Часть 2

Как все прошло и что случилось после

Впервые я увидела Морда сумеречным вечером за шесть лет до того, как нашла Борна. В тот день мне не попалось ничего, кроме вонючей шевелящейся груды мяса, дергающейся у приоткрытой ливневки. Ловушку я распознала с первого взгляда. Пометила место мелом, чтобы не забыть, и потопала дальше на запад, к остаткам забытого шоссе, покрытого лишайником и заваленного ржавьем вперемешку с костями: зелено-рыже-белый узор, казавшийся искусственным. Лишайники, правда, были дрянными, иначе я собрала бы немного.

Из-за высокого содержания химических реагентов в воздухе городской закат будоражил душу, даже если вы были смертельно измучены, растеряны или вам просто было не до поэзии. Оранжево-желтые слои переплавлялись в пурпурно-синие. Я проверила северное и южное направления. Никого. Набрела на выцветший шезлонг, уселась и принялась грызть отдававшие затхлым крекеры, найденные накануне. Смотрела на заходящее солнце, и мой желудок сжимался, превращаясь в болезненный ком.

Целый день я проползала в туннелях полузаброшенной промзоны. Я устала, была грязной, от меня воняло. Несмотря на все предосторожности, меня мог заметить кто угодно. И напасть. Мне это было уже безразлично. Иногда приходилось давать слабину, иначе вы рисковали позабыть, как это делается, а я уже достигла предела выносливости на этой неделе. Мясо, щедро подложенное в качестве приманки в ловушку, установленную психом, каннибалом или еще каким извращенцем, окончательно меня доконало.

Морд взмыл в небо из-за группы домов прямо передо мной. Сначала он был похож на огромный, темно-коричневый кособокий шар на фоне оранжевого солнца. На какой-то миг мне померещилось, что это – затмение или химический выброс, предвещающий скорую смерть. Однако «затмение» резво двинулось в мою сторону, закрыв собой солнце и небеса. Тогда-то я разглядела громадную косматую башку во всех подробностях.

Я не могла сдвинуться с места. Понимала, что должна бежать, и не могла. Надо было рвануть в ближайший дренажный туннель, но я не двигалась. Словно прилипла к шезлонгу, с крекером, торчащим изо рта, и смотрела, как меня накрывает тень Бегемота.

В те времена Морд был помельче и продолжал жить в здании Компании. Когда он проплывал надо мной живым дредноутом, его золотисто-коричневая шерсть выглядела шелковистой, чистенькой и пахла так, будто толпа прислужников расчесывала и холила ее с утра до ночи.

Огромные глаза были яркими, любопытными, человеческими, а не налитыми кровью, вылезшими из орбит буркалами, какими они стали позже. В идеальной белизне его клыков чувствовалась не кровавая угроза, а быстрая и чистая смерть. Он наслаждался ветерком, перебирающим его мех.

Я не в состоянии была вполне объяснить впечатление, которое Морд оказал на меня в тот момент. Величественная голова склонилась, взгляд, в котором крылось что-то вроде потаенной насмешки, скользнул по мне, от шерсти, оказавшейся всего в двух футах над моей головой, пахло жасмином… Я же смотрела, как колоссальный зверь проплывал мимо и едва сдерживалась, чтобы не протянуть руку и не погладить его.

В глубине души я никак не могла решить, сподобилась ли лицезреть сошествие бога или просто галлюцинирую от голода. В ту минуту мне хотелось обнять Морда. Зарыться в его мех. Прижаться к нему, словно он был последним нормальным существом в этом мире, даже если это будет означать мой конец.


Когда Морд миновал меня, я не оглянулась. Я испугалась. Испугалась, что он тоже оглянется с хищным взглядом. Что сама вызвала его из какой-то темной нужды, а в действительности никакого медведя не существует. Как Морд мог летать? Было ли это чудом или проклятьем? Я не знала, Вик же никогда не давал никаких объяснений. То, что Морд мог когда-то быть человеческим существом, казалось какой-то далекой-предалекой правдой из тридевятого царства. Но именно его способность летать заставляла часть горожан верить, что все мы давно умерли и находимся на том свете. То ли в чистилище, то ли в аду. Кое-кто из поклоняющихся Морду намеренно приносил себя ему в жертву, и отнюдь не сидя в шезлонге, раззявив рот с недожеванным крекером. Ведь если вы уже мертвы, какая, в сущности, разница?

Я все сидела, зажав последний крекер, на меня опускались сумерки, показались первые звезды. Только потом я начала дрожать, а заслышав приближавшиеся странные звуки, поднялась наконец и отправилась на поиски безопасного ночлега.

Спустя немного времени я встретила Вика, а потом, не без опаски, перебралась к нему в Балконные Утесы.

