Беглая монахиня

Глава 7

Еще в тот же день артисты снялись с лагеря и двинулись в сторону Ашаффенбурга в надежде на более теплый прием городских властей. Путь из Мильтенберга вверх по течению Майна становился все труднее. Леса, ранее дарившие им защиту от летнего зноя и хоть немного прохлады, уступили теперь место заливным лугам.

К счастью, по пути они наткнулись на речушку, из которой смогли пополнить свои запасы воды, не опасаясь эпидемии. Общее настроение упало до нуля, когда жонглер и старший по кухне Бенжамино, обычно такой жизнерадостный, в тот же вечер угрюмо объявил, что запасы еды практически кончились. Если они ограничат себя и будут довольствоваться вдвое меньшими порциями, он, пожалуй, наскребет продуктов еще на день скромного питания. По дороге он насобирал на лугу две корзины шампиньонов.

Дорога привела их в Обернбург, небольшой городок курфюрстшества Майнц с парой сотен жителей. Цирк в город не пустили, но в отдельности каждый из циркачей мог на последние деньги купить себе что-нибудь. Рудольфо строго-настрого запретил попрошайничать. «Нищенство, — любил повторять он, — удел плебеев и недостойно порядочного артиста». Кроме этого он отдал приказ отправляться в город только в лучшей одежде, ибо горожане ни в коем случае не должны думать, что они — понаехавший сброд.

Магдалене это пришлось весьма кстати. И не потому, что она проголодалась за время обременительного пути, нет, ее зеленое платье, которое она не снимала со дня побега из монастыря, обнаруживало явные признаки изношенности. И, честно говоря, оно уже неприятно пахло. И хотя во времена, подобные теперешним, это ни у кого не вызывало неприязни, скорее даже резкий запах воспринимался как признак человека с характером, Магдалену еще в монастырскую пору раздражала подобная неопрятность сестер. Поэтому она немного стыдилась состояния ее единственного платья.

Она все еще владела золотым дукатом, а Обернбург славился своими торговцами одеждой и портными. Даже князья-епископы из Бамберга и Майнца заказывали здесь стихари. Поэтому, зажав в руке свой золотой, она отправилась в путь, не поставив об этом в известность Рудольфо.

Несмотря на то что ее платье имело довольно жалкий вид, Магдалена умудрялась носить его с высоко поднятой головой и горделивой осанкой. А потому торговец платьями Буркхард Розенрот, лавку которого она обнаружила на боковой улочке, ведущей к рыночной площади, отвесил ей несколько поклонов, когда она переступила порог его заведения.

В пошивочную, расположенную тремя футами ниже входа, едва ли когда-нибудь проникал солнечный свет, поэтому даже средь бела дня на стенах мерцали полдюжины коптилок, заливая помещение теплым светом. Трое мальчиков-подмастерьев, скорее всего сыновья хозяина, сидели в ряд, скрестив ноги, как маленькие мавры, на длинном узком столе. Когда в магазин вошла благородная дама, они незамедлительно прекратили шитье и воткнули иголки в подушечку величиной с блюдце, которая у каждого была привязана к левой руке.

Справа на стене висел герб, изображавший превосходно нарисованную голую пару. Внизу было написано четверостишие, сочинить которое мог только великий Ганс Сакс, поэт и сапожник из Нюрнберга:

Здесь парочка стоит нагая,

На нем штанов нет, она без платья.

Помочь им может только Бог Или торговец Розенрот.

— Чем могу быть полезен, милостивейшая государыня? — осведомился Буркхард Розенрот с преувеличенной вежливостью, в то время как подмастерья во все глаза таращились на даму, как когда-то ученики на Господа после его воскрешения.

Милостивейшая государыня! Магдалена чуть было не обернулась, чтобы удостовериться, что он действительно имел в виду ее. Потом она набрала в легкие воздуха, да так, что швы по бокам ее платья чуть не лопнули, и ответила с наигранной невозмутимостью:

— У вас наверняка найдется для меня новое платье, конечно, не из дешевых!

Мастер, пухлый коротышка с венчиком волос на красноватом черепе, снял мерку, окинув покупательницу с головы до ног критическим взглядом. Магдалена неправильно истолковала этот взгляд, решив, что торговец определяет по ее внешнему виду, может ли она позволить себе одно из его платьев. Поэтому она разжала кулак, где держала золотой дукат, и крутанула монету по столу меж подмастерьев.

Мастер и его сыновья с огромным любопытством следили за крутящейся монетой, а когда та наконец со звоном упала, они вытаращили глаза, а толстяк взволнованно воскликнул:

— Милостивейшая государыня, за эти деньги я сошью вам десяток самых роскошных платьев!

