Часть четвертая Принц-в-чулане

Все красоты мира можно найти в землях Халендии. С востока до запада простираются бескрайние степи, словно предназначенные для того, чтобы по ним ступали сами боги. От клубящихся вершин Саванов до густых лесов Приоблачья и, наконец, до плодородных равнин Тучноземья. И все же самым чудесным является город, вокруг которого вращается эта страна и весь мир, великолепная, блистательная Азантийя.

Выдержка из восьмидесятитомного трактата Лиррасты «Постижение географики»

Глава 11

Издав стон, сын его величества короля проснулся среди вшей и зловония собственной блевотины. Вдалеке на холмах Азантийи прозвонил колокол, возвещающий рассвет. Ему откликнулись звоном одна колокольня за другой, всего шесть, расставленные по вершинам звездообразной крепостной стены Вышнего Оплота.

Принц попытался заткнуть уши худенькой подушкой, спасаясь от звуков нового дня, однако от шума у него все равно гудел череп и ныли зубы. Желудок недовольно заурчал, угрожая исторгнуть желчь. Принц сглотнул ее, но только после того, как громко рыгнул.

Наконец над Бухтой Обещаний раскатились последние отголоски утреннего трезвона, и колокола милосердно умолкли.

– Так-то лучше. – Принц Канте обвел взглядом комнату с закрытым ставнями окном, погруженную в полумрак.

Закрыв глаза, он попытался вспомнить, где находится. В воздухе чувствовался запах пота, мочи, прокисшего пива и его собственных испражнений. Сквозь щели в полу снизу проникал аппетитный аромат шипящего на жаровне жира. Из кухни доносился звон горшков, перемежающийся с раздраженным ревом хозяина корчмы.

«Ах да…»

Принц смутно вспомнил деревянную вывеску с нарисованным рыцарем в доспехах, поднявшим к губам меч. «Острие клинка». Давным-давно кто-то превратил меч в торчащий половой член, и с тех пор никто не удосужился исправить похабщину. Развеселившись таким художеством, Канте не смог пройти мимо. Насколько он помнил, это заведение стало третьим из тех, что он почтил своим высочайшим присутствием. Хотя настоящего имени нигде не называл. Как обычно, он был в простом грубом плаще, скрывающем его благородное происхождение.

Канте уселся в койке, затем передумал было, но не стал ложиться снова. Он сбросил босые ноги на пол, гадая, куда подевались штаны. Принц почесал свою промежность, попытавшись выковырять пару присосавшихся вшей. Эта битва заранее была обречена на поражение. Победу тут поможет одержать только горячая ванна с щёлоколистом.

Снова застонав, принц встал и распахнул ставню над раковиной, впуская в комнату свежий воздух. Яркий свет обжег ему глаза, но он воспринял это как справедливое наказание. Уже было жарко. На лазурном небе лишь на востоке виднелись полоски розовых огненных облаков. Напротив, далеко на западе у горизонта толпились грозовые тучи. Принесенные со стороны моря, они сейчас висели над хлебными полями на дальнем берегу реки Таллак, неумолимо надвигаясь на город.

Канте попытался представить себе две небесные реки, о которых ему рассказывал алхимик Фрелль. Ученый утверждал, что текущая по небу горячая река несет огненный жар с выжженной солнцем половины Урта на другую половину, покрытую вечными льдами, после чего, немного остыв, возвращается назад, опустившись ниже к суше и морю, в обратном направлении, с запада на восток. Считалось, что эти две реки, извечно текущие в противоположные стороны, благословили Венец климатом, пригодным для жизни. Иеромонахи верили, что за этим стоят два бога, огненный Гадисс и ледяной великан Мадисс, своими дуновениями гоняющие реки по небу, но Фрелль и его собратья утверждали, что это обусловлено естественным движением огня и льда. Неумолимые споры раздирали надвое девятую террасу Тайнохолма.

Принц вздохнул. Все это его нисколько не интересовало – хотя должно было бы интересовать. Сам он меньше чем через двунеделье должен был подняться на девятый уровень. Канте ничем не заслужил эту почесть – но он был королевским сыном. Совет Восьми не мог отказать ему в Восхождении.

А до тех пор принц намеревался насладиться последними днями летних каникул, вкушая свободу. Разумеется, ему не требовались оправдания, чтобы предаваться разгулу. К настоящему времени репутация Канте была известна всем. Принц по праву заслужил множество прозвищ, которые произносились в кабаках презрительным шепотом, когда он переодетый сидел за кружкой пива: Принц-пропойца, Вдрызг, Его Ничтожество. Однако самым точным оскорблением было просто Принц-в-чулане. Единственным назначением Канте было существовать про запас, на тот случай если его старший брат-близнец умрет. Покоиться на полке: вдруг когда-либо понадобится.

Принц огляделся по сторонам в поисках штанов. Найдя их скомканными в углу, быстро натянул. Канте нисколько не стыдился этих оскорбительных сплетен, заслужив их сполна. Если честно, он поступал так сознательно. Как младший из двух сыновей короля, он никогда не взойдет на престол. Посему Канте прекрасно играл свою роль. Чем ниже опускался он сам, тем ярче сиял его брат-близнец.

«Это меньшее, что я могу для тебя сделать, дорогой братец Микейн!»

Оскалившись, принц продолжил одеваться. Прыгая на одной ноге, он натянул на другую сапог. «Пожалуй, напрасно я задержался в материнском чреве!» Микейн, отпихнув его в сторону, выбрался раньше, с первым же вдохом захватив выгодное местечко. Судьба предопределила ему занять престол, и его с младенчества холили и лелеяли. В возрасте семи лет Микейн был отдан в Легионарий на территории замка. На протяжении восьми лет его обучали военному делу и обращению с оружием, готовя стать будущим властителем Азантийи.

Напротив, Канте запихнули в Вышний Оплот, в школу Тайнохолм. В чем не было ничего неожиданного. В королевских семействах Азантийи близнецы рождались часто, иногда с одинаковыми лицами, иногда не похожие друг на друга. Микейн был словно высечен из белого известняка, унаследовав отцовскую внешность, в том числе светлые вьющиеся волосы и небесно-голубые глаза. Девушки – и многие женщины – замирали от восторга, когда он проходил мимо, особенно если учесть, что годы, проведенные в Легионарии, покрыли его тело слоем крепких мышц. Которые, впрочем, не оставались без дела. Очень часто Микейн по вечерам занимался с различным оружием в зале удовольствий Вышнего.

Ничего этого нельзя было сказать про жизнь Канте. Как младшему сыну, ему запрещалось прикасаться к мечам. Кроме того, если не считать одну торопливую, постыдную, суетливую попытку, он оставался девственником. Тут свою роль играло и то, что подобные наслаждения в Тайнохолме строго запрещались – а Канте, в отличие от старшего брата, определенно не пробуждал в женщинах вожделения.

В то время как Микейн был храбрым и имел светлую голову, Канте пошел в свою покойную мать. Кожа его имела цвет полированного эбенового дерева, волосы были черными как смоль, а глаза обладали грязно-серым оттенком грозовых туч. И вел себя он гораздо тише, как мать, предпочитая свое собственное общество.

Поскольку Канте было запрещено обращаться с мечом, он увлекся охотничьим луком, и отец даже поддержал его в этом начинании. За многие столетия правления династии королевство Халендия прочно укрепилось на просторах северного Венца. И расширению своих владений оно было обязано не столько мечам и боевым кораблям, сколько плугу, серпу и плотницкому топору. Освоение диких мест имело такое же большое значение, как строительство замков и укрепление крепостных стен. Природа была ничуть не менее грозным противником, чем вражеские полчища.

Итак, как только выдавалось свободное время, Канте отправлялся в холмы и леса Тучноземья охотиться, оттачивая не только меткость, но и умение выслеживать добычу. Он мечтал о том, чтобы как-нибудь взобраться на скалы Кручи и достигнуть окутанных туманной дымкой лесов Приоблачья – и, может быть, даже густолесых высокогорных Саванов Далаледы, отправиться куда дерзали немногие, а возвращались единицы.

«Но такому, скорее всего, никогда не суждено случиться».

Больше того, в последнее время, по мере того как Канте взбирался все выше по террасам Тайнохолма, сбежать на природу становилось все труднее и труднее. Бо`льшую часть свободы отнимали занятия. Из-за того что школа держала его взаперти в Азантийи, принц начинал все сильнее ненавидеть учебу. Чтобы хоть как-то это компенсировать, он нашел себе новое развлечение. Канте обнаружил, что можно без труда сбежать и на дно стакана.

Вот как он оказался здесь, одолеваемый вшами, с раскалывающейся головой.

Кое-как одевшись, принц накинул на тощие плечи вытертый плащ и спрятал лицо под капюшоном. Выйдя из комнаты, он спустился по кривой лестнице с несколькими расшатанными ступеньками и оказался в общем зале корчмы. Несколько рыбаков сидели за столом рядом с кухней, рассчитывая на то, что у них будет самая горячая похлебка.

Хозяин корчмы протер грязной тряпкой дубовую стойку.

– Как насчет того, чтобы немного подкрепиться? – окликнул он принца. – Есть овсянка с вареным буйволовым окороком.

Канте застонал.

– Как бы соблазнительно это ни звучало, я, пожалуй, откланяюсь. – Достав кошель, он, порывшись, выудил из него серебряный полуэйри и бросил его хозяину. Монета упала на стол, и хозяин накрыл ее тряпкой. – Спасибо за кров.

