«Косовский прецедент»: создатели и плоды

10 декабря 2007 года истек срок, отпущенный на урегулирование проблемы Косово.[1] Этот день стал первым днём «косовского прецедента». Косовские власти признали международные посреднические усилия исчерпанными и перевели свою борьбу за независимость в последний акт, а США, ЕС и их многообразная клиентела на территории бывшего СССР попробовала признать «косовский прецедент» несуществующим и уникальным.

Интересны задушевные признания авторов прецедента, сопровождающие заведомо слабые аргументы в пользу его «уникальности». Первое: Косово должно стать независимым, ибо «сербы виноваты как народ». Эту расистскую, звериную формулу в августе 2006 года изобрёл, объявил и публично отстаивал специальный представитель ООН по Косово Марти Ахтисаари. Второе: в апреле 2007 года, когда ещё не истекли сроки, определённые для переговоров о статусе Косово, заместитель госсекретаря США Николас Бернс заявил: «США уверены, что независимость Косово — единственное решение проблемы этого края… Есть утверждения, что эта независимость станет прецедентом для других сепаратистских движений, но мы такое утверждение полностью отвергаем». «Косово точно уже не будет частью Сербии», — в мае 2007 года предрекла госсекретарь США Кондолиза Райс, а в июне и сам Джордж Буш предопределил: «Независимость Косово неизбежна».

В этих признаниях — вся подноготная «уникальности». Ни Ахтисаари, ни Райс, ни Буш не скрывают, что созданная в результате прямой вооружённой агрессии против Югославии в 1999 году, с нуля, без каких бы то ни было исторических предпосылок,[2] Соединёнными Штатами и их европейскими союзниками косовская государственность — с самого начала была предметом «ручной настройки».

Сколько бы ни твердили в унисон союзники США об «уникальности» будущего события (чем ближе «неизбежность», тем острее желание избежать её последствий), на деле «косовский прецедент» уже восемь с лишним лет как создан самими США и поддержан их клиентелой на территории бывшего СССР. В 1999 году США и НАТО вмешались во внутренний конфликт в югославском Косово, разбомбили метрополию, легализовали тесно связанных с наркотрафиком и исламским терроризмом албанских радикалов, передали им в руки почти полную государственную власть, санкционировали антисербскую чистку и сегрегацию.

Насколько этот прецедент уникально не существует, даже слепым и глухим клиентам США может рассказать многонациональный хор мирных (и не очень) борцов за независимость из Шотландии, Фландрии, Каталонии, Страны Басков, Корсики, Западной Сахары, Трансильвании и т. д., не говоря уже о тех, кто отстоял свою независимость с оружием в руках, но формально ещё не признан — на территории бывшего СССР. Не говоря уже о тех, кто воевал за независимость, победил и добился признания — в Эритрее и Восточном Тиморе. Не говоря уже об иных американских любимцах, которым предложат либо — против своих интересов — одобрить «уникальность», либо, скорее всего, дождаться повторной «уникальности» для себя: Турецкой республике Северного Кипра, Тайване и Курдистане. Много интересного увидят в «несуществующем прецеденте» и Республика Сербская в столь же созданной с нуля Соединёнными Штатами Боснии и Герцеговине, и Палестина, и албанские анклавы на Балканах. Впрочем, клиентеле это известно не хуже других.

Прецедент-1999: расчленение

«Косовский прецедент» появился в международном политическом языке в 1998–1999 годах и означал подготовку и практику агрессии США — НАТО против признанного государства, его полную или частичную оккупацию и расчленение.

Когда агрессия ещё только готовилась, в сентябре 1998 года представитель Китая в ООН предупреждал, что «это может в будущем создать плохой прецедент», а троцкисты из Международной партии трудящихся пророчили, что «это создаст прецедент для будущей интервенции войск НАТО в Восточной Европе, России и других бывших республиках СССР…». С левыми были согласны и вполне статусные атлантисты: «Интервенция в Косово создает опасный прецедент для сил НАТО и США по поддержке движений борьбы за независимость внутри независимого государства» (конгрессмен МакКоллинз, март 1999). Или: «Во внутренние дела России никто не лезет по причине наличия у страны ядерного оружия. Мировое сообщество также не лезет в отношения Индии и Пакистана по той же причине. Запад действует только по отношению к странам, у которых нет атомного вооружения: Гренада, Гаити, Панама, Югославия, Ирак. Самый большой прецедент был создан в Югославском конфликте, когда НАТО, 34 полностью игнорируя мнение ООН, напала на независимое государство» (экс-посол Канады в Югославии Джеймс Биссет, май 1999). Тогда же, раньше и точнее многих, перспективы «косовского прецедента» обнаружили (с радостью) в Палестине и (с тревогой) в Израиле, и особенно Ариэль Шарон, заявивший, что теперь «Запад, благодаря косовскому прецеденту, сможет вторгнуться на наши земли».