— Мастер, поймите меня правильно, — уточнила Магдалена, — у меня нет времени ждать, пока вы сошьете мне платье. Я здесь проездом, и мне срочно нужна новая одежда.

Ничего не ответив, старик исчез в одной из дальних комнат. У Магдалены появились дурные предчувствия, поскольку подмастерья продолжали сверлить ее глазами, как свалившееся с неба неземное существо. После нескольких неприятных минут хозяин вернулся с двумя платьями и повесил их на деревянную вешалку.

— Быть может, вам понравится одно из этих платьев? — Мастер лукаво ухмыльнулся. — Померьте их, мне кажется, они должны прийтись вам впору. Мне их заказала жена пивовара Генлейна. Но не успел я закончить свою работу, как брак распался, поскольку пивовар Генлейн обрюхатил служанку. Это тем более поразило жену Генлейна в самое сердце, что Господь не давал ей детей, и в глубокой тоске она удалилась в монастырь.

— Грустная история, — заметила Магдалена.

— Да, — кивнул портной. — Надеюсь, вы не подумаете, что на платьях тяготеет злой рок. Уверяю вас, жена Генлейна ни разу их не надевала!

С помощью мерного шнура, который портной держал на расстоянии ширины ладони, он снял мерку и пришел к выводу:

— Подходит, будто на вас сшито!

— Назовите свою цену! — попыталась Магдалена закруглить разговор.

— Полтора гульдена за одно платье и один за второе, — ответил швец. — Или два гульдена за оба.

— Не слишком-то дешево, — фыркнула Магдалена. Она еще никогда в жизни не покупала платьев.

Тут возмутился старик:

— Милостивейшая государыня, не забывайте, что платья сшиты из самых изысканных тканей, юбки из тончайшего льна, верх красного платья из шелка, а голубого из тафты, как подобает знатной женщине.

— Ну хорошо, я беру оба, — ответила Магдалена, протягивая портному золотой дукат.

Тот всплеснул руками и запричитал, что он скромный торговец, что ему надо кормить жену и трех сыновей-подростков и что у него и в помине нет столько денег, чтобы дать сдачу с золотого дуката. Ей надо пойти к меняле на Еврейскую улицу, через две улицы отсюда. Его зовут Исаак Грюнбаум. И, смерив неодобрительным взглядом ее видавший виды чепчик, который она не снимала по известной причине, он добавил:

— Я вам еще подарю новый чепчик, когда вернетесь.

Меняла Грюнбаум, чудак с черной бородой и двумя длинными завитыми локонами на висках, взял у нее золотой дукат и попробовал его передними зубами. Магдалена испугалась, что он решил съесть ценную монету. Но он положил ее на чашу весов, утяжелив другую чашу маленькими гирьками. Когда балка весов замерла горизонтально, еврей с довольным видом буркнул:

— Я дам вам двадцать два рейнских гульдена. — И, когда Магдалена без всякой задней мысли бросила на него взгляд, меняла неохотно добавил: — Ну хорошо, двадцать три!

Магдалена оплатила оба платья и получила еще в подарок новый чепчик. Гордая и счастливая, она вернулась к циркачам, разбившим лагерь перед городом.

Королеве карликов сразу бросились в глаза обновки Магдалены. На ее осторожный вопрос, как ей удалось обзавестись такими дорогими вещами и сколько она за них заплатила, Магдалена ответила без утайки:

— Купила у обернбургского торговца платьями, а расплатилась золотым дукатом, вот сдача!

Сунув руку в карман юбки, она вытащила двадцать один рейнский гульден и бросила их на сноп соломы, служивший циркачам столом.

У великана Леонгарда отвисла нижняя челюсть. Знахарь, ничего не понимая, покачал головой, а Ядвига бросила на Магдалену испепеляющий взгляд. Бенжамино, жонглер и повар в одном лице, первый обрел дар речи:

— Я правильно понял, что все время, что ты живешь с нами, ты таскала с собой золотой дукат?

В конце концов в разговор вмешался зазывала, Константин Форхенборн:

— И при этом ты молча смотрела на то, как мы волновались, что завтра будет нечего есть?

Возничие, наблюдавшие издалека за словесной перепалкой, подошли ближе и стали обвинять Магдалену в эгоизме и жадности, а зазывала сказал, что с тех пор, как она появилась в труппе, их дела пошли плохо.

Тут к ним подошел Рудольфо, привлеченный взволнованными криками. Его авторитет пострадал с появлением Магдалены, однако был еще достаточно велик, чтобы заставить циркачей замолчать. На его вопрос о причине раздора зазывала показал на двадцать один гульден, смерив при этом Магдалену презрительным взглядом, будто воровку.

Увидев новые платья, которые Магдалена держала в руках, как трофеи, Рудольфо сразу понял причину конфликта.

