредил. - Повторить еще такое раз заклинание вряд ли смогу, а так - полностью к вашим услугам. Можем хоть сегодня отправляться, тем более я уже давно мечтал Иссу повидать.

- А вот это не получиться, - огорчил меня Кесарр, - сейчас Иссы с войсками нет.

- А где он? - удивился я.

- Он четверо суток назад, когда уже стало понятно, что сдержать врагов мы сами сможем, - продолжал ширай, - в Хонери уехал. Там какие-то проблемы, нужно срочно его вмешательство. Я не знаю точно, если хочешь, можешь с теми, кто приехал оттуда, поговорить. Они привезли письмо, где магистра Иссу просят при первой же возможности приехать. От лица Совета Латакии письмо, не серьезное, но он почему-то прислушался, оставил на заместителя войска, а сам ускакал прочь.

- Письмо? От Совета Латаки? - переспросил я. - Но этого не может быть! Я точно знаю, что Иссу никто срочно в Хонери не вызывал…

- Я не знаю, - пожал плечами Кесарр, - это он мне так сказал.

Так продолжалась моя черта невезения. Хомарп и Авьен уехали в неизвестном направлении, Жан-Але пропал, с Иссой разминулся. Если бы не блуждал, а сразу догадался проводника взять, то еще тут его бы застал. Хотя, Гоб прав - тогда бы я с ним не встретился. Ведь я как раз и "нашел" его лишь потому, что меня далеко в сторону занесло.

- Жалко, - сказал я, но отступать уже было поздно - не мог же я сказать, что без Иссы мне тут нечего делать, и я уезжаю прочь его догонять. - Ладно, поехали смотреть, чем я вам с врагами могу помочь.

Мы собрались и поехали. Я сначала думал для Гоба еще одного коня попросить, а он не захотел. Сказал, что ему и так хорошо, вот и ехали мы вдвоем на одной лошади, под удивленные взгляды окружающих. Зато можно было спокойно поговорить, не опасаясь, что нас кто-то другой услышит.

- Как я понимаю, своих "знакомых" ты тут не нашел?

- Нашел, но не тех, кого искал, - откровенно признался я.

- А хорошие у тебя знакомые! Магистр Воинов Пограничья и араршаин - Моше, а ведь ты далеко не так прост, как сразу мне подумалось. Что-то в тебе не так, да вот никак не могу понять, что именно. Вот был бы ты шмоном, тогда да, все бы сразу на свои места стало…

- А почему я не могу быть шмоном? - удивился я.

- Так если ты шмон - где твоя даву? Шмон и даву, паря, по определению неразлучны, мог бы и сам до этого додуматься.

- Эх, знал бы я сам, где она сейчас… - горько заметил я.

Гоб сразу понял, что за этими словами стоит. Понял, и не отстал от меня до тех пор, пока я ему всю свою историю не рассказал. В самых общих чертах. Ехать нам несколько часов было, так что в детали я не вдавался. Например, про то, как я свою силу добывал, ничего не сказал. И про карту. А когда я закончил, Гоб только и смог сказать:

- Ну, Моше, ты даешь…

И замолчал. Это, наверно, был первый и единственный случай на моей памяти, когда он не нашел, что сказать. Так, молча, мы и доехали с гоблином до позиций окруженных врагов.

Только тут я смог их, наконец, рассмотреть. Правда, пока мертвых. В прошлый раз я их уничтожил, но при этом у меня в памяти никаких воспоминаний не осталось. "Враг", некое общее слово, некий абстрактный образ. Мне почему-то всегда казалось, что это какие-то чудовища. Хотя куда уж страшнее некоторых моих знакомых ашба, людей, из этого мира… О врагах всегда говорили просто, "дарлах", что и значит "враг". Как будто всем должно быть очевидно, что под этим понятием скрывается. Мы же тоже, когда говорим "солнце", не уточняем, что это желтая звезда, которая светит с неба. Все и так понимают, что это такое.

Но все оказалось намного банальнее и прозаичнее.

Враги были серые. То есть конечно, их можно описать очень подробно, в деталях. Но слово "серые" подходит к ним лучше всего. Серая, абсолютно невыразительная внешность. Серый цвет кожи. Серые шкуры, даже кровь не красная, а какая-то темно-серая, почти черная. Все враги были абсолютно одинаковые: высокие, худые, нескладные фигуры, с большой головой и длинными руками. Одинаковые лица, лишенные волосяного покрова, те же нос, рот, три глаза, один из которых располагался посреди лба. Длинные, утонченные, даже аристократические пальцы на руках. Одинаковое оружие - примитивные каменные топоры, деревянные копья, пращи. Все, естественно, тоже серое.

Теперь, когда я смог их рассмотреть вблизи, враги совершенно не казались страшными. Если забыть о сером цвете, то в них, по крайней мере внешне, было больше человеческого, чем у многих моих местных знакомых. Враги оказались не чудовищами, не адскими монстрами, а обычными примитивными дикарями. Только, по капризу эволюции, серого цвета.

- Это и есть страшные враги? Угроза всей Латакии? - тихо произнес я, но Гоб меня расслышал.

- Сразу видно шмона. Ты не обманывайся их внешностью, паря. Враги хитры и коварны, сильны, как дюжина коней, и выносливы, как горный гархар.[5] И пусть их оружие тебя тоже не вводит в заблуждения, топоры из камня ундрок способны рубить любой металл. Продажа трофейного ундрока всегда была одной из основных статей заработка служивших в пограничье тадапов и многие из них после службы становились состоятельными людьми. Ты, Моше, наверно думаешь, почему бы с врагами не договориться, если они так на нас похожи? Не ты один такой умный, такие речи раньше часто звучали - да вот только не хотят враги с нами говорить. Для них уничтожение Латакии едва ли не смысл всей жизни, хоть точно никто не знает - в плен враги не сдаются, и сколько их не пытай - ни слова не скажут.

- Откуда ты все это знаешь? - спросил я.

- Да так, шел как-то по лесу, птица на плече села и нашептала, - неопределенно отмахнулся Гоб.

Гоб вообще такой. Он мне хоть и друг, но никогда не признается, откуда что-то узнал. А знает он много. Уже было немало случаев убедиться, что не спрошу - на все ответит. А как начнет ухмыляться в ответ, так сразу все желание продолжать расспросы пропадает. У него клыки хоть и гнилые, но острые. И когти такие, что лучше не рисковать.

А потом мы добрались до основных сил. Честно говоря, я представлял себе окружение врагов немного по другому. Мне виделось, что те стоят, прижавшись, у стены, а шираи с тадапами и гвардией их добивают. В реальности все оказалось совсем не так. "Окружение" чисто условное, до самой Границы еще почти пять километров было, где горели тысячи и тысячи вражеских костров. А тут горели наши костры. Хоть все воины и были в доспехах и с оружием, никакой стены копий, упирающийся в последних из врагов, как я это себе воображал, и близко не имелось. Тем более, какое же это "окружение", если враги спокойно могли в любой момент отступить за стену, или с той стороны им могло прийти подкрепление? Позиция была скорее патовая - шираи не могли разбить противников или отбросить их по ту сторону Границы, у тех же не хватало сил прорваться через наш кордон в Латакию. Война была еще не выиграна, прорыв не остановлен. Серые просто копили силы, чтоб одним ударом разгромить наше войско, последнее, что отделяло их от долгожданного вторжения в Латакию.

Как правильно заметил Гоб, не я один такой умный. Ситуацию все прекрасно понимали, но поделать ничего не могли. Добить врагов сил не хватит, подкрепление ждать неоткуда. Значит "делай, что должен, и будь, что будет". Этот девиз, наверно, "изобретали" заново все, кому не лень. Древние индусы в эпосе "Махабхарата" вложили их в уста Кришне, древнегреческое учение стоиков избрало эти слова своим девизом, их же приписывают древнеримскому писателю Катону, эти самые слова были лозунгом короля Артура, средневековых французских рыцарей, а иногда с их авторством связывают Конан Дойля и даже Льва Толстого. Вот и стояло войско Латакии, убеждая само себя, что это оно окружило врагов и лишь ждет удобного случая их добить, а не наоборот.

К этому времени даже название для нашествия уже придумали, "ширай батхара", что примерно можно перевести как "главная орда", "высшая орда", "орда орд". А вот суждено ли ему будет прижиться, зависело от того, уцелеет ли хоть кто-то из тех, кто тогда "сторожил" многосоттысячную вражескую орду. В принципе военная история утверждает, что максимальный размер античных армий превышал десять тысяч воинов. Тумены и легионы сводились к этой цифре, все что выше - преувеличение летописцев. При средневековом уровне большим войском невозможно было управлять и надежно его снабжать. Если пехоты можно и добавить, то лошади элементарно съедят всю траву. Однако враги не знали военной истории, у них не было лошадей, а потому они и не постеснялись напасть всей своей массой.

Так что дела обстояли далеко не так благополучно, как могло показаться из рассказа Кесарра и Бинора.

К нам навстречу выехал очередной ширай-богатырь, среднего для шираев двухметрового роста, иссиня-черного цвета кожи и с иглами ощетинившегося дикобраза вместо волос.

- Это ширай Пайач, - шепнул мне подъехавший Кесарр, - правая рука магистра Иссы. Теперь он координирует все наши действия, пока магистр в отъезде.

- Ширай Кесарр, аршаин Бинор, кого вы привели? Почему оставлен пост, с чем связано нарушение моего приказа держать дальний рубеж? - спросил Пайач спокойным голосом, в котором чувствовалась властность и прямая угроза.

- Это аршаин Моше, - представил меня Бинор.

- И его шут Гоб, - представил сам себя Гоб.

- Аршаин, это хорошо, - в голосе Пайача угроза сменилась удовлетворением. - Гоб, это плохо.

- Почему плохо? - невольно вырвалось у меня.

- Потому что там, где появляется этот бродячий музыкант, у которого тысяча имен, и ни одного собственного, всегда случаются неприятности. Но это не имеет значения. Потому что если его угораздило тут появиться, то избавиться от него все равно не выйдет, - туманно ответил ширай.

- И я тоже рад тебя видеть, Пайач, - соскочив с коня, Гоб отдал шутливый поклон.

- Аршаин Моше, - не обращая больше внимания на гоблина, ширай обратился ко мне, - насколько велика твоя сила? В чем твоя стихия? Чем ты нам можешь помочь?

Вопросы были какие-то общие, но я не обманулся. Это было не пустое любопытство, а потребность командира в полной информации, чтоб оптимально использовать мои возможности. Я встречал таких людей, как Пайач. Они - идеальные командиры, для которых не существует отдельных людей, а лишь солдаты с теми или иными физическими возможностями, которых оптимально там-то и так-то. Я как-то познакомился с одним лейтенантом армии обороны Израиля. На гражданке - милый человек, из Днепропетровска в начале девяностых иммигрировал, можно с ним и о искусстве, и о литературе поговорить, и даже о политике. А на службе настоящая машина. Враги перестают быть людьми, становятся целями, гражданские просто исчезают, подчиненные - роботы, которые лишены права думать и обязаны исполнять любой его приказ. Пайач тоже был таким - таких людей взгляд выдает, не пустой, не жестокий, а беспредельно-холодный. Как будто не в глаза живого человека, а в объектив камеры киборга смотришь.

- Он одним заклинанием уничтожил весь харайам, что мы пытались остановить, - вместо меня ответил Кесарр.

- Это правда? - переспросил меня Пайач, прекрасно понимая, что Кесарр не мог солгать.

- Да, - признался я, - но это заклинание отняло у меня слишком много сил. Сейчас я на такое не способен. Однако я думаю, что смогу быть полезным по многим направлениям - мой учитель никогда не ограничивался одним типом магии, и я достаточно свободно владею всем ее арсеналом.

Между прочим, чистая правда. Ахим всегда говорил: "когда аршаин утверждает, что он не может сотворить заклинание, потому что он специализируется по другим, то значит он просто слишком глуп". Я увидел, как при моих словах удивился Бинор. Для него, наверно, это было вроде откровения. Он даже предположить не мог, что "заклятый приятель" Ахим Растерзал может не только чудаков, пожелавших магию изучать, собирать со всего мира, а и реально обучить магии. Хотя на самом деле, конечно, Ахим ничему не учил. Он просто философствовал, и до меня только потом доходило, что иногда его общие мысли ни о чем давали мне больше, чем конкретные наставления аршаинов Ли или Мало Поела.

- Это плохо. Значит, тебе предстоит стать "полезным по многим направлениям". Поехали, я введу тебя в курс дела и объясню будущие обязанности.

Тогда я еще не понимал, почему "плохо". Но очень быстро понял. Это для меня плохо. Если обычный шаин-лекарь приписан к той или иной части, боевой аршаин знает свою позицию в строю, то мне приходилось быть там, где я нужен. Прорываются враги? Прикрывай огненными шарами. Прорыв окончен? Лечи раненных. Следи за погодой, помогай магию доспехов шираев обновить, а то и просто показывай солдатам фокусы, чтоб боевой дух поднять. Хоть и не надолго, но мне предстояло стать настоящим универсальным магом в условиях боевых действий. Но тогда я этого еще не знал. Пока мы ехали к войскам, я спросил Гоба:

- А откуда Пайач знает тебя?

- Да так, довелось как-то пару раз ему жизнь спасти… - отмахнулся Гоб, как будто спасение жизни ширая, это какое-то ежедневное мероприятие, как утренняя гимнастика или сон.

- А чего же он тогда про неприятности говорит, с тобой связанные? - все же попытался добраться до истины я.

- Да я и не знаю. У Пайача вообще фантазия богатая. Когда он над пропастью висел, а я его за руку удерживал, то он меня ходячей неприятностью не называл. Может потому, что это я его невольно в пропасть сбросил…

- Ты? А зачем? - удивленно воскликнул я, ширай, к счастью, не услышал.

- Да невольно как-то вышло. Мы на узкой горной тропе встретились, а он почему-то решил, что я уступлю ему дорогу… Я же говорю - богатая у него фантазия! И музыку он мою не любит. Не знаю, почему. Это еще с той зимы повелось, как мы три месяца вынуждены были в горной пещере укрываться, лавиной горной засыпанной. Весны ждали. А там такая акустика была, такое эхо! Я не мог не насладиться сладкими звуками музыки!

Бедный Пайач… Я себе хорошо представил, три месяца, бок о бок, с музицирующим Гобом… Я бы после этого его не "ходячей неприятностью", а более нехорошими словами назвал.

- Что же вы в горах делали? - спросил я.

- Гархаров приручали.

Тогда я еще не понял, что это значит. Но запомнил. Потом разузнал - так как считается, что гархара приручить невозможно, то выражение "гархаров приручали" следует понимать, как "луну с неба доставали" или "море ложкой вычерпывали". Когда человеку говорят, "гархара приручи!", то это значит "сделай невозможное". А еще позже я узнал, что Пайач с Гобом действительно во время своего похода в горы занимались тем, что приручали гархаров. И Гоб не отшучивался, а ответил чистую правду, только так, чтоб ему не поверили. Такой вот мне достался друг.

А потом мы ездили по войскам, и Пайач рассказывал мне, что здесь и как, и что от меня требуется. Долго рассказывал. Лично. У них тут были с аршаинами большие проблемы. Невоеннообязанные, маги не очень любили воевать, а потому помощь добровольно пришедшего аршаина была очень кстати. Вот и занимался мною временный руководитель всего этого бедлама лично.

Тогда я много нового узнал. Например, оказывается, все доспехи шираев зачарованы. Их зачаровывают при ковке, чтоб прочными были, и от магии защищали, а чем больше их рубят, тем слабее становятся чары. Сами по себе они сотни лет могут храниться, а стоит шираю в гущу схватки сунуться, а шираи никогда в стороне не стоят, так сразу чары износятся. Специалистов по из "зарядке" среди аршаинов мало, это редкое умение. И когда на вопрос Пайача "умею ли я", я ответил, что "без проблем!", он заметно повеселел.

Действительно, без проблем. Я никогда ничем подобным не занимался, в школе Ахима даже предмета такого, по зачарованным артефактам, не было. Пару раз, вскользь, упоминали, что можно, якобы, заклинания на какие-то вещи наложить, может даже держаться будут. Но Ахим научил меня главному - верить в свои силы. Ритуал вторичен, самым сильным магом на земле может стать любой человек, если он достаточно умен и предприимчив, чтоб как я, организовать компанию по "скупке душ". Главное - я верю, что я это могу, подхожу к доспехам, желаю, чтоб их защита восстановилась, и она восстанавливается. Сил, конечно, много вытягивает, много больше, чем "правильный" ритуал, как это другие аршаины делают. Зато намного быстрее.

А что до расходов силы - тут я очень быстро смекнул, что умирающие солдаты - благодатный материал для некроманта. То есть тех, кого можно было спасти, я спасал по мере своих сил, а с безнадежными просто беседовал. Меня многие знали, тут почти половина войска из Хонери пришла. Вот и просили, кто "последний привет" жене и детям передать, кто более прагматично, о семье позаботится. Иные вообще просили сделать так, чтоб на их могиле дерево вечнозеленое цвело. Были даже такие, которые, умирая, просили "врагов разбить", чтоб их смерть была не напрасной. Я честно обещал выполнить все их последние желания, вот они и давали мне некромантическую мощь своей смерти.

А умирали многие. Это когда мы приехали, было недолгое затишье. Потом я убедился, что враги отнюдь не сидят спокойно в "окружении", а каждый день пробуют его, обламывают зубы, но не сдаются. Моя помощь требовалась постоянно, а еще меня берегли, как какое-то сокровище. В первые ряды не пускали, всегда прикрывали несколько шираев, чтоб, не дай 36 богов, случайная праща камнем мою драгоценную голову не разбила. Собственно говоря, я и сам был не против - я Латакию уже успел полюбить, как новую свою родину, но умирать за нее пока не собирался.

Слухи обо мне ширились самые разные. То есть в основном правдивые, что я - один из богатейших людей Латакии, сколотивший свое состояние за несколько месяцев. Что я - один из самых сильных магов. Что я член Совета Латакии, что при мне всегда пребывает "лютый дикарь", следящий со своими ятаганами, чтоб с моей головы ни один волос не упал. Последнее уже не совсем правда, Гоб тогда действительно возле меня шатался, но следить за моими волосами - последнее, о чем он думал. Поэтическая натура, Гоб в те дни говорил только о двух вещах - о музыке, когда рядом был Пайач, и о том, как лучше всего врагов рубить, когда рядом были другие. Иногда такие перлы выдавал, что они мигом по всему войску расходились.

- Ты бы, наверно, даже не растерялся, если бы гуапайа из клетки зверинца Хонери вырвался? - однажды спросил у него один старый солдат, желая польстить смелости Гоба.

Гуапайа - это огромный хищный зверь, чем-то напоминающий льва, только намного больше и страшнее. Размером с быка. Он обитает на самом юге Латакии, охота на него считается безумством. Даже есть такая фраза, "как ширай на гуапайа", то есть как кто-то "сильный" на кого-то намного сильнее. Если бы возраст в годах тут мерили, то иная мать могла бы сказать: "мой трехлетний сын на своего обидчика, как ширай на гуапайа, набросился, вот и получил по заслугам". Единственный известный гуапайа, живущий в неволе, обитал в зверинце Хонери, за прутьями, толщиной в две моих руки, а когда он начинал бушевать, то все равно страшновато было. Такой случаем вырвется - пол города растерзает.

- О, да! - многозначно кивнул Гоб, выразительным движением пряча свои ятаганы в ножны, - Я очень быстро бегаю!

- Неужели быстрее гаупайа? - не оставлял своих попыток польстить ветеран.

- Нет, конечно. Зато намного быстрее тех, кто к нему ближе окажется.

Гоб вообще был редким плагиатором. Я ему незадолго до этого анекдоты рассказывал, когда мы о "жизни по ту сторону" говорили, вот он и пустил один из них "в массы". Заменив, естественно, декорации и главных героев. Хоть Гоб так и не сознался - до сих пор подозреваю, что вся та сцена с старым ветераном заранее оговорена была, и все это был спектакль.

Но даже если так, должный эффект он произвел. Теперь солдаты сами посмеивались, часто, в шутку, приятелям замечали "я врагов, конечно, медленнее бегаю, зато уж тебя точно быстрее!"

А пока Гоб развлекался, меня Пайач на полном серьезе вздумал в местный генштаб записать. Он решил, что если я действительно такой сякой, аж целый советник, причем "по чрезвычайным ситуациям", то и тут моя помощь может оказаться бесценной. Я долго, как мог, отнекивался. А потом не выдержал - признался, что я и тактика - это ширай с коровой. Вроде и знает, что за что-то надо дергать, чтоб молоко полилось, но все же лучше такое дояркам оставить. Фронт и тыл, допустим, я не перепутаю, но зачем нужны резервы, и когда их вводить - тайна за семью печатями. Такое чувство, что Пайач мне так и не поверил - но выхода у него не было, силой мил не будешь, вот и пришлось смириться, оставить свои попытки сделать из меня военного.

Но самым тяжелым для меня, пожалуй, была не магия - смерти солдат служили надежным пополнением моей магической сокровищницы. Самым тяжелым было психологически превратить себя из гражданского в человека, который убивает. Я не мог себя сначала заставить убивать врагов, даже видя, что они делают. Просто не мог, рука не поднималась. Гоб всегда был в гуще схватки, шираи собой рисковали, а я только наблюдал, и ничего не мог сделать. Как бы меня не уговаривали. В прошлый раз я врагов бессознательно уничтожил, я тогда не думал о них, как о живых людях. Я их даже образ тогда не запомнил. А теперь я видел перед собой людей, правда серых, которые почему-то убивают других людей. Не монстров, не чудовищ, а таких же людей, как и я. Или Гоб. Гоб, он даже намного более "чудовищеобразный", чем враги. Ужасный гоблин, горбатый и кривоногий, с когтями и клыками. И невзрачные, нескладные серые создания, худые и совершенно не страшные.

А потом, когда про эти мои проблемы прослышал Пайач, он отвел меня на беседу со старым-старым шираем. Весь покрытый морщинами, этот ширай последние сто двадцать пять дюжин дюжин был Воином Пограничья, никогда не ввязывался ни в какую политику, и делал только одно - сторожил Границу. Он считался символом удачливости. Всегда в первых рядах, за пятьдесят лет своей службы он не получил ни одной царапины. И знал о врагах, за жизнью которых наблюдал со стены все эти пятьдесят лет, наверно, больше, чем любой другой человек.

- Я одно тебе скажу, Моше, - начал он, - враги, они не ашба.

И старик начал свой рассказ. Он говорил о кочующих дайраха, о жертвенных ритуалах, приносимых врагами перед началом каждого набега. Говорил о серой крови врагов, в которой растворяется металл, о том, что они любят человеческое мясо, но могут есть что угодно, например траву или древесину. Говорил о том, что враги никогда не интересуются своими умершими, никогда их не оплакивают и не хоронят. Ветеран пограничных войск ни в чем меня не убеждал, он просто рассказывал о том, что видел. Но зато после этой беседы я знал, что серые - не люди. Кто угодно, но не люди. А значит и жалеть их не стоит.

Моя эффективность в качестве боевой единицы заметно возросла. Я не стеснялся поливать их ряды огнем - самым простым, но в то же время одним из самых эффективных, средством в арсенале любого мага. Враги меня стали узнавать. И бояться. Их боевое безумие касалось только простого оружия. Враги спокойно бросались прямо на копья тадапов, кидались под копыта коней шираев. Но стоило появиться мне - тут же отступали.

Они вообще вели себя очень странно. Как мне признавались многие опытные Воины Пограничья, одной из основных ошибок всех новичков было примерять ко врагам человеческую логику. С ними это не работало. Лучше всего психологию врагов мне Гоб описал:

- Ты меньше об этом думай, - сказал он. - Гибель Латакии - это смысл их жизни, а все остальное их мало интересует.

Мне еще тогда запали в душу эти слова. Что-то в них было неправильно. Я бы понял, если бы враги претендовали на земли Латакии, или бандитскими набегами пытались какие-то ценности захватить. Но врагам не нужны были трофеи, они никогда не пытались получить что-то с захваченных земель. Они действительно вели себя как фанатики, но даже для фанатизма нужен какой-то повод. Вот его-то я и не видел. Не может быть, чтоб целая раса желала другой смерти. Нужен повод, мотив "преступления", без него даже самые веские "доказательства" не убеждают.

Но совету Гоба я последовал. И думал об этом как можно меньше.

Так продолжалось ровно две дюжины. Без каких-либо изменений. "Окруженные" враги каждый день шли на прорыв, мы его сдерживали. Время от времени из Латакии приходили караваны с продовольствием, еще реже - пополнение. С ними добирались и новости из большого мира. Как я их про себя назвал, "новости без новостей" - никто толком не мог сказать, что же происходит на юге, севере и западе Латакии, а в центре "все спокойно". Хотя спокойствие относительное - слухи о том, что враги хозяйничают в Пограничье, и войско шираев не в силах их сдержать, будоражили умы. И пока оптимисты верили в своих защитников, а пессимисты бежали на запад, реалисты готовились, на всякий случай, самим оказать сопротивление врагам. Вилами и косами, а то и просто ножами, всем, что хоть отдаленно напоминало оружие. Реалисты, потому что понимали - беги, не беги, а на западе все уже занято, и лишние рты там никому не нужны.

А на двадцать пятый день пришла новость о Катастрофе, как ее тут же обозвали солдаты. Пока мы "окружили основные силы врагов", их "вспомогательные силы" резкий ударом прорвали границу сразу в двух местах на юге и севере, и, не встречая фактически никакого сопротивления, двигались вглубь страны.

Но вины ширая Пайача, как и других Воинов Пограничья, в этом не было. Просто никто даже представить себе не мог, что ширай батхара, орда орд, которой мы противостояли, еще далеко не все силы врагов. Ничего подобного этому вторжению не случалось. А даже если бы мы и знали, что так произойдет - сил удержать Границу все равно бы не хватило.

Мне тогда вспомнились слова Хомарпа про врагов: "в их поселениях царил хаос, как бывает у сильно напуганных чем-то существ". Наверно, этот страх и заставил их забыть обо всем, о внутренних разногласиях, которые наверняка царили в племенном обществе серых. И устроить этот грандиозный набег. Хотя его набегом сложно назвать. Это уже, переселение народов. Знающие люди примерно могли оценить, какая плотность населения врагов по ту сторону Границы. Они мне объяснили, что такую армию, как сейчас вторглась в Латакию, можно было получить, только собрав всех серых на тысячи километров вокруг. Враги не просто пришли убивать людей в ритуальном набеге, они пришли жить.

Стоять в "окружении" больше смысла не имел. После Катастрофы исчез сам смысл "окружения", и волевым решением Пайач отдал приказ - отступать. Все понимали, что другого выхода нет. Наше войско, это единственная сила на всю восточную Латакию, которая может хоть оказать хоть какое-то сопротивления их орде орд. Все понимали и то, что это "сопротивление" - условность, способная разве что задержать, но уж никак не остановить, и тем более не выбить прорвавших Границу врагов.

Но пораженческих настроений не было. Наоборот. Боевой дух был крепок, как никогда. Люди, шираи и тадапы, гвардейцы и аршаины, знали, что они идут на верную смерть, но это был их долг перед родиной. Враги никогда не брали пленных, и если их не задержать - серые не остановятся, пока не будет убит последний житель Латакии.

Координация действий у них была организована все же хуже, чем у нас. Отдельные прорывы никто, наверно, не координировал, и "окруженные" нами вражеские силы не знали, что их сородичи на севере и юге прорвали Границу. Только это нас и спасло - если бы враги были хоть немного умнее, и ударили нам в спину в тот момент, когда началось отступление, то, как признавали все, мы бы были разбиты. А так нам удалось уйти - разбив ночью привычные костры, мы, в полной тишине, покинули "окружение" и ушли на запад.

- Вот, наверно, удивятся враги, когда утром заметят, что их оцепление бежало! - бросил я.

- Совершенно не удивятся, - ответил Гоб, - а тут же бросятся в погоню. Они ничему не удивляются. Даже если мы все покончим жизнь ритуальным самоубийством. Это всего лишь облегчит им уничтожение Латакии, а удивления точно не вызовет.

- Откуда ты знаешь столько про врагов, Гоб? - спросил я.

- Да так, когда в пустыне на дереве от гаупайа прятался, делать нечего было, а тут умная книжка попалась…

Самое удивительное не то, что про книжку он соврал. Ну откуда могут в пустыне книжки взяться? Самое удивительное, что он действительно был в пустыне, и действительно прятался на местной "пальме" от целой стаи гуапайа. Они вообще одиночки, стаями не охотятся никогда, но Гоб, наверно, их достал. По такому случаю, они со всей пустыни собрались, чтоб наглым музыкантом полакомиться. Но Гоб мне потом эту историю рассказал, тогда нам не до этого было. Тогда мы, все шираи и аршаины, собрались на общий совет, и ширай Пайач держал свою речь:

- Катастрофа уже случилось. Мы не можем ничего изменить, и сейчас не время сожалеть о прошедшем. Рвать на себе волосы, - это я так условно перевел, конечно, местная фраза звучала по другому, потому что далеко не у всех местных жителей были волосы, - будем после победы. Сейчас же нам надо определить, как можно уменьшить те беды, что принесла с собой Катастрофа. Нас слишком мало, чтоб остановить врагов своими силами. И потому я хочу вынести на ваш суд одно предложение, которое внес многоуважаемый советник Латакии по чрезвычайным ситуациям, аршаин Моше. Оно заключается в следующем…

Да, это действительно было мое предложение. Только автор не совсем я. Идея старая, ей сначала Александр Первый воспользовался, потом Николай Второй, потом Сталин. Объявить, что это не просто "прорыв врагов через Границу", а Отечественная Война. Когда не хватает воинов, за оружие должны сами люди браться, чтоб свое Отечество отстоять. Жечь дома, чтоб врагу не достались, в леса партизанить уходить… Ну и так далее. Наверняка здесь и местный Денис Давыдов найдется, и Ковпак, Сидор Артемович. Врагов, конечно, много, но народа в Латакии все равно больше живет. Они, конечно, люди мирные, но когда враг у ворот, когда Отечество в опасности, самый мирный крестьянин, на жену свою не способный руки поднять, выйдет с вилами против сотни врагов, чтоб семью свою защитить. А еще моя идея в том заключалась, что сами по себе эти вояки не много навоюют. Их надо научить. Хотя бы азам, как строй держать или какие у врагов самые уязвимые места. Этим-то, по моей задумке, и должны были шираи заняться. То есть не метаться от одного поселения к другому, в заранее обреченной на провал попытке успеть всюду одновременно, а разойтись по городам и весям, став лидерами местного сопротивления. Да и местным людям будет спокойнее воевать, зная, что с ними вместе настоящий Воин Пограничья. Пока еще единственное наше преимущество - скорость, серые враги не имели и не признавали конницы, а у каждого ширая всегда есть конь, причем такой, что ветер может обогнать. Особая эксклюзивная порода. Так что хоть враги и прорвались уже несколько дней назад, мы еще могли успеть первыми до человеческих поселений добраться. Ведь некий пустой буфер, как раз на такой случай, заранее был приготовлен.

Пайач сходу мою идею уловил. Для него там много нового было, но не даром же Исса именно этого ширая своим заместителем оставил. Пайач, схватив суть, тут же начал вносить коррективы. В леса, например, уходить бесполезно. Враги не из тех, кто оставляет генерал-губернаторов на оккупированных территориях или возит за собой эшелоны, которые можно с рельс спустить. Если враги не найдут людей, то они просто уйдут дальше, а добивать этих потом вернуться. Однако в целом идею создания "крестьянской армии", руководимой шираями-учителями, пришлась ему по душе. Просто это был единственный шанс, хоть какой-то, спасти ситуацию.

- Я вынесу твое предложение на общий совет, - сказал тогда он, и, не откладывая в долгий ящик, сдержал свое слово.

В совете был небольшой ропот. Все же шираи в массе своей слишком закостенелы. Идея крестьянского ополчения для страны, кроме врагов с той стороны Границы, не имеющей никаких соседей, была в новизну. Тут даже слово "страна" не было, потому что Латакия - это и есть весь мир. Но зато было другое хорошее слово, "шаули", место, где ты родился, "место, в котором твои глаза впервые увидели небо и солнечный свет", как мне когда-то Авьен, моя даву, объясняла. Очень поэтическое понятие. Чем не Отечество? Так и возникла "Шаули Емаир", Отечественная война, я первым тогда на совете это произнес, а потом и другие подхватили. Переубедили мы тех, кто не верил, что крестьяне реально могут стать реальной силой. Как сейчас помню последний довод, который тогда прозвучал:

- Когда Отечество в опасности, даже моше станет гархаром! - сказал один ширай.

Я сначала не понял, в чем тут дело, и при чем тут я. Потом Гоб растолковал, что моше - не только мое имя, а и разновидность мелкого грызуна, с очень длинным носом-хоботком. То есть он не совсем грызун, но такой же примерно по размеру и трусливости, как мышка-полевка. Только тогда до меня дошло, почему многие ухмылялись, когда я в первый раз свое имя называл. Ведь никто не знал, что я шмон - думали, что так мои родители пошутили, когда после рождения мой нос увидели.

На том и порешили. Тадапы и гвардия будут врагов отвлекать, все равно из них учителя, как из слепого снайпер. А шираи разъедутся, кто куда, и начнут народ к войне готовить. Аршаином тоже дело всем нашлось, а для меня Пайач особую миссию подготовил. После совета он подозвал меня к себе, и сказал:

- Моше, то, что ты предложил, может помочь. Но нам нужен настоящий лидер. Я был хорош, пока надо было воевать, это моя стихия. Но теперь мое место должен занять другой, - я после этих слов испугался, что он меня предложит. Даже начал думать, как бы так, тактично, отказаться, но ширай сказал другое. - Нам нужен Исса. В тяжелое время он покинул наши ряды, только он может стать тем, кто превратит разрозненные крестьянские войска в единую силу. Исса уже не словом, а делом доказал, что он - величайший магистр Воинов Пограничья и Багряной стражи Храма за всю их историю. Моше, ты должен ехать в Хонери, любой ценой отыскать Иссу и вернуть его. Ты могучий аршаин, ты сможешь добраться туда быстрее, чем любой другой ширай. Тебе будет дан лучший конь, который у нас есть, и ты должен поспешить.

- Нам, - уточнил Гоб, как всегда сидящий у меня за спиной, - и два коня.

- Вам, два коня, - тут же согласился Пайач.

- Прекрасно, мы согласны, - за меня ответил гоблин, и я только согласился.

