Стеклянная рука

Глава 1 Титановый Феликс

– Ну? – Я поглядел на Тоску.

Тоска открыла портфель из крокодиловой кожи – приз за лучшую публикацию в подростковом журнале «Жизнерадостные страницы».

– Прошу. – Тоска достала из портфельных глубин свежую, пахнущую краской газету и протянула мне.

Приложение к всероссийскому еженедельнику, рубрика «Персона». Круто.

– Ты мне приносишь удачу, – заявила Тоска. – Редактор сказал, что пошлет этот материал на областной конкурс юных журналистов. И еще, что шансы у меня велики.

– Поздравляю, – зевнул я. – Будешь великим журналистом.

– Журналисткой.

– Журналистом, – настоял я. – Слово «журналистка» мне не нравится, оно убогое.

Тоска задумалась, потом согласилась, что убогое.

– Читай статью, – сказала она. – Мне важно твое мнение.

– Сие есть крупная ошибка. – Я стал разворачивать газету. – Настоящему журналисту должно быть плевать на чье-либо мнение. Ибо, как говорили братья Гонкуры[4], писатель не отражает мир, он его делает.

– Какие братья? – заинтересовалась Тоска.

– Потом, – отмахнулся я и стал изучать статью.

Тоска достала из портфеля толстую самодельную папку в красной обложке. Затем небольшую зеленую бутылочку и набор салфеток. Папку Тоска положила на стол, выдавила из бутылочки на салфетку зеленый гель и принялась аккуратно протирать крокодилью кожу портфеля. Тоска очень гордилась этим портфелем, любила его и всюду с ним ходила. Даже в школу. Даже за молоком.

Тоска холила свой портфель, я читал.

Материал назывался «Титановый Феликс: портрет последнего романтика». Титановый Феликс разместился на полполосы. Большая статья, с фотографией. На фото я был не очень похож на самого себя, уши оттопырены больше, чем надо. А так ничего, героически выгляжу.

И текст мне понравился. Приятно написано, с фантазией.

«Феликс Куропяткин снимает со стены томагавк. Это не простой томагавк. Этот томагавк подарил ему вождь племени могаук, посетивший наш город по программе народного культурного обмена. История чрезвычайно загадочная. Вождь выступал в университете. Рассказывал про жизнь индейцев в резервациях, про их борьбу за свои права, про индейские обычаи. Потом он вдруг замолчал. Тишина продолжалась минуты три, затем индеец вышел из-за кафедры, спустился в зал, подошел к сидящему в восьмом ряду пареньку и вручил ему сверток. И, ничего не объяснив, вернулся за кафедру и продолжил лекцию.

Пареньком был Феликс Куропяткин, а в свертке был томагавк.

Сам Куропяткин утверждает, что этот томагавк имеет магическую силу. Он начинает вибрировать в зонах с паранормальной активностью. Потому что томагавк выкован из куска металла, взятого из потерпевшего крушения НЛО. Куропяткину виднее – с томагавком он на «ты»: с сорока метров срубает березку.

Вообще Феликс Куропяткин – весьма необычный молодой человек. Он не катается на скейтборде, не играет на компьютере и не ходит по ночным клубам. Он верит в привидения, в леших, вампиров и оборотней. Если вы очень попросите и если у Куропяткина будет хорошее настроение, он покажет вам свои трофеи. Томагавк из металла НЛО – не самый необычный предмет в комнате у Куропяткина. Есть еще лапа, отрубленная у оборотня, несколько штук вампирских клыков, белый порошок в трехлитровой банке – Куропяткин уверяет, что это разложившаяся субстанция призрака из коровника совхоза «Веселая Заря». Много чего. Небольшой магазинчик ужасов.

Но самое интересное Куропяткин прячет в тумбочке. В тумбочке под двумя замками хранится красная папка. В красной папке – отчет о приключениях Куропяткина за последние пять лет. Если усыпить бдительность Куропяткина и отправить его на кухню за кофе и бутербродами, можно прочитать секретные записки.

Так я и делаю. Открываю и листаю наугад.

«Инцидент девятнадцать.

Необычное происшествие.

Если вампир укусит слона, станет ли слон вампиром? Станет.

Отправился ночью сторожить зоопарк. Сначала все было хорошо, потом появились вампиры. Источник заражения: морская свинка – вампир из Южной Америки. Вампирами стали все. Удавы, волки, бегемот и т. п. Мой приятель Семафоров тоже. Пришлось всех замочить. Шутка, Семафорова во имя идеалов человеколюбия оставил».

Продолжаю читать.

«Инцидент двадцать два.

Необычное происшествие.

Будь осторожен в своих желаниях – они сбываются.

Каникулы у Чертова Омута в компании учеников школы выживания в экстремальных условиях. Я в качестве кока. Случайно обнаружен прибор неизвестного назначения. Необдуманно испытан. Как результат, руководитель экспедиции превратился в собаку. Участник по кличке Доход неожиданно начал набирать мышечную массу и чуть этой самой массой не был раздавлен. Участник по кличке Радист трансформировался в киборга. Участница по имени Кармен обрела разрушительный голос. Плюс воскрешение вооруженного маузером мертвеца. Пришлось всех замочить. Шутка. Пришлось уничтожить прибор».

Человек в здравом уме посмеется. Я не посмеюсь. Потому что мой брат был в той экспедиции руководителем. До экспедиции он очень любил кошек, после – просто их ненавидел. Не могу сказать, что он превратился в собаку, но что-то такое в нем появилось…

Листаю дальше.

«Инцидент двадцать четыре.

Необычное происшествие.

Никогда не гуляй по помойкам. Очень легко не вернуться.

Поход на помойку. Задача: спасти мир. Мир спасти не получилось. Зато я, мой брат, его друг и один физкультурник попали в лапы к помоечным мутантам. Нас едва не съели. Пришлось всех замочить. Шутка».

Любой сочинитель романов ужасов выложил бы за красную папку приличные деньги. Но деньги Куропяткина не очень интересуют. Его интересуют приключения. Если грива на вашей колли по ночам заплетается в косички, можете позвонить Куропяткину. Он наденет свой кожаный плащ, водрузит на нос очки и приедет. Он разберется.

И красная папка пополнится инцидентом тридцать четыре».

– Нормально, – сказал я. – Кое-где невыдержанно, но это можно списать на стиль. Почти все правда, это хорошо. Про кожаный плащ и очки с зелеными стеклами ты, конечно, придумала – их у меня давно нет. И про себя ты немножко приврала. Кармен? Интересно… Кармен, в Инциденте двадцать два ты ведь тоже поучаствовала. У тебя там, кажется, что-то с горлом было? Деревья голосом могла валить, если я не ошибаюсь?

– Это неэтично, писать о себе, – ответила Тоска. – К тому же это было давно.

– А как же правда?

– Правда – это то, во что верят, – отбрила меня Тоска. – Так говорили братья Гонкуры.

– Один – один, – сказал я. – Молодец, Тоска. А чего ты про красную папку принаплела? Красная папка – это ведь у тебя, а не у меня.

– Это не принаплетанье, это художественный вымысел. С красной папкой ты гораздо загадочней.

– Ты тоже. А почему «Титановый Феликс»?

– А почему нет?

Действительно, почему нет?

В красной папке Тоска хранила материалы для своей научной работы. Раньше она хотела написать книжку, но потом передумала. Решила, что книжка для нее – слишком жидко. Теперь Тоска собирала детский фольклор и думала на его основании провести настоящее исследование – про то, как менялись детские страхи на протяжении последних пятидесяти лет. В библиотеках сидела, взрослых опрашивала, детей. Искала разные истории, обрабатывала материал.

Старалась, короче. Серьезной такой стала, даже удивительно. И даже музыку почти перестала слушать, что на Тоску было совершенно не похоже.

Я ей даже завидовал. Мы вообще с ней теперь часто встречались, я был у Тоски чем-то вроде консультанта. Она раскапывала очередную дурацкую историю, затем шла ко мне, и я говорил ей, настоящая это история или нет.

Обычно все истории, что обнаруживала Тоска, были фуфловыми. Безжалостные котлеты-расчленители, летающая голова, крохотные зеленые человечки, разумные крысы-убийцы. А в конце появляется воин добра с мечом-кладенцом наперевес. Но иногда все-таки среди историй выдуманных попадались и настоящие. Их Тоска документировала, производила с ними какой-то анализ… ну, меня это, короче, не очень интересовало, мое дело было маленькое – слушать и делать выводы.

Вот и сегодня. Тоска позвонила часов в девять и сообщила, что раскопала кое-что весьма интересное. Я сказал, что сейчас занят, но потом, часа в два, вполне смогу ее принять.

Тоска сказала, что к двум обязательно будет, и приехала к одиннадцати, когда я, как всякий чистопородный джентльмен, еще лежал в креслах и грезил о будущем.

– Вставай, Куропяткин! – Тоска бесцеремонно стала цапать меня за пятки. – Ты не поверишь, что я нашла! Отличная вещь!

Тоска была взволнована. Наверное, и в самом деле что-то интересное раскопала.

– Ну? – Я поглядел на Тоску со скукой смертельной тональности.

– Слушай! – Тоска развинтила свою красную папку и достала диктофон.

Диктофон – худшее изобретение человечества. После мобильника и телевизора.

– Совсем свежая! – Тоска нажала на кнопку. – Послушай! Все-таки, это роскошно!

Сначала было тихо. Традиционный хруст, помехи какие-то, потом через помехи проклюнулся голос. Говорил мальчишка, лет десяти.

– … болото. А раньше пруд был, караси плавали. Мы в этом клубе долго жили, там Егор и научился рисовать. На стенах были герои разные, вот Егор их и срисовывал. А потом мать его в художественный кружок записала. Кружок был на первом этаже, а наша квартира – на втором, только вниз спуститься – и все, хорошо очень, удобно. Так вот, Егор стал здорово рисовать…

Я показал Тоске палец, и она остановила рассказ.

– Егор – это, случайно, не Паровозов? – спросил я.

– Угу, – кивнула Тоска. – Паровозов. Тот самый.

Это было уже интереснее.

Егор Паровозов был известным в нашем городе и за его пределами молодым художником. Он разрабатывал какую-то свою хитрую технику живописи, и его прочили в Пабло Пикассо и Сальвадоры Дали[5], но совершенно неожиданно он исчез. Просто так. Говорили, что он отправился в лес за клюквой и погиб на болоте. Искали, но не нашли. Кажется…

– Давай дальше слушать. – Тоска снова включила диктофон.

Мальчишеский голос продолжил свое повествование:

– Он должен был в июле поступать в Москве в какое-то училище, где на художников учат. А потом эта история случилась. Знаете, ну эта история…

Мальчишка замолчал. Но я сразу понял, что за история такая.

История с пропавшими туристами.

В апреле в Белом лесу пропала группа туристов. Ну, не совсем пропала и не совсем туристов… Пять человек отправились за подснежниками в Белый лес. Там были весьма необычные подснежники, с золотистой прожилкой, редкие очень. Такие подснежники хорошо раскупались пассажирами проезжающих поездов, только вот ходить в Белый лес никто не решался, поскольку о Белом лесе ходила дурная слава, люди там частенько пропадали, хотя пропадать особо было и негде – мох, высоченные осины – и все. Говорили, что там есть непонятные подземные ямы, куда люди проваливаются, и потом корни осин высасывают из них кровь, да вообще много чего говорили. Я как-то видел Белый лес издалека, мы с классом ездили на базу отдыха, это по пути. Лес выглядел довольно страшно – белые палки, как кости, торчат из земли. Листья действительно красные, хотя и лето. А у нормальных осин листья краснеют только по осени…

Так вот, пять человек отправились в Белый лес за подснежниками. Через три дня их нашли. Они сидели под деревьями. Все мертвые. И никаких признаков насильственной смерти.

Мальчишка продолжил рассказ.

– Так вот, Егору эта история очень понравилась. И он решил нарисовать картину и поехать с ней в это самое художническое училище поступать. А картина должна была быть такая: Белый лес, солнце светит, и под осинами сидят мертвые люди. С первого взгляда кажется, что они живые, но на самом деле ясно, что все они мертвые. Он придумал эту картину и отправился в лес набраться вдохновения, этюды сделать. И исчез. Отец тогда собрал своих друзей-охотников и отправился искать брата. Они прочесали все эти белые осины, но так ничего и не нашли. Вернее, никого не нашли. Только альбом Егора и сапог…

Мальчишка замолчал. Мне показалось, что он всхлипывал.

– Лучше бы он оставил альбом в лесу. Но там еще милиция была, участковый и мужик с собакой. Так вот, когда нашли этот альбом, собака стала кидаться на людей, никого к альбому не подпускала. Но они все равно его взяли, собаку отогнали. Отец хотел на альбом взглянуть, но ему повезло, он не успел – с ним приступ случился, так что его пришлось из леса самого вывозить. А поисковая группа, прежде чем передать в милицию, альбом просмотрела. Только они никому не рассказывали, что там, они слово дали друг другу. Альбом лежал в милиции, его должны были изучать какие-то эксперты, их из самой Москвы выписали. Но они не успели: в здании милиции начался пожар, потом там газовые баллоны рванули – и все. Восемь человек погибли.

А те, что этот альбом в Белом лесу нашли, долго молчали. Потом один проговорился, он рассказал своему брату, что там было нарисовано. И в этот же день они оба расшиблись на мотоцикле. А потом и другие тоже померли по-разному. Ну, те, кто альбом этот смотрел. Кто на охоте застрелился, кто на рыбалке утонул, кто в бане угорел. Один остался. Он понял, что происходит что-то ненормальное, взял да и уехал куда-то на Север. А потом нам дали квартиру в городе, и мы переехали из клуба. А клуб тот скоро закрыли и поселок тоже закрыли – завод-то разорился, никто там больше не живет. Это было три года назад. А в прошлом месяце, в июне, я поехал на АРЗ…

– ОРЗ? – переспросил я.

– АРЗ, – поправила Тоска. – Авторемонтный завод. Ну, слушай дальше…

– Да и так, в общем-то, понятно…

– Не, давай дослушаем, – настояла Тоска.

И мы стали дослушивать.

– Я поехал на АРЗ, хотел взять удочки, я там все свои удочки забыл, а они телескопические, дорогие. Клуб был открыт, но растащено ничего не было, я нашел нашу квартиру, нашел удочки. А потом решил в комнату Егора зайти, у него на двери был автопортрет, не знаю зачем… Я зашел в нее и вдруг гляжу, на столе альбом лежит. Тот самый. Я его сразу узнал. Он даже не запылился ничуть, лежал, как новенький. Но подходить к нему я не стал, убежал сразу.

Мальчишка замолчал. Ненадолго.

– Никто не знает, что было в этом альбоме. Говорят, что там наброски к той самой картине, которую он не успел нарисовать. К «Осиновой роще». Но такие страшные, что от них все вокруг разрушается…

Больше на диктофоне ничего не было.

– Это все. – Тоска выключила свой аппарат. – Как история?

– Ничего, – сказал я. – Пойдет. Я, кстати, что-то подобное про картины Паровозова слышал. Он хотел, чтобы изображение сразу на психику воздействовало, минуя мозг. Такие эксперименты давно уже проводились военными.

– Зачем?

– Все очень просто. Страшную картинку печатают в количестве двести миллионов экземпляров и разбрасывают над страной потенциального противника. Противники разглядывают эти картинки, дружно сходят с ума и выбрасываются из окон, и вот уже наши доблестные войска маршируют по покоренным странам. Красота. Потом эти эксперименты запретили.

Я посмотрел в потолок.

– Ты понимаешь, что мы там можем найти?!! – Тоска перешла на шепот. – В этом клубе… Ты понимаешь?

– Ничего хорошего мы там не найдем, – сказал я. – Неприятностей себе разве что найдем…

– Почему неприятностей?!!

– Ты веришь в эту историю?

Тоска кивнула. Потом добавила:

– Такие истории случаются…

– Я знаю, что такие истории случаются. Я говорю, что неужели ты веришь: подобный альбом лежит себе спокойненько в заброшенном Доме культуры авторемонтного завода?

Тоска пожала плечами.

– Это, во-первых, – сказал я. – А во-вторых, если этот альбом действительно существует, то лучше держаться от него подальше. Откуда у тебя эта запись?