— Она таскала с собой целое состояние, — подал голос знахарь, показывая большим пальцем на Магдалену, — а нам всем внушала, что у нас больше нет ни пфеннига. Сама при этом накупила себе новых платьев, не самых дешевых, между прочим!

— Ты у нас когда-нибудь голодал? — спросил Рудольфо, метнув на лекаря гневный взгляд.

— Нет, Великий Рудольфо, — уже спокойнее ответил тот.

— Так что же ты жалуешься на вещи, которые лишь могли бы произойти, а могли бы и не произойти?

Лекарь смущенно пожал плечами.

— А сколько костюмов есть у тебя самого? — продолжал расспрашивать канатоходец.

— Ну, — заикаясь, начал знахарь, — три, а если прибавить рабочий халат, то четыре.

— Значит, четыре. А ты, Магдалена? Сколько у тебя одежды было до сегодняшнего дня?

— Одно это платье, которое на мне. Было…

Рудольфо окинул взглядом столпившихся циркачей, чтобы убедиться, что все поняли, куда он клонит. — А сколько, — продолжал он, глядя на лекаря, — ты пожертвовал денег на общие нужды, когда примкнул к нам?

— Ничего, — обескураженно промямлил тот.

— Вот видишь, а Магдалена помогает нам двадцать одним рейнским гульденом. Этих денег хватит, чтобы прокормить тебя, меня и всех остальных добрую пару месяцев. И ты хочешь упрекнуть ее, что из своего приданого она купила себе два платья?

Слова канатоходца встретили всеобщее одобрение. Сразу после этого возничие запрягли лошадей, и Бенжамино поехал с большой телегой для провианта в Обернбург, чтобы купить хлеб и муку, сушеную фасоль и крупу, овощи, вяленую майнскую рыбу и бочонок вина — ровно столько, чтобы хватило до Ашаффенбурга, а может и еще на пару миль вниз по течению.

Пока багровый солнечный диск исчезал за верхушками деревьев, кучера развели посреди лагеря костер и Бенжамино сварил густой суп из того, что он закупил в городке. Циркачи и возничие молча хлебали суп, а Рудольфо и Магдалена без лишних слов удалились в его фургон.

Магдалена не могла отказать себе в удовольствии примерить обновки. Торговец не ошибся, платья были ей абсолютно впору.

Рудольфо пожирал Магдалену жадными глазами.

— Ситуация, наверное, была не самая подходящая, — заметила она, надев голубое платье с верхом из тафты, особенно выгодно подчеркивавшим ее грудь. — Может, надо было дождаться новых сборов?

Рудольфо махнул рукой:

— Видит Бог, тебе не нужно оправдываться. Ты неделями носишь одно-единственное платье. Даже у возничих богаче гардероб. К тому же это твои деньги, а не труппы. Между прочим, должен тебе признаться, ты выглядишь неотразимо.

Лестные слова канатоходца вогнали Магдалену в краску. Никто еще не говорил ей таких комплиментов. Они были ей гак приятны, что она могла бы слушать их бесконечно. Магдалена с вызовом отвечала на его взгляды.

— Можно задать тебе один вопрос? — осторожно полюбопытствовала она.

— Ну конечно, — с радостной улыбкой ответил Рудольфо.

От Магдалены не укрылось, что в последнее время Рудольфо, бывший таким серьезным в начале их знакомства, стал намного веселее, смеялся и даже шутил.

— Что ты имел в виду на днях, сказав, что любишь меня?

Почему ты не даешь мне это почувствовать? Ты ведешь себя подобно миннезингеру, который поет о любви, но никогда ее не демонстрирует.

Рудольфо сразу же посерьезнел, словно Магдалена разбудила в нем грустные мысли. Он тяжело вздохнул и, выдержав небольшую паузу, сказал:

— Хотя кодекс Девяти Незримых не запрещает категорически любить другой пол, но…

Магдалена опешила. В одно мгновение мир рухнул для нее, и она пролепетала:

— То есть ты имеешь право любить только мужчин? Скажи, что это не так, умоляю!

Рудольфо не сразу понял ее.

— Господь с тобой, — возразил он. — Однополая любовь — величайшее табу для Девяти Незримых! Это делает их легкой добычей для шантажистов. И это причина, почему кодекс предписывает сдержанность в отношениях с женщинами. Женщины считаются как-никак болтливыми.

Они могут выдать то, что мужчины открыли им в минуту слабости.

— Ах, вот в чем дело! — Магдалена вспыхнула в гневе. — Я-то думала, Девять Незримых — умные мужчины. А они лишь хорошо усвоили учение Святой матери Церкви, считающей сотворенную Богом женщину исчадием ада и причиной всего зла на земле, — за исключением Богоматери. Я достаточно начиталась трактатов отцов Церкви. Там ты можешь прочесть, что женщина, в отличие от мужчины, вовсе не подобие Господа и что именно женщина повинна в первородном грехе, а тем самым и во всех страданиях, выпадающих на долю человечества!

