Безжалостный - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Шерил МакИнтаер (ч. 2)

— Думаешь, она знает? Что она может видеть, кем ты стал?

Её голос хриплый, она как будто запинается, и я гадаю, говорим ли мы всё ещё обо мне.

— Я не знаю, — признаюсь я. — Жизнь — это постоянное сражение. Ты преодолеваешь одно препятствие и обнаруживаешь, что тебя ожидает ещё десять более серьёзных. Иногда я надеюсь, что она со мной, что я не сражаюсь в одиночку. В другие дни, я молюсь о том, чтобы она понятия не имела о том, что я совершил, и не знала о принятых мною решениях.

Она кивает и отворачивает голову в тот момент, когда слеза скатывается по её щеке и, скользя по подбородку, падает на грудь. Я передумал — маршрут моих губ поменялся.

Холланд

Как только мы заканчиваем убираться на кухне, Дженсен вручает мне новый бокал вина, берёт за другую руку и ведёт прямо в свою спальню. Он оставляет нежные поцелуи на моих веках, затем на щеках. Скользит губами по подбородку и вниз по шее, оставляя языком обжигающую дорожку на моей коже. Он очерчивает нежными поцелуями ключицу, овевая меня своим тёплым дыханием. Распахивает обёрнутое вокруг моего тела покрывало, позволяя ему упасть на пол у моих ног, и расстёгивает лифчик, роняя его сверху. Последний поцелуй он оставляет над моим сердцем.

Берёт мой бокал и опускает его вниз, после чего достаёт из второго выдвижного ящика в тумбочке четыре верёвки и тонкий чёрный шарф, которые бросает на кровать. Я завожу ногу назад, чтобы снять туфли, но он быстрым движением останавливает меня. Опускаю ногу обратно на пол, ожидая его указаний.

— Оставь их, иначе ты не будешь достаточно высокой.

Я выгибаю бровь. Достаточно высокой для чего? Он определенно меня заинтриговал. Его взгляд остаётся прикован к моему лицу, когда он обходит кровать и становится позади меня. Он вжимает свою грудь в мою спину и с силой хватает меня за бёдра, захватывая меня и наклоняя к себе. Мышцы моего живота напрягаются в предвкушении. Что я усвоила за короткое время, проведенное вместе, Дженсен никогда ничего не делает наполовину. Что бы он ни собирался со мной сделать — это будет безумно и горячо. И я не могу этим насытиться.

— Наклонись через перила у изножья, — приказывает он хриплым голосом, заставляя меня сжать бёдра. — Ноги и руки в стороны.

Я следую его указаниям и отвожу ноги и руки, раскрывая себя, пока не становлюсь похожа на морскую звезду, перегнувшись через изножье его кровати. Он начинает с моих лодыжек и привязывает ноги к ножкам кровати. Скользит руками вверх по задней части моих ног и гладит ягодицы, прежде чем исчезнуть. Затем он наклоняется надо мной и, касаясь холодными джинсами моей обнаженной кожи и налегая грудью на мою спину, привязывает мои запястья. Мои руки вытянуты прямо в стороны, но я замечаю, что в этой верёвке есть просвет, позволяющий мне немного двигаться. Последний — шарф. Он закрывает мои глаза и наклоняет ещё ниже, пока моя щека не прижимается к кровати. В такой позе мои плечи напряжены, и небольшая боль не слишком неприятна.

Чувствую, что он отходит, и напряженно вслушиваюсь, пытаясь определить, каковы будут его следующие действия. Его волосы касаются моего бедра, и я ахаю от неожиданного прикосновения. Обеими ладонями он гладит меня сзади, массируя, в то время, как его губы двигаются вверх по ноге.

— Не двигайся, — шепчет он.

Время останавливается, пока он крепко удерживает меня руками, лаская ртом вверх и вниз мои ноги. Я хныкаю от потребности. Я так заведена, что мне просто необходимо почувствовать его внутри, чтобы успокоить боль. Без предупреждения, он убирает руки, раскрывает меня и скользит языком между моих ягодиц, вылизывая быстро и жёстко. Я втягиваю поражённый вдох и выпускаю его со стоном.

— О, мой Бог, — задыхаюсь я. Это неожиданно чувственное ощущение. Ещё одно впервые для меня. Держать своё тело неподвижно очень тяжело. Я хочу толкнуться назад к нему. Хочу уползти прочь. Блядь, я хочу больше.

Он проталкивает два толстых, длинных пальца в мою киску, прокручивая их, и я не знаю, сколько ещё смогу выдержать. Это чувствительная перегрузка. Мои ноги слабеют, но я заставляю себя стоять, связанной, как есть. Наклоняюсь немного вперед, позволяя своей верхней половине перенести большую часть веса на кровать.

Дженсен отстраняется, его рот и пальцы покидают меня. Мне кажется, я слышу шлепок прежде, чем чувствую его. Может быть, я просто слишком шокирована, чтобы осознать, что он действительно меня ударил. Жжение начинает распространяться по моей голой заднице. Прежде чем я успеваю отреагировать, его язык скользит по ожогу. Он дует на мою кожу, мгновенно охлаждая её. Мурашки покалывают мою плоть, и я дрожу.

— Я сказал не двигаться, — произносит он, и клянусь, я слышу сожаление в его голосе. Он отступает назад, и мои глаза наполняются нежеланной влагой под повязкой, это скорее рефлекторная реакция, чем реальная тревога. Я прислушиваюсь к его шагам. Услышав звук щелчка его камеры, я понимаю, что в его голосе, возможно, было не раскаяние. — Мне бы хотелось, чтобы ты могла увидеть, как потрясающе смотрится на тебе отпечаток моей руки. Как татуировка или клеймо… — Он позволяет своим словам повиснуть между нами, и ещё один щелчок камеры — единственный звук в тихой комнате. Он обходит кровать несколько раз, пока я по-прежнему остаюсь неподвижной. — Так красива.

Слышу, как расходятся металлические зубчики на его молнии. Слышу тихий шелест, когда его джинсы падают на пол. Я ожидаю, что он войдет в меня сзади, но Дженсен ни разу не делал того, что я ожидаю. Что-то холодное и мокрое струится по верёвке и по моему запястью. Затем по-другому. Терпкий запах вина наполняет воздух. Я в замешательстве, потому что не понимаю, зачем он льёт вино на связывающие меня верёвки.

Но у него всегда есть мотив.

— Это должно удержать тебя на месте, — бормочет он близко к моему уху.

Быстрый поток мурашек пронизывает мой позвоночник, когда я чувствую, как верёвка вокруг моих запястий затягивается. Медленно, но уверенно, приятно сжимая. Я понимаю, что он полностью контролировал всю ситуацию. Меня. Дёргал меня за ниточки, как кукловод. Он намеренно оставил достаточно пространства, связывая меня, и делал то, на что, он знал, я отреагирую. Несмотря на то, что он говорит, он хотел, чтобы я двигалась. Хотел меня наказать. Шлёпнуть меня. Даже то, что я зашла в комнату с вином, было просчитано, он знал, что собирается использовать его, чтобы затянуть верёвки.

Я, наверное, должна быть напугана. Большинство других женщин, наверное, были бы.

Но я не такая, как другие женщины.

Дыхание Дженсена щекочет мою шею.

— Ты готова для меня? — он дразнит мой вход головкой члена, потирая меня и скользя вверх и вниз по моему возбуждению.

— Да, — выдыхаю я. — Я готова для тебя.

Дженсен

Я впиваюсь пальцами в её бедро, когда медленно толкаюсь в неё сзади. Другой рукой накрываю всё ещё сохранившийся ярко-красный отпечаток на её ягодице. Он горячий на ощупь. Смесь гордости и стыда сражаются в моей груди. Мне нравится оставлять свои отметины на ней. Боготворить вид пылающего отпечатка моей руки на её податливой коже. Чувствовать припухшую, горящую плоть. Утверждать свои права над тем, что является моим. Я обожаю это. Господи помоги мне. Я чертовски это люблю.

В то же время, я не могу прекратить вспоминать то, как её тело тряслось и дрожало под моей ладонью. Я был слишком груб. Я ударил её слишком сильно. Намного жёстче, чем собирался. Меня поразило то, как она открыла рот в шокированном, молчаливом крике боли и понимании того, что я сделал. По-настоящему поганое в этом то, что мне хочется сделать это снова. Я хочу оставить ещё один такой отпечаток на её идеально округлой заднице. Хочу, чтобы она думала обо мне каждый раз, когда садится.

Я хочу, чтобы она думала обо мне всегда.

Я опускаю голову, толкаясь своими бёдрами ещё глубже. Я смотрю, как вхожу и выхожу из неё, и мой член блестит от её сладких соков. Она всегда такая мокрая для меня.

Такая отзывчивая.

Удерживая одну руку на её бедре и направляя, я скольжу другой вокруг и нахожу пальцами её клитор. Я успокаивающе, мягко потираю его, медленно возбуждая, и увеличиваю темп.

Я боготворю её горячую, тугую киску, сделанную специально для меня.

Капли пота стекают вниз по моей груди и капают ей на спину. Мои движения становятся более дикими и я сильнее вжимаю в неё пальцы.

— Я собираюсь кончить, — выдыхает она.

Спасибо, блядь.

Она сжимается вокруг моей длины, вызывая мой собственный оргазм. Нехотя, я выхожу и кончаю на её задницу. Сразу же тянусь и развязываю её запястья, ласкаю пальцами красивые отпечатки, которые оставили после себя веревки. Требуется всего секунда, чтобы вспомнить, где я оставил камеру. Это должно быть запечатлено.

Я беру фотоаппарат с края кровати, перекидываю ремень вокруг шеи и первым направляюсь в ванную, чтобы намочить полотенце и помыть Холланд. Единственное, что я хочу на этом фото — это оставленный мною отпечаток на её коже. Красный, припухший и горящий.

Она тихая и спокойная, пока я вытираю её. Я не знаю, успокаивает ли жжение или наоборот — она ничего не делает в ответ. Я отступаю на шаг и поднимаю камеру, делая несколько снимков подряд. Вид только одной руки. Затем изменяю фокус, позволяя ей всё больше и больше заполнять объектив. Каждый последующий снимок гипнотизирует ещё больше, чем предыдущий. Наконец, я убираю повязку с её глаз и делаю последний снимок, на этот раз она смотрит на меня, ярко-зелёные глаза привлекают своей неземной красотой. Она всё ещё ничего не говорит. Ей не нужно. Это ясно написано у неё на лице. Она в таком же замешательстве касаемо нас, как и я. Мне это не нравится. Я понимаю это, но мне не нравится.

Иногда из-за неё так чертовски тяжело дышать.

Бледно-голубой свет луны светит сквозь открытые жалюзи, лаская Холланд, пока она спит. Мне всегда нравилось то, как выглядят вещи при лунном свете. В этом есть жуткое изящество, что-то интимное. Я фотографирую её всю ночь. Её лицо такое умиротворенное, каким я его никогда не видел до этого. Свободное от печали. Свободное от желания. Это она — настоящая она. То, что было похоронено под множеством слоёв боли, которую она несёт. Я годами разоблачал глубоко укоренившиеся, скрытые эмоции в женщинах. Раскрывал тяготящие их желания, освобождал наиболее тёмные страхи и самые заветные секреты. Я выявлял то, кем они были на самом деле, на фоне всего этого.

Но я ни разу не искал безмятежности.

Видя это сейчас, наблюдая за переменами во внешности Холланд, отличающимися от всего, что я думал, притягивает меня в ней — всё отчаяние и сокрушенность, — заставляют меня осознать, что я не имею понятия об её истиной благодати.

Я хочу узнать эту Холланд.

Возможно, это всё просто из-за лунного света, возможно, потому что она осталась сегодня, — я не знаю, что это и у меня нет сил думать об этом, — но всё, что я сейчас знаю, меня ни к кому так не тянуло, как к ней.

Холланд

Должно быть, это холод меня расшевелил. Май в Огайо равноценен маю в Мэне. Приятный в дневные часы, не слишком жаркий, не слишком холодный. Но, как только заходит солнце, все прелести исчезают.

Волны холодного воздуха равномерно окутывают комнату через открытую балконную дверь. Прозрачные шторы развеваются и раскачиваются, открывая небольшие, размытые проблески улицы. Я дрожу, мурашки бегут по рукам и ногам, и, укутавшись в толстое белое одеяло, заставляю себя сесть.

Мой взгляд останавливается на очертании голого Дженсена, он стоит спиной ко мне, босыми ногами на бетонной площадке. Его камера, установленная перед ним, тихо щёлкает, когда он снимает первые лучи рассвета над окружающими зданиями. Шторы продолжают колыхаться от ветра, то открывая, то скрывая его из вида.

Он, должно быть, замерз, но не проявляет никаких признаков дискомфорта. Я плотнее оборачиваю одеяло вокруг плеч и соскальзываю с кровати. Мои ноги слегка шлёпают по холодному, твёрдому древесному полу, когда я иду к открытой двери. Прислоняюсь головой к проёму и просто смотрю на него, наслаждаясь тёплым свечением его твердой плоти на свежем утреннем воздухе.

— Иди сюда, — подзывает он, не глядя на меня.

Я закрепляю одеяло и делаю неуверенный шаг на балкон. Ещё слишком рано и холодно, но я продолжаю идти, и становлюсь рядом с ним.

— Это восхитительно, не так ли? — говорит он, и пар появляется перед ним.

Я смотрю на постоянно меняющееся небо и тем, как бесчисленные оттенки света медленно освещают всё, чего касаются.

— Так и есть, — соглашаюсь я. Не уверена, что когда-либо делала это. Что когда-либо оставляла время на то, чтобы посмотреть, как свет приносит утро. К тому же, я не ощущаю никакой радости от этого. Только знакомую, щемящую боль от обиды. Солнце по-прежнему всходит и заходит каждый день. Время неизменно продолжает двигаться вперёд. Почему-то, мне это кажется не справедливым.

Большая рука Дженсена касается моей щеки, обращая мой взгляд на него. Он теплый, несмотря на отсутствие одежды, и я утыкаюсь в его прикосновение.

Он прикасается губами к моему лбу, удивляя меня этим нежным жестом. Мой желудок сжимается от чувства тревоги.

— Стой здесь, вот так, — шепчет он. — Я хочу сфотографировать тебя с восходом солнца.

Я делаю, как он говорит, и остаюсь на месте. Ветер подхватывает мои волосы, развевая их, но я остаюсь неподвижной, позволяя ему сделать снимок. Он отступает от меня на шаг и стягивает одеяло с плеч, открывая его посередине, достаточно демонстрируя мою глубокую ложбинку. Я наблюдаю за ним, пока он, плавно обернув пальцы вокруг камеры, делает несколько шагов назад и фотографирует.

— Сбрось одеяло, — отзывается Дженсен.

