Бойцы Агасфера (Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы)

Глава 1. Амнезия

Горячий воздух струился над недвижным морем, серая дымка заволакивала горизонт, но город был уже виден. Огромный, белый, он спускался с неровной гряды поросших тусклой зеленью холмов, сбегал к еле заметной кромке берега, утыкаясь в огромные волнорезы, в темные громады доков и бесчисленные причалы, над которыми горбились уродливые силуэты подъемных кранов. Город дышал: еле заметный вначале, ровный гул усиливался с каждой минутой, уже можно было различить в нем несмолкаемую перекличку пароходных гудков и резкий вой портовой сирены.

– Марсель, мистер Косухин.

Степа Косухин, не оглядываясь на соседа, высокого толстого англичанина, так и просившегося на агитационный плакат, разоблачающий происки мирового империализма, кивнул, достал пачку нестерпимо дорогих папирос и с отвращением закурил.

Папиросы Косухину не нравились. Он заплатил бы втрое дороже за «Атаман» или «Дюшес» и даже за пачку пайковой махорки. Но махорки в буфете не оказалось. Курильщики могли выбирать между дюжиной сортов дорогих толстенных сигар и не менее дорогими папиросами. Степа злился – недобитая контра Ростислав Арцеулов подсунул красному командиру изрядную свинью. На сам пароход жаловаться не приходилось, но интеллигент Арцеулов в звериной злобе к представителю победившего пролетариата приобрел Косухину билет не в демократическом и общедоступном третьем классе, не в мелкобуржуазном втором и даже не в откровенно буржуйском первом – недорасстрелянный колчаковец купил билет в классе «люкс». В горячке сборов Степа, простая душа, не обратил на эти тонкости внимания. И зря!

Не успел Косухин вступить на борт «Маргариты» и предъявить билет, как его приветствовал лично капитан – настоящий морской волк: старый, с седыми усами и в ослепительно белом кителе. Дабы Степа ничего не спутал, молодой офицер в таком же белом кителе поспешил изложить сказанное капитаном на вполне приличном русском языке. Косухин пробормотал: «Сэнкью», – и попытался исчезнуть в глубине корабельных лабиринтов, но не тут-то было. Тот же молодой офицер вручил «мистеру Косухину» большую корзину, из которой нагло выглядывала бутылка буржуйского вина «Шампанское» и букет отчаянно пахнущих цветов – подарок от пароходной компании. Но и после этого Степу не отпустили, а отвели в каюту, которая оказалась целой квартирой из двух комнат с роскошной мебелью, персидским ковром и даже канарейкой в клетке. Корабельный лакей, именуемый здесь «стюардом», показал ему апартаменты и на ломаном русском предложил канарейку убрать и заменить попугаем. Тут уж Косухин не выдержал, потребовав оставить в покое канарейку, а заодно и его самого.

Ясное дело, неприятности на этом не кончились. Завтрак и ужин ему приносили в каюту, а обедать приходилось в салоне, причем Степино место оказалось через один стул от капитана. Рядом с Косухиным был усажен русскоговорящий помощник, дабы развлекать знатного гостя непринужденной беседой на родном языке.

Весь рейс Косухин чувствовал себя отвратительно. С соседями – сверхбуржуями, обитавшими в каютах «люкс», он из принципа (а равно как из разумной осторожности) не общался. Особы попроще – первого и второго класса, вежливо раскланивались, но подходить к столь важному пассажиру не решались. Немного придя в себя, Степа рассудил, что белый гад Арцеулов поступил абсолютно верно – плыть классом «люкс» куда безопаснее, чем в пролетарском третьем. В буржуазном обществе, как твердо усвоил Косухин, закон на стороне богатых, а значит подозрений у вездесущей полиции будет меньше. Степа понемногу успокоился, научился вежливо отвечать на приветствия пассажиров и начал скучать.

Дело было труднопоправимым. На пароходе играли в бильярд, в карты и даже – полулегально – в рулетку. Рулетку и карты Степа отбросил сразу. Оставалось набивать руку на бильярде, чем Косухин и занимался в нескончаемо долгие вечера после ужина. На корабле имелась библиотека, но книжки в ней были на каких угодно языках кроме русского. Зато там обнаружился альбом Николая Ингвара, и Степа часами просиживал на палубе, разглядывая странные, ни на что не похожие работы художника. Одна из скучающих дам попыталась вовлечь Косухина в искусствоведческую беседу, но говорила она по-французски, и Степа ограничился тем, что принес из каюты несколько рисунков, подаренных Николаем Константиновичем. Увидев их, дама обомлела, выдохнула: «О-о!» – и поспешила отстать от таинственного русского миллионера – ценителя современной живописи.

Итак, «Маргарита» подходила к Марселю. Все, что можно, Степа уже предусмотрел. Русскоговорящий помощник капитана, узнав, что «мистеру Косухину» необходимо в Париж, причем как можно быстрее, заказал по радио билет на поезд, а заодно и такси, что отвести его от пристани аккурат на вокзал. Степа, языков не знающий, попросил также помочь составить телеграмму Валюженичу, так что особых забот у него не оставалось, по крайней мере, до Парижа.

Марселя Степа так и не увидел. У трапа его встретил юркий молодой буржуй в клетчатом костюме – агент железнодорожной компании, вручил билет и усадил в такси. Парижский поезд отходил через полчаса.

Степа пришел в себя только в купе. За окном мелькали белые аккуратные домики марсельских предместий, с вершин окрестных холмов тянуло вечерним холодком, колеса равнодушно отстукивали километр за километром, а Косухин все не мог поверить, что земля, по которой несет его чистый, новенький, не в пример российским, поезд – Франция. Это уже было слишком – Синьцзян, Тибет, Индия, бескрайний зеленый океан – и теперь Париж.

Чтобы отвлечься, Степа еще раз перебрал пункты своего плана: Тэд, улица Гош-Матье, Карл Берг, Наташа… Впрочем, о Наташе он старался не думать. Где-то по Парижу бродит поганец и трус Гастон Сен-Луи – законный Наташин жених, а и ему самому надо спешить в Россию… Главное – брат! Главное, чтобы таинственный «Пространственный Луч» не подвел, и полковник Лебедев, командир эфирного корабля «Владимир Мономах – 2», сумел вернуться с неведомой Тускулы на родную землю. О большем Степа и не мечтал.

…Он проснулся ночью – мгновенно, словно от толчка, вытер вспотевший лоб, оглянулся. Сон… Ему привиделось что-то страшное… В купе было пусто, колеса поезда продолжали деловито стучать, но страх не проходил. Косухин включил ночник – маленькую лампочку у изголовья, сел на койку и закурил. Внезапно сквозь теплынь майской ночи повеяло холодом. Степа вскочил, еще раз оглядел пустое купе… Мало ли что приснится, в конце концов? Он покачал головой и без всякого удовольствия взглянул на свою небритую физиономию, отразившуюся в роскошном, в полный рост, зеркале.

– Хорош, чердынь-калуга! – пробормотал Степа – и замер.

Все было по-прежнему. Он стоял посреди купе, под ногами стучали колеса, тускло горел ночник, а из зеркала на него глядело отражение – чужое… Все еще не веря, Косухин помотал головой…

…На Ксении Арцеуловой была черная офицерская форма. Ярким серебром горел Георгиевский крест. Серые глаза смотрели прямо, и от этого взгляда Косухину стало не по себе.

– Здравствуйте… – прошептал он, но лицо женщины осталось недвижным. Степа зажмурился – а когда вновь взглянул, лицо исчезло.

– Фу ты!.. – успел выдохнуть Степа, но тут же вновь замер, сообразив, что в зеркале ничего нет. Он бросился вперед, чуть не ткнувшись в стекло лбом, но гладкая поверхность отражала лишь пустое купе с горящим ночником. Но вот из глубины, стало медленно проступать лицо – снова чужое и тоже знакомое. Степа закусил губу – на него смотрел профессор Семирадский, такой же, каким запомнился при жизни, только глаза, обычно веселые и беспокойные, были теперь странно недвижны и тусклы.

И вдруг Косухин начал понимать.

– Что… что случилось?

Лицо Семирадского дрогнуло и начало на глазах меняться. Волосы и борода потемнели, густые брови сдвинулись к переносице, и Степе показалось, что он вновь стоит на лютом январском морозе посреди старого кладбища. Сквозь зеркало на него смотрел генерал Ирман…

– Что… случилось? – еле слышно повторил Косухин, но зеркало молчало. Мертвое лицо начало медленно исчезать, растворяясь в полумраке. Еще мгновение зеркало оставалось пугающе пустым, а затем там появилось то, чему и надлежало быть – сам Степа, бледный, взъерошенный, с закушенной нижней губой…

Косухин глубоко вздохнул и без сил опустился на край койки. Надо было жить дальше. В конце концом, все это могло быть бредом, сном, видением…

«А если нет? – мелькнуло холодная и страшная мысль. – Если я действительно видел… Ксения, Семирадский, Ирман… Зачем?»

Ответ был один. Они – по своей либо по чьей-то иной воле – приходили о чем-то сообщить. Сообщить – или предупредить… А вот о чем именно, Степа даже боялся подумать.

Он лег, выключил ночник и, усилием воли заставив себя обо всем забыть, заснул мертвым сном без сновидений…

Утро было ярким, за окном мелькали протянувшиеся на многие километры парижские пригороды, и Косухин поспешил привести себя в порядок. У него еще будет время поразмышлять. Сейчас – Париж!

Толпа запрудила перрон, но Валюженича он узнал сразу. Тэд, наряженный в совершенно буржуйского вида клетчатый костюм с розаном в петлице, стоял рядом с каким-то пухлым коротышкой и, вытянув худую шею, всматривался в окна тормозящего состава. Косухин рассмеялся и помахал ему сквозь открытое окно. Валюженич заметил, подпрыгнул от неожиданности и устремился к дверям.

– Оу! Стив! Ай эм… Глэд… Бардзо…

Отхлопав Степу по спине, американец выдохнул воздух и отчеканил:

– Товарищ Косухин! Позволь… э-э-э… витать тебя в Париж – метрополи оф будущей мировая революция!

– Вот это хорошо! – солидно одобрил Степа. – Ну, привет, акэолоджи! Как ты, не закис?

Между тем оказавшийся тут же пухлый толстячок уже тянул Степин чемодан. Тэд помог отнять багаж у сопротивлявшегося Косухина и кивнул:

– Стив, это есть май френд Шарль Карно – потомственный пролетарий.

Степа с изумлением взглянул на «потомственного пролетария», но коротышка Шарль улыбнулся, и Косухин решил не углубляться в классовые проблемы, после чего все трое стали продираться через толпу к подземному переходу.

– Шарль майже не разумеет по-русски, – сообщил между тем Тэд. – Бат добже знает латыну, грецьку та чайниш.

Степа с уважением поглядел на знавшего загадочный «чайниш» Шарля, тогда как тот, сообразив в чем дело, закивал и наконец уверенно произнес:

– Это… это не есть важно.

Степа взглянул на «пролетария» с удивлением, но уточнять не стал. Между тем, пройдя бесконечными лабиринтами, они вынырнули на гигантскую привокзальную площадь, где стояли, ожидая пассажиров, долгие ряды разнообразных авто. Шарль огляделся и уверенно кивнул в сторону чуть ли не самого роскошного из всех – большого белого автомобиля, возле которого суетился шофер в кожаном пиджаке и таком же картузе.

«Хорош пролетарий!» – усмехнулся Степа, покуда его чемодан размещали в багажнике, а его самого, словно последнего буржуя, усаживали на заднее сидение. Убедившись, что все расселись, Карно произнес: «Огюстен!» – и шофер, даже не спрашивая адреса, тронул машину с места.

– То, Стив, як я нау спик рашен, то есть по-русски? – не без гордости поинтересовался Валюженич.

– На все сто, чердынь-калуга! – подбодрил приятеля Степа. – А чуток подучишь – на две сотни будет!

– Это не есть важно, – вновь повторил Карно и пристально взглянул в глаза Косухину.

– Бат вай, чердынь-калуга? – от удивления Степа перешел на иноземную речь.

– Стив, ты помнишь мистера Цонхава? – ответил вместо Карно Тэд. – Мы размовлялы…

– Не помню, – вздохнул Косухин. – Я же тогда в Шекар-Гомпе был! Но мне Славка рассказывал…

– Сома дэви! – внезапно произнес Карно, а затем заговорил по-французски – медленно, выделяя каждую фразу. Косухин вздрогнул. В памяти всплыли слова старика в пещере… Он заставил себя сосредоточиться, вслушиваясь в непонятную ему французскую речь, и вот, словно откуда-то из глубины, начал проступал смысл слышанного.

– Слушай, слушай внимательно, Степан, – говорил Карно. – Я тоже приобщен к этому ритуалу. Сома дэви – напиток богов, и это не самое великое из того, что мы теперь с тобой можем…

– К-кажется… я это… понимаю, – проговорил пораженный Степа. Шарль улыбнулся, кивнул и тут же отбросил всякую важность.

– Ну в таком случае, как говорит наш друг Тадеуш – о'кей! Мы сможем с тобой общаться без всяких переводчиков, Степан. Нужно лишь каждый раз немного сосредоточиться.

– Ой, ребята, давайте о другом, – вмешался Тэд. Теперь он говорил по-французски, но понимать Степе было куда проще, чем расшифровывать его обычный русско-польско-английский суржик. – Шарль, Стив никогда не был в Париже!

– Да, конечно, – усмехнулся Карно, и, обернувшись к шоферу, бросил: – Огюстен, в центр…

Больше двух часов Косухина возили по Парижу, представляя обалдевшему красному командиру чудеса столицы мира. Степа лишь неуверенно повторял вслед за Шарлем: Л'Арк Триомф, Сакр-Кер, Ситэ, Нотр-Дам… Тур д'Эфель добила его окончательно. Косухин желчно завидовал: в пролетарской Столице ничего похожего пока не было – и не намечалось. Наконец, они пообедали втроем в уютном кафе, которое, как пояснил Шарль, находится в районе Монпарнас и где вечерами бывают какие-то знаменитые художники.

…Слово «Монпарнас» крепко засело у Косухина в голове. Где-то здесь, на Монпарнасе, живет генерал-лейтенант Аскольд Богораз, отец вечно кашлявшего притворщика Семена…

– Сейчас завернем ко мне, – говорил Шарль, покуда они курили черные, незнакомые Степе, папиросы «Галуаз». – Отдохнем, а там надо разработать для нашего гостя программу. Лувр, Мэзон д'Инвалид… Версаль, конечно. Там, Степан, французские короли жили…

– Ах, короли! – классовое чутье наконец-то проснулось, и Косухин с подозрением воззрился на пухлого самоуверенного Карно. – Слышь, Шарль, а чего это тебя Стив пролетарием назвал? Да еще потомственным?

Карно и Валюженич удивленно переглянулись.

– Оу! – сообразил Тэд. – Стив, я перепутал! Этот жаргон… Я хотел сказать, что Шарль – из семьи потомственных революционеров.

Это было ничуть не лучше, скорее наоборот.

– Его прапрадед был командующим армией французской революции. Лазарь Карно работал вместе с Робеспьером.

О Робеспьере Степа, конечно, слыхал и воззрился на Шарля с явным уважением.

– Да, он был кем-то вроде Троцкого, – кивнул Карно. – Кое-кто до сих пор не может простить нашей семье, что Лазарь Карно голосовал за казнь короля. Моего деда убили за это…

– Ты что? – Степа сочувственно покачал головой. – Во гады! А дед твой, он кто – тоже революционер был?

– Сади Карно был Президентом Французской республики, – пояснил Валюженич, после чего у Степы отпала всякая охота расспрашивать дальше.

– Ладно, – прервал молчание Карно. – Поехали все же ко мне. Мой будет рад с тобой познакомиться. Не волнуйся – он не президент Франции – всего лишь сенатор.

С точки зрения Степы немногим лучше, но он вежливо промолчал, а затем выразительно поглядел на Тэда.

– Мы зайдем к тебе завтра, Шарль, – понял его Валюженич. – Сейчас у нас со Стивом есть важное дело…

– Ну конечно! – возмутился Карно. – Сейчас вы будете разглядывать находки из Шекар-Гомпа! Я всегда знал, что американцы бесцеремонны, а русские – те же американцы, только голодные и небритые…

Тэд проигнорировал эту шовинистическую реплику, после чего Шарль распрощался и укатил вместе с молчаливым Огюстеном, категорическим тоном заявив, что ждет их завтра к пяти.

– Вот его бы в Шекар-Гомп!.. – не без злорадства заметил Косухин, проводив взглядом наглого буржуя.

– Шарль прекрасно дерется, – возразил Валюженич. – Он уже собирался ехать мне на выручку, но я вовремя дал телеграмму из Морадабада…

– И все одно – буржуй! – рассудил Степа. – Ладно, Тэд, рассказывай…

Валюженич взглянул на Степу как-то странно и нерешительно проговорил:

– Понимаешь, Стив, кое-то случилось…

– Как? – обомлел Степа. – Чего ж ты молчал, не писал? С кем случилось? С Наташей?

– Ну…

Валюженич начал говорить, но Степа то и дело был вынужден останавливать приятеля. Понимать Тэда стало сложно. Без Шарля Карно таинственная сила, позволявшая разбирать чужую речь, сразу ослабла.

– Я не пил сома дэви, – пояснил Валюженич. – Тут нужен тот, кто овладел этой силой – как мистер Цонхава, или Шарль…

Наконец Степа как-то приспособился, и смысл сказанного стал вновь понятен. Тэд прямо с вокзала доставил Наташу на улицу Гош-Матье и сдал с рук в руки господину Карлу Бергу, а на следующий день девушке стало плохо – приступ какой-то странной болезни свалил ее в первую же ночь после приезда в Париж.

– Я не писал вам, – вздохнул Валюженич. – Вы были с Ростиславом далеко. Помочь – ничем бы не помогли… Сейчас ей лучше, но… Стив, она ничего не помнит! Понимаешь – ничего! Амнезия!

– Что? – Косухин подумал было, что он вообще перестал понимать Тэда. Тот напрягся и заговорил по-русски:

– Амнезия – то колы человек все забывать. Травма мозкова, то… понимаешь?

– Да говори по-английски! – прервал Косухин. – Только медленно…

– У нее было что-то вроде воспаления мозга. Врачи говорят, что это результат нервного потрясения. Когда Наташа пришла в себя, то забыла все, что было с ней за последний год, после того как она уехала из Парижа. Сейчас она здорова – но меня не помнит. Я говорил с ней…

Тэд замолчал, Косухин же все еще не верил. Амнезия – он слыхал о таком, но какая-то странность была во всем случившемся. Нервное потрясение? В Шекар-Гомпе и позже, в Индии, Наташа была спокойна и даже временами весела – куда веселее его самого. Если бы с ней и вправду было что-то не в порядке, это заметили бы сразу – или после, на пароходе…

– Меня просили не встречаться с нею, – продолжал Валюженич. – Я видел ее потом пару раз издалека – вместе с этим Сен-Луи…

Тон, которым было произнесено имя Наташиного жениха, был настолько недвусмысленным, что Степа взглянул на Тэда – и понял если не все, то многое. В душе шевельнулось какое-то неведомое доселе малоприятное чувство.

– Вот так, Стив, – вздохнул американец. – Прежде чем поедешь к господину Бергу, ты должен это узнать. Меня просили передать всем, кто был с Наташей эти месяцы, чтобы они ей ничего не рассказывали. Врачи считают, что это опасно…

Косухин не ответил. Наташа все забыла! Иркутск, кошку Шер, штурм дома на Трегубовской, серых тварей, обступивших старую церковь, взлетевшую в небо стрелу «Мономаха», Шекар-Гомп… Это казалось невероятным и страшным.

– Наверное, ее психика не выдержала, – тихо проговорил Тэд.

– Психика, чердынь-калуга! Искалечили человека!.. – буркнул Степа и вновь умолк, не желая покуда углубляться в обсуждение этой новой, неожиданной беды. – Ладно, понял… Тэд, а этот Карл Берг – как он тебе?

– Оу, мистер Берг – важный человек! И очень мрачный…

– Важный, – повторил Косухин. – Стив, а о Николае… О моем брате. Ты… Не спрашивал?

– Хотел, но затем вспомнил все эти ваши игры в секретность…

– Да, – кивнул Степа, вставая. – Ты прав. Сам спрошу.

Косухин хотел ехать на улицу Гош-Матье сразу, но Тэд уговорил подождать, пояснив, что Берг днем обычно уезжает по своим научным делам и застать его можно лишь вечером. Степа согласился, Тэд поймал такси, и они отправились на левый берег Сены, где в небольшой квартирке на шестом этаже огромного нового дома обитал археолог.

Квартира Тэда была завалена книгами, кипами исписанной бумаги и, разумеется, всяческими «артефактами» – от уже знакомых Степе тибетских рукописей до ржавого оружия и даже чучела крокодила, выкрашенного отчего-то в желтый цвет. Особенно много было в квартире всяческих идолов, мелких, но весьма жутковатого вида. В углу были свалены несколько кирок, лопаты и дюжина ножей.

Все это показывалось Степе с соответствующими комментариями. Косухин качал головой и напряженно думал, является ли наука «акэолоджи» полезной для мирового пролетариата – или бедняга Тэд по классовой несознательности посвятил жизнь очередной буржуйской глупости.

…Несмотря на все уговоры, Косухин решил ехать к Бергу сам. В конце концов Валюженич сунул Степе несколько десятифранковых бумажек и, вырвав из блокнота листок, аккуратно написал по-французски два адреса – Карла Берга и собственный, дабы Степа мог показать их таксистам. Ясное дело, пользоваться необычным даром в присутствии посторонних не стоило, и Косухин решил общаться в городе, как и полагалось иностранцу, жестами и мимикой. Валюженич вновь поймал такси, Косухин смело бросил «бон суар» в ответ на приветствие шофера и сунул тому бумажку с адресом Берга.

Улица Гош-Матье оказалась почти полностью застроенной двух– и трехэтажными особняками с решетчатыми металлическими оградами, из-за которых выглядывали зеленые кроны высоких каштанов. Дом, в котором обитал Карл Берг, был им под стать – двухэтажный, с нешироким фасадом, узкими, под старину, окнами и высоким крыльцом. К удивлению Косухина, в окнах не было света, хотя в соседних домах уже горело электричество.

Отпустив авто, Степа секунду постоял в нерешительности, сообразив, что полностью безоружен и суется к неведомому ему Бергу без всякой разведки (не считать же разведкой визит Тэда!). Он мотнул головой, отгоняя странную неуверенность, взбежал по ступенькам и уже поднял руку к электрическому звонку, как вдруг знакомая волна холода охватила его. Пальцы онемели, кровь застучала в висках, и тихий, еле уловимый голос позвал:

– Косухин… Косухин… Косухин…

Степа отдернул руку, быстро оглянулся, но на улице ничего не изменилось. Дом был тих и спокоен. Косухин потер ладонью лицо, вновь оглянулся и решительно нажал кнопку звонка.

Дверь долго не открывали. Степа хотел позвонить вновь, но внезапно створка распахнулась, и на пороге возник человек в черном смокинге. Пустые холодные глаза уставились на Косухина без всякого выражения, безразличный голос произнес: «Мсье?»

– Я… Мне к господину Бергу, – рубанул Степа, решив, что здесь должны понимать по-русски.

Человек в смокинге не двигался. Степа машинально окинул взглядом крепкую фигуру, заметив, что одежда незнакомца на левом боку подозрительно оттопыривается.

– Передайте – я Степан Иванович Косухин, – вновь заговорил он, с сожалением подумав, что кроме расчески иного средства защиты с собой не захватил.

Дверь закрылась. Потянулись минуты ожидания. У Степы мелькнула недостойная мысль улизнуть, пока есть еще время, но он не дал этой мысли разгуляться, дождавшись, пока дверь вновь отворилась. Тип в смокинге окинул гостя все тем же равнодушным взглядом пустых глаз:

– Заходите, сударь.

На этот раз он говорил по-русски.

Степа вошел, оказавшись в полутемной прихожей, завешенной почти неразличимыми в полумраке картинами. Из темноты появился еще один тип, как две капли воды похожий на первого: тот же смокинг, тот же равнодушный взгляд, тот же револьвер на боку, разве что ростом повыше и в плечах пошире.

– Прошу за мной, сударь, – проговорил первый и направился вглубь дома. Косухин с самым невозмутимым видом последовал за ним. Второй смокинг пристроился сзади.

В коридоре было темно, но откуда-то сбоку лился неяркий свет. Идти приходилось с осторожностью, чтобы не наткнуться на комоды и шкафы, загромождавшие проход. Провожающий стал подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж. Тот, что сзади, не отставал, и Косухин чувствовал себя не особо уверенно, утешаясь тем, что в каждом доме свои порядки. Может, этот Берг налетчиков боится?

Поднявшись по лестнице, Степа оказался перед высокой дверью. Первый смокинг неслышно приоткрыл ее и кивнул:

– Вас ждут…

В комнате было темно, хотя и не так, как в коридоре: в окно лился неяркий вечерний свет. У окна стоял огромный стол, слева и справа застыли, поблескивая стеклами, высокие, до потолка, шкафы, скрывавшие ряды книг, на полу лежала медвежья шкура. Стол был заставлен странного вида приборами, о назначении которых Степа не мог и догадываться. Там же лежал большой старинный фолиант, раскрытый приблизительно посередине.

Берг стоял у окна – огромный, высокий, широкоплечий. Налитое силой тело обтягивал такой же черный смокинг, как и на других обитателях этого странного дома. Когда он обернулся, Степу поразило лицо – необыкновенно бледное, словно Наташин дядя страдал малокровием или пользовался пудрой. Черные глаза смотрели спокойно, без малейшего удивления.

– Господин Косухин? Прошу садиться. Чем могу служить?

Голос у Берга оказался под стать фигуре – громкий, басовитый, и даже негромкий тон не мог скрыть его мощи.

– Я… – начал было Степа, присаживаясь на высокий, с резной спинкой стул.

– …Насколько я знаю, знакомый Натальи Федоровны, – прервал его Берг. – Как сообщил мне господин Валюженич, вы были вместе с нею в Индии. Благодарен вам, сударь, за внимание, но должен сообщить, что Наталья Федоровна нездорова, поэтому ваш визит представляется излишним. Напоминания о пережитых страданиях не пойдут ей на пользу…

Косухин сидел, сжавшись в комок. Берг подавлял, его огромная фигура нависала горой, и Степа чувствовал себя крайне неуютно, словно и в самом деле в чем-то провинился.

– …Поэтому, сударь, еще раз благодарю за внимание к нашей семье и на этом прошу завершить свой визит.

– Ну, это я понял, – Степа наконец-то собрался с силами и встал. – Только у меня к вам еще одно дело…

Берг никак не реагировал, всем своим видом показывая, что пребывание гостя в его кабинете и так затянулось.

– Какое же дело, сударь? – теперь голос звучал громче, в нем чувствовалось раздражение.

– Рцы, мыслете, покой, – рубанул Косухин, вспомнив странный пароль, который когда-то услыхал посреди утонувшего во тьме кладбища. – Я по поводу «Мономаха»…

Берг секунду-другую молчал, затем медленно опустился в огромное кресло. Темные глаза смотрели на Степу не мигая, но в этом взгляде по-прежнему не чувствовалось ничего, даже легкого любопытства.

– Какое отношение, сударь, все это имеет к вам?

– Я брат полковника Лебедева.

Черные глаза на миг вспыхнули, но в них и теперь не было любопытства – в них горел гнев.

– Значит, вы – Косухин, комиссар Челкеля? Забавно…

«Интересно, а за кого он меня раньше принимал? – удивился Степа. – Ведь я же, чердынь-калуга, сразу назвался!»

– В таком случае попрошу вас немедленно покинуть этот дом. Я не приемлю теории и практики господ большевиков. Вы и вам подобные – хуже чумы! Уходите!..

– Я уйду! – Степан старался говорить как можно спокойнее, но теперь уже проняло и его. – Но сначала вы сообщите мне, господин Берг, что случилось с моим братом!

– У меня нет сведений о полковнике Лебедеве, – тихо и как-то устало проговорил Берг. – Ни он, ни господин Богораз не выходили на связь. Тускула молчит. Это все, что я могу вам сообщить…

Степе показалось, что в комнате внезапно стало совсем черно. Николай не вернулся!..

– Хотя и не разделяю ваших политических симпатий, все же считаю своим долгом выразить свое сочувствие. Надеюсь, все же, что господин Лебедев еще выйдет на связь, и вы сможете встретиться с братом…

Тон был ледяным, и Степе стало еще тяжелее. Берг стоял у стола, огромные руки лежали на раскрытой странице древней книги, и вдруг Косухин заметил: на указательном пальце Берга тускло сверкнул большой тяжелый перстень. Хозяин дома уловил его взгляд – рука исчезла за спиной. Впрочем, эту мелочь Степа приметил лишь мимоходом. Он все еще не мог осознать случившегося – брат не вернулся.

– Я… хочу… Я вам не верю! У вас должна быть система связи! Этот… «Пространственный Луч»! Вы должны знать, что случилось с «Мономахом»!

– Я не обязан отвечать на подобные вопросы, но, если настаиваете, объясню. Связь с «Мономахом» велась с земли – с полигона Челкель. Из того, что мне успела рассказать Наталья Федоровна, я понял, что рубка управления взорвана и связь, естественно, прервалась. Установка, о которой вы упомянули, должна заработать в случае благополучного прибытия «Мономаха» на Тускулу. Одно из двух: или господину Богоразу не удалось наладить ее, или случилось нечто худшее. Нам с вами, господин Косухин, остается лишь ждать.

– Ладно, – Косухин мотнул головой. – Буду ждать. А сейчас я хочу видеть Наташу… Наталью Федоровну. Я должен знать, что с ней все в порядке.

– Я уже говорил вам, сударь!.. – посуровел Берг.

– А я уже слышал! Я ничего не буду это… напоминать. Познакомьте нас, будто я ваш гость и все. Хочу увидеть, что она здесь и жива.

Берг на мгновение задумался, затем нажал кнопку вмонтированного в крышку стола электрического звонка. Дверь кабинета бесшумно растворилась, на пороге возник тип в смокинге.

– Где сейчас Наталья Федоровна?

– Они с господином Сен-Луи собираются в театр.

– Пригласите…

Косухин повернулся к двери и замер. Минута, другая – и вот в коридоре послышались быстрые шаги. Во рту у Степы пересохло. Секунда – и Наташа уже была в кабинете. На ней оказалось роскошное вечернее платье, на шее сверкало большими камнями колье. Девушка ничуть не походила на себя прежнюю. Встреть Косухин такую – то и не оглянулся бы. Обычная дворяночка…

– Что случилось, дядя? Добрый вечер, сударь!…

Последнее, естественно относилось к Степе. Сказано это было так, словно в кабинете Карла Берга появился новый предмет мебели.

Между тем в кабинет вслед за Наташей вошел невысокий брюнет с пухлым брюшком и весьма заметной проплешиной. Вид у него был сонный и одновременно высокомерный, особенно после того как его взгляд упал на гостя.

– Прошу знакомиться, – спокойно, но с еле заметной иронией бросил Берг. – Господин Косухин, наш гость из Большевизии. Моя племянница Наталья Федоровна. Гастон де Сен-Луи, ее жених.

– Вы из России? – Наташа поглядела на Степу с искренним любопытством и протянула ладонь, которую тот нерешительно пожал. – Вы, наверное, офицер? Мой дядя телефонировал каким-то офицерам…

Косухин сглотнул, не зная, что ответить. Между тем мсье де Сен-Луи с явной неохотой протянул руку, затем подумал – и Степа внезапно сообразил, что ему предлагают для рукопожатия два пальца.

– Гастон! – Наташа и сама заметила это, но Сен-Луи лишь улыбнулся, окинув Степу с ног до головы взглядом, в значении которого трудно усомниться. Кровь ударила в голову. Косухин тоже протянул руку – и подал Гастону один палец. Тот дернулся – и убрал ладонь, затем что-то шепнул девушке. Та нерешительно кивнула:

– Господин Косухин… Дядя… Извините, мы спешим.

Степа молчал, сил хватило лишь на то, чтобы кивнуть в ответ. Уже в дверях Наташа оглянулась. Взгляд девушки скользнул по комнате, на миг остановился на Степе. Косухин вздрогнул. Если Наташа действительно собиралась в театр, то настроение ее было не из самых подходящих: в ее глазах плавал страх…

Подождав, пока стихнут шаги в коридоре, Берг выглянул в окно, а затем повернулся к гостю:

– Итак, вы убедились. Наталья Федоровна здорова, но совершенно не помнит ни вас, ни того, что было в последние месяцы. Еще раз прошу не напоминать ей об этом и, лучше всего, оставить ее в покое. Если будут новости о господине Лебедеве, я вас извещу.

«Интересно, чердынь-калуга, как это он меня известит? – думал Степа, покуда молчаливый лакей в смокинге провожал его к выходу. – Он ведь и адрес-то мой не спросил! Вот гад!»

То, что господин Берг не говорил всей правды, было ясно. Он, конечно, знал, кто такой Косухин с самого начала, иначе не стал бы беседовать с ним о «Мономахе»… Впрочем, трезво рассуждать Степа был не в силах. Пропал Николай – по сравнению с этим даже поганая рожа талантливого физика Гастона де Сен-Луи казалась обстоятельством абсолютно второстепенным.

И еще одна мысль не давала покоя. Какая-то мелочь, на которую он вначале не обратил внимания. Степа перебрал еще раз подробности встречи в полутемном кабинете – и тут его осенило. Перстень! Перстень на руке Берга! Большой серебряный, так похожий на тот, что был у Арцеулова! Но ведь Славка дал его брату перед стартом! Правда, Степа видел перстень лишь секунду, не больше, но зачем тогда Бергу так поспешно его прятать?

…Стемнело. Улица Гош-Матье была почти пустынна. Степа, плохо знавший местность, с трудом вспомнил, откуда подъехало такси, и побрел в ту сторону, надеясь выйти на более людную магистраль и там поймать авто, чтобы добраться до квартиры Валюженича. Он шел медленно, не обращая внимания на происходящее вокруг. Внезапно его внимание привлек смех: на тротуаре, возле большого черного автомобиля, стояло четверо совершенно буржуйского вида молодых людей, перебрасываясь фразами на непонятном Степе французском языке. У всех явно было превосходное настроение. Когда Косухин поравнялся с ними, один из четверки ленивым движением достал из кармана большой портсигар, вынул папироску и хлопнул себя по карману, вероятно, в поисках спичек. На лице у буржуя появилось легкое разочарование, но тут его взгляд упал на Степу. Курильщик сделал жест, понятый всем, вдыхающим никотиновый дым, без всякого перевода. Косухин вздохнул и полез в карман за спичками. Когда он поднес огонек к папиросе, то внезапно заметил взгляд одного из четверки. Тут тоже не требовался переводчик. Степа резко отпрянул назад, но поздно: курильщик отбросил папиросу, и его ладонь метнулась прямо к Степиному горлу. Косухин успел взмахнуть рукой, пытаясь задержать удар, но тут кто-то из стоявших рядом выбросил вперед руку с кастетом.

«Как мальчишку взяли!» – мелькнула последняя мысль, и все исчезло.

Глава 2. Святыни логров

Вначале он услышал гул мотора и почувствовал легкий запах бензина. Болела голова, кисти, стиснутые наручниками, затекли и ныли. Степа понял, что сидит на заднем сиденье авто, стиснутый с двух боков и лишенный всякой возможности к сопротивлению. Ноги, правда, были свободны, но в данном положении они годились лишь на то, чтобы наступить кому-либо из похитителей на мозоль.

– Поручик, он жив?

– К сожалению. Эти большевистские паскуды живучи, словно кошки.

– И все-таки – проверьте пульс.

Говорили, естественно, не на французском, а на самом обыкновенном русском языке, и Косухин горько пожалел, что напрочь потерял столь необходимую бойцу Мировой Революции классовую бдительность.

Чья-то рука легко сжала запястье.

– Как у младенца, господин капитан!

– По-моему, он уже пришел в себя, – уверенно предположил третий голос. – Взгляните господа – веки дергаются. Господин чекист, можете не притворяться!

Косухин никак не реагировал, и кто-то сильно ударил его по лицу.

– Прекратите, поручик! – голос внезапно стал злым и резким. – Не смейте бить пленного!..

Играть в прятки было бессмысленно, и Степа открыл глаза. Он не ошибся – его везли в том самом черном автомобиле. Шторки на окнах салона оказались опущены, но сквозь переднее стекло можно было увидеть освещенную фарами дорогу, вдоль которой мелькали выхваченные неровным светом силуэты деревьев.

– Очухались, ваше комиссарское превосходительство? – спросил поручик, сидевший, как выяснилось, слева. Он был молод, даже моложе Степы, но юное лицо пересекал глубокий рваный рубец.

Косухин решил не отвечать.

– Ничего, у генерала разговорится, – заметил тот, что был за рулем. – Господин капитан, разрешите мне его лично ликвидировать. Должок имеется…

– Это не ко мне, Сергей, – отозвался капитан, сидевший справа. – Никогда не занимался… ликвидацией.

– Тогда выдадим этому типу револьвер и устроим техасскую дуэль, – предложил тот, кто сидел рядом с шофером. – Извините, Виктор, это ваше чистоплюйство…

Разговор был не из веселых, но Степа заставил себя думать о другом. Эта четверка – явные беляки, видать, еще совсем недавно воевавшие против трудового народа где-нибудь на Дону или за Байкалом. И действуют они не без подсказки господина Карла Берга. Все становилось на свои места. Косухин вспомнил полный страх взгляд Наташи. Она знала, потому и пыталась намекнуть по поводу «офицеров»…

Авто резко свернуло в лес, прокатилось сотню метров по узкой просеке и выехало на поляну. Блеснул свет фар – еще один автомобиль стоял неподалеку.

– Аскольд Феоктистович ждет, – констатировал капитан. – Поспешим…

Степа мельком обратил внимание на столь редкое имя-отчество. Оно показалось знакомым, но соображать было некогда – Косухина вытащили из машины и повели навстречу выходившему из другого автомобиля высокому, худому, совершенно лысому старику. Впрочем, разглядеть внешность генерала было трудно – мешал свет горящих фар, бивший прямо в глаза.

– Вижу! – резкий сухой голос оборвал начавшего было докладывать капитана. – Вы уверены, что не ошиблись?

– Его документы, ваше превосходительство… – офицер передал Степин паспорт старику. Тот, не читая, сунул выданную в Бомбее «липу» в карман:

– Времени мало, господа. Мешок и веревки захватили?

– Так точно!

Вероятно, захватили не только мешок и веревки, но и несколько кирпичей. А может, таковые имелись поблизости, дабы надежно упокоить Степу на дне ближайшей речки.

– Что он говорил? – вопрос был задан небрежно, явно для проформы.

– Ничего, ваше превосходительство.

– То есть? – генерал, уже готовившийся уходить, резко обернулся. – Капитан, вы уверены, что не отправите на тот свет случайного прохожего?

– Да русский он! – вмешался поручик, с нетерпением переминавшийся с ноги на ногу. – Я этих комиссаришек за версту чую!

Генерал подошел поближе и взглянул Степе в лицо. Косухин не преминул усмехнуться, но усмешка тут же погасла: тот, кто смотрел на него, внезапно показался знакомым. Степа видел лысого генерала впервые, но голос, холодные серые глаза, даже брезгливая гримаса…

– Господин чекист, мои люди не ошиблись?

Генерал тоже чуял комиссаров, если не за версту, то за два шага – всенепременно.

– Ошиблись, – буркнул Косухин. – В Чрезвычайной Комиссии не состоял, – и, решив, что это может звучать как просьба о пощаде, поспешил добавить: – А вот теперь жалею!

Генерал усмехнулся – и в голове у Степы словно блеснула молния. Как же он мог забыть? Аскольд Феоктистович! Аскольд Феоктистович Богораз!

– Хорошо, – кивнул старик. – Можете приступать, господа!

– А погодь, превосходительство, – Косухин вновь заставил себя улыбнуться. – А как же это… последнее желание?

– Резонно, – кивнул генерал. – Как обычно – папироску? Или желаете «Интернационал» исполнить?

Степа проигнорировал и тон, и содержание сказанного. Если это действительно Богораз-старший…

– Вы, Аскольд Феоктистович, когда Семена увидите, то расскажите ему, как меня, чердынь-калуга, кончали. Ему интересно будет.

– Что?! – глаза генерала сузились, и Косухин понял, что не ошибся. – Что вы сказали, молодой человек?

– А вы плохо слышите? Могу повторить…

– Не дерзите! – генерал подошел совсем близко, голос упал почти до шепота. – Что… ты… комиссарская шкура… знаешь о моем сыне?

– А вам-то что? – Косухин пожал плечами. – Просто расскажите Семену. Он ведь все-таки Руководитель Проекта!..

Генерал отшатнулся.

– Кого вы мне привезли, господа? Дайте его документы!

– Они у вас, ваше…

– Ах да…

Богораз-старший вынул из кармана Степин паспорт. Кто-то из офицеров поспешил включить фонарик.

– Косухин Степан Иванович… Дворянин… Русское консульство в Бомбее… Косухин?! Постойте!..

Генерал несколько секунд о чем-то думал, затем вновь поглядел на Степу. На этот раз на его лице было заметно крайнее удивление.

– Степан Иванович Косухин?.. Господин Косухин, какое вы имеет отношение к полковнику Лебедеву?

– А у нас отчества одинаковые, – буркнул Степа.

– Я бы просил вас отвечать серьезно!..

– А я че – несерьезно? Я-то вас сразу узнал – больно на Семена похожи. А если вы действительно занимались «Мономахом»…

– Молчите! – резко прервал его Богораз и обернулся. – Снимите наручники, господа. И оставьте нас вдвоем.

Через минуту руки Косухина были свободны. Офицеры отошли к машине. Степа с генералом остались посреди поляны.

– С ума сошли, молодой человек! Название программы остается секретным!

– Ну да, конечно… – хмыкнул, не удержавшись, Косухин. – «Владимир» беспокоится!..

– Вы и о телеграмме знаете? Да, господин Берг совершил непростительную ошибку. Но это не освобождает нас от соблюдения тайны.

Он замолчал, а затем полез в карман за папиросой. Генерал, как оказалось, курил те самые черные «Галуаз», которые Степа уже успел распробовать.

– А мне можно? – не удержался он. Курить после всего пережитого хотелось до невозможности.

– Прошу вас, молодой человек… Итак, насколько я понял, вы младший брат господина Лебедева. И, если я не ошибаюсь, были в Индии вместе с госпожой Берг?

– Не ошибаетесь.

– Странно, вашей фамилии нет в списках допуска… Впрочем, сейчас это не важно. Господин Косухин, что вы знаете о Семене?

Вопрос был поставлен слишком широко, и Степа брякнул наобум:

– У Семена Аскольдовича очки с обыкновенными стеклышками. И он здорово аэропланы умеет водить.

На лице Богораза вновь мелькнула усмешка – на этот раз не ироничная, а обыкновенная – добрая, немного растерянная:

– Да, вы правы. Но я, имел в виду другое. Семен… жив?

Тут уже растерялся Степа. Жив ли улетевший куда-то в эфир Богораз-младший, он и сам был не прочь узнать.

– Когда я видел его в последний раз, Семен был жив-здоров…

– Вы видели его в Омске? Или в Иркутске?

– Да не только там…

Приходилось подбирать слова, дабы не проговориться о том, как он в действительности познакомился с генеральским сыном.

– Мы… На Челкеле виделись.

– Что-о? – изумился генерал. – Но ведь полигон взорван, и запуск не состоялся! Насколько мне известно, Семен даже не добрался туда…

Степа лишь головой покачал. Похоже, Карл Берг не только ему не спешил сообщать правду.

– «Мономах» взлетел, Аскольд Феоктистович. Ваш сын улетел на нем вместе с Колей… С полковником Лебедевым. Насколько я знаю, они вышли на эту…

– Орбиту… – тихо подсказал Богораз. – Вы сами видели запуск?

– Да, видел.

Перед глазами вновь встала холодная зимняя степь – и окутанная дымом серебристая стрела, медленно поднимавшаяся вверх в облаках белого пара…

– Не понимаю… – негромко проговорил генерал. – Не понимаю…

– А вы у господина Берга спросите, – осмелел Степа. – Я вот, чердынь-калуга, попробовал.

– Берг… – повторил генерал. – Он позвонил мне и сообщил, что в Париж прибыл агент ВЧК, который собирает информацию о «Мономахе». Велел устранить его, то есть вас, немедленно… Но… он ведь знал, кто вы?

Косухин даже не стал отвечать.

– Да, – решительно кивнул Богораз. – Это уже мое дело… А вам, господин Косухин, приношу глубочайшие извинения. Надеюсь, мои офицеры не были с вами излишне… навязчивы…

– В самый раз, господин генерал!

Перспектива близкого знакомства с заранее припасенным мешком начала отодвигаться. И Степа решился. В конце концов, Богораз-старший показался ему ничуть не глупее своего отпрыска.

– Только… Аскольд Феоктистович… Господин Берг не очень ошибся. Я, правда, в ВЧК не состою, но я действительно красный…

– Что? – в серых глазах сверкнуло изумление. – Вы?! Брат полковника Лебедева? Но тогда что вы делали на Челкеле?

– Я был комиссаром Челкеля…

Слово было сказано. Оставалось ждать, не переоценил ли он старшего Богораза.

– Комиссар эфирного полигона… – генерал покачал головой. – Вы хотите сказать, что красные… большевики помогали запустить «Мономах»?

Косухину очень хотелось рубануть: «А как же!», но он предпочел все же сказать правду.

– Не красные. Я помогал…

Вышло несколько нескромно, но Богораз не стал уточнять.

– Хорошо. А теперь очень коротко: когда, что, как…

«Очень коротко» затянулось минут на десять. Генерал слушал молча, время от времени кивая.

– Ясно, – заключил он. – А потом с Натальей Федоровной приключается эта странная болезнь, ее дядя уверяет, что пуск сорван, а все участники операции пропали без вести… Да, а что с господином Казим-беком?

– Погиб, – коротко ответил Косухин. Перед глазами вновь встал дом на Трегубовской и ровная шеренга бойцов с голубыми свастиками на шапках…

– Жаль Георгия! А вы не встречали господина Семирадского?..

– Убили его, – о смерти Глеба Иннокентьевича говорить особенно не хотелось.

– Упокой, Господи… – генерал медленно перекрестился. – Мы познакомились с Глебом еще когда он был студентом, а я – юнкером. О генерале Ирмане не спрашиваю – мне уже сообщили. Да, мы заплатили очень дорого… Постойте, Степан Иванович, но, если корабль стартовал, почему не выходит на связь Тускула?

Степа промолчал. Отвечать было нечего.

– Мы отвезем вас обратно, – генерал жестом указал на авто. – Вы где квартируете?..

– Я… – Косухин замялся – говорить о Валюжениче не хотелось. – У одного знакомого. Студента…

– Студента? Постойте… – генерал хмыкнул. – А его часом не Валюженич зовут? Американский поляк, археолог, учится в Сорбонне, недавно приехал из Индии? Интересно выходит, Степан Иванович! Берг сообщил, что этот студент – американский разведчик, который собирается чуть ли не завербовать Наталью Федоровну… Ладно, сделаем так. Я отвезу вас к Валюженичу, а Бергу сообщу, что вы ликвидированы. Завтра рано утром вы и господин Валюженич должны уехать из Парижа. Дня на три. А там – посмотрим!..

Тэд уже начал волноваться, но, увидев Косухина, мгновенно успокоился и потащил его ужинать, сообщив, что ради приезда гостя он приготовил семейное блюдо – бигос по-польски. Степа, решив не портить приятелю аппетита, проглотил тарелку этой экзотической пищи, а затем, как бы случайно, поинтересовался, нет ли у американца дел подальше от Парижа. Тот даже не удивился.

– Оу, Стив! То я… То моя праця наукова, розумешь…

– Ты… Не спеши, Тэд…

В этом вопросе требовалась полная ясность, и Косухин сосредоточился, вспоминая советы старика. Но то, что так просто выходило у проклятого беляка Арцеулова и потомственного буржуя Шарля, получалось у Степы с немалым трудом. Наконец, он приспособился и начал понимать.

– Тут такое дело, Стив, – принялся объяснять Валюженич. – Я, пока ездил на Тибет, пропустил чуть ли не год, и мсье Робер того и гляди выкинет меня за безделье. Экзамены я сдал, но надо срочно закончить семестровую работу по археологии, а для этого требуется съездить в Бриньоган, в местный музей. Если бы не твоя телеграмма, я был бы уже там.

Был принесен атлас, и Степа ознакомился с местоположением полуострова Бретань и маленького городка Бриньогана, приютившегося на самом берегу Атлантического океана.

– Дня за три управимся? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Если постараться… – несколько удивился Валюженич. – Стив, а что случилось?

Ответить на такое оказалось нелегко. Косухин задумался.

– Тэд, ты это… ну, доверяешь мне?

Американец явно обиделся:

– Ты же знаешь, Стив, что я, как потомок великопольских шляхтичей и американских янки, испытываю биологическую ненависть к русским!.. Значит, мальчику Тэду опять ничего нельзя рассказать?

– Да расскажу я все! – вздохнул Степа. – Потом, в этом… Бриньогане. Хорошо?

– Ладно, Стив, – сменил гнев на милость археолог. – Недаром мне говорили, что с большевиками нельзя иметь дел… Жду приказаний, мой бригадир! Выезжаем завтра?

Степа подумал и кивнул.

– О'кей! С вокзала позвоню Шарлю, иначе, если мы с тобой исчезнем, он мобилизует своего отца-сенатора, а тот – всю французскую полицию вместе с Сюртэ женераль и Вторым бюро Генштаба…

– Ладно, – неохотно согласился Степа. – Но скажи ему, чтоб помалкивал. И вот еще. У тебя… оружие имеется?

– Откуда? – крайне изумился американец. – Я ведь мирный обыватель!

Произнеся эту фразу, Валюженич подмигнул, а затем извлек из шкафа замотанный в тряпки револьвер и несколько обойм.

– Рядовой Валюженич к бою готов!.. Кстати, о визите к Бергу, как я понимаю, расспрашивать тоже не следует?

Косухин лишь молча покачал головой. Бог весть как отреагировал бы горячий парень Тэд на его вечернее приключение! И хорошо, что они уезжают к черту на кулички! Менее всего Степе хотелось подставлять под пули наивного «акэолоджи». Только бы стая потеряла их след…

Тэд поднял Косухина в половине шестого. Он спал еще меньше: рюкзак был уже собран, у порога лежали две аккуратно завернутые в мешковину кирки. Вычищенный револьвер забрал себе Степа. Последней была уложена большая карта Бретани с каким-то пометками и пухлая тетрадь. Проблема была лишь с деньгами. У студента таковые оказались на исходе, а посему решили поменять Степины фунты-стерлинги, но не в Париже, а в банке города Ванна, где как раз следовало делать пересадку.

…Пока такси мчало их на вокзал, Косухин прикинул, что для поездки в обыкновенный провинциальный музей кирки не нужны – но не стал заострять на этом внимания.

С вокзала Валюженич позвонил в особняк Карно, разбудил видевшего сладкий сон Шарля и кратко проинформировал о происходящем. Тот попытался задавать вопросы, но затем капитулировал, пообещав молчать, словно рыба, и ничего не предпринимать.

В купе второго класса Тэд и Косухин оказались вдвоем. Американец предложил поспать, заметив что, наука «акэолоджи» требует умения спать в любое время дня и ночи, дабы в нужный момент быть готовым действовать в полную силу. Степа полностью одобрил правила сей мудреной науки. Валюженич немедленно уснул, а Косухин долго глядел на мелькавшие за окном деревеньки, на добротные дома, крытые красным шифером, в очередной раз жалея, что его знакомство с Францией складывается так неудачно. Даже рассказать оставшимся в России друзьям-товарищам, и прежде всего давнему приятелю Кольке Лунину, будет, считай, и нечего. Разве что, обрисовать забавную сценку на лесной поляне, но за подобными впечатлениями можно было не ехать так далеко.

После полудня отоспавшийся Тэд решил ввести своего недостаточно подкованного в науке «акэолоджи» приятеля в курс дел. Степа приготовился слушать: о Берге говорить было рано, а кроме того, ему и в самом деле стало любопытно. При всем презрении к вредному сословию интеллигентов, красный командир уважал науку, которая, как известно, приближает светлое будущее всего человечества.

Для начала Валюженич попытался объяснить название своей семестровой работы. На этом рассказ замер – и надолго, ибо американец писал на тему: «Атрибутация памятников Псевдоартуровского круга на примере Бретани». Не помогали не мимика, ни скудный Тэдов запас русских слов.

– Ты бы попроще! – взмолился Косухин, мысленно ругая проклятый царизм, не давший возможности получить должное образование. Слово «атрибутация» его особо пугало.

– Ну, Стив!.. Куда уж проще? – Валюженич вздохнул и начал говорить медленно, выделяя каждое слово. – В Западной Европе бытуют легенды о короле Артуре. Он жил давно и правил королевством, которое называлось Логрис. Этот Логрис, по одним данным, находился в Англии, но по более древним – во Франции, в Бретани. Пока понятно?

– Валяй дальше! – покуда и вправду было понятно.

– В Средние века Артура очень почитали. В Бретани было много мест, которые легенды связывали с его именем. В церквях и в частных домах хранилось много артефактов, которые, якобы, относились к Артуру и его рыцарям. Все эти вещи – более поздние, но очень интересно, как в Средние века люди себе представляли Артура и все, что с ним связано.

– Ага, постой! – кое-что начало доходить. – Ты описываешь эти, чердынь-калуга, артефакты…

– Йе! Оружие, украшения, одежда…

– Ну, это я понял, – задумался Степа. – Ты, значит, ездишь по музеям…

– Я уже почти все сделал. Только Бриньоган остался. Музей там очень старый, создан еще при Людовике XVI-ом.

– Угу-угу, – Косухин сделал вид, что поверил, а затем внезапно, как это делал при допросах пленных, рубанул: – А кирками ты, Тэд, решил чего, в витринах музейных ковыряться?..

– Кирки?.. – растерялся Валюженич. – Понимаешь, Стив… Э-э-э…

Он затих, потом вздохнул и начал рассказывать о главном.

За эти пару месяцев Валюженич объездил почти всю Бретань – и не зря. В одном из архивов ему удалось найти рукопись XII века, в которой совсем по-другому рассказывалась история Логриса.

– Понимаешь, Стив, в этой рукописи сказано, что логры – не люди. Они трикстеры, оборотни. Пришли откуда-то с востока, настоящее их название – дэрги. Там даже приводится несколько заклинаний. Похоже, это действительно какой-то древний язык… В общем, эти логры-дэрги повелевали обычными людьми, причем творили настоящие чудеса. Во всех легендах об Артуре сказано, что он смог вытащить впаянный в камень меч одной рукой…

– Так это же сказки! – пожал плечами реалист Степа.

– Йе, конечно! Но что интересно: я рассказал об этих дэргах шефу – мсье Роберу, а он показал мне выписку из одной византийской рукописи, где говорилось о том же, только дэрги там назывались «дарами». Значит, эту легенду знали и в Византии!

– Дары! – что-то знакомое промелькнуло в памяти. Дэрги… Дары… Дхары… Ну, конечно! Родион Геннадиевич!

Тэд удивленно умолк, а Степа медленно, чтобы не сбиться, стал пересказывать все, что сумел вспомнить: об учителе-дхаре из таежного села, о поселке Якша на Урале, где живут потомки дхаров и молятся возле какого-то Дхори Арха, о Перстне Духов, которых Родион Геннадиевич называл «вагры»…

Валюженич слушал с открытым ртом, затем судорожными движениями выхватил тетрадь стал быстро записывать.

– Стив! Что ж ты молчал?

– Да откуда мне было знать, что это, чердынь-калуга, тебе интересно? – резонно возразил Степа. – Ну, легенды… Ты же сам говоришь, что дэрги пришли с востока!

Как раз к месту вспомнилось, что Родион Геннадьевич говорил о своей статье, которая была издана в каком-то академическом журнале…

– Наверное, «Известия Императорской Академии Наук»! – Тэд сделал пометку в тетради. – У нас в библиотеке есть все комплекты, пересмотрю за час. Хорошо, что я научился немного читать по-русски! Ну, Стив!

Косухин, впрочем, не числил за собой особых заслуг. Дары-дэрги – особого толку в этих сказках он не видел. К тому же пока ничего не было сказано о кирках…

Тэд вздохнул:

– Оу, Стив, ты заставляешь меня признаваться в покушении на закон!..

…В этой же рукописи американец прочел о том, что логры-дэрги владели четырьмя священными реликвиями, чья волшебная сила позволяла удерживать власть над людьми. Первая из них – знаменитый меч Артура.

– В поздних рукописях его называли «Эскалибур», – пояснил Тэд, – но в этой книге он назван просто Темный Меч. Он давал силу поражать врагов на расстоянии…

Косухин согласился, что подобное оружие вполне могло бы пригодиться и в двадцатом веке.

– …Потом – знаменитое кольцо Артура, перстень, заклинавший духов…

Степа вздрогнул. Серебряный Охс Вагрэ – Перстень Духов, тот, что носил Арцеулов, о котором спорили Богораз и Семирадский! Кольцо, привидевшееся Степе на руке Берга!..

– А какой он, перстень этот? – осторожно спросил он.

– Оу, серебряный с большим белым камнем. Этот камень мог менять цвет.

Описание не подходило. На перстне Арцеулова никаких камней не было – лишь массивная серебряная печатка с двумя змейками. Да и можно ли верить всяким сказкам?

– Кольцо и меч последние логры унесли с собой на восток. По легенде у них была еще одна, самая главная, реликвия – Венец Логров. Этот Венец позволял предвидеть будущее и знать о прошлом…

– Так ты его, чердынь-калуга, выкопать решил? – хмыкнул Косухин. – Даешь, «акэолоджи»!