* * *

Пусть Борн убил тех мальчишек и я по-прежнему ничего толком о нем не знала, все же я не желала соглашаться с Виком. Разве не мог мой найденыш оказаться хорошим и достойным существом, каковы бы ни были его цели? Вот в чем заключался важнейший вопрос, постоянно звучавший во мне из темноты, пусть у меня уже имелся ответ Вика.

За несколько последних недель мне стоило огромных трудов принять Борна таким, каким он был, и я больше не воспринимала его как диковинку. Даже если он продолжал расти, став выше Вика, или принимал все новые обличья и формы, от конуса до шара, а затем вновь обращался перевернутым кальмаром.

Вик теперь почти все время проводил дома, заботясь обо мне. Следовало быть ему благодарной, вместо этого его присутствие раздражало меня все сильнее и сильнее. Когда он сидел рядом, Борну приходилось вести себя бездвижно, безгласно и безглазно, торча где-нибудь в углу, пока мы с Виком беседовали. В такие моменты он напоминал гигантский вопросительный знак, и та манера, с которой Вик смотрел на Борна, показывала мне, насколько он опасается моего нового друга.

Какое-то время после ухода Вика наши с Борном разговоры оставались скомканными и натянутыми. Я избегала вопросов, которые должна была задать прежде, но потом все-таки возвращалась к ним, поскольку у меня не было выбора. Я думала о себе как о его щите против Вика, чьи вопросы будут куда агрессивнее, а выводы – жестче.

В общем, я вернулась к мысли, что Борн – это машина. Отыскала в развалинах древнюю книгу, показала ему фотографии робота и биоинженерной коровы. Долгонько же теперь пришлось бы искать корову, пасущуюся в городе!

– Ну и как? Узнаешь?

Борн вскинулся, отрастив множество псевдоподий, словно проступивших из пор.

– Я не машина. Я – личность. Точь-в-точь как ты, Рахиль. Точь-в-точь.

Тогда он обиделся в первый раз. Прежде я, бывало, ставила его в тупик, но не оскорбляла.

– Прости, Борн, – искренне извинилась я, решив сменить тему. – А как ты вообще оказался в городе?

– Не помню. Вроде бы была вода, много воды, и я шел. Просто шел.

– Нет-нет, – терпеливо возразила я. – Это мои воспоминания. Я сама тебе об этом рассказывала.

Подобные конфузы происходили с ним как-то уж слишком часто. Подумав немного, Борн сказал:

– Я знаю многое о многом, что не было моим. Но все смешалось. Я все смешал. Должен был смешать. В белом свете.

Мне сразу же вспомнился свет, часто встречавшийся в рассказах о смерти, типа: «Я оказался в туннеле и видел белый свет».

– Ты что-нибудь помнишь об этом свете?

Он не ответил. Вместо этого, решив, видимо, сделать мне приятное, сказал:

– Я обрел себя, когда ты меня подобрала! Я был найден тобою! Ты сорвала меня. Сорвала.

Слово «рвать» было тогда для Борна новым, оно, похоже, навсегда его очаровало. Всякие «рвать» и «вырвать» так и сыпались из него. Временами он принимался вприпрыжку носиться по коридорам, будто слабоумный школьник, выкрикивая «Рвак-рвак-рвак!» на манер лягушачьего кваканья, которому я его научила. Однако теперь его голос звучал все ниже и ниже, а сам Борн делался все более плоским, пока не растекся лужицей на полу у моей кровати. Он делал так всякий раз, рассказывая о том, что его пугало.

– Ты знаешь, в чем смысл твоего существования? – спросила я.

Недавно появившиеся глазки-стебельки вытянулись, непонимающе уставившись на меня, а затем снова втянулись обратно.

– Цель, – пояснила я. – То, зачем ты живешь. Ты же появился с какой-то целью?

– Рахиль, а цель должна быть обязательно?

Меня, сидящую в своей комнате, уставившись на покрытый плесенью потолок, словно обухом ударило. Действительно, какова моя собственная цель? Копаться в мусоре для себя и Вика, а теперь еще и для Борна? Выживать, выживать и… ждать? Но чего?

Однако я собиралась быть ему хорошей воспитательницей и другом, поэтому сказала:

– Да, цель есть у всех и вся. Каждая личность должна обязательно иметь цель в жизни или пытаться ее найти.

Цель. Или – мотив.

– А я – личность? – спросил Борн, и стебельки его глаз приподнялись, впившись в меня.

– Да, Борн, – ответила я без колебаний. – Ты – личность.

Он действительно был для меня личностью, если не чем-то большим.

