Богатые девушки

КРУГ МОЛНИИ

Выйдя на пенсию, он стал усиленно интересоваться тем, что его окружало, и притом не просто обычными вещами, а незаурядным в повседневности, так же как и частыми необыкновенными явлениями, и каждый раз, когда он, сидя в своем любимом кресле, шуршал страницами «Природные феномены и иллюзии» — августовский номер трехлетней давности, — он радовался наглядному и ясному, оснащенному графиками и фотографиями описанию теории шаровых молний новозеландцев Дайниса и Абрахама, как тому факту, что каждый упомянутый ими признак в точности соответствовал его собственным воспоминаниям. Да, именно такими они и были: светящимися желто-оранжевыми или голубоватыми, радиусом от пяти до тридцати сантиметров, но живущие лишь считаные секунды. Они и вправду, прежде чем исчезнуть, прыгали по земле, словно волейбольные мячи. Правда, он не видел, чтобы они залетали в дома, но даже это его радовало, ибо это могло привести к большой беде. То, что они представляли собой побочный продукт обычной лидерной молнии, означало, что состоят они из раскаленного кремния.

Оба экземпляра, виденные им самим, пронеслись от него на довольно большом расстоянии: один раз — когда он убежал с классного собрания и гроза застигла его в чистом поле, а в другой раз — когда он получил у оптика новые очки и ехал по лугу на велосипеде. Как они были красивы. И теперь, водя толстым серым пальцем по глянцевой сверкающей таблице, он ясно представлял их себе — эти два округлых огненных ядра, мощные, как гениальная мысль, и неуловимые, как чувство.

Все предложения и числа статьи он знал практически наизусть, но снова и снова перечитывал их, проверяя свою память, и сейчас ему страшно мешал шум, который Софи подняла на кухне, включив свой любимый аппарат — миксер. Назойливый шум действовал ему на нервы, и он, злясь на жену, заодно вспомнил, как накануне вечером — в который уже раз — тщетно пытался изложить ей свои новаторские мысли о том, что при каждой грозе возникают маленькие шаровые молнии, но возникают они в самом начале, при первых ударах грома, скорее как увертюра, нежели заключительный аккорд, и поэтому-то они ускользают от внимания ученых, которые занесли гром в разряд обычных акустических феноменов и не видят никакой нужды пересматривать это умозаключение. Собственно, и американское общество «Друзья неизученных явлений» ответило на его предложения маленькой брошюркой с закоснелыми утверждениями некоего молодого, но раннего научного работника. Именно поэтому Карл думал: как было бы чудесно, если бы его поддерживала, по меньшей мере, его собственная жена. Но вчера вечером Софи, когда он снова завел разговор о молниях, демонстративно уткнулась в детектив, буркнув: «Шаровых молний не существует».

— Ха, еще как существует, просто не каждый их видит, — ответил он, ехидно сделав ударение на слове «каждый», он пытался сохранить гордость, но внутренне был разочарован, снова получив щелчок по носу за свою вечную тему.

Карл встал, чтобы размять конечности — пусть воспользуются шансом, они и так каждый раз засыпают, стоит ему сесть. Он согнул и разогнул шаровидные суставы, потом поднял и вытянул вперед левую ногу и держал ее на весу до того, как неприятное ощущение онемения сменилось еще более неприятным чувством ползания мурашек, дождавшись восстановления того, что он считал нормальным ощущением. Его угнетало не засыпание тех или иных частей тела само по себе, расстраивал притаившийся за этим неприятный факт: его члены вышли из подчинения, они устали от жизни больше, чем он сам; его дух, его интеллект, синапсы в его голове так и норовили бросить его в беде, развалить на части и раздавить. Но, вероятно, они и не могут вести себя по-другому, и в этом его вина, ибо, по зрелом размышлении, он слишком много энергии растратил на углы и закоулки своего собственного мозга, обделив остальные части тела. Чтобы отвлечься — в конце концов, мысли об усталости сродни мыслям о смерти, — он подошел к окну. Открывшийся вид радовал глаз. Как же это хорошо — занимать квартиру в доме, расположенном на склоне холма, дом, правда, был покрашен в желтый цвет и сильно смахивал на плоский сырный пирог, да и выглядел не слишком импозантно, но имел то преимущество, что из окна открывался замечательный вид на иногда бледное, как молоко, иногда мерцающее и синеватое, иногда — чаще всего почему-то по вторникам — зеленоватое небо над городком. Хотя сегодня там, наверху, ничего не происходило — на небе не было ни облачка, солнечные лучи не пробивались косыми полосами, а весь небосвод представлялся пустотой, залитой кобальтовой синевой. Но эта глубина неба наполняла его радостью и восторгом предвкушения — вечером обещали грозу.