Для России, как это помнит большинство живших тогда, агрессия в Косово стала моментом политического отрезвления и осознания многих нелицеприятных истин, среди которых была и такая, ныне кажущаяся банальной: национальные интересы России не сводятся к неукоснительному следованию внешним правилам произвольно толкуемой «демократии», более того — чем существенней эти интересы, тем циничней и «недемократичней» их ущемление со стороны евроатлантических учителей, готовых не только к введению «внешнего управления» Россией, но и к её территориальному расчленению. Жертва, принесённая Сербией на наших глазах, открыла нам нашу неспособность защитить себя и крайне зыбкую целостность тогдашней России. Позволю себе процитировать, что писал я сам в первые дни агрессии 1999 года: «Исторический инстинкт и немая аналогия вчерашнего СССР и сегодняшней России со вчерашней и нынешней Югославией заставляют… обнаруживать свою завтрашнюю судьбу в сегодняшней сербской картинке… сравнение Сербии со старой русской метрополией, Косова — с Чечней…[3] Мы — следующие. Мы — сербы… Мы никогда не будем для «них» достаточно хорошими.

Война против Югославии создала прецедент, на котором в историях мировой политики у русских читателей всегда будет лежать закладка. В них, в историях, привычных к гекатомбам и геноциду, тайной резне и двойным стандартам, прочитается: теперь все возможно, теперь это будет и с нами».[4]

В августе 1999 года, не удовлетворившись фактической независимостью Ичкерии, Басаев и Хаттаб вторглись в Дагестан.

В 2000 году в результате первой «цветной революции» был свергнут президент Югославии Милошевич. В 2001 году США с союзниками вошли в Афганистан, в 2003 — в Ирак, свергнув президента Хусейна. Косово и Курдистан получили от США карт-бланш на движение к независимости.[5]

Демонстрация военной силы послужила хорошим фоном для вмешательств невоенного, «цветного» свойства, сугубо политических (хотя кто скажет, где кончаются специальные операции и начинаются политические). В 2003-м в Молдавии «переменился» президент Воронин, в 2003-м в Грузии был свергнут президент Шеварднадзе, в 2004-м в Литве — президент Паксас, в 2004-м на Украине — президент Кучма, в 2005-м в Киргизии — президент Акаев. «Зачистка» политической карты мира приобрела обвальный характер и поначалу казалось, что уж коли новые независимые государства так легко оказываются под контролем США, то и «урегулирование» этнополитических конфликтов посредством расчленения метрополий становится излишним.

Опыт «перемены» молдавского Воронина обнаружил ещё одно условие: ни европейская риторика, ни расчленение сами по себе — не ценность. Для «косовского прецедента» образца 1999 года ценна не только военная оккупация, но и политический контроль. Риторически этот контроль был сформулирован в требованиях о соответствии нового косовского режима «демократическим стандартам», действующая система которых должны была предшествовать решению вопроса о статусе края. Вскоре о них забыли, а введённую для их реализации международную администрацию оставили — и она стала «крышей» для легитимации Косово.

Именно тот факт, что достигнутый Ворониным и Россией компромисс вокруг Приднестровья (в «меморандуме Козака»[6]) не оставлял места для атлантического контроля и, напротив, сохранял в регионе присутствие России, и стал причиной произведённой с Ворониным «перемены» и его отказа от приднестровского урегулирования.

Но на пике политического могущества США контроль всё чаще оказывался неэффективным и становился своей противоположностью — вовлечённостью в нестабильность. Перед глазами сценаристов косовской независимости вырос тупик неизлечимой нестабильности в Афганистане и Ираке, спровоцированной США. Теперь США согласны на любую находящуюся под их контролем «стабильность», даже такую, как в Косово, способную сдетонировать уже не там, на Среднем Востоке, а здесь, в Европе. Очевидная неспособность США к эффективной оккупации «врагов свободы» и двусмысленные успехи США на территориях «образцов демократии» (Украина, Грузия) толкают их на сделку с любым режимом, который — безотносительно верности демократии — станет политическим союзником США, санкционирует их военное присутствие и, если необходимо, выдаст мандат на урегулирование. Здесь США с готовностью воспользуются «косовским прецедентом», потому что главное его условие — контроль.

Прецедент-2004: легитимация

В начале 2004 года, когда «косовский прецедент» 1999 года на время затмился серией «цветных революций», проходивших свою кульминацию, а политический смысл и региональное предназначение президентства Михаила Саакашвили были ещё не всем ясны, первый заместитель главы МИД России Вячеслав Трубников предложил формулу урегулирования конфликтов на территории б. СССР («меморандум Козака» по Приднестровью только что был отвергнут Молдавией).