– Полгода назад в городе была выставка Паровозова. Одна девчонка из редакции, она в Германию сейчас уехала, ходила туда и встретила его брата. Брат рассказал эту историю.

– История поганая, – сказал я. – Поганенькая…

– Но ты же любишь такие!

Я действительно любил такие истории. Такие истории украшали жизнь. Честно говоря, у меня тоже были кое-какие литературные планы. Я ждал по-настоящему страшную историю, чтобы в будущем переписать ее в роман ужасов. Только Тоске я об этом не рассказывал. Стеснялся и опасался конкуренции с ее стороны, она ведь на самом деле интересно писала.

И еще меня немножко смущало то, что эта история попахивала опасностью, причем опасностью реальной. Не хотел бы я общаться со всякими художниками, художник всегда имеет дело с чертовщиной.

– Ты же любишь приключения! – Тоска пыталась меня уговорить.

– Приключения я люблю, только вот ничего не выйдет, – сказал я.

– Почему?

– На такие мероприятия вдвоем не ходят. Надо идти как минимум втроем. Для подстраховки. А у нас третьего нет. Так что лучше нам отдохнуть.

– Ты просто отговорки ищешь!

Я накрылся пледом и повернулся к стенке.

Тогда Тоска прибегла к другим аргументам. Тогда Тоска стала давить на мою жадность. Достала из своего портфеля интернетовскую распечатку и сунула мне под нос. Это была страничка с посмертного сайта Паровозова. Там были его разные картинки и упоминание о «Белом альбоме» – ну, о том самом, утерянном. Говорилось, что «Белый альбом» – вершина творчества Паровозова. Говорилось, что утерян он при мистических обстоятельствах. Что многие коллекционеры, западные в том числе, хотели бы приобрести альбом за хорошие деньги. Размер этих «хороших денег» тоже был указан. Хватит, чтобы скромно, но со вкусом провести остаток дней на ортопедическом курорте в Солигаличе[6].

Я внимательно изучил распечатку, затем, не оборачиваясь, вернул ее Тоске.

– Предложение заманчивое, – сказал я. – Но сегодня мне лень. Сегодня я отдыхаю. Уикенд, Тоска, ты же знаешь, это для меня святое время…

– Ну ладно, – надулась Тоска. – Если ты не хочешь мне помочь… если ты не хочешь мне помочь – я поеду одна!

Я немножко испугался – характер у Тоски был упертый, и она на самом деле могла отправиться в этот Дом культуры. В одиночку. Но показывать, что испугался, я не мог, нечего девчонкам свои страхи демонстрировать. Поэтому я продемонстрировал спиной полную холодность и равнодушие. Но при этом словесно попытался Тоску урезонить.

– Не дури! – сказал я. – С некоторыми вещицами лучше не играть…

– Знаешь. – Тоска прищурилась, я даже спиной это почувствовал. – Знаешь, у меня был план! Я хотела организовать такое агентство, по борьбе со всякими странными вещами! Охотники на ведьм, типа «Куропяткин и То», ты и я. Это могло быть наше первое дело! А ты… ты просто свинопис!

Я промолчал. Я редко ругаюсь с девчонками. С ними бесполезно ругаться.

– Ну… – Тоска аж покраснела от злобы, и это тоже ощущалось даже спиной. – Ну и сиди здесь! Лежи здесь!

Она вскочила, схватила свой крокодиловый портфель и убежала. Я повернулся.

Тоска забыла на столе диктофон. Но возвращаться не стала – это же плохая примета. А те, кто охотится на ведьм, те верят в плохие приметы. К тому же она слишком гордая – это раз, и у нее есть второй диктофон – это два.

Я лежал на диване и думал о том, что произошло. Тоска – упрямая девица. Скорее всего она отправится в тот самый клуб искать тот самый альбом. И наверняка влипнет в какую-нибудь дурную историю. Хорошо, если там на самом деле этот страшный альбом – тогда в этот заброшенный клуб никто и не сунется. А если это все сказки? Тогда там точно какие-нибудь бомжи обретаются. Это гораздо хуже любого дурацкого альбома-убийцы.

Я уже собрался звонить Тоске на мобильник и уговаривать ее вернуться, как вдруг мне в голову пришла одна интересная мысль.

Глава 2 Может быть, кошка?

Через полчаса я уже трясся в старом, раздолбанном такси по еще более раздолбанной дороге, представляющей собой уложенные в две колеи бетонные плиты. Раньше из таких плит частенько дороги строили. Все плиты были в прорехах. Из некоторых даже торчала арматура, так что такси двигалось крайне медленно, километров сорок, не больше.

Вернее, это было даже не такси, это был дед на старом салатовом «Москвиче», я еле уговорил его довезти меня до АРЗ за сто рублей. Дед еще долго не соглашался. Сидел на капоте своей развалюхи, делал внучонку свистульки из акаций и слушал, как я повышаю цену. Я догнал уже до шестидесяти рублей, а дед все ломался, упертый попался. Тогда я сходил к ларьку и купил его внуку шоколадку. После чего дед согласился на стольник.

Всю дорогу я с помощью мобильника и наладонного компьютера (завел-таки себе после случая с Мусормэном) продолжал изучение случая с художником Паровозовым. И этот случай мне нравился все меньше и меньше. Выяснилось, что по крайней мере пять человек пытались разыскать Белый альбом и все пятеро каким-то чудным образом пропали. Ну и еще много чего интересного выяснилось. Интернет – настоящее кладбище слухов и сплетен, особенно про всякую гадость там полно.

Когда справа от дороги показался покосившийся столб с табличкой «Авторемонтный завод», связь пропала. С нею всегда так. Я по дурацкой привычке поднял трубку под крышу машины, поводил туда-сюда, но все бесполезно – связь ушла прочно. Впрочем, в таких ситуациях так и должно происходить. Никакой связи, связь кирдык.

– Вот из-за этого мы так плохо живем! – неожиданно очнулся дед и ткнул своим заскорузлым пальцем в мою трубку.

– Почему это? – спросил я и спрятал трубку и компьютер в специальный карманчик. Мало ли какие психи обитают на окраинах города?

– Потому что аппараты эти ваши – радиоактивные!

Старая песня. Одна девочка купила сотовый телефон, и через месяц у нее начали выпадать волосы. На ладонях.

– Радиоактивные, – повторил дед. – А радиация мозг разрушает. А вы эти аппараты все время к мозгу прижимаете. И ребятишки совсем, и взрослые. От этого у нас люди думать разучились, вот и нарушилось все в нашей стране. Ты, парень, со своей трубкой поосторожней будь, а то мозги начнут через уши выплескиваться.

Дед с удовольствием раскурил самосад, умудряясь рулить коленями. Самосад был хорош, мозги у меня действительно стали выплескиваться через уши и другие места. Потом спросил:

– Куда едешь-то?

– Так… – Я ткнул пальцем в стекло. – Туда. В поселок.

– В поселок? – Дед яростно бибикнул. – Нету никакого поселка! И завода нету! А какой завод был! Даже вертолет однажды отремонтировали! А клуб! Все развалили… Тебе что там надо?

– Я опрос произвожу, – соврал я, – по поводу переселения народов. Меня фонд один послал…

Дед даванул по тормозам, я стукнулся лбом о потрескавшееся стекло, довольно больно стукнулся.

– Заяц, – пояснил дед. – Тут их много развелось в последнее время. Скачут везде… Знаешь, к чему много зайцев?

– К войне? – предположил я, обычно всякая тварь разводится к войне.

– К волкам. Зайцы, они к волкам скоро разводятся. А волки в свою очередь…

Мы влетели в ухаб, и дед не договорил, к чему разводится много волков.

– Меня к клубу подвезите, – сказал я, поскольку «Москвич» вылетел на Водонапорную – судя по всему, главную улицу поселка. – Сфотографировать велели. Для оценки ущерба.

– Не могу к клубу. – Дед окончательно остановился. – Там дорога разбита. Заяц через дорогу – плохая примета, хуже не бывает…

Пришлось дать ему еще двадцатку.

Клуб действительно был хорош. Настоящий греческий храм. Колонны, крыша треугольная. Остальные домики рядом с ним выглядели вполне лачужно. Но все крыши и стекла на них были целы. Я спросил, почему их никто до сих пор не разобрал, на что дед ответил:

– Дураков нету. Тут ничего брать нельзя.

– Почему это? – спросил я.

– Место проклято, – вывалил дед. – Место тут проклято.

Место тут проклято – ну, как всегда, все по плану.

– Кого-то убили тут, что ли? – спросил я.

– Лучше бы убили. А тут хуже… Если кто берет отсюда какую-то вещь, всякое плохое начинает происходить. Скотина мрет, ну, и так далее… А ты чем фотографировать собираешься, фотоаппарата у тебя не вижу?

Бдительный дедушка оказался. Наверное, раньше в СМЕРШе[7] служил. Но я тоже лопушком давно не был, с детского сада, – предъявил ему телефон с фотиком.

– Нельзя тут фотографировать, – продолжал гнуть дед. – В некоторых местах нельзя фотографировать, это к плохому… Ну, да твое дело.

– Угу, – я расплатился с извозчиком. – Мое дело.

– Ты говоришь, опрос приехал делать? – Дед прищурился. – А кого опрашивать-то собираешься? Собак? Тут ведь не живет никто.

Я растерялся и подумал о том, что надо, пожалуй, поработать над своим искусством вранья. Утратил форму, а таких досадных сбоев в будущем должно избегать.

– Ну, ладно, опрашивай, – усмехнулся дед.

Он пожелал мне всяческих успехов и укатил. Я остался один в заброшенном рабочем поселке.

Клуб. За клубом парк, из-за елей торчит погнутая какой-то грандиозной силой карусель. Тихо. Лягушки, кажется, квакают, видимо, на пруду или болоте, что еще там.

Я огляделся, плюнул через левое плечо и направился к клубу.

Дверь была открыта. Внутри темно. Но темнота проблемой не была – у меня в рюкзаке лежали электрический фонарь и фонарь керосиновый. Я шагнул в темноту.

Ничего страшного внутри не было. И темноты особой тоже не было, фонарь можно и не доставать. Обширное фойе. Люстра большущая, даже подвески кое-где сохранились. Шторы бархатные. Пыль на паркете. Вдоль стен – картины. Порядок, будто все собрались и ушли отсюда только вчера.

Я устроился возле окна, чуть отогнул пыльную бархатную штору, спрятался и стал ждать Тоску.

Тоска, приди ко мне, приди, томлюсь в томленьи одиноком. Ха-ха.

Тоска была моя подружка, вернее, друг. Единственный мой друг. Вообще я всегда верил, что мальчики с девочками дружить не могут, но случилось так, что моим единственным другом стала именно девчонка.

На самом деле Тоску звали совсем не так. Тоску звали Антонина. Тяжелое имя, и она его не любила. Предпочитала, чтобы ее называли Тоска.

Сначала я думал, что эта кличка возникла из-за того, что Тоска хотела стать оперной певицей и вечно слушала ужасно тоскливую оперную музыку. И одевалась тоже угрюмо – во все черное и синюшное.

Потом, когда я сам пристрастился к классике, я стал думать, что Тоска, она на самом деле с ударением на «о», а не на «а». Как опера Дж. Пуччини[8]. Но с ударением на «о» ее никто не называл. А Тоска не настаивала. Как-то раз я так, для прикола, решил ее поддразнить и стал называть с ударением на первый слог, но Тоска рассвирепела и чуть не прибила меня своим портфелем.

Вообще ссорились мы довольно часто. Но обычно так, по мелочам. Поэтому я и насторожился, когда Тоска сегодня психанула. А в распсихованном состоянии человек всякое может натворить. Надо было ее подстраховать.

Вот я и страховал. По моим расчетам, Тоска должна была вот-вот сюда прибыть. Скорее всего она тоже взяла такси, все люди думают одинаково.

Но Тоска не взяла такси, Тоска оказалась девчонкой оригинальной, как всегда. Со стороны города послышался мерзкий трескучий звук, и по уровню мерзости этого звука я опознал в нем худшее из транспортных средств – велик с моторчиком. Хуже велика с моторчиком может быть только велик с моторчиком от бензопилы. На таких бензопильных великах ездили ушедшие на покой маньяки и учителя из коррекционных школ. Однажды я сел на такой дырчик и едва не свернул себе шею, поскольку оказалось, что тормоза на подобной конструкции не предусмотрены и тормозить надо собственными подошвами. Что, согласитесь, неудобно.

Такой велик у меня никак не вязался с Тоской.

Заслышав треск, я хотел было подняться на второй этаж, но не успел. Водитель велика прибавил газу, бензопила с колесами взревела еще громче. Я спрятался за штору поглубже и стал ждать. Примерно через пару минут со стороны Водонапорной показался оранжевый драндулет. Драндулет дребезжал, ковылялся и вообще перемещался с большим трудом, на последнем издыхании.

За рулем сидел незнакомый мне чувак во взрослом мотоциклетном шлеме. Чувак был обряжен весьма легкомысленно – в длинные пляжные шорты, оранжевую футболку и ослепительно белоснежные кроссовки. Жлобсковато одет.

На багажнике в позе переносного холодильника сидела Тоска. На ней шлема не было, зато была вязаная черная шапочка, которая удивительно Тоске шла. И вообще Тоска была обряжена во все черное, что напомнило мне о лучших временах. Выглядела она здорово, как настоящая девушка-спецназовец.

Драндулет остановился прямо напротив дверей. Водитель снял шлем. Под шлемом у него была точно такая же шапочка, как и у Тоски. Я его не знал. Видимо, какой-то тосковский знакомый. Ну ладно, посмотрим…

– Хороша развалюха! – сказал этот тип и указал на клуб. – Выглядит зловеще. В таких местах водятся призраки.

– Точно, Паш, – кивнула Тоска. – Развалюха что надо…

Он был еще и Пашей. На моем пути все время встречались одни Паши, и это было удручающе. Вообще, встретить Пашу на пути – дурное предзнаменование. Лучше пусть через дорогу перебегут восемь зайцев, три черные кошки и один хромой енот, чем дорогу эту перейдет Паша. Во всяком случае, для меня.

– Хотя, с другой стороны… – Этот самый Паша достал из рюкзака фотоаппарат со здоровенным объективом, дорогой фотик. – Это даже интересно… Серия снимков «Город Мертвых»!

И Паша принялся безжалостно фотографировать клуб и все вокруг, будто у него было в пальцах чесоточное жжение. Тоска же доставала из своего рюкзака многочисленные фонари.

– Ты бы поосторожнее тут снимал, – сказала она. – Все-таки…

– Ты что, действительно веришь в эти сказки про альбом Паровозова?

– Верю, – кивнула Тоска. – В страшные сказки легко поверить.

– Ерунда. – Паша спрятал фотоаппарат. – Альбом как альбом, только стоит до фига. И хорошо бы нам его найти поскорее.

– Поскорее так поскорее. – Тоска посмотрела на руку. – Сверим часы.

Паша задрал рукав и тоже посмотрел на часы. Часы были большие, настоящий будильник. Я как-то видел такие в одном сельском магазине, сделаны в пятидесятом году на Минском минометном заводе, настоящий раритет. Но Паша сразу же принялся врать, что эти часы его дед изготовил в сорок третьем, лежа под подбитым немецким танком, и не просто так изготовил, а из хвостового оперения собственноручно сбитого им немецкого бомбардировщика.

Тоска восхитилась, а Паша добавил еще, что за эти часы сам маршал Жуков предлагал его деду настоящий немецкий граммофон, а сейчас за такие часы можно не граммофон купить, а немецкую машину.

Я подумал, что этот Паша – изрядный враль и лапшист, причем лапшист довольно невысокой категории, не то что я.

– Кстати, – продолжал этот Паша. – У меня дома есть еще одни часы, только поменьше, они не из бомбардировщика сделаны, а из истребителя, на нем один немецкий ас летал…

– Ладно, – сказала Тоска. – Часы из истребителя потом, а сейчас посмотрим, что там внутри…

Тоска включила фонарик, вошла в клуб, и мне не стало ее видно. Паша привязал мотоцикл цепью к фонарю, постоял, потом достал мобильник и кому-то позвонил. Звонил, звонил, только ничего не вызвонил – связи-то не было. Паша разозлился, спрятал трубку в дурацкий чехол на поясе и тоже вошел в клуб.