Он удостоверился в удобстве своего наблюдательного пункта — кресло углом придвинуто к окну, полевой бинокль наведен на резкость, фотоаппарат поднят на нужную высоту на хитроумном самодельном штативе, блокнот под рукой, — в это время раздался звонок в дверь. Он был почти рад этой помехе. Как прекрасно начать подготовку заранее, за целый день, чтобы можно было воспользоваться паузой, подойти к двери гостиной и послушать, что происходит в прихожей. Он не сразу понял, чей это голос.

— Вы хотите — простите, не поняла — что?

— У меня завтра будет вечеринка, и я хочу снять для вас номер в отеле на завтрашнюю ночь. Это внизу, в «Золотом Орле». Чудный отель, вы наверняка его знаете.

Ага, подумал Карл, так это склонная к развлечениям молодая женщина, занимающая пристроенную на чердаке квартиру, — при всей красоте вида, открывающегося из окон, этот дом имел еще один недостаток — он весь не принадлежал Карлу и его жене. У юной соседки постоянно творилась какая-то суета — все время кто-то приходил или уходил, и Карл уже начал различать походки разных гостей — этот галопирует, как конь, этот топает, как слон, эта вальсирует… Он с удовольствием бы предложил этой даме — видимо, студентке — открыть пивную, но где-нибудь в другом месте.

— У нас, наверное, будет очень шумно, а там вы сможете прекрасно выспаться… к тому же это будет неплохим развлечением…

— Гм, — задумалась Софи, она была явно заинтригована, и Карл плотнее прижал ухо к холодному дереву двери, надеясь, что ответ жены будет в его вкусе.

— Это как-то очень неожиданно, но звучит заманчиво. Ну хорошо… Да, но муж. Я должна спросить мужа.

Он ждал этого, но все равно вздрогнул, когда она пронзительным голосом заверещала: «Ка-аа-рр-л!» Он сосчитал до одиннадцати и только потом открыл дверь, чтобы соблюсти должные приличия и снова выслушать известную ему идею молодой соседки. При этом в голове его тяжело ворочалась мысль: надо с порога отклонить предложение, в самом деле, это же полная бессмыслица объяснять, какое возбуждение испытывает он, наблюдая грозу, как невероятно она красива, каково это — видеть шаровую молнию, в этом есть что-то несравненное, это немного напоминает секс — в этом возбуждении есть что-то утешающее и одновременно жутковатое, ибо возникает чувство приближения к границам чего-то неуловимого, непостижимого, но одновременно сущего. Нет, пусть даже завтра вечером над головой будут плясать слоны, он накроется с головой одеялом, и этого будет довольно. Сейчас он мог думать только об одном — о грозе. Он сунул руки в карманы домашней куртки, сделал непроницаемое лицо и, выдержав для приличия паузу, изрек: «Уйти из квартиры? На завтрашний вечер? О нет и еще раз нет. Спасибо. Празднуйте и не волнуйтесь. Мы остаемся дома».

Он с удовольствием отметил, что гостья, хотя и была раздосадована таким ответом, не осмелилась тем не менее возражать, что эта любительница празднеств опустила глаза, разглядывая носки туфелек, которые сейчас повернутся на сто восемьдесят градусов, чтобы вынести посетительницу на лестничную площадку, но в это же время он заметил, что жена строго, очень строго на него смотрит.

