Библиотека литературы Древней Руси. Том 17 (XVII век)

ПОСЛАНИЕ НА СОЛОВКИ{58}

Список з государевы царевы и великого князя Алексея Михайловича всея Русии грамоты слово в слово, какова послана грамота в Соловецкой монастырь с молением по мощи иже во святых отца нашего Филиппа[2495]; митрополита Московскаго и всеа Русии, чудотворца, с великим господином преосвященным Никоном, митрополитом Великого Новаграда и Великолуцким.

Христову подражателю, небесному жителю, вышественному и плотному ангелу, преизящному и премудрому духовному учителю нашему, пастырю же и молитвенику, великому господину, отцу отцемъ, преосвященному Филиппу, митрополиту Московскому и всеа Русии.

По благоволению вседержителя Христа Бога царь Алексей, чадо твое, за молитв святых ти здравствует

Ничтоже ми тако печаль души творит, пресвятый владыко, изволив быти тебе богохранимаго царьствующаго нашего града Москвы во святей, велицей и преименитой соборной апостольской церкви Пресвятая чистыя и преблагословенныя владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, святаго ея Успения, наполняюща место, с прежебывшими тебе и по тебе святители, яко да бы купновавших ради молитв святая соборная и апостольская Церковь и яже о Христе вера, еюже спасаемъся, пребывала выну[2496] неподвижна, и стадо вашей святительския паствы ненаветно[2497] от всепагубных волк. Не бо и мы своею силою или многооружным воинством укрепляемъся, но Божиею помощию и вашими святыми молитвами вся нам на ползу строятся.

Второе. Молю тя и приити тебе желаю семо, еже разрешити согрешение прадеда нашего, царя и великаго князя Иоанна[2498], нанесеное на тя неразсудно завистию и неудержанием ярости. И еже на него твое негодование аки общники[2499] и нас творит злобы[2500] его, якоже пишется: «терпчины[2501] бо родителныя оскомины чадом различие творя»[2502]. Обаче превратися[2503] от Бога, се рече бо пророком, не быти тако, глагол сей: «но ядшему терпкоя, тому и зубом быти оскомины»[2504]. Аще и неповинен есмь досаждения твоего, но гроб праведничь присно убеждает мя и в жалость приводит, послушествующе... преданию твоему совести моей... да не лишаешися твоея... царьствующаго града. И сего ради... за одного, иже в тя согрешившаго, да оставиши ему согрешение его своим к нам пришествием. Да подаси тому прощение, да же от сего и поношение на него о твоем изгнании к тому упразднится, и вси вознепщуют[2505], яко мирну ти сушу к нему за благодать твою, еже к нам твоего пришествия, вкупе и бытия во святей соборной и апостальской церкви. Сего ради тя молю о сем, о, священная главо и честь моего царьства, твоим преклоняю честным мощем и повиную к твоему молению всю мою власть. Да пришед, простиши, иже тя оскорби понапрастну, раскаяся бо о содеянном и он тогда. И за того покаяние к тебе.

И нашего ради прошения прииди к нам, святый владыко, исправи бо ся тобою и евангелский глагол, за негоже ты пострада, за еже всяко царьство, раздельшееся на ся, не станет[2506], и несть пререкующаго ти глаголати о свидениих[2507] Господних. И благодать Божия в твоей пастве» за молитв святых ти в нашем царьстве присно изобильствует. И несть уже днесь в твоей пастве никотораго разделения. Аще бы убо было, не бы стояло доселе разделения ради. Но ныне вси единомысленно... и молим тя, даруй себе желающим... с миром восвояси, и своя с любовию приимут. И не въмени се искус быти некий, или ино что, яже нами посылаемое моление. Веси бо, о, священный верше воистинну, яко чужда нам сия.

Темъже и уповаем на Господа прияти тя скоро и облобызати, яже нами уповаемыя честныя мощи. О, священная главо, святый владыко Филиппе, пастырю наш, молим тя: не презри нашего грешнаго моления, прииди к нам с миром.

Царь Алексей, желаю видети тя и поклонитися мощем твоим святым.

Да у тое же государевы грамоты печать вислая краснаго воску, а на печати на стороны напечатан орел двоеглавый.

ПИСЬМО НИКОНУ О СМЕРТИ ПАТРИАРХА ИОСИФА{59}

Список з государевы грамоты слово в слово

Избранному и крепкостоятельному пастырю и наставнику душ и телес наших, милостивому, кроткому, благосердому, безлобивому, но и паче же любовнику и наперстнику Христову и рачителю словесных овец.

О, крепкий воине и страдальче Царя Небеснаго, о, возлюбленный мой любимиче и содружебниче, святый владыко, моли за мя, грешнаго, да не покроет мя тимения[2508] глубины грехов моих твоих ради молитв святых.

И надеяся на твое пренепорочное и безлобивое и святое житие, пишу сице светло сияющему во архиереях, аки солнцу, светящему по всей вселенней, тако и тебе, сияющу по всему нашему государству благими нравы и делы добрыми, великому господину и богомольцу нашему, преосвященному и пресветлому митрополиту Никону Новгородцкому и Великолутцкому, собинному[2509] нашему другу душевному и телесному. Спрашиваем твоем святительском спасении, как тобя, света душевнаго нашего, Бог сохраняет? А про нас изволиш ведать: и мы, по милости Божии и по вашему святительскому благословению, как есть истинный царь християнский наричеся, а по своим злым, мерским делам недостоин и во псы, не токмо в цари. Да еще и грешен. А нарицаюся ево же, светов, раб, от кого создан. И вашими святыми молитвами мы, и с царицею, и с сестрами, и з дочерью[2510], и со всем государством, майя по... число дал Бог здорово.

Да буди тебе, великому святителю, ведомо, за грехи всего православнаго християнства, но и паче и за мои окаянные грехи, Содетель и Творец и Бог наш изволил взять от здешняго прелестнаго и лицемернаго света отца нашего и пастыря великого господина кир Иосифа, патриарха Московская) и всеа Русии[2511], изволил его вселити в недра Авраама и Исаака[2512]. И тебе б, отцу нашему, было ведомо. А мати наша соборная и апостольская Церкви вдовствует зело слесно и вельми сетует по женихе своем. И как в нее войтить и посмотреть, и она, мати наша, как есть пустынная глубице пребывает, не имущи подружия, такъже и она, не имый жениха своего, печалует. И все переменилось, не токмо в церьквах, но и во всем государьстве духовным делам зело разсужения нет, и худо без пастыря детем жить.