– Этого больше чем нужно, парень, – с непривычной для себя откровенностью сказал хозяин. – Даже слишком.

– Ха! – Канте положил руку на живот. – Но ты еще не видел, в каком состоянии комната, где я ночевал.

Рыбаки понимающе усмехнулись.

– Жри до отвала, парниша, пока можешь, – окликнул принца один из них, обгладывая кость. Похоже, больше каши попало ему на бороду, чем в пищевод. – Приближается праздник сына владыки, и Вышний высосет из нас, из Понизовья, все соки.

– Вот подождите, – зловещим тоном добавил другой, – все наши бочонки с лучшим вином заберут в зáмок!

– А нам оставят осадки и объедки! – подхватил третий.

Грузный мужчина с бородой в овсянке выплюнул на блюдо кость.

– Потому что все вы знаете, кто там самый главный пьяница! – Он толкнул локтем своего соседа. – Вдрызг!

Все рассмеялись.

– Его Ничтожество не сильно радуется, видать! – заключил второй.

– Что правда, то правда, – угрюмо подтвердил Канте.

– Тогда как его жилистый братишка на шаг ближе к престолу. – Борода-в-овсянке толкнул локтем другого соседа. – Особенно если учесть, что эта девица из дома Каркасса, по слухам, уже носит кого-то в подоле!

Снова грянул взрыв хохота.

Невесело махнув рукой, Канте оставил рыбаков веселиться и вышел на улицу. Подняв взгляд на солнце, он мысленно проклял Отца Сверху. На западе прогромыхал гром, словно коря его за святотатство.

Принц выругался вполголоса.

Похоже, Принц-в-чулане ни у кого не вызывает симпатий.

«И меньше всего у меня самого».

Застонав, Канте прикрыл глаза ладонью и обратил взор из Понизовья на сияющий Венец Вышнего Оплота. Ему еще предстоял долгий путь пешком до дортуара в Тайнохолме.

Опустив голову, принц ниже натянул капюшон, скрывая свое лицо от Отца Сверху. К несчастью, солнечный свет был меньшей из его забот. Каждый шаг отзывался в голове тупой болью. Яркие блики в стеклах окон резали ему взор.

Шатаясь, Канте брел вперед, то и дело прислоняясь к стенам, стараясь удержать в желудке его содержимое. Переходя узкую улочку, он едва не упал. Его подхватила чья-то рука, помогая удержаться на ногах.

– Премного благодарен, – пробормотал Канте.

Но только тотчас же эта самая рука выдернула его с улицы в темный переулок. Сразу же его схватили другие руки. Принц увидел троицу разбойников в темных плащах. Его охватила паника. Он мысленно выругал себя за потерю бдительности – что в Понизовье было недопустимой оплошностью даже при свете дня.

Приставленное к груди острие кинжала наглядно подчеркнуло то, насколько непростительной ошибкой была потеря осторожности.

– Только пикни – и ты умрешь! – предостерег принца зловещий шепот. Его увлекли вглубь переулка.

Канте вспомнил свой тяжелый кошель, серебряный полуэйри, щедро брошенный хозяину трактира. Напрасно он так беспечно обращался со своими монетами. В Понизовье щедрость редко вознаграждается.

– Похоже, мы поймали Принца-в-чулане! – прошипел один из разбойников.

Канте напрягся. Он уже нащупал свой кошель, готовый расстаться с его содержимым, но теперь до него дошло, что сегодня медные пинчи и серебряные эйри не купят ему свободу. Даже никчемный Принц-пропойца стоил больше горсти серебра.

Чувствуя, как голова у него пошла кругом, Канте натужно засмеялся. Пошатнувшись, он повалился на грабителя с кинжалом.

– Вы… вы думаете… только потому, что я такой красивый и смуглый… я принц?

Он презрительно фыркнул.

Второй разбойник склонился к нему так, что они оказались нос к носу. Канте в лицо ударил смрад перегара и гнилых зубов.

– Фент, ты уверен, что это он?

Увидев свой шанс, принц применил свое единственное оружие. Расслабив желудок, он извергнул мощную струю рвоты. Зловонное месиво попало разбойнику прямо в лицо.

Взревев, тот отшатнулся назад, протирая глаза.

Воспользовавшись мгновением шока, Канте обрушил каблук своего сапога на ногу другому похитителю. Разбойник взвыл от боли, и принц освободился от его хватки. Кинжал вспорол его плащ, однако лезвие не дошло до плоти. Лягнув ногой, Канте попал третьему разбойнику в грудь, с силой отшвырнув его в стену.

Не дожидаясь, пока грабители опомнятся, принц выбежал на улицу, мысленно благодаря следопыта из Приоблачья, который научил его, как охотиться, как обращаться с луком и, что самое важное, как вести себя в опасности, когда охотник становится добычей. «Порой бегство – лучшее оружие», – крепко вдолбил в Канте Бре’бран.

Воспользовавшись усвоенным уроком, Канте выбежал на залитую солнцем улицу. Наткнувшись на прохожих, он выбил из рук какой-то женщины сверток.

– Прошу прощения! – пробормотал принц, не останавливаясь.

Добежав до первого перекрестка, он свернул на другую улицу, мысленно давая себе зарок: «В будущем быть осторожнее – и скупее».

* * *

Учащенно дыша, Канте заткнул уши, спасаясь от звона следующего колокола. Ему показалось, будто неумолимая бронза грохочет прямо у него в черепной коробке.

Пережидая гул, принц забился в полумрак прохода, ведущего сквозь Штормовую стену. Прижавшись к стене, сложенной из здоровенных кирпичей, он оглянулся назад в поисках погони.

Когда-то эти мощные стены толщиной в сажень обозначали внешние границы Азантийи, на протяжении тысячелетий оберегая город от свирепых штормов, бушевавших в Бухте Обещаний. Но эти укрепления защищали город не только от непогоды. Еще в стародавние времена на огромной территории твердыни были устроены арсеналы и казармы, наружные стены были испещрены бойницами. Бесчисленное количество раз вражеские полчища разбивались о неприступные стены крепости – и вот уже на протяжении нескольких столетий никто не дерзал подступиться к Азантийи.

Хотя если слухи о грядущей войне не были беспочвенными, этим стенам вскоре, возможно, предстояло снова выдержать испытание. На всем протяжении южной границы участились вооруженные столкновения. Нападения на торговые корабли королевства происходили постоянно.

Когда трезвон закончился, Канте продолжил путь по проходу и вышел с противоположной стороны, оставив позади Понизовье и – хотелось надеяться – троих разбойников. И все же принц по-прежнему с опаской озирался по сторонам.

По прошествии многих столетий Азантийя больше не могла уже оставаться в тесных границах Штормовой стены. Город разросся во все стороны, в том числе и в бухту. Новые постройки возводились на полях плотного ила, отчего портовые сооружения приходилось относить все дальше от города.

К несчастью, штормы продолжали случаться с пугающей регулярностью.

Вот и сейчас, словно напоминая об этом, прогромыхал раскат грома.

Раскинувшееся за пределами городских стен Понизовье постоянно подвергалось опустошительным наводнениям, убогие строения нередко затапливались или смывались. Но быстро восстанавливались. Шутили, что Понизовье такое же непостоянное, как погода. Карты местности составлялись в основном по наитию, а не по путеводу или секстонту – и чернил на них особо не тратили.

Пройдя за Штормовую стену, Канте оказался собственно в городе, известном под названием Среднеград. Под защитой массивных укреплений здания росли вверх, некоторые поднимались до середины крепостных стен. Многие строения возводились на прежних фундаментах, одна династия оказывалась погребена под другой, они наслаивались друг на друга подобно страницам книги – история, записанная в камне.

В Среднеграде также были сосредоточены главные богатства города, стекающиеся со всех сторон: с многочисленных ферм окрестного Тучноземья, из каменоломен и рудников Гулд’Гула на востоке, с пастбищ Аглероларпока на западе. Все это проходило через Понизовье, затем через Среднеград и, наконец, попадало в Вышний Оплот, цитадель на холме в самом центре Азантийи.

Канте продолжал свой путь, и кишащие мухами мясные лавки у самых крепостных стен сменялись трактирами, портновскими и сапожными мастерскими, а затем появились и ювелирные мастерские, а также ломбарды. Окна домов были украшены горшочками с цветами. Все чаще встречались садики с пахучими растениями, обнесенные коваными оградами. На такой высоте в воздухе чувствовался запах соли, принесенной ветрами, которые постоянно дули со стороны бухты, прогоняя смрад и зловоние Понизовья.

Оглянувшись напоследок по сторонам, принц наконец позволил своему сердцу успокоиться, уверенный в том, что ему удалось оторваться от разбойников. Он продолжил путь наверх, пробираясь сквозь сгущающуюся толпу. Тележки и повозки с впряженными в них низкорослыми пони и буйволами со спиленными рогами, нескончаемая кровь города, заполняли улицы и переулки.

Позади раздался резкий оклик, сопровождаемый щелчком кнута.

– Эй ты, посторонись!

Канте едва успел отскочить в сторону, пропуская здоровенную повозку, груженную в два ряда бочками с вином, которая направлялась к сиянию Серебряных Врат, ведущих в Вышний. Проводив взглядом повозку, принц вспомнил слова рыбаков в «Острие клинка».

«Похоже, эти ребята не зря беспокоились насчет своей выпивки».

