Белая нить

Рожденный в древесной броне

Все разбежались. Каладиум и Аспарагус испарились мгновенно. Драцена унесла силина, чтобы привести его в чувства и выпустить в лес. А чуть позже Олеандр направил к ней Зефа.

Направил и вернулся вниманием к Рубину. Взялся за дело.

Аспарагус мог и не разгонять зевак. Они удрали бы сами, узрев перемазанного в крови наследника.

Да что там! Олеандр даже не измазался в крови, скорее искупался, позабыв об осторожности. Неприятно, конечно. Но что поделать? Кровь его не страшила. Он всего-то подсобил полудурку недофениксу. Один лоскут разодранного плаща затянул ближе к паху Рубина, другой приложил к порезу на его бедре.

Каладиум точно ведал, куда бить. При таком ранении любой отошел бы в мир иной через пару мгновений – любой, кроме феникса, чей народ Умбра наделил даром самоисцеления.

– Ну вот и всё. – Олеандр еще разок окинул взглядом наложенную повязку и остался доволен.

Большего он сделать для Рубина не мог, поэтому просто уселся рядом в ожидании лекарей.

Вечер украдкой затмевал день, мазок за мазком иссушая палитру лесных красок. Во хлипком свету двор превратился в жуткое место, напоминавшее не то рисунок из книги о побоищах, не то картину безумного художника. Почву вокруг исписали багряные кляксы и брызги – словно огромную кисть, смоченную в алой краске, кто-то встряхнул. В двери переливалась метательная звезда. Под кустом валялись обугленные ошмётки чёрного плаща, в них хозяйничал ветер.

Олеандр отвёл взор от островка травы, обмазанного кровью, и крепче прижал ткань к порезу.

– Ничего, очухаешься, – бормотал он, посматривая на Рубина. – На Стального Палача замахнулся… Додумался тоже! Серьезно! Да лучше бы ты на стаю хинов в одиночку набросился!

Сетка вен на лице Рубина бледнела. Дыхание учащалось, а рана под повязкой дымилась и шипела.

Все причины его странного поведения теперь виделись как на ладони. Неспроста он прятался в тоннеле. Неспроста вышел оттуда в плаще с капюшоном. Он явно наглотался какой-то дряни, чтобы придушить в себе дракайна, а за накидкой скрыл признаки перевоплощения в феникса.

Две сущности гибрида не могли на равных правах делить плоть и разум хозяина, одна извечно поглощала другую. В цепи сотворения дракайны пребывали выше фениксов – ступили на землю раньше. Пламя никогда не изожгло бы яд, ежели бы Рубин не изловчился. Ежели бы не обездвижил змею, чтобы растрясти от спячки огневика.

К слову, высунул нос феникс очень вовремя. Ровно к тому мгновению, как грянул бой.

Повезло так повезло. Для таких везунчиков дриады прозвище припасли – Рожденные в Древесной Броне.

– Я… я убью, – неожиданно прохрипел Рубин, едва шевеля губами. – Убью… тебя… убью…

– Да-да, ты уже попытался, – Олеандр коснулся его носа. Между пальцев заструился воздух горячих выдохов. – Может, хватит?

– … сын Дуги́, – донеслось следом.

И Олеандр дернулся, как от удара. Сын Дуги́? А он-то тут причем?

– Гле… – заикнулся Рубин.

– Нет!

– Глен…

– Не произноси это имя!

– Глендауэр.

– Хин тебя раздери! – Олеандр отполз от Рубина. Совсем как от заразного. – Он-то тебе на кой сдался?! Это о нем ты хотел со мной поговорить? Вы ведь даже не знакомы! Или я чего-то не знаю?

– Не знакомы, – сквозь стиснутые зубы прошипел Рубин. – Хочу узнать о нём больше.

– Зачем, Боги?!

– Нужно, – пропыхтел Рубин и тише добавил: – Прости. За драку. Я виноват и раскаиваюсь. Могли пострадать не…невинные…

Чушь хинова! Рубин врал как дышал. Сожалеет он? Да ну! Его заботила сохранность лишь собственной жизни, на остальных он плевал с верхушки дерева.