А как великий отец наш и пастырь, святейший Иосиф патриарх, встречал Иева патриарха[2513], и как на ослята ездил вход Иерусалим[2514], и как ево не стало — и то писано под сею грамотою[2515].

А я тебе по том, великому господину, челом бью, и паки возвращайся Господа ради поскорее к нам обирать на патриаршество именем Феогнаста[2516]. А без тебя отнюд ни за что не примемся. А по том прошу от тобя благословения и прощения со всем государством. И по том благосердне челом бью.

Писан на Москве лета 7160-го майя в «...» день.

А в концы в подлинной грамоты пишет: «Подписал яз, своею рукою, раб Божий царь Алексей всеа Русии».

А у тое ж подлинной грамоты пишет на подписке: «Богомольцу нашему и преосвященному Никону, митрополиту Новгородцкому и Великолутцкому».

А печать у тое грамоты воска чернаго, орел двоеглавый. А по сторонам тое печати пишет «Раб Божий Алексей» своею рукою.

СТАТЕЙНЫЙ СПИСОК О ПРЕДСТАВЛЕНИИ ПАТРИАРХА ИОСИФА{60}

Список с статейнаго списка слово в слово о принесении мощей в царствующий град Москву Иева, патриарха Московскаго и всеа Русии, чудотворца[2517], и о представлении Иосифа, патриарха Московскаго и всеа Русии[2518], каков статейной съписок прислан от государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии на дорогу, едучи с Соловков, к великому господину преосвященному митрополиту Великого Новаграда и Великих Лук с московским сотником.

Нынешняго 160-го (1652) году принесли великого святителя Иева патриарха мощи априлия 5-й день в понеделник шестые недели часы в оддачю денные[2519] в монастырь к Пречистой Богородицы Страстный. А встречать посыланы ево святые мощи власти: митрополит Казанский и Свияжский Корнилей[2520], архиепископ Муромский и Резанский Мисайло[2521], архимандрит андроньевской Селиверст[2522], спаской игумен из-за Ветошнаго ряду[2523], протопоп ис-под колоколов[2524] да ис собору священник да диакон[2525]; да со властьми въстречали бояре наши — князь Алексей Никитичь Трубецкой[2526] да князь Федор Семеновичь Куракин[2527], да околничия наши князь Василей Григорьевичь Ромодановской[2528] да Прокофей Федоровичь Соковнин[2529], да дьяк Семен Заборовской[2530]. А всретили те ево честные мощи в селе Тушине, за двенатцать верст до Москвы, по Иосифовской дороге[2531]. И ис Тушина несли на главах стрелцы до самой Москвы. А яз, многогрешный царь, встречал с патриархом, и со всем освященным собором, и со всем гоударьством, от мала и до велика. И многолюдно таково было, что не вместилися от Тверских ворот по Неглиненские ворота. И по кровлям, и по переулкам яблоку негде было упасть. А Пожар[2532] весь занят людьми пешими, нельзя ни проттить, ни проехать. А Кремль велел запереть. Ин и так на злую силу[2533] пронесли в собор, такая теснота была. Старые люди говорят, лет за семьдесят не помнят такой многолюдной встречи. А мощи Иева патриарха плоти есть не везде, понемногу: а глава цела, а плоти нет, не разселася, как Богом сотворена, такова и есть. Шапка на главе вся цела, шитая. И жемчуг весь цел, и горностай у шапки цел, толке мало почернел. Руки целы, пальцов нет.

И патриарх, наш отец, со мною жаловал, плачучи, говорил: «Вот, де, смотри, государь, каково хорошо за правду стоять — и по смерти слава». Да много плакал, мало не во всю дорогу до самого до собору.

И, пришедши, поставили в ногах у Иасафа патриарха[2534], на мосту наверху[2535]. И окълали кирпичем, а сверху доска положена, а не заделана, для свидетельства. Почели было свидетельствовать, да за грехи наши изволил Бог отца нашего патриарха взять в вечное блаженство. И топере все стало, ожидаем тебя к свидетельству. А чудеса от него есть.

И как почели ево ставить на месте том, и отец наш говорит мне: «Кому, де, в нога у нево лежать?» И я молвил: «Ермогена тут положим»[2536]. И он, государь, молвил: «Пожалуй, де, государь, меня тут, грешнаго, погресть». И как отец наш преставися, и я, грешный, воспомянул ево, государевы, слова: как мне приказывал, где велел себя положить и место выпросил, только дня не ведал, в который день Бог изволит взять. И мне, грешному, ево святительские слова в великое подивление, как есть он, государь, пророк, пророчествовал себе про смерть ту свою. Да с тех мест и заболел лихараткою, да трясла ево, ходячи по дням[2537]. А к Вербному воскресенью[2538] и полехчело. Да пришел утин[2539], да грыжа, на злую силу ездил на осляти[2540]. А кручиноват[2541] добре был: входу нихто не мог угодить, на всех кручинитца. Да и не служил сам, велел Казанскому да властем. А за столом весел таков был. Сказывают, что не ведает, где детца.

Да на Страсъной неделе посылал я в понеделник и во вторник о спасении[2542] спрашивать, и он, государь, сам выходил да сказывал: «Есть, де, лехче. Прямая, де, лихаратка — и знобит, и в жар великой приводит».

Да во вторник ездили отъпевать Ивана, Григорьева сына, Плещеева жену. «А отъпевал, де, на злую силу, весь, де, черн в лице, — мне, приехавши, сказывали хто был на погребенье том, — гораздо, де, болен патриарх».

А в среду ту ни у заутрени, ни у обедни не были. А я тово и не ведал, что он гораздо болен. Да послал я Василья Бутурлина[2543] о спасении ево, великово святителя, спросить: «И ево, де, одва вывели. А говори, де, хорошо».

И прииде мне в вечеру помышление тое ж среды, что поитить к нему мне навестить ево. А другое помышление мне прииде, что завтро, де, побываешь. И Божиими изволением первое то помышление гораздо почало понуждать итить к нему. И, благословяся у отца своего духовнаго[2544], пошел к нему тое ж среды в вечеру.

