Богиня пустыни

Глава 1 3 года тому назад — июнь 1903 года

В раннем тумане, тянувшемся с моря, портовый город Свакопмунд больше был похож на лагерь бедуинов, чем на одну из самых больших немецких баз на территории Африки. Капитан трансатлантического парохода назвал его портовым городом, но тотчас добавил, что в Свакопмунде, собственно говоря, нет ничего, что позволяло бы считать его портом.

Сендрин стояла, облокотившись о ржавые поручни, и растерянно смотрела на сушу. Отдельно стоящие дома с заостренными многофронтонными крышами в дымке тумана производили впечатление палаток кочевников из иллюстраций приключенческих книг, которые она так охотно читала в детстве. Свакопмунд с трех сторон был окружен морем песка Большого Намиба. То, что на первый взгляд можно было принять за пляж морского курорта, в действительности было дюнами пустыни, сползавшими в океан вдоль всего побережья Немецкой Юго-Западной Африки.

Сендрин предостерегали по поводу Свакопмунда. Во время последнего ужина в офицерской кают-компании капитан, нацепив на лицо маску снисходительного соболезнования, объяснил ей, что город может произвести неверное впечатление о новой родине. Сендрин возразила, что она там всего лишь сойдет на берег и сразу же отправится в Виндхук, расположенный в двухстах шестидесяти километрах восточнее, поэтому вряд ли вид Свакопмунда устрашит ее. При этом втайне она надеялась, что, по крайней мере, в этот раз ее оптимизм оправдается.

Но теперь, после того как корабль бросил якорь и пассажиры с нетерпением ожидали высадки на берег, Сендрин поняла, что имел в виду капитан. Здесь даже пристани не существовало, так, что корабль вынужден был бросить якорь приблизительно в ста пятидесяти метрах от берега. Глубина была недостаточной, чтобы можно было воспользоваться весельными лодками, поэтому к кораблю бесконечной колонной потянулись туземцы. По двое они несли плетеные кресла-корзины; пассажирам пояснили, что в них они будут транспортированы на сушу и не замочат при этом ног.

Три дюжины путешественников стояли у поручней в несколько рядов и подозрительно смотрели на чернокожих с их раскачивающимися креслами-корзинами. Никто не был в восторге от идеи подобной транспортировки на сушу, за исключением маленькой девочки, стоявшей со своей бабушкой рядом с Сендрин в последнем ряду пассажиров.

Сендрин близко познакомилась с баронессой фон Оеблитц и ее внучкой Фридерикой во время этой продолжительной поездки скорее вынужденно, так как на корабле не было никакой возможности избежать приглашений старой дамы на чай. Когда баронесса узнала, что Сендрин только что получила образование гувернантки — к тому же в почтенной школе имени Вильгельмины Флейшер в Бремене, — она поручила ей во время поездки заботиться о своей внучке.

— Вы знаете, — призналась старая аристократка, вздыхая; она пренебрегала изысканными речевыми оборотами, — я слишком стара для таких поездок и, совершенно определенно, чересчур стара для воспитания маленьких девочек. Мой зять — офицер защитных войск в Окомбахе. Скоро его должны назначить казначеем, и, вероятно, он останется на Юго-Западе на несколько лет дольше, чем это можно было предположить. Ах, эти офицеры, вы же знаете! Моя дочь уехала с ним и оставила мне Фридерику. О, не поймите меня превратно, малышка для меня все, я души в ней не чаю! Но ей уже давно пора вновь увидеть свою мать. Ребенок в этом возрасте нуждается в родителях, вы согласны со мной?

После первой беседы Сендрин — хотела она того или нет — узнала все подробности дворянского происхождения госпожи фон Оеблитц и приняла предложение заботиться о Фридерике — главным образом для того, чтобы иметь повод для извинений, если баронесса, за неимением лучшего общества, надумает пригласить ее на прогулку по палубе или в кают-компанию.

Фридерика была любезной, чрезвычайно жизнерадостной малышкой девяти лет от роду и не имела и капли страха перед чужой страной. Сендрин, напротив, воспринимала возможные приключения в Африке с меньшей эйфорией. Она знала своих новых работодателей только по двум коротеньким письмам, которые, совершенно очевидно, были продиктованы на скорую руку секретарю и им же напечатаны. Сендрин составила несколько писем в своем изящном, но без вычурности стиле, в которых представила себя, изложила свои взгляды на воспитание детей и постаралась, ни единой строчкой не показать своей крайней заинтересованности в предлагаемой работе.

Разумеется, ее рекомендации были безупречными, одними из лучших во всей школе. Тем не менее все меньше находилось богатых семей, которые могли бы позволить себе гувернанток и частных преподавателей. Сендрин не была уверена в том, что она была на самом деле первой, кому предоставили письменное заявление семьи Каскаден в адрес руководства школы; но, без сомнения, она единственная всерьез собиралась принять предложение работать в немецких колониях. Она была молода — ей исполнилось всего лишь двадцать два года, — одинока и нуждалась в деньгах. Была также и другая причина, делавшая это предложение особенно привлекательным, и она перевешивала все остальное.

— Фрейлейн Мук!

Голос Фридерики оторвал Сендрин от ее мыслей.

— Фрейлейн Мук, посмотрите! Сейчас мы на очереди!

— Сейчас наша очередь, — поправила ее бабушка и бросила на Сендрин укоризненный взгляд, вероятно означающий, что замечание должно было последовать от нее.

Сендрин сделала вид, что ничего не заметила, и посмотрела на трап, который через проем для поручней был спущен к поверхности воды. Действительно, большая часть пассажиров сидели в креслах-корзинах и были уже на пути к берегу.

Сендрин наклонилась, чтобы взять девочку на руки, как внезапно что-то заметила.

— Фридерика! — вырвалось у нее удивленно, когда из отворота пальто малышки показалась голова белого кролика. — Почему Калигула не в своей клетке? — она не переставала спрашивать себя, кто только подал Фридерике идею дать животному такое имя.

— Но ему, же страшно одному, — захныкала малышка. — Кроме того, что же будет, если клетка вдруг упадет в воду?

— А вдруг ты упадешь в воду?

— Тогда я смогу высоко держать Калигулу, так, что с ним ничего не случится.

Сендрин видела, что любая дискуссия бессмысленна и, так как баронесса не пожелала вмешиваться, оставила все как есть.

— Хотя бы держи его крепко. Похоже, что этот способ передвижения довольно неустойчивый.

Как выяснилось в скором времени, она оказалась права. Хлопот туземцам-носильщикам доставила, прежде всего, баронесса, из-за своих значительных габаритов. Те же, кто нес на берег Фридерику и стройную Сендрин, ухмылялись, высоко подняв корзины со своими седоками. Вместо того чтобы держаться за стенки корзины, Фридерика обеими руками обняла себя, опасаясь, что кролик может случайно выскочить из пальто. Сендрин бросала на нее тревожные взгляды, сама вынужденная при всех раскачиваниях и подкидываниях крепко держаться за подлокотники кресла.

Наконец они, оставшись сухими, достигли берега и мимо нескольких хижин и складов из гофрированной стали были доставлены прямо к таможенной станции. Туман, который поднимался с Атлантического океана и опускался на прибрежную пустыню, стал сейчас еще плотнее и постепенно лишил декорации экзотики.

После того как все формальности были улажены и они определились, какой багаж носильщики должны были доставить на вокзал, Сендрин подошла к Фридерике и ее бабушке-баронессе. Казалось, что вокруг маленького здания таможни клубился пар, видимость не превышала шести-семи шагов. Некоторые чернокожие, очевидно не нашедшие работы по переноске грузов, предлагали на ломаном немецком свои услуги по сопровождению вновь прибывших на вокзал. При этом выяснилось, что Сендрин была единственной, кто собирался сегодня продолжить путешествие.

Прощаясь, баронесса сунула ей в карман пальто целую пачку банкнот. Сендрин с радостью поблагодарила, кокетливо заметив, что в этом не было необходимости. Затем она подала руку Фридерике. За время путешествия она привязалась к девочке всей душой, и ей было грустно говорить слова прощания.

Фридерика вырвала свою маленькую ручку, она хотела на прощание рассказать стишок, как вдруг кролик вышмыгнул из ее пальто и молниеносно исчез в тумане, словно одно белое облачко растворилось среди других.

Сендрин тихонько выругалась, а малышка разразилась слезами. Баронесса тотчас стала упрекать обеих, и Сендрин увидела единственную возможность избежать выслушивания длинной тирады: необходимо было найти кролика.

— Подождите здесь, — сказала она, — я сейчас его поймаю.

С этими словами она бросилась на дорогу, оставив обеих в тумане.

Туман и пустыня, — до сих пор эти два понятия были для нее несовместимы. Она никак не ожидала встретить здесь нечто подобное. Засуху, обезвоженность — разумеется, палящее солнце — скорее всего, но туман?

Она двигалась, спотыкаясь, почти вслепую, в том направлении, куда ускользнул белый кролик, вокруг нее не было ничего, кроме клубов тумана, под ногами — светлый песок пустыни, по которому невозможно было определить, находишься ты на улице, на площади или бежишь по чьему-то палисаднику.

То там, то здесь из тумана показывались очертания людей, они оставались серыми и призрачными, как и дома ярко выраженного колониального стиля, украшенные башенками и высокими фронтонами. Казалось, что здесь нет узких переулков или дворов, только широкие площади, на которых стояли отдельные здания; никаких кварталов, никаких длинных улиц. Она вспомнила, что в Свакопмунде жило не более ста человек, по домашним меркам это было чуть более поселка. Постепенно в ее фантазии нарисовалась картина города духов, состоящего из пустых развалившихся строений, в которых водились привидения прежних хозяев.

Из тумана доносились стук дверей, резкие короткие и глухие продолжительные гудки локомотива. Вероятно, она была недалеко от вокзала, однако не могла разобрать, в каком направлении он находится. Не ее ли это поезд готовится к отправлению? У нее не было часов, и напрасно Сендрин спрашивала себя, как долго она блуждает в тумане. Плотный туман лишил ее не только зрения, но и чувства времени.

Она давно оставила надежду поймать животное и продолжала бежать лишь затем, чтобы успокоить свою совесть, как вдруг увидела кролика.

Похожий на снежок, он сидел у подножия лестницы, которая вела в магазин галантерейных товаров. Одно мгновение она помедлила, подумав о поезде, который может пропустить, но вспомнила о плачущей Фридерике. Благодаря деньгам баронессы в случае необходимости она сможет переночевать в гостинице и отправиться в путь на следующее утро. Ее новые работодатели наверняка не отправят ее после трехнедельного переезда домой только за то, что она опоздала. Расставив руки, она хотела схватить кролика, но внезапно он, уставившись на нее своими красными глазами альбиноса, заметил ее и шмыгнул в туман. Сендрин прокляла свою неудачу и продолжила преследование. Она успела пройти всего несколько шагов, как вдруг послышался оглушительный треск и кролик исчез из ее поля зрения. Там, где он только что сидел, был только песок в крови и клочки белого меха.

Она застыла и с усилием оторвала взгляд от песка. Слева, в нескольких метрах от нее, посреди улицы, практически невидимые в тумане, вырисовывались три фигуры, — это были мужчины в светло-серой униформе, в шляпах, широкие поля которых были загнуты с правой стороны. Стоявший посередине мужчина, выступив на шаг вперед, как раз засовывал револьвер величиной с ладонь под свою форменную куртку. На поясах всех троих мужчин висели сабли в серебряных ножнах.

Сендрин больше не обращала внимания на солдат. Руки у нее дрожали, ее бросало то в жар, то в холод, когда она присела рядом с пятном крови и медленно протянула к нему палец.

— Вам не следует этого делать, фрейлейн, — раздался мужской голос, а когда она подняла взгляд, оказалось, что к ней подошел тот самый мужчина, который выстрелил. Он был моложе ее — самое большее, ему было лет девятнадцать или двадцать. При других обстоятельствах его гладко выбритое лицо произвело бы на нее более приятное впечатление. Но, ради всех святых, он убил кролика Фридерики!

Она вскочила и, прежде чем он смог отреагировать, отвесила ему звонкую пощечину. Молодой солдат окаменел, а его веки начали нервно подрагивать. Двое других, его же возраста, оставались на месте и только переступали с ноги на ногу.

— Как вы посмели! — набросилась она на него, а затем импульсивно совершила такое, за, что по-драконовски наказала бы детей на своем занятии: она плюнула ему прямо в лицо.

Его веки стали подергиваться еще сильнее, и она обратила внимание, какими светло-синими, почти белыми, были его глаза. Когда он снял шляпу, оказалось, что у него белокурые волосы. Он безмолвно стер перчаткой ее плевок со щеки, затем снова надел шляпу, как, будто это были последовательные действия.

«Он растерян, — подумала она с горечью, — еще больше растерян, чем я».

Сендрин все еще продолжала дрожать всем телом от волнения и отвращения. Вдруг ей пришло в голову, что эти трое могли бы запереть ее за решетку, если бы захотели.

Черт возьми, он застрелил этого проклятого кролика! Просто так, шутки ради!

Она удивилась тому, как хорошо он владел собой, вновь заговорив с ней. В какой-то момент она засомневалась в правильности своего поведения — одна из ее плохих привычек. Может быть, это она сделала что-то неправильно? Вздор!

— Прошу прощения, фрейлейн, — сказал он твердо. — Вы сошли с корабля, не так ли?

— Никогда не подумала бы, что убежавшего…

— Простите, — повторил он еще раз с нажимом, — вы доставили это животное на берег?

— Я… да, то есть… нет! — Почему она чувствует себя так неловко? Ее ярость не утихла, но с каждой секундой она теряла желание продолжать в том, же духе.

— Ввоз животных запрещен, — сказал он, — за исключением крупного рогатого скота, свиней и овец. Вот это, — он указал на пятно крови, — определенно не относилось ни к чему из вышеперечисленного.

— Утешительно, что солдаты умеют находить различие, — ответила она. — Люди могут чувствовать себя в безопасности.

Один из мужчин, стоящих сзади, с негодованием хотел вмешаться, но приятель удержал его и молча, покачал головой.

Молодой парень, стрелявший в кролика, окинул Сендрин взглядом сверху вниз с таким спокойствием, что это привело ее в еще большую ярость.

— Я мог бы приказать арестовать вас, фрейлейн, вы понимаете это?

— Вы скажете своему начальнику, что женщина плюнула вам в лицо?

Ее выпад остался без ответа.

— Вы ввезли животное в страну без разрешения. К тому же кролика. Знаете, сколько хлопот доставляли нам кролики в течение только последних десяти лет?

— Он принадлежал ребенку. Это было домашнее животное, которое держали в клетке.

— Наверняка я заметил бы, если бы он бежал по улице в клетке!

— Вам весело, не так ли?

Он выпрямился так, что она испугалась, как бы с его куртки не поотлетали все пуговицы и нашивки. Впервые у него дрогнули уголки рта. Ей стало ясно, что он все это время с трудом сдерживал смех. Несмотря на плевок, она его развлекала. И это действительно привело ее в ярость.

— Я тотчас подала бы на вас жалобу, если бы знала куда.

— Можете не затруднять себя, фрейлейн.

Немного растерянно, но с решительностью человека, зашедшего слишком далеко, чтобы не позволить себе еще одну малость, она достала из кармана пальто карандаш и крохотный блокнотик; и то и другое она всегда держала при себе.

— Назовите свое имя.

— Валериан Каскаден, военнослужащий защитного подразделения Немецкой Юго-Западной Африки в ранге…

Она внезапно прервала его. От неожиданности карандаш дернулся в ее руке, разорвав верхние листы блокнота.

— Вы сказали Каскаден?

— Так точно, фрейлейн. Я…

— Подождите, — она нервно сунула карандаш и блокнот обратно в карман. — Вы же не Валериан Каскаден из Виндхука?

Уголки его рта перестали подергиваться, и невозмутимость сползла с его лица. Он выглядел теперь по меньшей мере таким же удивленным, как и она.

— Вы случайно не фрейлейн Мук? — Он выудил из кармана брюк записку и прочитал вслух: — Цендрине Мук?

— Правильно Сендрин, это французское имя. «Ц» произносится как «с», а «е» на конце вообще сокращается. — Затем она кивнула: — Да, это я, — и мысленно добавила: «…боюсь, что я».

— Простите, — он обратился к ней в третий раз, — я ожидал увидеть перед собой кого-то другого, постарше, вы понимаете?

Валериан Каскаден. Великолепно! Он был одним из двух сыновей ее будущих работодателей, Тита и Мадлен Каскаденов, братом двух маленьких девочек, Лукреции и Саломы, которых она приехала обучать.

Она оплевала сына людей, которые будут выплачивать ей зарплату!

Но тут она вспомнила о мертвом кролике и о слезах Фридерики. Кто бы ни был этот парень, он получил по заслугам!

Он, казалось, решил больше не вспоминать о случившемся и кивнул своим товарищам. Коротко поклонившись Сендрин, оба мужчины исчезли в тумане.

— Я здесь, чтобы встретить вас, — сказал он. — Я уже искал вас на берегу. — Он прислушался. Из тумана все еще раздавалось пыхтение паровоза. — Если поторопимся, мы еще успеем на этот поезд. Следующий будет только завтра утром.

С этими словами он схватил Сендрин за руку и потащил ее сквозь туман. Она следовала за ним совершенно ошеломленная, неспособная возражать, дерзить или сопротивляться ему каким-нибудь иным способом. Да и что еще она могла придумать? Она уже ударила и оплевала его, вряд ли она могла себя в этом превзойти. И уж наверняка выцарапать ему глаза прямо здесь, на улице, было бы для нее не лучшим дебютом в семье Каскаденов.

— Спальный вагон? — удивленно спросила она, когда кондуктор указал ей на вагон, в котором были зарезервированы места для нее и Валериана.

— Отдельное купе, разумеется, — поспешно проговорил Валериан, стоявший рядом с кондуктором на крохотной платформе Свакопмунда. — Мое купе рядом.

— Как долго длится поездка?

— Примерно двадцать восемь часов, фрейлейн, — нетерпеливо ответил кондуктор.

По приказу Валериана он задерживал отправление состава. Поезд опаздывал уже на полчаса, и остальные пассажиры недовольно ворчали. В первый раз Сендрин получила представление о том, что такое власть Каскаденов в этой стране.

— Так долго? — вырвалось у нее изумленно. — Для двухсот шестидесяти километров?

— Это если по прямой, фрейлейн, — пояснил кондуктор. — Путь по железной дороге составляет ровно триста восемьдесят два километра.

Валериан кивком дал ему понять, что тот может быть свободен. Кондуктор повернулся и пошел к локомотиву, а Валериан занялся размещением багажа Сендрин. Двери отдельных купе открывались на платформу, а не как обычно — внутрь вагона, в коридор. Во время поездки пассажиры в своих кабинках были полностью отрезаны друг от друга.

— Поезд идет через Карибиб и Окагандию — вот такой длинный маршрут, — объяснил Валериан и со вздохом добавил: — А поскольку скорость поезда всего лишь четырнадцать километров в час, неудивительно, что поездка столь длительна. Здесь, на Юго-Западе, на все нужно несколько больше времени, чем в других местах. Это первое железнодорожное сообщение в стране, открытое несколько лет тому назад. Много людей все еще гордятся этим.

Сендрин кивнула с отсутствующим видом, напряженно размышляя над тем, как ей выпроводить Валериана из своего купе. Ее антипатия к нему не прошла. Кроме того, она чувствовала себя отвратительно из-за того, что не смогла даже утешить маленькую Фридерику. Девочка могла подумать, что Сендрин просто позабыла о ней.

— Не беспокойтесь из-за малышки, — внезапно сказал Валериан, как будто прочитал ее мысли. — Я узнаю, где она живет. Вы сможете, если захотите, написать ей письмо.

— Ее мать — урожденная фон Оеблитц. Отец — солдат защитного подразделения в… — она задумалась, — в Окомбахе, как мне кажется.

— Тем легче будет его найти, — снова веки Валериана дрогнули, когда их взгляды пересеклись. — Положитесь на меня.

Действительно ли он хотел загладить свой проступок? Если это был его способ приносить извинения, то Сендрин ни в коем случае не собиралась довольствоваться этим.

С платформы раздался свисток кондуктора, и почти в то же мгновение поезд тронулся.

— О нет, — воскликнул, Валериан, но его потрясение выглядело наигранным. — Боюсь, теперь я должен остаться у вас до следующей остановки.

Поезд медленно набирал ход, проезжая перрон. Валериану еще ничего не стоило бы выйти и перейти в собственное купе. Но он, очевидно, хотел составить компанию Сендрин, и у нее не достало решительности выставить его вон. Если в результате несчастного случая он подвернет себе ногу или, не дай бог, попадет под поезд, ей не хотелось бы нести за это ответственность.

С одной стороны купе находилась узкая тахта, с другой — два обитых тканью сиденья. Сендрин сняла пальто, положила его на кровать и уселась возле окна. Она пыталась не замечать Валериана. Вытащив из дорожной сумки книгу, она сделала вид, что углубилась в чтение. На самом деле Сендрин ничего не могла воспринимать из прочитанного, но она готова была делать все что угодно, лишь бы избежать необходимости беседовать с этим грубияном.

Она чувствовала, что он наблюдает за ней, но, когда она резко подняла голову, чтобы встретить его взгляд, увидела, что он пристально смотрит мимо нее в окно. Она тоже посмотрела в окно — оказалось, что они покинули границу города и уже ехали по безбрежной пустыне.

— Большой Намиб, — проговорил Валериан с почтением в голосе. — Говорят, что это одна из самых прекрасных пустынь мира.

Туман постепенно отступал назад. Песок пустыни был здесь светло-коричневого цвета, темнее, чем в непосредственной близости от океана, а впадины были занесены белоснежным ажурным покрывалом пыли. В некоторых местах росла скудная трава. Там и сям на фоне ярко-синего неба возвышались остовы деревьев.

Сендрин отложила книгу в сторону и погрузилась в созерцание ландшафта, казавшегося ей невероятно чужим и одновременно захватывающим. Беспредельная даль вызывала некоторое беспокойство, снова и снова спрашивала она себя, было ли ее решение приехать сюда верным. Однако давно пришло время жить собственным умом. Это был первый шаг к осуществлению этого намерения, и если теперь она раскаивалась в нем, то ей следовало бы оставаться в Бремене и искать себе работу швеи или работницы фабрики.

Теперь она была здесь, на другой стороне земли, и она должна была, Господи Боже ты мой, чувствовать себя счастливой! Разве не об этом мечтала она вот уже целый год? А с небольшим страхом перед новыми впечатлениями она скоро справится.

— Заселение этой местности немцами началось в восьмидесятые годы прошлого столетия, — проговорил Валериан, и Сендрин сразу же испугалась, что он прочтет ей лекцию об истории колониальной жизни Юго-Запада. — До нас здесь селились англичане, — продолжал он, — но это была всего лишь неорганизованная кучка фермеров и несколько кочующих торговцев, которые не создали ничего существенного.

— Кажется, вы гордитесь тем, что возвели здесь немцы, — она спросила себя, заметил ли он налет насмешки в ее голосе.

— Горжусь? Вероятно, — он задумался. — Да, пожалуй, я горжусь этим. Горжусь даже своим отцом и подобными ему мужчинами, которые в течение нескольких лет из ничего смогли создать нечто.

Даже своим отцом. Уточнение не ускользнуло от ее внимания, вероятно, он выразился так не случайно. Некоторое время ее терзало искушение выпытать у него все подробности конфликта между отцом и сыном, но все, же она нашла свои намерения чересчур самонадеянными. Поэтому она сменила тему разговора.

— Какой еще транспорт здесь есть кроме железной дороги? Верблюды?

Он кивнул.

— Верблюды, конечно, лошади. И воловьи упряжки. Всюду упряжки волов, туземцы предпочитают их любым другим транспортным средствам.

— Здесь живут туземцы разных народностей, не так ли?

— Вы знаете об этом из книг? — он указал на том, который она перед этим читала. — Вы знаете, это верно — здесь живут различные народности, но для нас, колонистов, они все на одно лицо.

— Ваша надменность превосходит все границы.

— Я — солдат защитного подразделения. В мои обязанности входит защищать наших земляков от чернокожих. Идет ли при этом речь о дамара, гереро или готтентотах, не имеет ни малейшего значения.

Не успела она смириться с его присутствием, как он снова сумел привести ее в ярость.

— Возможно, нужно приложить больше усилий, чтобы понять культуру людей, у которых отнимаешь землю?

— Ах ты боже мой, вы одна из них!

— Как, позвольте, я должна это понимать?

— Вы прибыли сюда, не имея ни малейшего представления о здешней жизни, и полагаете, что вы вправе давать нам советы. Возможно, вам известно, сколько миссионеров убили туземцы за последнее столетие?

— А сколько туземцев за последние десятилетия уничтожили лично вы и ваше защитное подразделение?

— Лично я? Ни одного.

— Вы понимаете, что я имею в виду.

— Мы не случайно называемся защитным подразделением, фрейлейн Мук. Защита здесь не помешает никому, вы сами скоро сможете убедиться в этом.

Его самонадеянность претила ей, но все, же она задавала себе вопрос, было ли существование в этой стране действительно таким опасным, как утверждал он. Но гордость не позволяла ей выспрашивать далее. Он не должен был думать, что смог внушить ей страх.

Некоторое время они сохраняли молчание. Сендрин увидела среди дюн одинокую вельвичию — растение, которое встречалось только в этом регионе.

Странные растения высотой с куст, с длинными, похожими на щупальца ремневидными кожистыми листьями (длиной до трех метров) считались одним из самых замечательных чудес Африки. Исследователи утверждали, что их возраст насчитывал более тысячи лет. При мысли о том, что растение появилось на этом месте в песке пустыни еще в те времена, когда в Европе господствовали римляне, у Сендрин пробежал озноб по спине.

Валериан, кажется, первым потерял интерес к продолжению диспута. Сендрин схватилась за книгу, чтобы снова заняться изучением истории Юго-Западной Африки. Время от времени она чувствовала на себе его взгляды, но каждый раз делала вид, словно ничего не замечала.

Солнце поднималось все выше, постепенно в купе становилось жарко. Сендрин охотно переоделась бы, но в присутствии Валериана сделать это было немыслимо. В конце концов она не выдержала и попросила его отвернуться, затем быстро облачилась в легкую летнюю одежду.

— Я и впрямь полагал, что вы значительно старше, — пробормотал он, когда она вновь села на свое место.

Она не отрывала взгляд от книги.

— Потому что гувернанткам положено быть старыми и безобразными?

— Нет, — возразил он. — Потому что моя мать не терпит никаких молодых женщин в доме.

Теперь Сендрин вынуждена была посмотреть на него, но ее надежда на то, что он только хотел поддразнить ее, не оправдалась. Он выдержал ее взгляд без тени улыбки, с серьезным и отстраненным выражением лица. Затем, однако, его веки снова начали вздрагивать, а глаза чересчур поспешно обратились вдаль пустыни.