– Ты лжешь, – скрежетнул Олеандр.

– Я не…

– Не умеешь врать. Это я понял. Мне любопытно иное: почему ты желаешь Глен… сыну Дуги́ смерти?

Повисшая тишина раздражала. Похоже, Рубин очнулся в лёгком бреду и сболтнул лишнего. От сочного пинка его спас шелест шагов.

Олеандр оглянулся. И устало вздохнул.

– Аспарагус, – буркнул он и отвернулся. – Зачем вернулся? Ускакал за Каладиумом? Вот и возвращайся к нему. Посидите там, возродите в памяти былые деньки на службе у Стального Шипа, а меня оставьте в покое. Благодарите Тофоса, вам не придется смотреть в глаза Цитрину, рассказывая, что его названный сын мёртв. И… да, правитель обо всем узнает, не сомневайся. Дерзнул поднять руку на наследника? Что ж, поплатишься. Если бы не ты, я бы в два счета пресек дуэль!

– Интересно, – растекся по двору бархатный голос. – Ваш отец…

– Владыка Антуриум.

– …извечно возвещает, что его дражайший сын наделен прытким умом и даром предвосхищать последствия каких бы то ни было поступков. Своих или чужих – не столь важно. – Олеандра обдало ветром благовоний, терпких, с примесью чайных нот. Похожие раскуривал отец. – Так ответьте мне, наследник, – Аспарагус явился взору и скрестил руки на груди. Зелень его камзола не оскверняла и полоска крови. – Сколь часто вы обращаетесь к гласу рассудка, прежде чем свершить какое-либо деяние? Не считаете ли вы, что предотвращение минувшей дуэли – далеко не самая блестящая из ваших идей?

Достойных ответов на уме Олеандра вертелось полчище. Но каждый из них продлил бы беседу, превратив её в игру «Кто кого изящнее унизит». Не говоря уже, что препирательства отжимали силы, которые и так сгинули.

– Чего ты хочешь, Аспарагус? – спросил Олеандр, стараясь не думать о том, что проявил слабость. – Желаешь поупражняться в острословии? Так я тебя огорчу, соперника ты избрал неважного. Я очень устал. Правда.

– Вижу. – Аспарагус почти не скрывал насмешки. – Посему и намерен оказать вам помощь.

К предплечью Олеандра потянулась горячая рука, а затем листьев коснулись два пальца, даруя ощущение свежести и восполнения утраченных чар. Он резко обернулся и, боясь пошевелиться, дважды тряхнул головой, всеми силами пытаясь осмыслить увиденное. Зеленые паутины чар опутывала предплечье виток за витком, впитываясь в листву и испаряясь.

Разум переваривал узримое медленно. А когда переварил, в голове будто пожар разгорелся.

Безумие! Вздор! Нелепость! Устои клана дриад возбраняли раздел чар между теми, кто не приходился друг другу родственниками! В Эпоху Стальных Шипов за такой проступок отрубали руки, приравнивая его по тяжести к супружеской измене!

Конечно, ныне варварский закон канул в небытие, но!

В сознание Олеандра вонзилась следующая мысль: «Аспарагус попирает стальные традиции»! А затем еще одна: «Чего застыл? Немедленно отпихни его!»

– Еще немного, – вымолвил архихранитель с твердостью, какую обычно проявлял отец Олеандра.

– С у-ума сошел?!

Олеандр до того лихо выдернул руку, что не удержал равновесие и повалился на спину. От резкого восполнения чар заныли зубы. Горло засаднило, как если бы он залпом осушил кувшин с кипятком.

– Напоминаю, – прилетело сверху, – что не так давно вас едва не отравили. Молю, не растрачивайте колдовство. Право, наследник, уж точно не на пустую беготню за силином.

– Не понимаю тебя, – просипел Олеандр, глотая ртом, казалось, пропитанный пламенем воздух. – Что ты творишь вообще?! Сначала молчать просишь, потом драчунов не дозволяешь разнять, а теперь вдруг чарами со мной делишься. Какую игру ты ведешь? Чего хочешь?