– Я личность в здравом уме?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответила я, использовав уловку, к которой часто прибегала, когда требовалось подумать и посоветоваться, так сказать, со своим здравым умом.

– Если есть здравый ум, значит, бывает и нездравый?

– Полагаю, что да. Конечно, бывает.

– А откуда он берется? Он сам зарождается внутри?

– Ну, это сложный вопрос, – ответила я.

В другой раз я бы сказала что-то вроде «А тебе что, хочется обзавестись нездравым умом?» или заявила бы, что подобное случается и так, и сяк: у кого-то зарождается, у кого-то появляется в результате травмы. Однако в тот день я долго чинила ловушки и устала.

– Сложный потому, что у меня нездравый ум?

– Нет. А ты не хочешь немного помолчать?

Борн, конечно, был личностью, но личностью весьма утомительной, поскольку пытался до всего докопаться.

– Помолчать из-за нездравого ума?

– Молчание – золото.

– Потому, что сделано из света?

– Как ты вообще умудряешься разговаривать безо рта? – заботливо спросила я.

– Потому, что у меня нездравый ум?

– Ум-то у тебя здравый. А вот рот – нет.

– Отсутствие рта – это нездраво?

– Отсутствие рта – это… – я расхохоталась, так и не закончив фразу.


Я воспринимала все эти его разговоры как шалости. Однако в действительности в них проявлялась работа детского, только формирующегося ума, который пока не умел выражать сложные идеи. Отчасти потому, что его органы чувств и сознание работали не так, как мои, он должен был не только понять смысл слов, но и научиться с моей помощью существовать в человеческом мире. В итоге между всем этими состояниями возникла ужасная путаница, связанная с попыткой найти единство, сделаться, по существу, триязычным в мире человеческих существ. Сколько мы друг друга знали, суждения Борна всегда отличались крайней неопределенностью, так что трудно было понять, что собственно он имеет в виду.

Много позже, осознав это, я множество раз прокручивала в памяти наши беседы, пытаясь перевести их в привычную мне систему координат. Но было уже слишком поздно. Они так и оставались тем, чем были. И означали только то, что означали. Я догадывалась, что многое запомнила неправильно, и это причиняло мне боль.

* * *

Предыдущей ночью, прежде чем мне отправиться на раскопки, Вик зашел меня проведать. В тот период наших отношений такие визиты стали чистой воды формальностью, совершавшейся из чувства долга. Борн тут же принял положение, которое позже сам он шутливо называл «режим истукана»: втягивал глаза, съеживался, ковылял в угол и там стоял, неподвижный и немой.

– Как ты? – спросил Вик, появившись в дверном проеме.

На его скулах залегли резкие тени, и я почувствовала, что ко мне приближается некая абстракция.

– Спасибо, хорошо, – ответила я.

– Завтра будет еще лучше.

– Ага, – согласно кивнула я, хотя вопроса он мне не задавал.

Вик постоял еще минуту, его глаза блестели, как осколки камней, делая его чужим и далеким. Я не хотела причинять ему боль, но меня, что называется, понесло. Он не должен был относиться к Борну столь категорично, вот в чем заключалась его вина. Поэтому я не стала больше ничего говорить. Постояв еще немного, Вик отступил обратно в коридор и, по всей вероятности, отправился засовывать себе в ухо мемо-жука.

Вик отступал в прошлое, а Борн – расцветал. Так все и шло в те дни, и одновременно менялась ситуация в городе: странности цвели и пахли, давно знакомые вещи – увядали. За то время, пока я была там в последний раз, главной силой города стала Морокунья. Она занимала теперь северо-западный район, начинавшийся примерно там, где заканчивалась юрисдикция Компании на южной окраине. Множащаяся армия клевретов помогала ей делать наркоту и защищать территорию от Морда и прочих. А у Вика были единственный бассейн, крепость Балконных Утесов и мусорщица, умевшая ставить ловушки и хранившая от него секреты, а также креатура неизвестного назначения, которую он мечтал изгнать.

Хуже всего было то, что открыто проявились последыши Морда, оказавшиеся еще кровожаднее своего прародителя. Они не ведали никаких законов и правил, даже естественной склонности спать по ночам. Перед их появлением Морд несколько дней пыхтел и сопел перед зданием Компании, как будто между ней и его последышами имелась какая-то связь. Под его сомнительным покровительством развалины Компании становились все более и более неустойчивыми и небезопасными. Морд то дрых перед воротами, то забывал притворяться охранником и принимался рассеянно крушить стены своей огромной башкой. Мы замечали людей, продолжающих жить на верхних этажах, словно в осажденной крепости. Все их существование свелось к обслуживанию капризов Морда, и до нас доходили слухи, что внизу, на глубоких подземных ярусах Компании, не осталось уже никого.