Поезд достиг Виндхука на следующий день сразу после полудня. Город находился в центре длинной долины, которая ограничивалась на востоке склонами массива Ауаса, а на западе — гористыми саваннами высокогорья Комаса. Вокруг Виндхука простирались заросли ивы, довольно скудные, хотя после голых пейзажей пустыни они показались Сендрин необыкновенно зелеными, зазывающими на прогулку. Сам город имел почти европейский вид. Он был застроен трехэтажными, в большинстве случаев белыми, зданиями, между которыми росли высокие деревья, кое-где даже были разбиты сады. Сендрин теперь поняла, почему первые поселенцы обосновались здесь, в зеленом сердце страны, которая в основном состояла из бескрайних малонаселенных пустынь.

Здешний вокзал был несколько больше, чем в Свакопмунде. С поезда сошло немного пассажиров. В основном это были солдаты и деловые люди. Приехавших женщин можно было сосчитать по пальцам, и все они прибыли в сопровождении мужчин. Очевидно, в этой стране путешествовать женщинам одним было не принято.

Валериан распорядился о доставке ее багажа, и тотчас два молодых туземца принялись за работу. Они были одеты в брюки и рубашки немецкого покроя — никаких признаков национальной одежды.

На площади перед вокзалом Валериан посмотрел по сторонам.

— Собственно говоря, нас должна была ожидать здесь повозка с лошадьми, — сказал он.

Было заметно, что Валериан раздосадован задержкой. Напротив, Сендрин ожидание было только на руку. Она с интересом осматривалась, рассматривала песчаную дорогу, фасады деревянных домов, наблюдала за пешеходами и обратила внимание на то, что из-за жары большинство из них носили белую одежду. Хотя температура воздуха была здесь не настолько ужасной, как во время поездки через Намиб, Сендрин, тем не менее, довольно сильно вспотела. Она надеялась, что от нее не будет неприятно пахнуть, когда она в первый раз предстанет перед Титом и Мадлен Каскаденами.

На лбу Валериана, мрачно разыскивающего взглядом экипаж, который он нигде не мог обнаружить, тоже блестели капельки пота.

— Мне очень жаль, — произнес он. — Если вы будете столь любезны, подождать здесь, я попробую найти…

— Пожалуйста, — прервала она его, — я могла бы, пользуясь, случаем, немного осмотреться. Может быть, давайте подождем, пока не прибудет экипаж ваших родителей? Я вижу вон там несколько магазинов, и охотно посмотрела бы, что в них интересного. — С сочувственной улыбкой она добавила: — Вы могли бы сопровождать меня, если бы один из нас не должен был остаться здесь присматривать за вещами.

Он подавленно на нее взглянул, однако кивнул:

— Идите. И будьте внимательны, если к вам обратится туземец. Здесь все еще бывают случаи воровства.

У нее вновь вертелось на языке ехидное замечание относительно компетенции защитного подразделения, но она прикусила язычок и отошла от Валериана.

Не далее чем в ста метрах от вокзала располагалась маленькая торговая улочка, на которой теснилось с полдюжины магазинчиков с деревянными фасадами. Слегка приподнятый тротуар из досок примыкал непосредственно к домам и кое-где использовался в качестве веранды. По сравнению с высокими каменными зданиями Бремена и его тесными кривыми улицами такой вид показался Сендрин более приятным, почти идиллическим.

Она обернулась, бросив последний взгляд на Валериана, который все еще выискивал глазами экипаж, затем начала неторопливую прогулку вдоль витрин. С радостью она обнаружила книжный магазин, рядом с ним два продовольственных магазина, казавшийся здесь неуместным магазинчик фарфора и, в самом конце ряда, крохотную лавочку модной дамской одежды. Так, по крайней мере, значилось на вывеске над витриной. Когда же Сендрин попыталась посмотреть через мутное стекло, она не увидела ничего, кроме раздетого манекена из воска, худого, с выставленными вперед руками, словно отталкивающими любопытствующих. Черный занавес позади манекена не позволял заглянуть внутрь магазина.

Внезапно, раздвинув ткань, показались две руки с длинными узловатыми пальцами, очевидно, они принадлежали старому человеку, который оставался невидимым в тени занавеса. Руки держали жестяное ведро, до краев наполненное колотым льдом. Под удивленным взглядом Сендрин содержимое ведра вывалили у ног манекена, и нижняя половина окна немедленно покрылась белым инеем. Руки и ведро исчезли, занавес снова закрылся.

Сендрин еще раз посмотрела на лицо куклы. Черты лица немного исказились, словно манекен намеревался состроить гримасу.

«Жара, — сообразила Сендрин. — Из-за высокой температуры воск плавится».

Ее взгляд рассеянно скользнул по обнаженной женской фигуре сверху вниз. Ниже груди сквозь заиндевевшее стекло витрины ничего не было видно.

— Фрейлейн Мук! — раздалось за ее спиной.

Оглянувшись, она увидела, что к ней подъехал открытый экипаж, запряженный лошадьми, на месте кучера сидел юный чернокожий мальчик, почти ребенок. Валериан разместился среди ее багажа и подал ей руку, чтобы помочь подняться.

Когда они отправились, он о чем-то ее спросил, но Сендрин его не слушала. Ее взгляд оставался прикованным к искаженному лицу куклы до тех пор, пока оно не превратилось в светлое пятно перед трепетавшим черным занавесом.

Глава 2

Земельный участок семьи Каскаденов находился намного дальше от города, чем ожидала Сендрин. Поездка продолжалась уже пять часов, а цель их путешествия все еще не была видна. Постепенно от неудобной скамейки у нее стала болеть нижняя часть туловища, и ее ответы на вопросы Валериана, нескромно пытавшегося расспрашивать о ее прошлом, становились с каждым толчком повозки все сдержаннее и недружелюбнее. Она знала, что должна держаться более открыто, но ей это не удавалось, к тому, же она нервничала тем сильнее, чем ближе подъезжали они к ее новому пристанищу.

Повозка ехала по песчаной дороге, которая вела от окраины Виндхука на восток, в горы Ауас. По пути им встретились две воловьи тележки на значительном расстоянии друг от друга. На последней сбились в кучку дети туземцев, они ликовали и махали руками, проезжая мимо экипажа с двумя белыми. Сендрин нерешительно поприветствовала их, тогда как Валериан делал вид, что чернокожие для него просто не существовали. Когда Сендрин заметила его высокомерие, она закивала детям еще энергичнее, чтобы показать им, что она не разделяет пренебрежительного отношения к ним своего спутника.

Еще на вокзале она заметила, как здесь ветрено, а когда она обратилась к Валериану за разъяснением, главным образом для того, чтобы положить конец его неприятному допросу, он рассказал следующее:

— Ветер дал городу его название. Он весь год дует через плоскогорье между горами, как по каналу. Вы вот зимы дождитесь! Иногда нужно прилагать усилия, чтобы сделать шаг против ветра, настолько он здесь бывает сильным.

На склонах гор Ауас, так же, как и на противоположном горном массиве Комаса, росла коричнево-зеленая степная трава. Других растений здесь практически не было, разве что иногда встречались кусты и узловатые деревья с шипами. В защищенных от ветра впадинах кое-где росли акации.

— Вы никогда не должны проделывать путь между поместьем и городом в одиночку, — посоветовал ей Валериан. — Всегда берите с собой туземца. Некоторым туземцам мой отец доверяет, они могут носить оружие, иногда оказывается очень полезным иметь одного из них рядом для своей защиты.

Сендрин уже заметила винтовку возле молчаливого мужчины на облучке.

— Вы испытываете такой страх перед восстаниями?

— Не об этом речь. Конечно, некоторые народы на Юго-Западе тысячелетиями ненавидят друг друга, но я сомневаюсь в том, что они начнут убивать своих противников по приказу белого человека. Нет, оружие необходимо из-за хищников. Хотя они и стали встречаться реже после заселения долины, но время от времени все еще можно натолкнуться на льва или гепарда.

Сидящий на козлах мужчина не производил впечатления человека, способного в случае нападения хищника оказать существенную помощь, но, возможно, так только казалось. Туземцы в Виндхуке сохраняли безразличное выражение на лицах; хотя, вероятно, это была естественная реакция на угнетение со стороны колонистов.

Прошло еще полчаса, прежде чем с гребня горы показалась плоская долина. К удивлению Сендрин, склоны и подножье горы были засажены бесконечными рядами виноградников, там десятки туземцев ухаживали за растениями. Рядом с женщинами и мужчинами работало также много детей. Открывшаяся панорама поразила Сендрин. Она не знала, что Каскадены, наряду с залежами руды, владели также виноградниками, и представить себе не могла ничего подобного ввиду скудности ландшафта пустыни по пути сюда.

У нее замерло дыхание, когда она увидела в центре долины дом Каскаденов. Он был гораздо больше, нежели самая великолепная вилла, какую она рисовала себе в своих фантазиях. Сендрин не имела опыта в таких вещах, но на первый взгляд ей показалось, что в поместье было не менее пятидесяти комнат.

Пока они ехали по дороге, проложенной напрямик через ряды виноградников, ей открывались все новые подробности. Большая постройка с трех сторон охватывала покрытый гравием внутренний двор, на въезде в который начинался своеобразный сад или парк. Сад был обнесен каменной стеной и примыкал к трехэтажному зданию с воротами, через которые можно было попасть внутрь сооружения. Здания были выдержаны в стиле загородной английской архитектуры прошлого столетия. Их украшали башенки по краю кровли, бесчисленные эркеры и фронтоны, высокие, обложенные камнем камины и большие окна. На заднем плане, за главным зданием и его массивными крыльями, возвышалась церковь, колокольня которой была похожа на часовню замка: ее кровля была плоской, окруженной широким оловянным венком.

Камень, из которого были сооружены все здания, не сочетался с викторианским стилем построек. Фасады не были серыми или белыми, поскольку их сделали из песчаника. В солнечном свете они имели красноватый оттенок.

Когда упряжка проезжала коротким туннелем широких ворот, Сендрин заметила, что Валериан вновь рассматривает ее.

— Я нахожусь под сильным впечатлением, — призналась она. — Сколько же нужно людей, чтобы поддерживать здесь все в порядке?

— В доме работают двадцать пять слуг, и еще семьдесят — в садах и конюшнях. Кроме того, во время урожая добавляются еще около сотни для работы на виноградниках, но им запрещено заходить на территорию самого поместья.

— А прислуживают в доме белые или чернокожие?

— Только туземцы. — Было видно, что Валериан с этим категорически не согласен. — Навязчивая идея моего отца. Конечно, они все прошли длительное обучение, и большинство из них довольно бегло разговаривают на немецком языке, — он растянул уголки рта в подобие улыбки. — К счастью, эти дикари очень быстро научились понимать наши привычки и требования. Это лишний раз доказывает, что черная раса создана для того, чтобы служить.

Она сверкнула глазами и быстро спросила:

— Все слуги живут в доме?

— Только небольшая часть. — Он указал на заросший виноградником склон на юге долины. — На той стороне расположена деревня. В это трудно поверить, но там довольно мирно сосуществуют саны и гереро. Это также стало возможным только благодаря присутствию белых людей, можете мне поверить. О распрях этих народов ходят легенды, в которых никогда не обходится без жутких побоищ.

— Какой народ преобладает здесь, в долине, численно?

— Саны, хотя их дом — это, собственно, засушливые территории Намиба и окраина Калахари. Когда-то эти земли принадлежали гереро, но гереро склонны к мятежу, и поэтому более девяноста процентов наших служащих — саны, к ним, впрочем, относятся и те, которых вы встречали в Виндхуке. Нужно отдать им должное — при всей своей примитивности они любезный и предупредительный народец. В благодарность мы почти перестали называть их бушменами, то есть «людьми кустов», как их когда-то называли голландские поселенцы. Мы называем их саны, хотя по отношению друг к другу они в большинстве случаев используют слово «ю», — он снисходительно улыбнулся. — Это все немного сложно, но у вас еще будет возможность во всем разобраться.

Сендрин одарила его пренебрежительным взглядом.

— Я уверена, что в благодарность за такое великодушие саны позволили втиснуть себя в ваши шаблоны.

— Ах, фрейлейн Мук, — вздохнул он, ничем не выказывая своего раздражения. — Вам еще многое предстоит узнать. Внутри чернокожие совсем другие. Разумеется, саны вежливы и услужливы, и они не гнушаются тяжелой работы. Но не следует обольщаться, на самом деле они навсегда останутся народом охотников и кочевников. Те, которые еще кочуют в пустынях, даже не образовывают племена. Они кочуют семействами, не имея ни вождей, ни королей. От гереро саны отличаются прежде всего тем, что не пытаются реализовать свое стремление к самоопределению силой. — Он поправил свою шляпу, когда экипаж прогрохотал по гравию перед порталом дома. — Однако, фрейлейн Мук, не считайте нас, пожалуйста, рабовладельцами, так как мы таковыми не являемся. Каждый из наших слуг, будь то швейцар или виноградарь, может уйти, когда и куда ему захочется. — Он не сказал, было ли это правило ему по душе или нет, однако не смог сдержаться, чтобы не добавить: — Вы должны знать, что мой отец — весьма толерантный человек.

Прямоугольный двор был с трех сторон обрамлен центральным и боковыми фасадами основного здания. Посредине находился овальный газон, который поливали из леек четверо детей санов. Каждый раз, когда лейки становились пустыми, дети бежали к водяному насосу, который находился в конце двора. Там стояла женщина, вероятно мать этих детей, и качала рычагом насоса воду.

Сендрин выбралась из экипажа и смотрела, как кучер спрыгнул с облучка и принялся разгружать ее багаж. Впервые ей бросилось в глаза, каким он был маленьким. Она читала, что рост санов не превышает ста шестидесяти сантиметров. Вероятно, и те четверо детей были старше, чем казались, хотя никто из них не доставал Сендрин до пояса.

— Подождите, пожалуйста, минутку, — попросил Валериан, — я попытаюсь разыскать свою мать. Она точно знает, запланирована ли для вас экскурсия по дому или сначала вы сможете отдохнуть в своей комнате.

Вы могли бы спросить, что угодно мне, — хотелось ей возразить. Постепенно она вынуждена будет смириться с тем, что отныне двадцать четыре часа в сутки она находится в распоряжении семьи Каскаден. Итак, это был тот день, к которому в течение нескольких лет их готовили в школе имени Вильгельмины Флейшер.

Валериан вошел в дом, а Сендрин с любопытством приблизилась к детям, работавшим на поливке газона. У троих из них как раз закончилась вода в лейках, и они снова побежали к женщине, работающей возле водяного насоса. Однако четвертый ребенок остался и, задумавшись, широкой струей поливал траву. На нем была одежда, пошитая вручную, очевидно перешитая из старых нарядов колониальных господ. Углы воротника и рукава были слишком длинными, пуговицы оказались сделанными из коры дерева — их шероховатая поверхность должна была напоминать дорогие запонки из оленьих рогов, какие носили господа. Сендрин представила себе черную женщину, которая вечером сидела в своей хижине, пытаясь пошить одежду своим детям, такую, чтобы она была похожа на одежду людей из высшего общества, представленного здесь европейцами. Эта картина глубоко тронула девушку.

Она полностью была захвачена видом ребенка, который в солнечном свете мечтательно орошал газон, как вдруг раздался крик. Сендрин ошеломленно подняла голову и увидела, что чернокожая женщина с трясущимися руками бежит от водокачки через весь двор прямо на нее. Три других ребенка также начали кричать, но остались стоять у выхода со двора, словно не решаясь приблизиться.

Сендрин отступила на шаг назад, неуверенно, но без страха. Но когда она разглядела выражение лица приближавшейся женщины, она посчитала целесообразным отступить еще на несколько метров. При этом она спиной натолкнулась на упряжку и ударилась обо что-то лопаткой. Боль пронзила верхнюю часть туловища, как удар молнии.

Женщина промчалась по газону и так резко схватила мальчика на руки, что у него из рук выпала лейка, и остатки воды пролились на ее юбку. Казалось, она ничего не заметила, только кричала что-то непонятное в сторону Сендрин, затем повернулась так, чтобы Сендрин не могла видеть малыша.

При этом женщина начала петь странную песню, то повышая, то понижая голос, как поют колыбельную. Она словно пыталась успокоить ребенка — и это несмотря на то, что мальчик, кажется, даже не понял, что с ним произошло.

— Ах ты, Боже мой, что вы наделали! — раздался голос от портала дома.

Сендрин повернулась и увидела стоящую в дверях женщину в светлой одежде. Ей, должно быть, было около пятидесяти лет, стройностью она напоминала тополь, не выглядя при этом тощей. На ней были брюки для верховой езды и бежевая облегающая рубашка из накрахмаленной ткани, которая выдавала отсутствие корсета, модного у женщин ее возраста. Ее длинные светло-русые волосы были скручены в простой узел. Сендрин не обнаружила на ней никаких украшений, за исключением простого обручального кольца. Она выглядела, как женщина, которая умеет действовать энергично, при этом ни на одно мгновение не производя впечатление неотесанной провинциалки. Ее пальцы были тонкими и изящными, а лицо имело все те черты, какие мужчины обычно ценят в женщинах, — полные губы, высокие скулы и большие светло-голубые глаза. Несмотря на это, с первого раза невозможно было оценить ее безупречную красоту, — одна из загадок, над которыми билась Сендрин в течение последующих месяцев. Хотя Сендрин совершенно иначе представляла себе хозяйку этого дома, она ни секунды не сомневалась в том, что стояла лицом к лицу с Мадлен Каскаден.

— Что вы сделали? — на этот раз вопрос, кажется, не был риторическим.

— Я… ничего, — пролепетала Сендрин. — Я смотрела, как мальчик поливает газон.

— Вы на него смотрели?

— Это запрещено?

Мадлен Каскаден глубоко вздохнула и поспешила к чернокожей, которая по-прежнему обнимала своего сына и тихонько пела. Госпожа мягко погладила ребенка по головке, потом спокойно заговорила с женщиной, покопалась в кармане брюк, достала оттуда денежную купюру и сунула ее чернокожей в руку. В то же мгновенье женщина убежала вместе со своими детьми, скрывшись за углом дома.

Сендрин стояла и растерянно таращилась на Мадлен, которая повернулась к ней спиной и задумчиво смотрела туда, куда убежали слуги. Наконец хозяйка повернулась и подошла к Сендрин.

— Целый день, — проговорила она, взглядом ясно выражая свою досаду.

— Что, простите? — испуганно спросила Сендрин.

— Эта женщина и ее сын на весь день выпали из рабочего процесса, — проговорила Мадлен. — Кто-то другой вынужден будет сделать за них их работу, — она посмотрела через плечо Сендрин на вход дома. — Валериан, подбери замену!

Сендрин только теперь заметила, что Валериан, стоя в дверях, наблюдал за всем происходящим. Он ухмыльнулся и молча, зашел в дом.

— Мне очень жаль, если я причинила вам неприятности, — начала она, но ее перебила Мадлен.

— Ах, что уж теперь, вы же не могли знать, — ее суровый голос подчеркивал значение ее слов. — Однако хорошенько запомните на будущее: никогда не смотрите пристально на туземцев, если на то нет крайней необходимости, тем более на детей, и никогда, я повторяю, никогда в присутствии их родителей.

— Но что я сделала?

— То, что мы называем «пристально смотреть» и в худшем случае считаем невежливым, для этих людей является чем-то вроде покушения на убийство. Они верят, что при помощи злого взгляда можно вмешаться в их жизнь. Необходим целый ряд дорогостоящих ритуалов, чтобы сделать отворот тому, что вы натворили. Демона не умаслить купюрой, правда, иногда это может несколько ускорить процесс.

Сендрин не удержалась и внезапно улыбнулась.

— Эта женщина на самом деле верит, что я хотела причинить ее сыну зло? Но это же абсурдно.

— Для вас и для меня, — серьезно ответила Мадлен, — но не для этих людей. Научитесь обращать внимание на такие вещи, если хотите остаться у нас на какое-то время.

Сендрин резко погасила улыбку и кивнула. С одной стороны, на нее произвела впечатление манера Мадлен называть вещи своими именами; с другой стороны, она почувствовала себя крайне неуверенно. Определенно, непросто будет выполнять требования этой женщины.

— Рекомендации ваших преподавателей были превосходными, — проговорила Мадлен, рассматривая Сендрин с головы до ног, словно у нее возникли сомнения в достоверности этих аттестаций. — Но вы еще очень молоды.

— Моя дата рождения значилась в моих документах, — возразила Сендрин.

Если Мадлен и нашла ее ответ дерзким, то никак этого не показала.

— У Саломы и Лукреции в это время как раз урок верховой езды. Мой муж ведь написал вам, что мы рассчитываем с вашей помощью дать детям разностороннее образование?

— Естественно.

— В Виндхуке с 1894 года существует школа для белых детей, но это слишком далеко, и мне не нравится, как там обращаются с детьми. Я придаю большое значение приличиям, хорошим манерам и христианскому воспитанию. Вы полагаете, что сможете с этим справиться?

— Конечно.

Хотела ли Мадлен на самом деле поставить ее на место или все это было только частью проверки, своеобразным боевым крещением? Сендрин становилось все более не по себе.

Мадлен еще на некоторое время задержала на ней свой взгляд. Сендрин приложила все усилия, чтобы выдержать этот строгий взгляд как можно спокойнее. Затем Мадлен внезапно повернулась ко входу и позвала:

— Йоханнес!

Когда никто не отозвался, она повторила свой призыв еще раз, на этот раз ее голос прозвучал резче. Через секунду на улицу выбежал сан, который в своей миниатюрной форменной одежде швейцара выглядел очень странно, почти карикатурно.

— Проводи фрейлейн Мук в ее комнату, — уже обращаясь к Сендрин, она произнесла: — Вы наверняка измучены. Одна из служанок позже принесет вам в комнату еду. Вы сможете познакомиться с остальными членами семьи и завтра утром, — коротко кивнув, она добавила: — Добро пожаловать на Юго-Запад, фрейлейн Мук! И добро пожаловать в мой дом, — с этими словами она развернулась и через портал вошла в дом.

Сендрин, удивленно глядя ей вслед, подавила свой гнев. С первого дня обучения ей внушали, что неприлично протестовать против пожеланий господ. Только научившись подчиняться, можно удовлетворительно выполнять обязанности гувернантки.

Швейцар Йоханнес между тем погрузил себе на плечи весь ее багаж. Он выглядел довольно печальным, но, когда Сендрин предложила взять у него часть вещей, он резко мотнул головой. Было заметно, что он почти оскорбился.

— Йоханнес — это не ваше настоящее имя, не так ли? — спросила она, следуя за ним через двор к боковому входу.

— Хозяйка дома предпочитает имена своей родины, — ответил он коротко и ясно. Акцент был слышен, несмотря на безупречную грамматику.

Пристройка, в которую он ее повел, выглядела нежилой. Она располагалась на левой стороне двора и была одним из двух длинных боковых крыльев дома. Снаружи Сендрин заметила, что от него ответвляются и другие пристройки. От тех, в свою очередь, тоже отходили постройки и эркеры, словно за прошедшие годы дом, как дерево, пустил новые ростки, которые постоянно разветвлялись.

Если она не потеряла ориентацию, то флигель, по которому они шли, был восточным крылом. Коридоры были длинными и кривыми, и вскоре ей стало казаться, что они давно уже могли находиться в другой части здания. Большинство переходов имели с одной стороны окна, которые выходили то на посыпанную гравием площадку перед главным входом, то в маленькие несимметричные внутренние дворики.

Коридоры были устланы узорчатыми коврами, стены обиты тканью, а потолки украшены лепниной. Тем не менее Сендрин не могла избавиться от впечатления, что эта часть поместья не была обжитой.

Когда она спросила об этом швейцара, он кивнул:

— Здесь никто не живет. Хозяйка планирует перестроить этот флигель в отель.

Это удивило ее. Мадлен Каскаден производила впечатление женщины, которая превыше всего ценит свою приватную жизнь. То, что она намеревалась допустить в свое поместье посторонних, резко противоречило этому. Следовательно, не стоило спешить с суждениями о характере этой женщины.

По пути еще кое-что бросилось в глаза Сендрин: везде — на стенах и на полу — встречались фрагменты древнего строения, в большинстве случаев это были тесаные камни и наполовину замурованные колонны, поверхность которых покрывали примитивные изображения человеческих лиц и сцен охоты.

В сочетании с британским стилем всего здания это смотрелось весьма оригинально, очевидно, это был хорошо рассчитанный архитектурный прием, используемый для того, чтобы здание вписывалось в окружающий ландшафт. Чем больше она всматривалась, тем больше таких элементов замечала, часто они были наполовину скрыты мебелью, как будто кто-то пытался их спрятать.

Комната Сендрин оказалась довольно вместительной и неожиданно уютно обставленной. Рядом с великолепной кроватью с балдахином, обтянутой бирюзовым шелком, перед открытым камином стояли два кресла с подголовниками и маленький круглый столик из красного дерева. Стены и Потолки были деревянными. Камин обрамлялся каменным рельефом с изображением голов разбойников. В комнате, недалеко от эркера с высокими окнами, находился также письменный стол и книжный шкаф. Окна, забранные деревянными решетками, выходили на усаженный акациями луг, который через сто метров переходил в виноградник. Удивительно, но с этой стороны поместья не было стены, ограждающей сады.

Йоханнес поставил багаж и вышел. Ее несколько обеспокоил тот факт, что она не услышала в коридоре его шагов. Ковры поглощали все звуки.

Первым делом она подошла к книжным полкам и выяснила, что многочисленные старые тома представляли собой исключительно детскую литературу; большей частью это были дорогие, иллюстрированные вручную книги о верховой езде, диких животных и жизни в колониях. Почти все они были эксклюзивными изданиями, с рисунками одного и того же художника.

Сендрин еще раз внимательно осмотрелась и заметила некоторые детали, подтверждающие, что здесь когда-то жил ребенок — девочка. На подоконнике сидели куклы с фарфоровыми личиками молочного цвета, зеркало на туалетном столике было отделано кружевами и шелком. Даже рисунок ковра был более пестрым, чем в переходах. Очевидно, все оставили как было, предполагая, что Сендрин все равно обставит комнату по своему вкусу. Она внесла в оформление интерьера только незначительные изменения. Лишь кукол она убрала в нижний ящик комода, так как ей становилось не по себе при взгляде на пустые фарфоровые глаза.

Валериан рассказал ей во время поездки, что поместье было сооружено в шестидесятые годы прошлого столетия по приказу английского лорда, археолога по имени Селкирк. Он приехал со своей семьей в Африку, чтобы вести раскопки гробниц в пустынях Намиб и Калахари, на востоке страны, на границе с британскими землями Бечуаналенда. Селкирк прославился своими исследованиями еще на родине, долгое время он жил в Индии и странах Западной Азии, пока его наконец не занесло сюда. Во время восстания гереро в восьмидесятые годы прошлого столетия он и его семья пали жертвами банды туземцев. Поместье несколько лет пустовало, пока его не приобрел и не привел в порядок Тит Каскаден.