И пришел к нему за час до вечера, и дожидалъся с час ево, государя, в Крестовой[2545]. И вывели ево одва ко мне. И идет мимо меня благословлять Василья Бутурлина. И Василей молвил ему: «Государь, де, стоит». И он, смотря на меня, спрашивает: «А где, де, государь?» И я ему известил: «Перед тобою, святителем, стою». И он, посмотря, молвил: «Поди, государь, к благословению», — да и руку дал мне поцеловать. Да велел себя посадить на лавке, а сел по левую руку у меня, а по правую не сел — и сажали, да не сел[2546]. А вышел ко мне, знать, в самом злом знобу: как почело ево знобить, а он и вышел ко мне. Да спроси я ево, святителя, про болезнь, какая болезнь.

И он сказал: «Лихаратка, де, знобит и тапере». А говорит з забытью, а иное замолчит да долго не говорит, а лихаратка та ево как не подымая[2547] знобит. И я учал ему говорить: «Такое-то, великий святитель, наше житие: вчерась здорово, а ныне мертвы». И он, государь, молвил: «Ах, де, царь-государь, как человек здоров, так, де, мыслит живое. А как, де, примет инде, ни до чево стане». И я ему, свету, молвил: «Не гораздо ли, государь, недомогаешь?» И он молвил как есть скрозь зубы: «Знать, де, что врагуша[2548] тресет и губы окинула. Чаю, де, что покипеть: и летось так же была».

И ты меня, грешнаго, прости, великий святитель и равно апостолом, и богомолец наш, преосвященная главо, в том, что яз ему не воспомянул о духовной и кому душу свою прикажет, и что про келейную казну прикажет. И не воспомянул для тово, в том прости, великий святитель, объманул меня тем: я чаял, что въпрям трясавица[2549], ан впрямь смертная. По языку тому признавалъся, что худо говорит и скрось зубы. И помышлял себе, что гораздо боле, да положилъся на то, что знобит больно, то-то он и бес памяти. А се и то мне на ум пришло великое сумнение: болезнь та на нем трясавишная, а мне молвить про духовную ту, и он помнит: «Вот, де, меня избывает», — да станет сердечьно гневатце. Да для тово впросто и положил, да то-то себе почаял: еще утре побываю у нево. И ты меня, великий святитель, для Христа прости, мое согрешение, что постыдилъся воспомянуть о преждеимянованной духовной и об ыных статьях: чаял, что утре увижусь. И ты меня прости, ей, не с хитрости сие дело сотворилося. Сатана запял[2550] такое дело совершить. И я у тебя, великого святителя, прошу согрешением своим прощения, и благословения, и разрешения и сему моему согрешению. Дозде[2551] да возвращуся на прежде реченное, да об отце съвоем повесть докончаю.

И просидя немьного, я въстал и ево поднял, и так ево почало знобить, не смог и «Достойно» проговорить[2552], «Славу»[2553] проговорил с отпуском насилу[2554] да почел ко мне прощения говорить, что говорит в среду на Страстной[2555]. И я ему отъвещал по уставу, да сам почел прощение к нему творить да поклонилъся в землю ему, а он малой поклон сотворил да благословил меня, да велел себя весть провожать меня. А ноги-те волочит на злую силу. И я стал и учал его ворочать: «Воротися, государь, ей, пуще тебе будет». И он мне жалует, говорит: «Ино су, я тебя и въдругоредь благословлю». И я молвил: «Пожалуй жа, государь, великий святитель, благослови и третицею». И он пожаловал, и в третий благословил. Да как благословит — и руку даст целовать и в херувим[2556]. И я, благословясь, да поклонился в землю ему и поцеловал в ногу. И он, смотря на меня, благословляет и прощает. Да и воротился, да и повели ево в задние кельи, а я пошел к себе. Да молвил, огленясь: «Завтро, де, велю служить и действовать Казанскому со властьми.

А на меня, де, не покручинся, не могу». И я молвил: «Добро, государь, вели ему, а сам поотъдохни к Светлому Воскресению».

И енто все делалось в среду на Страстной, в вечере. А наутре в четверг допевают у меня завтреню[2557] за полчаса до света, только начали перьвой час говорить[2558], а Иван Кокошилов[2559] ко мне в церковь бежит к Евдокее, Христовы мученицы[2560], и почал меня звать: «Патриар, де, кончаетца».