Дальше я подглядывал уже через дырку в портьерах.

– А тут светло, – сказала Тоска и выключила фонарь. – Удачно придумано, свет через крышу падает…

– Ну, и где этот альбом? – спросил Паша.

Жадный был какой-то этот Паша, впрочем, все Паши – ребята такие, своего не упустят. Сразу к делу приступают.

– А там, на стене, кто? – Тоска не ответила Паше, указала пальцем вверх. – На лошади?

– Не знаю, – ответил Паша. – Илья Муромец, наверное. Видишь, какая сабля!

– Как живой… Странно, Илья Муромец вроде бы должен еще с этими быть, как их… Алеша Попович и Никита Кожемяка.

– Добрыня Никитич, – поправил Паша. – Но тут только Илья Муромец.

– Откуда ты знаешь? – спросила Тоска. – А может, это не Илья Муромец, может, это Семен Буденный?

– Не, – откликнулся Паша. – У Муромца лошадь другая, толстая такая. А вообще на самом деле как живой, нарисован очень необычно. Понятно, почему Паровозов художником стал. В окружении таких картин… А вон там погляди!

Парочка отправилась вдоль стены и принялась рассматривать картины, будто они сюда на выставку приехали, а не в поисках альбома-убийцы.

– А в том углу что? – Паша принялся смотреть в дальний угол. – Картина какая-то странная, не видно…

– Темно стало. – Тоска сняла с шеи фонарь.

Вспыхнул свет и тут же погас: Тоска ойкнула, выпустила фонарь, и он грохнулся об пол. Разбился.

– Гадость какая, – негромко сказала Тоска. – Кто только эту картину нарисовал? Псих какой-то…

– Ты поняла, что там нарисовано?! – шепотом спросил Паша.

– Не дура. Оно отсюда вылезает?

– Кажется, да… Вряд ли такую картину стали бы держать в клубе, я бы ни за что не стал. И в клуб такой бы точно не ходил…

– Ты думаешь, что она уже потом появилась, после? – спросила Тоска. – После того, как все произошло?

– Ничего я не думаю. Вернее, я думаю, что надо нам этот альбом идти искать. Пока не поздно. Щас только…

И этот Паша снова принялся фотографировать. Кадров двадцать, наверное, сделал. И рожа у него при этом была такая довольная.

– Тебе не кажется, что за нами кто-то наблюдает? – спросила Тоска, и я подивился ее интуиции.

Паша насторожился, отпустил фотоаппарат и выхватил из-за спины короткий и жесткий кусок шланга.

– Я всегда чувствую, когда за мной кто-нибудь наблюдает, – повторила Тоска. – У меня…

– Ерунда, – сказал Паша. – Никого тут нет. Но, если хочешь, могу проверить.

Он достал еще одну дубинку, затем надел мотоциклетный шлем и двинул ко мне. Герой какой…

– Света все-таки маловато, – говорил Паша, приближаясь. – Шторы надо открыть, хочу тут все сфотографировать…

Он приближался, шаги его бумкали в пустом здании, а я думал, что мне сказать Паше при встрече. Но ничего не придумывалось, хотелось просто рявкнуть на него и треснуть по носу. И плевать на его дубинки. Вообще-то у меня было «кое-что» покруче этих дубинок, но пока я не собирался это кое-что использовать.

Когда Паша преодолел полпути, мне все-таки пришла в голову одна штука. Я осторожно достал фонарь и направил на лицо. Когда он отдернет штору, я включу свет, громко завоплю и оскалюсь. И этот Паша обделается. Как миленький обделается, от такого кто угодно обделается, проверено.

Он приближался, приближался и почти уже протянул руку и коснулся портьеры, и я уже набрал воздуха для чудовищного вопля, как в глубине клуба что-то горякнулось.

Паша остановился.

– Что это? – спросил он.

– Не знаю. – Тоска пнула разбитый фонарь. – Может, обезьяна.

Фонарь пролетел через весь вестибюль и закатился под лавку.

– Какая обезьяна?

– Я слышала, тут раньше был зоологический уголок, а когда народ сбежал, так все и бросили. У них здесь обезьяна жила, может, это она? Может, она тут до сих пор обитает? Сошла с ума, питается крысами, ну, и вообще, чем придется…

Я поморщился. Обезьян я не любил. Особенно таких. Диких. Которые чем придется питаются. Что касается звуков, в таких старых зданиях вечно что-то падает, отваливается и шуршит. Кстати, именно поэтому о старых домах ходит такая дурная слава. А на самом деле все просто: это не привидения, это падающая штукатурка.

– А может, что-то упало… Там, кажется, зрительный зал.

Паша отступил от окна, спрятал за пояс свои дубины.

– Ладно, – сказал он. – Нам действительно пора идти…

И они вышли из вестибюля через высоченную, метра в три, дверь.

Я вылез из-за штор. Подошел, посмотрел на картины.

На одной был нарисован богатырь. Но не Илья Муромец и не Семен Буденный, а богатырь неизвестный. Остролицый, с длинной бородой. Похож на Ивана Грозного. Богатырь не улыбался, не хмурил грозно брови и не вытаскивал из ножен меч. Богатырь испуганно оглядывался, будто его кто-то догонял.

Остальные картины тоже изображали разных героев и военачальников, а вот картина в углу была совсем другая.

Она была мерзкой на самом деле. Дом культуры, прямо на его крышу опускается страшное красное солнце. А из двери вылезают толстенные черные щупальца.

Глава 3 Вампиры и рояль

Они стояли возле широкой парадной лестницы.

Лестница вела на второй этаж и являлась настоящим произведением искусства: на ступеньках болтались обрывки роскошного ковра, вдоль перил торчали статуи разнообразных рабочих и колхозников, все со своими рабоче-крестьянскими инструментами: косами, пилами, лопатами, отбойными молотками. Статуи были хорошие, и я подумал, почему их отсюда до сих пор не вывезли: ни завод, ни охотники за цветными металлами?

Видимо, и в самом деле проклятие.

– Квартира Паровозова была на втором этаже, – сказала Тоска. – Пойдем поскорее, мне тут как-то это… не по себе.

– Слушай, Тонька, – остановился Паша. – Я тут подумал и решил: давай немножко побродим туда-сюда…

– Зачем? – насторожилась Тоска.

– Затем, что я хочу здесь чуть-чуть пофотографировать. Одни статуи чего стоят, ведь такое сейчас фиг где найдешь! На самом деле сделаю книжку такую – «Мертвые города». У меня и знакомые есть на полиграфическом комбинате, помогут, если что. Давай тут все обсмотрим, а альбом этот никуда не денется.

– А ты не боишься? – спросила Тоска.

– Не-а, – быстро ответил Паша. – Чего тут бояться?

И они пошли вверх по лестнице. Я медленно крался за ними, тихо, как настоящий ниндзя, не зря надел обрезанные валенки. Поднялся на второй этаж. Прокрался мимо статуй.

Паши и Тоски не было видно. В зрительный зал, наверное, забрались.

Где-то тут должна была быть дверь, ведущая за кулисы. Я двинулся вправо и очень скоро эту самую дверь обнаружил. На ней была предупреждающая табличка – хода, мол, нет, только для персонала. Я плюнул на табличку и проник внутрь.

За дверью оказались всевозможные театральные подсобные помещения: гардероб, гримерки, реквизиторская, костюмерная. В костюмерную я заглянул.

Костюмов было много. Разных. От новогодних смешных до карнавальных и серьезных. Из серьезных мне понравился один костюм – мужик, состоящий из многочисленных каменных обломков. Видимо, это была статуя Командора. Каменный гость или что-то в этом роде. Я сначала собрался обрядиться именно в эту самую статую, но потом увидел еще более подходящий костюм. Прямо напротив статуи Командора на вешалке красовалась белая хламида, заляпанная видными кровавыми пятнами. Не знаю, для какого спектакля предназначалась эта простыня, наверное, для японской оперы, но выглядела она мрачно. Я без колебаний ее напялил, затем измазал лицо белым гримом и прокрался к сцене.

Тоска и Паша стояли на краю сцены, из-за кулис мне их было прекрасно видно. На сцене возвышалось неприятное суковатое дерево, похожее на карликовый баобаб. Сначала я было подумал, что это декорация, но потом присмотрелся и обнаружил, что вроде бы дерево выросло здесь само – корни его пробивались через сцену и уходили вглубь. Это было необычно, я не видел раньше таких деревьев.

– Зал! – восхищалась Тоска. – Какой огромный зал! Даже больше, чем в нашем театре! Умели раньше строить. Хочу посмотреть, какая здесь акустика…

Тоска подбоченилась, набрала воздуха и выдала длинную ноту.

– А-а–а-а…

Конечно, в этом пении не было той мощи, что демонстрировала Тоска на Чертовом Омуте, но все равно было громко. У меня даже ухо слегка заложило, и я подумал, что, пожалуй, в лице Тоски мировое оперное искусство многое потеряло.

Паша принялся ее фотографировать, а Тоска кривлялась, кривлялась, потом взяла и спела что-то уже со словами, кажется, по-итальянски.

Паша восхитился, заорал «браво, браво» и стал хлопать в ладоши. Момент был более чем подходящий. Я отдернул занавес и выдвинулся из-за кулис.

Вообще, приличные люди в таких обстоятельствах должны падать в обморок или с ними должен разрыв сердца случаться. Но эти типы совершенно не обращали внимания, будто меня и не было вовсе. Паша вдохновился вокальным талантом Тоски и принялся распевать какую-то песню в стиле рэп. С соответствующими телодвижениями. Я пришел от этого в ярость, поскольку рэп и все эти ужимки я искренне ненавижу. Тогда я вылез из-за кулис уже окончательно. И заклекотал горлом.

Паша повернулся в мою сторону. И остекленел. Видимо, я на самом деле выглядел страшно: дружелюбности во мне было маловато. Совсем почти не было дружелюбности.

– А-а–а! – заорал Паша.

Не так, конечно, громко, как Тоска, но все равно. Тоска замолчала и посмотрела на него с удивлением.

– Ты чего? – спросила она.

– Там! – заорал Паша и невоспитанно показал на меня пальцем. – Там мертвец!

– Какой мертвец? – Тоска сощурилась на меня. – Какой еще мертвец?

– Самый настоящий! В простынях! С кровью!

Я подумал, что неплохо было бы напугать их еще сильнее. Как самые настоящие мертвецы, я вытянул перед собой руки и заклекотал горлом еще сильнее. А потом прыгнул вперед и каркнул:

– Крови!!!

– А-а–а! – Паша шагнул назад.

Шагнул назад, прямо к оркестровой яме, потерял равновесие, замахал руками и обрушился вниз. Послышался громкий струнный звук.

Бам-м–м…

Тоска посмотрела в яму, потом на меня.

– Привет, Куропяткин, – сказала она. – Так и знала, что ты притащишься. Зачем человека напугал? Он, может, ноги переломал?

В подтверждение этой версии из оркестровой ямы послышался стон. Я заглянул туда и обнаружил, что Паша лежит в большущем, как дредноут, черном рояле.

Это было очень красиво, я еще никогда не видел, чтобы народец лежал так в роялях. Лежать в рояле было по-благородному, я бы сам полежал…

– Ты жив? – спросила Тоска.

– Кто это? – просипел снизу фотограф. – Кто этот мертвец?

– Держатель Южного Сегмента Мирового Яйца и Высший Прозектор Сущего Феликс Аполлинариевич Куропяткин, – отрекомендовался я. – А вы кем, сударь, будете?

– Павел Иванович Воблин, – представился Паша. – Мещанин… тьфу ты, в школе я учусь. Рад сделать знакомство. Хотя обстоятельства несколько не располагают…

– Вылезай, Пашка, – позвала Тоска. – В роялях водятся рояльные мыши. Весьма свирепая разновидность, вызывают бруцеллез[9].

– Что такое бруцеллез? – испугался Паша.

– Не время разбираться, вылезай.

Но самостоятельно Пашка вылезти не смог – застрял в струнах. Пришлось спуститься по лесенке и прийти на помощь этому придурочному фотографу. Я достал из рюкзака кусачки, покусал струны, позвал Тоску, и с помощью оной Воблин был извлечен.

– Странно, – сказал Паша, отряхнув с себя рояльный прах. – Тут такое дело… Я, пока лежал в рояле, одну штуку увидел. Смотрите.

Паша указал вверх.

Мы задрали головы. На потолке были нарисованы глаза. По кругу купола сплошная дружба народов с виноградом и планерами, а прямо посредине глаза. Красные такие. А из правого слеза кровавая капает.

– Мерзкое дело, – сказал я.

– Почему? – спросила Тоска.

– С какого фига там глаза? Это очень нехорошее предзнаменование, я в этом разбираюсь. Просто так такие глаза не рисуют. Пойдемте лучше отсюда.

Паша задрал свой фотик и снял глаза.

– «Город Мертвых», – сказал он. – Страшно…

– Выбираемся…

Но выбраться из ямы просто так у нас не получилось.

Лесенки не оказалось.

Пока мы выручали из рояля этого фотографического дурачка, кто-то спер лесенку.

– Что это значит? – задергался Паша. – Что это значит?!

– Это значит, мы тут не одни, – сказал я. – Все, как всегда…

– А кто это может быть? – Паша нервно озирался. – Кто может украсть лесенку?

Я сел на крутящийся рояльный стульчик и принялся размышлять вслух:

– Это может быть гигантский скарабей, он же жук-навозник. Или маньяк, хотя это довольно заурядно. Или дух этого места, этакий призрак клуба. Или дух самого Паровозова. Или дух болот, на которых построен этот клуб. Или морозная жуть. Вы знаете, что такое морозная жуть? Это когда вода, заключенная в человеческих клетках, начинает замерзать и взрываться…

– Он хочет нашей смерти? – глупо спросил Паша. – Этот призрак клуба?

– Не, – успокоил я. – Не сразу. Если бы хотел, то уже бы прибил нас. Ему просто скучно. Хочется поиграть…

Я попробовал подпрыгнуть и подтянуться, однако не получилось.

И с рояля тоже не получилось, рояль оказался слишком скользким. Не обиженный ростом Паша тоже прыгал, но так и не выпрыгнул. Я попытался вылезти из ямы по контрабасу, но у меня снова ничего не вышло.

– Мы что, тут все-таки застряли? – тупо спросила Тоска, после того как я в очередной раз свалился с контрабаса.

– На какое-то время, – согласился я.

– Это похоже на могилу, – брякнула Тоска. – Мне тут не нравится.

Паша вздрогнул.

– На какую еще могилу? – спросил он. – Вы что?

– На братскую, – принялся объяснять я. – Понимаешь, когда приходят трудные времена, то всех хоронят в одной могиле…

– Что будем делать? – перебила меня Тоска.

Вечный вопрос.

– Думать, – сказал я. – Прежде всего надо хорошенько подумать. В таких случаях нельзя впадать в панику.

Я потянулся, зевнул, взял какую-то балалайку и залез в рояль. И убедился – в рояле думалось необыкновенно хорошо. Особенно если лежать и бряцать на балалайке. Но сейчас почему-то в голову мне ничего не приходило. И спать хотелось. Тоска ведь так и не дала мне выспаться.

Я лежал и лежал в рояле, перебирал балалаечные струны, а эта парочка вовсю ругалась. Паша обвинял Тоску в том, что она затащила его в этот дебильный клуб, в котором так явственно попахивает чертовщиной, а Тоска говорила, что Паша сам из жадности поперся, так что нечего ее винить. Паша же кричал, что он совсем не думал, что тут какой-то дурацкий придурок (это он про меня) в белой простыне бегает. Из-за которого мы сейчас сидим в траншее со старой рухлядью, и еще глаза какие-то смотрят. Красные.

– Глаза, между прочим, исчезли, – сказал я.

Они разом замолчали и уставились на потолок.

– Они же на месте! – Паша укоризненно посмотрел на меня.

Я ударил по балалаечным струнам и дурацки расхохотался.