– Венец Логров был разбит во время последней битвы Артура с Мордредом. Его осколки пропали бесследно. Но у дэргов оставалась четвертая реликвия – ножны…

Валюженич открыл тетрадь и показал Степе рисунок:

– Так было в рукописи. Эти ножны защищали владельца от любого оружия. Перед последней битвой их похитили у Артура, поэтому он получил смертельную рану. В Бретани в музеях хранятся две пары таких ножен – конечно, все более поздние…

– Подделки! – разочаровано протянул Косухин. – Вот если бы знать, где настоящие…

– Если б знать… – согласился Валюженич и, внезапно склонившись к самому уху Степы, прошептал: – Я знаю!

– Чего-о? – не поверил тот.

– Я знаю, где настоящие, Стив! В рукописи сказано! Там даже рисунок места, где они спрятаны! Понимаешь?

– Ну, это еще бабушка надвое сказала! – махнул рукой недоверчивый Косухин. – Да с этого самого XII века могло ничего не уцелеть!

– Уцелело, Стив! Я проверял! Это церковь святого Иринея неподалеку от Бриньогана, она разрушена в годы революции, но стены и фундамент уцелели, понимаешь? Там сейчас пусто, развалины!..

– А закон?

– Ну, вести раскопки без разрешения нельзя… Стив, я буду копать сам. Ты останешься в городе.

– Вот еще, чердынь! – возмутился Степа. – За кого ты меня, Тэд, принимаешь? Нет, Тэд, ты точно – гнилой интеллигент. Ладно, поищем твои ножны. И это все?

– Мало? – удивился Валюженич. – В рукописи еще сказано, что, потеряв реликвии, логры лишились своей силы и были покорены людьми. Но что сила вернется к ним, если удастся собрать все четыре реликвии вместе…

– Сказки! – зевнул Степа. – И тебе, Тэд, за эту бузу деньги платят? Я б на это и гроша, чердынь-калуга, не дал, разве что когда коммунизм настанет и всем будет по потребностям…

На это несознательный Валюженич заявил, что ждать придется слишком долго, и Степе пришлось пуститься в длительные разъяснения по поводу основных теоретических положений единственно верного учения.

…До Ванна добрались лишь к вечеру. Пришлось заночевать в привокзальном отеле, потратив последние деньги с тем, чтобы наутро зайти в банк. С банком чуть было не вышла неувязка. Когда забывший о бдительности Степа вывалил перед кассиром пачку фунтов, у того на лице появилось такое выражение, что Косухин чуть было не схватился за револьвер. Положение спас Валюженич, вернее его американский паспорт. Лицо кассира мигом приняло совсем иное выражение, фунты были разменяны на франки, а Степа еще раз обругал себя за беспечность.

По пути на вокзал, воспользовавшись часом свободного времени, Тэд свернул к серой громаде Ваннского замка и провел Степу вдоль огромных стен, показав полуразрушенные башни и старинные, обитые проржавелым железом ворота. Археолог сыпал именами герцогов бретонских, творивших в этих стенах свои феодальные безобразия, а Косухин лишь качал головой, прикидывая, что взять замок мудрено даже сегодня, разве что с помощью батареи тяжелых гаубиц. Напоследок американец поведал историю какого-то Робера д'Артуа, который данный замок штурмовал и здесь же нашел свою смерть. Валюженич пояснил, что сей Робер д'Артуа, оказывается, был авантюрист, спровоцировавшим Столетнюю войну. Узнав об этом, Косухин рассудил, что печальный финал милитариста более чем закономерен.

В Ванне оставалось еще много любопытного, но следовало спешить на поезд. Вагон оказалось забит фермерами, ехавшими с Ваннской весенней ярмарки, и путешественники забились в угол купе, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Впрочем, их соседи были заняты разговорами, разве что то и дело пытались угостить Тэда и Степу местным кальвадосом, который оказался на поверку жуткой кислятиной.

В Бриньоган поезд пришел после полудня. Подождав, пока высыпавшие из поезда фермеры разойдутся, Валюженич предложил пройтись к морю и наметить дальнейший план действий. На берегу, где сушились на кольях старые рыбацкие сети и замерли вытащенные на берег черные баркасы, в этот час было безлюдно. Погода испортилась. Дул холодный ветер, небо покрылось тяжелыми тучами, по серой поверхности моря одна за одной шли высокие, в гребешках пены волны.

– Не похоже на Индийский океан! – поежился Валюженич. – А вообще-то, хорошо. Люблю море!

– Вроде Балтики, – рассудил Степа. – Невесело тут, чердынь-калуга!

– Оу, это замечательные места, Стив! Здесь высаживались викинги Эриха Рыжего! Представляешь?

– Не-а, не представляю, – улыбнулся Степа. – Я ведь, Тэд, неученый совсем!

Валюженич тоже усмехнулся:

– Ничего Стив, кончиться ваша дурацкая война, я прижму своего папашу, Шарль – своего, и мы определим тебя в Сорбонну. Ну, если захочешь, – в Кембридж.

– Куда, чердынь-калуга? Не, товарищ акэолоджи, у меня дела. Пока во всем мире Коммунию не построим!..

– Стив! Слушай, да это же сказки! – не выдержал Валюженич. – Ты же умный человек! Как можно верить в эту эсхатологию?

– Во, слова выучил, – покачал головою Степа. – Это не сказки, Стив. Просто за это надо дорого заплатить.

– Догадываюсь чем. Если, к примеру, головой Ростислава и твоей – то я не согласен. Своей, кстати, тоже.

Степа не стал вступать в эту бесплодную дискуссию. Он хорошо знал, что весьма часто гибнут как раз те, кто вовсе не собирается отдавать жизнь. Но эту очевидную истину развивать не хотелось.

– Ладно, Тэд! Потом про твою эсхаталогию потолкуем… Вот чего с мной в Париже было. Только не перебивай, а то собьюсь.

Валюженич слушал, лишь качая головой. На его подвижном лице то и дело появлялась гримаса то ли удивления, то ли крайнего возмущения.

– Знаешь, Стив, – не выдержал он. – Ты настоящий дикарь. Полинезиец, мумба-юмба, в крайнем случае – зулус!

– Благодарствую, – степенно ответствовал Косухин.

– Мы же в цивилизованной стране, а не на Тибете! Надо было немедленно заявить в полицию, там бы этого генерала мигом познакомили с соответствующими статьями уголовного кодекса! Мешок с кирпичами… Может, тебе этого Богораза жалко? Слушай, ты вообще за белых или за красных?

– За красных. Разве в Богоразе дело? Вот Берг…

– Йе, тут ты прав. Слушай, а ты это кольцо разглядел?

Валюженич, как это часто случалось, сумел ухватить главное. Но Степа не мог ничего сказать наверняка. Почему бы Бергу не иметь похожий перстень? Но на душе было тревожно.

Они вернулись на вокзал, забрали из камеры хранения рюкзак и кирки и двинулись в город, но успели лишь пересечь маленькую привокзальную площадь, как послышалось фырканье. Из ближайшего переулка выкатило небольшое ярко-красное спортивное авто. Валюженич остановился и вздохнул.

– Что? Ты чего? – не понял Косухин.

– Как говорят в детективных романах, я так и знал…

Недоумевающий Степа проверил прикрепленный у пояса револьвер, но тут же все разъяснилось. Дверца красного авто открылась, и оттуда выскочил Шарль Карно в зеленой военной куртке, но без погон.

– О-ля-ля! Где вас носит? – воскликнул он недовольных тоном. – И вообще, Тадеуш, с твоей стороны – это последнее свинство! Мы же договаривались ехать вместе!

Впрочем, встретив потерявшихся приятелей, Карно быстро успокоился, сообщив, что он сам, равно как и его персональное авто, в их полном распоряжении. Он добавил, что до развалин церкви святого Иринея километров двадцать, а такси в этих диких местах не водятся. Косухин вздохнул – тайная экспедиция Тэда оказалась не такой уж тайной.

Автомобиль вновь фыркнул, чихнул и бодро покатил по вымощенной булыжником улице. Бриньоган был двухэтажным: каменные, крытые бурой черепицей дома, казалось, успели пережить не одно столетие. Люди встречались редко, небольшой, под деревянным навесом рынок был пуст, лишь иногда по брусчатке мостовой проезжали велосипедисты или крестьянские повозки.

– Провинция! – прокомментировал Карно. – Живой музей! Уверен, что половина здешних обитателей думает, что Францией до сих пор правят Бурбоны. Мой предок посылал в эти места не одну карательную экспедицию – да все без толку.

Косухин с пониманием поглядел на Шарля. Что такое карательная экспедиция, объяснять не требовалось. Карно уловил его взгляд:

– Здесь жили отчаянные контрреволюционеры – белые, прямо как у вас. У меня, признаться, душа кипит. Самое шуанское гнездо! Эх, сюда хотя бы одну «адскую колонну» генерала Россиньоля!..

Впрочем, Бриньоган на этот раз избежал участи, обещанной ему потомственным революционером. Автомобиль, изрядно распугав лошадей и удивив редких прохожих, затормозил у двухэтажного дома, где размещался местный музей. Появление трех гостей из Парижа вызвало настоящий фурор. Пожилой директор потащил их в свой кабинет, угостил все тем же кальвадосом и сообщил, что музей в полном распоряжении «господ из Сорбонны».

Валюженич тут же устремился в кладовку, носившую научное название «фонды». Шарль с Косухиным для начала прошлись по второму этажу, где была представлена основная экспозиция, но вид старинных доспехов, прялок и потемневших от времени распятий вызвал у Степы смертную тоску. Между тем Карно потребовал предоставить им отдельную комнату и кофейник, что было мигом исполнено. Затем неутомимый Шарль заварил кофе, а сам удалился, вскоре вернувшись с огромной, обтянутой в потемневшую от времени кожу, книгой.

– Взял на время из экспозиции, – сообщил он. – «Хроника Бретани» XIII века – самое ценное, что имеется в здешнем сарае.

Он осторожно раскрыл медные застежки и со скрипом приоткрыл обложку.

– Просто преступление, что это находится не в библиотеке Сорбонны! Здесь ее того и гляди отдадут сапожнику! Смотри, Степан…

Косухин без особого интереса поглядел на ровные ряды аккуратно выписанных черными чернилами буквиц, на красную киноварь заглавий, на странные, не похожие ни на что, рисунки.

– Про войну? – поинтересовался он на всякий случай.

– Угу. Почитать хочешь?

Степа лишь улыбнулся, но Шарль, глотнув кофе, пододвинул стул поближе.

– Я хотел показать тебе одну вещь. Сома дэви дает человеку куда больше, чем умение понимать без переводчика. Смотри сюда – просто разглядывай текст. Только внимательно!

Степа стал недоверчиво всматриваться. Буквы были занятные, но совершенно незнакомые. Он добросовестно вглядывался минуту-другую и уже хотел отдать рукопись Шарлю, когда в голове внезапно промелькнула странная фраза: «Многих порази…» Косухин вздрогнул, стал медленно водить пальцем по строке, и странный далекий голос начал подсказывать ему:

– «Пришли в лето Господне 983-е безбожные язычники-даны и взяли аббатство святого Лаврентия, могилы вскрывши и живых многих порази. И поднял герцог Пьер свое знамя над главным донжоном Ванна…»

Степа зажмурился. В ушах шумело. Он вновь открыл глаза, бросил взгляд на полетевший лист пергамента…

– Получается? – нетерпеливо бросил Карно. – Получается, Степан?

– «Поднял этот… герцог свое знамя над главным… как его… донжоном Ванна…» – неуверенно повторил Степа.

– «…И созвал рыцарей храбрых и вассалов их, и двинулся на данов в третий день после Троицы…» – подхватил Шарль, глядя в книгу. – Теперь понял?

– Это на французском, что ли? – жалобно спросил Косухин.

– Хуже, Степан. Это испорченная средневековая латынь. Ее даже специалисты читают с пятого на десятое. Это что! Позавчера я взял хеттский текст. Его вообще никто еще не переводил. И вот пожалуйста, узнал о каком-то Табарне, который ходил войной на город Цальпу и захватил быков и три колесницы. Жаль, никто не поверит… Больше не читай – устанешь с непривычки.

Степа и не собирался знакомиться с рукописью дальше. Впечатлений хватало. То, что он умел теперь, было поразительно – но совершенно бесполезно. На что ему, командиру Рабоче-Крестьянской Красной армии, умение читать этот архивный хлам?

– Голова не болит? – поинтересовался Карно, заметив его состояние. – У меня сперва дико болела. Ничего, Степан, это только начало. Я уверен, что смогу еще больше. Представь, беру старое письмо – и начинаю разговаривать с автором!

– Свихнешься!

– Может быть. Паду жертвой науки, – рассмеялся Шарль. – Во всяком случае, это нужнее для человечества, чем сгинуть где-нибудь у вас в Таврии во время штыковой.

Степа был настолько под впечатлением от случившегося, что даже не нашел в себе сил кинуться на защиту столь нагло попираемых пролетарских идеалов. Стало страшно. Он боялся Шарля и еще больше – себя. Странный дар получил он в заброшенном храме, когда пил из холодной серебряной чаши…

Валюженич появился часа через три. Бросив на стол тетрадку, он хлебнул холодного кофе и удовлетворенно проговорил:

– Две кольчуги, ожерелье, ножны и обломки меча. Все – не старше XII-го века. Теперь порядок! Скучали? Шарль, ты что, за «Хронику» взялся?

– Перелистал, – небрежно заметил Карно. – Мы со Степаном картинки разглядывали. Ну что, можно ехать?

– Да. Я как бы ненароком спросил – там сейчас пусто. Церковь обследовали года два назад, но лишь сняли план и сфотографировали…

– Тогда поехали! – Карно вставая и потянулся. – Как говорится: «Вперед, сыны отчизны милой, мгновенье настает…»

Косухин вяло поплелся вслед за оживленными археологами. Предстоящая поездка ему почему-то окончательно разонравилась. Книга еще ничего, а вот если Карно вздумает поговорить с какой-нибудь каменной статуей!..

…Авто быстро мчало по пустынной дороге. Слева и справа виднелись поля, на которых колосилась невысокая, только начинавшая желтеть, озимая пшеница. Затем поля кончились, потянулись пастбища, по которым бродили упитанные бретонские буренки. Земля была неровной, то и дело горбилась небольшими холмами, там и сям громоздились серые валуны. Все это было под стать безрадостной погоде и поневоле наводило на невеселые мысли.

Впрочем, Карно и Тэд не обращали на природу не малейшего внимания. Шарль долго язвил приятеля, обвиняя того в научном эгоизме и нетоварищеском поведении, обрисовав яркую картину путешествия бросивших его приятелей на старой крестьянской подводе, которая всенепременно опрокинула бы их в кювет. Валюженич отшучивался, но вынужден был признать преимущества автомобильного транспорта. Затем оба пустились в рассуждения о святом Иринее, и Карно принялся рассказывать о каком-то Овернском Клирике, написавшем уникальное жизнеописание святого.

Косухин молчал и лишь время от времени оглядывался назад. Дорога была пуста, но береженного, как известно, Бог бережет, и Степа на всякий случай вынул револьвер и еще раз проверил оружие. Наконец, где-то через час, автомобиль нырнул в лес, а затем остановился.

– Здесь, – заметил Валюженич, разглядывая карту. – Где-то рядом…

Они посовещались, и Карно медленно поехал вдоль кромки леса. Внезапно стена высоких деревьев оборвалась.

– Ага, поворот! – обрадовался Шарль.

Автомобиль свернул на узкую лесную просеку. На этот раз ехали недолго. Деревья поредели, и перед глазами предстала большая поляна, в глубине которой темнел силуэт полуразрушенной церкви. Трава обступила стены, тянулась выше, покрыв рухнувшие своды и давно пустые проемы окон. Возле разбитого купола выросло несколько молодых деревьев.

– Она! – удовлетворенно кивнул Карно. – Романский стиль. Построена в X веке, разрушена коллегами моего прапрадедушки в годы войны с шуанами. Насколько я знаю, здешний священник прятал самого Фротто. Этому негодяю в тот раз удалось уйти, а попа гильотинировали тут же – перед входом.

Валюженич кивнул, хотя думал явно о другом:

– Спрячем машину вон за теми деревьями. У нас часа два до темноты… Но… Может, все же не стоит?

– Ставлю на голосование, – Карно обернулся к Степе. – Я – за то, чтобы попытаться. Ты, Степан?

Косухин пожал плечами:

– Раз уж ехали, чердынь-калуга!..

– Почти единогласно. Командуй, Тадеуш!

– Йе! – нерешительность Валюженича разом исчезла. – Стив, бери рюкзак, пошли! Шарль, прячь машину и забери ключ – на всякий случай. Ну, вперед!

Трава доходила до колен. Под ноги то и дело лезли камни, когда-то рухнувшие с церковных стен. Приходилось идти осторожно, рассчитывая каждый шаг. Сзади послышалась ругань: догонявший их Карно оступился и теперь поминал святого Иринея не самыми теплыми словами.

Вход – дверь без створок и несколько ступенек – сохранился, но внутри уже почти ничего не напоминало о храме. Там тоже росла трава, громоздились кучи покрытых мхом камней. Свет, падавший через пустые окна и пробитую крышу, освещал картину полного хаоса и запустения.

– Поработали тут! – Карно догнал приятелей и покачал головой, оглядывая то, что было когда-то церковью. – Скульптуры – и те разбили! Неудивительно, что здесь никто не бывает.

Стены были действительно пусты. Лишь одинокий ангел, случайно пощаженный временем и людьми, грустно посматривал на пришельцев, выглядывая из невысокой ниши.

Валюженич остановился прямо под куполом и открыл тетрадку, где была начерчена мудреная схема. Несколько минут он осматривался, затем показал что-то Шарлю. Тот кивнул.

– О'кей, джентльмены, – Тэд закрыл тетрадь. – Стена возле алтаря, три шага на запад…

Из рюкзака были извлечены складной метр и компас, после чего американец принялся за какие-то сложные измерения.

– Шеф убил бы нас за такую профанацию археологии, – заметил Карно, деловито расчехляя кирки.

– Йе, самому стыдно. Но что поделаешь?

– А как это… Ну, по науке копать надо? – осмелился вопросить Степа.

В ответ послышался дружный смех:

– Оу, Стив, рассказать – испугаешься!.. Ага, кажется, здесь.

Тэд решительно ткнул ботинком в мощную каменную кладку:

– Чуток придется подрыть – полметра, не больше. Начали!

Шарль уже снял свою зеленую куртку и, засучив рукава, держал кирку наперевес. Второй киркой овладел Степа, не желавший оставаться в стороне. Мелькнула мысль выставить пост, но тут же пропала: в этой глуши бояться вроде нечего и некого.

Валюженич руководил. На носу грозно блистали стеклышки очков, а в голосе неожиданно прорезался командирский металл:

– Шарль, покажи Стиву, как надо копать. Это же кирка, а не мотыга! Не нарывай много земли, ударил раз-другой – и отбрасывай… Шарль, копай вдоль стены!

– Не учи ученого, – пухлый буржуй Карно, к удивлению Степы, орудовал киркой быстро и красиво. У Косухина дела шли хуже. Лопатой он был орудовать мастак, а вот с киркой сталкиваться не приходилось. Впрочем, яма углублялась быстро, уже начали проступать засыпанные землей камни кладки – темные от влаги, с проросшими сквозь щели белыми корнями травы. Через некоторое время Валюженич сменил Шарля.

– Тадеуш, мы забыли помолиться! – заметил Карно, с удовольствием закуривая и пуская сизые кольца дыма. – Ириней был великим борцом с нечистью, так что можешь представить, сколько ее сюда набежало, когда храм разрушили!

Валюженич только хмыкнул. Яма уже напоминала настоящую могилу. Тэд покачал головой и провел киркой черту, показывая, что выкопанное следует расширить.

– Все вы, американцы и русские, безбожники! – продолжал обнаглевший буржуй. – Тебе, Тадеуш, с твоим прагматизмом никогда не найти реликвии Артура!

– Ты еще про Грааль скажи, – подзадорил его Валюженич, соскребая киркой налипшую на кладку землю.

– А что? У меня появились по этому поводу неплохие мысли…

Карно затоптал окурок и сменил Степу, который поспешил также достать курево.

– Мужики, а что такое Грааль? – в свою очередь поинтересовался он.

В ответ вновь послышался смех:

– Еще один граалист! – хмыкнул Карно. – Грааль – древняя святыня логров. Считают, что это то ли чаша с кровью Христа, то ли драгоценный камень. Артур и его рыцари только и занимались тем, что его искали…

– Ты упрощаешь, Шарль, – заметил Валюженич.

– О-ля-ля! Это я упрощаю? Это твои любимые трубадуры натрубили Бог весть что. Во-первых, Грааль не чаша и не камень, а святилище. Во-вторых, он не был скрыт, просто туда пускали лишь посвященных. Там, похоже, был действительно какой-то священный камень…

– О'кей, а в третьих, выбрасывай землю. Все, займемся кладкой…

Теперь кирки били глухо, слышался неприятный скрип – камни поддавались с трудом. Степа попытался прийти на помощь, но археологи дружно его отогнали. Наконец первый камень был выворочен.

– Промазали, – сообщил Карно, ткнув киркой в отверстие. – Там продолжается кладка. Какой берем, слева или справа?

– Справа, – решил Валюженич, и кирки заскрипели снова.

Между тем в разрушенной церкви начало заметно темнеть – майский день клонился к закату. Тени густели, и Степе вдруг стало тревожно. Вспомнилась другая церковь – но не каменная, а деревянная. Там тоже было темно, лишь горели огарки свечей, и такие же черные тени наползали из углов…

– Есть… – Валюженич поддел шатающийся камень и легко отпрыгнул в сторону. Карно не утерпел и сунул в отверстие кирку.

– Пусто! – воскликнул. – Здесь пустота! Тадеуш, – ты гений!

– Оу, я это знал! – Валюженич, достав из рюкзака фонарик, посветил в темное отверстие. – Шарль, надо снять еще один камень.

Карно застонал от нетерпения. Две кирки впились в серый известняк.

– Могила? Тадеуш, это погребение? – нетерпеливо вопрошал Шарль. – Что это?

– Для могилы слишком мало места. – Тэд светил фонариком, не подпуская Карно, так и норовившего сунуть в отверстие руки. – Хотя… Какой-то сосуд, красная глина… И что-то продолговатое… Отстань, Шарль, я зарисую. Лучше посвети!

Карно вновь застонал, но Валюженич достал карандаш и начал добросовестно рисовать в тетради то, что высветил луч фонаря. Между тем в церкви уже почти стемнело, только сквозь разбитый купол и верхние окна еще сочился неяркий серый сумрак.

– Я, кажется, знаю, – наконец, заявил Тэд. – Это все-таки могила, Шарль. Бретонский обычай.

При слове «могила» Степу передернуло, и он машинально ощупал спрятанный за поясом револьвер.

– Это как? – удивился Карно. – Постой, это когда тело сначала закапывали на несколько лет в землю, а потом кости складывали в сосуд и…

– Пять баллов и зачет у шефа. Да, обычай времен крестовых походов. Ладно, вроде зафиксировал. Стив, хочешь лично вытащить эти бесценные артефакты?

От такого предложения Косухину стало не по себе. Никакого желания он не ощущал, но отказываться было стыдно. Степа вздохнул и неожиданно для себя перекрестился. Оглядевшись, он с удовлетворением понял, что этот недостойный большевика поступок никем не замечен, и, вновь вздохнув, полез в яму.

– Сначала – сосуд, – велел Валюженич.

«Сосуд» оказался обыкновенным горшком с крышкой. Очевидно, в нем была трещина, поскольку глина стала прямо под руками распадаться, и Степа еле успел поставить находку на землю. Сквозь распавшиеся стенки тускло засветилось под лучом фонаря что-то желтое…

– Так и есть, – кивнул Валюженич. – Кости. Интересно, в таких погребениях почти никогда не находят черепов. То ли они хоронили их отдельно, то ли…

– Степан, давай дальше! – Карно явно сгорал от нетерпения.

Следующий предмет показался каким-то странным, и Косухин никак не мог сообразить, что это может быть. Только когда луч фонарика осветил находку, стало ясно: ножны – кожаные, покрытые позеленевшими бляшками. В ножнах был меч, вернее все, что от него осталось – потрескавшаяся костяная рукоять с медным крестом.

Карно покачал головой и произнес по-французски какую-то непонятную фразу. Заметив, что Косухин его не понял, он медленно повторил:

– «И это все? Да как же это так? Поднялся занавес, а я все ждал бесплодно!» Это из Бодлера, Степан. Был такой пролетарский поэт…

– Хорошо, фиксируем, – Валюженич уже вооружился карандашом и открыл тетрадку. – В тайнике найден меч в ножнах. Ножны кожаные, с металлическими накладками. Рукоять меча костяная. Сохранность – неудовлетворительная. Меч можно предварительно датировать второй половиной XI века…

– Седьмой тип по классификации Шаррона, – кивнул Карно. – В общем, труха. Сдадим в наш музей – первокурсникам показывать. Ну как, Степан, нравится?

Но Косухин не отвечал. Вот уже несколько минут он напряженно вслушивался. Сомнения не было – где-то неподалеку работал автомобильный мотор.

Глава 3. Предательство

– Влипли! – Валюженич тоже услышал и негромко выругался. – Не иначе лесник или жандармы. Стив, закинь кирки подальше!..

– Постой, я выясню, в чем дело, – Карно накинул куртку и отряхнул землю с ботинок. – Тадеуш, у тебя есть разрешение на разведку?

– О'кей, имеется. Только бы не заметили меч…

– Спрячь. Поговорю с ними – задержу на пару минут…

Карно быстро пошел к еле заметному в наступившей темноте выходу. Тут только Степан начал что-то соображать.

– Шарль! – крикнул он. – Вернись! Не ходи!

Но Карно, не слушая его, уже ловко пробирался по каменным завалам.

– Ничего, Шарль им заморочит головы, – Валюженич, спрятав находки между камней, начал быстро закидывать яму. – Стив, помоги!

Камней под руками было более чем достаточно, и вскоре черное отверстие исчезло под их грудой. Теперь в царившем в храме сумраке заметить следы работы было трудно.

– Кирки спрятали, – бормотал Валюженич. – О'кей, Стив, мы студенты Сорбонны, обследуем старинные церкви… Ну надо же, в таком глухом месте – и наткнуться!..

Степа не верил в подобные случайности, и револьвер был уже давно извлечен из кармана пиджака. Шум мотора стих, настала тишина, затем послышались шаги. В проеме двери проступили черные тени…

– Господин Косухин! Не вздумайте стрелять!

Степа похолодел. Ни лесник, ни местные жандармы не стали бы кричать по-русски.

– У нас ваш приятель! После первого же выстрела мы продырявим ему голову. Сдавайтесь, господин Косухин!

– Там Шарль! – сообразил Тэд. – Стив, что нам делать?

– Ничего…

Степа, встал и передал Валюженичу револьвер. Придумывать и в самом деле было нечего.

– Я здесь! – крикнул он в темноту. – Я сдаюсь!

Темные фигуры вошли в церковь. Прибывшие чертыхались, перебираясь через каменные завалы. Косухин быстро пересчитал – пятеро.

– Где Шарль? – спросил он, надеясь выиграть время. В тот же момент вспыхнул фонарик. Луч метнулся по серым стенам, затем осветил троих: Карно – растерянного, с наручниками на запястьях и тех, кто шел рядом. Фонарик почти сразу же погас, но второго Степа узнал сразу – того самого, в черном смокинге, который встречал его в особняке Берга. А третьим, к его немалому удивлению, оказался Гастон де Сен-Луи собственной персоной.

– Сюда! – приказал голос из темноты. – Нам нужны вы, господин Косухин. Ваших друзей мы отпустим…

Выбирать было не из чего. Степа шепнул Тэду: «Прячься» – и медленно пошел вперед. Валюженич на миг замешкался и вдруг, одним прыжком догнав Косухина, зашагал рядом. Краем глаза Степа заметил, что американец держит в руках свою бесполезную находку – ржавый меч в потрескавшихся кожаных ножнах.

– Тэд! Назад! – вновь прошептал он, но было поздно. Луч фонаря ударил в лицо.

– Тэд!!!

Валюженич усмехнулся и положил руку на Степино плечо. И тут темнота заговорила.

– Господин Косухин! Господин Берг велел найти вас, чтобы сообщить о вашем брате…

– Что?! – Степа рванулся вперед, но рука Валюженича удержала его на месте. – Где Николай, гады?

– Отправляйся к нему, красная сволочь!

Сухо щелкнули курки. В тот же миг американец, по-прежнему крепко державший Косухина за плечи, поднял перед собой меч, словно надеясь заслониться от пуль. Послышался смех – и тьму прорезали вспышки выстрелов.

Степа сообразил, что падает. Затем – что жив, лежит на земле, а в правую руку ему суют рукоять выроненного им револьвера.

– Стив, о'кей? – шепнул Валюженич. Степа удивленно вздохнул, затем опомнился и замер.

– Готовы? – послышалось невдалеке.

– Да, оба. Я бил комиссару прямо в сердце.

– Но все-таки проверьте. По-моему, этого американца только ранило…

В темноте заскрипели шаги, и через минуту над замерзшими и Тэдом склонились две фигуры в черных смокингах.

– Готовы!..

В ту же секунду Степа резко перевернулся и, почти не целясь, нажал на курок. Выстрел, второй – и два тела глухо ударились о землю.

– Что случилось, господа?

«Третий, – подумал Степа. – Всего было четверо – и Шарль».

Вспыхнул фонарь. Луч света растерянно качнулся из стороны в сторону и замер, наткнувшись на трупы. Косухин выстрелил вновь, навскидку – фонарь дернулся и упал на землю.

– Шарль! – заорал Валюженич. Где-то рядом слышалась возня, затем кто-то ойкнул, наконец раздался голос Карно:

– Ребята, я держу его! Скорее!

Косухин включил фонарь. Шарль Карно лежал на земле, навалившись на Гастона. Рядом неподвижно застыл еще труп в черном смокинге.

– Шарль! – Валюженич уже бежал вперед, но тут Сен-Луи дернулся, отбросил Карно в сторону и, спотыкаясь, побежал к выходу.

– Наручники, смерть Господня! – Шарль выругался и беспомощно оглянулся. Степа уже был рядом.

– Давай руки!

Карно поднял скованные руки вверх, и Косухин одним выстрелом разбил цепочку. Шарль хлопнул Степу по плечу и подобрал лежавший на земле револьвер убитого.

– Скорее! Он уходит! – Валюженич был уже у входа.

– Стой! – заорал Степа. – Назад, Тэд, не дури!

Он кричал по-русски, но Валюженич понял и поспешил остановился. Вскоре все трое собрались у входа, прижавшись к дышавшей сыростью стене.

– Подождем, – Косухин перевел дыхание и быстро перезарядил револьвер. – Никто не ранен?

– Мне по уху съездили, – с готовностью сообщил Карно. – Но вы-то почему, ребята, живы? Они что, холостыми стреляли?

– Промазали, – отмахнулся Степа. – Руки у них, видать, не оттуда росли. Тэд, ты нас нарочно на землю толкнул?

– Нарочно, – усмехнулся археолог. – Рубашку порвал, когда падал. Жалко, новая…

– Молодец! – отечески похвалил Косухин и, немного подумав, добавил. – А все-таки должны были нас, рабов божьих, порешить!

– Не должны были. Потом объясню, – Валюженич осторожно выглянул и тут же отдернул голову. – Вторая смена, господа!

– Сколько их? – Степа уже занимал позицию, пристраивая оружие поудобнее.

– Один. Но не тот, что убежал…

Потянулись томительные секунды, но вот послышались тяжелые гулкие шаги. В просвете двери появился силуэт. Это был действительно не Гастон: тот, кто стоял у входа, казался повыше ростом и явно шире в плечах. Голова сидела низко, будто у пришедшего из темноты не было шеи.

– Огонь! – шепнул Степа.

Ударили револьверы. Воздух наполнился кислым запахом сгоревшего пороха, но странный гость медленно, не торопясь, шел к ним.

Степа, закусил губу и тщательно прицелился прямо в голову врага. В темноте сверкнула искра – словно пуля ударилась о камень.

– Назад!

Он помнил такое – пули не брали тех, кто окружал дом на Трегубовской. Пули не брали Венцлава…

Все трое отбежали к алтарю. Темная фигура медленно двинулась им вслед.

– Оу, упырь? Стив, ты мне что-то об этом рассказывал! – Тэд, скорее изумлен, чем напуган. Косухин не ответил, и тут Карно включил фонарик. Степа тотчас вырвал его из рук неосторожного аспиранта, но секунды, пока свет бил в лицо непрошеного гостя, вполне хватило.

– Не упырь, – спокойно констатировал Карно.

…Не лицо – грубая маска из чего-то твердого, похожего на плотную глину. Вместо глаз – две маленькие щели, тело тоже вылеплено из глины – неуклюжее, громоздкое, со свежими следами рикошетивших от твердой поверхности пуль…

– Стив, что нам делать? – Валюженич нерешительно вертел в руке револьвер. Другая по-прежнему сжимала меч.

– Не знаю, – честно признался Степа. – Попробуем обойти – он, чердынь-калуга, еле ползет!

Истукан действительно двигался медленно, но чутко следил за своими противниками, неплохо ориентируясь в темноте. Кроме того, Косухин с запозданием сообразил, что те, кто послал чудище, сейчас ждут у входа, чтобы встретить убегающих выстрелами в упор.

Вероятно, Валюженич подумал о том же. Секунду-другую он размышлял, затем произнес: «О'кей!» – и отдал Косухину револьвер.

– Ты чего? – Степа поглядел сначала на американца, потом на приближавшегося монстра, преодолевавшего последнюю перед алтарем кучу камней. В ответ послышался тихий шепот – Валюженич что-то негромко говорил, прикрыв глаза ладонью. Затем выпрямился, поднял меч, не вынимая его из ножен, и шагнул вперед.

Карно вскрикнул и выстрелил. Пуля скользнула по голове страшного гостя и рикошетом отлетела к стене.

– Тэд, куда?

Валюженич уже стоял рядом с чудовищем. Руки с мечом были подняты на уровне глаз. Тот, кто искал их смерти, внезапно замер.

– Vade retro! In nomine Dei!

Голос Валюженича стал тяжелым и густым, словно молодой американец за секунду постарел на много лет. Степа вскинул револьвер, но опустил оружие. Стрелять нельзя: Валюженич закрывал собой врага.

Секунды тянулись одна за другой. Но вот послышался хриплый звук – монстр медленно поднимал руки. Короткие толстые пальцы растопырились, потянулись вперед. Валюженич стоял неподвижно, словно тоже став камнем. Руки монстра почти коснулись меча, и вдруг Косухину показалось, что в храм ударила молния – ножны вспыхнули невыносимо ярким голубым светом.

Чудище попятилось, нерешительно задвигало головой, грузно повернулось…

– Тадеуш! Назад! – не выдержал Карно, но Валюженич даже не сдвинулся с места, лишь поднял повыше старый меч.

…Монстр уходил. Теперь он двигался иначе – быстро, неровно, спотыкаясь на каждом шагу. Карно и Степа переглянулись. Нетерпеливый Шарль показал вперед, но Косухин отрицательно покачал головой. Прошло несколько томительных минут. Тишину нарушал только звук тяжелых шагов – страшный гость был уже далеко. Косухину невольно вспомнилось, как в другой церкви, деревянной, беляк Арцеулов кинул в краснолицего Венцлава серебряный перстень…

Наконец, черный силуэт исчез за порогом. Валюженич медленно опустил меч. Степа и Шарль уже были рядом.

– О'кей, – американец аккуратно положил оружие на землю, а сам присел на ближайший камень. – Кажется, получилось…

– Ты прочел заклятие от нечистой силы? – Карно возбужденно потер руки.

– Йе, но это не главное. Я подумал… Стив, ты спрашиваешь, почему в нас не попали пули?

Косухин кивнул.

– Промахнуться по нам не могли – слишком близко, но я подумал, что шанс у нас все-таки есть. Если эти ножны – настоящие…

– Ножны от меча Артура? – не выдержал Карно.

– Да, если ножны логрские. Когда пули в нас не попали, я был уже почти уверен…

– Потом, – перебил Степа. – К двери!

Он сунул Валюженичу револьвер, и поспешил ко входу. Выглядывать было опасно. Степа занял прежнюю позицию – возле стены. Он прислушался – снаружи стояла тишина. Внезапно сзади вспыхнул свет. Карно, включив фонарик, что-то пытался найти между лежавшими на полу камнями.

– Шарль! – позвал Валюженич, но Карно лишь покрутил головой. Внезапно он вскочил, подпрыгнул, воскликнул нечто вроде «оп-ля!» и поспешил к приятелям.

– Нашел! Там, где стояло это чучело…

Он вновь включил фонарик и раскрыл ладонь. Свет упал на два маленьких осколка.

– Отнесу в лабораторию, и мы узнаем из какого теста слепили нашего приятеля! По-моему, это все-таки глина…

– Тише! – Косухин поднял руку. Послышалось гудение мотора.

– Укатили, – вздохнул Шарль, когда шум медленно стих. – Похоже, обратно, в Бриньоган. Но у них было второе авто…

Они прождали с полчаса, но возле церкви все молчало, лишь издалека доносился шум ночного леса. В конце концов Косухин решил рискнуть, и они вышли наружу.

Возле церкви было пусто. Рядом с автомобилем Карно стоял другой, тоже небольшой, но черный. Там никого не было, передняя дверца распахнута настежь, на траве лежала монтировка.

– Порядок! Целая, – сообщил Карно, осмотрев свою машину.

– Пора уходить, – рассудил Валюженич. – Да, набрались впечатлений, джентльмены!..

Возвращаться в темную, пахнувшую порохом и смертью церковь не хотелось, но следовало спешить. Валюженич аккуратно собрал находки, замотав меч в свою порванную рубашку. Карно забрал кирки и бегло осмотрелся, чтобы чего-либо не забыть. К трупам решили не прикасаться.

– Остается помолиться святому Иринею, – заключил Шарль, когда они покидали храм. – Не подвел старик – защитил. Но, кровь Христова! Кто мне объяснит, кому мы могли понадобиться?

– Я объясню, – пообещал Степа. – Но после, ладно?

Карно вывел машину на шоссе. Поскольку их враги вернулись в Бриньоган, Шарль предложил ехать в противоположную сторону, чтобы через Ренн и Ле-Ман вернуться в Париж.

– Стив, а что эти бандиты сказали о твоем брате? – поинтересовался Валюженич, когда авто повернуло на юго-запад и помчалось прочь от леса. – Я не понял…

– Я тоже… не понял, – медленно, пересиливая себя, ответил Косухин. Однако, ему самому все уже было ясно: Берг велел передать, что Николая нет в живых…

Вспомнился перстень на руке Наташиного дяди, а затем то, что Степа увидел в зеркале, когда поезд мчал его в Париж. Они приходили к нему – Ксения, Семирадский, Ирман… Предупредить об опасности – или рассказать о брате?..

Между тем Карно требовал немедленного и точного отчета, дабы узнать, по какому поводу его, законопослушного французского гражданина, решили прикончить прямо во время осмотра исторической достопримечательности. Пришлось плести очередную историю, в которой Карл Берг предстал в облике озверелого белогвардейца, устроившего охоту за красным командиром и его друзьями. Остальное додумал сам Карно:

– Это все тот парень, Гастон! Наш Тадеуш, похоже, излишне желал продолжать знакомство с мадемуазель Натали, а этот тип нанял нескольких апашей. Ну, ребята, мы и влипли!

Ни Тэд, ни Косухин не стали возражать.

– Жаль, что его не пристрелили! – заключил несентиментальный Карно. – У него такие противные потные руки!..

Под утро въехали в Ренн и остановились в первом же небольшом отеле, чтобы отоспаться. Затем поехали дальше, уже не спеша. Никто не торопился в Париж – и прежде всего Степа.

В Ле-Мане сделали дневку. Косухин был отконвоирован в здешний собор, где прослушал лекцию об особенностях французской готики. От посещения музея он все-таки отбился и предпочел просто погулять по городу, втайне надеясь, что хотя бы здесь, в пролетарской Франции, удастся встретить товарищей по партии. Увы, население Ле-Мана еще недостаточно восприняло самые передовые идеи. В городе, как удалось выяснить, преобладала изначально реакционная католическая партия, а слабую оппозицию ей составляли вовсе не коммунисты, а какие-то мелкотравчатые радикалы. Степе в который раз очень захотелось домой. Ни стонущая под колониальным игом Индия, ни Франция – родина Коммуны, почему-то не спешили под знамена Мировой Революции. И это было очень обидно.

В Париж вернулись ранним утром – из Шартра, где была последняя ночевка, выехали после полуночи. Осторожность была нелишней. Старинный меч, заботливо укутанный в рубашку Тэда, еще мог сойти за музейный экспонат, но три револьвера вызвали бы лишние и совершенно ненужные вопросы. Счастливо избежав знакомства с дорожной жандармерией, автомобиль нырнул в лабиринт парижских улиц, и через полчаса Шарль затормозил возле дома, где обитал Валюженич.

– Ну вот, Стив, съездили, – усмехнулся Тэд, когда красное авто скрылось за поворотом. – А я-то думал, что после Тибета меня ожидают скука и воспоминания… Ладно, кажется, наступает тайм-аут.

Косухин не совсем понял, что такое «тайм-аут», но уже был готов согласиться с приятелем, как вдруг замер и схватил американца за руку. Из подъезда, куда они собирались зайти, вышел человек – очень знакомый. Его лицо Степа узнал сразу: молодое, красивое, с глубоким шрамом на щеке. Тогда, в машине, его называли поручиком…

– Что? – вскинулся Валюженич. – Опять?

Ответить Степа не успел. Поручик подошел к ним, вытянул руки по швам, щелкнул каблуками:

– Доброе утро, господа. С прибытием!

Говорил он по-русски, но Тэд, что-то сообразив, положил руку на пояс, где был спрятан трофейный револьвер. Косухин криво усмехнулся:

– Стало быть, здрасьте! Мешок, что ли, привезли?

Поручик покачал головой:

– Прошу извинить, господин Косухин. Не за мешок, тут я выполнял приказ. Я вел себя с вами грубо, но мне сказали, что вы чекист. Я воевал с красными с октября 17-го…

– Оу! – сообразил Валюженич. – Цивил во? Эгэн?

– Я от генерала Богораза, – продолжал офицер. – Его превосходительство приказал немедленно же доложить о вашем появлении. Прошу быть осторожными и не открывать посторонним двери.

– Бат… Вот хэппенд? – от удивления Валюженич растерял весь запас русских слов.

– Генерал просил не выходить из квартиры, – ответил поручик на неплохом английском. – Господин Берг куда-то уезжал. Вчера он вернулся – и снова пропал… Извините, господа, должен позвонить генералу.

Он вновь щелкнул каблуками, повернулся и исчез за углом.

– Последуем разумному совету, – рассудил Валюженич. – Вот тебе и тайм-аут!..

Из квартиры решили не выходить. Тэд велел консьержу заказать в ближайшем кафе завтрак, после чего запер дверь, скинул со стола все бумаги и аккуратно положил свою находку. При дневном свете меч смотрелся непрезентабельно – костяная рукоять побурела и растрескалась, окислившаяся медь распадалась при малейшем прикосновении, а кожаное покрытие ножен, казалось, вот-вот рассыплется на мелкие лоскутья.

– Стив, делай что хочешь, но меня не трогай, – распорядился американец, поудобнее усаживаясь за столом и вооружаясь скальпелем и лупой. – На полке слева – несколько книг про короля Артура. Газеты в прихожей. Все, начинаю!..

Косухин, опасливо поглядев на нырнувшего с головою в науку приятеля, пролистал газеты на непонятном французском языке, а после чего взялся за книжки. Они тоже не на русском, зато там имелись всяческие картинки, правда, не особо интересные: мужчины в железных доспехах, женщины в странных невиданных платьях. Степе стало скучно. Он рассудил, что это, вероятно, феодалы-эксплуататоры, смотреть на которых не было ни малейшей охоты. Он уже хотел отложить книгу, дабы взять следующую, но увидел еще одну картинку, на этот раз цветную. На ней была изображена битва. Воевали феодалы как-то странно – без всякого порядка и строя. На большом поле, неподалеку от многобашенной крепости, толпа всадников в доспехах лупила друг друга длинными мечами. Косухин прикинул, что надо иметь немалую дурь, дабы прорубить остальные латы. Вероятно, физическая подготовка феодалов была поставлена грамотно.

В центре, на сером в яблоках коне, был изображен некто с маленькой короной, укрепленной на шлеме с глухим забралом, не иначе – король. Монарху приходилось нелегко: его окружало целая дюжина врагов. Еще трое лежали на земле, свидетельствуя, что король был мастак по части рукопашного боя. Степа уже собирался перевернуть страницу, мысленно осудив реакционные нравы феодальной знати, как вдруг его внимание привлекла не замеченная ранее деталь. В руках король держал меч, от которого исходило серебристое сияние. Такое же сияние окутывало золотой венец на шлеме, черные ножны и большой перстень, надетый прямо на железную перчатку.

Косухин прикрыл глаза. Он уже видел такое – в занесенной снегом церквушке и совсем недавно, среди руин старого храма…

– Это Артур.

Степа вздрогнул. Как подошел Валюженич, он даже не заметил.

– Любопытное издание Мэллори. Тут интересные комментарии. Вот…

Тэд, перелистав несколько страниц, медленно прочел вслух:

– «По некоторым ранним свидетельствам, Мерлин, уходя из пределов этого мира, предсказал гибель логров, заявив: „Вы не смогли быть ангелами, но и людьми пробудете недолго – быть вам бесами“»…

– И чего тут интересного? – удивился Степа. – Я уже, чердынь-калуга, с одним лешим беседовал, который с незаконченным высшим образованием.

– Ладно, прагматик! – засмеялся американец. – Пошли посмотрим. Кажется, я что-то нашел…

Он подвел Степу к столу, на котором лежал меч, и взял в руки скальпель.

– Лезвие превратилось в труху, – начал он. – Думаю, его даже вынуть не удастся. А вот ножны… Гляди!

Тэд аккуратно провел скальпелем, счищая тонкий слой ветхой кожи. Затем Степе была вручена лупа. Косухин повертел в руках хитрое буржуйское изобретение, приноравливая стекло к глазам, а затем всмотрелся. Вблизи кожаное покрытие гляделось еще хуже. От него остались лишь чешуйки, каким-то чудом еще державшиеся на основе. Но тут взгляд упал на очищенное Тэдом место, и Косухин замер от удивления: из-под черных лохмотьев проглядывал ровный блестящий слой металла.

– Так это ж серебро, чердынь-калуга! – не удержался он.

– Промахнулись, мой генерал. Серебро окисляется – здесь была бы симпатичная розовая патина. Похоже, сплав, но такого сплава я не встречал…

– Так оно из-за этого светилось?

– Следуя логике – из-за этого. Так что, мистер материалист, никакой мистики. Не удивлюсь, если эта штука может не только светиться и отклонять пули…

Косухин задумался и даже начал тереть лоб, что свидетельствовало о высшем мозговом напряжении. Получалось и вправду складно. Выходит, логры кое-что понимали в защитном вооружении!

– Там, в книжке, где этот Артур… У него тоже меч светится, и ножны…

– А также кольцо и венец, – кивнул Тэд. – Четыре великие реликвии логров. Ну и, конечно, Грааль…

Валюженич рассмеялся.

– Ты чего? – удивился Степа.

– Стив, такая удача выпадет раз в жизни! Если даже это и не ножны от Эскалибура, то все равно – что-то потрясающее…

– Ты сначала этот Грааль найди, – осадил Степа расхваставшегося приятеля.

– Оу, по теории Шарля, его уже нашли, только не распознали. Понимаешь, Стив, Артур был не чистый логр – метис, незаконный сын. Священные реликвии он захватил, но главное святилище – Грааль, – было ему недоступно. Его охраняли настоящие логры – Анфортас и его рыцари…

– А помедленнее можно? – взмолился Степа.

– Извини! Поэтому Артур и посылал своих рыцарей на поиски Грааля. Никто из них не добрался, кроме Персиваля, который по мнению Шарля, был чистым логром. Ну, а сам Грааль, возможно, – обыкновенный каменный круг, каких в Бретани и на западе Англии полным полно. Дело не в камнях, а в тех, кто умеет ими пользоваться… Потом Артур погиб, реликвии частично пропали, а логры ушли в леса и там одичали…

– А когда, чердынь-калуга, они соберут все эти побрякушки вместе, тогда и свету конец наступит, – подытожил Степа. – Ну и поповщину ты развел, Тэд! А еще образованный.

– Это не я. Это все Шарль, – не обиделся Валюженич. – И речь идет не об Апокалипсисе, а о возрождении логров, которые снова смогут стать…

– …Ангелами, чердынь-калуга, – Степа скривился. – Ох, Тэд, ну и сору у тебя в башке!

После шести, когда Степа и Тэд подумывали спуститься в кафе и перекусить, в дверь позвонили. Валюженич отправился открывать, но Степа, жестом остановив его, достал револьвер.

– Кто? – поинтересовался Тэд.

– Женераль Богораз! – сообщили в ответ. Степа кивнул, и американец открыл дверь.

Генерал был в поношенном штатском костюме и модном кепи. Револьвер был спрятан умело, обнаружить его мог только опытный Степин глаз.

– Здравствуйте, господа! – Аскольд Феоктистович перешел на русский. – Степан Иванович, представьте меня…

Процедура знакомства не заняла много времени. Генерал отказался пройти в комнату и сразу приступил к делу:

– Степан Иванович, мы едем к Бергу. Пора выяснить, что там у него происходит. Вы присоединитесь?

– Ясное дело! – Степа сунул револьвер за пояс и застегнул пиджак. – Тэд, я пошел.

Валюженич недвусмысленно покачал головой и показал два пальца.

– Там нужны военные, – Богораз поглядел на необстрелянного штафирку весьма недоверчиво. – Господин Валюженич, мы доставим вам вашего друга в целости и сохранности.

Тэд не ответил, быстрым движением переместившись к двери и заслонив собой проход.

– Как хотите, – пожал плечами генерал. – Будет весьма жаль, если с гражданином Северо-Американских Штатов случится какая-нибудь неприятность…

– Весьма жаль, – согласился Валюженич, всем своим видом показывая, что дискуссия окончена. Генерал неодобрительно взглянул на американца, но возражать не стал.

Внизу их ждал памятный Степе автомобиль. Кроме шофера в нем было еще одно знакомый капитан, которого его товарищи называли Виктором. Шофер никак не реагировал на новых пассажиров, а капитан поздоровался с Косухиным самым дружеским образом, как будто они вместе только что побывали на пикнике.

Авто тронулось с места, Богораз, сообщив офицерам, что «господа Косухин и Валюженич» примут участие в операции, стал рассказывать.

…Сразу после того, как Степу чудом не отправили на дно Сены, за Бергом было установлено наблюдение. Целый день обитатели особняка на улице Гош-Матье вели себя обычно. Берг, правда, не выходил из дому, Наташа же и Гастон съездили в институт Кюри, где оба работали, а вечером сходили на выступление труппы Дягилева. Но уже на следующее утро шофер Берга подогнал к особняку автомобиль-фургон, куда погрузили какой-то ящик. Еще один автомобиль – небольшой, на котором часто ездила Наташа – направился к Ситэ, где ему удалось оторваться от наблюдения, но вскоре вернулся, после чего в оба автомобиля уселись Берг, Гастон и пятеро людей из обслуги особняка – все с оружием. Авто проехали через центр, где ушли от наблюдения и скрылись.

Берг приехал через два дня, но уже на одном автомобиле. Второе авто и трое охранников куда-то исчезли. Берг, Сен-Луи и двое оставшихся с трудом втащили ящик в дом, при этом было заметно, что Гастон сильно хромал…

Степа и Валюженич переглянулись. Где искать брошенный автомобиль и троих в черных смокингах, они вполне представляли.

На следующий день Берга и Гастона видели в центре Парижа, после чего оба исчезли. Сейчас в особняке тихо, ставни закрыты, на телефонные звонки никто не отвечает.

– Так значит… – Степа секунду-другую размышлял стоит ли кое-что рассказать генералу, но в конце концов решился. – Мы тоже кое-что видели…

Он вкратце поведал о путешествии в Бриньоган, опустив некоторые яркие подробности.

– Не понимаю, как они нас выследили, – добавил Валюженич. – Дорога была совершенно пуста…

– Господин Берг – мастер, – неопределенно ответил генерал. – Ладно! Сейчас мы во всем разберемся. Если Берг все же предатель…

На улице Гош-Матье было пустынно, лишь редкие прохожие не спеша шли по своим делам. Возле дома Берга стоял автомобиль. Как только авто генерала затормозило, оттуда вышел поручик со шрамом.

– Все тихо, ваше превосходительство, – доложил он. – Из дому никто не появлялся, свет не зажигали…

– Хорошо, – Богораз решительно распахнул дверцу. – Начинаем. Прошу господ штатских выполнять мои указания.

Валюженич понял намек, но дисциплинированно смолчал.

– Степан Иванович, не желаете рискнуть?

Косухин кивнул и вышел из машины.

– Оружие прячете профессионально, одобряю… – усмехнулся генерал, бросив быстрый взгляд на Степу. – Но стрелять – в крайнем случае.

Они пересекли улицу и поднялись по ступенькам. Генерал позвонил в дверь, затем огляделся и кивнул Степе. Тот понял и стал справа – в этом случае выстрелы не должны его задеть. Богораз отошел левее.

Прошла минута, другая. Косухин подумал, что Богораз прикажет ломать замок, но внезапно дверь отворилась. Степа подался назад и замер. На пороге стояла Наташа.

– Господин… Косухин, я не ошибаюсь? – в голосе чувствовалось удивление. Тут она обернулась и увидела генерала:

– Аскольд Феоктистович! Слава Богу! Я так волнуюсь… Вы не знаете, где дядя?

Богораз и Степа переглянулись.

– Они с Гастоном куда-то уехали. Я в доме одна… Как хорошо, что вы заглянули!..

– Разрешите войти?

Генерал оглянулся и кивнул своим людям. Офицеры вышли из машины и быстро направились к крыльцу. Сзади шел Валюженич. Наташа удивленно поглядела на генерала:

– Аскольд Феоктистович…

– Мы все объясним, – пообещал Богораз, и растерянная Наташа повела гостей в дом. Они прошли в гостиную, где на стенах висели весьма странные, на Степин вкус, картины – черные и красные многоугольники, помещенные прямо на негрунтованном холсте. Косухин вспомнил, что знаком с самим Ингваром, который не чета этим мазилам, и мысленно возгордился.

– Присядем, – генерал кивнул, и все трое устроились в глубоких креслах, обитых темной тканью. – Наталья Федоровна, вынужден вам сообщить, что мы все попали в… гм-м-м… достаточную сложную ситуацию…

– Что-нибудь с дядей? – испугалась Наташа. – Или с Гастоном? Знаете, с того вечера, как здесь появились вы, господин Косухин…

– Расскажите нам все, – перебил генерал.

Девушка нерешительно взглянула на Степу. Богораз понял:

– Степан Иванович осведомлен о наших делах. Он брат полковника Лебедева.

– Правда? – Наташа изумленно взглянула на Степу. Тому стало не по себе. Вспомнился заснеженный Иркутск, пустая комната – и девушка, закутанная в шаль, просящая его, красного командира, найти пропавшую кошку…

– Вы – брат господина Лебедева? Горжусь, что познакомилась с вами! Как жалко, что я ни разу не встречала Николая Ивановича…

…Перед глазами у Степы встала холодная степь, костер у подножия поросшего сухими колючками холма, Наташа, сидящая рядом с Николаем…

– Но тогда я ничего не понимаю… – девушка нервно рассмеялась. – Аскольд Феоктистович, наверное у меня до сих пор что-то не в порядке с психикой! Несколько дней назад я слышала, как дядя велел вам ликвидировать господина Косухина! Я даже, признаюсь, пыталась предупредить…

…Степа вспомнил испуганный взгляд Наташи, ее слова об «офицерах». Значит, ему не почудилось…

– Вы поступили верно, – спокойно ответил Богораз. – А мы были введены в заблуждение. Что было потом?..

– Потом… Потом вы позвонили, и я поняла, что нашего гостя уже нет в живых. И признаться, еле удержалась, чтобы не заявить в полицию…

– Наталья Федоровна, мы просто ошиблись, – мягко повторил Богораз.

– А если бы не ошиблись? Если бы господин Косухин действительно был чекистом?

Генерал ответил не сразу.

– Я отвечаю за безопасность программы, – наконец вздохнул он. – И за вашу безопасность тоже… Что было дальше?

– Дядя работал в лаборатории. Ближе к вечеру ему позвонили, и он вдруг приказал Гастону собираться. Затем он забрал всех людей и куда-то уехал… Вчера утром вернулся – и снова ушел, ничего не объяснив. У Гастона что-то случилось с ногой… Они очень спешили. Сутки я здесь одна. Хотела выйти, но заметила, что за домом следят…

– Это были мои люди, – кивнул генерал. – Вы не знаете, куда мог уехать ваш дядя?

– Не знаю… И совершенно не понимаю, почему от меня что-то скрывают!

Наташа замолчала. Богораз немного подумал, а затем как бы невзначай поинтересовался:

– Наталья Федоровна, Тускула на связь не выходила?

– Нет… – поразилась девушка. – Ведь «Мономах» так и не взлетел!

…Степа вспомнил взволнованную Наташу возле входа в рубку управления, окутанную паром серебристую стрелу, уходящую в небо… Неужели можно это забыть?

– Вы… – он хотел сказать «Наташа», но вовремя одернул себя. – Наталья Федоровна совсем… Ну, это… не помните?