Формула являла собой предельно компромиссную попытку рассматривать конфликты в б. СССР вне косовского контекста, а перспективы их урегулирования находить в рамках «уникальных» обстоятельств и намерений метрополий. Грузии Трубников говорил: «Новому руководству Грузии нужно находить общий язык и с Абхазией, и с Южной Осетией, и с Аджарией, потому что в последние годы, собственно говоря, власть в Грузии за пределы Тбилиси не распространялась. Надо восстанавливать страну».

Отвечая на вопросы азербайджанских журналистов, Трубников сказал: «Я не думаю, что формула, которая была изобретена для Молдавии, универсальна. Почему? Потому что в принципе эта формула следовала за принципиальным решением Кишинева о федерализации страны. И всё вставало на свои места. Раз это федерация, значит, давайте думать, какая это будет федерация. Для Грузии этот вопрос пока не стоит. Тбилисское руководство не говорит о федерализации. То же самое и для Азербайджана, если иметь в виду Нагорный Карабах. Вопроса о федерации тоже не возникает. Ведь не Россия должна предлагать этот принцип. Если этот принцип возникает в Баку — это один разговор, если этот принцип возникает в Тбилиси для Абхазии, для Аджарии, для Южной Осетии — это другой разговор. Мы же не можем брать и эту формулу тиражировать. Она может быть неприемлема. А вот в Молдавии она была приемлемой. Почему? Потому что и Приднестровье, и Гагаузия, и Молдавия были в принципе согласны с так называемой асимметричной федерацией».

Но при обсуждении проблемы Нагорно-Карабахской Республики (НКР) неуниверсальная формула решений ad hoc дала сбой. Говоря о Карабахе, Трубников уже апеллировал к совершенно другой логике, логике прецедента, которая не зависела от готовности метрополии к федерализации и т. п.: «Не хочу это на-38 зывать образцом или примером, но вы знаете, что в конечном итоге вот Восточный Тимор — воевал, воевал за свою независимость и всё-таки стал независимым… И эта независимость международно признана… я думаю, что и на проблему Нагорного Карабаха надо посмотреть с каких-то оригинальных, новых позиций, не замыкаясь на том, к чему мы давным-давно привыкли».

Пожалуй, никогда прежде (и никогда после) представитель России так определённо не разграничивал перспективы признания Карабаха и других самоопределившихся государств б. СССР. Немедленно на эту новацию Трубникова отозвался замглавы МИД Армении: «В связи с упоминанием Восточного Тимора должен сказать, что это поучительный пример признания и реализации права народов на самоопределение с целью урегулирования конфликта. Это не единственный пример: в современном мире стороны конфликтов и международное сообщество все больше и больше прибегают к применению права на самоопределение в той или иной форме для предотвращения или окончательного урегулирования существующих конфликтов. Только в течение последнего десятилетия этот вариант был избран для Восточного Тимора, Северной Ирландии, Квебека, Южного Судана, Сербии и Черногории, Пуэрто-Рико и других случаев». А председатель постоянной комиссии Национального Собрания Нагорного Карабаха по внешним сношениям Ваграм Атанесян «только приветствовал» «мнение господина Трубникова относительно целесообразности решения карабахской проблемы по сценарию Восточного Тимора». Никакого прямого продолжения эта новация не имела (если не считать её реализацией удачное подчинение Аджарии и неудачное завоевание Южной Осетии, проведённые Саакашвили), но на горизонте политической риторики вновь возник образ прецедента — теперь уже не для внешнего разрушения территориальной целостности и суверенитета, а для суверенизации путём «войны за независимость».

На иную перспективу наталкивал референдум о воссоединении Кипра (24 апреля 2004), три десятилетия расколотого на греческую и турецкую части: собственно Кипр и Турецкую республику Северного Кипра (ТРСК), признанную только Турцией. Накануне референдума Турция предупредила, что в случае его провала приложит все усилия для признания ТРСК дружественными странами, а в ходе своего визита в союзническую Турцию президент Азербайджана Ильхам Алиев заявил, что Азербайджан может признать независимость Северного Кипра, если референдум окончится неудачей, а греческая часть острова самостоятельно войдёт в состав ЕС. Так Азербайджан ответил на параллели с Восточным Тимором. Наблюдатели в Баку и вне его остро почувствовали прецедентный характер этого возможного решения и начали просчитывать его последствия для самого Азербайджана.