И меня прости, великий святитель, и перьвой час велел без себя допевать, а сам с небольшими людьми побежал к нему. И прибежал к нему, а за мною Резанской[2561]. Я двери, а он в другие. А у нево толке протодьякон, да отец духовной, да Иван Кокошилов со мною пришел, да келейник Ферапонт, и тот трех не смыслит перечесть, таков прост, и себя не ведает. А опричь тово ни отнюдь никово нет. А ево, света, поновлял[2562] отец духовной. И мы со архиепископом кликали и трясли за ручки-те, чтоб промолвил, — отънюдь не говорит, толке глядит. А лихаратка-та знобит, и дрожит весь, зуб о зуб бьет. И мы с архиепископом не могли роскликать и роспрашивали протодьякона, для чево вести ко мне не поведали и ко властем. И он почал говорить то: «Кабы, де, не я, государь, заставил сильно поновлять отца духовнаго, и он бы, де, так и ушел безо всего. Я, де, пришел к нему, а он, де, лежит без памяти, а отца духовнаго выслал вон. И он, де, стоит у дверей, не смеет и войтить. Я, де, почал говорить: „Для чево нейдеш?” И он, де, мне говорит: „Не смею, де, итьтить, станет, де, кручинитца”. И я, де, закричал: „Хотя б, де, бил тебя, и ты, де, шел к нему; видишь, де, и сам, что топере он в нецевелье[2563], потому болезнь та гораздо приняла ево”. И Ивана тово, де, я сыскал, да послал по тебя, государя, и по Казанскаго[2564] и по Резанскаго». И мы спрашивали отца ево духовнаго, каково говорил в-ысповедании. И он сказал: «Горазда, де, тупо понавливалъся. Чуть, де, намечал». Да протодьякон сказывал: «Я, де, даве на великую силу розклика, инде только и молвилъ: „Пошли, де, по государя”, да и только. Да с тех, де, мест и по ся мест языка нет, ка вы и пришли». И я, и Резанской почели кликать. И он, государь, только очьми зрит на нас быстро, а не говорит: знатно то, что хочет молвить, да не сможе. Не могли роскликать никоими мерами. Как есть в лихаратке: как в жар кинет, так то он лежит в забытии. Неведома, какая болезнь-та у нево, святителя, была. Да мы с Резанским да сели думать, как, причащать ли ево топере или нет. А се ждали Казанскаго и прочих властей. И мы велели обедню петь раннею, чтоб причастить. Так Казанской[2565] прибежал, да после Вологотцкой[2566], чудовской[2567], спаской[2568], симоновской[2569], богоявленской Мокей протопоп. Да почел кликать ево и не мог роскликать. А лежал на боку на левом. И переворотили ево на спину, и подняли главу ту ево повыше. А во утробе той знать как грыжа-та ходит, слово в слово, таково во утробе той ворошилось и ворчало, как у батюшка моево перед смертью. Так Казанской учал говорить, чтоб причастить запасными дарами. И велел отцу духовному прощения перед всеми властьми за нево. И причащали ево, святителя, при мне Казанской, Резанской, отец духовной ево да протодьякон. А причащали ево власти без риз, в манатья, без клабоков. А как пожаловали части[2570], и ему уста разымал протодьякон, а он, государь, без памяти лжал, и после причастия почал он, государь, гораздо дышать больно. И почал отец ево духовной говорит: «Велел, де, себя маслом соборовать». И почали облачатца. И к освящению масла приехал Вологотцской, а Ростовской[2571], и Крутицкой[2572], да андроньевской[2573], да здвиженской[2574] и иные прочие черные власти[2575] были в соборе, приспел как час освящению и помазанию маслу[2576]. А отец духовной мой со мною въместе пришел, а причещали без него: он на час вышел. И почели перьвое Евангилие честь. А я у нево стою, а возле меня стоит по правую сторону отец ево духовной, а мой отец духовной по левую сторону у него стоит, под руку ево под левую держит, опадывает рука-та добре. И как прочел Казанской и приложили ево, так после Евангелия тово почал гораздо быстро смотреть на левую сторону ко властем, где масло-то освящают. Да повел очьми теми въверх, да почал с краю тово жатца к стене.

И меня прости, владыко святый, кой час почал пристайно и быстро смотреть, и я узнал, что он видение видит. Не упомню, где я читал: перед разлучием души от тела видит человек вся своя добрыя и злыя дела. И молвил я отцу ево духовному: «Видит отец наш некакое видение». И он молвил: «Нет, де, полна, де, в нецевенье так смотрит». И я молвили: «Смотри, что будет. И сам не знаеш, что говориш». И я отцу духовному своему сказал, что видит некакое видение. И он молвил: «Видит, де, нечто». А смотрел с четверть часа быстро со здом[2577]. А смотрит все в потолок, знатно то, что видит. И почал рукама закрыватца и жатца к стене-то и в угол, как стену ту не выломит?! И руки-те вырвали у протопопа да почел закрыватца, да закрычал великими гласом, а неведома, што. Да почал хоронитца и жатца добре в угол. Походило добре на то, как хто ково бьет, а ково бьют — так тот закрываетца. Так-то над ним, святителем, было. Да затрясъся весь в ту пору и плакать почал и крычать так же, а смотрит вверх. Да было тово с полчетверти часа. До после крычания почнет и отъходить. Двожды отъходил, и отходную говорили, да опять очнулъся, да почел тихнуть. А очи гораздо мутны стали с кричания. И я перед ним, проговоря прощения, да поцеловали в руку, Да в землю поклонился.

Пошел к себе в пятом часу в-ысходе, а казну келейную в чуланех и в полатах и домовую везде сами перепечатали после освящения масла.

А у него, святителя, осталъся Резанской да отец ево духовной, да ризничей, да спаской келарь Пафнотей Еропкин. А Казанской со властьми пошли готовитца к службе и начели в соборе в седмом часу вечерня. А у меня ту же пору начели. И как начели петь в соборе, и как начели у меня вместо херувимской перьвой стих «Вечере твоей Тайней[2578]» петь, а он, государь, в тот час преставися, осмаго часа в полы[2579]. И пропели первой стих, и прибежали келарь спаской и сказал мне: «Патриарха, де, государя, не стало». А в ту пору ударит в Царь-колокол три краты. И на нас такой страх и ужас нашел, адва петь стали, и то с слезами. А в соборе певчие и власти все со страху и ужаса ноги подломились потому что хто преставился да к таким дням великим, ково мы, грешные, отъбыли, яко овцы бес пастуха, не ведают, где детца. Так-та мы ныне, грешные, не ведаем, где главы приклонити, понеже прежнево отца и пастыря отстали, а нового не имеем. И ты, владыко святый, помолись и с Васильем уродивым, сииречь нашим языком, с Вавилом[2580], чтоб Господь Бог наш дал нам пастыря и отъца, кто ему, свету, годен, имя вышеписанное. А ожидаем тебя, великого святителя, к выбору. А сего мужа три человека ведают: я, да Казанской митрополит, да отец мой духовной, тайне в пример. А сказывают, свят муж. А от зде да возвратимъся на преждереченное.

И отъпевши обедню, пришел к нему, свету, а он, государь, уже преставися: лежит, как есть жив, и борода розчесана, лежит, как есть у живова. А сам немерна хорош. И простяся с ним, и поцеловав в руку, и пошел к умовение ногам. А ево, государя, приказали готовить погребалная Резанскому архиепископу, да архимандриту андроньевскому, да отцу ево духовному. А те все власти были службе. И после умовения с Казанскими митрополитами с Корнилием и со всеми властьми приговорили выносить на завтрене в пятницу в Великую к Риз положенью[2581], до чесов. Да вынесъчи, и по мощи поитить к Благовещению Богородицы.

И пришли по нево часу в пятом дни, а он, свети, как есть жив лежит, и веры не иметца, что он, государь отец наш, преставился: таков хорош лежит во гробе — только не говорит. А облачали ево, света, все власти: Казанской митрополит с товарищы. И вынесли ево, света, к Риз положенью и, вынесъши ево, пошли по мощи к Благовещению.

