Беглецы

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В течение следующих месяцев после ареста Чина Суджа старалась делать вид, что с ней все нормально, но на самом деле ее медленно относило в сторону — она все больше отдалялась от окружающих. Чин не выходил у нее из головы, и Суджа скучала по нему безмерно и нестерпимо. Девушка с трудом заставляла себя переступать порог университета, но оставаться дома было еще невыносимее. Поэтому она посещала занятия, несмотря на разрастающееся чувство отрешенности ото всего, что было ей близко, — от семьи, друзей по университету, редакции газеты. Теперь вся жизнь казалась ей чужой.

Портреты Великого Руководителя в аудиториях смотрелись по-иному, будто ночью кто-то тайком проник, вынес оригиналы и заменил их отретушированными фотокопиями. Все та же знакомая копна зачесанных назад черных волос, те же горящие глаза, которые были путеводным светом в жизни Суджи, сколько она себя помнила. Но улыбка, которая раньше успокаивала ее, теперь казалась шутовской, а красные щеки сияли сверхъестественным здоровьем. Раньше это и многие другие вещи ее не беспокоили, но теперь, после ареста Чина, все стало непереносимым. И единственное, что она могла сделать, — это заставлять себя появляться каждый день в университете.

Суджа сидела на своем месте и со скукой взирала на профессора Чона, рассказывавшего у доски о риторическом стиле Центрального телеграфного агентства Кореи. Обычно она была активна на этом предмете, но сегодня не принимала никакого участия в занятии. ЦТАК объявило, что Чин был задержан как гнусный кукурузный вор. Новость настигла ее, точно удар молота, и на протяжении долгих недель девушка никак не могла оправиться от нее. Суджа знала, что Чин не способен на воровство. Зачем ему красть? Для чего рисковать всей жизнью и карьерой ради какой-то кукурузной муки? Он был стипендиатом, получавшим продуктовые пайки. Впервые в жизни она усомнилась в объективности ЦТАК и даже не просто усомнилась — Суджа знала, что Телеграфное агентство сильно ошибается.

Профессор Чон записал на доске цитату, после чего выдержал многозначительную паузу и положил мел. Он повернулся к аудитории.

— Для того чтобы соответствовать возвышенному тону Вождя, вам придется подыскивать метафоры и сравнения впечатляющего масштаба, отражающие величие, отдачу и мудрость, — сказал профессор. — Почитаемая гора Пэкту, например, — это одна из тех форм рельефа, что способна показать чистое, божественное происхождение Дорогого Руководителя и его превосходство.

Чон продолжал сыпать подходящими образами: поля с обильными урожаями, косяки трески и китов, выбрасывающиеся прямо на траулеры, чтобы предложить себя Дорогому Вождю.

— Вы должны подбирать новые метафоры, лучшие метафоры, чтобы воздать должное Уважаемому Руководителю. Он есть объединяющее начало нашей жизни, свет, дающий силы каждому кукурузному зерну, чтобы оно могло стать урожаем. Он есть центр притяжения — гора Пэкту, вокруг которой вращаются звезды. А вы, — профессор обвел рукой аудиторию, — должны доказать, что достойны описывать его величие.

Суджа настороженно слушала, пытаясь понять, в этом ли заключается задача ЦТАК и газеты «Нодон». Если именно они записывают слова Великого Руководителя, то что тогда в соответствии с этими словами делается, если, конечно, делается вообще? Сколько слов из тех, что приписывают Великому Руководителю, было написано, скажем, отцовским коллегой Дуком Намом — штатным журналистом «Нодона», создававшим выразительные коаны[11], или штатным корреспондентом Центрального телеграфного агентства Чуном Ли, чья напыщенная писанина изображала Великого Руководителя великодушным, неукротимым и вершащим подвиги. А может, их авторство принадлежит Ючону, который писал полные сострадания монологи, выражающие любовь Великого Руководителя к своему народу? Суджа заставляла себя сохранять благонадежность, необходимую для члена Партии и дочери редактора газеты «Нодон», но ЦТАК опубликовало совершеннейшую ложь о Чине, и ей было абсолютно ясно, что корреспонденты «Нодона» скорее фантасты, чем репортеры. Она всегда была честна и предана Партии, но люк приоткрылся, и все, что она считала верным и непоколебимым, начало ускользать и низвергаться в бездну.