Сендрин сняла пальто, пыльные полусапожки и бросилась на кровать. Помимо своей воли она вынуждена была признать, что действительно совершенно измождена и что Мадлен Каскаден, пожалуй, оказалась права, отправив Сендрин в ее комнату. Хотя она и ждала с нетерпением встречи со своими ученицами, а замечания Валериана о его отце пробудили сильное любопытство, все же сейчас она радовалась тому, что не должна была растрачивать свои силы на этикет, произнося вежливые, ничего не значащие фразы. Только лежать, отдыхать и предаваться размышлениям о своем новом окружении — большего в данный момент она, собственно, и не желала.

Она радовалась тому, что наконец добралась до дома, который оказался намного больше и великолепнее, чем рисовался в ее мечтах. Она все еще была сильно взволнована и с радостью предвкушала встречу с обеими девочками и занятия с ними.

Но снова и снова ее мысли о будущем вытеснялись картинами из прошлого. Родители Сендрин погибли четырнадцать лет назад, и через некоторое время, проведенное в сиротском доме, ее воспитанием занялся старший брат Элиас. Он работал день и ночь, стараясь заработать деньги, которые могли бы помочь выжить ему самому и его маленькой сестричке. Он начал свою карьеру в качестве мальчика-курьера в большом торговом доме, но уже в двадцать лет его выдвинули на управленческую должность. Элиас был на четыре года старше Сендрин, и она никогда не забудет, что обязана ему всем. Даже средства для ее образования предоставил он, и, хотя она обещала однажды все вернуть, он никогда на этом не настаивал.

В течение долгих лет они делили единственную комнатку на чердаке старого, сдающегося внаем дома в гавани, и, хотя в их жизни случалось всякое, никогда никто третий не оказывался между ними.

У них не было никаких родственников, за исключением двух дальних тетушек в Бейройте, но Сендрин и Элиас предпочитали ни от кого не зависеть. Их взаимоотношения были более близкими, чем у братьев и сестер, которых знала Сендрин, и она всегда сознавала, как ей повезло, что в братья ей достался именно Элиас.

Тем сильнее, разумеется, она была потрясена, когда он однажды объявил, что уволился со своей должности и хочет заняться разведением крупного рогатого скота в Юго-Западной Африке.

— Но ты же не имеешь ни малейшего представления о разведении крупного рогатого скота, — возразила она после того, как прошел первый шок. Она все еще не была уверена, что он ее не разыгрывает.

Элиас уверил ее, что решение это очень серьезное, и выразил надежду, что сможет однажды забрать ее к себе. Кроме того, он открыл ей, что скопил определенную сумму денег, половину из которых собирается оставить ей, чтобы она спокойно могла продолжить свое образование.

Они вели долгие дискуссии, длинные ночные разговоры, пролилось много слез, но она так и не смогла отговорить Элиаса от принятого им решения. Как выяснилось, он уже купил билет на корабль, так что день отъезда неминуемо приближался. Сендрин стояла в гавани и смотрела вслед кораблю, будучи уверенной, что никогда больше не увидит Элиаса.

Они простились восемнадцать месяцев назад. Сначала Элиас писал ей письма, в которых чувствовалась озабоченность невозможностью встать на ноги в той стране. Затем контакт внезапно оборвался. Никаких писем, никаких признаков того, что Элиас жив.

На деньги, которые ей оставил Элиас, Сендрин смогла завершить образование, хотя на работу не было никаких видов. Когда наконец ей пришло предложение от семьи Каскаденов, она не помнила себя от счастья. Эти люди предлагали ей не только работу в собственном доме, но сверх того она получала возможность отправиться на Юго-Запад!

Возможно, каким-то образом она сможет разузнать о том, что произошло с Элиасом, остался ли он — спаси его, Господи, и сохрани! — вообще в живых.

Так и случилось, что она лежит теперь на кровати, почти такой же широкой, как и комната, в которой выросли они с Элиасом, а ее будущее начинает постепенно вырисовываться. У нее больше нет возможности прятаться за спиной Элиаса, школу она благополучно закончила.

«Теперь пришло время действовать самостоятельно», — подумала она и содрогнулась, осознав все вытекающие отсюда последствия. Она — взрослая, независимая и твердо стоит на ногах. Она несет ответственность не только за себя, но также и за обеих девочек семьи Каскаден. И будет замечательно, если ей удастся к тому же узнать что-нибудь об Элиасе.

Вероятно, она задремала, так как, подняв голову, увидела, что свет, который падал через высокие окна эркера, стал заметно слабее. Как долго она спала? Час или больше? Конечно, она бы проснулась, если бы пришла служанка с ужином. Следовательно, не могло быть еще очень поздно.

Она встала и почувствовала головокружение. Ей понадобилось некоторое время, чтобы сориентироваться и, еле передвигая ватные ноги, найти путь к кувшину с водой, стоящему на комоде. После того как она умылась и увлажнила запястья холодной водой, ей стало немного лучше. Она охотно бы предприняла на свой страх и риск экскурсию по дому, по крайней мере, по тому крылу, в котором находилась ее комната, но Сендрин чувствовала себя слишком уставшей и все еще не очень уверенно держалась на ногах. Она вошла в эркер и выглянула на улицу, на луг, на который бросали тени акации.

В первое мгновение ей показалось, что внизу кто-то стоит и смотрит вверх, на нее. Только присмотревшись, она поняла, что контур, который выделялся в свете вечерней зари темным пятном на фоне виноградников, не был человеческим силуэтом. Это нечто было похоже на пень, только гораздо выше. Снизу оно было гораздо шире, чем вверху, и моментами казалось великаном, прячущимся под покрывалом, привидением из детских книжек, стоящих на полке.

Затем глаза Сендрин привыкли к слабому сумеречному свету, и она заметила, что сверху этот объект покрыт слоем песка или глины. Она вспомнила о похожем рисунке в одной из книг об Африке, которую когда-то читала, и наконец поняла, что же это такое.

Это был термитник высотой в три-четыре метра, он находился на расстоянии около тридцати шагов от дома. Две акации, как постовые, стояли по бокам. На Сендрин эта диковинка произвела одновременно и захватывающее, и отталкивающее впечатление. С одной стороны, она охотно подошла бы ближе, чтобы понаблюдать за поведением насекомых, с другой стороны, ей казалось отвратительным все, что имело больше четырех ног.

Она неохотно отвернулась от окна, подошла к двери комнаты и выглянула в коридор. Он простирался влево минимум на десять метров и примерно настолько же вправо, оба его конца были погружены во мрак. Она охотно попросила бы слуг зажечь здесь несколько фонарей, но не смогла обнаружить никаких газовых ламп и уже представила себя бредущей каждый вечер по бесконечным коридорам со свечами в руках, словно привидение. Она задрожала при этой мысли, затем прыснула со смеху. Получалось как-то уж слишком романтично.

Служанка с ужином не появлялась, а Сендрин постепенно начала испытывать голод. Прежде всего, она не отказалась бы от большой чашки горячего чаю. Сендрин закрыла дверь и вновь огляделась по сторонам. Ей следовало бы переложить содержимое дорожных сумок в шкаф, но у нее не было настроения это делать. Все равно кто-то должен был сначала постирать и погладить ее вещи.

Вместо этого ее снова потянуло в эркер. Когда она опять посмотрела из окна на луг, ей показалось, что термитник изменил свою форму. Но это не могло произойти за такое короткое время! Тем не менее было видно, что вершина конуса разветвилась, образовав пять слегка искривленных новых наростов различной высоты — словно рука с растопыренными пальцами. «Глядишь, она еще начнет двигаться, — подумала Сендрин с нервной улыбкой, — пожалуй, она хочет заманить меня».

Она довольно резко отвернулась и, испытывая тяжесть в голове, снова прилегла на кровать. Сендрин тотчас заснула и проснулась лишь тогда, когда ей наконец принесли еду.

Глава 3

Утром ей на серебряном чайном столике подали завтрак в комнату. Служанка сообщила ей, что хозяйка позже зайдет за нею, чтобы отвести в комнату для занятий. Сендрин едва успела выпить первую чашку кофе, как в дверь постучали. Она поспешно вытерла губы салфеткой, затем подошла к двери и открыла ее.

— Доброе утро, фрейлейн Мук.

На Мадлен Каскаден была такая же одежда, как и накануне: узкие брюки для верховой езды и бежевая рубашка. Ее длинные волосы снова были высоко заколоты, правда, немного тщательнее, чем вчера.

Сендрин надела свое лучшее платье, но в таком доме она выглядела в нем как обычная служанка. Она купила его на первые самостоятельно заработанные деньги незадолго до отъезда Элиаса. Тогда она несколько месяцев должна была проходить практику в семье одного бременского купца; люди не были обязаны ей за это платить, но она так пришлась по душе хозяйке дома, что та на прощание подарила Сендрин маленький, туго набитый кожаный бумажник.

Мадлен окинула Сендрин взглядам сверху вниз и сказала:

— Вашу одежду приведут в порядок в течение дня, не беспокойтесь об этом. После такой поездки все должно было смяться. У вас была на корабле возможность отдать в чистку ваши вещи?

— Разумеется.

— Какое счастье! Времена меняются. Когда мы перебирались сюда, не было ничего подобного. Только лохань под палубой, которой пользовались все подряд.

Сендрин вежливо улыбнулась и последовала за Мадлен по коридору.

— Как долго вы проживаете на Юго-Западе?

— Мой муж был одним из первых офицеров, приехавших сюда. Это было… дайте-ка подумать… двадцать девять лет тому назад.

— Ваш муж недолго оставался военным, раз он смог все это построить.

— Он вскоре подал в отставку, правда, против моего желания. Но сегодня я должна признаться, что он сделал правильный выбор. Впрочем, в то время так никто не считал, в том числе и он сам. Он стал старшим рабочим на руднике, сделался незаменимым и за несколько лет дослужился до члена правления. Вскоре после этого у него уже был контрольный пакет акций. Дело расширялось, разрабатывались новые участки, их становилось все больше. Через семь лет после его ухода с военной службы мы смогли обустроить для себя этот дом, а я ожидала первого ребенка.

— Простите мою нескромность, но вы прибыли сюда уже как супруги или…

— Нет-нет, — перебила ее Мадлен. — Мой муж приехал на Юго-Запад со своими родителями. Я была компаньонкой его матери, жуткой женщины, можете мне поверить. К счастью, скоро они отделились от нас. Немного позже мы с Титом сочетались браком.

Что за удивительная женщина! То она казалась чрезвычайно осмотрительной, и в поведении, и в манерах, а в следующий момент могла говорить такие вещи о своей свекрови! При этом она не понижала голос, давая Сендрин понять, что посвящает ее в какие-то тайны; она высказывалась свободно, не оглядываясь на свою спутницу и не беспокоясь о том, что ее может услышать кто-нибудь еще. Мадлен казалась совершенно уверенной в том, что в своем доме она может говорить все, что посчитает нужным. Сендрин оставалось только надеяться, что она не во всем была такой импульсивной.

Они шли теперь по переходу, окна которого выходили на площадку перед домом. Снова несколько детей санов поливали овальный газон в центре площадки. Сендрин не смогла узнать, были ли это те же дети, что и накануне.

— Мне сложно ориентироваться в доме, — призналась она. — Мы теперь находимся в средней части, верно?

— Представьте себе главное здание в виде подковы, открытая сторона которой указывает на запад, — объяснила хозяйка. — Эта, как вы правильно заметили, короткая часть связывает между собой оба боковых крыла. На первом этаже под нами находятся внутренний и парадный холлы, а также столовая и музыкальная комната. Здесь, на втором этаже, расположен старый салон, которым сейчас редко пользуются, далее утренний салон, молельня, моя спальня и еще несколько небольших помещений. Главное — не теряйтесь. Вы с легкостью научитесь ориентироваться. В южном крыле, то есть в правой части подковы, находятся Каменный зал, классная комната и кабинет лорда Селкирка. Он сейчас пустует. Над ними, на втором этаже, расположена галерея. Вы сейчас ее увидите, она действительно великолепна. Все остальные комнаты — спальные покои моего мужа и детей, помещения для слуг, курительная, бильярдная и кухня с кладовыми для мяса, рыбы, молока и хлеба — расположены в северном крыле и его пристройках. Вероятно, вам нечасто придется там бывать. — Мадлен открыла дверь, которая вела из коридора в просторный салон. Он был практически без мебели. — Я забыла про вашу комнату. Она располагается в одной из задних пристроек к центральной, восточной части здания, недалеко от церкви. Вам не видна из вашего окна башня? Нет? Очень жаль. Красивая архитектура. Когда стоишь перед ней, можно подумать, что находишься где-нибудь в южной Англии.

Сендрин отстраненно кивнула, словно ей об этом уже было известно и она подтверждала слова Мадлен. Этот лорд Селкирк, вероятно, был очень заинтересован в том, чтобы воссоздать кусочек своей родины в такой дикой местности, окруженной саванной и бескрайними пустынями с хищниками и воинственными туземцами. Его нельзя было осуждать за это. Этот мужчина, который всю свою жизнь путешествовал по дальним землям, был, очевидно, очень привязан к своей родине, раз захотел видеть перед собой ее частицу на чужбине. Не оставил ли он после себя что-нибудь подобное в Индии и Западной Азии?

Звук ее шагов громко отражался от стен салона. В углу находилась дверь, через которую они вышли в галерею, — о ней упоминала Мадлен. Ее слова не были преувеличением.

Речь шла, без сомнения, о самом большом в доме зале — длиной свыше тридцати метров, похожем на обшитую деревом узкую ленту, которая обвивала весь верхний этаж южного крыла. Чтобы ступить на сверкающий деревянный пол, Сендрин и Мадлен вынуждены были спуститься на несколько ступенек. По длинным сторонам зала находились большие окна, между ними стояли книжные шкафы, заполненные кожаными фолиантами. Имелись также два открытых камина и целый ряд кресел и диванов. Потолок был сводчатым, каждый его сантиметр, где только возможно, был украшен лепниной.

— Боже мой, — изумилась Сендрин, — где лорд нашел столько мастеров, чтобы создать все это?

— Вся отделка была изготовлена в Англии и переправлена сюда морем, — объяснила Мадлен, — как и большинство аксессуаров в доме. Я не хотела бы узнать, сколько сельских домов приказал он разобрать по камню. Многие части интерьера являются оригинальными произведениями искусства семнадцатого столетия.

— Он, вероятно, был безумно богат, — вырвалось у пораженной Сендрин, прежде чем она успела подумать. Опять она не сдержалась, словно глупая школьница.

— Мы безумно богаты, моя дорогая, — проговорила Мадлен без какой-либо гордости в голосе, почти сухо. — Но Селкирк… Я думаю, трудно было сосчитать деньги, которые он заработал на своих раскопках. Говорят, что уже в молодости он раскопал в пустыне вавилонскую гробницу, полную золота. Все, что добавилось позже, было всего лишь деньгами на карманные расходы.

— Ваш сын рассказывал, что после смерти Селкирка поместье несколько лет пустовало, прежде чем вы его приобрели. Почему его не опустошили? Можно было бы предположить, что туземцы, убившие лорда и его семью, разрушили также и дом.

— Да здравствует суеверие этих дикарей! — воскликнула Мадлен. Ее хриплый резкий голос отразился от настенных панелей. — По каким-то причинам они боялись этого дома. Я не знаю, как им удалось взять за горло Селкирка и его банду — черт его знает, вероятно, он устроил пикник в виноградниках, — но дом они не тронули. Я сомневаюсь, что вообще хоть кто-нибудь из них посмел ступить сюда ногой.

— А белые? Почему никто другой не претендовал на него?

— Когда мы, немцы, прибыли на Юго-Запад, британцы уже почти утратили здесь свое влияние. И не стоит недооценивать власть моего мужа. Он увидел это поместье, влюбился в его архитектуру и месторасположение и воспользовался некоторыми своими связями. Это было даже не очень сложно. С трудностями мы столкнулись только тогда, когда начали ремонтировать каменную стену. Радуйтесь, что вас здесь тогда еще не было, — впервые черты лица Мадлен тронула улыбка. Правда, она больше походила на усмешку.

В конце галереи, служившей семье Каскаденов библиотекой, была лестница, ведущая на первый этаж. По ступенькам они спустились в бывший кабинет лорда. Здесь также были полки с книгами, а кроме того — массивный письменный стол с ножками в форме лап дикой кошки, и гарнитур кожаных кресел. На стенах висели пожелтевшие карты и планы мест возможных раскопок. Рядом с письменным столом стоял глобус, вырезанный из дерева, высотой в рост человека, — удивительное произведение искусства.

— Мы не пользуемся этим помещением, — пояснила Мадлен, тихо вздыхая. — У моего мужа, к вашему сведению, есть сентиментальная жилка. Он настаивает на оказании Селкирку последних почестей и хочет оставить здесь все так, как было до нас. Сюда приходят только служанки, чтобы сделать уборку.

— Но мы ведь обе стоим здесь, — заметила Сендрин, улыбаясь.

— Я только потому провела вас к классной комнате этим путем, чтобы немного показать дом. То, что мы не успели, наверстаем сегодня после обеда, если вас это устроит. Сейчас же вы должны познакомиться с Лукрецией и Саломой.

— Это необычные имена, — сказала Сендрин, когда они выходили из кабинета Селкирка.

— Мой муж — большой поклонник древнеримской культуры, как и его родители. Он захотел, чтобы наши дети носили римские имена, так же как и он сам.

Сендрин хотела было заметить, что, хотя имя Лукреция и римского происхождения, имя Салома пришло скорее из Древней Греции. Но, разумеется, ей не подобало поправлять мою госпожу. Кроме того, она находилась здесь, чтобы обучать девочек, а не их родителей. Из коридора они свернули налево и попали в меньшее помещение со светлыми, приятного оттенка обоями и красными занавесками. Оно было обставлено просто. Посередине стояли две школьные парты, перед ними размещалась кафедра преподавателя.

Салома и Лукреция с любопытством смотрели на них. У обеих были длинные белокурые волосы, как и у их матери. Одна собрала волосы в конский хвост, другая заплела две косы. Девочки были удивительно похожи.

— Итак, вот наши близнецы, — проговорила Мадлен. — Салома, встань, пожалуйста, и поприветствуй фрейлейн Мук.

Девочка с косами проворно вскочила, обошла парту, вежливо присев, подала Сендрин руку и любезно улыбнулась.

— Доброе утро, фрейлейн Мук.

— Доброе утро, Салома. Я рада познакомиться с тобой и твоей сестрой.

Мадлен обратилась ко второй девочке.

— Лукреция, будь так любезна, теперь ты поприветствуй вашу новую гувернантку.

Сестра Саломы перекинула конский хвост со спины на плечо, как будто этот жест относился к ритуалу приветствия, затем поднялась, вышла из-за парты и, также присев, стала перед Сендрин.

— Добрый день, — проговорила она.

Лукреция держала себя бесстрастно, скорее выжидающе. Сендрин хорошо понимала их: все-таки девочки еще не знали, чего им от нее ожидать.

Мадлен наблюдала за сценой знакомства Сендрин и ее дочерей так внимательно, как знаток-искусствовед рассматривает картину, в подлинности которой хочет убедиться. Наконец она пошла к двери и, остановившись возле нее, сказала:

— Фрейлейн Мук, я бы хотела, чтобы вы каждое утро перед занятием читали с девочками молитву.

— Конечно.

— Не забудьте об этом, — с этими словами Мадлен покинула классную комнату и закрыла за собой дверь.

Сендрин предложила близнецам снова занять свои места.

— Кто обучал вас до меня? — спросила она.

Салома подняла руку, и Сендрин с улыбкой кивнула ей, радуясь хорошему воспитанию девочек.

— Господин Моргенрот. Он живет в Виндхуке.

— Он каждый день приходил сюда издалека, — добавила Лукреция. — Он очень любил нас, поэтому расстояние не было для него препятствием.

— Мне кажется, что ему не составляло особого труда относиться к вам с любовью, — сказала Сендрин, желая сделать девочкам что-нибудь приятное. — Господин Моргенрот обучал вас по всем предметам?

Девочки кивнули, и Сендрин продолжила опрос, чтобы получить представление об успехах обеих. Она очень обрадовалась, обнаружив, что преподаватель из Виндхука хорошо поработал. Салома и Лукреция обладали неплохими для их возраста знаниями. Дополнительно Сендрин планировала познакомить обеих, несмотря на их юный возраст, с основами философии — предмета, который она особенно любила. Учения античных философов всегда воодушевляли ее, в то время как домоводство приводило в отчаяние.

Однако первый учебный день она спланировала таким образом, чтобы рассказать немного о себе, но прежде всего выслушать самих девочек, узнать об их пристрастиях и антипатиях.

Салома оказалась более разговорчивой. Она держала себя свободно, веселилась, иногда даже шалила, главным образом тогда, когда речь шла об их лошадях. Когда Сендрин спросила ее о том, что она любит, Салома начала со своих любимых кушаний, много рассказывала о слугах, которые ей нравились, и закончила своими любимыми книгами. При этом она постоянно играла своими косами, наматывала их на руку или задумчиво подергивала.

Лукреция была совершенно другой. Она выглядела задумчивой и вела себя по отношению к новой гувернантке сдержанно. Казалось, что она обдумывает каждое сказанное слово. Девочка постоянно следила за тем, чтобы ее белокурый хвост свешивался через плечо и не падал на спину. Она разделяла воодушевление своей сестры по поводу верховой езды, но не путалась, как Салома, в длинных рассуждениях о причинах этого. Ей были по душе старые сказки и легенды Африки, которые иногда рассказывали детям некоторые слуги. Она любила истории о черте в глубине пустыни и о львах-демонах, о духах песка и о богах, которые бродили по саванне. Сендрин не могла не признать очарование этих историй, однако она не была уверена, что ее радует увлечение столь маленькой девочки подобными вещами. Но пока Лукреции не снились плохие сны, можно было оставить все как есть. Она заметила также, что Салома оставалась равнодушной к этой теме; казалось, что на девочку рассказы слуг не произвели такого сильного впечатления, как на ее сестру, и Сендрин отметила, что Салома была не из боязливых.

Первая половина дня была заполнена рассказами о туземцах и диких животных, описаниями жизни в доме и распорядка дня девочек, а Сендрин снова и снова предлагала вопросы в игровой форме, помогавшие ей получать дальнейшие сведения об уровне образования сестер. При этом она все больше утверждалась во мнении, сложившемся у нее с самого начала: Лукреция и Салома были весьма умными детьми. Мадлен и Тит Каскадены могли ими гордиться.

Прежде всего Сендрин поразил тот факт, что девочки были гораздо более открытыми в отношениях с туземцами, чем Валериан и Мадлен. Очевидно, обе находились под влиянием их отца, который, исходя из того, что слышала о нем Сендрин, кажется, вел себя абсолютно непринужденно в обращении с чернокожими.

Над входом в классную комнату висели застекленные часы, и Сендрин обнаружила, что было уже около двенадцати часов, но вдруг краем глаза заметила какое-то движение. Сначала она поразилась тому, что движение стрелки было столь заметным, но затем нашла этому движению иное объяснение: в стекле часов отражались большие окна классной комнаты. В отражении светлых прямоугольников вырисовывался чей-то силуэт.

Когда она посмотрела в окно, силуэт передвинулся вправо. Ей хватило времени разглядеть знакомое лицо, прежде чем фигура исчезла. Секундой позже двор снова был совершенно пуст, даже детей туземцев не было на газоне.

Девочки явно ничего не заметили. Лишь теперь, обратив внимание на реакцию Сендрин, они посмотрели в окно.

Сендрин сморщила лоб.

— Это был ваш брат. Валериан часто прогуливается перед окнами?

Лукреция посмотрела на свою парту и нарисовала пальцем на дереве невидимый рисунок.

— Я не думаю, что это был Валериан.

— Вне всякого сомнения, — возразила Сендрин.

— Лукреция имеет в виду, — проговорила Салома, — что это был Адриан.

— Кто такой Адриан?

— Наш второй брат, — ответила Лукреция, а Салома добавила: — Он и Валериан — близнецы. Так же, как и мы.

Сендрин никогда прежде не слышала, чтобы женщина дважды рожала близнецов. К тому же до сих пор не было никаких упоминаний об Адриане, в том числе и за то время, которое она провела с Валерианом.

— Адриан странный, — сказала Лукреция, но Салома ей немедленно возразила:

— Адриан глухой, а не странный.

— Он точно странный, — не согласилась с ней Лукреция, и тотчас между сестрами завязался спор, в который пришлось мягко вмешаться Сендрин.

— Вероятно, вы сможете представить мне вашего брата как-нибудь потом.

— Если мы его найдем, — заметила Лукреция, и снова Салома бросила на нее неодобрительный взгляд.

— Что это значит? — В воображении Сендрин сразу же возникли картины из старых романов со всякими ужасами, которые она поглощала, будучи молоденькой девушкой. Вспомнились истории о нелюбимых членах семьи, которых прятали на чердаках или в потайных комнатах, о странных чудаках, преследовавших молодых женщин в лесу и следивших за ними через окна, когда героини меньше всего о том подозревали.

— Адриан любит бывать на виноградниках, — пояснила Салома. — К тому же он часто ездит в Виндхук. Мы только иногда встречаемся с ним за обедом.

— И он действительно глухой? — спросила Сендрин. Салома кивнула:

— Ребенком он перенес тяжелую форму кори. Он чуть было не умер. С тех пор он больше ничего не слышит. Зато он умеет читать по губам.

Лукреция захихикала.

— Туземцы говорят, будто бы он даже может читать мысли. Ее сестра тоже засмеялась.

— Они не могут понять, как он может не заметить, если за его спиной разобьется ваза, но совершенно точно знает, о чем говорят люди, глядя им в лицо.

— Ну да, — заметила Сендрин немного растерянно, — я наверняка скоро с ним познакомлюсь.

Девочки посмотрели друг на друга, затем обе кивнули и проговорили хором:

— Сегодня вечером.

— А что будет сегодня вечером? — захотела узнать Сендрин.

Лукреция ухмыльнулась, при этом она выглядела почти взрослой.

— Сюрприз. Потерпите.

Сендрин не слишком любила всякие неожиданности, но эта обещала быть какой-то особенной. Вечером, после того как Мадлен провела ее по всем остальным помещениям дома и представила слугам, семья собралась в музыкальной комнате на первом этаже. Сендрин тайком тренировалась в умении определять расположение помещений в общей схеме поместья, она была уверена, что музыкальная комната находится в юго-восточной части дома, прямо под утренним салоном, где завтракала вся семья.

Музыкальная комната была продолговатым помещением с обоями солидных синих тонов, украшенным декоративными панелями. Здесь также потолок был отделан лепниной, правда, не так роскошно, как в галерее. С середины потолка свисала хрустальная люстра. Справа в три ряда стояли мягкие стулья для слушателей камерных концертов, время от времени устраиваемых семьей Каскаденов для немецкой элиты Виндхука. Для выступлений в семейном кругу на другой стороне комнаты, в непосредственной близости от камина, стояли полукругом кожаные кресла. Слуги разожгли огонь, по комнате расходилось приятное тепло.