И в вечеру тово пятка[2582] пошол я з женою и с сестрами[2583] к Благовещению к святым мощам и в собор к Гробу Господню знаменатца и с отцом нашим Иосифом патриархом проститися и прощение получити. И из собору пошел сам один, наперед преж и к Риз положенью выслать сидельцов. Да пришел я к дверем полунощным[2584], а у нево отънюдь никакова сидельца нет. Кому велел быть игумном, те все розъехались, и я их велел смирять[2585] митрополиту. Да такой грех, владыко святый, — ково жаловал, те ради ево смерти; лутчей новинской игумен[2586], тот перьвой поехал от нево домой, а детей боярских я смирял, сколько Бог помочи дал. А над ним один священник говорит Псалтырь, и тот говорит, во всю голову кричит, и двери все отъворил. И я почел ему говорить: «Для чево ты не по подобию говоришь?» «Прости, де, государь, страх нашел великой. А во утробе, де, государь, у нево, святителя, безмерно шумело больно грыжа до тебя, государя. То-то, де, меня и страх взял». А у нево, государя, живот взнесло с полъаршина из гроба, знать, у утробы той ево и руки не сойдутца, как у протчих мертвецов ведетца. А как преставился и вынесли, и у нево, света, отнюдь живота не знать было из гроба, только голова одна наруже была. Да священник же почел мне сказывать: «Часы, де, в отдачу, вдруг взнесло живот у нево, государя, и лицо в ту ж пору почело пухнуть. Тот-то, де, меня и страх взял. Я, де, чаел — ожил. Для тово, де, я и двери отворил, хотел бежать». И меня прости, владыко святый, от ево речей страх такой нашел, адва с ног не свалилъся. А се и при мне грыжа та ходит прытко добре в животе, как есть у живово. Да и мне прииде помышление такое от врага: побеги, де, ты вон, тот час, де, тебя, вскоча, удавит. А нас только я да священник тот, который Псалтырь говорит. И я, перекрестясь, да взял за руку ево, света, и стал целовать, а во уме держу то слово: «от земли создан и в землю идет, чево боятися?» Да руку ево хочу покинуть, а сам смотрю на лицо ево, и он безмерно пухнет. Борода та вся зжалась, а лицо розно пухнет. Да в ту ж пору как есть треснуло, так та у нево во устех нежид-от[2587] треснул. Да и уста те стало воротить при мне розно. А нежид-от пошел изо уст, и из ноздрей кровь живая. И я достал испужалъся, да поостоялъся, так мне полехчело от страху. Да тем себя и оживил, что за руку ту ево с молитвою взял. Да и дух почел великой быть.

А жена и сестры отънюдь не испужались, а блиско блюлись подойтит. Безмерно, владыко святый, страшен в лице том стал, лицу тому у нево, света, единым часом доспелось[2588]. И я оставил сидеть и ночевать чудовского келаря Феодосия. И пришол келарь чудовской в полночь против суботы и почел мне говорить: «Нежиду, де, добре много идет». И меня прости, владыко святый, велел тайно ему одному да отцу ево духовному Знаменскому игумну провертеть в ногах. И шел нежить во всю ночь, течмя шол. Мы чаели, что и не престанет. Стал с Казанским митрополитом тужить. И Содетель наш и Творец свыше нас делает: как часы отдали денные, в суботу в Великую, а у него и престал итить нежить. Так мы поранее обедню ту, положась на волю Божию, для тово и велели в пятом часу дни благовестить, блюлись тово: человек сырой, а се не вылежал, ни выболил. Блюлись долго не хоронить, и так бес престани и в головах, и в нога ладоном окуривали. Горшки стояли с ладоном, ин и так дух-от слышет. Не так, что по всей церкви, а саженех в двух слышет — ладон столбом идет, а духу тово не задушит. А погребли в одиннатцатом часу дни, отъслужа с ним обедню, и по заамбонней молитве вынесли и погребение совершили. А он стоял покрыт весь, только шапка одна наруже была непокрыта, да рука вынета ис-под покрова для целования. А целовали мы в шапку да в руку, а лица отнюдь никоими мерами нельзя было отъкрыть: ведомо, владыко святый, тело перстно[2589] есть, да мы, малодушнии, тот час станем осуждать да переговаривать. Для того и не отъкрыли лица.

Да как ево, государя, положили во гроб, так стал Казанской митрополит грамоту разрешательную говорить. А какова грамота, и с нее список, под сим столпцом подклеена[2590]: «Во имя Святыя и Живоначалныя Троицы, Отца, и Сына, и Святаго Духа. Се аз, смиренный Корнилей митрополи, молясь тебе, Христу, моему владыце, прощаю и разрешаю[2591] именем твоим сего твоего раба, святейшаго Иосифа, патриарха Московскаго и всеа Русии, подражая божественных твоих уст слову, к святым твоим учеником и апостолом глаголющему: „Аще согрешает[2592] пред всеми человецы седмьдеся седмерицею, прощайте их”, — и паки: „Егоже бо аще свяжете[2593] на земли, будет связан на небесех, и егоже аще разрешите на земли, будет разрешен на небесех”[2594]. По Божиим же твоим, Владыко, и неизреченным судьбам сподобивый мене в превеликий той час человеческая согрешения прощати и решати, и аз, смиренный Корнилий митрополит, именем твоим, Владыко Христе, благословляю и разрешаю. И простил есмь сего твоего раба, святейшаго Иосифа, патриарха Московскаго и всеа Русии, от всех содеянных им согрешениих, елика бо той тебе согреши, волею и неволею, словом, и делом, и помышлением, понеже бо, Владыко Христос, всех царю, пришел еси грешных спасти и безъответных, и токмо ты един еси без греха, а человека несть, иже, жив быв, тебе не согреши. Но молю твое, Владыко, великое человеколюбие, яко да в приидущий великий день Страшнаго и неизъмолимаго твоего Суда десныя части[2595] того, о немъже молю твое милосердие, раба твоего, святейшаго Иосифа, патриарха Московскаго и всеа Русии, не отълучи и Небеснаго твоего Царствия наследие ему даруй со всеми, иже от века благоугодившими. Аминь».

