Дорога через Германию

— Почему они не считаются с тем, что не все понимают немецкий? — раздраженно спрашиваю я.

Через равные промежутки времени металлический голос по радио скороговоркой сообщает о пробках, авариях на дорогах и гололеде, но, к сожалению, понять сказанное невозможно.

— Ты только взгляни, какая кругом красота! Солнце! У нас с собой термос с кофе, бутерброды и перспектива пообедать в пятизвездочном отеле. Мы, неутомимые путешественницы, едем в Венецию на «хонде CR-V» с новенькими зимними покрышками, — весело отзывается Фрида.

Несколько часов меня занимала мысль, что это будет лучшее путешествие в моей жизни. Для этого нужно так мало, ведь я почти никуда не ездила. К концу дня фары машин стали видны лучше, деревья и ландшафт обрели более четкие контуры. Небо белой крышей опустилось на темноту. По обе стороны шоссе облака состязались в марафонском беге, во весь голос пели трейлеры. Особенно те, которые ехали быстрее ста тридцати километров в час.

Мы катили уже по той местности, которая на карте была обозначена как Французские Альпы, когда не на шутку зарядил снегопад. Один за другим мелькали дорожные указатели с плохо закамуфлированным напоминанием о Франке. Франкенвальд и ему подобные. Ведь я знала, что это не имеет никакого отношения к Франку, и, скорее всего, в древние времена было связано со Страной Франков. Однако время от времени напоминание о нем портило мне настроение. Снегопад тоже не мог его улучшить. «Дворники» на стекле стонали от непосильного физического труда. Большие мокрые хлопья снега налипали сугробами на лобовое стекло. К счастью, Фрида вела машину по правой полосе. При этом, правда, мы часто останавливались из-за того, что кто-то соскользнул с полосы и оказался на обочине. Или просто из-за плохого покрытия.

Напряжение Фриды заметно усилилось. Раза два она проскочила на красный свет вслед за теми, кто ехал впереди нас. Скорость движения снизилась до двадцати километров в час. Неожиданно впереди возник автомобиль, остановившийся поперек шоссе, частично загородив нашу полосу. Перед ним с задумчивым видом стоял водитель. О том, чтобы остановиться и помочь ему, не могло быть и речи. Это бы только усилило хаос и, может быть, вызвало столкновения.

— Хорошо, что тут много телефонов экстренной помощи, — сказала я, чувствуя, что во рту у меня пересохло. Фрида промолчала. Мы двигались рывками со скоростью пятнадцать километров в час, иногда переходя на шестьдесят или семьдесят. Потом вообще останавливались. Машины шли почти впритык. Шоссе было забито. Мы слушали радио, чтобы, если повезет, узнать, что происходит. Но так ничего и не узнали. Вскоре послышался резкий вой сирен.

— Интересно, как они доберутся до места аварии? — спросила я, но Фрида по-прежнему молчала.

Мы сидели и смотрели на три забитые машинами полосы и такую же забитую обочину. Между машинами не проехала бы даже ручная тачка, не говоря уже о аварийной службе или скорой помощи. Я взяла карту и зажгла верхний свет.

— Мы в Баварии, во Франкенвальде, — сказала я, делая ударение на первой части слова, чтобы развлечь Фриду.

— Заткнись! — прошипела она сквозь зубы.

Я наблюдала за ней в зеркало. Она была сама не своя. Бледная. Руки вцепились в руль, хотя мы стояли на месте. Что же говорить обо мне, если даже Фриде стало страшно? Или у нее больше оснований для страха, чем у меня? В таком случае, ей больше чем мне известно о подобных ситуациях.

— У нас полный бак, — пыталась я завязать разговор.