– Хватит шутить. – Тоска посмотрела на меня со злобой. – Мы и так тут все запуганы! Лучше ты подумай о том, как нам выбраться! Мне здесь совсем не нравится…

– Да он не может ничего придумать! – начал психовать Паша. – Он только болтать может! Он трепло…

– Паша… – Тоска попыталась схватить Пашу за руку, но он отпрыгнул.

– Знаешь, что про него рассказывают? – Паша подошел к моему роялю и поглядел на меня сверху вниз.

– Ну, и что про меня рассказывают? – Мне даже стало интересно, я поднялся на локте, и из рояля снова выскочил громкий басистый звук.

Бум-м–м.

– Знаешь, что про него рассказывают?! – Паша указал на меня пальцем.

– Ну, и что про меня рассказывают?

Паша замолчал, собираясь с духом, потом выдал:

– Однажды он и еще четверо чуваков отправились на остров, на рыбалку. А на остров выбросило сундук. Они стали его открывать, а когда открыли, то из этого сундука вырвался вампир!

Это было уже довольно интересно. Я первый раз в своей жизни слышал слух про себя самого. Я стал знаменит.

Если про тебя начинают сочинять истории, значит, ты знаменит. Значит, ты – народный герой.

– Это был вампир-карлик, – продолжал рассказывать Паша. – Он напрыгнул на всех и стал их терзать. И этот остров превратился в остров крови и смерти! Потому что, когда их нашли через неделю, на этом острове никого не было, кроме вот этого типа! Он их всех прикончил! Там даже вампира не нашли. Почему? Потому что он сам стал вампиром! Он и сейчас вампир!

Я захихикал и сказал:

– Знаешь, Тоска, вампиры – ужасные типы. Такие зануды, что свет просто не видел. И фантазии у них такие – башку просто себе отхохочешь. Если вампир, к примеру, на рояле играет, то он будет обязательно спать в рояле, это давно доказано…

– Видишь, он сам подтверждает, что он вампир! – вставил Паша. – Зачем он в этот рояль забрался?

– Какой тупой… – вздохнул я.

– А ты вампир!

И Паша снова указал на меня пальцем. Тогда я взял и треснул его балалайкой. По пальцу. Не пристало, чтобы в народного героя тыкали пальцем всякие гады. К тому же еще по имени Паша.

– Ай-ай–ай! – заверещал Паша. – Он мне палец сломал!

– Не желаете ли выслушать народную неаполитанскую песню про страдания одинокого шарманщика, умирающего от голода на бескрайних просторах Италии? – спросил я.

И задолбал пальцем по струнам и запел:

– Ходи-и–ил-ходи-и–ил я по свету туда-сюда, туда-сюда…

Паша взвизгнул и неумело стукнул меня кулаком.

– Видимо, это надо воспринимать как вызов, – сказал я. – Тоска, он хочет биться? Ты хочешь биться?

– Да, – неуверенно кивнул Паша. – Наверное…

– Предлагаю дуэль на клавесинах, – сказал я. – Это так экстравагантно!

– Тут нет клавесинов, – сказала Тоска. – И вообще, хватит дурью маяться, давайте лучше думайте, как выбираться.

– Надо построить дристолет, – сказал я. – В качестве же движущей силы выступит наш друг Паша…

– Я его сейчас поколочу!

Паша схватил меня за грудки и принялся грубо вытаскивать из рояля.

– Как это подло! – сказал я. – Вытаскивать человека из его рояля…

Но Паша был силен и из рояля меня все-таки вытащил. И мы собрались было немножко подраться, но подраться не получилось. Что-то щелкнуло сверху, сначала справа, потом слева. Я прыгнул на Тоску и повалил ее на пол – мало ли что здесь может свалиться с потолка? Но это был всего лишь занавес с серпом и молотом.

Занавес упал, и стало темно и пыльно.

Глава 4 Призрак хочет жертвы

– Ладно, мои героические друзья, – сказал я. – Надо признать, мы тут действительно не одни.

– Призрак филармонии? – предположила Тоска.

Я не ответил. На моем лице лежало несколько растрепанных позолоченных кистей с бахромы занавеса, они лезли в глаза и в нос, воняли старой пылью и занавесными вредителями, что отнюдь не способствовало продолжению беседы.

– Может, выберемся отсюда? – промычал откуда-то справа Паша. – И свалим подальше…

– Это не призрак филармонии, – ответил я Тоске. – Это призрак дохлого художника Паровозова. Скорее всего, он заключен в его альбоме. Знаете, как это бывает, – Смертельный альбом со смертельными призраками. Послушайте, о други, пока мы тут тухнем, я поведаю вам одну жесточайшую историю, которую я выяснил, пока ехал сюда на такси. Так вот. За этим альбомом гонялись пять человек, все они бесследно пропали. Каждый отправлялся в этот Дом культуры, но никто не вернулся. Значит, они где-то здесь. В подвале, наверное, в бетон закатаны. Пятый охотник за альбомом вел дневник, вернее, не дневник, а в записной книжке все записывал и перед тем, как исчезнуть, отправил ее своей подружке. Эту записную книжку даже к публикации запретили, в Интернете только последняя страница лежит – чтобы никто не мог узнать, где этот Дом культуры…

– И что там было написано? – спросил Паша. – На этой последней странице?

– На самой последней странице было написано: «…сбереги нас от зла, сбереги, никогда не касайся этого, никогда не смотри…».

– Ясно, – сказал Паша. – Я уже устал от этих сказок. Сейчас достану мобильник и позвоню друзьям…

– Бесполезно, – сказал я. – Я пробовал. Сети нет. Тут же все умерло. Так что спрячь свою трубу до лучших дней.

– Мы думаем отсюда выбираться? – спросила Тоска.

– Это вопрос чрезвычайно интересный… – начал я.

На занавес что-то упало.

– Что это? – зашипела сбоку Тоска.

– Тихо! – громко зашептал я. – Тишина.

По накрывшему оркестровую яму занавесу кто-то шагал. Занавес прогибался под этими шагами, но не сильно, шагавший весил не очень много. Я принялся доставать из рюкзака свой томагавк и чуть не вывихнул себе плечо. Шаги прошли надо мной, потом над Тоской.

– Он остановился рядом! – в ужасе зашептал Паша. – Он стоит совсем рядом, я слышу, как от него пахнет…

– Чем? – спросила Тоска.

– Он… оно, кажется, нюхает! – продолжал Паша. – Оно вынюхивает!

Паша замолчал, и снова стало тихо. Я слышал, как стучит сердце и бежит кровь, как она бьется мне в виски. И мне тоже было страшно. Потому что мне показалось, что я тоже слышу запах. Непонятный, я так и не мог определить, что именно это за запах. Но то, что запах нехороший, я понял сразу.

Вообще, запах – один из основных признаков того, что происходит что-то неладное. Любое появление дурного постороннего запаха в тех местах, где его быть не может, должно вас насторожить. Потому что зло пахнет скверно.

– Он меня щупает, – захныкал Паша. – Он трогает меня!

Я не удержался и сказал:

– Не дергайся, Паша, наверное, ты ему просто нравишься. Он сейчас тебя пощупает немножко и успокоится.

– Сам не дергайся! – крикнул Паша. – Баран…

И дернулся. Послышался звук падающих музыкальных инструментов, бубен покатился, звякнули тарелки, и еще какой-то свист послышался. Негромкий, но тем не менее весьма отчетливый. Потом свист стих, и напряжение на занавесе исчезло.

– Он меня отпустил! – крикнул Паша. – Он куда-то подевался…

– Так всегда бывает, Паша, – успокоил его я. – Сначала нюхает, потом цапает, а потом бац – и смылся в кусты. У тебя, Паша, кстати, брат есть?

– Ну, есть… – попался Паша.

– Тогда тебе нечего волноваться, он вступится за твою честь.

Тоска обидно захохотала, а Паша рассвирепел и попытался меня достать через занавес. Но не получилось.

– Обычно любой призрак хочет лишь одного, – сказал я и принялся повторно пытаться вытащить из-за спины топорик. – И Паровозов, как типичный призрак, тоже хочет лишь одного…

– С чего ты взял, что это Паровозов? – спросила Тоска.

– А кто еще? Вряд ли здесь будет призрак Петрова-Водкина[10]. Тут Паровозов. И этот Паровозов хочет…

– Чего? – спросили Тоска и Паша вместе.

– Жертвы, – сказал я. – Обычно призраки мечтают только об одном – о жертве. Достаточно одной жертвы, и он уймется…

– И кто может стать жертвой? – Паша заворочался.

– Я не могу стать, – сказал я. – У меня на плече защитная татуировка, призрак меня не возьмет. Мне ее один индеец сделал, он приезжал на фестиваль народных культур, мы с ним вместе томагавк метали. Тоска знает.

Про томагавк было правдой, про защитную татуировку нет. Кстати, томагавк стоил мне почти целого бивня мамонта, а бивень мамонта я, в свою очередь, выменял на настоящую поддельную саблю с Куликовского поля. А иначе нельзя – если тебе делают столь ценный подарок, нужно ответить чем-то достойным. Вот я и подарил индейцу бивень.

– А я… – начала Тоска.

– А ей я уже давно талисман подарил, – сказал я. – Ее тоже не возьмет. Вот такие дела. Кстати, Паша Воблин, ты знаешь, как призраки выбирают себе жертву?

– Как? – Голос у Паши дрогнул.

– Они ее нюхают. Если ты лег спать и вдруг слышишь, что рядом кто-то потихонечку втягивает воздух, знай, это призрак тебя вынюхивает.

– Уберите этот чертов занавес! – забился Паша.

– Куропяткин! – крикнула Тоска. – Прекрати немедленно! Нам тут еще истерик не хватало!

Я лежа пожал плечами, сбросил все-таки рюкзак, нащупал наконец рукоятку томагавка и вытащил его. Лезвие было достаточно острым, и я в два приема прорезал занавес. Выбрался наружу.

Быстро огляделся. Никого вокруг. Но вмятины на плюше занавеса остались. Сам занавес был большой, он накрыл и сцену, и оркестровую яму, и почти половину зрительного зала. В воздухе кружилась пыль так густо, что можно было рукой рассечь. Или томагавк повесить. Треугольные солнечные лучи пробивались откуда-то сверху, и я подумал, что интересно было бы взглянуть, как устроена тут система светопередачи. Наверняка сделана весьма талантливым инженером. Как и все здесь.

– Эй, Куропяткин, – зашевелилась под занавесом Тоска, – может, все-таки ты собираешься нас отсюда вытащить? А то я в пыли задохнусь…

– Собираюсь, – сказал я. – Если вы не будете вопить, орать и паниковать.

После чего я определил, где под занавесом находится рояль, забрался на него и вырубил в плюше квадрат метр на метр. И из этого квадрата вылезли Тоска и Паша. Тоска протянула мне рюкзак.

– Этот придурок все специально подстроил. – Паша сразу на меня наехал. – Он отцепил занавес, чтобы он на нас свалился! А теперь спасителем хочет выглядеть! Он тут все подстроил! Это ловушка!

– Кто на кого свалился? – Я стал привязывать к рукоятке томагавка шнур. – Ты уточняй…

– Не удивлюсь, если он сюда еще своих приятелей притащил! – орал Паша.

– Тех, что я на острове загрыз? – усмехнулся я.

Тогда этот тип навел на меня свой фотик и цыкнул прямо в лицо фотовспышкой.

Тогда я взял и швырнул томагавк. Паша ойкнул и присел, томагавк просвистел в воздухе и воткнулся в дерево. Попал, как всегда. Лезвие глубоко врубилось в стол, дерево оказалось не бутафорским, настоящим. Я перехватился за веревку и легко вскарабкался на сцену. Вытащил Тоску и Пашу. Хотя Пашу, конечно, следовало оставить.

– Мы с тобой еще разберемся. – Паша кивнул в сторону томагавка. – Ты у меня еще заработаешь. Мой брат, кстати, боксер, первый взрослый разряд. И он не обо мне позаботится, он о тебе позаботится. А пока… пока вы как хотите, а я потихоньку отваливаю…

И Паша направился к выходу из зрительного зала.

– Паша, лучше не надо… – Тоска попробовала схватить Пашу за рукав. – Давай лучше вместе…

– А пускай идет, – сказал я. – Ты его не держи. Ты, Тоска, фильмы ужасов любишь? Любишь, я же знаю. Самая главная ошибка всех героев фильмов ужасов состоит в том, что они расходятся. Одна негритянка идет купаться, другой чувак отправляется свет включать, а какой-нибудь долговязый тип с удивительными часами слышит странный стук… И их чикают поодиночке. Пусть идет, я его родителям на Новый год открытку пришлю…

Паша остановился. Я подошел к карликовому баобабу, в котором завяз мой томагавк, дернул. Топорик сидел крепко, просто так и не выдернешь. Я даже ногой уперся. Дернул. Топорик со стоном вышел из древесины. По стволу потекла вязкая красная жидкость.

– Кровь… – прошептал Паша. – Из дерева кровь течет…

– Действительно, кровь? – спросила Тоска.

– Не знаю… – сказал я. – Надо попробовать…

И я протянул палец, чтобы попробовать. Нет, на самом деле я совершенно не собирался лизать эту дрянь, к тому же, судя по цвету и вязкости, она совсем не была кровью. Кровь так не течет. Из дерева сочилось что-то вроде вываренного кленового сока.

– Не надо, – попросила Тоска. – Лучше не трогай…

Я пожал плечами, вытер лезвие о занавес и направился к выходу из зала. Тоска и Паша двинулись за мной. Молча.

Мы вышли в вестибюль со страшными картинами. Здесь было темно, по полу тянулись бледные полоски пробивающегося из-за портьер света, что придавало Дому культуры еще больше загадочности.

– Вот, – указал я томагавком, – вторая лестница. Лестница ведет на галерею. По идее, где-то там и жил Паровозов. Наверное…

Я подошел к лестнице и стал подниматься по ступенькам. Ступеньки хрипло скрипели, даже не скрипели, а как-то завывали. Томагавк я держал на плече, на всякий случай. Тоска и Паша не отставали.

Галерея оказалась в гораздо худшем состоянии, чем я предполагал. В полу красовались здоровенные дырки, в некоторых местах не хватало одной, а то и двух досок. Приходилось прыгать. Тоска прыгала легко, она находилась в прекрасной спортивной форме, молодец. Этот долговязый Паша тоже спокойно справлялся с затруднениями – он просто перешагивал дыры. Я тоже сначала попрыгал, но мне это быстро надоело, я оторвал от стены длинную доску и клал ее перед собой, а потом переходил по ней дырки в полу.

Вообще, мне казалось несколько странным, что галерея так сильно повреждена. С какой это радости пол был раздолбан?

И как только я начал думать об этом, я понял, что здесь что-то не так. И когда Паша ступил на большой сохранившийся фрагмент пола, я крикнул:

– Стой!

Паша был самолюбив и на мой окрик никакого внимания не обратил. И провалился. С хрустом и каким-то неприличным звуком.

Впрочем, Паше повезло – он успел раскинуть руки. И застрял в дыре.

– Тонька! – позвал Паша.

Тоска шагнула было к нему, но я рявкнул:

– Стоять!

Тоска замерла.

– Сама провалишься, – сказал я. – Не двигайся, сейчас чего-нибудь придумаю…

Я достал из рюкзака плетеный капроновый шнур и кинул Паше, я всегда ношу веревку на такие мероприятия. На всякий случай.

– Намотай на руку, – велел я Паше.

Он послушно намотал.

– Теперь потихоньку просовывайся в дырку, не спеши – сорвешься, плечо вывихнешь. Это очень больно, поверь мне.

– Как это просовывайся?! – испугался Паша. – Вниз, что ли?

Тоска хихикнула и сказала:

– Просовываться вверх в твоем случае тяжело.

– К тому же наверх нам тебя не вытащить, – сказал я. – Слишком опасно. Мы опустим тебя вниз.

– Я не хочу вниз! – задергался Паша. – Там внизу…

– Там внизу ничего нет, – сказал я. – Прекрати дергаться, а то сорвешься. С четырех метров грохнешься – мозгов не соберешь! Так что нечего трепыхаться! Тоска, держи веревку.

Тоска взялась за веревку. Я сел на пол, уперся ногами в выломанную дощечку и напряг спину.

– Я скажу «три» – и ты выдохнешь, – сказал я. – Раз, два, три.