Здесь холодно, и мы на освещённом солнцем балконе, где любой может нас увидеть, если проснется в это время, но я даже не собираюсь с ним спорить. Я расслабляю захват, и одеяло падает на мои ноги, накрывая онемевшие пальцы.

Он нажимает на кнопку ещё несколько раз, после чего убирает её за дверь. Когда он смотрит на меня, его глаза сверкают. Я не знаю, это солнце отражается в них или страсть, заставляет их гореть так ярко.

Он подходит ко мне. Обнимает и тянет вниз, укладывая на одеяло. Любой из его соседей может выглянуть в окно и увидеть, как он ложится на меня. Увидеть, как он раскрывает меня, располагаясь между моих ног. Быть свидетелем того, как он глубоко погружает в меня свой член. Кто угодно может нас заметить.

Он задаёт медленный, нежный темп, так сильно отличающийся от всех тех раз, когда мы были вместе. Даже когда он сильно сжимает мою грудь, покусывает шею, прижимает мои руки к каменной твердой поверхности под нами — даже с вероятностью посторонних наблюдателей — это ощущается определенно необычно.

Он скользит пальцами вниз, сжимает и массирует мою грудь, описывая маленькие нежные круги у затвердевшего соска. Это постепенно приближает меня к моему освобождению, но когда я достигаю его, сила, с которой это происходит, неожиданная и удивительная. Я пронзительно выкрикиваю его имя, и он приближает свой рот к моему, поглощая мои крики экстаза.

Спустя мгновение, я чувствую, как он пульсирует внутри меня, получая собственную разрядку. Не разрывая контакта между телами, он поднимает меня вместе с одеялом и идёт в комнату, укладывает на кровать, и только потом мы разъединяемся. Он забирается на кровать и ложится рядом со мной, обвивая меня рукой за талию.

— Почему я не могу насытиться тобой? — бормочет он напротив моего плеча. Я не отвечаю. Не знаю, что ответить.

Я лежу абсолютно неподвижно, пока моё сердце бешено бьётся, ударяясь о грудную клетку. Он закрывает глаза, и его дыхание выравнивается. Я не знаю, сколько остаюсь здесь, но чувствую, что слишком долго, к тому моменту, как выскальзываю из его объятий и слезаю с кровати.

Дженсен

Холланд соскальзывает с моей кровати и снова, я не останавливаю её. Я молча наблюдаю, как она по очереди открывает ящики комода, ища что-то. Футболку, понимаю я, когда она достает одну и надевает через голову. Она на несколько размеров больше, чем нужно, и Холланд утопает в хлопке, но как всегда, выглядит адски сексуально. Если бы она не уходила от меня тайком — снова — я бы схватил камеру и заставил её позировать для меня.

Вместо этого, я молчу и слежу за ней. Она ни разу не взглянула в мою сторону. Ей не интересно, сплю я или нет. Если бы она это сделала, то поняла, что я смотрю прямо на неё.

Холланд останавливается в нескольких шагах от двери, и я думаю, что, возможно, она обернётся, возможно, изменит своё решение, но она наклоняется и поднимает свои разбросанные по полу туфли. А затем в мгновение ока исчезает за дверью.

Я остаюсь одиноким и истощённым в собственной постели, как и предпочитаю. Отношения сложны. Беспорядочны. Я всегда старался изо всех сил никогда не пересекать эту тонкую грань. Я не хочу быть ответственным за кого-то другого, или ещё хуже, чтобы кто-то чувствовал ответственность за меня. Мне уже известно, чем для меня всё закончится. И не пытаюсь это усложнять.

Но, тем не менее, я не могу отрицать свою хищную сторону. Ту часть меня, которая требует владеть и покорять. Независимо от того, сколько фотографий с её изображением я делаю и сколько раз подчиняю её тело, Холланд не будет моей до тех пор, пока не захочет остаться — не испытает необходимость остаться.

Даже прокручивая это в своей голове, я понимаю, как неправильно хотеть, чтобы она нуждалась во мне для чего-то большего, чем секс. Знаете, я не тот тип мужчин, на которого можно положиться. И мне хорошо известно, что я ничего не могу сделать, чтобы изменить это. Но всё же, я здесь, снова отчаянно пинаю ту самую мёртвую лошадь.

Я сделал это за два дня до того, как остановился у Паба, чтобы увидеть Холланд. Потребовалось тридцать секунд, чтобы у меня перехватило дыхание. Чуть больше минуты, чтобы мой член стал твёрдым, когда она послушно, без подсказок, принесла напиток, который я предпочитаю. Ещё пять минут, и я пригласил её к себе.

Она сладчайшая привычка, и, кажется, я не могу от неё избавиться. Прямо сейчас, я даже не хочу этого.

В данный момент, спустя несколько часов, она входит в мои двери и срывает заколку со своих огненных волос, позволяя им спадать вниз по спине. Она проходит мимо меня и направляется прямиком к бару, расстегивая пуговицы на блузке, где готовит виски.

Я с изумлением наблюдаю за ней, когда она подходит ко мне и вручает напиток, а затем, с завидной результативностью, скидывает рубашку и стремительно расстегивает юбку.

— Туфли снять или оставить? — спрашивает она.

Я становлюсь тверже, без ума от этой женщины.

Ставлю напиток на столик и опускаюсь в кресле, сплетая пальцы под подбородком.

— Не могу решить, — отвечаю я, чертовки сильно наслаждаясь этим.

Она сужает глаза, но продолжает раздевать себя для меня. Следующим идёт бюстгальтер, который открывает бледно-розовые соски, превратившиеся в тугие вершинки и умоляющие, чтобы их покусывали и посасывали.

— Иди сюда, — говорю я хрипло. Как бы мне хотелось, чтобы моя долбаная камера была со мной.

Её рот изгибается в торжествующей ухмылке, когда она становится передо мной, прижимаясь ногами к моим коленям. Я беру её за руку и дергаю к себе на колени. Медленно скольжу руками вверх по её телу, умышленно оставляя груди без внимания. Вверх по горлу, по лицу, и, наконец, погружаюсь в густые волосы. Её губы достаточно близко для поцелуя. Я чувствую, как каждый её выдох ласкает мой подбородок, пока она ждёт моего следующего шага. Но я не делаю ничего. Я крепко держу её, наши взгляды прикованы друг к другу — тёмное к светлому — дыхание смешивается.

Чем больше я пристально смотрю на неё, тем сильнее затемняется моё боковое зрение. Это как смотреть в тёмный туннель, лицо Холланд — единственное, что я вижу. Мой пульс подскакивает к горлу. Я чувствую, как колотится сердце в груди. Закрываю глаза, усиливая хватку в её волосах.

Рука, мягкая и теплая — рука Холланд — касается линии моей челюсти. Она гладит выше, прослеживает кончиками пальцев мою бровь, затем другую. Вниз к носу, вдоль по щеке, потом над губами. Я открываю рот и прикусываю её палец зубами, облизывая его, пробуя на вкус.

С всё ещё зажатым пальцем, она начинает этот процесс сначала, на этот раз, используя губы. Она сегодня беспощадна, заставляет меня чувствовать дерьмо, которое я не хочу чувствовать.

Отпускаю её палец и атакую рот, когда она приближает свои губы к моим. Грубо целую её. Нещадно. Жестоко. Глубоко проталкиваю язык. Кусаю её губы, её язык. Посасываю. Я изучаю её так, как не изучал ни одну другую женщину. Я смакую её так, как никого раньше. Я делаю всё это с закрытыми глазами. Я не останавливаюсь и не захожу дальше. Игнорирую примитивный рык, гремящий в моей голове и призывающий меня сорвать с неё трусики, и взобраться на неё сверху. Отыметь её. Овладеть ею. Несмотря на всё это, я просто продолжаю целовать её. Неистово.

Холланд

Дженсен прерывает поцелуй, оставляя меня задыхающейся и нуждающейся. Я ожидаю, что он начнёт отдавать приказы, своим глубоким, спокойным голосом, наполненным властью, который любит использовать на мне. Но вместо этого, он молча заводит руки назад и хватается за воротник рубашки. Он тянет его вверх и через голову, оставляя себя с обнажённым торсом. Поднимается вместе со мной, ставя меня на ноги, и проходится обжигающим взглядом по моему телу, от головы до пальцев на ногах. Затем надевает свою рубашку на меня, прикрывая.

— Пойдем в студию, — хрипло говорит он. — Я хочу кое-что тебе показать.

Он переплетает свои длинные пальцы с моими и ведёт меня через холл в комнату, в которой я не была с тех пор, как он попросил разрешения меня сфотографировать. Он толчком открывает для меня дверь и щёлкает несколькими выключателями, освещая пространство, когда я вхожу внутрь. Он остаётся и опирается на дверной косяк, наблюдая за мной. Я внимательно разглядываю пространство, в поисках того, что он хотел, чтобы я увидела. Я мимолетно пробегаюсь взглядом по фотографиям, закреплённым на одной стене, уже видев этих женщин раньше, но розовый шрам на плече одной привлекает моё внимание. Рассеяно приближаюсь к ней и прикасаюсь пальцами прямо к шраму, затем к собственному плечу, отмечая их точное сходство.

Память ранит меня так сильно, что тяжело сделать вдох. В лето, когда мне исполнилось шестнадцать, моя мама арендовала домик в Юстасе, и мы проводили каникулы на Флагстафф Лэйк. Алиса провела в то время с нами две недели, и мы сделали своей целью каждый день плавать в озере. Глубина была недостаточна для ныряния, но нас это не остановило. За день до того, когда она должна была возвращаться домой, пока мама лежала на причале с книгой, мы с Алисой взялись за руки и пошли понырять в последний раз в прохладной, тёмной воде. Я нырнула и ударилась об огромный камень, сильно повредив плечо. Мне сделали двенадцать швов, и пришлось провести остаток каникул на причале с мамой. Это были лучшие каникулы в моей жизни.

Я закрываю глаза, делаю судорожный вдох и заставляю себя прогнать воспоминания прочь, смотря на изображение на стене. Женщина на фото — я. Я едва себя узнаю, но это определенно я. На коленях на кровати Дженсена, на моих глазах повязка, щека прижата к матрасу, руки вытянуты перед собой. Это мои блестящие губы раскрыты в ожидании. Моя бледная кожа блестит от пота. Я.

Карта памяти, которую он дал мне на следующий день, лежит где-то на дне моей сумочки. У меня нет возможности их просмотреть, не то чтобы я проявляла к этому большой интерес. Это первый раз, когда я вижу себя глазами Дженсена.

— Что ты думаешь? — спрашивает он, возвращая моё внимание на себя.

Я медленно качаю головой, не зная, что и думать. Не знаю, что чувствую. Тяжело сопоставить изображение чувственной женщины с собой. Я не ощущаю себя так, как она выглядит.

Когда смотрю на изображение рядом, чтобы сравнить, понимаю, что на нём тоже я. И на следующем, и следующем, и следующем. Я занимаю четверть его стены.

— Я думала, мои фото не достаточно хороши для продажи, — смущённо говорю я. — Зачем ты их развесил?

Он приподнимает брови, и смесь веселья и недоумения отражается на его лице.

— Я никогда не говорил, что они недостаточно хороши. — То, как он крадётся вперёд, приближаясь ко мне, напоминает зверя во время охоты за своей жертвой. — Если ты ещё этого не поняла, я нахожу тебя чрезвычайно красивой.

Закусываю нижнюю губу и киваю, смотря на остальные фото.

— Да, но у тебя определенно пунктик касательно рыжеволосых, — я указываю на доказательства на стене. — Я очень похожа на всех этих женщин.

Он смеётся, расставляя свои ноги по обеим сторонам от моих. Такая его близость заставляет мой пульс трепетать в предвкушении.

— Ты не похожа на них, Холланд, — шепчет он, опаляя дыханием моё ухо, и хватает меня за бёдра, притягивая к себе. — Они все похожи на тебя.

Это невозможно.

— Я не понимаю. Ты знал этих женщин раньше. У тебя уже были их снимки, когда я пришла в твой дом.

Он прикасается губами к моей шее и опускается вниз, посмеиваясь, от чего по коже бегут мурашки.

— Я так полагаю, пришло время для маленького откровения, — он вздыхает, вызывая у меня дрожь. — Три месяца назад я вошёл в Паб, чтобы выпить, и увидел красавицу; прежде я никогда не встречал никого похожего. Сногсшибательнее, чем любая другая женщина. Лучше любого рассвета. Она вдохновляла больше любого эротического искусства, когда-либо виденного мною. Пленительную настолько, что я потерял контроль. Я увидел тебя. Я увидел тебя и не смог отвести взгляд. Именно сходство с тобой я пытался найти в тех моделях. Пытался и потерпел неудачу.

Не уверена, это льстит или чертовски пугает. Ему понравилось то, что он увидел во мне, и его желание запечатлеть это в своих работах, в своём искусстве — приятно. Но здесь так много женщин... чрезмерное количество женщин. И мы вышли далеко за пределы искусства. Мы занимались сексом. Конечно, это то, что он делает. У него был секс с моделями, так что, думаю, для него это рутина.

Ещё так много всего, что нужно принять.

— Так почему ты не продашь мои фотографии? Я всё ещё не понимаю.

Он усиливает хватку на моих бёдрах, его тело напряжено. Могу сказать, он не хочет отвечать на вопрос. Он обошел его уже несколько раз. Но чем больше он уклоняется, тем сильнее я хочу знать.

— Почему? — повторяю.

Дженсен

И всё же ещё одно »почему?» из её сладких губ.

— Твои фотографии для меня. Ни для кого больше. Они предназначены только для моих глаз, — она выгибает бровь в очевидном вопросе, но не настаивает на большем. Тем не менее, какая-то непонятная причина побуждает меня продолжить. — Когда я увидел тебя в первый раз… — я замолкаю, прикидывая, как хочу озвучить это для неё. — До того, как я вошёл в Паб, я за много месяцев не сделал ни единого снимка — я бросил это. Мне больше не хотелось заниматься этим, — я небрежно пожимаю плечами, хотя это был очень тяжёлый период в моей жизни. — И когда я вышел, мне не терпелось снова взять в руки камеру.

Холланд всматривается в моё лицо. Мышцы на её горле напрягаются, когда она решительно сглатывает.

— Почему ты это бросил? Твои снимки потрясающие.

Я рассказал ей правду, вручил этот маленький кусочек, потому что она заслуживает знать, что её снимки стоящие. Она стоящая. Красивая. И она поставила меня в тупик своим стриптизом и напитком. И тот поцелуй. Тот горячий, как ад, долбаный поцелуй. Но для меня сегодня было достаточно вопросов и более чем достаточно рассказов для одной ночи. Разговаривать вот так, делиться своим личным дерьмом — я этого не делаю. Я связываю. Я фотографирую. И я трахаю. Здесь нет смысла в чём-то ещё.