Несмотря на возросшую опасность, Вик не собирался меня щадить. У нас было соглашение, и я должна была соблюдать свою часть договора. Должна была идти и копать. Не знаю, было ли это милосердием или жестокостью и в чем именно крылся побудительный мотив Вика. Да это было и не важно. Настало время встать с постели.

Когда Вик ушел, Борн протянул один из «усиков» и взял мою руку в свою «ладонь» – вполне сносную копию моей, только немного влажную.

– Рахиль!

– Что, Борн?

– Помнишь, что я говорил о белом свете?

– Да.

– Пока твой друг был здесь, какой-то части меня привиделся кошмар об этом свете.

Я едва удержалась, чтобы не засыпать его вопросами: «Части тебя? То есть ты сейчас спал? И видел сны?» Подобным тоном Борн говорил тогда, когда решался довериться мне, поведать что-то действительно важное.

– Какой еще кошмар? – спросила я, раздумывая, откуда он вообще взял это слово: по крайней мере я ничему такому его не учила, и прежде он его никогда не использовал.

– Я был в темном месте. Но его наполнял свет. Я был один. Но там были другие, похожие на меня. Я был мертв. Мы все были… мертвы.

– То есть неживыми? – переспросила я, памятуя о том, что иногда Борн называл мертвым – неподвижное, например – стул. Или шляпу.

– Неживыми.

– Это был рай или ад?

– Рахиль, – мягко произнес он, – Рахиль, я не знаю, что означают эти слова.

Я тоже не знала. Откуда мне это знать, живя в норе под землей, среди разрушенного мира, и ведя беседы с жизнерадостным монстром? Я рассмеялась, прогоняя ненужную идею, потому что она была смешной.

– Не важно, Борн. Это религия, я потом объясню тебе… Или не объясню.

Мои родители не были религиозны, а на примере культа Морда я узнала, что в городе религия давала не надежду на искупление, а манила смертью.

– Хорошо, – ответил Борн, и в его глазах мелькнула какая-то укоризненная улыбка. – Я не всегда тебя понимаю, Рахиль. Я тебя люблю, но не понимаю.

Любовь? Он только что признал, что ничего не знает о рае и аде. Что он может знать о любви? Отмахнувшись от этой мысли, я спросила, побуждая его рассказывать дальше:

– И что было потом?

– Я попытался проснуться. Попытался разбудить других. Но не смог. Потому что был мертв. Да, именно так: я был мертв. А мне обязательно надо было проснуться, потому что открылась дверь.

Опять же, слово «дверь» у Борна могло означать что угодно.

– И что произошло, когда она открылась?

– Они заставили меня пройти через нее. Я не хотел проходить в дверь, и не только потому, что был мертв.

– А что было за дверью?

Все глаза Борна разом обратились ко мне, будто ряды далеких звезд, мерцающих на темно-фиолетовом небе его кожи. Впервые за долгое время я почувствовала, что совершенно не знаю Борна.

– Я же был мертв, и мне неизвестно, что находилось за той дверью.

Больше он ничего не сказал.

Что случилось, когда я снова вышла наружу

Я намеревалась подобраться к Морду поближе и следовать за ним по пятам, как делала прежде. Это было наилучшим способом раздобыть что-нибудь полезное. Оптимальной проверкой моей формы стал бы подъем по ненадежному Мордову боку, с тем, чтобы рискнуть сразу, а не обнаружить позже, что я утратила навыки или самообладание. Но это выглядело слишком опасным. Поразмыслив, я подалась в район, где хозяйничала Морокунья.

С выходом я задержалась. Проснулась поздно, делая вид, что это – всего лишь еще один день моего выздоровления. Однако к полудню прекратила подыскивать отговорки и увертки. Время для выхода было вполне подходящим. Вик еще спал, вернувшись домой позднее, чем рассчитывал, из-за того, что проверял, не увязались ли за ним шпионы Морокуньи или последыши Морда.

Собрала сумку, сложив в нее небольшой запас оружия и припасов. Двух из немногих оставшихся нейро-пауков, способных заморозить нервную систему нападавшего. Двух мемо-жуков, которыми, попади я в беду, можно попытаться откупиться. Кусок чего-то настолько древнего, что оно с равным успехом могло быть и мясом, и хлебом, но Вик уверял, что это вполне съедобно. Хороший, проверенный на практике, длинный нож, немного тронутый ржавчиной и найденный мною в туннелях. Фляжку воды, собранной с запотевшего потолка ванной.

Я чувствовала себя жестокой, сильной и опасной.

Увидев, что я кладу в сумку фляжку, Борн поинтересовался:

– Как потом обойдешься с потом? Ладно, с потом – потом, а чем ты обойдешься? По томаты пойдешь потом?