В двухстах пятидесяти милях от Пхеньяна, там, где начинались его предместья, по шоссе, ведущему на север, со скоростью шестьдесят пять миль в час ехал черный «ренджровер». Позади него, на расстоянии трех корпусов машин, шел черный, как смоль, «мерседес», седан S-класса, в сопровождении еще двух черных «ренджроверов». Кроме кортежа, на полосе дороги больше никого не было. Он мчался вдоль поросшей бурьяном местности, мимо стоящих рядами бетонных строений, грязных тротуаров, тянущихся между зданиями, словно оросительные канавы. Ряды картонных домишек выглядели покинутыми, но кое-где встречались кучки людей, сидевших на корточках возле парящих очагов. «Мерседес» пронесся мимо них, как черный камень по льду, и темные головы, одна за другой, поворачивались ему вслед. Увидеть на дороге «мерседес-бенц» удавалось крайне редко, поскольку в стране ими владели очень немногие, и прежде всего сам Великий Руководитель.

Чен Ын с золотыми наушниками в ушах прислонился головой к стеклу. За окном государственная жилая застройка сменилась покрытыми инеем полями, исчерченными мерзлыми бороздами земли. Мелькали деревянные столбы, проносясь и исчезая в ритме песни, которую он слушал — «Занаду» группы «Раш». Отец вызвал его в страну из Швейцарии, из Берна, где Чен Ын за время учебы привык к европейскому образу жизни. И теперь, вернувшись в Северную Корею, Чен Ын заскучал. Он не просто маялся от безделья, а чувствовал внутреннюю опустошенность, настолько сильную и нестерпимую, что ее было практически не отличить от ненависти или даже ярости, — возможно, это было и то и другое. Такое Чен Ын испытывал только в своей стране, и временами, как сейчас, ему хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры. Он почувствовал, что кто-то тронул его за руку, открыл глаза и понял, что отец что-то ему говорит. Чен Ын вынул наушники.

— Стрижка человека сообщает о многом, Чен Ын, — сказал Ким Чен Ир. — Она дает понять, высокого он положения или низкого. Люди судят по волосам.

— Иэ, — почтительно произнес Чен Ын, использовав, как и полагалось, вежливую форму ответа.

Уголки губ Чен Ира опустились. Он нахмурился, поскольку не был уверен, что парень понял про волосы. И дело было не только в волосах: ему не нравился скроенный по европейскому образцу пиджак сына с тремя пуговицами, пошитый из гладкой, отдающей блеском шерстяной ткани. В этом итальянском костюме, со смешной стрижкой и с этими наушниками от «Айпода», постоянно торчащими в ушах, его сын напоминал гангстера. Не сказать, что Чен Ир был против нового стиля или моды вообще, ведь не кто иной, как он сам, без чьей-либо помощи, преобразовал стиль одежды у себя в стране. Но в манерах сына его не устраивало то, что от того просто разило иностранщиной. И сразу было видно, что Чен Ын годами не жил в Чосоне. Неужели мальчик забыл, кто он? Забыл о своем роде? Чен Ир недовольно откинулся на спинку сиденья.

Заиндевевшие поля сменились гористой местностью, а построек и пашен сельскохозяйственных кооперативов на глаза больше не попадалось. И теперь по обеим сторонам дороги виднелись только крутые скалистые склоны, на которых не было даже деревьев, не говоря уже о зданиях. Узкая обочина исчезла, когда дорога побежала между серыми со ржавыми полосами скалами, и машине пришлось резко вильнуть, объезжая двух мужчин, что тащились вдоль дороги с деревянными тележками, груженными палками и камнями. До тюрьмы Ёдок оставалось еще два часа пути.

Чин медленно приходил в себя, постепенно, дюйм за дюймом, ощущая собственное тело. Ладони с тыльной стороны жгло как от огня, острая боль пронзала руки и ноги; ребра с каждым вдохом причиняли страдания; даже веки и кожа на лбу саднили. Он лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, прислушиваясь к слабому урчанию, которое становилось все громче и отчетливее, пока не превратилось в стон. Исходил ли этот звук откуда-то извне его тела, или это он сам издавал его? Сложно было понять, что было внутри, а что снаружи.

Уф, до чего же воняет гноем и застарелой мочой! И куда же это его занесло? Чин открыл глаза и увидел перед собой переплетение ног и рук. Он лежал среди десятков других мужчин и женщин в длинной комнате с запертыми на засов дверями. Секунду спустя Чин понял, что запоры находятся с их стороны, и не в комнате, а в тюремном коридоре, и двери ведут в камеры.

В конце коридора имелась дверь, и когда двое конвоиров хватали заключенных за грудки и выталкивали наружу, в помещение проникал солнечный свет. Двое других двинулись через плотную толпу, наступая подошвами тяжелых черных ботинок на лодыжки, руки и все, что попадалось им на пути.

— Ия има! — выругался охранник и, схватив Чина за ворот куртки, потащил вперед и вытолкнул за дверь.