Касаюсь пальцами края рубашки, которая свободно висит на её теле. Я тяну её вверх, открывая обычные хлопковые трусики, что делает меня твёрже, чем когда-либо шёлк или кружево, и скольжу большим пальцем по мягкому материалу.

— Я бы предпочел показать тебе все способы, которыми ты вдохновила меня вернуться к съёмке, — не даю ей возможности ответить. Отодвигаю трусики в сторону и проскальзываю пальцами киску, заставляя её ахнуть.

Вот как я люблю разговаривать. Слова не нужны, когда ты можешь сказать всё, что хочешь двумя пальцами и твёрдым членом. Два человека могут полноценно разговаривать, используя только тела и обрывистые вдохи.

Холланд накрывает меня ладонью поверх джинсов и крепко сжимает пальцы. Блядь.

Она разговаривает на моём языке.

Вынимаю из неё пальцы и беру их в рот. Знание, что это я делаю её такой влажной, делает этот сливочный вкус ещё лучше. Слизав каждую каплю её возбуждения, я отступаю назад, созерцая. Жадно брожу взглядом по её телу, пока решаю, как сегодня хочу поиграть с ней.

— Пойдем со мной, — командую я и беру её за руку, переплетая наши пальцы, на моих всё ещё её аромат и влага от слюны. В спальне, я веду её к своему ночному столику, выдвигаю ящик и достаю длинную синтетическую красную верёвку. Перекинув её через локоть, начинаю раздевать Холланд.

Кончиками пальцев провожу по её коже, слегка касаясь, прежде чем берусь за запястья и завожу их ей за спину. Я обматываю вокруг них верёвку, надежно связывая.

— Расставь ноги, — указываю я и раздвигаю её ноги своей, расставляя на ширину плеч. Я опускаю оставшуюся верёвку, пропускаю её между ягодицами, скользя между бёдер, и натягиваю вверх, через живот, в ложбинку между грудями. Немного тяну её, убеждаясь, что она скользит между складочек, а затем трижды обматываю вокруг шеи и завязываю на узел. Она выглядит потрясающе в таком связанном виде. Чем больше она двигается, тем сильнее верёвка трётся о её задницу и клитор. И, конечно, если она будет слишком сильно сопротивляться, верёвка затянется вокруг её нежного горла, удушая. И для того, чтобы это произошло, не потребуется много времени.

Я становлюсь позади неё, прижимаясь грудью к её спине, и обнимаю, сразу находя соски. Она стонет, когда я накрываю её грудь и начинаю нежно пощипывать твёрдые вершинки. Прохожусь языком вверх по её шее, покусывая пульсирующую точку. Она вжимается в меня попой, извиваясь. Я снова дёргаю за верёвку, отчего она ещё глубже выпивается в её складочки.

— Ты делаешь мою верёвку мокрой, Холланд? — спрашиваю я, моё дыхание опаляет её кожу в месте, где плечо переходит в шею. Она не отвечает, и я дёргаю немного сильнее.

Она стонет и вздыхает, расслабленно откидывая голову назад на мою грудь.

— Да, — выдыхает она. — Да.

— Отлично, — я отступаю в сторону и она оступается, дёргая верёвку, в результате чего та затягивается. То, как она сжимает её грудную клетку, заставляет мой член пульсировать в штанах. Тихий, хныкающий звук удовольствия срывается с её губ, подливая топлива в уже полыхающий огонь. Моя камера начинает делать снимки, как только мои пальцы к ней прикасаются. Красный цвет верёвки потрясающе контрастирует с молочно-белым тоном её кожи. Не могу дождаться, когда увижу этот снимок на своей стене. Но ещё большее нетерпение вызывает нужда взять её, так красиво обернутую моей верёвкой.

— Я хочу трахнуть тебя именно так, — говорю я, мой голос такой хриплый от потребности, что меня практически не слышно. Я бросаю камеру на кресло, хватаю её за талию и поднимаю, укладывая поперёк кровати. То, как она лежит, — яркие волосы раскиданы по белоснежным простыням, руки над головой, выставляя упругую грудь вперёд — идеальная картина, но я не тянусь за камерой. Я тянусь к ней. Нежной. Восхитительной. Безупречной.

Я раздвигаю её ноги, ложусь между ними и спускаюсь ниже к бёдрам. Воздух, наполненный её ароматом, опьяняет. Прохожусь языком по верёвке, впивающейся в её гладкие складочки, и прижимаюсь к ним губами. Она начинает брыкаться, и верёвка грубо и горячо трётся о её самую чувствительную плоть. Я сдвигаю её в сторону, позволяя ей скользить по внутренней стороне бедра, и начинаю медленно целовать, облегчая её состояние. Темп намеренно дразнящий. Мучительный.

— Блядь, — шипит она, — да. — Она сопротивляется, пытаясь высвободить руки, но только крепче затягивает ловушку на своей шее. Не могу дождаться, когда увижу отметину, что, без сомнений, останется от верёвки, клеймя её горло. Я наслаждаюсь выражением её лица, вызванным трением и врезанием верёвки в её плоть. Безумно красиво.

Я продолжаю стоять на коленях и жадно вылизываю, целуя и гладя, до тех пор, пока её тело не становится напряжённым и неподвижным. Она шипит моё имя и дёргает бёдрами, резко натягивая верёвку.

Оставив последний поцелуй, я отстраняюсь от неё и ставлю руки около её плеч, мой член находится напротив мокрого входа. Как бы мне не хотелось, я не толкаюсь в неё. Вместо этого, я жду, наблюдаю, как она приходит в себя поле оргазма. Блеск её глаз увлекает. Я готов смотреть на неё всю ночь.

— Дженсен, — бормочет она. — Пожалуйста.

— Пожалуйста, что? — я слегка касаюсь её щеки костяшками пальцев.

— Ты мне нужен.

Я знаю, что она ссылается на мой член. Ей необходима моя длина и толщина, чтобы я наполнял её, растягивал, вколачивался в неё. Но мои лёгкие сжимаются и челюсть напрягается, пока я повторяю в голове её хриплые слова. Ты мне нужен. И всё, о чём я могу думать… Ты тоже мне нужна.

Холланд

Дни перетекают в недели, сливаясь и размываясь. Время искажается, когда я в постели Дженсена. Я не знаю точно, когда это произошло. Не знаю как. В какой-то момент мы достигли какой-то негласной договорённости. Каждую ночь, когда я заканчиваю смену в пабе, я прихожу к нему. Мы безумно трахаемся, пытаясь очистить сами себя от того, как мы жаждали друг друга, пока были в разлуке. Он готовит, и мы вместе едим и пьём. Мы разговариваем, наши беседы лёгкие и никогда не пересекают ту невидимую границу, которую мы молча установили, держа наши личные жизни отдельно. Затем Дженсен берёт свою камеру, связывает меня своими игрушками, и мы проводим остаток ночи, забывая о причинах, заставляющих нас снова и снова искать утешение в телах друг друга. Иногда я остаюсь на всю ночь. Большинство ночей наоборот. Мои выходные только для меня, и мы не видимся в эти дни. Я не спрашиваю его, что он делает в то время, пока меня с ним нет, и он не предлагает мне эту информацию, в свою очередь не спрашивая, чем занимаюсь я. Кажется, это понимание работает хорошо для нас обоих.

Сегодня я освободилась пораньше. В пабе было мало посетителей, и он пустовал после обеда, так что мой менеджер отпустил меня пораньше. Я даже не думала. Просто села в свою машину и поехала прямо к Дженсену, следуя недавно приобретенному инстинкту. Что явно было плохой идеей.

Хотя мы никогда это не обсуждали, и я никогда не допускала даже мысли, что между нами что-то особенное, это первый раз, когда я вижу другую женщину в его доме. Женщина открывает дверь. Девушка. Не больше восемнадцати или девятнадцати лет. Маленькая и весёлая. Это настолько неожиданно и необычно, что выбивает меня из колеи. Я отступаю назад от двери и проверяю номер, чтобы убедиться, что не ошиблась квартирой.

Девушка улыбается и её нежные круглые щёчки, всё ещё с остатками детской полноты, приподнимаются, вынуждая глаза прищуриться.

Господи, она молода.

У меня пропадает дар речи, и я молча пялюсь, удивлённо глядя на неё.

— Привет, — говорит она громким, бодрым голосом. Это явно приглашение. — Давай, проходи. Дженсен ещё в душе, — она делает шаг назад, держа дверь открытой, и я застываю прямо на входе. Не потому что меня беспокоит то, кем она приходится Дженсену — она очередная его модель, я полагаю — а потому что в центре гостиной, на полу, среди груды ярких тряпичных кубиков, ребёнок. Она ровно лежит на животике, пальцы все в слюне, потому что она сосёт свой маленький кулачок.

В моих ушах звон и болезненный трепет в груди.

Приступ паники, и зависть, и страх, и желание, и тревога, и болезненная ностальгия прожигают грудь в быстрой смене чувств. Густым потоком проносясь по венам. Мой желудок скручивается, наполняя горло желчью.

Я не могу отвести взгляд. Господи, я хочу — я хочу убежать — но не могу заставить себя прекратить пялиться на идеального, здорового ребёнка передо мной.

— Это моя Нелли-Карапуз, — гордо говорит девушка. — Я думаю, что у неё вот-вот прорежутся зубки. Она жуёт всё подряд, — я почти говорю ей, что все детки так делают. Всё попадает к ним в рот, в независимости режутся у них зубы или нет. Ребёнок издаёт звук полный восторга и хлопает по полу, пухлые пальчики сжимаются в попытке схватить один из кубиков, и мои мысли замирают.

Всё, что я вижу, это Калеб.

Слёзы заполняют мои глаза, и я пытаюсь быстро их остановить. Это тяжело. Это так, чертовски, тяжело, потому что я скучаю по нему каждой фиброй своей души. Я скучаю по нему.

— Мне нравятся твои туфли, — продолжает девушка, быстро меняя тему. Я наконец медленно, с трудом отвожу взгляд от несправедливого, болезненного напоминания, бессвязно воркующего на полу, обратно к девушке. — Предполагалось, что он посидит сегодня с ребенком, но он забыл,— она закатывает глаза, качая головой от досады. Ещё одна тема меняется и мне требуется секунда, чтобы понять. Я в тумане — наполовину в реальности, наполовину в воспоминаниях — и в абсолютной агонии.

— Д-Дженсен?

Она кивает и наклоняется, вытирая слюны, свисающие с подбородка младенца, тыльной стороной руки, не подозревая о моём внутреннем смятении.

— Теперь он пытается найти выход из этой ситуации, — смотрит на меня с хитрой улыбкой. — Ты, должно быть, и есть те планы, от которых он не может отказаться, — продолжает она, не давая мне шанса подтвердить или опровергнуть, не то, чтобы я вообще прямо сейчас способна на это. — Знаешь, если ты скажешь ему, что не против, чтобы Нелли позависала с вами, ребята, тогда, может, он позволит оставить её, и я смогу развеяться, впервые за несколько месяцев, — она продолжает смотреть на меня и её глаза превращаются в узкие щелки, сжимаемые щеками. Чувствую, как мой рот открывается в странной смеси шока, страха и отвращения. — Я буду так тебе обязана, — добавляет она с надеждой, либо неправильно понимая выражение на моём лице, либо игнорируя его.

Я не знаю, что сказать. Я понятия не имею, кто, чёрт возьми, эта девушка, и от одной мысли о том, чтобы провести остаток вечера с ребёнком, моя голова затуманивается. Я не могу. Я не могу сделать это. Мой взгляд падает обратно на ребёнка и пальцы кричат мне, чтобы я прикоснулась к ней, почувствовала её нежную кожу. Мои легкие умоляют об одном вдохе её аромата.

Я не была в такой ситуации, мучаясь из-за ребёнка, долгое время. Эта единственная причина, почему я выбрала работу в баре. Почему, пока не встретила Дженсена, я едва ли покидала свою маленькую практичную квартиру, за исключением походов на работу и покупки необходимых вещей.

Я не готова к этому. Я не смогу с этим справиться.

— Где ты их достала?— внезапно спрашивает девушка, снова меняя тему. Даже если бы я не была ошеломлена её присутствием — присутствием её ребенка — я всё ещё не уверена, что смогла бы поспевать за ней. — Твои туфли, — подсказывает она. — Где ты их взяла?

— Оу… — произношу я, смотря вниз на свои ноги. Даже эти туфли являются болезненным напоминанием о моём прошлом.

— Ух… я не помню, — лгу я. Это туфли, в которых я была, когда вышла из своего дома и покинула руины моей жизни. Это простые, чёрные лакированной лодочки от Джимми Чу с четырёх-дюймовым каблуком. Я потратила на них всю свою первую недельную зарплату, после того как устроилась на работу своей мечты в журнал. Мне следует их выкинуть.

Нелли волнительно визжит и хлопает одним из кубиков по полу, качаясь вперёд и назад на руках и коленях. Всё, что я хочу сделать, это отвернуться. Всё, что я хочу делать — смотреть.

— Сколько... сколько ей? — спрашиваю я, сквозь ком в горле.

— Пять месяцев. Почти шесть.

Я чувствую головокружение.

— Она красавица,— выдыхаю я.

Я хочу схватить эту молодую мать за руки и предостеречь. Мне хочется встряхнуть её и сказать, чтобы она ценила каждое мгновение со своей дочерью, будто оно последнее. Потому что, именно так и может произойти. Возможно. Никогда не знаешь. Я не знала. И это разрушило меня.

Но я не хватаю её за руки. Не предупреждаю её. Я не говорю ни слова.

Она широко улыбается.

— Уверена, ты скажешь Дженсену, насколько красивой её считаешь. Возможно, он позволит её оставить для фотосъёмки, и я смогу улизнуть. Я имею в виду, я обожаю мою Нелл всем сердцем, но если я не получу немного личного времени, то повыдёргиваю на своей голове все волосы.

Да. Я смутно помню об этом. Необходимость »личного времени». Забавно, что то, что было важным тогда, рассыпалось после трагедии. »Личное время» кажется таким незначительным. Всё, что у меня есть сейчас — «личное время».

Интересно, где отец. Затем я гадаю, может ли быть отцом Дженсен. Эта мысль немного ухудшает состояние моего желудка.

— Как…? — я обрываю себя прежде, чем мне удаётся спросить. Меня не касается кем она ему приходится, и абсолютно неуместно спрашивать об этом.

Она, должно быть, замечает моё любопытство, что иронично, поскольку мою неловкость она даже не потрудилась заметить. Она резко поднимается, предлагая мне свою руку.

— Я Саммер. Сестра Дженсена.

Его сестра. Я игнорирую маленький всплеск облегчения, распространяющийся в моём животе, когда протягиваю ей руку. Имя Саммер идеально ей подходит. Всё, что касается её… тёплое. Начиная с её золотистых волос и кожи, до синих, как океан, глаз и позитивного нрава. На мгновение я задумываюсь, выглядела ли я когда-нибудь такой счастливой.