Вообще, с этим вызовом Иссы в Хонери загадочная история вышла. То есть я, как член Совета Латакии, прекрасно знал, что никакого вызова не было, а мы просто направили ему письмо, где рассказали о всех проблемах, возникших с "озлобившимся югом". Тогда еще о "обидевшимся севере" никто не знал. Письмо было самым обычным, все прекрасно понимали, что прорыв врагов - важнее, чем взбунтовавшиеся южные земли, пусть даже там тоже замки горели, а шираи в петлях висели. Никакого "срочного вызова" там и в помине не было. Когда же я приехал к Границе, и мне показали то письмо, которое получил Исса (его, к счастью, Пайач сохранил, я бы не удивился, если бы оно иначе просто "пропало"), то это было совершенно другое письмо. Это был почти приказ, от имени Совета, даже с подписями, немедленно покинуть войска и ехать в Хонери. Подписей, правда, было всего пять, меньше половины, если считать меня. Ни моей, ни Председателя, ни Бэхэмма Гэлла подписей там, естественно, не было. Зато была "объяснительная часть", где события на юге назывались "самым страшным, что только могло случиться в Латакии". Откуда это письмо взялось, и куда делось то, которое мы посылали - выяснить так и не удалось. Опрос гонцов истины не выявил, они и сами ничего не знали, а полноценное расследование в условиях постоянных боевых действий как-то не с руки было проводить. Вот теперь мне и предстояло узнать, что все это значит. И куда делся Исса. Тогда я, теперь с горькой улыбкой об этом думаю, больше всего боялся с Иссой в дороге разминуться.

Нам дали двух коней. Это были настоящий кони шираев, монстры с горящими глазами. Их сейчас хватало, свободных - в схватках с врагами всадники чаще гибли, чем кони. Я не сразу даже сообразил, как на них забираться. Сами шираи просто запрыгивали, это при том, что на них всегда пару пудов[6] железа навешано. Я так, естественно, не мог. Разве что магией "залететь", но для таких целей магию использовать - это все равно что микроскопом гвозди забивать.[8] Хотя, приходилось и таким заниматься… Когда меня потянул черт физику учить, и я даже поступил сразу и в МГУ, и в МФТИ, и в МИФИ одновременно, так, для самоутверждения, так там в одной из лабораторий действительно надо было забить гвоздь. А молотка не было. Но был микроскоп. Старый, советский, примитивный, такой во всех школах есть. Какой-то шутник и предложил им воспользоваться. А что, забили. У него основание тяжелое, металлическое. Им и били. А оптике ничего. Хорошо, что я тогда быстро понял свою ошибку, и смотался оттуда куда подальше…

Но на этот раз лихачить не пришлось. Рядом вовремя оказался Гоб, который подсказал, как надо правильно ногу ставить и за что держаться, чтоб на этого зверя было проще залезть. Сам же он изменил сразу двум своим традициям - ездить без седла и ездить вдвоем. Когда я подшучивал, мол, "что, уже во мне, как в наезднике, перестал сомневаться?", отвечал в своем стиле:

- В тебе я по прежнему сомневаюсь, не уверен, что ты голову конскую от хвоста отличишь. Зато в коне твоем не сомневаюсь.

Конь действительно хороший. Тот, что до этого был, тоже неплохой. Быстрый, выносливый. Такими гонцы и аристократы пользуются, я уже писал, что за него в Хонери баснословные деньги отдал. Но по сравнению с конем ширая - хромой пони. Этот зверь, и быстр, и вынослив, и умен, как не всякий человек. Особая порода. Они, кроме шираев, никому не полагались, даже араршаин не мог претендовать на такого коня. И что, что Пайач дал нам, причем сразу двух - нарушение всех мыслимых и немыслимых запретов.

Зато как на нем ехать удобно! Сидишь, как на лодке, седло по заднице не бьет, разве что легко укачивает. Ход мягкий, нежный, но очень быстрый. И мне вообще ничего делать не надо было. Гоб, в своем стиле, что-то коням на уши нашептал, и теперь он первым ехал, а мой конь сам за ним след в след держался.

Все это за одну ночь произошло - и "окружение" сняли, и совет, и выехали мы с Гобом. Не откладывая дело в долгий ящик. Шираи, напутствуя нас на дорогу, советовали коней до самого Хонери гнать, мол, "выдюжат". Но Гоб, как только мы выехали, заявил:

- Глупости несусветные. Выдюжить - выдюжат, но они в конце так плестись будут, с пеной изо рта, что их беременная рутха обгонит. Прогулочным шагом.

Я, конечно, не знал, кто такая рутха, и Гоб объяснил - небольшой зверек, размером с два человеческих кулака, питается листьями кустарника, который так и называется - куст рутха. Известен тем, что за сутки больше десятка метров никогда, даже если будет очень спешить, не пройдет. А, скорее всего, пару метров от куста до куста проползет, оборвет все листья, съест, и на дюжину дней спать завалиться. Проснется, и к следующему.

- Чего же тебя твоя даву даже таким простым вещам не научила? - закончил Гоб.

А я тогда задумался. Где же Авьен и Хомарп? Куда их занесло в этот тяжелый для Латакии час? Очень тяжело было на душе.

Ехали мы, в нарушении установок, данных на прощание шираями, с остановками. А еще, хоть об этом никто не просил, разносили тяжелую весть. Враги в Латакии, вот-вот и сюда придет Отечественная Война, приедут шираи, Воины Пограничья, и будут учить, как врагов лучше всего убивать. Шаули Емаир - Отечественная война - только об этом и говорили во всех тех поселениях, где мы останавливались. И хоть хватало паникеров, которые призывали все бросить и куда-то уходить, к счастью, людей стойких повсюду оказывалось больше. Они были готовы отдать за Родину свою жизнь, не даром сотни лет работала агитация шираев, создавшая из врагов образ чудовищ, поедающих на завтрак невинных младенцев. Образ скорее приукрашенный - серые не только на завтра, а и на обед с ужином, и не только младенцев, а всех людей с радостью поедали. Паникеры оказывались повсюду в меньшинстве, и я был уверен, что к тому времени, как сюда доберутся шираи, почва будет подготовлена. Все люди, как один, встанут за свою родину…

А еще я как-то напел Гобу "вставай, страна огромная". Фальшивя, конечно, но суть он уловил. Переложил на местные мотивы, я сделал примерно адекватный перевод на язык Латакии, и мы теперь каждый раз не только рассказывали, а и пели.

- Проснись, житель Латакии, чтоб умереть за свое Отечество. Враги уже перешли Границу, они идут убивать твою семью. Будь смел, не бойся смерти, чтоб твои дети гордились твоим именем. Шаули Емаир идет, Шаули Емаир.

Примерно так, в переводе на русский язык, звучало то, что я им пел своим низким баритоном. Лучше всего "Шаули Емаир" получалось, оно как раз идеально вместо "священная война" вписалось.

Местный народ даже плакал иногда, когда мы с Гобом исполняли этот "гимн". Просили повторить. А потом слова заучивали, и сами наигрывали. Хуже, чем Гоб. Зато в массовом порядке. Так вот мы с Гобом и стали авторами слов и музыки первой народной военной песни Латакии. То есть, конечно, доля плагиата в этом есть, но ведь я никогда и не приписывал авторство себе. Все, конечно, знали, что это "песня Гоба и Моше", но все равно очень скоро она стала народной.

Но это я наперед забегаю. Тогда она еще только исполнялась в первые разы.

Есть такой известный анекдот. Короткий. "В среднем в пруду было мелко, но корова утонула". Так вот, в среднем весна и зима в тому году были самые обычные. То есть если усреднить по температурам. Если зимой был мороз, который я, за отсутствием градусников, оценил в минус пятьдесят, это в Хонери, то уже к середине весны температура стояла плюс сорок. Падая до плюс тридцати по ночам. Сначала все радовались, "наконец-то согреемся", говорили люди. А потом началась тревога. Жара, редкие дожди, которых с каждым днем становилось все меньше… Все это не могло не вызвать тревоги. Все еще помнили прошло лето, когда почти весь урожай погиб без влаги. Пока реки были полноводны, местами даже наводнения случались, слишком резко стаял весь снег. Но все чаще и чаще слышался вопрос: "если весна такая, то каким же будет лето"?

Я не знал, каким именно, но мог предположить. "От голода пухнут и старец, и млад. Река пересохнет от дикой жары" - вот что должно случиться. Понимал это и Гоб. Он сразу согласился - события последнего времени, это явно первые признаки того, что Предсказание сбывается.

- Ну что, Моше, ты как, невинен? Конец мира сможешь сподобиться отсрочить, паря? - прикалывался он надо мной.

Я на Гоба уже тогда махнул рукой. Бесполезно. Он не злой, наоборот - слишком жизнерадостный. Он такой жизнерадостный, что с ним иногда тяжело, мало кто способен его жизнерадостность долго выдержать. Его уже не переделаешь. Да и мне интересно посмотреть на того психа, который рискнет горбатого криволапого гоблина переделывать. На сколько его хватит, на минуту, или целых пять продержится, пока с воплями не убежит?

Я уже третий раз за последний год ехал по маршруту Пограничье-Хонери. И все три раза по разным дорогам. С Хомарпом и Авьен - по самым богатым местам, ночуя в лучших покоях старосты. Сам - по каким-то болотным тропам, куда только такого невезучего путешественника, как я, и могло занести. С Гобом - по глубинке, по дороге путаной, но самой короткой, играя вечерами концерты, а ночами под звездным небом дудку своего спутника выслушивая. Гоб уникальным проводником оказался. Когда он меня в Пограничье вел, свои умения не полностью показывал. Зато теперь предстал во всей красе. То ли действительно много гоблин странствовал, то ли восьмым чувством дорогу находил.[7] Иногда забредем в какой-то овражек, через ручей вброд переберемся, и оказываемся у другого города. До которого так "с десяток верст[9] будет".

Я Гобу про свои опасения в дороге с Иссой разминуться рассказал, а он меня успокоил:

- Не боись, паря! Дружок твой большой, сам знаешь, заметим как-нибудь.

И я действительно больше этого не боялся. Потому что появился другой повод для волнения.

Чем ближе мы были к Хонери, тем неприятнее становились слухи. И люди тоже. Они какие-то озлобленные стали. Наши новости про врагов сначала хоть и с подозрением выслушивали, а потом и вообще отмахиваться начали.

- Да они пустомели! - бросил в одном селении местный "первый парень на селе", кстати, на Авьен похожий - тоже с вертикальными зрачками и большим количеством мелких клыков.

- Болтуны! - поддержал один его дружок.

- Пустозвоны! - поддакнул другой.

- Трепло, пустобрехи, балаболы! - понеслось со всех сторон.

- Все знают, что никаких врагов не существует! - вещал парень. - Их придумали шираи, чтоб нас страшить!

- Точно, точно! - поддержала толпа.

- А эти - их приспешники! Задумали нам голову надурить! Не дадим?

- Не дадим! - охотно согласился уже к тому времени изрядно, для смелости, принявший на грудь местный народ.

Нам попробовали "не дать". Выражалось это в том, что местные жители решили намять бога одному некроманту, то есть мне, и одному гоблину. То есть они это еще не знали. Про некроманта. Что Гоб - гоблин, у него на физиономии написано. Но про него они тоже не все знали. Например, что если он снял и аккуратно положил на стол свою гитару, то это ничего хорошего им не сулит. Мне даже вмешиваться не пришлось. Со своей магией. Гоб и сам наглядно объяснил, что "не хорошо так говорить, не хорошо". Он даже никого не убил. Так, отделал под орех. А потом вывел парня на площадь, снял ему штаны и тупой стороной своего ятагана хорошо по заднице надавал. Приговаривая "это тебе за пустомелю, это за болтуна, это за пустозвона"… Народа много собралось, мы им тогда успели глаза открыть. Извинялись мужики, "это все зеленый змий во искушение ввел", говорили. Сказали, что обязательно будут готовиться, на случай, если враги до сюда доберутся. Ополчение соберут. Вилы наточат. На том мы с ними и разошлись, дальше поехали. А на первом перевале Гоб сказал:

- Дальше о врагах молчим. Держи рот на замке, уши нараспашку, что залетит, ничего не выпускай.

- Ясен пень, - ответил я.

То есть я ответил, конечно, другое. Местный фразеологизм, который означает очевидность высказывания собеседника, полное с ним согласие звучит намного дольше. И романтичнее. "Понятно, как шираю звездное небо" - выражение пошло из одной местной легенды, про первого ширая, который мог события будущего по звездам предсказать. А когда прошло его время на земле, звезды его не оставили, а к себе приняли, и с тех пор он с небес на всех смотрит. Отсюда пошло и другое выражение, "знать, как ширай со звезд" - значить полностью знать, всецело, со всеми нюансами и аспектами.

До Хонери оставалось еще пол дюжины дней пути, а уже вокруг все только и говорили про предательство шираев. Над врагами только смеялись, мол, "как мы вообще могли столько лет этой побасенке верить".

- Вот ты видел врагов? - спрашивали люди друг у друга.

- Нет, - давали ответ.

- Вот и я тоже нет. А может их и вовсе нет, и это все шираи придумали?

- Точно! Так и есть!

Подобные разговоры, в той или иной вариации, повсюду повторялись. Но слово "учение" в первый раз мы уже в трех днях пути от Хонери услышали. Тут уже все прямо говорили - "учение мудро, оно открыло нам глаза, мы были слепцами столько дюжин дюжин, и вот, наконец, прозрели".

На нас с Гобом, конечно, обращали внимание. Точнее не на нас, а на наших коней, уж очень примечательная порода. Но Гоб менять их на обычных категорически отказался.

- Менять? Этих великолепных зверей на кляч? - возмутился он. - Знаешь, паря, я на тебе скорее верхом поеду, чем на этих существах, которых тут почему-то лошадьми называют.

Меня такая перспектива совершенно не прельщала. Потому пришлось согласиться, и дальше ехать на конях шираев. Но Гоб придумал прекрасную легенду. Он всем рассказывал:

- Мы с юга в Хонери едем. Вы, наверно, знаете, мы там уже всех шираев повесили, еще до того, как учение познали. А сейчас в Хонери едем, говорят, там сами Учителя. Нас послали за ними, попросить их на юг приехать, и там тоже истину раскрыть.

Такая примитивная легенда отлично сработала. Все охали, ахали, выражали нам сочувствие в связи с трагическими событиями зимы, хвалили нас за то, что мы вовремя "враждебность шираев Латакии" опознали, и поступили с ними, как они того заслуживали. Нам с Гобом приходилось улыбаться, хоть на душе, по крайней мере у меня, страшно было. Сердце тяжело билось. В груди нехорошие опасения, как ледышка, кололи. Гоб хоть и не показывал, что ему все это тоже противно, все так же шутил, а я-то видел. Ему тоже больно. Музыка у него по ночам тревожная, горькая лилась.

А ведь еще совсем недавно, в начале весны, люди были совсем другие. Говорили о южанах, как о варварах каких-то. Сумасшедших. Которых на самое святое, что было в Латакии - на шираев посмели покуситься. И вот теперь другие слова. Тоже от всей души. Я даже искал какое-то дурманящее умы страшное заклятье, которое затуманило людям разум. Ничего не нашел. А Гоб, когда я рассказал об этих попытках, только усмехнулся:

- Зачем им заклинание, Моше? Им расскажи, что небо зеленым должно быть, а настоящий цвет аршаины скрывают - все, кто хоть что-то в магии смыслит, перебьют. Если рассказать убедительно. А твои старые знакомые, Беар и Яул, как я понял, рассказывать убедительно разные байки всегда умели…

Так вот, я тяжелыми предчувствиями на душе, мы и добрались до Хонери. Иссу искать. А когда добрались, оказалось, что наша легенда не такая уж и легенда. Оба бывших магистра, а ныне "учителя", шестирукий гигант и карлик с большой головой, действительно были в Хонери. И город принадлежал им.

Тут все изменилось. Независимый город, покинутый мною пять дюжин дней назад, был во власти пришедших сюда с севера фанатиков. На каждой площади стояли последователи "учения", объясняя людям, как они были слепы и что нужно делать, чтоб прозреть. А по всем улицам ездили вооруженные до зубов "истинные стражи Латакии" - так себя назвали собранные Беаром и Яулом голодранцы, которым дали оружие и право его примерять. Они искали шираев, не брезгуя мародерствовать, аргументируя это "наказанием приверженцев вражеских элементов". К счастью, Гоб в последний момент согласился, что въезжать в город на конях шираев слишком рискованно, и мы, припрятав их в скрытной лощине (а кони шираев достаточно умные, чтоб ждать нас там столько, сколько понадобиться - привязать такое животное просто не могла подняться рука) вошли в город на своих двоих.

- Веди дальше сам, - тут же бросил Гоб, - в этих каменных джунглях я плохо ориентируюсь.

А я не знал, куда идти. Я ничего не знал. Что произошло, кто эти люди бандитской наружности. Я не знал даже их названия. Я даже не думал о том, как найти Иссу - если он тут, во враждебном лагере, то рано или поздно даст о себе знать. Сейчас я уже благодарил судьбу, что моей даву с Хомарпом тут не было - а то кто знает, что бы с ними сделали мятежники…

Одно я понимал хорошо. Идти домой, то есть в дом Хомарпа, бесполезно. Особняк ширая - слишком привлекательная цель для бандитов, они наверняка уже его разграбили, а то и подожгли. По городу, каменному, виднелись следы пожаров. Не частые, но виднелись. А раз идти в дом Хомарпа смысла нет, то я отправился в единственное место, которое меня связывало с прошлым. Хотя какое прошлое… Два месяца назад, это разве прошлое? А я тогда чувствовал, что это все было очень давно, компания "Моше и Авьен", благотворительная компания "Исполнение Последнего Желания". В прошлой жизни. Что земля, что Киев, что времена моего пребывания на посту генерального директора строительной компании… Слишком много других событий с тех пор произошло. Поездка на восток, война с врагами, смерти, смерти, смерти, поездка на запад, мир, который был тот, да не тот…

Короче, мы отправились в мой офис. Я не знал, что я там хочу найти. Просто это было самое "нейтральное" место из тех, что я знал. Не идти же в здание Совета Латакии - уж где-где, а там бывшие магистры должны были в первую очередь все под свой контроль взять.

Когда мы добрались до офиса, он был закрыт. То есть в этом ничего не было удивительного, я и не думал, что тут сейчас кто-то работает. Это было даже хорошо. Ключ у меня был, замок никто не менял, а раз закрыто - значит внутри никто не успел пошарить. Рассказывая Гобу подробности своей работы в строительной отрасли, я провернул ключ в замке, толкнул скрипучую дверь, ее, наверно, никто уже давно не смазывал, и почувствовал, что я куда-то лечу.

А потом было больно. О затылок что-то твердое ударилось, оказалось - "асфальт", а сверху еще и Гоб своей далеко не маленькой массой придавил. Искры из глаз полетели. Голова раскалывалась, если не сотрясение мозга, то головные боли на неделю вперед я себе точно заработал. И от Гоба я такого предательства не ждал. Я его другом считал, а он так со мной поступил.

- Ты чего, Гоб? Что на тебя нашло? Оо… - спросил я, одной рукой придерживаясь за разбитую голову (сотрясения мозга не было, но до крови затылок расшиб), а другой репетируя один магический жест. Он меня, по идее, должен был от других посяганий гоблина защитить. То есть в другое время я мог это заклинание, как и другие, в уме сформулировать, но когда голова болит - лучше не рисковать. А то еще наколдую не то, что надо, и разбирайся потом. Если будет кому разбираться.

Гоб ничего не ответил - а только указал куда-то своим когтем. Я посмотрел. У противоположной стороны улицы, на земле, лежали две сломанных стрелы. А на самой стене были две глубокие отметены. Свежие. Я так прикинул - вышло, что это как раз из двери моего офиса стреляли. Тут мне и вспомнился подозрительный свист, который раздался, когда мы с Гобом уже падали. Тогда я на него внимания не обратил, а сейчас сразу дошло. Так стрелы свистят. Когда рядом пролетают.

- Спасибо, Гоб, - отозвался я.

- Да ничего, Моше. Только ты, паря, в следующий раз осторожнее. Знаешь правила? С незнакомыми людьми на улице не разговаривать, в незнакомые двери не заходить.

Но в том-то и дело - дверь была мне знакома. И никто ее не взламывал. "Неужели это на меня специально ловушку подготовили?" - подумал тогда я. Но тогда это очень странная ловушка - убить меня можно было сотней других, более простых, методов, а когда хотят в плен захватить, в упор не стреляют.

- Мы должны как-то разобраться, кто там засел, - сказал я Гобу, так как из распахнутой двери нам навстречу никто не спешил выбегать.

- Да без проблем! - жизнерадостно бросил Гоб, я заподозрил неладное, но остановить его не успел. - Эй, вы там! - заорал он так, что во всем Хонери, наверно, услышали. - Что, совсем совесть потеряли? Что вы за гости такие, что хозяина стрелой встречают? Пошли, Моше, будем гостей незваных из твоего дома выпровождать.

- Моше? - раздался изнутри на удивление удивленный голос, - Вы сказали Моше?

- Да, это я, Гэлл, - наконец узнал я голос советника и своего финансового директора, - можно мне в свою компанию зайти? Или ты решил, что раз ты тут был оставлен финансами ведать, то и стрелять в меня право получил?

- Конечно заходи!

В голосе Бэхэмма Гэлла звучала неподдельная радость. И мы с Гобом зашли. На этот раз уже стрелы в голову не летели. Но дверь за нашей спиной быстро захлопнулась.

Внутри был Гэлл. А еще Председатель совета. И еще пять советников. Все те, чьих подписей не было на памятном мне письме, где Иссу срочно в Хонери вызывали. В итоге нас было семеро - кворум, с большинством голосов. Формально мы сейчас могли принять абсолютно любой закон. Но только мне интуиция подсказывала, что по приходу в Хонери "учения", ведомого "учителями" Беаром и Яулом, мы все сами оказались в положении вне закона. Вряд ли от хорошей жизни Совет Латакии укрылся бы в офисе моей компании.

Объятий не было. Рукопожатием ограничились, я представил, "Гоб, это советники, советники, это Гоб", на том формальности и закончились. А потом я сказал:

- Что у вас тут произошло? Что с Хонери? Где Исса?

- Ширай Исса в беде, Моше, ответил Председатель, но не спеши - ты ничем ему сейчас не сможешь помочь. А случилось следующее…"

- Когда ты уехал, мы ничего не поняли. Твоя загадочная записка не прояснила, а только запутала ситуацию - многие высказывались, что это фальшивка, и что на самом деле ты предал нас. Только никто не мог сказать, кому. Потому мы не спешили объявлять тебя предателем, а работали, как и прежде.

Работы у нас с каждым днем становилось все больше и больше. Запасы продовольствия катастрофически падали, беженцы прибывали. Лишенный защиты город стоял совершенно беспомощным, городской стражи не хватало даже на то, чтоб обеспечить патрулирование улиц. Налоги не приходили, люди отказывались платить, объясняя это тем, что у них самих ничего нет. Торговля умирала. На фоне таких проблем мы допустили страшную ошибку - мы упустили "учение".

Нашу вину не может оправдать даже то, что произошло страшное предательство. Пятеро из тех, кого мы считали своими братьями, оказались предателями. Они предали все, чему мы должны быть верны - Латакию и тридцать шесть богов. Они еще осенью вступили в сговор с мятежными магистрами, и отреклись от своей веры, польстившись на лживые слова и обещания. Они возгордились, возжелали власти, и все это время саботировали многие начинания Совета Латакии, облегчая приход на нашу землю еретического "учения". Они сумели организовать работу распространителей ложных слухов о том, что врагов не существует, и помогли ереси прорости и укрепиться в окружающих землях.

Они боялись действовать открыто, но лишь до тех пор, пока мятежные магистры не пошли сами на Хонери, польстившись на богатство и беззащитность этого города. К счастью, мы вовремя узнали об их предательстве, но все, что мы успели - вывести из города всех шираев и аршаинов. Они укрылись в ближайших замках, штурмовать которые, как мы думали, мятежные магистры не будут спешить.

Больше мы ничего не успели. Еретическое "учение" укоренилось слишком быстро и в слишком многих умах, потому Хонери пал без боя. Его заняли "истинные стражи Латакии" - вооруженные преступники, объявившие себя хранителями порядка. Их было много, тысячи. В первые дни они грабили и убивали всех, кто имел хоть отдаленное отношение к шираем, или просто имел слишком большие, по их мнению, богатства. "Мы лишь отбираем то, чего был по их вине лишен народ Латакии", - говорили "истинные стражи", и грабили, убивали, насиловали и жгли. Она захватили все склады с последними резервами, и устроили пир, длившийся несколько дней.

Только это нас и спасло - поведение еретиков вызвало волну гнева среди жителей Хонери и стоящих лагерем у городских стен беженцев. Волнения были утоплены в крови, с тех пор никто уже не рискует открыто выступать против "учения". Его позиции вне Хонери все еще сильны, но в самом городе, а особенно в лагере беженцев, куда вместе с "учением" пришел голод, уже давно зреет праведный народный гнев. Ему лишь нужен лидер.

Когда мы узнали, что в Хонери едет сам магистр Воинов Пограничья и Багряной стражи Храма, ширай Исса, мы возрадовались, ибо думали, что он станет тем, кто сможет изгнать еретическое учение и разгромить мятежников. Но это была ловушка - предатели Беар и Яул устроили на ширая Иссу коварную засаду, пленив его в неравной схватке, и заточили в казематы. Они, как оказалось, уже давно были тут, в городе - но только когда Исса был пленен, "учителя" явили себя своей еретической пастве.

Они смогли остановить мародерство и приструнить своих цепных псов. Но вместо того, чтоб получить желаемое, сами оказались в ловушке - Совета Латакии не стало, шираи ушли, и все неподъемные тяготы взвалились на их плечи. Но подлые мятежники и тут явили свою гнилую натуру. Они не стали решать никаких проблем, объявив, что во всех бедах виноваты шираи и их приспешники, саботирующие все благие начинания. На центральной площади города, у самой Башни Драконьей Кости, была установлена виселица, и на ней стали умирать "враги Латакии", как двулично назвали мятежники истинных патриотов.

Среди главных врагов Латакии были названы мы все, наши осведомители, чьими стараниями мы до последнего момента знали о происходящем. Тогда же мы собрались тут, в твоем офисе - единственном месте, где нас никто не стал искать. У нас больше нет ушей и глаз во внешнем мире, последние верные нам люди, готовые рисковать, помогают нам продовольствием. Но каждый день может стать для нас все последним. Нас ищут, а пытки "истинных стражей Латакии" развязывают языки, увы, даже настоящим патриотам. Мы каждый день ждем, что откроется дверь, и сюда войдут, чтоб отвести нас на виселицу.

Мы не думали, что это будешь ты, брат Моше. Стрелы должны были поразить врагов, не знающих кодовый стук. Но тридцать шесть богов не оставили нас, они прислали тебя. Это судьба, Моше - ты пришел, чтоб спасти всех нас и всю Латакию. Избавить ее от еретического "учения" и гнусных мятежников.

"Вот такие вот творились нехорошие дела. Беда никогда не приходит одна, а тут даже не беда - тут Катастрофа пришла вместе с Трагедией, прихватив за собой Конец Света. Пока люди в сердце Латакии и на востоке встречают врагов, пока там идет Шаули Емаир, война Отечественная, тут началась еще более страшная, Гражданская война. Север, одурманенный "учением", пошел на запад. Как я еще тогда уяснил из рассказа Председателя Совета, Беар и Яул не думали ни о благе Латакии, ни о ее будущем - они лелеяли лишь месть, и были настолько слепы, что даже вторжение врагов не могло заставить их отказаться от своих первоначальных планов.

А они знали об этом. Если Исса действительно в плену, он не мог не рассказать своим пленителям о том, что происходит в Пограничье - про ширай батхара, орду орд, прорвавшую Границу. Беар с Яулом, даже зная об этом, продолжали свое восстание, действительно поставив под угрозу само существование Латакии. Я никогда не говорил сам себе пафосные слова, типа "я должен их остановить любой ценой" или "я готов умереть за спасение Латакии". И я никогда не думал такие вещи. Ближе всего мне тогда была другая, более осторожная мысль: "я должен попробовать что-то сделать, вдруг что-нибудь и получится". Но сказал я другое:

- А где Исса? Может его можно как-то спасти? - спросил я.

- Магистра ширая Иссу держат в темнице замка Докен, он сейчас стал резиденцией "учителей", - ответил мне один из советников.

Я хорошо знал этот замок. Один из самых древних замков во всем Хонери, его стены выходили непосредственно на площадь у Башни Драконьей Кости. Это была резиденция одного из самых влиятельных аристократических родов Латакии, из которого вышло много прославленных шираев, и не только шираев. В этом роду были советники и аршаины, градоправители и богатейшие торговцы. Не удивительно, что именно замок Донек приглянулся бывшим магистрам. И не удивительно, что в его древних подземельях нашлись темницы, способные удержать даже такого могучего ширая, как Исса.

- Ждите. Я должен сам все осмотреть, - сказал я, и мы с Гобом ушли.

То есть мы не сразу ушли. Еще выслушали много замечаний и наставлений, мне говорили, что это самоубийство, что я объявлен, как член Совета, врагом Латакии. Объясняли, что я, по причине своей глупой благотворительности, слишком известная фигура, и меня обязательно узнают и выдадут. Но я не услышал все эти возражения. Во-первых, потому что верил в жителей Хонери - я не знал ни одного, кто бы в мою бытность главой благотворительной компании, говорил бы про меня гадости. Люди видели мое бескорыстие, видели, что мне деньги не приносят счастье, а приносит его помощь другим. И потому не завидовали. Это во-первых, а во-вторых - я с тех пор изменился. И без того тощий, превратился в швабру, на которое с горем пополам висела одежка. Волосы очень коротко постриг, почти налысо - просто один раз едва собственным огненным шаром курчавую шевелюру не подпалил, вот и решился на такой шаг. Только нос прежний остался. Ну и в-третьих - я видел людей на улицах. В тот день. Они шли, опустив голову, и не смотрели друг на друга. Делали вид, что кроме них никого больше в мире не существует, понуро спеша куда-то по своим делам. Только "истинные стражи Латакии" внимательно всех осматривали, но из них меня в лицо никто не знал, а по описанию, без портрета, не так-то и просто человека узнать.

Потому хоть я и рисковал, но риск оправдан. С этим даже Гоб согласился. Я должен был что-то узнать про Иссу, а случись неприятности - у меня есть магия, у Гоба ятаганы, как-нибудь выберемся. Только непонятно, куда… Не было в Латакии уже места, где можно спокойно отсидеться - страна закипела, и кровь уже начала обильно поливать эту многострадальную землю.

Когда мы уже были на улице, Гоб сказал:

- Лучше давай поспешим, Моше.

- Почему? - не понял я.

- А ты послушай! Только внимательно.

И я услышал. "А ты слышал, сегодня будут самого предателя-магистра казнить?" - сказал один прохожий другому. "Да", - отвечал тот, - "говорят, это он все беды последнего года на Латакию накликал!". "Я тоже это слышал, каким же он гадом оказался, а еще и магистр!" - с умным видом делал заключение первый, и они расходились дальше по своим делам.

"Иссу сегодня казнят!" - забил набат у меня в голове, и я, обгоняя быстрого Гоба, помчался в центр города. К Башне Драконьей Кости.

Тогда я не думал о собственной безопасности. Я не замечал, что в мою сторону бросали удивленные взгляды, а бегущий следом Гоб высказывал все, что он думает по моему поводу. Самым ласковым было "я же не это имел ввиду под "поспешим", Моше!" Но я боялся опоздать, а потому не слушал слова своего друга. Только потом я понял, что риск был совершенно неоправдан, тогда же эмоции взяли верх над разумом.

В центре города уже стояла огромная толпа. То есть мне она тогда показалась огромной. А в самом центре, у стен Башни, стоял помост. Мятежные магистры избрали для Иссы другую казнь, не такую, как для других шираев. Петля в последнее время стала слишком обыденна в Хонери, слишком много висельников, они уже не вызывали никаких эмоций, став привычным элементом городской жизни. Потому специально для Иссы соорудили огромную плаху, и палач, в котором я с удивлением для себя опознал ширая Беара, едва удерживал в трех руках сразу великанский топор.

А рядом стоял Яул, зачитывающий приговор, и десяток "истинных стражей Латакии", едва удерживающих закованного по рукам и ногам Иссу. Но я-то знал - не толстые цепи и не бывшие головорезы, внезапно получившие власть, сковывали этого могучего воина. Я помнил по школе Ахима Растерзала, как тогда еще безымянный Немой Гигант гнул металлические прутья и рвал цепи, не чета этим цепям. Я помнил, как Исса голыми руками разбрасывал вооруженных до зубов шираев, не чета этим наемникам. Не увидел я и магии со стороны Беара, сковывающей великого воина - и это было непонятно. Исса даже не пытался вырваться на свободу, но и сломленным он тоже не был, надменно смотря прямо в глаза своим палачам.

Но я все равно не мог просто стоять и смотреть, как казнят надежду Латакии, великого воина и полководца, а кроме того - моего друга. Я должен был что-то делать, и, пока Яул зачитывал приговор, мы с Гобом начали пробиваться сквозь толпу к помосту.

Я не смотрел по сторонам. Я грубо расталкивал людей, потому что они были для меня не людьми, а стервятниками, собравшимися посмотреть на казнь великого человека. И, когда меня ухватила чья-то старческая рука, я грубо произнес:

- Отвали, старик! - и попытался скинуть ее со своего локтя, но у меня ничего не получилось.

- Эх, молодежь-молодежь… Совсем страх и совесть потеряли, никакого уважения к пожилым, - произнес хорошо знакомый мне голос. - А ведь это и твоя вина, сталбыть, тоже! Не смог своему ученику привить даже элементарные истины, вот из-за таких, как он, и обесценилось в последнее время гордое звание аршаина.

- Моя вина, - ответил другой голос, который я и через сто лет помнить буду. - Я думал, что Моше хоть что-то для себя уяснил, а он как был соплей зеленой, так и остался…

- Араршаин Жан-Але, - повернувшись, я постарался изобразить вежливый поклон, что не очень легко сделать в густой толпе, - я прошу прощения за свою грубость. Я был ослеплен гневом и желанием спасти ширая Иссу, и… Жан-Але, Ахим - почему? Я не знаю, как вы здесь оказались, но если мы все собрались вместе, мы можем попробовать спасти Иссу, и…

- Все не так просто, Моше, - грустно вздохнул старик. - Ахим, я был не прав - ты воспитал достойного ученика, который не стал спрашивать, как мы здесь оказались, а первым делом извинился, как и должен был поступить истинный шаин. Потому властью, данною мне, я провозглашаю тебя аршаином.

- Да это может и подождать, - отмахнулся я, только тогда заметив, что не только Жан-Але и Ахим. Все мои школьные учителя - аршаины Ли, Хармид Хомтрий, Фимар, Мало Поел, даже Лима, со своими неповторимыми зелеными волосами и похожими на щупальца руками - были тут. Им не нужно было маскироваться - они не были знамениты и ничем не выделялись из пестрой толпы жителей Хонери, собравшихся просто посмотреть на казнь.

- Жан-Але, Ахим - если мы все собрались тут, то можем напасть на магистров, вырвать у них из рук Иссу и скрыться. Я не думаю, что охрана сможет совладать с таким количеством опытных аршаинов, и…

- Не все так просто, Моше, - грустно покачал головой Жан-Але. - Не все так просто. Ты что, до сих пор не понял?