Она не ответила, только открыла дверцу и наклонилась к лобовому стеклу, не выходя их машины. Послышался грубый хруст — она руками счищала со стекла снег. Я достала скребок, метелку и хотела заняться правой стороной стекла, но темный «Мерседес» прижался к нам так тесно что я не смогла открыть дверцу. Выхлопные газы узкой полоской поднимались между колоннами машин. Красные огоньки на передних машинах казались нанизанными на нитку. С нашего места встречного движения было не видно. Оно было скрыто высокой живой изгородью, разделявшей шоссе. Но желтые огни проносились мимо на умеренной скорости. Значит, что-то случилось на нашей полосе. Но как далеко впереди?

Фрида заговорила с мужчиной, вышедшим из стоящей впереди машины. Они кивнули друг другу. Она вернулась за руль и пустила дворники вполсилы. Они скрипели и отказывались подчиняться. Наш мотор гудел в унисон со всеми моторами. Я нашла на приемнике другой канал, чтобы послушать, не будет ли там сообщений об авариях или каких-нибудь предупреждений автомобилистам. Но ничего такого не было.

Минуты шли. Полчаса сменились часом. Я налила кофе и предложила Фриде печенье. Не поблагодарив, она взяла то и другое. Потом достала книгу, которую читала, и включила обогреватель на полную мощность. Я не ошиблась: Фриде было страшно! Мы стояли в пробке на шоссе в снегопад вместе с тысячами других, заблокированных здесь людей. Я вдруг подумала, что, в противоположность Фриде, давно привыкла к страху.

Мы стояли на ровном отрезке шоссе. Видимость была плохая, но мы угадывали, что задние красные огоньки образуют на дороге слабый изгиб. Мне это напомнило одну инсталляцию, которую я видела на какой-то выставке. Туманная белесость с красными светящимися точками, близко одна к другой. Мы оказались персонажами видеофильма, который вдруг остановился. В каждой машине сидел неподвижно по крайней мере один человек. Километр за километром, растянувшись на многие мили, стояли машины. Близко одна к другой.

В музыкальную программу ворвалось сообщение. Назвали шоссе А-9! Нас предупредили, чтобы мы не сворачивали на боковые дороги. Там тоже пробки. Мы должны пропустить вперед машины «Службы спасения». Было ясно, что работники студии не имели ни малейшего представления, насколько здесь ничтожно мало расстояние между машинами. Не понимали они и того, что у нас не было выбора, мы волей-неволей должны были оставаться там, где стояли.

Толстой старухе помогли выйти из соседнего автомобиля. Она была такая толстая, что никак не могла присесть, чтобы справить нужду. Молодая женщина безуспешно пыталась загородить ее.

— Что делают люди, у которых опустел бак? Мы уже давно здесь стоим.

— Замерзают, — лаконично ответила Фрида.

— Как думаешь, нам еще долго торчать в этой пробке?

— Я не оракул! А ты сама что думаешь?

— Думаю, нам придется прождать еще несколько часов, — ответила я.

— У нас есть варежки? — спросила она.

— Конечно, вот допью кофе, перелезу назад и найду их.

— Мне они нужны сию минуту! Я не могу смотреть, как нас заносит снегом!

Я поставила кружку на полочку, включила верхний свет и полезла на заднее сиденье. Вскоре я нашла варежки, шапку и шарф. Захватила и лежавший там плед. В гудение моторов ворвался шум вертолетов. Их было два. Бог знает, где они нашли место, чтобы приземлиться, но вскоре какой-то человек в форме протиснулся между машинами и постучал в окно. Он хотел, чтобы мы передвинулись. Наверное, он спятил, подумала я.

Фрида отрицательно помотала головой и нарочито спокойно спросила у него, когда, по его мнению, мы сможем двинуться дальше. Он не принял это на свой счет, спросил только, много ли у нас горючего и сможем ли мы, если понадобиться, взять к себе кого-нибудь из замерзающих. Фрида быстро оглядела машину, по которой были разбросаны наши вещи, и кивнула. Да, сможем.

Вечером прибыл Красный Крест с чаем и шерстяными одеялами для тех, кто в этом нуждался.