— Холланд, — отвечаю я. — Дженсена… — «Дерьмо». Я не могу подобрать слов. Уверена, что не должна говорить его сестре, что мы приятели по койке, но ничего больше на ум не приходит. Мои глаза возвращаются к Нелли, позволяя боли гореть в груди.

Кто я для Дженсена Пэйна?

— Друг, — раздаётся низкий, хриплый голос позади меня. Из-за его присутствия по спине пробегает дрожь, вызывая покалывание от мурашек в руках и ногах. То, что он просто рядом, для меня как объятие, и моя тревога слегка уменьшается.

Я смотрю через плечо и обнаруживаю Дженсена, на котором только лишь тёмные джинсы, низко висящие на бёдрах, демонстрирующего скульптурный торс. Я цепляюсь взглядом за каплю воды, когда она стекает с его влажных тёмных и блестящих волос и бежит по его плечам и вниз по грудным мышцам. Это хорошо. Я могу сосредоточиться на нём. Я могу сконцентрироваться на том, как он заставляет меня себя чувствовать, как заставляет меня обо всём забыть. Я могу думать об этом, пока он рядом.

— Холланд не против посидеть с ребёнком, — щебечет Саммер, говоря неправду через свои красивые зубы. Мои глаза сужаются, а губы раскрываются от удивления. Дженсен выгибает бровь, но прежде, чем кто-то из нас успевает возразить, Саммер тыкает пальцем в своего брата. — Ты мне обещал. Пожалуйста, не отнимай это. Я ждала этого всю неделю.

Он вздыхает, звук полон смирения, и я понимаю, что он собирается сдаться.

— Один час, — говорит он твёрдо.

— Три часа, — возражает она быстро. — Я не была среди людей своего возраста месяцами. Пожалуйста.

Она подпрыгивает на носочках, ладони сложены вместе под подбородком, а на лице выражение, полное надежды.

— Месяцами? Я приглядывал за ней на прошлой неделе.

— Это из-за приёма у доктора. Не для веселья. Поверь мне. Итак, три часа?

— Два.

— Хорошо, — она сразу соглашается.

— Два часа, — шипя, повторяет он. — Но, клянусь, Саммер, если ты даже на минуту опоздаешь, я никогда не сделаю этого снова.

Она визжит, размахивая руками, затем обнимает Дженсена, посылает воздушный поцелуй Нелли и уходит, прежде чем кто-то сможет передумать.

Я остаюсь наедине с Дженсеном Пэйном и пятимесячным ребенком.

Дженсен

Это не то, как я представлял себе этот вечер. Предполагалось, что я буду по яйца внутри Холланд, а не по уши в бутылочках и подгузниках. И я, определенно, не собирался представлять её своей сестре и племяннице.

И то, как она продолжает смотреть на Нелли, наблюдая за ней остекленевшим тоскливым взглядом, пугает меня до усрачки. Она не сделала никаких движений, чтобы подержать её. Она даже не сказала ей ни единого слова. Но выражение на её лице безошибочно.

Тоска.

У нас был незащищенный секс больше раз, чем я могу сосчитать, потому что она сказала, что на таблетках. Но я также помню, как она заколебалась, когда я спросил у неё. Малыши такие милые. Даже красивые. И однажды, когда-то было время, когда мысль об ещё одном маленьком Пэйне в мире была заманчива. Но я оставил позади этот момент безумия. У меня абсолютно отсутствует желание производить потомство и передавать своё проклятье другому живому человеку.

Я не в состоянии уйти от Холланд — эта женщина, как наркотик — но если она загорится желанием иметь ребенка, то это потушит моё либидо быстрее, чем ледяной душ.

Я сажусь рядом с ней. Я многие годы не был настолько безответственным. Не с тех пор, когда я был тупым подросткам и искал куда бы кончить. Это было безрассудно.

— Она милая, не так ли? — говорю я, следя за взглядом Холланд на Нелли.

Она искоса смотрит на меня.

— Да, так и есть. Очаровательная.

— Настолько очаровательная, насколько возможно, но мне нравится, что я отдам её обратно через пару часов, — говорю я, пытаясь прочувствовать её.

Она слегка смеётся, заправляя прядь волос за ухо.

— Саммер выглядит очень молодо, — она не спрашивает меня ни о чём, но здесь звучит немой вопрос, хотя она его и не озвучила.

— Потому что, так и есть. Ей всего восемнадцать. Слишком чертовски рано для детей, — я замолкаю и поворачиваюсь, чтобы ясно прочитать выражение её лица.

— А что насчёт тебя? Есть планы о создании семьи когда-нибудь? — решительно спрашиваю я, настроенный спросить об этом столько раз, сколько потребуется.

Большинство людей этого хотят. Они хотят пожениться, купить дом в пригороде и родить парочку детей. Это нормальный природный инстинкт. Если та же ситуация с Холланд, мне нужно об этом знать, и чем раньше, тем лучше.

Её челюсть напрягается, выражение лица ожесточается. Глаза наполняются слезами.

— Семья, — усмехается она. — Нет. У меня нет планов на будущее, касаемо семьи.

Её ответ удивляет меня настолько сильно, что я почти спрашиваю — почему? Основываясь на её реакции, я не удивлюсь, если она не может иметь детей, что — блядь, вполне вероятно — делает её ещё более идеальной для меня.

Она быстро берёт себя в руки и на лице снова нейтральное выражение. Мне следует испытывать облегчение. Даже если у неё проявится материнский инстинкт, этого не произойдет. Здесь мы с ней на одной стороне. Но очевидно, что это ранит её, и мне не нравится, как я себя чувствую из-за этого. Знать, что ей больно, но не иметь возможность это исправить.

Нелли пищит, давая нам знать, что её что-то не устраивает. Холланд съеживается от звука и закрывает глаза, сжимая руки в кулаки на коленях. Я встаю и поднимаю мою племянницу с пола.

— Думаю, ей нужно поесть,— говорю я. — Хочешь подержать её, пока я готовлю бутылочку?

— Нет, — её ответ быстрый и решительный. — Я приготовлю бутылочку. Где она?

Я наклоняю подбородок, кивая в направлении кухни.

— Думаю, Саммер положила в холодильник.

Она судорожно кивает, не встречаясь со мной глазами, и двигается так, будто её задница горит. Будто ей надо убраться от Нелли как можно скорее.

После того, как ей поменяли подгузник, накормили, и она отрыгнула, я укладываю ребёнка и достаю камеру. Вставляю в неё новую карту памяти и сажусь с ней рядом на корточки. Она смотрит на меня большими, круглыми глазами, такими же голубыми, как у её матери. Цвет глаз передавался от матери к дочери поколениями. Я улыбаюсь и делаю снимок. И потом ещё один, разговаривая с ней мягким, низким голосом, пока она не засыпает. Вот, когда получаются лучшие снимки. Когда Нелли превращается из милой в ангела.

Холланд лежит на диване на животе, руки сложены под подбородком, ноги согнуты, и она покачивает ими, пока наблюдает за нами. Очевидно, что моя племянница вызывает у неё дискомфорт, но за весь вечер, она едва ли посмотрела в другую сторону.

— Ты будешь хорошим отцом, — внезапно шепчет Холланд, её голос поддразнивает, но выражение лица мрачное.

Я приподнимаю бровь, одаряя её циничным взглядом.

— Нет. Я хороший дядя. Я слишком эгоистичен, чтобы быть хорошим отцом.

Она открывает рот, чтобы ответить, но дверь распахивается, прерывая её. Саммер врывается в комнату, выглядя уставшей и посвежевшей одновременно. Её светлые волосы беспорядочно собраны на макушке. Тёмные круги вокруг глаз. Но на щеках румянец, а взгляд сияет.

— Повеселилась?

Она усмехается, выставляя напоказ полный рот идеально белых зубов.

— Да. Я оторвалась. Я ходила на костёр с людьми своего возраста. Я разговаривала с людьми своего возраста. И я танцевала со сверстниками под музыку, которую любят люди моего возраста.

— До тех пор, пока не сделала ещё кое-что, с одним из своих сверстников, — говорю я, бережно поднимая Нелли с пола.

Она закатывает глаза, будто это совершенно необоснованно.

— Мои ноги в настоящий момент закрыты для дела, — заявляет она. — Я могу даже сделать маленький знак, который будет гласить: «Пенисам вход запрещён» и носить его вокруг талии.

— Ты снова чрезмерно болтаешь, — я глубоко вздыхаю.

— Ты сам спросил, — напоминает она мне.

— Можешь ты просто взять своего ребенка и убраться?

— Ты какой-то раздражительный.

— Ну, мой член был заблокирован всю ночь,— говорю я. — Это может способствовать моей раздражительности. Но когда ты и твоя маленькая копия освободите помещение, я смогу изменить ситуацию.

— Возбудить, — парирует она, смеясь над своей игрой слов.

Теперь я закатываю глаза.

— Выметайся.

— Хорошо, ладно, — она направляется через мою квартиру и берёт сумку с подгузниками и вещами Нелл. Забирает у меня ребёнка и пристегивает её в переноске. На полпути к двери, она оборачивается и смотрит то на меня, то на Холланд.

— Было очень приятно познакомиться с тобой. И спасибо за помощь с Нелл. Ты должна прийти на день рождения отца в эти выходные. Уверена, он будет рад знакомству, — не давая ей шанса отказаться, моя сестра продолжает. — Я не приму ответ «нет». Мы уже сто лет не видели Дженсена с кем-то. Если ты ещё не заметила, я могу быть очень настойчивой.

Холланд запинается при ответе на приглашение, которое шокирует нас обоих.

— Оу… хм, я…

— Шесть часов, воскресенье. Папа будет так взволнован, — она перевод взгляд на меня, и злая ухмылка расплывается у неё на лице. Её брови бесстыдно подпрыгивают вверх и вниз, когда она захлопывает за собой дверь.

Холланд

Сегодняшний вечер был эмоционально опустошающим. Я чувствую зуд, нервозность, незащищённость, уязвимость. Я справляюсь с этим таким же образом, как и справлялась со всем в последнее время: ищу убежище в Дженсене.

Я соскальзываю с дивана, становлюсь перед ним и начинаю расстёгивать его рубашку. Мне нужно чувствовать его сильные руки на своём теле. Тепло его языка, скользящего по моей коже. Его запах, наполняющий мои лёгкие и клеймящий моё тело. Мне нужны его длинные пальцы, грязный рот и толстый член, которые подчинят меня, овладевая, сотрут все ноющие, давящие и безжалостно атакующие воспоминания.

Я раздеваюсь, и Дженсен смотрит на меня так, как никогда не смотрел мой бывший муж. Мне не нужно ничего говорить, он знает, к чему я веду. Он запускает руку в мои волосы и оттягивает голову назад, скользя зубами по пульсирующей точке. Дженсен прикусывает мою кожу, постепенно прилагая всё больше и больше силы, пока я не начинаю задыхаться. Я сильно зажмуриваю глаза, благодарная за сладкое облегчение, которое может дать только он.

Другой рукой Дженсен движется вниз по моему боку, царапая кожу на бедре, и скользит пальцами по моему холмику. Проводит рукой между моими складочками, находя клитор. Я издаю бесстыдный стон, когда он трёт сначала нежно, а потом грубо. Дёргаюсь напротив его руки, страстно желая большего.

Дженсен резко отпускает меня. Я распахиваю глаза и чуть ли не кричу. Мне это нужно. Он. Мне нужно, чтобы он заставил боль и воспоминания уйти.

Дженсен ухмыляется из-за явного опустошения на моём лице. Он вытягивает свой ремень, расстегивая джинсы. Вытаскивает член и поглаживает свою длину вверх и вниз, в то время, как его взгляд прикован ко мне.

— Это то, чего ты хочешь, Холланд? − он падает на колени и проводит губами по моей киске, дразня своим дыханием. — Или ты хочешь этого?

Я с трудом сглатываю, наблюдая за ним: передо мной на коленях стоит безжалостное совершенство. Он проникает в меня языком, исследуя и заставляя хныкать.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — он тянет зубами мои половые губы, нежно посасывая их. Я откидываю голову назад, хватаясь руками за его волосы. Дженсен отстраняется, оставляя нежные, жгучие поцелуи на внутренней стороне моего бедра. — Скажи мне. Чего. Ты хочешь.

Я горю, внутри и снаружи. Настолько мокрая и жаждущая, что не могу выдержать этого. Обеими руками Дженсен сжимает мою задницу и дёргает вперёд, крепко удерживая напротив своего лица. Но больше он мне ничего не даёт, заставляя меня трепетать и испытывать боль в предвкушении.

— Ты, — шиплю я. — Я хочу твой рот, твой член. Всего тебя. Пожалуйста, Дженсен. Ты мне нужен.

Я чувствую, как уголки его губ приподнимаются в торжествующей улыбке.

— Скажи это снова, − рычит он, лаская языком, уговаривая меня.

Я колеблюсь, даже не уверенная в том, что только что сказала.

— Пожалуйста? — хриплю я, надеясь, что это то, чего он хочет.

Он качает головой, его губы всё ещё на мне.

— Не эту часть.

Дженсен покусывает мой клитор, делая практически невозможным мыслительный процесс.

— Скажи мне, − требует он, пальцами впиваясь в мою задницу. Он кусает сильнее, и я взвизгиваю.

— Ты мне нужен, − кричу я. Он стонет в меня, трётся и яростно упивается, давая мне те ощущения, по которым я изголодалась. Мой оргазм проносится сквозь меня с ослепляющей силой. — Ты мне нужен, − хриплю я. — Ты мне нужен. Ты мне нужен.

Он дёргает меня вниз на пол, накрывая собой. Я чувствую его член, горячий, твёрдый и тяжелый напротив моего бедра, когда Дженсен стягивает джинсы. Я не могу ждать. Обхватываю рукой его член и направляю внутрь себя. Он втягивает воздух, его лицо содрогается, будто ему больно.

Дженсен опускает свой лоб на мой, закрывая глаза.

— Ты ощущаешься так хорошо, − он вздыхает. — Блядь. Я никогда не хочу уходить.

Я наклоняю голову, захватываю его губы и глубоко целую, пробуя свой вкус на его языке. Я продолжаю целовать его, успокаивая, потому что его слова пугают меня. Они пугают меня, потому что я точно знаю, что он имеет в виду. Я тоже хочу, чтобы Дженсен никогда не уходил, и это пугает меня больше всего.

Все уходят.

Дженсен

Обычно я не вижу Холланд по воскресеньям — у неё в этот день выходной. Но когда она садится в мою машину, наша встреча становится особенной по другой причине: из-за того, как Холланд одета. Это не что-то необычное. Раньше я видел её только в униформе или вообще без одежды. Но несмотря на то, что сегодня на ней тёмно-синие облегающие джинсы и жёлтая майка, Холланд выглядит чертовски сексуально и непривычно.