А прочетчи, положил в правую руку, а в левую список, рукописание ево лет. И положа, благословил рукою да поцеловал в руку. И мы, владыко святый, надселися, плачучи. Ково хто благословляет? Сын разрешает отца и благословляет. И в ту пору плакали все, как грамоту чел, а то и достад, надъселися все, плачучи отца нашего, как так изволил взять.

A мне, перьвому грешному и мерскому, которая мука не ждет, ей, все ожидают меня за злые дела. И достоин, окаянный, тем мукам за своя согрешения.

А бояре и власти то же все говорили промежу себя. Не было такова человека, которой не плакал, на нево смотря, потому — вчера с нами, а ныне безгласен лежит. А се к таким великим дням стало, а отец духовной тое же разрешительную молитву говорил тайно, подшетчи к нему преж спускания в землю, как начели канон на погребение петь. Да такой грех, владыко святый, — погребли бе-звону, все позабыли в страсе. Я вспаметовал, как почели поклоны класть за нево, так я велел звонить после погребения, доколе мы все поклоны клали, а в ту пору звонили; а прежних патриархов з звоном погребали.

А как я от него пошел, от живово, в четверг, и после меня, сказывали мне Резанской архиепископ с стоварыщи: «Двожды, де, недуг имал патриарха бес тебя страшным обычаем донеле[2596], де, того зжалъся з двожды прытко и отшел ко Господу Богу». А как, владыко святый, маслом ево, света, соборовали, и как отец ево духовной прощения стал за него говорить ко всем властем большее и рукоположение поминал, и он, свет, гледит на них, а не говорит.

То-то слезно, владыко святый, и проговоря, поклонилъся в землю. А Казанской митрополит и все власти едва возмогли ответ сотворити, ей, владыко святый, едва голосами не вскликнули, плачучи: как жив смотрит, а отъвета нетворит. Все люди около ево стряпают[2597]. Меня прости, владыко святый, надъселися, плачучи, на нево, света, смотря, а свои грехи воспоминаючи, и которые от ближних были, со мною все перервались, плачучи, а всех пущи — Трубецкой да княз Михайло Одоевской[2598], да Михайло Ртищев[2599], да Василей Бутурлины Плакали по нем, государе, что как Бог изволил скорым обычеем взять, и свои грехи воспоминаючи.

Да сказывал мне Василей Бутурлин, а ему сказывал патриархов дияк Федор Торопов, мнение, де, на нево, государя, великое было, то и говорил: переменить меня, скинуть меня хотят[2600], а будет, де, и не отъставят, и я, де, и сам за сором об отставке стану бить челом. И денег приготовил, с чем итить, как отъставят. Безпрестани то и думал, и говаривал, и неведомо отъчево. А у меня и отца моего духовнаго, Содетель наш Творец видит, ей, ни на уме тово не бывало, и помыслить страшно на такое дело. Прости, владыко святый, хотя бы и еретичества держалъся, и тут мне как одному отъставить его без вашего собору. Чаю, владыко святый, аще и в далнем ты растоянии, с нами, грешными, едино то ж речеши, что отънюдь тово не бывало, что ево, света, отъставить или ссадить з бещестием, ты сему помышлению нашему свидетель. Да и не токмо, великий архиерею и служебник Божий, свидетель и странный брат наш Василей[2601], чаю, и он то ж речет, что отнюдь в помышлении нашем тово не бывало у нас.

А келейные казны у нево, государя, осталось 13 400 рублев с лишком, а судов[2602] серебреных, блюд и сковородок, и купков, и стоп, и торелей много хороших. А переписывал я сам келейную казну. Так которые суды имал из домовой казны, те все опять отдал в казну. А которые князь-Юрьевские суды[2603], а денги платил он келейные, и я те суды отдавал в домовую казну, которые пригодились, да денги взял по оценке, я и давал по нем же, государе. Да таких судов нашлись 30-ть и больши, что ни каких книгах их нет, ни в росписях. А и прежъпомянутые суды по маленьким памятцам сыскивал я сам, с полторы недели ежедень сам ходил. А то, кобы я сам не ходил да велел переписывать по-прежнему, — и меня прости, владыко святый! — мню, что и половины бы не по чему сыскать, потому что записки нет, не осталось бы ничево, все б роскрали. Реткая та статья, что записано, а то все без записки. Сам он, государь, ведал наизусть, отънюдь ни келейник ни которой ничево судов тех не ведал. А какое, владыко святый, к ним строенье[2604] было у нево, государя, в ум мне, грешному, не вместитца. Не было тово судна, чтоб не впятеро оберчено бумагою или киндяком[2605]. А князь-Юрьевская Шулешева рухледь досталная[2606], которая лежала у нево, света, в чердаке, пищали и сабли, и те все смазаны, отънюдь никакой ржавки нет. А на судах тех отънюдь никакова порошечка нет, не токмо пыли. А которые ево, государевы, камки, и бархаты, и дороги, и тафты[2607] келейные, 12-ть бархатов черных было, и проданы на сторону, потому что худы добре; а что продано в домовую казну и на сторону, и что князь-Юрьевских продано, и тому всему роспись перечневая. А имянной не успел написать. Ей-ей, и то насилу успел написать. А сия роспись подъклеена под сим столбцом. <...>