Также Канте обратил внимание на то, что улицы в верхней части города были украшены сотнями стягов с гербами дома Массиф: черной короной на фоне шести лучей золотого солнца. На самом деле стены Вышнего в плане напоминали солнце с герба, поскольку были возведены, когда династия, представителем которой являлся Канте, четыреста шестнадцать лет назад получила королевский престол.

«Да здравствует наше правление! – с горечью подумал принц. – Хотя сам я никогда не взойду на престол – да и не хочу».

И все-таки он ощутил укол сожаления. Прежде Канте, соскучившись, частенько возвращался в свои покои в Вышнем. Это был единственный дом, который у него когда-либо был. В детстве они с Микейном были неразлучны, как это нередко бывает с близнецами. Но даже эти узы не смогли противостоять судьбе, которая развела братьев в разные стороны.

Со временем визиты Канте становились все более редкими.

Отца это явно устраивало.

По мере того как росла гордость короля своим светлым сыном, он все меньше терпел сына смуглого. Холодное пренебрежение переросло в жаркие перепалки и обвинения. И возможно, это была одна из причин, по которым Канте в конце концов оказался в «Острие клинка» с раскалывающейся от боли головой и бурлящим желудком. Быть может, подспудно он стремился оправдать отцовское презрение.

Чтобы избавить брата и отца от своего присутствия, Канте стал избегать Вышнего. Однако через восемь дней ему придется пройти в Серебряные Врата еще раз.

По улице пронесся резкий порыв ветра – предвестник надвигающейся грозы. Знамена над головой лихорадочно затрепетали. Некоторые из них были украшены рогатой буйвольей головой, гербом дома Каркасса, нажившего состояние на сотнях тучных пастбищ по всему Тучноземью и Аглероларпоку. Если повозки можно было назвать кровью города, Каркасса облекали мясом кости этих земель.

Канте хмуро смотрел на знамена двух домов. Трепещущиеся на ветру полотнища красноречиво говорили о том, что его дни как Принца-в-чулане подходят к концу.

Двунеделье назад его брат ошеломил всех заявлением о своей помолвке с леди Миэллой из благородного дома Каркасса. Свадьба должна была состояться через восемь дней. Предположительно, такая скорая дата была выбрана, для того чтобы успеть ко дню рождения Микейна, его семнадцатилетию. Впрочем, поговаривали, как те рыбаки в корчме, не объясняется ли подобная спешка чем-либо другим: быть может, леди Миэлла уже носит под сердцем ребенка. Разумеется, за подобные неосторожные высказывания можно запросто было лишиться языка.

В любом случае, похоже, восхождение Микейна на престол – возможно, с появлением нового наследника – было обеспечено. И впредь роль Канте в жизни будет ограничена в лучшем случае должностью королевского советника. Вот почему его отправили в Тайнохолм – чтобы получить надлежащее образование для будущего места в королевском совете. И Канте следовало бы быть признательным за такую возможность. Изучив в школе историю, он знал, что в прошлом многие братья-близнецы королей не могли похвастаться подобным снисхождением. Нередко принцев, родившихся только для пребывания в чулане, сталкивали с полки с кинжалом в боку в качестве прощального подарка, чтобы не оставалось никаких вопросов о праве первородства, способных в будущем вызвать бунт.

Хотя никто, судя по всему, не замечал подобных честолюбивых устремлений Канте.

«Так оно и к лучшему».

Свернув с Серебряной улицы, принц направился на юг, где на высоком холме были высечены террасы древней школы Тайнохолм. Девять ее уровней поднимались до высоты крепостных стен Вышнего, и девятая даже выглядывала из-за них. Два костра горели на вершине школы, постоянно окутанные дымом благовоний и алхимикалий. Они звали Канте домой, в изгнание.

Смирившись со своей судьбой, принц повернул к школе. Дойдя до Тайнохолма, он быстро прошел в ворота и начал подъем на восьмую террасу. Там находились его покои – он будет жить в них по крайней мере еще двенадцать дней, после чего поднимется на девятый, последний, уровень школы.

«Но что потом?»

Канте покачал головой, решив оставить эти загадки на будущее – когда, хотелось надеяться, у него не будет так болеть голова, кажется, готовая расколоться по швам.

К тому времени как принц поднялся на восьмую террасу, он уже хорошенько пропотел, расставшись с последствиями вчерашней гулянки. Даже пустой желудок заурчал, требуя пищи. У Канте мелькнула было мысль не заходить к себе и направиться прямиком в трапезную в надежде перехватить кусок мяса, но затем он передумал, вспомнив, в каком виде оставил свою комнату в трактире.

«Лучше не рисковать, а то обгажу еще одну кровать!»

Покинув солнечный свет, принц оказался в коридоре дортуара восьмилеток. Покои Канте размерами значительно превышали крошечные аскетичные клетушки его одноклассников. Спальня выходила окном на Вышний, словно с издевкой напоминая об изгнании. Поднявшись на восьмой уровень, принц закрыл окно ставнями и больше не открывал их.

Наконец Канте подошел к двери и обнаружил приколотый к косяку запечатанный свиток.

Принц вздохнул, гадая, какая напасть ожидает его сейчас. Открепив пергамент, он по привычке убедился в том, что кроваво-красная восковая печать на месте. В свете факела, освещающего коридор, Канте разглядел герб – книгу, обмотанную цепями, – говорящий о запретных знаниях, запертых в древнем фолианте.

Символ Тайнохолма.

Он несколько расслабился. «Лучше этот знак, чем черное солнце на фоне золотой звезды!» Любое слово из Вышнего сулило ему неприятности.

Вскрыв печать, Канте развернул свиток и тотчас же узнал аккуратный почерк алхимика Фрелля. Этот человек был наставником принца с тех самых пор, как тот впервые вошел в Тайнохолм. Для такого уважаемого ученого подобная задача была мучением – и нередко бесплодным. Тем не менее Фрелль демонстрировал бездонное терпение.

«А может быть, жалость».

Поднеся свиток к факелу, Канте прочитал послание.


Принц Канте ри Массиф!

Есть одно важное дело, которое я хочу обсудить с вами наедине. Буду крайне признателен, если вы заглянете ко мне в мой личный схолярий, как только вам будет удобно. Это весьма неотложный вопрос, требующий определенной осторожности. Увы, считаю, что для его решения требуется человек с вашим положением и связями.


Канте застонал, с тоской представляя соблазнительную ванну с щёлоколистом, о которой мечтал всю долгую дорогу наверх. Пока что придется о ней забыть. Несмотря на то что мягкие формулировки послания выражали скорее вежливое приглашение, принц без труда понял, что скрывалось за ними в действительности. Фрелль был одним из членов Совета Восьми школы, и не обращать на него внимания было нельзя. Что хуже, послание было доставлено вчера – уже после того, как Канте начал свое падение, завершившееся кишащей вшами койкой в корчме Понизовья.

Скомкав пергамент, принц повернулся спиной к двери, гадая, что может означать вызов к алхимику. Однако богатый опыт подсказывал ему ответ.

«Ничего, кроме новых неприятностей».

Глава 12

Канте остановился перед обитой железом дверью с гербом Тайнохолма, единственным дополнением к которому была серебряная ступа с пестом, знак алхимиков. В противоположном конце восьмой террасы была другая запертая дверь, но только с другим знаком, книгой с золотой звездой, обозначающей иеромонахов.

Порог той, другой, двери Канте не переступал еще ни разу.

Из-под длинной рубахи принц достал тяжелый железный ключ, висящий на плетеном кожаном ремешке. Хотя за восемь лет учебы в Тайнохолме он уже тысячу раз отпирал эту дверь, его охватила дрожь. Повернув ключ, Канте распахнул дверь. Сразу же за порогом начиналась узкая винтовая лестница, ведущая вверх и вниз. Этими ступенями дозволялось пользоваться только тем, кто достиг Высшего Прозрения в алхимии.

Или, как в случае Канте, принцу, к которому приставлен наставник, имеющий этот ранг.

Стараясь унять участившееся дыхание, Канте начал подниматься вверх. Лестница вела с первого уровня в основании Тайнохолма до самого девятого уровня наверху. Она позволяла алхимикам перемещаться с одной террасы школы на другую, не сталкиваясь с учениками, бегавшими вверх и вниз по наружным лестницам. Наверху винтовая лестница заканчивалась на девятой террасе в полукруге башен, предназначенных для изучения алхимии.

Такая же лестница, предназначенная для иеромонахов, проходила снизу доверху в противоположном конце Тайнохолма, заканчиваясь среди башен, предназначенных для занятий религией и молитв. Впрочем, Канте никогда не проделывал этот путь – и у него не было ни малейшего желания.

Поднявшись по лестнице до конца, принц прошел под аркой, покрытой всевозможными затейливыми алхимическими символами, которая вела в просторный главный зал. Опустив голову, он засеменил по каменным плитам. Над головой массивная чугунная люстра трепетала причудливыми разноцветными огоньками. Посередине горел самый большой огонь черного цвета, испускающий струю белого дыма.

Затаив дыхание, Канте поспешил пройти под люстрой.

Сам воздух здесь был насыщен таинственными загадками, наполнен едкими запахами алхимических веществ и грозовой энергией, от которой волосы становились дыбом. Вероятно, это ощущение усугублялось беспокойством, охватившим принца. Он прекрасно знал, какое наказание ждало того, кто поднялся на девятый уровень без надлежащего приглашения. Простым ученикам доступ сюда был запрещен.