Легкие Чина пронзило резкой болью, как только он глотнул морозного воздуха. Высоко в небе виднелось бледное солнце, которое совсем не грело. Лязгнули цепи, и ледяной металл впился в кожу. Чин огляделся и увидел в тюремном дворе сотни заключенных. Некоторые были скованы, как скотина на бойне. Понурив головы, они подставляли себя под пинки и тычки надзирателей. Чин смотрел пристально и сердито. Глупые животные! Здесь столько мужчин, что хватило бы на несколько шахтерских бригад, и этого вполне достаточно, чтобы устроить мятеж и одолеть надсмотрщиков. Но никто из них и не думал о побеге.

Чина оттеснили на край двора, к частоколу, где возле зловонного мусорного контейнера сгрудились заключенные. Он почувствовал, что его плечо уткнулось во что-то мягкое и податливое. Обернувшись, Чин увидел позади себя мужчину лет сорока пяти с волнистыми черными волосами, ввалившимися щеками и покачивающимся двойным подбородком. Прикосновение к его мягкому, тучному телу вызвало странное ощущение. Это был человек, знавший вкус мяса и пирогов, человек, получавший в подарок от мелких чиновников бутылки виски, — тот, кем Чин и сам мечтал однажды стать. Он нагнулся и потянулся израненными руками к ботинкам, чтобы прикрыть пальцы ног, вылезшие через дырки. Чин представил, как сам выглядит со стороны: тощий, избитый сэки, преступник. И все-таки он тоже был избранным: один из лучших студентов Пхеньяна, со стипендией, прекрасной девушкой и ожидавшей его впереди блестящей карьерой.

От соседа Чина исходило тепло, и парень позволил себе пристроиться возле него. Мужчина был солидным, мясистым, казалось, что в его теле умещаются два существа и одно защищает другое. Как такого человека могли лишить привилегий и достоинства, заточив в тюрьму?

Мужчина резко отдернулся от Чина.

— Отвали от меня! — огрызнулся он.

— Я не могу.

— Отодвинься! — зарычал толстяк, сверкнув серебряными зубами.

— Тут нет места, — ответил Чин, отметив про себя эти серебряные протезы. Только богатые люди могли позволить себе такое.

— Порядок в рядах! — закричал надзиратель. — Великий Руководитель едет. Приготовьтесь приветствовать. — Глаза Чина округлились, а остальные заключенные начали вяло подниматься.

Великий Руководитель едет в эту тюрьму?! Но зачем? Существовало множество сценариев встречи с Великим Руководителем, но он не мог представить, что это случится в тюрьме. Чину захотелось стать маленьким и незаметным, и он попытался спрятаться за передним рядом, но надсмотрщик подошел и вытянул его обратно:

— Эй ты, гэсаки! Стой там! Не двигайся!

Блестящие, как пули из оникса, президентские машины тихо вкатились на заснеженный двор тюрьмы Ёдок. С пассажирского места вышел Ким Чен Ир. Стоило ему выпрямиться, как его тут же обдало холодом. Он потер бритую голову, затем спрятал руку в шубу из персидского ягненка, просунув ее между двумя пуговицами. Ему нравилось ощущение мягкого меха, прикосновения к нему успокаивали. Великий Руководитель повернулся к машине и сделал жест сыну, словно уговаривая щенка выйти из укрытия. Чен Ын, однако, предпочел выйти со своей стороны машины. Он вытянул руки вдоль тела и воздел глаза к бледному бескрайнему небу. Пиджак и свитер у него задрались, оголив живот. Чен Ын втянул пузо, быстренько одернул костюм и подвигал плечами, чтобы пиджак сел как надо. Тот был слишком тесен, откровенно тесен.

Из первой машины выпрыгнул секретарь Ли. Его тонкое, юркое тело изогнулось эллипсом, когда он, качнувшись, кинулся к Чен Иру. Протянув руку к его локтю, он сопроводил Руководителя к сержанту Лю, который вместе с ротой тюремных конвоиров стоял неподалеку с поднятой рукой, отдавая честь с тех самых пор, как машины въехали в тюремный двор. Луноликий Ким Чен Ир встал, расставив ноги, рядом с сержантом Лю и со спокойным и уверенным видом принялся обозревать тюрьму.

Заключенных расставили во дворе. Одни были в сохранившейся гражданской одежде, другие в бесформенных тюремных робах серого цвета. Они стояли бесконечными рядами и напоминали мешки с рисом или, как подумалось Ким Чен Иру, окидывавшему безликую толпу мрачным взглядом, маленькие серые спички. Выстроишь спички в ряд, и на что они будут годны? Даже костра не разожжешь. Откуда они берутся и почему с каждым годом их появляется все больше?