Мне потребовалось время на расшифровку этой абракадабры. Про «томаты» он, видимо, прочитал в книжке по садоводству.

– Вся наша жизнь – сплошное потом с потом, – несколько на философский лад ответила я.

Впрочем, и настоящими вопросами его слова назвать было сложно, скорее – эхом.

– Так куда ты идешь? – продолжал допытываться Борн. – Люди с сумками всегда куда-то идут. Люди с сумками – это люди с целями.

Упаковав наконец вещи, я обернулась к нему.

– Иду наружу. Мародерствовать. Вернусь до темноты.

– Что еще за мародерство?

– Это значит, что мне придется попотеть, – ответила я. – Попотеть ради тебя.

– Я тоже хочу пойти, – заявил Борн, как будто город был очередным туннелем. – Я должен идти. Решено. Я иду.

Ему нравилось все решать самому, без меня.

– Ты не можешь пойти, Борн.

Мои страхи мигом вернулись. Я считала, что Борн пока не готов встретиться с опасностями города. И дело не только в Морде и Морокунье. Мои коллеги тоже были не сахар: мусорщики, прятавшиеся рядом со своими ловушками, словно пауки, готовые прыгнуть на жертву. Другие, кто пошаманив с найденными в промзонах вещами, обменивали их на еду. Или те, кто, обнаружив богатые залежи чего-нибудь, ревностно их защищал. И такие, весьма, впрочем, немногие, кто научился выращивать некое подобие пищи на собственных телах и теперь пожирал себя, с каждым днем получая на выходе все меньше и меньше. Наконец, те, кто оказался недостаточно умен или удачлив, такие почти вымерли, их кости удобряли поля разрушенных зданий, не оставив у выживших ни воспоминаний, ни даже тени сочувствия. Я хотела избежать любой из этих судеб и, кроме того, не желала, чтобы кто-нибудь заполучил Борна в качестве трофея.

Однако Борн был полон решимости сломить мое сопротивление.

– У меня есть идея, – сказал он. – Только не говори сразу «нет».

Еще один излюбленный его ход. Только не говори сразу «нет». Когда это, интересно, я говорила ему «нет»? Свидетельством обратного являлось возрастающее количество ящериных головок в мусорном ведре в дальнем углу Балконных Утесов.

– Нет.

– Но я же просил не говорить «нет»! – Борн словно обрушил на меня громы и молнии.

Он раздулся во все стороны, заполнив собой комнату и став похожим на покрытое рябью, диковинное зеленоватое озеро. С потолка на меня уставились два громадных красных сверкающих глаза. Явственно завоняло горелым. Он прекрасно знал, что я не люблю этого запаха. (К сожалению, он не возражал, если я воняла ему в отместку.) К его истерике я отнеслась спокойно, она меня ничуть не испугала. За время своей болезни чего я только не повидала.

– Как-нибудь в следующий раз, – ответила я своим любимым ходом.

Борн сжался до размеров и очертаний крупной зеленой собаки, два красных глаза слились в один большой карий, преданно смотревший на меня. Борн спрыгнул с потолка на пол. Наружу вывалился собачий язык.

– В следующий раз! В следующий раз. В следующий раз? – взволнованно затявкал Борн.

– Посмотрим.

Надувшись, он спрятался в ванной. В последнее время Борн стал угрюмым и вспыльчивым. Отчасти потому, что еда, которую он получал от меня, была довольно однообразной, а возможно, и потому, что, несмотря на необходимость избегать Вика, он уже обследовал каждый дюйм Балконных Утесов. Я была совершенно уверена, что несмотря на его способность делаться маленьким, туннели и коридоры начали вызывать у него приступы клаустрофобии. Но что поделать, мне не хотелось, чтобы Борн выходил наружу.

Временами, когда мои родители с обожанием смотрели на меня, я физически чувствовала тяжесть их любви и, проказничая, показывала им язык. Теперь же сама с обожанием смотрела на Борна.

* * *

Яркий свет снаружи поразил меня, лучи света прорезали пространство под самыми странными углами. Я переменила три или четыре ложных маршрута, а последние сто футов проползла, ободрав бока, по узкому лазу, чтобы убедиться в отсутствии соглядатаев, пока наконец не выбралась. А выбравшись, зажмурилась от слепящего солнца, его жар после долгого пребывания под землей был даже приятен. Судя по всему, я находилась на территории Морокуньи, однако в отличие от последышей Морда, она умела спать, а ее претензия на контроль являлась, скорее, бунтом против всемогущества Великого Медведя.