Однако я знаю, что моя проблема не касается того, как она одета. Проблема в том, что мы направляемся к дому моего отца. Я чувствую, что мне необходимо предупредить её о нём. Как-то подготовить. Я раздражён, потому что в мои планы на неё, никогда не входило знакомство с семьей. Чтобы она не видела моё слабое место и не знала эту часть моей жизни. В то же время, там есть часть меня, представленная так, как она есть, и этим можно наслаждаться. Думаю, это выводит меня из себя больше всего.

Я такой уже несколько дней. С того дня, как она сказала мне, что я ей нужен. Вместо обычной спички, горящей медленно и чувственно, Холланд подожгла долбаный предохранитель, и с тех пор я как оголённый провод.

Я бы охотнее съехал на обочину дороги, кинул её маленькую упругую задницу на заднее сиденье и трахал бы в ритме проезжающих мимо машин. Избавился бы от этой накопившейся энергии. Согнал бы немного этого ненормального напряжения. Вернулся бы к тому Я, к которому привык.

— Как зовут твоего отца? — спрашивает она, врываясь в мои мысли.

— Уолтер. Уолт. Но все просто зовут его папа.

— Я не собираюсь называть твоего отца папой, − говорит она, пробегаясь пальцами по своим огненным волосам, по крайней мере, в пятидесятый раз с того момента, как села в мою машину. — Я не его дочь и это кажется для меня странным.

Я пожимаю плечами, барабаня пальцами по рулю.

— Все его так называют, но я его единственный законный отпрыск. Для него это не странно.

Она кидает на меня озадаченный взгляд, сдвигая брови в замешательстве.

— Саммер не законная?

— Саммер технически не его. Короче, папа изменил маме. Она же изменяла папе много раз, пытаясь переплюнуть его или отомстить, не знаю точно, что именно. Ничего из этого так и не вышло. Они разошлись. Пару месяцев спустя мама сообщила о ребёнке. Папа никогда не отказывался от Саммер, но было очевидно, что она не от него. После рождения Саммер дали его фамилию, но мама с папой окончательно разошлись, и на этом всё закончилось. Мама умерла десять лет назад, забрав с собой информацию о настоящем отце Саммер, если она вообще знала кто он. Саммер стала жить с отцом, потому что он считает её своей дочерью.

Чего я не говорю Холланд, так это того, что папа любил маму до самой её смерти. Вот почему не имеет значения, кто настоящий отец Саммер. Дерьмо. Папа всё ещё её любит. Я подозреваю, что всегда будет. И думаю, что он нуждается в Саммер. В ком-то с мамиными глазами вместо своих собственных.

— Но она может быть его, так? — спрашивает Холланд. — Даже если твоя мама была неверна, разве не может быть шанса, что он отец?

Я утвердительно качаю головой.

— Она не его дочь.

— Но откуда тебе знать? Ты не можешь быть уверенным без ДНК-теста.

Я горько смеюсь, удерживая своё внимание на лобовом стекле.

— Я уверен. Саммер не может быть от него, — чувствую, как дёргается мышца на моей челюсти. Я заканчиваю этот разговор.

— Надеюсь, твой папа любит фильмы, — говорит она, предлагая тем самым мне перемирие. — Я не знала, что ему подарить, поэтому купила подарочную карту в кино.

— Хм, — произношу я, потирая свой подбородок. — Он… У него проблемы со здоровьем. Я хочу сказать, что он всё ещё иногда ходит в кино, но знаешь, теперь всё меньше и меньше. В любом случае, тебе не нужно было ничего ему покупать. Предполагалось, что подарок, который подобрал я, от нас обоих.

Воу. Что. За нахрен.

Я что, блядь, серьёзно сказал это?

Теперь я совмещаю наши имена на долбанных подарках? Моё поведение непостоянно. Я веду себя, как ненормальный.

— Ох, — говорит она, очевидно, думая о той же самой чертовщине, что и я.

Я сворачиваю на подъездную дорожку и выключаю зажигание. Я не готов выйти и пойти в этот дом. Если бы это не был его день рождения, я бы этого не сделал. Я чувствую, будто это всё меняет. Это ставит нас на совершенно новый уровень. Тот, которого я никогда не хотел.

— Ты потеешь, — бормочет Холланд. — Если ты не хочешь моего присутствия там, я понимаю. Ты можешь сказать им, что я заболела.

Но я хочу. Я действительно хочу, чтобы она была здесь. И вот эта самая большая херня, которая случалась со мной. Я не должен хотеть этого. Это неправильно. Нечестно по отношению к ней или ко мне.

— Просто жарко, — говорю я и дергаю ручку, открывая дверь. Наклоняюсь назад в салон, чтобы забрать папин подарок. Холланд кладёт руки по обеим сторонам моей челюсти и страстно целует меня. Это застаёт меня врасплох, но я в тот же миг погружаю свой язык в её рот, мой член уже твердеет для неё.

Она отпускает меня, оставляя сгорать в желании большего, и выходит из машины, захлопывая дверцу своим бедром. Удивительно, как одно её прикосновение губами может отключить и успокоить мой разум одновременно.

Моя мама время от времени упоминала одну пословицу. Я никогда её не понимал, до этого момента.

«Никто не может забрать твоё несчастье, оно твоё, и ты должен сам всё выдержать. Найди человека, который сможет заставить тебя забыть, что сперва ты был несчастен».

Теперь я шепчу слова, как молитву к своей матери. Этим ли человеком является Холланд? Этим ли человеком я хочу, чтобы она была?

Я не знаю.

Я, блядь, не знаю.

Холланд

Вечеринка небольшая, для самых близких. Здесь только Саммер, Нелли, папа, его медсестра Марго и я с Дженсеном. Когда меня, один за другим, начали обнимать, я не могла решить, лучше ли то, что рядом ограниченный круг людей. В большей группе я могла бы слиться с толпой. Но этого не происходит.

С отцом Дженсена меня познакомили в последнюю очередь. Он не такой, каким я его себе представляла. Из того, как Дженсен говорил о нём, я ожидала, что его отец будет выглядеть болезненно и старо. Не как этот худой, крепкий мужчина с чёрными волосами, слегка тронутыми сединой. Старшая и более худая версия своего сына. На вид ему слегка за пятьдесят. Не восьмидесятилетний старичок, каким я его себе представляла. Я скрываю своё удивление и улыбаюсь, протягивая руку и надеясь, что хотя бы один из этих людей позволит мне уйти отсюда с рукопожатием.

— Пап, — зовёт Дженсен. — Это Холланд.

Я держу руку вытянутой и начинаю чувствовать себя ещё более неловко, когда он не обращает на меня внимания.

— Слева, пап, — говорит Саммер. − Её рука.

Отец Дженсена протягивает руку и ощупывает воздух, пока не находит мою руку. Он сжимает её в крепком пожатии. Я поднимаю глаза и смотрю на его лицо. Хотя его голова повёрнута в моём направлении, взгляд у этого мужчины расфокусирован, он смотрит за моё плечо. Он, кажется, не сосредоточен. Или… слеп.

Я бросаю взгляд на Дженсена, который напряженно наблюдает за мной, и всё становится на свои места.

— Приятно познакомиться, Холланд, — говорит папа.

— Мне тоже очень приятно, — отвечаю я.

Он наклоняет голову в сторону.

— Голос красивый. Она симпатичная?

— Очень, — отвечает Дженсен.

— О, хорошо. Идём, садись здесь со мной, — папа Дженсена хлопает по стулу рядом с собой. Моё сердце пропускает удар, но я делаю, как он просит, и усаживаюсь рядом с ним.

Мы все занимаем места вокруг большого обеденного стола, заполненного странными видами блюд, которые я видела накануне. Видимо, Марго сделала все любимые блюда папы. Запечённые зити (прим.: Макароны в форме трубочек), рыбные тако, черничные блины, артишоки, завёрнутые в бекон, арбуз и пина колада. Я даже не знаю, с чего начать, но алкоголь, кажется, беспроигрышным вариантом.

— Как ты и Дженсен встретились? — Спрашивает Марго, вежливо поддерживая со мной разговор.

— В пабе. Я работала, а он зашёл выпить, — я делаю быстрый глоток холодного напитка.

Она улыбается, заговорщически наклоняясь ко мне.

— Он всегда кажется таким колючим. Задумчивым, понимаешь? Приятно знать, что он не всегда такой.

— Ох, нет, всегда, — говорю я, бросая взгляд на сидящего напротив меня Дженсена и посылая ему самодовольную улыбку. Он приподнимает брови в немом вопросе, который я игнорирую, поворачиваясь обратно к Марго. Она качает головой, и её тёмные волосы струятся по плечам.

— Тогда как он добился свидания с тобой?

Я сжимаю губы. Только сейчас я осознаю тот факт, что мы никогда не ходили на свидание.

— Он — Пэйн, — вмешивается папа.

— Определённо, — говорит Саммер, растягивая слово.

— Так же, как и ты, − подчёркивает Дженсен, слегка толкая сестру в плечо.

— Только по фамилии.

Отец Дженсена пропускает её высказывание мимо ушей, продолжая.

— У него есть природный шарм и сексуальная привлекательность, которые невозможно игнорировать.

Саммер закатывает глаза.

— Ух, не говори сексуальная привлекательность. Из-за твоих слов я потеряю слух.

— Тогда в нашей семье будут слепой и глухой, — добавляет Дженсен.

— А ты можешь прекратить разговаривать, — тотчас парирует Саммер. — Тогда мы будем глухим, слепым и немым. Как те обезьянки, которые были у мамы.

Дженсен кивает, и небольшая улыбка появляется на его губах, будто он вспоминает этих обезьянок.

— Не вижу зла, не слышу зла, не говорю зла.

Марго указывает своей вилкой на папу.

— Твой отец тот, кто недавно сквернословил.

Дженсен, расстраиваясь, наклоняет голову набок.

— Всё ещё?

Марго кивает.

— Самые грязные словечки покидают рот этого мужчины.

Я замечаю, что она говорит это с любовью, а не с раздражением. Саммер закрывает уши руками, слегка напевая. Я не могу удержаться от смеха.

— Яблоко от яблони, — бормочу я.

Папа усмехается, его лицо светится от удовольствия. Он хлопает ладонью по столу, привлекая всеобщее внимание.

— Это в нашем ДНК, — объясняет он. — Всё это: шарм, сексуальная привлекательность, сквернословие. У нас хорошие гены.

Дженсен возмущенно выдыхает.

— Да, они лучшие.

— Они достаточно хороши. Сегодня мой день рождения, — говорит папа. — Можем мы нормально поесть? Пожалуйста? Вы оба взрослые люди, поэтому прекратим подшучивать, как парочка девочек-подростков.

Дженсен ухмыляется, откидываясь на спинку.

— Конечно, пап.

Перевожу взгляд с Дженсена на его отца. Состояние папы, кажется, заботит Дженсена больше, чем его самого. Не могу удержаться, чтобы не подумать о своей маме, и как бы я себя чувствовала, если бы мы оказались в такой ситуации. Возможно, я бы тоже злилась. Эта мысль заставляет мою грудь сжаться, не только из-за воспоминаний о маме, а больше из-за того, что я понимаю Дженсена.

Наблюдая его в кругу семьи, видя другую сторону его жизни… Я никогда не хотела, чтобы он мне нравился, но это так. Всё больше и больше с каждым днём.

— Мне бы просто хотелось подчеркнуть, что, технически, я — подросток, — добавляет Саммер.

После обеда мы все вместе убираем со стола и моем посуду. Когда на кухне снова порядок, Саммер суёт Нелли мне в руки. Я пытаюсь отдать её обратно, но Саммер поворачивается, берёт коробку со свечами и начинает расставлять их на торте. Я проделала отличную работу, игнорируя ребёнка на протяжении всего обеда. Теперь у меня нет иного выхода, кроме как столкнуться со своими страхами.

Я неуклюже держу её и задерживаю дыхание, пытаясь прикасаться к ней как можно меньше. В моих барабанных перепонках стоит гул. Громкий и резкий. В голове туман. В груди сердце бьётся так сильно, что я могу чувствовать это в каждой пульсирующей точке. Марго смеётся и подходит, чтобы забрать от меня бедную девочку.

— Никогда раньше не была среди детей?

Я так ей благодарна, что чуть ли не взрываюсь слезами. Я еле сдерживаюсь и выдавливаю смешок, сухо кивая.

— Это очевидно, да?

Она усмехается, прижимая Нелли к своей груди.

— Это нормально. Не каждый создан быть матерью.

Это больно. Так больно, что, кажется, я не могу дышать.

— Где ванная? — спрашиваю хрипло.

— Прямо за углом, — Марго указывает, наклоняя голову.

Тяжело удержать себя от бега, но мне удаётся это, и я в спешке прохожу мимо Дженсена, расставляющего груду маленьких тарелок на столешницу. Он хватает меня за руку, останавливая мой побег.

— Ты в порядке?

— Ммм. Отлично, — я не смотрю ему в глаза и быстро освобождаюсь от захвата. В ванной я включаю холодную воду и позволяю ей без остановки бежать по моим рукам и запястьям, пока пальцы не начинают неметь.

Тяжело опускаюсь на пол, позволяя глазам закрыться. Когда это перестанет ранить так сильно? Когда попытки держать на руках другого ребенка не будут ощущаться так, будто я предаю Калеба? Будто я пытаюсь забыть его? Заменить?

Я не хочу больше быть такой, но я не знаю, как быть другой.

Дженсен

Поездка на машине обратно домой проходит в абсолютной тишине. Холланд погрузилась в свои мысли, как обычно, и последние несколько минут я не могу вырваться из собственных размышлений. Когда мы прощались с отцом, он притянул Холланд к себе и сказал ей слова, которые я прокручиваю в голове снова и снова.

«Мои глаза могут не видеть, но мои уши в отличном состоянии. Я распознаю ложь, когда слышу её. Я также распознаю печаль — у неё своя, особенная нотка. Держи это в уме, когда вернёшься в следующий раз. И я действительно ожидаю твоего возвращения».

Холланд не ответила, не подтверждая и не отрицая его слова. Я всегда знал, что есть что-то, что сломило эту женщину, и это то, что изначально привлекло меня в ней. Но за последний месяц я был так увлечён ею, что каким-то образом умудрился забыть об этом. За невообразимой красотой, отличным сексом и мозгами, скрывалась её сломленная натура.

Я понятия не имею, от какой лжи говорил отец Холланд отказаться, и мне следовало бы опасаться, но нет.

Всё, о чём мне хочется позаботиться прямо сейчас − это о том, как сделать эту женщиной цельной. Я хочу быть человеком, который заставит Холланд забыть, что она несчастна.

Нахрен. Я хочу быть единственным, кто прогонит её печаль.

Я останавливаюсь на парковке у дома Холланд и выключаю зажигание. Раньше я не был в её квартире и хочу исправить это прямо сейчас. Я приглашу себя сам, если она этого не сделает самостоятельно.