— Великий Полководец, вы почтили нас своим визитом. — Сержант Лю поклонился. — Мы переполнены радостью и почтением оттого, что принимаем вас в Едоке, тринадцать. — Сержант снова низко поклонился и, не распрямляясь, отступил, а затем повернулся лицом к морю заключенных.

— Великий Полководец, товарищ Ким приехал! — закричал он.

Секретарь Ли слегка подтолкнул Чен Ына и вывел его вперед. Заключенные подняли руки, и по всему двору прокатилась неровная волна мелькающих ладоней, она поднялась гребнем, а потом разлетелась брызгами пены. Ким Чен Ир молча смотрел на это людское море, его рот был закрыт, но челюсти расслаблены, и это делало его похожим на удивленного дряхлого старика.

Решив заставить подопечных поприветствовать Великого Руководителя как следует, сержант Лю снова обратился к заключенным.

— Отдать честь снова! — заорал он хриплым голосом, напрягая жилы на шее. — Теперь все вместе, не то выпорем вас, никчемные дворняги, так что сдохнете на глазах у Великого Руководителя. Готовьсь, раз… два… отдать честь!

Сотни рук по всему двору снова взметнулись вверх, но Чин стоял в первом ряду неподвижно.

Сержант Лю подошел к нему:

— Этот, ваше превосходительство, кукурузный вор. Поймали всего неделю назад.

Чин отступил, умирая от стыда тысячей смертей, когда почувствовал на себе взгляд Великого Руководителя. Всю жизнь он мечтал встретиться с ним и думал, что это будет венец торжества в его жизни, но вот он здесь, закован в кандалы, как преступник. Это было ужасно унизительно. Чин не мог поднять глаз, но сию же секунду сообразил, что это может стать его единственной возможностью все объяснить.

— Ваше превосходительство… — Он рискнул немного поднять голову, чтобы видеть талию Великого Руководителя и четкие стрелки его штанин. — С вашего разрешения, я хотел бы сказать, что произошла ошибка, — проговорил Чин. — Я не должен быть здесь. Я не вор. Я студент университета имени Ким Ир Сена!

Надсмотрщик ударил Чина по затылку:

— Заткнись! Как ты смеешь заговаривать с Великим Руководителем?

Краем глаза Чин увидел, что Ким Чен Ир с отвращением отвернулся.

— Милостивый Вождь… — заплакал Чин. — Ваше превосходительство, пожалуйста, посмотрите, я невиновен…

Охранник пнул его один раз, затем еще, и Чин закрыл лицо руками. Великий Руководитель уходил в сопровождении сына и свиты, направляясь в сторону угольной обогатительной фабрики, расположенной в восточной части тюрьмы. Когда они миновали частокол, Великий Руководитель сморщил нос от отвратительного запаха гниющей рыбы или потрохов, исходившего от мусорных контейнеров.

— Что это за запах? Что-то гниет? — Он прикрыл нос рукой.

— Это мусор, Великий Полководец, — ответил сержант Лю.

Надсмотрщик подбежал к контейнеру и отпихнул его. Ржавые колесики со скрежетом завертелись, и бак проехал мимо свиты. Ким Чен Ын заглянул в контейнер и увидел жуткие пленки кровавых плацент, перекрученные безжизненные части младенческих телец и прочие кровавые куски, опутанные последом.

— Что это?! — вскричал он.

— Мертвые дети, не волнуйтесь, — сказал сержант Лю. — Ублюдки бежавших из страны женщин. Изменниц нашли в Китае и выслали обратно к нам.

Чен Ын закашлялся. Охранник торопливо отправил контейнер катиться через весь двор, а секретарь Ли вернулся за Чен Ыном и проводил его в здание тюрьмы.

— Пожалуйста, давайте продолжим. Простите за это неудобство, Высший Руководитель.

— Почему тюрьму не почистили? — продолжал негодовать Ким Чен Ир. — Это неуважение!

— Ваше превосходительство, приносим наши глубочайшие извинения. Вся тюрьма была почищена. Это, должно быть, образовалось в ходе ведущейся работы только сегодня.

Чин в отчаянии смотрел, как Великий Руководитель заходит в здание. Его убийственно короткое свидание с Вождем уничтожило последний лучик надежды.

— Эй, забудь об этом, парень. — Стоявший рядом мужчина толкнул Чина в бок. — Бесполезно с ним разговаривать. Лучше переключайся на здешних ребят. — Он кивнул на охранников. — Отныне это они хозяева нашей судьбы.