— Когда нужно, всегда находится много добровольных помощников, — заметила я.

Фрида не ответила и продолжала читать. Я сдалась и вместо попыток завязать с ней разговор постаралась понять, о чем говорится в моей книге. Мне хотелось пить, но я решила потерпеть. Справлять нужду на свежем воздухе в присутствии зрителей меня не прельщало. Люди пытались укрыться за живой изгородью или за машинами. Но рядом с ними или же впереди стояли другие машины. Кто-то добровольно, или не добровольно, сидел в первых рядах партера, хотя видимость и была ниже средней.

К нам до сих пор еще никого не подсадили. Когда мы открывали дверь, салон наполнялся выхлопными газами. Но, вообще, нам было еще хорошо по сравнению с другими. А их было много. Я пробовала представить себе эти машины и сидящих в них людей. Каково им сейчас? Ссорятся они или их мучит страх? Может, у них есть мобильные телефоны и они смогли предупредить ждущих их друзей и знакомых? Они везут с собой рождественские подарки. Наверное, у них заказаны номера в городской гостинице, в которую они так и не попадут сегодня вечером, даже если пробка рассосется.

По радио сообщили, что пробка образовалась в результате аварии и снегопада. Но ни слова о том, удалось ли «Службе спасения» хоть немного расчистить путь и сколько там раненых или даже погибших. Мы сидели в тюрьме и нам не полагалось ничего знать о мире за ее стенами. Приходилось ждать, пока к нам не придут на помощь или пробка не рассосется сама собой.

Многие побросали свои машины и пошли искать, откуда можно позвонить, раздобыть еды или чего-нибудь выпить. В бесконечных рядах машин по-прежнему не было никакого движения. Я старалась не раздражать Фриду. Она перестала общаться со мной. Это меня встревожило, и я наблюдала за ней. Мне стало ясно, что мы с ней, собственно, не такие уж разные, просто она притворяется лучше, чем я. Нельзя сказать, чтобы это меня утешило. Главное, чтобы Фрида не усвоила мои худшие качества, вот это было бы плохо. Время от времени она энергично счищала с окна снег. Через окно все равно ничего не было видно, но, как она сказала, ее пугает клаустрофобия, подобная той, что охватывает человека в занесенном снегом доме.

Она отложила одну книгу и взяла другую. В темноте я не могла разглядеть название. Теперь она сидела, держа книгу на коленях. Мне хотелось как-нибудь заставить ее раскрыть книгу. Хотелось, чтобы она вернулась к своей обычной роли. Для меня это было важно.

— Что ты читаешь? — дружески спросила я.

— А ты не видишь, что как раз сейчас я вообще не читаю? — огрызнулась она.

— Извини, — пробормотала я.

— Перестань извиняться! Мне до смерти все надоело! Все эти твои фобии, твоя мягкотелость, творческий кризис, мнимые несчастья, больная совесть и подозрительность! Надоело! Надоело! Надоело! Оставь меня в покое! И перестань навязывать мне свой образ жизни. Я не хочу! Я свободный человек! Я хочу только выбраться из этой дорожной тюрьмы!

Я поняла, что мне нечего к этому добавить. Она права. Я сама во всем виновата и не должна перекладывать свои беды на чужие плечи.

— Ты права, — устало сказала я. — Все мы эгоисты. Мы вечно спешим и ведем себя, как нахал, который хочет пролезть без очереди. Но в ситуации, как эта, кое-кто, может быть…

— Я думаю, Франк сидит сейчас у «Лорри» и ест лютефиск[19]! — перебила меня Фрида со злорадным смехом.

— У «Лорри»? — глупо спросила я, будто самое главное заключалось в том, где именно Франк ест лютефиск.