- Не понял что? - удивился я.

- Не в мятежных магистрах все наши беды. И не в "истинных стражах Латакии". Неужели ты думаешь, что Исса не смог бы сам сбежать из темницы? Или мы с радостью ждем его смерти? - спросил Жан-Але.

- Не отвечай, Моше, - остановил меня Ахим, - а лучше посмотри на Иссу внимательно. На него, на Беара, на Яула - скажи, что ты видишь? Нет, не так - не на поверхность смотри, а вглубь. Ты был одним из моих лучших учеников, у тебя это должно получиться.

Я тогда не понял, что значит "смотреть вглубь". Ахим этому никогда не учил, он имел ввиду явно не просто магическое зрение, а что-то другое. Я глубоко вздохнул. Что имел ввиду Жан-Але? Что на самом деле происходит? Я постарался увидеть все происходящее в другом свете, абстрагироваться от того, что два безумных мятежника собираются отрубить голову моему другу, что возбужденная толпа ждет этого мига. Мои глаза встретились с глазами Иссы - и ширай улыбнулся мне. Мне показалось, что я все понял.

- Обреченность. Это обреченность? - тихо спросил я.

- Не обреченность, - столь же тихо ответил Жан-Але, - а неизбежность. Исса прекрасно понимал, на что он идет, когда ехал в Хонери. Я говорил с ним. Он знал о ловушке, о том, что ему тут грозит верная смерть. Но это должно было произойти. Ты помнишь Предсказание, Моше?

- При чем тут… - начал было я, и тут же вспомнил, - "Найдет император на плахе покой…"

- Да. Магистр Воинов Пограничья и Багряной стражи Храма, ширай Исса найдет вечный покой на плахе. Это должно было произойти, и это произойдет - не сейчас, так потом. Не мятежные магистры станут его палачами, так ты, или я, или Ахим. Предсказание дает определенную свободу трактовки, но события, в нем описанные, произойдут, как бы мы все не старались обмануть судьбу. Исса знал, на что шел. Это был его сознательный выбор, а Беар с Яулом… Да, они сильны. Но не в них наша беда, Латакия умирает, а они - лишь слепые орудия судьбы.

- Тогда зачем вы здесь, если ничего нельзя изменить?

- Моше, ты так ничего и не понял, - горько вздохнул араршаин. - Мы собрались здесь как раз для того, чтоб этого не произошло. Чтоб Латакия устояла в грядущем катаклизме. Предсказание дает шанс на спасение, но те беды, что оно пророчит, свершаться в любом случае, как бы мы не пытались их предотвратить.

- Ущербная логика, - тихо, что только я его расслышал, буркнул за моей спиной Гоб, который все время разговора делал вид, что его тут не существует.

Я сейчас пишу дневник, и даже не знаю, прочитают ли его когда-нибудь. Но если это случиться, я хочу спросить, вы когда-нибудь стояли на казне друга? Нет, не лучшего друга. Я мало общался с Иссой, в школе Растерзала мы молча сидели рядом на занятиях и кивали друг другу головой в знак приветствия, а следующая наша встреча вообще происходила в обстановке, не способствующей дружественному общению. Исса стал моим другом заочно, я был наслышан о его боевых подвигах и заслуге в том, что этой зимой Латакия устояла и враги были задержаны. Я восхищался этим человеком, который действительно заслужил звания героя. А теперь ждал, пока его казнят. И ничего не делал. И другие мои знакомые тоже стояли рядом, и ничего не делали. И сам Исса молча слушал приговор, и тоже ничего не делал. Очень непонятное чувство. Правильно мне потом сказал Гоб: "Иссу не убили на площади, он уже был мертв". Для всех своих друзей и знакомых, даже для себя самого. Только я один тогда этого и не мог понять, все еще порываясь спасти человека, которым сам, добровольно, принес себя в жертву. Причем лишь потому, что "так велит Предсказание". Совершенно верно заметил Гоб, ущербная логика, "если судьбу нельзя изменить, то ее не стоит даже пробовать менять, потому что судьба неизменна". Но в чужой монастырь со своим уставом не ходит. Я бы мог, конечно, попробовать сам спасти Иссу, но тяжело спасать человека, решившего умереть. Вот и приходилось стоять и ждать, пока моему другу отрубят голову. "Отдавать последнюю честь герою", как назвал это Жан-Але, или "наблюдать за экстравагантным самоубийством", как обозвал то же самое Гоб.

Я не вслушивался в те слова, что читал Яул. Мельком долетали всякие обвинения в "угнетении трудового народе", "предательстве Латакии", "целенаправленном геноциде против собственного народа". И так было понятно, что Иссу обвинят во всех смертных грехах, а если сейчас случиться затмение, то и тут найдут его вину. Приговор был частью представления для толпы. Ни у кого не должно было быть сомнений, что казнят не народного героя, а главного предателя, по вине которого обрушились все беды последнего времени. Каждое слово обвинения было настолько лживым, что только бархатный, заволакивающий тихий голос Яула и мог заставить в его правдивость. На меня вся эта риторика не действовала, потому что я знал правду.

Потому я смотрел в глаза Иссе. То есть, конечно, нас отделяло добрых пятьдесят метров, но я глядел на гиганта и пытался понять, зачем он это делает? Генерал, главнокомандующий, знающий, что он сейчас нужен в войсках, идущий добровольно на позорную смерть… Для меня это до сих пор загадка. Может потому, что я - шмон, я гость Латакии, а Исса тут родился и вырос, и для него "очевидно", что оспаривать решение высших сил человек не имеет права. Я не знаю.

Когда Яул закончил читать приговор, над городом повисла тишина. Казалось, что никто вокруг даже не дышит. Я думал, что на этом все уже закончилось, и теперь произойдет сама казнь, но мятежные магистры решили, видимо, соблюсти некоторые формальности и хотя бы видимость законности происходящего.

- Осужденный Исса, - обратился к гиганту Яул, - ты имеешь право на последнее слово. Хочешь ли ты признать свою вину или и дальше будешь упорствовать в своей ереси?

Хороший ход. Что бы Исса не сделал - в любом случае это обернется против него самого. Промолчи он, начни оправдываться или обвинять Беара с Яулом - в любом случае в памяти свидетелей останется злодеем, который даже на пороге смерти не захотел покаяться.

- Да, я скажу свое последнее слово, - ответил гигант, и усмехнулся.

Исса бросил взгляд на толпу. Я не знаю, может мне показалось, теперь этого уже не узнать никогда, но было такое чувство, что он смотрит точно на меня. Не на Жана-Але, не на Ахима, не на Гоба, не на учителей магической школы или граждан Хонери, а на меня. И слова его были обращены как будто лично мне.

- Я не виню Беара и Яула в своей смерти, - сказал он. - Они лишь слепые орудия, мы же не можем обвинять меч, попавший в руку врага. Я не испытываю к ним злости и не жажду отмщения, как не жаждут отмстить иссушающему солнцу или холодной зиме. Я прощаю их искренние заблуждения, как прощают родители детей, несмышленых, но все равно родных. Да будут свидетелями моих слов все тридцать шесть богов, я никогда не предавал Латакии, так не предам же я ее и в этот раз, призывая к братоубийственной войне. Я ухожу в тяжелый час для моей родины, когда сами небеса ополчились на землю, и я не стану брать на свою душу грех, призывая проливать чужую кровь. Я ухожу, но я верю в тех, кто остается - я верю, что Латакия будет спасена, и вновь над нашими головами будет безоблачное небо. Над вашими головами. Я ухожу с чистой совестью, как человек, который достойно прожил свою жизнь, как ширай, который верой и правдой нес свою службу. Мое время прошло, мой долг в этой жизни исполнен. Я не боюсь смерти, потому что умираю во имя родины. Слава Латакии, слава тем, кто готов взять на себя тяжкую ношу спасения нашей родины!

Я тогда еще с ехидцей подумал: "ну что, Яул, уел тебя Исса!". И действительно. Мятежный ширай не нашелся, что ответить на речь гиганта - не сморить же с пожеланием славы Латакии или безоблачного неба над головой. Даже обвинения в "предательстве" после такой речи не звучат, как можно обвинить в предательстве человека, который только что простил собственного палача? Яулу нечего было сказать, но он и не стал портить торжественность момента какими-то словами, жестом отдав приказ подвести Иссу к плахе. "Истинные стражи Латакии" бросились выполнять приказ своего учителя и господина, но сколько они не старались - даже сдвинуть с места магистра им не удалось. Исса, закованный в цепи, лишь стоял и улыбался. И только когда стражники поняли бессмысленность своих пустых потуг, гигант сам, гордой поступью, подошел к плахе и склонил свою голову. Не знаю, как у других, а у меня даже возникло такое ощущение, что это не "учителя" казнили магистра, а он сам снисходительно позволил, оказал такую честь, отрубить себе голову. Судя по общему ропоту в толпе, такое ощущение возникло не только у меня. Даже на лице Яула (про лицо Беара не скажу, оно было под маской) возникло легкое недоумение, но он с ним быстро справился, кивнув своему приятелю, чтоб тот рубил.

Когда топор поднялся, я зажмурился. То есть мне уже не раз приходилось видеть смерть. И тяжело больных людей, мечтающих об исполнении своей последней мечты. И молодых солдат, убитых серокожими врагами. Но вот так, в парадной, напыщенной обстановке мне совершенно не хотелось смотреть на смерть, да еще и своего друга. Я даже думал, что с закрытыми глазами повернусь и уйду, не оборачиваясь, но общий удивленный, потрясенный вдох, пронесшийся над толпой, невольно заставил меня открыть глаза. Я ожидал, что увижу обезглавленное тело и голову, которую Беар будет держать в одной из своих рук, но ничего подобного.

Иссы не было на помосте. Ни живого, ни мертвого. А там, где еще совсем недавно было его тело, в воздухе висело лишь облако праха, слабо напоминающее своими очертаниями склонившего голову человека. А потом ударил порыв северного ветра, и даже эта иллюзия исчезла - прах развеялся над площадью, как будто никогда и не существовало такого человека, как ширай Исса.

Но я не обманывался, что он остался жив. Что бы ни произошло с бывшим магистром, там, на плахе, он умер, последней своей волей отдав все жизненные силы в мое распоряжение. А их было много. Очень много. Такого бурного потока некросилы я никогда не получал ни до, ни после этого.

- Он, конечно, клоун, но может это и к лучшему, - тихо за моей спиной пробормотал Гоб, а когда я, удивленный, обернулся, объяснил. - Этот твой дружок, Жан-Але, настоящий клоун. Вместо того, чтоб спасти человека, предпочел сжечь его труп магическим огнем. Но может это и к лучшему. Исса не заслужил того, чтоб над ним после смерти потешались, а эта парочка явно не собиралась оставлять тело в покое. Придумала бы, что с ним делать, фантазии не занимать. Хоть в чем-то утерли им нос.

Вот так вот эта казнь абсурдно началась, абсурдно прошла и абсурдно закончилась. Никто ничего не добился. "Учителя" вместо наглядной демонстрации получили ползущие по народу слухи, где судьба Иссы каждый раз немного приукрашалась, пока не дошло до того, что он из-под лезвия топора живым на небо вознесся. А мы потеряли главнокомандующего, за которым, собственно говоря, я в Хонери и приехал.

Ехать назад, на восток, смысла не имело. А потому я остался вместе с другими магами, собравшимися тут, чтоб обсудить судьбу мира. Тут ведь не только весь преподавательский состав школы Ахима Растерзала собрался. Как мне рассказали, все последнее время Жан-Але как раз тем и занимался, что мотался по всей Латакии, собирая аршаинов, на которых он мог положиться. Ему просто, хоть старик, а с крыльями - за пару дней всю страну из конца в конец перелететь может. Когда все это начиналось, Хонери был еще в наших руках, а потому и место сбора было выбрано именно тут. А потом, когда пришли мятежники, менять его никто не знал. Аршаины не боялись "истинных стражей Латакии", всегда могли отвести взгляд или надеть личину. Другое дело, что почти никто из них не имел опыта боевой службы, все боевые маги, что остались, сейчас сражались против врагов. Но уж о себе позаботиться каждый аршаин мог.

Меня тоже позвали на их "совет". Так назывались ежедневные посиделки, где, под председательством Жана-Але, они все дружно пыжились придумать, как страну спасти. И Гоб с нами пошел. Я его сразу представил, как надежного человека, который не выдаст, а этот гоблин кривоногий только улыбался. Он умеет так улыбаться, что со всем согласишься, лишь бы свои гнилые клыки перестал демонстрировать. Впрочем, "представил", это хорошо сказано. На самом деле со многими магами Гоб был знаком, а с Ахимом вообще обнялись, как старые знакомые. Как оказалось, они старые приятели, "вместе землю зубами грызли", как сказал Гоб, а Ахим добавил: "и носом, ты не забывай, и носом!", после чего они дружно рассмеялись. Так ни один и не признался, что там за история такая была.

Местом своего сбора "маги всей земли" выбрали один из дворцов, ранее принадлежавший средней руки аристократам, а теперь "сгоревший". Якобы сгоревший, то есть снаружи он выглядел как руины, не привлекающие особого внимания, таких по городу много встречалось. А на самом деле это был элементарный морок, и внутри все было целым. Впрочем, "элементарный", это я несколько приуменьшил. На самом деле далеко не элементарный, все же среди мятежников встречались люди с магическими способностями, а тот же Беар был магом огромной силы. Это был шедевр магического мастерства, которым его создатель, араршаин Жан-Але, вполне мог гордиться. Хотя я его сразу распознал. Даже Ахим удивился, как это мне так удалось, он даже пошутил, что у меня "глаз, как дыхание дракона - в глубину проникает". Впрочем, в каждой шутке есть доля правды, в чем я впоследствии смог сам убедиться.

Тут мы с Гобом, наконец, смогли отдохнуть после долгой дороги и не очень приятного дня, но долго бездельничать нам не дали. Скоро должно было начаться очередное заседание, куда мы тоже были приглашены, мало того - меня попросили сделать доклад по ситуации на востоке. Я пытался спихнуть на Гобы, ссылаясь на свою усталость, но не тут-то было. Этот горбатый гоблин даже улыбаться не стал, а совершенно невинно пару трюков со своими ятаганами показал, что и ежу стало бы понятно - этот за других вкалывать не привык.

Пришлось мне выступать. То есть в этом ничего страшного нет, я и на земле немало участвовал в театральных постановках, и в Совете Латакии заседал, а во время моей жизни в Пограничье даже пару раз просили перед войском речь держать. Но я всегда хотя бы готовился, заранее обдумывал, что и как говорить, а тут экспромт вышел. Плюс аудитория не очень, разношерстная, каждый аршаин весь себя самым умным считает. Им мало просто слушать, они еще и вопросами постоянно перебивают, а потом между собой шептаться начинают. Да еще и Гоб сидит, наблюдает насмешливо, как я выкручиваюсь. Жан-Але, совсем старика сломали последние события, сидел все время рядом, и молчал, как будто его тут и нет. Я уже злиться начинал, но тут вовремя Ахим на помощь пришел. Этот как встал, как высказал все, что о культуре собравшихся думает, что они до конца моего рассказа как мыши сидели, только глазами и хлопали.

Часть из того, что я рассказал, маги и сами знали, доходили своими путями слухи, а вот слова про Шаули Емаир стали для них новостью. Они догадывались, что Граница будет прорвана и войско шираев не сможет удержать врагов в Пограничье, но даже помыслить не могли, что это в партизанскую войну выльется. Думали, что будет планомерное отступление, как военных, так и гражданских - собственно говоря, если бы не я, то так, наверно, и произошло бы.

А когда меня опять начали вопросами заваливать, да так, что язык заплетался, вновь Ахим выручил. На этот раз он был не так груб, предложив собравшимся выслушать другие новости, пришедшие за сегодня.

Я сел рядом с Гобом, и приготовился слушать, но новость была всего одна. Совсем молодой аршаин, мой ровесник, вышел за трибуну и сказал:

- Только что пришли вести с юга. Серьезная эпидемиологическая обстановка привела к закономерному результату, а именно - в результате необдуманных действий в сфере решение вопросов обеспечения дезинфекционных работ в пострадавших в зимнее время поселениях возникли очаговые источники тяжелых заболеваний некоторых видов крупного рогатого скота…

Нет, на самом деле, понятно, что говорил он не так. Просто если переводить всю ту заумь, что этот всезнайка высказывал, на русский язык, то примерно такое и выйдет. Не только мне это было скучно слушать, а и остальным, тем более мы уже с первых слов поняли, что произошло. На юге Латакии началась крупнейшая за историю страны эпидемия домашнего скота (с летальным исходом), которая стремительными темпами продвигается на север. Собственно говоря, эту новость уже так давно все ждали, что она даже удивления не вызвала. "И скот, словно вор, украдет лютый мор" - пока Предсказание не давало поводов усомниться в своей правдивости, и все, что оставалось делать - ждать, пока пересохнут реки и начнется настоящий голод, от которого будут пухнуть "и старец, и млад".

То есть это магам оставалось делать. Я, вообще, люблю все новое, но их "совет" мне за одно заседание до чертиков наскучил. Если в прошлом, Совете Латакии, мы хоть делом занимались, то тут люди просто чесали языками, и собравший всю эту говорильню Жан-Але, наверно, и сам был не рад своей идее. Но отступать ему уже было поздно, пот и приходилось хоть как-то пытаться направить деятельность аршаинов в конструктивное русло.

Это все мне Ахим объяснил. Он пришел в нашу с Гобом комнату, и сказал:

- Ты не обижайся на Жана-Але, он уже стар, а решил такую ношу на свои плечи взвалить. Мы ему помогаем, чем можем, но я и сам не верю, что эту толпу можно превратить в реальную силу. Я ведь потому когда-то и ушел от остальных магов, организовав свою школу, что они все слишком закостенели. Они, хорошие в принципе люди, не видят ничего, дальше своего носа, и сколько мы не пытаемся с Жаном-Але раскрыть им глаза… Пока без толку.

Ахим много чего говорил. Он рассказал, как к нему прилетел араршаин, вынудивший Растерзала покинуть свое добровольное затворничество в стенах школы и вернуться к жизни Латакии. Рассказал, как ему больно было бросать учеников, оставляя их на таких, как шаин Здас и шаин Сис - они у меня еще в свое время лабораторные работы вели. Рассказал, как тут, в Хонери, им с Жаном-Але приходилось вылавливать прибывающих аршаинов, вечно витающих в облаках и не сразу способных заметить, что в городе поменялась власть и начались масштабные чистки инакомыслящих. О чем Ахим ни слова не сказал, так это о Иссе. Из чего я заключил, что он, шмон, как и я, тоже осуждал поступок ширая, но не мог ничего с этим сделать.

- Ахим, - сказал я, когда мой учитель закончил свою речь, - я не хочу тут сидеть. Я не умею открывать другим глаза, вы с этим вправитесь все равно лучше.

- Да, это будет правильный выбор, - согласился Растерзал. - Если кто и может сейчас что-то сделать, то это ты. Нет, я не думаю, что ты и есть "святой и безгрешный юнец", но чтоб он пришел, и спас наш мир, мы тоже должны что-то делать. Я не буду давать тебе никаких наставлений, ты сам понимаешь, что должен быть осторожным и что любая твоя ошибка может стать тем камнем, который вызовет лавину. И не только твоя. Латакия балансирует на краю пропасти, и от каждого из нас зависит, сможет ли она устоять.

- Гоб, ты пойдешь со мной? - спросил тогда я у своего друга. - Предупреждаю сразу, то, что я собираюсь сделать, тебе может не понравиться, мало того - стоить жизни нам обоим.

Конечно, я и тогда понимал, что это риторический вопрос. Загадочно выковыривая своими огромными клыками нечто серо-буро-малиновое из ушей, Гоб лишь улыбнулся в ответ, подтверждая, что та просто теперь ему от меня не отделаться.

Мы еще долго говорили с Ахимом, а потом пришел Жан-Але, и они вдвоем выполнили формальности, после которых я мог уже на законных основаниях зваться не шаином, а аршаином. Впрочем, меня и так иначе никто уже давно не звал, так что это действительно была лишь дань традиции, не более. И правильно. Я тоже считаю, что даже в такие тяжелые времена не стоит забывать о мелочах, оставляя все на "послевойны".

Потом все ушли, а мы с Гобом завалились спать. Так прошел один из самых тяжелый дней в моей жизни, но я еще засыпая знал, что следующий день будет не легче.

Рано утром мы ушли из замка, и направились не куда-нибудь, а в больницы, приюты и другие места, где меня все знали и помнили. Причем я шел совершенно открыто, с гордо поднятой головой, а Гоб за мной тенью скользил. Если это страшилище перекошенное можно тенью назвать. С приходом новой власти все мои сбережения, естественно, оказались разграблены, все мое имущество конфисковано, но мне оно и не нужно было. Люди, к которым я приходил и которые узнавали во мне "исполнителя последнего желания", не просили золотых гор или райских садов. Пришли тяжелые времена, и желания стали проще. Особенно меня поразила одна мать, попросившая, всего лишь, накормить ее детей. Я пообещал не просто их накормить, а и позаботится, чтоб с ними и дальше все было в порядке, после чего счастливая мать умерла, одарив меня очередной порцией жизненной силы.

Я вообще давно хотел составить, как в компьютерных играх, в которые играл в детстве, этакую "шкалу магии", где как-то численно описать свой внутренний резерв "маны", сколько мне приносит одна добровольная жертва, сколько нужно на то или иное заклинание, сколько я могу черпать из собственных резервов. И так далее. Но так до сих пор и не получилось. Как обычный человек не может сказать, сколько калорий он получил во время обеда, так и я не мог оценить, сколько в меня вошло магии. Чувствую, что "сыт", а других инструментов, кроме интуиции мага, тут еще никто не смог придумать. Ахим говорил, "если ты думаешь, что твоих сил хватит только на дюжину заклинаний, то ты не никогда не станешь аршаином".

Долго мне, естественно, работать не дали. Может даже никто не доносил, просто меня еще на прошлый день хоть кто-нибудь да должен был опознать, а тут я появился в местах, где меня знал каждый, да еще и занимаясь своим прежним делом. Понятное дело, что поползли слухи, которыми по долгу службы обязаны были заинтересоваться "истинные стражи Латакии". Так и вышло. Буквально через несколько часов в палату, где я беседовал с очередным больным (по-моему это был молодая зеленокожая девушка, умиравшая от многочисленных побоев, но точно не помню), ввалились солдаты, которые нас с Гобом схватили и увели. То есть условно схватили. Они сделали вид, что нас поймали, а мы - что поймались. То есть меня бы они может и схватили, но Гоб решил по-своему, а спорить с озверевшим улыбающимся гоблином, размахивающим двумя ятаганами, никто не рискнул. Да мы и не сопротивлялись, только попросили, чтоб нас, прежде чем в темницу кидать, на встречу с "учителями" доставили.

Я был уверен, что Беар и Яул захотят лично поговорить со мной, и не ошибся. Бывшие магистры и шираи, а ныне духовные наставники "учения", согласились нас принять. Причем, судя по всему, и мое появление в городе, и открытое желание поговорить с ними стало для "учителей" полной неожиданностью. Не скрою, и для меня тоже - еще менее суток назад я и сам не думал, что так поступлю.

- Что ты хотел нам сказать, приспешник шираев? - спросил меня Беар, когда мы остались наедине. То есть условно наедине. Два на два - "учителя", Гоб и я.

- Оставь эту риторику, Беар, - отмахнулся я. - Я пришел не как враг, и кому, как не тебе, знать об этом. Неужели ты забыл меня?

Беар задумался, но наконец в его глазах мелькнула искра узнавания.

- Да, я вспомнил - ты один из тех шаинов, приспешников шираев, которые прошлым летом шли в Пограничье, что там предать…

- Оставь, Беар! - остановил я "учителя", пока он сам себя не завлек своей риторикой. - То, что было, прошло. Ты тогда тоже был шираем, но ведь теперь ты осознал свою ошибку? Помнишь те слова, что ты мне сказал во время нашего похода? "Была б моя воля, я бы отказался и от того, чтоб меня величали шираем - я просто человек, но мир пока еще не готов к этой простоте". Это ведь твои слова, тогда я их еще не понял, и только недавно до меня дошла вся глубинная суть этой мысли. Ты ведь еще тогда, когда не осознал истинной сути шираев, уже был готов отказаться от этого постыдного знания, став простым человеком.

- Да, это мои слова, - подтвердил Беар, скорее даже не мне, а Яулу, который с интересом вслушивался в нашу беседу. - Но я помню и другое. Я помню, что ты был вместе с вождем предателей Иссой и его подлым слугой Жаном-Але, позорящим звание араршаина.

- Беар, - ответил я, - ты ведь умен - ты не можешь не понимать, что у меня не было другого выхода. Но ты не можешь не знать, что я не остался с ними, смотреть, как они в Пограничье пьянствуют, вместо того, чтоб готовиться к нападению врагов. Беар, я ведь помню, что ты от всей души хотел поднять всю Латакию, чтоб остановить врагов - а вместо этого Исса и Жан-Але остановили тебя, и сами полегли, и не смогли остановить врагов. Яул, - у меня были и для него слова, - я знаю, что ты был лучшим магистром Воинов Пограничья, а стоило занять предателю Иссе этот пост - и все, что ты творил годами, рухнуло в один миг. Я ведь только что из Пограничья, и видел, что враги прорвали границу. Трусливые шираи заперлись в замках, даже не вспомнив о своем народе, а тот, кто призван был ими командовать, бежал сюда, чтоб встретить достойный конец.

- Да, все так и должно было случиться, - ответил мне Яул. - Только мы с Беаром и служили Латакии, а не своей гордыне, за что и поплатились, пока наконец не открыли людям истину.

- Не только вы, - горько вздохнул я, - не только вы были обмануты шираями, и не только вы потеряли то, что имели, о их вине. Вы лишились лишь званий и заслуженной славы, а столь благородным людям не стоит скорбеть о такой мелочи. Я же потерял по их вине нечто большее. Послушайте мою историю.

После чего я в очередной рас пересказал свою жизнь в этом мире. С того момента, как меня на дороге встретил ширай Хомарп. Я рассказал, как он был груб с нами, со мной и Авьен, как мы вынуждены были бежать и скрываться. Как Хомарп преследовал нас и угрожал смертью сыновьям моего друга Норру, который рискнул нас спасти. Я рассказал, как мы с Авьен выучились магии, а когда нас погнали из магической школы - пошли в услужение к шираю Кесарру, чтоб удовлетворять любые его прихоти и прислуживать во время грандиозных попоек, которые он устраивал вместе со своими приспешниками. Я рассказал, как меня и мою даву погнали на войну, не спросив нашего желания, рассказал, как затуманил мои мысли араршаин, отдав в услужение своему приятелю-Хомарпу. Рассказал о том, как мы приехали в Хонери, где выполняли любые прихоти ширая, не осознавая того, что нас используют, как рабов. И о своей службе в Совете, куда меня затащили обманом и угрозами, я тоже рассказал. Рассказал о зиме, когда я, невзирая на все сложности, помогал простым людям, ничего не прося в замен.

- Но тогда еще мои глаза были закрыты, - говорил я, - и лишь весной я смог прозреть. Именно весной, волею судьбы, я встретил своего старого друга, Норра, человека, который не побоялся гнева шираев и спас нас с Авьен в первые дни. Мы встретились, и как не пытались враги омрачить нашу дружбу ложными речами, это была встреча старых друзей, на которой мы говорили искренне и душевно. Норр рассказал мне все о новом учении, тогда я еще пытался спорить, я не верил, что ложь может быть столь масштабна, и сети обмана столь глубоко опутать всю Латакию. Мы расстались с Норром как друзья, но когда я вернулся домой, произошло то, что я даже не мог представить в страшном сне. Ширай Хомарп, чувствуя, что время его приходит к концу, понимая, что конец власти шираев неизбежен, решил спастись, ударив меня по самому ценному - по моей любимой, даву Авьен. Он похитил ее и тут же ринулся прочь из города. Беар, Яул - я повторюсь еще раз - вы потеряли лишь титулы и славу, я же по вине ширая потерял самое ценное, что у меня было в этом мире - мою любовь. Я знал Авьен, она была настоящей даву, а даву никогда не оставит добровольно своего шмона. Ее увезли силой, в порыве гнева я бросился прочь из города, бросив предательский совет и все, что имел, но так и не смог их нагнать. Там, в дороге, судьба свела меня с Гобом - он сам может рассказать о своей жизни и о том, сколько зла причинили ему шираи. Мы были в Пограничье и видели, как шираи трусливо прячутся по замкам, а враги несметными ордами рвутся в Латакию. Уже тогда я окончательно понял всю глубинную суть учения, и отправился назад, в Хонери, где вчера пришел на казнь дважды предателя Иссы - он предал не только те слова и клятвы, которые давал как ширай, он предал самих шираев, трусливо бросив их в обреченном Пограничье и бросившись сюда, на запад, в пустой надежде спасти свою бессмысленную жизнь.

Я видел, что с каждым моим словом недоверие ко мне со стороны "учителей" постепенно сменяется радостью. Еще бы. Ведь я не просто говорил то, что они хотели услышать - я не лгал, лишь слегка искажая акценты - а у них теперь появилась огромное количество новых аргументов, свидетельствующих о гнете шираями простого народа и их преступной натуре. Я был уверен, что скоро история с "невинной девой, похищенной из объятий любимого вероломным шираем", станет обязательным пунктом в агитационных речах. Я не знал точно, что слышали обо мне эти два человека, а они наверняка должны были слышать немало, ведь среди бывших советников были и их люди, но что бы они не знали - меня нельзя было поймать на лжи, потому что я говорил почти правду. Но этого было еще мало. Я должен был доказать Беару и Яулу, что предан их учению всей душой, а потому я закончил свою речь такими словами:

- Я слышал многое про вашу борьбу с шираями и их приспешниками, и хочу вам помочь. Не знаю, насколько будет ценным это знание - но вчера, когда я вернулся в город и отправился в свой офис, там укрывался в полном составе весь предательский Совет Латакии, выжидая удобного момента, чтоб подло ударить вам с спину, исподтишка нанеся ядовитый удар. Я не знал, как связаться с вами, не вызвав подозрений со стороны преданных им людей, которые, наверняка, еще остались в городе, а потому вынужден был выждать удобного момента, чтоб рассказать вам это.

В глазах "учителей" вспыхнули радостные искры - видимо, упущенные советники, которые слишком много знали, были для них головной болью. Причем "учителя", еще недавно бывшие врагами, за последнее время настолько сблизились, что им было достаточно одного взгляда и пары слов, чтоб вынести свой вердикт. Яул ушел отдавать приказы, а Беар обратился ко мне:

- Мы рады, что такой человек как ты, шмон аршаин Моше, на нашей стороне. Твои слова были полезны для нашего дела, теперь же говори, что ты хочешь от нас.

- Беар, - ответил я, - не чины, не титулы и деньги красят человека, а дела. Мне не нужна власть и дворцы, я никогда к этому не стремился. Я лишь хочу заниматься тем, что всегда было для меня самым дорогим - помогать простым людям. Не угнетая народ, как делали шираи, а служа ему по мере своих скромных сил. И я прошу разрешить мне продолжать исполнять последние желания людей, ничего не прося взамен. И еще - если вдруг вам станет что-нибудь известно про судьбу даву Авьен - сообщите мне. Я должен ее спасти. А если вами будет пойман ширай Хомарп, то дайте мне с ним самому поговорить - у меня накопилось слишком многое, что я ему должен сказать.

- Шмон аршаин Моше, - своим громовым голосом гордо возвестил Беар, - твои желания благородны, ты волен в своих действиях и тебе будет оказана любая помощь, которую ты попросишь, потому что нет ничего более святого в Латакии, чем жизнь человека. Я же со своей стороны даю тебе слово, что как только мне станет известно что-либо про твою любимую или этого предателя Хомарпа, тебе дадут знать.

- Благодарю тебя, Беар.

Потом нас отвели в гостевые покои, где нам теперь предстояло жить. Я не знаю, что наговорил "учитель" Беар своим солдатам, но весь о нашем высоком статусе разнеслась очень быстро, и все "истинные стражи Латакии" кланялись нам с Гобом почти так же низко, как и самим "учителям". Когда вернулся Яул, то я узнал, что бывший магистр не успел - кто-то предупредил советников, и они успели скрыться буквально за несколько минут до того, как за ними пришли солдаты. Маги смогли это точно определить, но взять след не смогли - над его сокрытием поработал как минимум араршаин. А так как такой был всего один на всю Латакию, то теперь Беар с Яулом точно знали - Жан-Але в Хонери и ведет подпольную борьбу.

Когда же мы с Гобом наконец остались наедине, и я убедился, что нас никто не подслушивает, мой кривоногий приятель сказал:

- Моше, это было великолепно. Знаешь, я с каждым днем все больше восхищаюсь тобой, ты ведь далеко не так прост, как мне показалось во время нашей первой встречи в лесу. Я бы даже сказал, что ты не безнадежен, и если немного постараться - из тебя можно вылепить хорошего человека. Например такого, как я.

- Спасибо за комплимент, Гоб, - устало ответил я. - Знаешь, наверно, это был самый безумный поступок за всю мою жизнь, и я до последнего момента не верил, что Беар с Яулом настолько сами уверовали в свое "учение", что способны простую лесть принять за чистую монету.

- Зато я об этом знал, иначе бы тебя остановил. Хотя, ты прав - это был второй по безумности, но и второй по гениальности поступок в твоей жизни. Самый безумный - это когда ты в ширай эрэц ввязался, даже не представляя, что это такое.

- А первый по гениальности? - спросил я, уже смутно догадываясь, какой услышу ответ.

- Ну естественно, когда ты ко мне за помощью обратился! - радостно осчастливил меня Гоб, впрочем, от этого самовлюбленного, вечно всем довольного гоблина другого ждать и не приходилось. - Ну, Моша, а теперь порадуй, какие у тебя дальнейшие планы по подрывной деятельности в стане врага?

- Никаких, - пожал плечами я. - Я же все еще Беару рассказал - буду людям помогать, ждать, пока про Авьен или Хомарпа что-то известно станет… Или ты думаешь, что я ему солгал?

- Ни на миг не сомневался! - усмехнулся Гоб, не уточнив, в чем именно он не сомневался. Вот и понимай, как хочешь.

Впрочем, я действительно не собирался ввязываться в политику. Потому что как бы не звучали глупо слова аршаинов про "обреченность" и "неизбежность судьбы", в одном они были правы. Угроза Латакии, где я оказался и покинуть которую пока не видел никакой возможности, исходила не от озлобленных магистров, не от голода и моровых поветрий, не от серых врагов, а от чего-то намного более страшного и неизбежного. Того, что написало на стенах Башни Драконьей Кости Предсказание, и теперь строка за строкой выполняло свои угрозы.

И искать ответ я тоже должен был там. В Башне. Ключ от которого в Багряном Храме. Путь к которому (ключу, не храму) знают лишь магистры Багряной стражи Храма, один из которых, Исса, не далее как вчера был обезглавлен, а второй, Беар, сошел с ума и искренне возомнил себя новой мессией, способной принести в мир благоденствие, утопив его в крови шираев и их приспешников.