Прямо под люстрой стоял великолепный рояль, рядом с ним арфа. Кроме того, в комнате было много пюпитров и несколько стеклянных витрин, в которых хранились скрипки, флейты и гитара. Спинет, на котором время от времени музицировала Мадлен, находился в углу под картиной, изображавшей серьезную пару — родителей Тита Каскадена, о чем Сендрин узнала от хозяйки, когда после обеда они продолжили экскурсию по дому. Она тотчас попыталась найти в выражении глаз старой леди следы той жесткости, о которой говорила Мадлен, и ей действительно без труда удалось разделить антипатию Мадлен.

Когда Сендрин вошла, в комнате уже находились обе девочки, они, как настоящие дамы, привольно откинулись на спинки кресел. Сендрин кашлянула, и сестры немедленно приняли благопристойный вид.

«Насколько же они благовоспитанны», — подумала она.

Едва она успела кашлянуть, как сразу же раздался кашель за ее спиной. Обернувшись, она обнаружила Валериана в униформе, он без особого интереса листал журнал.

— Я вам желаю чудесного вечера, фрейлейн Мук.

— И вам того же, господин Каскаден. — Ей тотчас вспомнилась их первая встреча, когда она плюнула ему в лицо, и теперь она почувствовала, что покраснела. Чтобы не дать ему это заметить, она поспешно отвернулась и подошла к детям.

Едва она успела обменяться с ними несколькими словами, как в музыкальную комнату вошла Мадлен. На ней, впервые со времени прибытия Сендрин, было платье, тесно зашнурованное в лифе, с широкой юбкой. На Сендрин же, напротив, было то же платье, что и утром, и она обеспокоенно спрашивала себя, не будет ли это расценено как бестактность.

Валериан подошел и поприветствовал мать легким поцелуем в щеку, девочки тоже встали и, как положено, обняли ее.

— Мой муж прибудет только завтра, — объяснила Мадлен, обращаясь к Сендрин. — Он уже две недели в пути, инспектирует наши рудники. Но вы познакомитесь с ним завтра вечером, я в этом уверена. Он с интересом ожидает встречи с вами.

Сендрин снова пришло на ум замечание Валериана о том, что Мадлен не терпит никаких молодых женщин в своем доме, и она невольно спросила себя, не связано ли это с ее мужем. Была ли она ревнива? Хотя, пожалуй, это качество никоим образом не подходило к той Мадлен Каскаден, какую она узнала за последние два дня. Да и никакой антипатии к молодым женщинам Сендрин до сих пор не смогла заметить. Хозяйка иногда бывала немного грубовата, это верно, но это, скорее всего, в большей степени объяснялось ее открытым характером, нежели тайными антипатиями.

— Давайте присядем, — предложила Мадлен и указала Сендрин на кресло возле камина, рядом с Лукрецией. Она и Валериан тоже присели. На лице молодого солдата отражалось чувство легкого отвращения, Сендрин не знала, чем это объяснить.

Прошло несколько минут, затем дверь открылась и в музыкальную комнату вошел молодой мужчина. В руке он держал гобой. На нем был черный костюм из прекрасной ткани, чистые волосы он зачесал на пробор. Но при всей корректности его появления Сендрин не смогла не почувствовать в его поведении легкой иронии. Она по очереди посмотрела на других, но никто, кажется, ничего такого не замечал.

Тем не менее в его глазах появилось нечто — как будто молния сверкнула, — когда он взглянул в ее сторону. Это говорило об обманчивости его безупречной внешности.

Адриан и Валериан были похожи друг на друга настолько, что их можно было спутать, но только при поверхностном взгляде на их лица. Волосы Адриана были более длинными, он двигался не так молодцевато, как его брат, его походка была скользящей, почти танцующей. Чего у него точно не было, так это суровых складок возле уголков рта, как у Валериана. Валериан постоянно производил такое впечатление, словно ждал, когда можно будет стать навытяжку, в то время как для Адриана это движение было совершенно чуждым.

Почему Сендрин во время этой первой встречи не почувствовала к нему никакой симпатии, она не смогла бы объяснить. В нем было нечто, удерживающее других на расстоянии. «Может быть, — подумала она, — это всего лишь робость из-за его недостатка?» И ей стало немного стыдно за такую мысль.

Мадлен представила ее и Адриана друг другу, причем Сендрин была удивлена тем, как быстро он читал по губам собеседников.

— Простите, — извинился он, — я не уверен, правильно ли я произношу ваше имя. Сендрин, не так ли? — Его произношение было безупречным.

— Абсолютно верно, — ответила она с улыбкой.

— Адриан немного кокетничает, — заметил сидящий в кресле Валериан. — На самом деле он уже некоторое время тренировался в произношении вашего имени, сразу после того, как отец упомянул о вас впервые.

— Валериан! — одернула его Мадлен, но ее укор прозвучал малоубедительно.

Если Адриан и понял колкость своего брата, он никак на нее не отреагировал и занял свое место на стуле, который стоял напротив полукруга кресел. Для него поставили пюпитр с нотными листами, но он отодвинул его в сторону движением, которое явно относилось к ритуалу его вечерней игры.

От девочек Сендрин узнала, что музыкальные выступления Адриана стали ежедневным времяпрепровождением семьи Каскаденов. Однако никто, за исключением Мадлен, не придавал этому особого значения, а Валериан меньше всех. Все собирались, собственно говоря, только для того, чтобы доставить удовольствие Адриану. «При этом, — подумала Сендрин, — он совершенно не выглядит человеком, навязывающим что-либо остальным».

В каждом доме существуют определенные правила, которые посторонним могут показаться странными, — это Сендрин усвоила за время обучения. И совершенно неважно, что ты об этом думаешь, в любом случае следует подчиниться и с уважением отнестись к хозяйским правилам. Гувернантка могла быть более образованной, нежели вся остальная челядь, но и она должна была придерживаться тех же правил, что и все остальные служащие, начиная от лакеев и заканчивая кухаркой.

Она вспомнила о собственном детстве, о времени, когда ее родители были еще живы. В их семье было обычным делом возражать друг другу, и неважно, о чем шла речь. «Ну не прекрасна ли погода?» — мог сказать один, на что следовало возражение другого: «Похоже, что скоро будет дождь». И так изо дня в день, из-за мелочей часто возникали серьезные споры, причем родители не стеснялись в выражениях. Сама она была тогда слишком мала, чтобы вмешиваться, но Элиас часто от этого страдал. Сендрин все отчетливее начинала чувствовать взаимную антипатию, невидимой сетью опутавшую троих близких людей. Возможно, как раз это было причиной того, что смерть родителей так тесно сблизила ее и Элиаса.

Справа от Сендрин сидели обе девочки, слева — Мадлен. Прежде чем Адриан начал играть, хозяйка наклонилась к ней и, прикрывая рот рукой, прошептала:

— Что бы ни происходило — хлопайте! Делайте вид, что вам нравится.

— Но…

— Нет, никаких «но», — сердито перебила ее Мадлен, не опуская руки. — Не говорите об этом. Помните о том, что он знает, о чем вы говорите, даже если вы шепчете. Делайте вид, что вы в восторге. Здесь каждый придерживается такого поведения, и вы тоже будете это делать!

— Разумеется, — ответила она сдержанно.

Адриан приставил инструмент к губам и начал играть. Сначала Сендрин думала, что он не может подобрать верный тон, но, заметив искусственное удовлетворение на лицах других, она догадалась, что это уже было собственно выступление.

Адриан играл, и играл настолько фальшиво, что это резало слух. Ни одной связной мелодии, только последовательность диссонансных тонов, хаос из негармоничных звуков. Не более чем через две-три минуты у Сендрин от всего этого по-настоящему закружилась голова. Вновь и вновь она поглядывала украдкой на Мадлен, которая надела на лицо выражение удовлетворенности, как маску, и радостно хлопала в ладоши, когда Адриан смотрел в ее сторону. Даже Валериан, гораздо менее, чем его мать, настроенный на этот семейный ритуал, старался выдавить из себя улыбку, предназначенную брату.

Но больше всего Сендрин была удивлена поведением обеих девочек. Они, кажется, на самом деле находили удовольствие в странной игре Адриана. Сендрин немного испугалась, когда ей стало ясно, насколько превосходно обе играли свои роли. Никогда прежде не встречала она детей, которые умели бы так талантливо притворяться.

Выступление Адриана продолжалось немногим больше четверти часа, затем он прекратил свою игру, раскланялся и покинул комнату.

Остальные молча откинулись на своих креслах. Сендрин ситуация представлялась столь неловкой, что она не знала, куда отвести взгляд.

— Не удивляйтесь, моя дорогая, — наконец попросила Мадлен необычайно ласково и положила руку на пальцы Сендрин, вцепившиеся в подлокотники кресла. — Адриан нуждается в этом подбадривании. Он с самого детства склонен к меланхолии. До тех пор, пока он полагает, что доставляет нам по вечерам радость, он в состоянии сдерживать свою грусть.

— Как долго это продолжается? — спросила Сендрин, которая не хотела позволить себе лишнего, возражая своей хозяйке, хотя это ей давалось нелегко.

— Годы, — опередил мать Валериан. — Это пытка, можете мне поверить. Адриан — дилетант в игре на гобое, как и вообще в большинстве вещей, и он…

— Валериан, пожалуйста, — вмешалась Мадлен. — Не говори о своем брате в подобном тоне.

Валериан вскочил с кресла и встал перед ними. Его лоб прорезали складки ярости.

— Почему нет, мама? Это правда, и ты об этом знаешь! Почему мы не можем быть откровенными с фрейлейн Мук? У Адриана не все в порядке с головой, в этом все дело!

Обе девочки после выступления Адриана безмолвно сидели в своих креслах, но теперь Салома не выдержала.

— Это неправда! Адриан глухой, но он не…

— Сумасшедший? — со злостью прервал ее Валериан. — Однако, любовь моя, он именно такой.

— Валериан! — Мадлен вскочила молниеносно, и какое-то мгновение казалось, что она сдерживается, чтобы не дать своему сыну пощечину.

— Ты на самом деле хочешь ударить меня за то, что я говорю правду? — Он холодно улыбнулся. — Спроси фрейлейн Мук, правильный ли это метод воспитания. Она-то должна это знать.

С этими словами он развернулся и выскочил из комнаты. Мадлен, казалось, какое-то мгновение разрывалась между желанием сохранить достоинство и стремлением последовать за Валерианом. Она сделала было несколько шагов в направлении двери, но сумела овладеть собой и повернула назад.

— Прошу прощения за этот скандал, фрейлейн Мук, — процедила она сквозь зубы. — Я позабочусь о том, чтобы подобное больше не повторилось.

С этими словами она покинула музыкальную комнату, а Сендрин осталась с девочками.

— Не верьте маме, — тихо проговорила Лукреция, она выглядела при этом, как всегда, немного печальной. — Такое происходит часто, и снова произойдет. Адриан не всегда хорошо влияет на поведение остальных.

— Дело не в Адриане, — возмутилась Салома. — Это не его вина. Он всего лишь музицирует. — В ее глазах заблестели слезы.

— Да, — чуть слышно подтвердила Лукреция. — Только музицирует.

Сендрин уложила детей спать и отправилась в свою комнату. Спальни девочек располагались на верхнем этаже северного крыла, а ее комната находилась где-то позади восточной части здания. По извилистым лабиринтам дома дорога тянулась бесконечно долго.

Она сворачивала за множество углов, поднималась и спускалась по лестницам и наконец добралась до коридора, который показался ей знакомым. Здесь было темно, свет исходил только от канделябра на три свечи, который она держала в руке. Конечно, она могла бы попросить кого-то из слуг, чтобы они проводили ее, но ей хотелось найти дорогу самостоятельно.

«Потому что тебе необходимо что-то доказать себе, — нашептывал ей внутренний голос. — Потому что ты не сделала ничего, чтобы защитить девочек от неприятностей этого вечера».

Но что она могла сделать? Она, как и все, подчинилась решению Мадлен Каскаден, и, если в обычаях этой семьи было аплодировать игре Адриана на гобое, от которой волосы вставали дыбом, — что ж, хорошо, она тоже вынуждена принимать в этом участие. Тем более что девочки, вероятно по привычке, не чувствовали никакого принуждения, особенно Салома, истово защищавшая их странного брата от любых нападок.

Вечный ветер, дувший из высокогорья Комаса в сторону горного массива Ауас, к вечеру усиливался. Прошлой ночью она обратила внимание на громкие завывания порывов ветра, вырывающегося из-за углов дома. В темноте коридоров, когда она ощущала себя в небольшом пятне света, как в мыльном пузыре, буря казалась ей особенно громкой и жуткой. Мысль о том, что из этой пустовавшей части здания когда-нибудь смог бы получиться отель для богатых колонистов и их семей, вызвала у нее еще большее недоумение, чем до сих пор. Колышущийся свет свечи заставлял дрожать узоры бесконечных ковров, и древние рельефы, которые там и сям показывались из стен, как будто оживали.

Способность ориентироваться не подвела ее. Коридор через несколько метров привел ее в переход, в котором располагалась ее комната. Кто-то оставил на подоконнике, точно напротив ее двери, фонарь. Она была за это благодарна, но вновь пообещала себе позаботиться на следующий день о том, чтобы во всех стеклянных плафонах на стенах зажгли свечи или масляные лампы. Она только сегодня была представлена слугам и не хотела сразу же обращаться к ним с просьбой; однако после своих блужданий в темноте решила уже на следующее утро обеспечить свой путь всем необходимым. Странно, что хозяйка не подумала об этом. Но из-за случая в музыкальной комнате у нее, пожалуй, были более важные заботы, чем освещение коридора.

Сендрин нажала на ручку и вошла. Она не стала закрываться, так как полагала, что в этом нет необходимости.

В камине потрескивал несильный огонь. Огни отбрасывали на стены красно-желтые блики. Внутри было тепло, даже чересчур. Сендрин решила, что нужно будет открыть одно из окон, прежде чем ложиться спать, иначе она не сможет сомкнуть глаз.

Она пересекла комнату и поставила канделябр на ночной столик, следя за тем, чтобы он не оказался слишком близко от шелковых занавесок балдахина. Затем она начала расстегивать лиф платья.

— Пожалуйста, — раздался от камина мягкий голос, — оставьте это. Я не хочу поставить вас в неловкое положение.

Испуганно вскрикнув, она прижала руку к декольте и с возмущением повернулась к незваному гостю. Адриан Каскаден сидел в одном из кресел с подголовниками, стоящем спинкой к двери, поэтому она не увидела его, когда вошла.

— Хотя это дом ваших родителей, господин Каскаден, но я, тем не менее, думаю, что вы не имеете никакого права…

— Извините, пожалуйста, вы должны подойти ближе. Там, где вы стоите, слишком темно. Я не могу видеть движения ваших губ.

Она помедлила, затем все же сделала то, о чем он просил. При этом она успела застегнуть одежду.

— Присядьте, — попросил он и указал на пустое кресло.

— Я бы охотнее легла спать, — возразила она и осталась стоять. Она заметила, что говорила громче и отчетливее, чем обычно, словно при его глухоте это могло играть какую-то роль.

— Я не задержу вас. — Взгляд его голубых глаз был колючим и четко направленным на ее лицо. Ей от этого стало не по себе, хотя она осознавала, что он смотрел так пристально только затем, чтобы разобрать, что она говорила.

— Что вам угодно?

— Поговорить с вами, конечно же.

— Это мы могли бы сделать в музыкальной комнате. Почему вы прокрались для этого сюда?

— Я не прокрадывался. Кроме того, здесь не было никого, кто смог бы меня заметить.

Он смеялся над ней, и постепенно ее сочувствие перешло в ярость. Что это он себе вообразил, собственно говоря?

— Пожалуйста, покиньте мою комнату. Мы сможем поговорить завтра, если для вас это имеет значение.

— Вы неправильно поняли меня, фрейлейн Мук, — он говорил спокойно и по-деловому, совсем не так, как человек, не слышащий собственный голос. — Я не хотел вас рассердить, правда. Не в моих правилах поддразнивать красивых молодых леди и воображать себе, что они ко мне неравнодушны, как это делает мой брат. Если вы действительно хотите, чтобы я ушел, — хорошо, я уйду.

Он встал и взял гобой, который был прислонен к креслу. Сендрин увидела, что он сделал несколько шагов по направлению к двери, и, передумав, догнала его и тронула за руку.

— Подождите. Я все равно еще не устала. — Она вернулась к креслу, опустилась в него и указала на то, в котором сидел он, когда она вошла. — Присаживайтесь.

— Вы уверены? — спросил он.

Его голос звучал почти робко. Она размышляла, какое из двух его обличий было маской: эта нерешительность или хладнокровное спокойствие, демонстрируемое им прежде.

— Ну, садитесь же. Ваше счастье, что я так любопытна.

Он вернулся, несколько секунд помедлил, затем присел. Гобой он осторожно положил на круглый столик между ними. Огонь камина отражался на темной полированной поверхности красного дерева.

— Итак? — спросила Сендрин, постепенно возвращаясь к заученной строгой манере поведения, которая была характерна для любой гувернантки.

Адриан был моложе ее на три года, ему было девятнадцать лет, и хотя он, конечно, не мог быть ее учеником, она попыталась представить себе это. Она часто так поступала, когда люди вселяли в нее неуверенность.

— Я хотел бы рассказать вам одну историю, — проговорил он.

— Это, должно быть, довольно важная история, если вы вспомнили о ней в столь позднее время.

Он покачал головой.

— Все совсем не так, — он улыбнулся, заметив непонимание в ее глазах. — Вы меня не так поняли. Мне всего лишь очень хотелось рассказать вам об этом, ничего больше. С таким же успехом мы могли бы поговорить об этом завтра или через месяц.

— Я слушаю.

— Моя мать рассказывала вам, кому принадлежал этот дом, прежде чем здесь поселились мои родители?

— Вы имеете в виду этого английского лорда?

— Лорда Лютера Селкирка, совершенно верно. Он жил здесь со своей женой и тремя дочерьми. Вопреки неблагоприятным обстоятельствам он возвел этот дом из ничего. Тогда британцы еще имели на юге Африки неограниченную власть. Правда, здесь был целый ряд немецких миссий, но, так же как и английские, голландские и даже одна финская, они располагались наверху, в Овамболенде.

— В семидесятые годы прошлого столетия британцы сгруппировались в районе Вэлвис Бэя, — прервала его Сендрин и зевнула. — Я знаю историю Юго-Запада. Через пять лет коммерсант из Бремена приобрел у племени нама землю, сначала несколько гектаров, затем еще и еще. Немецкая империя была вынуждена взять эти области под свою защиту если не хотела лишиться их в пользу англичан, и таким образом официально началось немецкое заселение этой страны. Если это все, что вы хотите мне рассказать, то должна вас разочаровать — об этом я уже прочитала в книгах.

— Речь идет не об этом, — возразил он, покачав головой. — Все это только основные моменты произошедших событий. До 1878 года, перед объявлением Вэлвис Бэя британской базой, эта страна принадлежала людям, которые жили здесь тысячелетиями. Первыми европейцами, попавшими сюда, были миссионеры, но никто не просил их приходить на эти земли, и меньше всего племя гереро, на территории которых поселились первые колонизаторы. Уже с середины прошлого столетия гереро сравняли с землей одну из первых миссионерских станций, это произошло как раз там, где позднее возникнет Виндхук. Распрощались с жизнью также первые английские поселенцы, по крайней мере, все те, кому не удалось спастись, бежав через Калахари на восток, в Бечуаналенд. Но я сомневаюсь, что хоть кому-нибудь это удалось. Ни один европеец не выживет в Калахари больше одного-двух дней. Даже гереро не заходят туда. Калахари — это земля бушменов, территория племени сан.

— Я думала, что саны мирные.

— О да, это правда. Не они убивают незваных гостей, это делает Калахари. Едва ли есть в мире более безжалостная пустыня. Огромные солевые моря до самого горизонта, бесконечные волны дюн и ни одной капли воды. Это неподходящее место для нас, европейцев. — Он тряхнул головой. — Однако я, собственно, хотел рассказать кое о чем другом.

— Я так и подумала.

— Как уже было сказано, когда Селкирк и его семья поселились здесь, еще не было ни немецкого, ни британского управления. Он построил это поместье посреди пустыни, не имея иных защитных подразделений, кроме тех, которые организовал и вооружил сам. Еще не было железнодорожного сообщения с побережьем, только караваны верблюдов шли по просторам Намиба. Несмотря на это, ему удалось возвести здание, используя и труд туземцев, с которыми он расплачивался спиртом и блестящими безделушками. В основном на него работали саны, так как гереро не были друзьями белых. Разумеется, следует отдать должное Селкирку, потому что он приобрел эту долину у вождей гереро законным путем, он заплатил им за это не водкой, а стадами крупного рогатого скота, то есть это был совершенно законный, легитимный бизнес.

— Он случайно не был вашим дедушкой или кем-то в этом роде? — с сарказмом спросила Сендрин.

Слабая улыбка тронула его губы, и он ответил:

— Я не знал Селкирка. Но я не верю, что он был плохим человеком.

— Но гереро убили его.

— Они этого не делали, — твердо ответил Адриан. — Именно об этом я и хотел поговорить с вами.

— Однако ваша мама говорила…

— Я знаю, что она говорит. Она не хочет верить в то, что произошло на самом деле.

— Что произошло?

— Вы и вправду любопытны, — он ухмыльнулся. — В этой местности постоянно бывали восстания, и даже на сегодня возникновение следующего мятежа только вопрос времени. Когда-нибудь снова начнется борьба, вероятно, уже скоро.

— Вы говорите так, чтобы испугать меня?

— Это может что-нибудь изменить? Вы просто должны понимать, в какой местности поселился Селкирк. В те времена, когда снова вспыхнули восстания под предводительством гереро, самые мужественные из них прибыли в эту долину, чтобы прогнать отсюда Селкирка и его людей. И они наверняка убили бы его, если бы имели такую возможность.

— Он защищался?

— В этом не было необходимости. Туземцы ринулись из этой долины, едва приблизившись к ней. Нечто испугало их так сильно, что они спасались бегством.

— Вы хотите меня заинтриговать, не так ли?

Он покачал головой.

— Это был вихрь, — сказал он сухо, — вихрь, который бушевал в долине, как гигантский водоворот с воронкой где-то в облаках, а внизу, у его подножья, точно в центре бури, находился этот дом.

— Это, пожалуй, необычно, но что…

— Это не была обычная буря. По крайней мере, так утверждают туземцы.

— Я не разбираюсь в обычаях гереро и санов, или как там они еще называются, — проговорила Сендрин с сомнением, — но разве не говорят эти люди обо всем, чему не могут дать объяснения, что это загадочное явление послано им богами?

— Не стоит недооценивать этих людей. Они знают эту страну лучше, чем кто бы то ни было, им знакомы ее коварство и опасности. Вихри здесь бывают, хотя и редко, и по крайней мере некоторые из мятежников должны были хотя бы раз пережить нечто подобное. Но этот вихрь был совсем другим. Существуют целые легенды, повествующие именно об этой буре.

— Вы верите в это?

— Этот вихрь действительно бушевал здесь.

— А если и так? — спросила она, все еще не понимая, почему он все это рассказывал ей. — Природные феномены происходят повсюду на свете. Землетрясения, извержения вулкана, бури. Селкирку очень повезло, раз торнадо прогнал туземцев.

Адриан наморщил лоб.

— Я не уверен, можно ли в данном случае говорить о везении.

— Дом, кажется, хорошо пережил бурю. Внутри здания люди должны были чувствовать себя защищенными.

— От бури — разумеется, да. И конечно, от гереро. Но ни в коем случае не друг от друга.

Она удивленно приподняла одну бровь.

— Что вы хотите этим сказать?

— Восстание в этой местности было подавлено британскими войсками уже на следующий день. Солдаты знали, что поместье Селкирка лежало на пути мятежников, поэтому сюда послали небольшой отряд, чтобы удостовериться, что все в порядке. Отрядом было установлено, что прилегающие к дому сады покинуты. Даже сторожа, которых нанимал на службу Селкирк, исчезли. Позже выяснилось, что мужчины убежали, как только начал бушевать вихрь. Селкирк, его семья и несколько слуг во время бури находились в доме. Солдаты попытались войти внутрь, но двери были на замке, и никто не отвечал на их призывы. Дверь взломали и осмотрели дом сверху донизу. Первыми были обнаружены трупы слуг. Они лежали в проходах, истекая кровью. Жену Селкирка нашли быстро — ее убили в салоне. Дочери прятались по углам, но убийца, тем не менее, разыскал и умертвил их. Селкирка сначала посчитали пропавшим, но затем нашли повешенным в камине его кабинета. Вероятно, он взобрался на кровлю, закрепил канат и сбросил его в камин. Затем спустился, через очаг попал в камин и накинул петлю себе на шею.

Сендрин, потрясенная, смотрела на Адриана.

— Вы верите, что это сделал он? Он убил свою жену, своих детей, слуг, а затем покончил жизнь самоубийством?

Он кивнул.

— Официально считается, конечно, что это совершили гереро. Английский лорд не может быть способен на такое, по крайней мере, такой известный, как Селкирк. Но среди солдат, обнаруживших трупы, был следопыт племени сан, и, хотя вскоре после этого он бесследно исчез, мужчины, заставившие его замолчать, сделали это недостаточно быстро. Он успел рассказать о случившемся нескольким своим соплеменникам, а те пересказали историю дальше. Сегодня она известна многим, но мало кто считает ее правдивой, и меньше всех моя семья.

— Но что побудило Селкирка совершить такое?

— Саны и гереро верят, что во всем виноват вихрь. Они утверждают, что это происки злых духов, которые лишили лорда рассудка и вынудили совершить убийства.

Сендрин усмехнулась.

— Вы тоже даете этому такое объяснение?

— Я не знаю, почему Селкирк убил их всех. Я верю, что буря была, но то, что она оказала такое влияние на Селкирка, я считаю маловероятным.

— А я уж было подумала, что вы хотите заставить меня поверить легенде туземцев.

Адриан, улыбаясь, покачал головой.

— Туземцы сами попробуют убедить вас в этом, для этого им не нужна моя помощь.

Она озадаченно наблюдала, как он встал и снова взялся за гобой.

— Что все это значит?

— Только то, что я здесь не по поручению каких-нибудь знахарей или шаманов. Я всего лишь придерживаюсь того мнения, что вы должны узнать правду об этом доме и его создателях. В конце концов, вы же пробудете здесь некоторое время.

— Я надеюсь на это, — сказала она раздраженно, но он уже отвернулся и больше не видел движения ее губ.

В какой-то момент она хотела вскочить и догнать его, чтобы больше услышать о том, что он знал о Селкирке, доме и коренных жителях этой загадочной страны. Но потом она, решив, что он наверняка на это и рассчитывал, не пожелала доставить ему такое удовольствие.

Если Адриан и впрямь надеялся на то, что она станет его удерживать, то ничем своего ожидания не выдал.

— Спокойной ночи, — проговорил он, не оборачиваясь. — Хороших снов.

Затем он покинул комнату и захлопнул за собой дверь. Сендрин снова не услышала шагов по толстому ковру коридора. Она быстро вскочила и повернула ключ в двери. От волнения, затаив дыхание, она прислонилась спиной к двери и бросила взгляд за высокие окна эркера.