Канте обладал особыми привилегиями – не столько потому, что он был принцем крови, сколько вследствие уважения, которым пользовался его наставник. Никто не ждал от Фрелля, что он будет бегать вверх и вниз по школе, занимаясь Принцем-в-чулане. Вместо этого Канте буквально через день сам совершал этот подъем – теперь, когда он уже достиг восьмого уровня, ставший существенно короче.

За столько лет другие алхимики преодолели первоначальное потрясение, которое испытывали при виде принца. Если не считать редких раздраженных взглядов, теперь на него по большей части не обращали внимания – что мало отличалось от того, как к нему относились его одноклассники. Одни по-прежнему избегали Канте из зависти, злобы или недовольства его особым положением. Другие, наоборот, вначале пытались заручиться его расположением, но, потерпев неудачу, присоединились к первым в своем презрении.

Услышав громкий хлопок, Канте едва не выпрыгнул из собственного тела. Звук прогремел где-то сверху. Принц непроизвольно пригнулся, предположив, что какой-то эксперимент пошел не так. Донесшиеся с той же стороны приглушенные крики укрепили его в этой догадке. У каждого алхимика имелся собственный схолярий для проведения исследований.

Добравшись до противоположного конца главного коридора, Канте поспешил по изгибающемуся проходу, освещенному факелами. На стенах висели потемневшие от времени писанные маслом портреты наиболее выдающихся ученых мужей школы. Добежав до двери, ведущей в западную башню, принц начал подниматься по винтовой лестнице на самый верх. Именно там разместил свой схолярий алхимик Фрелль.

Подойдя к простой дубовой двери, Канте постучал в нее. Он понятия не имел, у себя ли Фрелль, особенно если учесть, что вызов был отправлен день назад.

– Стой! – донесся изнутри крик.

Канте остался ждать, охваченный нервной дрожью.

Наконец с противоположной стороны двери загремел засов, что удивило принца. Фрелль крайне редко запирался у себя в схолярии. Алхимик просто обожал нудно бубнить братьям и сестрам ордена о своей работе или вступать с ними в жаркие споры. Он даже был рад общению с иеромонахами. Именно благодаря своей общительной натуре Фрелль получил место в Совете Восьми, став самым молодым из удостоившихся этой чести.

Наконец дверь приоткрылась, и Фрелль осторожно выглянул в щелочку. Обреченно вздохнув, он распахнул дверь до конца.

– Напомни мне, чтобы я еще раз объяснил тебе значение слова «срочно», – с укором произнес алхимик. – А теперь проходи.

Войдя внутрь, Канте проследил, как Фрелль запер за ним дверь, после чего разинул рот, увидев, в каком виде находится схолярий – не говоря уже про самого ученого.

«Что тут происходит?»

Обыкновенно в схолярии Фрелля царил идеальный порядок: книги аккуратно расставлены на полках, свитки лежат в пронумерованных ячейках, на рабочих столах ни пылинки. И Канте понимал, чем объясняется подобная опрятность. Помещение было забито от пола до потолка. Оно одновременно служило алхимику библиотекой древних манускриптов, научной мастерской и собранием диковин. Причудливые приборы, стеклянные, бронзовые, стояли на полках и столах, и нередко в них бурлили какие-то эликсиры и странные препараты. И хотя окна выходили на все четыре стороны, обыкновенно – как и сейчас – они были наглухо закрыты ставнями, чтобы сохранить в целости хранящиеся здесь ценнейшие трактаты. В то же время в помещении горело множество масляных светильников, их дрожащие огоньки, скрытые стеклом, освещали древние пергаменты.

Однако сейчас ничего этого не было.

– Что здесь произошло? – спросил Канте.

Не обращая на него внимания, Фрелль быстро прошел в глубь помещения, шурша черным одеянием, перетянутым в поясе алой лентой. Алхимик был вдвое старше принца и на голову выше его ростом. Его темно-рыжие волосы были забраны на затылке в хвостик. Обыкновенно лицо его было гладко выбритым, однако сейчас на щеках и подбородке темнела щетина. Его глаза, окруженные сеткой морщинок оттого, что он постоянно прищуривался, разбирая выцветшие чернила рукописей, глубоко запали. Казалось, Фрелль не спал несколько дней и из-за этого состарился на целое десятилетие.

– Иди со мной, – махнул алхимик рукой, приглашая Канте следовать за собой.

Принц прошел за своим наставником в середину помещения. Казалось, здесь прошелся ураган. Повсюду стояли стопки книг. На полу валялись разбросанные свитки. Почти все светильники выстроились на длинном столе, который отодвинули от стены и установили рядом с главным устройством схолярия – которое, судя по всему, находилось в эпицентре этой бури.

Канте остановился рядом с Фреллем у длинной бронзовой зрительной трубы посреди комнаты. Эта зрительная труба была привинчена к основанию на колесиках, а ее конец торчал в отверстии в крыше башни. Огромный прибор, вдвое толще бедра принца, был окаймлен полированными кристаллами и зеркалами, расположенными сложным узором.

Фрелль склонился над стопкой пергаментов, развернутых на соседнем столе. Почесав подбородок, он поднес руку к хрустальным чернильницам с чернилами разного цвета с торчащими в них перьями.

– Дай я сейчас запишу это, пока не забыл свои расчеты. Луна больше не полная, и я должен записать все, что смогу.

Выбрав перо из чернильницы с лазоревыми чернилами, алхимик пододвинул к себе один пергамент и быстро и аккуратно записал несколько цифр рядом с подробным изображением лика луны.

Воспользовавшись моментом, Канте огляделся по сторонам. Увидев закрученную в спираль ленту из черной кожи, он узнал послание, доставленное почтовой вороной. Разобрать, что в нем написано, было невозможно, но принц обратил внимание на большую печать в конце. Она была похожа на печать Тайнохолма, но только крошечная книга была не опутана цепями, а обвита колючей крапивой. Канте узнал эту печать.

«Печать Обители».

Школы, в которой когда-то обучался сам Фрелль.

Канте снова повернулся к алхимику. Тот, закончив делать пометки, хмуро смотрел в длинную бронзовую зрительную трубу, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь крышу. Фрелль пытался разгадать тайны неба, которое иеромонахи считали возвышенной обителью богов. Канте знал, что алхимик стремился понять то, что скрывалось в расположении и движении звезд, – хотя в основном ему приходилось заниматься своими исследованиями зимой, когда солнце опускалось в самую нижнюю точку и появлялась возможность разглядеть в этой части Венца едва различимые искорки звезд.

Принц догадывался, чем объясняется интерес Фрелля к небесам. Алхимик родился и вырос на самой западной окраине Венца, под сенью Ледяных Клыков, обозначающих границу между Венцом и замороженными пустынями, начинающимися за ними. В этих землях Отец Сверху светил тускло, если вообще светил. Как-то раз Фрелль рассказал про россыпь звезд, видимых на небе в тех краях, однако Канте мог только предполагать, на что это похоже.

Здесь, в Венце, лишенном звезд, Фрелль сосредоточился на том, что было лучше всего видно на небе. Канте бросил взгляд на лежащие на столе бумаги, отметив подробное изображение луны, покрытое каббалистическими письменами, линиями, цифрами, сделанными совсем недавно разными чернилами. Образ получился завораживающе красивым, но холодным и пугающим.

Остальные бумаги на вид были значительно старше, пожелтевшие от времени, выцветшие чернила стали едва различимы; но все они, похоже, были посвящены той же самой загадке.

Луна…

Наконец Фрелль со вздохом покачал головой.

– Наверное, я отупел, или Сын и Дочь ввергли меня в заблуждение.

– Почему вы так говорите? – спросил Канте. Он еще никогда не слышал, чтобы алхимик сомневался, и это вызвало у него беспокойство. Во многих отношениях Фрелль был незыблемой скалой, его опорой в бурной молодости. – Что вас вдруг так встревожило?

– Нельзя сказать, что меня вдруг что-то встревожило. Просто я больше не могу отрицать суровую истину. Я больше не могу восседать в своем cхолярии, читать древние писания и продолжать бесполезные исследования. У науки есть свой предел. А дальше предположения становятся неизбежной реальностью.

– Не понимаю. Почему вы говорите о неизбежности?

Фрелль схватил принца за руку.

– Грядет конец света, боги вознамерились нас уничтожить!

* * *

Канте силился разобраться в том, что последовало дальше. Потрясенный, он едва слышал слова алхимика, не в силах поверить в то, что его наставник произносит вслух такие кощунственные вещи.

– …Хотел отмахнуться от этого, – пытался объяснить Фрелль. – Затем два дня назад пришло сообщение из Обители, и я понял, что все мои измерения и расчеты больше нельзя игнорировать.

Бросив взгляд на черное послание, Канте посмотрел на разбросанные по столу изображения луны.

– Какие измерения? Какие расчеты?

– Позволь показать тебе, чтобы ты лучше понял то, что, как я опасаюсь, скоро наступит.

Алхимик разложил по порядку древние пергаменты и постучал пальцем по самому левому.

– Эта иллюстра была сделана семь столетий назад, примерно тогда, когда был основан Тайнохолм. Взгляни, как подробно прорисованы черты луны, – что очень примечательно, если учесть, какими примитивными были в то время зрительные трубы. Работа была мучительной, принимая в расчет размеры лунного лика.

– И что с того? – настаивал Канте.

Фрелль пододвинул три других листа.