Да всех и на меня пуще было, все смешено вместе: и ево, святительское, и князь-Юрьевское, и брата ево родново животы, володимерского протопопа[2608], тут же, на великую силу розобрал, ей-ей, себя надъсадил. А записи ничему нет, да не токмо изустной памяти, ни приказу никаково нет, не токмо мне, ни отец ево духовной, светов, не слыхал приказу никакова. А в домовой казне денег 15 000, и купленой ис келейной на 3286 рублев 29 алтын. А в остатке 11713 рублев 4 алтына 2 деньги. А опричь денег не переписывано ничево, велю переписывать князь-Федору Семеновичу Куракину, да князь-Ивану Ивановичу Ромодановскому[2609], да боярину патриярхову Василью Федоровичу Янову[2610], и дьяком, отделовши келейную казну. А со мною у келейные казны были боярин Василей Васильевич Бутурлин, да думной дворянин Федор Кузмичь Елизаров[2611], да думной дьяк Михайло Волошенинов[2612]. Да, чаю, владыко святый, келейную казну в Четыредесятницу[2613] все раздам. А деньги он, государь, копил толк, которые камни, и отъласы, и всякие дары, и мои, и ваши, святительские, и всякие приносные, немного, держал у себя со сто или з двесте аршин, а то все отъдавал в домовую казну, да денги по оценке за всякой аршин имал в келью. Да на те деньги хотел себе купить вотчину и дать по себе в собор, и перед смертью дни за два торговал, да Бог не изволил. А я купит без ево именново приказу не смел, роздал большую половину бедным прямым на окуп, которым вьвек окупитца нечим, да в монастыри бедные и досталние, туды ж пойдут. Да и в том меня, владыко святый, прости, немного и я не покусилься иным судам, да милостию Божиею воздержалься и вашими молитвами святыми, ей-ей, владыко святый, ни маленкому ничему неточен[2614]. Было бы, владыко святый, и меня столько, что и вчетверо цену ту дать, да не хочу для тово: се от Бога грех, се от людей зазорно. А се какой я буду прикащик: самому мне имать, а денги мне платить себе ж! А топере немерно рад, что ничему неточен, ни патриярховых, ни князь-Юрьевских животов, ни товарищем своими, которые со мною переписывали, Василий с товарищи, и им не дал купить. Только лише продал я Василью на двадцать на семь рублев, и то из мелочи, князь-Юрьевских, а болши тово отънюдь ничево не дал купить. А и то дал купить, что нихто не купил. А я для тово себе не купил, что милостию Божиею и отца своево благословнием всево много, и того не изжить. Да я, владыко святый, дал по нем, по государе, Василью Янову отълас да братину, а цена шеснатцать рублевь, да только одному Василью лишнее да. А диаком дал по братиночке да по камочке, а цена по 10-ти рублев. Казначею, и ризничему, и дияком певчим, и детем боярским, и певчиму иподьякону, и подьяком, и старцо, которые у него во дворе, и поваром, и хлебником, и конюхом, и по селам всякими людьми, которые были на жалованье, и водовозом — всем давал из своих рук по десяти рублев, и последнему то ж дал. А збирал их в Крестовую ево патриархову и говорил им я со слезами, чтоб поминали, а не роптали. «А я тепере вам даю милостыню, а не жалованье по окладом. Потому и милостына нарицаетца, что всем ровна, какова первым, такова и последни». И оне все плакали и благодарили. И говорил им я, чтоб поклонцов по силе или по кануну на всяк день говорили. «А не слушаете моих слов, от роптания не уйметеся, ему, святителю, ничево не зделаете, токмо душам своим сотворите вечную погибель». Да и то я им говорил, владыко святый: «Есть ли в вас такой, хто би раба своего или рабыню мимо дела не оскорбил? Иное за дело, а иное и пьянь напившись оскорбит и напрасно бьют. А они, великий святитель, отец наш, аще кого и понапрасньству оскорбил, ино мочно и потерпеть. Да уж что ни было, тако тепере пора всякую злобу покинуть. Да молите и поминайте с радостию ево, света, елика сила может». А не дать было им и не потешить денгами теми, которым я дал им по десяти рублев, роптанию болшому было быть, потому что в конец бедны, и он, свет, у них жалованье гораздо много убавил. А досталним[2615] и помесным, а которые были в деревнях, и тем давал тож по 10-ти рублев Казанской митрополит и говорил им то ж, что я. А сьехались оне поздо, в мае месяце, в 25-м числе. А я давал тем на Фомине недели[2616], которые в ту пору были. И ни по котором патриархе такой милостыни им не бывало, и по Филарете[2617] дано человеку по 4 рубли, а иным и менши. Да я ж тепере один строю[2618] и Резанскаго Моисея архиепископа[2619] душу[2620]. А всего застал денег восемь сот рублев с лишком да судов серебряных рублев ста на полтора.

Да буди тебе, великому святителю, ведомо: грядет к нам в царствующий град наш Москву судья, Вселенский и Александровский патриарх; [2621]в молдавскую землю приехал, а в Путимль ожидают к Вознесеньеву дню, а к Москве чают к Петрову дни. Да еще буди тебе ведомо, владыко святый, Казанскаго благословил отец наш на Страстной недели во вторник, да и мы пожаловали, велели по-прежнему в сану служить[2622], а въздели на него сан на Светлое Воскресенье. Да еще буди тебе, великому святителю, ведомо: во дворец посадил Василья Бутурлина марта в 17 день[2623]. А князь Алексей бил челом об отставке, и я ево отъставил,[2624] а ныне добре болен. А слово мое ныне во дворце добре страшно и делаетца без замотчанья[2625]. Да еще буди тебе, великому святителю, ведомо: Костьку Конюхово, человека Тимошкина, отъдали мне из Свеи, везет ево ко мне Енаклычь. А Тимошку велела королева изымать, послали по всем своим городом заказ крепкой под смертью и хотят отдать[2626].

Да ведомо мне учинилось от князь-Ивановых грамоток Хованскаго[2627], что будто он пропал. А пропасть свою пишет, что будто ты ево заставливаеш с собою правила ежедень[2628]. Да и у нас перешептывали на меня: николи, де, такова безчестья не было, что ныне государь нас выдал митрополитом. И потом и я тебя, владыко святый, о том молю: с молением пожалуй ево, с собою не заставливай у правила стоять. Добро, государь владыко святый, учит премудра — премудрее будет, а безумному мозолие ему есть. Да будет и изволиш ему говорить, и ты, владыко святый, говори от своего лица, будто к тебе мимо меня писали. А я к тебе, владыко святый, пишу духовную, а добро бы пожаловать, послушеть, не токмо ему про то говорить, чтоб и к правилу не имал, да здесь бы передо мною вы с очей на очи переведались. Да Василей Отяев[2629] пишет к друзьям своим: лутчи бы, де, нам на новой земле за Сибирью с князь-Иваном Ивановичем Лобановым пропасть[2630], нежели, де, с Новгородцким митрополитом; как, де, так, что силою заставливает говеть; никово, де, силою не заставит Богу веровать. И тебе б, владыко святый, пожаловать, сие писание сохранить и скрыть в тайне. Ей пожаловать тебе, великому господину, прочесть самому, не погнушатца мною, грешным, и моим рукописанием непутным и несогласным. Да пожаловать бы тебе, свету моему, велеть да и брату нашему Василью Босому прочесть сию грамоту и списокъ сей. Да послал я к тебе, великому святителю, особную грамоту, к тебе, и к боярину, и к диаку, писано в ней сице:

От царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии богомольцу нашему преосвященному Никону, митрополиту Новгородцкому и Великолуцкому, да боярину нашему, князю Ивану Никитичу Хованскому, да диаку Гаврилу Леонтьеву[2631].

