Воспетые и бессмертные

И я, любви искатель жадный…

Александр Пушкин

«Чем нам и жить, душа моя, под старость нашей молодости? – вопрошал некогда Пушкин друга Дельвига, – как не воспоминаниями… Но разнообразие спасительно для души».

Как неожиданно замечание поэта о «спасительном разнообразии» перекликается с этими поэтическими строками!

Мои богини! что вы? где вы?

Внемлите мой печальный глас:

Всё те же ль вы?

Скольким же красавицам (да и некрасавицам), столь не схожим и внешне, и характерами, дарил своё драгоценное внимание Александр Сергеевич! Не все из воспетых Пушкиным достигли преклонных лет, – увы, слишком быстротечной оказалась судьба. Так и остались они в отечественной поэзии вечно юными…

Другим же, намного пережившим поэта, посчастливилось стать очевидицами его посмертной славы, великого триумфа. Так, красавица-полька Каролина Собаньская дожила до девяноста одного года (вот уж поистине муза-долгожительница!), очаровательная графиня Елизавета Воронцова – до восьмидесяти семи лет, умница Анна Оленина – до восьмидесяти, пленительная Анна Керн – до семидесяти девяти, баронесса Евпраксия Вревская, милая Зизи, – до семидесяти трёх…

Лета по тем временам, да и по нынешним почтенные.

Но в пушкинскую эпоху восприятие женского возраста было совсем иным. Стоило перешагнуть сорокалетний, даже тридцатилетний рубеж, и вот она, старость, на пороге!

Предмет недолгого увлечения Александра Сергеевича – Аглая Давыдова. Француженка, урожденная герцогиня де Граммон, супруга генерал-майора, знакомца поэта по Каменке. К ней, кокетке «со стажем» (ах, как не любил Пушкин дамское жеманство!), обращены его саркастические, а порой и вовсе обидные строки:

И вы поверить мне могли,

Как простодушная Аньеса?

В каком романе вы нашли,

Чтоб умер от любви повеса?

Послушайте: вам тридцать лет,

Да, тридцать лет – не многим боле…

А Пушкину чуть больше двадцати. И роман развивается по стандартным лекалам:

Сначала были мы друзья,

Но скука, случай, муж ревнивый…

Безумным притворился я,

И притворились вы стыдливой,

Мы поклялись… потом… увы!

Потом забыли клятву нашу…

Всё в прошлом, и речи не может быть о новой любовной игре:

Когда мы клонимся к закату,

Оставим юный пыл страстей —

Вы старшей дочери своей,

Я своему меньшому брату…

Да, нужно соответствовать летам, меняясь с ними не только внешне, что неизбежно, но и духовно. Много позже Пушкин размышлял о природе женского кокетства: «Coquette, prude. Слово кокетка обрусело, но prude не переведено и не вошло ещё в употребление. Слово это означает женщину, чрезмерно щекотливую в своих понятиях о чести (женской) – недотрогу.


Аграфена Фёдоровна Закревская, урождённая Толстая.

Художник Е. Гейтман. Литография с оригинала Д. Доу. 1827 г.


Аграфена Закревская.

Рисунок А.С. Пушкина. Осень 1828 г.


Таковое свойство предполагает нечистоту воображения, отвратительную в женщине, особенно молодой. Пожилой женщине позволяется многое знать и многого опасаться, но невинность есть лучшее украшение молодости. Во всяком случае прюдство или смешно, или несносно».

Почему и поэтическое посвящение любвеобильной мадам Давыдовой, – кстати, вошедшей в известный «донжуанский» список, – Пушкин именует «Кокетке»:

Кокетка злых годов обиды…

«Смотри: не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона», – наставляет поэт молодую жену, пытаясь предостеречь её от пошлых, не аристократических манер.

Вот уж кого миновала та несносная для Пушкина женская слабость, так это его любимую героиню, «милый идеал», Татьяну Ларину. Годы, будто наперекор природе, послужили обрамлением её расцветшей зрелой красоте. Столь разительного примера у Пушкина более не найти. Но вспомним, в свои младые лета Татьяна слыла чуть ли не старой девой, что немало тревожило соседей: «Пора, пора бы замуж ей!..» А старушка Ларина мечтала «пристроить» дочь, памятуя, что «Оленька её моложе».

Да и устами испанского гранда в «Каменном госте» Пушкин предаётся размышлениям о быстротечности красоты:


Дон Карлос 

Скажи, Лаура,

Который год тебе?

Лаура 

Осьмнадцать лет.

Дон Карлос 

Ты молода… и будешь молода

Ещё лет пять иль шесть. Вокруг тебя

Ещё лет шесть они толпиться будут,

Тебя ласкать, лелеить и дарить…

Значит, сеньориту двадцати пяти лет уже не будут «серенадами ночными тешить», да и её ровесницу, русскую барышню, вряд ли потревожат пылкие признания. Посему и свою тригорскую соседку Анну Вульф, грезившую о страстной любви, Пушкин то ли предупреждал, то ли наставлял:

Ты приближаешься к сомнительной поре,

Как меньше женихов толпятся на дворе…

Так призрачна, так сиюминутна «златая весна»…

Любопытно, как сам Александр Сергеевич относился к неизбежному старению милых его сердцу? Вот философско-поэтический вопрос, видимо, мучивший его:

Всё те же ль вы?