Рудольфо стоило больших трудов остановить Магдалену.

— Ты забываешь, что Девять Незримых ничего общего с Церковью и папством не имеют. Как раз наоборот. В одной из девяти книг раскрывается, что именно привело к враждебному отношению Церкви к женщине и кто из мужчин — а это были исключительно мужчины — в ответе за это. И эта книга относится к сокровищам мудрецов. Можешь себе представить, что опубликования одной этой книги было бы достаточно, чтобы расшатать устои Церкви.

— Ты читал эту книгу?

— И не только эту.

— И ты знаешь, где спрятаны все девять книг?

— Разумеется. Моя задача как хранителя тайных книг в том и заключается, чтобы держать место тайника в секрете, вплоть до моей кончины. Даже восьми остальным неведомо это место.

— А почему именно ты, канатоходец, удостоился такой чести?

— Это долгая и весьма неправдоподобная история. — Рудольфо молча посмотрел в глаза Магдалене и после долгой паузы серьезно произнес: — Послушай, ты же прекрасно понимаешь, что я рассказал тебе гораздо больше, чем позволяет кодекс Девяти Незримых. Поклянись держать язык за зубами.

Магдалена кивнула:

— Не волнуйся. Ни одно слово, касающееся сокровищ человечества, не слетит с моего языка. Конечно, мне страшно любопытно узнать, где хранятся девять таинственных книг. Ведь не здесь же, в цирковом фургончике?

Рудольфо от всей души расхохотался, глядя на Магдалену, которая с любопытством маленькой девочки пыталась выведать у него секрет.

— Я тебе все это только потому рассказал, что уверен: ты не будешь выспрашивать у меня, как добраться до книг. Будь то для себя самой или для какого-нибудь скрытого заказчика. Но, поверь мне, нет большего груза на душе, чем тайна. Человеку больше свойственно говорить, чем молчать.

Словно желая уличить канатоходца в неправоте, Магдалена замолчала на какое-то время. Но не потому, что ей было не о чем спросить его, нет, она все-таки надеялась, что он не выдержит и выдаст ей свою тайну. Все, что он ей поведал, лишь распалило ее любопытство.

Она нерешительно подошла к нему и обвила руками его шею.

— Могу себе представить, кого ты имел в виду, когда говорил, что не надо у тебя ничего выпытывать. — Не дождавшись от Рудольфо ответа, она продолжила: — Это Ксеранта. Я права?

— Она хотела узнать больше, — не выдержал Рудольфо. — Ксеранта все время старалась что-то выведать у меня. Именно из-за этого изображала пылкую, чаще всего назойливую любовь.

— А ты не говорил ей, что не собираешься отвечать на ее фальшивые чувства?

— Неоднократно, можешь не сомневаться. Думаю, у нее были подстрекатели, которые манипулировали ею и науськивали на меня.

— И кто бы это мог быть?

Рудольфо пожал плечами.

— Теперь-то мне понятно, почему Ксеранта с самого начала видела во мне врага, — задумчиво произнесла Магдалена. — А ты в ее присутствии когда-нибудь упоминал «Книги Премудрости» или тайну Девяти Незримых?

— Нет, никогда! Именно это меня и настораживает. Могу предположить, что либо она сама, либо какой-нибудь сомнительный инспиратор слышал о тайне, но не знал подробностей.

— Скорее всего, ты чем-то выдал себя. Попробуй вспомнить! — Она все еще обнимала Рудольфо.

Канатоходец принужденно засмеялся:

— О, сколько раз я задавался этим вопросом, но мои измученные мозги так ничего и не вспомнили.

— А ты когда-нибудь призывал Ксеранту к ответу?

— Я не видел в этом смысла. У меня ведь не было полной уверенности, что это правда, а не мои фантазии. Тогда бы я уж точно выдал себя.

Снаружи донеслось веселое, разухабистое пение. Возничие, набившие животы, сгрудились вокруг костра и распевали свои песни. Так они обычно развлекались.

— Тсс! — Магдалена приложила палец к губам.

Рудольфо, привыкший к луженым глоткам своих кучеров, вопросительно взглянул на нее.

— Ты слышишь, что они поют? — спросила она.

Монашка к нам явилась,

В Рудольфо вмиг влюбилась.

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля,

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля,

Ксеранта не вернется,

Монашке все неймется.

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля,

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля.

Канатоходцу стоило немалых усилий утихомирить разбушевавшуюся Магдалену. Самыми невинными словами, которыми она награждала возниц, были «неотесанные чурбаны» и «мерзкие хулиганы». Лишь когда Рудольфо с ироничной улыбкой поинтересовался, учат ли в монастыре таким ругательствам, она успокоилась.