Жилой район выглядел так, будто подвергся массированным бомбардировкам, причем удерживался защитниками до конца. Кто бы ни поселился здесь теперь, следов своего присутствия они не оставляли, поскольку оставлять следы означало приманивать хищников. В почерневших стенах зияли рваные отверстия. Нигде ни дверей, ни даже дверных петель. Крыш тоже почти не осталось. Прогнившие древние телефонные столбы, сломанные у основания, подпирали стены выстроившихся в ряд мертвых домов с пыльными площадками на месте бывших газонов. Столбы, видимо, поломал Морд, – все они лежали под одинаковым углом. Там, где улица была сильно занесена песком, приходилось ориентироваться по столбам.

Я была уязвима в окружающей тишине, хотя и держалась в тени бесполезных стен, стараясь двигаться так, чтобы солнце всегда оставалось у меня за спиной. Выбирала только безлюдные тропы, разве что кто-нибудь виднелся совсем далеко. Как, например, несколько потерянных душ на веранде рядом с кучей обвалившихся балок, когда-то бывших домом. Или двух человек, удирающих прочь, поминутно оглядываясь назад. Амбала в черном, рубящего что-то топором… дрова? мясо? Я не стала задерживаться, чтобы это выяснить.

В те дни город казался тихим и спокойным не потому, что в нем не осталось обитателей. Просто вы не всегда могли обнаружить их присутствие. Теперь мало кто жил хорошо, долго и счастливо. Но как-то мы продолжали существовать, и, находясь вне надежных стен Балконных Утесов, я старалась не забывать, что вокруг были люди: они спали, прятались и выжидали, зарывшись глубоко под землю, когда я или кто-то вроде меня не пройдет мимо, надеясь поймать нас в ловушку или западню, на худой конец, проследить за прохожим на случай, если у него имеется еда или полезные биотехи.

Пригнувшись к самой земле, я перебежала перекресток к следующему укрытию. Шмыгнула в дыру размером с дверной проем, проделанную в стене взрывом, может быть, для того, чтобы обеспечить кому-то безопасный проход под снайперским огнем. Во все стороны прыснули ящерицы. Я ощущала только собственное учащенное дыхание, запах пота и хруст пыльного гравия под подошвами ботинок. Высохшие остатки чьей-то попытки развести огород и несколько новых, судя по натяжению, бельевых веревок.

Подойдя к краю двора, я наткнулась на необычную картину. Для города, впрочем, она как раз была самой обычной. Три мертвых астронавта, упавших на Землю и вкопанных в нее по грудь, словно поникшие тюльпаны, разбитые забрала были полны праха. Из шлемов расползались то ли странные лишайники, то ли плесень. А еще – кости. Мое сердце вздрогнуло, заметавшись между надеждой и отчаянием. Выходит, кто-то все-таки прибыл в город из недоступного далека, например – из космоса! Это означало, что где-то там оставались люди. Но прибывшие погибли здесь, как гибло здесь все.

Затем я сообразила, что никакие они не астронавты, только похожи. Просто солнце выбелило их защитные костюмы. Настроение противоестественно улучшилось. Я не знала, что тут произошло. Наверное, они были врачами, присланными на борьбу с какой-то заразой в последние дни перед тем, как разразился хаос. Хаос, в который позже внесла свою лепту и Компания. А может, они были кем-нибудь еще. Однако теперь они торчали здесь, и на месте их лиц разрослось странное. Я не помнила, чтобы видела их тут месяц назад. И не доверяла тем, кто их здесь прикопал, пусть даже те люди давно умерли или ушли. Потому что кто-то или что-то могло до сих пор скрываться внизу, под слоем земли и песка.

Что бы ни стояло за этой падалью, приближаться к ней не стоило, и я рассматривала детали в бинокль. Столь нарочито. Слишком мало общего с жизнью. Перчатки на костях их рук не сочетались с костюмами и, видимо, были притащены из магазина. Мне показалось, что в разбитом забрале одного из шлемов что-то мелькнуло, отражение кого-то за моей спиной. Я резко обернулась. Никого. Однако ощущение не проходило, а я всегда доверяла своим ощущениям.

Есть много трюков, позволяющих засечь шпиона. Самый банальный – встать вполоборота и сделать вид, что завязываешь шнурки. Вполне достаточно, чтобы обнаружить наивного, неопытного или неловкого соглядатая. А если они намерены напасть, это побудит их показаться, потому что в этот момент вы кажетесь им легкой добычей, утратившей бдительность.

Новый намек на движение в углу, который я проверила по пути сюда. И снова все почти мгновенно замерло. Странное чувство, но я опять начала доверять своим странным чувствам.