– К сожалению, – девушка отвернулась. – Врачи обещают постепенное восстановление, но пока я помню лишь, как уезжала в Россию, а потом – клинику в Париже. Я знаю, меня привез во Францию господин Валюженич. Он такой… такой… Забавный…

И Наташа внезапно улыбнулась.

– Да уж, не Гастон, чердынь-калуга! – не выдержал Степа. Генерал укоризненно покачал головой. Наташа побледнела:

– Я бы просила, сударь, в этом доме не говорить в подобном тоне о моем женихе. Господин де Сен-Луи – выдающийся ученый и не вам чета!

«Да уж конечно!» – отпарировал Степа, но не вслух, а про себя. Похоже, Наташа действительно не знала, чем занимается мсье де Сен-Луи в свободное от науки время.

– Ваше превосходительство! – на пороге стоял капитан. – Мы осмотрели дом. Пусто. Только дверь в подвальное помещение закрыта.

– Могли бы поверить мне на слово, – вздохнула Берг. – Это дверь в лабораторию. Там замок с шифром.

– Откройте, Наталья Федоровна. – Богораз встал и кивнул Степе.

– Но… Там же установка «Пространственный Луч»!

– Тем более. Следует взглянуть.

Наташа некоторое время молчала, словно собираясь возразить, но затем резко встала и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Остальные последовали за ней. Прямо за дверью девушка наткнулась на Валюженича, тот отшатнулся, нерешительно пробормотав: «Гуд ивнинг…». Наташа невольно улыбнулась и снисходительно бросила: «Добрый вечер, сударь».

– Стив, я тут все осмотрел! – Тэд поравнялся с Косухиным и быстро заговорил по-английски. Степа, такого не ожидавший, сперва ничего не понял, но затем собрался с мыслями, и постепенно слова приятеля стали приобретать смысл:

– Этот Берг – отчаянный коллекционер! Здесь у него столько артефактов! Он, наверное, ухлопал на них уйму денег!..

– Да, видать, что не пролетарий, чердынь-калуга! – согласился Косухин. – Эх, в чеку бы его, да к товарищу Чудову!

Мысль была хороша – в ВЧК Бергу самое место, но и Прову Самсоновичу пришлось бы изрядно повозиться с подобным вражиной.

Они спустились в подвал и очутились перед большой, из кованой стали, дверью.

– Отойдите, – велела Наташа. – Я наберу шифр.

Через минуту дверь медленно отворилась.

– Всем оставаться на местах, – генерал обернулся и кивнул Степе. – Мы войдем вместе с господином Косухиным.

– Но вы же знаете правила!.. – возмутилась Берг. – Там установка…

Генерал не ответил и, вновь кивнув Степе, перешагнул порог. Косухин задержался: дверь внезапно привлекла его внимание.

– Чердынь-калуга! – не удержался он. – А дверь-то изнутри закрывается!

– Конечно, – удивилась девушка. – Дядя всегда запирается, когда работает.

Богораз, бывший уже за порогом, обернулся.

– А все-таки странно, Наталья Федоровна. Насколько я понимаю, даже если дверь заперта на замок, ее можно открыть изнутри, причем – смотрите – простым поворотом рукоятки…

Наташа лишь развела руками, не придав этой детали особого значения. Но Косухин поневоле задумался. Чтобы закрываться в лаборатории, Бергу вполне достаточно поставить на дверь засов. Хитрое устройство явно предназначалось для того, чтобы открывать дверь изнутри, после того как ее по всем правилам заперли снаружи. Причем открывать одним движением руки…

– Господин Косухин, заходите! – вновь позвал Богораз. Степа поневоле почувствовал некоторую робость, однако собрался с силами и храбро перешагнул порог. Он никогда не бывал в научных лабораториях, но почему-то представлял их именно так: масса приборов, мигающие лампочки и, конечно, пуды всякой научной писанины.

Помещение оказалось большим, квадратным, пол сверкал свежим кафелем, а стены были выкрашены в ровный серый цвет. Косухин почему-то ожидал увидеть хотя бы один портрет – какого-нибудь уважаемого интеллигента с пышной бородой или, на худой конец, Николая II. Он знал, что все образованные обожают портреты. Но стены были пусты, за исключением нескольких наскоро прикрепленных листов ватмана, расчерченных каким-то схемами и графиками.

Около стены, находившейся прямо против входа, стояло три стола. На одном, как и ожидал Степа, стояли какие-то приборы, другой горбился от тяжести папок с бумагами, а вот третий был отчего-то девственно чист. На нем приютилась лампа под зеленым абажуром, из чего даже неопытный следователь мог догадаться, что именно здесь работал Берг. Но сейчас на столе не лежало ни одной бумажки, массивные ящики были наполовину выдвинуты и пусты.

То, что было справа, показалось Косухину куда более интересным. Почти всю стену занимало нечто вроде огромного металлического шкафа, по всей поверхности которого размещалось столько лампочек, верньеров и кнопок, что Степа оказался полностью удовлетворен увиденным. Похоже, этот железный шкаф и был здесь самой важной вещью. Слева от него на стене размещался рубильник, рядом стояла большая электрическая печь. Справа находилась вделанная в стену ниша в человеческий рост, над которой были укреплены несколько лампочек. Внутри ее покрывал тусклый светлый металл. Ниша была пуста.

Приглядевшись внимательнее, Косухин сообразил, что с металлическим шкафом что-то не так. Ни одна из лампочек не горела, стрелки приборов бессильно склонились к нулям. Это еще можно было понять, но в некоторых местах металл оказался снятым, отчего обнажились голые искривленные проводки, а вместо приборов зияли черные отверстия. Налицо был явный непорядок.

Богораз заметил это сразу. Когда Степа вошел, он был уже возле установки, методично разглядывая блок за блоком. По тому, как сразу напряглось его обычно невозмутимое лицо, Косухин сообразил: с «Пространственным Лучом» что-то не так.

– Установка размонтирована!.. – Наташа, стоя на пороге, тоже увидела случившееся. – Господи, кто это сделал?

Она подбежала к генералу, и они принялись осматривать приборы уже вдвоем.

Степа, решив не мешать, отошел в сторону. Будь у него образование получше, он бы не преминул изучить всю здешнюю машинерию ради нужд Мировой Революции. Но проклятый царизм лишил его такой возможности, посему Косухин решил действовать иначе. Через минуту он был уже возле стола с бумагами и держал в руках верхнюю папку. Увы, и тут вышла загвоздка. Писано было не по-русски, а если и по-русски, то вперемешку с какими-то цифрами. Встречались и чертежи – но уж больно мудреные.

– Разобрались, молодой человек? – генерал тоже подошел к столу, в его голосе звучала знакомая ирония. Степе даже показалось, что он слышит голос хитрого притворщика Семена.

– Нет, конечно, – Косухин ответил неожиданно серьезно, как никогда бы не стал отвечать Семену Аскольдовичу. – Я ведь необразованный, господин генерал. Четыре класса…

Очевидно, Богораз что-то понял, его тон сразу изменился:

– Не хотел вас обидеть, господин Косухин. Но можете не стараться, это не те бумаги. Они не имеют прямого отношения к лаборатории.

– Это старые дядины черновики. – Наташа быстро перебрала папки и растерянно поглядела на своих спутников. – И черновики Гастона… Зачем дядя их сюда принес?

– Какие бумаги пропали? – генерал уже все понял и тоже положил ненужные папки на место. Теперь он смотрел не по сторонам, а под ноги, о чем-то напряженно размышляя.

– Все… – голос девушки упал почти до шепота. – Лабораторный журнал, рабочие записи, наблюдения за работой установки. Пропала рукопись профессора Глазенапа – мы ею все время пользовались. Все письма, все чертежи…

– Значит, установка размонтирована, основные приборы сняты, а документация увезена или уничтожена… Наталья Федоровна, вы понимаете, что произошло?

– Лаборатории «Пространственного Луча» больше нет. – Наташа справилась с волнением, слова прозвучали ровно и бесстрастно. – Наверное, мне полагается теперь застрелиться. Не знаю, что случилось, но я была обязана это предотвратить.

– Полно, Наталья Федоровна, – генерал вздохнул, в глазах его промелькнуло странное выражение – усталости и даже отчаяния. – Мы все доверяли господину Бергу. Увы, теперь уже поздно…

– Вы думаете, это дядя? Но зачем? Ведь это же не восстановить за десять лет!

Наташа пошатнулась, еле устояла на ногах и бессильно опустилась на пододвинутый Богоразом стул. И тут только до Степы дошел смысл случившегося. Он еще раз оглядел разоренную лабораторию, бледного, не похожего на себя Богораза, Наташу, уткнувшуюся лицом в сцепленные руки…

– Значит, теперь… – он хотел сказать о брате, но язык не повернулся. – Те, кто на Тускуле? Они…

– Мне очень жаль, – генерал говорил медленно, слова подбирались с трудом. – Это единственная установка «Пространственного Луча» – вторая была в Пулково под Петербургом, но она демонтирована еще в 17-м. Если Семен… Семен Аскольдович не смонтирует установку на Тускуле…

Он не стал договаривать, но все и так было ясно.

– А он… Ну, Семен Аскольдович, имеет эти… запасные части?..

– Нет. Мой сын… – голос Богораза оборвался, ему пришлось начать снова: – Аппаратура, которая была на борту «Мономаха», рассчитана лишь на создание простого приемного устройства. Но я знаю Семена. Он сумеет… Однако может пройти не один год….

Косухин вспомнил сумерки за стеклами кабины, желтую степь под крыльями «Муромца», и Богораза-младшего, уверенно державшего штурвал. Запомнилось лицо – неузнаваемое, без дурацких фальшивых очков, с неожиданными складками у рта казавшегося раньше безвольным человека. И Степа вдруг поверил, что Семен сумеет что-нибудь придумать. Если, конечно – этого говорить при генерале не следовало – Руководитель Проекта жив…

– Наталья Федоровна, – генерал, похоже, принял какое-то решение, тон его вновь стал спокойным и деловым. – Покиньте лабораторию.

– Все? – грустно улыбнулась Наташа. – Я отстранена от программы?

– Не выдумывайте. Но здесь может быть что-то неожиданное. Например, адская машина. Я осмотрю все сам…

– Не-а, – покачал головой Косухин, почувствовав, что его фронтовой опыт может, наконец, пригодиться. – Вдвоем поглядим…

Наташа вышла в коридор. Генерал прикрыл стальную дверь, и они принялись внимательно осматривать все углы. Богораз занялся левой стеной, где была установка, Степе досталась правая. Здесь стоял маленький столик на котором была водружена чугунная пепельница, торчали две розетки, а на стене висели замеченные еще с порога листы ватмана. Ничего опасного обнаружить не удалось, но Степа еще и еще раз внимательно осматривал и ощупывал все, что могло показаться подозрительным. Белые листы с графиками поначалу не привлекали внимания, но Косухин вспомнил то, чему сам учил молодых партизан, и аккуратно снял листы ватмана со стены. Не то, чтобы им тут не место, но выглядели они уж как-то подозрительно ново. Теперь следовало осмотреть часть стены, которую эти схемы закрывали…

– Вы что-то нашли?

– Вот… – Косухин не без гордости указал на то, что скрывала бумага – тонкие, еле заметные щели, образующие ровный четырехугольный контур.

– Ого! – Богораз осторожно постучал пальцем – стена издала гулкий глухой звук. – Фанерная перегородка! Просто, но в исполнении удачно…

Это оказалась ниша, прикрытая аккуратно выкрашенным в цвет стены листом фанеры. Осмотрев его и не найдя ничего подозрительного, решили рискнуть. Фанера снялась легко. Генерал отставил лист в сторону и покачал головой:

– Да-с, однако. Взгляните-ка…

…Прямо на незваных гостей смотрела знакомая глиняная личина. Теперь, в ярком электрическом свете, она казалась не страшной, а скорее нелепой: грубые черты, отдаленно напоминавшие человеческое лицо, узкие пустые щели вместо глаз. Огромная голова сидела прямо на квадратных плечах, подобия рук застыли вдоль грубо слепленного туловища. Кукла – странная, несуразная, со свежими отметинами от пуль…

Богораз осторожно дотронулся до поверхности:

– Глина… Нет, скорее камень, но какой-то странный. Вот уж не предполагал, что Берг собирает идолов! Как вы думаете, Степан Иванович, зачем этот урод в лаборатории?

– А вроде талисмана, чердынь-калуга, на счастье, – брякнул Косухин первое, что на ум взбрело. Рассказывать генералу правду он не торопился.

– Чушь какая-то! – Богораз покачал головой и поставил лист фанеры на место. – Не будем ничего говорить Наталье Федоровне. Хватит с нее на сегодня…

Степа не стал возражать, но мысль все время возвращалась к одному и тому же: дверь закроют, но ее можно будет отворить изнутри одним движением руки – или того, что заменяло руки этому монстру…

Когда стальная дверь скрыла разоренную лабораторию, все поднялись наверх, где их ждал изрядно соскучившийся Валюженич, принявшийся рассказывать Степе об увиденных им здесь «артефактах». Генерал между тем о чем-то негромко говорил Наташе.

– Нет, я не уеду! – девушка внезапно повысила голос. – Дядя велел мне оставаться в доме. Поверьте, я здесь в полной безопасности…

Степа сразу же понял, в чем дело. Наташа оставалась в этом проклятом доме наедине с затаившемся монстром. Правда, уже сутки она была здесь одна, но тогда никто не заходил в лабораторию…

Генерал, этого не знавший, все же продолжал настаивать.

– Не уеду! – решительно повторила девушка. – Надеюсь, вы не будете применять силу?

– Не буду… – Богораз помолчал. – Но я оставлю своих людей. Двое будут на улице в автомобиле, двое – в самом доме.

Берг передернула плечами:

– По-моему, это называется домашний арест. В таком случае, я сама выберу себе конвоиров. Господин Косухин, смею я вас просить об этом одолжении?

– Но… – начал было генерал.

– Боитесь, что меня завербуют в ВЧК? – Наташа невесело усмехнулась. – Вы уж извините меня, Аскольд Феоктистович, брату полковника Лебедева я доверяю больше, чем вашим, так сказать, специалистам…

– Одного мало, – покачал головой Богораз.

– Оу, я готов! – Валюженич уже был рядом. Наташа вновь улыбнулась, но на этот раз вполне искренне. Тэд еле заметно покраснел.

– Надеюсь, господин Валюженич сможет отличить револьвер от зубочистки, – с некоторым сомнением заметил генерал. – Ладно, как хотите, но наружную охрану я беру на себя…

Степа и Валюженич переглянулись. Косухина так тянуло рассказать, о том, что пришлось увидеть в лаборатории, но следовало выждать. Между тем, Богораз отозвал своих офицеров в сторону и отдал им какие-то распоряжения. Застучали каблуки – и через минуту в доме остались лишь четверо: Наташа, двое ее добровольных охранников и он сам.

– Подъеду утром, – Богораз неодобрительно взглянул на улыбавшегося Валюженича, затем перевел взгляд на Степу. – Господин Косухин, надеюсь на вас!..

Хлопнула тяжелая дверь, и долгое гулкое эхо прокатилось по пустому дому.

Глава 4. Александр Михайлович

Степа тщательно осмотрел входную дверь и остался доволен – засовы можно было сокрушить разве что из пушки.

– Черный ход заперт, – подсказала Наташа. – Господа, извините, что я проявила некоторый деспотизм, но не хотелось оставаться в компании с этими башибузуками. Еще раз благодарю, хотя все это совершенно напрасно: в дом не войти, к тому же всегда можно вызвать полицию… Ладно, пойду приготовлю что-нибудь на ужин. Какое вино вы предпочитаете к рыбе?

Косухин только вздохнул, но Тэд, которому Берг повторила вопрос по-французски, встрепенулся и заявил, что не отказался бы от шамбертена. Степа вспомнил, как они пили с Наташей неразбавленный спирт и невольно хмыкнул.

– То добже, – возбужденно заговорил Валюженич, когда девушка, извинившись, оставила их одних. – То може… рассказать Наташа, как все есть?

Тэд был, конечно, прав, но Косухин вспомнил о том, что ученые парижские врачи запрещают девушке волноваться. А вдруг медицина права? Наташе и так сегодня досталось…

– После, – решил он. – Ты слушай сюда, Тэд…

И Степа быстро, надеясь успеть до возвращения Наташи, рассказал о том, что увидел в нише, закрытой листом фанеры.

– Оу, той глиняный хлоп здесь! – Тэд озабоченно нахмурился и похлопал рукой по револьверу. – То… якой наш план?

Ничего путного в голову не приходило. Случись беда, револьверы бесполезны, разве что удастся попросту удрать. Монстр двигается медленно и вдобавок с таким шумом, что времени будет достаточно…

За ужином Степа сразу же почувствовал себя лишним. Тэд заливался соловьем, расхваливая кулинарное мастерство хозяйки и обсуждая с ней преимущества разных сортов французских вин. Беседа велась, естественно, на французском, и Косухину оставалось угрюмо молчать. Была обидно – и весьма. Когда они с Наташей бежали по черным коридорам Шекар-Гомпа, никто не интересовался тонкостями вин и его умением вести светскую беседу. Здесь же Степа сразу становился «серой костью».

После ужина перешли в гостиную, и беседа продолжилась. Насколько удалось понять Косухину, Наташа и Валюженич теперь говорили об искусстве. Степа окончательно скис и лишь молча курил папиросу за папиросой.

– Вы все молчите, господин Косухин, – Наташа, прервав беседу об импрессионистах, наконец-то обратила внимание на гостя. – Вот господину Валюженичу очень нравится Моне…

– Мне Ингвар нравится, – выложил Степа весь свой запас знаний о живописи. – Рисует здорово и мужик отличный!

– Ингвар? – на лице девушки отразилось удивление. – Вы его знаете? Постойте… Значит… Вы тоже приехали из Индии?

Косухин пожал плечами. Какая теперь разница? Эта девица-белоручка ничем не напоминала прежнюю Наташу.

– И мы с вами уже были знакомы?

– Немного…

Наташа внимательно посмотрела на него, и в ее глазах мелькнуло что-то странное, словно девушка начинает вспоминать. Это длилось лишь какой-то миг – и все исчезло. Наташа вновь улыбнулась и заговорила с Тэдом по-французски.

Степа, дабы не тратить время попусту, попросил разрешения обследовать второй этаж, где находились жилые комнаты. Осмотр его удовлетворил. Спальня Наташи выходила не в коридор, а соединялась с ним через маленькую комнату, в которой стоял диван и пара кресел. Лучшего места для сторожевого поста не придумать.

– Полно, господин Косухин! – Наташа наблюдала за его стараниями с весьма заметной иронией. – Поверьте, если бы мне что-либо угрожало, я тут же уехала. Я ведь ужасная трусиха!

Степа лишь вздохнул.

– Лучше ложитесь спать, господа. Утром я вас разбужу, и вы сможете доложить генералу, что честно выполнили свой долг. В соседней комнате есть еще один диван…

Берг улыбнулась, произнесла «бон нуи» и уже взялась за ручку дверей, но нерешительно остановилась.

– Господин Косухин, можно вас на минуту?

Тэд понимающе кивнул и вышел в коридор, заявив, что еще раз проверит входную дверь.

– Степан Иванович, – девушка мгновенье помолчала, а затем решительно подняла голову. – Я знаю, что больна. Но женщины наблюдательны… Скажите честно, в Индии… мы с вами были не просто знакомыми?

Косухин дернул плечами и отвернулся. Но Берг не отставала.

– Мы познакомились в Индии? Или… еще где-нибудь? Вам, что тоже не велели беспокоить умалишенную?

– Велели, – не выдержал Степа. – А с умалишенной – это уже было. Я вас, Наташа, заарестовывать пришел, а вы Али-Эмете назвались. Так и познакомились…

– Правда? – в глазах мелькнуло изумление. – Значит, я жертва ЧК? И вы меня называли Наташей, а я вас…

– По фамилии, – буркнул Степа, чувствуя себя последним дураком. Рассказать обо всем? Так ведь не поверит…

– В таком случае спокойной ночи… Косухин, – улыбнулась девушка. Степа вздохнул и в самых расстроенных чувствах опустился в кресло.

– О'кей, я все проверил, – сообщил Тэд, входя в комнату. – Привидений не обнаружено… Я выглядывал в окно: авто мистера Богораза стоит на противоположной стороне, в ней двое его апашей.

Валюженич говорил по-английски, но Степе теперь не требовалось особых усилий, чтобы понять приятеля. Правда, это касалось лишь Тэда – чтобы разбирать речь остальных, приходилось напрягать все внимание.

– Заодно позвонил Шарлю, чтобы он не поднял на ноги парижскую жандармерию. Пришлось соврать, что мы пошли с тобой в оперу… О'кей, мой бригадир, жду распоряжений!

– Спать будем, – пожал плечами Степа. – Прямо тут, по очереди…

– Чего ты боишься? – американец бухнулся в кресло и вытянул поудобнее ноги. – Дом, конечно, как в фильме про доктора Калигари, но не думаю, чтобы Берг решил убить собственную племянницу!

Косухин задумался:

– Мне вот чего кажется. Берг и сам перепугался. Удрал, сволочь, но дом все же оставил под охраной…

– Ты имеешь в виду это чудище в подвале?

– Ага. Что если этот, чердынь его, идол приказ получил, чтобы, значит, лабораторию стеречь? Войдет кто…

– Еще скажи, что им управляют на расстоянии, – в тоне Валюженича чувствовалось явное сомнение. – Не знаю, Стив. Насчет этого артефакта я не специалист. О'кей, посторожим и мы…

Валюженич поерзал в кресле и раскрыл принесенную с собой книгу в богатом кожаном переплете. Косухину читать было нечего, и он предпочел скучать, вообразив себя на настоящем боевом посту – дело привычное, хотя и невероятно тоскливое.

Вскоре Тэд задремал, уронив книгу на пол. Будить его Степа не стал, решив посторожить пару часов, а уж потом поспать самому. Было тихо, спокойно – и очень скучно. Каждые полчаса где-то в соседней комнате еле слышно били часы – и больше ничего не происходило.

Честно прождав два часа Степа разбудил Валюженича и тут же уснул. Время во сне тянулось столь же медленно. Он снова слышал бой часов, но почему-то уже не издали, а совсем рядом. А затем раздался стук маятника. Вначале неясный, он становился все четче, все громче…

– Стив!

Косухин мгновенно проснулся и выхватил револьвер. В комнате все было по-прежнему. Он прислушался: вдали четырежды негромко пробили часы.

– Извини, что разбудил, – голос Валюженича звучал виновато. – Но, понимаешь… В общем, мне стало не по себе…

– Это на тебя дом действует, – рассудил Косухин. – Правильно, что разбудил, а то мне всякая ерунда снилась…

– Я чувствую себя как-то… Знаешь, у писателя Эдгара По есть рассказ, – Тэд нервно рассмеялся. – Про одного джентльмена с расшатанными нервами. Ему все казалось, что умершая сестра очнулась в гробу и медленно идет прямо к нему…

– Это ты брось! – возмутился Степа. – Меньше книжек дурацких надо читать! Горького взял бы, это писатель правильный, пролетарский. А то свихнешься…

Валюженич неуверенно улыбнулся и вдруг вскочил с кресла.

– Стив, там что-то происходит! Надо разбудить Наташу!

Тревога передалась и Косухину. Он встал, вновь прислушался, но вокруг царила мертвая тишина. Степа хотел было успокоить приятеля, но вдруг почувствовал знакомый холодок в спине. Холодок, затем ледяной холод… Степа стиснул зубы…

Из коридора донесся глухой тяжелый вздох.

– Дверь под прицел!

Поздно! Нечеловеческой силы удар обрушился на деревянные створки. Засов выдержал, но обе половинки треснули, с притолоки посыпалась штукатурка, по всему дому пронеслась легкая дрожь. Косухин взвел курок – и тут новый удар отбросил в сторону сорванный засов. Дверь рухнула.

…Глиняная маска теперь не казалась бесстрастной. Грубо вылепленные губы кривились, в черных глазницах светился красноватый огонь. Огромные конечности с растопыренными пальцами тянулись вперед…

– По глазам! – крикнул Тэд и выстрелил. Степа тоже прицелился, но не успел – чудище входило в комнату.

Краешком сознания Косухин успел удивиться – монстр ступал бесшумно, тихо. Сухо ударил выстрел – еще одна пуля из револьвера Валюженича прочертила едва заметную полосу на глиняной личине. Монстр не дрогнул – глаза вспыхнули красным огнем, огромная фигура подалась вперед…

И тут Степа понял: чудище не шло – плыло, едва касаясь пола. В его движениях появилась странная легкость, и Косухин решил, что никакая это не машина. В глазах горела осмысленная глубокая ненависть – монстр знал, что делает, он видел своих врагов.

– Что случилось? – в дверях спальни стояла Берг, успевшая накинуть легкий китайский халат, украшенный извивающимися драконами.

– Наташа, назад! – Косухин дернул револьвером, но стрелять не стал. В небольшой комнате рикошет опасен, а пуля ничем не могла повредить глиняному тулову. Монстр наступал на Валюженича, тот уже уткнулся лопатками в стену, стараясь уклониться от тянущихся к горлу глиняных клешней.

Степа прикинул расстояние, поглубже вдохнул воздух и кинулся вперед, пытаясь обойти чудище слева. Глиняная рука дернулась, но Косухин все же успел поднырнуть и через мгновенье стоял рядом с Тэдом. Прямо на Степу глядел горящий маленький глаз. Косухин поднял револьвер и поднес его вплотную к правому глазу глиняной твари. Ударил выстрел. Там, где только что горел красный огонь, стало черно и пусто.

– Йе! – Валюженич дважды выстрелил, промахнулся, выстрелил вновь. Глиняная клешня рассекла воздух, Тэд резко наклонился и отскочил в сторону. Монстр замер, прислушиваясь. Видеть он уже не мог – третья пуля Тэда попала в цель.

– Скорее в комнату! – Наташа широко растворила дверь спальни. – Я открою окно!

Это слышали не только люди. Ослепленное чудище среагировало мгновенно. Одна клешня метнулась туда, где стоял Степа, вторая поднялась, загораживая дорогу. Косухин упал на пол, перекатился, вновь вскочил на ноги.

– Тэд! Быстрее!

Монстр обернулся, глиняная лапа вновь взметнулась в воздух, но американец успел раньше. Миг – и он был уже в дверях. Степа подождал пока Тэд войдет, и заскочил сам, захлопнув створку перед самым носом врага.

– Скорее! Туда! – Наташа резким движением распахнула окно. Пахнуло предутренней свежестью, и Степа успел подумать, что зимой пришлось бы выбивать раму. Сильный удар потряс комнату – ослепленный монстр пытался выбить дверь спальни, но попал в стену.

– Тэд, ты первый!

Валюженич на мгновенье замешкался. Новый удар, на этот раз более точный – и дверь распахнулась. Чудище стояло на пороге.

– Давай, Тэд! – Степа стал посреди комнаты, готовясь задержать страшилище. Американец уже был на подоконнике, еще секунда – и он, опустившись на вытянутых руках, мягко спрыгнул на газон.

– Наташа! Прыгай!

Девушка попыталась забраться на подоконник, но монстр опередил ее. С неожиданной ловкостью он заскользил по полу и, толкнув Косухина, очутился рядом с Берг.

Степа сунул за пояс ненужный револьвер. Стрелять не было смысла, а обойти монстра невозможно: даже слепой, он чувствовал каждое движение в комнате. Наташа отошла к стене и резким движением пододвинула кресло, пытаясь загородиться от врага. Тщетно! Кресло с треском ударилось в стену, глиняные клешни потянулись вперед, пытаясь нащупать горло жертвы…

Выбирать не приходилось – Косухин нагнулся и резко дернул ковер, в который тяжело упирались ноги чудища. Монстр загреб конечностями, пытаясь сохранить равновесие, но не удержался и с грохотом рухнул на пол.

– Наташа!

Девушка поняла все без подсказки. Перепрыгнув через лежавшее на полу страшилище, она одним движением оказалась на подоконнике и, не мешкая ни мгновения, спрыгнула вниз.

– Стив! Где ты? – донесся с улицы голос Валюженича. Степа бросился к окну. Монстр уже вставал – легко, почти не касаясь клешнями пола. Медлить не следовало. Прыжок – и Косухин был уже на подоконнике. Внизу он заметил бегущих к дому офицеров Богораза. Наташа и Валюженич стояли чуть в стороне, американец возбужденно махал руками.

За спиной послышался шум. Краем глаза Косухин заметил тянувшие к нему пальцы, на миг почувствовал обессиливающий страх, но превозмог себя и прыгнул.

Газон оказался мягким, и Степа лишь слегка ушиб ногу. Валюженич помог ему встать.

– Господа, что случилось? – поручик со шрамом стоял рядом, растерянно глядя на своих подопечных. Второй, незнакомый Степе, офицер уже успел вытащить револьвер.

– Оу! – воскликнул Тэд и указал вверх.

– Господи! – поручик перекрестился. Монстр стоял у окна. Пустые незрячие глаза в свете уличных фонарей смотрелись особенно жутко.

– Наташа… Наталья Федоровна, у вас это… все в порядке? – запоздало поинтересовался Степа.

– Спасибо, даже не ушиблась, – девушка не казалась испуганной, скорее, до предела удивленной. – Можете называть меня по имени, у вас это получается более ловко, Косухин… Господа, – обратилась она ко всем остальным. – Мне крайне неудобно. Не понимаю, что случилось с Бриареем…

– Простите? – поручик нерешительно взглянул на неподвижную фигуру. – Вы имеете, в виду… этого, сударыня?

Девушка неожиданно рассмеялась:

– Это же машина! Автомат! Дядя купил его на одном аукционе. Старинный автомат, очень простой, сделан в XVI веке, кажется, в Германии.

«Ничего себе машина, чердынь-калуга!» – только и мог подумать Степа.

– Мы назвали его Бриареем, – продолжала девушка. – Он выполняет самые простые команды, может прислуживать за столом… Не понимаю, что с ним случилось? Он обычно такой забавный…

– Оу, йе! – не выдержал Тэд и невольно взглянул вверх. Окно опустело – страшная личина исчезла.

– Не понимаю… – повторила Берг. – Никогда не думала, что Бриарей может действовать без команды! Но ведь кроме нас в доме никого не было!

– Значит, этот истукан взбунтовался, – второй офицер, постарше, с заметной сединой на висках, покачал головой. – Прямо чудище Франкенштейна!..

– Нелепо, – согласилась Наташа. – Мы, кажется, его повредили, хотя, конечно, не могу в этом никого винить. Спасибо, господа, вы лишили парижские газеты очередной сенсации – девушки, задушенной монстром…

Берг протянула Валюженичу руку, затем ее ладонь неожиданно легла на Степино плечо:

– Косухин, мне почему-то кажется, что вы выручаете меня не в первый раз. Вы долго тренировались?

Степа смутился и не нашелся, что ответить.

– Сударыня… господа, – прервал их беседу поручик. – Прошу в машину! В дом, как я понимаю, возвращаться не стоит…

Наташа пыталась возражать, доказывая, что сумеет укротить сбившегося с пути истинного Бриарея, но ее стражи были единодушны. Поручик твердо заявил, что немедленно отвезет мадмуазель Берг к генералу. Степа и Валюженич не стали спорить: по сравнению с только что покинутым домом у Богораза в любом случае будет безопаснее.

Генерал действительно жил в центре, в районе Монпарнаса. Косухин и Тэд проводили девушку до подъезда, послушали, как поручик объясняется с удивленной консьержкой, и решили, что их миссия на сегодня окончена. Оставалось поймать такси и вернуться в показавшуюся сразу такой уютной квартирку, которую снимал археолог.

Утром их навестил Карно, сообщивший, что профессор Робер вне себя и требует немедленно доставить в университет лентяя и прогульщика Валюженича. Тэд беззаботно улыбнулся, предложив Степе съездить вместе с ними и пообещав, что иных чудищ, кроме профессора, в университете они не встретят. Косухин готов был согласиться, дабы не отдавать приятеля на растерзание, но повидать грозного Робера ему в этот день не случилось. Пока они собирались, к дому подкатил знакомый автомобиль, и капитан, которого звали Виктором, пригласил Степу к генералу.

Как ни плохо Косухин знал Париж, но сразу же понял, что они едут не в сторону Монпарнаса. Авто проехало через весь центр, и Степа вновь сумел увидеть уже знакомую л'Арк Триомф и полюбоваться творением инженера Эйфеля. Увы, прекрасный Париж оставался для него городом за стеклом автомобиля. А в следующий раз Косухин надеялся побывать здесь лишь в составе Рабоче-Крестьянской Красной армии, ежели французскому пролетариату понадобится братская помощь…

Степу провели на третий этаж большого богатого дома с вежливым консьержем и коврами на лестницах. В дверях его посетителей встретил молодой человек в штатском, но с неизменной военной выправкой.

– Вас ждут, прошу… – это были единственные слова, которые довелось услышать Косухину, покуда он шел по огромной прихожей, увешанной акварелями и разными дорогими безделушками. Здесь явно жили не те, кто зарабатывает хлеб трудовыми мозолями, и красный команжир невольно сжался, готовясь к чему-то неприятному.

Сопровождающий отворил высокую белую дверь, и Степа оказался в большой гостиной. Здесь также висели картины, но уже не акварели, а полотна, писанные маслом – портреты и морские пейзажи. Люстра сверкала хрусталем, ноги тонули в ворсе персидского ковра. Шторы были задвинуты, и в комнате царил полумрак, мешавший разглядеть тех, кто здесь собрался. Впрочем, Наташу и Богораза Степа узнал, едва переступив порог. При его появлении генерал встал.

– Господин Косухин!

Из кресла, стоявшего у окна, встал высокий чернобородый мужчина в дорогом темном – крепкий, подтянутый, типичная «офицерская кость».

– Здравствуйте, Степан Иванович!

Рука, протянутая Степе, была широкой и сильной, и Косухин почувствовал к этому человеку неожиданную симпатию. Может, причиной было лицо – широкое, открытое, с выразительными темными глазами, сразу почему-то показавшееся очень знакомым. В волосах и бороде серебрилась седина. Человеку было за пятьдесят, но выглядел он значительно моложе.

– Меня зовут Александр Михайлович… А вы похожи на брата!

– Ну… да, – оттаял Степа. – Здравствуйте…

– Александр Михайлович руководит всей программой эфирных полетов, – негромко произнес Богораз, и Косухин вновь напрягся. Вот, значит, кто посылал серебристые стрелы в небо! Александр Михайлович улыбнулся:

– Я рад видеть комиссара Челкеля. С частью присутствующих вы уже знакомы. Прошу…

Он не успел договорить. Из кресла, стоявшего в затемненном углу, резко вскочил высокий – еще выше хозяина дома – молодой человек и быстрыми резкими шагами подошел к гостю. Щелкнули каблуки:

– Андрей Константинович Барятинский. Здравствуйте, Степан Иванович!

Князь Барятинский выглядел именно таким, каким запомнил его Степа по фотографии: породистый аристократ давней чистой крови, тонконосый, изящный и одновременно жилистый – прирожденный победитель, живущий в особом мире, где не могло быть места Косухину. Степа вновь, как когда-то, желчно позавидовал и одновременно разозлился. Именно этого, с голубой кровью, отправили первым в эфирный рейс, чтобы князь, а не сын трудового народа навек вошел в историю!

– Николай мне часто говорил о вас, – Барятинский, не подозревавший о Степиных размышлениях, энергично, по-спортивному пожал гостю руку.

Хозяин дома усадил Степу в свободное кресло как раз между собой и Барятинским. Сразу стало ясно, что он и князь Андрей здесь главные.

Александр Михайлович выждал минуту, и в комнате повисла тишина. Косухин еще раз бросил взгляд на хозяина. Этот человек умел властвовать, но не присутствие большого начальника смутило бдительного Степу, а странное, беспокойное сходство чернобородого с кем-то, хорошо знакомым…

– Наталья Федоровна… Господа… – привыкший повелевать голос был ровен и спокоен. – Комиссия Российской Империи по эфирным полетам продолжает работу. Предлагаю заслушать господина Косухина. Степан Иванович, прошу вас…

Косухин был не готов выступать в подобном обществе. Конечно, будь он на заседании иной комиссии, например Сиббюро ЦК, то знал бы как и что докладывать. Не хотелось ударить лицом в грязь, ведь тут хорошо знали Николая…

Степа уже хотел начать в своей обычной манере: «Ну, это, значит…», но укусил себя за язык. Белая кость, впервые встречается с настоящим большевиком. Ну что же…

– Граждане! – рубанул он. – Дозвольте отрекомендоваться: Косухин Степан Иванович, двадцати двух лет. Образования заводского, слесарного. В партии с октября 17-го…

В какой именно – пояснять не стал. Белая кость и сама догадается!

– На фронте командовал батальоном, за Белую орден имею. С осени 19-го – на подпольной работе в Сибири…

Его слушали внимательно. Краем глаза Косухин заметил, как щелками сузились глаза Богораза. Во взгляде Наташи, напротив, был заметен явный интерес, словно Степа прибыл не из РСФСР, а с планеты Марс. Барятинский смотрел на живого большевика тоже с любопытством, но весьма одобрительно. Лицо хозяина дома оставалось невозмутимым.

Степа хотел было упомянуть о товарище Чудове – для пущего страху, но внезапно вспомнил то, что рассказывал Ростислав.

– В начале января сего года капитан Арцеулов получил приказ от белого гада Колчака прибыть в Иркутск и найти генерала Ирмана. Он должен был передать ему пароль…

Степа не скрыл ничего. Спокойно, будто находился среди товарищей по партии, поведал, как брал Семена Богораза, как осаждал дом на Трегубовской, как пузырился липким жарким пламенем огненный гриб, плавя затвердевший январский наст. И так же спокойно он говорил о том, что слыхал от других: об упавшем возле умолкшего пулемета Казим-беке, о подземном ходе, ведущем в старую часовню, и о пустой холодной тайге, по которой уходили беглецы.

Только одно оставалось под запретом – Венцлав и все связанное с командиром 305-го. Это была не его тайна. О Венцлаве он доложит лишь в Столице…

С остальным оказалось проще. Косухин коротко рассказал, как погиб Семирадский, а дальше и скрывать было нечего. С особым удовольствием Косухин поведал о красном флаге над Челкелем, с удовлетворением заметив, что невозмутимое лицо Александра Михайловича дрогнуло. Сообщил он и о попытке сорвать старт, о фальшивом приказе Колчака, но углубляться не стал – и с этим доведется разбираться самому.

– В полдень, двадцатого, «Мономах» взлетел… – Косухин помолчал, словно вновь увидев желтую степь и медленно уходящую в небо ракету. – Полигон был взорван… Вот и все, граждане…

Это, конечно не было «все», но о том, что случилось после, Степа говорить не собирался.

В комнате воцарилось молчание. Похоже, у присутствующих было о чем поразмышлять.

– Благодарю вас, Степан Иванович, – наконец проговорил хозяин дома. – Насколько я понимаю это все, что вы имеете право нам рассказать.

– Да, – спокойно подтвердил Степа. – Правильно понимаете.

– Значит, потом вы добрались до Индии, – заметил Богораз. – По дороге познакомились с господином Валюженичем…

Степа лишь пожал плечами. Рассказывать о Тэде значило начать разговор о Шекар-Гомпе.

– Да, – раздумчиво молвил Александр Михайлович. – Остается восхититься вашим мужеством, Степан Иванович. Увы, большевики это тоже оценят…

– Что вы имеете в виду? – удивилась Берг.

– Да то, что господина Косухина поставят к стенке! – недобро усмехнулся Богораз.

– Однако, – тонкие брови Барятинского поползли вверх. – Ну и нравы в большевистском, пардон, кубле!

Косухин хранил молчание, хотя был вынужден признать, что Богораз-старший близок к истине. Ведь кроме Челкеля за ним еще числился Шекар-Гомп…

– Господа, прошу внимания! – короткая фраза чернобородого мгновенно восстановила тишину. – К этому мы, возможно, вернемся. А сейчас не будет ли угодно господину Косухину ответить на вопросы? У меня они уже есть, причем целых два.

– У меня их сто, – решительно заявила Наташа. – Косухин, мне вас заранее жалко!..

Степа отвечал больше двух часов. Вернее, пытался – больше всего присутствующих интересовали мудреные технические подробности. Тут уж было не до гладкости речи. Косухин заикался на каждом слове, сбивался, а кое-что пытался показать на пальцах. Но это никого не смущало. Берг что-то строчила в блокноте, Барятинский одобрительно кивал и время от времени подсказывал – причем всегда удачно. Степа и сам удивлялся, как многое успел запомнить. Впрочем, кое-что его ставило в тупик, например, вопросы о погоде на эфирном полигоне, о температуре в кабине «Мономаха» и о том, какого цвета был летный скафандр брата. Наташу особо интересовало, что делала она сама, но тут помочь было нечем – в рубку управления Косухин даже не успел заглянуть.

– Пожалуй, хватит, господа! – подвел итог Александр Михайлович. – Степан Иванович, мы вам очень благодарны. Если не возражаете, то я резервирую еще одну встречу с вами. А пока сделаем перерыв. Прошу всех в гостиную – отобедаем!..

Обедали, естественно, на белой скатерти, со служанкой в накрахмаленной наколке и с полным буржуйским набором блюд. Спиртного, правда, не было. Косухин понял: люди собирались работать.

После обеда чернобородый отозвал его в сторону.

– Степан Иванович, сейчас у нас будет разговор о Берге. Мне бы хотелось, чтоб вы присутствовали, но в этом случае вам придется дать слово. От вашего молчания может зависеть жизнь многих людей…

Степа хотел уйти, но вспомнил о брате.

– Понял, – кивнул он. – Буду молчать.

«Честное слово» не было произнесено, но Александр Михайлович спокойно кивнул, показывая, что вопрос решен. Вначале Степа подумал об интеллигентском легковерии, но потом сообразил, что его собеседник хорошо понимает людей. И вновь странное сходство – неведомо с кем – поразило Косухина…

На этот раз докладывал Богораз. Нового Степа ничего не узнал, зато его самого попросили кое-что добавить по поводу ночного происшествия.

– Я уже говорила! – Наташа, не дослушав до конца, нервно развела руками. – Это какая-то ерунда! Бриарей – простая игрушка. Дядя мне подробно объяснял устройство – он немногим сложнее музыкальной шкатулки, обычный образец средневековой механики…

– «Артефакт», – вспомнил Степа словечко Тэда. Ничего себе, музыкальная шкатулка!

– Все это не важно, – Александр Михайлович поднял руку. – Важно другое…

– Да, – поддержал Барятинский. – Главное, что Берг – предатель…

– Князь! – Наташа протестующе вздернула подбородок. – Я… я просила бы…

– Извините, сударыня, – в легкомысленном голосе Барятинского прорезался холодный металл. – Он скрыл от всех правду о «Мономахе». Он пытался ликвидировать господина Косухина – единственного свидетеля, он уничтожил лабораторию… Не решусь утверждать, но ваша болезнь, Наталья Федоровна, тоже крайне подозрительна…

– Нет… – Наташин голос оборвался. – Дядя занимался «Мономахом» больше двадцати лет! Он отдал проекту всю жизнь! Это какое-то недоразумение, его обманули…

Никто не возразил, но было ясно, что остальные смотрят на поведение Карла Берга иначе. Степе не хотелось лезть в это дело, но он все же не удержался.

– Наталья Федоровна… Наташа… У вашего дяди есть перстень… серебряный. Какой он?

Берг равнодушно пожала плечами:

– Помню. Очень красивый перстень. Дядя купил его незадолго до моего возвращения. Перстень большой, массивный, на печатке два маленьких алмаза и изображение головы Горгоны…

– А не змейки? – вырвалось у Косухина.

– Нет, я точно помню. Стилизованная голова Горгоны, по-моему, работа прошлого века…

…Ниточка оборвалась. Перстень был другой. Но тревога не проходила: издалека он был неотличим от того, что носил Арцеулов…

– Не будем спешить, – резюмировал Александр Михайлович. – Мы все знаем заслуги господина Берга. Будем надеяться… Да , будем все же надеяться, что это какое-то страшное недоразумение. Впрочем, у нас будет время поговорить об этом. Как и о том, как связаться с Тускулой. Верю, что Николай Иванович и Семен Аскольдович живы, и мы еще увидимся с ними…

Косухин и сам не хотел верить в смерть брата. Мало ли чего велел передать ему предатель-Берг? Не таков Николай, чтобы пропасть зазря! Но стало ясно – надежды очень мало. Брат, если он и жив, находится где-то в невообразимой дали, и даже эти люди, знающие и умеющие, казалось, все на свете, не могут помочь…

– А ведь сегодня юбилей, – внезапно улыбнулся хозяин дома. – Помните, господа?

– Постойте… – Барятинский задумался. – До дня первого запуска «Мономаха» еще пять дней…

– Я не об этом. Впрочем, данный юбилей никогда не отмечался. Я сам узнал о нем случайно – от своего покойного брата. А ведь это событие имеет отношения и к вам, князь…

Он замолчал, затем заговорил вновь, в голосе его звучала гордость и одновременно грусть:

– В этот день мой дядя, Константин Николаевич, подписал приказ о создании лаборатории по изучению ракетного движения. Начальником лаборатории был назначен его адъютант – Сергей Барятинский, ваш дед, Андрей Константинович. Так начался «Мономах». Это было ровно шестьдесят лет назад…

– Вот как? – Барятинский явно удивился. – Дед мне ничего не рассказывал. Я знал лишь, что «Мономах» – идея Дмитрия Ивановича Менделеева…

– Господин Менделеев обосновал практическую сторону программы и разработал проект строительства эфирного полигона. Но работы начались раньше…

Александр Михайлович встал и медленно подошел к окну.

– После больших маневров на Балтике, когда были испытаны противокорабельные ракеты Конгрева, Константин Николаевич обратился в Академию Наук, предложив создать особую ракетную лабораторию. По семейным преданиям ему еще в детстве подарили китайскую книгу, где рассказывалось о мудреце Ли Цзе, который построил ракету и улетел на ней в Небесный Дворец бога Лэй-Гуна. Академики к этой идее отнеслись без всякого энтузиазма, но ваш дед, Андрей Константинович, был человеком упорным – впрочем, как и мой дядя. Через пять лет в Кронштадте состоялось первое испытание ракетного двигателя – еще порохового…

Александр Михайлович встал и не спеша прошелся по комнате. Было заметно, что эта история волнует его:

– Я занялся проектом в 1908 году, тогда же, когда мы начали готовить первых авиаторов. Мы рассчитывали, что с 1920 года сможем запустить по два «Мономаха» в год. А потом появилась Тускула. Мы просто не успели…

Косухин чувствовал себя весьма неуютно. Конечно, с проклятым режимом царизма надо было кончать, но жаль, что программу «Мономах» так и не удалось завершить. Всемирная Коммуния без эфирных полетов показалась внезапно какой-то неполной, даже примитивной…

– Теперь на восстановление всего уйдут годы. Если, конечно, будет кому восстанавливать…

– Жаль, что вы не пустили меня на фронт! – резко бросил Богораз. – Большевики… эти… уничтожили все – даже то, о чем не имели никакого представления! Вандалы!

Степа вскипел. Наука – наукой, но слушать такое он не мог. Александр Михайлович покачал головой:

– В том, что случилось, виноваты и мы. Большевики пришли уже на руины… К тому же, они знали о «Мономахе», так ведь Степан Иванович?

Косухин от неожиданности вскочил. Перед глазами встало жуткое красноватое лицо Венцлава…

– О «Мономахе», вроде бы, знают в Столице, – неуверенно начал он. – Но нам не говорили…

– Естественно, – Барятинский дернул в усмешке яркие губы. – Иначе таким как вы, Степан Иванович, пришлось бы многое объяснять. Между прочим, большевистское руководство собирает всех, кто работал над «Мономахом». Интересно, для чего?

На прощание Александр Михайлович крепко пожал Степе руку, повторив, что надеется еще раз увидеться в ближайшее время. Богораз проводил Косухина до подъезда, где терпеливо ждал черный автомобиль.

– А вы понравились Его Императорскому Высочеству! – в голосе генерала сквозило явное удивление.

– К-кому?! – оторопел Степа. – Какому высочеству?

Богораз усмехнулся:

– Неужели не догадались? Александр Михайлович – дядя Государя. Перед встречей с вами мы договорились не употреблять в разговоре титулов, чтоб, так сказать, не смущать гостя…

Теперь в словах генерала звучала злая ирония, но Косухин не обратил на это никакого внимания. Царский дядя! Вот почему его лицо казалось таким знакомым! Ведь портретов Николая Кровавого Степа насмотрелся за свою жизнь более чем достаточно.

…Всю дорогу Косухин молчал, глядя на мелькавшие за стеклами авто оживленные парижские улицы. Ему было не по себе. Он и раньше догадывался, что «Мономахом» руководят не простые офицеры, как его брат, и даже не профессора, вроде покойного Семирадского. Это была государственная программа Империи, и неудивительно, что ее возглавил тот, кто создал русскую авиацию и руководил перевооружением флота после Цусимы – великий князь Александр Михайлович, о котором большевик Косухин, конечно, был наслышан. Самое ужасное, что Александр Михайлович тоже понравился красному командиру. Еще год назад Степа почел бы за честь лично поставить этого царского дядю к стенке, но теперь все становилось слишком сложно. Выходит, великий князь не только занимался своим привычным делом – пил народную кровь, но еще и строил аэропланы, отправлял таких, как его брат, учиться летать в Парижскую авиашколу и руководил эфирными полетами. Значит большевик Косухин и его товарищи по партии, сокрушая прогнивший царский режим, уничтожили и все это? А что же строилось взамен? Степа привычно подумал о коммунизме – светлом будущем всего человечества, но тут же пришел иной ответ: нет, они строили Шекар-Гомп – Око Силы!..

Тэд был дома, причем не один, а вместе с Карно. Вид у обоих был веселый – кажется, визит к страшному профессору Роберу прошел удачно. При виде Степы оба удивленно смолкли. Косухин слышал, как его о чем-то спрашивают, сначала по-французски, затем – на ломаном русском, но отвечать не было сил. Косухина усадили в кресло, и Карно стал совать ему какую-то таблетку.

– Не надо, – Степа отмахнулся. – Спасибо, ребята! Не болен я. Просто… домой мне надо. Очень!

Приятели переглянулись.

– Нет проблем! – американец неуверенно взглянул на Шарля. – А может, все-таки…

– Мне надо в Россию! – твердо проговорил Косухин и, увидев, что его слова вызвали почему-то еще большую растерянность, упрямо повторил:

– Домой… Мне надо домой, ребята!..

…Из Парижа Степа уехал через три дня. Особых проблем и в самом деле не оказалось. Полученный в Бомбее паспорт был действителен, деньги имелись, а пароходы по Балтике ходили исправно. Косухину заказали билет на лайнер «Эссекс», который делал остановку в Гавре, а оттуда шел до Стокгольма через Ревель. К величайшему облегчению Степы, плыть ему предстояло вторым классом.

Все эти три дня Косухин безропотно выполнял все, что придумали Валюженич и Шарль. Его водили по музеям, показывали Париж с Эйфелевой башни и даже по настоянию Карно прокатили в Версаль. Степа подчинялся беспрекословно, пытался что-то запомнить, но в голове творилось нечто странное. Наконец он понял. В России его ждала определенность – та самая определенность, которую он напрочь утратил в последнее время. Там не придется ничего решать. Его дело выполнять приказы, вести в атаку красноармейцев, идти грудью на пулеметы… О Мировой Революции почему-то не думалось. Степа понимал лишь, что ему надо вернуться, рассказать все, что знает – а там пусть белый гад Арцеулов ставит его к первой же стенке!

Неугомонный Тэд уговорил его заехать к профессору Роберу. Косухин, помня разговоры приятелей, ожидал встретить нечто похуже глиняного монстра – жуткое чудище, евшее поедом бедных студентов. Но Робер оказался молодым, застенчивым интеллигентом, встретившим Степу необыкновенно любезно и показавшим такие любопытные «артефакты», что Косухин поневоле заинтересовался. Чуть подумав, он выждал когда они остались вдвоем и отдал профессору почти все свои франки, рассудив, что после Ревеля они будут ему совершенно ни к чему. Ошеломленный Робер принялся возражать, но Степа внушительно заявил, что представляет большевистский фонд помощи археологам, на что профессору ответить было нечего.

…Наташу он так и не увидел, хотя почему-то очень надеялся.

За день до отъезда Карно сумел таки затащить Степу в гости. Косухину был торжественно показан портрет великого Лазаря Карно, который, как оказалось, был не только руководителем революционных армий, но и знаменитым математиком. Затем гостя заставили продегустировать какие-то отчаянно редкие вина из семейного погреба, и, наконец, Шарль, взглянув как-то странно, сообщил, что со Степой желает поговорить его отец – сенатор Карно.

Отказываться было неудобно, хотя Косухин не представлял, зачем он мог понадобиться столпу буржуазной власти. Шарль проводил гостя в кабинет, сам же войти отказался, сообщив, что отец немного говорит по-русски, и Степан скоро поймет все сам.

Степа действительно понял, причем сразу же как переступил порог. Сенатор Карно – худой, мрачный, чем-то похожий на портрет знаменитого предка, в самом деле сносно изъяснялся по-русски. И дело, по которому он пригласил гостя, тут же разъяснилось, поскольку сенатор был в кабинете не один. Великий князь Александр Михайлович сидел возле камина, просматривая какую-то старинную книгу и, увидев большевика Степу, приветливо улыбнулся.

Карно приветствовал гостя по-русски, а затем заговорил медленно, тщательно подбирая слова. Он сообщил, что рад познакомиться с приятелем своего сына. По счастливой случайности, мсье Косухин оказался знакомым не только Шарля, но и одного его давнего друга…

Александр Михайлович вновь улыбнулся, и Степа окончательно убедился, что эта встреча не случайна.

– Я узнал также… – Карно-старший запнулся, затем нерешительно выговорил: – Некое обстоятельство…

– Степан Иванович, – великий князь встал, – вам нельзя возвращаться в Россию. Вам не простят…

«Ну вот еще, чердынь-калуга!» – хотел привычно возразить Косухин, но в горле внезапно пересохло. Ему не простят….

– Думаю… – вновь заговорил Карно-старший, – с видом на жительство особых, э-э-э… проблем не предвидится… Как и с работой…

– Все это ненадолго, – Александр Михайлович подошел совсем близко и слегка коснулся Степиного плеча широкой сильной ладонью. – Мы все равно продолжим работу, пусть и в эмиграции. Мы сможем вместе работать над «Мономахом»…

– Это с четырьмя-то классами! – вырвалось у Степы, и он поспешил укусить себя за язык.

– Это… не проблема тоже, – покачал головой Карно. – В Париже можно учиться…

– А также в Кембридже, Нью-Йорке или Буэнос-Айресе, – кивнул Александр Михайлович. – Мы еще не знаем, где будет наш новый центр. Вы еще все успеете, Степан Иванович! Работа займет долгие годы, мы все уйдем – а «Мономаху» нужна смена…

На мгновение Степу охватила привычная классовая ярость. Ему, большевику и красному командиру, предлагают дезертирство! Хуже – предательство! Эх, расчердынь-калуга, кем же ты стал, Степка Косухин, ежели белая кость думает, что купит тебя за какой-то там Кембридж?

Но злость тут же погасла, а на смену ей пришла тихая окончательная ясность. Эти двое немолодых людей – русский и француз – просто хотят спасти ему жизнь. Спасти от того, что ждет дома – в отечестве пролетарской революции. Так же, как они с Ростиславом, не думая о классовой сущности, спасали Валюженича, а он, Степа, шел в Шекар-Гомп выручать Наташу. И как потом выручали его самого…

– Я… понимаю. Спасибо… – слова рождались трудно, будто каждое из них – последнее. – Но мне надо вернуться! Это очень важно…

– Умереть не всегда подвиг. Иногда надо жить, – негромко заметил Александр Михайлович.

Великий князь был прав, но Косухин понимал, что выбора у него нет.

– Я не все вам рассказал. Потом, после Челкеля, я узнал… очень важное. Страшное!.. Мне надо вернуться в Столицу и все доложить!

– Кому? – Александр Михайлович тяжело вздохнул. – Удивляюсь одному – как вы еще живы? Теперь ясно, почему Наталью Федоровну заставили все забыть…

– Но… Может, вы, мсье Косухин, не будете спешить? – заметил сенатор. – Подождите – месяц, может год…

Это был тоже выход. Побыть здесь, попытаться связаться с придурком-Арцеуловым, вытащить его с этой проклятой войны… Но Степа понимал, что и это не выход. Шекар-Гомп растет с каждым днем. Что-то страшное клубится в самом сердце Революции…

Его больше не уговаривали. Вероятно, собеседники тоже что-то поняли. Косухин коротко простился и, не отвечая на вопросы Шарля, вышел на улицу. На душе внезапно стало спокойно: он решился, а значит, был свободен.

Прощались вечером на перроне вокзала, где Косухина ждал поезд до Гавра. Все старались казаться веселыми – и сам Косухин, и Тэд, и Карно, который все совал Степе свою визитную карточку, заказанную, по его словам, специально для этого случая. Степа не возражал, записал адрес Валюженича и даже адрес его отца в Абердине. Но Косухин знал, что писать не сможет, а ему самому посылать письма некуда: постоянного адреса у него не было уже четвертый год. В последний момент, вспомнив, он назвал Тэду адрес единственного человека, который мог помочь связаться с ним – Николая Лунина, да и то при условии, что Колька жив и вернулся в Столицу.