— Они ничего плохого не имеют в виду, — добавил он, — это скорее безобидное времяпрепровождение, не стоит раздувать скандал. Они бы никогда не осмелились оскорбить Великого Рудольфо, человека, на которого работают. Поэтому было бы глупо ставить их на место.

И в самом деле, кучера спели еще две песни — о борьбе крестьян против союзных князей и о тех страданиях, которые они принесли народу, — и обе заканчивались тем же «тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля», и вскоре все стихло.

Магдалена без тени смущения начала раздеваться, хотя ей было странно делать это при свете. В монастыре было принято разоблачаться лишь в полной темноте, и то до длинной белой рубашки, которая не снималась даже на ночь. Если в летнюю пору приглушенный сумеречный свет или полная луна, не приведи Господи, заглядывали в маленькие оконца, ни одна монахиня не имела права посмотреть на соседку-насельницу. Это считалось греховным, хотя именно запрет и возбуждал желание у некоторых обитательниц монастыря.

Казалось бы, Магдалена должна была быть зажатой, робкой и стеснительной в такой миг, представ перед канатоходцем в качестве доступного объекта для обозрения. Но ничего подобного она не испытывала — ни стыда, ни смущения, ни тем более страха перед неизведанным.

Развязывая ленточки нижней юбки, она благосклонно поглядывала на Рудольфо, словно сластолюбивая блудница в бане.

— Она соблазняла тебя? — спросила Магдалена без всякой связи с предыдущим разговором.

— Ты имеешь в виду Ксеранту?

— Конечно, кого же еще?

— Скажем, она не раз пыталась сделать это.

— Ну и?.. Говори же наконец!

Канатоходец покачал головой, и Магдалену одолели сомнения, что он говорит правду.

— Ты стала бы презирать меня, если бы это было иначе? — почти робко спросил Рудольфо.

— Ни в коем случае! — выпалила Магдалена. — Я просто хотела знать.

— Тогда ты это знаешь, — немного раздраженно бросил Рудольфо. — Нет, я не спал с ней.

— А теперь не жалеешь об этом? Ксеранта ведь была аппетитная бабенка.

— Нет, не жалею.

Словно испытывая Рудольфо на прочность, Магдалена сбросила нижнюю юбку и предстала перед ним совершенно обнаженной.

Магдалена запрокинула голову, и он осторожно прикоснулся к ней, как к хрупкой статуе. Когда, тяжело дыша, он запустил правую руку между ее ног, а левой принялся мять ее крепкую грудь, она оттолкнула его:

— Ты не забыл, ведь ты один из Девяти Незримых! Ты еще недавно говорил о зависимости, которой чревата плотская страсть.

Магдалена вдруг ощутила странное чувство власти над человеком. Сознание, что такой мужчина, как Рудольфо, во всем превосходящий ее, оказался в ее власти, вдруг сделало ее высокомерной, хотя никогда раньше она не замечала в себе такой черты.

Ее собственная плоть страстно желала его, все чувства уже давно бродили, как безумные, стоило ей только подумать о том, как она ему отдастся, однако сейчас она притворилась, что готова отсрочить самое последнее доказательство любви, и сделала вид, будто для нее это не так уж важно.

— Сколько женщин побывало уже в твоей постели? — с вызовом спросила Магдалена.

Рудольфо чуть не поперхнулся. Великий Рудольфо на глазах становился все мельче и мельче. Почти униженно он сказал:

— Можешь мне не верить, я до сих пор придерживался кодекса Девяти Незримых и еще не спал ни с одной женщиной.

Магдалена с сомнением посмотрела на канатоходца. Величайший артист, вокруг которого буквально роились женщины, где бы он ни выступал, еще никогда не…

— Ты должна мне верить! — прервал Рудольфо ход ее мыслей. — Стало быть, мы оба непорочные девственники. Если предположить, что…

— Женский монастырь, где нет ни одного существа мужского пола, — перебила его Магдалена, — плохо приспособлен для потери девственности.

Еще немного, и охватившее их веселье грозило превратить желание физической близости во что-то несерьезное. Почувствовав это, Магдалена произнесла:

— Я что, должна на коленях умолять взять меня?

Ее слова подействовали подобно возбуждающему любовному напитку. В состоянии, близком к помешательству, Рудольфо сорвал с себя одежду, подтолкнул Магдалену к узкому входу в спальню и увлек на мягкий мех своего ложа. Сердце ее громко стучало, наигранное высокомерие мгновенно слетело, уступив место страху, страху перед тем, что ее ожидает.