Я тогда не стал говорить об этом Гобу. Он хоть и друг, которому можно довериться, но такие планы даже ему было знать ни к чему. Для всех, кто живет в Латакии, фразеологизм "зайти в Башню Драконьей Кости" означает "пропасть без вести" или "умереть". Но я верил, что если где и существует ответ, где и описан путь к спасению - то только в Башне. Ведь не даром же пошли легенды про великую мудрость, которую там можно найти - в таком сказочном мире, как Латакия, где временем правят древние Предсказания, такие легенды не возникают на пустом месте.

Даже в моем родном мире есть абсолютно достоверные факты, что к совам преданий следует прислушиваться. Самый известный - феномен дагонов. Это африканское племя в начале 20-го века четко знало, что Сириус систем трех звезд, из которых две карлики из тяжелого вещества. Все их придания записаны этнографической экспедицией, причем это была экспедиция уважаемого научного общества. Один из карликов открыли спустя 50 лет. В мифах дагонов все описано детально. Орбитальные радиусы, маленькие звезды, тяжелые настолько, что "сто мужчин не поднимут мельчайшую крупинку их вещества" и так далее. Точность просто потрясающая. О том, что существует Сириус-3, ученые начали догадываться лишь в начале двадцать первого века. Вычислили математически.

Если же в мире компьютеров и атомных станций наука уважает сказки дикарей, то почему бы и тут, в мире магии, мне не поверить в древние легенды? Тем более, другого пути я не видел, и верил, что с остальными проблемами люди как-нибудь справятся и без меня. Да и вождь Шаули Емаир, этакий партизанский командир, из меня не лучше, чем патриот, восставший против "учения" и сбросивший мятежных шираев. То есть никакой. Воевать и без меня найдется кому, а вот выйти за пределы плоскости, в которой ограничено сознание местных жителей, только такие шмоны, как я или Ахим Растерзал, и могут. Но ему это сложнее - слишком много лет тут прожил мой учитель, я же считал себя еще достаточно объективным, чтоб увидеть беды Латакии со стороны и придумать решение, до которого даже такие умники, как Гоб, никогда бы не догадались.

И лишь время покажет, был ли я прав, когда принял это судьбоносное решение.

Но тогда еще не настало время искать пути к ключу в башню, секрет магистров Багряной стражи Храма Беар не стал бы мне просто так выдавать. Потому я искал подходы к бывшему шираю, попутно продолжая "творить добро", а заодно и свой запас магической энергии пополняя. А события в мире разворачивались своим чередом.

Приверженцы "учения" уже не могли так огульно отрицать существования врагов. Вести о том, что весь восток Латакии уже принадлежит серым, а люди побросали свои дома, но не в страхе, а чтоб воевать с захватчиками, доходили все чаще. Потому очень скоро общепринятой стала моя версия событий. Согласно которой враги все же существуют, но шираи сдали Пограничье без боя, и лишь простые люди способны остановить врагов. Естественно, под мудрым присмотром пастырей, "учителей", которые обязательно найдут способ справиться с врагами. Слова Шаули Емаир звучали все чаще, и, постепенно, люди сами стали уходить на восток, чтоб добровольцами помочь своей родине. Что с ними случалось, как далеко продвинулись враги и где их смогли остановить - никто точно не знал, но вроде бы даже безумная ярость серых врагов оказалась бессильна против народного гнева людей, ставших спиною за родную землю.

С юга шел мор. Никто не знал, что за болезнь поражает скот, как она передается и существует ли лекарство, способное ее исцелить. От заразы не спасали стены "коровников" и "конюшен", из узких очагов она охватила огромные регионы страны, и хозяева повсюду стали сами забивать скот. Сначала это даже облегчило ситуацию с продовольствием, не в силах съесть или заготовить все самим, хозяева продавали мясо за сущие гроши, так что какое-то время даже у бедняков каждый день на столе был кусок мяса. "Учителя" не замедлили объявить, что только их мудрое руководство позволило решить проблему голода, но даже они понимали, что это затишье перед бурей. Уже тогда исчезали молочные продукты, и угроза страшного голода нависла над страной. В иные времена в Латакии, стране плодородных грунтов, где такая земля, что воткни сухую ветку - и вырастет могучее дерево, такое даже вообразить себе не могли.

Но в это лето гибло все. За дюжину дюжин дней не прошло ни одного дождя, стремительно мелели все реки, трескались грунты и лишь местами из земли торчали пожухлые стебли травы. Желтела листва на деревьях, так и не успевших принести плоды, озера превратились в лужи, грязную воду из которых в иное время последний нищий побрезговал бы пить, а теперь люди выстраивались в очереди, чтоб зачерпнуть хоть немного воды. И как на зло разбушевался океан, маня огромными запасами соленой воды. Ее, конечно, опресняли, испаряя и конденсируя влагу, но напоить этими каплями весь народ Латакии становилось все сложнее.

И нигде не было такого места, где бы жизнь проходило если не беззаботно, то хотя бы без каждодневной борьбы за существование. Говорили, что в на востоке Латакии, за Багряным Храмом, еще остались чистые ручьи и пруды, но там шла беспощадная война с врагами. Говорили, что на юге, где жара была людям привычна, выжили растения, чьи корни погружались в сердце земли и тянули оттуда воду, но там до сих пор бушевали волнения и то и дело вспыхивали эпидемии, уносящие тысячи человеческих жизней. О том, что на севере, вообще никто не говорил, слишком уж север после последней зимы и после того, как по нему прошлось "учение", стал безлюдным.

В связи со всем этим мне работы хватало. Каждую минуту вокруг умирали люди, беженцы, пришедшие сюда в поисках лучшей доли, местные жители, до сих пор не способные поверить, что все вокруг происходит на самом деле, а не во страшном сне. Увы, очень часто я оказывался бессилен. Люди просили невозможного - чтоб пошел дождь, чтоб ожили умершие, а один старик пожелал, чтоб "все стало, как было". Я ничем не мог им помочь, как и не мог даже пообещать, что постараюсь исполнить их обещания. Было очень тяжело, и как раз в те дни я был несказанно благодарен Гобу, который всегда был при мне и своим неунывающим характером заставлял улыбаться даже в такие минуты. Его советы часто оказывались кстати, а как помощник он был вообще идеален, такого пошли в пустыне за водой, так он оазис с собой притащит.

Весь старый Совет Латакии, вернее то, что от него осталось, влился в новый магический совет, как и было договорено. Я в первый же день рассказал Ахиму и Жану-Але про советников, только попросил не прятать их сразу, а подождать, пока за ними придут "истинные стражи Латакии" - чтоб моя история более достоверной казалась. Что там происходило на заседаниях совета я не знал, да и не очень интересовался. Время от времени случалось пересекаться с Ахимом, так он только отмахивался, "да, они все языками чешут", - говорил он.

Отношения с "учителями" складывались по разному. Если с Беаром мы очень быстро нашли общий язык и стали едва ли не закадычными друзьями, то Яул относился ко мне настороженно. Нет, он не проявлял открытой враждебности, был вежлив и обходителен, но я по глазам видел, что этот невысокий воин, больше похожий на дворового мальчишку, чем на могучего бойца, ждет с моей стороны подвоха. Хотя не только с моей. Постепенно я понял, что даже между двумя "учителями", которых паства считала едва ли не единым целым, существуют большие противоречия. Двум столь харизматичным фигурам сложно было уживаться друг с другом, и статус-кво, когда они формально равны, и ни один не имеет больших прав, ни того, ни другого не устраивал. Причем отличия между ними были даже на идеологическом уровне. Ненависть Беара к шираям была более искренней - он сам верил в то, что говорил, его обида переросла в убежденность, что все беды Латакии от этого сословия. И мечты его были просты и понятны, очистить мир от шираев, стереть даже упоминания о них со страниц истории, после чего как-нибудь разобраться с врагами и зажить мирно и счастливо. В поведении Яула было больше наигранность, экспрессии. Маленький воин намного лучше, чем Беар, понимал, что их речи не имеют ничего общего с реальностью. Причем я совершенно не мог понять, о чем он мечтает - скрытный, подозрительный, Яул умело маскировал все свои желания, и даже Беар, наверно, не подозревал, что на душе у его главного соратника.

Чем больше я за ними наблюдал, тем больше убеждался, что именно Яул создал "учение", причем так умело, что шестирукий Беар об этом даже не догадывался. Гигант был умен, но прямолинеен - его хитрость хорошо действовала на простых людей, но не могла обмануть тех, кто умеет думать. Даже в своих речах Беар чаще апеллировал к разуму, к логике, убеждая в своей правоте, Яул же предпочитал играть чувствами, эмоциями людей. Похожий на ребенка, с непомерно большой головой, улыбчивый, никогда не расстающийся со шляпой с пером, никогда не повышающий голос Яул заставлял себя верить и идти за собой на подсознательном уровне, потому его аргументы всегда было тяжело оспаривать.

К счастью, Яул не был магом, и ненавидел всех, кто был наделен магическими способностями. К счастью, потому что только из-за этого мы с Гобом и смогли узнать, что помимо "истинных стражей Латакии" существует другая организация, тайная, безымянная, подчиненная лично Яулу, в задачи которой входит не только выискивать врагов, а и следить за соратниками. Не буду рассказывать, как мы их вычислили - сначала Гоб "нутром почуял", что за нами наблюдают, потом я устроил небольшое магическое представление с несколькими иллюзиями, ну и заметили, что определенные личности идут слишком подозрительными маршрутами. Нет, не по нашим следам - они как раз ходили совершенно другими маршрутами, просто каким-то образом сотворенные мною двойники постоянно находились в их поле зрения. Мне на это Гоб указал. Я вообще всякими там шпионским страстями никогда не увлекался, и тут приятель мой кривоногий бесценным оказался. Дальше дело техники. Навесить на подозрительных личностей магические ярлыки, проследить, куда они направляются и перед кем отчитываются… Тут мне Ахим помог - я с такими сложными заклинаниями не умел оперировать, тут одной силы мало, а нужен еще и огромный опыт.

Вычислили мы Яула. А следующий шаг - ненавязчиво выдать эту информацию Беару. Ни в коем случае не обвиняя напрямую его "друга", даже не упоминая его имя. Просто рассказать, что да как, а Баер не дурак, до остального он и сам прекрасно додумался. Я даже для маскировки рассказал "свою версию", что это за мной приспешники шираев следили - пусть и шита белыми нитками, зато часть вопросов снимает. Причем Беар не подал вида, что мои сведения его заинтересовали. Лишь краюшки губ легко подергиваться начали, но я его уже хорошо изучил, и знал, что это явный признак крайнего гнева.

Не знаю, состоялся ли у них с Яулом разговор по этому поводу, или Беар сам предпринял какие-то меры, но уже на следующий день слежка за нами исчезла, а Яул стал относиться ко мне еще более подозрительно.

А еще я постоянно ненавязчиво подталкивал Беара на рассказ о Багряном Храме и заключенном там ключе. Прямо спросить, естественно, я не мог, такой вопрос равносилен тому, чтоб забраться на рейхстаг в сорок третьем, размахивая американским флагом. Я расспрашивал его о прошлой жизни. У Беара была богатая интересная судьба. Он рассказывал, как когда-то маленький шестирукий мальчик с четырьмя близорукими глазами и большой шишкой на голове решил стать благородным шираем и служить Латакии. Рассказывал, как все старшие приятели смеялись, когда он ушел в Багряный Храм на службу, и как через несколько лет никто не узнал в гиганте бывшее посмешище всего двора и "горе родительское". Из шишки вырос рог, который в Латакии считался признаком настоящего воина, из хлюпика, с трудом забирающегося на коня, вырос великан выше трех метров ростом, которого не всякий конь и выдержит. Беар говорил о своей жизни в Багряном Храме, как он учился и как завоевывал всеобщий почет и уважение, мечтая когда-нибудь стать магистром и принести в мир еще больше добра. И мечта осуществилась…

Конечно, далеко не сразу Беар так разоткровенничался со мной. Просто в душе этого человека еще осталось что-то от хилого ребенка, который хочет поделить своими бедами перед кем-то большим и сильным, кто способен его защитить. А так уж сложилось, что больше и сильнее самого Беара, наверно, во всей Латакии никого не найдется. И тут как раз я под руку подвернулся. Странный шмон, потерявший свою даву, аршаин, посвятивший свою жизнь помощи другим. Да и мне всегда говорили, что у меня внешность, внушающая доверие. Кудрявый, улыбчивый, с огромным шнобелем, я всегда вызывал жалость и желание довериться, чем, признаюсь, иногда приходилось пользоваться.

Так и в этот раз. Однажды, когда мы вечером говорили с Беаром о судьбе и ответственности человека за те решения, что он принимает (Гоба с нами не было, этот красавец хоть и улыбается бесподобно, но рядом с ним только слепой станет откровенничать), Беар сказал:

- А знаешь, Моше, единственное, о чем я жалею в своей прошлой жизни, что так и не судилось мне передать секрет ключа.

- Секрет ключа? - удивился я.

- Да, Моше. Ты думаешь, что магистр Багряного Храма - это просто самый уважаемый другими шираями воин? Да, так оно и есть. Но, помимо этого, и знают об этом немногие, магистр хранит секрет ключа от Башни Драконьей Кости, и сколько стоит Багряный Храм - столько этот секрет передавался от одного магистра другому, тому, кто должен был прийти на его место. Никогда не прерывалась эта цепь, даже когда изгнали и осудили магистра Иссу, был еще жив старый магистр, который передал перед смертью этот секрет мне. Теперь же я последний, кто его знает, Исса заслужено погиб, а передать эту тайну некому, потому что нет среди шираев тех, кому я могу доверять. Прошли времена, Моше, благородных шираев, теперешние шираи - предатели, все, без исключений, мечтающие лишь о собственной славе и власти, забывшие о клятве, которую они дают. И я боюсь, что когда придет мой час - тайна ключа уйдет со мной в могилу, и еще одна загадка Латакии исчезнет навсегда.

- Ты прав, Беар, - кивнул я, - но выход все же есть.

- Какой? - удивленно спросил гигант.

- Ты же сам сказал эти слова. Раз среди шираев нет тех, кому можно доверять, раз ушли в прошлое те, кто достоин хранить тайну - то ее должны хранить другие. Время шираев прошло, наступает новый мир, так почему же ты хочешь слепо следовать древним заповедям? Найди достойного преемника среди людей, тот же Яул…

- Нет! - столь категорично заявил Беар, что я сразу понял - отношения между "учителями" накаляются.

- Но почему? - продолжал я гнуть свою линию, - Это достойный человек, я не знаю больше никого, на кого еще можно было бы положиться, он будет хранить эту тайну и…

- Яул достойный человек, - вынужден был подтвердить Беар, - но есть тот, кто, я знаю, более достоин этого знания!

- Кто же это? - "удивился" я.

- Моше, слушай то, что я тебе скажу, и никогда, ни при каких условиях не говори об этом никому, пока ты не сочтешь, что ты нашел достойного приемника для этого знания!

- Нет, Беар, нет! - "изо всех сил" стал отказываться я, - Ты ошибся, мне не нужно это знание, я не готов к тому, чтоб взвалить на себя такую ношу…

- Именно поэтому я и открою его тебе, Моше.

Я еще долго затыкал уши и отказывался слушать, но в конце концов Беар меня уговорил. Пришлось пообещать ему, что буду достойным хранителем тайны магистров Багряной стражи Храма, и с кислой гримасой на лице выслушать то, что я стремился узнать все последние месяцы.

А на следующий день началось восстание. Причем оно стало полной неожиданностью не только для приверженцев "учения" и "истинных стражей Латакии", а и для самих восставших. Еще вчера они были лишь озлобленной голодающей толпой, даже не мыслящей о том, чтоб оказать вооруженное сопротивление сытым и вооруженным "истинным стражам", а уже сегодня по всем лагерям беженцев, широким кольцом окружающим Хонери, вскипела волна народного гнева. Причем ходили слухи, что на стороне восставших выступают возникшие ниоткуда маги, собравшиеся со всей Латакии, среди которых сам араршаин Жан-Але. "А кто такой араршаин Жан-Але?", - спрашивали люди друг у друга, и сами же себе отвечали: "Это наверно кто-то очень могучий, раз о нем все говорят".

Восставшие не смогли проникнуть в город. Хоть приверженцев "учения" и застали врасплох, они успели заблокировать все городские ворота, а идти на штурм высоченных городских стен, не имея не то что осадного снаряжения, а вообще ничего не имея, никто не хотел. Хонери, он же Хонери Великолепный, оказался в осаде, и ни войти, ни покинуть этот город никто не мог.

Впрочем, нас с Гобом это интересовало меньше всего. Мы-то уехали еще ночью, напоследок заехав в гости к Жану-Але, Ахиму и прочим магам, попросив их о небольшой услуге. И сейчас верхом на конях шираев (тех самых, на которых мне не так уж и давно приехали в Хонери, за которыми все это время тайно ухаживали верные люди) мы мчались на восток, в сторону Багряного Храма. И, хоть Гоб ничего и не спрашивал, я решил, что настало время рассказать ему о моих планах и о том, чем я на самом деле занимался последнее время. Я ждал от Гоба любой реакции, от гневного осуждения до насмешливого порицания, а вместо этого получил бурную радость.

- Ну наконец-то! - воскликнул гоблин. - Хоть что-то интересное в этом болоте! А я уж было начал пугаться, что ты совсем обленился, как все эти старые маразматики, называющие себя аршаинами, и ничего путного уже не сможешь предложить!

- То есть ты не считаешь безумством искать ответ в Башне Драконьей Кости?

- Я считаю безумством его там не искать! Если он где и валяется, то только там - во всех остальных местах наши глазастые товарищи уже наверняка все обыскали.

- Спасибо, Гоб, я боялся, что ты меня не поддержишь.

На это мой кривоногий приятель ничего не ответил, а только улыбнулся, еще раз продемонстрировав, какие у него гнилые, и в то же время острые клыки. Мог не стараться. На меня к тому времени его улыбка уже перестала действовать, уже привык.

И в третий раз я ехал с запада на восток, и опять не узнавал места вокруг. Все изменилось. От прежний Латакии осталась лишь жалкая тень. Страна ухоженных домов-башен, сверкающих позолоченными шпилями, страна ровных дорог, "выжигаемых" милыми драконами, сгинула, как мираж в пустыне. У меня вообще постоянно срабатывали ассоциации с пустыней. Пустынная, безлюдная земля. Пустые города, поля, сухие русла рек и черные стволы погибших деревьев. Сухие колодцы, покинутые дома, пыль, вездесущая пыль, от которой невозможно было нигде укрыться. И солнце. Жаркое солнце, от которого не спасала никакая тень.

Но люди все еще жили тут. У них не было выхода - они бы покинули свои дома, да некуда идти. Собирали по утрам росу, конденсирующуюся вопреки всем законам природы, выцеживали крохи воды из той глинистой жижи, что оставалась на дне самых глубоких колодцев, вываривали и жевали стебли редкой травы, которая вопреки всякой логике росла даже в таких условиях. Тут уже никого не интересовало, шираи виноваты во всех этих бедах, враги или "учителя". Поднять этих людей на борьбу с чем-либо можно было лишь предложив воду, много воды, но кому они нужны? Худые, иссушенные, едва перебирающие ногами, даже дети тут выглядели стариками, а взрослых достаточно было пальцем ткнуть, чтоб они упали.

На нас никто не обращал внимания. Попытайся мы с Гобом отобрать у местных жителей хоть каплю драгоценной влаги - уверен, набросились бы всем миром. Но мы обходились тем, что взяли с собой - а кони шираев в этом плане могли дать фору любому верблюду, обходясь без еды и питья несколько недель. Я догадывался, что в этих краях вода будет самым ценным имуществом, а потому у нас было несколько огромных бурдюков, которых не только на дорогу до Багряного Храма, а и на обратный путь должно было хватить.

Но не более. Иногда я видел глаза людей, умирающих от жажды. Детей. Они были не просящие, даже не умоляющие - неизбежные. Никто не ждал, что я остановлюсь и поделюсь водой, никто даже не мог предположить, что огромные бурдюки, свисающие с лошадей, полны именно водой. Но я-то знал об этом. И знал, что, может быть, именно этот глоток спас бы жизнь… И Гоб это понимал. Но мы не остановились. Ни разу. Потому что такое поведение было бы нецелесообразно, раз мы хотим спасти Латакию, то не можем рисковать ради жизней ничего не значащих для нас людей. Если они выживут - хорошо, если умрут - жаль, но вся Латакия важнее, чем жизнь одного человека.

А еще я боялся, что стоит мне один раз напоить, и потом я не смогу остановиться. Я слишком хорошо знал чувство, на которое способен умирающий человек к своему благодетелю. Обожание. К которому просто привыкнуть, но от которого тяжело отказаться.

Ближе к Багряному Храму, к сердцу Латакии, вода еще не ушла, и даже местами встречались зеленые деревья. Но тут уже стал слышен метафорический "звон мечей", враги были совсем рядом, и никто не мог сказать, дошли ли они уже до храма, или увязли в партизанской войне на западе. В любом случае, жара угнетала даже этих загадочных созданий. Привыкшие к вечному холоду и снегу по ту сторону Границы, серые спокойно перенесли лютую зиму, но вытерпеть летнее пекло было выше их сил. По сути, только этот фактор и сдерживал их продвижение. Можно даже сказать, что жара и сухость оказались спасительными, если бы их не было, то враги бы уже давно крушили Хонери.

- Вот бы все эти бедствия друг друга передушили, - мечтательно сказал тогда я, а Гоб лишь горько усмехнулся.

Мы оба понимали, что это пустые мечты. Да, жара сдержала врагов, а сухость приостановила моровые поветрия. Но это как раз тот случай, когда лекарство страшнее болезни, и радоваться такому стечению обстоятельств не стоило.

А потом мы дошли до Багряного Храма. Гоб меня довел. Он сам хоть никогда тут и не был, по его словам, но дорогу знал хорошо.

Собственно говоря, храмом это можно назвать лишь условно. Храм, это некое строение. Я его так и представлял - нечто вроде замка, с могучими стенами, а сверху какой-нибудь купол. Причем стены обязательно пурпурно-кровавого, багряного цвета. Но все оказалось намного прозаичнее. Багряный Храм - небольшой городок, некогда заселенный почти исключительно шираями, а сейчас абсолютно мертвый. Ухоженные улочки, аккуратные дома-башенки, газоны, где должны бы расти цветы, а не торчать мертвые коряги. И лишь в самом центре сооружение, подарившее этому городу название.

Это был холм. Природный холм из красноватой глины, не очень высокий, с пологими склонами и скругленной вершиной. Именно цвет земли и подарил название "багряный", а "храмом" изначально называлась естественная пещера в этом холме. Потом пещера была расширена - под холмом скрывались библиотеки и тренировочные залы, склады и спальни, где проходили подготовку молодые юноши из известных семей, желающие стать шираями. Постепенно холм превратился в огромный муравейник, изрытый настолько, что даже старожилы часто путались в его многочисленных коридорах и тупиках, и не существовало ни одной карты, которая бы помогла со всем этим разобраться. Впрочем, карт в Латакии вообще не существовало, и разгадать эту загадку мне, наверно, так и не суждено.

Но было одно помещение в Багряном Храме, о котором знали все - та самая изначальная пещера, где, якобы, был сокрыт ключ от Башни Драконьей Кости. Если покидая храм все остальные помещения шираи заперли, то вход в пещеру был всегда свободен для желающих там побывать. Оставив коней у входа в пещеру и прихватив факелы, лежащие в большом количестве прямо у входа, мы с Гобом начали спуск. Блуждать впотьмах не приходилось. Вперед вел лишь один проход, все боковые ответвления были заперты или заколочены, так что скоро мы оказались в одном из самых легендарных мест Латакии, "пещере ключа".

Как мне рассказал Гоб, обычно тут всегда были люди. Шираи, идущие по своим делам, аршаины, желающие приобщиться к мудрости в местной библиотеке, простые туристы из богатых семей. Но сейчас храм был пуст. Все жители его покинули. Но пустой город не был страшным, он был не мертв, а лишь спал, дожидаясь, пока его обитатели вернуться домой. В Багряном Храме была "позитивная энергетика", как сказали бы в моем мире, "тут веет жизненной силой", как говорили в этом.

Сама "пещера ключа" не впечатляла. Обычная, хоть и достаточно крупная пещера. Ее многие века преображали руки местных зодчих, но это были лишь косметические изменения, не затронувшие ее природного вида. Образованные сталактитами и сталагмитами колонны, высокие своды, скрывающие темноту. Полностью рукотворным тут был лишь пол, покрытый небольшими, исписанными непонятными символами, плитами. В четырех углах пещеры стояли четыре каменных алтаря, выдолбленных из камня стен, а в самом центре стояла небольшая декоративная башенка, которая должна была символизировать связь этого места с Башней Драконьей Кости.

И нигде ни единого следа ключа. Это и была "тайна магистров". Многие люди вообще считали историю с ключом и основанием храма одной из легенд Латакии, но все шираи точно знали - ключ от Башни Драконьей Кости существует, и сокрыт тут. Лучше других это знали шираи из Багряной стражи Храма, и именно от одного из них я и услышал историю про "тайну магистра". Дело было в Пограничье, мы сидели темной ночью у костра и травили разные байки, отдыхая от тяжелого боя с врагами. Ну и рассказал один пожилой ширай, прослуживший тут, в Багряном Храме, многие дюжины дюжин, что их магистры - не просто самые уважаемые и почитаемые среди шираев, а и хранители древней тайны ключа… Тогда я не придал рассказу особого внимания, лишь одна из многих баек, что мы тогда друг другу травили. А теперь настала пора узнать, насколько она правдива.

Искать ключ в пещере бесполезно. Я и так видел, что она пуста, а магическое чутье лишь подтверждало это. Да и никогда бы не рискнули древние шираи оставить такую реликвию, как ключ от Башни Драконьей Кости, в простом сундуке, пусть даже под неустанным надзором лучших воинов из Багряной стражи. Настало время проверить, насколько правдив был со мной Беар.

"Зал, где якобы храниться ключ, лишь двери в его истинную сокровищницу", - сказал тогда он, - "и чтоб открыть их, должен быть проведен следующий ритуал". А дальше начиналась сплошная мистика. Был бы тут простой скрытый ход, или даже магический - то его бы смогли давно отыскать любители разных загадок, которые никогда не переводились в Латакии. Но те, кто создали данную конструкцию, столь тесно сплели механику, магию и непонятно что, что даже я не понимал, что делаю, лишь тупо следуя полученным инструкциям.

Для начала на четырех алтарях следовало разжечь огонь, причем делать это в строгом порядке - южный алтарь, западный, восточный, северный. Затем в скрытые, незаметные пазы у основания башенки следовало вставить шесть зажженных факелов, причем тоже в определенном порядке северный, юго-западный, юго-восточный, южный, северо-западный, северо-восточный. Когда вся эта конструкция разгорится и засветит, следовало, на этот раз руководствуясь тенями, отбрасываемыми башней, зажечь еще восемь факелов в тех местах, где будут пересекаться нужные тени - хорошо хоть мы с Гобом факелов набрали с большим запасом. Еще несколько раз повторив подобные действия по все более сложным правилом, нужно было проследить, куда упадет тень от последнего факела, и одновременно нажать на эту плиту, проворачивая башенку вокруг своей оси. Когда же башня провернется, при этом немного наклонившись и изменив всю структуру теней, нужно было пройти строго по темным участкам, собирая все факелы - вообще-то это следовало делать одному, но Гоб шел за мною след в след, так что тут мы не особо рисковали. Когда же все факелы окажутся вновь собраны в руках (кроме четырех на алтарях, их не нужно было трогать), следовало повторно провернуть башенку, только уже в обратную сторону.

Честно говоря, когда я все это заучивал, чуть крыша не поехала. Но Беар был непреступен - он уверял, что малейшая ошибка ведет к смерти, что с того момента, как я в первый раз поверну башню, весь зал превратиться в смертоносную ловушку, выбраться из которой можно лишь идеально выполнив все указания. Не знаю, так ли это - ни меня, ни Гоба не тянуло проверять, что заготовили древние зодчие для незваных гостей. Мы выполнили все с идеальной точностью, и перед последним поворотом башенки я невольно набрал полные легкие воздуха и затаил дыхание. Заодно выставив вокруг нас магический щит.

Впрочем, я больше боялся не того, что мы где-то ошиблись или Беар меня обманул - я боялся, что он сам все это время обманывался, и ровным счетом ничего не произойдет. К счастью, мои опасения были напрасны. Стоило башне занять свою первоначальную позицию, как со всех сторон раздался скрежет древних механизмов, и огромный косок стены перед нами отъехал в сторону, открыв путь в полную неизвестность.

Дело в том, что "тайна магистров" была не полной. Она лишь говорила, как открыть дверь, но ни словом не упоминала, что лежит по ту сторону. Это знание было утеряно, и теперь нам с Гобом предстояло узнать на своей шкуре, что приготовили для нас древние, что лежит по ту сторону двери.

- Ну что, Гоб, не боишься? - спросил я, постаравшись максимально точно воспроизвести улыбку своего приятеля.

- От Небоишься слышу, - ухмыльнулся он, еще раз показав, что происходит с зубами, если их никогда в жизни не чистить.

Как истинные герои, запасшись водой, едой, факелами и оружием, мы ступили в темноту, и в тот же миг огромная каменная плита за нашими спинами абсолютно беззвучно заняла свое место. Впрочем, был и положительный момент - одновременно с этим вспыхнул свет, так что факелы стали временно не нужны. Но выбрасывать их мы не спешили.

Мы начали спуск. То есть мы даже не сразу догадались, что это спуск - коридор, в котором мы оказались, шел под очень небольшим углом. Но тем не менее мы погружались все глубже и глубже, а вокруг ничего не менялось. Все те же каменные стены, все тот же непонятный свет, льющийся сразу со всех сторон. Так, что даже теней не было. И абсолютно никаких ловушек. Я подсознательно ждал, что тут будет какой-то лабиринт, заполненный скелетами и магическими ловушками. Но в первое время ничего подобного не встречалось, и мы уже даже начали расслабляться. То есть я начал. Гоб вообще никогда не нервничал, и я не могу себе даже вообразить, что мой приятель начнет волноваться. Само спокойствие.

Я еще тогда Гобу сказал:

- Вот тебе и неизвестность! Тут разве что неизвестно сколько нам по этому коридору топать придется!

- Вот уж точно! - буркнул Гоб нечто абстрактное, что можно было и как согласие толковать, и как насмешку.

Но, к сожалению, так просто ключ получить нам не удалось. Неприятности начались через несколько километров спуска, когда я уже начал задумываться о привале. После очередного поворота, а коридор постоянно петлял, то вправо, то влево, мы вдруг оказались перед пропастью. Я едва затормозить успел, идущий за спиной Гоб тоже притормозил. Стал себе, маникюр изучает, решает, каким сегодня когтем настала очередь в носу ковырять. Как будто перед нами нет десятиметровой пропасти, это в ширину, какая у нее глубина - не знаю, лично я дна разглядеть не мог. И никакого моста, никаких штырьков в стене или рукохода на потолке. Как хочешь, так и перебирайся. Был бы я Жаном-Але - перелетел бы. Но увы, среди моего магического арсенала ничего "левитационного" не имелось, а конструировать заклинание на ходу я не хотел рисковать. И опять же - у нас с собой ни одной кошки не было, а если бы была, не сильно бы и помогла. Оба края пропасти были абсолютно ровными, и никаких камней, за которые можно было бы зацепиться, не наблюдалось.

- Ну, Гоб, что будем делать? - спросил я своего приятеля, который остановил свой выбор на мизинце, и теперь аккуратно выскребывал им из левой ноздри нечто зеленое.

- Идти вперед, возвращаться назад, стоять на месте, окончательный выбор за тобой, - радостно ответил он.

- И как же мы будем идти вперед? - начал выходить из себя я.

- Ногами, ползком, на четвереньках, друг у друга на плечах, - тут же отозвался мой приятель.

- Гоб, - не выдержал я, - тут твои шутки неуместны. Как же мы пойдем вперед, если тут пропасть?

- Какая пропасть? - удивился он.

- Да самая обычная! Ты что, не видишь?

- Нет. Перед нами точно такой же коридор, как и был до этого, и я не знаю, о какой пропасти ты говоришь.

- Ты серьезно? - сначала не поверил я, но потом убедился - Гоб не врет. Он действительно не видел никакой пропасти, и только прощупав ятаганом то место, где по его мнению был пол, а по моему - бездна, убедился в моей правоте.

- Вот тебе и ловушки начались! - радостно улыбнулся он. - Хорошо, что всегда под рукой есть такой опытный шмон, как ты, Моше, который всегда поможет их обнаружить!

- Что же тут хорошего? - возмутился я, - Мы стоим перед пропастью, нет никакого моста или даже намека на то, как ее можно преодолеть другим путем, нам нужно попасть на ту сторону, а ты говоришь "хорошо"…

- Пропасть широкая? - спросил Гоб, что-то оценивая в уме.

- Метров десять, - пожал плечами я.

То есть конечно, сказал я расстояние в других величинах, в дабаха, но местная единица длины почти равнялась земному метру. У меня никогда не было с собой линейки, чтоб проверить точно, разве что можно было на свой рост ориентироваться, но я и дома им не особо интересовался, метр семьдесят с чем-то, и тут всегда были более важные дела, чем свой рост мерить. Вот и перевел для себя местный дабаха как метр.

- Говоришь, десять? - переспросил Гоб. - Сойдет!

- Что сойдет? - не понял я, но было уже поздно.

Кривоногий гоблин ухватил меня, перебросил через плече, как будто я мешок с картошкой, а не самый сильный некромант этого мира, разбежался и прыгнул. Я даже испугаться не успел, настолько это все быстро произошло - только что я стоял на земле, а уже переброшен через чье-то плече, лечу в воздухе, а подо мной бездонная пропасть. Знал бы - хотя бы глаза закрыл, но Гоб почему-то решил, что извещать о своих планах тут излишним будет, да и не стоит прыжок через десятиметровую пропасть, особенно если ее краев не видишь, того, чтоб внимание уделять. Я и до того знал, какой у меня милый приятель, но после этого случая окончательно убедился, что у нег точно не все с головой в порядке.

До этого я никогда не видел, как Гоб прыгает. И после этого тоже. Дома я однажды был на соревнованиях по легкой атлетике, видел, как на восемь метров люди прыгают. Но то восемь, а не больше десяти. И длинноногие тренированные легкоатлеты, а не косолапый гоблин, да еще и со мною на плече. Причем Гоб даже с запасом допрыгнул - еще метра полтора-два лишние оказались. И даже не извинился! Стоит себе, скребет в ноздре мизинцем, смотрит в потолок, и взгляд такой невинный-невинный.

- Гоб, зараза ты этакая, - возмутился я, - ты бы хотя бы предупредил! Ну скажи, а что бы ты делал, если бы не смог допрыгнуть, а?

- Сбросил бы балласт, я бы сразу стал легче и допрыгнул бы, - пожал плечами он.