…Поезд нырнул в затопившие вокзал вечерние сумерки, привычно застучали колеса. Все было кончено…

Через неделю он был уже в Ревеле. За время путешествия Степа тщательно продумал свой будущий доклад в комиссии Сиббюро. Версия выстраивалась четко: попал в плен к белым гадам под Иркутском, вывезли в Китай, побег с помощью товарища Джора и его славного партизанского отряда… Паспорт и деньги ему достали, само собой, индийские большевики – лучшие сыны страдающего под колониальным игом великого народа. Маршрут через Париж тоже не вызывал сомнений – он был самым коротким.

Второй свой доклад, предназначавшийся для иных ушей, Степа также продумал досконально. Следовало сразу же попроситься на прием к товарищу Троцкому – и рассказать обо всем…

В Ревеле, где на каждом шагу звучала русская речь, Косухин вначале решил договориться с вездесущими контрабандистами и перейти границу нелегально. Так было безопаснее – он мог сразу же уехать в Столицу и явиться в ЦК. Но, подумав, Степа рассудил, что это все-таки неправильно. Он не шпион и не эмигрант. Нелегальный переход границы сразу вызовет ненужные подозрения. Косухин добрался до Нарвы и вышел к первому же пограничному мосту. Молодые ребята в высоких суконных шлемах, таких же, какие носили бойцы 305-го, но с привычными звездами, изучили его паспорт и кликнули находившегося тут же уполномоченного ВЧК.

Степу отвезли во Псков. Два дня он проскучал в одиночке местной тюрьмы и даже обрадовался первому допросу. Молодой чекист, явно приняв его за белогвардейского шпиона, предложил покаяться, обещая от имени советской власти проявить в этом случае снисхождение. Косухин терпеливо выслушал, затем представился, назвал свою должность и номер партбилета, а затем велел сообщить о его прибытии товарищу Смирнову, руководителю Сиббюро. Глаза молодого чекиста вылезли на лоб, и Степе пришлось все это дважды повторить, пока пораженный следователь не занес сказанное в протокол.

Его не отпустили, но чекист заверил, что телеграмма будет немедленно отправлена в Столицу. Кормить стали получше и ежедневно приносили газеты. Степа прочитывал «Правду» и «Красноармейца» от корки до корки, с радостью ощущая себя дома. Тюремные стены не смущали – все должно было скоро разъясниться.

Все действительно выяснилось, причем быстрее, чем он думал. Уже на третий день после допроса, ближе к вечеру, дверь камеры открылась, и на пороге появился все тот же чекист. Лихо подбросив руку к козырьку, он назвал Косухина «товарищем» и сообщил, что вопрос решился. Косухин подумал было, что пришла телеграмма из Сиббюро, но следователь сказал, что за Степой приехал специальный представитель из Столицы с чрезвычайным мандатом.

На мгновенье Косухин почувствовал нечто вроде гордости. Его не забыли! Степа одернул пиджак, провел рукой по отросшей за эти дни щетине, жалея, что нет времени привести себя в порядок, и проследовал в тюремную канцелярию.

За деревянным столом сидел человек в командирской шинели с большими красными звездами в петлицах. Увидев Косухина, он пружинисто встал и затушил в пепельнице папиросу.

– Здравствуйте, Степан Иванович!

Степа хотел ответить, но застыл на месте, не в силах сказать даже слова. Перед ним стоял Венцлав.

Глава 5. Александровск

Над городом стлалось черное облако дыма. Александровск горел. Штурмовые колонны ворвались в город с рассветом, а сейчас был полдень, бешеное июльское солнце заливало степь, и многочасовой грохот боя стал настолько привычен, что уже не воспринимался сознанием.

Арцеулов опустил бинокль. Он так и не привык наблюдать бой издалека, каждый раз ощущая себя дезертиром. Там гибнут его товарищи, а он, подполковник Русской армии, прохлаждается в тылу!.. Порою это становилось невыносимо.

– Скучаешь, Слава? – Тургул тоже опустил бинокль и не торопясь достал портсигар. – Брось! Через пару часов посмотрим все вблизи. Комиссары уже выдыхаются…

– Ну и нервы у тебя, Антошка!

Когда вблизи не было подчиненных, генерал-майор Антон Васильевич Тургул, командир легендарной Дроздовской дивизии, был для Арцеулова по-прежнему Антошкой, впрочем, как и он, специальный представитель Ставки – просто Славой.

– В штыки тянет? – улыбнулся генерал. – Имей в виду, не будешь слушаться, сообщу Барону, а он запрет тебя в санаторий. Ты его знаешь!

Арцеулов улыбнулся в ответ, но улыбка вышла грустной. Все вообще шло как-то не так. И даже совсем не так.

…Арцеулов почувствовал это сразу, как только болгарский пароход высадил его у Графской пристани. Ростислава тут же арестовали и отконвоировали в ближайший равелин, где им занялась контрразведка. Никакие объяснения не помогали. Его рассказ о том, что он тот самый Арцеулов, посланный весной 19-го со специальной миссией в Сибирь, вызвал лишь ленивую ухмылку. Когда Ростислав же попытался повысить голос, его назвали «большевистской сволочью» и бросили в одиночный карцер.

Деньги конфисковали в первый же день. К счастью, сапфир, словно предчувствуя беду, капитан еще на пароходе успел зашить в подкладку пиджака.

Его допрашивал полковник с забавной фамилией Нога. Выслушав Ростислава, он явно ему не поверил, но все же предложил назвать кого-либо из офицеров Русской армии, которые могли бы засвидетельствовать его, Арцеулова, подозрительную личность. Стало ясно, что дела плохи. К Колчаку его и Гришина-Алмазова отправлял лично Деникин, но бывший Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России еще в марте покинул негостеприимный Крым. Генерал Романовский, присутствовавший при том разговоре, бы недавно убит в Стамбуле. Не было в живых ни Маркова, ни Дроздовского. Арцеулов стал называть фамилии своих однополчан, но полковник Нога смотрел на него так, что Ростислав понял – это едва ли поможет.

Все оказалось еще хуже. Дней через пять Ростислав был вновь вызван к полковнику, и тот протянул ему список. Из его товарищей не уцелел никто. Ротный – капитан Корф уже в чине полковника пропал без вести, офицеры его взвода погибли еще в 19-м, а совсем недавно, в марте, умер от тифа Андрей Орловский. Князь Ухтомский, на встречу с которым Ростислав надеялся больше всего, так и не попал в Крым. Его часть была отрезана под Новороссийском и отступила куда-то к грузинской границе.

Итак, не осталось никого. Прошел всего год – и он вернулся на кладбище. Даже хуже – никто уже не скажет, где, в каких местах от Тулы до Симферополя, находятся могилы его друзей…

Полковник Нога, подумав, предложил назвать кого-либо из офицеров других частей, которые могли бы помнить Арцеулова. Это был выход. Ростислав хорошо знал ребят из отряда Дроздовского. Самого Дроздовского уже не было в живых, и он назвал капитана Туцевича, с которым был знаком еще с 16-го. Увы, Туцевич, тоже погиб прошлым летом. Арцеулов стал лихорадочно вспоминать. Он неплохо знал еще двоих: капитана Макарова и поручика Тургула. Ростислав хотел назвать Макарова, но вспомнил, что того перевели в штаб Май-Маевского, а значит, его тоже могло не быть в Крыму. И он назвал Антошку Тургула.

Брови полковника поползли вверх. Он заявил, что поручика Тургула не знает, а что касается его превосходительства генерала Тургула, то запрос сделать можно, ежели, конечно Арцеулов знаком именно с ним. Ростислав стал вспоминать, не было ли у Антошки дяди генерала, но потом решил, что терять ему нечего. Тем более, выяснилось, что и Антошку и загадочного генерала зовут одинаково – Антоном Васильевичем.

Через три дня дверь его камеры распахнулась, и появился Антошка – веселый, подтянутый, в лихо заломленной на затылок, по примеру покойного Дроздовского, фуражке. Они обнялись, и Тургул потащил его из камеры. Какие-то тюремные крысы пытались толковать о нарушенном порядке, но Антошка рыкнул – и контрразведчиков сдуло ветром. Тут только Арцеулов заметил, что на Тургуле не обычный офицерский китель, а щегольская форма дорогого сукна. А еще через несколько минут он узнал то, что добило окончательно: Антошка, то есть, конечно, Антон Васильевич, не просто генерал, которых в Крыму и так окопалось достаточно. Бывший поручик командовал знаменитой Дроздовской дивизией.

С этой минуты жизнь пошла совершенно иначе. В тот же день Арцеулова доставили прямиком к Главнокомандующему. Выяснилось, что Врангель его хорошо помнит. Ростислав получил выговор за то, что не решился обратиться прямо к Главкому, а затем Врангель слушал его больше двух часов. Арцеулов понимал, что его рассказ уже не имеет никакой практической ценности. Все, ради чего его посылали через фронт, погибло вместе с Колчаком. Но барон слушал его не перебивая, как слушают сказку – или древний миф о героях.

Из кабинета Врангеля Ростислав вышел уже подполковником. Так же легко он мог стать и генералом – барон, повысивший его на чин, верил на слово. Конечно, подобная мысль даже не приходила в голову, но кое-какие выводы Арцеулов уже успел сделать. Здесь, в Крыму, очень легко отправляли людей в контрразведку – и так же просто повышали в званиях. Оставалось узнать, как тут воюют.

Тургул обещал ему должность заместителя командира полка – и не простого, а Первого Офицерского, лучшего в дивизии. Иного желать было просто невозможно. Оставался пустяк, чистая формальность – пройти через армейских эскулапов, дабы получить необходимую справку. Ростислав с легким сердцем зашел в центральный севастопольский госпиталь – и был признан полностью негодным к службе.

Это был конец. Напрасно он шумел, пытался поднимать гирю и стоять на руках. Врачи были неумолимы. Арцеулов в отчаянии прорвался на прием к какому-то столичному светилу, занесенному военным ветром в Симферополь. И тут уж ему самому стало не до шуток. Светило говорило долго, сыпало латинскими терминами, но главное Ростислав уловил сразу. Черепная травма – свежая, обширная, поразившая почти треть мозга…

Ростислав вспомнил: падающий «Муромец», лопнувшие ремни, страшный удар… Он, прикованный к креслу, смотрит на глухую стену неведомого ему парижского дома…

Врач после долгих расспросов подтвердил – Ростислава ждал полный паралич. То, что этого до сих пор не случилось, было для петроградского светила величайшей и абсолютно неразрешимой научной загадкой.

…Арцеулов не стал рассказывать о тайном убежище и о Цронцангамбо, лечивший его каким-то пахучими мазями. Тогда боль и слабость отступили. Позже, в Индии, почти ничего не напоминало о травме. Другое дело, насколько долго будут действовать загадочные снадобья…

Единственно чего он добился – это должности офицера по особым поручениям при Ставке. Конечно, это было абсолютно не то. Арцеулов ехал в Крым не инспектировать – он спешил на войну, и очень скоро его посетило первое сомнение. Может, Ростиславу все-таки стоило остаться в Индии и вместе с Ингваром организовывать экспедиции в Гималаи. А может, и эта мысль посещала его все чаще, надо было ехать в Париж, чтобы краснопузый дурак Степка не оставался там один…

…Ростислав не выдержал и написал Валюженичу, сообщив свой симферопольский адрес. Ответа не было, и тревога росла. Ростислав вспомнил последний разговор с Наташей, странную телеграмму от Карла Берга и еще более странное молчание Тэда…

В свободное время, которого здесь оказалось слишком много, Арцеулов забегал в библиотеки: и в симферопольскую городскую, и в знаменитую севастопольскую, основанную адмиралом Лазаревым. Там он нашел немало статей Семирадского, несколько публикаций Семена Богораза и массу работ, напечатанных Бергами – Карлом и Федором, отцом Наташи. Были и Наташины статьи, но прочитать их, равно как и все прочие, Ростислав так и не смог. Физика и высшая математика – от этого он полностью отвык за фронтовые годы. Перелистав «Известия Императорской Академии Наук», Арцеулов нашел статью Родиона Геннадиевича, который оказался на простым учителем, а почетным доктором Стокгольмского университета. Ростислав решил ее основательно проштудировать, но не успел. Барон отправил его под Александровск, где Дроздовская дивизия насмерть схватилась с 13-й армией бывшего поручика Уборевича.

…День клонился к закату, но грохот канонады не стихал. Арцеулов то и дело поглядывал на Тургула – лицо Антошки оставалось невозмутимым, даже веселым, но глаза выдавали скрытое беспокойство. Что-то складывалось не так. Ростислав видел, что генерал сам готов немедленно мчаться в Александровск, где сражались его «дрозды».

Было уже около семи, когда адъютант позвал Тургула к телефону. Антошка отсутствовал долго, а вернувшись, бросил уже без всякой улыбки:

– Сглазил! Нас вышибли из центра и гонят дальше. Я послал туда полк Колтышева… Слушай, у Барона есть сведения о красных резервах?

– К Александровску идет 2-я Конная Миронова…

– Эти далеко. Объявилась свежая красная дивизия. Там, оказывается, есть ударный полк – 256-й имени Парижской Коммуны. Они опрокинули наш Первый Офицерский, представляешь?

– Ого! – Арцеулов покачал головой. – А кто командир?

– Какой-то Косухин. Говорят, бывший офицер. Вот бы кого достать!..

Тургул скрипнул зубами. Офицеров, служивших у красных, здесь в плен не брали…

…Арцеулов вновь вскинул бинокль, хотя рассмотреть хоть что-нибудь в дымящемся мареве было невозможно. Интересно, есть ли у краснопузого Степы родственники-офицеры, кроме брата? Впрочем, Степина фамилия не из редких, в отличие от его собственной. Да и то на всю Таврию гремело имя красного летчика Константина Арцеулова, что стало предметом частых язвительных шуточек сослуживцев Ростислава.

Еще полчаса прошло в молчании. Подполковник знал, что Тургул отправил в бой всех, кроме начштаба, которого в атаку посылать не принято, и его самого. В Александровске наступал момент, когда судьбу сражения могла решить свежая рота. Но к красным спешили резервы, а у Тургула оставался лишь один батальон – Особый Офицерский.

Адъютант вновь что-то доложил Тургулу, тот кивком отпустил его, минуту подумал и повернулся к Арцеулову:

– Нас прижали к южной окраине. Колтышев ранен, Володю Манштейна отрезали, он где-то в центре. Я вывожу батальон…

– Антон, разреши! – дернулся Арцеулов.

– Слава, ты же знаешь!..

– Ваше превосходительство! – Ростислав стал по стойке «смирно». – Даю слово офицера, что вышибу красных и продержусь в городе до рассвета!

– Господин подполковник, – грустно улыбнулся Тургул, – этого мало. Надо продержаться до десяти утра. На подходе бригада Морозова. Но к ним идет Вторая Конная…

– Я понял. Разреши!..

Тургул секунду подумал:

– С Богом, Ростислав. Вышиби этого Косухина! Далеко не забирайся, в центре много каменных зданий – зацепись за них…

– Так точно! – Арцеулов подбросил руку к козырьку и зло улыбнулся. Он не знал, доживет ли до рассвета, но в любом случае Степиному однофамильцу придется туго.

На южную окраину батальон ворвался без выстрелов. Кололи штыками – «дрозды» из Особого батальона были сплошь ветераны, еще с Ясского похода. Красные, уже уверенные в победе, дрогнули и покатились по горящим улицам к центру. «Дрозды» атаковали молча, экономя патроны и не давая врагу опомниться. Арцеулов шел впереди батальона с потухшей папиросой в зубах и трехлинейкой наперевес. Фуражку еще в начале боя сбила пуля. Ростислав не стал ее искать, радуясь, что вечерняя прохлада овевает разгоряченную голову. Наконец-то он воевал – и это был горький праздник, поминки по тем, кого Арцеулов оставил в далекой Сибири и здесь – от Одессы до излучины Дона.

Центр горел, но в нескольких массивных кирпичных зданиях красные все же сумели удержаться. В упор ударили пулеметы. Арцеулов помянул большой Петровский загиб, выплюнул окурок и бросил «дроздов» к ближайшему из домов – огромному, с толстенными стенами, похожему на старинный купеческий склад. Один пулемет удалось «погасить», и «дрозды» ворвались внутрь. Арцеулов оказался в большом помещении, где валялись несколько трупов и брошенные винтовки, но дальше ходу не было. Внутренняя дверь простреливалась: красные успели поставить еще один пулемет, а в маленькое окошко, больше похожее на крысиный лаз, нельзя было просунуть даже гранату.

Ростислав решил не лезть на рожон и отправил роту в обход. Вскоре ему доложили, что склад удалось окружить, но дальше красные не пускали. Арцеулов, послав донесение Антошке, приказал закрепляться. Сам он решил оставаться на складе. В случае артобстрела здесь безопаснее, а к красному соседству было не привыкать. Напротив внутренней двери поставили «гочкис», раненых унесли в тыл, и наступил момент для первого перекура.

В помещении склада вместе с Арцеуловым расположились десятка два офицеров. Ростислав достал папиросы, подавая пример. Вспомнилось, что точно так же в коротком промежутке между боями они перекуривали на окраине Екатеринодара. Папиросами угощал генерал Марков – они у него не переводились, к радости страдающих без табака «добровольцев».

– Господа, огоньку не найдется?

Вопрос повис в воздухе. Курильщики растерянно похлопывали себя по карманам, но – редкая вещь – ни у кого не оказалось ни спичек, ни зажигалки. Ростислав с сожалением вспомнил, что отдал свой коробок Тургулу.

– У красных попросить, что ли?

Нелепое предложение вызвало смех, но затем один из офицеров – молодой поручик с солдатским «Георгием» на груди, осторожно подошел к слуховому окошку, подмигнул остальным и прокричал:

– Эй, краснопузые! Спичек не будет?

– А повежливее можно? – донеслось в ответ. Поручик удивился, но, подумав, предпринял новую попытку:

– Господа красноармейцы! Не соблаговолите ли одолжить спички? Взываем к солидарности курильщиков!

На этот раз засмеялись за стеной. Легкий стук – коробок упал на пол, к нему тут же потянулись нетерпеливые руки. Красные не оплошали – по яркой наклейке кто-то успел сделать карандашную надпись: «Травитесь, беляки!»

– Вернуть не забудьте! – донеслось из-за стены. После того как сизый дым пополз под потолок, Арцеулов лично переправил надпись, заменив «беляки» на «товарищи», и отправил спички обратно, не забыв прибавить: «Сэнк ю».

– Дон'т менш ит! – послышалось в ответ.

– Ого! – офицеры стали переглядываться. Да, красные уже были не те, что в 18-м!

– Эй, краснопузые, откуда будете?

Ответа не ждали, но из-за стены прозвучало твердо и веско:

– 256-й имени Парижской Коммуны!

Кто-то присвистнул. Значит, здесь те, кто разбил Первый Офицерский! Лица недобро улыбались – если бы не кирпичная стена и не пулемет у прохода, тамошним курильщикам пришлось бы не сладко.

– А где ваш Косухин? – красного командира за эти сутки уже успели дружно возненавидеть.

– А на что он вам? В плен собрались, недобитые?

Там, за стеной, хорошего настроения явно не теряли.

– Да нам поговорить бы…

Офицеры стали перешептываться. Граната в окошко не пролазит, но можно просто пальнуть из винтовки…

Невидимые собеседники замолчали. Настала тишина, лишь где-то далеко, за несколько улиц, шла ленивая перестрелка.

– Ну я Косухин! – голос прозвучал спокойно, с явной насмешкой: – Чего надо, чердынь-калуга?

Ростислав похолодел. Разведка ошиблась: командир 256-го – не из бывших офицеров… Он жестом остановил собиравшихся высказаться на полную катушку «дроздов» и осторожно подошел к окошку.

– Степан?

За стеной молчали. Арцеулов хотел уже уйти и все забыть, но внезапно вновь послышался знакомый голос:

– Че, Ростислав, никак ты? Еще не расстреляли?

Тон и слова были под стать обстановке, но Арцеулову почему-то показалось, что где-то самым краешком в голосе Степы прозвучала радость. Из холода Ростислава бросило в жар.

– Сдавайся, краснопузый! – крикнул он первое, что пришло на ум, просто желая еще на минуту затянуть разговор. – Мы вас окружили!

– Это кто кого окружил, чердынь-калуга! – Степа засмеялся как можно обиднее. – Ладно, возьму тебя в плен – поговорим!

Ростислав отошел в сторону. Сердце бешено билось, в голове появилась знакомая слабость. Значит, они все-таки встретились! Господи, как нелепо…

– Вы его знаете, господин подполковник? – в тоне спрашивающего прозвучало уважение и одновременно страх, словно Арцеулов был знаком не с красным командиром, а с самим Вельзевулом.

– Немного, – Арцеулов отвечал, даже не думая. – Довелось…

Арцеулов заставил себя думать о другом. Красные не просто перекуривают. У них тоже приказ; и едва ли красноармейцы 256-го намерены всю ночь мирно отдыхать. Ростислав приказал батальону готовиться к бою. И вовремя.

Красные атаковали как только стемнело. «Дрозды» отбились, чуть было не захватили весь центр, но к врагу подошла подмога, и теперь уж дроздовцам пришлось туго. Спасали выучка, многолетний опыт, а также то, что Арцеулов до последнего момента держал в резерве два свежих взвода. Когда краснопузые уже валили по главной улице, разрезая батальон надвое, подполковник бросил офицеров в штыки – и бойцы полка имени Парижской Коммуны вновь отступили.

К полуночи стрельба стихла. Тургул прислал с вестовым записку, сообщая, что бригада Морозова на подходе и будет в Александровске еще до рассвета.

В помещении склада все оставалось без перемен. Правда, никто уже не думал переговариваться – и те, и другие смертельно устали. Когда часы показали половину второго, Арцеулов разрешил «дроздам» поспать, естественно, посменно, выставив караулы. Красные молчали. Оставалось ждать, кто подоспеет первым – командарм Миронов или командир Донской бригады Морозов.

…Арцеулову не спалось. Маленькое окошко притягивало. Ростислав представил, что там, за стеной, комполка Косухин тоже не спит. Подполковник быстро оглянулся и, осторожно перешагивая через спящих, подошел к черному отверстию. Он хотел окликнуть Степу, но внезапно сам услыхал негромкое:

– Ростислав, эй! Ты там?

– Здесь!

Кровь застучала в висках, хотя, казалось, волноваться нечего. Встретились бывшие приятели – нынешние враги. Такое бывало, и не раз, и не два…

– Я тебя третий раз выкликаю, чердынь-калуга! Спишь, что ли, капитан?

– Подполковник! – Арцеулов невольно усмехнулся.

– Все одно, я тебя главнее… Ну че, беляк, тебя твои не тронули?

– Неделю продержали, – вновь улыбнулся Ростислав. – Чуть за шпионаж не расстреляли.

– Ага! Меня тоже. Своим рассказал?

– Нет!

…Арцеулов не стал рассказывать Врангелю ни о «Мономахе», ни о тибетском монастыре. Что-то удержало. Да и под крымским небом его история выглядела слишком невероятной…

– И я тоже, стало быть… Ладно, от Валюженича письмо получил?

– Нет, – Ростислав забеспокоился. – Степан, что было в Париже? Вы встретили брата?

– Потом… Тэд напишет… В том перстне, ну, который… Две змейки, точно?

– Д-да… Но почему…

– Все, бывай, кадет! Скажи своим, чтоб мотали отсюда – щас двинем…

«Щас двинем»! Раздумывать не приходилось. Арцеулов отскочил от черного окошка и оглянулся. Офицеры спали, даже пулеметный расчет сморило: несколько часов боя прошли недаром.

– Тревога!

«Дроздов» не требовалось предупреждать дважды. Несколько секунд – и все были на ногах.

За стеной было тихо, но Ростислав знал, что порою означает такая тишина. Он жестом он указал на выход. В глазах офицеров мелькнуло удивление, но дисциплина превозмогла – один за другим «дрозды», стараясь не шуметь, выскочили на улицу. Арцеулов уходил последним. Он уже стоял в проходе, когда из внутренней двери вылетело что-то темное, тяжелое…

Ростислав успел отскочить и прижаться к стене. Взрыв потряс здание. Опоздай они на минуту, и связка гранат, заботливо припасенная красными на подобный случай, разнесла бы всех в клочья.

– К бою!

Вокруг уже гремело, на улице слышалось гудение моторов, а откуда-то издали доносилось еле слышное конское ржание. Авангард Второй Конной Миронова ворвался в город.

«Дроздов» выручила ночь, а также узкие, загроможденные битым камнем улицы. Красные не могли развернуться, и Арцеулов смог продержаться еще полчаса. Первый броневик подбили сразу, и стальная туша закупорила проход. Ростислав уже подумывал о контратаке, когда внезапно стрельба раздалась со всех сторон – из соседних улиц, сзади, даже с крыш. 256-й полк взял батальон в кольцо.

«Дрозды» заняли круговую оборону, огрызаясь из нескольких пулеметов. Сам Арцеулов с трофейным «льюисом» устроился на первом этаже горящего дома, решив никуда не уходить. В конце концов, в городе было ничуть не опаснее, чем в степи, где уже гуляют сабли мироновцев…

Под утро стрельба немного стихла. К батальону Арцеулова пробились остатки Первого Офицерского во главе с заместителем Тургула – одноруким Володей Манштейном. Тот, в запарке боя не узнав Ростислава, именовал его отчего-то «капитаном» и приказал держаться. Приказ был лишним – иного выхода просто не было.

Морозовцы ворвались в город в половине восьмого. Весы вновь заколебались, но уже через час с юга донеслась стрельба – к Александровску шла лучшая дивизия Русской армии – Корниловская…

Арцеулов оставался в городе. Когда 256-й полк, отстреливаясь и огрызаясь, отступил, он не выдержал и заглянул туда, где провел вечер. Взрыв разворотил все. Кирпичные стены змеились трещинами, чей-то забытый котелок расплющило и превратило осколками в сито. Ростислав покачал головой: в эту ночь смерть еще раз прошла мимо. Арцеулову внезапно почувствовал стыд. Он не желал подобного подарка. Тем более от проклятого краснопузого – потомственного дворянина Степы…

Тургул долго качал головой, грозил санаторием, а затем пожал руку, заявив, что составит особый рапорт, дабы Ростиславу дали наконец полковника, и разные нижние чины перестали бы путать звания. Присутствующий при этом Манштейн, узнавший наконец Арцеулова, то и дело порывался извиняться, но Тургул лишь зловеще похохатывал.

Ростислав упросил Антошку никому не сообщать о его участии в бою, опасаясь, что Барон вообще перестанет пускать на фронт. Слухи о случившемся в Александровске уже дошли до Тургула. Он несколько раз с интересом взглянул на приятеля, а затем, как бы случайно, поинтересовался, как прошла встреча с красным командиром Косухином.

– Поговорили, – лаконично бросил Ростислав.

– Так он из офицеров?

– Нет, – чуть помолчав, ответил Арцеулов. – Он слесарь.

…Врангеля он нашел в Джанкое. Главнокомандующий выслушал Арцеулова и ничего не сказал. Радоваться было нечему: Александровск взят, но дальше ни Тургулу, ни корниловцам продвинуться не удалось. Фронт замер.

Арцеулов хотел попроситься к Слащеву под Мелитополь, где тоже было жарко, но почему-то не решился. Что-то сломалось в душе. Краснопузый Косухин сыграл не по правилам. Между боями враги, случалось, разговаривали, но предупреждать об атаке было нельзя, просто невозможно. В апреле 19-го Косухин уже выручил его, но на реке Белой он лишь поделился водой с умирающим. Теперь же…

Барон велел ехать в Севастополь и ждать дальнейших распоряжений. Только тут Ростислав решился возразить и попроситься на передовую, но Врангель был непреклонен. В глазах командующего Арцеулов прочитал сочувствие к тяжелобольному, и ему стало не просто стыдно, а еще и невыносимо плохо.

…Уже в поезде, ночью, когда сон не шел и он курил папиросу за папиросой в холодном гремящем тамбуре, Ростиславу вспомнилось давнее позабытое правило. Врага отпускали, взяв с него слово больше не воевать. Никакого слова он Степану, естественно, не давал, но принял его условия, послушав совета и не оставшись на верную смерть среди выщербленных осколками стен…

В Севастополе Ростислава ждало письмо от Тэда. Оно было напечатано на машинке, вдобавок Валюженич дописал еще пару страниц своим чудовищным почерком. К счастью, послание оказалось на английском, и Арцеулову не пришлось продираться сквозь дебри польско-русско-американского воляпюка.

Ростислав прочитал письмо дважды, полюбовался аккуратно вычерченными схемами церкви святого Иринея и дома Карла Берга, а также присланной фотографией: улыбающийся Тэд и хмурый Степа на фоне Версальских фонтанов. Потом он долго курил, стараясь привести нахлынувшие мысли в относительный порядок. Ростислав наконец-то понял, что не давало ему покоя с первой же минуты приезда в Крым. Он ошибся. Это была не его война. Ему незачем воевать со Степаном Косухиным…

Оставалось два выхода. Первый – немедленно подать в отставку и ехать в Париж. Второй – оставаться здесь и ждать: то ли случайной пули, то ли подсказки…

В этот вечер он долго гулял по севастопольским улицам. Город поражал – здесь почти ничего не напоминало о войне. Лощеные тыловики прогуливали дам по Большой Морской и Историческому бульвару, посещали рестораны, где за ужин выкладывали сумму, равную месячному офицерскому окладу. Севастополь гулял, веселился и даже пускал фейерверки.

Когда стемнело, Арцеулов завернул в небольшой ресторан неподалеку от Графской пристани. Деньги имелись – жалование он почти не тратил, к тому же контрразведка после нескольких напоминаний вернула конфискованные фунты. Ростиславу повезло, его усадили за спрятанный в углу столик, откуда не было видно зала, и даже визгливый шум оркестра доносился не так явственно. Официант, скользнув наметанным взглядом по посетителю, извернулся и принес бутылку довоенной «Смирновской». Пить Арцеулову строго запрещалось, но в этот вечер настроение было настолько мерзким, что он пренебрег наказом эскулапов. Хмель не брал – привычные фронтовые нормы были куда круче.

Ресторан гудел, гоготал, вопил. Осипшая дива пела про шарабан-американку под неумолчный звон тарелок и рюмок. Арцеулов затосковал и внезапно подумал, что Степан все-таки – изрядная сволочь. Когда бы не он, все бы уже кончилось. А еще лучше, если б красный командир Косухин пристрелил его на берегу Белой. Тогда умирать было легче…

– Не думай об этом, брат-вояк! – знакомый голос прозвучал неожиданно. – Там для таких, как мы, тоже нет покоя…

Чешский подпоручик сидел за столом, держа в руке пустой прозрачный бокал. Лицо его было таким же, как и раньше, – спокойным, приветливым, и так же странно смотрели пустые неживые глаза. Даже шинель оставалась прежней – зеленой, поношенной. Сейчас, вблизи, можно было заметить несколько сквозных прожженных дыр: на боку, на животе и одну, самую большую – напротив сердца…

– Здравствуйте, поручик!

Страха не было. Неожиданная встреча внезапно показалась желанной.

– Подпоручик, – чех улыбнулся. – Поручиком я так и не стал, брат-вояк.

…В Сибири и даже позже, после Челкеля, Ростислав мог еще сомневаться, то теперь знал, с кем имеет дело. Непонятно лишь – почему. Ведь никогда прежде не встречался с этим улыбчивым парнем!

– Надо отдавать долги, – чех аккуратно поставил на скатерть пустой бокал. – Я тебе должен, Ростислав. Не думай об этом, брат-вояк. Если хочешь поговорить, то тебя ждут.

– Где? – Арцеулов весь сжался, боясь поверить. Значит, о нем вспомнили!

– Возле Албата, немного южнее, есть деревня. Неподалеку от нее – пещерный город. Тебя будут ждать послезавтра, перед заходом солнца. Будь осторожен, брат-вояк, ждать будут не только друзья… Прощай!..

Чех кивнул, встал и не спеша направился к выходу. Никто, казалось, не замечал неожиданного посетителя, но, странное дело, люди расступались, испуганно оглядывались, словно в жаркую летнюю ночь внезапно повеяло могильным холодом. Музыка смолкла. Оркестранты замерли, не решаясь взяться за инструменты. Чех спокойно прошел к выходу, оглянулся и помахал Ростиславу рукой…

Арцеулов улыбнулся. Молодой чех, так и не успевший получить нашивки поручика, тоже не любил тыловых крыс.

Глава 6. Приказ

До Албата Арцеулов добрался спокойно. Поезд довез до Сюрени, а там удалось подсесть на попутную татарскую арбу. Но, уже подъезжая к селу, Ростислав понял, что везение кончилось. Возле околицы его остановил патруль. Старший унтер, не слушая объяснений, направил Ростислава к какому-то «начальству».

«Начальством» оказался немолодой хмурый полковник, которого Арцеулов несколько раз встречал в штабе Барона. Он носил странную фамилию Выграну и руководил особым отрядом по борьбе с повстанцами. Удостоверение, подписанное Врангелем, тут же уладило вопрос о лояльности неожиданного гостя, но пропустить Арцеулова Выграну решительно отказался. Пути вперед не было – особый отряд ловил капитана Макарова.

Павел Васильевич Макаров, бывший офицер Феодосийского полка, был тем самым давним знакомым Арцеулова, сослаться на которого помешала чистая – и счастливая – случайность. Признайся он в контрразведке, что знает Макарова, дело могло обернуться так вовсе скверно, что и Тургул не помог бы. Пашка Макаров, которого Ростислав помнил как отчаянного сплетника, выпивоху и картежника, был арестован за шпионаж, бежал из тюрьмы и перекинулся к «зеленым», возглавив одну из самых опасных банд.

Выграну резонно заметил, что в лапы повстанцев спешить не стоит. Как раз вчера «зеленые» спустились с гор, оседлав южную дорогу – ту, которая и нужна Ростиславу.

Вспомнилось предупреждение чеха. Да, его ждут не только друзья…

…Полковник предложил «господину чрезвычайному представителю Ставки» – несуществующий титул подкреплялся самым язвительным тоном – принять участие в атаке на село. Буде таковая удастся, штабной подполковник может отправляться дальше один. Под собственную, естественно, ответственность.

Выбирать не приходилось.

В село ворвались с налету – с криком, гиканьем и даже с надрывным «Ура», переполошившим одуревших от зноя собак. Испуганные татары выглядывали из-за калиток. Ни Макарова, ни его людей нигде не было. Какие-то неизвестные в форме приезжали за продуктами прошлой ночью – вот и все, что удалось узнать. Арцеулов мысленно посмеялся над бдительным полковником, но Выграну оставался невозмутим. Солдаты окружили село и начали обыск. Внезапно возле одного из домов послышалась пальба. Опытное ухо уловило: били из «гочкиса».

…Им достались трупы – двое в военной форме, старой, явно с чужого плеча, а также винтовки, пулемет и полдесятка ручных бомб. Арцеулов понял – шутки кончились. «Зеленые» не были фантазией перепуганного штаба. Но отступать было поздно.

Он вышел из села в шесть вечера, рассчитывая добраться до пещерного города засветло, прихватив для верности одну из трофейных винтовок. На Ростислава смотрели странно: так глядят на сумасшедших – или на покойников.

Нужная тропа отыскалась быстро – помогла взятая в штабе карта. Вокруг было тихо и спокойно. Невысокие деревья с маленькими жесткими листьями словно скорчились от невыносимой жары; над пеленой леса молчаливо вздымались серые неприступные вершины. Но в дорожной пыли то и дело встречались отпечатки сапог, несколько раз попадались пустые гильзы, а однажды под ногами оказалась полная обойма от мосинской трехлинейки. «Зеленые» были где-то рядом.

…Врагов выдала тень: черная, выросшая в эти предзакатные часы, она лежала поперек тропы. Ростислав оглянулся. Сзади была спокойно, был шанс отступить, но уходить еще опаснее: тропинка шла ровно, первый же случайный взгляд обнаружил бы беглеца. Оставалось одно – нырнуть прямо в негустой крымский лес.

Теперь Ростислав шел осторожно, стараясь не задеть тонкие хрупкие ветки. Любой звук мог выдать, приходилось ступать мягко, на носок. Его расчет был прост – обойти засаду лесом и вновь вернуться на тропу. Несколько раз до Арцеулова доносились чужие голоса. Дозорные спокойно переговаривались, и подполковник подумал, что имеет дело с необстрелянной шайкой – иначе бы не оплошали с тенью!

Впереди мелькнул просвет. Арцеулов опустился на землю, стараясь не хрустнуть случайной веткой. Перед ним была поляна – небольшая, прилепившаяся к склону высокой горы. Горел костер. Пламя лизало большой черный котел, вокруг сгрудились десятка два небритых оборванцев, чуть дальше темнели силуэты спрятанных за деревьями лошадей, неподалеку, в аккуратной пирамиде, стояли винтовки.

В первую секунду Ростислав почувствовал вполне понятный испуг, затем – раздражение, и наконец – злость. Этих грабителей и дезертиров не стоило бояться. Будь у него хотя бы десяток дроздовцев, он показал бы Пашке Макарову! Особенно взбесили подполковника винтовки. Проголодавшиеся разбойники оставили их в пирамиде, воображая, что поступают по уставу! Повезло же им, что Арцеулов здесь не по их душу!..

Оставалось повернуть обратно, пройти лесом полсотни метров и вновь выйти на тропу. Ростислав презрительно усмехнулся, но внезапно замер.

На поляне появились еще трое. При виде их компания у костра смолкла. Один из оборванцев подскочил к пришедшим, что-то зашептал. Его выслушали, после чего все, не сказав ни слова, разошлись в разные стороны.

Тут уж не пахло дилетантизмом. Арцеулову вдруг подумалось, что компания болванов у костра – лишь прикрытие, нехитрая обманка. Настоящая засада не здесь…

Один из гостей прошел совсем близко, направляясь как раз туда, куда собирался Ростислав – по тропе вправо. Арцеулов затаил дыхание, стараясь получше рассмотреть врага. Аккуратная форма, странный нарукавный знак, фуражка… Шедший внезапно остановился, повернул голову – и Ростислава обдало холодом. На фуражке не было привычной красной пентаграммы, там голубел свернувшийся паучок – эмалевая свастика.

Арцеулов подождал, покуда стихнут легкие шаги и только тогда перевел дыхание. Его предупреждали не зря…

Ростислав отошел вглубь леса. Сердце лихорадочно билось, ладони, сжимавшие винтовку, скользили от пота. Внезапно над головой пронеслась тень. Арцеулов присел, вскинув оружие, но тут же облегченно вздохнул. Птица – необычно большой для здешних гор орел. Наверное, вылетел в поисках добычи, чуя приближающуюся ночь.

Тень исчезла, затем появилась вновь. Птица кружила совсем низко, задевая крыльями верхушки деревьев. И Ростислав вдруг понял, что это тоже – неспроста. Орел искал его, нашел и теперь не улетал, словно желая о чем сообщить.

Арцеулов вспомнил – орел был похож… Да, он чем-то напоминал изображение на барельефе в пещере у Челкеля! Ростислав решился. Осторожно оглянувшись, он сделал первый шаг туда, куда вел его странный посланец. Идти приходилось медленно, стараясь не шуметь. Орел, словно понимая, то возвращался, показывая, что не бросает человека, то вновь, медленно покачивая крыльями, уносился на юг, обозначая направление. Лес становился все гуще. Ветки уже успели в нескольких местах порвать плотную ткань кителя, на лице кровили свежие царапины, но Ростислав упорно пробирался дальше. Мелькнула и сгинула нелепая мысль о ловушке и тут же пропала. Какая уж тут ловушка? Достаточно было просто перекрыть тропу…

И тут в лицо пахнуло свежим ветром. Арцеулов, отодвинув колючие ветки какого-то особо навязчивого куста, выглянул и понял, что лес кончился. Перед ним был каменистый склон, вверх по которому вилась еле заметная козья тропа. Орел вновь снизился, а затем резко взмыл вверх…

Взбираться было легко. В затылок не целились винтовки, под ногами не скользил тибетский лед. Первые несколько десятков метров тропа шла круто, затем перевалила через гребень, и Ростислав невольно остановился. Прямо над ним чернели вырубленные в скале окна, вверх вели каменные ступени. Пещерный город… Ростислав вспомнил название: Тэпе-Кале – Замок Вершины.

Солнце уже скрылось за горой. Тропа кончилась, под ногами скрипели старой пылью каменные ступени, из темного отверстия дверного проема несло сыростью и тленом. Арцеулов оглянулся на потемневшие в сумерках кроны деревьев, на блеснувшую вдали у самого горизонта серебристую полоску моря и шагнул за порог.

…Из вырубленных в камне окон падал рассеянный закатный свет. Влево и вправо уходили узкие галереи, а впереди было то, что когда-то служило храмом или часовней: алтарная ниша, черные неглубокие провалы на месте древних могил, остатки фресок… Что-то знакомое бросилось в глаза: рядом с алтарем был когда-то изображен всадник. Время и люди не пощадили фреску, но можно было разглядеть белую масть коня и руку человека, поднятую к небу. Это могло быть совпадением, но рука невольно потянулась к полевой сумке, где, аккуратно замотанный в ткань, лежал эвэр-бурэ – подарок командира Джора…

– Сейчас он не понадобится, Ростислав…

Знакомый голос, говорил на неизвестном, но понятном языке. Старик сидел рядом с алтарем, пристроившись на чем-то, напоминающем старый коврик.

– Здравствуйте…

– Мир вам, Ростислав. Хорошо, что вы были сегодня осторожны…

– Те, внизу, искали именно меня? – понял Арцеулов. – А орел?..

Легкая улыбка мелькнула по обожженному солнцем морщинистому лицу:

– Значит, вы его все-таки увидели?

Ростислав уложил плащ-палатку на камень и присел, не зная что сказать. Старик тоже молчал, затем на его лице вновь мелькнула улыбка:

– Если не знаешь, как начать, начинай сначала!..

– Пожалуй, – выдохнул Арцеулов. – Понимаете… Я в трудном… нелепом положении…

– Нет, Ростислав. Просто вам приходится начинать все сначала…

Значит, это не шутка! Но почему сначала?

– Ваш путь должен был кончиться в пещере возле Челкеля, но вы попросили отсрочки.

Подполковник кивнул – правда. Он хотел помочь Наташе Берг и вернуться в Россию…

– Ваш последний бой уже позади, Ростислав!

Арцеулов понял. Там, в горящем Александровске, и ждало его неизбежное. Он так и хотел: встретить смерть в бою, среди товарищей, чтобы в лицо ударил огонь случайной гранаты – или целой связки, брошенной из темного прохода…

– И этот путь вы прошли до конца, – тихо сказал старик. – Ваша война закончена.

– Но… я ведь жив!

Морщинистое лицо вновь прорезала усмешка. Смех не был злым, скорее сочувственным.

– Вашу судьбу изменил тот, кто имел на это право.

– Кто?! – удивился Ростислав. – Тот, кто послал вас сюда?

Старик покачал головой:

– Не ищите так далеко…

Арцеулов не понял. Где искать? Не чумазый же Степка Косухин вершит людские судьбы! Спасибо ему, конечно – предупредил, спас, но ведь это просто случайность!

– Он имел право, – повторил старик. – Ему многое позволено, ибо платить придется дорого…

– О чем вы? О ком?

Ответа не было. Арцеулов постарался забыть о недобитом большевике, который так нагло влез в его жизнь. Имеет право, значит? Ну и пусть его!..

– Я хотел бы что-то сделать сам. Помочь вам…

– Мы не нуждаемся в помощи. В помощи нуждаетесь вы сами. Но я понял, Ростислав. Значит, вы снова хотите воевать? С кем?

Ответ пришел сразу. В последнее время об этом думалось часто.

– Красных я ненавижу, но еще больше ненавижу тех, с голубыми свастиками. Красные… Не в них сейчас дело. Мне хочется узнать, что и кто стоит за этим? Почему все это началось? Там, в Шекар-Гомпе…

Он не стал договаривать – слов не хватало. Старик немного подождал, вздохнул:

– Я понял. Твой друг рассудил так же – но сделал это раньше. Он уже выбрал свой путь…

Ростислав невольно скривился. Выходит, правда! Краснопузый с его четырьмя классами и здесь сообразил первым!

– Подумайте. Вам тоже придется идти до конца. Вы разучились бояться смерти, но есть вещи страшнее. Жертвуют не только жизнью…

Что-то жуткое, надчеловеческое было в этих словах. Чем еще можно пожертвовать? Надеждой на спасение? Собственной душой? Нет, они не имеют права!..

…И тут откуда-то из глубины памяти всплыли слова о тех, кто не побоится погубить душу. Тот, Кто приходил на землю, не зря упомянул об этом…

– Я согласен, – вздохнул он.

– А что вы хотите взамен? За все полагается воздаяние – и за дурное, и за доброе…

– Этому не обучен, – усмешка вышла горькой. – Не привык торговаться… А что, господин Косухин уже запросил свое?

– Да… – ответ прозвучал ровно и холодно.

Ростиславу стало любопытно. Интересно, на чем сторговались с краснопузым? За мешок с воблой? За вагон червонцев для большевистского казначейства? Или… за «Мономах», начиненный тротилом? Старик прав: все имеет цену, иначе они, белые, были бы просто клубом самоубийц. Их цена высока – спасение России. За это он тоже готов заплатить – всем…

И тут вспомнилось услышанное от монахов в оранжевых балахонах. Огонь Арджуны! Оружие победы, спрятанное в подземельях Шекар-Гомпа! Он сожжет Большевизию. Дотла! Не останется даже бродячих собак, чтобы выть на развалинах Смольного…

Ростислав ничего не успел сказать. Его взгляд встретился с глазами старика, и Арцеулову стало страшно. Большевики превратили Россию в развалины. Он готов сжечь то, что еще уцелело…

– Я… – короткое слово выговорилось с трудом. – Мне ничего не надо. Я лишь хочу все узнать, пусть перед смертью, за миг – но узнать. Ведь если смогу я, то смогут и другие…

Старик задумался, помолчал.

– Хорошо. Вы все поймете, Ростислав…

– Жду распоряжений…

Самое трудное было позади, оставалось привычное – ожидать приказа.

– Да, конечно, – бледные губы вновь улыбнулись. – Вы лишь воин, вам нужно указать путь. Пусть будет так…

Он заговорил медленно, нараспев, словно не отдавал приказ, а читал древнее заклинание:

– Рука вождя укажет путь, рассказ друга – место. Старый дом, хранящий мудрость… Полнолуние – в полночь тень передаст тайну. Одному не унести, половину спасет спасший тебя. Зови его ночью – он придет. Вокруг смерть, подарок выручит и защитит. Воспользуйся тайной или храни ее для того, кто сделает это вместо тебя…

Память у Арцеулова была отменной. Правда, он привык получать приказы иного рода, но выслушал странные слова с невозмутимым видом и без запинки повторил, пока еще не вдумываясь в смысл.

– У вас будет все время взвесить и понять, – кивнул старик. – Сейчас ночь, оставайтесь здесь, утром опасность отступит. Мы не увидимся больше. Прощайте…

Последние слова прозвучали еле слышно. Темнота уже затопила мертвый город, и, когда Арцеулов щелкнул зажигалкой, то понял, что остался один.

Он вышел наружу и, сев на быстро холодеющем пороге, закурил, поглядывая на залитый светом восходящей луны лес, окружавший гору. Луна была почти полной. Ростислав прикинул, что до полнолуния осталось дня три, максимум – четыре…

Странный приказ был немногим сложнее тех, которые приходилось читать перед атакой. Скоро полнолуние. Врангель – «рука вождя» – направит его туда, где он встретится с каким-то хорошим знакомым. Остальное станет ясно на месте. А «подарок», рог Джор-баши, всегда под рукой…

И еще одно Ростислав понял сразу. Тем, кто поможет, должен стать не кто иной, как краснопузый пролетарий Степа.

…Утром его разбудили выстрелы. Из леса выезжали всадники с шашками наголо. Арцеулов присмотрелся и узнал солдат полковника Выграну.

Врангеля он встретил в Севастополе. Главнокомандующий был мрачен и никак не отреагировал на просьбу Арцеулова отправить его на фронт. Но, уже прощаясь, Барон вдруг попросил Ростислава задержаться, предложив отправиться в I-й корпус к генералу Кутепову под Токмак, где красные бешено огрызались, то и дело переходя в контрнаступление.

Ростислав воспринял приказ совершенно спокойно. Здесь, в привычной тишине штабного кабинета, странные слова, услышанные в Тэпе-Кале, казались просто сном. Врангель отправлял его к Кутепову, но мог послать к Слащеву в Крымский корпус или к генералу Писареву. Везде было трудно, его командировка в Токмак – чистая случайность. Где уж тут «рука вождя»!

На всякий случай Арцеулов зашел в оперативный отдел и взял последнюю сводку по корпусу Кутепова. Разведка отмечала подход свежих сил врага, в том числе появление на левом фланге 256-го красного полка, переброшенного из-под Александровска…

Ростислав постарался успокоиться. На войне бывали совпадения и покруче. Но на всякий случай следовало запомнить: левый фланг… Он взглянул на карту. Части корпуса зацепились за Малую Белозерку. В Большой Белозерке уже красные. Степан где-то там…

Кутепову, которого он нашел в Токмаке, было не до свалившегося на голову офицера Ставки. Арцеулов, сам не желая мешать командиру корпуса, сразу же попросился на передовую, где бы он мог принести какую-нибудь пользу. В глазах генерала мелькнуло что-то, похожее на благодарность, он мельком взглянул на карту и предложил Ростиславу посетить части, прикрывавшие Малую Белозерку. Красные явно готовили удар, и лишняя пара глаз была к месту…

Это было третьим совпадением, но Арцеулов уже понял, что таких совпадений не бывает. До полнолуния оставалось два дня…

Ростислав не стал брать в штабе корпуса авто и предпочел коня – серого в яблоках со смирным, несколько флегматичным нравом. В Сибири почти не приходилось ездить верхом, зато в Таврии юнкерская выучка пригодилась. Арцеулов примкнул к резервному эскадрону, спешившему на левый фланг, и к вечеру уже въезжал в большое, разбросанное среди выжженной солнцем степи село.

Штаб боевого участка был тут же, в простой мазанке неподалеку от церкви. Ростислав был почему-то уверен, что сразу же встретит кого-то из давних приятелей, ведь пока все предсказанное сбывалось. Но таковых не нашлось. Ни командовавший участком пожилой полковник, ни его штабные не были ему знакомы. Приезд Арцеулова, как и следовало ожидать, никого не обрадовал. Противник то и дело атаковал, фронт растянулся на много верст по голой степи, а в ближнем тылу зашевелились махновцы. Упыря, как звали «батьку» в Таврии, боялись даже больше, чем красных. Ростислав честно досидел до конца совещания, чтобы узнать обстановку, а затем попросил разрешения посетить передовые позиции. Полковник, обрадовавшись, что избавится от непрошеного гостя, посетовал на невозможность лично сопровождать представителя Ставки и послал за каким-то штабс-капитаном, дабы тот проводил Арцеулова на позиции. Фамилия офицера показалась знакомой, но Ростислав вспомнил, что тот, о ком он подумал, давно уже отвоевал свое.

Через несколько минут в хату вошел невысокий худой штабс-капитан с короткой бородкой. Вид у него был явно недовольный. Впрочем, мало кого могла прельстить роль чичероне при заезжем штабном чине. Он собрался доложиться, небрежно подбросив ладонь к козырьку, и тут их глаза встретились.

Память не подвела. Подвели слухи – многих на памяти Арцеулова хоронили по несколько раз.

– Андреич? Вы!

– Ростислав? Ну, знаете!..

…В Марковском полку их роты сражались рядом. Поручик Арцеулов был взводным в роте капитана Корфа. Соседней же ротой командовал бывший приват-доцент Харьковского императорского университета штабс-капитан Пташников. Они расстались в Донбассе: Ростислав попал в госпиталь, а рота Пташникова, по слухам, полностью полегла при штурме Горловки.

Штабс-капитану было за тридцать, и молодые офицеры называли его не по имени, а по отчеству. Владимир Андреевич Пташников ходил в «Андреичах», нисколько не сетуя на нарушение субординации. Арцеулов в свою очередь был для него Ростиславом, а порой и просто Славиком.

Сообразив, что офицеры знакомы, полковник с видом явного облегчения поспешил распрощаться. Арцеулов и штабс-капитан вышли на улицу. Пташников все еще явно не мог опомниться.

– Знаете, Славик, я не очень верю в привидения, но даже в этом случае вы должны пугать людей где-нибудь на Енисее…

Арцеулов рассмеялся. Приятно все же иногда чувствовать себя живым! В нескольких словах он поведал о своих приключениях. Штабс-капитан покачал головой:

– Экий вояж! Когда нас отсюда вышибут, не пропадете – заработаете на мемуарах… А подполковника в Индии получили?

Сам Пташников оставался по-прежнему штабс-капитаном и ничуть этим не тяготился, заявив, что привык к своим погонам – к тому же очень скоро и они не понадобятся.

– Но вы-то, Славик? Ладно, обошли всю Азию, но вы – и штаб?

– Самому противно, – честно признался Арцеулов, прекрасно помня, как относился к штабным. – Не по своей воле, ей-богу! Лучше скажите, кто из наших еще остался?

– Никого, Ростислав, – ответ прозвучал спокойно и грустно. – Я – последний. Всех похоронил, представляете… Сейчас набрали желторотиков из Симферополя и пленных краснопузых – вот и воюй!

Куда-либо ехать расхотелось. Андреич, несмотря на доцентское прошлое, воевал с пятнадцатого года, и на его слова можно было положиться. Ростислав, достав карту, уточнил некоторые детали. Обстановка была вполне понятна. Пташников пожал плечами:

– Хуже чем под Екатеринодаром. Красные – еще ладно, а вот если появится Батька Упырь со своими тачанками… Еще не встречались?

Арцеулов покачал головой. С махновцами, о которых он был наслышан еще в Сибири, воевать не приходилось.

– Ваше счастье! А я вот познакомился с ними еще под Волновахой, почти год назад. Дерутся, как дьяволы…

Пташников предложил расположиться на ночь в его хозяйстве – рота стояла на северной околице. За столом сидели долго, вспоминая Ростов, марш к Екатеринодару, блуждания по кубанской степи. Теперь все это казалось сказкой…

– И все-таки мы продули, – Пташников говорил спокойно, но в голосе звенела боль. – Знаете, Ростислав, я часто думал: почему? Дело ведь не в господах пейзанах и нашей дурацкой привычке хвататься за шомпол. Краснопузые ведут себя не умнее…

Невольно вспомнились слова полковника Любшина, странные рассуждения Семирадского, беседы с неумытым комиссаром Степой…

– Им помогают… – Ростислав пожалел о вырвавшихся словах, но все же повторил. – Им кто-то помогает, Андреич! Мне кажется, Смуту вообще задумали не большевики…

– Вы часом не о масонах? – скривился штабс-капитан. – Славик, вы же интеллигентный человек! Масоны – это…

Арцеулов покорно прослушал лекцию о масонах – доцентские привычки еще чувствовались у бывалого фронтовика. Его так и подмывало рассказать о Бессмертных Красных Героях, а еще больше – о монастыре в горах Тибета. Но поверит ли ему бывший приват-доцент? В таврийских степях Ростиславу самому порою казалось, что все виденное лишь сон, вернее – ночной кошмар.

– Андреич, вы ведь историк? – поинтересовался он, когда с масонами было покончено.

– Помилуйте, Славик! Вчера сообразил, что забыл даже дату битвы при Грюнвальде…

– Профессора Валюженича знаете?

– Криса? – штабс-капитан удивленно моргнул. – С каких это пор, милостивый государь, вы стали интересоваться проблемами классической и романо-германской филологии?

– Я познакомился с его сыном, – пояснил Ростислав. – Он археолог, студент Сорбонны.

– Крис и сам когда-то недурно копал… Вы что, Славик, за это время успели увлечься благороднейшей из наук?

– Усвоил понятие «артефакт», – улыбнулся Арцеулов. – А вы, Андреич, больше этим не интересуетесь?

Пташников грустно покачал головой:

– Это только Государь Император Александр III в бытность свою наследником мог во время турецкой войны баловаться раскопками – в перерыве между боями. Где уж нам!.. Да и места тут не особо интересные. Пара скифских курганов, их раскопали еще при Мельгунове. А так – бронза, печенеги…

Арцеулов улыбнулся – штабс-капитан явно изучил будущее поле боя не только с точки зрения ротного командира. И тут же вспомнилось: «Старый дом, хранящий мудрость»…

– Здесь раньше был какой-то музей, – неуверенно начал он. – Или библиотека…

– В Белозерке? Да Господь с вами, батенька! Глушь страшная, грамотных – трое на сотню. Безбаховку – и ту разграбили…

Странное название резануло слух. Безбаховка…

– …Бывшее имение Вейсбахов. Господа пейзане перекрутили по своему – вот и Безбаховка. У старого графа был там конный завод, маслобойня, опытная станция – спалили! Дом, говорят, цел, но все, что можно, вынесли. А там была такая библиотека! Леопольд фон Вейсбах собирал всякие раритеты, особенно увлекался древними надписями…

– Где это?

Безбаховка оказалась небольшим хутором посреди степи верстах в двенадцати от Малой Белозерки.

– Ездить не советую, – покачал головой бывший приват-доцент. – Ничего там уже нет, даже склепы разграблены, а красные совсем рядом. Да еще Батька… Я бы туда с батальоном не сунулся!..

Арцеулову предлагали заночевать в хате, но он предпочел сеновал. Здесь было просторно, тихо, черное небо нависало над самой головой, ярко светил мертвенный лунный диск. Но Ростиславу не спалось. Итак, завтра он должен быть в Безбаховке. Кто ждет его там – в старом поруганном доме? Да и ждет ли?