— Ты поднимешься? — спрашивает она с удивлением.

— Да, — я не даю Холланд возможности поспорить со мной по этому поводу и, открыв пассажирскую дверь, выхожу из машины. Она берёт предложенную мной руку, и я позволяю ей вести меня по огромному количеству ступенек в маленькую квартиру на чердаке.

Говоря «маленькая», я имею в виду комнату, в которой находится кровать, два кресла, холодильник, выглядящий так, будто прибыл прямиком из 60-х — маленький, с зеленоватым оттенком, а также здесь раковина, плита с двумя конфорками того же оттенка, что и холодильник, узкая книжная полка и дверь, ведущая в ванную комнату, не достаточно большую даже для ванной и вмещающую только душ, туалет и раковину с подставкой. Я поворачиваюсь кругом и вижу всё помещение. У неё даже нет телевизора. Здесь только одно окно, круглое и миниатюрное. Оно выглядит так, будто даже не открывается.

Мой первый порыв — собрать барахло Холланд и унести её задницу к себе. Она заслуживает лучшего, чем это. Требуется огромное самообладание, чтобы сдержать своё желание.

Холланд скидывает свои простенькие шлёпки и стаскивает джинсы. То, как она выглядит только лишь в паре розовых хлопковых трусиков и майке, заставляет окружающее меня пространство исчезнуть. Я срываю очки с лица, оставляю их на книжной полке и делаю несколько шагов, что разделяют нас.

Холланд покусывает губу, пока расстёгивает мою рубашку. Верный знак, что у неё есть накипевший вопрос, но по своему обыкновению, она не задаёт его. Я хочу знать, что у неё на уме.

— Что? — выпаливаю я.

Её взгляд перемещается вверх к моему лицу.

— Я просто думала о твоём отце.

— Вау, — выдыхаю я. — Я тебе уже наскучил?

Она смеётся, сдергивая рубашку с моих плеч, и скользит губами по моей груди. — Он всегда был слепым?

— Нет, — отвечаю я. — Это состояние. Болезнь. Пигментный ретинит. Клетки в его глазах мертвы. Это был долгий, медленный процесс, забиравший всё больше и больше его зрения, пока ничего не осталось.

— Это болезненно?

— Сначала были головные боли, небольшое головокружение, ничего слишком плохого. Но не глаза причиняют ему боль сейчас, — объясняю я. — Предполагалось, что витамин А поможет замедлить потерю зрения, но его употребление в больших количествах погубило печень.

— Мне жаль.

Я киваю в ответ, готовый сменить тему.

— Я просто думала, — начинает Холланд мягко, — о твоей скопофилии. Как это всё, возможно, связано, — она смотрит на меня сквозь свои густые ресницы, и её вопрос ясен.

— Ты думаешь, что всё обо мне выяснила, да?

— Да, — искренне отвечает она. — Я только не могу разобраться во всей этой ситуации со связыванием женщин.

Я грубо посмеиваюсь, уважая её выбор слов.

— Ты думаешь, что должна быть серьёзная причина, из-за которой я люблю связывать женщин, когда их трахаю?

Холланд опускает руки на мой ремень и расстёгивает его, доставая из петель. Я удерживаю внимание на её лице, наблюдая, как её брови приподнимаются в согласии.

— Ну да. Ни это ли сила? Очевидно, что ты помешан на контроле, который, я думаю, опять же возвращается к твоему отцу. Ты не можешь управлять процессом его потери зрения, поэтому, возможно, ищешь контроль в других местах?

— Тут какая-то прямолинейная фрейдовская логика.

— Я права? — она тянет молнию и скользит пальцами в джинсы, обнаруживая меня твёрдым и готовым для неё.

Убираю её руки и освобождаю себя от оставшейся одежды.

— Ты когда-нибудь думала, что мне может просто нравится связывать женщин? — я подталкиваю Холланд грудью и опускаю её на кровать. — Что, возможно, я нахожу женщин безумно красивыми в их мягкости и гладкости. Грубые, шершавые верёвки, — Холланд упирается ногами в матрас, и я слегка толкаю её, заставляя полностью лечь. Взбираюсь на неё, накрывая всем своим телом. — И это слияние нежного и грубого… Это сильно возбуждает.

Вжимаюсь членом в её складки и проталкиваю трусики между половых губ. Я трусь об неё, наслаждаясь тем, как её нижнее бельё становится влажным от моих действий. Она открывает рот, вздыхая, и я, пользуясь преимуществом, погружаюсь внутрь. Захватываю её язык своими зубами. Я отключаюсь, посасывая и кусая, рывком задираю майку вверх, а лифчик вниз, освобождая грудь. Пальцами грубо щиплю её соски, превращая их в твёрдые бутоны. Холланд извивается подо мной, настолько податливая. Такая готовая. Я, блядь, люблю это.

Отпуская её затвердевшие соски, я тянусь между нами и дергаю трусики, пока ткань не сдаётся, разрываясь пополам. Мы кожа к коже. Она тёплая, влажная, и я не могу ждать ни секунды. Мне нужно быть внутри этой женщины так же, как нужно дышать.

Я толкаюсь в неё и наблюдаю за её лицом, когда погружаю себя по самое основание. Холланд зарывается головой в мягкое покрывало под собой, и её рот округляется в идеальную О. Явное удовольствие на её лице заставляет мои шары дёргаться в ответ. Я переношу свой вес на колени и нахожу руки Холланд. Складываю её ладони вместе, хватаю их одной рукой и фиксирую у неё над головой. Одним резким рывком я расстёгиваю застёжки на её лифчике и перетаскиваю его вверх, обматывая вокруг запястий Холланд. У кровати нет изголовья, что мешает мне надёжно закрепить руки, но когда я двигаюсь вниз по её телу, Холланд не прилагает никаких усилий, чтобы пошевелиться.

Я посасываю её грудь. Грубо хватаю плоть на бёдрах. Быстрее вколачиваюсь в неё. Все мои мысли только о ней. О том, чтобы доставить ей удовольствие. Заставить её кончить подо мной.

Я больше не знаю, кем являюсь. Я теряю себя в этой женщине и не могу найти ничего, на что мне было бы плевать.

Холланд напрягается всем телом, сжимая меня изнутри и давая знать, что она близко. Это ощущается восхитительно, но я, скрипя зубами, отстраняюсь. Жду, чтобы мы получили освобождение одновременно.

Она стонет с плотно закрытыми глазами. Содрогается всем телом, и, наконец, я отпускаю себя, находя свой экстаз вместе с ней.

Холланд

Сегодня мне некуда сбежать. Дженсен не двигается с моей кровати, и я не могу собраться с силами и попросить его уйти. Кончиками пальцев, он нежно проводит вверх и вниз по моей обнаженной спине.

— Поговори со мной о чем-нибудь, — говорю я, закрывая глаза и вжимаясь в подушку.

— Например, о чём? — спрашивает он, его голос низкий и мягкий, как расплавленный мёд. Пожимаю плечами.

— Я не знаю. О чём-нибудь. Я просто хочу слышать твой голос.

Дженсен затихает на несколько секунд, так что я неохотно открываю один глаз и обнаруживаю, что он наблюдает за мной. Я издаю стон, закрывая лицо руками. Он убирает мою руку, не позволяя спрятаться.

— Ты прекрасна, детка. Не скрывай это.

Я ворчу, но оставляю наши руки сплетёнными.

— Говори.

— Дай мне тему.

— Работа, — говорю я. — Ты сделал какие-нибудь новые снимки?

— Хм, — произносит он медленно. Я не знаю почему, но мои плечи деревенеют от отсутствия его подтверждения. Или, может быть, из-за отсутствия его отказа. — Тебя это будет беспокоить, если сделал?

Будет ли беспокоить меня? Я не знаю. Если так, то это будет первая вещь, о которой я начну волноваться за долгое время.

— Это твоя работа, — просто говорю я, не отвечая прямо на его вопрос.

— Да, — отвечает он. — Я сделал несколько снимков. Потому что это моя работа. Но я не спал ни с одной из моделей. Я не спал ни с кем, кроме тебя. Не спал ни с кем после нашего первого раза.

Моё сердце бьётся немного сильнее, немного быстрее. Я не знаю, что сказать. Что чувствовать. Где-то в животе ощущается странный трепет. Я немедленно подавляю это, потому что точно знаю, что это такое.

Счастье.

Долбанное счастье.

— Что насчёт тебя? — спрашивает Дженсен беззаботно. — Ты была с кем-нибудь? Кроме меня?

— Это будет тебя беспокоить, если да? — я бросаю ему вопросы так же хорошо, как и получаю.

Выражение его лица меняется от безразличного до болезненного в мгновение ока.

— Да.

Я раскрываю рот, будто хочу что-то сказать, но мой мозг не успевает переварить услышанное.

— Не думаю, что ты была с кем-то. Но сейчас, когда я размышляю об этом, представляя, как другой мужчина касается тебя, видит выражение твоего лица, когда ты достигаешь кульминации, слышит звуки твоего наслаждения — меня начинает тошнить. Я очень надеюсь, что больше никого не было, потому что думаю, могу, блядь, сделать ему больно, если это так.

Нет ничего смешного в этой ситуации, но я улыбаюсь. Я даже не могу сдержать улыбку.

— Больше нет никого. Только ты. Ты единственный, с кем я была после моего мужа.

Дрожь проходит по мне, когда я понимаю, что только что сказала. И единственная причина, почему я себя так чувствую — это полностью неподвижный Дженсен. Его рука замирает на моей спине.

— Твой бывший муж? — уточняет он

Я шевелю пальцами на левой руке, показывая ему, что у меня нет кольца. У меня даже нет той полоски без загара, которая бывает у большинства женатых пар. Полагаю, я не была замужем достаточно долго. Но всё это ничего не значит, потому что технически, на бумаге, я всё ещё Миссис Даррен Ховард.

— Юридически?

Дженсен садится, свешивая ноги с края кровати.

— Ты замужем? У тебя есть муж. И ты только сейчас говоришь мне об этом?

— Ты бы предпочёл, чтобы я солгала?

— Нет, — рычит он. — Я бы предпочёл, чтобы ты сказала раньше.

Я окидываю его недоверчивым взглядом.

— Ты хочешь сказать, что это имело бы значение для тебя в ту самую первую ночь? Дженсен смотрит на меня, скрипя зубами. Наконец, тяжело выдыхает.

— Нет. Ничего сказанное тобой, не остановило бы меня той ночью. Или другой долбанной ночью. Мне просто не нравится не знать такого дерьма.

— Ты имеешь в виду не контролировать дерьмо?

— ДА.

Я сильно сжимаю губы, сдерживая смех. Дженсен до смешного очарователен, когда выходит из себя, даже если необоснованно.

— Мы никогда не говорили о нашей личной жизни, — напоминаю я ему. — И Даррен...

— Так его зовут?

Я утвердительно киваю, с трудом сглатывая.

— Он не имеет значения. Просто часть моего прошлого.

— Нет, — поправляет меня Дженсен. — Он часть твоей повседневной жизни до тех пор, пока ты официально не будешь от него свободна.

— Нет. Это не так, — я не хочу этого делать. Я не хочу говорить о Даррене или думать о нём. Мне хочется вернуться на пять минут назад и стереть всё то, что я о нём недавно упомянула.

Я обнимаю Дженсена и толкаю его обратно в постель. Он бы не позволил сделать этого, если бы не хотел, так что я принимаю это за хороший знак. Кладу голову ему на грудь, слушая ровный стук сердца.

Он возвращает руку обратно мне на спину, и я закрываю глаза, надеясь, что это конец обсуждения.

Дыхание Дженсена замедляется, становится глубоким, и я позволяю себе расслабиться. Хотя бы только снаружи. Внутри я проводник. Мысли и воспоминания бесконечно кружатся в моей голове.

Я ненавижу думать о Даррене, потому что эти размышления автоматически подталкивают к мыслям о Калебе. И даже вспоминать о нём слишком больно.

Даррен как-то сказал мне, что хотел бы, чтобы Калеб никогда не рождался: «Если бы этот ребёнок не родился, мы бы никогда не узнали, что теряем». В тот момент я думала, что это самая жестокая вещь, которую он когда-либо мог сказать. Но теперь я знаю, что он просто пытался найти смысл всего этого. Хватался хоть за что-нибудь.

Я бы никогда не променяла своё время с Калебом, даже если бы это уберегло меня от всей сердечной боли. Каждый проведённый с ним миг ценен. Но теперь я понимаю, что имел в виду Даррен. Я также знаю, что он был не прав. Думаю, абсолютно возможно скучать по тому, кого никогда не знал. Ты просто не понимаешь, что это за чувства, пока не обнаружишь их.

Дженсен

Я останавливаюсь и смотрю на лицо Холланд через камеру на моём телефоне. Это одержимость, недвусмысленная и простая, и я не могу бороться с самим собой. Это не то, чего я хочу.

Её глаза закрыты, губы расслаблены и слегка приоткрыты во сне. Сновидения сегодня мирные.

Опускаю телефон ниже и делаю два шага вперёд, сокращая расстояние. Я не касаюсь её. Не кожа к коже. Не так, как мне хочется. Но я ласкаю каждый её дюйм глазами.

Лунный свет, голубой и белый, струящийся сквозь одно маленькое окно, на обнажённом теле Холланд гипнотизирует. Задерживаюсь взглядом на красивом изгибе её спины. Кожа здесь на оттенок светлее. Не знаю ещё одного человека, который был бы так захвачен столь незначительным отличием. Кого-то кроме меня, кто смог бы найти так много красоты в чём-то таком несущественном. Не думаю, что другие даже заметили бы. Но я замечаю. Потому что это вовсе не несущественно. Это самая важная для меня вещь в мире.

Позволяю взгляду слегка переместиться, следуя по изгибу её бедер, вниз по выпуклости ягодиц. Здесь кожа на несколько оттенков светлее. Как слоновая кость и фарфор, и я не могу отвести взгляд. Есть что-то такое чистое и нетронутое в мягкости её плоти, хотя я знаю, что это не так. Мои пальцы и губы запомнили Холланд почти так же хорошо, как глаза.

Мои глаза.

Как два маленьких глазных яблока могут приносить так много удовольствия и причинять такую сильную боль?

Тени попадают в поле моего зрения, и я, наконец, заставляю себя отвернуться от красавицы на постели.

Крепко сжимаю телефон в руке и кладу его на полку. Закрываю веки и позволяю темноте забрать зрение. В таком состоянии я вижу, как выглядят мои кончики пальцев, нежно ласкающие её кожу. Я представляю, как это ощущается, не только там, где я соприкасаюсь с ней, но и внутри. В моей груди. Может ли она спасти меня? Может ли она быть покоем, который я искал?