Фрида достигла своей цели. Я расстроилась из-за того, что Франку хорошо, тогда как мы торчим в этой проклятой пробке. Мысленно я увидела его. Одной рукой он держал стакан с пивом, другой — ее руку. Или, хуже того, он был в ресторане с новой дамой, которая должна была продать ему оставшуюся после смерти бабушки мебель. Словно нечаянно, он обнимал ее за плечи. Поместив под столом свое колено между ее ног, он как раз склонил ее принять предложение, и оно показалось ей весьма заманчивым.

— В цену входит и то, что я все сам организую, — услышала я его голос. — Расчистку, сортировку, вывоз мебели, мытье полов. Никаких проблем. Можете ехать отдыхать в Калифорнию, ни о чем не заботясь. Я все сделаю между Рождеством и Новым годом.

Я видела, как он с застенчивой улыбкой, которая всегда появлялась у него, когда ему хотелось выглядеть скромным, поставил на стол стакан с пивом.

— Франк… — шепнула я ему в ухо.

Но он прикрыл глаза и сделал вид, будто не слышит. Будто ни разу не вспомнил обо мне с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз. Будто единственное, с чем он связывал мое имя, был счет в банке «Нордеа», с которого он не мог снять деньги, и те двое турок, которых он нанял, чтобы найти меня. Над его головой висела полка с чучелом льва. Чучело было побито молью так, что трудно было сказать, была ли это безгривая львица или лев с гривой, съеденной молью. Пустыми глазами лев смотрел вниз на Франка, не замечавшего его. Официант-швед принес им лютефиск. Пар вместе с тошнотворным запахом рыбы поднимался к потолку. Франк наложил себе бекону с гороховым пюре. Я видела, что он ни разу даже не вспомнил о Санне Свеннсен. Он был чрезвычайно доволен своим последним приобретением выморочного имущества.

По всей Баварии стекла машин были залеплены мокрым снегом. Правда, когда снег становился так тяжел, что падал, уступив силе тяжести, кое-где серели просветы. Упакованные в снег серо-белые тени вызывали у меня ассоциации с работами Кристо[20] в Берлинском музее. Скрипящие полы, охранники с сальными волосами, пытающиеся замаскировать свое присутствие затем, чтобы, неожиданно застать посетителей за незаконными действиями. В чем заключались эти незаконные действия, я не знала. Что можно было украсть из этих странных и вообще-то очень массивных предметов? Но наказание было неотвратимо. Я представила себе эту запакованную пустоту в работах Кристо. Огромного размера картины, изображающие запакованные берлинские здания, например риксдаг. Запакованная природа. Запакованная мебель. Можно сказать, что все это, подобно мумиям, обладало красотой потусторонней действительности. В тот же день мы с Фридой видели на территории музея другую действительность, она называлась «Топография террора». Страдающие лица под разбомбленными и обрушившимися сводами подвалов. Подлинные, точные документы палачей. Даже холод и тот был задокументирован. Всплыло и имя, хотя я не могла вспомнить, кого оно представляет: Франк Вильденхан. Или, может, Франк Вильденхальм? Что-то связанное с Verlorener Himmel — Утраченным небом. Франк! Это имя держалось прочно, как магнит на двери холодильника.

— В Норвегии такого не бывает, — сказала я, опять пробуя достучаться до Фриды. — У нас заблаговременно перекрывают боковые дороги, чтобы там не создавались пробки. И машины спасателей могут проехать, куда нужно. Ведь это обычный снегопад, он не должен был вызвать такого чрезвычайного положения. Пробка на сорок или пятьдесят миль! Как думаешь, сколько человек застряло здесь в этой пробке?

— Тысячи. Не забывай, в Германии больше жителей, чем в Норвегии. И тут случается многое из того, что невозможно у нас, — наконец отозвалась она.

— Например? — спросила я, чуть не поблагодарив ее за то, что она мне ответила.

— Например, мы никогда не ездили на машине в Италию за два дня до сочельника.

Я могла бы спросить, не считает ли она, что это моя вина, но не спросила. Почему-то я ее понимала.