Отель и правда оказался на удивление хорош. Это был образчик старинной гостиницы, с украшенным золотыми виньетками гербом, висящим над дверью, с узкими, как бойницы, окошками первого этажа — правда, на верхних этажах окна, к счастью, были широкими, с огромным, как пустыня, ковром, окруженным зелеными растениями. Едва они вошли, как им навстречу устремился консьерж — вручить тяжелый ключ с золоченым шаром, на котором был вытиснен номер. Отдав ключ, консьерж исчез так же стремительно, как и появился, словно его дернули за невидимую пружину.

Маленький посыльный втащил сумку Софи и более объемистый чемодан Карла с принадлежностями для наблюдений в номер триста восемь, и, пока молодой человек демонстрировал, как включать лампы и как закрывать дверь на цепочку, Карл встал у окна и выглянул наружу — его интересовал только вид. В долгих переговорах с женой, по ходу которых он шаг за шагом уступал свои позиции, Карл выторговал условие: они пойдут в отель только после того, как позвонят туда и закажут номер с самым лучшим видом из окна; в этих делах она, безусловно, превосходила его, и, кроме того, в случае неудачи он оказался бы прав во всем, хотя, сказать по правде, для сомнений не было никаких оснований, она так весело насвистывала, пакуя вещи, что он не захотел портить ей настроение, тем более что ночь в отеле была прекрасным поводом замечательно провести время вдвоем. Вид из окна, конечно, оказался средним для такого значимого наблюдения, но лучше, чем он ожидал. Окно было не такое широкое, как дома, но зато открывалась более дальняя перспектива — было видно пространство за церковью и расстилавшийся дальше лесок. Сегодня была пятница, половина восьмого вечера, и его отвлекло столпотворение под окнами, в пешеходной зоне. Люди внизу толкали, обгоняли друг друга, давясь в невероятной сутолоке. Они были столь многочисленны, что Карлу показалось, что они размножаются, пока он на них смотрит. Все это движение происходило в таком умопомрачительном темпе, что в Карле пробудилось желание, подобно кинорежиссеру, остановить картинку, чтобы выхватить из толпы фигуры отдельных людей и поговорить с ними, спросить, по какой надобности они так торопятся. От этих философических мыслей его оторвал земной голос жены: «Чарли, что ты так долго торчишь у окна? Хочешь выброситься?»

Едва он повернул голову на ее голос, как заметил отброшенное ему прямо в глаза бесстыдным зеркалом шкафа отражение его собственной улыбки, похожей на судорожную гримасу комичного высохшего старичка. Старичок был одет в темно-серые вельветовые брюки с пузырями на коленях и в дымчато-серый свитер. Карл во все глаза уставился на свое одеяние. И брюки, и свитер были вещами, которые он высоко ценил уже много лет, он был убежден, что и они должны платить ему тем же уважением, но сейчас они беззастенчиво показали, что ничего подобного они в отношении него не чувствуют. Вещи без всякого намека на элегантность свисали с плеч и зада, стремясь вниз всеми своими складками и нисколько не соответствуя фигуре. Правда, он был таким же худощавым, как и в прежние годы, никакого брюха, даже намека, все в полном порядке. И вообще, что это за идиотская идея вешать в спальне гостиничного номера зеркало в человеческий рост. Шкаф был бы хорош и без этой штуки в дверце. Вздохнув, он пришел к выводу, что его лучшие годы остались далеко позади, когда вся эта мебель была деревьями в густых скандинавских лесах.

— Отойди-ка от зеркала, — скомандовала Софи — он давно понял, что она непостижимым образом умеет читать его мысли.

— Иду.