На самом деле все оказалось иначе, чем она себе представляла. Нежность его губ и рук, которыми он завоевывал ее тело, заставила Магдалену воспарить. Она погрузилась в незнакомый мир, в котором мечты и действительность слились друг с другом. Когда Рудольфо мягко вошел в нее, подарив ей совершенно новые ощущения, она была готова закричать, но не от боли, а от вожделения. Однако Магдалена не издала ни звука, сохраняя торжественность, как во время литургии в монастыре Зелигенпфортен.

Когда закончилась их близость, никто из них не мог сказать, сколько времени они отдавались друг другу. Магдалена привстала. Она же первой заговорила, спросив Рудольфо:

— Ты счастлив?

Канатоходец нежно коснулся ее щеки и дал необычный ответ:

— Я не знаю. Что такое вообще счастье? Приятные ощущения? Один миг? Как быстро пролетает миг! А потом все, что ты только что воспринимал как блаженство, улетучивается и ты отправляешься на поиски нового счастья.

Магдалена задумалась.

— Твой ответ как-то связан с кодексом Девяти Незримых?

Не получив ответа от канатоходца, Магдалена предпочла больше не приставать к нему.

Душная ночь, которую Рудольфо и Магдалена провели на мягкой шкуре, переплетясь телами, пролетела очень быстро и уже без разговоров. Когда была еще глубокая ночь, цирковой обоз тронулся в путь, следуя по течению реки на север. Если дневная жара позволит, они надеялись к полудню добраться до цели — до города Ашаффенбург, открытого миру и служившего второй резиденцией курфюрстам Майнца.

Половину пути Магдалена и Рудольфо провели в его фургоне. При этом оба испытывали друг перед другом некоторое смущение. Обменивались время от времени влюбленными взглядами, однако разговора, уместного после событий минувшей ночи, у них не получалось.

Перед подъемом в гору кучер, сидевший на козлах, пустил в ход кнут, после чего лошади галопом преодолели холм, а фургон так тряхнуло, будто сам черт приложил руку. И даже когда Рудольфо забарабанил кулаком в переднюю стенку, чтобы кучер ехал помедленнее, тот не снизил скорость.

Вскоре раздался оглушительный удар, треск и хруст. Повозка повалилась, так что Магдалену отбросило на заднюю стенку. Громким «Тпру!» кучер остановил сломанный фургон.

Потрясенные Рудольфо и Магдалена выбрались из повозки.

— Ось, — проворчал кучер, — задняя ось треснула!

Рудольфо, бывший скорее олицетворением самообладания, чуть не накинулся с кулаками на возницу, однако Магдалена удержала его:

— Он же не нарочно! Рано или поздно это все равно случилось бы.

Осмотрев поломку, Рудольфо принял решение: Магдалена вместе с остальными членами труппы и возничими поедут в Ашаффенбург и найдут тележника, который сможет хотя бы временно устранить дефект и отвезти сломанную повозку в городскую ремонтную мастерскую. Сам он останется с лошадьми у сломанного фургона.

Магдалена возразила, что он мог бы оставить свой поврежденный фургон, поскольку сломанная ось все равно сбережет его от воров, но Рудольфо лишь отмахнулся, заметив, что для него главное не повозка, а его инвентарь. Это объяснение убедило ее, и Магдалена незамедлительно отправилась в путь вместе с остальными артистами.

Под палящими лучами солнца они добрались до стен Ашаффенбурга и уже издалека увидели темные облака дыма и разбитые крестьянские отряды, стоявшие лагерем за чертой города. Оборванные и истощенные, те не обратили на артистов почти никакого внимания. Лишь несколько человек знаками или выкриками дали понять, что они ранены и страдают от жажды и голода.

Когда Магдалена дала команду своему кучеру остановиться, к ней тут же подбежал зазывала и потребовал немедленно ехать дальше. Стоит только ландскнехтам прознать, что у них еще остались запасы еды, пусть и небольшие, они сразу нападут на артистов. Магдалена поняла свою оплошность.

Наконец они остановились на небольшом пятачке в пределах видимости моста через Майн. Возницы соорудили квадратный загон из повозок и вагончиков, дающий им хотя бы относительную защиту от посягательств снаружи.

Потребовав от зазывалы назад пару гульденов, Магдалена отправилась на поиски тележника. В своем благородном голубом платье и новом белом чепчике она походила на состоятельную мещанку. Вооруженные солдаты на мосту, который вел к городским воротам, салютовали ей и вежливо склонили головы, когда она не менее вежливо осведомилась, где можно найти каретника, способного срочно отремонтировать сломанную ось повозки, находящуюся всего в нескольких милях отсюда.

Ей повезло, совсем неподалеку, у городской стены, держал самую большую каретную мастерскую Ашаффенбурга Кайетан Мирфельд, и в подчинении у него была дюжина подмастерьев и столько же кучеров.