Паша громко вдохнул, потом выдохнул. Пол хрустнул, и Паша тут же провалился под галерею.

– А! – заорал он откуда-то снизу.

– Трави потихонечку, – велел я Тоске.

Она кивнула, и мы стали Пашу опускать. Он оказался тяжелым типом, хотя по его виду предположить это было сложно. Видимо, в нем было много костей. Я еще кое-как держался, Тоска же кривилась вовсю.

– Что это?! – снизу послышался Пашкин голос. – Кто тут?!

– Пашка, хватит придуриваться, – сказала Тоска. – Это не смешно…

– Тут в углу кто-то есть! – завизжал Пашка. – Он смотрит…

– Я знаю, кто там, – засмеялся я. – Там призрак-убийца без вести пропавшего столяра-станочника!

Тоска тоже засмеялась.

– Это не шутка! – вопил Паша. – Он идет ко мне!

– У тебя дубинки! – напомнил я. – Достань их!

Веревка начала раскачиваться, видимо, Паша задергался.

– Он идет! – снова завопил Паша. – Он близко!

– Посмотри, там у него бензопилы не видно? – спросил я.

– У него глаза! – Паша заверещал. – Глаза!!!

Заверещал страшно, как придавленный лисой заяц. Потом на пол грохнулись дубинки, они глухо стукнули по паркету. Мне стало как-то не по себе, и я крикнул Тоске:

– Тащим вверх!

И я потянул веревку на себя.

Веревка не шла. Паша орал из-под пола, орал жутко, я пытался его выволочь, но бесполезно. Веревка уползала в дыру, срывала кожу с ладоней – я, как идиот, забыл надеть перчатки.

Тоска вскрикнула и разжала руки, с ее ладоней капала кровь. Я понял, что и я через секунду отпущу эту дурацкую веревку, руки жгло нестерпимо. Но я не успел. Веревка неожиданно ослабла, я хлопнулся на пол.

Паша замолчал. Я сел, подтянул шнур. Веревка была оборвана.

– Лопнула? – предположила Тоска.

– Таким шнуром можно машину из грязи выволочь, – сказал я. – К тому же она не лопнула, она обрезана. Или обкушена.

– Как обкушена? – спросила Тоска.

– Зубами. – Я вертел обрывок шнура. – Или ножницами, по-разному может быть…

– Надо спуститься! – Тоска двинулась обратно вдоль по галерее. – Надо его достать…

– Лучше не надо. – Я принялся аккуратно сворачивать шнур в бухту.

– Почему? – удивилась Тоска.

– Потому что… Если Пашу действительно утащили, то тот, кто его утащил, наверняка будет ждать, что мы пойдем его выручать. И встречу нам подготовит. А если твой Паша прикалывается, то мы на эти приколы не поведемся. Все очень просто. Пока он там бултыхается, мы лучше этот альбом дурацкий найдем. Мы за ним сюда пришли в конце концов. А всякие Паши…

Я наклонился и посмотрел в дыру. В дыре было темно. Хотя должно было быть светло. Но свет в этом клубе распределялся весьма причудливым образом. Я плюнул в дыру, ответа не последовало.

– А всякие Паши – это расходный материал, – закончил я.

– Как это расходный материал? Мне его еще сдавать родителям! А ты тут плюешься и веревки сворачиваешь!

– Паша что, твой брат?

– При чем здесь брат…

– Ну, тем более. А веревка нам еще пригодится. Может, повесить кого придется или со второго этажа прыгать…

– А если его это, – Тоска провела ладонью по шею, – если его там того? А мы тут сидим…

– Если его того, мы ему уже тем более не поможем. Потом заберем останки…

– Какие останки? – испугалась Тоска.

– Ну, если там действительно бензопила, то окровавленная. Я же говорил – пошлю открытку его родителям…

Тоска хмыкнула. Я двинулся дальше. Тоска сказала мне, что я придурок, и пошла за мной.

Галерея привела нас к библиотеке. Ведь в каждом уважающем себя Доме культуры должна быть библиотека. Книг, правда, тут особо никаких не было, одни журналы «Здоровье» и «Семья и Школа», зато в большом количестве.

– Там. – Я указал пальцем через читальный зал. – Там квартира Паровозова.

– Почему там?

– Потому что библиотека в Доме культуры – самое тихое место. Если где и устраивать квартиру, то только там. В тишине. Художники любят тишину, они такие неженки. Так что вперед.

Я подобрал с пола «Семью и Школу» и двинул через библиотеку, по пути зачитывая статью про преимущества стоячего обучения. Оказалось, что учиться надо стоя. В том смысле, что информация гораздо лучше усваивается, если ты стоишь. В Японии уже целые стоячие школы организованы, и все ученики показывают прекрасные результаты как в разных предметах, так и в традиционном японском искусстве владения бамбуковым мечом.

– А есть искусство владения томагавком? – спросила Тоска.

– Конечно, – ответил я. – Сейчас я тебе покажу. Вон видишь дверь?

– Ну?

– Иди, стань к ней.

Тоска подошла к двери.

– У тебя яблока нет? – спросил я.

– Нет, а что?

– Ничего. Придется так. Настоящий индеец может метнуть томагавк на расстоянии волоса от головы добровольца.

– А кто доброволец?

– Ты.

И я размахнулся томагавком.

Глава 5 Легенда об осиновой пуле

Конечно, это была просто шутка. Я не собирался метать в Тоску топор, я же не идиот. К тому же попасть на расстояние волоса невозможно, такие штуки проделывал лишь старина Чингачгук, а он давным-давно помер в своей Оклахоме.

Дверь, к которой прислонилась Тоска, была нужной нам дверью, я срубил петли, и мы вошли внутрь.

Квартира Паровозовых была похожа на музей. Не тот музей, в котором хранятся окаменевшие трилобиты, наконечники стрел древних людей или, к примеру, чучела речных крыс и бобров. А на музей, в котором краеведы-любители собирают старые лапти, утюги и дверные ручки, до которых дотрагивался поэт Бальмонт проездом из города Шуи в город Париж.

Мы стояли в большой прихожей, заваленной пыльными ширмами с японскими журавлями, раструбами от граммофонов, пластмассовыми слониками, горшками и другой ерундой, которую так охотно собирают пожилые домохозяйки.

В углу маленький сверлильный станок. На стене на штыре настоящий немецкий автомат времен Второй мировой – вещь дорогая и редкая. Я подошел, дернул, но автомат оказался приваренным к этому самому штырю.

– Оригинально. – Я дернул посильнее, но ничего не получилось, крепко приварили.

Я подумал, что надо будет как-нибудь на досуге наведаться сюда и автомат срезать, но потом заметил, что он не только приварен к штырю, но и ствол у него залит каким-то металлом. А жаль.

– Вот комната Паровозова! – Тоска указала на дверь справа. – Нам туда…

На двери была нарисована картина голландского художника Ван Гога, на которой он изобразил самого себя с отрезанным ухом. Только на этой картине был совсем не Ван Гог, а парень лет двадцати и с ухом. Вернее с ушами. С большими заячьими ушами. Довольно оригинально. А глаза у него были зарисованы черными крестиками, как будто зашиты. Только я заметил еще кое-что.

Между плечом этого ненастоящего Ван Гога и его правым ухом виднелась небольшая осинка с красными листьями.

– Ты никогда не слышала историю про осиновую пулю? – спросил я и достал из рюкзака жестяную коробочку с тормозком.

Тоска рассмеялась.

– Что? – спросил я, устраивая коробочку на журнальном столике.

– Это у тебя что? – Тоска указала на коробочку.

– Тормозок, – пояснил я. – В смысле, небольшой перекус.

– Да, – протянула Тоска. – Раньше ты безо всякого перекуса…

– Чем старше становишься, тем больше ценишь радости жизни, – сказал я. – Яйца всмятку, удобное кресло, теплые носки из собачьей шерсти…

– Куропяткин, тебе же всего…

– Возраст тут абсолютно ни при чем, – оборвал я. – А в жизни надо находить приятные стороны. Везде. Даже здесь.

– Как ты можешь что-то есть?! – возмутилась Тоска.

– Садись. – Я придвинул стульчик. – Перекуси. Война войной, обед обедом.

Тоска поморщилась.

– Ты не понимаешь. – Я открыл коробочку. – Настоящий боец заботится в первую очередь о своем желудке. Только хорошо перекусив, можно охотиться за вампирами, оборотнями и альбомами-убийцами. Я это понял совсем недавно. Знаешь, Тоска, я ведь почти профессиональный повар, меня обучил один старый китаец еще в первом классе, но я никогда этого не ценил…

– Ты хотел что-то про осиновую пулю рассказать, – напомнила Тоска.

– Ах да. Это изумительная история…

Я достал из коробочки два внушительных бутерброда с курятиной, достал маринованные огурчики, пузырек с соусом ткемали, который я сам сделал, по своему рецепту, достал блинчики с медом. Собрался откушать, как всякий нормальный джентльмен.

– Будешь? – предложил я Тоске.

Так и знал, что Тоска не удержится. Она впилась в бутер, как голодный бультерьер, аж за ушами треснуло. Но щелкнуть кнопкой диктофона не забыла, она записывала все мои рассказы.

– Так вот, баллада про осиновую пулю, – стал рассказывать я. – В одном небольшом городке жили три брата. А отец у них был охотником, белку бил, бобра бил, по морде кому, если надо, бил… А матери у них вообще не было. И вот однажды отец пошел в лес по грибы, ну, и на охоту тоже. И не вернулся. Его искали-искали, но так и не смогли найти, решили, что в болоте утонул. А через год один охотник сказал, что видел отца в лесу. Что будто он шел, никого не замечая, по лесной тропинке. Тогда старший брат собрался и отправился в лес искать отца. И тоже пропал. И его тоже искали, но уже меньше. Все чего-то боялись, говорили, что в лесу поселилось какое-то чудище. Через год все повторилось. В лес теперь отправился средний брат. Конечно, он тоже не вернулся. Но в этот раз нашли его ружье. Оно было согнуто, руками так не согнуть. Последний брат хотел в лес пойти, но заболел. И через год он тоже не пошел, а пошел только через два года…

В глубине Дома культуры снова что-то свалилось. Тоска поежилась.

– Так вот, – продолжил я. – Третий брат отправился в лес. Шел-шел, целый день никого не встретил. Лег спать. И стали ему какие-то сны сниться, будто он не в лесу лежит, а на лугу. И через него ползут муравьи. Ползут, ползут, и каждый оставляет на нем песчинку. А муравьев так много, просто миллионы какие-то, и на нем постепенно растет гора этого самого песка. Гора все больше и больше, уже трудно дышать, а муравьи ползут и ползут. Он стал задыхаться и проснулся. Глядит по сторонам, а вокруг уже утро. И рядом сидит его отец. Молча сидит, только смотрит. А потом встает и уходит в лес. Ну, третий брат вскочил на ноги, глядь, а отца и нет. И тропинки нет, хотя вчера он точно возле тропинки ложился.

Ну, третий брат пожал плечами, не испугался, думает, по солнцу сориентируюсь, глядь в небо, а солнца-то и не видно. Нет солнца, облака низкие клубятся. И других примет тоже нет, по которым можно выбраться. Ну, он не расстроился, потопаю, думает, а там видно будет. И потопал. Идет-идет, а лес никак не меняется, все такой же. Долго брел, а потом бах, на тропинку выскочил. Даже не на тропинку, а на какую-то звериную тропу – сколько этот чувак на эту тропинку ни смотрел, каких-то следов найти не мог. Людских следов в смысле. Одни звериные. Ну, он подумал-подумал и решил все-таки по этой тропе двинуть, звериные тропы – они всегда к воде идут, а ему пить сильно хотелось. Вот он и двинул. Идет, стучит палкой по деревьям, это чтобы, значит, встречных животных отпугнуть.

Потом глядит – возле тропы на пеньке сидит старушка. Так, обычная старушка, ничего вроде особенного. Сидит себе, а рядом корзина стоит с земляникой. Причем земляника такая крупная, такая сочная, так пахнет здорово, что этому третьему брату жутко захотелось ее попробовать. «Дай, – говорит, – бабушка, мне землянички».

А старуха ему и отвечает: «Нельзя тебе, сынок, этой землянички, не та эта земляничка, которую есть можно. Ты посторожи ее немножко, а я отойду, мне на озеро надо сходить».

И старуха ушла. А парень остался сторожить. Сторожил-сторожил, не выдержал – потянулся к землянике, хотел попробовать, да не стал все-таки. То ли голос ему внутренний подсказал, то ли еще что, но он как будто услышал: «Не бери эту землянику, не бери!» Перетерпел парень, ягод не тронул. Тут и старуха эта, откуда ни возьмись, появилась. Говорит: «Молодец, что не взял землянику. Твой отец взял. И братья взяли».

Старуха расхохоталась, и этот чувак увидел, что все зубы у нее очень белые и очень молодые.

«Они взяли мою землянику, – сказала старуха, – и у них пропала память. Они ничего не помнят: ни себя, ни дороги домой. Поэтому будут они вечно ходить по лесу, и никто не сможет им помочь. А тебе за то, что ты не взял чужого, я подарок сделаю». И дает ему патрон для ружья. Только патрон этот не простой, а патрон с осиновой пулей.

«Если тебя когда-нибудь кто-нибудь очень сильно обидит, – старуха парню говорит, – ты потихоньку выстрели в него этим патроном. А теперь уходи, а то скоро по этой тропке пойдут». «Кто пойдет?» – удивился чувак. «Пойдут, знаю, – уверенно ответила старуха, – а кто пойдет, тебе лучше не видеть. Шагай справа от тропинки, скоро дома будешь».

Чувак глядит, а у бабки этой из-под юбки копыто выглядывает. Ну, тогда он все и понял. Взял парень этот патрон и пошел. Шел-шел, вышел в конце концов к своей деревне. И стал жить…

– А что же с братьями стало? – перебила меня Тоска. – Так и не вернулись?

– Не, – сказал я. – Пропали совсем. Лес – странная штука, ну, да ты ведь знаешь… Хотя потом, один раз, уже несколько лет прошло, третий брат их увидел. Ночью. Они стояли возле окна и скребли по стеклу пальцами. Но он их не пустил – понял, что они мертвые были. А сам он очень долго прожил. А потом сосед у него улей украл. Этот чувак разозлился очень, просто рассвирепел. Схватил патрон с осиновой пулей, зарядил ружье, подкараулил соседа и нажал на курок. Выстрела не последовало. То ли порох отсырел, то ли капсюль, то ли еще что. Но выстрела не было. Этот чувак в ярости разломал ружье и убежал, а на следующий день укравший улей сосед свалился в колодец и утонул. А потом и сам третий брат исчез. Не прошло и месяца, как он пошел в лес на охоту и больше никогда не возвращался.

Тоска выключила диктофон.

– А почему осиновая пуля? – спросила она. – При чем тут осина?

– Фольклор надо изучать, – сказал я. – Кругозор развивать, это полезно. Видишь ли, Тоска, у многих народов осина – дурное, черное дерево. Ничего из осины нельзя делать: ни дом рубить, ни печь топить. А если на кого-то хотели порчу навести, ему подмешивали толченую осиновую кору-пищу. Так что почему осиновая пуля, это понятно.

– Грустная история, – вздохнула Тоска.

– Нормальная, – сказал я. – К тому же все могло быть гораздо хуже, гораздо грустнее. Жизнь вообще печальна.

После чего я закончил со своим бутербродом, вытер руки о салфетку, а салфетку нагло бросил на пол.

– Чистота тут ни к чему, – сказал я. – Да и вообще, нам пора. Обед закончен, пора взять развитие событий в свои руки.

Мы стояли перед дверью комнаты, в которой когда-то жил и работал художник Паровозов.

– Ну? – спросила Тоска. – Будем заходить? Или в балду перекинемся…

– Будем.

Я шагнул к двери с ушастым художником Паровозовым, толкнул. Дверь была заперта. Тогда я вытащил из угла кресло. Старомодное такое кресло, тяжелое, с большими завитушками.

– Отдохнуть собрался? – спросила Тоска.

– Не…

Я поднял кресло, размахнулся и жахнул им по двери. Дверь раскололась. Я зажег фонарь и вошел в комнату Паровозова.