Слева, позади меня, находился полностью разрушенный таунхаус, справа – одноэтажные дома, а посередине – пыльная дорога. Я достала из сумки жука и сунула в карман, затем, не заходя во дворик с мертвыми «астронавтами», метнулась на противоположную сторону улицы, туда, где лучше сохранились дома, и по груде щебня забралась на отлогую крышу. Нужно было взглянуть на все сверху, хотя противная дрожь в коленях и слабость, появившаяся в плечах, говорили, что лезть на крышу – плохая идея.

Я растянулась на шершавой черепице и гнилых щепках. От них исходило слабое, истомленное тепло. Крыша была повреждена, но вполне надежна. Небо надо мной горело дурным синим пламенем. Вдалеке тонкой зазубриной манил мираж гор. Вот только никаких гор там не было, насколько мы знали. Небо лгало нам.

Сверху открывался обзор на могильник домов таунхауса, кривоватый перекресток походил на косой крест. Я могла даже разглядеть кукольные головки мертвых «астронавтов» в том нелепом дворике.

Несмотря на выгодную позицию, я чувствовала себя выставленной напоказ, такое впечатление, будто я была триангулятором и вместе с тем – древней мстительницей, ищущей сатисфакции: волнующее состояние охотника в засаде, может быть, даже снайпера, заставляло трепетать. Но торчать на крыше в этом городе было тем еще удовольствием. В любую минуту вниз мог спикировать Морд и сцапать меня прежде, чем я сцапаю того, кто прятался на земле. Или, что куда более обыденно, на крышу заберутся последыши Морда и шутя разделают меня на рагу.

Несколько минут ничего не происходило. Я лежала, как поваленная статуя. Наконец, показалось нечто, сперва совершенно непонятное: на улицу вывернула фигура. Я напряглась, съежившись за коньком крыши, и всмотрелась в игру света и теней.

Ко мне приближался кто-то высокий, закутанный в темное одеяние. В остроконечной широкополой шляпе, сдвинутой на самый нос. Эта шляпа с обвисшими полями быстро вращалась и блистала звездами, а походка выглядела странно текучей и разболтанной. Потом до меня дошло, что так мог бы ходить ребенок, разжившийся телом взрослого. Руки безвольно висели, болтаясь при каждом шаге. Они были слишком бледными и какими-то незначительными, словно туловище и ноги – реальны, а руки добавлены только для довершения образа.

На некотором расстоянии за фигурой следовал «хвост»: маленький зверек, подсматривающий, выглядывая из-за углов, точно так же как подсматривала я, выглядывая из-за конька крыши. В бинокль я разглядела торчащие ушки и розовый язычок, вроде лис, глаза только странные. Любопытное бродячее животное, ищущее падаль? Или шпион? Ищейка? Тогда чей и откуда? Кем бы он ни был, его инстинкты оказались под стать моим: зверь вдруг поднял голову, заметил меня и тут же исчез, словно его никогда не было.

Фигура в шляпе сделала еще несколько шагов. Страх отступил, я про себя хихикнула, но веселье тут же сменилось раздражением и беспокойством. По улице как ни в чем ни бывало топал замаскированный Борн. Никаких одежд он не надевал, он пошел дальше: вырастил тряпье из своей кожи. Шляпа была его головой, а узор из звезд – глазами.

Когда он приблизился к дому, я свесилась с крыши, не желая вставать и становиться для кого-нибудь легкой мишенью.

– Борн! – позвала я.

Тот остановился и испуганно взглянул вверх.

– Вот тебе раз! – воскликнул он.

После чего принялся расти, все выше и выше, вертясь штопором, пока не дотянулся, распрямившейся пружиной, до самой крыши. Его волшебная шляпа близоруко уставилась мне в глаза.

– Борн! – от возмущения я чуть не упала.

– Рахиль! – Он мягко спружинил на землю, продолжая глядеть на меня.

– Борн.

Голова у меня запоздало закружилась. С утра он еще подрос.

– Рахиль, ты не должна была меня увидеть.

– А ты не должен был здесь оказаться! Тут небезопасно.

– Если тут небезопасно, зачем ты сюда пошла? – спросил он с оттенком раздражения, появившимся только на прошлой неделе.

– Это моя работа. Ты меня не послушался. Следил за мной, а это – плохо. Плохо!

Хотя Борн находился на полпути от ребенка к взрослому, он так и не перерос это самое «плохо» и «хорошо». Он всегда хотел быть «хорошим».

– Я знаю.

Он смутился. На самом ли деле? В позе Борна было что-то ликующее. Он испытывал восторг, и никакие выговоры не могли его умалить, раз уж не смог этот кошмарный, огромный мир вокруг. Несмотря на мою показную суровость, его настроение передалось мне. Наверное, он это почувствовал.