Азербайджанский эксперт Зардушт Ализаде предупредил, что Азербайджану не следует торопиться с признанием суверенитета Северного Кипра: «Нужно подождать признания со стороны хотя бы нескольких государств. Выступать первыми было бы неосторожно, потому что это дает определенный прецедент для признания независимости Нагорного Карабаха некоторыми государствами. А если мы признаем суверенитет турок-киприотов после других, то получится, что карабахская проблема отличается от кипрской. Ведь суверенитет НКР не признала пока официально даже сама Армения». Оставляя в стороне невыгодную для Армении параллель с Турцией (признающей ТРСК), глава армянского МИД Вардан Осканян заявил, что признание ТРСК Азербайджаном «может стать довольно интересным прецедентом и, почему бы и нет, в вопросе Нагорного Карабаха».[7]

Видимо, дружественные и недружественные толкования инициативы вокруг ТРСК заставили Азербайджан если не пересмотреть свою позицию, то, во всяком случае, изменить темп действий. Эта скорая перемена осталась незамеченной, и, когда в начале мая 2004 года азербайджанская делегация в ПАСЕ отказалась принять участие в обсуждении и голосовании по вопросу об открытии в Совете Европы представительства ТРСК, в Турции разразился скандал. Уже в Баку, на заседании азербайджанского парламента, от бессменного руководителя делегации в ПАСЕ Самеда Сеидова потребовали объяснений. Сеидов заявил, что делегация преднамеренно не участвовала в заседании, поскольку это создало бы «опасный прецедент» «признания непризнанных образований» и, в частности, «возможного признания в дальнейшем сепаратистского режима в Карабахе». Член делегации Асим Моллазаде уточнил: «Мы не хотели допустить прецедента регистрации и открытия офиса непризнанной ТРСК, потому что с таким же вопросом к СЕ уже обращались такие незаконные образования, как Нагорный Карабах, Абхазия, Приднестровье. Наличие подобного прецедента могло бы нанести серьезный ущерб позициям Азербайджана… Попытка критиковать нашу работу связана, прежде всего, с непрофессионализмом тех, кто в структурах исполнительной власти занимается не своими делами».

Можно предположить, что, несмотря на острое осознание прецедентности любых действий по даже частичной легитимации любого непризнанного государства, такой разворот дался Баку непросто. Бакинская оппозиционная газета «Азадлыг» даже нашла разногласия в правящей элите. А глава общественнополитического отдела администрации президента Азербайджана влиятельнейший Али Гасанов заявил, что в произошедшем виновен глава постпредства Азербайджана при Совете Европы, что и «глава делегации Самед Сеидов продемонстрировал равнодушие в этом вопросе». По словам Гасанова, Ильхам Алиев распорядился разобраться в вопросе, а азербайджанскому послу в Анкаре поручил дать публичное разъяснение. (В октябре 2004 года Бюро ПАСЕ, наконец, разрешило ТРСК участвовать в деятельности всех органов ПАСЕ и выступать на пленарных заседаниях Ассамблеи.)

Столь редкие публичные разногласия между законодательной и исполнительной властями Азербайджана, безусловно, помогли Баку уточнить и сделать более гибкой свою тактику в отношении «прецедента ТРСК». В те же дни изменился общий фон вокруг ТРСК: начиная с мая 2004-го премьер-министра (с 2005 — президента) ТРСК Мехмета Али Талата приняли госсекретарь США Колин Пауэлл, в Совете Европы, ПАСЕ, председатель Еврокомиссии Жозе Мануэл Баррозу, глава МИД Великобритании Джек Стро. Главы МИД стран-членов Организации Исламская Конференция и саммит Организации экономического сотрудничества стран Центральной и Средней Азии повысили статус наблюдателей ТРСК с «общины» до уровня «государства». В Брюсселе было открыто представительство Турко-кипрской торговой палаты, уполномоченной сертифицировать на территории ЕС товары из ТРСК. Европарламент начал мониторинг мер Еврокомиссии по финансовой помощи и прямой торговле с ТРСК. Азербайджан открыл прямое авиационное сообщение с ТРСК, где в октябре 2005 года было открыто и фактическое представительство — Азербайджанский центр экономики, культуры и сотрудничества (представительство ТРСК действует в Баку).[8] В связи с этим бакинская «Зеркало» делилась запоздалыми сомнениями: «Между карабахской и кипрской проблемами существует довольно немало сходств и идентичности. Несмотря на стратегический союз с Турцией, Азербайджан до сих пор избегал оказания гласной поддержки ТРСК, так как это может создать прецедент по международному признанию «непризнанных республик», к которым относится и НКР».

Прекрасно осознаваемая в Баку, но уже неостановимая прецедентное процесса легитимации ТРСК в течение 2004–2005 годов наполнялась всё большим содержанием.[9] И демонстративными поводырями в этом процессе были авторы «косовского прецедента» 1999 года.

Прецедент-2005/2007: независимость

Пока шла «прецедентная легитимация» ТРСК, в январе 2005 года International Crisis Group опубликовала доклад о Косово.[10] Доклад рисовал трагический пейзаж: ситуация в крае становится всё более напряженной, — но отнюдь не потому, что всё жёстче и определённей становятся вытеснение и сегрегация сербского меньшинства, уничтожение памятников сербской цивилизации, а потому… что растут нетерпение и недовольство косоваров неопределенностью статуса Косово. Авторы доклада предположили, что Сербия, Россия и Совет Безопасности ООН не пойдут на признание независимости Косово, но однако подчеркнули, что это сопротивление не должно останавливать процесс предоставления независимости, реализуемой усилиями США и ЕС. Именно так, как «предложила» International Crisis Group, и было сделано впоследствии: сначала ответственные лица США и ЕС вдруг забеспокоились о «нетерпении» косоваров, грозящем нестабильностью, затем объявили неизбежной независимость Косово и вот — сами начали её строить.