Мирфельд, жилистый мужчина лет пятидесяти, угловатый череп которого украшала густая темная грива до плеч, не проявил поначалу ни малейшего интереса к предложению снова поставить на колеса потерпевший аварию цирковой фургончик. И даже заверения Магдалены, что речь идет о повозке самого Великого Рудольфо, с легкостью взлетающего по канату на самые высокие башни в мире, не возымели никакого эффекта.

— Так-так, значит, цирковой фургон, — язвительно процедил он и ухмыльнулся в лицо Магдалене. Однако когда она извлекла блестящий рейнский гульден, выражение его лица изменилось.

— Задаток, — сухо бросила Магдалена. Это сразу подействовало.

Мастер Кайетан крикнул ближайшему подмастерью приготовить повозку и погрузить в нее инструменты и материалы, необходимые для ПОЧИНКИ оси.

Прошло немного времени, и они втроем — каретник, подмастерье и Магдалена — забрались на козлы двухколесной повозки. Колеса были такими высокими, что оказались выше Магдалены, а в квадратный ящик за козлами поместилось все необходимое для ремонта: доски и листовое железо, а также бурав. Перед повозкой неуклюже трусила добродушная лошадка, запряженная меж двух оглобель.

Миновав внешнюю башню моста, подмастерье, державший в руках поводья, хлестнул лошадь кнутом, прищелкнул языком, и лошадка побежала рысью вверх по пригорку, в направлении, указанном Магдаленой.

После полуденной жары и неимоверной духоты в черте города встречный ветер, обдувавший их по дороге вдоль реки, приятно освежал, и Магдалене пришлось покрепче ухватиться за свой чепчик, чтобы его не снесло. Хотя ее голова уже покрылась нежным пушком, было бы весьма неловко, если бы улетевший головной убор разоблачил ее прошлое.

Мастер Кайетан, чья неприкрытая шевелюра развевалась па ветру, как медуза, сделал большой глоток из цинковой бутыли с завинчивающейся крышкой и протянул воду Магдалене. Та с благодарностью приникла к горлышку. Обычно не слишком словоохотливый, Кайетан Мирфельд даже завел беседу с попутчицей, сводившуюся к одному вопросу:

— Что гонит цирковую труппу в эти дни именно в Ашаффенбург?

Магдалена, одной рукой придерживая чепчик, а другой старательно прикрывая рот, чтобы туда не залетала мошкара, рассмеялась:

— А что вы имеете против, мастер Кайетан? Мы едем в Майнц, и ваш городок как раз по пути. Я надеюсь, вы будете рады артистам, которые внесут разнообразие в вашу жизнь.

— Оно-то, конечно, так, — вздохнул мастер, устремив взгляд вперед, — только уж больно вы неблагоприятный момент выбрали, хуже не придумаешь. На днях его преосвященство, достопочтимый господин князь-епископ Майнцский, лишил наш город всех привилегий — из-за нашего участия в крестьянской войне. Вы знаете, что это значит?

— Понятия не имею! — Магдалена искоса посмотрела на Мирфельда.

— А это значит никаких налогов в городскую казну, утрата всех латифундий и виноградников, и даже пошлина за пользование мостом уходит в карман его преосвященства. С трудом могу себе представить, чтобы в такой ситуации у граждан Ашаффенбурга появилась охота веселиться на карнавале.

Эта весть поразила Магдалену, ее словно ударили обухом по голове. Казалось, что все сатанинские силы сговорились против бродячих артистов. Потрясенная и растерянная, она была готова разрыдаться. Впереди уже виднелся подъем, ставший роковым для повозки Рудольфо. Когда Магдалена разглядела искореженный фургончик, неожиданно, будто из-под земли, выскочили два закутанных в странные одежды всадника, стрелой промчались мимо них и даже не посмотрели в их сторону. Ее опасение разбойничьего нападения быстро уступило место более мрачному предчувствию, которое усиливалось по мере их приближения. Поодаль паслись распряженные лошади. Вокруг фургончика валялась разбросанная одежда, это были вещи Рудольфо. Его самого нигде не было видно.

Мастер Кайетан с подмастерьем принялись разгружать свою повозку, а Магдалена крадучись пошла вокруг циркового вагончика. С задней стороны она вдруг остановилась как вкопанная и зажала рот рукой. У ее ног, скрючившись на боку, лежал голый, будто мертвый, Рудольфо, еще немного — и она споткнулась бы о его тело.

Магдалена упала на колени, перевернула Рудольфо на спину и прижалась ухом к его груди. Ей показалось, что она слышит слабое биение сердца. Уверенности у нее, впрочем, не было. Лишь веки его закрытых глаз подавали признаки жизни. Они вздрагивали с неравными интервалами, словно его пытали иглой.