– Лекари подоспели.

Рядом послышалось сдавленное хрипение. Олеандр покосился на стонавшего Рубина и шумно выдохнул, заталкивая поглубже наводнявшие голову проклятия и ругательства. Все равно брань улетела бы в пустоту – архихранителя уже и след простыл.

Во дворе топтались целители. Они явились на зов втроём. Двое виделись Олеандру ровесниками – явно поступили на службу недавно. А вот третий, Мирт, трудился на благо клана еще в эпоху Стальных Шипов. В ниспадавшей на тропу белой мантии, опираясь на кривую деревянную трость, он выделялся среди помощников и казался старым, очень старым. Его седые лохмы торчали из-под сетки для волос.

– Благого вечера, наследник. – А голос наводил на мысли о ножах, соскребающих древесную стружку.

Олеандр коротко кивнул. Поднялся и отступил к хижине. Замыслы по возвращению в дом отца рассыпались прахом. Отдать Рубина на растерзание Мирту он не посмел – не горел желанием узреть потом заколоченный гвоздями гроб, в котором заточили тело приятеля.

К прискорбию, Мирт порой ошибался. А во времена Эониума и вовсе совершил роковую оплошность: во всеуслышание заявил, что дочь Стального Шипа, Азалия, никогда не познает счастья материнства.

Невозможность родить дитя в клане дриад приравнивалась к невозможности выйти замуж. Желающих породниться с дочерью Эониума резко поубавилось. И Азалия рискнула всем. Нашла утешение в запретных объятиях океанида. Итог: отречение от рода и подавление чар, клеймение и изгнание.

Казалось бы, история закончилась. Но нет. Позже Эониум узнал, что заблудшая дочь породила двойняшек-вырожденцев.

Жизнь Мирта повисла на волоске. Стальной Шип приговорил его к казни через обезглавливание.

Не убил. Попросту не успел, потому как погиб раньше, чем Каладиум отсек седовласую голову от тела. И бразды правления пали в руки Антуриума, ярого противника насилия и смертной казни.

Поразительное стечение обстоятельств. Поразительное везение – ежели поразмыслить, Мирт тоже родился в древесной броне.

– Я рядом, – сказал Олеандр скорее себе, нежели Рубину и лекарям.

Сказал и ступил на веранду. Из дома не доносилось ни звука.

Эсфирь до сих пор спит, что ли? Зайти к ней? Нет? Пожалуй, не стоит привлекать внимание.

Олеандр прошёл к запыленному столу и улегся на него, чтобы дать гудящим костям немного отдыха. Колесики разума закрутились, оценивая угрозу. Ему не пришлось собирать себя по частям после урагана пересудов – к слову, дело это муторное и безотрадное. С вопросами соплеменники на него не накинулись. Значит, об Эсфирь до сих пор знали двое: Юкка и Драцена.

Фух! Иначе не доказал бы Олеандр никому, что хотел помочь девчушке. Годами отмывался бы от обвинений распутстве. А что сказала бы Фрез? Боги! Да он даже думать о том страшился!

Выдохнув, Олеандр смежил веки.

***

Бревенчатый настил, укрывавший пол, содрогнулся от топота. Олеандр силился открыть глаза, но не мог. Веки налились тяжестью. Разум обуяло неукротимое желание забыться во сне и окунуться в прошлое. И уснуть почти удалось. Он ощутил прикосновение материнских рук.

Но густой бас выдернул его из забвения:

– Вымотался совсем, ага?

Следом на грани сознания задребезжали и обрывки чужих разговоров. Олеандр снова ощутил жесткость стола. Дуновения ветра, гулявшего в волосах. Нагретое дерево под подушечками пальцев.

– Живой? – И незначительную тряску, стоило Зефу приблизиться.

– Живой, – Олеандр размял затекшую шею. – Силин?..

– Очухался. Драцена с Юккой накапали ему на нос какой-то дряни и выпустили в лес.

Что ж, одна проблема разрешилась. Хорошо.

