XXVI

Память о любом из ряда вон выходящем событии долго живет на военных кораблях. Любой материальный предмет, связанный с чем-либо необычным, превращается в памятник. И матросы несколько лет следили за судьбой грота-рея, на котором был повешен фор-марсовый. Мрачная слава последовала за этим реем с корабля на верфь, а оттуда — вновь на корабль и продолжала жить, даже когда он опять перекочевал на верфь уже в качестве простой балки. В глазах матросов щепочка от него была словно кусок истинного креста господня. Хотя они не имели ни малейшего представления о том, что произошло на самом деле, и принимали казнь как само собой разумеющееся воздаяние, тем не менее они инстинктивно чувствовали, что Билли был не способен ни на мятеж, ни на преднамеренное убийство. Они вспоминали свежее юное лицо Красавца Матроса — лицо, которое никогда не искажала злобная усмешка или какая-нибудь тайная порочная страсть. Без сомнения, он так глубоко врезался в их память и из-за своей безвременной гибели, тем более что гибель эта была окружена некоторой таинственностью. Общее мнение о бесхитростной простоте его характера, сложившееся на батарейных палубах «Неустрашимого», в конце концов воплотилось в безыскусственных стихах другого фор-марсового, его товарища по вахте, который, как это нередко среди матросов, был наделен поэтическими склонностями. Просмоленные пальцы начертали несколько строк, которые долго передавались из рук в руки среди команды и позже были напечатаны в Портсмуте на отдельном листке как баллада. Заголовок принадлежит автору-матросу.

БИЛЛИ В КАНДАЛАХ

Священник сюда не побрезгал спуститься,

Чтоб за такого, как я, помолиться,

За Билли Бадда. А стало светлей,

Нож часового во тьме серебрится,

И свет луны на пушку струится.

Он сгинет с последней зарею моей.

Да, ясного солнца не видеть мне боле.

Повесят на рее меня, как серьгу,

Что вдел я в ушко тогда бристольской Молли,

И мне не бывать уж на берегу.

Так-то я лихо, чуть утро займется,

Взлечу без команды «по вантам» на рей.

Ну, и голодным мне быть не придется —

Пару-другую дадут сухарей.

Товарищ нальет мне последнюю чарку.

А вешать придется кому из ребят?

Да, «к фалам», наверное, тут не свистят…

А может, я сплю? Мне мерещится это?

И надо бы только дождаться рассвета?

Мне кануть на дно? Барабаны забили,

Вон ром разливают, и нету лишь Билли?

Столкнут меня в воду — и дело с концом?

А Дональд поклялся с доской рядом стать,

Так руку ему я успею пожать…

Да нет, я ведь буду уже мертвецом.

Видал я, как Таффи, валлиец, утоп,

Румяный такой. А мне сделают гроб —

Зашьют меня в койку, швырнут в глубину.

Все глубже и глубже во сне я тону.

Сомкнулась вода… Часовой, где ты тут?

Ослабь кандалы, они руки мне трут.

Не видеть мне больше ни ночи, ни дня.

Морская трава оплетает меня.

Загрузка...