Такой сценарий развития событий уже в январе 2005 года был очевиден всем, кто сличал сочинения International Crisis Group с действиями США.[11] Особенно внимательно это делалось в России.

В феврале 2005 года российское ИА REGNUM, известное своим пристрастием к описанию постсоветской реальности (включающей в себя и реальность Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха), открыло информационный сюжет, в котором были закреплены и названный сценарий, и формула его применения на территории бывш. СССР — «Косовский прецедент» и борьба за независимость непризнанных государств». С тех пор на протяжении 2005, 2006 и 2007 годов сюжет пополнили около 800 текстов, получивших миллионную аудиторию. Эксперт Виктор Якубян даже как-то отметил, что ««косовский прецедент» — продукт русской политической мысли… Прецедент должен сработать в любом случае… Прецедент будет создан самим Западом, хотят там того или нет. А там, судя по всему, хотят. Но, естественно, хотят обратить его исключительно в свою пользу…»

Тем временем в оккупированном США Ираке состоялись выборы, принесшие победу курдам и Иракскому Курдистану как фактически неподконтрольной центральным властям части территории, по реальному объёму полномочий находящейся с Багдадом в максимум конфедеративных отношениях. Эксперты в Армении вновь подняли вопрос о применимости подобных образцов суверенизации «по-американски» к проблеме НКР, а в Баку вновь заметили «опасные параллели в урегулировании конфликтов в Косово и Карабахе».

В этом контексте вновь, как и много раз прежде и не раз впоследствии, преобладающее мнение армянских аналитиков свелось к утверждению «уникальности» карабахского конфликта для постсоветского пространства, его принципиальному отличию от конфликтов (и перспектив признания) в Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии. Курдистанский контекст заставил сфокусироваться не на риторике этих аналитиков о том, что НКР, в отличие от её постсоветских коллег, и более «состоявшееся», и более «демократичное» государство, а сличить действительно коренные отличия. Стало ясно, что главные отличия — в отсутствии России в экономической, политической и военной (но не дипломатической) жизни НКР и, напротив, прямое присутствие официальной, государственной ежегодной экономической помощи НКР из Соединённых Штатов.

За указанием на «уникальность» стояло, конечно, не желание «ручной настройки» урегулирования конфликта (она всё-таки потребовала бы, как минимум, военно-политического присутствия США в Карабахе), а желание не ставить перспективы собственного признания в зависимость от судьбы других самоопределившихся государств бывш. СССР, единственным и реальным гарантом неистребления которых сегодня остаётся Россия.

Современные Косово и Курдистан с самого начала были предметами американских case studies,[12] а не объектами равного для всех права, столь дорогого для англосаксонского «прецедентного права», оставленного англосаксонской цивилизацией исключительно для внутреннего употребления. И потому здесь, где применялся иной, внешний стандарт, велико было искушение стать таким же case study, и тем самым, наверное, укрепить перспективу признания, но как-нибудь избежать неизбежно сопутствующего этому вмешательства. Ибо очевидный для всех прецедентный характер вмешательства США не оставлял никаких сомнений, что главной гарантией, целью и ценностью США в таком случае является только их тотальный контроль над фигурой на «шахматной доске». Эксперт Якубян: «Последние 15 лет показали, что международное право из «прецедентного» окончательно превратилось в «ситуационное», то есть прецеденты толкуются исключительно в зависимости от того, как и в чью пользу складывается конкретная ситуация в конкретном проблемном районе».

Летом 2005 года посол Армении в США Татул Маргарян выступил с формулой, призванной философски обосновать, почему «косовский прецедент» применим в зоне контроля США и неприменим у границ России: «Опасения некоторых представителей мирового сообщества относительно того, что признание суверенитета Косово может создать прецедент принятия равнозначных решений и в остальных случаях, в частности, в случае нагорно-карабахского конфликта, считаю преувеличением… мировое сообщество признаёт отличие карабахского конфликта от других конфликтов на территории бывшего СССР… независимость Косово окажет свое воздействие на процессы урегулирования других конфликтов, однако мировое сообщество принимает соответствующие решения, руководствуясь особенностями каждого конкретного случая. Кроме того, в истории уже есть примеры применения мировым сообществом при урегулировании или предупреждении конфликтов в той или иной форме принципа права на самоопределение. Независимо от результата, только за последнее десятилетие этот вариант был использован в Восточном Тиморе, Северной Ирландии, Квебеке, Южном Судане, Пуэрто-Рико, Сербии и Черногории и др.» Видимо, не только предупредительность в отношении Китая помешала автору формулы поставить в этот ряд Макао, Гонконг и Тайвань. Тогда же советник министра обороны Армении Гайк Котанджян обратил внимание на предложение председателя парламентской ассамблеи НАТО Пьера Лелюша, известного своей крайне радикальной антироссийской риторикой, о целесообразности проведения под эгидой ООН и ОБСЕ дополнительного референдума по самоопределению Нагорного Карабаха с учетом прецедента в Косово.