Она с наслаждением растянулась на кровати, слегка прикрывшись одеялом, что, правда, нисколько его не удивило, ибо она очень охотно вступала с ним в конкуренцию за вещи, которыми он тоже с радостью бы занялся, и, самое главное, ей весьма часто сопутствовал успех. Сегодня он испытывал вожделение, ибо она в тот момент была особенно хороша. Под розовым вязаным жакетом была надета синяя блузка, две верхние пуговицы ее были расстегнуты, обнажая нежную белую кожу, и это с новой силой напомнило ему, что в почти пятьдесят пять лет в его жене начали происходить какие-то необъяснимые перемены. Он мечтательно смотрел на ее декольте, на белый треугольник кожи, неправдоподобно, необыкновенно гладкой, словно это было основательно выглаженное полотно, выглаженное так хорошо, как уже давно нигде не гладят и постельное белье, даже в этом распрекрасном отеле. Сначала ему пришло в голову, что она просто красиво стареет, но потом он заключил, что она, напротив, совсем не стареет. Лицо было абсолютно гладким, кожа бела, как сахарная глазурь, ни одной морщины. Лицо лучилось женственным лунным сиянием, волнующей девственностью, хотя он тысячи раз овладевал ею. Карл молча смотрел на ее движущиеся губы, они стали розовыми, утратив красный цвет, да и все ее тело окрасилось в пастельные тона, стало чище, белее. Даже глаза казались ему теперь более светлыми, более блестящими, и — словно новое содержание потребовало новой формы — похудело и приобретшее полноту лицо, словно некий таинственный скульптор освободил от лишней материи выразительный овал. В последнее время Карл все чаще спрашивал себя, не стоит ли ему поговорить с профессором Туком, его старинным приятелем, и обсудить с ним неподверженность Софи старости, он мог бы посмотреть, какими кремами она пользуется, да и осмотреть ее саму, правда, для начала хватило бы и того, чтобы они с Туком встретились за дружеским ужином, куда можно будет пригласить и Софи, она охотно ходила в рестораны и вообще любила поесть — что угодно, и где угодно, и когда угодно, а там Тук мог бы под каким-нибудь предлогом ее осмотреть. Но, скорее всего, из этого обследования все равно не выйдет ничего путного, они не узнают ничего, кроме того, что Карл может понять и сам, пусть даже его знания психосоматики были довольно скудны. По его мнению, все дело было в почти совершенных, спокойных и исполненных любви условиях, в которых она жила с ним, принимая в дар от него многолетнее счастье, каковое она так удачно умела консервировать и сохранять. Они познакомились в самый разгар войны, у нее не было ничего, кроме простенькой шляпки. Он сделал ее женой старшего полицмейстера, матерью достойного сына, а теперь еще и бабушкой двух замечательных внуков, щеголявших щербатыми ртами. Он окинул Софи испытующим взглядом.

— Что ты так на меня смотришь? Ты видел это покрывало? По-моему, оно недурно. — Она помахала материей перед его лицом.

Эти слова снова напомнили ему о том, как часто произносит она какие-то совершенно неинтересные вещи. Но теперь это нисколько ему не мешало — с тех пор как он смог понять, что удовлетворенные собой женщины не очень возбуждают мужчин, особенно тех, кто принес им это удовлетворение. Он присел на край кровати, погладил ее по шее, провел рукой по груди, коснулся живота, одновременно слушая при этом ее замечания, она вдохновлялась всем, что окружало ее — касалось ли это абсурдных мыслей из какого-то журнала, звонка подруги, телевизионного фильма или, как здесь и сейчас, гостиничной обстановки, вид которой побуждал ее поменять обстановку дома, о чем она сейчас громогласно вещала Карлу. Подобно всем этим навороченным театральным декораторшам, с которыми много лет хороводился их сын, она страдала неуемной страстью к новшествам — она меняла занавески и переставляла мебель, отчего в душу Карла закрадывался страх, что в один прекрасный день он заблудится в собственной квартире, и он был счастлив, что в ней есть такие надежные и бессменные ориентиры, как туалет и ванная.

— Нам бы не помешала более уютная спальня, — трещала Софи, — у нас очень красивое постельное белье, но спальню мы не меняли уже пятнадцать лет. — Он рассеянно смотрел на кровать, на сидящую на ней Софи, любовался ее прохладным телом поверх белой массы одеял и покрывал, телом, под внешней прохладой которого скрывалось мягкое тепло. — Разве это не восхитительно — находиться здесь, разве это не радостное событие, причем бесплатное, пусть молодые люди веселятся, я нахожу этот отель превосходным, у нас сегодня есть кабельное телевидение, мы можем пойти поесть, все входит в счет, к тому же мне не надо готовить. — Он пропускал ее слова мимо ушей, сейчас они, словно гром и гроза, были всего лишь акустическими феноменами.