Накатили сомнения. На Тэпе-Кале он верил каждому слову старика, но в спокойном Севастополе и здесь, у линии фронта огня, думалось по-другому. Какие могут быть тайны среди голой степи, по которой гуляют махновские тачанки? Но ведь он обещал, а значит придется ехать. На худой конец, разведает обстановку, а заодно поглядит, не осталось ли чего-нибудь интересного в заброшенном имении…

В Безбаховке следовало быть завтра, как стемнеет, а значит никакой возможности связаться с краснопузым Косухиным не оставалось. «Позови его ночью – он придет». Ночь оставалась единственная – эта. Как он может позвать Степана? Выйти на ближайший курган и во всю глотку воззвать к командиру 256-го полка, назначая рандеву в имении Вейсбаха?

Наконец пришел сон. Что-то странное виделось Ростиславу: серые силуэты в отсветах луны, пустая зала с косо висевшими старинными портретами. И тут перед ним встал Косухин в окровавленном разорванном френче. Неживые глаза смотрели пристально, не мигая…

Ростислав проснулся, вытер холодный пот со лба и поспешил закурить. Вокруг царила ночь, издали доносилось лошадиное ржание, где-то вдали короткими очередями строчил пулемет.

…Он должен позвать Степана. Позвать, пока не кончилась ночь. Вспомнилась пещера возле Челкеля, серебряная чаша. Сома дэви…

Арцеулов уже не удивлялся, что легко разбирает незнакомую речь. Надо лишь сконцентрировать внимание, и слова сами собой становились понятными. Но, может, он способен на большее? «Позови его ночью…»

Ростислав закрыл глаза и представил себе лицо Косухина, каким запомнил его в последний раз – злое, недовольное и одновременно растерянное. Нет, не так! Сейчас, когда на фронте затишье, красный командир наверняка спит…

Воображение нарисовало лицо Степана с закрытыми глазами, чуть улыбающееся (во сне краснопузый почему-то всегда улыбался). А теперь… Ростислав представил, что мысленно переносится туда сквозь черную ночь. Он сейчас рядом с Косухиным! Он должен в это поверить – хотя бы на минуту!

– Степан! – он произнес это мысленно, про себя, а затем повторил вслух. – Степан, проснись!

…Во сне он мог не говорить краснопузому «вы».

Лицо спящего не изменилось, и на миг Арцеулов ощутил всю нелепость ситуации. Но привычка доводить все до конца пересилила:

– Косухин! Хватит спать!

Сонная улыбка исчезла, веки дрогнули, на Ростислава взглянули одурелые глаза. Губы шевельнулись.

– Ты… ты чего?!

Внезапно, без всякого на то основания, Арцеулову увиделось, что Степина рука сложилась щепотью. Краснопузый явно собирался перекреститься.

– Да ты же атеист! Вот чудила!

Рука, коснувшись лба, дрогнула, почудились далекие еле слышные слова:

– Ты что, Слава? Ты это… умер, да?

Арцеулову стало страшно. Если это игра воображения, то выходило слишком реально. Впрочем, можно проверить…

– Почему ты спрашивал о перстне?

– Да… У Берга такой же. Только там не змейки, а голова, как ее, чердынь, Горгоны…

И тут Ростислав сообразил, что это уже не шутки.

– Степан, завтра к одиннадцати вечера приезжай в Безбаховку. Я там буду один. Ты мне нужен, понял?

Лицо Косухина вдруг стало расплываться, но слух уловил далекое:

– Да ты, беляк, сначала скажи, ты жив?

Интересно, как Степа воспринимает его самого? Если, конечно, все виденное не результат разгулявшегося воображения.

– Я жив. Помнишь старика в пещере? Приезжай…

Внезапно в глазах вспыхнул белый огонь – и все исчезло. Ростислав перевел дух и взглянул на бесстрастно мерцавшие звезды. В висках стучала кровь, в ушах шумело, и Арцеулов понял, сколько сил стоил ему воображаемый разговор. Что ж, он попытался, почти наверняка – напрасно… Ростислав грустно улыбнулся: как просто было бы жить, умей люди разговаривать вот так, сквозь черную ночную пустоту! Интересно, почему воображение подсказало ему какую-то голову Горгоны?..

До вечера Арцеулов был на позициях. Положение оказалось даже хуже, чем он думал. Ударь большевики в этот день, защитникам Белозерки пришлось бы туго. Но бывший поручик Уборевич медлил, и срочно переброшенные батальоны резерва сумели перекрыть наиболее угрожаемые участки. Правда, в коннице красные по-прежнему имели превосходство, да еще где-то поблизости крутился Махно. На махновцев управы не было, с ними в Белой армии умел управляться лишь генерал Слащев, да и то при трехкратном превосходстве сил.

Начальник участка, явно оценив энергию присланного к нему штабника, пригласил Арцеулова к ужину, а узнав, что тот не просто офицер по особым поручениям, а «первопоходчик», стал смотреть на Ростислава совсем иначе. Тосты следовали за тостами, и Арцеулову приходилось прилагать героические усилия, чтобы не пить.

В начале одиннадцатого он распрощался, сославшись на усталость. Конь был уже готов, к седлу приторочен карабин, а в вещевом мешке припасены две бомбы. Выехав за околицу, Ростислав в последний раз взглянул на карту. Ориентироваться было нетрудно (язык созвездий он выучил еще в детстве), к тому же над горизонтом вставал огромный красноватый диск. Полнолуние…

В степи веяло свежестью. Резкий крик ночных птиц нарушал тишину, с запада, со стороны Токмака, доносились дальние отзвуки канонады. Но здесь было спокойно, серый в яблоках конь ровно перебирал точеными ногами, и уже через час на горизонте, вынырнув из-за высокого кургана, показалось небольшое темное пятно. Мертвенный свет луны высветил острые вершины тополей, густые кроны старинного парка, серые контуры утонувшего среди деревьев дома. Ростислав был у цели.

По пути ему встретились черные остовы деревянных строений. Что-то здесь горело, но горело давно, и на пепелище успела вырасти трава. Наверно, это и был конный завод старого графа, уничтоженный еще в начале Смуты. Арцеулов невольно насторожился, но никто – ни человек, ни тень – не потревожили покой руин. Кованные ворота усадьбы оказались сорваны с петель, когда-то роскошная аллея темнела рядами уродливых пней. Парк погиб, вырубленный и сожженный. Чуть в стороне Арцеулов заметил небольшую часовню. Не удержавшись, он подъехал ближе. Лунный свет сквозь выбитые окна падал на сорванные могильные плиты – все, что осталось от усыпальницы Вейсбахов…

Возле самого крыльца Ростислав спешился и неторопливо двинулся вперед, держа коня в поводу. Он не опоздал – было около одиннадцати. Успей Арцеулов связаться с Косухиным наяву, а не в воображении, краснопузый уже ждал бы – либо прислал сюда пару взводов для поимки опасного врага трудового народа. Черные выбитые окна дома молчали, в саду Ростислав не заметил ни души, но он по опыту знал, как обманчива такая тишина.

Внезапно его серый в яблоках вскинул голову и заржал, ловя воздух мягкими ноздрями. И тут же, совсем рядом, послышалось ответное ржание – чья-то кобыла была спрятана где-то в густых деревьях, окружавших дом.

Карабин мгновенно оказался в руках. Ростислав отскочил в сторону, вслушиваясь в неверную тишь. Если здесь все-таки засада, сейчас враги себя обнаружат, не глухие же они в самом деле! Ржание послышалось вновь, и вот откуда-то со стороны мертвой часовни донесся звук шагов. Неизвестный шел спокойно, словно не ждал для себя беды.

Лунный свет упал на человеческую фигуру. Перед Ростиславом был враг – высокий конический шлем, прозванный «богатыркой», считался последней новинкой в красных частях. Человек в «богатырке» прошел мимо крыльца, приближаясь к тому месту, где был привязан конь. Серый вновь заржал, красноармеец прислушался и зашагал быстрее.

Арцеулов положил палец на спусковой крючок, но спешить не стал. Этот, в суконном шлеме, показался странно знакомым. Но ведь таких совпадений не бывает!..

– Эй, беляк! Хватит прятаться, чердынь-калуга!

Глава 7. Полнолуние

Красный командир Косухин стоял, освещенный серебристым светом луны. Карабин висел за спиной, рука сжимала тяжелый маузер – осторожности Степа не терял. Арцеулов переступил с ноги на ногу, и Косухин резко повернулся. Свет упал на лицо. Ростислав поразился – казалось, Степа успел постареть на много лет. Резкие складки рассекли щеки, на лбу обозначились морщины… Мертвенный лунный свет сыграл невеселую шутку с красным командиром, добавив непрошеные годы.

– Да ладно, Арцеулов, чего прячешься? – в голосе Косухина слышалось нетерпение и почему-то страх.

Ростислав закинул ненужный карабин за плечо:

– Добрый вечер, Степан!

И тут же ствол маузера резко дернулся:

– А ну, погодь!.. Стой, где стоишь, чердынь-калуга!

Уж чего, а этого Арцеулов не ожидал. Он даже не успел обидеться – он растерялся. Конечно, Степан – командир «рачьей-собачьей», но все же…

– Ты, Ростислав, погодь… – повторил Степа. – Ты… это, скажи сначала…

Арцеулов понял – классовая бдительность здесь ни при чем.

– Я – живой. Перекреститься, чтобы поверили?

Ствол маузера дрогнул, Косухин с силой провел рукой по лицу:

– Извиняй, подполковник! Напугал ты меня. То ночью являешься, то сейчас, словно приведение…

– Это луна! – Арцеулов облегченно вздохнул и даже засмеялся. – У вас тоже вид, признаться…

Смех окончательно успокоил Степу. Его рука оказалась горячей – Арцеулов успел почувствовать бешенное биение пульса.

– Извиняй, – Косухин долго доставал пачку папирос и несколько раз щелкал непослушной зажигалкой. – Знаешь, увидел тебя вчера ночью!.. Ведь чего я подумал?..

– Жалко стало? – не удержался, чтоб не съязвить, Ростислав.

– А, иди ты! Насмотрелся тут…

Арцеулову вдруг представилось, что он сам увидел ночью что-то подобное – призрак, назначавший свидание в заброшенном имении! Но ведь Косухин пришел – не побоялся…

– Вы один?

Степа дернул плечом:

– Еле сбег! Тут наступление на носу…

Он сбился, сообразив, что сболтнул лишнее. Ростислав совсем развеселился. Перепуганный Косухин как-то не вязался с образом вершителя людских судеб. Нормальный парень, симпатичный, только краснопузый…

– Вы меня уже второй раз предупреждаете. Помните, в Александровске, перед атакой? Если бы не вы, Степан, то сегодня сюда точно заглянуло бы приведение.

– В Александровске? – Косухин затоптал окурок. – Ты, Ростислав, не путай. Ничего я тебя не предупреждал! Померещилось тебе…

Странно, Степа не лукавил. Похоже, он просто забыл – как забыл о фляге воды, когда-то оставленной на берегу Белой.

– Я получил письмо от Валюженича. Правда, не все понял. Что с Наташей? И при чем тут перстень?..

Они не спеша направились к крыльцу. Арцеулов щелкнул зажигалкой, освещая циферблат. До полуночи время еще было.

Степа рассказывал неохотно, с трудом подбирая слова. Подполковник слушал молча, лишь иногда покачивая головой.

– Жалко Наталью Федоровну, – Ростислав невольно вздохнул. – Может, врачи все же что-то сделают? Ведь амнезию лечат!

– Может…

Прозвучало невесело. Арцеулов не стал переспрашивать, пытаясь осмыслить услышанное. Итак, главное сделано – краснопузый доложил о «Мономахе». Выходит, приказ, полученный от адмирала, выполнен – не странно ли? – не им, а все тем же Степой! Истории с перстнем Ростислав не придал особого значения, решив, что у Косухина разыгрались нервы. Мало ли на свете похожих безделушек? А в Бриарея и вовсе не поверил, но смолчал, зная, что во время боя (да еще ночью!) порой мерещится нечто совершенно несусветное.

– Значит, своим не рассказали?

– Не рассказал, – Степа вздохнул. – Так… ну, получилось… Думаешь, я трус, чердынь-калуга? Струсил, да?

– Не думаю, – ладонь Арцеулова мягко коснулась Степиного плеча. – Вы поступили абсолютно верно. Признаться, я опасался другого…

– Они же все знали! – Косухин скривился. – Понимаешь, все знали!

Усугублять не хотелось, тем более о чем-то подобном подполковник догадывался и сам. Чтоб замять разговор, Ростислав в двух словах сообщил о том, как пытался поговорить со Степой прошлой ночью.

– Понял, – кивнул Косухин. – Сома дэви! Мне Карно так и говорил, что мы теперь можем всякие фокусы устраивать.

– Это не фокусы, Степан.

– Вижу, что не фокусы. Ладно, ты чего меня сюда вызвал? Дело у тебя в Безбаховке, что ли?

Теперь уже предстояло думать Ростиславу. Заодно можно было и кое-что уточнить.

– Старика помните? В пещере у Челкеля?

– Так ты его встретил? – Косухин явно удивился. – Откуда ж он здесь взялся?

– Значит, вы его больше не видели?

– Откуда? Скажешь еще!

Все стало ясно. Никто Степану ничего не поручал. Или бестолковый Косухин попросту не понял.

– В полночь нам должны передать что-то важное, – про «тень» и все прочее Ростислав решил не говорить. – Старик посоветовал нам разделить то, что получим, на две части…

– Ага, – кивнул Степа, – чтоб сохранней было… Обдурили тебя, интеллигент! Дом пустой, я его за вечер весь облазил. Все вынесли. Только книжки валяются, да и те все оборванные – раскурили, чердынь… И ни души!..

– Посмотрим. Скоро полночь. Степан, чему вы удивляетесь? После того, что с нами было!

– А чего было? Или ты во все эти призраки веришь?

– А вы считаете, что все это – таинственные явления, объясняемые с научной точки зрения? – усмехнулся Арцеулов. – И Шекар-Гомп тоже? И собачки ваши?

– Они не мои! – огрызнулся Косухин. – Шекар-Гомп – это научный центр! А собаки – ну… опыты… Биология, язви его!.. И призраки – это всего лишь излучение… как его?.. Некробиотическое…

– А Венцлав – старый большевик с дореволюционным стажем, – кивнул Арцеулов. – Степан, что они с вами сделали?

Косухин не ответил, но Ростиславу стало ясно: с красным командиром что-то не в порядке. Правда, лунный свет обманул – внешность у Степы осталась такой, как раньше, он и не думал стареть. Но прежнего задиристого Косухина уже не было. Он уже не наступал, а лишь устало отругивался, причем не своими – чужими словами.

– Пора, – Арцеулов вновь щелкнул зажигалкой. Стрелки подбирались к двенадцати. – Оружие не прячьте…

– Да нет там никого! – Степа послушно достал маузер. – Ладно, раз уж приехали…

Тяжелая дверь со скрипом отворилась. В доме стояла мертвая тишина. Лунный свет падал на ободранные стены, на голые рамы среди обрывков обоев. Прямо перед ними начинались широкие ступени мраморной лестницы.

– Это на второй этаж, – сообщил Косухин. – Пусто там…

И в то же мгновение появился свет. Не серебристый отсвет луны – огонь был теплый, трепещущий. Он шел откуда-то сверху, медленно приближаясь. Степа шумно вздохнул и поднял маузер.

– Спокойно… – Арцеулов щелкнул затвором карабина.

Свет стал ярче. Блеснули огоньки – из темноты выплыла высокая фигура, державшая в руке большой старинный канделябр.

– Ах ты! – Косухин резко выдохнул. – Пусто ж было!..

Человек не спеша спускался. Теперь уже можно было его рассмотреть – худого старика в роскошном темном халате. Длинное, гладко выбритое лицо казалось спокойным и невозмутимым. Но – странное дело – звука шагов не было слышно, словно он ступал по толстому ковру. Ростислав присмотрелся. То ли неровный отсвет свечей сыграл с ним шутку, то ли зрение пошаливало, но Арцеулову почудилось, что ноги незнакомца ступают, не касаясь каменных ступеней…

Человек спустился по лестнице и медленно поднял канделябр, всматриваясь в лица гостей. Косухин не выдержал и кашлянул.

– Добрый вечер, сударь! – молвил Арцеулов как можно непринужденнее, словно завернул на огонек к давнему знакомому.

– Здрасьте! – добавил от себя Степа.

Худое старческое лицо оставалось невозмутимым. Короткий вежливый кивок – и незнакомец, медленно повернувшись, вновь ступил на лестницу.

– Эй, товарищ! – позвал Степа, но старик уже перешагнул через ступеньки. Шел он ровно, плавно и как-то неестественно. Присмотревшись, Арцеулов понял – ноги ступали твердо, но чуть-чуть не доставали до гладкого камня, словно незнакомец шел по какой-то другой лестнице, не видимой глазу. Пламя свечей стояло неподвижно, будто не чувствуя движения воздуха.

– За ним!

Косухин подчинился, думая явно о другом.

– Все ж осмотрел! – вздохнул он и неуверенно прибавил: – Стало быть, через черный ход… Да откуда – пусто же кругом!

Арцеулов вспомнил о разоренном склепе, застывшем в холодных лунных лучах, но промолчал.

Второй этаж был темен. Лестница выходила в коридор, и черноту прогонял лишь неровный огонь свечей. Здесь также все было разбито, обои лохмотьями свисали со стен, но несколько картин – старинных, потемневших от времени портретов – все еще смотрели из позолоченных рам. Ростиславу вспомнился недавний сон…

Высокая фигура двигалась беззвучно, ровно светил огонь свечей, и, казалось, коридор никогда не кончится. Но вот, не доходя нескольких метров до высоких белых дверей в торце прохода, провожатый остановился и шагнул налево.

– Библиотека там, – шепнул всезнающий Степа. – А направо – кабинет…

Двери оказались сорваны. На полу желтели страницы разорванных книг, но большинство полок и шкафов были пусты. Старик поставил подсвечник на стол и оглянулся. Худая рука указала на одну из полок, на которой сиротливо лежали два золоченых тома Полного Свода Законов.

– Так чего нам, товарищ… книжки брать? – не удержался Косухин.

Рука вновь повелительно указала на полку, затем старик подошел к огромному шкафу и достал толстую старинную книгу. Зашелестели листы; рука разгладила один из них, костлявый палец на миг задержался на цифре, обозначавшей страницу. Незнакомец кивнул и повернулся, чтобы уйти.

– Постойте! – не выдержал Арцеулов. – Что нам делать?

Но старик уже уходил. Он шел не обратно, в коридор, а налево, где темнела еще одна дверь, из-за которой пробивался серебристый лунный свет. На мгновение темный силуэт закрыл его, и незнакомец исчез.

– Эй, товарищ! – Степа сорвался с места и поспешил следом. Вернулся он через минуту, и вид у него был весьма растерянный.

– Пропал, чердынь-калуга! Ход там в стене, что ли?

Арцеулов улыбнулся. Красный командир Косухин всегда предпочитал научные объяснения.

– Слушай, чего нам делать-то? – Степа обошел всю библиотеку и озадаченно почесал затылок. – Книжки, что ль искать?

Ростислав задумался. «В полночь тень передаст тайну…».

Косухин добросовестно перетряс оба тома Свода Законов и без всякого почтения швырнул на пол:

– Это нам без надобности, чердынь-калуга! Отменено именем революции…

– Стена, – негромко подсказал Ростислав. Косухин замер от удивления, затем хлопнул себя по лбу и осторожно простучал деревянную обшивку.

– Пустота! – удовлетворенно сообщил он. – Ну, Славка – ты голова! А я, дурень, за книжки взялся!..

Арцеулов достал из-за пояса большой саперный тесак и вставил лезвие в узкую щель. Пришлось повозиться. Наконец, плотная доска скрипнула и поддалась.

– Ну-ка, беляк, тащи свечи! – распорядился вошедший в азарт Степа. – А пыли, пыли-то!..

За стеной оказалась глубокая ниша. Пыль покрывала темную поверхность металла.

– Сейф! – прошептал пораженный Косухин. – Добро буржуйское! Не увезли в Париж, сволочи! Ростислав, бомбы есть?

– Остыньте, комиссар!

Арцеулов отстранил Степу и начал внимательно осматривать находку. Вделанный в кирпичную стену сейф был невелик, но крепок, и даже граната не взяла бы надежный металл.

– Цифровой замок, – Ростислав постучал ногтем по металлу. – Здесь рукоятки, надо поставить четыре цифры…

– Это и ежу ясно! – обиделся Косухин. – Навидался я сейфов! Эх, до утра вертеть придется!..

– Книга…

Степа вначале не понял, затем подскочил к столу и осторожно поднял огромный том.

– Не закрывайте! – Арцеулов был уже рядом, неся подсвечник.

…Старинный готический шрифт, широкие поля, странные завитушки вверху и внизу. Давно, очень давно была напечатана эта никому уже не нужная книга ..

– Ну и буквы! – возмутился Степа, добросовестно изучая непонятный текст. – Выдумали, буржуи!..

Арцеулов постарался вспомнить еще раз: рука старика открывает книгу, палец скользит по странице…

– Какой номер? – спросил он, боясь спугнуть удачу. – Степан, номер страницы? Сколько цифр?

– 1269-я… Четыре цифры… – Косухин помотал головой и вздохнул. – Слышь, Ростислав, ну чего ты такой умный? Даже противно!

– А нечего у красных служить! Сами наберете, любитель сокровищ? Только набирайте, начиная с первой, по порядку…

Дверцу решили открывать осторожно, но ничего и не случилось – замок клацнул, тяжелый металл стал медленно поддаваться. Косухин стоял наготове, держа подсвечник.

Вначале Ростиславу показалось, что в сейфе пусто. Но, присмотревшись, он увидел нечто плоское, похожее на небольшую книгу. Он кивнул. Степа нетерпеливо сунул руку, затем выпрямился и разочарованно выдохнул:

– Тю, деревяшки! Ну, чердынь-калуга, обдурили!

Находку положили на стол. Свет упал на сложенные в стопку деревянные таблички. Арцеулов всмотрелся:

– Буквы… Здесь что-то написано!

Деревянная поверхность покрывали ряды странных, ни на что не похожих знаков. Их было много, они теснились по всей поверхности, обрываясь у краев. Табличек оказалось четыре, одна из них – самая маленькая – расколота на три части.

– Наука! – снисходительно молвил Степа. – Это для Тэда. Артефакт…

Арцеулов тоже был несколько разочарован. Впрочем, смысл находки ясен: надпись надо прочесть. «Воспользуйся тайной – или храни ее для того, кто сделает это вместо тебя»…

– А вот еще! – Степа вновь заглянул в сейф. – Каменюка какая-то…

На его ладони лежал плоский круглый камень, чуть оббитый с боков.

– Драгоценный? – тон Косухина был настолько искренен, что Ростиславу вновь стало весело. Камень казался самым обычным – серым, с полированной поверхностью. Арцеулов осторожно провел ладонью – рука почувствовала холод. Гладкая поверхность начала темнеть…

Ростислав отдернул руку – ладонь занемела.

– Степан! Вы слышите меня?

Косухин, все еще изучавший пустой сейф, вздохнул и повернулся.

– Нам пора уходить. Здесь опасно оставаться…

– Ага, точно, – скривился Степа. – До утра вернуться надо, а то комиссар измену припишет… Ладно, забирай эту ерунду. Как раз для Тэда…

Арцеулов аккуратно сложил таблички. Рука взялась за странный камень, и тут он вспомнил. «Одному не унести, половину спасет спасший тебя»…

– Степан, возьмите, камень!

Решение пришло внезапно. Конечно, надписи на табличках – это важно, но в камне было что-то особенное.

– На память? – удивился Степа. – Эх, ежели б сапфир был!

Ростислав усмехнулся. Камень Спасения был надежно зашит в подкладке френча.

– Косухин! Этот камень – не простой, понимаете? Его нужно сохранить. Даже если меня убьют…

– Типун тебе! – Степа фыркнул. – Можешь не уговаривать – надо, так возьму.

Он аккуратно спрятал камень в полевую сумку.

– Храните его у себя. Ежели что, передайте своему приятелю – Лунину, если не ошибаюсь. У меня есть его адрес.

– Ага, Колька Лунин… Он сейчас комиссар в Стальной дивизии. Ладно, понял. Камень тебе когда отдать?

Арцеулов задумался. Проклятая война! Между ними вновь будет линия фронта!..

– Храните его у себя – скажем, год. Если я не появлюсь – перешлите камень Валюженичу. Только расскажите ему все…

– Ясно! – кивнул Косухин. – Ежели со мною чего – камень перешлют Кольке Лунину. Я напишу ему – он тебе отдаст. Только не говори, что ты беляк, он вашего брата на дых не переносит…

Они вышли на крыльцо, и Арцеулов с удовольствием вдохнул свежий ночной воздух. Степа нетерпеливо переминался с ноги на ногу:

– Ну, пора мне… Здорово, что увиделись! А то поехали со мной, чердынь-калуга! У меня заместитель тоже из ваших, из офицеров, но такой дурень! Послужишь с полгода, потом получишь полк, а то и дивизию…

Арцеулов невольно засмеялся. Степино предложение не обидело – скорее, привело в хорошее настроение:

– Нет, Степан. Присягу один раз дают… Это вы бы подумали! Служить этим Венцлавам…

Косухин зло дернул головой:

– Я, беляк, служу трудовому народу! И с Венцлавом разберусь – дай срок! А не я – так другие!.. Ладно, видать, не столкуемся…

Арцеулов не стал спорить. Что толку?

– Вот чего, Ростислав, – Косухин заговорил тихо, не поднимая глаз. – Если ты такой несознательный… Поезжай в Париж, найди генерала Богораза, он тебя сведет с вашим главным – князем Александром. Они «Мономахом» занимаются, ты им нужен будешь. Только сейчас уезжай. Учти, Крым возьмем – пленных не будет!..

– Понял, – в эту секунду Косухин показался ему совсем взрослым, куда старше его самого. – Спасибо, Степан. Только я не уеду. Выживу – останусь в России, найду вас… Обещайте, что без меня вы ничего не будете делать. И никому не говорите о Шекар-Гомпе! Вдвоем нам будет легче. Хорошо?

Степа секунду помолчал, затем кивнул и пожал Ростиславу руку. На этот раз его ладонь была холодна, как лед.

– Бывай, интеллигент!.. Хоть в бой не суйся, чердынь-калуга. Эх, чему вас учили, образованных?..

Он махнул рукой и, не оглядываясь, шагнул в темноту. Через минуту послышалось лошадиное ржание и удаляющийся топот копыт…

Все кончилось. Краснопузый Степа уехал командовать своим 256-м полком, и Ростислав вновь остался один.

Таблички, аккуратно завернутые в сменную гимнастерку, были уложены в вещевой мешок. Бомбы Арцеулов прицепил к поясу – на всякий случай. Оставалось взглянуть на карту и ехать.

Ростислав пустил коня шагом и закурил, перебирая в памяти события этой ночи. С табличками он решил не медлить, сразу же снять копии, а заодно показать Андреичу. Правда, об этом думалось как-то вскользь. Арцеулов никак не мог забыть Степу. С красным командиром что-то не так.

…Ростислав многое понял из недоговоренного. Степану велели молчать – похоже, все им виденное считалось у красных высшей государственной тайной. «Они же все знали!» Сам Арцеулов не сомневался в этом ни секунды. Бедняга Косухин! Умный же парень, но повелся на своей мировой революции и бесплатной вобле!

Что ж, так даже лучше. Пусть они оставят красного командира в покое. Он найдет Степу, а там уж Бог рассудит… Бывший марковец и фанатик-краснопузый вместе, пожалуй, могут стоить роты…

Меланхоличный жеребец равнодушно перебирал ногами. Мерная езда убаюкивала. Арцеулов встряхнул головой: не хватало еще заснуть прямо в седле! И тут же понял, что рано успокоился. Вокруг все спокойно, даже дальняя канонада стихла, лунный свет заливал степь, но что-то изменилось. Вначале Ростислав решил, что задремал и сбился с дороги. Он поглядел на звезды, достал карту…

Земля стала неровной. Луна освещала резкие стрелки оврагов, взгорбившиеся холмы, полоску леса у самого горизонта. Арцеулов чертыхнулся. Заблудиться на ровном месте, с картой, компасом, при безоблачном звездном небе! Но ведь тут и заблудиться-то негде…

…По телу пробежала дрожь, кровь застучало в висках, а где-то под сердцем словно открылась смертельная пустота. Ростислав еще раз оглянулся и, не выдержав, соскочил с коня. Повеяло холодом. Черная птица пронеслась над головой и пропала в лунном свете. Заржал конь, будто чуя беду…

Правильнее всего вскочить в седло и мчаться без оглядки. Но куда? Карта была уже развернута, он щелкнул зажигалкой и стал лихорадочно рассматривать мелькавшие перед глазами топографические значки. Нет, ничего понять нельзя! Конь вновь заржал, рванулся и попытался стать на дыбы. В глазах животного плавал ужас, удила покрылись пеной.

«Волки?» – мысль была нелепой. Волков в Таврии почти что не осталось, тем более летом они не нападают на людей…

Ростислав поспешил снять с седла вещевой мешок. Серый ударил копытами в землю, отбежал в сторону, но тут же вернулся, словно прося защиты…

За спиною был склон кургана. Позиция никудышая, но все же получше, чем в чистом поле. Карабин, две ручные бомбы и наган… Вполне хватит, чтобы подороже продать жизнь.

Но врагов не было. Конь немного успокоился и теперь покорно стоял рядом. Арцеулов внимательно осматривал белесую степь. Вновь вспомнился вчерашний сон… Но вот что-то изменилось. Издалека, от ровной полоски леса, накатывалось странное белесое облако. Туман, совершенно невозможный в такую сухую ночь, надвигался с огромной скоростью, словно белые волны хлора, которые пускали германцы в далеком 15-м…

Уходить было некуда. Правда, туман опасен лишь сыростью, но за белесой дымкой могли скрываться враги. Он даже не успеет перезарядить карабин…

Луна начала меркнуть. Белые клочья быстро заволакивали небосвод. Похолодало, но в воздухе по-прежнему не было влаги, лишь откуда-то еле заметно донесся запах гнили. Туман не казался густым – сквозь пелену тускло проглядывал контур лунного диска, можно было разглядеть склон кургана и степь на сотню метров кругом. Ростислав решил подождать. Если это всего-навсего нежданный туман, он скоро рассеется, можно будет поискать дорогу… И тут по спине вновь пробежали мурашки. Сквозь пелену промелькнула тень…

Пришел страх. Хотелось щелкнуть затвором и посылать в белесое облако пулю за пулей – просто так, чтобы не чувствовать собственного бессилия. Минуты текли за минутами, и вот появился еще один силуэт, затем третий, четвертый…

Не волки, не собаки, не люди… Они бежали вдоль кургана, по огромному кругу, скрываясь в тумане и вновь возникая из него. Бежали как-то очень странно…

На минуту темные силуэты исчезли. Ростислав подумал, что неизвестные отправились своей дорогой, но тут луна на миг выглянула из тумана, и он понял, что ошибся. Ровная цепь выстроилась вокруг кургана.

Туман вновь надвинулся. Конь заржал, ударил копытами, помчался вперед – и снова вернулся. Уже не ржание – крик… Арцеулов вгляделся в белую пелену и понял, что надо отступать. Курган был за спиной. Ростислав закинул за спину карабин, подхватил вещевой мешок и стал быстро подниматься.

С вершины было видно лучше. Туман вновь ненадолго поредел, лунный свет упал на застывшую в молчании степь…

Они не ушли, напротив – подступили ближе. И вновь побежали – не по кругу, по странной кривой, постепенно приближаясь к подножию кургана. Что-то знакомое вдруг вспомнилось Ростиславу. Он не видел такого, но читал: так бежали бесы в дантовском аду…

Теперь сквозь неистовое ржание коня до Арцеулова доносился иной звук – низкий и тихий вой. Запах гнили усилился, а холод начинал пробирать до костей.

Ростислав вскинул карабин, но сдержался. Слишком странными были те, что окружили курган: длиннорукие, горбатые, почти без шеи. И бежали как-то непонятно – медленно, зависая в воздухе…

Не люди…

Вой стал громче. Черные фигуры задвигались быстрее, цепочка стала смыкаться…

Конь не выдержал – встал на дыбы, тяжело ударил копытами в землю, рванулся вперед – прямо на бегущие тени. Арцеулов затаил дыхание. Серый несся как стрела, но внезапно, не доскакав нескольких шагов до мерно бежавших тварей, неистово заржал и отпрыгнул в сторону. Те, казалось, не обратили ни малейшего внимания, продолжая свой бесконечный бег. Конь секунду постоял и вновь бросился вперед, напролом. Тени были уже рядом, и тут жеребец прыгнул, надеясь перелететь через строй врагов. Тщетно – копыта бессильно ударили по воздуху, со всех сторон к жеребцу потянулись руки – нет, не руки – мохнатые когтистые лапы. Вновь послышалось ржание, но уже полное боли и отчаяния. Арцеулов видел, как от бегущей шеренги отделилось несколько тварей. Ржание перешло в тоскливый, почти человеческий крик и оборвалось. Остальные продолжали свой бег, подбираясь все ближе к подножию кургана.

Арцеулов вскинул карабин. Выстрел прозвучал неожиданно громко. Ответом был дружный вой. Твари ускорили бег. Сквозь туман Ростислав уже мог разглядеть обращенные к небу глаза, горевшие желтым огнем. На миг вновь выглянула луна, и он увидел их – лохматых, с узловатыми кривыми ногами, с узкими волчьими мордами. Тоскливый вой не умолкал, становясь все громче. Ростислав вновь выстрелил. Одна из фигур упала, но тут же вскочила и побежала дальше. Круг почти сомкнулся, теперь твари бежали тесно, касаясь друг друга…

Ростислав рванул с пояса гранату и застыл. Откуда-то донесся вой – но не тоскливый, а грозный, полный силы и вызова. На миг твари стихли, а затем завыли сами, но уже вразнобой… Что-то приближалось из тумана. Арцеулов понял: серые твари – лишь загонщики. Главный охотник еще в пути.

И тут Ростислав увидел… Огромное, бесформенное, черное, похожее на ползущую по земле тучу, оно, казалось, плыло над травой, кутаясь во тьму, еще более беспросветную, чем ночь. Но мерный топот свидетельствовал, что враг ступал по земле, сотрясая все вокруг. Волосы на голове зашевелились. Арцеулов не боялся Венцлава и его псов, испытывая лишь омерзение к нелюдям. Даже эти волкоголовые страшили только численностью – сто на одного. С гранатами он взялся бы справиться с дюжиной – и не дрогнул. Но то, что мерно шагало сквозь туман, не имело ничего общего с миром людей…

Проклятые твари уже крутились возле самого подножия, взвизгивая и сверкая желтыми глазами. Но Арцеулов не смотрел на них – он ждал, всматриваясь в темноту. Черное пятно, скрывавшее того, кто пришел за ним, приближалось с каждой секундой. Задрожала земля, твари истошно завыли. Ростислав понял – боя не будет. Его сомнут, раздавят, разотрут в кровавое месиво. Старик предупреждал: «Вокруг – смерть… подарок выручит и защитит…» Да, смерть была рядом. Арцеулов бросил бесполезный карабин. Напрасно Степан поил его водой на Белой и спасал среди руин Александровска! Как говорят господа матросы, амба…

Он вновь вспомнил о «подарке». Рука сама собой полезла в полевую сумку, но Арцеулов так и не решился достать рожок. Это казалось смешным: древняя, наивная магия – и то, что двигалось к нему…

Внезапно бесконечный бег вокруг кургана прекратился. Твари замерли. Черное пятно тьмы стало редеть, сквозь него обозначились смутные, колышущиеся контуры. Холодным огнем загорелось огромное белое око. Но, странное дело, почудилось, оно не испускает свет – напротив, втягивает, оставляя лишь беспросветную тьму…

Твари у подножия кургана разбегались, освобождая широкий проход. Загонщики выполнили свою работу, настал час охотника.

«Вокруг – смерть… подарок выручит и защитит». Арцеулов вновь расстегнул сумку и нащупал рог. Терять было нечего. Может, и не плохо, что последним звуком, который ему придется услышать, будет зов рога Гэсэра…

Заметили! Громкий испуганный визг – серые твари вопили, указывая на него когтистыми лапами, отбегали назад, оглядывались на надвигающуюся смерть, словно прося поспешить. Вновь блеснула надежда. Выходит, и на эту мразь есть управа! Ростислав приложил эвэр-бурэ к губам и резко затрубил. Наступила тишина. Враги замерли, но вот где-то совсем ровно и чисто пропела боевая труба…

Послышался свист и резкий конский топот. Белое око погасло, клочья тьмы сгустились; засуетились, испуганно перекликаясь, косматые твари. Вновь пропела труба. Стена тумана поредела, с запада налетел сильный теплый ветер, разгоняя белую мглу. Ярко вспыхнул диск луны – серебристый свет упал на неподвижно застывшую сухую траву вокруг кургана. Страшные загонщики исчезли, пропав в редеющей туманной мгле.

Топот усилился, вновь раздался дружный, с переливами свист, а затем чей-то сильный хрипловатый голос прокричал:

– Гей, хлопцы! А ну робы грязь!

Из-за кургана вылетели всадники. Их было шестеро – крепких хлопцев в смушковых шапках и богатых кафтанах. Под луной сверкали вынутые из ножен сабли, породистые кони приплясывали и нетерпеливо ржали.

«Махновцы», – пронеслось в голове, но страха не было. В эту минуту Арцеулов был рад и махновцам.

Трое всадников повернули коней и бросились прямо на отступающую стену тумана. Ростислав видел, как тает белая пелена, как распадается на части страшный черный силуэт, исчезая без следа…

Трое других остановились у подножия кургана. Арцеулов медленно подобрал карабин и начал спускаться.

Двое всадников были молоды. Из-под смушковых шапок улыбались безусые лица, кафтаны были расстегнуты, лунный свет падал на дорогую сбрую. Третий, в котором Арцеулов сразу же угадал командира, был явно постарше. Длинные усы побило проседью, из под шапки свисал седой чуб. Одет всадник был просто, куда беднее, чем его хлопцы, но из-за туго затянутого кушака золотой отделкой сверкали старинные пистоли, а на рукояти кривой турецкой сабли тускло поблескивали самоцветы.

– Здоров будь, хлопче! – в хриплом, низким слышалась легкая насмешка. – Ще живый?

– Здравствуйте…

Знакомый малороссийский говор… Значит, все-таки махновцы или какой-нибудь из бесчисленных повстанческих отрядов, бродивших по таврийской степи.

Ростислав поднял глаза и увидел, что туман исчез. Ночная степь дышала покоем, словно все случившееся просто пригрезилось.

– Панэ бунчужный! – трое всадников возвращались, пересмеиваясь и поигрывая саблями. – Чисто! Накажешь наздогнаты?

– Досыть з ных! – тот, кого назвали бунчужным, бросил саблю в ножны и ловко соскочил с седла. – Бильш нэ сунуться!

Он был невысок ростом, пониже Ростислава, но широк в плечах и костист. Чувствовались долгие годы, проведенные в седле, среди битв и походов.

– Подполковник Ростислав Арцеулов! – рука привычно взлетела к козырьку. – Благодарю вас, господа! Выручили.

Хлопцы недоуменно переглянулись. Ростислав не понял, что их так удивило – не появление же врангелевского офицера возле линии фронта!

– То пан нэ простый жолнеж? – бунчужный виновато покачал головой. – А я його мосць хлопцем назвав! То пан полковник такый молодый…

– Помилуйте, что за счеты! – Арцеулов даже рукой махнул. – Вы меня от смерти спасли…

– То нэ смэрть… – бунчужный оглянулся. – То нэ смэрть, панэ Ростиславэ. То мара. Воны вжэ сами мэртви – погынули в давни викы. Тилькы в таку нич воны сылу мають… Ну що, хлопцы, перепочинэмо?

Всадники соскочили с коней и окружили Арцеулова. Он заметил, с каким интересом они разглядывают его форму и оружие. Ему самому стало любопытно: повстанцы (если его спасители, конечно, из их числа) были обмундированы крайне живописно. На ум тут же пришла известная картина Репина из Русского музея. Впрочем, он слыхал, что махновцы и прочие «батьки» любили щеголять в давних запорожских нарядах.

– З якой армии, панэ? – поинтересовался один из хлопцев с серьгой в левом ухе и большим шрамом через все лицо. – Чи нэ поляк?

– Почему поляк? – поразился Ростислав. – Русский я, из армии барона Врангеля.

Ответом было удивленное перешептывание. Бунчужный покачал головой:

– Нэ дывуйтэся, хлопци! Пан Ростислав и сам здывувася. Кого тилькы вночи не зустринэш!.. А ну, краще зложить багаття. Пересыдымо до ранку – и гайда…

Арцеулов не понял, что означает «багаття», но тут же сообразил – хлопцы принялись собирать сухую траву и какой-то деревянный хлам, валявшийся на кургане. Вскоре вспыхнул огонь, и тьма отступила. Ростислав машинально отметил еще одну странность – один из хлопцев разжигал костер не спичками и не зажигалкой, а непонятным приспособлением, высекавшим искры.

«Наверно, огниво, – Арцеулов лишь покачал головой. – Ну надо же!..»

Впрочем, разруха, охватившая бывшую империю, приучила и не к такому.

– Сидайтэ, панэ Ростиславэ, – пригласил бунчужный. – Посыдымо, люлькы попалымо.

Арцеулов опять не понял, но все стало ясно, когда тесно сгрудившиеся у костра хлопцы достали большие, украшенные резьбой трубки и стали неторопливо набивать их из вышитых кисетов.

– Папиросы, господа! – Арцеулов поспешил достать пачку «Дюшеса». Ответом были удивленные взгляды. Ростислав пожал плечами и щелкнул зажигалкой. Хлопцы переглянулись, руки несмело потянулись к пачке. Лишь бунчужный, усмехаясь, поблагодарил, но закурил все-таки свою «люльку».

– Хытро, – заметил один из хлопцев, дымя «Дюшесом». – Нэ бачив такого. Хиба що з Нимеччины прывэзлы…

Арцеулов уже не удивлялся. В самом деле, в ночной таврийской степи можно встретить кого угодно. Даже тех, кто никогда не курил папирос.

– Що ж вы нас, панэ, так пизно покликали? – поинтересовался бунчужный, затягиваясь «люлькой». – Чи сами думалы нежить розигнаты, як Козьмодемьян?

– Растерялся, – честно признался Арцеулов. – Да и не верил как-то, что рог поможет…

– То риг знатный, – старшой внимательно оглядел подарок Джора и вернул Ростиславу. – Сыла в нему велика – з морського дна пидняты можэ. В тэбэ песыголовци мэртво вчепилися. Самого позвалы!..

«Самый» – то, что надвигалось, окутанное тьмой. Даже у горящего костра старый воин не решался произнести его имени. По телу Арцеулова пробежала запоздалая дрожь.

– Тилькы здаеться мени, помылылыся воны, – продолжал бунчужный. – Не вас йим було потрибно. Того, що вони шукали, в вас нэмае…

Вначале Арцеулов не понял, а затем вспомнил. Камень! Он отдал камень Степану! А что если Косухина тоже перехватили в пути? А ведь у краснопузого нет с собою подарка Джора!

– Мы… Мы с другом были в Безбаховке, – нерешительно начал он. – Там…

– Знаю, хлопче, – кивнул бунчужный, похоже, забыв на время о том, что к Ростиславу надлежало обращаться «пан». – Велыка за вамы сыла, якщо старый граф передав вам цэ… А за свого товариша не бийся, йим його не взяты. Пэкэльный вогонь на ньому…

И вновь Арцеулов ничего не понял. «Пэкэльный», вероятно, означало «адский». Конечно, он под горячую руку именовал краснопузых «антихристами», но не в буквальном же смысле!

– То що ж, панэ бунчужный, того хлопця й дидько не визьмэ? – удивился один из парней.

– Дидько – не в ночи його спомынаты – не скажу, – с достоинством ответил старшой. – А оця нежить не визьмэ. Я ж кажу – пэкэльный вогонь. Хто його бачив, того воны бояться…

Адский огонь? Откуда? Но Ростислав вспомнил – Морадабад, грязный, в лохмотьях жрец страшной богини Кали. Он тоже испугался Степана! Красный отсвет «Головы Слона»!..

– Його що, нияка смэрть не визьмэ? – продолжал допытываться любопытный хлопец. Бунчужный помолчал, выбил пепел из трубки и наставительно произнес:

– Не лизь куды не треба! Не твоя цэ справа. Смерть йому будэ вид людськои рукы або вид того, кого вночи называты не можна. Тому пэкло – дим ридный…

В «пэкло» Арцеулов после нескольких лет Германской и Смуты не очень верил. Ад он увидел на земле. Но, похоже, излучение Красного Рубина и в самом деле отпугивало нежить. Что ж, значит краснопузому хоть в чем-то повезло.

– Годи про цэ! – подытожил старшой. – Пану Ростиславу нэ варто слухаты ци дурни балачкы. Краще, Тымко, заспивай нам. Воно й вэсэлишэ будэ – швидше нич скинчиться…

Тымко – вероятно, Тимофей – согласно кивнул и спустился вниз, к лошадям. Через минуту он вернулся, неся странный инструмент, чем-то напоминающий лютню.

– Позвольте, господа! – заинтересовался Ростислав. – Это, по-моему, бандура?

– Ни, панэ, – усмехнулся Тымко. – Бандуру я й нэ бачыв. Це – кобыз турецький. У Трабзони узяв…

Арцеулов удивился, как мог попасть молодой хлопец в Трабзон, но память подсказала: в 1916-м Кавказский фронт занял Восточную Анатолию. Вероятно, Тымко воевал в войсках Николая Николаевича Юденича…

– Так, добрэ було в Трабзони! – кивнул другой хлопец, чуть постарше. – Повни «чайкы» здобычи набралы! Лэдь не потоплы!

Ростислав еще раз пожалел, что не знает малороссийского наречия. Может быть, «чайками» называют десантные корабли Черноморского флота…

– Грай, Тымко! Вин добрэ грае, – обернулся бунчужный к Арцеулову. – Пан зацный и мосцный звык до иншои музыкы, але хай послуха й нашу…

– С удовольствием, – Ростислав поудобнее пристроился у костра, сообразив, что «кобыз» и малороссийская «кобза» наверняка похожи. Он много читал об украинской экзотике – слепых кобзарях – но никогда их не слышал. Правда, Тымко ничуть не походил на несчастных «старцев», скитавшихся от села к селу. Молодой парень с красивым смуглым лицом, с крепкими руками, привыкшими скорее к сабле, а не к беззащитным струнам…

Пальцы легли на деку. Наступило молчание, но вот тишину нарушил первый звук. Казалось, зашумело море. Пальцы осторожно перебирали струны, и Арцеулову вдруг стало чудиться, что он слышит морской прибой, завывание ветра в корабельных снастях и видит низко сидящие в волнах черные лодки под белыми парусами. И тут он, наконец, вспомнил, что такое «чайки»… Музыка крепла. Казалось, волны вскипают и обрушиваются на тех, кто плывет на черных лодьях к далекому вражьему Трабзону…

И тут музыка стала другой – тихой, спокойной, словно ночной летний ветер. Тымко запел. Голос оказался неожиданно низкий, совсем не такой, каким он только что рассказывал о своем «кобызе». Вначале Ростислав плохо разбирал слова – малороссийское наречие с трудом давалось ему – но затем освоился и стал слушать внимательно.

Тымко пел о степи – о покрытом ковылем просторе, протянувшемся от Дуная до Кавказских гор вдоль Черного Змеиного моря. В степи шумел ковыль, гулял ветер, и мертвым бесконечным сном спали под высокими могилами забытые богатыри…

Голос певца внезапно стал резким и жестким. Смерть пришла с юга – от желтых перекопских песков. Быстрые, как смерч, всадники мчались от Змеиного моря, сжигая хаты и уводя уцелевших в далекий полон. Черные волны рассекали острые носы чужеземных галер, на которых стонали прикованные к веслам невольники. А с запада, от болот Полесья, надвигалась новая беда – пышноусые паны на кровных конях занимали город за городом. Черные вороны – латинские ксендзы – закрывали Божьи церкви, уничтожая дедовскую веру…

…И тут голос окреп. Не все погибли, не все покорились. Среди плавней великой реки, на маленьком острове, собрались последние рыцари этой земли. Без доспехов и пушек – с одними саблями выходили они на бой, защищая свой народ и свою веру. Один за другим гинули храбрецы, порубанные, застреленные, повешенные за ребро и посаженные на «пали». Но на смену приходили новые, и вот уже вырастала среди плавней рыцарская столица, где собиралось могучее войско, где рыцари держали совет и ковали оружие. И жили они там под Божьим законом, и была между ними великая правда, и великое равенство.

И вот объявился могучий вождь, новый Моисей, который вывел войско из плавней в широкую степь и воззвал к остатку народа, призывая восстать и окропить вражьей кровью поруганную землю. Засвистали сабли, загремели пушки – и покатились вражьи полчища за ковыльные степи, за полесские болота. Над освященной кровью землей засияло солнце великой свободы, и воздвигся на берегах могучей реки Новый Иерусалим – град Божий, сердце воскресшего народа…

Голос певца дрогнул. Затмилось солнце, надвинулись со всех сторон черные тучи. Умер великий вождь, у его гроба рассорились славные рыцари, и началась между ними рознь. Послали они за подмогой к вчерашним врагам, вновь полилась кровь – и гибель, руина, пришли на несчастную землю. Погас свет Иерусалима, и над страной был слышен свист сабель и вороний грай…

Музыка стала резкой, порывистой, голос посуровел, в нем загустела боль… Один из рыцарей-сподвижников ушедшего вождя тянулся к золотой булаве и позвал на подмогу лютых врагов из перекопских степей. А чтоб задобрить их, приказал отдать в рабство сотни христиан, надеясь купить этим победу и власть. Триста верных хлопцев погнали полон на юг, к Змеиному морю, но не дошел никто. Гнев Божий упал на тех, кто исполнял неправую волю. В степную землю ушли они, и навек легло проклятье над памятью трехсот, выполнивших приказ, но презревших народ и Бога…

Голос стал тих, пальцы едва касались струн, и над степью словно повеял тихий печальный ветер… Прошли века без славы и подвигов. Давно успокоились все – и правые, и неправые, но триста проклятых до сей поры не ведают прощения. Днем, когда светит над степью беспощадное солнце, они лежат под высокой травой, где застали их смерть и позор, но в лунные ночи их тени выходят под степной ветер, блуждая между высокими курганами. И думают они, что все же не вечно проклятие, что смилуется Господь над великими грешниками, если помогут они тем, кого застало лихо среди ночи. Вот и спешат они на помощь, разгоняя проклятую нежить, спасая души живых, чтобы простилось когда-нибудь им. Не всякий увидит скитальцев – лишь иногда в лунную ночь блеснет под луной булатный турецкий клинок, и ветер донесет еле слышное конское ржание…

…Тихо пели струны, перед глазами плыла ковыльная степь, из темной дали выезжали ряды молчаливых всадников в богатых кунтушах и смушковых шапках. Звенело золоченое оружие, негромко звучала печальная песня…

– …Ростислав! Славик!

Перед глазами блеснул яркий свет. Арцеулов удивленно привстал и поразился еще более. Солнце стояло уже высоко. Он лежал возле кургана, правая рука все еще сжимала монгольский рожок, а над ним склонились несколько взволнованных людей в привычной зеленой форме. Андреич – штабс-капитан Пташников – держал его левое запястье, считая пульс.

– Доброе утро!

Он явно сказал что-то не то, поскольку офицеры переглянулись, а Андреич возмущенно покачал головой:

– Ну, знаете, Славик!.. Доброе! Ищем вас уже полдня, а вы тут лежите – холодный, без пульса… Ничего себе доброе…

– То есть? – Арцеулов пружинисто вскочил. Чувствовал он себя превосходно, словно ночевал не в степи, а в гостиничном номере. – По-моему, я жив и даже здоров…

С ним не спорили, но посмотрели недоверчиво. Ростислав оглянулся. Его вещи – карабин, наган и даже бомбы – лежали тут же. Рядом валялся вещевой мешок – открытый, выпотрошенный. Деревянные таблички валялись на траве, разбросанные чьей-то недоброй рукой.

– Все, паника отменяется! – Андреич удовлетворенно вздохнул, доставая папиросы. – Представитель Ставки цел и невредим, срывание погон и отправка под трибунал откладывается до следующего раза… Славик, нельзя же так! Хоть бы предупредили!..

– Извините, Андреич! – Арцеулов почувствовал себя кругом виноватым. За него отвечали. За него просто по-человечески волновались…

– Таки съездили в Безбаховку! – улыбнулся, наконец, штабс-капитан. – Оттуда?

Пташников склонился над травой, рассматривая находку. Лицо внезапно стало внимательным и строгим.

– Боюсь, я вас разочарую, Ростислав. Это скорее всего подделка прошлого века. Тогда этим многие баловались… Впрочем… Если все же не подделка…

Он покачал головой и аккуратно сложил таблички, не забыв соединить воедино осколки той, что была разбита. В движениях бывшего приват-доцента чувствовался многолетний навык, привычка к возне со столь любимыми Валюженичем «артефактами».

– Простите, господа! – Арцеулов обернулся к офицерам. – Не представляю, как я заблудился. Заехал Бог весть куда…

И тут слова замерли на языке. Прямо перед ним белели хатки Малой Белозерки. Он не доехал до села всего лишь пары километров! Вокруг расстилалась знакомая степь. Ни оврагов, ни далекого леса не было и в помине…

– Мы вас долго искали, господин подполковник, – заметил один из офицеров. – Хорошо, что унтер сообразил – орла увидел.

– Орла? – Ростислав вспомнил крымский лес и своего крылатого проводника.

– Так точно, ваше благородие! – охотно отозвался пожилой унтер-офицер. – Так что гляжу – орел. А он птица умная, людей чует. Дивный орел, ваше благородие, я таких и не видал, даром что здешний…

– Ерунда, орнитологи разберутся! – махнул рукой Пташников. – Ладно, Ростислав, поехали, а то начальство уже третий час на стенку от волнения лезет: вдруг от Барона позвонят и вас потребуют…

Арцеулов стал быстро собираться. Деревянные таблички он вновь завернул в гимнастерку, тщательно спрятал эвэр-бурэ, на который по счастливой случайности никто не обратил внимания. Он спросил о своем коне, но серого в яблоках никто не видел. Впрочем, до позиций было рукой подать. Один из солдат уступил Ростиславу лошадь, и вскоре они уже въезжали в село.

– Андреич, вы сказали, что если это не подделка, то – что?

Пташников пожал плечами:

– Славик, за эти годы я изрядно одичал. Но могу ручаться, что эта письменность в научный оборот не вводилась – по крайней мере, до лета пятнадцатого, когда я ушел на фронт и стал изучать боевые наставления. Единственные аналогии – рунические надписи Уэльса и Бретани…

Арцеулов тут же вспомнил письмо Валюженича.

– Андреич, помогите разобраться! Вы же специалист!

Штабс-капитан засмеялся, но смех вышел горьким:

– Помилуйте, Ростислав! Боюсь, это уже не для меня. Вот роту в штыковую – это охотно… Впрочем, и это уже ненадолго. Как думаете, до зимы продержимся?

– Бог весть… – вздохнул Арцеулов. – Не хотелось бы под белыми мухами пропадать. Я уже пробовал – скверно.

– Не спорю, – Андреич невесело улыбнулся. – Впрочем, увидим. Так ли, этак – но занавес упадет скоро. Очень скоро!..

Глава 8. Пастушья Крепость

Занавес упал в ноябре, когда осенние штормы угрюмо били в черный каменистый берег. Небо затянуло свинцовыми тучами, лил бесконечный дождь, ветер рвал низкие облака, гоня их прочь, но из-за угрюмых гор шли новые и новые тучи, застилая неяркое солнце и гася последние надежды.

О катастрофе Ростислав узнал в Джанкое. Еще 5 ноября сводки дышали оптимизмом, но враг валил без передышки, бесконечными волнами накатываясь на блиндажи перешейка. Латыши и махновцы форсировали ледяной Сиваш, и огонь сотен тачанок разметал по промерзлой степи конницу Барбовича – последний резерв Ставки.

Когда бесстрастный телеграф отстучал о падении Юшуни, Арцеулов понял, что и эта война им проиграна. Барон отдал приказ об эвакуации, и Ростислав вместе с другими офицерами штаба отправился в Симферополь, где был основной транспортный узел.

Арцеулов хорошо помнил сибирскую катастрофу. Похоже, Врангель тоже учел страшный опыта армии адмирала. Эвакуация проходила четко. В Севастополь и Феодосию сумели переправить не только отступающих солдат, но и тысячи штатских, не желавших идти под большевистскую пяту. Помогло то, что красные орлы рассыпались по Крыму, дорвавшись до брошенных складов и богатых имений. Пока бандиты Фрунзе и Миронова громили Джанкой, последние эшелоны уходили за горные перевалы к морю.

Арцеулов оставался в Симферополе до конца. Когда по улицам с гиканьем и свистом уже неслись всадники в «богатырках», офицеры штаба погрузились в эшелон. Но фортуна на этот раз изменила Ростиславу. Пока красные шли от Перекопа, с гор уже спускались отряды «зеленых» – невидимая армия Мокроусова и Папанина. Одна из банд перекрыла дорогу, и поезд бессильно замер, запертый в неглубокой ложбине.

Из двух десятков офицеров вырваться удалось двенадцати. Арцеулов оказался старшим по званию. Отведя маленький отряд подальше в горы, он приказал сделать привал и предложил всем подумать, как быть дальше. До последнего дня эвакуации, 16 ноября, оставалось чуть больше суток. Добраться до Севастополя через леса, кишевшие бандитами, было невозможно.

Двое офицеров решили вернуться и сдаться первому же красному патрулю. По радио уже который день передавали воззвание Фрунзе с обещанием полной амнистии. Многие верили. Жизнь в России, пусть и большевистской, казалась спасительным выходом.