Ярко сияла луна, отбрасывая белый свет на луг позади дома. Акации сильно гнулись на ветру, а в центре стоял еще больше выросший термитник.

Сендрин быстрыми шагами подошла к окну и прижалась лицом к стеклу. Сооружение действительно выросло. И оно снова изменило свою форму! Всего лишь за день! Она, должно быть, ошибалась.

Стекло запотело от ее дыхания, и в течение нескольких ударов сердца она радовалась тому, что больше ничего не может видеть. Затем все же взяла себя в руки, протерла стекло рукой и снова осмотрела причудливое образование.

А может, это был вовсе не термитник, а нечто, сооруженное садовниками? Впрочем, не было никакого смысла убеждать себя в этом. Она была уверена, что конструкция выросла по меньшей мере на метр; даже на расстоянии это было отчетливо видно, особенно если сравнивать ее со стоящими по обе стороны акациями.

Новая форма термитника была еще более обескураживающей. Он уже не имел форму руки. Наросты на вершине исчезли, соединившись в подобие шара, похожего на голову, а под ним угадывались плечи и руки. Голиаф из земли, глины и спутанных ветвей.

Она испуганно отпрянула назад, и в то же самое мгновение туча закрыла луну. Мгла опустилась на луг, на раскачивающиеся акации и скрыла очертания дворца насекомых.

Сендрин еще раз проверила, крепко ли закрыта дверь, затем дрожащими руками умылась и поспешила в постель.

Глава 4

Странные события, произошедшие с ней в течение первых у дней пребывания в доме Каскаденов, не имели продолжения в последующие две недели. В первой половине дня и некоторое время после обеда Сендрин занималась обучением девочек в классной комнате. Особенно она полюбила Салому. Девочка с растрепанными косичками нравилась ей своей теплотой, любезным поведением, хотя Лукреция оказалась более старательной ученицей. В математике и ботанике Лукреция значительно опережала свою сестру, хотя иногда у Сендрин возникало подозрение, что ей кто-то помогает в выполнении домашних заданий. Она ни разу не нашла тому никаких доказательств — все расчеты были выполнены почерком Лукреции, кроме того, девочки, казалось, были неразлучны день и ночь, так что тот, кто мог бы решать задачки, неизбежно привлек бы внимание Саломы, поэтому Сендрин никогда не заговаривала с Лукрецией на эту тему. В течение второй недели ее вера в талант малышек продолжала расти, и постепенно она убедила себя в том, что Лукреция обладает выдающимся интеллектом.

В сущности, сестра не уступала ей в способностях, но Салома предпочитала во время занятий наблюдать за птицами за окном или смотреть на детей санов, поливающих газон. Когда Сендрин обращалась к ней, Салома сразу же снова становилась внимательной, в большинстве случаев даже давала правильный ответ; но это не могло ничего изменить — она была мечтательницей. Возможно, она предавалась безобидным девичьим фантазиям, вероятно, думала о своих лошадях, на которых она и ее сестра ежедневно совершали верховые прогулки. Однажды Салома призналась Сендрин в сочинении собственных историй, которые она никогда не записывала — из страха, что они могут утратить все очарование, присущее им в ее мечтах.

То, что Салома, в отличие от Лукреции, по-прежнему не проявляла особого интереса к местным легендам, говорило о невинности и бесхитростности ее мечтаний. Этому соответствовало и ее поведение: в пронизанном солнечным светом мирке Саломы не было, казалось, никаких опасностей, угроз и темных сил. Для нее весь мир вращался вокруг верховой езды, развлечений и дружеской болтовни.

Валериан, у которого к прибытию Сендрин выпало несколько свободных от службы дней, снова вернулся в Виндхук, где в форте размещалось его воинское подразделение. Он ночевал в гарнизоне и в усадьбе не показывался. Сендрин радовалась, что избавилась от присутствия Валериана; его надменность была ей неприятна, почти так же, как и его взгляды, иногда вызывающие, иногда любезные, но всегда бесцеремонные, которые он бросал на нее при каждом удобном случае.

Адриана она видела редко. После первой и единственной беседы в ее комнате он больше ни разу ее не побеспокоил, и она уже мечтала о том, чтобы он побеседовал с ней еще раз и больше рассказал об этой стране и ее прошлом, о том, о чем не говорилось в книгах по истории. Первое время она хотела обратиться к Мадлен с вопросами о мистической смерти семьи Селкирков, но не решилась. Определенно, той не понравится, что Сендрин узнала правду — если это было правдой, — и Сендрин не хотела, чтобы у Адриана возникли сложности в отношениях с матерью.

Она спрашивала себя: что он делал целыми днями, как проводил время? Девочки рассказывали ей, что он часто бродил по виноградникам — факт, означающий, вероятно, лишь то, что он был дружен с некоторыми чернокожими, работающими там. Вполне возможно, что какое-то время он проводил в селении туземцев за горой. Иногда она видела, что он отправляется на тележке, запряженной лошадьми, в направлении Виндхука, постоянно пренебрегая при этом советом Валериана никуда не ездить без охраны. Каждый раз Адриан сидел на облучке один, без вооруженных сопровождающих и, насколько ей было известно, никогда не имел при себе оружия. Что такого было в Виндхуке, что оправдывало долгий путь туда и обратно? Об этом она ничего не знала. Девочки тоже ничего не рассказывали ей об этих поездках. У Адриана там есть друзья, — это все, что им было известно. Вероятно, возлюбленная, — заподозрила Сендрин и почувствовала при этом легкую зависть. Никакой ревности, Боже сохрани! Только легкий укол при мысли о том, что у него есть то, от чего она сама вынуждена была отказаться.

По вечерам она все чаще стояла у окна и рассматривала сооружение термитов. Все сильнее чувствовала она странную притягивающую силу, исходящую от него, нечто такое, что разжигало ее любопытство и одновременно вызывало у нее неприязнь. Но если за первые дни ее пребывания здесь термитник и вправду изменился, то теперь его форма оставалась неизменной. Он был высотой минимум в три метра, в форме конуса, а его очертания теперь не напоминали ни руку, ни человека. Сендрин решила отнести наблюдения первых вечеров на счет своей фантазии, хотя в глубине души вовсе не была в этом окончательно убеждена.

Само собой разумеется, она могла бы просто выйти в сад, чтобы получше рассмотреть это странное явление, но что-то удерживало ее от этого. Чаще всего она вовсе не думала об этом в течение дня, и только вечером, когда одна сидела в своей комнате перед огнем камина с книгой в руке и ее взгляд падал на окна эркера, она вспоминала о нем и ее охватывала дрожь.

Кроме того, она не хотела признаться себе в том, что на самом деле видела что-то необъяснимое. Поход в сад стал бы не чем иным, как признанием ее замешательства, а к этому она не была готова.

В первую же неделю своего пребывания на Юго-Западе она познакомилась с хозяином дома. Тит Каскаден был большим, тяжеловесным мужчиной с седыми волосами и закрученными усами. Его глаза — голубые, как и у всех членов семьи Каскаденов, — смотрели добродушно, почти покровительственно, и Сендрин он понравился с первого взгляда. Он оставался дома два дня, в течение которых разузнал о ней как можно больше, понаблюдал, как она ведет занятия с его дочерьми, затем снова уехал. Большую часть времени он проводил, разъезжая в сопровождении нескольких вооруженных людей от рудника к руднику. В стране, подобной этой, такое путешествие представляло собой долгую трудную поездку верхом, с возможными опасностями в виде засухи и диких животных. Сендрин немного сожалела о том, что Тит не задержался на более длительное время, так как он много знал об этой местности и ее коренных жителях и охотно об этом рассказывал. Обе девочки плакали, когда он уезжал, а когда Салома обратилась за утешением к гувернантке, а не к матери, Мадлен пронзила Сендрин мрачным взглядом.

По утрам, после молитвы, Сендрин, как правило, начинала занятие с короткой беседы о философии. Она выяснила, что в столь раннее время девочки лучше всего воспринимали сложные темы и с удовольствием размышляли над ними. Их внимание еще не отвлекали слуги, спешащие через двор по своим делам, а их головки еще не были переполнены математическими уравнениями, грамматикой и другими необходимыми вещами.

— Августин был одним из великих римских философов, — объясняла она как-то утром в начале третьей недели пребывания в доме Каскаденов. — Он жил в четвертом столетии нашей эры.

Его самая значительная мысль заключалась в том, что человек сможет познать окружающий мир, только познав себя, свои собственные мысли и чувства. Он был одним из первых, кто сказал: познай себя самого, и ты поймешь, что происходит вокруг тебя. Это стало началом новой эпохи в философии.

— Что такое эпоха? — спросила Салома.

Лукреция опередила учительницу.

— Век, глупышка.

Салома надула губы.

— Зато я знаю такие вещи, которые ты не знаешь.

— Это вовсе не так.

— Правда.

Сендрин вздохнула.

— Я прошу вас, прекратите. Конечно, Салома может знать что-то, чего не знаешь ты, Лукреция. Было бы плохо, если бы это было не так. Каждый человек имеет свою тайну.

— У вас тоже есть тайны? — спросила Салома.

— Расскажите нам какую-нибудь, — стала просить Лукреция, и вот уже спор утих. Все их внимание теперь было направлено на преподавателя.

— Конечно, у меня есть тайны, — ответила Сендрин с мягкой улыбкой. — Но они перестанут быть таковыми, если я вам о них расскажу.

— Пожалуйста! — взывала Лукреция. — Только одну!

Салома с воодушевлением кивнула.

— Всего одну тайну, фрейлейн Мук! Малюсенькую.

— Я могу признаться вам, что испытываю страх перед темнотой.

Салома, казалось, обдумывала, может ли она этим удовлетвориться, но у Лукреции вытянулось лицо.

— Это не тайна. Каждый боится темноты.

— Для меня это нечто иное, — возразила Сендрин и заколебалась, не зная, вправе ли она об этом говорить. — Знаете, мои родители давно умерли, и я много лет жила со своим братом. Мы не были богаты, как вы, иногда у нас не было денег даже на свечи. Несмотря на это, мы никогда не испытывали страха, даже когда нас окружала абсолютная темнота и мы знали, что не сможем зажечь свет, что бы ни случилось. К нам могли ворваться грабители или кто-нибудь еще, с кем нам не хотелось бы встречаться. Но для нас это не имело никакого значения, мы лишь тесно прижимались друг к другу, и нам казалось, что ничто и никто не может причинить нам зло. — Она сделала паузу, затем продолжала: — Но однажды мой брат ушел и оставил меня одну. С тех пор я боюсь темноты, так как нет никого, кто мог бы меня обнять.

Близнецы обменялись взглядами, затем Салома сказала:

— Мы тоже так делаем, когда нам страшно.

Сендрин довольно кивнула.

— Вот видите!

— А вы жили с вашим братом совсем одни? — спросила Лукреция, округлив глаза. — Даже когда были еще детьми?

— Мой брат на несколько лет старше меня. Да, будучи детьми, мы жили одни в собственной квартире.

— У каждого была своя комната?

— Нет. Мы были так бедны, что делили одну кровать на двоих.

Салома махнула рукой.

— Для меня это было бы нормально. Лукреция и я часто спим в одной кровати. Конечно, когда этого никто не видит.

— Салома! — одернула ее сестра.

Но Салома только пожала плечами.

— Выдала же нам свою тайну фрейлейн Мук.

— Верно, — сказала Сендрин. — Мы теперь квиты. И поэтому можем продолжать занятия.

Девочки поворчали, но смирились с этим.

— Мы остановились на Августине. Вот одно из важнейших его высказываний: «Наше сердце беспокойно». Что он мог под этим подразумевать? Лукреция?

Девочка задумчиво сплела пальцы.

— Вероятно, он был влюблен.

Салома хихикнула.

— Возможно, — проговорила Сендрин и улыбнулась, — но сказать он хотел, пожалуй, не это. Он полагал, что с нами, людьми, не все в порядке. Беспокойство переполняет каждого из нас. Поэтому, по мнению Августина, каждый человек стремится избавиться от беспокойства. Согласно его представлениям, хотя каждый человек изначально был создан хорошим, но прегрешение Евы отразилось на каждом из нас.

— А почему я виновата в том, что Ева проголодалась? — спросила Салома, округлив глаза.

— Хороший вопрос. Отдельный человек, конечно, не несет вины за ее прегрешение. Хотя…

Скрип двери прервал рассказ Сендрин на полуслове. Девочки с изумлением смотрели на вход, и Сендрин тоже повернулась к двери.

Вошла Мадлен Каскаден, одетая в брюки, рубашку и кожаный жилет. Сендрин почудился легкий запах конюшни, но она не была в этом уверена. Выражение лица Мадлен не предвещало ничего хорошего.

— Фрейлейн Мук, я хотела бы поговорить с вами с глазу на глаз. Девочки, первое занятие окончено. Вы можете идти.

Обе возликовали бы от такого сообщения, если бы не чувствовали, что в воздухе запахло неприятностями. Салома двигалась так медленно, что Лукреция в прямом смысле тащила ее к выходу.

Мадлен закрыла за детьми дверь и подошла к Сендрин.

— Я услышала, о чем вы только что говорили. Вы должны знать, что такого рода занятия в этом доме нежелательны.

Сендрин взяла себя в руки.

— Вы имеете в виду Августина в частности или философию вообще?

— Мои дочери воспитаны как добрые христиане. И никто не должен забивать их головы сомнениями и глупостями.

— Но Августин считается одним из самых великих христианских философов! Его учение вовсе не противоречит церкви, совсем наоборот.

— Не поймите меня превратно, — проговорила Мадлен, но резкость ее тона не оставляла сомнений в том, что извиняться она не собирается. — Философия всегда подрывала веру людей в Бога. Мы не потерпим этого в стране, где попирается воля Господня, где тысячелетиями правили суеверные дикари и о которой говорят, что каждый, кто поселяется здесь, становится язычником. Каждый добропорядочный христианин, который приходит в лоно веры на этой безбожной земле, очень важен как для этой страны, так и для человечества в целом, — ее интонация была строгой, а взгляд осуждающим. — Поэтому, фрейлейн Мук, никакой философии. Никаких сомнений, никаких двойственных толкований однозначных понятий. Вы здесь для того, чтобы способствовать образованию моих дочерей, а не внушать им богохульные мысли.

— Это никогда не входило в мои намерения! — возмущенно возразила Сендрин.

Мадлен приподняла бровь: к возражениям она не привыкла.

— Я уверена в том, что вы хороший преподаватель, фрейлейн Мук. Мой муж убедил меня в этом, и дети любят вас. Но, пожалуй, не в вашей компетенции решать, что хорошо для Саломы и Лукреции, а что нет. Я — мать этих девочек, и я ожидаю, что мое мнение относительно их образования заслуживает уважения. Я выразилась достаточно ясно?

Сендрин постаралась казаться равнодушной, но по глазам было видно, как она возмущена. Тем не менее она проговорила как можно спокойнее:

— Разумеется.

— Хорошо. — Мадлен повернулась было, чтобы уйти, но затем обернулась и смерила Сендрин взглядом с головы до ног. — Я уже давно хотела просить вас сменить стиль одежды. За наш счет, само собой разумеется.

Сендрин попыталась принять этот новый удар с достоинством.

— Моя одежда кажется вам неподобающей моему положению?

— О нет, она, без сомнения, соответствует вашему положению. Но вы больше не находитесь в вашей школе гувернанток. В таком доме, как этот, вы должны были бы позаботиться об одежде определенного стиля.

— Вашего стиля, вы хотите сказать. — Учителя порицали ее за то, что она слишком упряма. Сейчас Сендрин могла бы признать, что они были правы.

— Носите, что хотите, это ваше право, — ответила Мадлен очень спокойно. — Но несложно определить, что вашему платью уже не один год.

Сендрин носила платье, которое приобрела еще со своих первых собственных денег. Она полтора года очень бережно с ним обращалась, и, вне всякого сомнения, оно все еще выглядело как новое. И тем не менее эта женщина, стоявшая перед ней в своих рейтузах и мужском жилете, благоухающая запахом конюшни, ополчилась на нее из-за одежды. Это было просто несправедливо!

— Как пожелаете, госпожа Каскаден, — ответила она тихо.

— Вы думаете, что я к вам придираюсь, не так ли?

Сендрин промолчала.

— Я желаю вам только добра. Поезжайте с Фердинандом в Виндхук, сегодня же. — Из кармана своего жилета Мадлен достала свернутую рулончиком пачку денег. Значит, она планировала сделать ей выговор из-за одежды еще До того, как вошла. Ситуация становилась невыносимой.

— Вот, возьмите, — сказала Мадлен и втиснула деньги в руку Сендрин. — В городе есть магазин с очень красивыми вещами. Я думаю, вы сможете подобрать там что-нибудь для себя. Потратьте все деньги. Купите себе два-три платья, какие вам понравятся. — Она пошла к двери и добавила, не оборачиваясь: — И по думайте над моими словами: больше никаких философствований в этом доме. Никаких умерших философов, и тем более живых.

С заднего сиденья экипажа Сендрин грустно рассматривала пустынный ландшафт саванны у подножья Ауасберге. Фердинанд, необычного богатырского сложения чернокожий, — явно не сан, наверное, гереро, — сидя на козлах, держал поводья и подгонял животных по посыпанной щебнем дороге. Рядом с ним лежала винтовка, а через дыру в его куртке был виден висящий на поясе револьвер.

Лето, длящееся в южном полушарии с октября по апрель, закончилось три месяца назад, но все еще было приятно тепло, даже жарко. Ветер приносил сюда сухость северных пустынь, и Сендрин чувствовала, что ее губы обветрились и растрескались. Снова и снова в глаза задувало мелкую пыль, бог знает откуда взявшуюся здесь, вероятно, из Калахари или с песчаных просторов Анголы. Солнце светило чрезвычайно ярко, смешивая краски в безобразную охру. Немногочисленные растения выглядели высохшими и больными.

Вдали, за широким кольцом пастбищ и пахотных земель, показался Виндхук. Они находились в пути уже полтора часа, и от тряски у нее болели все части тела. Она с трудом могла себе представить Мадлен Каскаден, трясущуюся на жутком деревянном сиденье по пустыням и бездорожью.

С другой стороны, Мадлен жила здесь уже долгие годы и была привычна к трудностям, которых хватало в этой стране; поэтому, наверное, она и носила постоянно брюки и просторные блузы.

Одежда была последним, о чем хотелось думать Сендрин в этот момент. На самом деле она отодвигала эту тему, насколько было возможно. Унижение, которому она подверглась со стороны хозяйки, все еще причиняло ей боль. Но чем может помочь ярость? Она потратит деньги Каскаденов на лучшие наряды, которые только смогут предложить ей здешние кутюрье: вероятно, это будет платье с юбкой-колоколом, рукавами с буфами и шелковым шлейфом, боа из перьев и шляпа из велюра с «кораллами» из стекла, вышивкой, тюлем и кружевами. Это будет так шикарно, что Мадлен побледнеет, увидев свою гувернантку в этих нарядах, — и, хочется надеяться, пожалеет о потраченных больших деньгах.

Благоразумнее было бы купить плотное пальто, защищающее от пыли, высокие сапоги и тонкую вуаль для защиты от насекомых и песчинок. Но именно разумности ожидала от нее Мадлен, и Сендрин совсем не хотелось оправдать ее ожидания.

Фердинанд повернул свою большую голову и посмотрел на нее через плечо.

— На улицу императора Вильгельма? — спросил он низким голосом.

Это название не говорило Сендрин ровным счетом ничего, и она уже хотела пожать плечами, как вдруг кое-что пришло ей на ум.

— К вокзалу, — приказала она.

Фердинанд невозмутимо кивнул, затем снова стегнул лошадей кнутом. В таком удаленном от цивилизации месте, как Виндхук, наверняка существовал один-единственный магазин дамской одежды, и она полагала, что знает, где он находится.

Перед вокзалом Фердинанд помог ей сойти с экипажа. Поблизости находилось около дюжины человек в легких плащах, большей частью это были белые. Большинство из них носили шляпы, их нужно было придерживать из-за сильных порывов ветра. Ветер гонял по улице сухие ветки, откуда-то доносился густой запах горохового супа.

— Я должен исполнить поручения хозяйки, — объявил Фердинанд. Хотя он всегда использовал правильные слова, ударения в них он делил настолько странно, что Сендрин скорее угадывала значение некоторых слов, чем понимала его. Добродушная улыбка играла у него на устах, и ей казалось, что ему можно доверять.

— Хорошо, — проговорила она, — я сориентируюсь. Вы сможете забрать меня отсюда позднее?

Фердинанд кивнул, запрыгнул на козлы и погнал лошадей.

— Через два часа! — крикнула Сендрин ему вслед, но он не обернулся, а только помахал рукой. Она не была уверена, понял ли он ее.

Сендрин прижала полы своего легкого летнего пальто, которое ветер надувал, как баллон, затем, тяжело ступая по песку, поспешила к ряду магазинов на другой стороне песчаной улицы. Был полдень, и ее опасение, что магазины могут быть закрыты, оправдалось. Книжный, оба продовольственных магазина и фарфоровая лавочка были заперты на засов, их владельцы опустили изнутри шторы. Старая женщина, встретившаяся Сендрин на тротуаре, посмотрела на нее подозрительно, а когда Сендрин удивленно обернулась, оказалось, что женщина пристально смотрит ей вслед. Сендрин смущенно улыбнулась, но старуха повернулась и ушла прочь.

У Сендрин вообще складывалось впечатление, что за ней наблюдают со всех сторон. «Это только твое воображение», — сердито ругала она себя. Но впечатление оставалось: взгляды из-под широких полей шляп преследовали ее, в солнечном свете мелькали черные силуэты людей, которые, остановившись, пристально смотрели в ее сторону.

«Иди, — говорила она себе, — никто тебя здесь не знает. Никто не интересуется тобой».

Громкое дребезжание испугало ее. Лудильщик со своей тележкой следовал вниз по улице, сопровождаемый молодой овчаркой с потрепанной шерстью. Мужчина прошел мимо Сендрин, не обращая на нее никакого внимания. Только собака обнюхала ее туфли и исчезла в облаке пыли, поднимавшемся за тележкой хозяина.

Сендрин подошла к последнему магазину в ряду лавочек. Черный занавес на заднем плане витрины по-прежнему был опущен, лед у ног манекена растаял и испарился. Кто-то натянул на восковую фигуру черное шелковое нижнее белье.

Сендрин нажала на ручку двери, но та была на замке. Рассердившись на то, что она проделала столь долгий путь понапрасну, девушка постучала в окно. Никакого движения.

Против своей воли она посмотрела на лицо восковой фигуры. Уголки рта были слегка приподняты, словно кто-то пальцами подправил податливый материал, нижняя губа опустилась, подтаяв от жары, что придавало манекену вид ухмыляющегося арлекина, веселого и печального одновременно. Стеклянные глаза тоже немного вдавились в глазные впадины и смотрели в небо почти умоляюще.

Сендрин не понимала, что именно в этой фигуре так зачаровывало ее. Это ощущение не было приятным, как и впечатление от термитника перед ее окном. В ее мыслях начали совмещаться обе картины: термитник, выросший в огромную глиняную фигуру, был увенчан искаженным лицом манекена в окружении паутины.

Ей с трудом удалось отогнать от себя эту картину, и то лишь когда она удалилась быстрыми шагами, оставив за спиной магазин вместе с его безмолвным сторожем.

Легкая паника, однако, не проходила, Взволнованная, бежала она вниз по улице, прочь от вокзала и странного магазина. Должны же быть и другие магазины! Она представить себе не могла, что Мадлен Каскаден делает покупки в подобном магазине. С другой стороны, каждый прибывший сюда вынужден был идти на компромиссы. Даже такая женщина, как Мадлен.

В полдень город заметно опустел, мало кто еще оставался на улице.

Немцы, живущие здесь, уже давно жили по погоде: если солнце достигало своей наивысшей точки, все оставались в домах и освежались охлажденным чаем или водой. Сендрин прокляла тот час, когда решилась приехать в Виндхук в такое время.

Немногие магазины, встретившиеся на ее долгом пути по городу, все без исключения были закрыты.

Так она еще час бродила по пустынным улицам. Большинство из них были широкими, как рыночные площади. Вихри песка танцевали на солнце, снова и снова ее путь пересекали клубки из веток, которые ветер гонял по высохшей земле. Несколько туземцев гнали по улице стадо истощенных коров. Когда Сендрин проходила мимо них, на нее набросился целый рой комаров. Она казалась себе ужасно глупой и нерасторопной, когда, как сумасшедшая, прямо посреди улицы махала вокруг себя руками и неловко топталась на месте. Насекомые исчезли, но чувство потерянности стало еще сильнее. Ни разу в течение прошедших недель она не ощущала такой острой тоски по дому, по Бремену, как в это мгновение, находясь на этой улице одна, на расстоянии многих тысяч километров от родины.

Через некоторое время она успокоилась. Убежав от комаров, она внезапно обнаружила себя в квартале бушменов.

Деревянные дома колонистов, стоящие по обе стороны улицы, остались позади, вместо них вокруг были полукруглые хижины из глины и хвороста, между ними кое-где возвышались склады, грубо возведенные из камня или зацементированных планок. Орава детей-санов носилась вокруг искривленного дерева. Некоторые из них сидели в ветвях и закидывали остальных шарами из высушенной тины. Несколько коров и растрепанных кур стояли в тени хижин. У очагов перед дверьми хижин сидели на корточках женщины с неприкрытой грудью. Они варили пшенную кашу, изготавливали посуду из глины или заплетали друг другу косы. Некоторые из них у всех на глазах кормили грудью своих младенцев, другие, полностью обнаженные, мылись в бочках с водой. Некоторые пожилые мужчины были одеты как белые, в поношенные рубашки и брюки. Однако одежду большинства бушменов составляли только набедренные повязки.

Почти все бушмены поднимали на нее глаза, когда Сендрин медленно проходила мимо, но никто не заговаривал с ней. Она внезапно вспомнила слова Валериана о жестокости туземных восстаний, о подавляемой ненависти, которая крылась за якобы равнодушным выражением лиц чернокожих.

Она испугалась, но приложила все усилия, чтобы не обнаружить свой страх. Тем не менее у нее не хватило мужества обойти весь район хаотичной застройки с его запутанными улочками и пешеходными тропинками. Через несколько минут она повернула назад и вскоре заметила преследование. Группа детей, слишком маленьких, чтобы работать на фермах белых господ, выйдя из хижин и складов, шли за ней. Сендрин подавила желание повернуться и заговорить с ними — они бы, пожалуй, не поняли ее. Вместо этого она, не сворачивая, шла дальше.

Молодая девушка с волосами, заплетенными в бесчисленные косички, поднялась со своего места у очага, преграждая ей путь. Она подождала, пока Сендрин вместе с хихикающей толпой детей приблизилась на расстояние двух метров, затем внезапно громко рассмеялась и быстрыми шагами поспешила назад к костру. Если это была шутка, то Сендрин не поняла ее. Она предполагала, что девушка хотела ее испугать, и вынуждена была признать, что ее попытка удалась.