– Вот эти изображения сделаны двести, сто и пятьдесят лет назад. – Он поднял взгляд на принца. – Последнее было составлено картографом Лиррастой, после того как она перешла от географики к изучению звезд.

– Разве ее не сожгли на костре? – спросил Канте, наморщив лоб и вспоминая давнишний урок истории. Он запросто мог ошибаться. Перечень тех, кто принял такую смерть – или даже еще более страшную – был очень длинным: лучше не затрагивать некоторые вопросы, которые нужно оставить богам.

– Сожгли, – подтвердил Фрелль. – Лирраста совершила смертельную ошибку, усомнившись в существовании Сына и Дочери, приписав их танец действию невидимых сил. Но сейчас главное не это. Ее карта лунного лика и расчеты укладываются в рисунок, уходящий в прошлое на столетия, если не дальше.

– Какой рисунок?

Фрелль постучал по числам на страницах, обозначающим ширину лунного лика. Теперь и Канте заметил, что на протяжении столетий эти числа неуклонно росли.

– Не понимаю, – пробормотал он, разглядывая рисунки. – Это означает то, что луна становится больше?

– Или, что вероятнее, что луна приближается к Урту. И все-таки на основании одних только исторических отчетов полной уверенности у меня быть не могло. Возможно, отличались методы измерений, возможно, времена года, когда велись наблюдения, или даже положение наблюдателя в Венце. Я старался принять в расчет все эти изменения, одновременно пытаясь найти дополнительные подтверждения.

– И какие же?

Фрелль тряхнул головой.

– Изменения в характере приливов и отливов на протяжении столетий. Или частота женских кровотечений, что, как известно, связано с Дочерью. Я даже изучал поведение ночных существ, реагирующих на прибавление и убывание лика Сына.

– И что вам открыли эти исследования?

– Ничего такого, что напрямую подтвердило бы мои растущие опасения. Поэтому я сам занялся измерениями лунного лика, каждый раз, когда он достигал полноты. Я занимался этим больше десяти лет. И тем не менее полной уверенности у меня по-прежнему не было. За такое короткое время изменения были слишком незначительными. Я опасался, что мне потребуется вся моя жизнь, чтобы подтвердить или опровергнуть мои тревоги.

– Так что же произошло сейчас?

Алхимик пододвинул еще несколько листов.

– За последний год изменения стали более заметными. С каждым оборотом луны. И я определенно не могу игнорировать эти результаты.

– Потому что исследования провели вы сами. Здесь, в Тайнохолме.

– Лик луны становится больше с каждым оборотом, – кивнул Фрелль. – Этого нельзя отрицать. Все происходит быстрее и быстрее.

Канте задрал голову, стараясь рассмотреть сквозь крышу луну.

– Но что это означает? Вы обмолвились про конец света.

– Я боюсь, что вскоре – пожалуй, в течение ближайших нескольких лет – Дочь вернется к своей Матери, врезавшись в Урт и уничтожив все живое.

Канте мысленно представил себе, как луна ударяет по земле – как ударяет по наковальне молот.

– Необходимо предупредить короля, – продолжал Фрелль. – И как можно быстрее. И тут ты можешь оказать неоценимую помощь. Мне нужно получить аудиенцию у твоего отца и его совета. Надо что-то делать – хотя я ума не приложу, что именно.

Канте повернулся к своему наставнику. Есть вещи, в которых принцы разбираются гораздо лучше алхимиков.

– Ни в коем случае! – сдавленно произнес он. – Мой отец – как и все иеромонахи здесь – верит в непогрешимых богов. Если вы хотя бы шепотом выскажете противоположное мнение, вас осудят на мучительную смерть.

Принц представил себе горящую на костре Лиррасту.

– Но даже если ваше предостережение не будет сочтено святотатством, – продолжал он, – мой отец всецело повинуется предзнаменованиям. У него десятки вещателей и чтецов по костям, нашептывающих ему на ухо. Он поутру не пойдет в нужник, сперва не посоветовавшись с ними. И вы хотите сказать королю – готовящемуся к войне с Клашем, что боги скоро нас покарают. Предупредить его о грядущем конце света, когда он уже буквально одержим войной, – отец сочтет это не просто кощунством, но предательством. И вам повезет, если он просто убьет вас на месте.

Однако, несмотря на его пылкую тираду, Фрелль оставался непоколебим. Алхимик потер пальцем щетину на подбородке. Очевидно, он принял слова Канте, но искал способ обойти их.

Обреченно вздохнув, Канте попробовал подойти с другого бока, опережая возможные возражения Фрелля.

– Вам известна история Про`клятого Рыцаря.

Фрелль застыл, сбитый с толку резкой переменой темы. И все же он бросил взгляд на скрученное послание из Обители.

«Так, по крайней мере, он знает, чем закончилась эта история».

Нахмурившись, алхимик повернулся к принцу.

– Какое отношение имеет это печальное повествование к…

– Оно поможет вам лучше понять моего отца, – объяснил Канте. – Все знают Грейлина си Мора – рыцаря, чье имя было вычеркнуто из Легиона, кто был навеки проклят. Он нарушил клятву верности и преданности, разделив ложе с одной из самых любимых наложниц моего отца, обладавшей несравненной красотой.

– А после того как та забеременела, рыцарь скрылся вместе с ней в Миррской трясине, – кивнул Фрелль.

– Где она встретила свою смерть. Ее выпотрошенное, разорванное на части тело было покрыто сплошным слоем черных мух. Младенца вырвали из ее чрева. – Принц закрыл глаза, признавая, что родиться Принцем-в-чулане – это еще не самый страшный удел. – Грейлина схватили, распяли на колесе и выслали из королевства, навеки запретив владеть оружием и даже махать кулаками. Но поговаривают, что он отказался забыть свою любовь к этой женщине даже под пыткой. В конце концов Грейлин умер в ссылке – не от травм, а от разбитого сердца.

Скрестив руки на груди, алхимик отвернулся.

– Так оно и было. Это суровый урок, повествующий о разбитых сердцах и нарушенных клятвах.

– Но это еще не вся история, – продолжал Канте, привлекая к себе внимание Фрелля. – Известно ли вам, во что верил мой отец? Почему он так упорно преследовал рыцаря и наложницу, отправив за ними почти весь Легион?

Алхимик ответил молчанием.

– Сказать по правде, отцу не было никакого дела до наложницы. В рассказах она даже не упоминается по имени. На самом деле король щедро открывал свой дворец наслаждений для других мужчин, как для рыцарей Легиона, так и для членов своего ближнего совета.

«И для своего возлюбленного старшего сына».

– И уж точно моему отцу не было никакого дела до того, течет в жилах младенца его кровь или кровь рыцаря. На протяжении столетий матроны дворца наслаждений прекрасно разбирались с незаконнорожденными королевскими отпрысками, время от времени появлявшимися, несмотря на специальный отвар травы бесплодия, препятствующий зачатию.

Фрелль сглотнул комок в горле.

– В таком случае почему король с таким рвением преследовал рыцаря и наложницу?

– Из-за слов чтеца по костям, которого он очень высоко ценил. Не простого ворожея, а такого, который обводит черной лентой глаза и носит серую мантию.

– Одного из Исповедников… – широко раскрыл глаза алхимик.

– Но только этот святой человек целует изображение рогатой гадюки и, по словам моего отца, общается напрямую с черным богом Дрейком.

– То есть он Ифлелен… – Казалось, алхимик готов был сплюнуть от отвращения.

– Так вот, тот Исповедник шепнул отцу на ухо, что младенец, которого носила в своем чреве наложница – неважно, королевский бастард или ребенок рыцаря, – принесет конец света. После такого предостережения король бросился в погоню за Грейлином, которого считал самым преданным своим рыцарем, чьей дружбой дорожил. И все ради того, чтобы убить невинного младенца, объявленного вестником конца света.

В прищурившихся глазах алхимика принц прочитал понимание. Тем не менее он продолжал:

– А вы хотите преклонить колено перед моим отцом и разбередить этот старый страх. Вы полагаете, он будет рад такому совету сейчас, когда надвигается война?

– Я намереваюсь доложить королю не про узор из брошенных костей и не про содержимое желудка жертвенного животного, а про настоящую алхимию, отрицать которую невозможно.

У Канте снова начался стук в голове. Принц потер виски, стараясь прогнать его прочь.

– У меня самого веры в пророчества вещателей не больше, чем у вас. Я думаю, проклятый Исповедник нашептал моему отцу то, что тот сам хотел услышать, чтобы получить оправдание за избавление мира от возможного претендента на престол. А может быть, Исповедник своим предостережением преследовал какие-то собственные цели – например, оговорить благородного рыцаря, к слову которого прислушивался король, и тем самым устранить соперника. Однако с тех пор отец все больше и больше прислушивается к подобным пророчествам, в первую очередь того самого Исповедника. – Канте посмотрел алхимику в лицо. – И ваш голос не будет услышан за всеми этими нашептываниями. Но даже если вам поверят, ваши слова будут обращены против вас самих. Я это знаю. И чего вы этим добьетесь? По вашему же собственному признанию, вы не предлагаете никакого решения, никаких действий, способных предотвратить грядущий конец света, который вы собираетесь преподнести к стопам моего отца.

Фрелль медленно кивнул.

– Ты меня убедил.

Принц вроде бы должен был испытать облегчение, однако от него не укрылась твердая решимость в глазах алхимика.

– Для того чтобы убедить короля наверняка, – сказал Фрелль, – потребуется еще большее святотатство.