Тут было темно и пахло красками. Но не свежими, а давнишними. И шкурой какой-то еще пахло, причем так сильно, что мне сразу захотелось чихнуть. Я посветил фонариком, нашел шторы, отдернул.

Комната Паровозова была пуста. Ни картин, ни какой-то мебели. Несколько колченогих табуреток – и все. На стене огромная, от пола до потолка, карта мира.

– И где же альбом? – разочарованно спросила Тоска.

– Нету, – сказал я. – Нет альбома, утащил кто-то. До нас кто-то тут уже поработал. Я тебя сразу предупреждал, что мы ничего не найдем, такие вещицы долго не залеживаются на белом месте.

– Блин! – Тоска в ярости пнула стену. – Блин!

– Не переживай, – сказал я. – Повезло кому-то другому, на наш век еще хватит, первый блин всегда комом, еще двадцать пять пословиц и поговорок на тему, что не фиг расстраиваться…

Тоска пнула стену еще раз и успокоилась.

– Пойдем за Пашкой, – сказала она. – Надо его все-таки разыскать…

– Я бы его бросил, но из уважения к тебе я им займусь. Только сейчас вот картину сниму, тьфу ты, эту, карту. Таких карт сейчас не найдешь, только по Интернету можно заказать, а там она почти две тысячи стоит.

Я подошел к стене и стал снимать карту. Карта была хорошо закреплена, снималась плохо. Я разозлился, дернул, карта разорвалась по Латинской Америке. Под картой неровными черными буквами было написано: «УХОДИТЕ»

– Вот те на. – Я ободрал остатки бумаги. – Вот тебе и послание…

– Может, это здесь раньше было?

– Ага. – Я потрогал пальцем буквы. – Как Дом культуры построили, так сразу на всех стенах и начали писать! Нет, старушка, это сделано недавно. Может быть, даже сегодня…

Я продемонстрировал черный палец.

– Смотри, краска совсем свежая. Что ж, последуем совету и уйдем.

И, подхватив Тоску под локоть, я потащил ее в библиотеку. Там усадил на табуретку, сунул в руки «Здоровье», статью про лечение грибом чагой, и сказал:

– Погоди-ка! Посиди тут немножко, я кое-что забыл. Сейчас сбегаю…

Я вернулся в квартиру. Дверь в комнату Паровозова была заперта, и никаких следов недавнего взлома на ней не было. Кресло снова стояло в углу. Я прекрасно помнил, что не запирал дверь. Но на всякий случай пнул ее ногой. Действительно, закрыта.

Я прислушился. Там, за дверью, что-то двигалось. Шуршала бумага, скрипели половицы. Иногда посвистывало.

– Эй! – Тоска позвала меня из библиотеки. – Долго еще ты там торчать собираешься?

– Три минуты! – Я стащил с плеча рюкзак. – Три минуты, Тоска!

За три минуты я успел. Я успел сделать то, что надо было сделать.

– Я иду к тебе, мне надоело читать «Здоровье»! – крикнула Тоска.

– Не надо! – Я поднялся с пола и побежал в библиотеку.

Тоска читала уже другой номер журнала, про лечение всего с помощью японских морских моллюсков.

– Тебя как за смертью посылать, – сказала она.

– Плохая поговорка, – поморщился я. – Пойдем отсюда, у нас мало времени…

– Мало времени? – переспросила Тоска. – Да у нас целый вагон времени, и даже два вагона!

– Нет. – Я посмотрел на часы. – Не так уж много. Часа полтора, может быть, два. Так что пошли.

– Куда пошли?

– Держись меня, старушка, и все будет чики-пыки.

На этот раз я выбрал другой путь. Мы не стали возвращаться по галерее, я отыскал верхний вход в зрительный зал, и через пятнадцать минут мы снова были на центральной лестнице с дурацкими фигурами рабочих и колхозников.

– Тоска, – шепотом позвал я.

– Ну, что?

– Ты ничего не замечаешь?

– Нет. Пахнет вроде бы чем-то горелым, на яичницу с помидорами похоже…

– Ты на статуи лучше посмотри.

Я показал пальцем.

Тоска смотрела почти минуту, потом сказала:

– Ну и что?

– Кузнеца видишь? – Я ткнул пальцем в статую.

– Ну, вижу…

– В прошлый раз никакого кузнеца здесь не было.

Глава 6 Стеклянная рука

Мы стояли на лестнице и смотрели на статую кузнеца. Кузнец был обряжен в какую-то кузнецкую робу, в кузнецкие очки, нес на плече кузнецкий молот или кувалду, я в этом инструментарии не очень хорошо разбираюсь.

– Ну, кузнец появился. – Тоска принялась оглядываться. – Ну и что? Ты что, хочешь сказать, что он сам сюда пришел? Типа живая статуя-убийца? Или ты думаешь, что они все туда-сюда шастают?

Я усмехнулся.

– Чего усмехаешься?

– Ты, Тоска, собираешься открывать агентство по охоте на ведьм, а ничего не видишь. Я, например, сразу заметил. Вглядись получше. Глазом профессионала.

Тоска снова принялась глядеть на кузнеца.

– Не вижу.

– Ты на руку его посмотри, – сказал я. – На руку.

Тоска поглядела еще.

– И чего с этой рукой? Волосатая, что ли?

– Волосатая рука у твоего братика, – сказал я. – Я слышал, он на конкурсе выживания первое место занял. А все потому, что ваш дядя – руководитель спортивного департамента. Но сейчас я про другую руку. Ты посмотри на левую руку кузнеца, на запястье.

Тоска сощурилась и вздрогнула.

– Это что? – шепотом спросила она. – Это же…

– Часы, построенные из бомбардировщика, – сказал я. – Вот так-то…

У Тоски отвисла челюсть.

– Это что, Паша? – спросила она. – Это Паша?

– Трудно сказать. Но если в этом доме был еще один чувак с часами, сделанными из хвостового оперения немецкого бомбардировщика…

– Он что, живой? – У Тоски нервно задергался нос.

– Сейчас проверим. Ты стой здесь, а я пойду посмотрю. Не шевелись только.

Я достал томагавк.

Кузнец стоял на второй ступени, долго добираться до него не пришлось. Вообще, кузнец мало отличался от других статуй, такой же черный и блестящий. С кувалдой. Но кое-что меня в нем сразу насторожило: черная краска на правой руке облезла, и я заметил, как потрескалось вещество, из которого отлита статуя.

Я постучал топориком кузнецу по голове. Звук был пустой и звонкий.

– Ну?! – испуганно спросила Тоска. – Ну что?

– В старые времена в Древнем Риме использовали такой способ изготовления статуй. Брали пленника-варвара, дохлого обычно, чтобы не рыпался, заливали его с головой расплавленным стеклом, потом остужали. Затем сверлили дырочку, а в дырочку заливали соляную кислоту. Кислота растворяла труп, и через некоторое время эту жижу сливали. А в стеклянном массиве оставалась идеальная форма. Тогда форму заполняли расплавленной бронзой. И все – статуя готова…

– Сейчас меня вырвет, – сказала Тоска.

– Крепись. Зато Паша будет увековечен. Вот представь, Земля столкнется с кометой, вся биологическая жизнь исчезнет, даже инфузории-туфельки. Потом уже, когда нашу планету заселят разумные осьминоги с Альфы Центавра, совершенно случайно среди руин заброшенного Дома культуры обнаружат мумифицированного Пашу Воблина. Тогда его достанут, выскоблят из стекла и клонируют. А потом его клонами населят всю Землю. И даже девчонки будут похожи на Воблина – чудесный мир…

– Так это все-таки Паша?! – спросила Тоска уже несколько истерически.

– Он, – сказал я. – Паша с Сибсельмаша… Его залили жидким стеклом. Видимо, заживо…

Я оттянул очки кузнеца.

– Моргает, – сказал я. – Видимо, еще жив…

– Жив?! – ойкнула Тоска.

– Жив. Но долго не протянет. Стеклом, сама понимаешь, не в холодном состоянии заливают. Так что у него стопроцентный ожог поверхности тела. И болевой шок, возможно, даже паралич. Только глаза и остались.

– Надо его скорее вытаскивать!

– Поздно. Теперь мы можем лишь облегчить его страдания. Проявить человеколюбие. Не знаю, как ты, а я большой человеколюб, меня в прошлом году даже хотели сделать председателям регионального объединения «Гуманизм и гамбургеры без границ»… – сказал я и, как следует размахнувшись, огрел статую томагавком. Голова кузнеца треснула и рассыпалась на мелкие кусочки.

Тоска закричала и закрыла глаза руками. Так в детских книжках закрывают глаза поросята, испугавшиеся серого волка. Для закрепления эффекта я долбанул кузнеца по руке. Рука отвалилась и хлопнулась об пол. Я нагнулся, поднял конечность и подошел к Тоске.

– На, – я протянул ей руку. – Возьми.

Тоска отвернулась к стене.

– Передашь родителям, они похоронят. Будет хоть куда на могилку прийти, пшенку накрошить, конфетку развернуть. Часы еще тут, хорошие, дорогие.

Часы, кстати, были настоящими. Тот, кто уволок Пашу, снял с него часы и пристроил их на руку этого кузнеца. Зачем-то…

Тоска всхлипнула.

– Странно это от тебя слышать, – сказал я. – Ты такая продвинутая девчонка, а боишься какой-то оторванной руки. Не бойся, Тоска, крови больше нет…

Я снял часы и спрятал их в карман как трофей, трофей мне полагался в качестве небольшого возмещения морального ущерба.

Затем положил ей на плечо оторванную кузнецкую руку.

Тоска вздрогнула уже всем телом, стукнулась лбом о стену, но потом все-таки собралась и взяла руку.

– Что это? – Она посмотрела на руку.

– Рука.

– Она же ненастоящая! Она же стеклянная!

– А тебе все настоящее подавай! – усмехнулся я. – Если руку, так сразу оторванную! Если замуж, так сразу за Гагарина! Что за жлобские повадки, Тоска! Ты же раздумала быть оперной певицей, пора бросить эти замашки!

– Уродец! – крикнула Тоска и треснула меня стеклянной рукой по голове.

Рука была достаточно крепкой и не разбилась. Я не обиделся на Тоску, я бы сам треснул за такие шутки, да только некого было. Поэтому я просто потер вздувшуюся шишку и сказал:

– Смешная ты девчонка, Тоска. Хочешь свою фирму открыть, хочешь за ведьмами охотиться, а наблюдательность не развиваешь. Я тебя обманул по методу Штирлица.

– Как это?

– Самая выдающаяся деталь в твоем Паше – это его бомбардировщицкие часы. Ты запомнила часы, и я на этом сыграл…

– Ты что, полигон тут решил устроить? – разозлилась Тоска. – По отработке своего остроумия?

– Век живи, век учись, старушка. Перенимай, так сказать, опыт.

– Ладно, перенимаю, – кивнула Тоска. – Как будем Пашу искать, клуб-то здоровенный…

– Это не проблема, – ответил я. – Мы его легко найдем.

– Как?

Я достал из рюкзака пластиковую коробочку. В этой коробочке у меня хранился набор всевозможных интересных вещичек.

Кости, выточенные из зуба настоящего динозавра, с их помощью можно было предсказывать погоду, правда, не всегда, а почему-то только по пятницам. Наверное, динозавр помер как раз в пятницу, хотя тогда никаких пятниц не было.

Пуля из чистого серебра, вытащенная из черепа настоящего вампира. Так, во всяком случае, утверждал чувак, который мне ее подарил. Будто бы эту пулю вытащил его дедушка, а вампиром был, кстати, его прадедушка. Пуля особой ценностью не обладала, но с ее помощью почему-то было можно убирать головную боль.

Чешуя. Чешуя была непонятно какого происхождения, то ли с хвоста русалки, то ли с носа дракона, мне уточнять не очень хотелось. Зато от чешуи была прямая польза: в метре от нее все молочные продукты в течение трех часов превращались в настоящий йогурт.

Обломок вечного двигателя. Прибор почти бесполезный, но если на него поставить, к примеру, батарейку, то он начинал издавать тягучий звук, под который было легко и приятно засыпать.

Пригоршня сушеных цветков чертополоха, ну, это понятно для чего – пугать всякую вредоносную активность.

Отдельно в коробочке лежал небольшой медный конус с привязанной леской. Его-то я и достал.

– Что это? – спросила Тоска.

– Навозомер. Он находит навоз в радиусе километра. Я думаю, что твой друг сейчас устанавливает рекорды по производству навоза…

– А по-настоящему? Что это по-настоящему?

– Ведьмаковский компас, – пояснил я.

– Как?

– Ведьмаковский компас. Его выковали из меди, найденной в сердце метеорита, упавшего тысячу лет назад в пустыне Гоби. А остудили в крови настоящего татаромонгольского шамана. Так что теперь этот конус может определять любого колдуна в радиусе километра.

Я привязал к пальцу веревку и отпустил. Секунду конус висел неподвижно, затем медленно отклонился в сторону.

– Нам туда, – сказал я и отправился вниз по лестнице.

Мы спустились на первый этаж, свернули в узенький коридорчик, в котором, судя по табличкам на дверях, раньше помещались всякие драмкружки и секции хорового пения. Конус упорно отклонялся в сторону, мы шли за ним. Иногда я открывал двери по сторонам, так, ради интереса. Но ничего интересного за этими дверями не обнаруживалось, просто какая-то старая рухлядь.

Потом коридор начал загибаться вправо, видимо, он шел вокруг главного зрительного зала. Продвигаться стало гораздо труднее – потолок в этом месте здорово проседал, так что приходилось шагать согнувшись. Все-таки дом был уже старый и потихоньку разваливался.

Тем лучше.

– Это какая-то пещера, – сказала Тоска. – Ты уверен, что нам идти в ту сторону?

– Конечно. Как раз в пещерах и обитают все чудовища. Читай классику про борьбу с чудовищами, Тоска.

– Какую классику?

– «Беовульфа»[11] хотя бы…

– Я кино смотрела.

– Кино – это… это совсем не то, что нужно. Изучай первоисточники, в них мудрость. И все написано: зло обитает в омутах, пещерах, старых мусорных баках и других малоприятных местах. Как это.

Потолок стал еще ниже. Даже мне, человеку невысокого роста, приходилось идти уже на четвереньках, что мне не очень нравилось. Что это за борец с мировым злом, передвигающийся полуползком?

Но делать было нечего, и мы передвигались.

– Скоро спортзал, – сказал я. – Видимо, нам туда…

– С чего ты решил, что скоро спортзал? – спросила Тоска.

– А ты разве не чувствуешь? Раздевалкой до сих пор пахнет.

Тоска поморщилась.

– Знаешь, Тоска. – Я перешел почти на гусиный шаг. – Ты вот собираешь всякий детский народный фольклор, а я могу тебе рассказать на спор двадцать страшных историй, связанных с раздевалками. И каждая из них будет… Ну все, пришли.

Ведьмовский маятник остановился. Я указал пальцем вперед.

Впереди была дверь.

Двустворчатая дверь, какая всегда бывает в спортзалах. На двери была надпись.

Глава 7 Смер…

На двери было написано «Смер…»

Черными дрожащими буквами.

– Что это означает? – спросила Тоска.

– Ну, может, тут написано «смерч». Или «смерд». Или «смеркается»…

– Там написано «смерть», – сказала Тоска. – Вот и все. Это предупреждение. Предупреждение о том, что входить не стоит.

– Интересно… – сказал я. – Весьма и весьма интересно. Хотя несколько примитивно. Может отпугнуть робкого первоклассника или старушку с задержками в развитии…

– Я бы не стала входить в такие двери. Точно не стала бы.

– А я бы стал. Те двери, в которые не стоит входить, обычно никак не обозначаются. И напротив, подобные надписи на дверях свидетельствуют о том, что кто-то очень не хочет, чтобы мы сюда входили.

– Мне все-таки страшно…

Тоска оглянулась и поежилась.

– Стой тут, – сказал я ей. – Я скоро вернусь. Если что – кричи громко.

Я крутанул томагавк.

– Ты же сам говорил, что в таких ситуациях ни в коем случае нельзя расходиться! – сказала Тоска. – Что по одному почикают…

– Это верно. Молодец, Тоска, быстро учишься. Только вот тут что…

– Что?