Дети отстали, когда она покинула квартал. Некоторые из них что-то пронзительно кричали ей вслед на быстром говоре санов, но она не оглядывалась. Эти люди внушали ей беспокойство вопреки их явному миролюбию. Она была рада, что большинство мужчин в это время находились на работе, и она встретила только женщин и детей. Если бы за ней вместо детей следовали взрослые, ей вряд ли удалось бы сохранить спокойствие.

При этом в глубине души она была убеждена, что ни один сан не тронул бы ее и пальцем. Она боялась этих людей потому, что они были чужеземцами, а не потому, что они могли причинить ей вред. Ей стало немного стыдно за такое отношение к ним, но она ничего не могла с собой поделать.

Сендрин поспешила к вокзалу тем же путем, которым пришла сюда. Она была поражена тому, что узнавала улицы, которые, на первый взгляд, не отличались одна от другой: все как одна напоминали огромные песчаные площади, окруженные белыми фасадами колониальных строений. Дома здесь не стояли так далеко друг от друга, как в Свакопмунде, кроме того, здесь росли ряды деревьев и сады, придававшие городу уютный вид. Тем не менее ей трудно было представить себе, как бы она жила здесь. Дом Каскаденов казался искусственно созданным кусочком Европы, и, даже если образ жизни семьи был ей чужд, все же она начинала постепенно чувствовать себя там как дома. Здесь же, в этом полугороде-полудеревне, она слишком явно почувствовала себя незваным гостем. Абсолютной иностранкой.

Она некоторое время прождала на раскаленной солнцем площади перед вокзалом, стараясь не смотреть на магазин со зловещей восковой фигурой. Вскоре она с облегчением увидела приближающуюся упряжку Фердинанда. Ящиками и пакетами было загружено не только багажное отделение, и она удивилась тому, что он смог раздобыть все эти вещи, так как все магазины по-прежнему были закрыты.

— Вы должны сидеть рядом со мной, — сказал он, когда она растерянно посмотрела на загруженный экипаж.

Сендрин пожала плечами, и он помог ей усесться на козлы. Фердинанд освободил для нее место, однако винтовку оставил лежать между ними.

На обратном пути она постепенно осознала, что нарушила указание своей хозяйки, не купив никакой новой одежды, даже шляпки или шарфика. Отговорка, что все магазины были закрыты, звучала по-детски. Фердинанд подождал бы, если бы она попросила его об этом. Правда состояла в том, что она воспротивилась приказу Мадлен и неплохо себя при этом чувствовала.

Когда после двухчасовой поездки по горам и долинам они наконец достигли поместья, Сендрин решила попытаться оттянуть момент выяснения отношений с Мадлен. Это не было тщательно продуманным решением, она скорее доверилась своим инстинктам.

Во дворе она попрощалась с Фердинандом и посмотрела, как несколько служителей сгружали с повозки покупки. Она стояла так долго, пока упряжка не прогрохотала по гравию в направлении конюшен за северным крылом дома.

Затем с колотящимся сердцем она повернулась и пошла в парк. Впрочем, парком назвать сады у дома Каскаденов было бы неправильно. Здесь не было кустарников, подстриженных в виде каких-то фигур, росли только длинные ряды кустов с коричневыми листьями. Газон был расположен в западной части парка, он занимал пространство до самых ворот, располагаясь ступенчатыми террасами, сглаживающими склон. В самой середине стоял мраморный фонтанчик тонкой работы, который больше подошел бы сказочному французскому замку, чем тяжелой викторианской роскоши этого поместья.

Она обогнула здание и в первый раз полностью осмотрела его снаружи. До сих пор она исследовала дом только внутри. Снаружи она видела только западную сторону дома, ворота и двор, посыпанный гравием, то есть ту часть, которая выходила на дорогу к Виндхуку.

Сендрин держалась на расстоянии приблизительно двадцати метров от дома, чтобы изнутри ее не сразу могли бы заметить — ведь она прогуливалась в свое рабочее время.

Она внимательно рассматривала каменную стену песочного цвета и высокие окна, в которых отражалась белесая синева африканского неба. Впервые она увидела, что архаичные структуры, которые встречались повсюду внутри дома, встроены также и в фасад здания. Между окнами стояли старинные колонны высотой от земли до самой крыши. Они были покрыты тонкими узорами и украшены каменными бордюрами. Приказал ли Селкирк копировать части настоящих храмов и дворцов, быть может, Святой земли или Востока, или это всего лишь фантазии скульпторов? Она решила расспросить об этом Тита Каскадена, когда он снова приедет домой.

Многочисленные садовники, о которых рассказывал ей Валериан, должны были работать в западных и южных частях парка. Там ряды кустов переходили в далеко простирающиеся луга. Только когда Сендрин увидела акации, ей стало ясно, что одно из окон на искривленном восточном фасаде дома должно было быть ее собственным.

На этой стороне поместья, у края здания, возвышалась церковная башня высотой в четырехэтажный дом. В ее стены также были встроены древние колонны. Приблизившись, Сендрин обнаружила, что они были покрыты необычными иероглифами. Она засомневалась, что это нравилось правоверной христианке Мадлен Каскаден.

Сендрин отвела взгляд от церкви и попыталась найти окно своей комнаты. Но здесь было столько эркеров, что она вынуждена была оставить свои поиски. Когда-нибудь это станет отелем, постройку которого запланировала Мадлен. Пока еще за всеми окнами царили темнота и пустота. Ей тяжело было представить, что все это может снова наполниться жизнью, что узкие коридоры и потайные лестницы заполнятся людьми, голосами и смехом.

Она подошла поближе к дому, повернулась и осмотрела луг с растущими на нем деревьями. Почти тотчас среди акаций она заметила сооружение термитов. Перед панорамой освещенных солнцем виноградников контур термитника выделялся особенно четко. На мгновенье ей показалось, что его поверхность движется, затем картинка снова стала выглядеть как раскрашенная фотография.

Ветви акаций закачались на ветру, громкий шелест наполнил воздух. Сендрин почувствовала странное оцепенение, внезапно ей почудилось, что она слышит призыв приблизиться. Пятьдесят метров между фасадом и термитником сжались в один шаг. Где-то в глубине души она ощущала протест, ей не хотелось подходить близко к сооружению, но это отчаянное сопротивление не могло задержать Сендрин.

Она медленно, целенаправленно приближалась к термитнику. Ее полусапожки тонули в высокой траве, и скоро она уже проходила мимо первых акаций. На короткое время ей почудилось, что ветер склонил к ней шепчущие ветви и они окружили ее со всех сторон, но это ощущение прошло, и снова термитник оказался в центре ее внимания.

Он показался ей теперь удивительно красивым архитектурным сооружением, которое могла породить только поразительная дикость этой земли. Теперь он имел форму тающего снеговика высотой около четырех метров, с конусообразным телом, на месте головы возвышался бесформенный горб. Из песчаной поверхности торчали сотни ветвей толщиной в запястье мужчины. Некоторые из них были почти метровой длины. Казалось, что конструкция возводилась вокруг ствола дерева. Но это было невозможно, так как ветви принадлежали различным растениям; некоторые были колючими и ломкими, как ноги паука, другие — плавно изогнутыми, с высохшими листьями. Даже издалека термитник выглядел огромным, но вблизи он был прямо-таки немыслимым. Он был выше Сендрин более чем в два раза, она вынуждена была смотреть на него снизу вверх, как на башню средневековой крепости. Она с трудом представляла себе лабиринт проходов и пещер внутри него, так же как и число насекомых, которые нашли себе там место. Наверное, их были миллионы.

Ничто теперь не внушало ей страха. Она стояла неподвижно, на расстоянии всего лишь двух шагов от термитника, захваченная его очарованием, казалось, что это были не только ее собственные ощущения. Ей чудилось, будто она спит и одновременно воспринимает окружающее гораздо яснее, гораздо отчетливее, чем обычно, словно до сегодняшнего дня она смотрела на солнце незащищенными глазами, а теперь надела солнцезащитные очки. Она воспринимала все очень ясно, как истину. Ей виделись такие оттенки цвета, которые не смог бы получить ни один художник, а в воздухе витали звуки, которые не мог бы издавать ни человек, ни животное, ни ветер.

Как в трансе, она протянула руку, сделала шаг вперед, и кончики ее пальцев коснулись поверхности термитника. На ощупь он был сухой, но вовсе не хрупкий, почти как цемент, замешанный на очень крупном песке. Крохотными точечками обозначались входы в термитник, хотя не было видно ни одного насекомого. Они все находились там, внутри, вероятно, чего-то ожидали. Чего же именно?

Сендрин ощутила желание приникнуть к сооружению, распростертыми руками обнять его, насколько это возможно, словно перед ней был ее старый друг. Этому препятствовали ветви шиповника, выросшего на пути. Из-за овладевшего ею мечтательного смятения она не думала, что может пораниться.

Она была теперь полностью свободна, чувствовала себя легкой, опустошенной. Если бы она могла обнять термитник! Впервые она чувствовала нечто подобное.

Но она не сделала этого. Она была благоразумной. Очень благоразумной.

Сендрин медленно опустилась на землю у подножья термитника. Трава зашелестела, когда она коснулась ее коленями, зашелестела громче, отчетливее, чем до сих пор, словно разговаривала с ней на странном языке, означающем что угодно: это могли быть крики боли или же приглашение к разговору. Чувства Сендрин были обострены до предела, но они не смогли помочь ей понять эти голоса. Она слышала, но не понимала, видела, но не узнавала. Она не была единым целым с этим миром и, пожалуй, никогда не могла им стать. Но где-то за пределами ее чувств и мыслей она ощущала близость прозрения, о котором могла только грезить.

«Я — избранная», — пронзила ее мысль, и в тихом экстазе она закрыла глаза. Краски и свет потускнели, а когда она вновь подняла веки, она была уже где-то в другом месте.

Ее окутывала темнота. Постепенно ее глаза привыкли к недостатку света. Из мрака выныривали какие-то очертания. При этом она осознавала свое присутствие в этом месте. Это был не сон, в котором все видно и слышно, без различия, темно ли, светло ли, передвигаешься по воде или по небу. Вместо этого ощущалась реальность, но другая, не та, которую она знала.

Она была здесь, без сомнений. Она могла чувствовать твердую землю у себя под ногами, а когда немного отошла в сторону, ее руки нащупали стену. И то и другое показалось ей слегка скругленным, как будто она находилась внутри трубы шириной в несколько шагов и такой же высоты. Шум листьев акаций прекратился, вместо него она слышала сильные завывания ветра. Мощный поток дул ей в лицо.

Когда она сделала несколько шагов вперед, то заметила, что земля перед нею слегка приподнимается. Ей все еще казалось, что она блуждает во сне, но этот сон позволял ей не только видеть и слышать окружающее, но и чувствовать его. Эта земля и впрямь была у нее под ногами, а поток воздуха стал настолько холодным, что она озябла.

За нею раздавался шум — не только ветер, свистящий у нее в ушах, но и нечто иное: резкий хруст и трение, как будто металл или камни терлись друг о друга. Она слышала что-то похожее на шаги, щелкающие звуки, которые быстро приближались — так поспешно, что невозможно было оценить, сколько было идущих сюда. Быть может, двое, может, шестеро или целая дюжина.

Она напряженно смотрела назад, в неизвестную глубину штольни, из которой доносились шумы. Темнота, казалось, стала еще чернее, словно тень, поглотившая ее.

Сендрин развернулась и побежала в гору, навстречу свистящему потоку воздуха. Через несколько шагов она поняла, что оторвалась от своего преследователя, он больше не приближался, держался на одном и том же расстоянии. Но если бы она помедлила, он бы настиг ее, она боялась увидеть эту тень еще раз и услышать так близко эти ужасные звуки.

Она заметила теперь, что земля не везде была одинаково твердой. В некоторых местах она по лодыжку была покрыта песком и осыпью. Пронизывающий запах земли и заплесневевшего дерева витал в шахте. Но если это была подземная штольня, то как тогда она сюда попала и что ее преследовало? Такие мысли стремительно проносились у нее в голове, но в панике у нее не было времени подумать об этом. Она должна была бежать, бежать все дальше, в то время как звуки у нее за спиной не отставали, а, наоборот, приближались!

Она спотыкалась, падала, снова вскакивала, мчалась дальше. Ее преследователь настигал ее. Она слышала его шаги сразу за последним поворотом штольни, и если бы она остановилась и посмотрела назад, то могла бы увидеть, как он надвигается из мрака.

Ее страх перед темнотой был подобен неудержимому ужасу, который скальпелем разрезал ее мозг на мелкие кусочки и постепенно лишал ее самообладания. Ее движения становились неконтролируемыми, дыхание — нерегулярным. Она судорожно вдыхала воздух, словно у нее перехватило горло. У нее в ушах отдавалось ее дыхание, все вокруг было как бы накрыто колоколом изнеможения и отупения. Она ощущала отчаянное желание упасть, просто остаться лежать, ожидая, когда придет конец; но что-то толкало, подгоняло ее вперед, не столько ее сознание, сколько сила, управляющая ею в последние минуты.

Она снова увидела перед собой термитник, он становился все больше и больше, и вдруг ей пришла в голову настолько безумная идея, что она готова была громко расхохотаться. Но действительность была какой угодно, только не смешной, и, если эта штольня была тем, чего она боялась, тогда безумной стала не одна она, но весь мир.

Трение и скольжение позади нее, быстрые и резкие шаги, которые могли совершать бог весть сколько ног, были звуками, производимыми насекомыми, если бы только человеческое ухо в состоянии было услышать их. А эта штольня из глины, песка и влажной древесины… Да, это было возможно. Боже ты мой, это было возможно!

Темнота вокруг нее закручивалась новыми тенями, огромными контурами, состоящими из черноты, дрожащими, сотрясающимися. Трение! Отовсюду эти страшные звуки! Как будто что-то трется друг о друга, не металл, не камень, а рог и хитин!

Новый шум смешался с ее загнанным дыханием и заглушил его. Сначала это было мягкое журчание, затем оно медленно набухло и ослабло, сформировалась последовательность звуков, мелодия…

Мрак со всех сторон поглощал ее, окутывая, словно коконом, сотканным из теней и приклеенным к ней ледяным воздухом.

Больше ничего не видно, ничего не ощущается. Ничего, кроме мелодии.

Это была мелодия гобоя.

Она открыла глаза и увидела Адриана. Он сидел рядом с нею в траве и играл на своем инструменте, устремив свой взгляд вдаль, за горизонт, в царство музыки и звуков, в прибежище исцеления.

Весь страх исчез как по мановению волшебной палочки. Пропал ужас, пропала паника. Даже когда она увидела термитник, устремляющийся в небо недалеко от нее, она больше не ощущала испуга. Она снова была в том месте, которое было ей знакомо.

Адриан отложил гобой и озабоченно рассматривал ее.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он осторожно, словно боялся, что его голос может ее испугать.

Она открыла рот, чтобы ответить, но не смогла вымолвить ни звука, а лишь сильно закашлялась, почувствовав при этом дерущую боль в горле.

— Я спала, — наконец проговорила она хрипло.

Адриан пристально посмотрел на нее и кивнул.

— Вы были без сознания. Я сижу рядом с вами уже некоторое время.

Она хотела спросить его, почему он не позвал кого-нибудь, кто бы умел разбираться в лекарствах, — в доме были две служанки, которые некоторое время работали в Виндхуке медицинскими сестрами и теперь отвечали за домашнюю аптеку, — но затем осознала, что вместо ответа получила бы лишь один из таинственных намеков.

— Что вы сделали? — спросила она. — Как вы меня разбудили?

Он нежно погладил гобой рукой.

— Это была музыка. Она вернула вас.

— Откуда?

— Вы можете рассказать мне об этом.

— Я не знаю, — она раздраженно тряхнула головой. Ей с трудом удавалось вспоминать подробности произошедшего. — Но это был всего лишь сон.

Он кивнул слишком уж поспешно.

— Конечно, только сон.

— Пожалуйста, не говорите, что все дело в климате.

Адриан рассмеялся.

— Вы думаете, этого объяснения недостаточно?

— Не тому, что я видела.

— Нет, наверное, нет.

— Вы говорите так, будто знаете, что со мной случилось.

— Вы потеряли сознание. Это все, что я знаю.

— Да, — сказала она и попробовала сесть. Он взял ее за плечо и помог подняться. Сендрин была поражена, насколько она ослабла. Ощущения были такими, как будто она действительно бежала, и бежала, и…

— Хотите пойти в дом? — прервал Адриан поток ее мыслей.

— Дайте мне еще мгновение.

— Конечно. Отдохните.

Ее взгляд снова скользнул вверх по стенке термитника. Тень от ветвей, которые торчали из сооружения, падала на лицо Адриана как решетка.

— Почему не снесли эту ужасную вещь? — спросила она. — Ваши родители не боятся того, чту термиты могут сотворить с домом?

Он отрицательно покачал головой.

— Туземцы приносят термитам жертву.

Она несколько секунд недоверчиво смотрела не него.

— Жертву? — повторила она с удивлением.

— Древесину, — пояснил он. — Ветви от деревьев. Кусты из садов. Все, чем термиты могут питаться или использовать в строительстве своего жилья.

Странная мысль промелькнула у нее в голове: может, и я была такой жертвой? Не потому ли я здесь лежу?

Все, чем они могут питаться.

Внезапно ей захотелось убраться отсюда как можно скорее. Она попросила Адриана подать ей руку, и они вместе сделали несколько шагов, пока Сендрин смогла прислониться спиной к акации, стоящей вдали от таинственного строения с пальцами из веток.

— Вы должны мне объяснить, — проговорила она, стараясь получше сформулировать свою мысль. — Вы думаете, термиты не нападают на здания, так как туземцы приносят им жертву? Вы это серьезно?

— Некоторым образом — да. Об этом термитнике говорится уже в ранних записях Селкирка. Но саны считают, что он стоит здесь гораздо дольше. Сотню лет, а может, и больше. Саны регулярно приносят ему дары, и это, кажется, действует. С тех пор как этот дом существует, не было ни одного нападения термитов. Ни одного!

Она непонимающе тряхнула головой.

— И вашей маме никогда не приходила в голову мысль пригласить морильщика насекомых?

Пока она говорила, его взгляд был прикован к ее губам, но, когда она замолчала, он посмотрел ей в глаза.

— Приходила, разумеется. Но мой отец не допустил этого. Саны умоляли его, чтобы он ничего не предпринимал против термитов. Сооружение является для них своего рода святыней. Мы только гости в этой стране и должны уважать такие вещи.

— Ваш брат и ваша мать, кажется, придерживаются другого мнения.

Выражение лица Адриана стало жестким.

— Валериан — глупец. Иногда я думаю, что он знает, насколько глупо он себя ведет. Но он слишком горд, чтобы изменить свои взгляды. Он унаследовал высокомерие нашей матери, да что там — он еще хуже, чем она, и я боюсь, что в будущем ничего не изменится.

— Однако ваш отец другой.

— О да, — Адриан быстро посмотрел на дом, как будто ожидал увидеть в окне того, кто их подслушивает. Затем он снова повернулся к Сендрин. — Конечно, отец в первую очередь деловой человек, и он не делает из этого тайны. Но он знает также, что он в долгу перед людьми этой страны. Поверьте мне, он знает это слишком хорошо.

— Тем не менее он пришел сюда в качестве солдата.

— Он был в добровольной дружине — так называли тогда защитное подразделение. Она состояла только из нескольких десятков человек. Его отец, то есть мой дедушка, был одним из высших офицерских чинов, его сын усердно пробовал добиться таких же успехов, — Адриан горько улыбнулся. — До тех пор, пока не получил свое первое боевое крещение, принимая участие в защите одной высокогорной фермы от восставших дамара. Мой отец и его соратники потерпели поражение. Один из туземцев подошел к другу моего отца, отрезал ему уши и сказал: «Ты не будешь больше слышать рева волов дамара». Затем он отрезал ему нос. «Ты не будешь слышать запаха волов дамара». Затем он выколол своей жертве глаза: «Ты не будешь больше видеть волов дамара». Наконец наступила очередь губ. «Но прежде всего ты не будешь больше есть волов дамара». Только после этого он перерезал ему горло. Такое же он поочередно проделал со всеми пленниками. В тот момент, когда он остановился перед моим отцом, прибывшее подкрепление напало на восставших с тыла. Если бы это случилось секундой позже, мой отец разделил бы участь остальных. — Снова по лицу Адриана скользнула бледная улыбка. — Вы должны послушать, как эту историю рассказывает мой отец. Он приукрашивает ее более выразительно, чем я. Валериан заставлял рассказывать ее приблизительно раз сто.

— Удивительно, что ваш отец с тех пор не возненавидел всех туземцев.

Адриан указал движением руки на луг и Ауасберге на заднем плане.

— Мой отец говорит, что эта земля принадлежит чернокожим. Они всего лишь защищали свою родину. Как можно упрекать их в том?

— Это мнение ваше или вашего отца?

— В этом мы придерживаемся одного мнения.

— Как случилось, что Валериан все же поступил в защитное подразделение?

— По настоянию моей матери. Здесь, на Юго-Западе, считается хорошим тоном, когда хотя бы один член семьи служит в армии. Впрочем, это вечный спорный вопрос между моими родителями, и между отцом и Валерианом, конечно.

Она одарила его одобряющей улыбкой.

— Тогда вы являетесь, пожалуй, любимцем отца, как я понимаю.

Он пожал плечами, не отвечая на улыбку.

— Я — глухой. Я никогда не смогу продолжить его дело.

— А это так важно для вашего отца?

— Это единственная причина, почему он так обеспокоен наклонностями Валериана. Он хочет передать своему наследнику рудники, и чтобы потом не возникало никаких конфликтов.

Она вздохнула.

— Я все больше радуюсь, что моя семья такая маленькая. Мы с братом всегда любили друг друга. С тех пор, как я себя помню, между нами не было споров.

— Никогда?

— Никогда.

— Тогда вам можно позавидовать. Когда любовь оказывается напрасной, легко забываешь, насколько она ценна.

Она некоторое время внимательно смотрела на него, затем наконец осмелилась задать вопрос, который все время вертелся у нее на языке:

— Это та причина, по которой вы каждый вечер ломаете эту комедию с вашей фальшивой игрой на гобое?

Он смущенно опустил глаза.

— Вы заметили это?

— Когда я только что проснулась, я услышала, как удивительно красиво вы можете играть. Вы действительно так нуждаетесь во внимании остальных, если врете им таким способом?

Сочувствие — это единственная форма расположения, которым когда-нибудь сможет одарить меня моя мать, — его голос звучал с такой горечью, словно он был несчастным одиноким стариком. — Впрочем, я должен быть почти благодарен своей глухоте.

Их взгляды снова пересеклись, затем он проговорил:

— Вы думаете, что сможете дойти до дома?

Она еще мгновение задумчиво смотрела на него, затем тихо сказала:

— Я думаю, да.

Он подал ей руку.

— Тогда пойдемте. — Мальчишеская улыбка стерла ожесточенное выражение с его лица, когда он проговорил: — Может быть, вам повезет и кто-то побеспокоится о вас.

Глава 5

Тит Каскаден вернулся домой в пятницу, через четыре дня после обморока Сендрин у подножья термитника. Он проехал через ворота на большом породистом жеребце и спешился во дворе. Сендрин и девочки увидели его из окон классной комнаты.

— Это отец! — закричала Салома, и через секунду близнецы рванулись к двери. Там они на секунду застыли и бросили на Сендрин умоляющий взгляд.

— Ну, бегите уж, — проговорила она с добродушной улыбкой, и обе немедленно исчезли.

Она тоже подошла к окну и выглянула во двор. Сильного жеребца, на котором приехал Тит Каскаден, двое юношей как раз уводили в сторону конюшни. Охранники, наверное, сразу поскакали к конюшням.

Может быть, Сендрин также должна была принимать участие во встрече хозяина? Ее конфликт с Мадлен благополучно иссяк, все произошло гораздо спокойнее, чем она ожидала, но ей не хотелось бы совершить еще какой-нибудь проступок. Она возвратила Мадлен деньги, выданные на одежду, заметив, что не смогла найти ничего подходящего. Медлен восприняла это сдержанно, почти безразлично. Очевидно, она была слишком озабочена тем, что Адриан внезапно отказался от своих ежевечерних концертов. Сендрин показалось, что Мадлен испытывала сожаление по поводу той сцены в классной комнате, хотя ее уста не проронили никаких извинений. По крайней мере, с тех пор она не делала замечаний по поводу одежды Сендрин; теплилась надежда, что Мадлен будут одолевать более важные заботы.

Хозяйка теперь неоднократно в течение недели встречалась с голландскими архитекторами из Регобота — поселения, расположенного южнее Виндхука; они часами пропадали в глубинах восточного крыла, обсуждая детали запланированного отеля. За ужином они с гордостью презентовали новые эскизы, карты и планы расположения помещений, которые были столь комплексными и в то же время детальными, что Сендрин не удавалось совместить их с общим планом крыла.

Она покинула классную комнату и поспешила через каменный зал и музыкальную комнату к выходу. Издалека доносились ликующие возгласы девочек.

Когда Сендрин добралась до холла, Мадлен еще не было. Девушка остановилась на некотором расстоянии и с улыбкой смотрела, как Тит Каскаден теребил дочерей, прижимал их к себе и одаривал поцелуями.

— Ты нам что-нибудь привез? — спросила Салома.

Тит наморщил лоб и сделал вид, что ему нужно подумать.

— Мне кажется, что там было что-то, но, если я не ошибаюсь, мне пришлось умаслить этим нескольких туземцев, которые хотели снять с нас скальпы, — его голос стал громче и он начал дико жестикулировать. — Мы оказывали ожесточенное сопротивление, но шаманам племени удалось одолеть нас при помощи злого колдовства. Нас приковали к высоким столбам и выпотрошили наши сумки, но злодеям этого оказалось недостаточно. Они приставили мне нож к горлу и спросили, не припрятал ли я где-нибудь подарков для моих дочурок, и вы должны признать, что в такой ситуации мне не оставалось ничего иного, как все им рассказать. И только после этого нам позволили убежать.

Девочки несколько минут смотрели на него, широко открыв рты, затем они внезапно завизжали и начали лупить его своими маленькими кулачками.

— Ты мошенничаешь! — кричала Лукреция, а Салома запрыгнула к нему на плечи, словно на лошадь. Тит зашелся в раскатистом смехе.

— Где они? Где они? — хотела знать Салома.

— Ну хорошо, — сдался он, все еще смеясь. — На улице, вместе с остальным багажом. Но боюсь, вы должны потерпеть, пока слуги все распакуют.

— О-о-ох! — воскликнули обе хором, и их щеки покраснели от напряжения.

Тит поставил Салому на пол, и в тот же момент его взгляд упал на Сендрин.

— А, фрейлейн Мук, я вас совсем не заметил.

Она подошла к нему и сделала книксен.

— Во время обучения в школе нам объясняли, что хорошие гувернантки остаются невидимыми для своих господ.

Он, ухмыляясь, покрутил кончик своего уса.

— Боюсь, что вам вряд ли это удастся, разве можно не замечать такую красивую юную даму?

Она смущенно отвела взгляд.

— Я надеюсь, ваша поездка была приятной?