Умственная операция по отделению «косовского прецедента» от «обременённых российскими интересами» Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья казалась успешной. И в конце 2005 года в Женеве, на международной конференции экспертов из непризнанных государств, тогдашний замминистра иностранных дел НКР Масис Маилян сказал: «Действительно, пример Косово может стать прецедентом для признания Нагорно-Карабахской Республики». Может быть, это балансирование на грани кавказской солидарности и избирательного Pax Americana и стало бы приобретением теперь уже кавказской политической мысли. Но упаковывавшая «косовский прецедент» риторика «демократических стандартов», «стандартов прежде статуса», скрывавшая контролируемый путь Косово к независимости — независимо от тех самых «стандартов», из-за нарушения и ради которых якобы и была предпринята агрессия против Югославии… риторика «стандартов», прикрывавшая оккупацию и отчленение Косово, наконец была отброшена.

В ноябре 2005 года Совет Безопасности ООН в руководящих принципах косовского урегулирования наконец «отвязал» вопрос о соответствии Косово демократическим стандартам от вопроса об определении его статуса. Спецпредставителем в Косово стал Ахтисаари. В повестку дня вошла задача срочного решения проблемы статуса, а рамки статуса уже не содержали прямой привязки к территориальной целостности Сербии и вообще не упоминали о ней. 17 ноября 2005 года парламент Косово обязал своих переговорщиков исходить исключительно из не обсуждаемого принципа независимости. Запад не протестовал.

Прецедент агрессии 1999 года, созревавший все эти годы в процессе легитимации результатов оккупации, подошёл к своему финалу. Контроль, «ручная настройка», «внешнее управление» стали фактом. Но ловушка захлопнулась.

30 января 2006 года на совещании с членами правительства России Владимир Путин дал публичную инструкцию министру иностранных дел по статусу Косово:

«В. Путин:…Это чрезвычайно важный вопрос для нас не только с точки зрения соблюдения принципов международного права, но и исходя из практических интересов постсоветского пространства. Все варианты предложенных решений… должны иметь универсальный характер. Для постсоветского пространства это очень важно. У нас, к сожалению, еще не все конфликты разрешены на постсоветском пространстве, и мы не можем идти по пути, согласно которому в одном месте будем применять одни принципы, а в другом — другие.

С.Лавров: Обязательно будем это делать, тем более что в ходе подготовительной работы некоторые наши партнеры по Контактной группе пытаются записать в документы этой группы тезис о том, что Косово — это уникальный случай и не создает прецедентов.

В. Путин: Уникальные для того, кто хочет обойти общие принципы международного права. Эту «уникальность» мы уже видим на протяжении последних лет в отдельных регионах мира. И к чему ведет эта «уникальность», все хорошо понимаем.»

На следующий день, 31 января 2006, на пресс-конференции для российских и иностранных журналистов, отвечая на вопрос грузинской телекомпании «Мзе» («Вы вчера заявили, что решение косовского вопроса должно носить универсальный характер. А означает ли это, что в случае признания Косово Россия поддержит такого же рода решения в отношении всех замороженных конфликтов на постсоветском пространстве, в том числе абхазского и южноосетинского?») Путин развил свою мысль: «Если кто-то считает, что Косово можно предоставить полную государственную независимость, то тогда почему мы должны отказывать в этом абхазам или южноосетинам. Я сейчас не говорю о том, как будет действовать Россия. Но мы знаем, например, что Турция признала Республику Северный Кипр. Я не хочу сказать, что и Россия тут же немедленно признает Абхазию или Южную Осетию в качестве независимых и самостоятельных государств, но такие прецеденты в международной жизни есть… нужны общепризнанные, универсальные принципы решения этих проблем».

Сербский эксперт Мирослав Йованович писал об этом: «Более чем очевидно, что Россия не согласится на то, чтобы способ решения и само решение проблемы Косово были объявлены единственным и исключительным в международной практике случаем. А это, в свою очередь, рано или поздно, создало бы необходимые условия для использования подобного прецедента в процессе провозглашения независимости других спорных территорий, в частности, на просторах бывшего СССР, в чем Россия весьма заинтересована… Если принять все это во внимание, то возникает справедливый вопрос, имеет ли Россия что-нибудь против самой независимости Косово как таковой. Учитывая выступления высоких российских политиков, складывается впечатление, что нет. Россия только настаивает на достижении договоренности Белграда и Приштины, на уважении к происходящему и на тезисе, что таким образом обретенная независимость является прецедентом в международной практике».[13]

С тех пор позиция России в отношении «косовского прецедента» ни на йоту не изменилась, а иностранные исследователи русской политической мысли, по-видимому, оказались не готовы к, в общем-то, очевидному применению «прецедентного права» не только на территории Pax Americana. Последовавшие комментарии продемонстрировали серьёзный кризис того «молчаливого консенсуса» вокруг Косово, когда взаимная ложь о территориальной целостности Сербии и «стандартах» лишь прикрывала неуклонную реализацию плана, озвученного International Crisis Group.