— Перестань смотреть в окно, мне становится жаль тебя до слез, разве тебе не хочется сначала посмотреть телевизор, а потом заказать какую-нибудь еду? Э, ты слышишь мой вопрос?

— Прости, — ответил он, — я что-то не очень его понял.

— Ты снова думаешь о своих дурацких молниях?

— Нет, нет.

Он притянул ее к себе, зная, что сейчас они сплетутся, проникая друг в друга, в плотный узел. Он любил это соединение, когда они свивались в клубок днем, это была приятная, эффектная и возбуждающая игра; взаимодействие многолетнего опыта и интуиции, доведенных до совершенства за тридцать пять лет совместной жизни. Он находил, что Софи слишком отвлекается, хотя в действительности она по-прежнему была очень сосредоточенна и целеустремленна, между делом она производила гибкие движения, раздвигала ему губы двойным касанием языка, чем немало удивляла его. В следующий момент он испытывал удвоенную радость от, казалось бы, давно заученных рутинных движений. Он забыл о своей одержимости шаровыми молниями, теперь он был одержим женой.

— Перед грозами, — заговорила она позже, когда они сидели у окна с аперитивом и арахисом из мини-бара, — перед грозами ты всегда особенно хорош, это — в виде исключения — обнаружила я. — Она играла пультом дистанционного управления, беспорядочно переключая каналы, в самом деле, даже в самые блаженные минуты уединения ей приспичило схватиться за злосчастный пульт и заполонить комнату четырьмя блондинками-ведущими, больным лейкемией ребенком, супругой миллионера и целой ордой патлатых демонстрантов. По счастью, это длилось недолго, через несколько секунд она зависла на третьем канале.

— Место преступления, — произнесла она с видимым воодушевлением, показавшимся ему весьма странным ввиду того факта, что речь-то шла о регулярно выходящем в эфир сериале, — это комиссар Бринкман.

Спустя три минуты Карл был на сто процентов уверен, что они уже видели этот сериал о месте преступления, этот котлован, где нашли труп, показался ему до боли знакомым, и он тотчас заподозрил рыжеволосую вдову, для чего, собственно говоря, не было никаких оснований, но он, молча погладив Софи по спине, сказал:

— Ты его выключишь, когда начнется, ладно?

Фильм закончился до первых раскатов грома, они принялись ждать, удивительно, но именно она настояла на том, чтобы придвинуть к окну не кресло, а целый диван, и он, донельзя довольный ее вежливым интересом к его метеорологическим изысканиям, кряхтя и вздыхая, перетащил диван. Через пару минут оглушительной тишины, заставлявшей его ждать грозы с еще большим напряжением, Карл сказал:

— В старые времена люди верили, что молния и гром — орудия богов, свидетельства их гнева, теперь же мы знаем, что это всего лишь природные явления.

Софи, уютно устроившись в его объятиях, заметила:

— Очень красивые явления.

В воздухе царила полная неподвижность, но он доподлинно знал, что происходит, он знал, что сейчас, в данный момент, теплый, влажный воздух стремительно поднимается в холодные верхние слои атмосферы, и через несколько томительных минут он действительно увидел, как в небе начали громоздиться башни облаков — cumulonimbus — кучево-дождевые облака, которые часто путают с облаками cumulus — просто кучевыми, облаками хорошей погоды, которые громоздятся в небе, похожие на гигантскую, нависающую с высоты грядку цветной капусты.

Он отодвинул Софи в сторону и прошептал:

— Смотри.

Она послушно села рядом, притихла и, как это ни удивительно, не стала возмущенно фыркать, она вообще не произнесла ни слова, но стала вместе с мужем смотреть, как редкие солнечные лучи просеивались сквозь прорехи в мощных облаках. Сила этого света внушала ему благоговение, она снова и снова напоминала ему о том, что там, наверху, на сияющем троне, восседает верховный правитель, Бог, требовательный, всемогущий, неутомимый. Карл подавил в себе порыв отмахнуться от облаков, бросить им вызов.