— Приятной — это неправильное слово. Без всяких инцидентов — так звучит удачнее, — подмигнув в сторону девочек, он добавил: — Не считая, разумеется, опасных охотников за подарками.

Дети громко захохотали.

— Что вы здесь вообще до сих пор делаете? — спросил он обеих и шлепнул каждую пониже спины. — Вперед, посмотрите там, как распаковывают мои вещи! Иначе что-нибудь ускользнет от вас. Или ваши подарки так понравятся слугам, что они утащат их своим собственным детям в деревню!

Болтая и хохоча, девочки умчались в северное крыло к комнатам отца.

— Как проходят занятия? — спросил Тит, когда он и Сендрин остались в большом вестибюле одни.

— О, девочки чудесные! Очень любознательные. Учеба доставляет им удовольствие.

Тит гордо кивнул, словно не ожидал услышать ничего другого.

— Радостно, что вы разделяете мою оценку. — Одно мгновение показалось, что он раздумывает. — В своих документах вы указывали, что интересуетесь философией. Это верно?

Она побледнела. Неужели он уже успел поговорить с Мадлен?

— Я всегда увлекалась учениями древних философов, это правда.

— Моя жена, возможно, упоминала о том, что я — большой поклонник древности, прежде всего древнеримских времен. Маленькая причуда, которую я унаследовал от родителей. Тем не менее, я был бы вам благодарен, если бы вы, так сказать, заострили внимание девочек на этой теме.

— Вы имеете в виду, — спросила она, запинаясь, — что я должна обучать их философии?

— Разумеется. Чем раньше они начнут, тем лучше.

Она помедлила с ответом. Должна ли она рассказать ему о том, что его жена придерживается на этот счет совершенно иного мнения?

Ей не пришлось принимать решение, так как голос за ее спиной проговорил:

— Фрейлейн Мук и я уже разговаривали по поводу учебного материала для девочек.

Сендрин обернулась, чувствуя себя виноватой, словно Мадлен застала ее и Тита в объятиях друг друга. Что за абсурдная мысль!

Мадлен пристально смотрела на нее.

— Мы пришли к согласию, что Салома и Лукреция еще слишком молоды для такого рода… размышлений.

— Однако я вовсе так не считаю, — прогрохотал Тит. — Философия — это чудо высокого духа, которое является…

Мадлен грубо перебила его.

— Не чем иным, как нехристианским дурачеством!

Ее муж снова улыбнулся, и Сендрин подумала, что он выглядел при этом несколько обескураженным.

— Так вот откуда ветер дует! — Он перевел взгляд с Мадлен на Сендрин, затем снова посмотрел на свою жену. — Мне кажется, я понимаю, в чем дело. Фрейлейн Мук, моя жена очень остро реагирует на данный предмет. Полагаю, нам с ней нужно будет обсудить эту тему с глазу на глаз.

Сендрин была рада, что он это сказал.

— Разумеется, — проговорила она смиренно, снова присела и хотела удалиться.

— Подождите, подождите! — прогремел Тит. — Кто сказал, что обсуждение состоится прямо сейчас? Не так ли, Мадлен?

Поза его жены была неподвижной и покорной, ее утонченное лицо стало пепельно-серым.

— Конечно.

Сендрин чувствовала себя все более неловко.

— Если позволите, я пойду, найду девочек и…

— Я думаю, им есть чем заняться, — возразил Тит. — Есть еще кое-что, о чем я хотел бы с вами поговорить. Сейчас как раз самый подходящий момент.

Она больше не решалась смотреть на Мадлен, ей хотелось провалиться на месте.

— Да, я слушаю.

— Через два дня я снова уезжаю, — говорил Тит Каскаден. — Я должен инспектировать один из моих рудников, он находится не слишком далеко отсюда, на юго-восток от Окагандии. Когда-нибудь — может, через десять, может, через двадцать лет — кто-нибудь другой возьмет на себя управление бизнесом, возможно, Валериан или мои зятья. Во всяком случае, я думаю, что пора показать девочкам, чем семья зарабатывает деньги.

Мадлен быстрыми шагами подошла к нему и остановилась прямо перед ним.

— Ты хочешь взять с собой обеих? — спросила она возмущенно.

— Они достаточно взрослые.

— Им всего по девять лет.

Он кивнул.

— Обе часто просили разрешения сопровождать меня.

— Потому что они верят твоим нелепым историям о приключениях! — с гневом выкрикнула Мадлен. — Господи Боже мой, Тит, это же дети! Даже для тебя эти поездки небезопасны. Но для Саломы и Лукреции…

Он перебил ее.

— Мы возьмем с собой достаточное количество охраны. Кроме того, путь туда недальний. Верхом нам понадобится два дня туда и два назад. Дороги надежные, и девочки смогут ехать в карете. — По нему было видно, что он не потерпит никаких возражений.

— Тит, — умоляюще произнесла Мадлен с настойчивостью, — но это безумие!

Сендрин с каждой секундой становилось все более неприятно оставаться невольным свидетелем происходящего. Для господ было недопустимо спорить в присутствии слуг, и Сендрин должна была сразу же удалиться. Но в то время, пока Тит говорил, он давал понять ей взглядом, даже знаками, что она должна оставаться на месте. Внутренне она содрогалась, как под ударами кнута, но при этом прилагала огромные усилия, чтобы делать вид, будто происходящее ее мало трогает.

Впервые она и Мадлен придерживались единого мнения в отношении девочек. Ее шокировало, что Тит фактически хотел заставить сестер испытать большие трудности, к тому же в стране, которая постоянно находилась на грани гражданской войны.

— Фрейлейн Мук, — теперь обратился Тит непосредственно к ней, — я хотел бы просить вас, чтобы вы приняли участие в этой поездке. Занятия девочек должны продолжаться. Это путешествие будет интересным и для вас, я в этом уверен. Вы узнаете гораздо больше о стране и людях, чем это было возможно до сих пор. Если я не ошибаюсь в отношении вас, вы — любознательная молодая женщина, не так ли?

Мадлен резко развернулась и, не говоря ни слова, покинула холл. Сендрин не решилась посмотреть ей вслед, так как почти физически ощущала на себе требовательный взгляд Тита Каскадена.

Она попыталась успокоиться и хладнокровно сказала:

— С вашего разрешения я хотела бы высказать некоторые опасения.

— Опасения! А-а! — Он рассерженно замахал руками и наконец вздохнул. — Есть женщины, которые жалуются на то, что мы, мужчины, хотим принимать все решения, — но что еще нам остается, если женщины слишком нерешительны и сами не способны принимать решения? — Он покачал головой. — Нет-нет, больше никаких дискуссий. Салома и Лукреция едут со мной. А вы, фрейлейн Мук, будете нас сопровождать.

Как и запланировал Тит Каскаден, через два дня они отправились в путь. Крепкую дорожную карету, в которой сидели Сендрин и обе девочки, эскортировали двадцать вооруженных людей, все без исключения саны. Тит выдал им ружья и сабли. Сендрин нисколько не была поражена тем, что в доме хранилось такое количество оружия. В подобной местности это было не только не лишним, но совсем наоборот — даже рекомендовалось.

Мадлен при прощании едва смогла оторваться от девочек, она не менее десяти раз приказала Сендрин тщательно заботиться о близнецах. Сендрин заверяла ее, что в случае необходимости пожертвует ради детей своей жизнью, и говорила об этом вполне серьезно. Мадлен благодарила ее сердечной улыбкой, и на секунду Сендрин показалось, что она видит слезы в уголках глаз хозяйки.

Адриан тоже пришел, чтобы попрощаться с отцом, близнецами и Сендрин. В первый раз она видела его без своего гобоя. Сендрин показалось, что на его появление никто не рассчитывал, и меньше всего его мать. Все выглядели крайне удивленными, когда он вышел во двор. Он по очереди прижал к себе сестер, и Салома пролила при этом несколько слезинок. Затем он обнял своего отца, пожелал ему удачи и хорошей поездки. Он явно был рад тому, что Тит гордо похлопал его по плечу и попросил, чтобы он хорошо присматривал за домом.

Наконец процессия с каретой посередине тронулась в путь. Вооруженные люди ехали верхом, выстроившись в два ряда, за исключением тех, кто окружал экипаж. Тит на своем жеребце держался во главе отряда и беседовал с двумя чернокожими, очевидно его поверенными, сопровождавшими его в каждой поездке.

Удары копыт эхом отозвались под сводом ворот, и тонко чувствующая Лукреция заметила, что это звучит как прощальный привет. Салома на мгновение задумалась, затем согласилась с этим. Сендрин похвалила их и, усмехаясь, предсказала, что из них могли бы получиться настоящие поэтессы.

— Сестры Каскаден, — пошутила она, — неплохо звучит. По меньшей мере так же красиво, как и сестры Бронте.

Разумеется, девочкам это ни о чем не говорило, и Сендрин решила воспользоваться приятной возможностью как-то убить длительное время поездки. Она подробно пересказала девочкам содержание романов «Грозовой перевал» и «Джен Эйр», и нередко на глазах у детей выступали слезы сострадания.

Перед отъездом Сендрин в галерее до мелочей изучила карты и определила путь к руднику, который, как она полагала, был самым коротким. Теперь же она поняла, что Тит предпочел маршрут, пролегающий через Виндхук. Она уяснила для себя и причину: путь через северный склон Ауасберге был определенно затруднительным и не предназначался для колес кареты. Тит очень заботился о комфорте своих дочерей, настолько, что выбрал длинный объездной путь. Вместо примерно семидесяти километров, составляющих самое короткое расстояние между поместьем и рудником, они должны были проехать теперь в два раза больше. Поскольку дорога была песчаной, прогнозы Тита насчет двухдневного путешествия в одну сторону и двухдневного же в обратную были абсолютно реальны.

Они провели ночь на одинокой ферме, которая стояла посередине скудной песчаной долины. Сендрин предположила, что это была уже открытая пустыня, но Тит посмеялся, услышав эти разговоры, и высказал мнение, что, если она эту местность посчитала пустыней, то наверняка восприняла бы как кошмар знакомство с настоящими пустынями Юго-Запада. Когда она несколько оскорблено напомнила ему о том, что она все-таки уже пересекла Намиб, он только покачал головой и сказал, что существует огромная разница в восприятии пустыни из окна поезда и со спины верблюда. Она рассердилась на него за такую отеческую опеку, но вынуждена была признать, что он, пожалуй, был прав.

Ферма принадлежала немецкой супружеской паре, которая прилагала много усилий, чтобы сделать пребывание своих гостей приятным, насколько это было возможно. Охранники спали в двух амбарах фермы, там же их и накормили, тогда как Тит, Сендрин и близнецы поужинали в доме. На столе стояли исключительно блюда, приготовленные по рецептам местных жителей: очень жесткое блюдо из кукурузы, подходяще называемое картон, которое было настолько твердым, что его следовало покрошить на кусочки и перед употреблением макать в растопленное масло; отбивная котлета из мяса сернобыка орикса и, кроме того, великолепная тыквенная каша, поданная с молоком и медом на десерт.

Были и другие блюда, о которых Сендрин раньше ничего не знала, поэтому она обратилась к хозяйке за разъяснениями.

— Это термиты, — объяснила женщина, указывая на нечто такое, что Сендрин посчитала орехами, — хрустящие, так как были пойманы в момент спаривания. А это — гусеницы мопана, богатые белком. Мы их жарим или сушим, и при необходимости ими одними можно питаться на протяжении многих дней. Там, в конце стола, стоят термитниковые грибы. Они растут в подземных переходах строений, и так быстро, что маленькие прожоры не успевают их съедать. Поэтому они прорастают через стенки термитника и образуют огромные шляпки, больше, чем моя рука.

Сендрин заметила, что во время этого разговора Тит украдкой наблюдал за ней, и теперь, когда он увидел, как она скривила лицо, он громко рассмеялся и с удовольствием похлопал себя по объемному животу.

Когда вскоре после этого она добралась до своей кровати в гостевой комнате, все еще слышалось хихиканье близнецов из кровати, стоящей рядом. Этой ночью она спала особенно крепко и без всяких сновидений.

Они тронулись в путь на рассвете и почти весь день ехали по песчаной дороге, бесконечно тянувшейся через сухую землю, на которой росли только кусты и ивы. Время от времени они встречали путешественников, в большинстве случаев они ехали на полностью загруженных воловьих тележках, но попалась также и почтовая карета, ехавшая на юг. За несколько километров до Окагандии — поселения, расположившегося в тени рассеченной трещинами горы, названной именем императора Вильгельма, — они повернули на восток, на покрытую щебнем дорогу, которая через час привела их наконец к руднику Каскаденов.

Это было безрадостное зрелище. Оно разочаровало девочек еще больше, чем Сендрин. У них вытянулись лица, особенно когда отец сказал им, какой доход ежегодно приносит семье только этот рудник.

Множество серых складов из гофрированной стали и деревянных амбаров теснилось у подножья горы. Высокие дымовые трубы торчали из зданий и выпускали в небо черные клубы дыма. Сотни туземцев сновали вокруг, как муравьи, но среди них были и белые рабочие — как вскоре узнала Сендрин, бывшие искатели бриллиантов, поиски которых не увенчались успехом.

Все выглядело грязным и неряшливым, даже фасад административного здания, куда они отправились в первую очередь. Здесь для них приготовили комнаты. Сендрин и дети были приятно поражены, когда внутри дома все оказалось гораздо чище и комфортабельнее, чем они с опаской ожидали, исходя из внешнего вида зданий.

В тот же день Тит провел девочек и Сендрин по территории рудника и позволил им заглянуть во все здания. Они осмотрели обычные лагерные склады и большие помещения с доменными печами, в которых плавилась добытая медная руда. Он показал им даже огромную кухню и представил их поварихе, пообещавшей приготовить для девочек на ужин кое-что особенное. По деревянным лестницам и стремянкам они спускались в некоторые из подземных штолен рудника, но девочкам стало страшно, и Тит, заметив это, снова вывел их на солнечный свет.

Во время экскурсии за ними следовала свита, состоящая из черных и белых мужчин — старших рабочих и управляющих, которые по долгу службы заботились о Тите и его дочерях. С Сендрин также обращались весьма предупредительно. Нечасто случалось, чтобы белые женщины попадали сюда, тем более такие молодые. Через некоторое время она научилась игнорировать страстные взгляды, преследовавшие ее повсюду, и время от времени, когда Сендрин была уверена, что Тит смотрит в другую сторону, она выдавливала из себя любезную улыбку, предназначенную некоторым рабочим с голыми, покрытыми пылью торсами.

Они поужинали в административном здании — для девочек приготовили пудинг из карамели с миндалем и взбитыми сливками, что Сендрин в таком месте показалось чудом, — и затем они, изнуренные, отправились спать. В отличие от фермы здесь у Сендрин была собственная комната, очень маленькая, со сквозняками, но с окном, выходящим на рудник. Здесь работали и ночью, повсюду горели факелы и масляные лампы — целое сверкающее море огней. Все выглядело так, будто на гору упал кусочек звездного неба.

Чтобы не мешать покою высоких гостей, этой ночью доменные печи простаивали, и Тит отдал распоряжение, чтобы всем рабочим выдали по кружке пива. И даже те, кто надрывались внизу в штольнях, могли группами подняться наверх и сделать перерыв. Сендрин находила, что это были жалкие подачки, но рабочие, кажется, их оценили. Снова и снова до Сендрин долетали отдельные возгласы, славящие семью Каскаденов и ее патриарха, и это было так неприятно Сендрин, что она время от времени натягивала на голову одеяло.

Наконец она заснула, и ей приснились подземные переходы и трубы, частично похожие на видения внутренней части термитника, а частично — на лабиринты штолен медного рудника. На этот раз за ней никто не охотился, вместо этого она почти спокойно путешествовала в темноте, без света, но и без страха. Случаются невозмутимые сны.

А затем, совершенно внезапно, она увидела перед собой лицо.

Ей понадобилось несколько секунд, прежде чем она осознала, что она снова бодрствует. Это не было сном!

Лицо существовало, парило над ней в ночном мраке комнаты. Маленькое, костлявое, такое же темное, как руда.

Она открыла рот, хотела закричать, но чья-то рука зажала ей рот. Она попыталась оторвать чужую руку от своего лица, запуталась в одеяле, барахтаясь ногами, запаниковала.

Глаза, странно светлые на черном лице, озабоченно смотрели на нее сверху. Раздался шепот, но она ничего не поняла, слышала только стук сердца у себя в груди. Незваный гость покачал головой, приложил палец к своим тонким губам, принизывая ей молчать. Это был сан. Невозможно было определить его возраст, для этого не хватало того слабого освещения, которое падало от масляной лампы перед окном дома.

«Я никогда не должна была приезжать сюда», — пронеслось у нее в голове. Женщина среди всех этих мужчин. И она еще улыбалась им!

Сан понимал, что она не успокоится. Он смотрел на нее почти печально. Одной рукой он по-прежнему зажимал ей рот, другую поднял перед ее лицом и что-то пробормотал. Подвигал пальцами в странном скользящем ритме, как будто звучала музыка, которую мог слышать только он.

Сендрин почувствовала, как силы покинули ее. Нахлынула усталость, во много раз большая, чем до сих пор. С нею что-то происходило. Слабость. Забвение. Затем снова сон.

Глубокий сон, без сновидений.

Через какое-то время она снова проснулась. Сверкающие лучи солнца Африки падали через окно на ее лицо и слепили ей глаза. Снаружи проникал шум металлургического завода. По резкому визгу можно было догадаться, что перед зданием по рельсам двигались вагонетки. Отрывистые команды, ответы на языке туземцев. Проклятия и смех. Ничего, что напоминало бы о произошедшем ночью.

Однако воспоминание оставалось — не прошло и минуты, как Сендрин ясно вспомнила, что здесь кто-то был. В ее комнате!

Ее грудь высоко поднималась, и, снова запаниковав, она обвела взглядом все помещение. Кроме нее, здесь никого не было. Окно, от которого сквозило, было заперто изнутри. Когда она встала и подошла к двери, то увидела, что ключ все еще повернут в замке. Кто бы у нее ни побывал, он должен уметь проходить сквозь стены.

Сон. Только сон.

Немного позже, наклонившись над миской с водой, стоя перед зеркалом, она долго и основательно изучала свое лицо.

Не было ли там царапин? Или следов от пальцев? Нет, ничего не было видно. Тем не менее она несколько раз умылась с мылом. Она чувствовала себя запачканной. Хотя ее воспоминания говорили об обратном, ей по-прежнему казалось, что кто-то дотрагивался до ее тела. Ее затошнило, и через секунду она сидела на корточках на полу и, опираясь руками, изливала содержимое желудка в ночной горшок.

Господи ты Боже мой, мелькало у нее в голове, разве сны могут причинить нечто в этом роде? Даже после случившегося с ней возле термитника она не чувствовала себя так плохо, не ощущала себя такой грязной.

Нет, на самом деле она не опасалась того, что ее могли изнасиловать во сне. Она ощупала нижнюю часть живота и убедилась, что с этим все в порядке. Никто не совершил над ней насилия. Тошнота была только следствием ее беспомощности. Кто-то был здесь, и она не могла с этим ничего поделать. Она была совершенно беспомощной.

И все же, должно быть, это все вздор. Воображение. Злой всплеск ее чувств. Когда Сендрин, одевшись, покидала комнату, готовая продолжать путешествие, она вынуждена была дважды провернуть ключ в замке, так же как и вечером. Кроме того, Тит выставил посты охранников у входа в административное здание, другие всю ночь патрулировали вокруг дома. Никто не смог бы проникнуть незамеченным.

Но все было настолько реально, так ощутимо. Ей казалось, что она до сих пор чувствует руку на своих губах, видит перед собой светлые глаза, которые угольками светились в темноте. Глаза сана.

В коридоре ее встретили девочки и весело потянули за руки в столовую. Выяснилось, что Тит уже позавтракал. Таким образом, она осталась одна с близнецами и расспрашивала их о впечатлениях от вечерней экскурсии. Сендрин с усмешкой выслушала их заявление, что у их отца никогда не будет зятьев, которые приняли бы на себя управление рудником, по той простой причине, что для этого они обе должны были бы выйти замуж, а этого, как они утверждали совершенно определенно, никогда, никогда, никогда не произойдет! Они навсегда хотели бы оставаться вместе.

Им было только по девять лет, поэтому Сендрин не возражала. Если быть честной, она должна была признаться, что вплоть до последнего времени, а именно до самого отъезда сюда, она подобным образом рассуждала о себе и Элиасе. А ей тогда было все-таки двадцать, а вовсе не девять лет…

Странно думать теперь об Элиасе. Что-то изменилось: и образ ее мыслей, и ее чувства теперь были другими при воспоминаниях о тех временах. Они не виделись уже так долго, что ей было все сложнее помнить о морщинках вокруг его глаз, его улыбку, когда он утешал ее, о том, как они шептались ночью. И хотя теперь они были значительно ближе друг к другу, чем раньше, она чувствовала себя еще дальше от него, чем когда бы то ни было.

От всего этого ночные впечатления поблекли, и ей показалось нелепым рассказывать об этом случае Титу. Это могло показаться всего лишь женской истерикой, и она могла себе представить, что говорили бы за ее спиной старшие рабочие, если история получит огласку.

Тит Каскаден появился после завтрака и сообщил, что есть несколько дел, которые требуют его присутствия здесь, и что он не сможет сопровождать их на обратном пути. Он дал дополнительную охрану, так что девочек и Сендрин теперь должны были сопровождать почти тридцать вооруженных людей.

Близнецы были опечалены этим сообщением, но Сендрин удалось подбодрить их, и вскоре они уже отправились в путь. Тит поцеловал девочек, а затем даже по-отечески обнял Сендрин. Он долго смотрел, как карета в сопровождении свиты охранников удалялась прочь.

Мужчины, которых Тит откомандировал для дополнительной охраны путешественников, все без исключения были санами.

Они выглядели крохотными на больших лошадях, и винтовки у седел также выглядели огромными по сравнению с ними. На взгляд европейца, туземцы все были на одно лицо, словно грубо вырезанные из эбенового дерева маски, задубленные солнцем.

Был ли среди них тот мужчина, который проник в комнату Сендрин? Этот вопрос занимал ее до тех пор, пока девочки не обратили внимание на то, что она притихла.

Но ночные привидения не ездят верхом, храбро убеждала она себя. Они не носят винтовок и не появляются здесь, чтобы охранять нас.

Нет, совершенно определенно — нет.

Они снова переночевали на ферме у супругов-немцев, но во время ужина Сендрин оставалась преувеличенно спокойной, и никакие авантюрные истории, которые рассказывали им хозяева о жизни на Юго-Западе, не смогли подбодрить ее.

Было уже темно, когда они поздним вечером следующего дня добрались до поместья семьи Каскаденов. Сендрин смотрела через окно кареты, как вооруженные охранники сворачивают с основного пути в направлении конюшен. Карета проехала по посыпанному гравием двору до портала дома.

Через мгновение дверь распахнулась, и Мадлен вышла им навстречу в сопровождении Адриана и нескольких слуг. Все смеялись, радуясь возвращению домой, и только позже, оставшись одна в своей комнате, Сендрин вспомнила ночного гостя его черное, морщинистое лицо в темноте и соленый вкус его пальцев.

Глава 6

Через две недели после возвращения Сендрин и девочек в комнату во время завтрака ворвался Валериан. Его униформа была покрыта пылью, он даже не снял шляпу. — Валериан?! — Мадлен пораженно положила ложку, которой она как раз разбивала себе на завтрак яйцо. — Но что ты здесь делаешь?

— Я приехал прямо из Виндхука, — выдохнул он. — Чуть было не загнал лошадь… Повсюду большие волнения… Я…

— Йоханнес, — обратилась Мадлен к слуге, не давая Валериану вставить и слова, — принесите прибор для молодого господина, — завтрак был для нее святым делом.

Сендрин наблюдала за тем, как Валериан буквально упал на свободный стул и пытался отдышаться. Его руки дрожали, и он вздрогнул, когда рядом возникла служанка и поставила перед ним фарфоровую посуду. Постепенно напряжение спало.

— Итак, мой дорогой, — проговорила Мадлен, спокойно очищая вареное яйцо, — теперь расскажи нам по порядку, что случилось.

Невозмутимость Мадлен удивила Сендрин. У нее самой сердце колотилось как бешеное. Обе девочки выглядели испуганными, Адриан, заинтригованный ситуацией, пристально смотрел на губы своего брата, ожидая, когда тот наконец продолжит свой рассказ.

— Губернатор Лейтвейн приказал привести все гарнизоны в боевую готовность, — затараторил Валериан. — Мы узнали об этом сегодня утром сразу после побудки. От Цесфонтейна до бухты Людерица — повсюду усиливаются вооруженные бригады.

— Но что именно произошло? — спросил Адриан.

Валериан даже не услышал его, настолько он был не в себе.

— Это значит, что в Германии снаряжаются уже несколько кораблей со снабжением. Кроме того, некоторые подразделения переводят на восток, для охраны пограничных областей пустыни Калахари.

— Из-за англичан? — спросила Мадлен. — Но это же абсурдно. Чего ради им вступать в войну?

— Не из-за англичан, — возразил Валериан, отрицательно качая головой. — Речь идет о туземцах. Гереро и нама, но, возможно, и о других. Это значит, что они планируют восстание.

Адриан отмахнулся.

— Об этом говорят постоянно. В последние годы ни один из таких прогнозов не оправдался.

— Кому, как не тебе, знать это лучше других! — вскочил Валериан. — Кто ж еще рискует головой ради немецкого…

— О, я прошу тебя! — состроил Адриан гримасу. — Я и не знал, что ты имеешь за плечами военный опыт, дорогой братец! Неужели я действительно не заметил, с каким героизмом ты жертвуешь собой ради всех нас?

Валериан вскочил, но Мадлен удержала его резким движением руки.

— Присядь! И ты, Адриан, успокойся. Валериан все-таки служит в армии. Кто знает, что ему предстоит.

— Слава и честь, какие могут быть сомнения! — спокойно заметил Адриан.

Его брат-близнец, бросив на него гневный взгляд, неохотно, но все же опустился на свое место.

— Факты свидетельствуют о том, что на юге возникли беспорядки, спровоцированные нама, гереро также ведут себя в последнее время вызывающе. В форте поговаривают, будто захватили посланника от предводителя гереро к одному из вождей племени. Речь идет о планах нападения.

Сендрин с каждым произнесенным словом становилось все более не по себе. Она заметила, что Салома и Лукреция схватились за руки. Сендрин должна была успокоить девочек, но в это мгновение сама едва ли могла воспринимать сказанное с ясной головой. Восстание туземцев! Молниеносно у нее пронеслись перед глазами картины встречи Тита с мятежниками дамара, о чем рассказывал ей Адриан.

Мадлен по-прежнему оставалась невозмутимо спокойной.

— Уже были нападения? Разбойничьи набеги? Убитые с той или иной стороны есть?

Валериан покачал головой.

— Еще нет. Но гроза может разразиться со дня на день.

— Мы усилим охрану, — решила Мадлен. — Этого должно быть достаточно.