– Ты уверена, что не разочаруешься? – Я постучал пальцем по слову «смерть».

– В чем? – Тоска посмотрела на дверь. – В чем я не разочаруюсь? В смерти?

– В охоте на ведьм. Во всем этом нашем мероприятии.

Тоска задумалась. Сняла шапочку и принялась чесать голову.

– Нет, – сказала она через минуту. – Не разочаруюсь.

– Ну, гляди.

Я отошел от угрожающей двери и ударил ногой чуть выше замка.

И, конечно же, замок не выдержал.

Я вошел внутрь.

Так все и оказалось – раньше тут размещался спортзал. Это хорошо было видно по высоким потолкам, болтающимся обрезанным канатам и ободранным баскетбольным щитам, как будто в зале тренировалась сборная США, состоящая преимущественно из негров не последнего размера. И по большим окнам от пола до потолка.

Все пространство от двери до окна и от правой до левой стены было заставлено мольбертами. Штук, наверное, двести мольбертов, а может, и больше. Мольберты стояли друг к другу впритык, даже непонятно, как на них можно было рисовать. На каждом мольберте одна и та же картина – белый мох, белые, чуть с желтоватым отливом осины, синий дрожащий воздух. Вдалеке между соснами размытое красноватое пятно. Ничего особенного. На первый взгляд. Но потом…

Я смотрел в эти осины, смотрел и почему-то не мог оторваться. Голова у меня начала кружиться, картина будто тянула в себя. И в какой-то момент я вдруг даже не почувствовал, я просто понял: сейчас из-за этих осин появится что-то кошмарное…

Тоска положила руку мне на плечо. Я вздрогнул, затем потряс головой, выбрасывая из мозгов обрывки этого наваждения. Паровозов добился того, чего хотел. Картина на самом деле дырявила голову. Детям и беременным женщинам лучше не смотреть.

– Тебе не кажется, что здесь что-то не так? – Тоска оглядывала спортзал. – Что-то не так, только я никак не могу понять, что именно… В этом зале чего-то не хватает.

– Знаю я, чего тут не хватает. Тут не хватает физкультурника. Этакого бодрого-пребодрого физкультурника со свистком. А еще лучше дохлого физкультурника. Чтобы висел на баскетбольном щите, а в волосах у него ласточки свили бы гнездо. Дохлый физкультурник на баскетбольном щите – вот картина, способная излечить раны моего сердца…

– Хватит шутить, – остановила меня Тоска. – Здесь чего-то не хватает на самом деле. Слушай, а почему этой картины так много? Зачем кому-то столько «Осиновых рощ»?

– Знаешь, Тоска, художник Саврасов рисовал «Грачи прилетели» целую кучу раз, не сосчитаешь даже. К нему приходят и говорят: Саврасов, дружбан, не будь медузой, нарисуй «Грачей», а он им – чуваки, да ради бога! Бац-бац – и готово, грачи прилетели. Чувакам – грачи, Саврасову – бабульки. Здесь, мне кажется, то же самое происходит… Примерно. Кто-то усиленно копирует эту легендарную «Осиновую рощу», чтобы потом продать ее за биг бабки. Может, уже и заказы получены.

– Да уж…

– Поэтому я и говорил, что не стоило тебе сюда заглядывать. Разочаруешься…

Я пнул ближайший мольберт, и он грохнулся на пол.

– Вообще-то считалось, что эта картина производит жуткое впечатление. – Тоска разглядывала полотно на соседнем мольберте. – А она не производит. Странное, пожалуй, да. А жуткое – нет. Слухи. Нельзя верить слухам.

– Жуткой была картина в альбоме, – сказал я. – То есть не картина, а набросок. Говорят, что люди хлопались в обморок, когда его видели. А с некоторыми начинали происходить удивительные вещи…

– Знаю, знаю, ты уже тысячу раз рассказывал.

Я пожал плечами.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Давай искать этого придуркоида, он наверняка где-то поблизости.

– Ты думаешь, Паша здесь? – тихонько спросила Тоска.

– Больше негде. Без сомнения, это логово, без сомнения, я чувствую. А потом, у меня есть одна особенность организма: когда поблизости находится тип с именем Паша, пупырышки начинают по коже идти. И сейчас это такие пупырышки, что за ними может спрятаться божья коровка средних размеров. Так что надо хорошенько здесь все осмотреть, и мы его непременно найдем. Идем туда.

И я двинулся налево, вдоль стены. Тут вообще можно было ходить только вдоль стен, все остальное место занимали картины, я уже говорил. Я продвигался медленно и не торопясь, ожидая какого-нибудь дурацкого подвоха, ловушки какой-нибудь. Растяжки с гранатой, волчьей ямы, наковальни под потолком.

Но ничего не происходило. Все было тихо, все было в порядке. Вот только ни с того ни с сего я упорно ощущал в этом спортзале чье-то неприятное присутствие. Я давно имел дело с разной пакостью, поэтому чувствам своим доверял.

В этом зале кто-то был. И этот кто-то не был человеком. От человека так страшно не бывает.

И про пупырышки. Про пупырышки я не соврал.

Мы двигались вдоль стены медленно, будто по карнизу на большой высоте. Правой рукой я сжимал томагавк, ругая себя за то, что позабыл надеть перчатки – пот щипал ободранные ладони, рукоятка томагавка скользила. Тоска двигалась за мной на расстоянии метра. Левой рукой я осторожно отодвигал мольберты.

Шагов через двадцать я отодвинул последний мольберт.

– Ой! – Тоска больно вцепилась мне в руку.

– Тише ты!

Мы остановились. Я задержал дыхание и прислушался.

Вроде тихо. Значит, показалось. Показалось, что кто-то мычал. Или стонал. Но нет, вроде на самом деле тихо…

– Все в порядке, – сказал я.

– Паши не видно?

– Вдоль этой стены не видно, тут только груша, надо обойти весь зал.

В углу на специальном кронштейне была укреплена здоровенная боксерская груша. Коричневая, иностранного производства, о чем свидетельствовала надпись «Kick me», что в приблизительном переводе означало «чувак, ударь меня покрепче».

– Предлагает ударить, – сказал я. – Не могу пройти мимо, отказаться от такого заманчивого предложения.

– Почему тут груша сохранилась? – спросила Тоска. – Тут что, художник-боксер живет?

Я не ответил. Всегда хотел иметь дома такую грушу. Большую. Чтобы можно было бить руками, ногами, головой, а если разбежаться, то и всей тушкой.

Эта груша была как раз из таких. Я напряг шею, разбежался и как следует ее боднул.

Груша оказалась хорошая, нужной консистенции, в меру твердая, в меру упругая. Это меня вдохновило, и я как следует ее обработал. И руками, и ногами.

– Хорошо? – спросила Тоска.

– Хорошо, – ответил я. – Весьма бодрит. Жалко палки нет. Я палкой хорошо работаю. И нунчаками.

– Ну-ка. – Тоска подошла к груше и тоже от души ее пнула.

– Сильнее надо!

Тоска ударила сильнее. Потом еще пару раз.

– У меня странное ощущение, – сказала она. – Будто тут… будто здесь… Слушай, а чего мы с этой грушей возимся? Нам надо Пашку искать и уходить! Может, ты достанешь этот свой ведьмин маятник и пойдем уже?

Тоска была права. С грушей мы чего-то и в самом деле завозились. Но такое случается, такое в природе человека, это знают даже дети. Мир готов рухнуть, а чуваки во дворе никак не могут закончить партию в домино.

– Сейчас хлопну ее томагавком – и пойдем дальше! – сказал я.

И как следует размахнулся своим холодным индейским оружием.

Груша дрыгнулась.

Мы с Тоской переглягнулись. Груша дрыгнулась еще раз.

– Полтергейст? – предположила Тоска.

Груша забилась и замычала.

– Мне кажется… – Я приложил ухо к груше. – Мне кажется, там кто-то есть…

– Призрак?!

– Вряд ли… Мне кажется, там этот твой дурацкий Паша.

Для подтверждения своих слов я пнул грушу посильнее, и груша замычала с болью и радостью одновременно.

– Точно! – сказала Тоска. – Он там…

Я приставил лезвие томагавка к коже, надавил, потянул вниз. Кожа разошлась. Я быстро вспорол грушу – и из нее вывалился перемотанный скотчем Паша. Перемотан он был хорошо, с ног до головы, как настоящая мумия.

– Нашли, – сказала Тоска. – Мы его нашли! А это что?

Тоска указала пальцем. На уровне груди под скотчем выделялся большой выпуклый бугор.

– Я думаю, что это дух, – сказал я.

– Как дух?

– Знаешь, у индейцев, когда в человека вселялся дух, то он помещался в такой гигантской бородавке. И эта бородавка все росла и росла, пока не поглощала человека целиком. Тогда из нее выходил дух и начинал мочить всех направо-налево.

– У Паши теперь такая бородавка? – ужаснулась Тоска.

– Тоска, Тоска, – улыбнулся я. – Ты легковерная особа. Все всегда гораздо проще, чем ты думаешь. Это не бородавка, это хуже. Это фотоаппарат!

– Дурак! – Тоска попыталась треснуть меня по голове, но я ловко уклонился.

В противоположном углу зала подпрыгнул мольберт.

– Что это? – спросила Тоска.

– Потом. – Я отклеил скотч с того места, где, по моим расчетам, находился Пашин рот.

– Это он! – заорал Паша. – Он идет сюда! Он убьет нас!

– На некоторых загородные прогулки влияют просто отвратно, – сказал я.

– Он нас убьет!!!

Я размахнулся и влепил Паше пощечину. Даже, скорее, затрещину. И, наверное, перестарался: левый глаз Паши начал стремительно закрываться. И Паша замолчал.

– Рассказывай быстро, но четко, – приказал я. – Времени нет совсем.

– Я провалился, – заговорил Паша. – Он меня оторвал с веревки и потащил! И потащил. Я не помню, он схватил меня…

– Кто он?

– Он! – завопил Паша. – Он! Он! Он! Он хотел замуровать меня в стену, но потом передумал и зашил в грушу! Это еще хуже, быть зашитым в грушу…

Я заклеил Пашину квакалку обратно.

Подпрыгнул еще один мольберт. Глаза у Паши вылезли из орбит, скосились к переносице, и он потерял сознание.

– Какой чувствительный. – Я уронил мумию на пол.

– Тут что-то не в порядке… – Тоска подергала меня за рукав. – Ты не слышишь, как кто-то шевелится?

– Не слышу. Далеко?

– В противоположном углу.

– Не в противоположном углу, а сколько метров?

– Метров тридцать.

– Нормально.

Я схватил Пашу за ноги и потащил к выходу из зала. Тоска взялась было помогать, но я ее оттолкнул.

– Пока не надо. Я сам. Смотри по сторонам.

Тащить Пашу по полу было нелегко – скотч, которым он был обмотан, нагрелся и расплавился, и мумия Паши приставала к полу. Чтобы его сдвинуть, приходилось напрягаться.

В глубине зала подпрыгнул еще один мольберт.

– Около двадцати, – сказала Тоска. – Гораздо ближе…

Паша прилип. Я рванул мумию Паши изо всех сил.

Мольберт свалился возле окна. Потом еще один. Будто кто-то толкал их. Я схватил Пашу за ноги и перевалил на бок. Тащить его было тяжело, катить гораздо проще – сопротивление меньше. И я Пашу покатил. Это было хоть легче, но медленней.

– Пятнадцать метров, – сказала Тоска.

На этот раз мольберт подпрыгнул гораздо ближе, я даже почувствовал, как пошла от него воздушная волна. Это движение воздуха меня подбодрило, и я смог несколько увеличить скорость перекатывания Паши.

– Может, разрежем? – спросила Тоска. – Давай, ты же умеешь томагавком работать!

– Времени нет, надо катить.

И я катил. Но до выхода докатить у меня так и не получилось, мольберты стали подпрыгивать по всему залу. И это подпрыгивание постепенно приближалось к нам.

Времени совсем не осталось. Я, оторвал скотч от пола, пнул Пашу и крикнул:

– Отталкивайся ногами, придурок! Или нам всем хана!

Паша принялся отталкиваться. Я перехватил томагавк и крикнул уже Тоске:

– Все! Уходите! Тащи его к мотоциклу! Ждите меня там!

– Но…

– Тащи!

Повторять Тоске было не надо, она схватила Пашку за шиворот и с трудом поволокла его к выходу из спортзала. Паша, впрочем, тоже старался.

Мольберты падали в разные стороны, разваливались, рассыпались, будто их крушила здоровенная злобная рука.

Тоска и Паша скрылись за дверью, я крепче сжал томагавк и шагнул навстречу разлетавшимся мольбертам. Потом что-то схватило меня, сжало, привалило к стене и поволокло вверх.

Глава 8 Гусята-убийцы

– И как ты догадался? – спросила Тоска.

– Просто. По этим глазам под потолком. Я подумал, что если это на самом деле дух, ну, в смысле если дух нарисовал эти глаза, то он не стал бы пририсовывать пошляцкую кровавую слезу. Кровавая слеза все портит. А нарисовано на самом деле здорово. Настоящим художником нарисовано, я это сразу почувствовал. А как лестница из оркестровой ямы пропала, так я еще больше подозревать стал, что дело тут совсем в не духе. Не в призраке. Ну, а потом ты сама все видела.

Тоска кивнула.

– Видела, – сказала она. – Почему все так тупо получилось? Почему все неправда?

– Потому что девяносто процентов историй про привидений – сказки. Еще пять процентов – подставы всякие…

– Как это?

– Ну, когда чувак покупает замок где-нибудь в Англии, протягивает в стенах трубы, по трубам пускает киношный туман, а туристам рассказывает, что это привидения. Как наш Паровозов. Ты бы видела его костюм – дрожь по телу. Так что вот, подруга, такие дела. А оставшиеся пять процентов – это реальные случаи. Иногда смешные, типа полтергейста, иногда страшные. Но это все редко…

– Да уж… – Тоска загрустила. – Все скучно, все неинтересно.

– Я тебе сразу говорил, что не стоит туда лезть, – напомнил я. – А ты не послушалась…

Тоска надулась.

– А картина эта смертельная? – спросила она через минуту. – Правда или нет?

– Картина… Никаких смертельных картин не бывает. Если хочешь, можешь в этом убедиться.

И я достал из-под кровати альбом.

– Тот самый? – Тоска округлила глаза.

– Угу.

– Я думала… я думала, он больше. Это не альбом, это какая-то записная книжка просто…

Альбом на самом деле был невелик. Чуть больше ладони. И легкий, почти невесомый: казалось, если его подкинуть, он легко зависнет в воздухе.

– А почему ты его раньше не показывал? – спросила Тоска.

Я сделал задумчивое выражение лица.

– Незачем было. К тому же, сдается мне, что твой друг Паша собирался сам умыкнуть альбом.

– С чего ты взял?

– Нельзя доверять человеку с именем Паша – это мой личный опыт. К тому же он названивал кому-то по мобильнику, только не дозвонился. Непростой тип этот твой Паша. Ну, да хватит о нем. Хочешь заценить тот ужас, за которым мы весь день гонялись?

И я щелкнул по обложке.

– Откуда он у тебя? – Тоска покосилась на альбом.

– Оттуда, – ответил я. – Прихватил на память. Так хочешь посмотреть или нет?

Тоска насторожилась. Ее этот альбом, видимо, здорово пугал.

– Не бойся, – усмехнулся я. – Там нет никаких чудовищ, никаких страхов, я уже заглядывал.

Я расстегнул застежки обложки и пролистал несколько первых страниц.

– Что это? – Тоска оторопело смотрела в книжку. – Утята?

– Утята. – Я захлопнул альбом. – Именно утята. И гусята…

– Гусята-убийцы?

– Гусята-гусята. Двадцать восемь страниц классной итальянской бумаги и почти все изрисованы гусятами и утятами. Утята у пруда, утята на лугу, утята делят червячка. Утята и гусята. Есть еще поросята, но мало. Красота. Вполне можно детские книжки иллюстрировать. Вот тебе и альбом смерти.

Тоска скривилась. Достала свой диктофон.