Я поворачиваюсь к ней, открывая глаза и позволяя себе ещё раз взглянуть на её лицо. Мой желудок сжимается, когда я вижу, что Холланд смотрит на меня. Она не двигается, по-прежнему лежит на обнажённом животе, руки под головой, румяная щека на тыльной стороне нежной руки. Длинные огненные волосы разметались по подушке.

Она ничего не говорит. Так же, как и я. Но это общение. В том, как мы смотрим друг на друга, целый разговор.

Я завидую лунному свету. Завидую тому, как он целует её тело и крепко удерживает. Тому, как он обволакивает каждую её частичку, имея такую возможность. Тому, что он видит её так, как не могу я.

Я больше всего буду скучать по этому, по наблюдению за ней в тусклом ночном свете.

Мне следует снова взять телефон. Я должен сделать ещё один снимок.

Но я не могу удержаться от прикосновения к ней. Не могу найти силы и заставить себя остановиться. Оставить эту женщину. Необходимость прикоснуться к ней сильнее, чем когда-либо. Держать и поглощать.

Я всегда ожидал, что буду один во тьме. Я и не мечтал, что найду свет в конце. Надеяться больно. Заботиться больно. Хотеть. Нуждаться. Мне не следует этого чувствовать. Я не могу.

Буду винить в этом лунный свет.

Я просыпаюсь, запутавшись в руках и ногах и в ворохе тёмных рыжих волос, и в первый раз, с тех пор, как мне было двенадцать, я чувствую безмятежность.

Эта безмятежность пугает меня до ужаса. И также мне нравится быть напуганным чем-то необычным из-за перемен. Я эгоистичен и не прав, но делаю глубокий вдох, впуская запах Холланд в лёгкие, и закрываю глаза, расслабляясь в умиротворенности, что приносит её присутствие. Так я могу дурачить себя, что мой конечный результат не неизбежен.

— Доброе утро, — говорит она хрипло в мою грудь.

— Доброе.

— Я хочу мороженого.

Удивлённый смех срывается с моих губ, из-за чего голова Холланд подпрыгивает вверх и вниз из-за моего быстрого дыхания.

— Мороженое? На завтрак?

Она откидывает волосы с лица — требуется три взмаха, прежде чем мне удаётся увидеть её глаза.

— Почему нет? Это один из плюсов быть взрослым. Ты можешь есть на завтрак что-то необычное, и никто тебя не остановит, — Холланд улыбается, по-настоящему улыбается. Волосы беспорядочно связаны, щёки розовые после сна, глаза большие и светлые от озорства, и она крадет моё дыхание.

Ухмылка на моём лице исчезает, когда я прижимаю руки к её челюсти и притягиваю ближе к себе.

— Ты так невероятно красива, когда улыбаешься, − я грубо целую её, показывая, насколько великолепной считаю её.

Лицо Холланд ещё больше розовеет, когда я её отпускаю. Я наблюдаю, как она выпутывается из одеяла и спрыгивает с кровати, раздетая и чертовски сексуальная. Она подходит к холодильнику и достаёт из морозилки два с половиной килограмма шоколадного мороженого, берёт две миски и ложки с сушилки на столе, а затем прыгает рядом со мной на кровать.

Действуя быстро, она кладёт в каждую миску по большой ложке и предлагает одну мне.

— Ты никогда не говорил, кому продаёшь свои фото, — говорит Холланд, пробуя мороженое. Она сидит, прижимаясь спиной к стене, со скрещенными под собой ногами. — Эротические, — добавляет она.

Я вращаю ложку, прокручивая её в моём замёрзшем завтраке.

— В основном коллекционерам, — держа одной рукой миску, я вытягиваю её обнажённые ноги и скольжу пальцами по гладкой коже.

Она выгибает бровь.

— Люди коллекционируют фото обнажённых женщин?

Я останавливаюсь, теперь мои руки на её коленях.

— Да. Много людей. И прежде, чем ты спросишь, нет, они не все мужчины. На самом деле, я продал достаточно женщинам за эти годы.

— Ты делаешь выставки?

Я киваю, сжимая участок её ноги между коленом и бедром.

— Делал. Когда жил в Нью-Йорке, ежемесячно выставлял работы в галерее. Теперь большинство моих продаж онлайн.

— Ты жил в Нью-Йорке? — переспрашивает Холланд с любопытством.

— Некоторое время, — отвечаю, не предлагая большего, и хотя в её взгляде сквозит любопытство, она не настаивает на деталях. Я поднимаю руки вверх, перемещаясь всё ближе и ближе к месту, где мне хочется находиться.

— Ты спал со всеми своими моделями? — спрашивает она, слизывая остатки шоколада с ложки. Проклятье, это наталкивает меня на самые различные идеи.

— Ни с одной после тебя, ты и я.

Холланд запинается.

— С тех пор как мы были… с тех пор, как мы встретились. Но до этого?

— Нет, — отвечаю я медленно. — Не со всеми, — как только столовое серебро покидает её рот, я прижимаю к нему свои губы. Её холодный и сладкий язык скользит по моему. Я готов прекратить разговоры, но Холланд, которая, казалось, никогда много не говорила, очевидно, чувствует расположенность к беседе сегодняшним утром. Она отстраняется, проводя рукой по бицепсу.

— Я видела твою стену. Было много разных моделей.

— Да? — я сажусь на пятки, ожидая и гадая, к чему она клонит. Я так чертовски твёрд, что мои яйца начинают болеть.

— Так, сколько это — не со всеми?

Я наклоняю голову на бок, пытаясь прочесть выражение её лица.

— Почему?

Холланд снова скользит языком по ложке, и головка моего члена начинает болезненно покалывать.

— Ты можешь быть честным. Ты не заденешь моих чувств. Едва ли они у меня есть.

Я не уверен, на какое из предложений отвечать первым. Я бы охотнее притворился, что ничего из этого не слышал и просто связал её на кровати.

— Я трахнул много женщин за последние пятнадцать лет. Некоторые были моими моделями. Некоторых я встречал в клубах бондажа (прим. ред.: клубы рабства), — мой голос повышается с каждым предложением, и, кажется, я не могу его контролировать. — Были девушки, когда я учился в старшей школе. Ещё больше в колледже. Нескольких я снимал в баре или в супермаркете, или долбанной библиотеке. Я не знаю, почему ты вдруг захотела обо всём этом знать. Никто из них ничего не значил. Я не женился ни на одной из них.

Холланд приподнимает брови, скользя ложкой между губами, и я резко вздыхаю.

— Счастлива?

Она сужает глаза, теперь лишь одна бровь изогнута, но не отвечает.

— Количество не имеет чертового значения, — говорю я, теперь мой голос низкий и хриплый. — В любом случае ни одна из них не зацепила меня. Ни одна из них не проникла под мою кожу так, как ты, — я поднимаю ложку, мороженое сейчас больше жидкое, чем твёрдое. — Этот разговор окончен, и я бы не возражал, если бы мы никогда этого не обсуждали снова. Сейчас я собираюсь насладиться своим завтраком.

Переворачиваю ложку, позволяя холодному шоколаду капать на её бедро. Её ноги дёргаются, и Холланд прикусывает свою губу зубами, наблюдая за тем, как я прохожусь языком по её коже. Это чертовски сладко.

— Я просто хотела узнать, спал ли ты с женщинами, которые были похожи на меня, — шепчет Холланд, дрожа всем телом.

Я забираю из её рук практически пустую миску, ставя на полу рядом с кроватью, и толкаю Холланд, пока она не ложится на спину. Широко раздвигаю её ноги, располагаясь между ними.

— Нет, — говорю решительно. — Они никогда не были достаточно хороши. Они не были тобой, — снова наполнив ложку, я наклоняю её, позволяя мороженому капать на низ живота, и медленно опускаю вниз, пока капли не оказываются на киске. — Знаешь, большинство женщин, волновались бы по поводу числа, — добавляю я.

Она слегка пожимает плечами.

— Я не такая, как большинство женщин.

Наши глаза встречаются, когда я начинаю ласкать её плоть.

— Нет, — я выдыхаю напротив неё, соглашаясь, — ты не такая.

Закончив на этом, я провожу остаток утра, доедая своё растаявшее мороженое самым эротическим образом, который только мог придумать.

Холланд

Сижу в своей пустой квартире, и в ушах начинает стучать от окружающей тишины. Когда ты привыкать к шуму, тишина оглушает.

Сегодня первый день за всю неделю, когда я вдали от Дженсена. Это мой выбор, не его. В последнее время мы постоянно были с ним заняты — художественный музей, где Дженсен, словно маленький ребенок в зоопарке, взволнованно восхищался каждым экспонатом; парк, где мы гуляли, держась за руки, пока он делал фотографии; кино, где мы обнаружили взаимную любовь к нелепым комедиям; и наконец его спальня, где он разжёг огонь, распространившийся по моей крови. Он всё делал по-своему, и именно с ним я хотела находиться.

Подозреваю, этот мужчина пытается за мной ухаживать. И это работает. Сейчас я была бы с ним, если бы у меня не было столько дел.

Скоро наступит мой двадцать восьмой день рождения. Мне необходимо обновить знаки на машине и заняться делами, которые я откладывала, например, добраться до продуктового магазина и прачечной. Я охотнее предпочла бы компанию Дженсена, но мне не хочется, чтобы он делал нечто важное из моего дня рождения. Будет лучше, если он не узнает, что оно не за горами.

Одевшись в простой жёлтый сарафан, я завязываю волосы в небрежный пучок на макушке, надеваю пару сандалий и выхожу с сумкой в руке.

Это великолепный день. Приятны и солнечный. Звуки лета в воздухе заставляют меня чувствовать себя довольной из-за того, что я выбралась из квартиры. Газонокосилки работают, дети кричат, птицы чирикают. Это чертовски хороший день. Я выуживаю солнечные очки из сумочки и надеваю их.

Прошло некоторое время, с тех пор, как я водила свою машину. С недавних пор Дженсен взял на себя роль моего личного водителя. За исключением тех дней, когда он забирает меня после рабочей смены. Он всегда разрешает мне садиться за руль, когда мы едем к нему. Теперь, когда ночи тёплые, первое, что я делаю, когда сажусь к нему в машину — открываю люк и включаю музыку. Дженсен любит качать головой, будто думает, что я смешна, но предполагаю, что в глубине души ему нравится это. Иначе, почему он до сих пор позволяет мне водить?

Моя машина не доставляет такой радости. Она хорошая и всё такое, но я не ухаживала за ней после того, как покинула Калифорнию. Я не достаточно заботилась о себе, не говоря уже о машине.

Возможно, я заеду на автомойку по пути домой.

Подъезжаю к парковке и начинаю стонать, так как почти все места заняты. Это займет намного больше времени, чем я надеялась.

Зайдя внутрь, я иду по коридору и уже почти поворачиваюсь обратно, когда вижу два знакомых лица, стоящие в конце. Я не достаточно быстрая. Марго останавливает меня практически мгновенно.

— Холланд, что ты здесь делаешь?

— Ох, ну, знаешь, пришла сделать маникюр, — неловко шучу я. Перевожу взгляд на папу Дженсена, и допускаю мысль, что немного его побаиваюсь. Того, что он знает или думает, что знает обо мне.

— Как она выглядит? — спрашивает папа Марго, и его губы растягиваются в поддразнивающей улыбке.

— Лапочка, — отвечает ему Марго. — Честно говоря, она практически сияет.

Он кивает, тёплая ухмылка появляется на его лице.

— Я говорю тебе, Марго, у нас Пэйнов, есть это влияние на людей. Ты не знаешь, что упускаешь.

Щёки Марго заметно краснеют.

— Прекрати, Уолт.

Отец Дженсена наклоняется, будто делится со мной секретом, хотя не понижает голос.

— Думаю, я начинаю её утомлять.

Я смеюсь, и Марго закатывает глаза. Очередь продвигается, и мы движемся вместе с ней.

— Мы получаем знаки на его машину, — продолжает Марго, пытаясь завязать разговор, как я предполагаю, или просто хочет сменить тему разговора.

Папа Дженсена усмехается.

— Я даже не могу управлять этой чёртовой штукой, а они всё ещё заставляют меня обновлять знаки.

— Я вожу её, — заявляет Марго, и по тону её голоса, похоже, не в первый раз. — Или, может, ты хочешь, чтобы я прекратила бегать вокруг тебя?

Он посылает ей гримасу, и она делает то же самое в ответ. И хотя отец Дженсена не может этого видеть, он хихикает так, будто всё видит.

— Мы собираемся перекусить тут рядом, когда закончим здесь, — говорит папа. — Присоединяйся к нам.

— Ох, я...

— Я настаиваю, — добавляет он твёрдо, напоминая мне своего сына, а также дочь.

— Ты можешь с таким же успехом сдаться. Он настойчивый и упрямый.

Примерно час спустя, мы сидим в кабинке закусочной, прилегающей к DMV (прим. ред.: Department of Motor Vehicles — Департамент штата по регистрации транспортных средств). По мне стекают капельки пота, потому что в этом ресторане нет кондиционера, и ещё потому что я нервничаю, ожидая сверхъестественной силы восприятия отца Дженсена. Если он снова начнёт меня читать, я уйду. Я решила это пятьдесят пять минут назад, когда он вынудил меня согласиться на ланч.

— Чувак, это место — дыра, — произносит он, барабаня ладонями по пластиковой столешнице.

— Ты его выбрал, — решительно ворчит Марго.

— Откуда вы знаете? — спрашиваю я с любопытством. Не знаю, грубо ли спрашивать об этом или нет. Мне так давно не приходилось беспокоиться о своём воспитании, что я немного позабыла манеры.

— Дешёвые столы, — просто говорит он, сжимая кулак и стуча костяшками. — Воздух плотный от сала. Мои туфли прилипают к полу. Я чувствую запах сигаретного дыма за спиной — вероятно, официантка сделала несколько затяжек в туалете — который отличается от дыма, исходящего от подгоревших яиц на кухне. Виниловые сиденья потрескались в хлам и впиваются мне в зад. И здесь нет кондиционера.

— Вау, — выдыхаю я, всерьёз впечатлена. Всё, что приметила я — это нехватку воздуха и плохой декор.

Он усмехается, выглядя в точности, как Дженсен, когда тот становится дерзким.

— Это дар слепого.

— Как вы это делаете? — спрашиваю я мягко. — Принимаете всё спокойно и легко? Это так сильно давит на Дженсена, но у вас, кажется… всё хорошо с этим.

У него появляется складка между бровями, и он немного наклоняется голову набок.

— Он сказал тебе? — папа кажется удивлённым, и я не могу понять почему.

— Да, пигментный ретинит, правильно?

Он кивает, его глаза светятся. Его адамово яблоко поднимается и опадает, когда он резко сглатывает. Ставит локти на стол и приближает своё лицо к моему.

— Как он справляется? — спрашивает он, весь его обычный юмор и поддразнивание пропадают. Его напряжение вызывает нервную дрожь в моём желудке.

