Баба Таня. Калужская область. Ноябрь 2006 года

А что тут попусту болтать! Был человек и нету, так мир испокон веку устроен, все там будем. Не чаю, как Господа упросить, чтоб и меня забрал. Вон муж мой, Василий Павлович, до пятидесяти не дотянул. Надорвался на работе. Что ж, что пил, другие не пьют, скажете? Покажите мне такого, хоть полюбуюсь на старости лет! Раньше жиды и татары не пили, а сегодня все, слава богу, сравнялись, не отличишь! Правда, где смотреть: ежели в горячем цеху – там татарина не найдешь, ни пьяного, ни трезвого, тем более еврея! Вы хоть когда еврея-литейщика видали? Или, к примеру, тракториста? То-то же! Пить-то все пьют, да не все на работе надрываются. А то одна присказка – авария по пьянке, драка по пьянке, помер опять-таки по пьянке. И сыны мои обыкновенно пили, как все. И муж помер, как все, – из наших мужиков, почитай, никто до пенсии не дожил.

Об сыновьях отвечать не буду. Хотели про Надежду, про Надежду и спрашивайте! Да что про такую шалаву расскажешь – сучкой родилась, сукой подзаборною издохла. Зачем только я ее пожалела, замуж отдала за родного сына, ребенка узаконила на общую погибель! Молодая, говорите? А раз ты молодая, так нечего под взрослого мужика ложиться! Честь свою береги. Я вон пока с Василием не расписалась, юбку почем зря не задирала. А мужик завсегда согласится, не откажется, ежели ты ему позволяешь, да еще домой к себе ведешь, да бутылку на стол ставишь. Может, и бил, я сторожем не стояла. Но ежели бил, то мало, вот что я вам скажу! Мужа только забрали, еще кровать в доме не остыла, а она новых кавалеров ведет. Посадили, не посадили – какая разница? От сумы да от тюрьмы не зарекайся. А если его посадили, так и ты сиди, дожидайся. Еще мама покойница говорила – хоть пьяный, хоть сраный, муж тебе на всю жизнь даден, люби да терпи!

Ох, мальчонку жалко, сил моих нету. Таким пригожим умником уродился, краса моя ненаглядная, буквы сам выучил, считал до двадцати хоть взад, хоть вперед, рисунки рисовал. И сердцем золотой, ни в мать, ни в отца. Может, он один меня и жалел во всем белом свете. Увидит, что дурно мне – в груди давит или ноги разболелись, – сразу: «Пойдем, бабуля, к Гроссману, купим тебе самую большую конфету. Я даже кусочек не откушу!» Это он лавку нашу Гроссманом звал, вслед за соседями. Ребенок, что слышит, то и повторяет! Я еще как-то поучать стала:

– Смотри, говорю, Васятка, как умный еврей русский народ объегоривает. Водку зря не хлещет, последнюю рубаху не отдает, а копеечку к копеечке и весь район к рукам прибрал. Напривозил разносолов, наоткрывал магазинов – только плати денежку да бери. Сам теперь разъезжает в огромном автомобиле, живет в хоромах, а мы, дураки, радуемся. Вот получу пенсию, и мы с тобой к Гроссману сходим – шоколадку купим, колбаски, сладких булочек. Пусть богач наживается, нам не жалко. А Вася одно себе: «И краски купим?»

Я, помнится, рассердилась:

– Что деньги тратить да руки пачкать! Опять Катьку-засранку ублажать начнешь? Глупой она родилась, глупой и останется, лучше о себе подумай!

Да разве он слушал! Мало, Катьку мыл да портки менял, он и маленького, можно сказать, один ростил. Шалава совсем распустилась, слонялась где попало, гостей в дом водила, так Васенька насушит хлеба на печке, вымочит в молоке – и мальцу в рот. Тот только причмокивает. Хлеб я носила, а молоко – соседка, бывшая Надькина учительница Вера Петровна. Она, правду сказать, женщина культурная и не жадная, но такая праведница, аж тошнит. Все поучает, все замечания делает, да кто тебя спрашивает?! Конечно, и хлеба часто не бывало, шалава по пьянке находила и съедала последнее, а я что, нанималась из своих копеек ейное отродье кормить? Так Вася придумал сухари на шкафу прятать. В газетку завернет, на стул влезет, пока дома никого нету…

Думаю, в тот раз она за сухарями и полезла, зараза пьяная. С Катькиного детского стульчика ногой соскользнула да со всего росту об печь головой и вдарилась. Так и милиция записала. Стульчик-то в сторону отлетел и от огня сохранился, только ножка обломана и картинки смазаны. Васенька на нем всё картинки рисовал для засранки, может, сиденье скользкое было. Теперь не спросишь. Полдома выгорело, от Надьки одна задница и ноги остались, а детей и вовсе не нашли. Ни одного. А что искать? Мал мала меньше, пацан еще сидеть не умел, на улице холод, осень. Может, собаки растерзали. У нас на соседней улице пес мальчонку уел, как раз в прошлом годе в это же время. А если бы и нашли, кому они нужны? Я себя-то еле тяну, Николай скоро не воротится, Надькиного брата, почитай, десять лет никто не видал. А что в приюте, что в могиле – одно счастье. Ой, не травили бы душу, шли своей дорогой! Мочи моей нет об них вспоминать.

Только одно еще скажу – стала я недавно ощущать, что не умер он, мой Васенька. Всем сердцем чую – не умер! Как куда делся? Вознесся! Святое дитя завсегда Богу угодно, вот он его к себе и забрал и жалеет мою кровинушку. Отец Афанасий тоже так говорит. «Ты, говорит, молись, Татьяна, за упокой невинной души. А Васенька будет сверху на тебя глядеть в любви и утешении».

Загрузка...