– А ты вроде как сказал, что эта история настоящая. – Она смотрела на меня с недоверием. – Что она правдивая, вроде как…

– Любая истина проверяется опытом, – выдал я. – Мы попытались проверить, настоящая эта история или нет. И убедились в том, что история эта… настоящая. Настоящая, но не совсем такая, как мы ожидали. По-другому. Так что вот.

Тоска вздохнула. Подняла диктофон и нажала на кнопку «Del». История, рассказанная братом якобы пропавшего без вести художника Паровозова, стремительно размагничивалась.

Через минуту все было кончено.

Тоска выглядела разочарованно.

– Не расстраивайся, – утешил ее я. – В следующий раз история будет настоящей. И страшной.

– Надеюсь. Одного не пойму, для чего он все это затеял? Весь этот клуб дурацкий? Паровозов в смысле?

– Эх очень просто. Для рекламы. Во-первых, исчезнувший художник – всегда здорово. Культово, что ли. К тому же все мертвые художники ценятся в несколько раз дороже, чем художники живые, и это всем известно. Вечером живописец пуляет себе в рот из револьверта, а утром его шедевры начинают расти в цене. Вот Паровозов и решил загадочно исчезнуть, помереть типа. Загадочная смерть – она еще лучше обыкновенной. Он помер, и его картины действительно здорово подорожали. Раз в десять, наверное. Но картин было мало, и Паровозов втихаря начал их пририсовывать. А потом отправлял по почте, продавал по каким-то своим каналам. Денюжку копил. А от скуки этот клуб разрисовывал, ну, и по ночам завывал, чтобы местный народец пугался. Я там, кстати, в одной кладовке обнаружил картины. Их было штук сорок, все упакованы и готовы к продаже. Во-вторых, я думаю, что загадочное воскрешение – это даже лучше, чем трагическая кончина.

– Но теперь же мы все знаем! – воскликнула Тоска. – Теперь у него ничего не получится!

– Получится. Я думаю, Паровозов и сам собирался скоро объявиться. Он чувак умный, придумает что-нибудь оригинальное. Вот! Его отыщут в том же Белом лесу! И он будет в беспамятстве. Будто три года отсутствовал неизвестно где. Все хитро. А клуб этот, главная улика, сгорел. Молодец.

– Как сгорел?! – удивилась Тоска.

– Как обычно. Старая проводка, короткое замыкание, трухлявые стены вспыхнули как порох. И все сгорело. А жаль, хороший был клуб.

Тоска покивала.

– А почему он в этом клубе жил? – спросила она.

– Надо же ему было где-то жить. А обычный дом не подходит – мастерская ведь нужна. Отсюда и клуб. Кстати, не удивлюсь, если клуб этот был застрахован на имя какого-нибудь давнего родственника Паровозова. Так что, история вполне заурядная.

– Молодец он вообще-то, – покачала головой Тоска. – Такого понапридумывать…

– Художник, – объяснил я. – Художники что только не выдумают. Я знал одного художника, он раскрашивался в цвета американского флага и голым бегал по площади перед мэрией. Его посадят на пятнадцать суток, а он выйдет и опять бегает – и ничего ему сделать нельзя, поскольку у него справка, что он псих настоящий. Тогда милиционеры придумали такую штуку – они стали в него из пневматических винтовок стрелять. А это весьма болезненно. Так что Паровозов еще ничего.

Тоска рассмеялась. Осторожно заглянула в холодильник и достала из него замороженный арбуз. Отрезала кусочек, стала жевать с хрустом.

– А чего Пашке про Паровозова не сказал? Он, наверное, сейчас дома от страха весь трясется, ссадины залечивает. Он же весь в синяках был, ты видел?

– Если бы тебя использовали как грушу, – усмехнулся я, – ты бы тоже была в синяках. А возможно, что и в переломах. Паше еще повезло… Знаешь, мне его даже немного жаль. Когда его разматывали от скотча, он все выл: «Глаза, глаза, он идет, он идет»… Очень смешно. Впрочем, так ему и надо. Я думаю, что после такого приключения у него не будет больше охоты к нам липнуть…

– Это точно. Я просто боюсь, как бы это ему на мозг не повлияло…

– Не бойся, Тоска. Ему это ни на что не повлияет. А если даже и повлияет… Пускай потрясется, это ему будет полезно. Потрясется-потрясется, да и успокоится. Если хочешь, у меня есть один знакомый, он приставляет к вискам отличных пиявок – любую трясучку снимает как рукой! Я могу ему позвонить…

Тоска хихикнула.

– А сам Паровозов? – спросила она. – Ты его видел?

– Видел, конечно. Как вы из зала вытащились, так он сразу показался. У него там целая система блоков в спортзале, чтобы мольберты подскакивали. И рельсы везде. С выдумкой, короче, чувак. Так что видел я Паровозова. И имел разговор. Когда ты как самая настоящая сестра милосердия вытаскивала из под огня этого дурацкого Пашку-кашку к его велосипеду, я как раз с ним беседовал. Паровозов угощал меня чаем, жаловался на сквозняки и торговался. Знаешь, так хорошо только бабки на рынках торгуются. Он мне говорит, слушай, чувак, ты это, меня раньше времени не закладывай, я тут хочу еще с десяток картинок нарисовать. Я говорю, лады, лады. Только мне нужно отступное. Чтобы не потерять лица перед своими дружбанами. А сам гляжу, у него на столе этот альбомчик лежит. Ну, Паровозов не дурак, все понял и мне его подарил. А я поклялся ему… Молчать поклялся.

Тоска вздохнула и поглядела на меня с разочарованием. С этаким легким разочарованием. Потом спросила:

– А зачем он Пашку в грушу зашил?

– Попугать хотел. Знаешь, я бы твоего Пашу сам бы куда-нибудь зашил. Когда я вижу Пашу, я сразу его хочу пришить… или пришить, не знаю. Но тут все просто. Он провалился сквозь пол, художник долбанул его по башке, оттащил в свой зал и зашил в грушу. Висит груша – нельзя скушать.

– Слушай, а как же маятник? Ну, этот, ведьмин маятник? Который нас к спортзалу привел?

Я рассмеялся.

– Опять меня надул?! – посуровела Тоска.

– Ну, немного… Но только для того, чтобы ты была повнимательней. Это, так сказать, обучающее надувательство. Надувательство во благо. Видишь ли, моя дорогая Тоска, для того чтобы держать фирму, занимающуюся поиском и разоблачением странных происшествий, надо иметь широкие знания в различных областях, я это уже говорил. Вот ты, например, знаешь, что все общественные строения строятся строго по линии «север – юг»? И в любой уважающей себя школе, в любом уважающем себя Доме культуры спортзал всегда будет находиться на севере. А столовая на юге. Цилиндр же на веревочке всего лишь… Всего лишь отвес. Он у меня в ящике с инструментами валялся, вот и намагнитился. Когда я его оттуда вытащил, он стал отклоняться к северу. Все просто.

Тоска засмеялась. Засмеялась несколько напряженно, я бы даже сказал, что злобно этак засмеялась. Спросила:

– А как же те пять человек, что отправились искать альбом, да и сгинули?

– Дружки его, – объяснил я. – Тоже художники. Только не местные, а из других городов. Приезжает, значит, такой товарищ, трубит направо-налево, что он собирается отправиться на поиски великого художника Паровозова, а потом потихоньку сматывается. Вот и все. Вот так делаются легенды. И деньги…

– Да… Хорошо, что ты у него хоть этот альбом на память взял…

– Альбом – ценная вещь. Я думаю, этот альбом станет началом нашей коллекции.

– Какой коллекции?

– Обширной. Коллекции необычных вещей. Чего ты там говорила про охотников за ведьмами?

– А так… – Тоска отвернулась, но я заметил, что ей приятен мой интерес.

– Да нет, расскажи. Это на самом деле идея.

Тоска принялась ходить туда-сюда по комнате.

– Понимаешь, – говорила она, – у нас накоплен некоторый опыт общения со всякими непонятными явлениями. А целой куче народа кажется, что их преследуют всевозможные вредоносные существа, хотя на самом деле эти существа – либо в их воображении, либо это просто осиное гнездо на чердаке. Ну, ты же знаешь – в трубе ветер воет, а им кажется, что это мертвецы!

И Тоска изобразила, как именно воют мертвецы и как их боятся обитатели небольших пригородных особняков.

– И статья моя тут как тут. Рекламка нам будет…

– Ага, «Титановый Феликс»… – Мы посмеялись.

– Кстати, – сказал я, – если тебе уж так хочется по-настоящему гоняться за призраками, то у меня для тебя есть одно дело. Один предприниматель средней руки измучен кикиморами. Он занимается тем, что скупает у поселян грибы и делает из них консервы. Маринованные рыжики, ну и все в том же духе. Так вот, к нему повадились кикиморы. Залазят в грибоварню, безобразничают, вредят по-всякому. И ничего не помогает. А он хорошие деньги предлагает, между прочим.

– Я с кикиморами не знакома. А ты?

– Нет, – честно признался я, – не очень. Но это ничего. Все эти кикиморы – они довольно обычные твари. Мы с ними справимся.

– Уверен? – спросила Тоска.

– Вполне, – сказал я. – Вполне уверен. Да и вообще, искусство, оно приходит с опытом. Кстати, я все хотел тебя спросить: ты с этим Пашей давно знакома?

– Не очень.

– Где он живет, знаешь?

– Нет, – покачала головой Тоска. – У меня только мобильник его… Он сам всегда фотографии в газету приносил.

– Какие фотографии?

– К Дню железнодорожника, про хлебокомбинат, про восковые фигуры. С выставки Паровозова тоже он фотки делал. А что?

– Ничего, – улыбнулся я. – Ничего. Слушай, Тоска, надо отметить наше будущее предприятие, сходи-ка на кухню и свари нам кофе. Выпьем за успех.

Тоска хмыкнула, затем отправилась на кухню и сразу же загремела там всяким кофейным инструментом.

Молодец. Она молодец, хотя еще совсем ничего-ничего не понимает. У нее пока нет опыта. Она почувствовала, что во всей этой мастерской имеется одно большое противоречие, но в чем оно заключается, понять так и не смогла. Она не смогла сделать выводов. А я понял. Сразу почти понял. И выводы сделал.

Кругом было полно картин, некоторые из них были совсем свежими.

А запаха краски не было. И самой краски – тоже. Нельзя рисовать картины так, чтобы не пахло краской.

А дальше…

Дальше я соврал Тоске. Я не видел никакого художника Паровозова. Потому что его не было в том спортивном зале.

Потому, что художник Паровозов исчез три года назад в осиновой роще, осина же у некоторых народов – черное дерево…

Я соврал Тоске, потому что то, что я увидел, мне чрезвычайно не понравилось. Тоска выволокла в коридор перемотанного скотчем Пашу. Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что по стене поползли мелкие трещины.

Я взмахнул томагавком перед собой и крикнул, как настоящий герой фильмов ужасов:

– Ну, тварь, иди ко мне!

Хотел добавить еще что-нибудь обидное, но не успел придумать.

Потом что-то сжало мне горло до хруста шейных позвонков и поволокло по стене вверх, к трубе вентиляции. В одном из окон треснуло стекло. Затем еще одно. Стекла начали лопаться, зал наполнился неприятным свистом, мольберты продолжали подпрыгивать. Они все подпрыгивали, все. А мольберты были тяжелые, каждый, наверное, килограммов в двадцать.

Я болтался в нескольких метрах над полом и задыхался. Старался пнуть в это невидимое, но не получалось, оно было неуловимо, но душило здорово.

И я уже начинал потихоньку задыхаться и ловить цветные круги. Запахло горелой пластмассой, что было дурным признаком: горелая пластмасса – это обонятельные галлюцинации, я в одной книжке читал. Горелым пластиком всегда пахнет перед отбросом коньков.

И пахло все сильнее и сильнее, бензиновые круги делались все пронзительнее, в ушах начало шуметь. Я напряг шею, стараясь удержать последнее дыхание, но не удержал.

Вдруг хватка ослабла, и я грохнулся на пол. Я кашлял, горло ломило, по губам текла кровь. Запах гари был все отчетливей. И я понял, что это не галлюцинация. Я задрал голову и обнаружил, что из вентиляционной трубы валит жирный серый дым.

Мольберты успокоились, стекла перестали трескаться, я увидел, как что-то невидимое, неуловимое, какое-то мельтешение воздуха замерло перед ближайшим ко мне мольбертом. А потом по натянутой до звона мешковине поползли корявые черные буквы. Медленные буквы.

«Смерть».

«Смерть».

Потом стало тихо.

И я ушел. И молчу. Выдумал историю про жадного художника, который решил устроить себе небольшую рекламу – и молчу. Так, на всякий случай. На всякий случай потому, что я позаботился о том, чтобы написавший на стене эти буквы больше никогда нас не беспокоил.

Тогда, в библиотеке, я оставил Тоску одну с журналом «Здоровье», а сам вернулся в квартиру Паровозова. Вернулся не только для того, чтобы послушать, что делается за дверью.

Я сел на пол, распаковал рюкзак. Достал бутылку со смолой, полил все вокруг: стены, шторы, мебель. Протянул от штор ручеек. Вытряхнул берестяную коробочку с порохом, насыпал горку. Самое главное – бикфордов шнур, изготовленный мной собственноручно по старинным рецептам. Горит от пятидесяти минут до часа, даже под водой. Отличная вещь, шедевр убойной технологии. Воткнул в горку, поджег. Шнур зашипел, приятно запахло порохом.

Примерно через час шнур прогорит. Порох вспыхнет и разогреет смолу. А когда смола разгорится, потушить ее будет трудно. Очень трудно. Разве что специальным огнетушителем.

Так все и случилось.

Бродячих призраков не бывает. Любому уважающему себя призраку нужен дом, а дома у него больше нет.

Об этом Тоске я не рассказал, не хотелось ее пугать. В конце концов это наше первое, можно сказать, совместное дело. Пусть у нее останутся о нем хорошие воспоминания. К тому же, когда по чуть сероватому холсту поползли неровные черные буквы, я понял. Понял, что в это дело нам лучше не ввязываться. Потому что это дело – серьезное. И опасное. Не детское это дело.

Я не сказал Тоске и еще кое-что.

Моя верная подруга гремела на кухне посудой, а я разглядывал альбом. Веселые утята, поросята и гусята. Поросята, гусята, утята, поросята, гусята, утята… До семнадцатой страницы. И после семнадцатой страницы.

На странице номер семнадцать гусят и поросят нет. Страница номер семнадцать густо замазана черной краской. Но с правого нижнего края краска слегка облупилась. И видно.

Белый мох. Чуть желтоватые стволы осин. Краешек размытого красного пятна.

Да, еще. Еще кое-что забыл прояснить. Откуда у меня все-таки этот альбом. Я обнаружил его в своем рюкзаке. На самом дне бокового кармана. Потом уже, когда все закончилось.

Когда и как он туда попал? За весь этот день я расставался с рюкзаком один раз, когда валялся под занавесом вместе с Пашей и Тоской. Я тогда прорезал дыру и выбрался наверх, а Паша и Тоска какое-то время оставались внизу.

Это Паша. Точно, это он.

Логическая цепочка такова. Запись, сделанная на выставке картин Паровозова, попадает Тоске – Тоска любопытна. Тоска – моя подружка, и это известно многим. Она прокручивает мне запись. Я загораюсь желанием отправиться на поиски ужасного альбома. Мы едем в клуб, там здорово пугаемся – и в итоге…

В итоге, ко мне попадает этот альбом. Паша сделал все, чтобы он ко мне попал. И чтобы я хорошенько испугался.

Кто тогда этот Паша?

У меня несколько версий. Но больше всего нравится слудующая. Паша – младший брат художника Паровозова. Тот самый, который рассказал девочке на выставке его историю. Он хотел разобраться с альбомом самостоятельно, но у него не получилось. Может, он испугался, может, еще что…

Только зачем ему понадобилось, чтобы альбом попал именно ко мне? Да еще таким необычным образом?

Зачем?

Кажется, я знаю. Паша оказался не таким уж глупым, как мне казалось. Ведь я единственный, кто никогда не возьмет бритву и не начнет отковыривать черную краску со страницы семнадцать. И кто не уничтожит альбом вовсе, кто будет его хранить. Надежно хранить. Вместе с лапой оборотня, зубами вампира и устройством, способным выполнять желания.


Загрузка...