– Нет, я имел в виду совсем другое…

Алхимик потрепал принца по руке.

– Нет смысла идти в бой, вынув меч из ножен лишь наполовину. – Он пожал плечами. – Предать меня смерти можно только один раз, ведь так?

– Что вы намереваетесь делать? – простонал Канте.

– Ты только что сказал истинную правду. Я не могу просто рассказать королю про невзгоды; я должен также предложить решение. – Фрелль обернулся к разложенным на столе пергаментам. – Для этого мне нужно докопаться до причины. И, подозреваю, я знаю, с чего начать.

– И с чего?

– Есть один запретный текст, по слухам, написанный самой Лиррастой. Говорят, он посвящен отношениям между луной и Уртом, между Сыном и Дочерью и их Матерью Снизу. В нем говорится о тех невидимых силах, которые связывают всех их вместе в вечном танце. Но в этом фолианте, по слухам, также содержится величайшее на свете святотатство.

– Какое же?

– Лирраста полагала, что давным-давно, до того как были написаны первые хроники, Матерь Снизу не была всегда обращена ликом к Отцу Сверху – в прошлом она сама тоже вращалась, подставляя солнцу всю свою поверхность.

Канте презрительно фыркнул. Подобная мысль не просто кощунственна – это немыслимая чепуха. Принц попытался представить себе непрерывно вращающийся мир, солнце, попеременно пекущее то с одной стороны, то с другой. Мир согревается, затем снова остывает. От одной этой мысли у него голова пошла крýгом. Как можно выжить в подобном безумии?

– Я должен раздобыть этот текст, – продолжал Фрелль. – Уверен, в нем можно найти все ответы.

– Но где вы надеетесь найти эту книгу?

– В Черной библиотеке Анафемы.

Принцу показалось, будто под ним разверзлась земля. Он даже посмотрел себе под ноги, зная, где погребена проклятая библиотека. Она хранилась в самых потаенных глубинах Цитадели Исповедников.

– Я должен отправиться туда. – Алхимик решительно шагнул к двери. – Пока еще не слишком поздно.

Глава 13

«Что я делаю?»

Канте спускался следом за Фреллем по винтовой лестнице, проходя один уровень за другим. В пути он по большей части пытался отговорить алхимика от того, чтобы тот изложил свои страхи в величественном тронном зале Азантийи – и в первую очередь чтобы Фрелль воздержался от проникновения в Цитадель Исповедников.

В конце концов принц сдался и умолк.

Все ученики Тайнохолма знали, что скрывается под основанием их школы, в мрачных подземных залах святых Исповедников. Говорили, что цитадель уходит вниз на такую же глубину, на какую высоту поднимаются вверх террасы Тайнохолма.

Разумеется, это место было окутано покрывалом слухов: о таинственных ритуалах, о сидящих на цепи чудовищах, о чародействе и колдовстве. Преподаватели Тайнохолма всеми силами старались развеять эти легенды. Они утверждали, что цитадель под школой является лишь монашеской обителью, где занимаются глубокими исследованиями. Исповедники – те немногие, кому удавалось достигнуть Высшего Прозрения как в алхимии, так и в религии, – продолжали там свои занятия. Они проводили опасные сеансы глубокой медитации, подпитываемые эйфорией, вызванной воздействием различных трав. Погружаясь в каббалистические эксперименты, затворники искали пути, уходящие за пределы горизонта и истории. Для обеспечения строжайшей тайны их работы были скрыты от посторонних глаз, в том числе от алхимиков и иеромонахов Тайнохолма.

Подпитывало эти слухи и то, что сами Исповедники появлялись на людях крайне редко. Никто толком не знал, каким образом они покидают свою цитадель и возвращаются обратно. Слухи о секретных проходах и потайных дверях отпугивали учеников, боявшихся, что их умыкнут ради какого-нибудь кровавого жертвоприношения. И ученики действительно исчезали, пропадали бесследно – хотя, как подозревал Канте, это были лишь те недовольные, кто искал свободы за стенами школы.

«И сам я разделяю это стремление».

У принца не было ни малейшего желания выяснять, справедливы ли слухи о Цитадели Исповедников, однако он покорно следовал за Фреллем.

Достигнув первого уровня школы, алхимик замедлил шаг. Винтовая лестница уходила дальше вниз. Постояв, Фрелль повел принца в мрачные глубины подземелья под школой. Он оглянулся на своего спутника.

– Принц Канте, – предупредил алхимик, – быть может, тебе лучше вернуться к себе. Я сделаю все возможное, чтобы попасть в библиотеку цитадели. Хотя посторонних пускают туда крайне редко, такое все-таки случается. Вдобавок я знаю нескольких Исповедников, которые, по крайней мере, выслушают мою просьбу.

Канте махнул рукой, предлагая Фреллю продолжить спуск.

– Когда речь заходит о том, чтобы открыть двери в Цитадель Исповедников, помощи двух-трех друзей внутри может не хватить. Если вам действительно невтерпеж туда попасть, принц крови будет получше дыма из задницы.

– Пожалуй, ты прав. – Вздохнув, алхимик двинулся дальше.

Канте последовал за ним. Он явно не собирался использовать свое положение для того, чтобы помочь Фреллю в его начинании, – однако его великодушие было корыстным. Если повезет, наставник задержится в библиотеке на много дней – достаточно долго, чтобы можно было придумать какой-нибудь другой способ удержать алхимика от того, чтобы тот возвестил королю о грядущем конце света.

Закончив споры, алхимик и принц прошли первый уровень и спустились еще глубже. Сделав еще пять витков, лестница привела к окованной железом двери из черного дерева. При виде ее, особенно от герба, вырезанного над притолокой, у Канте по спине пробежала холодная дрожь. Это снова была книга, но только не опутанная цепями или крапивой, а стиснутая в кольцах рогатой гадюки. Такой символ предупреждал о том, какими смертельно ядовитыми являются знания, скрытые за порогом.

Шагнув к двери, Фрелль достал из кармана ключ и отпер замок. Он распахнул дверь, но Канте остановил его, положив руку на косяк из черного дерева. Алхимик недовольно нахмурился, но принц покачал головой.

«Не надо».

До них доносились голоса – сперва глухие, но теперь, когда дверь открылась, они стали более отчетливыми.

Канте без труда узнал гневную властность голоса своего отца. По долгому опыту он знал, что лучше не заставать короля врасплох. Также принц опасался, что Фрелль воспользуется этой неожиданной возможностью и вывалит свои опасения прямо сейчас.

«Этого нельзя допустить».

Не убирая руку с двери, Канте знаком предложил алхимику отойти в сторону, чтобы можно было подслушивать то, о чем говорили в соседней комнате. Посредине просторного помещения, высеченного в стекловидном черном камне, стояли четыре фигуры. В отполированных до блеска гранях на стенах и потолке отражалось все происходящее. Два десятка дверей из черного дерева, подобные входной, каждая со своим символом, вырезанным под притолокой, вели вглубь цитадели.

«Что скрывается за этими дверями?»

Принцу вспомнились слухи о тайных проходах Цитадели Исповедников. Определенно, один из них должен был вести прямиком в Вышний, особенно если учесть, что король находился здесь без обычной свиты и стражи.

Канте окинул взглядом своего отца, облаченного в начищенные высокие сапоги, шелковые рейтузы и расшитый бархатный камзол. Плотный темно-синий плащ спускался с плеч до самых пят, словно хоть какая-нибудь одежда могла скрыть величие короля Торанта ри Массифа, суверенного правителя Халендии, законного повелителя всех земель и подданных королевства.

Бледное каменное лицо монарха отражалось в сотне полированных граней на стенах. Резкие черты его лица смягчались ореолом вьющихся светлых волос, разглаженных маслом. В настоящий момент отец Канте разочарованно хмурился – принцу было очень хорошо знакомо это выражение.

– Вы потеряли бронзовую реликвию? – гремел Торант. – Артефакт, который мог обеспечить нам победу в грядущей войне! Вот почему ты летел сюда, чтобы положить свою неудачу к моим ногам?

– Уверяю вас, ваше величество, это лишь временная заминка. Которая будет тотчас же исправлена, как только мы найдем беглого каторжника, укравшего изваяние. Мы перевернем вверх дном всю Наковальню. Вор не сможет долго оставаться незамеченным с такой спутницей.

Канте узнал преклонившего колено человека в серой мантии с черной полосой татуировки на глазах и серебристыми волосами, заплетенными вокруг шеи. Это был тот самый Исповедник, который нашептывал королю на ухо разные ужасы. Он стоял, потупив взор, своей покорной позой стараясь пригасить бушующую ярость Торанта.

– Врит, – прошептал Фрелль.

В одно это имя он вложил столько отвращения, сколько не поместилось бы в фолианте в тысячу страниц.

«Итак, не я один знаю этого ублюдка».

– Завтра утром я возвращусь на воздушном корабле обратно в Гулд’Гул, – заверил короля Исповедник. – И лично прослежу за тем, чтобы артефакт был возвращен в самые ближайшие сроки. Всю свою жизнь я посвятил поискам древней магики, порожденной утерянной алхимией. Я не допущу, чтобы это бронзовое божество ускользнуло из наших рук!

– Этого не должно произойти ни в коем случае! – приказал король. – Вассальный военачальник Хаддан опасается, что этот вор попытается продать такое могучее оружие Клашу, чтобы купить себе свободу. Он полагает, что для паршивца это единственный выход.