- Какой балласт? - не сразу понял я, и только тут дошло, что под балластом не мешок с факелами или ятаганы имелись, а один несознательный аршаин, который вместо того, чтоб похвалить, тут же на Гоба с претензиями набросился.

- Спасибо, Гоб, - поблагодарил я. - Но впредь, я тебя прошу, ты предупреждай, когда тебе такие экстравагантные решения проблем в голову придут! Хорошо?

- А ты бы согласился, если бы я сказал, что мы сейчас пропасть будем перепрыгивать? - вопросом на вопрос ответил Гоб, и я не нашелся, что сказать. Потому что скорее всего на такое безумство я не согласился бы никогда, все же я не самоубийца и не подписывался на плече гоблинов, как кузнечик, через пропасти подземные скакать.

Дальше мы шли намного более осторожно. Странная ловушка, которую удалось разглядеть только благодаря особенностям моего зрения, явно была не первой, и вслед за ней следовало ожидать других.

А пока я обдумывал, как же так произошло, что я увидел пропасть, а Гоб - нет. Когда я не смог найти ответа и попросил помощи у приятеля, он посмотрел на меня, как на ребенка малого, элементарных вещей не понимающего, и сказал:

- Моше, ты шмон!

"Как будто бы это что-то объясняет!", - подумал я, а потом до меня дошло - действительно, объясняет. Ведь еще моя даву, Авьен, говорила, что каждый шмон обладает определенным даром, а я был уверен, что магия - это не мой дар, и заключается он в чем-то ином. Тогда же мне вспомнился недавний случай с замком в Хонери, где совещались маги. Никто не мог его разглядеть под личиной, наложенной Жаном-Але, а я сразу определил, что это - иллюзия. И теперь Гоб увидел пол, а я - скрытую под ним пропасть.

- Ты хочешь сказать, что мой дар шмона - это видеть невидимое? - спросил я у Гоба.

- Скорее видеть все так, как оно есть на самом деле, - уточнил он, и я вынужден был согласиться.

Если до этого мы часто шли с Гобом рука об руку, то теперь он, как правило, шел за моей спиной, я же внимательно осматривался, стараясь не пропустить ничего подозрительного. В одном месте Гоб от меня немного отстал, но очень быстро нагнал.

- Ты ничего только что подозрительного не видел? - спросил он.

- Нет, - пожал плечами я, - а что, ты что-то заметил?

- Да так, ничего особенного. Если не считать, что только что за нашей спиной осталась десятиметровая пропасть, по которой мы прошли, как по воздуху. Помнишь, ты еще подпрыгнул? Я было подумал, что решил в этот раз сам попробовать, но когда ты по воздуху пошел, догадался, в чем тут дело.

- Ой! - только и нашелся, что ответить, я. Действительно, встретилась недавно небольшая ямка в полу, пол метра шириной, я ее чисто автоматически перепрыгнул, даже не подумав о том, что там может Гобу привидиться.

В подземелье не было дня и ночи, а монотонность ходьбы сбила мои биологические часы. Так что ночевку мы решили устроить тогда, когда устали окончательно - то есть я устал, Гобу, казалось, само понятие "усталость" незнакомо. Ну и, по своей старой привычке, гоблин тут же флейту в зубы, гитару в руки, да как начнет свой концерт… Зря он так. На свежем воздухе может это и романтично, а там, в подземельях, где еще и эхо его музыку многократно подхватило, все, даже самые веселые, мелодии звучали очень мрачно. У меня аж мурашки по спине побежали, а ему хоть бы хны. Играет себе, закрыв глаза от удовольствия, одной рукой по дыркам на флейте перебирает, другой умудряется струны одновременно и прижимать, и дергать…

Давно, видать, местные стены таких концертов не слышали. Настолько давно, что не выдержали - отозвались. Откуда-то впереди раздался едва-едва слышный вой, так ни один волк выть не сможет, даже на грани слышимости этот вой прорывал до кости, так и хотелось немедленно все бросить и бежать назад без оглядки, столько тоски смертной было в этом вое. И даже когда Гоб перестал играть, вой еще какое-то время продолжался, но и он сам наконец затих.

- Кто это был, Гоб? - спросил я через какое-то время.

- Не знаю, Моше, - честно признался мой приятель, - но я бы не хотел с ним близко познакомиться.

- Почему?

- А ты посиди запертым в подземельях столько, сколько он тут сидит, посмотрим, какой у тебя после этого будет ангельский характер…

Поворачивать назад мы, конечно, не стали. Кто бы там не выл, еще не факт, что мы с ним встретимся. Подземелья велики. Но, на всякий случай, "ночное" дежурство устроили, а я еще и магическим кругом место нашего лагеря окружил. Не знаю, насколько он эффективен, так ни разу и не удалось на практике проверить, но оно и к лучшему.

На следующий "день", который наступил, как только мы с Гобом так решили, подземелья изменились. Коридор наконец закончился, и вывел нас в огромный зал с зеркальными стенами. Или не такой уж огромный - сложно определить. Зеркала, да еще и кривые, настолько искажали перспективу, что я не мог понять, что это вообще за помещение. Наше с Гобом отражение, искривленное, растянутое, сжатое, перевернутое смотрело на нас со стен, пола и потолка, а загадочный свет, источник которого я так и не нашел, окончательно все запутывал. Но самое нехорошее - я не видел выхода. То есть нет, выход я как раз видел, и не один, а сотни, только вот какой из них настоящий, а где лишь отражения, понять не мог. Причем я был уверен, что хоть и кажется простым выйти всего лишь из покрытой зеркалами комнаты, возле всех ложных выходов нас ждут смертельные ловушки. По крайней мере я бы их поставил. А значит выбираться наугад опасно, и нужно придумать что-нибудь другое.

- Ну что, Моше, пошли, - улыбнулся мне Гоб.

- Куда? - не понял я, - Ты знаешь, куда идти?

- Так, это интересно, - мой приятель задумался, - Хорошо, расскажи, что ты видишь перед собой, а я расскажу, что я вижу, тогда и решим, что дальше делать.

Ну я и рассказал. Про зеркала. Кривые. Со всех сторон. В таком количестве, что голова кружиться. А Гоб только рассмеялся. Впервые, по-моему, на моей памяти.

- Я что-то сказал смешное? - удивился я.

- Нет, я не над тобой смеюсь, а над теми, кто эту ловушку устроил. Знаешь, что я вижу, Моше? Огромный зал. У которого один вход, один выход и огромное количество черепов вдоль остальной стены.

Черепа я тоже видел. Только не сразу понял, что это такое. Только когда Гоб сказал догадался. Они действительно были повсюду. Только черепа, даже без костей. Как будто их сюда специально положили. Как предупреждение, что будет с теми, кто ошибется. И пойдет не туда, запутавшись в собственных отражениях. Но я не мог понять, почему на этот раз мы с Гобом видим разное, и моя способность видеть все, как есть, дала сбой.

- На самом деле все очень просто, - видя мою задумчивость, пояснил Гоб. - Просто я вижу не так, как другие люди. Я тебе об этом никогда не говорил, но я вижу не только свет, а и тепло - потому для меня все человеческие зеркала бесполезны, зато ночью почти так же светло, как и днем.

Все сразу же стало ясно - Гоб настоящим ночным гоблином оказался, с инфракрасным зрением. Против такого любые зеркальные ловушки бесполезны, его можно разве что чем-то очень горячим ослепить. Но судя о тому, что он даже на солнце может не щуря глаза смотреть, глаза неплохой аккомодацией обладают. Жалко, что хорошие магические иллюзии тепловым зрением не обмануть. Магия ведь не физика, она не глаза, а сразу мозг обманывает, заставляя видеть то, чего нет, и не видеть то, что есть.

Так что на этот раз мы поменялись местами, и не я Гоба, а он меня вел. В прямом смысле вел. Стоило войти в зал, как у меня сразу голова закружилась, потому что Гобы были со всех сторон, самого разного размера, и попробуй разбери, какой настоящий. Пришлось моему приятелю кривоногому повторить свой подвиг, на этот раз с моего разрешения взвалив меня на плече и перенеся через зал. А я даже глаза зажмурил, и не открывал до тех пор, пока мы не вышли оттуда. И опять перед нами оказался коридор. Такой же, как и тот, из которого мы вышли.

Только намного более короткий. Уже через пару минут мы вышли в следующий зал. На этот раз действительно огромный. Без всяких там зеркал или иллюзий. Настолько огромный, что другой край в темноте терялся. Потому что загадочного источника света тут не было, а был самый обычный свет, идущий от озера раскаленной магмы. Красная, пузырящаяся жидкость занимала все пространство зала, а на ту его сторону вел мост. Если, конечно, мостом можно назвать узкую дощечку, сантиметра два шириной, которая, стоило на нее наступить, тут же так трястись начала, что я невольно ногу отдернул. И опять мы с Гобом сверили, что видим, только на этот раз видели одно и то же. Раскаленное озеро вулканического происхождения, и тонюсенький мост, уходящий куда-то в неизвестность.

Гоб попробовал по нему пройти. Я был уверен, что он опять, как и раньше, взвалит меня на плече, и пробежится по доске, как по беговой дорожке. Но не так случилось, как думалось. Пройдя несколько метров, да и то балансируя двумя выставленными в стороны ятаганами, Гоб вернулся, и заявил:

- Не пройти. Сам я, может, и справлюсь, но с тобой точно не пройти. Доска больно хитрая, она колеблется неправильно, так, чтоб идущего по ней специально сбросить.

- Что же делать? - спросил я, но по взгляду приятеля догадался - на этот раз опять моя очередь что-нибудь придумывать.

Тут я наконец вспомнил, что я не просто шмон, а и аршаин. И что силу магическую я копил не для того, чтоб хранить, а чтоб использовать - как раз на такой случай. Ничего подходящего, чтоб пост "приморозить", в арсенале не нашлось - да и не поддавался он магии. Зато я обнаружил другое. То, что мы с Гобом сначала за раскаленную магму приняли, на самом деле было обычной водой, каким-то умелым магом перекрашенной в красный цвет и доведенной почти до состояния кипения. Как мне помог Гоб со своим зрением, градусов девяносто пять - достаточно жарко, чтоб никто не рискнул в такой водичке поплавать. Но кто же мне мешает ее хотя бы локально остудить? Инверсное заклинание огня прекрасно для таких целей подходит, я его даже пару раз использовал, когда мне надо было охладить горячие напитки. На этот раз, конечно, объем работ предстоял побольше, но и я был уже далеко не тем хилым магом, для которого зажечь огненный шар было верхом мечтаний.

Но когда я уже собирался приступать, выяснилась удивительная вещь - оказывается, Гоб не умеет плавать. Или не хочет. С ним никогда не поймешь, когда он отказывается что-то делать, потому что не может, а когда по идейным соображениям. Или просто потому, что характер скверный. Короче, на этот раз категорически заявил: "я никуда не поплыву", - и точка.

Хорошо. Пришлось искать другой, намного более экстравагантный выход - как ни странно, даже менее энергоемкий. Вместо того, чтоб остуживать воду во всем огромном бассейне, кто ее знает, на сколько он идет в глубину, я остудил ее до очень низких температур, но зато локально. Не фирменным заклинанием, а тем же самым образом, что когда-то убил всех врагов, не задев никого из своих - пожелал, чтоб часть воды, по форме напоминающая лодку, вдруг резко остыла до минусовых температур. И, естественно, превратилась в лед. Результат превзошел все ожидания - хоть и сил я потратил достаточно, но намного меньше, чем ожидал, зато в "лаве" откуда ни возьмись возникла самая настоящая лодочка. Как я их еще по Днепру помнил, в детстве с приемными родителями в таких лодках катался. Ну мы, не мудрствуя лукаво, спустились в эту лодку, высота была не больше трех метров, сначала Гоб меня за руки спустил, потом я его поддержал. Прыгать не стали - еще сломается лед, или просто от резкого удара под воду уйдет, купайся потом в кипяточке. Я не Иван из сказки Ершова про Конька-Горбунька, принцем из кипятка мне не выскочить. Гоб хоть и толстокожий, но и ему такое купание явно не по душе.

Конечно, лодка очень быстро таяла. Настолько быстро, насколько в кипятке тает кусок льда. Но я ее постоянно "подмораживал", а Гоб греб созданными мною двумя ледяными веслами весьма умело, ему бы на любом соревновании гребцов равных не было бы. Буквально за пять минут мы уже были у другой стороны пещеры, где поспешили взобраться наверх и побыстрее оттуда убраться. Красно-синие, красные от длительного соседства с кипятком, синие от тесного контакта со льдом. Уставшие, но зато успешно преодолевшие очередное испытание.

Я к тому времени уже не задумывался, зачем стоило городить столько всего ради того, чтоб простой ключ спрятать. И так было понятно, что шираи с аршаинами не причастны ко всей этой подземной конструкции, заполненной иллюзиями. Они просто воспользовались уже готовой полосой препятствий, где вокруг все было сплошным обманом. Иллюзорные пропасти, которых не существовало, настоящие, которых никто не видел, зеркала, сводящие с ума, "лава", которая оказалась простой подкрашенной водой, мост, поставленный специально для того, чтоб сбрасывать тех, кто на него полезет. И кто знал, что нас ждало впереди…

Однако, как ни странно, какое-то время нам не встречалось ловушек, пока мы не вышли в третий зал, еще крупнее первых двух. С другой его стороны черной точкой виднелся выход, но чтоб до него добраться нужно было пройти настоящий лабиринт. Я похожие встречал. Только они были декоративными, для развлечения, и стены были из кустов. И не двигались. Этот же все время пребывал в движении - мы смотрели на него сверху и видели, как одни проходы закрываются, другие открываются, там, где были третьи, открываются пропасти, а четвертые сдавливаются камнями со всех сторон. Причем все это происходило в полной темноте, и я не видел той силы, которая всеми этими камнями двигала. Мы стояли почти у потолка, а вниз, к лабиринту, вела широкая лестница, но ни я, ни Гоб не спешили спускаться по ней. Мы уже убедились, что в этом подземелье все нереально, и я сказал:

- Этот лабиринт пройти невозможно!

- Да, - согласился со мной Гоб, - этот лабиринт строили явно не для того, чтоб хоть кто-то нашел из него выход.

- Это ловушка, - продолжил я. - Однако нам же надо как-нибудь добраться до другой стороны.

- Если выход действительно с той стороны, - закончил Гоб.

Тогда я и задумался - а действительно, кто сказал, что черная точка с другой стороны пещеры - это выход? Слишком это просто. Слишком обманчиво - показать, поманить, и не оставить никакого другого выхода, кроме как пройти лабиринт, который невозможно пройти. Да еще и гостеприимно проводив к его воротам. Мы почти синхронно пришли к одному и тому же мнению, и стали тщательно изучать все то, что было вокруг.

Повезло Гобу. Ему досталась правая сторона, и, забравшись в укромно скрытую за одной из массивных глыб, щель, Гоб обнаружил, что она постепенно расширяется, и выводит в точно такой же коридор, из которого мы только что вышли. Только ведущий в другую сторону. Естественно, сразу мы туда не полезли, а обыскали внимательно все остальные щели и подозрительные места, причем дважды - сначала Гоб, потом я, чтоб уж точно ничего не пропустить. Но других выходов не нашлось, вот мы и продолжили свой путь, оставив так и не пройденный лабиринт за спиной.

Причем мы уже тогда догадались, что сама суть этой полосы препятствий линейна. Тут был всего один ход, который вел из точки А в точку Б, и главное было с него не сбиться, сразу же попав в какую-нибудь ловушку.

Не замедлило нас встретить и следующее испытание. Новый зал, для разнообразия, был не широким, не высоким, но очень длинным. Собственно говоря, этот был тот же самый коридор, только ставший несколько шире. И каждые тридцать сантиметров то в стене, то в полу, то в потолке, а то и там, и там, и там, была щель, из которой выскакивало нечто колющее или режущее. Причем все это смотрелось настолько угрожающе, что я уж подумывал опять искать другой выход, но когда предложил это Гобу, он отказался.

- Что же нам делать? - спросил я.

- Ждать, - ответил мой кривоногий приятель, и начал что-то напевать себе под нос.

Я и ждал. Как раз настала очередь для привала, я сел, перекусил, отдохнул немного, а Гоб, как завороженный, все это время смотрел на мелькание лезвий, продолжая навевать себе что-то под нос. Я уж испугался, что с ним что-то случилось, но тревожить не стал. Решил еще немного подождать, до этого Гоб меня никогда не подводил, и раз он сказал ждать - значит подожду. Наконец уставший гоблин закрыл глаза и присел рядом со мной у стенки.

- И что теперь? - спросил я.

- Теперь подожди, пока я тоже перекушу, а потом пойдем.

- Куда? - не понял я.

- Туда! - ответил Гоб, для наглядности тыкнув когтем прямо в сторону коридора с лезвиями.

Я не стал уточнять, как именно пойдем. Раз Гоб так сказал, значит, так и сделаем. Однако, когда Гоб закончил перекусывать, он зачем-то снял со спины гитару, и заиграл простенький, но очень мелодичный мотивчик. Который я раньше никогда точно не слышал. Я уж подумал, что таким образом он остановит механизм - но ничего подобного, лезвия как сверкали, так и продолжали сверкать. Но спрашивать, почему именно сейчас Гоб решил помузицировать, я не стал. Все равно не ответит.

- Забирайся на плечи, - сказал он, и мне ничего не оставалось, кроме как залезть ему на шею.

А потом мы пошли. Просто пошли вперед, как будто вокруг не мелькают лезвия и не сверкают копья, а Гоб еще при этом и пританцовывал - шаг вперед, два назад, влево, три вперед, вправо, назад, два вперед… Гоб танцевал, играл, я сидел у него на плечах, и только тогда догадался, что именно он делал все время до этого. Ловил мотив. Как человек с идеальным слухом, мой приятель гнилозубый сразу же почувствовал, что движение механизмов отнюдь не хаотично - он услышал их мелодию, после чего сам ее воспроизвел на своей гитаре, и теперь танцевал под этот ритм. У него даже глаза были закрыты - Гоб вообще почти всегда музицировал с закрытыми глазами. Я же сидел на нем, и боялся шевельнуться - не дай бог собью с ритма, в тот же миг мы оба превратимся в один кусок мелко нарезанного мяса. Но не так то просто Гоба с ритма сбить, он прошел всю сотню метров, на которую тянулся коридор, ни разу не сфальшивив и не сделав ни одного лишнего шага, причем даже не вспотел. И все та же улыбка на вечно довольном лице, как будто только что мы вдвоем не со смертью плясали, а на королевском балу.

- Хорошая мелодия, - только и заметил Гоб, - тот, кто эту ловушку делал, был талантливым композитором, мне еще никогда не было так приятно играть.

А потом мы опять услышали вой. Только на этот раз он был гораздо ближе, и столько в нем звучало боли и тоски, что даже на железном лице моего приятеля невольно эмоции прорезались. Только это было что угодно, но не страх.

- Как фальшивит, как фальшивит… - горько покачала головой Гоб. - Разве так воют? Он даже одну ноту не может взять, все время с октавы на октаву прыгает, и туда же…

Вот такой вот у меня приятель. Настоящий гоблин, и самый лучший друг.

Мы пошли вперед, с каждой секундой ожидая, что еще нового для нас создатели всего этого заготовили. Ждали очередного зала с препятствиями, и он не замедлил показаться. Только я даже не сразу понял, что это пещера. Показалось, что мы вышли опять на поверхность, потому что таких подземелий просто не бывает. Геологически это полный бред, а если бы кто попытался такое сотворить руками, то у него бы ничего не получилось. Пещера простиралась до горизонта, ее потолок, поднимающийся куда-то в небесные выси, светился монотонным голубоватым цветом, создавая впечатление, что это не каменный свод, а настоящее небо. А посреди пещеры стоял замок, даже лучше сказать Замок, потому что ничего подобного я нигде не встречал. Тяжело было оценить пропорции, насколько он огромен, но если исходить из того, что его ворота как минимум в человеческий рост, то высота одних только замковых стен была под сотню метров, а грандиозный шпиль стоящей внутри башни был не ниже, чем Башня Драконьей Кости. То есть очень высокий. При этом Замок стоял посреди абсолютно пустой равнины, а к его воротам вела единственная дорога, которая как раз начиналась у наших ног.

А у входа в Замок на цепи сидел Зверь. Тоже с большой буквы, потому что других таких не бывает. Даже зоркий Гоб не мог разглядеть, что это за чудовище такое, но не было никаких сомнений - только оно и могло выть. Потому что больше никого в обозримых окрестностях не было.

Мы даже не подумали, что это может быть ловушка, потому что ни один всесильный безумец не создаст такое лишь в качестве отвлекающего маневра. Как-то было самоочевидно, что замок и есть наша цель, а Зверь у ворот - последнее, шестое испытание. Да и это было логично. В этом мире вообще все были помешаны на цифрах два и три, а также на всех их производных. Дважды три - шесть телег в местных караванах, дважды шесть - двенадцать дней в местной "неделе", двенадцать "недель" в местном "году", трижды двенадцать - тридцать шесть богов. Потому логично было предположить, что и в данном случае справимся со Зверем, и на этом приключения закончились.

Чем ближе мы подходили к Замку, тем более внушительным он становился. До какой-то поры. Так всегда бывает, любые небоскребы с определенного расстояния кажутся наиболее внушительными, потому что когда подходишь ближе - не можешь оценить их высоту. Так и тут, стены Замка поднимались куда-то в небеса, что только задрав голову и можно было разглядеть, где там они заканчиваются.

Но нам было не до стен, перебраться через них даже Гоб бы не рискнул. Все наше внимание занимал Зверь, который тоже заметил наше появление, и наблюдал, как мы приближаемся к охраняемым им воротам. Не проявляя до поры, до времени враждебности.

- Гоб, - спросил я, - ты в каких-нибудь легендах слышал про подобные существа? Или, может, в сказках, балладах.

- Да что-то не припомню, - огорчил меня приятель, - если бы слышал, вряд ли бы забыл.

Действительно, забыть Зверя невозможно. Он у меня и сейчас перед глазами как живой стоит. Сидит. Лежит. Не пойми что делает. Все эти слова просто бессмысленно относительно Зверя, потому что сидеть, стоять или лежать надо на чем-то, а я так и не понял, где у него что. Огромный, размером со среднего динозавра, Зверь не имел рук или ног, а представлял собой огромное сферическое туловище, оно же голова, из которого во все стороны торчали отростки, похожие то ли на клешни, то ли на щупальца. С их помощью Зверь и перемещался с места на место, и хватал предметы, и обмахивался, как хвостом. Сам же центральный сегмент, туловище, представлял переплетение многочисленных глаз на тонких стебельках и клыкастых пастей. При этом всем у Зверя не было ни низа, ни верха - только за время нашего ожидания он совершил несколько переворотов вокруг оси, и то, что сначала было низом, стало правым боком. Оригинально была к Зверю прикреплена цепь - так как у него не было никакой шеи, то огромные железные звенья были намертво сращены с плотью Зверя сразу в четырех местах, видать, для надежности. Как при этом Зверь умудрялся не запутаться в цепях при своих постоянных поворотах, диву даюсь.

Пока мы были далеко, он лишь наблюдал за нами, направив все свои глаза-отростки в нашу сторону. Но стоило переступить незримую границу, как Зверь тут же сдвинулся с места. Перевалившись, что его верх стал животом, он устроился как раз между нами и воротами замка, щелчком клешней продемонстрировав, что особо теплых чувств к нам не испытывает.

- Есть какие-то идеи, что делать? - спросил я у Гоба, и добавил. - На мою магию рассчитывать не стоит, я уже попробовал - Зверь имеет к любой магии иммунитет.

- Мои сабли тут тоже не очень помогут, - обрадовал меня Гоб.

- Может, поищем другой вход? - вслух подумал я, и сам же себе ответил. - Хотя вряд ли он есть, кто бы этот Замок ни построил, они наверняка позаботились, чтоб всякие незваные гости внутрь не пробрались. Может, ты попробуешь музыкой его отвлечь? А я пока попробую пробраться…

- Если тебе твоя жизнь надоела, то можно попробовать, - согласился Гоб, - если еще хочешь пожить, то я бы не советовал. Хотя право твое, ты тут главный.

- Хорошо, тогда что же нам делать?

- Может, попросишь нас пропустить? - на полном серьезе посоветовал мой приятель, он вообще умеет разные глупости серьезно говорить, никогда не поймешь, шутит он, или издевается.

- Хорошо, - шутки ради согласился я, и, повернувшись к Зверю, сказал. - Многоуважаемый страж, нам очень надо пройти в этот Замок, не могли бы вы нас пропустить? Мы бы были вам весьма благодарны.

- Я бы с радостью, но не положено, - ответил Зверь всеми своими пастями одновременно, отчего звук получился какой-то объемный - как будто много человек сразу говорило.

Конечно, я удивился. Это мягко сказано, я даже подумать не мог, что Зверь говорит, и беседовать с ним шутки ради начал. Но отступать было поздно. Так что я постарался запрятать подальше свое удивление, и продолжать беседу так, как будто я сразу понял, что перед нами не неразумный хищник, а вполне разумное существо.

- Почему же так, многоуважаемый страж?

- Сожалею, - ответил Зверь, - но меня создали как раз для того, чтоб я никого не пропускал. Те, кто меня создал, очень не хотели, чтоб всякие разные беспокоили их покой.

Я посмотрел на Гоба, но он из беседы самоустранился. Как всегда. Мечем помахать, или веслами, или через пропасть сигануть, или через коридор с ловушками перебраться - это он завсегда. А как только с кем-то поговорить надо, сразу же затихает, делает вид, что его вообще тут нет. Вычесывает когтями вшей из шевелюры, насвистывая мелодичный мотивчик. Мол, я тут ни при чем, разбирайся как-нибудь сам. Так что пришлось мне самому продолжать со Зверем переговоры.

- Быть может, существует все же какой-то способ попасть внутрь? Мы пройдем очень тихо, только туда, и сразу назад - ничей покой не будем беспокоить.

- Да уж, не будете, - иронически заметил Зверь, и половина его пастей улыбнулись. Вторая половина угрожающе нахмурилась, я не сразу догадался, что это те же самые улыбки, только на сто восемьдесят градусов перевернутые. - Знаю я вас, начнете свои концерты устраивать - спасибо, наслушался уже.

На Гоба даже смотреть укоризненно смысла не имела, эта "сама невинность" уж точно никакой вины за собой не чувствовал. Что поделаешь, натура у него такая, творческая, не может без музыки прожить.

- Многоуважаемый страж, но нам действительно очень надо попасть в Замок. Там лежит одна вещь, которую наши давние предки тут запрятали, а теперь настало время ее забрать. Мы ничей покой не хотим тревожить…

- Так вы за ключом! От Башни Драконьей Кости! Так бы сразу и сказали! - обрадовался Зверь.

- Так что, если так, мы можем пройти? - с надеждой в голосе спросил я.

- Конечно нет, - ответил Зверь, - я здесь сижу для того, чтоб никто и никогда не мог пройти в Замок.

- А как же ключ?

- Увы, ничем не могу помочь. Меня сотворили для того, чтоб я не позволял никому побеспокоить моих создателей, и внутрь я вас не пущу.

- Но ключ хоть внутри? - спросил я. - Мы ведь пришли туда, куда надо?

- Конечно, внутри, - подтвердил Зверь, - но вас я все равно не пущу. Вы, я вижу, люди умные, о том, что магия против меня не работает, уже догадались. Что ваши железки против меня бесполезны, тоже. Я никогда не сплю, меня невозможно обмануть, я неподкупен, меня невозможно убить, а потому лучше всего возвращайтесь. В Замок вам нельзя.

- Но как же ключ попал в Замок, если никому нельзя в него пройти?

- Нельзя без разрешения, - уточнил Зверь, - а за них попросили те, кто меня создал. Я их пропустил, они оставили ключ и ушли. А за вас никто не просил, так что извините - ничем не могу помочь. Сожалею, - искренне посочувствовал мне Зверь.

- Но может можно как-то поговорить с теми, кто вас создал, многоуважаемый страж? Они объяснят, что это ошибка, что я должен был попасть внутрь, просто произошло какое-то недоразумение, и обо мне не успели сообщить?

- Увы, - горько ответил Зверь, - те, кто меня создали, сейчас почивают, и я не имею права их беспокоить. Сожалею, но ничем не могу тут помочь.

- Страж, скажите, я вообще не утомляю вас своими расспросами? - на всякий случай уточнил я, приготовившись в долгой беседе.

- Ой, нисколько, нисколько! У меня уже давно не было столь приятных и вежливых собеседников, и поговорить с вами - сущее удовольствие. Но, сожалею, я должен вас сразу разочаровать - на меня не действуют никакие аргументы, и что бы вы не говорили, как бы вы не доказывали, что Латакия в беде и только ключ от Башни Драконьей Кости способен ее спасти, внутрь я вас не пущу. Сожалею. Мне самому горько, что Латакия умирает, но долг есть долг. Меня создали, чтоб я никого в Замок не пускал, и я никого не пущу.

- А кто ж тебя создал? - наконец спросил я.

- О, меня создали создатели! Они не только меня, они вообще все тут создали, а меня в самом конце, и сказали, чтоб я никого в Замок без их разрешения не пускал. Вы можете подождать, пока кто-либо из них проснется, и разрешит вам зайти, другого способа попасть в Замок не существует.

- И часто кто-то из них просыпается?

- Да вот последний раз как раз тогда, когда сюда ключ приносили, - "обрадовал" меня Зверь, - а когда в следующий раз кто-нибудь проснется - только сами создатели и знают.

- Да кто же они такие? - не выдержал я.

- Я же сказал, создатели, - все тем же милым тоном, которым обычно взрослые с непослушными детьми разговаривают, ответил мне Зверь.

- Да я понимаю, что создатели, но… - начал было я, но тут впервые Гоб в нашу беседу вмешался.

- Ну ты и балбес, Моше, - горько заметил он, и до меня сразу же дошло, что это за "создатели" такие.

- Твоих создателей сколько? - спросил я у Зверя. - Не тридцать шесть случайно?

- Конечно, тридцать шесть, - ответил он, - создателей всегда тридцать шесть, это закон. По-другому и не бывает.

- Послушай, страж, но тогда я тем более должен пройти! Дело в том, что я - избранный, я прошел ширай эрэц, и сразу четверо из тридцати шести богов избрали меня.

- Я это прекрасно вижу, - согласился Страж, - над тобой висит след создателей, они избрали тебя одним из героев своих сновидений, но сейчас они спят, и я ничем тебе не могу помочь. Если бы кто-то из них проснулся, и сказал мне, что тебе разрешено пройти - я бы тебя пропустил, и спутника твоего тоже, раз вы уж вместе прошли. Но, сожалею, без разрешения создателей в Замок никто не пройдет, а они почивают.

- Героем сновидений? - не понял я.

- Конечно. Создатели спят, но в своих снах они видят то, что происходит в их мире. Иногда им снятся кошмары, иногда веселые и беззаботные сны, а иногда некоторые из них выбирают себе героев, и дальше наблюдают за ними в своих снах. Ты один из таких героев, ты и сейчас им снишься, я даже вижу, каким именно - но в Замок все равно не пущу. Сожалею.

- Боги! - обратился я в пустоту, почему-то запрокинув голову к небу. - Если вы сейчас видите меня, пусть даже во сне - проснитесь, скажите стражу вашего покоя, чтоб он пропустил меня забрать ключ!

Но, естественно, ничего не произошло. Гоб только усмехнулся, а Страж вообще не подал вида, что он что-то заметил. В другом результате я не сомневался. Боги вообще не любят, когда у них что-то просят - они или сами приказывают, или людям испытания бросают, и разбирайтесь с ними сами. Разве что какую подсказку дадут.

Тут у меня скользнула мысль, что нечто похожее у меня есть - но поймать я ее пока не смог. Вежливый Зверь у ворот Замка действительно не собирался нас пропускать, но не могли же боги просто привести меня сюда, чтоб я стоял, и не знал, что делать? Или могли? Такие шутки как раз в их стиле, но ведь я - не простой человек, который прошел ширай эрэц. Я этот ритуал вообще в другом мире прошел, причем совершенно неправильно, у какой-то цыганки, да еще и не четыре, а пять карт мне выпало…

И вот тут как раз я догадался, что может быть ключом. К Зверю. Ведь у меня до сих пор в кармане валялась пятая карта из ширай эрэц, которую цыганка назвала картой Отца Лжи, а Мало Поел заверил, что такое просто не бывает, и карта это возникала только во время неправильных пасьянсов, когда люди не могли толком тридцать шесть карт на четыре стопки разложить. Но цыганка ведь все разложила правильно, а центральная карта все равно осталась! Которую, кроме меня, никто не видел…

Тогда же я догадался, что тут опять все дело в моем зрении. В умении видеть то, что есть на самом деле - цыганка действительно не видела эту карту, и никто ее никогда не видел, а я увидел. И схватил, тут же переместившись с Земли в Латакию. И она у меня как раз сейчас лежит в кармане. Давно лежит, с тех самых пор, как я ее в лесу подобрал. Вроде бы совершенно не нужная, а гляди - и докажет Зверю, что я не простой "герой снов", а нечто большее.

- Многоуважаемый страж, - продолжил я, - скажите, а вы верите, что некоторым людям во время ширай эрэц выпадает не четыре, а пять карт?

- Зачем же в это верить? - переспросил Страж. - Я просто знаю, что это может произойти.

- И что же это будет значить? - спросил я.

- Это будет значить, что человека выбрали не только создатели, а и та, чьи они дети. Пятую карту в ширай эрэц посылает та, которую вы, люди, называете Латакия, и это значит, что она признала этого человека своим приемным сыном, пасынком.

За спиной я почувствовал охватившее Гоба напряжение, он меня знал лучше, чем Страж, и, наверняка, догадался, к чему я клоню и что сейчас произойдет.

- Ну так скажи мне, многоуважаемый страж, разве не имеет права приемный сын самой Латакии повидать своих сводных братьев? - спросил я, для наглядности вытащив из кармана залежавшуюся там карту.

Реакция Зверя превзошла все мои ожидания. Я думал, придется с ним опять спорить, доказывать, что я испытываю "родственные чувства" в тридцати шести богам, и не просто ключ хочу забрать, а и "братьев" проведать… Не пришлось. Карта произвела воистину магическое воздействие - Зверь вытянулся по "стойке смирно", если так можно назвать эту, полную почтения, позу. И не просто уступил дорогу, а и, подобострастно, спросил:

- Могу ли я чем помочь, Ваше Почтение? Я всегда к Вашим услугам и готов исполнить любой Ваш приказ! Что прикажете делать?

- Для начала объяснить, чего ты так сразу преобразился? - автоматически спросил я.

- Я был создан для того, чтоб служить создателями и выполнять любой их приказ, а каждый сын и каждая дочь той, что люди зовут Латакия - создатель.

- То есть мы с Гобом можем войти?

- Создатели вольны делать все, что пожелают, а я обязан исполнять любой их приказ.