— Рудольфо! — закричала Магдалена, обхватив руками голову канатоходца и целуя его. — Рудольфо, что с тобой?

Не увидев никакой реакции, она помчалась к Кайетану, выхватила у ошарашенного мастера бутыль с водой, к которой тот как раз пристроился, и вылила остатки воды Рудольфо на лицо. Канатоходец наконец открыл глаза.

Прошло несколько бесконечных мгновений, прежде чем Рудольфо узнал Магдалену. По его губам скользнула улыбка, и он провел правой рукой по лбу.

— О, моя голова! — застонал он.

— Скажи, что с тобой произошло? — повторила Магдалена свой вопрос.

— Я думал, что умру, — мрачно пошутил Рудольфо. — Один тип пытался пробить дубиной мой череп. После второго удара по голове я лишился чувств. — Рудольфо с удивлением посмотрел на свое тело и только сейчас заметил, что он голый. — А где моя одежда? — с ужасом спросил он.

— Твои вещи разбросаны вокруг фургона. Ты можешь это как-то объяснить?

Не дождавшись от него ответа, Магдалена поднялась и начала собирать панталоны, рубаху, чулки и камзол канатоходца.

— Странно, — заметила она, вернувшись, — сначала грабители раздевают тебя, а потом бросают твою одежду.

Канатоходец был погружен в свои мысли, и Магдалена предпочла не приставать к нему. Она заботливо осмотрела все его тело с головы до ног. По счастью, видимых увечий не было.

Тут ее взгляд упал на сгиб возле паха. На том месте, где правое бедро соединяется с туловищем, рядом с его мужским достоинством, виднелась темная татуировка, девять букв, расположенных в три ряда: НІСІАССОD. Внизу извивалась треххвостая змея.

Первым поползновением Магдалены было спросить его о странной татуировке, но она осеклась, решив дождаться более подходящего момента. Вместо этого она помогла Рудольфо подняться на ноги, и тот, все еще немного покачиваясь, начал одеваться.

Каретник и его подмастерье с таким усердием ремонтировали ось, что едва ли заметили странные события, происшедшие с канатоходцем. С помощью рычага они поставили на попа заднюю часть повозки и заменили сломанную заднюю ось, представлявшую из себя железные штанги, скрепленные мощной, обитой железными листами поперечной балкой, на новую конструкцию. Свою изнурительную работу они проделывали с такой ловкостью, что завершили ее до наступления темноты и, получив еще один рейнский гульден, исчезли без всякого шума.

Магдалена была убеждена, что за нападением стоят разбойники с большой дороги, рыскавшие по стране в огромном количестве. Встревоженная, она принялась наводить порядок в фургончике. На полу повсюду валялись книги и многочисленные предметы из дорогого гардероба канатоходца. Все тщательно проверив, Рудольфо убедился, что ничего не пропало, ни единой мелочи.

Они вместе запрягли лошадей, и тут как раз прибыли Константин Форхенборн и два кучера, чтобы проверить, все ли в порядке. Зазывала был поражен случившимся. Сам он также привез плохие вести. Все его переговоры с ашаффенбургскими властями о выступлении труппы закончились ничем, им было категорически отказано.

Рудольфо и так не лучшим образом относился к Форхенборну, поскольку давно уже считал, что тот не с должным рвением выполняет свои обязанности. Сюда же примешивалось некоторое недоверие к его расчетам. Нынешнюю печальную весть Рудольфо воспринял молча; каждый член труппы прекрасно знал, что за мнимым безразличием канатоходца скрывается ровно противоположная реакция.

Зазывала, знавший о таком отношении к себе, поспешно выложил свой план: завтра ранним утром он отправится в путь и спустится вниз по Майну на грузовом корабле, готовом отчалить от пристани Ашаффенбурга, до Майнца, где наверняка благосклонно встретят выступление бродячего цирка.

Труппа нуждалась в новых сборах, и канатоходец согласился, поставив, впрочем, одно условие: Магдалена будет сопровождать зазывалу и должна быть представлена всемилостивейшему господину курфюрсту и кардиналу Альбрехту Бранденбургскому, правящему в Майнце и почитающему искусства и красивых женщин.

Магдалену предложение Рудольфо изумило. Он никогда не заговаривал с ней о таком задании. Ехать вдвоем с Константином Форхенборном ей совсем не хотелось, но возразить она не посмела.

После почти бессонной ночи с Рудольфо — слишком много всего произошло, чтобы они могли спокойно уснуть, — Магдалена и зазывала на рассвете сели на одну из старых тихоходных грузовых посудин под названием «Лаудес», то есть «Отличный», спускавшихся вниз по Рейну и Майну. Груженный песчаником, корабль скрипел и трещал, как умирающий дракон.