– Вы совершенно правы. Мы уже приняли в расчет такую возможность. Шпионы Клаша, те, кого мы знаем, были схвачены и допрошены с пристрастием. Кроме того, за портом Наковальни ведется круглосуточное наблюдение. Божество снова будет нашим!

Король опустил плечи.

– Искренне верю в это, – закончил он уже не так горячо. – А пока что мне нужно заняться другим вопросом. С противоположного берега бухты пришла слезная просьба от моего двоюродного брата. В Мирре неприятности.

Услышав эти слова, Врит прищурился.

Однако отец Канте махнул рукой, отпуская его.

– Организуй поиски в Наковальне. А мы с Хадданом займемся другими делами. Если нам повезет, возможно, для достижения победы даже не понадобятся древняя магика и божества.

Судя по лицу Врита, его любопытство только возросло, однако он просто кивнул и отступил назад, почтительно поклонившись, что со стороны Исповедника показалось издевкой.

Не обратив на это внимания, король повернулся к высокому юноше в легких доспехах, стоящему рядом с ним, – еще одна фигура, слишком хорошо знакомая Канте.

– Микейн, похоже, вскоре мы найдем применение твоему младшему брату.

Канте насторожился.

«Это еще что такое?»

Король повернулся к четвертому члену маленькой группы. Этот человек, невысокий и кругленький, в белом облачении иеромонаха, однако был не простым учителем. А председателем Совета Восьми, главой всего Тайнохолма.

– Настоятель Нафф, разыщи моего сына и передай, чтобы к первому колоколу Вечери он был у меня в комнате совещаний.

– Будет сделано, – склонил голову тот.

Видя, что группа собирается расходиться, Канте попятился назад. Фрелль беззвучно закрыл дверь и повернул в замке ключ, после чего повел принца к лестнице.

Оба не проронили ни слова до тех пор, пока не поднялись на третий уровень школы.

– Что все это значит? – запинаясь, выдавил Канте. – Древняя магика? Мощное оружие? Бронзовое божество?

– Я не знаю, – признался Фрелль. – Но, если тут замешан этот проклятый Врит, ничего хорошего быть не может. В последнее время Ифлелены набрали силы во мраке Цитадели Исповедников. Чего и следовало ожидать. Слишком часто барабаны войны заглушают голос мудрости. Страх распаляет дерзкое честолюбие, порой даже в лучших из нас. Ну а в худших…

Он умолк.

Канте мысленно представил себе Исповедника Врита.

– Что нам делать?

Алхимик ускорил шаг.

– Для начала нужно сделать так, чтобы я присутствовал вместе с тобой в комнате совещаний.

Принц остановился.

– Не собираетесь ли вы завести разговор о…

– Нет, пока что мы оставим луну Сыну и Дочери. В болотах Мирры что-то происходит. Я не могу взять в толк, как все это связано, но у меня мало веры в случайные совпадения. Что-то назревает. Здесь, потом в Гулд’Гуле, и вот теперь в Мирре.

Вспомнив черное послание у алхимика на столе, Канте в который уже раз задумался, что за известие было отправлено Фреллю. Поднимаясь по лестнице, он почесал горло. Подобно алхимику, Канте также чувствовал действие невидимых сил.

Но только ему они казались затягивающейся у него на шее петлей.

* * *

Когда затих звон первого колокола Вечери, Канте стоял перед длинным столом для совещаний, вытянувшийся в струнку, в неуютной вычищенной придворной одежде и парадных сапогах, которые он надел после ванны с щёлоколистом. Принц даже начистил свой темный короткий бархатный плащ.

«Лучше играть роль принца, пока есть такая возможность».

Сплетя руки за спиной, Канте расправил плечи. За столом перед ним сидели пятеро. Казалось, то же самое сборище просто переместилось из Цитадели Исповедников в эту каменную комнату позади тронного зала. Правда, принц с облегчением отметил, что Исповедника Врита сменил вассальный военачальник Хаддан си Марк.

Главнокомандующий Халендии сидел по правую руку от короля. Даже сидя, он на целую голову возвышался над отцом Канте. Военачальник брил голову, чтобы проще было надевать шлем, хотя Канте подозревал, что на самом деле Хаддан делает так, чтобы демонстрировать всем свои шрамы, в первую очередь неровный рубец, проходящий от макушки до левой скулы. Вероятно, этими боевыми ранами он гордился больше, чем любыми ленточками, орденами и почетными знаками. Черные глаза полководца напоминали два отполированных до блеска кремня. Едва ли губы его когда-либо растягивались в улыбке – по крайней мере, Канте этого никогда не видел.

Единственным незнакомым ему человеком был тощий как жердь мужчина с соломенно-светлыми волосами, сидящий поодаль от остальных, словно ему не позволялось приближаться к королю. Его взгляд, если не обращенный на колени, метался из стороны в сторону. Лоб влажно блестел. Наряд его, хоть и чистый и опрятный, не шел ни в какое сравнение с пышными одеждами остальных присутствующих, а глупые рюши на шелковой сорочке вышли из моды по крайней мере несколько лет назад.

Должно быть, от отца Канте не укрылся любопытный взгляд его сына.

– Младший градоначальник Харлак хи Шармейн из расположенного на том берегу бухты Фискура, – представил незнакомца король Торант. – Вам с Микейном он приходится троюродным братом.

Харлак напрягся, едва не вскочив с места. Он испуганно перевел взгляд с короля на одного, затем на другого принца.

«Значит, бедный родственник, который чувствует себя здесь неловко».

От Канте не укрылась легкая презрительная усмешка на лице Микейна. Брат сидел слева от отца, опираясь на подлокотник кресла. Свои золотистые волосы он остриг до шапочки жестких кудрей, опять же, по всей видимости, для удобства надевания доспехов. Его небесно-голубые глаза подернулись льдом. В целом Микейн, в отличие от брата, производил впечатление взрослого мужчины – в нем не осталось ничего от того товарища по детским забавам, который с криками и смехом носился вместе с Канте по коридорам дворца.

Даже в этом братья разошлись в разные стороны.

Облаченный в свой лучший наряд, Канте все равно ощущал себя грубым неотесанным камнем рядом с ограненным бриллиантом.

– Ваш троюродный брат Харлак принес нам неожиданное и трагичное известие, – снова заговорил король Торант. – Его брат, верховный градоначальник Фискура, просит нас о помощи.

Канте услышал, как слева у него за спиной пошевелился Фрелль. Алхимик вызвался сопровождать его сюда. Настоятель Нафф пытался его отговорить, но тщетно.

– Что за историю поведал наш троюродный брат? – наконец подал голос Канте.

Король подался вперед.

– Сын градоначальника, семилетка в Обители, был жестоко убит. Гигантская летучая мышь Мирра оторвала ему голову.

Канте внутренне вздрогнул, сознавая, что любое внешнее проявление чувств будет осуждено.

– Градоначальник просит вооруженный отряд, чтобы сопроводить его дочь в школу, а затем избавить болота от жестокого чудовища.

Канте нахмурился. Он знал, что численность этих зверей, держащих в страхе болота и топи, измеряется тысячами.

– Как мы сможем узнать, какая именно тварь отняла жизнь у сына нашего троюродного брата? – спросил он, озадаченный тем, каким образом может осуществиться подобное возмездие.

– Так. – Король подал знак военачальнику. – Предоставляю Хаддану объяснить подробнее.

Великан прочистил горло, издав рык, подобный камнепаду.

– Мы углубимся в болота с целой центурией воинов.

Канте едва не ахнул вслух.

«Сотня рыцарей? Для охоты?»

Но полководец еще не закончил.

– А во главе их пойдут двадцать вирлианских гвардейцев.

Тут Канте не сдержался и ахнул, чем вызвал у своего брата недобрую усмешку. Вирлианская гвардия, отборная часть легиона, состояла из закаленных в битвах воинов, чьи лица были покрыты сплошной красной татуировкой, призванной подчеркивать их статус, заслуженный кровью, и вселять ужас во врагов.

– Мы будем вести охоту не на одинокого убийцу, – продолжал Хаддан. – Вот уже много столетий эти твари бесчинствуют на болотах. Мы начнем беспощадную травлю и постараемся до новой луны убить как можно больше этих чудовищ. Даже если нам не удастся истребить всех до одного, мы, по крайней мере, преподадим им хороший урок впредь больше никогда не заявляться на земли людей.

При мысли о подобной кровавой бойне Канте стало тошно. Как охотник, он научился брать из леса или реки ровно столько, сколько нужно. Безжалостное истребление любых животных просто ради пролития крови казалось ему жестоким и бессердечным. У него вызывали отвращение железные капканы, расставленные в лесу. Наткнувшись на такой, принц защелкивал его толстой веткой, чтобы острые зубы без надобности не мучили какого-нибудь зверя.

Фрелль шагнул вперед, спеша на помощь своему потрясенному ученику.

– Прошу прощения, сир! Я прожил девять лет в Мирре. Вы позволите задать несколько вопросов?

Торант махнул рукой.

– Возможно, я покажусь дерзким, – поклонившись, начал алхимик, – но мне кажется, что такое истребление созданий выходит за границы чистого возмездия.

Король удивленно поднял бровь.

– Похоже, не зря ты самый молодой из Совета Восьми.

– Я польщен, ваше величество.

– Но ты прав. За этой охотой стоит и другая причина. Весь прошлый год Хаддан и настоятель Нафф искали пути, как нам обзавестись более мощным оружием. От новых боевых машин до химии негашеной извести и дегтя.