- А ты не думаешь, что я мог украсть эту карту, например? - совсем уже обнаглел я, хотя сразу же, по смешку Гоба за спиной, догадался, что сморозил какую-то глупость.

- Лишь тот, кого Латакия признала своим приемным сыном, может увидеть пятую карту, и лишь тот, кому он захочет ее показать.

- Ну надо же! - покачал головой я. - А я и не думал! Ладно, скажи мне, страж, как нам найти ключ? От Башни Драконьей Кости?

- Ключ хранят создатели, их опочивальня на вершине той башни, что окружают эти стены.

- Ого! Высоко подниматься! - горько заметил я, и уже направился к воротам, когда Зверь предложил:

- Позволено ли будет мне предложить свою помощь? Я могу доставить вас прямо в покои создателей, а когда вы заберете то, за чем пришли, вернуть обратно?

- Дерзай! - рискнул я, и мы с Гобом в тот же миг взлетели.

Я почему-то вообразил, что Зверь или сразу нас "телепортирует", или ухватит в лапы, как Кинг-Конг, и полезет вверх по стенам. Но он вместо этого решил доставить нам с Гобом удовольствие почувствовать себя птицами, мы за несколько секунд вознеслись над стенами, а еще через несколько долетели до самого верха башни и пролетели прямо через стену внутрь. И никаких перегрузок, одно слово - магия. Хотя никакой магии-то я и не почувствовал.

Зал, где мы с Гобом оказались, был похож не на опочивальню, а на какое-то святилище. Глупо, конечно, было представлять богов спящими в кроватях, но я думал, что увижу нечто более внушительное, чем большая комната, вдоль стен которой было расположено тридцать шесть статуй. Очень похожих на картинки с карт или статуи в зале Совета Латакии, но только еще более условных. В этих фигурах только угадывалось, что это изображения существ, а не просто камни. Хотя, странное дело. Так происходило, когда на них смотришь прямо. А стоило отвести взгляд, как в боковом зрении они сразу же "оживали", и даже как будто бы иногда шевелились, хоть ничем иным, кроме обмана зрения, это быть не могло.

И нигде никакого следа ключа. Может, конечно, он был припрятан под какой-то из статуй, но что-то я сомневаюсь, что найдется бог, согласившийся спрятать древний артефакт у себя под задницей. Однако мы явно пришли туда, куда надо, да и Зверь это подтвердил. Оставалось лишь разгадать последнюю загадку.

- Гоб, дай какой-нибудь совет! - попросил я. - У тебя всегда умные мысли вовремя появляются! Я бы даже не догадался, что со Зверем можно поговорить и попросить помочь.

- Так почему бы и сейчас тебе не сделать то же самое? - ухмыльнувшись, спросил Гоб.

А действительно, почему бы нет? Потому что я не привык со статуями разговаривать? Так я и с чудовищами разговаривать не привык, и с гоблинами, если честно, до недавнего времени тоже. Что именно говорить - я не знал, а потому решил рассказать все, как есть.

- Боги! - начал я. - Вы выбрали меня, и я старался делать все, чтоб быть достойным вашего выбора.

- Эрэц Ахтарил, "Грозный Путник", - обратился я к тому, кто больше всего походил на человека с котомкой за плечами, - я никогда не останавливался, а всегда шел вперед. Мои ноги всегда были легки, и даже когда грозили мне беды - я все равно куда-то шел. Мы с тобой близкие души, мне тоже никогда не сиделось на месте, я всегда стремился туда, где еще не был. Трижды пересекал я Латакию, бродил я по лесам и равнинам, городам и замкам, бывал в Пограничье и в Хонери. Но куда бы я ни шел, я всегда знал, что мой родной дом - дорога, и вечное странствие - моя судьба.

- Эрэц Лихалим, "Высокий Висельник", - обратился я к другому, - в своем пути немало смертей я встретил, но всегда осторожен был, и удалось мне избежать смерти своей. Я никогда не пытался повернуть, уйти от судьбы, но и в петлю не лез добровольно, а беды все не унынием, а весельем, как и ты, встречал. Я не испугался тебя, не стал уходить от того, что неизбежно, но и беду никогда на себя не кликал, хоть и ставил меня пусть перед тяжелым выбором. Я верно его делал, и не жалею о своих поступках, потому что петля шею труса любит, а смелый всегда выход найдет.

- Эрэц Хайар-Бараллах, "Император-Чародей", - поклонился я третьему, - я шел на жертвы, хоть и тяжело мне было, но не отказывался власть на себя взвалить. Я добыл себе и богатство, и славу - мое имя все люди знали, а права мои, как Советника, позволяли вершить над нами суд. Что это, как не власть? Я никогда не боялся взвалить на себя ответственность за других людей, и решать, кому жить суждено, а кому умереть - что это, как не власть? Но сколько бы ни было у меня власти, я никогда не соблазнился ради власть с пути своего свернуть, потому что я всегда помнил о петле, что за моей спиной призраком виднеется. Я пошел по стопам твоим, став чародеем, и не предавал тебя никогда, от власти отрекаясь.

- "Магическая Смерть", - обратился я к последнему из своих покровителей, - я был верен тебе, я стал тем, кто властен над жизнью, и над людьми властен, и сила моя - это жизни, которая смертью стала, сила. Никогда о выборе своем не сожалел я, раба твоего, Висельника, не боялся, за проводником в царство твое, Путником, смело шел. Не страшили меня чужие проклятья, я всегда чувствовал твое крыло, что меня, как птенца малого, прикрывает. Я стал достойным твоего выбора, я не предал тебя, и не свернул с пути, где жизнь и смерть друг с другом перепутались.

- Боги! - обратился я сразу ко всем статуям, - вы выбрали меня, а я стал достойным вашего выбора. Так помогите же и вы мне, я прошел сквозь многие испытания, дабы получить то, что вы храните. Дайте мне ключ от Башни Драконьей Кости, что оставили вам древние, ибо пришло ему время опять вернуться в мир.

Воцарилась тишина, а через пару секунд голос, раздавшийся прямо в моей голове, произнес:

- Твое желание выполнено, ключ возвращен.

И действительно. Я почувствовал, что у меня что-то холодит грудь, оказалось, что это небольшой золотой ключик на цепочке. Совсем несерьезный на вид, но я сразу понял - это нечто весьма и весьма могучее, оно стоило того, чтоб в эти подземелья за ним спускаться.

- Спасибо, боги, и если уж вы проснулись - прошу вас - не бросайте Латакию, нашу Мать.

- Наше время прошло, - к моему удивлению ответил все тот же голос, хоть я даже не надеялся получить какой-либо ответ, - настало твое время.

Больше мы поговорить не смогли, потому что Зверь, почуявший, что ключ уже у нас, проявил инициативу и тем же самым путем вытащил нас из опочивальни богов и перенес по воздухе к воротам замка.

- Спасибо, страж, мы получили то, за чем пришли, - поблагодарил я.

- Я очень рад, что смог услужить создателю! - ответил Зверь.

- Скажи мне, а ты не мог бы нас точно так же в Хонери, к Башне Драконьей Кости доставить? - на всякий случай спросил я.

- Увы, моя сила ограничена, и то, что просит создатель, вне моей власти. Но я могу доставить вас туда, где открывается вход из мира людей в подземелье создателей.

- Это тоже было бы прекрасно! - обрадовался я. - Счастливо оставаться, страж!

- Мои наилучшие пожелания, создатель, и тот, кто пришел вместе с ним! И да прибудет с вами удача! Спасите ту, что вы называете Латакия! - попрощался с нами Зверь, и мы с Гобом полетели.

- Подожди! - крикнул я напоследок, и мы тут же остановились, - Скажи, почему ты каждый раз, когда Гоб музицировал, начинал так ужасно выть? От тоски и одиночества?

- От того, что он просто ужасно играет! - уел моего приятеля напоследок Зверь, и полет продолжился.

Гоб потом долго ругался. Задели, беднягу, за живое - он то думал, и не без оснований, что гениальный музыкант, а тут… Впрочем, Гоб быстро успокоился - сказал сам себе, что критик из подземного Зверя, искусственно созданного богами для того, чтоб стеречь их покой, не лучший. "У него самого слуха нет!" - возмущался Гоб, и добавлял: "Тоже, понимаешь, критик! Да он даже воет фальшиво! А еще настоящее искусство критиковать лезет! Сидел бы себе на цепи, и молчал!" А я над Гобом только посмеивался. Про себя. Зато теперь я был точно уверен, что это не робот какой-то, а живой человек, пусть даже на гоблина похожий, и что-то святое для него тоже есть. Например, музыка.

Мы летели очень быстро. Повороты только и мелькали, сквозь коридор с лезвиями мы пролетели быстрее, чем они сдвинуться с места успели, над лавой даже согреться не успели, а зеркальный зал промелькнул, что я даже не успел сообразить, что это было такое. Приземлились мы почти у самого выхода, вернее сразу же за пропастью, которую по дороге туда Гоб перепрыгивал, а дальше была уже знакомая дорога. И, я был уверен, Зверь как-нибудь позаботится о том, чтоб дверь из подземелий создателей в "пещеру ключа" открытой оказалась.

- Ну что, Гоб, пошли! - предложил я, но ответить мой приятель не успел.

- Не так быстро, господа предатели, не так быстро!

Только тут я сообразил, что в коридоре мы не вдвоем, а вместе с нами тут есть еще и третий участник событий. Мой старый знакомый, полутора метра ростом, льняная рубаха, кожаные штаны, сапоги, вечная шляпа с пером. Дорогу нам закрывал Яул собственной персоной, и, судя по выражению его лица, миром нам не разойтись.

- Что ты тут делаешь, Яул? - автоматически спросил я, пытаясь найти выход из положения.

- Что вы здесь делаете, предатели? - переспросил бывший ширай. - Впрочем, я и так знаю, что вы здесь делаете. Я ведь сразу заподозрил, что ты, Моше, предатель - только доказательств не было. А когда ты исчез одновременно с началом восстания, то все сразу стало на свои места. Или ты надеялся, что сможешь скрыться? Тут, в подземельях под Багряным Храмом? Ты думаешь, что сможешь найти тут то, что поможет твоим дружкам-шираями и аршаинам вернуть себе власть? Увы, я тебя должен разочаровать - единственно, что ты тут можешь найти, так это свою смерть. И произойдет это незамедлительно!

Решив, что дальнейшие разговоры смысла не имеют, Яул выхватил свой меч, больше на ножик похожий, и неспешной мальчишеской походкой пошел в нашу сторону. Отступать было некуда - прямо за нами пропасть, места для разбега нет, так что пришлось принять бой.

Сначала я испытал на бывшем магистре свой магический арсенал, хоть и догадывался, что ни к чему толковому это не приведет. От огненных шаров, молний, порывов урагана Яул уворачивался, а когда я попробовал заставить магией остановиться его сердце - только злобно усмехнулся. В принципе, я и до этого знал, что среди прочего всех шираев учат магической устойчивости, но все же надеялся, что моих сил хватит, чтоб пробить любую защиту. Увы, не хватило.

Тогда настала очередь Гоба. Выглядел мой приятель гораздо внушительнее. Пусть горбатый и кривоногий, зато с двумя огромными ятаганами, которые в его руках, казалось, жили своей собственной жизнью. Но я еще помнил, как в свое время Яул на равных противостоял великану-Беару, у которых мече было целых шесть, по числу рук, и по сравнению с который уже Гоб казался мальчиком для битья. Оставалось надеяться только на чудо и на то, что мой приятель что-нибудь придумает, по ходу помогая ему из своих скромных сил. Хоть магические доспехи и не были моим коньком, хоть немного задачу Гобу я мог облегчить.

Увы, чуда не произошло. Яул не спешил разделаться с моим приятелем, наслаждаясь его беспомощностью - удары ятаганов гоблина, как о каменную стену, разбивались о защиту маленького воина, который, казалось, даже не смотрел на своего противника. При этом сам нападать он даже не думал, а просто планомерно, шаг за шагом, шел вперед, вынуждая Гоба отступать. Только тут до меня дошло, что он задумал - Яул каким-то образом знал о пропасти, и собирался отправить Гоба в преисподнюю. Полетать.

Я крикнул своему приятелю, чтоб он был осторожнее, что за ним пропасть - но это уже ничего не могло изменить. Гоб и сам уже, наверно, догадался, что к чему, но у него просто не было другого выхода, кроме как шаг за шагом отходить, пока он, наконец, не оступился и не полетел вниз. Яул повернулся ко мне.

Весь бой мятежного магистра с гоблином занял несколько секунд. И сколько я не тужился сообразить хоть какой-нибудь путь к спасению, ничего не придумалось. Единственное, что пришло в голову - попробовать еще хоть немного задержать Яула разговорами. Другого оружия против коротышки я не знал.

- Как ты попал сюда, Яул? - спросил я, отступая от надвигающегося врага. - В эти подземелья путь знает только магистр Багряной стражи Храма, а ты им никогда не был!

- Я попал так же, как и ты, предатель, совершив ритуал! Только я не выспрашивал его обманом, рассказывая сказки о новых временах и новых хранителях секретов!

- А откуда ты знаешь, о чем я говорил? - спросил я. - А, я понял - значит, тебе он ничего так и не сказал, просто по своей привычке подслушал, о чем говорят другие, да, Яул? - так как ответа не последовало, то я продолжил. - Так это получается, что даже мне, как ты говоришь, "предателю", Беар доверяет больше, чем тебе? Да, Яул? Выходит, тебе не доверяет вообще никто, даже твои соратники? Кто же из нас после этого предатель, Яул? Или это ты поднял то восстание, во время которого я едва успел вырваться из города? Ты хотел добраться до ключа первым, а мы, выходит, помешали твоим планам? Молчишь, Яул? Тебе нечего сказать? Тебе нечем доказать свою правоту?

- Мне не нужно доказывать свою правоту, - наконец ответил Яул, хоть и чувствовалось, что я его своими обвинениями несколько вывел из себя - видать, действительно, такие или похожие планы у него были.

- Ты ведь не с "предателями" пришел сюда сражаться, Яул, - продолжал я, - а уничтожать свидетелей, которые могли рассказать о тебе то, что ты предпочитаешь скрывать. Или ты думаешь, что правда и дальше будет скрыта? На что ты надеешься, Яул, на свой сладкий голос? Надеешься, что и дальше своими словами сможешь скрывать правду? Я ведь давно тебя раскусил, Яул - ты предал "учение", ты же хотел лишь власти, власти любой ценой, и это ты предал всех - меня, Беара, тех, кто верил и шел за нами. Да, Яул?

- Ты ничего не добьешься своими пустыми словами, - ответил бывший магистр, - потому что сейчас ты умрешь, и вся твоя магия не сможет тебя спасти!

Яул не выдержал - я таки вывел его из себя - и бросился в мою сторону. Остановить я его не мог, и все, на что меня хватило - вызвать ураганный ветер, который не давал ему до меня добраться. Однако каким бы маленьким, легким Яул не казался, даже ураган не смог его остановить, и очень скоро он таки добрался до меня. Только шляпу с пером потерял, открыв страшную правду - мятежный магистр был абсолютно лыс, да еще и вся голова была в каких-то коричневых пятнах. Сам не знаю, почему в такой момент я думал не о том, что сейчас умру, а о чужой лысине. Наверно, потому что я никогда не воспринимал свою смерть всерьез. Я не верил, что могу умереть так же, как умирают люди вокруг, даже когда над споткнувшимся и упавшим мною нависла озлобленная фигура коротышки, готового проткнуть меня мечем. Только глаза от страха закрыл, в детской надежде, что если я беду не вижу, то и она меня тоже.

Впрочем, смерть все не шла и не шла, а вместо острой боли в груди я почувствовал, что на меня упало что-то мягкое. А когда открыл глаза, то оказалось, что это тело Яула, голова которого была разбита и кровоточила. Но мятежный магистр оставался жив, просто лежал без сознания - такая мелочь, как удар чем-то острым по голове, не могла убить такого воина.

- Спасибо, Гоб, - поблагодарил я своего спасителя, и только тут заметил, что это не Гоб.

Я ведь, когда тянул время, на то и надеялся, что мой приятель не свалился в пропасть. Зная его ловкость, он наверняка как-то или за край ухватился, или еще что-то придумал. И, стоит мне отвлечь Яула, как Гоб покажет себя во всей красе. Так я думал. Но оказалось, что спас меня не он, и это был даже не человек, а враг. Тот самый серый, с которыми я вдоволь в свое время навоевался в Пограничье, и которые теперь превратили треть Латакии в поле боя. Враг, непонятно как попавший в подземелье, стоял с острым заступом в руке, и в его глазах читался мой приговор - Яул просто попался ему под руку первым.

Я не испугался. Если шираи имунны к магии, то у серых такого врожденного или приобретенного иммунитета нет. Я убеждался в этом сам и не раз, уничтожая их всеми доступными мне магическими способами. Потому, углядев, что серый собирается меня добивать, я метнул в него самое простое, что вспомнилось - огненный шар. Но, к моему удивлению, враг не сгорел в адском пламени, а спокойно отбил своим орудием мой огонь в сторону, как отгоняют назойливую муху. Только тут я сообразил, что это не просто заступ - таким затылок ширая не пробьешь - а магический жезл, а передо мной не простой серый, а маг серых, хоть про таких я никогда не слышал.

Ну конечно! Кто же еще, кроме мага, может подобраться в шираю незаметно? Хоть против Яула магия прямо не действовала, но уж чужие шаги он бы наверняка услышал, и приглушить их можно было все той же магией.

Возникло чувство дежавю. Такое уже было - я лежу в углу коридора на полу, ничего не могу поделать, а надо мной нависает враг, мечтающий меня убить. Пусть он не ширай, а серый, пусть в руках не кинжал, а магический посох - мне-то от этого не легче. И опять магия моя ничего не дает, в таких случаях я всегда начинал сомневаться, а тем ли я занимался все последнее время, если вся моя грандиозная сила, накопленная с огромным трудом, раз за разом оказывалась абсолютно бесполезной. Кроме случая с ледяной лодкой, она мне никак не помогла, да и там, наверняка, можно было придумать какой-нибудь другой выход, обойтись без магии.

Вот такие вот странные мысли вертелись у меня в голове, пока я ожидал неизбежной смерти, но и в этот раз она не спешила наступать. На этот раз раздался весьма характерный звон, треск, и на меня повалилось уже второе подряд тело.

- Спасибо, Гоб, - поблагодарил я.

- Да не за что, - горько вздохнул гоблин, разглядывая то, что осталось от его любимой гитары после столкновения с головой серого.

- У тебя еще флейта осталась, - поспешил успокоить приятеля я, потому что мне показалось, что он вот-вот заплачет.

- Не осталось, - еще более трагично вздохнул он, - она вместе с ятаганами улетела в пропасть. Я, когда падал, не успел их в ножны спрятать, пришлось выпустить их рук… Иначе бы ухватится не успел.

- Жалко, - огорченно согласился я, - но ты ведь сможешь еще раз такие же сделать?

- Такие же не смогу, - ответил он, - а вот лучшие, пожалуй, сделаю! Мне они уже давно надоели, да и дерево гитары уже старым стало, слишком глухим, и флейта фальшивила…

- Ну вот видишь, все, что не делается, делается к лучшему! Ладно, пошли отсюда.

- А с этими что делать будем? - спросил Гоб.

- С этими?

Я задумался. С одной стороны, бросать их тут было нехорошо - все же враги, да еще и смертные, враги такой милости не прощают. Будут мстить. С другой стороны, я как-то не привык добивать врагов, даже раненных и без сознания, хоть не сомневался, что Гоб с удовольствием это сделает. А вот Яул плененный нам бы пригодился, его всегда можно использовать как дополнительный козырь в переговорах с мятежниками, особенно если показать им, что он сам предатель, и все "учение" было придумано только для захвата им власти. Только вот как такого, как Яул, в плену держать?

- Гоб, - спросил я, - а ты сможешь их так связать, чтоб они не вырвались?

- Теперь-то? - мой приятель усмехнулся, - да их теперь любой ребенок повяжет, тем более с такими дырами в черепе не очень-то повоюешь.

- Только серый маг… - на всякий случай предупредил я.

- Ладно, Моше, так и быть - открою тебе один секрет. Вдруг в жизни понадобиться. Если у тебя есть аршаин, внушающий определенные подозрения, то свяжи ему крепко руки, закрой глаза, заткни рот и уши - и ни на какое колдовство он уже способен не будет.

- Ты в этом уверен, Гоб? - не поверил я.

- Абсолютно! Проверял не раз, если хочешь - можем на тебе проверить, хотя за результат я могу сразу своей головой поручиться. Не веришь - может у своего приятеля Ахима спросить, это он в свое время мне и подсказал, как с аршаинами разбираться можно!

- Ну хорошо! Тогда свяжи их, и возьмем с собой - пригодятся. Только как мы их потащим…

Гоб только усмехнулся, мол, проблем не будет, и принялся за дело. Веревка у нас с собой была, хорошая, надежная, так что скоро два пленника были повязаны по рукам и ногам, после чего Гоб взвалил их на обе плеча и бодренько пошагал к выходу. Я последовал за ним.

Выбрались из подземелий создателей мы без проблем - ворота сами открылись, выпустив нас в "пещеру ключа", потом был пустой Багряный Храм, конюшни, три коня шираев (Яул тоже такого себе добыл, не удивительно, что он нас смог нагнать). И только тут мне пришла в голову идея, которую я сам тогда не мог объяснить. То ли интуиция, то ли озарение - я сказал Гобу:

- Отпусти серого. Он мне все же жизнь спас - пусть идет на все четыре стороны.

Гоб молодец. Не стал спрашивать меня, что, да как, да почему - я сказал, он сделал. За пару секунд все еще бессознательный враг был освобожден от всех пут, мы его и оставили прямо там. Только жезл я забрал себе. Хорошая штука, пригодится - сразу в нем мощную магию почувствовал, с такими мощными артефактами мне еще не приходилось сталкиваться. Отдавать такой врагу уже не благородие, а глупость.

Выехав на воздух, мы обнаружили, что сейчас стоит темная ночь, луна освещать дорогу нам не спешит, а потому, выехав из городка, устроили привал. Гоб даже теперь, даже в пустом городе стремился любой ценой избежать ночевки под крышей, предпочитая делать это на природе, у костра. Разве что музыки не хватало, привык я уже, что мой приятель вечно свои концерты устраивает, а тут ночь, тишина…

Яул так и не пришел в сознание, но и умирать тоже не спешил. Рана на голове, которую я бы назвал смертельной, затягивалась буквально на глазах, кровь свернулась и я едва ли не видел, как сами срастаются кости. Бывший магистр был очень живуч.

А потом из темноты за моей спиной раздался голос:

- Почему ты не убил меня, человек?

- Потому что ты спас мою жизнь, ты мне не сделал ничего плохого, а я никогда не отвечаю злом за добро.

Я не испугался. И Гоб тоже - мой приятель уже давно почуял, что серый пришел за нами и наблюдает из темноты, был готов в любой момент его обезвредить, но мы решили не спешить. Серый вел себя необычно - другой бы на его месте уже давно набросился на нас, этот же долгое время наблюдал, а потом вообще вступил в беседу. Что он говорит на том же языке, я не удивился. Судя по всему, это вообще очень древний язык - на нем Зверь говорит, боги, на нем Предсказание выбито на стене Башни Драконьей Кости - так почему бы и серым не говорить на том же самом языке? Все вполне логично.

- Но ты ведь знал, что я хочу тебя убить, человек.

- Знал, но я не судья, я не могу осудить тебя за намерения, лишь за поступки. Лично ты спас меня, потому и я подарил тебе жизнь.

- Но вы, люди, называете нас врагами, и всегда убиваете нас.

- Люди не хотят войны с вами. Но даже если так - я не человек, я шмон, я пришел в Латакию с другой стороны, и это не моя война.

- Это твоя война, человек, - ответил серый, вышел к костру и сел рядом. - Вы все пришли с той стороны, вы, люди, лишили нас всего, и вы первыми начали нас убивать.

- Что ты имеешь ввиду? - не понял я.

- Вы все забыли. Вы, люди, не помните то, что было, вы не хотите помнить. Вы пришли, чтоб забрать у нас то, чем мы владели, вы всегда убивали нас. И ты такой же, как все, человек. Ты тоже убивал нас. Почему ты не убил меня?

- Я же объяснил, я тебе не враг! Ты не сделал мне ничего плохого. Да, мне приходилось убивать твоих сородичей, но я спасал свою жизнь, потому что иначе они бы убили меня.

- Мы никогда не хотели никого убивать, человек, - продолжал серый, - мы пришли, чтоб спастись. Посмотри вокруг, человек, что ты видишь? Ваше творение умирает. Вы пошли против воли богов, вы слепы, вы убиваете себя и нас - а мы лишь хотим спастись.

- Что ты имеешь ввиду? - переспросил я. - Я не понимаю почти ничего из того, что ты говоришь - какое творение? Как спастись? Чем вы владели, кто такие "мы"? Я же говорю, я не человек, я шмон.

- Вы ничего не понимаете, люди или шмоны - это не имеет значение. Вы слепы. Но я вижу - ты хочешь узнать. Ты похож на птенца, который выпал из гнезда, не научившись летать. Хорошо. Я не понимаю тебя, человек, но я расскажу тебе то, что вы не хотите помнить.

Я враг рассказал. Точнее серый. Потому что после того, как он рассказал свою версию событий, как-то врагом у меня язык не поворачивался его назвать. А потом мы еще долго говорили. До самого утра. Мы говорили, а Гоб, как всегда, слушал. Очень внимательно, я был уверен, что он ни одного слова не пропускает, хоть ни разу ни одной реплики не вставил. В своем стиле был.

А утром мы разошлись. Куда пошел серый - я не знаю, у него свои пути, и вряд ли мы когда-либо еще в жизни встретимся. А мы поехали в Хонери. Потому что из уст бывшего врага я услышал то, что мне до этого не мог рассказать ни один из союзников. Я узнал, в чем причина всех бед Латакии, и что надо сделать, чтоб спасти этот мир. Правда пока еще не знал, как.

Обратный путь мне не запомнился. Может, потому что он ничем не отличался от пути туда - все та же пустыня, в которую превратилась цветущая Латакия, все те же выжженные земли, то же испепеляющее солнце. Те же умирающие от голода и жажды люди, которым я пока ничем не мог помочь. А может потому, что я все время думал о словах серого. И Гоб тоже думал. Слишком многое оказалось ложью, и такая красивая сказка превратилась в историю едва ли не самого страшного геноцида в истории. Причем геноцида взаимного. Ложь, посеянная в давние времена, лишь теперь давала всходы.

Когда мы доехали до Хонери, город встретил нас боевыми действиями. "Истинные стражи Латакии", которым надоело сидеть в окружении, решили пойти на прорыв, восставшие тоже не желали сдаваться. Тем более, на их стороне были маги - толку никакого, зато моральная поддержка. Хотя "боевые действия", это слишком громко сказано. Скорее "боевое бездействие" - изможденные жарой и жаждой приверженцы "учения" медленно-медленно атаковали окружение, едва стоящие на ногах беженцы, составляющие подавляющую часть восставших, еще более неспешно отбивались. Жители самого города уже совсем потеряли всякий интерес к жизни, не принимали ничью сторону и ждали, пока оно как-нибудь закончиться. Их уже не интересовало, кто победит и были ли виноваты шираи, они или сидели по домам, или перекатывались из тени в тень, игнорируя окружающие события.

По крайней мере так рассказывали те, кто смог в один момент прорваться в город, а потом им еще и посчастливилось оттуда уйти. Потому что, хоть "истинные стражи" были измождены немногим меньше остальных, их уже даже грабежи и мародерство не радовали, но ворота Хонери они держали под замком. За этим сам "учитель" Беар следил собственной персоной. Конечно, мы бы с Гобом, наверно, смогли бы прорваться, и даже добраться до Башни Драконьей Кости. Но это бы не имел никакого смысла. Потому что нам нужно было туда не просто попасть, а попасть в определенный момент, до которого еще оставалось немало времени. Пока же там нам было делать нечего.

В царящем бардаке мы нашли Ахима, которому и передали с рук на руки пленного Яула, который уже совсем выздоровел, и только метал на всех не сулящие ничего хорошего взгляды. Мы, вообще, Ахима интересно искали - шли туда, где больше всего порядка, где в глазах людей хоть какой-то огонь горит, а не солнце пекущее отражается. И действительно, в самом центре оказался мой учитель собственной персоной.

Хотя вообще-то мы искали Жана-Але. Но его там не было, а когда я спросил у Растерзала, где араршаин, он ответил:

- Моше, Жан-Але умер.

Я сначала даже не поверил, что это могло произойти. Пару дюжин дней назад он был еще совсем здоров, и, когда мы с ним прощались, я даже не думал, что никогда больше не увижу этого человека.

- Они его убили? - невольно воскликнул я.

- Нет, Моше, - горько ответил Ахим, - он умер от старости. Да, я вижу, что ты хочешь сказать. Он не казался тебе старым? Он никому не казался старым. Но он прожил свое. Жан-Але знал, что так и произойдет. Но не боялся уходить, а в последние минуты даже желал, чтоб это произошло поскорее - торопился на встречу с Иссой. Им будет о чем поговорить, Моше. Не грусти. Нет горя в том, чтоб ушел человек, чье время закончилось. Жан-Але прожил долгую, очень долгую жизнь - намного дольше, чем ты можешь себе представить. Никто из ныне живущих даже не помнит, когда в Латакии был другой араршаин, многим казалось, что Жан-Але был всегда. Он не любил говорить об этом, но Жан-Але уже давно устал от жизни. Он хотел добровольно покинуть этот свет, где каждый прожитый день был мукой, но лишь любовь к Латакии, желание хоть чем-то помочь своей земле в этот тяжелый час держало его на земле. И еще - величайшее заклинание его жизни, которое он все же сотворил, и лишь после этого покинул нас.

- Заклинание? - спросил я. - Какое заклинание?

- Ты об этом узнаешь в свое время. Обязательно узнаешь. Очень скоро. Жан-Але был слишком слаб, чтоб сам его сотворить, и завещал это сделать тебе. Как и свой титул. Теперь ты, Моше, араршаин.

- Этого не может быть! - не поверил я. - Я не готов к такому, ты же знаешь, я лишь недавно закончил твою школу, и не могу…

- Никто не может. Или ты думаешь, что я буду лучшим? Или Беар? Да, мы, пока, сильнее тебя, мы умеем больше. Но я вижу, и Жан-Але это тоже видел, в тебе то, чего у нас не было и нет - безграничность. Ты, Моше, как сосуд - ты любишь и умеешь учиться, и скоро ты станешь величайшим араршаином всех времен, перед которым даже слава Жана-Але отступит.

Вот такие меня ждали новости. Даже не знал, как реагировать. Грустить? Так Жан-Але, как и Исса, вроде добровольно ушли, и сами об этом не жалели. Радоваться тому, что я внезапно стал местным архимагом, или араршаином, как тут называли этот титул? А зачем он мне нужен? Я и аршаином стал только недавно, да и относился всегда к любым титулам и званиям весьма свободно. Да еще и Гоб настроение все время портил:

- Араршаин Моше, позвольте мне к Вам обратиться с вопросом? - по любой мелочи спешил поиздеваться надо мной.

- Замолчи, Гоб! - незлобно прикрикивал на него я.

- Как прикажете, Ваша Божественность Тридцать Седьмой Бог!

- Гоб, если ты немедленно не заткнешься - я тебя…

Но он все равно насмехался. А я с ним ничего не делал, потому что только он один, хоть и обзывал меня все время, никогда не воспринимал как какого-то небожителя. А я для него всегда оставался мальчишкой, который когда-то по своей глупости едва в болото не угодил. За это я и люблю Гоба.

После смерти Жана-Але руководство советом магов невольно перешло к Ахиму, хоть он, как и я, никогда о власти не мечтал. Тяжело мечтать о власти человеку, который видит мысли своих собеседников. Ведь вокруг всегда не только преданные тебе люди вертятся, а и подхалимы разные, карьеристы, лизоблюды, желающие угодить начальству. Они везде есть. И были, и будут. Даже тут, в армии восставших, находились такие личности, а сколько же сладкой патоки лилось из их уст… Даже мне иногда противно становилось. Представляю, каково Ахиму. Впрочем, он мне однажды признался:

- А я привык. Ведь ты тоже часто слышишь чужие, неприятные тебе слова? Так и я. Просто не реагирую. Говорю себе, что не мысли, а дела красят человека. И так к ним и отношусь.

И вот под руководством Ахима неспешно шло "боевое бездействие", "истинные стражи" воевали с мятежниками, все умирали от жары, Ахим ждал чего-то, о чем никому не говорил, а маги готовились к какому-то ритуалу, о котором никто меня в известность даже не поставил. Совершенно случайно узнал. А когда начал расспрашивать, все отмалчивались. Хоть и знали, что я теперь араршаин, но относились по прежнему, как к мальчишке. Которым я, по сравнению с ними, собственно говоря и был. Даже проныра-Гоб ничего так и не смог проведать, пришлось обращаться напрямую к Ахиму. Он тоже сначала долго отнекивался, а потом признался:

- Моше, они как раз и готовят то заклинание, что оставил нам в наследство Жан-Але. Оно слишком сложное, ты с ним не сможешь справиться, да и никто в одиночку не сможет. Но ты не волнуйся. Там ничего нет страшного, поверь, будет лучше тебе не забивать голову такими глупостями. Согласись, и без того ведь дел хватает!

А я был не согласен. Да, дел хватало всем, кроме нас с Гобом. До этого мы вечно куда-то спешили, а теперь оказалось, что спешка эта была особо ни к чему. Мы тут были никому не нужны, моя магия не могла сотворить воду, а бросаться молниями или огненными шарами смысла не имело. Не в кого. Запертый город, из которого ежедневно несколько раз выскакивают отряды "истинных стражей", немного рубятся и отступают. Бред какой-то, а не война.

А скоро и Гоб нашел себе дело. Как же, чтоб мой приятель вооружился "этими железяками тупыми", как он обзывал любое оружие, кроме своего собственного? Да никогда в жизни, вот и засел в кузне на дни и ночи, выковывая там себе супер оружие. В такую жару, да еще и возле огня - на такой подвиг только гоблины и способны, нормальные люди бы уже давно изжарились. Он, вообще, очень долго терзался сомнениями, сначала себе сабли выковать, или гитару с флейтой, но остановился на первом.

- Для гитары гениальное вдохновение нужно! - поведал мне Гоб. - А для оружия гениального мастерства достаточно.

Вот уж действительно, чем мой приятель никогда не страдал, так это заниженной самооценкой. Впрочем, справедливо. Я уже не раз убеждался, что этот может меня удивить.

Когда же он выковал и заточил свое оружие, то первым делом пошел мне хвастать. Еще бы! Есть чем - две невзрачные выгнутые полоски, украшать их у Гоба времени не хватило, могли разрезать волос на две половинки, причем не поперек, а вдоль. Никогда такого не видел, и никто не видел - личное изобретение Гоба, он не признается, как такой фокус проделывает. Берет один волос, рубит его, и на землю уже падают два, более тонких. Даже я на такое со всей своей магией не способен.