Арцеулов не стал спорить, но для себя решил твердо. Он помнил слова Степы: «Крым возьмем – пленных не будет». Но даже если удастся выжить, что делать ему в Совдепии? Вечно под надзором, под недреманным оком проклятой ВЧК, унижения, сухой хлеб – пока его все-таки не обнаружат те, кто охотился за Ростиславом еще в Иркутске. Едва ли Венцлав будет соблюдать обещания, даваемые бывшим фельдшером, пытающимся изобразить из себя большевистского Ланцелота!

Десятеро решили уходить к морю. Даже если последний пароход уйдет без них, остаются шлюпки, лодки, шаланды контрабандистов. В подкладке френча был надежно зашит Камень Спасения, и Арцеулов надеялся, что сумеет договориться с пронырливыми греками. Но даже если осеннее бурное море обманет, что ж – лучше смерть в пучине, чем у кирпичной стенки…

Патронов было мало, еще хуже оказалось с продуктами. Пройдя сутки по узким горным тропам, поливаемым непрерывным холодным дождем, решили рискнуть и заглянуть в попавшуюся по пути татарскую деревню. Им повезло. Молодежь ушла с оружием в горы, а старики – со страху или действительно сочувствуя – накормили беглецов и предоставили ночлег. Это была действительно удача, но уже последняя. От гостеприимных хозяев Арцеулов узнал, что все окрестные дороги перекрыты «зелеными» из отряда беглого капитана Макарова. Ростислав зло выругался: Пашка Макаров оказался-таки предателем и сволочью. Но хуже всего, что за оружие почти поголовно взялись татары – красная чума добралась и до них.

Отряд прошел еще сутки, плутая по пастушеским тропам Второй Крымской гряды. Дождь не переставал, люди выбились из последних сил, и Арцеулов приказал свернуть к небольшой деревеньке, мирно спавшей в седловине между двумя угрюмыми, поросшими лесом вершинами.

…Их подпустили к самым домам и встретили кинжальным огнем. Бой был проигран сразу, оставалось одно – не даться живыми. Наверное, Бог все-таки вспомнил о рабе Своем Ростиславе. Арцеулов ушел – единственный, унося смертельно раненного товарища, молоденького прапорщика, взятого в армию в последнюю мобилизацию. Он тащил его несколько километров, наугад, почти в полной темноте. Погоня отстала. Они оказались в непроходимых дебрях между мокрых, залитых дождем скал, равнодушно взирающих сквозь ночную тьму на двух загнанных, словно затравленные волки, людей.

Прапорщик умирал. Не было даже бинта, чтобы перевязать рану. Под утро он затих. Арцеулов оставил тело возле высокой меловой скалы – рыть могилу в промокшей земле было нечем.

Над седыми скалами вставал блеклый холодный день. Дождь на время перестал, но все: шинель, фуражка, вещевой мешок – были насквозь мокрыми. В револьвере оставались три патрона, имелся еще нож, годившийся, чтобы вскрывать консервы или всадить его в горло врагу. Но консервов не было, а краснопузые едва ли подпустят ближе, чем на винтовочный выстрел.

Все было кончено. Последние пароходы уже отплыли из Севастополя и Феодосии. Арцеулова сочтут пропавшим без вести и, может, помянут за невеселой попойкой где-нибудь в Стамбуле. Но Ростислав был жив. Жив – и упорно, вопреки всякой логике, не желал умирать. Проще всего найти ближайший пост краснопузых и выпустить оставшиеся пули, желательно получше прицелившись. Его война будет окончательно завершена, как Арцеулов и предполагал когда-то, в занесенном снегами Нижнеудинске.

…Подполковник Арцеулов довоевал до конца. Июль, август, сентябрь, октябрь – месяцы растянулись в целую жизнь. Он прослужил честно, хотя и не совсем так, как хотел. В бой больше не посылали. Барон усадил Ростислава за бумажную работу. Арцеулов составлял приказы, редактировал сводки, проверял отчеты, а в начале августа нежданно-негаданно получил приказ отправиться в Варну вместе с генералом Драгомировым для переговоров с союзниками.

В Варне – заштатном порту, где было больше греков и турок, чем болгар – работы оказались немного. Деньги имелись, но ресторанный загул не манил, и Арцеулов начал с неожиданного – отправился в городскую библиотеку. Нейтральные болгары аккуратно получали через Швецию большевистскую прессу, и Ростислав, чувствуя легкие угрызения совести, углубился в чтение свежей подшивки «Известий».

Жизнь в Большевизии, в пролетарском раю с бесплатной воблой по карточкам, интересовала мало. Он искал корреспонденции с фронта – и поражался. Бои в Таврии мало волновали комиссаров. Их больше интересовала Польша, где красный клин упорно прорывался к Варшаве. О Врангеле писали походя и все больше – с иронией. Барон и его Русская армия были уже списаны в расход.

Арцеулов морщился от тараканьих виршей Демьяна Бедного, но упорно продолжал поиск. Он знал, что ищет. Терпение было вознаграждено – в номере за 30 июля взгляд сразу же наткнулся на большую статью «Герои Южного фронта». Мелькнуло знакомое название – полк имени Парижской Коммуны. Номера, естественно, не было – по давней репортерской традиции он именовался «Н-ским». Репортер сообщал, что бойцы славного полка бодры, веселы и полны решимости добить до конца белую гидру, напрасно бряцающую ржавым оружием, полученным от мирового капитала. Это подтверждал и командир – гроза белых, пламенный большевик Степан Косухин…

Ростислав отложил подшивку и несколько минут сидел, не открывая уставших от чтения глаз. Итак, Степан жив, и ему пока ничего не грозит, – иначе бойкие писаки не стали бы прославлять зазнавшегося «красного орла» на всю Совдепию. Большего и не требовалось.

Арцеулов дал телеграмму в Париж Валюженичу, сообщив, что пробудет в Варне еще несколько дней. Ответ пришел быстро, но телеграмма была не от Тэда. Шарль Карно, о котором Ростислав знал из письма Валюженича и рассказов Степы, сообщал, что Тэд отправился на летние вакации в Абердин, к своему уважаемому родителю, и предлагал всю возможную помощь.

На следующее утро Арцеулов отправился в ближайший фотосалон. Потемневшие дощечки с непонятными знаками были с собой – Ростислав предпочел не расставаться с ними. Там весьма удивились, но все же выполнили заказ. Фотографии вместе с тщательно упакованными стеклянными негативами он отослал в Париж. К посылке прилагалось письмо. Арцеулов сообщал, что если до августа 21-го он не появится в Париже, Валюженич и Карно вправе поступить с наследством по своему усмотрению, а заодно указал адрес находки и фамилию владельца – старого Вейсбаха. Велик был соблазн был отправить Тэду оригиналы, но Ростислав все не решился. Почта могла что-то напутать, к тому же, таблички доверены именно ему…

За день до отплытия в Крым он получил еще одну телеграмму. Карно извещал о получении посылки, желал скорейшей демобилизации и передавал поклон от Натальи Федоровны Берг. Арцеулов знал, что Наташа его не помнит. Заочный поклон был лишь данью вежливости.

В Джанкое его ждало известие, на которое Ростислав уже и не надеялся. Виктор Ухтомский сумел добраться на шаланде от самой грузинской границы до Феодосии. Правда, увидеться не удалось. Князь тут же уехал на фронт, в дивизию Антошки Тургула, штурмовавшую Каховку. Виктор оставил в штабе короткое письмо, сообщая, что жив-здоров, получил, наконец, штабс-капитана и заодно представлен к ордену Святого Николая. Письмо кончалось надеждой на скорую встречу – если не в Столице, то в освобожденной Каховке.

Прочитав послание, Арцеулов невольно улыбнулся. Князь, которому скоро должно было исполниться двадцать, еще придавал значение чинам, орденам и прочей мишуре. Сам Ростислав тоже умудрился получить орден Св. Николая – маленький крест из серого железа на Георгиевской ленте. Барон наградил его за Александровск – Антошка все-таки не удержался, подал рапорт.

Арцеулов надеялся съездить в Дроздовскую дивизию в первых числах сентября. Повод был – под Каховкой вновь разгорелись безнадежные бои. Барон обещал отправить его к Тургулу пятого, но уже третьего сентября Антошка сообщил по «Бодо», что штабс-капитан Ухтомский пропал без вести во время ночного боя на окраине города…

…В этот вечер, впервые за много недель, Ростислав напился. Вернее, попытался, но голова оставалась ясной, только в ушах шумело, и откуда-то издалека доносились знакомые слова…

«…Меня ты не найдешь. Тебе скажут, что я пропал без вести под Каховкой. Это будет через полгода…»

Давний сон сбылся. Что такое «пропасть без вести» в ночном бою, Арцеулов хорошо знал. Тогда, во сне, Виктор обещал встречу – очень нескорую. Да, они встретятся, если там, куда им всем предстоит попасть, за светящимся золотистым туманом, они смогут узнать друг друга…

Теперь не осталось никого. Молодые офицеры, спешившие в ноябре проклятого 17-го в Ростов под знамена Алексеева и Корнилова, выполнили свой долг до конца. Крымская трагедия шла к финалу, и Ростиславу оставалось одно – дождаться занавеса.

И вот, когда занавес упал, когда оставалось выйти к ближайшему красному патрулю и поставить точку, Ростиславу бешено захотелось жить. Пусть впереди нет ничего, кроме прозябания под парижскими каштанами – пусть! Он не хотел стынуть здесь, под холодным небом отвергнувшей его родины. Его война не кончилась! Крым сдан, но остались непрочитанными потемневшие таблички, осталась тайна камня – и по прежнему возвышалась среди ледяных гор черная громада Шекар-Гомпа…

Ростислав сжег документы и забросил в ручей железный крестик с изображением Святого Николая. Погоны оставил. Пока он в форме, он все еще солдат…

Он шел ночами, пробираясь к спасительному морю. То и дело рядом гремели выстрелы – бандиты Пашки Макарова добивали какого-то бедолагу. Приходилось прятаться, часами пережидать в сырых, промозглых ущельях, в заброшенных убежищах для овец. Несколько раз Ростислав сбивался с пути, кружил, но каждый раз, вновь находил дорогу.

В первый день его мучил голод, но потом наступило странное оцепенение. Холод был страшнее. Ноябрьские ночи выматывали, а мокрые дрова не позволяли разжечь спасительный костер. И все-таки Ростислав шел. На третий день тропинка вывела к гигантскому склону. Это была Первая Крымская гряда, а за ней – море.

В тот вечер удалось поесть. Встреченные у подножия пастухи поделились с ним скудным ужином. От них Арцеулов узнал, что находится между Судаком и Алуштой, а на противоположном склоне горы стоит маленькая татарская деревенька, обычно пустовавшая в осенние месяцы. Но сейчас там было людно. Отряд «зеленых» уже третий день навязывал мирным татарам свое непрошеное присутствие.

Надо было идти. Тропинка вилась по склону, неторопливо взбираясь к голой безлесной вершине. Донимал холод, ветер сбивал с ног. Ростиславу то и дело вспоминался краснопузый Степа, когда-то искавший их в ледяной тайге. Мелькнула странная, нелепая мысль – вместе с Косухиным ему было бы легче. Интересно, согласился бы командир победоносной «рачьей и собачьей» сопровождать беглого врангелевца к спасительному морю?

На вершину Арцеулов поднялся в полдень. Темное, страшное море бушевало далеко внизу, но даже сюда ветер доносил мелкие капли влаги. До самого горизонта не было видно ничего, кроме бурлящей пучины. Корабли ушли. Он остался один…

Спускаться приходилось осторожно. Ноги скользили по раскисшей земле, острые ветви норовили ударить прямо по лицу, но куда опасней были голоса, что доносились снизу. Наивно было думать, что это мирные пастухи… Ростислав добрался почти до самой дороги, шедшей вдоль моря. Он уже видел ее сквозь деревья – узкую, в следах повозок, но не спешил выходить из леса. Внизу то и дело проходили люди, и почти у всех за спинами торчали винтовки. Следовало дождаться темноты. Он нашел маленькую полянку, надежно прикрытую со стороны дороги густым кустарником, накрылся шинелью, положил под голову вещевой мешок и провалился в черное, без сновидений, забытье.

…Резкий толчок. Ударили прикладом, но боли Ростислав даже не почувствовал. Рука привычно рванулась к кобуре – пусто. Те, что пришли за ним, тоже кое-чему научились за эти годы.

– Проснулся?

Их было трое – не красноармейцы, обыкновенные бандиты, «зеленые», в невыразимо грязных шинелях без ремней, с обязательными красными лентами на шапках. Вечерний сумрак не позволял разглядеть лиц, да этого и не требовалось.

– Поднимайся, кадет, выспался!

Арцеулов встал. В грудь целились стволы винтовок.

– Офицер?

Он не стал отвечать. Кто-то дернул за плечо, взглянул на погоны.

– Подполковник. В штаб, товарищи?

«Товарищи» переглянулись. Идея явно не пришлась по душе.

– Если б генерал!…

Его не обыскивали, только забрали нож и ткнули прикладом в вещевой мешок. Пленный подполковник мало интересовал победителей.

– Итак все ясно! – рассудил старшой. – Контра!

– Так что, к Духонину?

– К Духонину!

…Что такое «отправить в штаб к Духонину» Арцеулов знал без перевода.

Его вытолкали прикладами на дорогу и поставили у обочины, спиной к бушующему морю.

– Молись, офицер, – предложил старшой. – Минута тебе…

Молитва не шла на ум. Исчезла ненависть, не было даже отчаяния. Жажда жизни, которая вела его эти дни, сгинула без следа. Ростислав чувствовал одно – усталость. Внезапно суетная мысль посетила его. Арцеулов понял, что очень хочет курить…

– Господа, у вас не будет махорки? – слова вырвались сами собой. Ростислав тут же пожалел, но просьба была воспринята как нечто вполне естественное. Кто-то полез в карман шинели, затем повстанцы переглянулись.

– Не повезло тебе, беляк. Скурили!

Слова прозвучали виновато, не чувствовалось ни «классовой ненависти», ни даже просто злобы к врагу. Эти трое выполняли работу – добросовестно и честно. В памяти промелькнули слова Косухина: «Пленных не будет»…

– Баста! – решил старший. – Долго возимся. Нам еще до Пастушьей Крепости все прочесать надо.

Последние слова явно предназначались для пленного. Ему пояснили причину излишней торопливости. Работы много, Красный Крым предстояло еще чистить и чистить…

Ростислав слыхал, что перед смертью его товарищи держали себя героями. Но здесь не перед кем выкрикивать лозунги и петь «Смело корниловцы, в ногу!» Палачи были скучны, и его, Арцеулова, смерть будет тоже другой, не такой, как у остальных. Война кончилась, наступили серые будни «чисток». Ему придется умирать уже в новую эпоху…

Одному из повстанцев пришлось перезаряжать винтовку, что заняло еще пару минут. За это время Арцеулов немного пришел в себя. Стало стыдно. Годом раньше он просто прыгнул бы на врагов и утащил с собою минимум одного. Но сил больше не было. Он смирился. Не будет Парижа, он не встретит Тэда, не разыщет краснопузого Степу, не увидит трехцветные флаги над Столицей… Значит, судьба. Там его тоже ждут: ребята из его взвода, Виктор Ухтомский, профессор Семирадский, с которым он так и не доспорил. Там ждала Ксения…

– Что вы тянете, сволочи! – произнес он еле слышно, но палачи услыхали. Медленно, словно неохотно, стволы винтовок начали приподниматься…

И тут Арцеулову стало не по себе. Что-то не так! Он забыл нечто важное!.. Нет, не важное. Просто напоследок…

Ростислав улыбнулся, вынул из-за пояса рог Гэсэра. Прощай, старая сказка!

Звук был резким и чистым. Убийцы удивленно переглянулись, старший пожал плечами и положил палец на курок. Резкий свист… Арцеулов невольно сжался, по привычное ухо отметило: не пуля.

…Один из бандитов медленно оседал на землю. В спине торчала короткая черная стрела. Остальные успели лишь обернуться. Снова свист, короткий стон… Те, что пришли чистить берег от белой заразы, так и не смогли выполнить свою работу.

…Стрелы были странные. Сознание отметило это автоматически и так же, сам собою, пришел ответ: не стрелы – арбалетные «болты»… Арцеулов глубоко вздохнул, поднял с земли винтовку – и услышал конский топот.

Скакали с запада, с противоположной от красного гнезда стороны. Темные силуэты казались едва различимыми в вечернем сумраке, но что-то необычное было в этих молчаливых всадниках. Ростислав всмотрелся – каски. Это не удивило, но каски – скорее, шлемы – были непривычной формы: приплюснутые, с широкими стальными полями…

Бежать не оставалось сил. Бояться – тоже. Оставалось ждать.

За плечами всадников висело оружие, но не привычные глазу карабины. Кавалькада приближалась, и Ростислав, уже не удивляясь, машинально отметил:

«А вот и арбалеты!.. Что ж, удобно…»

Арбалетчики ехали плотной колонной, по трое в ряд. Их было не меньше взвода. На солдатах были не только каски, но и что-то похожее на кирасы. Впереди скакал командир – без шлема, в заломленном на ухо берете. Отряд несся рысью, казалось, не обращая внимания на одинокую фигуру у дороги. Но внезапно первый всадник поднял руку и рванул удила. Молча, без обычного ржания, конь замер в двух шагах от места, где стоял Арцеулов. Всадники отреагировали мгновенно – перед Ростиславом словно выросла странная скульптурная группа.

Предводитель даже в седле казался высоким, куда выше среднего роста. На нем был широкий плащ, у пояса висела шпага – или узкий меч. На почти не различимом в сумраке лице темнела короткая бородка. Всадник поднял голову, затем резко обернулся к Ростиславу:

– Почему так поздно позвал нас? Или брезгуешь нашей подмогой?

Неизвестный говорил не по-русски, но слова, произнесенные на незнакомом певучем языке, сразу же становились понятны. Впрочем, это уже не удивляло.

– Я Чезаре ди Гуаско, благородный рыцарь из славного города Генуи, властелин Пастушьего замка и Арпатского леса, гроза Алустона и всей Готии. Это мои верные слуги, а земля, на которой ты стоишь, – моя земля…

Странная пышная фраза тоже не удивила. Поразил тон – холодный, гордый и несколько снисходительный.

– Подполковник Арцеулов! – привычные слова вернули бодрость. Ростислав внезапно ощутил стыд: вид у него, кадрового офицера, был словно у мокрой вороны.

– Откуда у тебя этот рог, Арцеулов? Где ты его нашел?

Безразличие уходило. Арцеулов почувствовал острый интерес. Выходит, эвэр-бурэ помогает не только против нежити!..

– Мне дал его командир Джор, Джор-баши. Мы встретились с ним в Западном Китае…

Не меньше минуты чернобородый молчал, а когда заговорил, тон стал совершенно иным – почтительным, немного испуганным:

– Сеньор, вы хотите сказать, что рог передал вам сам Рыцарь Востока? Вы с ним знакомы?

– Знаком, – Арцеулов нашел в себе силы улыбнуться. – Извините, не успел сразу поблагодарить вас…

– Джор… – негромко повторил ди Гуаско. – Он даже назвал вам свое имя… Моя услуга невелика, сеньор. Все мы лишь тени Рыцаря Востока… Но я невежлив. Вы желаете о чем-либо спросить?

– Мне, наверно, полагалось бы удивиться, – вздохнул Ростислав. – Но я очень устал…

– Прошу! – Гуаско махнул рукой, и от кавалькады отделился один из всадников, ведя в поводу коня. – Поспешим в замок…

Замок… Арцеулов вновь улыбнулся. Это прозвучало так естественно, словно они находились не в крымской глуши, а где-нибудь возле славного города Генуи. Между тем, ди Гуаско вновь махнул рукой, и тут из-за деревьев, росших вдоль дороги, молча выступило несколько арбалетчиков в таких же шлемах, панцирях и стальных наколенниках. Значит, вот кто его спасители!..

Ростислав с трудом взобрался в седло. Тело ныло, отказываясь повиноваться, но требовалось продержаться – хотя бы еще полчаса. Замок – не замок, а какое-то убежище у этого итальянца должно быть.

Отряд проехал немного вперед и развернулся на небольшой поляне. Чернобородый по-прежнему скакал впереди. Арцеулов пристроился рядом, стараясь крепче держаться в седле. Конь, который ему достался, был норовистым и абсолютно черным. Ростиславу даже показалось, что все кони в отряде одной, вороньего крыла, масти…

– Как ваше имя, сеньор? – Гуаско пустил коня рысью, знаком велев солдатам ехать следом.

– Ростислав…

– Древнее имя! Рустэ-слейф… Ваши предки из Скандинавии?

– Всю жизнь считал себя россиянином, – удивился Арцеулов. – Разве что татары в родне сыщутся…

– Вы все забыли, беспамятные дети великих отцов. То, что было нашей славой, для вас лишь отзвук легенды…

Арцеулов не стал спорить. В чем-то его странный спаситель прав.

– Еще в Генуе я знал одного колдуна, его звали Луиджи Дьявол. Он говорил, что в нем течет иная кровь – не людская. Тот, у кого есть эта кровь, способен помнить все, чтобы было с его предками. На остальных лежит заклятье беспамятства… Он был хороший колдун, Луиджи. Его сожгли – на городском рынке…

Арцеулов вспомнил Италию, где бывал несколько раз еще до войны – веселую, немного суматошную страну…

– Господин ди Гуаско, – вздохнул он. – Давайте все-таки договоримся, в каком веке живем…

Послышался негромкий смех.

– Вы – в двадцатом. Я – когда захочу!

Ростислав усмехнулся в ответ:

– Вы повелеваете временем?

– Нет, – голос ди Гуаско стал серьезен. – Я заключил с ним договор. Или, может, сеньор Ростислав, вы принимаете меня за призрака?

Арцеулов пожал плечами:

– Посудите сами, господин ди Гуаско: ночь, арбалетчики на черных конях и вы, рыцарь из Генуи. А ведь сейчас – ноябрь 1920-го…

– Вас смущают мои арбалетчики? Но я смог помочь вам и без пулемета системы «Гочкис». Впрочем, из него тоже мои люди стреляют неплохо.

– Я не о том…

– Я понял, сеньор, – перебил ди Гуаско. – Вас смущает то, что сейчас ноябрь 20-го… Знаете, вы бы очень удивились, узнай, какой день сегодня на моем календаре. Не уверен, понимаете ли вы меня…

– Понимаю, – Ростислав подумал о другом. – Хотя и не знаю итальянского.

– А-а! Этому нехитрому фокусу меня научили в Генуе. В чужой земле подобное бывает полезно…

Вспомнилась серебряная чаша, в которой кипела переливающаяся красками жидкость. Интересно, пил ли сеньор Гуаско сома дэви?

– А насчет календаря попытаюсь пояснить… Раньше я жил в Генуе, пока чернь не сожгла наш фамильный замок. Мы с братом отплыли в Тавриду, но я могу вернуться в Геную или поехать куда-нибудь еще. Вы же привязаны к тому месту, где родились, и вам кажется, что нельзя покинуть свое время, как невозможно тем, кто не умеет ходить, уйти из родного города…

Они ехали над морем, справа темнели крутые, поросшие лесом склоны, тишину нарушали лишь неспокойные волны да негромкий стук копыт. Но вот дорога сделала поворот, стена гор резко отступила вправо. Впереди была утонувшая во тьме стена леса, а за ней возвышалась огромная гора, далеко уходящая в море.

– Замок ди Гуаско. Его называют Пастушьей Крепостью… – рука в бархатной перчатке указала в сторону вершины, где темнел черный силуэт полуразвалившейся башни.

Отряд свернул направо и углубился в густой лес. Гуаско уверенно ехал впереди, находя затерявшуюся в густой темноте дорогу, которая то карабкалась вверх, то спускалась в лощину, то вновь круто шла в гору.

Лошади перешли на шаг. Стена леса оборвалась, всадники выехали на голую, поросшую невысоким кустарником вершину. Стало заметно холоднее. По темному небу одна за другою неслись тяжелые тучи, совсем близком шумела пучина, а впереди темнели старые, поросшие кустарником руины.

Замка не было. Время и люди разрушили его. Жалкие остатки стен едва угадывались в траве, и только одна из башен – огромный, сложенный из грубо околотого сланца донжон – возвышалась над руинами.

Несмотря на усталость, Арцеулов, ощутил легкое разочарование. Он часто видел в Крыму такие развалины. Ничего удивительного, что чернобородый Гуаско устроил здесь стоянку своего отряда. Но все же Ростислав надеялся на что-то иное. Увы, временем повелевать нельзя. С ним невозможно договориться – рухнут самые прочные стены, навеки погаснут окна, и там, где шумела пиршественная зала, вырастет чертополох…

Казалось, ди Гуаско понимал, о чем думает его гость. Чернобородое лицо скривилось в усмешке:

– Вы, кажется, принимаете меня за шутника, сеньор Ростислав? Я обещал вам хоромы, а привел на пепелище. Но не спешите. Мы еще не приехали…

Арцеулов почему-то представил себе вырубленные глубоко в скале подземные казематы, где таинственный генуэзец устроил себе убежище. Чезаре невозмутимо держал путь прямо туда, где среди редкого кустарника еле угадывались остатки того, что когда-то было воротами.

– Держитесь рядом со мной!

Предупреждение прозвучало серьезно. Ростислав кивнул и ударил черного коня каблуком. Теперь они ехали бок о бок с генуэзцем.

– Не удивляйтесь, – кивнул тот. – Сейчас все поймете… Ну что, готовы вступить в мои владения, чтобы отдохнуть среди развалин?

Ростислав настолько устал, что был согласен поспать и среди руин. И вдруг запоздалая мысль отрезвила его, заставив дернуть за поводья. Деревянные таблички! Они остались там, на берегу, в вещевом мешке!..

– Господин ди Гуаско… – возвращаться смертельно не хотелось, но иного выхода не было. – Я… Мне надо назад. Я кое-что забыл…

– Вот так? – небрежно заметил рыцарь. – Наверное, что-то очень ценное? Но не волнуйтесь.

Он обернулся, сделав короткий жест рукой. Один из арбалетчиков подъехал и, молча поклонившись, передал Ростиславу его вещи – не только мешок, но и револьвер, нож и даже пустой карабин одного из повстанцев. Арцеулов поблагодарил, но Гуаско лишь дернул подбородком:

– Не стоит и вспоминать. Впрочем, благодаря такой мелочи я узнал кое-что важное… А сейчас – вперед! Добро пожаловать в Пастушью Крепость – замок ди Гуаско!

И в тот же миг загремели трубы. Звук шел словно ниоткуда – от мертвых камней, поросших травой и кустарником. Арцеулов растерянно оглянулся, но генуэзец уже тронул коня шпорой. Копыта переступили почти неразличимую черту, когда-то бывшую границей замковых стен…

…Яркий, неровный свет факелов. Развалины исчезли, пропало ночное море на горизонте. Вокруг был только камень – узкий проход с низкими гулкими сводами, по которому с трудом могли проехать двое. Кони спокойно продолжали путь, но Ростислав невольно отшатнулся. Он понял, почему чернобородый советовал ехать рядом. Арцеулов вновь оглянулся: отряд въезжал в проход, сзади чернело что-то похожее на глубокий ров…

– Мы под надвратной башней – пояснил ди Гуаско. – Тут узко, и когда мы ступили на мостик, я просил вас ехать поблизости. Неудобно, зато здесь можно задержать целую армию…

– Да-а, – выдохнул Арцеулов, – маскировка исключительная!..

Чернобородый расхохотался – громко и весело:

– Вперед, сеньор Ростислав! Как вы это назвали? Маскировка?

Проход кончился. Они выехали на площадку, где их должны были встретить поросшие травой руины и одинокий силуэт обезглавленной мертвой башни.

…Копыта звонко ударили о вымощенный камнями двор. Яркий свет факелов упал на мощный квадрат высоких стен, на зубчатые башенки, на громаду донжона. В узких окнах горел свет, а перед входом ровными рядами выстроились арбалетчики в черных латах. Вновь загремели трубы. Дверь, высокая, окованная железом, отворилась, на каменное крыльцо выступили двое юных пажей. Вслед за ними на крыльцо вышел высокий молодой человек в ярких, широких одеждах. Золотистые волосы, выбиваясь из-под круглой шапочки, вились по плечам, безбородое юное лицо с любопытством смотрело на прибывших.

Золотоволосый сбежал вниз по ступеньках и склонил голову. Чезаре ловко спрыгнул с коня, бросив поводья подскочившему пажу, и обернулся к Ростиславу:

– Мы дома, сеньор… Здравствуй, Гонзальво!

Последнее относилось к молодому человеку. Тот поднял голову, улыбнулся:

– Здравствуй, Чезаре! Ты привез гостя?

Арцеулов неловко слез с коня, чуть не упав. Силы были на исходе.

– Мой брат и верный вассал сеньор Гонзальво ди Гуаско!

Молодой человек вновь улыбнулся и подал Арцеулову узкую холеную руку.

– Нашего гостя зовут Ростислав, – продолжал Чезаре. – Его прислал к нам Рыцарь Востока…

На юном лице младшего брата мелькнуло удивление:

– Поистине сие странно! Не провинились ли мы перед Покорителем Гор?

Чезаре рассмеялся и повернулся к Арцеулову:

– Видите, сеньор, у вас грозный покровитель! Нет, Гонзальво, сеньор Ростислав – просто гость.

– Мы рады гостям. И сколь жаль, что они появляются так редко…

– Не задерживай нас, – нетерпеливо махнул рукой Чезаре. – Сеньор Ростислав устал. Все разговоры – потом…

Действительно, Арцеулов держался из последних сил. Глаза еще видели, но как-то странно, урывками. Коридор, на стенах – чадящие факелы… Черные доспехи в полный рост… Слуги в пышных одеждах… Его поддержали под локти, повели куда-то вперед…

– Сначала выспитесь, – донесся неясный голос чернобородого. – Но все-таки советую что-нибудь поесть… Спокойной ночи, сеньор Ростислав!

Его перевели через порог. Арцеулов успел заметить пышный балдахин, завешанные гобеленами стены – и пол мягко провалился куда-то в пустоту…

…Ростислав знал, что спит. Он чувствовал время, каждую секунду, минуту, час. Он даже пытался считать, но сбивался, и начинал снова. И вдруг он понял, что считать не имеет смысла, потому что вокруг – вечность…

Разбудил его голод, странное ощущение пустоты во всем теле и ноющая боль под сердцем. Вокруг стояла тьма – кромешная, тяжелая. Ростислав удивился, затем испугался, протянул руку… Балдахин! Вот почему темно! Отчего-то стало неловко. Вот, значит, как жили – живут! – господа благородные рыцари! То-то бы высказался краснопузый Степа!..

Грязная одежда исчезла – на Арцеулове была ночная рубашка тонкого шелка. Умыться самому не позволили – молчаливые слуги принесли серебряный таз, подали широкие, с вышивкой полотенца, а затем облачили – иного слова Ростислав подобрать не смог – в нечто странное: рубашку с широкими рукавами, шаровары с узорчатым пояском, узкие, с длинными носами башмаки. Все это – цветное, шитое чем-то блестящим. Чувство неловкости усилилось, и Арцеулов вновь вспомнил непримиримого Степу.

Завтрак принесли в комнату – и тоже на серебряном подносе. Впрочем, ни поднос, ни даже сами блюда его не интересовали. Ростислав глотал все подряд, запивая чем-то теплым, пахнущим мускусом, из тяжелого кубка. Жизнь брала свое. Возвращались силы, а вместе с ними – любопытство.

Братьев он нашел в большом зале – круглом, с огромным пылающим камином. Каменный пол был устлан коврами, такие же ковры покрывали на стены. Чезаре ди Гуаско сидел в глубоком кресле, просматривая обширный манускрипт в тяжелом кожаном переплете. Гонзальво, пристроившись на небольшой скамейке, рассеяно перебирал струны испанской гитары.

– Отдохнули, сеньор? – поинтересовался хозяин после долгих и учтивых приветствий. – Присаживайтесь, поговорим…

Он отложил книгу и кивнул гостю на пустующее кресло рядом с камином. Младший брат, отставив инструмент, подсел поближе.

– Я расскажу, что было со мной, – начал Ростислав. – Если, конечно, вам это интересно, господа…

Казалось странным говорить о гибели Белого Крыма двум рыцарям в роскошном зале средневекового замка. Но его слушали очень внимательно. Глаза младшего брата не отрывались от гостя. Чезаре слушал чуть отвернувшись, губы были сжаты, темные глаза смотрели холодно и невозмутимо.

– Сколь жаль, что столько доблестных кавалеров нашли свою смерть от руки взбунтовавшегося мужичья! – сочувственно заметил Гонзальво, когда рассказ был закончен. – Поистине, дорогой сеньор, меня терзает печаль, что гибнут благородные обычаи, когда лишь достойным дозволено было носить оружие…

– Ты забыл Геную, брат! – покачал головой Гуаско-старший. – Забыл Сьену, Флоренцию и Милан! На нашей родине мужичье давно уже взялось за колья и косы. Рыцарство погибло, и погибло навсегда… Сочувствую, сеньор Ростислав. Я знаю, что такое терять родной дом и родную страну. Я перевешал целые толпы мужичья, но не считаю себя в расчете. Даже если обставить виселицами дорогу отсюда до Кафы!..

Арцеулов вздрогнул. Еще совсем недавно он рассуждал так же. Стрелять, колоть, резать – устилать трупами краснопузых всю Россию…

– Это не поможет, – с трудом выговорил он. – Сумасшедших надо лечить. Карать надо тех, кто свел их с ума…

– Вы – философ, сеньор! – жестоко усмехнулся Чезаре. – Я тоже философ – по-своему. В этих стенах нам не грозит ярость хамов… Рад предложить вам погостить, но увы! Должен предупредить – это опасно.

Арцеулов кивнул. Со временем можно заключить договор. А вот с сеньором Фрунзе…

– Сеньор Ростислав не понял тебя, – заметил Гонзальво. – Объясни ему, брат!

– Да, конечно… Здесь вам ничего не грозит. Войти в этот замок невозможно – без меня или моего брата. Вы называете это маскировкой, сеньор. Трибунал святейшей инквизиции назвал бы это иначе, но дело не в словах. Итак, вместе со мной вам было легко войти. Но выйти – дело другое…

Арцеулов похолодел. Этого он не ожидал. Знал бы – предпочел заночевать где-нибудь на сыром горном склоне…

– Тот, кто пробудет в этих стенах больше определенного времени, останется здесь навсегда. Он сможет лишь ненадолго покидать замок – вместе с нами. Вы долго спали, сеньор, я не смел тревожить вас. Но теперь вам следует решить – осталось лишь двенадцать часов…

Ростислав перевел дух. За двенадцать часов можно уйти далеко…

– К сожалению, гора окружена. Ваши враги, сеньор, обнаружили трупы своих и начали поиск. Наши кони не оставляют следов, но у людей есть глаза и уши. Пока они видят лишь старые развалины. Но вас они заметят. Мы могли бы проводить вас, но вокруг, на много лиг, враги. Решайте…

Арцеулов вновь кивнул. Выбор ясен – либо стать призраком, либо выйти наружу и получить давно заждавшуюся его пулю…

– Брат, неужели мы не можем помочь столь доблестному рыцарю? – Гонзальво, был явно расстроен. – Если надо, я сам возьму в руки меч!..

– В этом нет нужды, – Чезаре встал и подошел к узкому окну, через которое слабо пробивался тусклый свет. – Ночью сюда подойдет лодка. Она пристанет к обрыву, незаметно. Ее владелец – мой знакомый, он может отвезти нашего гостя далеко от берегов Таврии. Но ему надо заплатить…

– Надеюсь, он не потребует мою душу? – Ростислав постарался, чтобы слова звучали как шутка, но ему стало не по себе. За этими стенами можно было ожидать чего угодно… Чезаре коротко рассмеялся:

– Нет, сеньор! Ему нужно всего лишь золото. Он сильно рискует – головой…

Арцеулов вспомнил о нескольких фунтах, оставшихся в кармане френча. Наверное, не хватит…

– Брат, наш гость не понял нас! – взволнованно проговорил Гонзальво. – Он думает, мы скупы, словно ростовщики нашего родного города!..

– Это правда, Гонзальво, – хмуро улыбнулся старший. – Мы никому не отдадим свое золото – как и свою честь. Но тот, кого послал Рыцарь Востока, больше чем гость. Нам не жалко золота, сеньор Ростислав. Дело в другом…

– Наше золото не может достаться обычным людям, – быстро заговорил Гонзальво. – Стоит ему побывать за этими стенами – и для всех прочих оно станет просто грудой камней!..

– Под горой мы закопали несколько кладов – на подобный случай, – продолжал Чезаре. – Но до них еще нужно добраться. А времени мало, сеньор!

И тут Арцеулов вспомнил Ингвара. Камень Спасения! Художник советовал держать его до последней крайности. Вот она, последняя!..

– Прикажите принести мой френч, – попросил он. – Думаю, у меня есть то, что заменит золото…

Чезаре позвонил в маленький колокольчик. Слуги принесли одежду Ростислава – уже чистую, постиранную и выглаженную. Хозяин замка улыбнулся и передал гостю нож:

– Обычно подобное зашивают за подкладку. Разрежьте сами. Мои руки не должны коснуться того, что принадлежит вам…

…Неяркий отсвет горящих дров отразился в сверкающих фиолетовым цветом гранях. Гонзальво подошел ближе. Чезаре остался на месте, но глаза его, не отрываясь, глядели на сапфир:

– Это королевский камень, сеньор! Я скажу капитану. Его зовут сеньор Ставриди. Грек, конечно, но по-своему честный человек. Он не обманет…

По совету хозяина Арцеулов вновь спрятал сапфир, чтобы отдать его греку лично – уже на борту лодки. Гуаско рассудил, что за Камень Спасения капитан Ставриди не только доставит подполковника в любой из портов Черноморья, но и снабдит его документами и всем необходимым. Куда именно держит путь их гость, уточнять не стали.

– Скоро мы расстанемся навсегда, – Чезаре проговорил это без всяких эмоций, просто констатируя факт. – Но прежде мне хотелось узнать одну важную мелочь… Какую тайну вы уносите с собой?

Ростислав насторожился. Откровенничать с чернобородым не хотелось.

– Я имею в виду не тайны вашей христианской души! – коротко рассмеялся рыцарь. – Я о том, что вы храните в своем вещевом мешке, ведь ради этого вы хотели вернуться прямо в лапы врага!..

Арцеулов задумался. Почему бы и нет? Чезаре может что-либо подсказать…

Безмолвные слуги положили на маленький изящный столик вещевой мешок Ростислава и – отдельно – эвэр-бурэ, подарок Джора. Гонзальво не скрывал любопытства. Старший брат был внешне спокоен, но Арцеулова не оставляла мысль, что Чезаре волнуется.

Ростислав достал таблички и подал их чернобородому. Тот нахмурился и бережно взял в руки одну из деревянных дощечек. Гонзальво потянулся к другой, но резкий жест брата остановил его. Он не обиделся и стал с интересом глядеть через плечо Чезаре. Молчание затянулось. Ди Гуаско брал одну дощечку за другой и долго вглядывался в непонятные значки. Лицо его было странным – хмурым, даже немного брезгливым, но в глазах мелькало нечто, похожее на страх.

– Брат, выйди! – неожиданно бросил он. Младший вскочил, растерянно взглянул сначала на Чезаре, затем на гостя, но все же подчинился. Короткий обиженный кивок – и Арцеулов остался с хозяином замка один на один.

– Ваш брат может обидеться, господин ди Гуаско! – не выдержал Ростислав. Молодой Гонзальво с его наивными рассуждениями о рыцарских традициях ему понравился.

– Он не посмеет! – Чезаре дернул щекой. – Гонзальво не только мой брат, но и вассал. Мое слово для него – закон, и его долг – повиновение. Впрочем, я забочусь прежде всего о нем самом… Сеньор Ростислав, вы уже прочитали это?

– Нет. Но прочитаю! – Арцеулов сам удивился своей уверенности.

Взгляд Чезаре стал тяжел и мрачен. Ростислав не выдержал и отвел глаза.

– Да… Вы сможете сделать это, сеньор. Вы упорны, а главное уверены, что эта тайна поможет вам отомстить. Я не ошибаюсь?

Это было не совсем так. Арцеулов и сам не знал, что содержится в табличках. Но на что-то подобное он действительно надеялся. Отомстить? Не так уж плохо!..

– Теперь я кое-что понял, сеньор! – слова падали тяжело и веско. – Это Рыцарь Востока решил мстить – вашими руками. Но прошу вас, сеньор Ростислав, подумайте, трижды подумайте, прежде чем пытаться воспользоваться тем, что здесь написано!

Арцеулов удивленно поглядел на чернобородого. Тот не шутил, он действительно испугался. Но почему?

– Вам, наверно, сказали, что здесь заключена тайна, которая поможет одолеть врагов. Мои слова не имеют веса, когда ландскнехты под красными штандартами расстреливают Крым. Но я все же попытаюсь…

Гуаско откинулся на спинку кресла. Узкие сильные кисти сжали подлокотники:

– Вы наверняка уже сумели составить обо мне определенное мнение, сеньор Ростислав. В Генуе я был убийцей и чернокнижником, а здесь стал пиратом. Я не люблю людей – кроме себя и Гонзальво. Я грабил, вешал, жег и разорял не только богачей, но и бедняков. Меня обвиняли в том, что я поклоняюсь Сатане – это неправда, но могло казаться правдой. И все же даже для меня есть граница…

Он помолчал. Темные глаза смотрели напряженно, почти зло.

– Эта граница очевидна. Я не люблю людей – но я человек. Я не чту Того, Кого вы называете Творцом, но я согласен с Ним в главном: человек действительно венец этого мира. Тот, Кто Несет Свет, тоже не отрицает этого…

«Тот, Кто Несет Свет»… Ростислав хотел переспросить, но тут же вспомнил: Несущий Свет… Светоносный… Люцифер…

Рука дернулась в крестном знамении. Гуаско чуть улыбнулся и покачал головой.

– Успокойтесь, сеньор! Я не поклоняюсь ему, но чту. Попы лгут, называя его Князем Тьмы. Может, есть и такой – не знаю. Но Несущий Свет – враг тьмы. Он действительно несет Свет – и этот Свет невыносим для людей. Только самые мужественные могут не закрывать глаза, и тогда Свет приносит им истину… Несущий Свет прекрасен, как солнце, и столь же беспощаден. Он существовал всегда, но был вдали от людей. Теперь Он, наконец, пришел…

Арцеулов пожал плечами, ничуть не убежденный. Не ново! Давняя сказка – и Чезаре не первый, кто готов склониться перед Искусителем. Люцифер, Несущий Свет, Лха Старший Брат…

– Желаете бороться с ним? Боритесь, как учат вас ваши попы. Ставьте свечи перед разрисованными досками, взывайте к небу… Но вы задумали другое…

Он взял в руку одну из табличек. Глаза пробежали по первым строчкам. Чернобородый покачал головой.

– Напомню вам известные слова. Я не люблю эту Книгу – зато вы знаете Ее. Помните, Некто изгонял бесов силою Вельзевула, князя бесовского? Вы хотите сделать то же самое – бросить против Несущего Свет черную тьму…

Слова были страшны и непонятны. Арцеулов постарался запомнить – подумать он еще успеет.

– Эту армию можно собрать. Можно даже одержать победу, но победителями будут НЕ ЛЮДИ. Вы изгоните своего Врага, но сами станете рабами тех, о ком пока даже не знаете!.. Подумайте об этом, и да поможет вам Тот, в Кого вы верите…

Арцеулов молчал. Слова чернобородого не убедили. Разве те, кто помогал Ростиславу, – слуги тьмы? Старик в пещере, монахи Шекар-Гомпа, командир Джор?..

– Не верите!.. – вздохнул Чезаре. – Вы мне напоминаете тех, что нашивали на одежду крест, считая, что спасают Гроб Господень и при этом убивали стольких невинных, что в сравнении с ними я могу показаться сущим ангелом… Сделаем так…

Ди Гуаско осторожно взял со стола эвэр-бурэ:

– С Черным Рогом вам придется расстаться…

Это была не просьба, а решение. Арцеулов понял, что возражать бессмысленно.

– С ним меня допустят к Кесарю, и я смогу объясниться. Может быть, Кесарь все же поймет меня…

– Кесарь?

– У него много прозвищ. Я называю его Рыцарем Востока, вы – командиром Джором…

Ростислав понял. Слово менялось, переходя из языка в язык: Кесарь – Кейсар – Гэсэр…

– Это необходимо, – повторил ди Гуаско. – Я должен убедить его, а вместе с ним – других. Не думайте, сеньор, что оставляю вас без магической защиты. Это ведь обыкновенный рожок…

Он положил эвэр-бурэ на ладонь и качнул – вверх и вниз.

– В нем нет никакого волшебства. Это лишь знак. Кесарь велел охранять вас – и вас будут беречь. Но хочу предупредить: даже слуги Кесаря не всемогущи. Случайная пуля, увы, не пролетит мимо… Что передать от вас Рыцарю Востока?

Арцеулов на миг задумался.

– Передайте, что я всегда буду помнить ущелье возле озера Челкель. И что с радостью отдам долг, когда узнаю – как…

Чезаре кивнул и осторожно прикрепил эвэр-бурэ к украшенному серебром поясу.

Отъезд предстоял в полночь, а вечером Ростислава пригласили на ужин.

В зале ярко горели факелы. Музыканты в ярких одеждах играли незнакомую музыку – то медленную, то быструю. За столом Арцеулова ждали братья. Рядом с ними сидели несколько мрачных бородачей в темных камзолах с большими кинжалами за кожаными поясами. Ростислава представили, бородачи вежливо поклонились, но своих имен не назвали. Слуги подавали вино в больших глиняных амфорах, обмазанных черной смолой. Арцеулова не удивил кабан, зажаренный целиком и поданный на огромном блюде. Кабаны в здешних лесах водились. Но тут же, на серебряных блюдах, лежали южные фрукты, роскошный, явно не крымский виноград и какие-то совершенно невообразимые, ни на что не похожие пахучие плоды, на вкус напоминающие землянику. Ростислав не стал интересоваться. Что-то противоестественное было в этом роскошном пиршестве. Там, за невидимыми стенами, красные бандиты добивали последних защитников Крыма, а здесь благородные рыцари пировали, защищенные от опасности, равнодушные к чужой беде…

Перед Ростиславом поставили высокий серебряный кубок, слуга вновь и вновь наполнял его, но Арцеулов пил мало. Вокруг шумели, Чезаре громко смеялся, бородачи охотно подхватывали, но, присмотревшись, Ростислав понял, что не один он невесел. Молодой Гонзальво сидел молча, поглядывая то на брата, то на гостя, глаза его были печальны, красивое лицо казалось растерянным и хмурым. Что-то расстроило молодого рыцаря.

Внезапно разговоры стихли. Гости отложили острые ножи, которыми орудовали вместо вилок, музыканты спрятали инструменты. Дверь отворилась, и в залу неслышно вошла девушка в пышных турецких одеждах – невысокая, смуглая, похожая на пятнадцатилетнего мальчишку. При виде ее Чезаре усмехнулся, а младший брат сдвинул брови и отвел взгляд… Что-то крылось за всем этим, но гадать не имело смысла. Это была часть странной, непонятной жизни затерявшегося в веках разбойничьего замка…

Девушка взяла в руки цитру, села на лежавшие прямо на полу подушки, тронула пальцем струну. Тихий звук пронесся по залу, и девушка запела. На этот раз Ростислав не смог понять ни слова. Таинственная сила, позволяющая легко разбираться в незнакомой речи, почему-то не помогла. Впрочем, это было не так и важно. Грустный красивый голос рассказывал о чем-то далеком, недостижимом, ушедшем навсегда. Ростиславу почудилось, что он видит песчаный берег, белый город с высокими минаретами, узкие улицы, заполненные шумной толпой, верхушки зеленых пальм за высокими глухими стенами… Голос смолк, но цитра по-прежнему звучала. Музыка походила на легкий ветер, веющий над холодными волнами, навеки разлучившими со всем, что было дорого, чему уже не вернуться никогда…

Певица молча встала, поклонилась и вышла, провожаемая одобрительными возгласами раскрасневшихся бородачей. Чезаре по-прежнему усмехался, но младший брат был серьезен, его красивое лицо казалось изваянным из холодного мрамора.

Пир был в самом разгаре. Слуги вносили все новые амфоры, посреди стола был водружен вылитый из белого сахара миниатюрный город, мигом разломанный на части жадными руками, когда старший ди Гуаско, взглянув на Ростислава, еле заметно кивнул. Арцеулов понял и, поклонившись присутствующим, вышел из зала.

Слуги помогли переодеться, несмотря на все его протесты – к подобному барству привыкнуть было трудно. Наконец его оставили одного. Арцеулов облегченно вздохнул: китель, фуражка, шинель, сапоги, – он снова стал самим собой. Мешок он закинул за плечи, револьвер привычно сунул в кобуру. Оружие показалось неожиданно тяжелым. Ростислав удивился: револьвер был заряжен. В замке ди Гуаско разбирались не только в арбалетах…

Чезаре ждал его на пороге. Младший брат стоял чуть поодаль, словно не решаясь подойти.

– Попрощайтесь! – чернобородый, кивнув, шагнул дальше, к выходу.

– Счастливо вам, сеньор! – Гонзальво грустно улыбнулся. – Поистине жаль, что нам так и не довелось поговорить. Возьмите на память. Да хранит вас…

Не договорив, он быстро передал Арцеулову что-то маленькое, блеснувшее в свете факелов. Ростислав поблагодарил и протянул руку – пожатие младшего Гуаско оказалось крепким и резким…

Он уже повернулся, чтобы идти, но не удержался и украдкой взглянул на подарок. Иконка – маленькое серебряное изображение Мадонны. Что-то странное было в этом прощальном даре – словно Гонзальво хотел о чем-то предупредить, но так и не решился. «Да хранит вас…» Имени Творца в этих стенах не произносили…

Чернобородый вывел его не через ворота, а сквозь узкую потайную калитку в стене. Ростислав обернулся. Замок исчез, только развалины донжона темнели на фоне ночного неба…

– Лодка ждет, – ди Гуаско кивнул в сторону обрыва. – Спускайтесь, там есть ступеньки… Не люблю прощаний, сеньор! Каким бы ни был ваш путь – идите до конца!..

Арцеулов повернулся, чтобы ответить, но вершина Чабан-Кермена была пуста, только ночной ветер шумел над старыми руинами…

Глава 9. Делегат съезда

Степа Косухин очнулся, открыл глаза и увидел ангелов. Крылатые младенцы летели по нарисованному небу, чему-то беспричинно улыбаясь. Огромная фреска расползлась по всему потолку, захватывая своими голубыми разводами верхнюю часть стен до самых до оконных проемов. Он лежал на койке, укрытый неправдоподобно чистой простыней, слева была тумбочка, а дальше – долгие ряды кроватей. Рука скользнула по толстому слою бинта на лице. Значит, он снова уцелел. Ударь осколок чуть посильнее, ангелы, которых Степа теперь рассматривал, могли быть и настоящими.

…18 марта 1921 года штурмовые колонны вступили на неверный весенний лед. Впереди, за туманной дымкой, был Кронштадт. Красные знамена развевались над колоннами, и такие же красные флаги полоскал холодный ветер над фортами крепости. Свои шли против своих, но на пятом году Смуты это уже не могло удивить.

Делегат X съезда РКП(б) Степан Иванович Косухин шел впереди своего полка. Было страшно – не только из-за шевелящегося под ногами льда и кронштадтских пушек. Куда опасней была пуля в спину. Полк, в который Степу назначили перед самым штурмом, чуть было не переметнулся к восставшим. Каждого десятого расстреляли, но и уцелевшим верить было нельзя. За густой цепью бойцов шла другая: заградительный отряд был готов уложить на месте малодушных.

Перед штурмом, на совещании у товарища Тухачевского, среди знакомых и незнакомых лиц Степа вновь увидел Венцлава. Именно Особый полк, бывший 305-й, получил приказ организовать заградительный огонь. Товарищ Венцлав заметил Косухина, кивнул, красные губы дернулись в короткой усмешке…

Кронштадта он так и не увидел. Серый контур бастионов еще только начинал вырисовываться из утренней мглы, когда ударили пушки, длинными очередями заговорили крупнокалиберные пулеметы, и Степа упал лицом в рыхлый мокрый снег.

Итак, жизнь продолжалась. Ангелочки разъяснились быстро – Косухина поместили в один из питерских госпиталей. Ранение в голову от случайного осколка не было опасным, и врачи обещали продержать его не больше недели. А вот что дальше – загадка, и решать такие загадки красному командиру с каждым разом хотелось все меньше. Прошлой весной он спешил, боясь не успеть, но его век вполне хватило и войны, и многого, многого другого…

…Венцлав, встретивший его в канцелярии Псковской тюрьмы, был немногословен, сообщив, что имеет приказ доставить Косухина в Столицу. Всю дорогу они почти не разговаривали. Краснолицый о чем-то размышлял, а Степа, стараясь не думать о своем страшном спутнике, вновь и вновь повторял то, что надлежит сказать в Сиббюро. Беспокоило одно: как бы командир 305-го не пристрелил его «при попытке к бегству». Но – обошлось.

Прибыв в Столицу, Косухин хотел ехать прямо в ЦК, но Венцлав отвез его в военный наркомат. Степа обрадовался – появился шанс повидать товарища Троцкого. Но Лев Революции был на Южном фронте, а больше ни с кем разговаривать Косухин не собирался. Венцлав провел его в кабинет на втором этаже, усадил за стол и достал из сейфа кожаную папку, велев прочитать и расписаться.

Бумаги оказались с грифом «совершенно секретно». Такого Косухин начитался вволю, но первый же документ заставил побледнеть. Это было секретное письмо ЦК с длинным названием: «Перспективы Мировой Революции и особенности развития революционного процесса в странах зарубежной Азии». Как выяснил Степа, очаг Мировой Революции перемещается в Тибет, конкретно же – в бывший монастырь Шекар-Гомп. Там было и о восстании угнетенных китайскими феодалами бхотов, и об оказании помощи Тибетской Трудовой Коммуне, для чего из Столицы направлялась «группа ответственных работников ЦК», и, главное, о создании в бывшем оплоте мракобесия научного института «ввиду его особой ценности для дела пролетариата». Под письмом стояла подпись товарища Троцкого.

Вторая бумага была копией решения секретариата ЦК «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ». Косухин узнал, что еще в июне 18-го была создана специальная лаборатория под руководством заместителя председателя ВЧК товарища Кедрова по использованию достижений медицины в целях оказания помощи красному фронту. Некоторые предложения лаборатории Кедрова оказались полезны, и ЦК их приветствовал. Но некоторые строго осуждал. Среди них и «стимулирование индивидуумов с пониженным жизненным тонусом», а также неких «объектов с измененной биологией». Эта научная белиберда не расшифровывалась, но далее было сказано, что из «индивидуумов» и «существ», нечувствительных к ранам и боли, формировались особые части, в том числе 305-й стрелковый полк. Все эти опыты ЦК на будущее «строжайше запрещал». Под бумагой расписался член политбюро товарищ Каменев.

Третью бумагу Степа читал уже без всякого удивления. Это был приказ «О принятии мер по проекту „Мономах“». Мелькнули знакомые фамилии: Богораз, Ирман, Берг… Приказ издал заместитель Троцкого товарищ Склянский.

Косухин внимательно перечитал документы, поставил подпись в том, что ознакомился и обязуется хранить все прочитанное в полнейшей тайне, и молча отдал папку краснолицему. Тот запер ее в сейфе, поинтересовавшись имеются ли у товарища Косухина вопросы. Вопросы имелись – хотя бы о том, кто таков сам товарищ Венцлав – но спрашивать Степа ничего не стал. Главное ясно: товарищам в ЦК обо всем известно, а он, Косухин, отныне обязан молчать. Выходит, зря он спешил через полмира! Интересно, кем его тут считают, дураком или изменником?

Венцлав, удовлетворенно кивнув, сообщил, что «вопрос» можно считать исчерпанным. «Вопрос», как пояснил краснолицый, состоял в том, что «товарищи из ЦК» сочли возможным закрыть глаза на поведение представителя Сиббюро, вызванное молодостью, отсутствием опыта и политической наивностью. Значит, сочли дураком. Дурака простили, как прощают нашкодившего щенка…

Напоследок Вецлав заметил, что им, вероятно, еще придется встретиться. Косухин насторожился, но голос командира 305-го был самым обычным и ничего не выражал, кроме уверенности, что двум красным командирам неизбежно выйдет встреча где-нибудь на одном из фронтов.

Вслед за этим наступили будни. Степа отчитался в Сиббюро, выслушал поздравления, получил обратно партийный билет и орден и был тут же направлен на Южный фронт. Стойкому большевику товарищу Косухину, геройски проявившему себя при освобождении Сибири от белых гадов, поручалось командование только что сформированным 256-м полком. Южный фронт Степа прошел без единой царапины. Его другу-приятелю Кольке Лунину, с которым очень хотелось увидеться и поговорить, повезло меньше. Не успел он со своей Стальной имени Баварского пролетариата дивизией прибыть с Польского фронта, как его скосил тиф, и молодого комиссара отправили в Столицу – лечиться. Они увиделись только в декабре, когда Степу вызвали на расширенный пленум ЦК по военным вопросам.