Потом грянул гром. Он видел, как сверкнула ветвистая молния. В ее свете небо превратилось в осколки некогда целого. Но как бы впечатляюще это ни выглядело, то была всего лишь нормальная разветвленная молния, ничего экстраординарного, и это немного разочаровало его. Если не считать того, что ему в этот момент впервые пришло в голову, что молния похожа на варикозную вену.

— Вот сейчас, — сдавленным голосом произнес он.

Но все уже закончилось. Вода с грохотом рухнула с неба, словно стена, возникшая из серого Ничто; он услышал, как внизу взревел стартер автомобиля, а немного дальше он рассмотрел округлый красный источник света, но, вероятно, да нет, не вероятно, а почти точно, это был стоп-сигнал. Мир поплыл перед его глазами. Он был безмерно разочарован. Надо было сосредоточиться, сконцентрировать внимание — по-иному он не мог объяснить случившееся. Но, может быть, это круглое и красное был все же не стоп-сигнал, а маленькая шаровая молния?

— Все кончилось, — осторожно произнесла Софи.

И он, повинуясь какому-то импульсу, сказал:

— Была одна, правда, не очень большая. — Но прозвучало это не слишком убедительно, да он и сам не слишком в это верил. Но именно поэтому он воспрянул и спросил жену: — Ты ее видела? — Он промолвил это просительно и даже смиренно, надеясь, что она не заметит, что на глазах его вот-вот выступят слезы.

Но она выглядела неуверенной и даже испуганной.

— Я не знаю, да, мне кажется, что видела. — Она пролепетала это так невнятно, что он не сразу ее понял, но это был ответ на его вопрос, и им она сказала, не более и не менее, что на этот раз что-то увидела она — она, а не он. Непонятно. Как могло случиться, что на этот раз ее глаза оказались проворнее, а взгляд более сосредоточенным? Он посмотрел на жену: она смущенно улыбалась, дружески, без тени иронии, словно застигнутая врасплох происходящим.

В его голове как будто что-то треснуло… если она возобладала его способностями… то означает ли это, что произошел обмен, передача энергии от одного тела другому?

Он считал это вполне возможным.

— Так, значит, ты что-то видела, — вопрос прозвучал как утверждение, и она посмотрела на него влюбленными глазами, — такое круглое, оранжевое, не так ли, я тоже это видел.

Карл подумал, не стоит ли ему сказать о стоп-сигнале, но, с другой стороны, откуда мог взяться автомобиль в той стороне — ведь там же лес, а практичная Софи, если бы это был стоп-сигнал, не раскрыла бы рта.

— Ну и?.. — спросил он. — Я хочу сказать, как ты ее нашла?

При этом он так крепко обнял и прижал ее к себе, что едва расслышал ответ, произнесенный ему в плечо: «Очень красивой».

Но он-то знал, что это было нечто большее, куда большее, нежели просто красота, это было чудо, ибо то, что произошло, означало, что они с Софи оказались в состоянии проникнуть в неизведанное, раздвинуть границы опыта и, возможно, в результате истинного поиска обрели знание, каковое было невероятно трудно добыть, да, именно так, какой же дар они получили!

— Но ты не будешь завтра утром говорить, что сказала так мне в угоду? — поинтересовался он уверенности ради.

И она ответила:

— Нет, не буду. Я ведь уже сказала, что люблю грозу.

И пока она многословно принялась расписывать увиденное, а он при этом тискал ее и прижимал к сердцу, в его голове родилась новая теория, гласившая, что способности могут передаваться, но непременной предпосылкой этого могла быть только великая любовь между двумя людьми, такая великая, что от нее невидимое становится видимым, а неслышимое — слышимым, любовь, которая допустила даже, что Софи безнаказанно и нетерпеливо спросила: «Можем ли мы, наконец, заказать что-нибудь поесть?» — и при этом состроила такую гримаску, словно победила мужа по всем статьям. Он не обратил на это ни малейшего внимания, ибо был совершенно счастлив.

Весь мир — это абажур, а он — Карл — его свет.