Одежда опала, и Борн снова сделался шестифутовой помесью кальмара и морского анемона с кольцом глаз. Вздрогнув, я отступила, рука сама потянулась к жуку. Никогда еще Борн не казался таким чужим, как в тот момент: голый и одинокий посреди улицы, пусть даже мне хорошо был знаком его истинный облик.

Ничто и никто не выглядело здесь настолько чуждым.

Я готова была бросить его тут, среди пыльных развалин, удрать, перепрыгивая с крыши на крышу, как можно дальше. Моя жизнь сразу стала бы проще и лучше, а Борн пусть донимает кого-нибудь другого. Но мгновенно нахлынувшее чувство утраты заставило меня пошатнуться, я чуть не свалилась с крыши. Нет, так поступить я не могла.

Внезапно воздух потяжелел, в голове родилась абсурдная мысль, что это приближается Морд. Я стремительно скатилась вниз. Ко всему прочему, мне не улыбалось торчать тут после заката.

– Кем это ты вырядился? – поинтересовалась я.

– Да так, – сказал Борн, не глядя мне в глаза, что, учитывая количество его собственных глаз, было настоящим подвигом.

– А все же?

– Волшебником, – застенчиво пробормотал он. – Из старой книжки, найденной в Балконных Утесах.

– Какой книжки?

– Не помню. Про волшебников много книг. И все они похожи.

– Только заклинания у них разные, – заметила я.

– Правда? А Вик тоже волшебник? Он знает заклинания?

– Я волшебница. И знаю одно заклинание, которое вернет тебя в Балконные Утесы.

– Это не заклинание, – неуверенно возразил Борн.

По крайней мере, волшебники не были морокунами. Если он попал под заклинание настоящей морокуньи, мы все погибли.

– Что же мне с тобой делать-то? – спросила я его, поскольку сама понятия не имела.

Конечно, глупо было надеяться уберечь Борна от дурного влияния улицы. Будь у меня время, я прямо на месте преподала бы ему наглядный урок, рассказав об опасностях, окружающих нас со всех сторон. Открыла бы то, о чем до сего момента не упоминала: большинство мусорщиков будут рассматривать его как утиль. Никто не увидит в нем личность, только вещь.

На обратном пути мы снова прошли мимо мертвецов в разбитых костюмах. Борн помахал им рукой и попрощался.

Как будто знал их лично, и они были его добрыми друзьями.

Спустя какое-то время я опять почувствовала затылком покалывание чужого взгляда. Вскоре обнаружился и источник этого чувства, тенью следовавший за нами на мягких лапках.

– Этот лис идет за тобой, Борн. Что это значит?

– Он мой ручной лис.

– Он вовсе не ручной лис. Разве ты его приручил?

– Нет. Он мне не позволяет.

– Почему тогда он ходит за тобой?

– Я ему сказал.

– Сказал?

– То есть, конечно, я ему не говорил. Это было бы нелепо. Безобразно. Глупо. Неприемлемо.

– Почему бы тебе не подкрасться к нему и не съесть, как ящерку?

– Нет, он мне этого не позволит.

– Даже если ты устроишь засаду? – Я ничего не имела против лиса, но он и ему подобные уже начали действовать мне на нервы.

– Он всегда включен.

– Что хочешь этим сказать?

– Включен, как лампочка. Другие – тусклые, он – нет.

– В каком смысле? – переспросила я.

Никаких лампочек давно не существовало. Откуда Борн о них узнал?

Он мне не ответил, а когда я обернулась в следующий раз, лиса уже след простыл.

Однако я сделала хороший крюк, путая следы и постаравшись убедиться, что к тому времени, когда мы вышли к тайному входу в Балконные Утесы, никто за нами уже не следит.

* * *

Я проснулась среди ночи, похоже, разбуженная голосом Борна. Он свернулся калачиком у моей кровати, свободно разбросав коротенькие, зеленоватые щупальца, множество глаз так и шныряли по телу. Половина наблюдала за мной, половина – за входной дверью. У меня возникло впечатление, тут же, впрочем, пропавшее, что несколькими мгновеньями раньше он наблюдал за мной с гораздо более близкого расстояния.

«…я не знаю, почему они за мной ходили, и не подозревал, что снаружи все будет таким пыльным и большим. Какое же оно большое. Там было небо. Огромное небо. Такое огромное, что казалось, оно вот-вот упадет на меня. А еще все эти… стены. Стены, стены… Маленькие зверюшки, идущие за мной, и жара. Там было жарче. Да, жарче. Определенно жарче. Мне не хотелось пить, но я вполне мог и попить. Потому что было жарко. Широкие просторы. Это – город. Так выглядит город в жизни. Как-то так. Да, именно так…»

Загрузка...