— Вас совсем не обеспокоили эти сообщения? — удивленно спросила Сендрин. Хотя она недолюбливала Валериана, но ей было немного жаль его. Все-таки он проделал верхом такой длинный путь от Виндхука сюда, чтобы предостеречь семью.

— Ах, дорогая моя, — проговорила Мадлен, — за все эти годы было столько всяческих слухов о возможных восстаниях, что и не перечесть. Кое-где дело доходило до насилия, в большинстве случаев на юге, но до сих пор нас эти неприятности не затрагивали.

— Лорд Селкирк был бы, вероятно, другого мнения, — насмешливо возразил Адриан, опередив Сендрин.

Его мать знаком приказала служанке долить ей чашку.

— Селкирк погиб несколько десятилетий тому назад. За это время были предприняты большие усилия, чтобы сделать эту страну сколько-нибудь цивилизованной. Я не утверждаю, что мы добились значительных успехов, но сомневаюсь, что вновь нашлось достаточное количество головорезов, готовых нанести нам существенный урон.

— Вероятно, — проговорил Валериан, которому не удалось скрыть своего неудовольствия. — Однако мы по-прежнему очень немного знаем о связях между отдельными племенами и народами. Что, если тайный союз существует с давних пор и они постепенно подготавливались к мятежу?

— Вам об этом рассказывают ваши офицеры?

— Я не знаю, почему ты так неразумна, мать! — вырвалось у перевозбужденного Валериана. — Если из-за этого сорвутся твои планы относительно отеля, то вряд ли имеет смысл игнорировать правду.

Ярость блеснула в глазах Мадлен, когда она подняла голову.

— Я сказала, что мы усилим охрану. Через несколько дней твой отец будет здесь, и он знает, что нужно делать.

— Отец — друг туземцев. — Валериан так произнес это слово, будто обвинял Тита в государственной измене. — Он недооценивает опасность.

— Я знаю, что ты чувствуешь, Валериан. Офицеры взбудоражили вас, — это их дело. Конечно, будет правильным, если ваши патрули сделают на несколько кругов больше и вахтовые на башнях форта будут держать глаза и уши настороже, вместо того чтобы играть в карты.

Валериан хотел перебить ее, но она взмахом руки отвела все его возражения.

— Ты же знаешь, как я тобой горжусь. Тебе ведь известно об этом, правда?

— Да, мама, — тихо сказал Валериан.

— Тогда тебе ясно, как я благодарна тебе за то, что ты держишь нас в курсе самых последних событий. Тем не менее было бы ошибкой тотчас впадать в панику. Наши слуги преданы нам. — Йоханнес при этих словах покорно склонил голову в ее сторону. — И у меня нет ни малейшего сомнения в том, что мы находимся в полной безопасности. — После короткой паузы она добавила: — Как, собственно говоря, тебе удалось приехать сюда? Тебя так просто отпустили?

Валериан растерянно смотрел на свою пустую тарелку, тогда как за ним следили глаза всех присутствующих. Его веки вздрагивали, как тогда, когда он впервые стоял напротив Сендрин.

— Я один от тех, кого откомандировали в пустыню. Я следую в Калахари, уже послезавтра.

— Что ты сказал? — Голос Мадлен заглушил звон посуды: она уронила нож и вилку на тарелку.

Валериан встретил взгляд матери со смешанным чувством упрямства и гордости. Он медленно кивнул, словно бурная реакция Мадлен придала ему новые силы.

— Да, мама. Я уезжаю отсюда по меньшей мере на несколько месяцев.

— Кто принял такое решение? — воскликнула она в запальчивости.

— Губернатор лично. Моя рота переводится в форт на севере Осире.

— Но это же абсурдно! Виндхук важнее, чем какой-то богом забытый форпост в пустыне. Если действительно дело дойдет до восстания, город нуждается в каждом мужчине, которого…

— Мама, пожалуйста! — мягко прервал ее Валериан. — Это решение было принято не просто так. А в Виндхук прибудут новые подразделения, свежие силы из империи.

— Могут пройти недели или месяцы, пока они прибудут.

Валериан отрицательно покачал головой, когда одна из служанок хотела налить ему чая.

— Есть опасение, что восставшие могут неожиданно получить поддержку племен пустыни. Быть может, это — крупный козырь, который припрятан у них в рукаве. Возможно, именно поэтому они ждали так долго. Мы не можем рисковать, поэтому большинство из нас отправляются на восток. Никто не знает, что происходит в Калахари. Сколько туземцев проживают там — только пара сотен или энное количество тысяч? Если нам ударят в спину, через неделю на всем Юго-Западе не останется ни одного белого.

Чернокожая служанка, которая как раз доливала чашку Сендрин, вдруг так сильно задрожала, что кофе пролился и забрызгал скатерть.

— Прошу прощения! Ох, пожалуйста, простите меня! — От волнения она начала заикаться, и на ее глазах тотчас выступили слезы.

Сендрин успокаивающе погладила руку девушки.

— Все в порядке, — проговорила она тихо. — Ничего страшного.

— Как это — ничего страшного! — сорвалась Мадлен. Было очевидно, что она нашла себе жертву, на которой могла выместить свою ярость за перевод Валериана. — Эта скатерть стоит целое состояние. Это возмутительно, из-за глупости этой недотепы она теперь абсолютно испорчена.

Девушка начала плакать.

— Мне очень жаль. Я не хотела.

Внезапно Йоханнес оказался рядом со служанкой и подтолкнул ее к двери. Его губы двигались, словно он что-то шептал, но Сендрин ничего не могла разобрать. Она заметила, что Адриан тоже наблюдает за швейцаром.

После того как девушка удалилась, Йоханнес склонился перед Мадлен.

— Пожалуйста, извините ее за этот инцидент. Такого больше не случится, поверьте мне.

Мадлен неохотно кивнула ему.

— Идите. Мы хотим остаться одни.

Йоханнес снова поклонился и дал знак второй служанке покинуть комнату для завтрака. Сендрин тоже хотела подняться, но Мадлен махнула рукой.

— Вы остаетесь! Вы — белая. Вас это касается так же, как и всех нас. Если действительно будет восстание, с Йоханнесом и девушками ничего не случится. Если им очень повезет, возможно, именно они в будущем станут хозяевами этого дома! Но вам, фрейлейн Мук, и нам предстоят жестокие испытания.

Адриан усмехнулся украдкой.

— Может, Саломе и Лукреции лучше прогуляться? — предложила Сендрин.

Мадлен внимательно посмотрела на девочек и жестко улыбнулась.

— Нет, они достаточно взрослые, чтобы знать обо всем правду, не так ли? В конце концов, не для того ли ваш отец брал вас с собой на рудники?

Близнецы испуганно закивали.

— Итак, — сказала Мадлен и посмотрела в сторону Валериана, — давайте подумаем, что мы можем сделать, чтобы они оставили тебя здесь.

Он резко тряхнул головой.

— Но я хочу туда, мама! Это мой долг.

— Долг! — насмешливо повторила она. — Долг бывает разным. Мы найдем для тебя какой-нибудь другой.

— Нет, об этом не может быть и речи! — Валериан так смело выдержал взгляд Мадлен, что она на какой-то момент почувствовала себя неуверенно. — Послезавтра я уезжаю вместе со всеми, — продолжал он. — Мы будем держать фронт в пустыне, что бы ни произошло.

Сендрин посмотрела на Адриана в твердой уверенности, что он скажет что-нибудь циничное. Но Адриан молчал. Либо ему было сложно достаточно быстро переводить взгляд с одного на другого, чтобы успевать за диалогом, либо — и это показалось ей более вероятным — он уважительно отнесся к желанию Валериана.

Мадлен боролась до последнего, но наконец проговорила:

— Как хочешь. Я надеюсь, ты знаешь обо всех возможных последствиях.

— Возможно, ты права, — согласился он. — Вероятно, все ошибаются и не будет никакого восстания. Тогда через несколько месяцев я вернусь назад и предложу губернатору назначить тебя генералом ввиду твоей дальновидности.

— Ты все насмехаешься, — проворчала она, смирившись.

Тут вмешался Адриан.

— Осире, — задумчиво проговорил он. — Разве это не в Омахеке?

Мадлен и дети внезапно побледнели. Одна Сендрин растерянно переводила взгляд с одного на другого. Она не имела никакого представления, о чем говорил Адриан.

— Валериан, — сказала Мадлен, и ее голос был едва ли громче шепота, — это правда?

Ее сын кивнул.

— В самом сердце Омахеке, — подтвердил он.

— Но там ничто не выживает! — выдохнула Мадлен. — Мятежники не могут находиться там без воды. Никто не сможет напасть оттуда, с тыла.

— Тем лучше, — возразил Валериан, постепенно взяв себя в руки настолько, что его веки перестали нервно вздрагивать.

— Это безумие! — Мадлен схватилась за край стола. — Омахеке — это…

— Ад, — спокойно закончил за нее Валериан. — Так, во всяком случае, считается.

Адриан перевел взгляд со своего брата на Сендрин.

— Вероятно, было бы уместно коротко объяснить фрейлейн Мук, о чем мы вообще говорим.

Сендрин неуверенно посмотрела на Мадлен и, поскольку с ее стороны не последовало никаких возражений, кивнула.

— Омахеке — это огромное поле песка, — начал рассказывать Адриан, — длиной около трехсот километров и в самых широких местах примерно такой же ширины. Там нет ничего, что давало бы тень. Только бесконечное море песка, километр за километром. Нигде в мире не бывает суше и горячее.

— Говорят, это самое плохое место на всем Юго-Западе, — добавил Валериан грубовато. — Ну и что с того? В Германии каждого, кто отправляется на Юго-Запад, считают самоубийцей. Несмотря на это, мы все здесь, и дела идут у нас совсем неплохо, верно? — Он пытался теперь говорить весело, но это не слишком ему удавалось. — Кто знает, может, Омахеке тоже готовит нам пару неожиданностей.

— Мы должны молиться, чтобы это были приятные неожиданности, — заметила Мадлен.

— Возможно, Валериан найдет бриллианты, — выдала Салома, но все, даже ее сестра, одарили ее порицающими взглядами. Девочка надула губки и умолкла.

Валериан поднялся.

— Теперь ты знаешь, мама, почему мне дали свободный день. Я здесь, чтобы попрощаться.

Мадлен сидела сгорбившись и молчала.

Сендрин и Адриан обменялись взглядами. Несколько минут Сендрин не могла вымолвить ни слова, даже тронуться с места, настолько она растерялась от той озабоченности, которая читалась в глазах Адриана. Наконец она встала и, глядя, как обе девочки прощаются с Валерианом, присела перед ним и сама, пожелав ему всех благ. Затем она взяла Салому и Лукрецию за ставшие ледяными руки и с каменным выражением лица вывела их из комнаты.

Над долиной светила луна, в лунном свете виноградные лозы были подобны кристаллам льда. Тени от акаций парили над лугом, играя у подножья жилища термитов, словно прибой черного океана. Минула полночь, и среди теней возникло какое-то иное движение. Между деревьями скользили люди — бушмены. Более десятка полуобнаженных санов пришли к термитнику.

Сендрин стояла за окнами эркера и пристально смотрела в ночь. Она могла только предполагать, что делали мужчины и женщины. Адриан объяснил ей: саны приносили жертвы термитам.

Прошло два дня с тех пор, как они попрощались с Валерианом. Он ускакал прочь, так и не повидавшись со своим отцом. Тит должен был вернуться домой только на следующий день, а может, и через несколько дней, когда рота Валериана уже преодолеет первые этапы пути в никуда. Кроме того, Сендрин сомневалась, что Валериан так уж хотел этой встречи. Тит попытался бы отговорить его от принятого решения и, скорее всего, использовал бы все свои связи, чтобы избавить его от ужасов Омахеке.

Саны собрались вокруг термитника. Ветви, которые торчали из него, дрожали и метались на вечном ветру саванны, словно от жадности не могли дождаться, когда смогут заполучить дары санов. Дрожащие тени акаций создавали видимость движения поверхности холма, казались глазами и глотками, делали термитник живым.

Сендрин била дрожь при виде этого. Она спрашивала себя, не это ли странное воздействие, которое оказывало сооружение на нее, заманивало сюда и санов? Было ли оно тем, что заставляло их приносить ему жертву? И не будет ли однажды ночью и Сендрин стоять на коленях у его подножья и выкладывать перед ним свои дары, как священник перед изображением древнего языческого идола?

Большинство бушменов принесли с собой мешки и поставили их на землю. Медленно, с почти детской тщательностью они отвернули края мешков, демонстрируя в лунном свете множество различных предметов.

Чем дольше смотрела Сендрин, тем больше подробностей она узнавала. В бледном свете луны она заметила, что лица санов необычно блестели, как будто бы они были чем-то намазаны. Их тела также были разрисованы ломкими тонкими линиями, которые напоминали лапки насекомых. У некоторых на голове были уборы, сделанные из ветвей, словно они хотели выразить сочувствие термитам.

Жертвенные дары теперь тоже были отчетливо видны. Несколько санов выложили перед сооружением ветви, другие — остатки древесины, кто-то высыпал даже кучу опилок. Принесли также фрукты, листья и овощи. Саны подходили один за другим и складывали свои дары возле термитника. Затем они снова возвращались на свое место, опускались на колени и склонялись к земле, пока их лица не касались травы.

Сендрин приоткрыла одно из окон, чтобы услышать, поют или разговаривают снаружи. Однако ветер, который с каждым новым днем африканской зимы задувал вокруг дома все сильнее, заглушал все звуки своим воем, так что скоро ей пришлось закрыть окно. Она, как и Адриан, полагалась только на свое зрение. Ей внезапно захотелось, чтобы он был здесь. Он наверняка смог бы объяснить ей, что происходит там, снаружи.

Был ли термитник для санов своего рода богом? Кому они поклонялись — насекомым или их сооружению? Они видели в этом какой-то символ? Если да, то какой?

Ей стало холодно в тонкой ночной сорочке, и она на минутку отошла от окна, чтобы поискать свой халат. Когда она вернулась к окну, саны исчезли. Пораженная, она еще раз открыла окно и выглянула наружу. Никакого следа малорослых мужчин и женщин! Только их пожертвования все еще лежали в узком кругу вокруг термитника.

Комната Сендрин находилась на втором этаже, иначе она, вероятно, вылезла бы через окно и осмотрела бы все предметы у подножья дворца насекомых. Она чувствовала, как что-то звало ее приблизиться, безмолвно призывало подойти, опуститься на колени, как это делали саны, и поклониться термитнику. Она должна была собрать в кулак всю свою волю, чтобы снова закрыть окно и отступить на шаг.

Но ее сопротивления хватило ненадолго. Она не могла оторвать взгляд от термитника. Его форма, похоже, опять измелилась. Поверхность сооружения пришла в движение, ветер завывал все сильнее и сильнее, выводя подобие бурной мелодии, которая убаюкала Сендрин и открыла ее душу для таких вещей, которым она не поддалась бы при обычных обстоятельствах.

Она должна быть там, на улице, должна увидеть, что происходит с холмом!

Но остатки разума подсказывали ей, что она любой ценой должна остаться в доме, что бы ни происходило снаружи.

В то время как она еще боролась с собой, случилось нечто поразительное. Она внезапно увидела термитник, удаленный от нее на расстояние метров в пятьдесят, непосредственно перед собой, как будто она стояла прямо перед ним. Она могла видеть пожертвования туземцев так близко, что, казалось, ей достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться их. Теперь она могла подробно рассмотреть поверхность холма, который был в два раза выше ее самой. И она поняла, что двигалось не само сооружение.

Это были термиты — тысячи и сотни тысяч, их становилось все больше. Они просачивались через крохотные отверстия холма, как вода из сжатой губки. Они потоком текли по склону холма, друг через друга и друг под другом, киша и шурша, — море хитиновых панцирей, копошащихся ножек, щупалец и глазок насекомых. Они устраивались на ветвях, как на смотровых вышках, покрывали каждый сантиметр коры, взбирались даже на острые вершины шипов. Глинистая поверхность холма очень скоро скрылась под этим извержением насекомых, но из отверстий по-прежнему устремлялись все новые термиты. Слой за слоем они передвигались по холму, поблескивая в лунном свете.

Сендрин могла лишь стоять и смотреть. Потоки термитов образовывали таинственные узоры, письмена из расплывчатых, вновь создаваемых знаков. Были ли это символы и иероглифы, похожие на древние росписи пещер санов, которые Сендрин видела в книгах? Хотели ли они ей что-то сообщить?

Чем дольше она смотрела на это, тем отчетливее стали вырисовываться знаки, образуемые процессией термитов. Там были круги и спирали, взгляд скользил вдоль них в чудесную глубину, уплывая все дальше, прочь от действительности. Скоро узоры окружили ее со всех сторон, океан орнаментов поглотил ее, увлекая все глубже и глубже в пропасть.

А затем узоры побледнели, стало темно. Ей не нужно было ждать, пока привыкнут глаза; она и так знала, где находится. Она снова была внутри жилища термитов, в одном из бесчисленных туннелей, и снова вдали раздавались щелканье и стук шагов, трения рогов о рога, шелест и скрежет многочисленных ног и тел.

Как и в первый раз, Сендрин развернулась и бросилась бежать, в этот раз не вверх, а вниз по слегка покатой штольне. Пол был влажным и скользким, снова и снова она должна была удерживать равновесие. Шаги позади нее становились все громче и громче, она слышала невообразимый визг, который, казалось, раздавался со всех сторон одновременно, не только сзади.

Опасность позади нее представлялась ей в виде штормовых облаков в небе над Виндхуком. Сендрин в панике продолжала мчаться дальше, скользила, почти падая, снова выпрямлялась. Не было никаких поворотов или перекрестков, только черный сырой туннель, из которого навстречу ей несся ледяной поток.

Вдруг в стене она увидела дверь, высокую узкую дубовую дверь с инкрустацией и изогнутой щеколдой из латуни.

Ее не мучил вопрос, откуда взялась дверь в жилище термитов. Она быстро нажала на щеколду, в страхе ожидая, что проход заперт. Но, к ее безграничной радости, дверь распахнулась наружу. Сендрин скользнула в нее, резко опустив за собой щеколду.

Она снова была в доме Каскаденов. Прислонившись спиной к стене и пытаясь совладать со своим учащенным дыханием, она постепенно узнавала коридор, узорчатый ковер, обшитые деревом панели и древние рельефы, вделанные в некоторых местах в стены. В коридоре было тепло, пахло затхлостью, половой ваксой и пылью. Где-то там, в задней части дома, за одним из поворотов, находилась ее комната. Ей удалось еще раз выбраться из термитника и спастись от того, что за ней охотилось.

Она обратила внимание на то, что лампы на стенах не горели, хотя она уже несколько недель назад дала указание зажигать их каждый вечер. В остальном все выглядело ухоженным и чистым. За окнами царила темная, хоть глаз выколи, ночь и бушевал ураган, заглушая даже звук ее собственного дыхания. Обессилевшая, она пошла по коридору в свою комнату. Еще десять шагов отделяли ее от двери. Все, чего она хотела, — упасть на кровать и уснуть. Никаких размышлений. Никаких вопросов. Только покой.

Позади нее скрипнула дверь. Ветер завыл, словно побитая собака, но через несколько мгновений его жалобная песнь замерла.

Сендрин услышала шелест. Услышала звуки резкого трения, выматывающие душу.

Что бы ни преследовало ее в сооружении термитов, оно следовало за нею! Из ее сна — непосредственно в реальность. Оно все еще было здесь, у нее за спиной!

С криком она помчалась к двери своей комнаты. Нажала на щеколду, буквально ввалилась в помещение и захлопнула за собой дверь. Застыла. Прислушалась.

Буря снова взяла власть в свои руки. Тем не менее она не могла заглушить звуков трения, даже дверь не могла спасти ее от них. В любом другом случае от такого всепроникающего шума кожа Сендрин покрылась бы мурашками, но сейчас ее охватил безумный ужас.

В полумраке комнаты она нащупала ключ. Слава богу, он торчал в замке! Дрожащими пальцами она дважды повернула его. Затем она спиной вперед попятилась от двери, медленными шагами, выжидая.

Она дошла примерно до середины комнаты, когда наступила на что-то, лежащее позади нее на полу. Она испуганно обернулась.

Это было нечто с рогами. Игрушка. Овечка или козлик, обтянутый белой шерстью. Кто-то побывал здесь и оставил его.

Краем глаза Сендрин заметила темное пятно там, где не должно быть никого и ничего. На кровати кто-то лежал. Ребенок с длинными распущенными волосами. Девочка. Она спала.

В первый момент она подумала, что это Салома или Лукреция. Но, сделав шаг, она увидела, что волосы девочки были черными.

Что-то загрохотало в дверь комнаты.

Не владея собой, она подскочила к двери и навалилась на нее, пока до нее не дошло, что она только что заперла ее.

Снова раздался треск. Дверь задрожала, как под натиском тарана, и посредине нее появилась трещина. Звуки трения прекратились.

Сендрин подбежала к кровати и схватила спящую девочку за плечи. Она была примерно такого же возраста, как и близнецы, может, на пару лет младше. Красивая, как картинка. В ее ушах были золотые сердечки.

Затем снова раздался треск и грохот, дверь комнаты повисла на одном шарнире. Поток холода устремился из коридора в комнату.

Девочка продолжала спать, вопреки шуму, вопреки ревущему за окнами урагану. Сендрин позвала ее, тряхнула, она хотела схватить ее и отнести в безопасный угол — как вдруг та открыла глаза.

Девочка смотрела, но не видела Сендрин. Она смотрела сквозь нее.

— Кимберли!

Резкий голос раздался за спиной Сендрин! А затем опять возникли звуки трения.

Она хотела поднять девочку и прижать к себе, она действительно хотела этого, но что-то удерживало ее. Она уронила малышку назад, на подушки, словно в один момент утратила все свои силы.

Она медленно повернулась.

На фоне света, лившегося из окон коридора, стоял человек, огромный и сильный. Сендрин не видела его лица, только черный силуэт. Посередине темного контура что-то сверкало и блестело. Затем снова раздались страшные звуки трения, теперь, однозначно, стали о сталь. Два ножа мясника, при трении издававшие визг.

Сендрин посмотрела на неподвижную девочку, лежащую на кровати, посмотрела в окно. Увидела, что там, за окнами, погибает мир. Перед окнами стеной вырастал вихрь. В нем вращались вырванные с корнем деревья, кусты, тучи песка.

Вихрь.

Мужчина с ножами.

Девочка в кровати.

— Кимберли, — проговорил мужчина еще раз, на этот раз мягче. Но он продолжал точить лезвия ножей, снова и снова.

Сендрин знала это имя. Кто-то упоминал его, наверное, Адриан.

Кимберли Селкирк, младшая дочь лорда Селкирка. Его любимый ребенок.

Мужчина подошел к Сендрин, но он не обращал на нее никакого внимания. Как оглушенная, она отступила в сторону, прочь от него, прочь от кровати, в которой она, спустя десятилетия, должна была лежать, спать, ни о чем не подозревая, не имея представления о том, что здесь однажды произошло.

Каждый из ножей был таким же длинным, как кисти рук Сендрин. Их блеск не мог скрыть того, что к нему прилипло что-то красное, влажное.

Мужчина достиг кровати и положил ножи по обе стороны девочки на одеяло. Он с большой заботой разгладил одеяло, словно это имело важное значение, как будто в этом был скрытый смысл, известный ему одному.

Сендрин споткнулась, идя обратно в эркер, за ней разворачивалась дьявольская панорама вихря; дом оказался в его центре, — так ребенок держит лягушку в стеклянной банке. Она онемела от страха, почти потеряла сознание от ужаса. Сендрин хотела вмешаться, но не могла. Могла только смотреть. Оглушенная, охваченная паникой. Только присутствовать. Беспомощно наблюдать.

Мужчина погладил рукой волосы беззащитной девочки. Сендрин впервые увидела его лицо. Пожилой мужчина с обвисшими толстыми щеками. Седые волосы растрепались и космами падали ему на лоб. Через все лицо протянулся темно-красный след с каплями крови.

Сендрин узнала его по одной из картин в галерее. Это был лорд Селкирк.

— Кимберли, — прошептал он еще раз, бесконечно нежно. Только это имя. Снова и снова он произносил имя своей дочери: — Кимберли. Кимберли. Кимберли.

Малышка смотрела на него своими темными глазами, оцепеневшая от страха, но, возможно, она испытывала к нему доверие.

Он поднял ее, прижал к себе, покружился с нею на месте. Сендрин видела лицо девочки над его плечом, ее глаза все еще были широко распахнуты. Она поняла, что малышка была в шоке. Кимберли, должно быть, видела, что совершил ее отец. Она знала, чья кровь у него на лице. Но ей ничего не оставалось, как спрятаться в своей комнате. Охватившая ее паника переросла в равнодушие. Покорность судьбе. Последний шаг, последняя возможность.

Лорд Селкирк осыпал лицо девочки поцелуями, вымазав кровью ее щеки, ее губы, ее веки.

Затем отец нежно положил девочку на кровать, взял ножи и искромсал ее тело по живому.

Когда Сендрин проснулась, она лежала на полу эркера и была в комнате совершенно одна. Кровь Кимберли была смыта очень давно, а с нею и почти все воспоминания о преступлении Селкирка.

Она оцепенело поднялась. При этом ее взгляд упал в окно.

Черное знамя дыма поднималось высоко в небо. Там, снаружи, бушевал огонь. Искры кружились, как насекомые, вихрем летали над лугом, опускались на акации и гасли.

Термитник полыхал ярким пламенем.

Где-то в другом месте. В сердце пустыни всех пустынь.

Мужчина шагает по рыхлому песку. Его шаги широки и энергичны. У него есть цель. Его шаги образуют волны на склонах дюн. Песок скользит вниз по склону, но мужчина не боится сорваться. Он знает пустыню на протяжении тысячелетий.

На мужчине белая одежда. Она развевается на горячем ветру, который будоражит пустыню. Его голова закутана белой тканью, между полосами которой видны одни глаза. Он защищается от пустыни, потому что она его уже проучила. При этом он давно уже не нуждается в защите. Только не он. Он не знает ни боли, ни страданий. Не боится ни жара солнца, ни жажды. Не боится смерти, по крайней мере собственной.

Перед ним, на краю мира, такое светлое небо, что режет глаза. Но позади него, там, откуда он идет, царят хаос и смерть. Там клубится горизонт и земля кричит от боли, когда мир, охваченный бурей всех бурь, рассыпается на осколки.

Воронка бушующего песка танцует вдали, так высоко, что достает до небес. Она танцует так далеко, что верблюду понадобились бы долгие дни, чтобы добраться туда. Но буря намного быстрее. За одно дыхание она начинает неистовствовать там, где пожелает. Опустошает пустыню и остатки мира, оставляя за собой след такой ширины, что даже звезды могут увидеть его, вздумай они посмотреть вниз.

Мужчина идет впереди бури и невидимыми цепями тянет ее за собой, как укротитель тащит львов.

Но действительно ли мужчина управляет бурей, или буря охотится за мужчиной? И на самом ли деле они связаны друг с другом?

Пустыня кричит от ярости и унижения, и пыль дождем падает с неба.

Здесь даже слезы из песка.