В новых обстоятельствах советник министра обороны Армении Гайк Котанджян предпочёл вернуться назад, в то время, когда неумолимую логику суверенизации Косово ещё можно было упаковать в «незавершенность процесса косовского урегулирования», и призвал «пока воздержаться от суждений о границах применения «косовского прецедента» при разрешении Карабахского конфликта. Хотя заявление президента России Владимира Путина, безусловно, заслуживает самого пристального внимания. Неоспоримо то, что для определения меры прецедентности косовского урегулирования полезен непредвзятый сравнительный анализ обоих конфликтов… Проводя политико-правовые и исторические параллели между Косовским и Карабахским конфликтами… можно с некоторыми оговорками утверждать, что Косово, Албания и Сербия в схематическом сопоставлении, в своих общих характеристиках могут быть соотнесены соответственно с Карабахом, Арменией и Азербайджаном». Котанджян стал, наверное, первым государственным служащим высокого ранга, кто в позитивном ключе сравнил идеологию объединения Армении и Карабаха с неоднократно раскритикованным и прямо запрещённым кураторами Косово проектом объединения Албании и Косово.[14] Впрочем, это сравнение имеет под собой самые существенные обстоятельства: идеология ирредентизма, то есть освобождения и объединения близких или идентичных этносов в рамках одного государства, не исчерпалась с объединением Германии. Это по-прежнему живо и в отношении Венгрии к румынской Трансильвании, и в отношении самой Румынии к Молдавии, и в отношении Северной Осетии к Южной, и в отношении Азербайджана к Иранскому Азербайджану.

Интеллектуальный кризис сторонников косовской «беспрецедентности» толкал их всё глубже в публичные противоречия. Традиционно развесистая и одновременно неуязвимая в своей герметичности риторика авторов косовского проекта умерла. Она уступила место редкостным по примитивности рассуждениям евроатлантических чиновников, политиков, экспертов,[15] в иные дни успешно апеллирующих к равенству прав и равенству перед законом, — об «уникальности» косовского казуса, о том, что все конфликты имеют свою историю, и т. п.

Кто бы спорил: люди тоже все разные, но имеют равные права. Историческое событие тоже есть уникальный результат комбинации факторов, но всё случившееся в истории — уже прецедент. Даже столь привечаемая на Западе русофобия «новых демократий» Восточной Европы отталкивается именно от (недобросовестных, но принимаемых) ссылок на исторический опыт русского, или коммунистического, империализма, то есть на прецеденты, моральные страдания от которых смогут немного уменьшить, наверное, лишь требования контрибуции от современной России. Этот взбесившийся прецедент восточноевропейских националистов нисколько не умиротворяется их же собственными, но идентично исполненными под диктовку «большого брата», суждениями о «беспрецедентности» Косово. Хотелось бы посмотреть, как они будут объяснять евреям «беспрецедентность» Холокоста лишь потому, что он кем-то толкуется не как геноцид, родовая характеристика нацизма, а как уникальное следствие детских травм Гитлера. Вся борьба с фашизмом — это борьба против последствий его прецедента, самой возможности его повторений, теперь, после Холокоста, обоснованно заставляющего находить в любой игре с фашизмом — Освенцим. Отнюдь не случайно именно те, кто твердят об «уникальности» Косово, упорно не хотят видеть возрождённого государственного ультранационализма, неонацизма и расизма в Восточной Европе, Героя современной Украины гитлеровца Шухевича.

Совсем недавно вступив в хор борцов против прецедента и ещё неловко борясь с противоречиями, официальная Украина невольно обнажает и существенные противоречия в идеологиях косовского проекта и другого трансатлантического проекта — организации ГУАМ (Грузия, Украина, Азербайджан, Молдавия). Если в отношении Косово Украине рекомендовано без затей утверждать «уникальность», то в пространстве ГУАМ, то есть как раз в ландшафте потенциальных наследников универсального прецедента, Украина принуждена быть изобретательной (быть гарантом приднестровского урегулирования, претендовать на направление своих миротворцев в Абхазию, поставлять вооружение) — и, страшно сказать, создавать прецедентные механизмы в отношении конфликтов. Получается абсурд. В одни и те же дни ноября 2007 года: министр иностранных дел Украины Арсений Яценюк твердил, что дело Косово уникально и неприменимо в других конфликтах, а его заместитель Андрей Веселовский от имени МИД заявлял, что «механизмы разрешения конфликта в Приднестровье могут стать примером для других непризнанных республик — Южной Осетии, Абхазии и Нагорного Карабаха». Логика рушится, если когда и была.