Канте вспомнил грохот, от которого содрогнулся весь Тайнохолм.

– Но Исповедники предложили другой способ повысить смертоносное действие наших стрел, мечей и копий, – продолжал король Торант.

– Яд, – кивнул Фрелль.

Вторая бровь короля поднялась, присоединяясь к первой.

– Совершенно верно. Хорошо известно, что яд крылатых чудовищ является очень сильным. Ни одному человеку не выжить даже от небольшой дозы. Исповедники считают, что, если добыть из желез летучих мышей этот яд, летальное действие нашего оружия возрастет стократно.

Потрясенный Канте сглотнул комок в горле.

– Что подводит нас к последнему вопросу, – заключил король. – Я сказал «ни одному человеку», имея в виду мужчин. Но одна женщина выжила. Слепая девушка, присутствовавшая при кровавом нападении на крыше Обители. Она не только выжила после воздействия яда; к ней вернулось зрение. Очевидно, подобное чудо является знаком со стороны богов.

Фрелль напрягся.

– Я хочу, чтобы эту девушку доставили в Вышний, – продолжал Торант. – Здесь ее смогут тщательно изучить наши Исповедники и физики. Кровь, желчь, плоть – все, что потребуется. Понимание природы этого необычного явления может оказаться очень ценным. И в любом случае благословение богов не должно прозябать в болотах. – Наконец взгляд короля остановился на его смуглом сыне. – И поскольку этот вопрос имеет для нашего королевства высочайшую важность, принц Канте присоединится к охоте.

Оглушенный Канте непроизвольно сделал шаг назад.

– До меня дошли слухи о его значительных успехах на охотничьем поприще, – продолжал Торант. – Настало время моему младшему сыну выйти из тени и показать, чего он сто`ит.

Представив себе мучительный путь по трясине, Канте попытался было заартачиться. Он тщетно искал слова, чтобы возразить против своего участия в этом предприятии. Но как можно было отказать королю, отказать родному отцу?

Похоже, Микейн радовался предстоящему походу не больше своего брата. Нагнувшись к королю, он что-то шепнул ему на ухо, однако тот его строго отчитал. Микейну оставалось только бросить полный отвращения взгляд на военачальника.

У Канте в груди вскипел гнев. Неужели Микейн настолько влюблен в себя, что не в силах допустить, чтобы его брат засиял чуточку ярче?

Фрелль расправил плечи.

– Военачальник, если позволите, я хотел бы сопровождать принца Канте. Поскольку ему предстоит провести в походе целую луну, я смогу продолжать занятия с ним, используя уроки, которые преподадут нам болота и Обитель. И, быть может, мои познания о крылатых жителях топей окажутся полезными для выделения их яда.

– Как ты считаешь лучшим, – небрежно махнул рукой король.

Поклонившись, алхимик присоединился к Канте и бросил на него встревоженный взгляд. Вспомнив черное послание на столе у своего наставника, принц почувствовал, как петля у него на шее затягивается еще туже. Однако сейчас было не время обсуждать свои опасения, особенно поскольку все взгляды были устремлены на смуглого сына короля.

– Ко… когда мы трогаемся в путь? – выдавил Канте.

– Ваш корабль отплывает через два коротких дня, – ответил отец. – Так что тебе лучше приступить к сборам.

Принц кивнул. Он понимал, чем вызвана спешка. Король хотел удалить из города своего младшего сына – вечного раздражителя в семье – до предстоящего бракосочетания Микейна с леди Миэллой.

«Пусть будет так».

Когда все было решено, король с громким скрежетом отодвинул свое кресло и встал.

Микейн поспешно последовал его примеру, как и все остальные. Поднявшись на ноги, Хаддан посмотрел на Канте. Его лицо было суровым и холодным. Положив руку на рукоятку кинжала в ножнах, полководец смерил взглядом младшего королевского сына. Судя по тому, как он отвернулся, нахмурившись, увиденное ему не понравилось.

«Не могу не согласиться с тобой, – подумал Канте. – Но может быть, это изменится».

Он уже знал, какой первый шаг к достижению этой цели нужно совершить.

* * *

Не обращая внимания на недоуменные взгляды, Канте поднимался по винтовой каменной лестнице, ведущей в казармы Легионария.

Принц еще никогда не бывал здесь. Он ожидал услышать лязг стали, хриплые громкие голоса закаленных ветеранов, грубые шутки товарищей по оружию. Вместо этого в учебных залах Королевского Легиона царила полная тишина, какую можно встретить в классах Тайнохолма. Единственными звуками были лай и вой, доносящиеся из псарни на первом этаже, где содержались боевые собаки легиона, обучавшиеся вместе с молодыми новобранцами.

Канте поднимался наверх, привлекая к себе взгляды всех тех, кого встречал на своем пути. Хоть он и не был в своем придворном облачении, все знали в лицо Вдрызга, принца-пропойцу Вышнего. Его провожали шепот и смешки, но он не оборачивался.

Поднявшись на восьмой уровень казарм, Канте отыскал нужную дверь и постучал.

Ему ответило приглушенное ругательство, сопровождаемое звуками шагов. Дверь распахнулась.

– Чего тебе надобно…

Слова застыли у Микейна в глотке, когда он узнал стоящего на пороге гостя. Назревающая на его лице буря тотчас же улеглась, сменившись настороженным прищуренным взглядом.

– Канте, что ты здесь делаешь? Ты заблудился, возвращаясь к себе в Тайнохолм?

Не обращая внимания на насмешку, Канте отстранил брата и переступил порог. Оказавшись в комнате Микейна, он с удивлением обнаружил, что жилище светловолосого королевского сына еще теснее покоев самого Канте в Тайнохолме. Незаправленная кровать, маленький изрезанный стол да большой шкаф, открытый, в котором виднелся серебристый блеск доспехов. Микейн снял парадный камзол и остался в длинной рубахе, открывавшей босые ноги. Сейчас он казался моложе и мало походил на грозного рыцаря.

Канте протянул брату маленькую шкатулку из черного дерева.

– Подарок. Тебе на свадьбу. Поскольку я не смогу присутствовать на бракосочетании.

– Ты мог бы отправить посыльного, – нахмурился Микейн.

– Я хотел вручить лично.

Вздохнув, Микейн взял шкатулку. Откинув защелку, он открыл крышку и долго смотрел на содержимое. Когда Микейн наконец поднял голову, легкая улыбка почтила своим присутствием его красивое лицо, удивленное и обрадованное.

– Ты ее сохранил, – пробормотал он.

– Как можно было иначе? – пожал плечами Канте.

Микейн достал из шкатулки маленькую статуэтку. Грубая керамическая поделка из обожженной глины изображала двух мальчиков, которые стояли лицом друг к другу, взявшись за руки. Один был выкрашен в белый цвет, другой – в темно-серый.

– Ты слепил ее для меня, – кивнул на фигурку Канте, – когда я валялся в постели с приступом огненной сыпи и ко мне в комнату никого не пускали.

– Я помню… – Голос Микейна чуть дрогнул. – Я хотел быть рядом с тобой, хотя мне это запрещали. – Он отвел взгляд. – Почему сейчас ты мне ее возвращаешь?

– По той же самой причине, по которой ты давным-давно подарил ее мне. Через два дня я отбываю в путь. Ты скоро женишься. Я хотел, чтобы ты знал, что хоть наши пути в жизни и разошлись… – Канте указал на руки крошечных фигурок, спеченные вместе жаром печи, – душой я всегда буду вместе с тобой.

Однако была и другая причина, зачем Канте тайком вернулся в свои бывшие покои в Вышний и забрал шкатулку, спрятанную под половицами. Он хотел напомнить Микейну о том, каким тот когда-то был – добрым мальчиком, заботящимся о своем больном младшем брате. Хотя на протяжении последних восьми лет они росли порознь, быть может, сейчас появился шанс повернуть это вспять, снова найти дорогу друг к другу.

Микейн осторожно положил керамическую фигурку в шкатулку, вернув обоих принцев в их крошечный чуланчик. Поставив шкатулку на стол, он накрыл ее ладонью.

– Спасибо, брат!

– Помни! – сказал Канте. – Насколько это только в моих силах, я всегда буду с тобой. Клянусь!

– Ловлю тебя на слове. – Микейн оглянулся по сторонам, и у него на лице появилась мальчишеская улыбка. – Конечно, если ты не сгинешь в этих болотах. Я пробовал отговорить отца отправлять тебя туда, однако он для себя уже все решил. Ты же знаешь, каким он бывает непреклонным.

«Слишком хорошо».

И все же Канте стало не по себе. Он вспомнил, как Микейн что-то шепнул королю на ухо за столом для совещаний, но тот от него отмахнулся. Тогда Канте подумал, что этот обмен мнениями был вызван ревностью, а не беспокойством за судьбу брата.

Шагнув к своему брату-близнецу, он обнял его. Микейн на какое-то мгновение напрягся, но затем расслабился и тоже стиснул брата в крепких объятиях. Оба словно вернулись на многие годы назад.

– Я попробую еще раз, – сказал Микейн, – убедить короля в том, что тебе лучше остаться здесь.

Канте разжал объятия. Братья остались стоять, взяв друг друга за руки, словно ожившая хрупкая керамическая статуэтка.

– Нет, милый брат, – сказал Канте, – пришло время младшему принцу выбраться из чулана.

«Раз и навсегда».


Загрузка...