Олеандр разлепил веки и узрел навес веранды. Ускользавшие лучи солнца просачивались сквозь изломы прутьев, разрезались на нити и расписывали пол узорами-клетками.

Устроившись на стуле, Зеф запихнул в рот чуть ли не целую ветку с ягодами и зубами стянул их с грозди с таким звуком, будто у гитары полопались струны.

– Ладно! – Олеандр похлопал себя по щекам и стек со стола. – Не время разлеживаться!

По телу медом разливалась усталость. Снова захотелось спать. Ненадолго. Запах лекарственных трав забил ноздри и рассеял пелену забытья.

Солнце почти уползло за кроны, а целители до сих пор суетились вокруг Рубина. Мирт что-то отчаянно втолковывал помощникам, среди вороха нескладных звуков отчетливо различались и повторялись слова: «Он не жилец».

И Олеандр тут же ринулся во двор.

– Мирт! – окликнул он лекаря, спускаясь по ступеням крыльца. Морщинистое лицо старика повернулось к нему. – Что происходит?

– Сын Цитрина не выживет, наследник, – сипло произнес Мирт. – Вы славно потрудились, но…

– Почему не выживет? – парировал Олеандр. – Его рана начала затягиваться, кровь восполнялась.

Мирт невозмутимо пожал плечами:

– Чутье.

Чушь хинова! Большей глупости Олеандр в жизни не слышал. Целительство не являло собой ремесло, которое дозволяло дриадам полагаться на шестое чувство. Знания и опыт – вот на что лекарям должно было делать упор, занимаясь искусством врачевания.

– Простите, могу я с вами поговорить? – Один из помощников между тем отвел Олеандра в сторонку и зашептал на ухо: – Ежели дозволите, наш наставник не совсем точно выразился. Когда мы подоспели, сын Цитрина действительно выглядел на удивление сносно, но… – Парень положил свою коричневую, как древесная кора, ладонь Олеандру на плечо. – Простите, наследник, но едва ли он выживет.

– Хоть ты поясни.

– Поглядите сами.

Сознаться, Олеандр проникся к молодому лекарю уважением, хотя и знать не знал, кто он. Раздражение поутихло, уступая место заинтересованности и беспокойству.

Лучше один раз увидеть, нежели сто раз услышать. Все верно!

Олеандр присел на корточки и прикоснулся к окровавленным пальцам Рубина. Холодные! Понижение температуры говорило не столько о кровопотере, сколько о том, что феникс задремал и уступил право контроля над плотью дракайну. Дыхание Рубина участилось. Кожа приобрела синюшный оттенок, по лбу и вискам ручьями скатывался пот.

Похоже, дракайн выполз из норы ровно в тот миг, когда феникс принялся излечивать хозяина.

Твою ж!.. Вот чем опасны игры с сущностями!

– Агрх! – Олеандр до скрежета стиснул зубы, что не способствовало ясности мышления.

Трясущейся рукой стащил с ворота туники брошь-трилистник. Отогнул медную иглу-застежку и вонзил Рубину в подушечку указательного пальца. На коже выступило пятно крови. В остальном тело никак не откликнулось на раздражитель.

– Треклятый полудурок! – Олеандр размахнулся и в сердцах швырнул брошь в кусты.

По жилам растекалось пламя праведного гнева. Руки так и тянулись к ядовитому недоумку в стремлении придушить.

Нет, ну а что? Рубин быстро отойдет к праотцам, а заодно в кои-то веки свершит благое дело и окажет другу честь – Олеандр самолично прикончит его за невиданные тупость и высокомерие.

– Может, еще выкарабкается, – сдавленно пролепетал Мирт, растирая заспанные глаза. – Но… вряд ли, конечно. Разве что у вас в хижине припрятан божественный целитель.

– Мне нужна каменная пыль! – нашёлся Олеандр. – Дракайны ненавидят камень, не переваривают и…

Он осекся. Зеф и целители глядели на него так, словно узрели за спиной стаю хинов во главе с призраками умерших предков. Мирт попытался что-то спросить, но из горла вырвался один хрип.