Разгоряченный крымской победой Косухин был уверен, что речь пойдет о новом походе в Европу, но услыхал совсем другое. От тайги до Британских морей лютая гидра контрреволюции была разбита, но враги упорно не хотели сдаваться. Это было не ново, да только враги оказались какими-то не такими. Он и раньше не встречал среди белой сволочи толстопузых капиталистов и помещиков-крепостников. Попадались в основном мобилизованные и, естественно, дураки-интеллигенты, вроде начитавшегося книжек Славки Арцеулова. Таких теперь было даже жалко, особенно после Перекопа и того, что устроил Юра Пятаков со сдавшимися офицерами. Но на пленуме речь шла об ином. Несознательное крестьянство собиралось в банды, тревожные вести шли из Таврии, где гулял Махно, из Западной Сибири и даже из Тамбова, откуда рукой подать до Красной Столицы. Вдобавок, забузили рабочие, требуя многопартийных Советов. Вот этого Косухин никак не ожидал и в душе даже ужаснулся, но вскоре понял, что возможны вещи и пострашнее. В начале марта восстал Балтийский флот….

Косухин не поверил в белогвардейские козни и предателей-спецов, заваривших кашу в Кронштадте. Дело было проще: братва-клешники не могли дождаться демобилизации и начали шуметь. Но почему они требовали отменить продразверстку и разогнать оплот революции – ВЧК? Куда занесло тех, кто брал Зимний и атаковал «кадетов» в полный рост?

Рассуждать было поздно. «Братишки» под красным флагом становились страшнее Деникина, и Степа без колебаний ступил на мартовский лед. Но на душе было холодно. Революционный праздник кончился…

Теперь можно было отдохнуть. Госпитальный паек оказался жидок, но пролетариат революционного Петрограда не поскупился для раненых командиров. Степа не только наелся селедки, но и попробовал совершенно буржуйского вида плоды под названием «апельсины». Рана быстро заживала, и уже на третий день Косухину стало скучно. Вволю наговорившись с братвой, он взялся за газеты. «Правда» сообщала об отмене продразверстки, а «Известия» – о мире с поляками. И то и другое подтверждало: с Мировой Революцией что-то не ладится. Значит, грядут перемены…

На пятый день, когда Косухин уже подумывал о том, чтобы сбежать, в госпитале внезапно настала суета. Набежал перепуганный персонал, вдоль дверей выстроились крепкие ребята в кожаных куртках, откуда-то появились вазы с цветами и даже чудом уцелевший ковер. Двери палаты растворились, охранники в куртках застыли, словно каменные, и появился Лев Революции товарищ Троцкий. На нем была такая же кожаная куртка, короткая бородка вызывающе торчала вперед, а на носу сверкали известные всей стране очки в простой железной оправе.

Предреввоенсовета властно поднял руку, отчеканил: «Слава героям Кронштадта!» – и начал быстро обходить палату. С тем же невозмутимым, надчеловеческим спокойствием он здоровался с ранеными, осведомлялся о самочувствии и поздравлял с победой. Возле койки Косухина он задержался чуть дольше. Ледяные стекла очков блеснули. Лев Революции улыбнулся, пожал Степе руку и кивнул адъютанту. Секунда – и на ладони Косухина оказалась небольшая бордовая коробочка. Очки вновь сверкнули, грянул железный голос:

– Революция гордится вами, товарищ Косухин! Поздравляю!

Следовало отвечать. Впрочем, особых вариантов не было:

– Служу мировому пролетариату, товарищ Председатель Реввоенсовета!

Внезапно холодная маска исчезла. Улыбка на какой-то миг стала похожа на нормальную, человеческую:

– Выздоравливайте, Степан Иванович. Очень рад, что вы живы!

Новое рукопожатие – и Красный Лев уже разговаривал со Степиным соседом. Косухин раскрыл коробочку: на белом шелке тускло блеснул металл. Орден Боевого Красного Знамени РСФСР – второй…

Конечно, о том, чтобы побеседовать с Председателем Реввоенсовета, и речи быть не могло. Лев Революции спешил, как всегда загруженный невероятной массой забот. В последний раз они встречались в перерыве съезда. Косухин был среди тех, кто яростно защищал Троцкого от нападок всякой штатской мелочи – Сокольникова, Коллонтай и прочих, пороха не нюхавших. Тогда Троцкий не казался каменной статуей – он весело шутил, вспоминал 19-й год и даже припомнил, как вручал Степе орден за бои против Каппеля. В тот день Косухина так и тянуло спросить Льва Революции о Шекар-Гомпе. Но железная партийная дисциплина так и не позволила раскрыть рот…

Ордена кроме Косухина получили еще трое – Революция не жалела наград героям Кронштадта. Странно, но Степа не ощущал радости. Мятежников следовало уничтожить, однако славы в этом не было никакой. Красные шли против красных, и Боевое Красное Знамя тут явно лишнее.

Троцкий исчез так же внезапно, как и появился. Следом за ним испарились ковер, вазы с цветами и «кожаная» охрана. Оцепенение прошло, молодые командиры зашумели, откуда-то вынырнула бутылка спирта, и от орденоносцев стали требовать немедленного обмывания наград – дабы блистали и лучше носились.

Степа сбежал, захватив кисет с махоркой, и пристроился на «черной» лестнице, подальше от гудящих возбуждением палат. Здесь можно было не тратить силы на ненужные улыбки и разговоры. Он аккуратно свернул «козью ногу» и стал бездумно глядеть в темный колодец двора за окном.

– Да вот же он, Косухин! – сосед по палате появился внезапно, и Степа чуть не выронил самокрутку. – Товарищ комполка, к вам гости!

Косухин подумал было о Кольке Лунине, но тут же сообразил, что тот еще не встал после тифа. А больше ждать некого, разве что Венцлава.

– Это… пусть сюда идет!..

– Так точно…

По лестнице простучали сапоги. Косухин на миг отвернулся к окну, собираясь с силами, бросил окурок и резко обернулся. Если это Венцлав…

– Здравия желаю, ваше красное высокоблагородие!

Перед ним стоял Арцеулов. Степа подавился воздухом, еле сдержался, чтобы не зайтись в кашле, и, наконец, окаменел. Проклятый беляк улыбался, явно любуясь зрелищем израненного большевика. Выглядел Ростислав превосходно. В добротной шинели, новеньких яловых сапогах и краснозвездной фуражке он походил на военспеца из крупного штаба.

– Ты, это… почему высокоблагородие?

На большее Степу не хватило. Арцеулов рассмеялся и хлопнул пламенного большевика по плечу:

– Потому что вы теперь комполка, чудило необразованное!

– Славка! Чердынь твою…

Тут только до Косухина дошло. Ростислав жив, здоровехонек и в России. Он схватил проклятого беляка за плечи, но сдержался, выпрямился, расправил больничный халат:

– Ну, здравствуй, стало быть… Ты чего, Ростислав, в Красной Армии?

Более глупого вопроса придумать было нельзя. Белый гад вновь залился таким искренним смехом, что Степе даже стало завидно.

– Чего хохочешь, недорезанный?

– Ну, Косухин!.. Нет, Степан, я не вступал в РККА. Я вообще не Арцеулов. Разрешите отрекомендоваться: Ростислав Коваленко, заместитель начальника снабжения Киевского укрепрайона. Нахожусь в отпуске по ранению…

– Шпион, значит!.. – обреченно вздохнул Степа.

Беляк явно хотел смеяться дальше, но взглянул на совсем растерявшегося Косухина и передумал:

– Я не шпион, Степан. На кого мне шпионить? Я, конечно, мог полчаса назад пристрелить вашего Бронштейна, только зачем? Вы же его сами и съедите, без всякой посторонней помощи…

Раньше бы Степа не преминул дать отпор подобному глумлению, но теперь проявил слабину и смолчал.

– Я ведь читал, что творилось на вашем сонмище. Напрасно защищали Лейбу! Он был нужен год назад, а сейчас настало время иных…

И вновь Косухин отмолчался, вспомнив свою речь на съезде – искреннюю, горячую, но, как он и сам понимал, совершенно наивную. С ними, фронтовиками, победителями белой гидры, как-то очень быстро перестали считаться.

– Ну это, ладно, Ростислав… Коваленко – так Коваленко, какая разница!.. Как ты из Крыма… это… уехал?

В глазах Арцеулова блеснул злой огонек. Оба они подумали об одном и том же. В ноябре Фрунзе обещал амнистию – и теперь черноморские рыбы жирели на даровом корме.

– Вашими молитвами, Степан. Вовремя предупредили, чтобы не верил большевистским сиренам… Я отплыл на шаланде, которой командовал сущий разбойник с морской фамилией Ставриди. Он довез до Одессы и предложил на выбор целых три «ксивы» – если я точно освоил ваш новый язык. Я выбрал документы Коваленко – чтобы к чужому имени не привыкать. Зиму поездил, а теперь решил вас навестить. Ведь у нас с вами есть дело…

– Ты о чем это?

Вопрос был лишним. Степа сразу понял, о каком деле говорит беляк.

– Как я понял, вы никого не видели и ни с кем не разговаривали?

Косухин покачал головой.

– И о вашем брате – ничего?

– Ничего…

Арцеулов на миг задумался:

– Степан, может не стоит вас снова втравливать? Все наладилось, комиссары от вас в восторге. Вот и второй орден. Кстати, поздравляю.

– Глумишься, кадет?

Косухин вновь вздохнул, чувствуя что не в силах дать отпор очередной вражеской провокации. Арцеулов недобро усмехнулся:

– Поздравляю вполне искренно. Насколько я помню, именно кронштадтцы штурмовали Зимний. Революция – свинья, пожирающая своих детей. Помните? Это лишь начало. Но, если хотите, я исчезну…

Косухин ответил не сразу. Если он сейчас скажет «нет», Ростислав будет действовать один, сложит свою дурную интеллигентскую голову, а он, Степка Косухин, благополучно дотянет до персонального кабинета и до кирпичной стенки, где его добьют прикладами мордатые ребята…

– Я, это… бумаги читал. Секретные… Мол, Венцлав и все такое… научные опыты, чердынь-калуга…

Арцеулов кивнул:

– Помниться, вы уже делились этой версией. Значит, все-таки поверили?

– Нет… – слово далось тяжело, но дальше пошло намного легче. – Врут, чердынь-калуга! Верней, вокруг ходят, но правды не говорят. Но ведь как подступиться? Вон, думал с товарищем Троцким потолковать…

Степа безнадежно махнул рукой.

– И хорошо, что промолчали. Эту крепость в лоб брать нельзя. С Лейбой говорить опасно, с остальными – тоже, в Шекар-Гомп нам больше не сунуться. Что остается?

Косухин уже знал ответ. Там, во Франции, он уже держал в руках ниточку.

– Берг… Который Наташин дядя… Только ведь он – в Париже!

– Берг в России, Степан. В Столице…

Голос беляка был спокоен и решителен, словно у командующего перед генеральной битвой. И Косухин поневоле позавидовал этому спокойствию и этой решимости.

– Вы должны получить отпуск после ранения. Если хотите, встретимся у вашего Лунина. Он передает вам привет, естественно, пламенный и коммунистический. Серьезный молодой человек…

Косухин кивнул. Колька Лунин был действительно серьезным парнем. Значит, беляк и там успел побывать?

– Ты, Ростислав, у него каменюку забрал? Которую мы в Безбаховке нашли?

– Она у него? – удивился Арцеулов. – Нет, он же не знает, кто я. Самое интересное, таблички тоже там. Я просил сохранить, пока не вернусь.

– Ага, – вспомнил Степа. – Прочитал?

– Нет. Но пытаюсь. Ну, выздоравливайте, красный командир. И учтите, вас ждут сюрпризы. Некоторые приготовил я. А вот других опасайтесь…

Арцеулов улыбнулся, пожал Степе руку и оставил одного у темнеющего окна. Странно, но неожиданная встреча ошеломила лишь поначалу. Наверно, он был уже давно готов к этому.

Через два дня Косухин, получив свои документы и месячный отпуск, уже оформлял билет в Столицу, когда в последний момент мальчишка-курьер разыскал его и вручил телеграмму. Товарищу Косухину предписывалось немедленно явиться в ЦК.

Степа тут же вспомнил о сюрпризах. Этот подготовил явно не интеллигент Арцеулов. Мелькнула мыслишка выправить бумаги на имя какого-нибудь Степана Иваненко и использовать свой немалый опыт конспиративной работы. Но он знал – бесполезно. Найдут – из-под земли достанут. В конце концов, перед партией он чист, прощен и вроде как даже отмечен…

Прямо с Петроградского вокзала Косухин направился на Старую площадь. Дежурный, полистав списки, назвал номер кабинета и выписал пропуск. О том, чей это кабинет, Степа спросить не решился. Найдя нужную дверь и постучав, он услышал басовитое: «Входи!» Голос показался знакомым, и Косухин почти не удивился, увидев за столом грандиозную фигуру чудо-богатыря революции – незабвенного Прова Самсоновича.

– Ну, здоров, здоров, товарищ Косухин! – Чудов даже встал со стула, вернее с нескольких подушек, позволявших ему доставать до поверхности стола. – Давно, давно не видел! Ну, проходь!

Товарищ Чудов был столь же квадратен, даже, пожалуй, набрал за этот год мощи, дабы в полной силе противостоять белым гадам и прочим недобиткам. Могучая длань долго жала Степину руку. Внутри Прова Самсоновича что-то клокотало, булькало, словно революционная энергия, не находя должного применения, просилась наружу.

– Ну, покажись, покажись! Молодец! Орден, стало быть, – это хорошо, хорошо…

Косухин слушал столпа сибирского большевизма с невозмутимым видом. «Клоп» – вспомнилось словечко злоязыкого Арцеулова. Степа вдруг понял, что дело не во внешнем сходстве. Товарищ Чудов тоже мастак пить чужую кровь…

Пров Самсонович продолжал греметь, но Степа слушал уже вполуха. О его делах Чудов, прибывший в Столицу совсем недавно, узнал из бумаг Сиббюро – а значит, не ведал ни черта. Пусть булькает!

– Здорово, здорово ты белых гадов обставил! Не дал им над пролетарской костью глумиться! Аж в Индию забрался – ну, молодец! Будешь у нас по индийскому пролетариату первым специалистом…

Косухин еле сдержался, чтобы не улыбнуться, представив себя на площади в Дели агитирующим за Мировую Революцию – и тут же поймал себя на мысли, что совсем недавно подобное вовсе не казалось забавным, напротив…

– А пока у партии для тебя другое задание есть. Наиважнейшее…

Степа насторожился. С каких это пор товарищ Чудов начал распоряжаться кадрами Реввоенсовета?

– В Сибирь тебе вертаться надо, товарищ Косухин. Лютуют там недорезанные, пьют кровь рабочую! А наш брат ослабел. Компромиссы всякие гнилые поразводили! В общем, сбирайся. Завтра с утра на вокзал, перебросим тебя под Благовещенск. Будешь ты, Степан, главным над всеми отрядами в Забайкалье. Считай, фронтом покомандуешь. Ну чего, рад?

Должен ли он, Степа Косухин, радоваться? Назначение завидное, что и говорить! Но в словах Чудова почудилось нечто странное. «Компромиссы» – не загадка. Иркутские большевики стеной встали против товарищей из Приморья, выступивших за создание Дальневосточной республики. Еще на съезде слыхал Косухин, что мечтает Пров Самсонович схарчить дальневосточного вождя товарища Краснощекова, а значит, нужен он, Степа, вроде как таран против несогласных. Но вот «с утра на вокзал»… Даже в 19-м, когда на колчаковских фронтах жарко было, людей с порога да с бухты-барахты во вражий тыл не направляли! С чего это Клоп так забегал? Сам спешит – или приказали?

Встал Степа, ремни оправил, улыбнулся радостно:

– Ну, товарищ Чудов, спасибо! Уважили, чердынь-калуга, а то боялся, что от безделья помру!..

– Точно, точно! – расцвел Клоп. – Нечего тебе, товарищ Косухин, по штабам ошиваться! В бой, за дело пролетарьята!

– Ага! – Степа хотел вновь улыбнуться, еще пошире, но передумал. Этак можно и переборщить.

– Пойду, вещички соберу. Мечтаю, чердынь-калуга, с белыми до конца рассчитаться! С товарищем Краснощековым мы их быстро расщелкаем!

Усмешка на физиономии Прова Самсоновича разом увяла, и Косухин сообразил, что попал аккурат в точку.

– Я как на съезде про республику Дальневосточную услышал, так понял – нашенское это дело! Ведь товарищ Ленин как сказал? Надобно нам республику эту иметь…

Минут пять Степа восторженно пояснял скисшему Чудову партийную мудрость, выразившуюся в создании ДВР – буфера на советском Дальнем Востоке. Под конец он еще раз упомянул Краснощекова – для верности.

– Пишите, товарищ Чудов, мандат! – самым решительным тоном заключил он. – Правда, у меня отпуск по ранению… Да ну его, этот отпуск!..

От товарища Прова Самсоновича шел пар. Вождь сибирского пролетариата клокотал и бурлил, и Степа испугался, что даже мощная натура Чудова не выдержит – разлетится на части.

– Ты это, товарищ Косухин, не поспешай пока, не поспешай!… – прогудело пароходной сиреной из-за стола. – Я ж забыл, ранетый ты на льду кронштадтском! Негоже тебе прямо с госпиталя – да в бой…

Косухин браво махнул рукой, изображая презрение к медицине, но товарищ Чудов был непреклонен:

– Не прав я, Степан! Ошибся! Отдых тебе положен. Там ведь морозы знаешь какие? Так что, не поспешай, здоровье береги. А я тебя вызову…

Степа не выдержал – хмыкнул. Хороши морозы, если впереди лето! Плохо совсем у Прова Самсоновича с воображением!..

Из кабинета Косухин вышел с пожеланием не спешить и как следует подлечиться. О завтрашнем поезде не было сказано ни слова.

На улице Степа ловко подцепился к переполненному трамваю и медленно покатил на Пречистенку, где квартировал Колька Лунин. Разговор с Клопом повеселил – и одновременно встревожил. Сюрпризы начались, его хотят срочно услать из Столицы, да подальше. Не угодил кому? Или… Зря что ли господин Берг в Столице объявился?

Колька Лунин год назад получил комнату в большой буржуйской квартире. Прежнего хозяина замела ВЧК, а квартиру заселил трудовой элемент, поразвесивший всюду бельевые веревки и пропитавший прежнюю обитель эксплуататора запахом лука и карболки. Пройдя наощупь по полутемному коридору, Степа отсчитал нужную дверь и постучал.

– Заходите, товарищ, не заперто!

Колька лежал на кушетке и читал толстую книгу, не иначе «Капитал» товарища Маркса. Лунин был худ, как щепка, на голове ежиком торчали подросшие после тифа волосы, но голубые глаза смотрели весело:

– Заходи, Степан! Чаю наливай. Вон, на столе – горячий!

Лунин всегда называл Степу полным именем. Он и вправду был серьезен не по годам.

Косухин бросил вещи в угол и подсел к столу, где в пузатом чайнике дымился свежий морковный чай. Колька чуть заметно поморщился, привстал и поудобнее уселся, опираясь на локоть.

– Извиняй! Пока не хожу – ползаю… Ну чего, разбил гидру? Хреново было?

– Куда уж, чердынь-калуга! – вздохнул Степа. – Они ж, понимаешь, Колька, под красным флагом…

– Главного не видишь, Степан! – перебил Лунин. – Флаг – это ладно. Но ведь они чего хотели? Власти Советов, прекращения войны, отмены «чрезвычаек» – как и мы в 17-м. А их – пушками! Смекаешь?

– Смекаю… – вспомнились слова белого гада Арцеулова. – Чего ж это будет, Колька?

– Плохо будет… Ладно, раскисать не стоит. Я спирту достал – вечером отметим. Не орден, а что жив остался. Твой приятель обещался быть…

– Ростислав? – Косухин вздрогнул.

– Он. Товарищ Коваленко. Так значит, ты с ним на Южном фронте познакомился?

– На Южном фронте. Ну, под Александровском… – брякнул Степа и умолк под насмешливым взглядом Лунина.

– Ты вот чего, Степан. Я тебя давно знаю. Ты – партиец проверенный, да и мы с тобою вроде как друзья-приятели. Так что, прежде чем я тебя в ВЧК сдам, давай-ка разберемся…

Почему-то Косухин не испугался. Ему лишь стало неловко, что сразу не сказал другу правды.

– Поправишь, если не туда сверну. Весной мы с тобой виделись, и ты сказал, что объявился у тебя новый знакомый – Арцеулов Ростислав, причем из «бывших». Дал ты ему мой адрес, чтоб не потеряться. И вот приезжает ко мне такой умный да воспитанный, что белой костью за версту разит. И тоже Ростислав, да только Коваленко…

Степе оставалось мысленно ругать последними словами белого гада Славку, думавшего обмануть всех своей «ксивой».

– То, что «товарищ Коваленко» даже в званиях наших не разбирается, я сразу понял. Да не это главное. Твой Арцеулов – личность известная, в списке он особо опасных беляков, что в розыске состоят. Причем оба вы из Сибири приехали. Вот я и думаю: или вас на Лубянку сдать, как недобитую контру, или я что-то крупно не понимаю. А если не понимаю – объясни…

Косухин растерянно молчал. Его не удивило, что Колька всерьез думает сдать его в ЧК. Странно, что он до сих пор этого не сделал…

– Так чего это вы с беляком этим задумали?

Рассказать? Но поверит ли Колька? Косухин представил себя на его месте. Он спрашивает про белого офицера с фальшивыми документами, а в ответ слышит про эфирные полеты, оборотня Венцлава и тибетский монастырь.

– Крепко ты запутался, Степан! – кивнул Лунин, разливая по кружкам остаток чая. – Пей, пока горячий… Ладно, тогда слушай сюда. Сдал бы я тебя, не пожалел, да только смекнул, что не все так просто. Мне в военном отделе ЦК показывали рапорт товарища Волкова. Всеслав Игоревич Волков, партийная кличка Венцлав. Знаешь такого?

– Знаю…

Этого Степа не ожидал. Хотя почему бы и нет? Колька Лунин накоротке со многими товарищами со Старой площади. Поговаривали, что еще весной его хотели взять на работу в секретариат, но молодой комиссар попросился на фронт.

– Товарищ Волков докладывал об операции «Мономах». Говорит тебе это что-нибудь?

Косухин кивнул.

– Значит, не ошибся… Там сказано, что по его приказу какой-то представитель Сиббюро прибыл в Китай на полигон Челкель и обеспечил успешный запуск эфирной ракеты. Затем этот представитель попал в плен, но бежал, попал в Индию…

Степа горько усмехнулся. Вот как все лихо повернулось!

– Затем я читал бумаги по Тибетской Трудовой Коммуне. Знаешь, где это? Вижу, знаешь! А я полчаса по карте ползал. Как я понял, наши товарищи там малость подгадили, но тот же представитель Сиббюро навел порядок…

Выходило что-то непонятное. Сперва его хотели прикончить, а теперь представляют чуть ли не героем! Зачем? Впрочем, ясно. Выгораживает себя краснолицый, чтобы под партийное постановление не попасть! А его, Степу, решили пока не трогать. То ли как свидетеля, то ли как заложника. Небось, узнали, кто такой полковник Лебедев! Вот и прячут подальше – в тайгу под Благовещенском…

– Среди разыскиваемых по делу «Мономаха» упоминается капитан Арцеулов. Из Индии никто кроме тебя из работников Сиббюро не возвращался… Что я должен был подумать?

– И что ты подумал? – вздохнул Косухин.

– Что ты со своим Арцеуловым выполняешь особое задание. Между прочим, месяц назад у Вождя было совещание по эфирным полетам. Создается группа во главе с товарищем Цандером. Знаешь такого?

О Цандере Степа не слыхал. Но не зря же в Столице так интересовались «Мономахом»! Выходит, работы уже начались, Карл Берг не зря вернулся в Россию… Он нерешительно поглядел на друга. Особое задание! Если бы…

– Колька, ты это… – проклятые слова не шли на язык. – В общем, Волков… Венцлав… врет! Все врет! У него был другой приказ – не допустить запуска «Мономаха». Понимаешь?

– Нет, пока не понимаю. Если считаешь нужным – разъясни!..

Объяснение затянулось. Лунин требовал ясности, а вот этого как раз не хватало. К счастью, Колька читал те же бумаги, что и Косухин – о «Мономахе», о Коммуне на Тибете, об «измененной биологии». Но все равно, история выходила очень странная.

– Понял, – наконец кивнул Лунин и неторопливо стал свертывать самокрутку. – Значит, ты решил, Степан, что в Центральном Комитете действует вражеская группа…

Колька всегда называл кошку – кошкой.

– …И эта группа преследует какие-то свои цели, используя новейшие научные исследования. Заодно они обманывают партию – попросту врут…

Лунин затянулся, резко выдохнул дым:

– Многое неясно, Степан. С такими данными я бы не пошел наверх. Мало доказательств. Если это правда, Венцлав просто станет козлом отпущения. А тех, в Шекар-Гомпе, и так уже осудили. Выходит, концы в воду?

– И я так думаю, – согласился Степа. – Потому и Берга найти надо…

– А если не найдешь? Если его хорошо охраняют? Давай-ка прикинем…

Лунин порылся под кушеткой и достал пачку нарезанной обойной бумаги и карандаш.

– Что мы о них знаем? Гольдина похоронили два года назад. Даже если это он, доказать будет трудно, а Берг человек посторонний. Такой группой должен руководить кто-то из своих…

– Приказ по Шекар-Гомпу подписывал товарищ Троцкий. А по «Мономаху» – Склянский, его заместитель, – выговорил Степа, тут же испугавшись сказанного.

– Страшно? – понял его Лунин. – Мне, признаться, тоже. Вроде, так и выходит. Только закавыка есть…

Лунин нахмурился и потушил самокрутку в большой жестяной банке из-под монпансье.

– Слишком гладко получается. Венцлав – командир полка, а значит, из ведомства товарища Троцкого. Документы тоже подписали Троцкий и Склянский. Смекаешь? Случись чего – кто в ответе?..

Лунин замолчал и начал постукивать пальцами по столу – верный знак, что молодой комиссар о чем-то серьезном задумался.

– Вот чего. Не пожалею-ка я здоровья, съезжу завтра кой-куда. Очень интересно, кто направил Венцлава в Сибирь. Ведь Сиббюро, Степан, не в ведомстве Троцкого, правда? И еще – приказ по «Мономаху» помнишь?

Косухин кивнул. Выходило нечто непонятное. В приказе Склянского не сказано об уничтожении программы. Требовалось лишь взять работы под контроль.

– Вот я и сообразил. Не совпадает! Кроме того – когда, говоришь, ракета, ну…

– Стартовала, – подсказал Косухин, – 20 января…

…Холодная зимняя степь, рыжие холмы, неровная цепочка китайских траншей. И – гром, ударивший ровно в полдень…

– А вот приказ, Степан, подписан в феврале. Разумеешь?

Степа вскинулся:

– Задним числом, чердынь-калуга? Да зачем?

– Вот я и думаю – зачем? Не для того ли, чтоб товарищ Склянский на нем расписался? В общем, проверю. А ты, Степан, подумай. Может, еще чего вспомнишь? Кстати, а твой Ростислав с какой радости всем этим занялся?

Ответить на это было нелегко. Ясное дело, не из дружеских чувств к первому государству трудящихся. Проклятый беляк видел в этом какую-то тайну, чуть ли не секрет того, что случилось в победном Октябре.

Лунин, выслушав не особо внятные Степины пояснения, пожал плечами:

– Никак и вправду контуженный! Давеча деревяшки с буквами показывал. Он их тоже, что ли, к делу приспособить решил?

Вот незадача! Степа и сам не очень-то понимал странные занятия Арцеулова. Образованный, вроде, мужик, книг начитался…

– Интеллигент! – только и мог ответить Косухин.– Думает, чердынь-калуга, что те вражины используют какие-то древние, ну, артефакты…

Пришлось объяснять Лунину значение этого слова.

– Понял, – наконец кивнул Колька. – То ли контуженный, то ли и вправду умен этот твой интеллигент… Ладно, заболтались. Надо картошку сварить, товарищ орденоносец. Не голимый же спирт потреблять!

За чистку картофеля принялись вдвоем. Косухин не стал бы заниматься подобным никчемным делом, сварив ценный продукт по-пролетарски, в мундире, но дотошный Колька прочитал в «Красной газете», что варить картофель подобным образом небезопасно для здоровья. Впрочем, в два ножа дело шло быстро.

Лунин, словно забыв обо всем, только что говоренном, принялся рассуждать на свою любимую тему – о перспективах победы социалистической революции в оплоте мирового капитала Северо-Американских Соединенных Штатах. Перспективы эти казались весьма близкими. Косухин слушал плохо. Не то, чтобы проблемы американских братьев по классу были от него далеки. Но из головы не выходили слова Кольки. «Может, еще чего вспомнишь?» Что он мог еще вспомнить? Анубиса? Умирающего парня с напрочь оторванной челюстью?.. Или того, сладкоголосого?

Точно! Степу даже передернуло. Их разговор он помнил от слова до слова. Большевики борются не с гидрой капитализма, а со смертью, значит, нужен Венцлав с его 305-м полком, серые оборотни – и Шекар-Гомп. И еще – смерть это чей-то дар, но не Бога. Бога, по утверждению сладкоголосого, нет… Жаль, что он не присмотрелся к этому умнику еще на Челкеле, когда самозваный Руководитель Проекта предъявлял фальшивое письмо Колчака! Правда, на нем были авиационные очки, и вообще, лицо у него какое-то странное. А Наташе этот певун обещал, что «большевистский эксперимент» скоро кончится…

…Но ведь не врал! Степа только что вернулся из Кронштадта. Там и вправду все кончилось – каратели добивали восставших краснофлотцев…

Между тем, Лунин, разделавшись с картошкой, занялся примусом. Дело было тонкое, деликатное, и Косухин мог лишь со стороны наблюдать за этой процедурой.

– И все-таки они лопнут! – убежденно заявил Колька, когда примус загудел, а кастрюля была водружена на место.

– Ты о чем?

Сказанное могло относиться к чему угодно, например к картофелинам.

– Империалисты американские. Точно лопнут! И знаешь, чего их сгубит?

– Как чего? – удивился Степа. – Революция пролетарская, чердынь-калуга!

– Тут интересен повод. У нас война поспособствовала, так? А у них от войны буржуазии – одна прибыль. Их, Степан, борьба с водкой погубит!

– Чего-о? – Косухин наслушался всякого о причинах-поводах революции, но о подобном даже и не подозревал.

Лунин усмехнулся:

– Американцы – они к свободам буржуйским привыкли. А сейчас у них сенатор объявился – то ли Джонсон, то ли Парсон. Он, представляешь, предложил водку запретить. И – запретили!

– Ну, дают!

Такого от заокеанских буржуев Степа не ожидал. Интересно, пьющий ли Тэд?

– Ежели и вправду так пойдет – там такое начнется! Да никакая власть не устоит! У нас в феврале 17-го всех делов-то было, что вместо ржаного хлеба стали сайку продавать.

– Ты че, серьезно?

Историю февральской революции Косухин представлял несколько иначе.

– Точно. Белого – завались, а ржаного не подвезли. И то народ не выдержал. Министры царские как нарочно сработали! А тут… Нет, шалишь, разнесут все Северо-Американские!..

Косухину почему-то стало неловко. Выходит, великие революции могут начинаться с подобной ерунды? Хотя, ежели подумать, не такая уж это ерунда. А главное, этакое очень легко «сработать». В нужный момент да умелыми руками…

– А Ростиславу твоему ничего говорить не станем, – совершенно нелогично резюмировал Колька. – Пусть думает, что его белая кость нашей пролетарской умнее! Он ведь как, Степан, не социально опасный? Бомбы в вождей кидать не будет?

– Не-а, – усмехнулся Косухин. – Бомбы – точно, чердынь-калуга. Не будет!

Глава 10. Особняк на Арбате

Арцеулов шел по Собачьей Площадке мимо музыкального училища. Места были знакомые еще с довоенных времен. Правда, теперь это был совсем другой город. Дома, когда-то нарядные, давно просили ремонта; обшарпанные, облупленные стены пестрели дурацкими плакатами с красными чудо-богатырями и мордатыми буржуями…

Стемнело. Самое время было ехать к комиссару Лунину, но бросать дело незавершенным не хотелось. Уж больно интересно все складывалось!

…Конспирации подполковник Арцеулов был не обучен и, решив остаться в Большевизии, поначалу несколько растерялся. Оказавшись в Одессе и неожиданно став красным командиром, он совершенно не представлял, как эти самые красные командиры себя ведут. Ростислав подозревал, что надлежит всем «тыкать», держать ложку в кулаке и забыть про носовой платок. Говорить было вообще опасно – первое же «пожалуйста» могло привести аккурат в чеку.

Все оказалось проще – и одновременно сложнее. Красные командиры изыском не отличались, но, странное дело, всячески старались подражать только что разбитой контре. Молодые «краскомы» лихо козыряли, водили дам под ручку и даже говорили «мерси». Гвардейская выправка Ростислава оказалась как раз ко двору. На него смотрели не просто уважительно, но и с гордостью. Да, красные были не те, что в 18-м…

Военная форма вместе с документами сослужила хорошую службу и в другом отношении. Выяснилось, что можно ездить и жить в гостиницах совершенно бесплатно, а также получать немалый паек. Совдепия оказалась не так уж и плоха. Не для всех – большинство жило скверно, но были и другие: штабные офицеры, функционеры РКП(б), всякого рода чиновный сброд. В большевистском сумасшествии чувствовалась своя логика, хорошо, впрочем, знакомая и понятная…

Адреса друзей Арцеулов помнил наизусть. Родня Ухтомского, жившая в Петербурге, сгинула еще в 18-м. Но оставались другие. Подполковник заехал в Харьков, обрадовав родителей штабс-капитана Пташникова. Бывший приват-доцент успел уехать из Крыма и теперь, как подозревал Ростислав, обживает полуостров Галлиполи. Другие встречи были не столь веселыми. В Столице он навестил семью ротного – Михаила Корфа. Его жена и двое детей мыкались в маленькой комнатушке. Все, что можно, уже было продано, жили впроголодь, и Арцеулов понял, что ждет в Совдепии «бывших». Сын Корфа, семилетний Володя, узнав, кто их гость, заявил, что обязательно отомстит за отца – вот только вырастет. При этом он грозно сжимал трофейный немецкий тесак, привезенный бароном с Юго-Западного фронта. Мальчик не шутил, и Ростиславу подумалось, что еще ничего не кончилось. Они погибли, но растет поколение мстителей. С братом покойного Андрея Орловского, худым тонкошеим подростком, тоже бедовавшим в Столице, поговорили уже всерьез, но подполковник не решился посвятить парня в свои дела.

Устроился Ростислав надежно – в общежитии командного состава на Якиманке, для верности оставив часть вещей у Лунина, который как раз вернулся из госпиталя. Оставалось ждать Степу, но тут Арцеулову впервые повезло. Прямо на Тверской, у «Националя», он нос к носу столкнулся с Петером Арвельтом, сослуживцем еще по Юго-Западному фронту. Тот был в штатском, но выглядел весьма довольным жизнью. Ростислав чуть было не решил, что его знакомый делает карьеру у большевиков, но все оказалось куда интереснее. Майор Арвельт работал в эстонской военной миссии, недавно приехавшей в Столицу. Эстляндец был очень рад встрече, тут же похвастав орденом, полученным за прошлогодние бои с красной сволочью.

Миссия имела свою собственную линию связи, и Ростислав отправил телеграмму в Париж. Ответ пришел быстро. Валюженич ругал за долгое молчание и просил сообщить адрес, чтобы прислать письмо. Договорились, что он напишет в Ревель, родителям майора. Задержка была небольшой – письма в свободной от большевизма Европе ходили быстро.

И вот в кармане у Ростислава лежит большой запечатанный конверт. Он решил вскрыть его вместе с краснопузым, попозже. Это была удача, но Арцеулову повезло еще раз – и повезло по-настоящему. Началось все с очередного визита. Ростислав навестил Вадима Николаевича Говоруху, когда-то служившего вместе с ныне покойным отцом Арцеулова в Столичном отделении Сената. Подполковник шел в знакомый дом не без опаски, зная, что бывшие чиновники считались лакомой добычей для ВЧК. Но господин Говоруха, как выяснилось, процветал. Ему удалось устроиться в «совслужи», кормить многочисленную семью и даже понемногу помогать кое-кому из бедствовавших знакомых. Обитал он в двух комнатах своей прежней квартиры, что по тем временам считалось явной роскошью.

Беседовать с жизнелюбивым «совслужем» было интересно, но противно. Арцеулов хотел уже откланяться, но тут Вадим Николаевич упомянул учреждение, в котором служит. Контора называлась «Цекубу». Услыхав такое, хотелось перекреститься, но это означало всего-навсего «Центральная комиссия по улучшению быта ученых». Тех, кого не успели расстрелять или сгноить, подкармливали. Говоруха похвастался, что он накоротке не только с «буревестником революции» Максимом Горьким, но и с уцелевшими академиками – Бехтеревым, Тимирязевым, Павловым. «Совслуж» воодушевился и стал рассказывать, что Цекубу помогает даже иностранным ученым, приезжающим в Совдепию. Он ставил на довольствие финнов, немцев, а недавно и французов, в том числе молодого, но очень талантливого физика Гастона де Сен-Луи, прибывшего для научной работы в Столицу.

Теперь оставалось лишь внимательно слушать.

…Француз получал двойной «академический» паек, доставлявшийся ему прямо на дом. В Цекубу он появлялся регулярно, решая разные проблемы нелегкого послевоенного быта. Физик, по словам Говорухи, был молод, лысоват, с заметным брюшком и слегка хромал на правую ногу…

На третий день Арцеулов встретил Гастона у входа в контору Говорухи. Он никогда не видел Наташиного жениха, но ошибиться было трудно. Сен-Луи носил роскошное, по последней парижской моде, пальто и действительно хромал. Всезнающий мальчишка-курьер охотно подтвердил, что это «он и есть». Гастона ждала машина, и Арцеулов успел лишь заметить, что он уехал по направлению к центру. Снова Сен-Луи появился в Цекубу через два дня. На этот раз он возвращался на извозчике, и Ростислав сумел проследить за ним до самого дома. Гастон квартировал на Арбате, в небольшом особняке за высокой чугунной оградой.

Для верности требовалось проверить еще раз. И вот теперь француз, отпустив извозчика возле Манежа, шел пешком, вероятно, решив прогуляться. Шел быстро – легкая хромота ничуть не мешала. Арцеулов следовал за ним на некотором отдалении, уверенный, что тот свернет от Собачьей Площадки налево.

Гастон миновал здание музыкального училища, на миг задержался, прикуривая, и резко оглянулся. Арцеулов не стал отворачиваться. Сен-Луи его не знает, а идущий по Столице красный командир едва ли вызовет особые подозрения. Так и случилось. Француз закурил и свернул налево, в узкую улочку, ведущую к уже знакомому дому. Оставалось как следует осмотреть особняк, но перед воротами крутились две весьма подозрительных личности. Пришлось наблюдать за домом с другой стороны улицы – из подъезда пятиэтажного дома. Впрочем, главное Арцеулов все же сумел заметить.

…Картошка уже была сварена, на столе стояла бутыль со спиртом. Серьезный Лунин и улыбающийся Степа встретили Ростислава радушно, словно старого друга-товарища по борьбе с белой контрой. Правда, взгляд голубых глаз молодого комиссара был строг и неулыбчив, но подполковник уже успел привыкнуть к характеру Степиного приятеля. Сам Косухин казался немного смущенным, старательно именовал Арцеулова «товарищем Коваленко» и предлагал тосты за победу Великой Мировой пролетарской революции…

Наутро Арцеулов попросил у Лунина отданные на хранение деревянные таблички, а заодно и странный плоский камень. Все это было уложено в саквояж, после чего Ростислав предложил Степе не надоедать хозяину и прогуляться по Столице. Косухин поспешил согласиться, а по лицу Николая Лунина промелькнула странная усмешка…

– Не выйдет из тебя подпольщика, беляк, – заметил Степа, когда они вышли на освещенную ярким весенним солнцем улицу. – Хоть бы не морщился, чердынь-калуга, когда про коммунизм говорим!..

Ростислав улыбнулся:

– Виноват! Постараюсь исправиться… Степан, так что у вас там было с Клопом?

Косухин пересказал разговор с Провом Самсоновичем. Арцеулов кивнул:

– Очень похоже. Кому-то надо, чтоб вы уехали подальше. Ваш Чудов – дурак, но скоро они придумают что-нибудь получше…

– Ты, Ростислав, лучше о Берге расскажи, – перебил Степа.

– Успеем. Сейчас, господин красный полковник, мы зайдем в гости к одному старому знакомому. Но сначала – вот…

И он достал из кармана письмо Валюженича. Вчера, в присутствии Лунина, о нем он сказать не рискнул.

Тэд писал по-английски – с изучением русского явно вышла заминка, поэтому Арцеулов читал письмо вслух, тут же переводя. Американец сообщал, что пишет дипломную работу у грозного профессора Робера и собирается в очередную экспедицию вместе с Карно, на этот раз в Центральную Америку. С Наташей Берг встречается часто и передает от нее поклон. Впрочем, из письма было ясно, что память к девушке не вернулась.

Берг и Сен-Луи в Париже так и не объявились. По газетам пробежал слух, что они похищены агентами ВЧК, но затем о них как-то быстро забыли, и даже мадам Кюри не проявила видимого интереса к исчезновению двух известных физиков. Единственной новостью было то, что кто-то побывал в особняке Берга и вывез часть имущества, включая книги.

Валюженич повидался с генералом Богоразом, и тот велел передать, что новостей от тех, кто улетел на «Мономахе», к сожалению, нет…

– Такие дела, товарищ комполка, – заметил Ростислав, складывая письмо. – Кстати, тут есть еще одно письмецо – вам лично.

Степа почему-то подумал о Наташе, но письмо, небольшой листок, густо исписанный с обеих сторон, оказалось от Шарля Карно. Потомок великого революционера писал, естественно, по-французски, и Степе пришлось еще раз прибегнуть к помощи интеллигента Арцеулова. Тот просмотрел послание и хмыкнул:

– Ого! «Генералу Великой Российской революции Стефану Косухину от скромного волонтера Шарля Карно…»

– Выначивается, буржуй, – охотно пояснил Степа.

– «Гражданин! Извещаю вас о результатах научной экспертизы агента контрреволюции, известного под кличкой „Бриарей“…» Позвольте, это что, тот глиняный монстр?

В свое время он не очень-то поверил Степиному рассказу. Выходит, зря…

– «Найденные в церкви Святого Иринея фрагменты были подвергнуты химическому анализу. В результате получено следующее…»

Далее шло несколько строчек замысловатых формул, тут же предъявленных Косухину, который не преминул еще раз ругнуть проклятую интеллигенцию.

– «Это красная глина с сильными добавлениями органики, скорее всего – крови. О чем вам, мой генерал, спешу доложить. Объяснить все это никак не могу, разве что сошлюсь на старинный трактат, не представляющий, естественно, ни малейшей научной ценности, а именно „Некромантион“ раввина Льва из Праги. Перевод с древнееврейского профессора Робера при моей скромной помощи…»

Арцеулов бросил взгляд на Степу. Тот стоял серьезный, и Ростислав удержался от уже готового насмешливого замечания.

– «Знающие имя Б-га всесильны, не дано им лишь вдохнуть дыхание жизни в свои создания, ибо это удел Г-да. Но во всем прочем им нет преград, ни в великом, ни в малом. Чтя день субботний, восхотел я создать слугу, дабы мог прислуживать мне, не оскверняя Святой день. Вылепил я из красной глины фигуру ростом с десятилетнего ребенка и произнес имя Б-га, и начертал слово „Жизнь“ на его лбу. Так создал я Голема, подобного тем, что творили мои браться по Каббале в Нюрнберге, Меце и Неаполе. Мое творение было лишено речи – дара Б-жия, зато послушно и сильно необычайно. За полгода создание выросло до размеров взрослого мужчины, и тогда я произнес Имя Предела, дабы не вырастить исполина. На глиняной спине, против сердца, оставил я отверстие, дабы поразить моего слугу в час его безумия. Известно, что одно может взбунтовать Голема – вид человеческой крови. А посему надлежит быть осторожным, ибо так погиб великий знаток Каббалы Исаак из Толедо, случайно порезавшись в присутствии своего субботнего слуги…»

Перед глазами Степы встала страшная глиняная личина, красноватые огоньки маленьких глаз… А Наташа считала Бриарея игрушкой!

– Неужели это все серьезно? – удивился Арцеулов, пряча письмо. – Ну, знаете!..

– Видел бы, так не спрашивал! – буркнул Косухин.

– Ладно, учтем! Отверстие на спине против сердца и реакция на льющуюся кровь… Письмо нужно сжечь… Ну, пошли?

Они миновали центр, оказавшись в переулках Замоскворечья. Арцеулов то и дело поглядывал по сторонам, наконец уверенно свернул к одному из домов.

– Я обещал вам сюрпризы, Степан. Прошу!..

Косухин не поверил своим глазам. Надпись на входом в двухэтажный особняк вещала: «Дхарский культурный центр».

…Январская стужа, заброшенную таежная деревенька, ссыльный учитель. Дхары – они же «дары» и «дэрги»…

– Зайдем? Вас там ждут, Степан!

– Что? – еще более изумился Косухин. – Родион Геннадиевич?

Ростислав кивнул:

– Я был тут неделю назад. Господин Соломатин – директор центра. Он приехал сюда в конце прошлого года…

Бывшего ссыльного они нашли в огромном кабинете на втором этаже, заваленном кипами книг, брошюр и плакатов. Висевший на стене портрет Карла Маркса придавал помещению необходимую революционную респектабельность. Родион Геннадиевич долго жал им руки и усаживал на стулья. Увы, стулья оказались колченогие, и Косухин предпочел устроиться прямо на стопке книг.

– Очень хорошо, что вы зашли, товарищи! – директор центра улыбнулся и кивнул на груду литературы. – Первые дхарские учебники! Мы издали букварь, книжку для чтения для младших классов и пособие по арифметике. У нас уже три дхарские школы!

– Поздравляю, Родион Геннадиевич! – с достоинством кивнул Степа. – Советская власть – она всегда за права угнетенных народов…

Он бросил взгляд на Арцеулова, но беляк сделал вид, что ничего не слышит.

– Рад видеть вас обоих, – продолжал бывший учитель. – Честно говоря, после той нашей встречи я изрядно волновался… Война кончилась – как хорошо! Столько дел!.. Еще пять лет назад такое казалось невозможным – дхарские школы! Сейчас мы ведем переговоры с Институтом Востока, чтобы создать там дхарское отделение. Выходит, и мои скромные исследования кому-то понадобились…

– Это все Советская власть – власть трудящихся! – вновь подчеркнул Степа. Проклятый беляк и ухом не повел, а Родион Геннадиевич охотно кивнул:

– Да, я заблуждался. Не верил большевикам – и вот посрамлен в своем неверии. Вчера я был в наркомате национальностей и говорил с товарищем Сталиным – такой, представьте, приятный человек!..

Степа хотел еще раз ввернуть фразу о заслугах диктатуры пролетариата в деле возрождения прежде отсталых народов, но Арцеулов опередил, водрузив на стол саквояж:

– Господин Соломатин, ваши знания действительно очень нужны. Мы к вам обращаемся как к эксперту. Взгляните…

Он аккуратно выложил на стол деревянные таблички и отдельно – странный серый камень. Тут только Косухин сообразил, зачем его сюда привели.

Соломатин долго разглядывал таблички, еще дольше – камень. Наконец, он взглянул на гостей, и взгляд его был очень серьезен:

– Не смею спрашивать, откуда это…

– Безбаховка, в Таврии. Из коллекции графа фон Вейсбаха, – сообщил Ростислав. Бывший учитель пожал плечами:

– Увы, не слыхал. А таблички, если не подделка, очень древние…

– Дхарские? – не удержался Степа.

– Не уверен. Сейчас дхары пишут обычным звуковым письмом, тридцать две буквы в алфавите. А это иероглифы. Что-то подобное я видел, но не на Урале. Может, это из Европы? Там тоже когда-то жили дхары…

– Эти… дэрги? – вновь не вытерпел Косухин, вспомнив рассказы Тэда.

– Дэрги или дары. Правда, это лишь гипотеза. Во всяком случае, у так называемых «серых» дхаров есть предание, что они когда-то владели чуть ли не всем миром. Предание темное, старое. Вроде бы когда-то дхары были светом…

– Как? – не удержался и Арцеулов.

– Были как свет, – повторил Соломатин, – «Эхно лхамэ», если по-дхарски. Потом они вмешались в людские дела и стали такими, как люди, а затем превратились в чудищ-оборотней. Некоторые связывают это предание с легендой о Логрисе и лограх…

Косухину вновь вспомнились разговоры Тэда и Карно. Выходит, все эти сказки, а по-научному – мифы, хорошо известны!

– Я слыхал, что было четыре, как их, реликвии, – осмелился заметить он. – Меч, потом корона, ножны и кольцо…

– Это не дхарские предания, – усмехнулся бывший учитель. – Приятно видеть, товарищ Косухин, насколько серьезно вы увлекаетесь мифологией! Но связывать легенду о четырех реликвиях логров с дхарами излишне смело. У нас нет преданий о короне и ножнах. Правда, дхарские гэгхэны – вожди – имели какой-то Черный Меч, но такие легенды есть у всех народов.

– Позвольте, а кольцо? – перебил Ростислав. – Мой перстень, помните?

…Странное свечение, лунный диск в морозном небе, смутный образы, мелькнувшие внутри серебряного ободка…

– Волшебное кольцо – сквозной образ всей мировой мифологии. Возьмите хотя бы Нибелунгов… У дхаров тоже было нечто подобное – Перстень Вагров. Но ваше кольцо, Ростислав Александрович, все же другое. Я специально уточнил – в Перстне Вагров был большой светящийся камень…

В этих словах Косухину послышалось что-то знакомое. Ну да! Светящийся камень был в перстне Артура!

– Кольцо любопытное, – заключил Родион Геннадиевич. – Как ученый, могу предложить отдать его в серьезную лабораторию. А вот как потомок жрецов-дхармэ…

Он помолчал секунду-другую, а затем медленно произнес:

– Храните его, и не дай Всевышний, чтоб оно попало в злые руки. Если же кто-то будет не только зол, но и проницателен – то да поможет всем нам Высокое Небо…

Степа и Арцеулов невольно переглянулись. Кольцо, которое носил Берг, было другим, но оба почувствовали тревогу.

– А камень? – Арцеулов кивнул на странную находку, лежавшую на столе.

– Как ученый, – Соломатин усмехнулся, – могу предположить, что это обычный атрибут жреческих обрядов. Когда-то он был частью какого-то изделия, затем его достаточно грубо извлекли оттуда и использовали уже отдельно. Химический состав определить не берусь – я не химик и не геолог. Но у дхаров было нечто подобное…

– А как они использовались? Покажите! – не отставал Ростислав. Бывший учитель развел руками:

– Ученый на этом умолкает. Впрочем, если желаете познакомиться с примером древнедхарских суеверий…

Он резко выбросил вперед руку. Ладонь застыла прямо над камнем. Глаза закрылись, губы стали что-то негромко шептать. Вначале ничего не изменилось, и Косухину даже стало неловко за товарища Соломатина, как вдруг поверхность камня стала светлеть, становится прозрачной, а затем наливаться густой синевой. Засветились маленькие яркие огоньки, в комнате словно повеяло сильным теплым ветром…

– Где-то так…

Родион Геннадиевич опустил руку, и все исчезло. Камень стал прежним – серым, невыразительным, ничем не интересным.

– Использовалось для простейших магических действий. Снятие сглаза, порчи…

Арцеулов не отрывал взгляда от камня. Снятие сглаза, порчи… Наташа потеряла память…

– А память это возвращает? – Косухин подумал о том же.

– О чем вы? – удивился Соломатин. – Если человек потерял память, следует обратиться к врачу, а не к знахарю! Это же суеверия, фольклор!.. Да, если память потеряна вследствие магических действий, жрецы-дхармэ применяли специальное заклинание, которое читалось над подобным камнем в присутствии пострадавшего. Оно у меня записано. Я как раз готовлю работу по фольклору дхаров. Издательство «Академия» обещало напечатать…

Порывшись в бумагах, загромоздивших стол, он достал небольшой листок.

– Господа… то есть, товарищи! Предупреждаю, не вздумайте лечить кого-нибудь таким образом! Дхармэ, конечно, знали какие-то медицинские приемы, но…

– Я перепишу, сударь!

Тон Арцеулова был настолько решителен, что бывший учитель немедленно отдал листок.

На улице оба долго молчали. Арцеулов достал папиросы, и это несколько разрядило обстановку:

– Думаешь, поможет? – безнадежным тоном поинтересовался Косухин. – Прав товарищ Соломатин – тут врач нужен.

– Не знаю… – пожал Ростислав. – Хуже, думаю не будет… Жаль, не удалось прочесть таблички! Я, признаться, надеялся…

– На что? – Степа уже немного пришел в себя. – Нахватался ты, Ростислав, всякой чертовщины! При чем тут этот, чердынь-калуга, фольклор? Что ты, что Тэд! Помешались на артефактах!.. Лучше давай о Берге…

Арцеулов понимал, что спорить со Степой бессмысленно.

– О Берге… Берг, судя по всему, в Столице. Я его не видел, но проследил Гастона. Живут легально, стоят на большевистском довольствии – через Цекубу. Знаете такую контору?

Степа кивнул. Ненавистник большевиков благополучно получает паек от пролетарского государства! Так-так…

– Они квартируют в особняке на Арбате. Там охрана, черный вход заколочен, в окна не влезть – решетки. Берг из дома не выходит, все дела ведет Сен-Луи. Ваши предложения, товарищ комполка?

Степа начал быстро соображать. В ВЧК заявлять бессмысленно, там наверняка все знают. Не зря Колька Лунин говорил, что создается группа Цандера по эфирным полетам! Сходить в гости да поговорить по душам? Не пустят, а то и еще хуже. Очень нужен кому-то Карл Берг! Прав Лунин – измена где-то очень высоко, на самом верху…

– А все одно я туда пойду! – Косухин упрямо мотнул головой. – Говори адрес!

Арцеулов задумался. Все верно, Берга упускать нельзя.

– Хорошо! Вместе сходим. Только надо все продумать. Мне нужен день. Согласны?

Беляк был серьезен, и Степа сразу поверил, что Арцеулов и вправду что-то придумает. А лишний день не помешает…

– Добро, Слава! Значит завтра и сходим. Он мне скажет о Николае!..

Ростислав кивнул.

– Завтра вечером. Встретимся в шесть у Большого театра. Где Большой, знаете?

– Ты, беляк, за кого меня держишь? – возмутился Косухин. – Да я в Большом почаще твоего бывал!

Это была чистая правда, хотя Степа бывал не на спектаклях, а на конференциях и съездах, проводившихся именно там. Арцеулов не стал спорить. Образ краснопузого – завсегдатая классического балета его изрядно позабавил.

Они расстались у потрескавшегося гипсового монстра – памятника, поставленного в честь великого бунтаря Стеньки Разина. Косухин остался один.

Лунин появился под вечер, едва держась на ногах от усталости – тиф все еще давал о себе знать. Пили заваренный Степой морковный чай с сахарином, Колька молчал, курил и хмурился.

– Ладно, уклонист, поговорим!

Лунин допив чай, поставил пустой стакан вверх дном – давняя привычка выходца из рабочих предместий.

– Почему уклонист? – обиделся Косухин. Шутки шутками, а верность генеральной линии была превыше всего.

– Потому! Ты на съезде за какую платформу выступал? За Троцкого? Значит, против партии.

Степа даже задохнулся от возмущения:

– Колька, да ты чего? Ведь дискуссия была – согласно уставу!

– Старому уставу, – усмехнулся Лунин. – Решения десятого съезда помнишь? Принадлежность к фракции автоматически ставит вне партии. Усек?

…Решение было принято как раз тогда, когда двести делегатов съезда шли по кронштадтскому льду…

– Всех таких, как ты, героев, решено перевести подальше от Столицы. Тебя – одного из первых. Понял?

О чем-то подобном Косухин уже догадывался. Разговор с товарищем Чудовым был, похоже, чем-то вроде пробного шара.

– Если учесть, что ты не Троцкий и не Шляпников, то такое внимание неспроста. Ладно, чего-нибудь еще вспомнил?

Степа задумался. Рассказать о сладкоголосом?

– Вот чего, Николай… Когда мы были на Челкеле, то получили радиограмму…

Лунин слушал, не перебивая, и время от времени кивал, словно все это ему известно.

– Понял, – подытожил он. – Конец большевикам обещал, значит? Да, интересно!.. Лица, говоришь, не запомнил?..

– Нет…

Степа еще раз вспомнил Челкель. Лицо того, кто прилетел на «Ньюпоре», казалось каким-то серым пятном. Оно словно постоянно меняло образ, расплывалось, таяло. Запомнились лишь странные светлые глаза…

– И голос, значит, знаком? Но ты его не узнал?

Косухин кивнул:

– Понимаешь, голос какой-то… будто нарочно измененный. Но я его слыхал, точно! Но это не товарищ Троцкий, его б я сразу…

– Ладно, тогда слушай…

Николай постучал пальцами по столу, задумался, дернул щекой.

– Первое. Венцлава направили в Сибирь по линии секретариата ЦК. Второе: приказ о «Мономахе» Склянский подписал 24 февраля. Смекаешь?

Степа кивнул.

– Похоже, ни Троцкий, ни Реввоенсовет ничего не знали. Теперь третье – Шекар-Гомп. В июне 19-го товарищ Троцкий предложил разработать план по форсированию революции в Азии. Он намечал удар по Британской Индии. В Ташкенте уже начали создавать Индийскую Красную Армию, но появилось другое предложение – начать с Тибета. В общем, и тут, вроде, идея товарища Троцкого…

Косухин вновь кивнул. И правда, получалось ловко. Лев Революции ничего не знал – и нес за все ответственность.