Он уже собирался приступить к сверлению флейты, но однажды ночью но мне пришел Ахим, и сказал:

- Моше, все готово. Они уже близко, и ритуал завершен - готовься, завтра ты будешь читать последнее заклинание Жана-Але. Постарайся не сплоховать. Он на тебя очень надеялся, и, когда умирал, сказал, что единственное, о чем жалеет - что не удалось с тобой попрощаться. Не подведи нас, Моше.

- Но я ведь не знаю, о каком заклинании идет речь! Ты ведь так мне ничего и не сказал!

- Моше, ты что, забыл все мои уроки? - нахмурившись, спросил Растерзал, и, не дождавшись ответа, ушел, оставив меня в полном недоумении.

- Гоб, может ты понимаешь, что это все значит? - использовал я свой последний шанс.

- Спи, араршаин, - только и ответил мой приятель, - ты ведь сам мне рассказывал, что утро вечера мудренее…

Вот и живи с такими друзьями! Один заставляет читать могучее заклинание, про которое я ничего не знаю, второй моими же цитатами мне отвечает. С таким настроением и засыпал. Уже в полудреме задумавшись, кто такие "они", которые, по словам Ахима, "уже близко".

Узнать мне это предстояло на следующий день. Но не сразу. С утра пораньше меня разбудили и потащили неизвестно куда, в какой-то овраг, где была изуверски вычерчено нечто, весьма отдаленно напоминающее пентаграмму. Или гектограмму. Или гексаграмму. Или вообще непонятно что. Нет, изуверски, это значит не кровью, а просто отвратительно. "Чертили" всем, что попадет под руку - ветками, ногами, руками, повсюду были натоптаны следы, а иногда вообще виднелись продукты жизнедеятельности. Все линии кривые, да еще и не на ровном проложенные, а на кривых склонах - тут даже не дилетантством пахло, а непонятно чем. Преступлением против магии. Как науки.

Но самое удивительное - вокруг собрались маги, серьезные маги, среди которых было немало моих учителей, и все они совершали сложные и бессомненно магические движения, причем все их внимание было сосредоточено на центре самой уродливой и неправильной пентаграммы, которую я когда-либо видел в своей жизни. А в этом самом центре стоял я, и должен был что-то колдовать. Непонятно что, непонятно как, но все этого ждали.

Ситуация складывалась анекдотическая, если не сказать громче. А главное - у меня не было никакого выхода. Или колдовать заклинание, которое я не знаю, или разочаровать всех этих людей, которые на меня надеялись, и подвести учителя, который в меня верил. Пришлось импровизировать.

Единственно, что я придумал - повторить старый, не подводивший ранее трюк. Не самому колдовать, а приказать магии - сделай то-то и то-то. Только до этого я всегда знал, что именно хочу получить в результате. Или смерть всех врагов, или ледяную лодку - я не знал, как это сделать самому, но четко представлял, что сейчас должно произойти. Если бы можно было выразить словами те импульсы желания, которые я обращал к своей внутренней магической природе, то этот бы звучал примерно так: "магия, сделай, пожалуйста, то, что эти люди от тебя хотят. Я не знаю, что, я не знаю, как, но очень тебя прошу".

И магия сделала. Не знаю, как, но зато прекрасно знаю, что. Она просто "взорвала" мою внутреннюю плотину, которая все это время удерживала накопленный запас некросилы. Именно что взорвала. До этого я всегда или черпал ложками, или ковшами, или целыми цистернами, но всегда неспешно - пусть за доли секунды, но для магии и это уже много. "Уровень" магии понижался без особых последствий, это был планомерный спуск воды, как ежедневно делают на водохранилищах. Тут же запруда исчезла в один миг, и все, что у меня было внутри, одной волной залило магическую фигуру, после чего, бурля и пенясь…

Короче, началось настоящее магическое солнцепредставление. Магия творила непонятно что, аршаины вокруг никак даже не пытались ее обуздать, а лишь сдерживали внутри "пентаграммы", где стоял обалдевший я, на ближайшие пару дюжин дней лишенный всякой способности колдовать.

Только тогда до меня дошло, почему никто не рассказывал мне о роли в заклинании. Потому что это была роль поставщика энергии, от меня ничего больше и не требовалось кроме того, что я сделал. Никто не собирался мне доверять сложных ритуалов, все сделали сами опытные аршаины, выставив меня в полных дураках. И звание араршаина, как я тогда подумал, мне дали не потому, что я - величайший маг, а чтоб я не испытывал подозрений, и тешил себя пустой надеждой, что за такой короткий срок стал таким сильным магом. Причем все это проделали не злобные враги, а как раз верные друзья и родной учитель…

Но я вовремя вспомнил, что гордыня - это грех. Ахим, да и другие, никогда не обманывали меня, это я обманул сам себя, и лишь мне за это отвечать. Понял я и то, что о истинной сути моей "благотворительности" знали многие, по крайней мере Жан-Але и Растерзал точно знали. Дошло до меня и то, что пару недель без магии я проживу, а там мне никто не помешает "отстроить плотину" и сделать запас силы еще больше - ведь люди всегда будут умирать, и вряд ли кто еще, кроме меня, сумеет выполнять их последние желания. Я успокоил такими словами сам себя, и стал наблюдать за тем, куда же именно пошла моя сила. Что такое "великое" придумал Жан-Але.

А тем временем, отбушевав, магическая буря повела себя очень странным образом. Она как бы разделилась. Только это не совсем разделение. Разделение, это если было два человека, один пошел в одну сторону, второй в другую. А если был один человек, который одновременно пошел и туда, и туда - что это такое? Я так и не понял. Так и тут. Магия "разделилась" - магическая буря и продолжала бушевать, и в то же время начала все быстрее и быстрее разлетаться в разные стороны. Одна и та же буря. Как будто ее часть нечто намертво держало в центре, а другую наоборот, отталкивало подальше, неизвестно куда и неизвестно зачем. Причем так продолжалось довольно долго, не только по магическим, а и по обычным меркам. Наверно, не меньше часа, а то и двух - я уже видел, как некоторые аршаины, обессилено, падают на землю без сознания, а на тех, кто продолжал стоять, просто страшно было смотреть. Даже не пот градом, пота уже не было - это были обтянутые кожей скелеты, которые только силой собственной воли и продолжали колдовство. Средин них был и Ахим, и другие - по сравнению с такой судьбой жалкая потеря магии мне уже не казалась чем-то серьезным. Мне еще выпала самая легкая судьба.

А потом наконец произошло то, для чего все это и задумывалось - сначала ухудшилась видимость, все стало каким-то серым, потом пришел туман, потом туман густел, сгущался, пока наконец не превратился в монолитную серую массу, которая в свою очередь не поднялась над землей. Превратившись в облака. Из которых тут же и пошел дождь.

Это был не сильный дождь. Не грозовой ливень, идущий сутками подряд. Так, легкий летний дождик - но какое же это было чудо! Падающая с неба вода, просто вода - я уже и позабыл, что такое вообще бывает. Она падала, чтоб впитаться в землю, но даже я, человек, который от жажды никогда не страдал, невольно подставил небесам рот, и ловил капли драгоценной влаги.

- Эй, водохлеб тридцать седьмой! - окликнул меня знакомый голос. - Ты и дальше, твое араршаинство, будешь небо проглатывать, или все же поможешь мне хоть малую часть этих балбесов спасти?

- Иду, Гоб, иду.

Балбесы - это аршаины. Собственно говоря, по мнению Гоба любой, кто способен довести себя до такого состояния, балбес, а добровольно - балбес в квадрате. Наша помощь, конечно, была большей частью условной - некоторым, самым слабым, уже было поздно помогать, а другим, кто посильнее, нужно было разве что прописать санаторный режим с полным пансионом и отдыхом, да пока не придут в себя. Только самые сильные аршаины, как Ахим, были в сознании, и помогали нам перетаскивать пострадавших в заранее заготовленные палатки, где за них взялись благодарные "медсестры". То есть просто попавшие под руку женщины, которых попросили помочь людям, подарившим Латакии дождь.

Всей Латакии сразу. Растерзал мне потом поведал, что же это было за заклинание. Действительно, шедевр. Ведь как обычно вызывают дождь? "Щупают" магией ближайшую воду, после чего ее испаряют, переносят по воздуху сюда и конденсируют. Так можно поле полить, если речка рядом, но уж точно не всю страну. Но Жан-Але придумал другое. Он сделал то, о чем другие аршаины никогда даже не задумывались - разделил магию на "страшную" и "красивую". Звучит бредово, но мне так говорил Ахим. Как раз для этого и была сделана такая уродливая "пентаграмма" - "страшная" магия почувствовала себя там, как дома, и осталась, а "красивая" с гневом улетела куда подальше, а именно - по ту сторону Границы, потому что дальше уж некуда. А так как это та же самая магия, то между ними осталась связь, и в нужный момент обе магии "позвали" друг друга. При этом "страшная" прихватила с собой часть жары, а "красивая" - очень много снега, которым был завален вечно сумеречный край по ту сторону Границы. Земли серых. Жара и снег столкнулись, глобально, над всей Латакией, и пошел дождь.

Дождь шел долго - почти неделю. Иногда он прекращался и выглядывало солнце, но потом начинался опять. И земля ожила. Вновь потекли ручьи и наполнились водой колодцы, взошли ростки трав, пережидавшие все это время в земле. Дождавшиеся своего часа. И люди тоже ожили. Сначала никто даже не поверил, что это дождь, потом все пили, а когда напились - набирали воду во все, во что могли набрать. Страна позеленела за считанные дни, а когда через неделю тучи разошлись и вновь на землю глянуло солнце, его уже никто не испугался. Потому что это было правильное, осеннее солнце, и оно уже не могло испарить все то, что выпила земля.

Но тогда я об этом даже не думал. Потому что узнал, что "они пришли" - и Хонери уже в их руках. "Ими" оказались загадочные "воины с севера". На самом деле, конечно, ничего загадочного в них не было - обычное ополчение, тадапы, обученные лишь самым-самым примитивным основам боя, но они пришли вместе с дождем, и "истинные стражи Латакии" сами открыли ворота и сдались им на милость. Это были как посланцы небес, что принесли с собой жизнь и надежду на будущее, и никто уже не вспомнил, что "во всем виноваты шираи", потому что во главе воинов с севера стоял именно ширай. "Учение" умерло в один миг - с первыми воинами и первыми каплями дождя, чтоб уже больше не возродиться. О нем забыли, как о страшном сне, и даже Беар пал на колени перед тем, кто привел войско, моля просить его за ту ложь, что он говорил, и подарить справедливую смерть. Простить его простили, а смерть решили не дарить - пусть лучше шестирукий гигант отработает все то зло, что совершил.

Это было не совсем единогласное решение. Я бы даже сказал, что это было единогласное решение в том смысле, что за пощаду Беару высказан был единый голос, в то время как за немедленную казнь - все остальные. Но ведь то был не просто голос, а самый милый моему сердцу голосок, потому пришлось мне попереть все демократические нормы и взять жизнь Беара под свою ответственность.

Да, это была моя любимая даву, Авьен, а ширай, приведший с "пустого" севера целое войско, это Хомарп. Они вернулись, живые и здоровые, и тогда меня это волновало больше, чем любые дожди и заклинания, вытягивающие магию. Я не успел на "торжественный" въезд в город, а нагнал их только тогда, когда последние "истинные стражи" бросали оружие у стен Башни Драконьей Кости, а Хомарп решал, как с ними поступить. Но и это меня не волновало, потому что рядом с ним стояла Авьен, и я не мог смотреть на что-либо, кроме нее. И она меня заметила. А когда наши глаза встретились, мне показалось, что мы никогда и не бросали друг друга.

Мы бросились друг другу навстречу и обнялись. Без единого слова. Зачем? Они были бы только лишними, потому что и так все было понятно. Какая разница, почему пол местного года назад она исчезла из моей жизни вместе с тяжелобольным шираем, оставив лишь непонятную записку, если теперь она вернулась. И если мы оба поняли, что были не правы, не сказав друг другу ни слова. Да и лишние там были бы любые слова.

Но они все же были. Слова. Только потом. Когда мы разобрались со всеми сверхсрочными делами, то есть этак не раньше, чем через дюжину дней. Тогда мы опять сидели с Авьен и Хомарпом у костра, и говорили. У костра, потому что Гоб так и не согласился жить с нами в одном доме, а ему тоже хотелось эту историю послушать. Вот и пришлось, как обычно, разжечь за городом костер, и говорить, под открытым небом".

- Я не знаю, что на меня тогда нашло, - начала свой рассказ Авьен, - просто я в один миг поняла, что я больше не нужна тебе. Я только мешаю. Ты не видел, ты не слышал меня. Ты был все время занят, ты стал большим человеком, Моше, Советником. А я чувствовала себя самой неправильной даву, потому что даву должна учить, а не любить. Но ты сам мог меня учить. Ты знал все лучше, чем я, и я понимала, что твой Дар ты тоже откроешь сам. Так ведь и произошло. А тогда я решила, что без меня тебе будет только легче, потому что я не могла смотреть на тебя, и видеть, что ты не обращаешь на меня внимание. Но я не знала куда идти, я бы сама, наверно, никогда на такое и не решилась бы, но меня попросил Хомарп.

- Да, араршаин Моше, - вступил в разговор ширай, - это только моя вина, и я не знаю, простишь ли ты меня. Хоть когда-нибудь. Я решил, что больше не могу бездействовать. Я уже тогда чувствовал, что Латакия умирает, и я хотел найти корень всех бед. Но я был слишком слаб, а потому попросил, считай, приказал Авьен помогать мне - она не могла отказать шираю.

- Я могла ему отказать, Моше, но не стала - я сама хотела уйти, а так я могла хотя бы перед самой собой оправдать этот поступок. Мы пошли на север.

- Это был спонтанный выбор, - продолжил ширай, - я до последнего момента не знал, куда мы пойдем, просто так сложилось. Тогда я был не похож на ширая. Ты помнишь, я был изможден, едва стоял на ногах, и Авьен поддерживала меня, чтоб я не упал. Мы пошли пешком, Моше. Ты думаешь, почему ты нас не нагнал? Ты нагнал нас. Я видел тебя, но ты не узнал в двух изможденных оборванцах свою даву и ширая. Нет, тогда мы еще не прятались - просто не хотели привлекать к себе лишнего внимания.

- Это нам спасло жизнь, - вновь вступила Авьен. - Когда мы пошли на север, то ничего не знали об "учении", не знали, что шираи там объявлены вне закона. Мы просто шли, как двое бродяг, не пытались что-то вызнать, а потому и попавшись "истинным стражам Латакии" не вызвали у них никакого подозрения. Нас пропустили, потому что сочли неопасными, а марать руки нашей казнью не захотели.

- Нас хранили тридцать шесть богов, Моше, - опять Хомарп, - не иначе. Мы прошли там, где не могли пройти все разведчики Совета Латакии, и попали в земли, где все замки были в руках мятежников, а шираи, да и просто хорошие люди, висели вдоль дороги на деревьях. Это был нищий, обездоленный, голодный край, где только тот, кто назывался сторонником "учения", имел право на достойную жизнь. По крайней мере, мы так думали тогда. Это было ужасно, но мы не могли ничего предпринять.

- Но даже там встречались добрые люди, - продолжала Авьен, - которые пожалели и приютили нас. Они не сочувствовали шираям, они не знали, что я - даву, они сами жили впроголодь, потеряли зимой двоих детей, не выдержавших морозов. Просто пожалели нас, и пустили жить. Ничего не спросив. Нам отдавали последнее, делились лучшим, лишая себя самих, и Хомарп там, наконец-то, поправился.

- Да, только там я восстановил свои силы, хотя бы настолько, чтоб самому, без помощи Авьен, перемещаться. И я больше не мог наблюдать. Я решил, что найдутся те, кто спасут Латакию - хотя бы ты, Моше, я же должен был бороться с тем злом, с которым нас свела судьба. А это было зло - я видел, как обман разъедает сердца людей, в них поселяется гнев, гнев на шираев, на "учителей", друг на друга. Люди стали подозрительными, дети готовы были предать родителей, родители - детей. Повсюду рыскали "истинные стражи Латакии", выискивая предателей "учения" и сочувствующих шираями, не проходило никаких судов, а наказание было только одно - веревка на шею и на ближайшее дерево.

- Это было страшно, Моше, очень страшно, - с горечью в голосе продолжала моя даву, - но мы боролись. Мы не могли это делать открыто, но искали тех, на кого могли бы положиться. Дюжину дюжин раз наши жизни весели на волоске, но судьба и тридцать шесть богов хранили нас.

- Я говорил Авьен, чтоб она не рисковала собой, но она не слушала. Мы действительно искали тех, кто не потерял окончательно разум, то есть делали то же самое, что и "истинные стражи Латакии". Это было нелегко. Север Латакии, и без того не особо многолюдный, был почти пуст после зимы, редкие поселения были отделены друг от друга часами пути, а во многих не осталось людей. Но мы все же смогли найти нескольких соратников, которые поверили нам и пошли за нами. Для открытой борьбы время еще не пришло - "учение" владело всем, мы собирались по лесам, мы говорили друг с другом, мы прятались среди других людей, поклявшись не выдавать друг друга.

- А потом стало жарко, - сказала Авьен, - и "учителя" решили, что одного севера Латакии им мало - они собрали всех своих самых верных соратников, самых озлобленных, самых безжалостных, и отправили их на юг. А потом ушли и сами.

- Остались только "шакалы" - те, кто никогда не верил в "учение", на которых даже мятежные магистры не решились положиться. Их было мало, но только у них было оружие, и запуганные люди боялись им перечить. Прикрываясь "волей учителей", они творили любое зло, на которое только и были способны их мелкие души, и многие сносили эти унижения.

- Многие, но не все, потому что был Хомарп, который тогда начал действовать.

- И была Авьен, которая всегда была со мной. Моше, я вижу в твоих глазах ревность - поверь, она безосновательна. Я благодарен твоей даву за многое, что она для меня сделала, я ее вечный должник, но я бы никогда не позволил себе по отношению к ней нечто большее, чем просто дружеские чувство. И уважение. Она все это время никогда не забывала о тебе. Когда мы прятались в лесах, скрываясь от сбившихся в стаи "шакалов", когда мы громили эти стаи, освобождая людей, когда мы ловили доносчиков, которые спешили донести эти новости на юг - Авьен всегда вспоминала о тебе. Ее все время угнетала мысль, что же тут, в Хонери, с тобой происходит, жив ли ты, здоров, она молилась за тебя тридцати шести богам и просила послать тебе удачу. Да, Авьен, это правду, и не стоит ее скрывать.

- Хомарп стал "вождем", - несколько перевела тему покрасневшая от застенчивости даву, - он был идейным руководителем нашего движения, а я лишь поддерживала его, рассказывая людям правду. Мы старались не делать того, в чем винили "учение" - мы никого не казнили, а погибших в бою хоронили с почестями, хоть многие и считали эти почести недостойными. Мы никогда ничего у людей не отбирали силой, а лишь просили помочь тех, кто может это сделать. Потому за нами шли.

- Но все же я не рисковал назваться шираем, а Авьен - даву. Мы были людьми без прошлого, самыми опытными, но теми, кто дает совет, а не приказывает. И только когда настало время, прозвучал мой титул, а те, кто шли за нами, стали называться тадапами.

- Но до этого еще было лето, - вздохнула Авьен. - Тяжелое лето. Моше, мы слышали, что творилось тут. На севере было немного легче. Но лишь немного.

- Просто там намного меньше людей, - объяснил Хомарп, - но много лесов, где даже в самую лютую жару били редкие родники. Многие тоже страдали от жажды, от голода, но мы выживали, и ждали, пока придет нас час. А пока переняли тактику "учителей" - мы не давали никак о себе знать, и о нас забыли. Но мы знали о том, что происходит в мире. Знали, что Хонери пал, знали, что "учение" завладело многими умами, знали, что в центр и на восток Латакии пришли враги, и началась Шаули Емаир. Но мы были слишком слабы, нас было слишком мало, и мы все равно никому не могли помочь.

- Только о тебе мы ничего не слышали, Моше! Я очень боялась. Ведь неизвестность страшнее самых страшных новостей. Мы знали, что новая власть преследовала всех, кто был связан со старой, знали о страшных потерях в Пограничье, знали, что по всей Латакии идет охота за инакомыслящими. Страшная новость о казне магистра Иссы повергла наши сердца в грусть, но самая большая тревога была за тебя, потому что ты исчез, и никто не мог сказать, жив ли ты, или нет.

- Лишь потом к нам прибыл гонец от совета магов, и рассказал, что ты жив, здоров и готовишь врагам какой-то сюрприз. А еще попросил, чтоб мы наконец выступали - оказывается, Жан-Але, да прибудет он в вечном покое, тайком бывал в наших краях, и знал о происходящем. Я колебался, я думал, что время еще не пришло, но Авьен вынудила меня - она хотела поскорее встретить тебя, и мне стоило огромных трудов сдерживать ее порывы.

- Да, Моше, мне теперь стыдно - я опять думала только о себе, а не о том, что за нами идут изможденные люди, идут воевать против намного более сильных врагов, лишь потому, что поверили в наши слова. Я так много глупостей сделала за последнее время…

- Но другие твои поступки, Авьен, искупают любую вину, которую ты только сможешь себе придумать, - отрезал ширай. - Только благодаря тебе я остался жив, твоя мягкая речь убеждала людей больше, чем любые мои слова. Ты всегда была среди первых, и пусть в твоих руках не было оружия - твоя жалость к врагам дала нам больше, чем все мои воинские победы. Молчи, Авьен, ты еще успеешь сказать Моше свои слова - дай же мне докончить рассказ. Когда мы уже были на подходе, к нам вновь прибыл гонец от совета, и пообещал, что боя не будет. Он рассказал о том, что скоро пойдет дождь, и мы как раз к этому времени подойти к Хонери, потому что тогда мы победим без боя. И хоть для этого пришлось поспешить, сердца моих людей были переполнены верой, все ждали воды, падающей с небес, наши ноги налились силой, и мы пришли вовремя. Приверженцы "учения" сами сложили оружие, потому что увидели в дожде знак небес, а что было дальше ты, Моше, знаешь и сам.

"Вот такой вот рассказ. Ничего особо интересного, но мне сразу запал в сердце. Не потому, что я узнал о всех геройствах и смелости моей даву. Я в этом и так не сомневался. А потому, что я понял окончательно - мы с первого дня были созданы друг для друга. Потом были и другие слова Авьен, но их уже не слышали ни Хомарп, ни Гоб. Это слова были сказаны только для меня, и я, надеюсь, смог на них достойно ответить.

Маги отошли от страшного заклинания. Почти все. Более того, они, наконец-то, поднатужились, и сотворили чудо - придумали лекарство от мора, перебившего три четверти всего домашнего скота. А то и больше. В чем там было дело, я не интересовался. Даже Ахим этого не знал, только говорил, что это мой "знакомый" постарался, тот самый, что некогда на совете зачитывал доклад о "очаговых источниках тяжелых заболеваний некоторых видов крупного рогатого скота". Этот аршаин оказался настолько дотошным, что не успокоился, пока не вывел полную биологическую картину заболевания, не вычислил вызывающий его источник и не придумал с десяток способов с ним бороться. Его потом за это чуть не прибили. За излишнюю дотошность - из десятка способов семь работали, но пока он все не проверил - о результатах своих исследований широкой общественности ни слова не сказал. Но все же не прибили. Сделай он раньше свой доклад "некоторые возможные методы потенциального лечения инфекционной…" и далее в том же духе, удалось бы больше животных спасти, не сделай он его вообще - все бы погибли.

Сам бы он эпидемию не остановил - тут уж всем пришлось попотеть, но справились. Довольно оперативно. За что аршаинам честь и хвала.

До этого момента не дожил Яул. Нет, он не был казнен - мы не хотели стать такими же, как были "учителя", и мятежный магистр ждал суда, на котором должна была решиться его судьба. Но и в темнице он не смог оставить свои попытки захватить власть, и попытался поднять восстание среди бывших "истинных стражей Латакии", которые ждали вместе с ним свою судьбу. Я не знаю, что он говорил - наверняка опять западающие в душу, теплые, лживые слова своим тихим, завораживающим голосом. Но то ли после удара по голове что-то в нем изменилось, то ли люди наконец-то смогли услышать ложь в его голосе, восстание провалилось. Более того, когда Яул посмел собственноручно свернуть шею другому пленному, посмевшему ему возразить, все заключенные набросились на него скопом, и хоть многие их них погибли, мятежный магистр тоже покинул этот мир. Это был самосуд обманутых, но прозревших людей, которые искренне (даже Ахим это подтвердил) хотели искупить свою вину.

Только Беар, сидевший там же, не принял в нем участие. Он все это время сидел в углу, обхватив голову сразу шестью руками, и только раз за разом повторял: "я не хочу, чтоб из-за меня гибли люди, я не хочу, чтоб из-за меня гибли люди"… Таким его и нашли.

Были разные суды. Я не принимал в них участия, и без меня хватало обвиняемых и судей. Хоть многих мятежников и казнили, тех, кто не совершал убийств простых людей, и кто искренне покаялся, простили. Может, это и была ошибка, но среди судей как раз было немало тех, кто сам пострадал от произвола "истинных стражей", и если они смогли простить - то кто я такой, чтоб осуждать их решение?

Еще у меня случился разговор с Ахимом. Нет, я его ни в чем не обвинял, потому что он искренне желал добра Латакии, и только из лучших соображений поступил со мной нечестно. Но я все же спросил:

- Ахим, а то, что ты говорил про мои большие перспективы, ты тоже…

- Нет, я тебе не льстил и не обманывал тебя - ты действительно сможешь стать величайшим араршаином в истории Латакии, но не сейчас - пройдут годы, пока это произойдет. Но ты успеешь. У тебя будет долгая жизнь. И счастливая.

По поводу счастья состоялся и короткий, но очень важный разговор с Хомарпом. Один на один. Ширай мне рассказал многое, о чем не посмел упомянуть при Авьен, и, среди прочего, он сказал:

- Моше, я знаю, что вы любите друг друга. Но я знаю, что между вами до сих пор есть недоговоренность. Авьен очень не любит говорить о своей прошлой жизни, о своей семье. Но ты должен знать, что это не потому, что она не доверяет тебе. Поверь, пройдет время - и ты обо всем узнаешь, как, по воле случая, узнал об этом я. В ее жизни не было ничего постыдного, ее род, о котором она предпочитает умалчивать, славен и достоин того, чтоб ты связал с ним свою жизнь. Я знаю, что тебе это безразлично, но это имеет большое значение для твоей даву - если ты хочешь быть с ней, ты всегда должен относиться к ней с достоинством, как к аристократке. Тогда она сама себя убедит, что достойна тебя, и откроет свои тайны. Поверь мне, Моше - я намного старше тебя, я прожил богатую жизнь, и многое в ней повидал. Не отпугни Авьен, и она станет твоя и телом, и душой.

- Спасибо, Хомарп, - ответил я, - я обязательно учту твои слова и последую твоему совету.

Не могли не радовать и другие новости. В которые никто сначала даже не поверил. Потому что такого просто не может быть. Только мы с Гобом и понимали, что происходит на самом деле, да Ахим, наверняка, прочитал это в моей голове. Все остальные диву давались. Как так, только что шла Шаули Емаир, из Хонери выехала свежая подмога, народ боролся со врагами, и тут враги повернулись, и ушли. Все сразу. По всей Латакии. И не просто ушли, а ушли тихо и мирно, не трогая даже тех людей, что попадались им по пути. Ушли к себе домой, через Пограничье, по ту сторону Границы, ни сказав на прощанье ни слова. Бедные партизаны, они только-только привыкли воевать, как уже не с кем - враги решили, что с них хватит, и пошли по домам. Примерно так все это комментировали. Шутливо. Хоть и знали, сколько враги загубили жизней. И человеческих, и своих. А их поведение списали на очередную странность. Мол, "это же враги, что с них возьмешь?" Никто даже не пытался их понять, поставить себя на их место и подумать, что могло заставить их уйти? Как раз тогда, когда начались дожди, и они мы могли одним рывком дойти до Хонери, после чего резать людей по всей Латакии в свое удовольствие.

А мне даже думать не надо было, потому что я просто знал. Мне еще Гоб сказал:

- Ну что, Моше, как настроение? Чувствуешь себя человеком, который от всех бед сразу Латакию спас?

- Гоб, - ответил я, - ты же сам прекрасно знаешь, что не спас еще!

- Я-то знаю, но согласись - Пророчество исполнилось. Конец света действительно отсрочен.

- Да, тут ты, пожалуй, прав.

Пророчество действительно исполнилось. Незаметно для нас самих. Причем во многом не так, как все думали - тем самым лучше всего доказав, что "предначертанное", это хорошо, а "свобода воли" все же существует.

Например, строка "подуют ветра с ледяных снежных гор". Все были уверены, что это строка про прошлую, снежную зиму. Но ведь это не так. Ветра, которые подули с снежных гор, были вызваны заклинанием Жана-Але, и принесли не холод, а долгожданный дождь. Ведь именно на горах по ту сторону Границы лежал снег, напоивший Латакию. Это мне Ахим рассказал. И Гоб тоже, они оба, независимо (наверно) друг от друга поняли, что значили эти слова.

А другую строку я понял и сам. "Полезут чудовища черной норы" - ведь она тоже сбылась. Просто я ее неправильно прочитал. И все ее неправильно читали. Если читать правильно, то она, дословно, должна звучать так - "в жизнь людей вмешается вызывающее ужас существо, обитающее в расположенных под уровнем грунта помещениях". Ужасная формулировка. "Расположенное под уровнем грунта помещение" - для всех очевидно, что это "нора", существо, да еще и внушающее ужас - это чудовище, причем оно там явно не одно, а как оно еще может вмешаться, кроме как не "полезть"? Не отправятся же люди к нему на встречу добровольно.

А на самом деле как раз все не так. Или "подземелья создателей" не под уровнем грунта? Или Зверь не может внушить ужас? Я уж не говорю о том, что в жизнь людей, а именно меня и Гоба, а через нас и всех остальных, он точно вмешался. Вот такое вот вышло двойное толкование, а когда я с Гобом поделился, он меня даже похвалил. Сказал, что красиво я придумал.

Но, забыв о "юнце", так до сих пор и не уверен, что под ним был именно я, все же я далеко не "безгрешный", не стоило забывать, что в Предсказании говорилось лишь "отсрочить", а не "избежать" конец. Обычно все это толковали так: конец света по любому неизбежен, если его "отсрочить" сейчас, то он придет через много-много веков, а тогда пусть другие поколения что-нибудь придумывают.

Но мы с Гобом знали - Латакия дала нам отсрочку не на эпохи, не на века, а лишь до конца осени. До дня, о котором судачили разве что местные "астрономы", хотя на самом деле именно в этот день должно решиться, будет жить Латакия и дальше, или же умрет. Прямо сейчас.

Именно тогда, в начале осени, я стал писать свой дневник. Местами последовательно, местами сумбурно - произошло слишком много событий за то время, что я живу в этом мире. Холодные зимы и жаркие лета, нападения врагов и мятеж магистров, мор и путешествие в глубины земли. Теперь все думают, что это в прошлом. Люди вокруг меня радуются жизни, веселятся, полагая, что беды кончились, и дальше все будет хорошо. Пусть и бедный, но урожай будет собран - теплая осень и плодородные земли Латакии дадут возможность перезимовать, а весной начать все с начала. Враги ушли, шираи, те, что остались, вернулись. Ширай Пайач, ставший знаменитым по всей Латакии, как лучший партизанский вожак Шаули Емаир, стал магистром Воинов Пограничья, а ширай Хомарп - магистром Багряной стражи Храма.

Но я знаю, что это спокойствие - затишье перед бурей, и только от меня зависит, выживет ли этот мир, или погибнет, на этот раз окончательно и бесповоротно.

Сейчас я пишу эти строки, и все время вспоминаю те слова, что мне говорил серый. Они стоят в моей памяти, и заставляют меня смотреть на мир другими глазами…"

- Это наша земля, - говорил серый. - Мы жили тут всегда, сколько светило солнце. Это наше солнце. Мы помним его с тех пор, как его сотворили боги. Это наши боги. Мы верим в них с самого рождения той, что вы завете Латакия. Это наша мать. Мы не знали того, что можем уйти раньше срока, мы не знали того, что жизни можно лишить. Так было всегда, а потом пришли вы. Вы называете себя ашба, а тех, кто приходит, шмон, но все ашба потомки шмонов. Вы пришли тут, сначала вас было мало, потом вас становилось все больше. Мы думали, что вы - младшие дети той, что вы зовете Латакия, мы заботились о вас. Вы были немощны, вы не умели жить, вы ничего не знали о мире. Мы учили вас всему. Мы жили вместе с вами, мы помогали вам всем, чем могли, мы рассказывали вам все, что знали сами. Вы забрали у нас все. Вы лишили нас богов, это были наши боги. Вы лишили нас земли, это была наша земля. Вы забрали нашу речь. Но началось все с того, что вы стали забирать наши жизни. Зачем они вам, ашба? Мы всегда были с вами добры, зачем вы начали жечь наши дома? Почему вы убивали нас, всех, вы не жалели никого, а на коже наших младенцев вы писали ваши книги. Зачем, ашба? Что мы сделали вам, что вы назвали нас врагами? Вы начали убивать нас тут, в месте, которое вы назвали Сердцем Латакии. Это и наше сердце. Тут жили наши боги, тут пролилась первая кровь, а потом ее стало много. Очень много. Вы убивали нас повсюду, где могли. Вы стали ядом, который идет из сердца, вы отравили ту, что вы называете Латакия. Зачем вы это сделали, ашба? У тебя нет ответа.

- Мы не понимали, что происходит, - продолжал он. - Мы хотели говорить с вами, мы могли говорить с вами, потому что вы забрали нашу речь, но вы не слушали. Вы убивали тех, кто приходил говорить, а мы не могли вас убивать, потому что мы не знали, что это такое. Мы просили помощи у богов, но боги устали, они ушли, они сказали, что даже для них вы слишком сильны, потому что не верите ни в каких богов. Но боги научили нас убивать. Мы это делали плохо, а вы хорошо. Вы занимали все больше наших земель, вас становилось все больше, но вам все было мало. Почему, ашба? Разве вы не видели, что эта земля гармонична, зачем вы поливали ее нашей кровью? Вы думали, что на крови взойдут лучшие плоды? Но вы не сажали сады. Вы убивали землю, и нас вы тоже убивали. Мы отходили все дальше и дальше, вы шли за нами, вы не могли занять те земли, что мы вам оставили, но все равно шли вперед. Зачем, ашба? Зачем вы отбирали то, что нам не нужно?