В восемь вечера из машины, стоящей на средней полосе, вышла женщина с ребенком на руках. Он громко кричал, брыкался и вырывался из рук. За нею шли еще двое детей. Мать постучала в окно впереди стоящей машины. Но сидящие в ней люди не захотели иметь с ней дела. Представители Красного Креста давно исчезли. Охваченная бессилием, она перекладывала ребенка с одной руки на другую. Потом посадила его себе на бедро, встряхнула и прижала к себе. Ребенок заплакал еще громче, он рвался на землю.

Какой-то мужчина вышел из машины, стоящей перед нами. Освободившись от рук матери, ребенок ползал на снегу и почти скрылся под соседней машиной. Громко бранясь, мать наклонилась к нему. Наконец она ухватила малыша, вытащила его за руку из-под машины и сильно встряхнула. Потом далеко не нежно поставила ребенка на ноги и, крепко держа одной рукой за воротник, другой стала бить его по голове. Когда Фрида открыла дверцу машины, удары стали слышны даже сквозь гул моторов. Мальчик упал на землю, но мать продолжала его бить. И все время что-то кричала, но слов я не могла разобрать.

Фрида и мужчина одновременно бросились к ним. Фрида решительным рывком оттащила ребенка от матери и прижала к себе. Он перестал плакать. Но дрожал уже без слез так сильно, что его дрожь передавалась Фриде.

Мужчина почти поднял мать на руки и держал ее, пока она не успокоилась. Он говорил ей что-то по-немецки. Наконец, она стала отвечать на его вопросы. У них не осталось ни горючего, ни еды. Младший капризничал…

Поговорив между собой, Фрида и мужчина решили, что его пустая машина лучше подходит для этой многодетной семьи. Они отвели туда мать, детей и перенесли их бесчисленные пластиковые пакеты. Фрида отдала им нашу еду и шоколад. Когда она снова села ко мне в «хонду», я оказалась отброшенной на много лет в прошлое:

Женщина идет, держась одной рукой за холодную ручку детской прогулочной коляски, а другой пытается схватить ребенка, который бежит рядом. Ребенок сердится, потому что она мешает ему шлепать по лужам. Женщина поднимает его и запихивает в коляску. В ее движениях нет нежности, только усталое бессилие. Может быть, она забыла застегнуть ремень, который должен удерживать ребенка на месте. Во всяком случае, он мгновенно снова выпрыгивает из коляски. Женщина бежит за ним, в это время из-за туч выглядывает солнце и касается лужи на асфальте. И тут происходит что-то непонятное. Ребенок лежит на земле, словно прячась за большим колесом грузовика. Словно ему надоели упреки матери. Шерстяная шапочка выглядит необычно. Женщина знает, что она белая. Но сейчас она красная. И плоская. И у дождевой воды на асфальте тоже необычный цвет. Даже красивый. Но необычный. Не настоящий. Шофер спрыгивает на асфальт. Он и женщина вдвоем под грузовиком. Нет, их там трое. Женщина хватает ребенка за руку и хочет вытащить его оттуда. Голая ручка мягкая и теплая. Она пахнет так, как пахла всегда. Какой-то потной силой и упрямством, которых всегда так много у маленьких живых детей. Запах шофера пробивается сквозь запах осени и свежего гниения. Запах самокруток и старого пота. И чего-то еще. Может быть, имеющего отношение к мотору. Громкое дыхание шофера похоже на свист ветра в старом вентиле. Большие руки с темными ладонями, словно он только что менял покрышку, дрожат мелкой дрожью.

— Я подам немного назад, и мы ее вытащим, — говорит он странно бесцветным голосом и залезает в кабинку. Дверцу он не закрывает. Она хлопает на весу. Женщина слышит ржавый, громкий голос. Чей? Свой или шофера? Мотор начинает работать. Шофер подает назад на несколько сантиметров. Колесо тащит за собой одежду ребенка и его самого — еще мгновение, и девочка свободна. Женщина смотрит на ее личико. Но его больше нет.

Загрузка...