Младые богини, воспетые Пушкиным, поседели, состарились. Некогда полувоздушные создания огрузнели. Их прелестные личики покрылись сеткой морщин, глаза потускнели, потеряли былую живость, исчезла лёгкость походки…

Так бури осени холодной

В болото обращают луг

И обнажают лес вокруг.

Время неумолимо. И, как полушутя заметил поэт, «хороводец старушек муз уж не прельщает нас».

Но вот мадригал пятнадцатилетнего поэта-лицеиста:

– о пыл воображенья! —

С чисто юношеским максимализмом страшит он предмет юной страсти (представить только!)… шестидесятилетней «красавицей»! Шестьдесят – будто некая печальная отметина в жизни, к коей-то и стремиться нет смысла…

Пускай красавица шестидесяти лет,

У граций в отпуску и у любви в отставке,

Которой держится вся прелесть на подставке,

Которой без морщин на теле места нет,

Злословит, молится, зевает

И с верным табаком печали забывает…

Уже много позже, в письмах к жене, поэт подсмеивается над дамами запредельного, как ему кажется, возраста.


Графиня Елена Михайловна Завадовская, урожденная Влодек.

Художник А.-Э. Чалон. 1838 г.


«Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня – искокетничаешься», – наставляет Пушкин свою Наташу. В том послании, что писалось последней Болдинской осенью и адресованном жене в Петербург, Пушкин, подшучивая над её ревностью, заранее оправдывается: «Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70- и 80-летними старухами – a на молоденьких… шестидесятилетних и не глядел».

И продолжает в том же лёгком игривом тоне: «В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев, имел я une bonne fortune (удачу – фр.) – нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от неё не отставал, виноват: и про тебя не подумал».

Толпою годы пролетели.

Всё же именно поздний возраст «прекрасной половины» вызывал живейший интерес Пушкина как тонкого знатока женской психологии. Процесс старения полных очарования и жизненной силы юных дев, их обращения в печальных, сгорбленных существ так схож с увяданием цветка…

Неслучайно приятель поэта Алексей Вульф как-то обмолвился, что «Пушкин знает женщин как никто другой». И эти тайные знания в полной своей откровенности явлены в увидевшей свет Болдинской осенью 1833 года повести «Пиковая дама»: «Графиня была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему».

Колоритная сцена её сборов на бал: «Старая графиня*** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали её. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад».

Вот уже вернувшаяся с бала старуха графиня совершает привычный и неприглядный для чужих глаз туалет: «Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с неё чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с её седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около неё. Жёлтое платье, шитое серебром, упало к её распухлым ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств её туалета; наконец графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном её старости, она казалась менее ужасна и безобразна».

От милых прежних прав заране откажись…

Своеобразный кодекс чести старой дамы: она должна смириться с потерей привычек, усвоенных в молодости. Иначе становится смешной или уродливой. Отсюда все подробности старческого туалета той, что спутала время…

Интерес к процессу женского увядания давний. Пушкину девятнадцать. Он – автор поэмы «Руслан и Людмила», принесшей ему всероссийскую славу. Отвратительной колдунье Наине в довершение ко всем уродствам – она и горбата, и седа, и писклява, – в противовес юным и прекрасным героям, поэт «назначает» невероятный… семидесятилетний возраст!

Сегодня семьдесят мне било.

Что ж предстало взору обожателя некогда прелестной девы?

И вдруг сидит передо мной

Старушка дряхлая, седая,

Глазами впалыми сверкая,

С горбом, с трясучей головой,

Печальной ветхости картина.

Картина, заставляющая читателя ужаснуться…

Возможно ль! ах, Наина, ты ли!

Наина, где твоя краса?

Скажи, ужели небеса

Тебя так страшно изменили?

Но всего фантастичнее в неприглядном образе Наины (к слову, имя на древнееврейском означает «невинная») – её притязания на… любовь. Она наивно верит в неотразимые свои чары, женские, не колдовские. Вот что, по замыслу двадцатилетнего автора, делает «старушку дряхлую» совершенно безобразной!

Но, друг, послушай: не беда

Неверной младости утрата.

Конечно, я теперь седа,

Немножко, может быть, горбата…

Вовсе не о ведунье, но близкой сердцу Пушкина женщине, его любимой мамушке Арине Родионовне, эти строки князю Петру Вяземскому. «Вообрази, – искренне умиляется поэт, – что в 70 лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочинённой при царе Иване».

Весьма красноречивое замечание, ведь возраст няни казался тогда её воспитаннику чуть ли не библейским. Зато сколько нежности и любви в одной лишь строчке: «Голубка дряхлая моя!»

Печально младость улетит,

Услышу старости угрозы…

Не случилось поэту дожить ни до сорока, ни до более поздних лет, хотя не раз представлял он себя глубоким старцем, с морщинистым лбом и поредевшими кудрями, рисуя воображаемые автопортреты. Но многим из тех «младых граций», кого любил и воспевал Пушкин, была дарована долгая жизнь. Не всегда, правда, счастливая…

Загрузка...