Crisis Group и её последователи так аргументировали невероятную срочность и уникальность косовской независимости: нужна стабильность, а нетерпение косоваров вот-вот её нарушит: значит, надо немедленно удовлетворить требования косоваров, тем более что они априори признаны справедливыми. Итак, стабильность? А кто угрожает ей, так или иначе воссозданной, в Приднестровье, Абхазии, Южной Осетии? Разве не Молдавия? Не стремительно на деньги Запада оснащающая себя наступательной инфраструктурой и профессиональными боевиками Грузия? Нетерпение? Но косовары «терпят» свою фактическую независимость всего 8 лет, в то время как терпение абхазов, осетин и приднестровцев — уже приближается к двум десяткам лет. Ожесточённость былого конфликта? Вот глава миссии ОБСЕ в Молдавии Уильям Хилл заявил, что ситуация в Приднестровье «абсолютно несравнима с тем, что происходило и происходит в Косово… нет такой этнической и религиозной враждебности, которая есть в Косово. В Молдавии значительно легче достичь урегулирования. Поэтому не нужно будет принимать такие меры, как в Косово». А разве не крайнее, многократно задокументированное ожесточение и преступления против человечности продемонстрировали румынские националисты во время неспровоцированной агрессии в Приднестровье, грузинские националисты — в Абхазии и Южной Осетии? И если представитель ОБСЕ утверждает, что «такие меры, как в Косово» продиктованы ожесточением между сторонами конфликта, то, следуя его логике, не следует ли непризнанным государствам бывш. СССР форсировать ожесточение ради достижения независимости? Однако и Приднестровье, и Абхазия, и Южная Осетия, в отличие от Косово, — действующие мультиэтнические государства. И на эскалацию и возобновление конфликта идут не они, а Грузия, уверенная, что эта эскалация не будет поставлена ей в вину с «косовской» жёсткостью. И никакой Ахтисаари не скажет ей, что «грузины виноваты как народ», и никакой Буш не предопределит, что «независимость Южной Осетии неизбежна».

Государственный советник президента Южной Осетии Константин Кочиев дал исчерпывающее описание ситуации: «Западные посредники… всячески пытаются утвердить тезис об уникальности косовской ситуации во всяком случае, что Косово ни в коем случае не может даже рассматриваться как прецедент, имея в виду давно самоопределившиеся, но до сих пор не получившие международного признания четыре республики на постсоветском пространстве — Южную Осетию, Абхазию, Приднестровье и Нагорный Карабах. Тезис об уникальности в понимании Запада преломляется как правомерность применения двойных стандартов, которые допускают признание независимости Косово, но не должны подавать никаких надежд Южной Осетии, Абхазии или Приднестровью. Для объяснения этого подхода изобретаются самые причудливые и странные аргументы. Все эти аргументы лежат вне правовой плоскости, вроде того, что уровень взаимной неприязни между сербами и албанцами настолько высок, что о совместной жизни не может быть и речи, тогда как по отношению к Южной Осетии те же люди исходят из принципа «стерпится — слюбится». Получается, что осетинам, исходя из такой логики, следовало устраивать этнические чистки и брать курс на строительство моноэтнического государства?… «Уникальность» критерием быть не может по определению… Прецедент возникнет неизбежно; запреты даже думать об этом никого не остановят, сработают те же архетипы сознания, которые легли в основу англосаксонской модели прецедентного права, восходящего к древним варварским правдам. Весьма странно, кстати, что толкуют об уникальности Косово в плане возможности его признания именно представители англосаксонской правовой культуры, которые с молоком матери впитывают соответствующее правосознание, основанное на прецедентах».[16]

Итак, созданный Соединёнными Штатами статус Косово прецедентен, как прецедентно любое историческое событие, и универсален, как универсально любое правовое решение. Его масштабное влияние неизбежно. Любое решение судьбы реально существующего Косово — ловушка для Запада, потому что не только вся история легитимации Косово, но и любой будущий официальный статус Косово для постсоветского пространства, как и для всех, кто ищет себя на пути независимости, — перспектива, несовместимая с единством метрополий. На деле — это такой масштаб официальных полномочий и прав, которые, будучи в истекшие годы реализованными лишь неофициально, уже разрушили Молдавию, Грузию и Азербайджан. Теперь, как отметил один молдавский интернет-журнал, как бы ни был решён приднестровский (косовский, абхазский, осетинский, карабахский) вопрос, прежней Молдавии (Сербии, Грузии, Азербайджана) уже не будет никогда.

Ноябрь 2007

Загрузка...