Официантка останавливается возле нашего столика, щёлкая жвачкой, и разговор откладывается, пока мы делаем заказ. Но как только она уходит, и раздаются её шаги, сопровождающиеся звуком прилипания к полу, отец Дженсена снова наклоняется ко мне.

— Мне всегда было легко принять то, что однажды я буду слепым. Я наблюдал, как мой отец проходил через это, и его отец до него, и я усвоил, что делать, а чего не делать, — он сокрушенно пожимает плечами, и всё, что я могу сделать, это уставиться на него. Моя кровь холодеет, когда я прокручиваю в голове его слова, пытаясь понять их смысл.

Я наблюдал, как мой отец проходил через это, и его отец до него.

— Это полная хрень, но всё так, как есть, — продолжает он, сжимая и разжимая кулаки. — Думаю, я просто надеялся, что он увидит это. Дженсен наблюдал за мной, и знает, как я ценил своё зрение, пока оно у меня было, но моя жизнь не закончилась вместе с потерей зрения. Я всё ещё я. И когда придёт его время, он останется тем же, но только если отпустит свой гнев, — папа грустно качает головой. — Он просто такой ожесточённый. И вот что его погубит. Не болезнь.

Я делаю судорожный вдох и прижимаю пальцы ко лбу. Они ощущаются ледяными на моей разгорячённой коже. В голове так много мыслей, что трудно сосредоточиться на какой-то одной. Всё становится на свои места. Щёлк, щёлк, щёлк, в нужном порядке. Настоящая причина, скрывающаяся за скопофилией Дженсена, почему он не любит водить ночью, почему он так уверен, что Саммер не дочь его отца — потому что она не страдает потребностью контролировать… Список можно продолжать, и я осознаю, что я единственная, кто был слеп всё это время.

— Это генетическое, — выдыхаю я, наконец, понимая.

Папины брови сходятся вместе, снова морща кожу на лбу.

— Я думал... ты сказала, он тебе рассказал?

Я слабо улыбаюсь, хоть он и не может этого видеть.

— Он сказал мне о вас, — объясняю я, мой голос надламывается. — Он никогда… — я замолкаю, качая головой. — Я не знала, что он тоже теряет зрение.

Дженсен

Когда звенит звонок, я не ожидаю увидеть по ту сторону двери Холланд. Она говорила, что мы не увидимся сегодня целый день. Я не ярый поклонник сюрпризов, но такие, думаю, привыкну получать.

Она берёт меня за руку и тянет за собой, целенаправленно двигаясь в сторону спальни. Холланд не говорит ни слова, но её намерения достаточно ясны. Я определённо могу к этому привыкнуть.

Она подводит меня к кровати и толкает в грудь. Я ухмыляюсь ей, в душе радуясь происходящему. Я легко поддаюсь и сажусь, наблюдая за тем, как она снимает своё жёлтое платье через голову. Чертовски красивое платье, но ещё лучше, когда оно на моём полу. Холланд не надела под него лифчик, и я нахожу это горячим, как ад. Следом она снимает трусики и тянется ко мне, не теряя времени. Я помогаю ей стянуть мою футболку. Она снова меня толкает, указывая лечь на спину.

Думаю, мне нравится эта доминирующая сторона Холланд.

Она наклоняется и дёргает мои штаны, и я поднимаю свой зад, позволяя ей раздеть меня догола. Мой член такой твёрдый, что болит от жажды освобождения. Я готов, чтобы она взобралась и облегчила боль, но вместо этого, она обходит кровать с другой стороны и открывает мою тумбочку.

Четыре короткие верёвки приземляются на кровать — те же самые я пару раз использовал на ней. Выражение лица Холланд смертельно серьёзное, когда она привязывает мои лодыжки к столбикам, и я контролирую себя, сдерживая смех. Также я не говорю, что её узлы дерьмовые. У Холланд есть цель, и я не собираюсь стоять у неё на пути.

Она взбирается на меня, оседлав мои бедра, и по одному привязывает мои запястья. Мой член дёргается, упираясь в её ягодицы, в предвкушении, а яйца сжимаются.

Слегка потянув и убеждаясь, что я надёжно привязан, Холланд наклоняется вперёд и достаёт шарф, которым я завязывал ей глаза несколько раз. Я могу справиться с верёвками, у меня нет возражений, против невозможности двигаться, но мне нужно иметь способность видеть.

— Нет, — хриплю я, наклоняя голову и покусывая её грудь. — Никаких повязок.

— Да, — говорит она упрямо. — Я всё время надевала её для тебя.

Это обоснованный аргумент. Так и есть. Но она понятия не имеет, о чём меня просит. А я не готов ей это объяснять. Я в отчаянии вздыхаю. Всё внутри меня борется, умоляя отклонить её просьбу. Мой пульс бешено бьётся, а лоб покрывается капельками пота, когда я неохотно сдаюсь, порывисто кивая в согласии.

Холланд скользит шарфом по моим глазам, погружая меня во тьму. Я тяжело сглатываю. Мои мышцы непроизвольно напрягаются. Её вес смещается, оставляя меня, и я быстро решаю, что не люблю находиться один в неведении и ожидании. Я не знаю, смогу ли сделать это.

Блядь, я не хочу делать этого.

Для неё. Я должен сделать это для неё.

Моё дыхание быстрое, слишком быстрое. Я пытаюсь его замедлить. Пытаюсь сконцентрироваться на том, чтобы мой член был твёрдым.

Лежу абсолютно спокойно, ожидая её следующего шага. Проходят несколько долгих секунд, и я начинаю слишком нервничать, чтобы выдержать это. Натягиваю верёвки, проверяя их прочность, когда слышу лёгкие движения — шаги по деревянному полу, когда она приближается. Мгновение спустя, что-то невероятно холодное скользит вниз по центру моей груди. Я шиплю сквозь зубы, возбужденный и испытывающий неудобство одновременно.

Это работает. Пока она прикасается ко мне, думаю, могу с этим справиться.

Холланд продолжает скользить по моей коже, оставляя холодные следы. Мой член дёргается в ожидании, когда она приближается всё ближе и ближе. Затем всё исчезает так же внезапно, как и прикоснулось ко мне. Я улавливаю лёгкий скрипящий звук и на какой-то миг полностью сбит с толку, что для меня хорошо. Это удерживает мой мозг от паники. Жар и холод окружают головку моего члена, что-то нежное и твёрдое касается чувствительной плоти.

Лёд. Это лёд, наполовину разжёванный у Холланд во рту. Святое дерьмо, мне это нравится. Она засасывает меня глубже, проходясь по всей длине языком, и окружает мою эрекцию своим одновременно горячим и холодным ртом.

К чёрту, мне не нравится это. Я, блядь, это люблю.

Холланд продолжает работать надо мной ртом, сжимая всё ещё холодными ото льда пальцами мои яйца. Она растирает и массирует. И я так ясно слышу чувственные звуки её усилий. Холланд не останавливается, пока её ротик не становится снова полностью тёплым, и когда она отстраняется, я надеюсь, что только для того, чтобы взять ещё льда. Эти ощущения отличны от всего, что я испытывал раньше.

— Ты очень хорошо вёл себя, — шепчет она.

Я озорно ей улыбаюсь.

— Ты должна вознаградить меня.

Её сладкий смех заполняет комнату, и мне хочется впитать его в кожу, позволить ему плавать по моим венам.

— Возможно, я просто расслаблюсь и немного поглазею на тебя, — предлагает Холланд, её голос дерзкий и сексуальный.

— Я отшлёпаю твою чёртову задницу, если ты оставишь меня здесь слишком надолго, — это не пустая угроза. Я, блядь, это сделаю. Она понятия не имеет, через что я прохожу ради неё.

— Как? — выдыхает она. — Ты связан.

— Я не буду в таком положении вечность, — указываю я.

Она цокает языком.

— Полагаю, ты прав. Но я не могу решить, что хочу делать с тобой дальше, — я улавливаю стук её ногтей по чему-то твёрдому. Возможно, изголовью кровати. Она щёлкает пальцами. — Я знаю. Почему бы нам не сыграть в игру?

Я кручу прикреплёнными руками.

— Я в твоей власти, — напоминаю ей, моё сердце бешено стучит, больше от возбуждения, чем от тревоги.

— Я буду давать тебе что-нибудь понюхать, и, если ты сможешь угадать что это, я позволю тебе это съесть.

Я озорно улыбаюсь.

— По рукам.

Кровать прогибается под весом Холланд, когда она двигается, и у меня практически текут слюни. Что-то касается кончика моего носа, заставляя меня подскочить. Я моментально узнаю сладкий аромат.

— Вишня Мараскино.

— Очень хорошо, — улыбка ясно читается в её голосе. Она прикладывает вишню к моим губам, и я открываю рот. Холланд толкает её внутрь, касаясь пальцами языка, и аромат её кожи опьяняет.

— Ещё?

Я киваю и улыбаюсь, пока жую.

— Я умираю от голода. Дай мне что-нибудь немного более… удовлетворяющее в этот раз, — похотливо отвечаю я.

Холланд заставляет меня ждать. Мои органы чувств находятся в гипернапряжении. Я замечаю вещи, на которые, думаю, не обратил бы внимания в другой ситуации. Мой отец говорил об этом раньше — его слепые сверхспособности. Матрас прогибается, когда Холланд придвигается ближе ко мне, моё тело покачивается от её движений.

— Скажи мне что это, и ты это получишь.

Я глубоко вдыхаю, мгновенно распознавая запах Холланд, будто он часть меня. Рык, полный наслаждения, вырывается из моей груди. Я чувствую, как капелька влаги выступает на кончике моего члена.

— Спасибо, блядь, — выдыхаю я. — Это аромат рая. Теперь забирайся на моё лицо, чтобы я мог вкусить тебя.

Натягиваю руками верёвки, чертовски желая просто схватить её и прижать её киску к моему рту. Но я подавляю эту жажду. Сегодня шоу Холланд, и она единственная чёртова звезда.

Наконец она располагается надо мной, опуская свой нежный холмик к моим губам. Изголодавшись, я жадно поглощаю её. В такой позиции я глубоко проникаю в её вход и полностью всасываю в рот клитор, окружая каждый её дюйм. Даже когда Холланд кончает на мой язык, и звуки её восторга эхом отражаются в комнате, я продолжаю лизать, желая большего.

Снова из-за связанных рук я остаюсь опустошённым, не в состоянии удержать Холланд около себя. Она ускользает, и я недовольно стону. Я, чёрт подери, не закончил.

Её соки на моём лице, горячие и липкие. Провожу языком по губам, смакуя, и гадаю, что ещё она для меня приберегла.

Холланд трётся губами о мою шею, и я резко вздрагиваю. Она прокладывает вниз дорожку поцелуев, кончиком языка дразня мой сосок. Он твердеет для неё так же легко, как мой член, и Холланд кусает его. Я втягиваю воздух, тщательно сдерживая себя, чтобы не кончить до того, как окажусь в ней.

Я люблю слушать звуки каждого её поцелуя. Её вдохи. Выдохи. То, как она мурлычет от удовольствия. Каждое движение её губ и усиливающиеся покусывания. Как бы мне хотелось прикоснуться к ней. Почувствовать своими пальцами, насколько она влажная. Если бы я мог, то погрузил бы в неё три прямо сейчас.

Продолжая целовать моё тело, Холланд медленно взбирается на меня. В мучительном ритме она скользит своей киской вверх и вниз по моей длине, но не впускает в себя. Я начинаю толкаться бёдрами вверх в поисках входа. Я сейчас как никогда близок к мольбе. Я так отчаянно её хочу. Нуждаюсь в ней. Мне хочется вырваться из этих верёвок и схватить её. Наказать за то, что дразнит меня.

— Дженсен, — она стонет моё имя, крепко хватая мой член и направляя в себя. Я задыхаюсь в удовлетворении. Все её пытки стоили этого. Каждая секунда жестоко затянувшегося ожидания. Ритм Холланд быстрый, почти бешеный, будто она измучила себя так же сильно, как и меня. Её центр сокращается, сжимая меня, и я кончаю в неё сильнее, чем когда-либо.

Холланд падает на мою грудь, тяжело и быстро дыша. Она стягивает повязку с моего лица и встречается со мной глазами.

— Вот на что это может быть похоже, — задыхаясь, говорит она. — Каждый раз может быть таким. Тебе не нужны глаза, чтобы познать что-то прекрасное.

Холланд

Расслабленное, удовлетворенное выражение лица Дженсена меняется с невероятной скоростью, становясь сначала смущённым и шокированным, потом взволнованным, и, наконец, искажается в ярости.

— Развяжи меня, — требует он.

— Я не могу представить, через что ты проходишь, но...

— Развяжи меня, Холланд. СЕЙЧАС.

Я скатываюсь с него, ярость исходит от него с такой силой, что я чувствую, как вибрируют его мышцы. Дженсен никогда по-настоящему не пугал меня, возможно, потому что раньше я была слишком беззаботной, чтобы быть напуганной, но сейчас я боюсь.

Боюсь, что зашла слишком далеко. Боюсь, что перешагнула грань дозволенного, будучи его половой партнёршей. Боюсь, что позволила себе заботиться о нём слишком сильно. Боюсь, что всё это было напрасно.

Я колеблюсь слишком долго, приводя Дженсена в ещё большую ярость. Каждый мускул, каждая напряжённая жила на его руках, плечах и в области затылка вздувается и выпирает, увеличиваясь от каждого его движения, когда он дёргает верёвки. Изголовье кровати скрипит, сопротивляясь, и дерево сдаётся под давлением. Один столбик кровати ломается пополам, как ветка. Я вздрагиваю, когда звук громко рикошетит от стен.

Дженсен использует свободную руку и без промедления освобождает вторую. Он наклоняется вперёд, его глаза превращаются в узкие щёлки, после усилий с верёвками. Я, прибывая всё ещё в шоке, стою, как замороженная, у кровати. Мои ноги как желе, а колени грозятся сдаться.

Освободившись, Дженсен не говорит ни слова, но ему и не нужно. Его гнев настолько силён, что воздух вокруг нас становится плотным. Он подхватывает с пола моё платье и швыряет его в мою сторону. Оно бьётся прямо о мою грудь и падает на пол. Мои движения замедленные, я до сих пор в шоке — от него, от себя и от моих действий, которые привели к его ответной реакции. От всего этого.

Впиваюсь взглядом Дженсену в спину, наблюдая, как он быстро засовывает ноги в джинсы. Звук застёгивающейся молнии громко раздаётся в раскалённой тишине, выдергивая меня из ступора. Я кое-как одеваюсь, не желая быть раздетой, когда он, наконец, скажет то, что так явно вертится на кончике его языка.

Мой желудок болезненно сжимается, когда наши глаза встречаются. Не потому, что его глаза наполнены гневом, я готова к этому, а потому что то, как он смотрит на меня, намного хуже.