– …Просто принесите пыль, – добавил Олеандр. – Я попытаюсь отравить дракайна и вытащить феникса.

– Понял. – Зефирантес кивнул и опрометью ринулся исполнять просьбу. – Скоро вернусь!

Оставалось надеяться, что с такой заурядной задачей, как поиск каменной пыли, он справится влет.

***

Зеф не оплошал. Олеандр едва успел оттереть с ладоней кровь, когда перед ним плюхнулся мешок, доверху набитый рыхлой смесью горных пород с явным преобладанием мориона.

– Ты что, к скалам бегал?! – изумился он, раздумывая, не прикидывается ли друг дурнем, а в сущности может вполне сносно соображать, ежели малость поднапряжется.

– Из лачуги прихватил, – Зефирантес взмахнул рукой, едва не пришибив щуплого лекаря. – Рассудил, что обычный песок не сгодится. Дракайны подле пустыни живут. У них это… как его?

– Невосприимчивость к некоторым видам камня, – подсказал Олеандр. – Откуда знаешь?

– Книжки читал.

Серьезно?! Зефирантес и книги, книги и Зефирантес. Диво дивное, – заметил бы Каладиум.

Рубина было решено занести в дом и переложить на что-то помягче древесного настила и почище запекшейся лужи крови. Мирт поворчал, что все потуги спасти сына Цитрина бессмысленны и надо бы заняться омовением тела, но противиться воле наследника не рискнул. Его помощники подняли носилки и слаженным шагом принялись отступать к хижине.

Олеандр плелся слева от ноши, прижимая к носу Рубина клочок плаща, обсыпанный морионовой пылью.

– А что с девицей той? – вдруг спросил Зефирантес, поравнявшись с ними.

– О ком ты?

Они миновали лестницу на крыльцо.

– Мне Драцена рассказала, – заговорчески шепнул Зеф.

Он отвел предплечья в стороны и усердно замахал ладонями, то ли подражая какой-то птице, то ли попросту тронувшись умом. Его потуги смотрелись жутковато, учитывая, что шаровары и подол плаща насквозь пропитала кровь. Он сжал кулаки. Отогнул указательные пальцы и стоймя приложил к ушам, очевидно, изображая рога. И вприпрыжку заскакал по веранде, грозясь проломить пол.

Олеандр отступил от бесноватой туши, но уперся бедром в носилки со вторым полоумным приятелем и выругался.

Боги! С кем он общается?! Один краше другого!

А Зеф… Он на Эсфирь намекает, что ли?

Краем глаза Олеандр заметил на висках лекарей капли пота. Крепкими телами целители не отличались, а кольчуга и шипы на одеянии Рубина добавляли ему веса.

– Что-то не так? – Мирт почесал седую макушку.

– Дальше мы сами справимся, – возвестил Олеандр. – Вы свободны, благодарю за помощь.

Лекари в недоумении переглянулись. Мирт смерил его оценивающим взором и прищурился.

– У вас в доме кто-то есть? – Его голос сочился подозрениями. – Кажется, я что-то слышал…

– Так это птица моя! – встрял Зефирантес. – Попросил вот наследника за ней приглядеть и…

– Какая птица? – Мирт ошалело моргнул.

– Белокрылая. С рогами.

Боги! Олеандр закатил глаза, тогда как за стенами хижины и впрямь что-то громыхнуло. Лекари снова переглянулись.

– Очень буйная птица, – добавил Зеф.

Или ее хладное тело с переломанными ногами и свернутой шеей.

Мнилось, воздух подле дома заледенел и застыл в ожидании. От Мирта так и несло притворным отступлением. Губы его больше не размыкались, но на лбу почти что горели слова: «Надо бы поведать о птичке Аспарагусу». В звенящей тишине лекари сошли с крыльца и затерялись среди деревьев.

– Спасибо. – Внутри Олеандра всё колотилось и тряслось от перенапряжения.

– Да чего уж там, – проговорил Зефирантес, и они подхватили носилки с Рубином.