Ведомо нам учинилось, что многие дворяне и всякие служилые люди, которые посланы с вами, с тобою, богомольцом нашим, и с тобою, боярином нашим, по мощи великого святителя Филиппа митрополита, в Великой пост не постились и не з благочинием едут. И тебе бы, богомольцу нашему, одноконечьно заставить в Петров или в Госпожин посты говеть. А которые учнут ослушатца, и тебе, богомольцу нашему, их по правилом святых отец запрещать и разрешать, занеж от Бога на тебя власть та положена, и на всякое благочиние приводить. А тебе, боярину нашему, ото всякого дурна их унимать и велеть ехать з благочинием, а не смехом, занеж и к нам, земному царю, едут со страхом и трепетом, а то кольми паче подобает ехать к такому великому светилнику со страхом и трепетом.

ПИСЬМО СЕМЬЕ{61}

Государыням моим сестрам и матери,[2632] царевне и великой княжне Ирине Михайловне, царевне и великой княжне Анне Михайловне, царевне и великой княжне Татияне Михайловне, и з женою нашею, царицею Мариею, и з детми нашими[2633], а с своими племянником и племянницами, с царевичем и великим князем Алексеем Алексеевичем, царевною и великою княжною Евдокеею Алексеевною, царевною и великою княжною Марфою Алексеевною, царевною и великою княжною Анною Алексеевною, о Бозе радоватися. Брат ваш, царь Алексей, челом бьет. А об нас бы вам не печаловатца, а мы на Божией службе ево милостию и отца нашего, великого государя, светейшаго Никона, патриарха Московского, всея Великия и Малыя Росии, молитвами, майя в 5 день во граде Смоленске, дал Бог здорово.

Многолетствуй, матушка моя, в новой год[2634] и с нами, и я с вами со всеми. А празновали мы празник у святые мученицы Ирины, а твоего день рожества, по чину радостно пировали, точию о том оскорьбилися[2635], что лицем к лицу не видалися, но духом всегда нераздельни николиже. А по том[2636] многолетствуйте, светы, с нами во веки. Да срадуйтеся с нами, светы мои, что Бог, отца нашего молитвами и вашими, прогнал Родивила[2637] и град Могилев избавил от смерти[2638]. А побежял от тово: послышел то, что Залоторенок по нашему указу пошел на выручьку к Могилеву. А вести сии писал и-Щклова воевода Василей Яковлев[2639], и я те грамоты, запечятав, послал к вам, светом, запечятав. А князь Юрья[2640] пошол в Могилев здорово, а по времени отпустим ево побывать к Москве, как сами придем, даст Бог, в Могилев.

ПИСЬМА А. И. МАТЮШКИНУ{62}

От царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии столнику нашему Афанасию Ивановичю Мотюшкину.

Как ся нашя грамота придет, и тебе б взять в Золотой полате[2641] на окне трои обноссы[2642], да запечатать и прислать ко мне тотчас, да чернильницу мою с трубками[2643], а чернил возми у Григорья у Лвова[2644], да и перья ему вели очинить. Да сказавою тебе, что уток безчисленная много по лужам[2645], а ездить по палям топко, а изымать[2646] нечем, ястребы не поспели[2647]. А тебе от меня: будь здоров, да и сын у тебя вскоре будет, а стану звать Никулаю.

Писан на нашем стану в селе Покровском[2648] лета 7154 (1646) апреля в 3 день.

Да съезди к Василью Сергееву, да от меня спроси о здоровья, да отпиши ко мне обо всем.

От царя и великого князя Алексея Михайловичи всеа Русии стольнику нашему Афонасью слепому.

Нарядись в ездовое платье да съезди к сестрам, бутто ты от меня приехал, да спрошяй о здоровъе, да скожи, што я буду в воскресенья, што будет, а то, кончяя[2649], што в понедельник часу в четвертом дни. Да извещяю тебе, што тем и тешюся, што стольников безпрестани купаю ежеутр в пруде. Иордань[2650] хороши зделана, человека по 4 и по 5 и по 12 человек, за то: хто не поспеет к моему смотру, так тово и купаю; да после купанья жялую и — зову их, ежеден[2651] у мени купалшики те ядят до воли[2652], а иные говорят: мы, де, нароком[2653] не поспеем, так, де, и нас выкупают да и за стол посадят; многие нароком не поспевают. Да сходи ко архимариту чюдовскому, да спроси от меня о спасенья[2654], да мол[2655] ему от меня, штобы молебен у Чюдотворца при тебе за мое здоровье отпел, да мол ему от меня, штобы благословил голубей на мелнице половить. Да отпиши ко мне обо всем.

Брат! буди тебе ведомо: у Матвея Шереметева[2656] был бой с немецкими людми, и дворяне издрогали[2657] и побежали все, а Матвей остался в отводе и сорвал немецких людей; да на встречю иные пришли роты, и Матвей напустил и на тех небольшими людьми[2658], да лошядь повалилася, так ево и взяли. А людей наших всяких чинов 51 человек убит, да ранено 35 человек и то благодарю Бога, что от трех тысяч столько побито, а то все целы, потому что побежяли; и сами плачют, что так грех учинился. И мы людей полторы тысячи прибавили к тем трем, и воеводу послали Хованского Тараруя[2659], а от Полоцка князь-Осипа[2660], да с ним конных 3000, да салдат 2000, да Пронскому князь-Ивану[2661] со всеми конными и пешими с 2000-мя велели стать в Друе, для помочи, и велели кождому, прося у Бога милости, промышлять над розными людьми немецкими. А с кем бой был, и тех немец всего было 2000, наших и больши было, да так грех пришел. А о Матвей не тужи: будет жив, вперед ему к чести; радуйся, что люди целы, а Матвей будет по-прежнему. А по том[2662] зравствуй, и не унывай, и нас не забывай!