- Но тогда мы еще надеялись, - горьким стал голос серого, - надеялись на Чудо, потому что знали, что Чудо родится. Оно рождается всегда. Оно рождается там, где сходится земля и небо, в тот миг, когда солнце и луна сойдутся на небесах. Чудо, это дар, который нам оставили боги, когда покидали нашу землю. Мы верили, что родится Чудо, и тогда вы перестанете нас убивать, и мы станем жить вместе с вами. Мы знали, когда это произойдет, мы ждали этого дня. Но вы украли наше Чудо. Зачем вы это сделали, ашба? Кого вы хотели обмануть? Чудо не знает, в чьих оно руках. Вы воспользовались этим, вы разделили всю землю на две. Зачем вы это сделали, ашба? Земля едина. Вы забрали себе все самое лучшее, и назвали это Латакия, а нам оставили все самое худшее, и никак это не назвали. Зачем, ашба? Вы надеялись, что сможете заставить жить срубленное дерево? Вы лишили нас солнца, вы лишили нас тепла. Вы подарили нам вечную зиму, вечный снег. Наши дети умирали от голода, а вы жили в мире ласкового солнца и теплых зим. Неужели вы думали, что так будет продолжаться вечно, ашба? Что ваша Граница, ваша стена, которая заперла нас в землях вечной зимы, простоит до конца времен? Мы научились есть дерево и пить снег, ашба. Вы думали, что мы замерзнем в тех краях, куда вы нас загнали, но мы выжили. Наши дети видели, что над вашими землями голубое небо и яркое солнце, и они шли в эти земли, потому что это наши земли. Но вы их убивали. Вы всегда их убивали, ашба, даже когда у нас еще не было оружия. Вам всегда было мало, но что вам это принесло?

- Та, что подарила всем жизнь, умирает, ашба, - продолжал серый, - та, что вы зовете Латакия, умирает. Она и так слишком долго жила, разрубленная пополам, но теперь умирает. Зачем вы это сделали, ашба? Разве вы не видите - вы уже лишились всего. А до этого всего лишились мы. Очень скоро она больше не сможет жить, и тогда мы все умрем. Разве этого вы хотели, ашба? Мы лишь хотим ее спасти. Она ждала, она очень долго ждала того, что родится новое Чудо. Там, где оно рождалось всегда - на вершине Башни Драконьей Кости. Вы так не хотели помнить о своем грехе, что забыли о Чуде - а ведь только оно может спасти. Вы спрятали ключ, вы думали, что все об этом забыли. Но мы помним, ашба. Мы пришли, чтоб Чудо принесло свет на эту землю, а вы не пускаете нас. Вы убиваете нас, ашба, вы всегда убивали нас. И мы убиваем вас. Те, кто молод, убивает потому, что голоден. Те, кто стар, убивает потому, что так было всегда. Те, кто глуп, убивает потому, что любит смерть. Те, кто мудр, убивает потому, что иначе вы не дадите нам путь к Чуду. Осталось слишком мало времени, ашба. Неужели вы настолько слепы? Неужели вы не видите приближение конца? Зачем вы пришли сюда, ашба, зачем пролили кровь, зачем вы разрубили ту, что дала нам жизнь? Почему вы ненавидите нас, ашба?

- Вы слепы, - заканчивал он. - Вы слепы, вы не хотите видеть, что земля умирает. Вы не хотите понимать, что ваше творение порочно, и лишь боги дают свет и холод. Вы не были вправе решать, кому жить в земле вечной зимы, вы не вправе были лишать нас солнца. Мы никогда не хотели вас убивать, мы лишь хотели жить. Вы забыли то, что было, ашба? Вы не хотите это помнить? Почему? Нет ответа.

"Серый говорил очень путано. Вроде и речь у него была правильная, и слова понятные, а все равно смысл часто ускользал. Но в общих чертах, как я понял, серые - коренные жители этого мира. А потом здесь начали появляться такие же шмоны, как и я. Почему так происходит - никто так и не узнал, но постепенно шмонов становились все больше, у них рождались дети, которые уже были ашба. То есть рожденные в Латакии. Впрочем, Латакии тогда еще не было. Латакия возникла потом, когда люди воспользовались неким Чудом, подаренным богами серым. Что это за Чудо, и почему оно "рождается", а не "происходит", серый не знал. Или не понял мой вопрос.

Они, серые, ведь действительно другие. Не такие, как мы. У них есть что-то вроде коллективной родовой памяти. То есть события давних времен они не из учебников знают, а помнят. И не могут понять, как мы, ашба, люди, можем это забыть. Я пытался объяснить, но бесполезно. Серый не видел разницы между мною, и теми людьми, что убивали его предков. Теми, что, воспользовавшись Чудом, разделили один мир на два - Латакию, где оставили тучные грунта, богатые дичью леса и рыбой реки, теплые зимы и летнюю прохладу. И безымянный мир серых, где всегда зима, и никогда нет солнца. Этого не может быть ни по каким физическим, или даже магическим, законам, но Чудо - на то оно и Чудо, что может сотворить абсолютно все.

Таким вот разделенным мир жил очень долго, но что-то нарушилось в самих основах мироздания, и подобный мир был обречен - он должен был умереть, вопрос лишь в сроке. Серые, приписывающие Латакии разум, каким-то образом общались с ней непосредственно, и знали, что она, их "мать", пообещала дожить до нового "рождения Чуда", когда все можно будет исправить, переписать заново. Сначала они думали, что и люди это тоже знают, но люди отказались от подобного знания - мало того, что забыли о Чуде, так еще и спрятали ключ от Башни Драконьей Кости, где Чудо рождалось, глубоко в подземном мире, закрыв к нему всякий доступ.

А теперь настал срок - Латакия билась в предсмертных судорогах, Чудо должно было вот-вот прийти, а люди все так же не думали об этом. Хоть и было Предсказание - обращение Латакии людям, в котором она предупреждала о грядущих бедах и умоляла помочь. Тогда серые решили сами прийти сюда - вместо обычных набегов, куда шла "неразумная молодежь, мечтающая лишь о мести и сытное еде", в ширай батхара, орду орд, собрались все серые, что еще остались на этом свете. Они пошли через человеческие земли, погибая и умирая, чтоб добыть ключ (за это отвечал именно мой собеседник, как я понял - их вождь, который как раз и был за ключом послан), успеть дойти до Башни, после чего правильно использовать новорожденное Чудо, исцелив свою мать-Латакию.

А мы, люди, им в этом мешали, тем самым обрекая и себя, и их, и весь этот мир.

Такой вот грустный рассказ. Но я не мог разрешить серым исполнить свой план, потому что в их понимании "правильный, исцеленный мир" - это мир, в котором не было место людям, а все было так, как в старые добрые времена - одни лишь серые, и больше никого. Пришлось пообещать, что я возьму на себя святой долг спасения мира.

"Пообещать", это очень мягко сказано. Серый не воспринимал мои логические аргументы, потому что "вы, ашба, всегда лжете", ему ничего не сказал висящий у меня на груди ключ, "вы, ашба, всегда воруете чужое". Однако нашелся все же железный аргумент, против которого он не нашелся, что возразить. Вернее не железный, а картонный - та самая пятая карта "Отца Лжи" (до сих пор не знаю, почему она имеет такое странное название). Она произвела на серого не меньшее влияние, чем на зверя - он тут же назвал меня "тридцать седьмым богом", от него эту глупую кличку Гоб и взял, извинился перед "старшим сыном Латакии" за "случайность", едва не приведшую к моей гибели.

Все обвинения во лжи, воровстве и убийствах были забыты - раз я приемный бог, то имею право творить то, что захочу. Мало того, он поделился со мной всеми секретами Башни Драконьей Кости, четко объяснил, когда именно родится Чудо и как до него добираться. И вообще согласился, что раз уж за дело взялись боги, они, серые, могут и подождать. По ту сторону Границы. Так уж и быть, не убивая больше людей, хоть те того и заслужили. Я не знал, как серый собирается исполнять свое обещание, но он заверил, что все будет в порядке - они уйдут в свою вечную зиму, в конце концов ждали там столько веков, почему бы еще дюжину дюжин дней не подождать.

На том мы и разошлись. Причем серый даже свой жезл назад не потребовал, сказав, что он мне в Башне Драконьей Кости обязательно пригодится. Серый свою часть обещания выполнил - враги покинули Латакию, а скоро должна прийти моя очередь выполнять обещание. Местные аршаины, в том числе, неплохие астрономы - они могли с точностью до секунды сказать, когда именно произойдет полное затмение солнца. А именно за время затмения, случающегося тут раз в несколько тысяч лет, рождалось Чудо, и к этому моменту я должен был уже до него добраться.

Теперь я пишу последние строки дневника. Прошлое уже закончилось. Латакия пережила судороги, теперь она дышала ровно, но это был предсмертный покой, и каждый вдох, каждый удар сердца мог оказаться последним.

Но пока мы живы. И гости как раз собираются. Приехал старик Норр, он наконец-то оставил свои дела на сыновей, хоть не все из них смогли пережить это лето. Стучат молотками рабочие под руководством Ярстепа, Бэхэмм Гэлл руководит последними закупками. Пайач, Кесарр и Хомарп говорят о политике, Бинор с Ахимом, старые друзья, говорят о своем, о магическом, Гоб музицирует. Авьен уже несколько часов белое платье примеряет, все ее какие-то мелочи не устраивают. Ну еще бы. Такой день, как сегодня, только один раз в жизни бывает, и моя черноволосая красавица, настоящая кошка с острыми клыками, и таким же характером, хочет быть самой красивой на празднике. Нашем празднике".

Пост скриптум.

- Ну что, Моше, готов? - спросил Гоб. - Я, конечно, понимаю, нацеловаться на прощание - это очень важно, раньше вы это седлать никак не могли, но может все же пора?

- Ты абсолютно бессердечный человек! - отрезал Ахим. - Может быть они в последний раз в жизни целуются! Неужели у тебя совсем нет никаких чувств, а?

- Почему же, полно! Чувство голода, чувство такта, чувство…

- Все, Гоб, - наконец оторвался Моше от губ своей жены, - мы можем идти.

- Угораздило же вам пожениться! Авьен, ну скажи, что мне теперь с твоим мужем делать? - продолжать гнуть свою линию Гоб. - Он ведь не себе под ноги будет смотреть, не по сторонам, а на твой портрет, что на шею себе повесил! Спасай с такими мир…

- Да брось ты, Гоб, сам прекрасно понимаешь, что это не так. Ахим, Авьен - до встречи!

- Моше, мы будем молиться за тебя тридцати шести богам! Удачи тебе! - попрощался аршаин.

- Любимый… Возвращайся… Обязательно возвращайся… Я буду тебя ждать.

- Конечно вернусь, глупенькая. Два раза нас с тобой судьба уже сводила? Сводила. Значит и в третий раз обязательно сведет.

С этими словами, сопровождаемыми фирменной ухмылкой Гоба, Моше вставил ключ в ворота Башни Драконьей Кости. Те распахнулись, и новобрачный шмон араршаин Моше, а вслед за ним и его приятель и вечный спутник Гоб, скрылись внутри. Там, откуда, по преданиям, еще никто не возвращался.

Луна скрыла самый край местного солнца.

"Башня Драконьей Кости… С нее началась вся эта история, на ней же ей суждено закончится. Именно эта башня потрясла меня на рубашке гадальных карт, что переправили меня в Латакию, своим внешним величием, но изнутри она была еще стократ красивее.

- Вау! - только и сказал тогда я.

Невольно само вырвалось. Другими словами эту красоту и не описать - тут как будто не работали законы геометрии, и изнутри башня казалась еще больше, чем снаружи. Конечно, это была иллюзия. Такое впечатление складывалось от огромного количества зеркал. Только тут они не кружили голову, не сбивали с толку, как в подземельях создателей, а создавали иллюзию огромных пространств. Подобрать же слова для того, чем была заполнена башня, я не мог. Нет таких слов. Почти мрамор, только еще торжественнее, почти хрусталь, только еще больше переливов, почти статуи, только неотличимые от живых. Ну и свет. Я боялся, что в Башне будет темно, мы даже несколько факелов с собой прихватили, но они не понадобились. Все пространство внутри было освещено теплым светом, источника которого я так и не нашел.

Вообще чувствовалось, что и Башню, и подземелья создавали одни и те же руки. Это - подарок тридцати шести богов серым, то - их собственная "гробница", где боги отдыхают от дел земных.

- Бедняги, - отвлек меня Гоб от возвышенных мыслей.

- Кто? - не понял я.

- Да они все, - Гоб обвел рукой многочисленные статуи, - я бы не хотел так вот, целую вечность, простоять. Скучно.

Только тут до меня дошло, что "статуи" неотличимы от живых людей как раз потому, что это и есть люди. Не мертвые - застывшие. На века. Странное оцепенение застало их в самых разных позах. Кто-то делал шаг, кто-то бился с невидимым противником, кто-то от страха закрыл руками лицо, а одна, очень похожая на Авьен, девушка стояла, скрестив руки за спиной и мечтательно наблюдая что-то вдали. У нее даже улыбка на лице была, когда она окаменела. Навечно. А ведь у нее, наверняка, был парень, или муж. Может он тоже был среди статуй, тут же, в двух шагах, а может умер тысячу лет назад, так и не дождавшись ушедшей в башню любимой.

Подобные мысли моментально освежили мою голову. И я видел уже не одну лишь красоту неописуемую, а и смертельную опасность на каждом шагу, ловушки, через которые еще надо пройти. Крепче сжав взятый у серого магический посох, я смело пошел в сторону ведущей наверх винтовой лестницы. Гоб шел за моей спиной, на всякий случай, для надежности, ступая в точности по моим следам. Дабы лишний раз не рисковать.

Лестница казалось бесконечной. Ничего удивительного в этом нет, учитывая высоту башни. Причем то и дело на ступенях попадались застывшие люди - одни бежали в ужасе вниз, другие радостно шли наверх, третьи отдыхали, присев на ступеньки. Нам то и дело приходилось их обходить, и если бы искателей лучшей доли в башне было раза в два больше - то совсем бы туго было. А потом я увидел призрак.

- Гоб, ты видишь ее? - спросил я.

- Нет, - ответил мой приятель. - Кстати, ее - это кого?

- Белую прозрачную женщину в длинном балахоне, которая стоит на ступенях выше и смотрит в нашу сторону.

- Только смотрит?

- Пока да. А вот теперь уже нет - теперь она начала спускаться, не отводя от тебя глаз, - продолжал комментировать действия призрака я.

- Именно от меня? - уточнил Гоб

- Да, на меня она только посмотрела, и сразу же отвернулась. Гоб, что делаем? Стоим, спускаемся, идем вперед?

- Ты - что хочешь, а я, пожалуй, спущусь.

- Я с тобой.

Так, без паники, мы начали осторожно отступать, но призрак шел по нашим следам. Явно не с самыми добрыми намерениями. А главное - я совершенно не понимал, что это значит. Серый ничего не рассказывал про подобных эфирных существ, представляют ли они опасность, а если да - то как с ними бороться.

- Стой, Гоб, - сказал я, - она остановилась. Стоит, не двигается. Повернулась, пошла вверх. Все, скрылась. Будем опять пробовать?

- Ты запомнил, на какой ступени она остановилась?

- Да.

- Тогда пошли, проверим…

Проверили - ситуация повторилась. Призрачная женщина не спускалась ниже определенной ступени, но каждый раз, стоило нам подняться, бросалась навстречу. Гобу. Тогда мы решили выяснить, почему так - и экспериментальным путем было установлено, что призрак не обращает внимание на того, у кого при себе магический посох. Хотели пройти "паровозиком", держась вдвоем за один посох, но не вышло. Призрак нашу хитрость раскусил - тогда попробовали другой метод, более рисковый. Поднимаясь наверх, мы перебрасывали друг другу "палочку", призрачная женщина металась от меня к Гобу, от Гоба ко мне, но посох летал быстрее, и догнать нас она так и не смогла. А потом, ровно через один разворот винтовой лестницы, призрак оставил нас в покое, и какое-то время опять было спокойно.

- Гоб, - спросил я, - как ты думаешь, кто это была такая?

- Призрачная женщина в балахоне, ты же сам мне это сказал, - пожал плечами Гоб.

- Но что она могла с нами сделать?

- Что угодно. Например, ничего. Или убить. Или превратить в статуи. Или сжать в своих объятьях и перенести сразу наверх. Тебе высказать все варианты?

- Понял, больше глупые вопросы задавать не буду.

Действительно, какая разница, что она могла с нами сделать, если ничего не сделала?

Через несколько разворотов лестницы, когда мы, по моим прикидкам, уже были на высоте где-то двадцатого этажа, то есть прошли не больше четверти башни, лестница закончилась, и мы оказались в огромном, совершенно пустом зале. В нем не было ничего, кроме стен, пола и, возможно, потолка. Точно сказать я не мог, слишком уж высоко он был. Даже статуй не было, они на лестнице закончились. Ну и, естественно, никакого способа подняться выше тоже не предвиделось.

Но в этот раз ничего страшного, потому что серый мне в свое время сказал: "башню подарили боги, наши боги, ашба, и только те, кто верит в наших богов, может вознестись в башне наверх. Просто верит, ашба, другого не надо - закроет глаза, и поверит". Сказка, конечно. Как на американских долларах, "in god we trust", на бога мы надеемся или богу мы доверяем. Но вся Латакия - сказка, а потому я только и спросил:

- Ну что, Гоб, готов?

- Всегда! - ответил мой приятель.

Вы, как дети, взялись за руки, закрыли глаза, и я мысленно сказал: "тридцать шесть богов, я, ваш сводный брат, верю в вас - помогите мне". И в тот же миг я почувствовал, что мои ноги больше не касаются земли. Хотя ощущения полета тоже не было. Как тогда, в подземелье, мы летели, не чувствуя этого. Я так думаю. Ведь на то и доверие богов, чтоб не подвергать их действия сомнению, и стоило нам открыть глаза, как полет тут же бы прекратился, мы бы упали и разбились. Так сказал серый, и ни я, ни Гоб не собирались проверять правдивость его слов. И только когда под нашими ногами вновь появилась твердая земля, я осмотрелся по сторонам.

Мы с Гобом стояли на балконе, опоясывающим тот самый зал, в который только что вышли, и где-то глубоко-глубоко смутно виднелось пятно винтовой лестницы, по которой мы поднимались.

- Веселый аттракцион! - радостно заметил Гоб.

- Это точно! - подтвердил я. - Как ты думаешь, если я сейчас спрыгну, закрою глаза и попрошу богов о помощи, что произойдет?

- Произойдет большое пятно на полу с закрытыми глазами, - пожал плечами Гоб. - Только ты, если так делать решишь, все же предупреди - я постараюсь эту твою палку поймать, мне она еще наверху пригодится.

- Да ну тебя, Гоб, даже пошутить нельзя…

Впрочем, я не обижался на своего приятеля - действительно, нельзя "проверять" богов, потому что они помогают лишь тем, кто в них верит, а не тем, кто хочет их использовать в своих интересах.

Подъем продолжился. Только мы уже шли не по винтовой лестнице, а по целому "лабиринту" лестниц. Очень странному лабиринту - казалось, что нет никакой разницы, какой выбрать путь, потому что они все постоянно сходились, и заплутать тут мог бы разве что человек, не отличающий верх от низа. Но на самом деле это было не так, и каждый раз, на каждой лестничной площадке, мы стояли перед выбором, куда пойти.

Но была одна подсказка. Серый тогда мне сказал: "следуй за величием богов", и только тут я догадался, что это значит. Возле каждой лестницы стояла статуя одного из тридцати шести богов, а если нет - то была на полу, или стене, или на одной из первых ступеней, картинка с его изображением. Причем боги эти были самые разные, но я догадался, что надо сначала выбрать лестницу с самым слабым из них (им считался эрэц Гол-Ватао, "Мелкий Проказник", бог шалости и детских игр), потом вторым по силе, и так далее, пока не дойдем до последнего бога, не имеющего собственного имени - "Магической Смерти". Причем я их последовательность не помнил, хоть и знал, что есть более слабые и более сильные боги, но тут выручил Гоб. Он помнил всех богов наизусть, так что через лабиринт лестниц мы пробрались очень быстро. И, только оказавшись сверху, увидели, что лестница на самом деле была только одна. А всех остальных не было, они исчезли, оказавшись "твердым миражом", с которым даже мое зрение не могло ничего поделать. Так что стоило нам сделать пару шагов по не той, что надо, лестнице - и летели бы мы сейчас в пропасть.

- Не устал, Моше? - спросил у меня мой приятель.

- Да вообще-то подустал, - честно признался я, еще не понимая, к чему он клонит, - а что? Все равно нас останавливаться некогда, времени и так мало осталось…

- Да вот думаю, поднимешься ли?

Пока я смотрел вниз и думал о опасностях, что мы избежали, Гоб уже успел заметить следующее испытание. Самое глупое. Испытание на грубую физическую силу и выносливость, ничего общего не имеющее ни с верой, ни со знаниями и хитростью. Мы опять оказались в пустом зале, таком же высоком, как и прошлый, в котором изворачивалась спираль. Это очень сложно объяснить словами. Больше всего спираль походила на творение какого-то постмодернистского архитектора, и именно по ней нам предстояло подняться.

Точнее под ней. Вешняя и боковые части спирали были гладкими и примыкали к стенам, в нижней же части были своеобразные "ступеньки" - как обычно у пожарных лестниц, только те идут вертикально вверх, эти же шли под отрицательным углом. Этакая помесь пожарной лестницы и рукохода, да еще и все время изворачивающаяся, плюс между отдельными перекладинами был почти метр. Конечно, для силачей-гигантов, вроде Иссы или Беара, это было бы даже не испытанием, а детской забавой, они бы смогли на руках одних подняться. Особенно Беар, у него этих рук целых шесть штук. Легко бы тут было и серым. Высокие, худые, с длинными ловкими руками, чем-то напоминающие змей в своей изворотливости, они бы за миг наверх взлетели. Но мне было даже страшно подумать, как я буду по такому подниматься.

- Нет, Гоб, боюсь, без тебя я не справлюсь.

- А я и не сомневался в этом, держись покрепче, и смотри, гитару мне новую не сломай!

Гоб очень дорожил этим музыкальным инструментом, утверждая, что он превзошел даже свой прошлый шедевр. Мне было тяжело сказать, как по мне, так звучание было тем же самым. Но у меня слух не идеальный, могу и ошибаться. Что я совершенно не понимал - зачем мой приятель сюда гитару прихватил? Привалы мы не планировали, а играть перед ловушками… Один раз помогло, но ведь "музыкальные" ловушки не так уж и часто встречаются.

Так что мне пришлось несколько потеснить музыкальный инструмент, пристраиваясь за спиной Гоба. Для надежности, я даже примотал себя к нему веревкой. Как только гоблин убедился, что я устроился, так сразу же и полез.

Тут же я придумал новую кличку Гобу - "человек-паук". Действительно, он не поднимался по лестнице, он взбегал, едва ли не прыгая с перекладины на перекладину. Ни высоты под нами не боялся, ни того, что рука или нога соскользнет. Да еще и мотивчик себе под нос напевал. Я хотел было вообще в шутку предложить, чтоб он еще и флейту в зубы взял, но вовремя одумался. С Гоба станется, решит лишний раз свою удаль показать, а мне потом падай.

Причем, когда мы поднялись, мой приятель даже не запыхался - все такой же свежий и бодрый, когтем в глазу ковыряет. Гнилые зубы демонстрирует. И даже не замечает, что вокруг змеи, одни лишь змеи, и все они в нашу сторону смотрят. И ничего доброго от них ждать не приходится.

- Гоб, - не двигаясь с места сказал я, - сохраняй хладнокровие - ты их не видишь, но вокруг нас змеи. Они нас изучают, и, я боюсь, вот-вот набросятся…

- Эти-то? - спросил Гоб, ухватив одну из змей за шею и уставившись ей глаза в глаза.

- Так ты что, их видишь?

- Конечно вижу, я на таких в свое время в пустыне насмотрелся! Там гадюшник редкий, каких только тварей повидать не довелось - бывали и такие. Между прочим, самые безопасные!

- То есть мы можем не боятся их укусов? Они не смертельные?

- Почему же? Долгая, мучительная смерть - у них на языке сплошной яд. Но мы не "можем не боятся", мы "должны не боятся" - эти твари прекрасно чувствуют чужой страх, и только тех, кто их боится, и кусает. Да, зверь? - спросил он у змеи, которую держал в руке. - Думаешь, я боюсь тебя? Э, не, красавица ты моя, это ты меня боишься! Знаешь, сколько таких, как ты, я за свою жизнь зарубил? У вас такой вкусное мясо, хочешь стать мясом, красавица? Я это могу быстро устроить!

Змея в руках Гоба заволновалась, и я уж было подумал, что сейчас его укусит, но нет. Она вырывалась всеми силами прочь, и только мой приятель ее отпустил - тут же забилась в самую кучу товарок, подальше от столь опасного гоблина.

- Гоб, она как будто тебя поняла!

- Конечно поняла! Слов они не понимают, но что у человека на уме - прекрасно, дай время, и я этих хищниц в домашних зверьков превращу! Они же такие трусливые…

Я поверил Гобу. И не боялся. Когда мы шли по лестнице, а под ногами у нас ползали в огромном количестве ядовитые змеи. Совсем не боялся. Только, на всякий случай, попросил Гоба с его саблями подстраховывать - кто их знает, вдруг и среди змей бешенные встречаются.

А потом мы подошли к воротам. Огромным, запертым воротам, намного более торжественным, чем те, через которую мы зашли в башню. И все ворота были в узорах. Странных, не человеческих узорах, примитивных, но прекрасных. Это были картины из жизни, только не людей, а серых и богов. Уже знакомые мне примитивные, детские изображения тридцати шести богов на этот раз были не нарисованы отдельно, а были частью пейзажа, органично вписываясь в жизнь, в быт серых. Такую же примитивную жизнь, где не знали ни огня, ни колеса, не приручали домашних животных, а жили дикими общинами прямо на природе. Под мудрым руководством богов.

Мне почему-то одной этой картины хватило, чтоб понять, что произошло. Серые слишком сильно зависели от богов. Они не умели сами думать, принимать решения, всегда ожидая, что боги за них все сделают. И когда боги устали, ушли на покой, они призвали в этот мир шмонов, представителей других миров, надеясь, что мы научим серых думать самих. И самих принимать решения. Так и вышло, пусть и невероятно кровавым способом. Неприспособленные серые, вытесненные из мира более живыми, активными людьми, вынуждены были сами приспосабливаться к новым условиям, и теперь они уже стали такими, какими стали. Латакия и ее боги добились, чего хотели. Серые, родные дети, ашба, дети приемные, выросли, и им больше не нужна была помощь и руководство мудрых родителей-богов. Но какой же крови, каких жертв это стоило…

Это было не знание, не гениальная догадка. Просто я подумал, что так все и произошло, и Гоб тоже так подумал. А если два человека одновременно приходят к одной и той же мысли, то это озарение, а потому так оно, скорее всего, и было.

- Ну что, Моше, открывай! - усмехнувшись, сказал Гоб, и я толкнул ворота.

Им не нужен был ключ - ворота распахнулись моментально и беззвучно, пропустив нас к последней лестнице, которая и вывела на площадку сверху башни. Совсем небольшую, открытую, без загадочного освещения. Мы стояли под открытым небом, на котором луна уже почти скрыла солнце - остался лишь самый краюшек. А это значит, что в башне мы провели намного больше времени, чем задумывали - местное затмение длилось больше восьми часов, хоть по моему внутреннему времени и казалось, что мы добрались сюда намного быстрее.

Но сейчас нас интересовало не солнце, все равно, по словам серого, "Чудо родится не раньше, чем исчезнет солнечный свет". А загадочный столик посреди площадки - ничем внешне не примечательный, покрытый толстым слоем какой-то серой пыли. Однако, за неимением других объектов, было ясно, что именно на этом каменном столике Чудо и родится. Осталось лишь подождать, а потом, как-нибудь, попробовать Чудом исправить то, что совершили когда-то люди…

Легко сказать. Когда я попробовал подойти к столику, вокруг моих ног вспыхнули искры, и меня как будто током ударило. Не сильно. И оттолкнуло прочь. Я не сдавался, сделал еще несколько попыток, попытался магическим жезлом отводить эти искры - бесполезно. Единственное, чего смог добиться - искры под ногами больше не били меня током, но отталкивали по прежнему. А Гоб только стоял в стороне, и улыбался, наблюдая за моими безрезультатными попытками. А потом, едва ли не впервые на моей памяти, сам первым высказал свое мнение:

- Ну что, Моше, видать, не даром в Предсказании говорилось про "святого и безгрешного юнца" - поспешил ты на Авьен женится, не мог уже немного подождать…

- Да, это бы все равно ничего не решило, - отмахнулся я, - если действительно так, то какой же я святой? И безгрешный? Гоб, ты уверен, что именно по этому я не могу пройти? Но ведь тогда все пропало… Мы же не можем спускаться вниз и искать по всей Латакии этого юнца, остались считанные минуты, пока родится Чудо, и…

- Эх, молодежь-молодежь, всему вас приходится учить!

Зевнув и расправив плечи, не ставшие от этого менее сгорбленными, кривоногий гоблин своей неповторимой перекачивающейся походкой отправился в сторону каменного стола, и его, в отличие от меня, уже ничто не останавливало.

- Ты? Святой и безгрешный? - не выдержал я.

- А ты как думал? - без тени сомнений в голосе ответил мой приятель, внимательно изучая со всех сторон столик. - Я же тебе много раз говорил, что я - самый лучший, самый умный, самый самый, ну чем тебе не святой? А ты еще сомневался! Ладно, кидай свою палку, будем чуда ждать!

И мы ждали чуда. Гоб и я.

Когда от диска солнца остался лишь узкий серп, вокруг потемнело, а на столе стало происходить нечто загадочное. Хоть никакого ветра и не было, пыль, на которую я до этого и внимания особого не обратил, начала вихриться. Она поднялась над столом светящейся воронкой, закружилась все быстрее, быстрее, пока не превратилось в некое пятно, вновь опустившееся на каменный стол. И остановилось. Только теперь это была не пыль, а средних размеров белый шарик, чуть крупнее мяча для большого тенниса. Светящийся.

Не только я, Гоб тоже, видать, удивился - такого поврота событий мы не ожидали. Что делать с этим мячом - одни боги знают, ну мой приятель и взял его в руки, осматривая со всех сторон и выискивая подсказки.

- Ты что-то чувствуешь, Гоб? - спросил я.

- Да ничего. Булыжник, как булыжник - на Чудо не сильно смахивает.

И как только он это сказал, солнце окончательно скрылась, мир укутала тьма, и только мячик в руках Гоба сверкал все ярче, и ярче. А потом, когда Гоб его коснулся магическим посохом серого, просто так, взял, да и треснул. До меня наконец дошло, что никакой это был не мячик, и не булыжник, а обычное яйцо. Возникшее из пепла. Яйцо феникса. Иначе не скажешь.

Тем временем и феникс появился. Милый, маленький феникс, похожий на утенка, сверкающий столь ярко, что его свет, казалось, должно было быть видно по всей Латакии. Только этот свет, почему-то, совершенно не резал глаза, а только радовал божественной своей чистотой.

- Вот чудо-то какое! - невольно вырвалось у меня, и я осознал, что это и есть Чудо. Которое наконец родилось.

- Что ты чувствуешь, Гоб? - повторно задал я свой вопрос.

- Я не могу это описать словами, просто…

А потом все исчезло, и остался только голос. Голоса".

- Что ты чувствуешь, Гоб?

- Я чувствую тебя, и я чувствую его - и ты его тоже чувствуешь.

- Да, я чувствую его. Что ты хочешь, Гоб?

- А что он может дать?

- Он может дать все. Он - Чудо, он - дар богов, он рождается для того, чтоб сотворить невозможное. Ты можешь пожелать, и он исполнит. Любое твое желание, он не добрый, и не злой - он Чудо, а чудеса не бывают добрыми и злыми. Что ты желаешь, Гоб?

- Я желаю… Я многое желаю. Я желаю, чтоб я родился таким же, как все, а не подобным уродцем. Я желаю, чтоб мне никогда не пришлось взять в руки оружие, чтоб музыка была моим оружием, потому что лишь творить есть счастье. Я желаю… У меня очень много желаний. Но я ведь могу пожелать только что-то одно, да?

- Да, Чудо может исполнить лишь одно желание. Абсолютно любое, но только одно. Это твой выбор. Ты должен сделать этот выбор, твоя душа, но помни - Чудо исполняет лишь искреннее желание. Сделай свой выбор. Время уходит, Чудо должно обрести свободу. Что ты решил, Гоб?

- Я решил… Да, я решил. Чудо. Я знаю, ты можешь вернуть старые времена - но это будет плохо. Ты можешь оставить все, как есть, но это будет еще хуже. Прошлое не вернуть, настоящее не остановить - так подари же будущее. Сделай так, чтоб не стало больше никаких Границ, чтоб вновь мир был един, как было ему предначертано изначально!

- Твое желание искренне, Гоб. Оно будет исполнено.

"Я так тогда и не понял, кто с кем говорил. Вроде бы я с Гобом, это были наши голоса, но не наши слова. Я просто не мог такое сказать, это моими устами говорило нечто. Или все же я. Не знаю. И Гоб говорит, что это были не его слова - он бы никогда не произнес про желания "быть таким, как все" и "заниматься музыкой". Правда признал, что подсознательно об этом иногда думает, но чтоб потратить Чудо на такие мелочи… "Никогда!!!" - вот так, с тремя восклицательными знаками, заверил мой приятель.

Но это было потом. А в тот миг, как Чудо нам пообещало исполнить желание Гоба, феникс взлетел. Он уже был не утенком - а белой чайкой, потом лебедем, огромным золотистым альбатросом, драконом, крылья которого закрыли пол неба. Феникс рос и рос, кругами поднимаясь в небеса над Башней Драконьей Кости, его сияние становилось все ярче, а потом он запел. Это была песня без звуков, песня самого прекрасного существа, что только может существовать. Она звучала прямо в голове, и даже Гоб никогда не пытался воспроизвести ее, потому что это было бы святотатством по отношению к подобному божественному мотиву.

Когда же Феникс допел свою лебединую песню, он вспыхнул сверхновой звездой, превратившись в пепел. Его прах был развеян по всему миру, чтоб вновь, за века и тысячелетия, собраться тут, на вершине Башни Драконьей Кости. И через тысячи лет подарить миру новое чудо. Какое оно будет - это уже зависит не от нас.

И тут выглянуло солнце.

Мы с Гобом еще долго сидели на вершине башни. Смотрели на мир. Новый мир, где не стало сказочной Латакии, границы и вечно ледяных земель серых. Этот, новорожденный мир, что-то потерял, но что-то и приобрел. Из него ушли некоторые краски, чуть-чуть разбавленные серостью, уже никогда не будет столь зеленых листьев и золотых крон деревьев, зимой будут морозы, а летом будут случаться засухи. Людям и серым придется учится заново уживаться друг с другом, им дан второй шанс, и от всех, от нас с Гобом тоже, зависело, сможем ли мы его использовать. Но все это тоже будет потом. Потому что пока, символично, над миром загоралось солнце, а там, внизу, меня ждала единственная любовь моей жизни.

Предсказание исполнилось окончательно, и исчезло со стен Башни Драконьей Кости. А его место заняло другое. Его еще предстояло изучать и расшифровывать грядущим поколениям, но это уже совсем другая история".