– А сейчас самое главное. Командировка Венцлава была утверждена по предложению одного товарища. 305-й полк создан тоже по его же предложению. Дальше сам продолжишь?

– Шекар-Гомп!– понял Косухин. – И приказ по «Мономаху», да?

По спине прошел холодок. Значит, правда – измена в самом сердце партии!

– И Шекар-Гомп, и приказ по «Мономаху». И, между прочим, решение о переводе оппозиционеров в провинцию. Не спеши радоваться – в бумагах названа не фамилия, а партийная кличка.

– Какая, ну?

Партийные клички вождей Степа знал в точности.

– Агасфер…

Косухин стал быстро вспоминать. Зиновьев, он же товарищ Радомысленский, он же товарищ Евсей. Каменев – товарищ Розенфельд, он же Градов…

– Я проверял, – прервал его размышления Колька. – Ни у кого из членов ЦК такая кличка не значится. Но это не посторонний. В документах сказано точно: «По предложению товарища Агасфера». Значит, это чей-то секретный псевдоним…

Секретный псевдоним? Зачем? Хотя ответ ясен: чтобы такие, как Степа Косухин, не узнали часом лишнего…

– Итак, вывод первый, – Лунин ударил костяшками пальцев по столу. – Во главе этой группы стоит некто товарищ Агасфер, член ЦК. Но, похоже, он и член Совнаркома – создание базы на Тибете обсуждалось именно там.

Косухину стало жутко. Враг скрывается среди тех, кому доверяли безоговорочно. Совнарком – это товарищ Дзержинский, товарищ Семашко, товарищ Сталин. Это Лев Революции. Это сам Вождь…

– Коля, а может это кто поменьше? Секретарь какой-то, консультант…

– Не думаю. Предлагать может только кто-то из цекистов или наркомов. Мне бы протоколы хотя бы за год, я б этого Агасфера мигом вычислил. Да кто мне их покажет?.. Ну как?

Косухин молчал. Нет, он не был доволен, скорее напуган. Все оказалось еще страшнее, чем он предполагал.

– В таких делах, Степан, важна точность. Пока же с этим идти наверх нельзя. Да и к кому? Угодишь прямиком к твоему Агасферу…

«К Вождю!» – хотел ляпнуть Степа, но почему-то сдержался. Кажется, его приятель рассказал далеко не все. Лунин докурил очередную самокрутку и вновь ударил по столу костяшками:

– Ладно. Есть одна история. Уже не факты – так, сплетни. Один товарищ…

Он прервал себя и усмехнулся:

– Фамилии не назову, сам догадайся. Этот товарищ в партии со дня основания, был еще в кружке Бруснева, потом в «Союзе Борьбы». В общем, ходячая история… Так он как-то рассказывал, что среди первых марксистов был один с такой кличкой. Я тогда запомнил: Агасфер – Вечный Жид. Работал вместе с Плехановым, организовывал подполье, а потом исчез. Вернее, исчез псевдоним. «Агасфер» звучало слишком по-библейски. Очень может быть, мы все его знаем – но под другим именем. Теперь понял?

Понятнее не стало. Тех, кто работал еще с Плехановым, в партии оставались единицы. Неужели кто-то из них? Но ведь в Совнаркоме из ветеранов только…

Степа хотел назвать имя, но слова замерли на языке. Бред, чушь, ерунда! Лунина обманули, его хотят нарочно спровоцировать!.. А если все же не бред и не провокация?

Ближе к ночи Степа стал собирать вещи. Лунин недоуменно поглядывал на приятеля и, наконец, не выдержал:

– Ты куда? Далеко собрался?

Косухин не отвечал. Скудный багаж уместился в вещевом мешке. Таблички и странный камень Арцеулов забрал еще вчера. Значит, все…

– Колька, послушай…

Лунин, похоже, начал что-то понимать, его взгляд стал тревожен:

– Степан, не дури!

– Погодь…

Косухин задумался. Другого выхода не было.

– Сейчас я уйду. Завтра сиди дома…

Он жестом остановил приятеля, пытающегося его перебить.

– Завтра сиди дома. Послезавтра утром, но не раньше, пойдешь в ВЧК. Прямо на Лубянку. Там скажешь, что я вел эти… контрреволюционные разговоры и грозился террором. Ты пытался меня задержать, но не смог, потому как больной. А сразу на меня не донес оттого, что сомневался, думал, что это все у меня от контузии. А потом набрался сознательности и заложил. Понял?

Лунин отвернулся, качнул стриженой головой.

– Нет, Степан. Отвечать будем вместе! Я что, трус? Предатель, да?

В голосе друга звенела обида. Отважный комиссар Лунин внезапно стал похож на обыкновенного растерянного мальчишку. Кольке Лунину еще не исполнилось и двадцати одного…

– Не дури, чердынь-калуга! – усмехнулся Косухин, внезапно почувствовав себя много старше своего серьезного приятеля. – Ежели оба пропадем, кто Агасфера достанет? Считай, что ты в разведке. Это, Колька, называется «отвлекающий маневр». Мы их не глупее – мы пока слабее, а значит нужна хитрость. Тебе поверить должны, пусть знают, какой ты бдительный!..

– Вроде Иуды… – негромко добавил Лунин.

– Сравнил, чердынь-калуга! – возмутился Степа. – Развел поповщину, а еще в дивизии комиссарил!.. Все! Выживу – найду. Бывай!..

Колька, не поднимая головы, кивнул. Степа на миг задержался, чувствуя, что так прощаться негоже, но ничего подходящего на ум не пришло. Он секунду постоял на пороге, повторил: «Бывай!» – и, не дождавшись ответа, вышел.

Дальнейшее он уже продумал. На ночь легко было устроиться в общежитие комсостава, тем более оно находилось поблизости от Большого, а днем стоило побродить по Столице, как следует проверившись на предмет наличия «хвоста».

Косухин шел по темным пустым улицам, стараясь не попадаться никому на глаза. Можно было спокойно размышлять. Кое-что он решил правильно – но не все…

Ростислава сомнения не мучили – слишком много было дел. Он нашел Петера Арвельта и договорился о том, что эстляндец переправит Валюженичу в Париж посылку, в которой были таблички, камень и подробное письмо. Арвельт также пообещал сообщить на ближайшую пограничную заставу у Нарвы про возможный переход через кордон двух беглецов. Арцеулов был уверен, что после визита к Бергу уходить придется не только ему.

Дальше стало труднее. Требовался пропуск в особняк. Будь это не в центре, Арцеулов предпочел бы слегка пошуметь. Черный ход можно было взломать, да и решетки не казались особо надежными. Но первый же выстрел накличет беду, поэтому следовало действовать тихо. Белого офицера вместе с любопытным красным командиром туда не пустят, значит…

Значит, оставалось найти подходящее места, где выдаются подобные пропуска!

К вечеру оно было найдено – небольшая улица на Пресне. Ее прежнего названия Ростислав не помнил, а новое, намалеванное поверх старых табличек, гласило: «ул. Первой Баррикады». Правда, от баррикад не осталось и воспоминаний, улица была тиха, двухэтажна, только два многоэтажных здания возвышались над одинаковыми серыми строениями. Оба дома понравились Арцеулову – один имел подходящий темный подъезд, а на другом красовалась надпись «Районный комитет РКП(б)». Там обязательно должен быть телефон…

Ростислав еще раз прикинул, каким образом отсюда проще добраться до центра, и вернулся в свое общежитие. Ночью он спал абсолютно спокойно, без сновидений, как спят перед трудным боем.

Арцеулов прибыл на улицу Первой Баррикады после трех, неторопливо прошелся взад-вперед и остановился у дверей райкома. Пора… Он еще раз мысленно прокрутил в голове свой нехитрый замысел, бросил беглый взгляд на отражение в оконном стекле. Фуражка со звездой, шинель с красными отворотами, револьвер на боку… Порядок!

Дежурный поднял на него равнодушные глаза. Арцеулова он не интересовал, куда важнее, что телефон стоял тут же – большой, черный, с толстым витым проводом.

– Здравствует, товарищ… – в голосе дежурного уже сквозило удивление.

– Номер ВЧК знаете? – рука Ростислава лежала на трубке. Удивление в глазах дежурного сменилось живым интересом. Он на секунду замялся, заглянул в какую-то книжку и назвал несколько цифр, добавив: «Приемная».

– Барышня! – отчеканил Арцеулов. – Дайте…

На третьей цифре он замялся, но дежурный тут же просуфлировал. Соединили немедленно.

– Приемная главного управления…

– Говорит полковой комиссар Фельдман. – Ростислав скосил глаза, заметив, что у дежурного начинает отвисать челюсть. – Нужна ваша помощь, товарищи! Надо задержать опасного преступника…

– Минутку, переключаю…

Собеседник на Лубянке отреагировал быстро. Несколько секунд в трубке царило молчание, а затем басовый мужской голос отозвался:

– Секретно-политический отдел. Говорите, товарищ Фельдман!

– Я только что встретил белого офицера. Карателя. Его по всей Сибири разыскивают…

– Фамилия?

– Арцеулов…

В трубке воцарилась тишина. Ростислав напряженно ждал. Должны клюнуть господа чекисты, должны!..

– Вы уверены? – в голосе слышались удивление и неприкрытая радость. – Ростислав Александрович Арцеулов, 1896 года рождения?..

– Не знаю я его года рождения! Капитан Арцеулов, бывший «черный гусар». Я его сразу, гада белого, узнал! Он бороду отрастил…

– Бороду?

Ростислав представил, как его невидимый собеседник внимательно вглядывается в фотографию.

– Да, бороду. И теперь у него большой шрам – на левой щеке. Но я его всю жизнь помнить буду! Он меня в Омске лично к стенке ставил…

– Где вы находитесь?

Арцеулов понял – на Лубянке клюнули.

– Улица Первой Баррикады…

Дежурный что-то зашептал, и Ростислав поспешил повторить:

– Это бывшая Дерюжная. Я в райкоме партии…

– Хорошо, сейчас пришлем сотрудников…

– Постойте! – заторопился Ростислав. – Он может уйти. Тут, на улице, есть пятиэтажный дом. Я буду у подъезда…

– Он один? – говоривший уже что-то приказывал, прикрыв мембрану ладонью.

– Один. Я бы его и сам, гада, взял!..

– Не торопитесь, товарищ Фельдман! Сейчас подъедем…

Арцеулов дал отбой и вернул трубку на место.

– Товарищ… – в глазах дежурного светился неприкрытый восторг. – Может, мобилизовать коммунистов?..

– Вы что? – Арцеулов внушительно взглянул на ретивого большевика и мрачно добавил: – Спугнете – отвечать будете!

Этого вполне хватило. Арцеулов небрежно кивнул и вышел на улицу. До облюбованного им подъезда было около сотни шагов.

Он стал так, чтобы первым увидеть гостей. Лишь бы их было не слишком много, с троими, даже четверыми он справится, но если пришлют взвод… Минуты тянулись медленно. Арцеулов еще раз припомнил дорогу от Лубянки до Пресни. Спокойно, спокойно… Подъедут, сволочи!..

Автомобиль вынырнул откуда-то из-за угла – небольшой, черный, как раз такой, как требовалось. Арцеулов расстегнул кобуру и шагнул на тротуар. Авто затормозило в двух шагах. Дверцы распахнулись, оттуда выскочили двое в кожанках – постарше и помоложе. Третий остался за рулем.

– Здравствуйте, товарищи! – рука взлетела к козырьку. Только бы не потребовали документы…

– Здравствуйте! Старший оперуполномоченный Оцуп. Он здесь?

– Да. Пятая квартира. Только тише, товарищи…

Оперуполномоченный Оцуп кивнул и вынул наган. Второй, что был помоложе, последовал его примеру. Ростислав кивнул на подъезд. Тот был всем хорош: темный, с глубоким подвалом, двери первого этажа заколочены, так что шум могут даже не услышать…

– Идите за мной!

Оцуп, похоже, хотел возразить, но Ростислав быстро пошел прямо к двери. Чекисты переглянулись и поспешили следом. Подъездная сырость дохнула застарелым смрадом. На миг Ростиславу стало весело. Эти сволочи приехали брать загнанного, переодетого офицера, чтобы тащить его в лубянские подвалы для своей кровавой потехи. Попробуйте, господа! Сейчас второй чекист закроет дверь…

Дверь глухо хлопнула, и тут же все утонуло в сером сумраке.

– Сюда! – Арцеулов шагнул на первую ступеньку. Товарищ Оцуп попытался его обогнать, поспешил вперед, на какой-то момент они поравнялись. Второй чекист отставал на какой-то шаг. Пора!

Он ударил не размахиваясь – ребром левой ладони по горлу. Оцуп захрипел. Следующий удар пришелся в солнечное сплетение, и тело начало медленно оседать на ступеньки. Второй чекист успел недоуменно поднять голову, и кулак попал прямо в открытый подбородок. Парень был крепок – сумел удержаться на ногах, но Ростислав ударил вновь, на этот раз рукояткой револьвера по виску. Все…

На секунду он замер, переводя дух и прислушиваясь. В подъезде было тихо, еле заметные в сумраке тела безвольно застыли у лестницы. Ростислав быстро забрал оружие, револьвер Оцупа сунул в карман, второй забросил в открытую дверь подвала. Теперь последнее…

Он выглянул из подъезда. Шофер спокойно сидел за баранкой и дымил папиросой.

– Товарищ, скорее! Он уйдет!..

Шофер дернулся, уронил папиросу и через секунду уже бежал к подъезду. Он успел лишь перешагнуть порог – рукоятка револьвера ударила в затылок, и еще одно тело обрушилось на цементный пол.

Арцеулов достал документы чекистов. В одном из карманов рука наткнулась на что-то странное. Наручники! Их оказалось целых две пары – еще одна была у шофера. Сами напоролись, товарищи! Подполковник защелкнул наручники на запястье старшего оперуполномоченного, приковав его к водителю. Другая рука шофера оказалась сцепленной с лодыжкой молодого оперативника. Если попытаются встать, это будет забавно…

Он вышел из подъезда и неторопливо направился к автомобилю, на ходу просматривая документы. Три удостоверения, комсомольский билет… А это что?

Бумажка называлась «Мандат». Лента на пишущей машинке была старой, но прочитать все же можно: «Податель сего… выполняет особое задание в интересах РСФСР… прошу оказывать всемерную помощь…» Фамилия Оцупа была вписана от руки, а внизу стояла размашистая подпись: «Ф. Дзержинский».

На такое Арцеулов не мог и надеяться. Птица попалась важная. Итак, Оцуп Абрам Моисеевич… Он уже взялся за дверцу, как откуда-то сзади послышался ровный перестук копыт. По улице неторопливо ехал патруль. Семеро – милиция. Как раз вовремя…

– Стой!

Первый милиционер дернул удила и хотел было поинтересоваться причиной, но Ростислав его опередил:

– Старший оперуполномоченный ВЧК Оцуп!

Удостоверение подействовало мгновенно. Патрульные замерли.

– Откуда?

– Пресненский районный отдел…

– Прекрасно! – Арцеулов еле удержался от усмешки. – Товарищи, там в подъезде – трое бандитов. Мои сотрудники преследуют остальных. Приказываю: забрать эту сволочь и доставить в отдел!

– Так точно! – старший милиционер кивнул своим людям, и они начали спешиваться.

– Имейте в виду – бандиты особо опасные, работают под видом сотрудников ВЧК…

– Ух, гады! – в глазах милиционера уже сверкал азарт.

– Поэтому… – Ростислав на секунду задумался. – В разговоры не вступать. Никуда не звонить – у них могут быть сообщники. Запереть в камеры и ждать машину с Лубянки!

– Понял! – кивнул старший. – Не волнуйтесь, товарищ Оцуп. Никуда не денутся, сволочи!

– Выполняйте!

Арцеулов козырнул и сел в машину. Милиционеры уже бежали к подъезду. Если повезет, Оцупа и его людей разыщут лишь через несколько часов, а то и через сутки. Едва ли этот служивый осмелится ослушаться приказа… Ростислав нажал на газ и тронулся с места. Теперь надо сделать пару кругов по городу – для верности, а затем ехать на Театральную площадь.

Степа стоял у подъезда Большого Театра и нервно курил только что купленные папиросы «Ира». Курево было дорогое, но Косухин решил потратиться. Когда он волновался, самокрутки свертывались какие-то несуразные, табак просыпался, а во рту ощущался привкус горелой бумаги. Степа выкурил три папиросы подряд и взглянул на часы. Без пяти минут шесть…

Прошедший день не прибавил оптимизма. В общежитии, где пришлось ночевать, только и было разговоров о посылке на новый фронт – под Тамбов, где объявилась целая кулацкая армия во главе с бывшим начальником местной милиции. Поговаривали о «волынке» на заводах Питера, которая не стихала, несмотря на решительные действия ВЧК. Косухин с трудом понимал происходящее. Выходит, в стране новая революция? Но против кого? С кем собираются бороться рабочие Красного Питера и крестьяне Тамбова?

Хватало и вовсе поганых слухов. Начались аресты комсостава. И не «бывших» – своих, прошедших всю войну. Конечно такое бывало и раньше. В девятнадцатом «разменяли» Антона Богунского, Колю Щорса и товарища Кочубея, в двадцатом – шлепнули Думенко, а теперь взяли самого товарища Миронова – командарма Второй Конной! А кто следующий? Комиссар Лунин? Или он сам, излишне строптивый Степка Косухин?

Недокуренная папироса упала в лужу. Во рту стало горько, и не одни папиросы были тому причиной. Влип ты, Косухин, чердынь-калуга! Всюду клин – даже не будь Шекар-Гомпа. Когда в 17-м их звали на штурм мирового капитала, никто не думал, что через четыре года молодые командиры РККА станут опасны. Интересно, для кого? Для дела революции? Или для товарища Агасфера, будь он трижды неладен!

Ровно шесть… Косухин оглянулся – Ростислава не было. Степа вздохнул, хотел достать четвертую папиросу, и тут, совсем рядом, мягко затормозило черное авто. Косухин замер, сообразив, кто ездит на таких автомобилях. Да и номер был приметным – не спутаешь…

– Садитесь, господин полковник!

Белый гад Славка Арцеулов распахнул дверцу, подмигнул:

– Нравится?

Косухин хотел было пуститься в расспросы, но решил, что место явно неподходящее. Он плюхнулся на переднее сиденье и взглянул на беляка. Ростислав был в хорошем настроении, даже весел – не иначе сотворил шкоду делу революции.

Авто миновало Театральную площадь и выехало к Манежу. Тут только Степа опомнился:

– Ростислав, ты… Откуда машина? Это же с Лубянки!

– Так точно, – Арцеулов оскалился и вновь подмигнул. – Одолжил на время. Держите!..

Он сунул Степе небольшую книжечку – удостоверение агента второго разряда главного управления ВЧК.

– Запомните фамилию… На всякий случай – я Оцуп Абрам Моисеевич, старший уполномоченный. Вы…

– Балаев Иван Иванович… Славка, ты что?

– Нервы, господин красный командир? – Арцеулов уже не улыбался. – По-моему, очень удобно. Я проверял – пропускают всюду, даже бензин залили бесплатно… Вещи собрали?

– Какие вещи, чердынь-калуга? – Степа наконец-таки рассердился. – Ты что это, белый гад, сообразил? Да ты же контра!

– По-моему, я этого никогда не отрицал. Все! Эмоции – потом. Вещи собрали?

– Да какие вещи! – злость сменилась растерянностью. – Все со мною. Только рисунки у Кольки оставил. На память…

– Ингвара рисунки?

– Ага… – Косухин вздохнул: рисунков было жаль. – Я это… Велел Кольке завтра на Лубянку пойти и меня заложить. А то пропадет парень…

Арцеулов кивнул:

– Верно. Если уцелеем – уйдем через эстонскую границу. Я договорился…

Степа промолчал. Насчет дальнейшего у него имелся свой план.

– Хорошо. Слушайте, Степан… Сейчас мы подъедем на Арбат…

Арцеулов излагал свой план четко и ясно, словно отдавал приказ перед атакой. Слушая, Косухин желчно позавидовал беляку – сам бы он едва ли до такого додумался. Хотя почему бы и нет? И получше придумал, если б не занимался интеллигентским самокопанием. Ишь, сомнения замучили, словно гимназистку!

– Повторять не надо?

Арцеулов искоса взглянул на хмурого Степу. Тот покачал головой:

– Не маленький. Авто где взял и документы?

Ростислав довольно усмехнулся и в нескольких словах описал случившееся.

– Шлепнут тебя, беляк! – рассудил Степа. – И меня разом с тобой!..

– Да ну? – удивился Арцеулов. – А я думал, что нам с вами от большевиков пенсия положена. Степан, у вас что, память в Шекар-Гомпе током отшибло?

– Не отшибло… – буркнул Косухин, отворачиваясь от самоуверенного беляка.

Авто миновало Манежную площадь и не спеша свернуло направо, в сторону Собачьей Площадки. Степа задумался и, наконец, выпалил:

– Я против трудового народа не пойду!

Белый гад негромко рассмеялся.

– Знаете, Степан, я тоже. К трудовому народу претензий не имею…

Косухин замолчал, чувствуя, что беляка не переспоришь. Впрочем, время для выяснения отношений кончилось. Автомобиль въехал на Собачью Площадку. Возле музыкального училища Ростислав затормозил.

– Садитесь за баранку. Я теперь – господин чекистский генерал, мне не положено. Где газ, показать?

Косухин даже задохнулся от возмущения:

– Да ты!.. Я «Муромец» водил!

Арцеулов закашлялся, и Степе стало стыдно. Кажется, он разучился понимать элементарные шутки.

– Не спешите, – негромко говорил Ростислав, пока Степа выруливал на нужную улицу. – Такие машины не спешат… Без моей команды из авто не выходить. В любом случае – не стреляйте…

– Да помню…

– Вот он!

Ростислав кивнул налево. Косухин и сам заметил особняк – и двоих в штатском, стоявших на тротуаре.

Арцеулов едва успел открыть дверцу, как охранники оказались рядом. Руки были наготове – в карманах. Степе стало не по себе: мало ли какой приказ имеют чекисты!

– Старшего! – повелительно бросил Ростислав. Удивленные оперативники застыли.

– Я, – вымолвил, наконец, один. – Агент первого разряда Гусев…

Арцеулов ткнул ему под нос удостоверение. Это был решающий момент – чекисты могли знать Оцупа в лицо…

– Слушаю вас, товарищ старший оперуполномоченный!

Степа облегченно перевел дух. Ростислав же, казалось, и не сомневался в успехе:

– В доме трое?

– Наших? Так точно – трое, товарищ старший…

– Не при старом режиме! – Арцеулов легко махнул рукой. – Бросьте чины! Отвечайте коротко: объекты там?

Косухин вздохнул. Интересно, где Ростислав нахватался таких словечек? «Объекты»! Ему бы в жизнь такое не придумать!..

– Так точно. Француз недавно вернулся. Главный, как обычно, не выходил…

Арцеулов сделал суровое лицо:

– Всех наших – сюда. Без шума!

– Есть!

Один из чекистов метнулся к двери и позвонил. Ростислав быстро оглянулся – Степа уже вошел в роль, на лице у него была написана высшая деловая сосредоточенность. Через минуту на тротуаре стояли пятеро – двое «наружников» и трое из внутренней охраны, даже не успевших надеть пальто.

– Ознакомьтесь! – Арцеулов достал мандат. Агент первого разряда Гусев осторожно взял бумагу и прочитал вслух. Чекисты переглянулись.

– У меня приказ, – Ростислав, неторопливо спрятав мандат, выждал для солидности секунду-другую. – Приказ секретный. Ваша задача – ничего не спрашивать и выполнять все мои распоряжения…

Возражений не последовало. Мандат с подписью Дзержинского делал свое дело.

– Ставлю задачу: двое остаются у дверей, трое оцепляют дом со стороны сада. Никого не подпускать. Подчеркиваю – никого! Стрелять после первого же предупреждения!

Чекисты вновь переглянулись. Гусев кивнул:

– Так точно. Только… Может, вам помощь нужна?

– Не понял? – тон Арцеулова стал настолько сух, что агент первого разряда тут же стал по стойке «смирно». – И еще… Что бы не происходило в доме – не реагировать. Вопросы?

Вопросов не было. Арцеулов взглянул на замеченный им еще вчера телефонный провод:

– Городской?

– Так точно. Обычный городской. Обещали провести спецсвязь…

– Провода разъединить. Товарищ Балаев! Сюда!

Степа, сообразив, что Балаев – это он, выскочил из машины. Один из чекистов дернул телефонный провод и показал Арцеулову обрывок. Ростислав удовлетворенно кивнул. Теперь обитатели особняка не смогут позвать на помощь…

– Товарищ Балаев! Приготовьте оружие!

Степа вынул револьвер и привычно провернул барабан. Ростислав указал на дверь. Старший агент Гусев достал ключ, и через секунду вход был открыт.

– Никого не пускайте! – повторил приказ Арцеулов. – Придет смена – передайте им все распоряжения.

– Так точно! – вновь повторил чекист и не выдержал: – Правильно, товарищ старший оперуполномоченный! Эти буржуи проклятые у нас уже поперек горла! Трескают апельсины, сволочи, а наши дети и сахара не видят…

Ростислав взглянул на чекиста и внезапно для самого себя зло бросил:

– Ничего, подавятся!

Косухин замер у двери, держа оружие наготове. Ростислав остановил его движением руки и быстро заглянул внутрь:

– Я пошел…

Внутри неярко горела лампа. Небольшая прихожая была заставлена нераспакованными ящиками, дальше начиналась лестница, ведущая на второй этаж, влево и вправо уходили темные коридоры. Арцеулов вошел и махнул рукой. Степа тут же оказался рядом.

– Засов!

Косухин быстро задвинул тяжелую щеколду.

– Ну, вот, товарищ Балаев! – усмехнулся Ростислав. – В особняк я вас доставил. Что будем делать дальше?

Степа ответил не сразу. Почему-то казалось, что их встретят выстрелами в упор. Но вокруг была тишина, словно дом вымер…

– Жаль, что вас знают в лицо, Степан. С такими документами их легко прижать к стенке. Может, я сам поговорю?

– Да ты чего? – не согласился Косухин. – Шлепнут за милую душу! Они ж…

Он не договорил. Послышались негромкие, медленные шаги. Кто-то шел слева, из коридора. Степа дернул руку с револьвером. Шаги приближались, из темноты проступило светлое пятно…

– Говорить буду я, – шепнул Ростислав. – Отойдите в тень…

Кто-то высокий, в черном вечернем костюме с белой крахмальной манишкой подошел к лестнице. Лицо тонуло во тьме – человек держал лампу так, чтобы видеть гостей, не особо показываясь самому.

– Вы ко мне, господа?

Степа узнал голос Берга…

Арцеулов не спешил отвечать, ожидая когда хозяин дома подойдет поближе. Тот также не торопился. Наконец, поставил лампу на один из ящиков и неторопливо шагнул вперед:

– Добрый вечер! С господином Косухиным я уже знаком. Могу я узнать ваше имя, сударь?

Глава 11. Другие небеса

Теперь Берг стоял так, что свет лампы освещал лицо. В полутьме оно казалось каменным, неживым – недвижная белая маска, похожая на высеченные из мрамора портреты римских цезарей. Губы не двигались, даже глаза походили на кусочки темной слюды.

– Моя фамилия Арцеулов, господин Берг.

– Ростислав Александрович? – мраморные губы шевельнулись. – Меня предупреждали… Вы пришли убить меня?

– Мы, это… не убийцы, чердынь-калуга! – не выдержал Степа. – Молчали бы лучше, а еще ученый человек!

– Вы злопамятны, господин Косухин! – губы сложились в подобие улыбки. – Вас так напугал малыш Бриарей? Ну что ж, господа, здесь неудобно беседовать. Пойдемте…

– Постойте! – Арцеулов не любил, когда противник брал инициативу на себя. – В доме есть еще кто-то?

– Кто-то? – в голосе прозвучали удивление и насмешка. – Вас интересует господин Сен-Луи? Он наверху…

Ростислав хотел позвать Гастона, но тут послышались быстрые дробные шаги, и на лестнице показался сам ученик мадам Кюри. Гастон действительно прихрамывал, но двигался очень быстро. Арцеулов покачал головой. Избранник Наташи был лысоват, кривоног, вдобавок успел отрастить заметное брюшко. На пухлом лице вызывающе торчали маленькие усики. В глазах светился страх, узкие тонкие губы нервно кривились.

«Что она в нем нашла? – невольно подумал Ростислав. – Экая жаба!»

– Добрый вечер… – проговорил Гастон по-французски, но тут его взгляд остановился на злорадно усмехавшемся Косухине.

– Степан, проверьте оружие!..

Косухин вновь усмехнулся и шагнул к Гастону. Тот дернулся, рука полезла в карман. Степа легко перехватил кисть – револьвер упал на пол. Сен-Луи рванулся, но легкий удар по шее заставил француза разом присмиреть.

– Стоять-бояться! – Степу так и тянуло врезать Гастону от всей души. – Шевельнешься – прибью, чердынь-калуга!

– Он не понимает по-русски, – спокойно заметил Берг. – Не тратьте свое пролетарское красноречие, господин Косухин! Больше в доме никого нет, господа. Меня можете не обыскивать – оружия не ношу. Если не возражаете, поговорим в моей лаборатории. Господина Сен-Луи можете оставить здесь…

– Нет, – решил Арцеулов. – В доме есть комната с надежным замком?..

– Сколько угодно!

Берг взял лампу и неторопливо шагнул в темноту коридора. Арцеулов секунду колебался – все-таки ему навязывали правила игры – но решил рискнуть. Степа ткнул француза в спину, и Гастон покорно поплелся вперед. Ростислав шел последним.

Возле одной из дверей Берг остановился, достал из кармана ключ и отпер замок:

– Прошу!

Свет лампы упал на шкафы с книгами, стол, кресла. Других дверей в комнате не было, а на окнах темнели решетки. Арцеулов бросил взгляд на замок – изнутри тот открывался только ключом.

– Степан! Вот нож, обрежьте веревки от занавесей и стреножьте этого типа…

Косухин не без удовольствия принялся за дело. Гастона он усадил в кресло и как следует привязал, постаравшись затянуть узлы потуже. Француз взвизгнул, но Степа дал ему подзатыльник, и визг тотчас прекратился. Берг спокойно ждал.

– Все-таки у вас уголовные наклонности, господа! Так и кажется, что сейчас вы начнете выносить серебро…

– Ниче, буржуй, – зло бросил Степа. – Это тебе не Париж, чердынь-калуга! Разберемся…

– Вы правы, господин Косухин. В такой компании я сразу чувствую себя дома…

Комнату заперли на ключ, Берг подождал, пока Степа как следует дернет дверь, проверяя надежность замка, и не спеша пошел дальше. Коридор кончился небольшой лестницей, ведущей вниз, в подвал. Сквозь приоткрытую дверь просачивался свет.

– Моя лаборатория, господа. Там нам не помешают…

Тон его не понравился Ростиславу. Он жестом велел подождать и первым спустился вниз. За дверью было тихо. Он заглянул внутрь – в глаза ударил электрический свет. Лаборатория больше походила на мастерскую – всюду стояли какие-то ящики, валялись инструменты, а дальнюю часть комнаты занимал огромный стол, заставленный приборами. Окон не было, стены – голые, кирпичные…

– Другой выход есть?

– Нет. Взгляните сами…

Арцеулов еще раз осмотрел комнату. Ящики, кресло, три стула, стол с приборами…

– Заходите…

Берг неспешно спустился по лестнице, поставил лампу на ближайший ящик и прошел к креслу. Арцеулов кивнул Степе на стул. Косухин понял и пристроился там, держа оружие наготове. Ростислав подождал на пороге и закрыл входную дверь. Дверь понравилась – вышибить такую сложно, вдобавок имелся мощный засов. Задвинув его, Арцеулов почувствовав себя в некоторой безопасности.

– Вот-с, господа, – Берг удобно откинулся на спинку кресла и обвел лабораторию руками. – Можете ознакомиться. Правда, я только начал устраиваться… Впрочем, насколько я понял, наука вас не интересует…

– Посмотрим, – неопределенно реагировал Ростислав, вновь оглядывая лабораторию. Ничего особенного он не заметил, разве что химическую посуду на столе. Это удивило, ведь Берг был физиком. Внезапно взгляд зацепился за какую-то странность. Прямо над креслом хозяина к стене были прикреплены две небольшие звезды, сделанные из темного металла. Одна из них напоминала большевистскую пентаграмму, но почему-то перевернутую. Другая была шестиконечной – Могендавид…

– А это что? Балуетесь черной магией, господин Берг?

– Это? – взгляд темных глаз на миг взметнулся вверх. – Когда-то они висели в лаборатории великого Агриппы Нестингеймского. Неучи тоже считали его чернокнижником…

Намек был ясен, но Ростислав не стал реагировать. Да, Берг спокоен. Здесь, при электрическом свете, его лицо казалось не каменным, а просто очень бледным, как у человека, который редко видит солнце. Время от времени по лицу пробегали едва заметные судороги. Это был не страх – скорее, сдерживаемый гнев.

– Вы не предупредили меня о визите, господа, поэтому я не сумел должным образом приготовиться. Но там на столе, кажется, есть коньяк…

Степа и Арцеулов переглянулись. Пить в таком доме они не собирались. Здесь даже дышать казалось опасным.

– Итак, насколько я понял, ваш визит предпринят не с санкции здешних властей. А посему я вовсе не обязан беседовать с вами…

– Обязаны, господин Берг! – прервал его Ростислав. – Плевать я хотел на здешние власти! Я русский офицер, а вы – человек, подозреваемый в измене. Сейчас вы будете отвечать на вопросы. Малейшее сопротивление или неискренность – и я пущу вам пулю в лоб…

– Очень убедительно! – щека Берга дернулась. – Если вы офицер, то чей приказ изволите выполнять?

– Верховного Правителя России адмирала Колчака! – отрезал Арцеулов. – Год назад я получил от него приказ оказать помощь в завершении программы «Мономах»…

– Вот как? А вы, господин, Косухин? Вы-то не служили адмиралу! Вообще, вы странная пара, господа…

Степа не стал отвечать. Почему-то подумалось, что Берг попросту тянет время.

– Хватит! – Арцеулов присел на стул и положил револьвер на колени. – Вопрос первый, господин Берг. Почему вы уехали из Парижа и теперь сотрудничаете с большевиками?

– Я не сотрудничаю с большевиками! – в темных глазах сверкнул гнев. – Я работаю не на них! Вы меня поняли?

– Нет. Повторяю вопрос…

– Лабораторию в Париже разломали? – не выдержал Степа. – Бумаги все спалили, нет?

– «Разломали»… – губы презрительно дернулись. – Вам что за печаль, молодой человек?

Теперь уже и Арцеулов видел, что Берг явно затягивает разговор.

– Вы неправильно ставите вопрос, господа! Но извольте… Я ликвидировал установку «Пространственный Луч», потому что связь с Тускулой опасна.

– Для вас?

– Для Земли. Для всей Земли, понимаете? То, что я делаю, необходимо не большевикам! Я работаю в интересах всего человечества!

– В большевистской Столице? – не выдержал Арцеулов.

– Именно здесь, молодой человек! В Париже собрались озлобленные беглецы, помнящие и думающие лишь о прошлом. Их замыслы направлены назад, а не вперед…

– Это «Мономах»-то? – поразился Степа.

– Не «Мономах», господин Косухин! – голос Берга на миг потерял невозмутимость. – Тускула! Из нее хотят сделать колонию вооруженных эмигрантов, желающих вернуть старое. Этакий межзвездный Кобленц! Именно в этом заключается проект «Надежда». Если бы не подобные бредни, полковник Лебедев был бы жив!..

– Что?!

В глазах у Степы потемнело. Значит, это правда? Коли больше нет…

– Когда мы первый раз встретились, я имел основания считать вас агентом ВЧК и потому не собирался откровенничать. Ваш брат погиб, пытаясь перейти по каналу «Луча» с Тускулы. Что-то не удалось… Мы похоронили его в колумбарии Пер-Лашез. Сочувствую, господин Косухин…

Холод охватил сердце, а разум все еще отказывался верить. Коля, братан… Да как же это? Но память подсказала: «Берг велел найти вас, чтобы сообщить о вашем брате!… Отправляйся к нему, красная сволочь!» Берг врал! Он прекрасно знал, кто такой Степа, еще в Париже! Врет и сейчас…

– Что случилось с Натальей Федоровной?

Косухин очнулся. Верно, пусть ответит!

– Я избавил свою племянницу от слишком тяжелых воспоминаний. – Берг легко пожал плечами. – На здоровье это никак не сказалось, напротив… Вы не о том спрашиваете, господа! Вы, обыкновенные люди, случайно столкнулись с тем, что выше вашего внимания. Не обижайтесь! Вы просто дикари, умеющие лишь убивать и грабить…

– Возможно! – Арцеулов усмехнулся в ответ, сдерживаясь чтобы не нажать на курок. – Но вы тоже, господин Берг, просты до невозможности. Вы – предатель, продавший Родину за большевистский паек!..

– Нет… – Карл Берг медленно встал и выпрямился во весь свой огромный рост. – Вы искали правды? Вот вам краешек… Я служил Империи и моему Государю. Но потом пришел Тот, Кто является истинным Владыкой. Он сокрушил Империю и утвердил Свою власть. Скоро Ему будет принадлежать весь мир, и тогда люди получат то, чего были лишены по собственной глупости и темноте. Мой долг, долг ученого, помогать этому…

– Люди? – хмыкнул Степа. – А он, этот ваш Владыка, он чего – не человек?

– Это не важно. У Него много имен и много лиц. Он долго ждал, но теперь настал Его час. Он принес свет – и горе вам, слепым!..

Ростислав невольно кивнул. Знакомо! Чернобородый Гуаско тоже ждет Светоносного. Значит и Берг готов служить Лха Старшему Брату…

– О Люцифере изволите говорить, сударь?

– Люцифер… Я назвал вас дикарями и не ошибся… Да разве важно, кто Он? Пусть будет Люцифер, если только такое доступно вашему пониманию…

– А зачем обязательно Люцифер? – внезапно поднял голову Косухин. – А может, чердынь-калуга, Агасфер?

И тут Берг впервые дрогнул. Что-то, похожее на растерянность, отразилось на его бескровном лице. Ростислав удивленно покосился на Степу.

– А вы не так просты, молодой человек! – темные глаза взглянули в упор. – Что ж, можете умирать спокойно. Для такого, как вы, вам удалось узнать много. Даже слишком много…

– А вы не преувеличиваете? Насчет умирать? – Арцеулов выразительно взглянул на свой револьвер.

– Я? Ничуть, господин Арцеулов. Тот, Кому я служу, способен защитить. Впрочем, я и сам не очень боюсь вас. Можете спрятать револьверы, они не понадобятся… Скажу напоследок, чтобы вас успокоить. Вы – белые и красные – душили друг друга три года с бешенством, достойным троглодитов. Ваши товарищи проиграли, господин Арцеулов, но не горюйте! Большевики тоже не нужны моему хозяину. Война требовалась, чтобы истребить наиболее упорных, которые могли бы помешать прогрессу. Одно дикое племя уже разбито, а что касается победителей, господин Косухин, то от них тоже скоро избавятся. И тогда Он выступит открыто. Все уже готово – и далеко отсюда, среди мертвых гор, скоро откроется Око нового мира…

– Это вы про Шекар-Гомп?

Торжественная речь ничуть не смутила Ростислава. Пора было сбить спесь с этого мерзавца!

– Вы, кажется, были там? Все равно – слепые не увидят солнца…

– Ладно! – Арцеулов тоже встал и не спеша прицелился прямо в бледный лоб Берга. – А теперь быстро: имя, фамилия и должность вашего… Светоносного!

Берг усмехнулся и легко взмахнул рукой. Электрический свет скользнул по старому тусклому металлу. Перстень – очень похожий, но на печатке вместо знакомых змеек темнела странная голова с распущенными волосами. Горгона…

– Не смешите, господа! Ваш свинец хорош лишь для таких дикарей, как вы сами. Господин Косухин, помните церковь Святого Иринея? Тогда вам повезло – во-первых, в ваши дикарские руки попала действительно важная вещь, а, во-вторых, трус Гастон наплел такое, что я предпочел не вмешиваться. Так что уберите револьвер!

Косухин вспомнил. Ножны, спасшие их с Тэдом от пуль! Напридумывали артефактов, чердынь-калуга!

– Знакомый перстень? Ах да, маленькая деталь… Горгона! Мне она нравиться больше, чем эти нелепые змеи. Смешно, господа! Вы держали в руках то, что могло сделать вас могущественными, но для вас это был лишь шаманский амулет…

Берг легко коснулся перстня, и серебристый щиток с Горгоной остался в руке. Словно маленькое солнце засветилось на пальце – белый камень чистой воды, горящий десятками ярких граней… Перед глазами у Степы встала старинная гравюра – Артур, окруженный врагами, со сверкающим перстнем на пальце. Эх-ма, проглядели!

Арцеулов подумал о другом. Охс Вагрэ – Перстень Духов. «Если же кто-то не только зол, но и проницателен – то да поможет всем нам Высокое Небо…»

Берг кивнул, довольный произведенным эффектом:

– Не догадались, господа? Теперь эта вещь в надежных руках. Для вас перстень был все равно бесполезен. Господин Лебедев даже не попытался им воспользоваться…

Степа понял. Дыхание перехватило – все наконец стало на свои места:

– Гад! Сволочь! Ты убил Николая!

Выстрелы прогремели как гром – низкие своды отразили звук. Огоньки пуль ярко вспыхнули – и вокруг фигуры Берга расплылось легкое сияние. Косухин выстрелил вновь, а затем опустил бесполезный револьвер.

– Ничего, Степан! – Арцеулов неторопливо засунул оружие в кобуру. – Я этого мерзавца руками придушу!

– Поздно!

Голос Берга был полон насмешки, и словно в ответ раздался оглушительный удар. Ростислав отскочил в сторону и оглянулся. Дверь, сорванная с петель, бессильно покачивалась на уцелевшей скобе.

– Ростислав, назад! – отчаянно заорал Степа.

…Бриарей стоял в дверях. Глиняная личина казалась бесстрастной, но маленькие глаза горели злым огнем. Голем был зряч, только теперь поверх зрачков сверкали толстые прозрачные линзы.

«А я не верил! – с запозданием подумал Арцеулов. – Куда ж этого негодяя бить? В глаза?»

– Мой малыш снова здоров, – Берг вновь сел в кресло, с усмешкой поглядывая то на своих гостей, то на глиняного монстра. – Кстати, он вполне разумен и ничего не забыл. Убей их, Бриарей!

Монстр медленно повернулся всем туловищем, разглядывая своих врагов. За ним мелькнула тень – Гастон де Сен-Луи заглянул внутрь и поспешно отскочил.

«Здорово придумано, чердынь! – мелькнуло в голове у Степы. – Ладно, что там Шарль писал? Дырка на спине?»

Но голем не собирался подставлять врагам спину. Медленно, словно нехотя, он сделал шаг вперед. Выстрел – пуля щелкнула по прозрачным линзам.

– Не тратьте пуль, господа! – расхохотался Берг. – Я подумал об этом… Бриарей, не убивай их сразу! Схватишь первого – оторви ему руку…

Еще одна пуля отскочила от прозрачного забрала. Бриарей был уже рядом, глиняные клещи тянулись к горлу. Ростислав чертыхнулся и отскочил подальше, к центру комнаты. Стул! Бриарей легко парировал удар, по комнате разлетелись деревянные щепки. Красные глазки горели ненавистью.

На миг Арцеулову стало страшно. Это не машина. Не машина, не человек, не зверь…

Теперь монстр стоял в центре лаборатории. Прямо перед ним был стол, заставленный приборами и колбами – пустыми и полными. Стол тянулся почти до самой стены, оставляя два узких прохода. Степа оказался слева, где было чуть пошире, Ростислав же – справа. Бриарей не спешил, медленно поворачиваясь из стороны в сторону. В комнату вновь заглянул Гастон, на этот раз не став прятаться. Берг встал, скрестив на груди длинные руки, на бледном лице застыла торжествующая усмешка.

Косухин видел своего врага не впервые и ощущал не растерянность, а злость. Стрелять было бессмысленно, но револьвер Степа не бросал. По Бергу не попадешь, глиняный урод пуль не боится, но…

Косухин выстрелил, пуля щелкнула о стену возле самого уха Гастона. Тот взвизгнул и рухнул на пол. Еще одна пуля заставила мсье де Сен-Луи перевернуться и вновь вскочить на ноги. Лабораторию наполнил отчаянный крик, заставивший обернуться Берга. Бриарей дрогнул и стал не спеша поворачиваться.

– Ростислав! У него должна быть дырка! Сзади!..

Арцеулов быстро кивнул, вспомнив письмо Шарля Карно. Только бы голем повернулся…

Но тот не стал подставлять спину. Резкий окрик Берга – и монстр вновь двинулся к Ростиславу. Воспользовавшись моментом, Гастон на четвереньках выскочил из комнаты.

Степа прикинул, что если Бриарей пойдет дальше, можно будет зайти со спины – и влепить чудищу свинцовый гостинец. Монстр не спеша сделал шаг. Арцеулов стоял на месте, внимательно следя за тем, чтобы не оказаться на расстоянии удара. Еще шаг, глиняные клещи взметнулись, но Ростислав быстро отступил. Бриарей на секунду потерял равновесие, однако выпрямился и двинулся дальше.

Косухин бросился вперед. Оставалось преодолеть не больше двух шагов, чтобы оказаться прямо за спиною чудовища. Револьвер был наготове… Не успел! Бриарей повернулся – молниеносно, рывком, в воздухе мелькнула тяжелая клешня. Спасла реакция – удар не попал в голову, а пришелся по плечу. Степа рухнул на пол, револьвер откатился к ногам Берга. Тот усмехнулся и легким ударом ботинка отбросил оружие в угол.

Степа был уже на ногах. Бриарей стоял вполоборота, словно размышляя, броситься ли ему на Косухина или двигаться дальше, где стоял Ростислав. Степа хлопнул себя по карману – рука наткнулась на холодный металл. Револьвер Гастона – он и забыл о нем! Ну теперь посмотрим! Куда б не двинулся голем, спину он все равно подставит. Только б не вмешался Берг…

Но физик по-прежнему стоял у кресла. В руках у него теперь тлела сигара. Поймав Степин взгляд, он улыбнулся и пустил в воздух кольцо дыма.

Бриарей вновь двинулся на Ростислава. Косухин приготовился, решив не подходить близко. Хватит и трех саженей – он не промажет. Монстр сделал шаг и вдруг резко повернулся. Глиняные лапы схватились за край огромного стола. Зазвенела стеклянная посуда. Тяжелый стол, сдвинутый могучим рывком с места, придавил Степу к кирпичной стене.

Косухин не выронил оружия, но толку от револьвера было мало. Стол казался чугунным – не сдвинешь и на пядь. Да и времени не оставалось. Бриарей, обезопасив себя от одного из врагов, занялся другим.

Ростислав отступил на шаг, затем еще… Стена! Бриарей надвигался, несокрушимый, словно скала, красные глазки горели торжеством, огромные клещи тянулись вперед…

Ростислав сжал зубы и поднял револьвер. Пули били в упор, оставляя на глине глубокие царапины. Выстрелы на минуту задержали монстра. Он замер, словно ожидая, пока у Арцеулова кончатся патроны. И вот револьвер бесполезно щелкнул – барабан был пуст. Глиняные лапы вновь начали приподниматься, растопыренные пальцы тянулись к горлу…

Степа барахтался пытаясь отодвинуть проклятый стол. Удалось повернуться, но Бриарей стоял к нему боком, не подставляя спины. Огромные лапы взметнулись, Арцеулов дернулся в сторону, и клешни поймали воздух. Но теперь уходить было совсем некуда – Ростислав оказался в узком углу между стеною и столом.

Косухин бросил взгляд на Берга – физик с наслаждением затягивался толстой сигарой, словно буржуй с агитационного плаката РОСТА. Вспыхнула ненависть. Чужими руками воюет, гад! Хоть бы кровь ему пустить, прежде чем доведется загнуться!..

Степа замер. Кровь! Лев из Праги писал…

Рука стала шарить по столу. Колба! Пустая – не годится… Полная!.. Этот гад не боится пуль. А ежели чего попроще?

Колба была большая, наполненная мутным раствором. Рука привычно взвесила ее, глаза уже оценивали дистанцию. Саженей шесть… Только б не сдвинулся с места!..

Степа отвернулся, словно собираясь метнуть колбу в голема. Рука взлетела в воздух – и Косухин, резко повернувшись, кинул стеклянный сосуд, целясь прямо в голову Берга. Зазвенело стекло – физик успел закрыться рукой, но на тыльной стороне ладони проступило красные пятна… Есть!

Бриарей уже нависал над Ростиславом, пытаясь ухватить верткого врага, но вот его лапы внезапно дрогнули и застыли. Косухин обернулся. Берг, морщась, перевязывал руку платком…

И тут монстр как-то странно дернулся. По глиняному тулову пробежала дрожь, словно под Бриареем тряслась земля. Резкий поворот – и красные глазки уже глядели на Берга. Воспользовавшись моментом, Арцеулов вскочил на стол и одним прыжком очутился рядом со Степой.

– Кровь! – шепнул Косухин, кивая в сторону хозяина дома. Ростислав вначале не понял, но затем зло усмехнулся. Кажется, старый алхимик не ошибся!

Бриарей уже возвращался. Огромные лапы с растопыренными пальцами тянулись вперед, движения стали резкими, неуверенными, словно разум, скрытый за глиняной оболочкой, начал мутиться. Берг крикнул. Слова были непонятны, но в голосе уже звенел страх. Секунду-другую он выжидал, повторяя странное, непонятное слово, раненая рука взметнулась в запретительном жесте. Но поздно – Бриарей был уже рядом, отрезая путь к отступлению.

Только сейчас Берг понял, что случилось. Окровавленная рука была спрятана за спину, другая попыталась сдвинуть тяжелое кресло в надежде задержать монстра. Тщетно! Одним ударом голем разнес преграду в щепки, и через секунду лопатки Берга коснулись кирпичной стены. Бледное лицо уже не улыбалось. В глазах плавал ужас, губы беспрерывно что-то шептали, словно физик все еще надеялся на силу древних заклятий. Глиняные пальцы уже тянулись к горлу. Берг закричал, но крик тут же прервался, перейдя в хриплый стон.

Монстр не спешил. Одна клешня вцепилась хозяину в горло, другая потянулась к раненой кисти. Отчаянный вопль – рука с сухим треском сломалась. Окровавленная человеческая длань упала на пол…

– О Господи! – Арцеулов невольно прикрыл глаза. Степа застыл, не в силах сдвинуться с места. Такого он не видел даже на кровавых фронтах Смуты.

…Монстр рвал хозяина на части. По полу расплывалась кровавая лужа, тело билось в конвульсиях, крик перешел в негромкий вой. Клешни чудовища пробили грудную клетку…

– Степан! – выдохнул Арцеулов. – У меня патронов нет… Остановите!

Косухин кивнул, но потребовалось время, чтобы отодвинуть тяжелый стол. Наступила тишина. Голем молча отрывал от тела клочья окровавленного мяса. Степа ругнулся и бросился вперед, на ходу проворачивая полупустой барабан револьвера. Секунда – и он был рядом. Бриарей, чуть наклонившись, разрывал человеку то, что недавно было горлом… Глиняная спина казалась гладкой, но почти посередине темнело небольшое отверстие. Бриарей замер, почуяв нового врага. Огромное тулово начало выпрямляться, но Косухин уже вставил револьверный ствол в темную дырку. Выстрел, другой… Монстр застыл, затем лапы начали медленно опускаться. Туловище дернулось, Бриарей шатнулся и с грохотом рухнул на каменные плиты пола…

…Голем лежал навзничь, в черных щелках глаз медленно гасли кровавые огоньки. В последний раз они мигнули злым огнем – и пропали. Нелюдь был мертв.

– Степан, вы не ранены? – Арцеулов стоял рядом, лихорадочно перезаряжая револьвер. – Степан?..

– А? – очнулся Косухин. – Не-а, порядок…

– Слава Богу! – Ростислав широко перекрестился. Взгляд упал на кровавое месиво у стены. Арцеулова передернуло. Смотреть на то, что осталось от Карла Берга, было страшно.

– Вот буржуи проклятые! – Степа покачал головой, чувствуя, что к горлу подступает тошнота. – Навыдумывали, сволочи! Слушай, Слава, ну разве так можно?

Ростислав взглянул на Степу. Красный командир, только что спасший их обоих от верной гибели, казался растерянным и слабым. Ненависть покинула душу – остались лишь недоумение и боль.

– Он это заслужил, – Арцеулов положил руку на Степино плечо. – Это ему за вашего брата…

– Николай… Коля… – Косухин сглотнул горькую слюну и выдохнул: – За Колю его надо было судить! Судить гада – и к стенке. А так… Так люди не должны погибать! Не должны!

– Он сам это придумал, – Ростислав окинул взглядом залитую кровью комнату, мертвую глиняную тушу, бессильные клешни. – Надо уходить…

Степа кивнул и медленно направился к двери. Арцеулов оглянулся – глаза резанула яркая вспышка. Перстень лежал на полу, рядом с кровавой лужей. Странно, но ни одно пятнышко крови не попало на старое серебро…

Подходить было страшно, но Ростислав заставил себя подобрать кольцо. Неподалеку лежал револьвер Косухина – он захватил и его. Еще ничего не кончилось, оружие могло понадобиться…

В коридоре мелькнула тень. Негромко хлопнула дверь.

– Гастон! – Арцеулов сообразил первым и бросился вдогонку. Где-то здесь! За дверью, ведущей в одну из комнат, послышался шорох…

Сен-Луи стоял на коленях, что-то бессвязно бормоча и всхлипывая. Миндальничать было некогда. Резкий удар по лицу – и француз испуганно затих.

– Ты чего? – Степа вошел в комнату и брезгливо поморщился. – Да ну его!..

– Нет, пусть скажет!

Арцеулов подождал секунду, давая Гастону время опомниться, затем быстро спросил по-французски:

– Кто такой Агасфер?

– Это… Это наш шеф… – Сен-Луи с трудом сглотнул. – Кто-то из здешнего правительства… Имени не знаю, честное слово!

– Кто убил Николая Лебедева?

– Берг! Это он… он! Я не хотел, я боялся. Господин Берг сказал, что у полковника был какой-то важный прибор…

Арцеулов перевел дух.

– Поняли, Степан?

– Он о Николае? – в эту минуту Степе было не до того, чтобы вслушиваться во французскую речь. – Понял…

– Ладно, продолжим… Над чем вы работали здесь?

– Я физик, господа! – полные ужаса глаза Гастона взметнулись вверх. – Я только физик! Господин Берг собирался продолжать работу по «Пространственному Лучу», а меня должны направить в лабораторию сверхпроводимости…

Ростислав пожал плечами – тут он был не силен.

– Спроси, что они сделали с Наташей? – подсказал Косухин. Услыхав вопрос, Сен-Луи взмахнул руками:

– Я… Я тут ни при чем! Господин Берг сказал, что проведет сеанс гипноза! После того, как мадмуазель Наташа узнала о гибели полковника Лебедева…

– Ясно… Степан, вы хотите что-либо спросить?

– Ну его к черту, чердынь-калуга!

Косухину стало противно и мерзко. Хорош фрукт этот Гастон! Револьвером балуется, а на расправу жидок!

– Почему вы хотели убить господина Косухина?

Сен-Луи отшатнулся, взглянул на мрачного, насупившегося Степу и прошептал:

– Не убивайте, господа! Это все Берг! Он приказал мне… Он сказал, что господин Косухин и мадмуазель Наташа… Они…

– Пошли отсюда! – последнюю фразу француза Степа кое-как понял. – Брось эту дрянь…

– Ну уж нет! – Ростислав схватил Гастона за воротник и поволок к выходу. Сен-Луи не сопротивлялся, только жалобно взвизгивал. Возле входной двери Арцеулов сунул Степе револьвер.

– Зарядите. Мы снова сотрудники ВЧК. Не забывайте, я Оцуп, вы…

– Балаев Иван Иванович, – вспомнил Степа. – А этого?

Он поглядел на замершего в ужасе Гастона, но Арцеулов лишь зло усмехнулся.

За дверью на них тут же надвинулись две тени.

– Быстро вы, товарищи! – агент первого разряда Гусев был слегка удивлен. Действительно, они пробыли в доме не больше часа. За это время, показавшееся им вечностью, даже не успела смениться охрана. Арцеулов мрачно взглянул на чекиста:

– Дом – опечатать. Никого не впускать. Этого, – рука с револьвером указала на Гастона, – на Лубянку. Он убийца и шпион. Выбейте из него все!

– Так точно! – Гусев кивнул напарнику, и на запястьях Гастона защелкнулись наручники. – Расколем буржуя!

– Учтите, это опасный враг! Выдает себя за француза, но французского даже не знает. Нажмите покрепче – сразу русский вспомнит!

– А второй?

Арцеулов нахмурился, и чекист понял, что сказал лишнее.

– В машину, товарищ Балаев!

Степа кивнул и шагнул вперед. Арцеулов, опередив его, сам сел за руль. Авто рвануло с места, и через несколько минут страшный темный особняк остался далеко позади. Вокруг были оживленная улицы, в окнах домов уже зажглись огни, и случившееся казалось ночным кошмаром.

– Уходим! – резюмировал Ростислав. – Прямо по Тверской – из города. Рванем до Пскова, а там – к границе. Если что, захватим другое авто…

Степа не отвечал. Слишком многое случилось за этот короткий час.

– А вы мне не все сказали, Степан! Кто такой Агасфер?

– А-а! – сообразил Косухин. – Их главный – кто-то из Совнаркома. Он все решения принимал…

– Фамилии не знаете?

– Нет… Кто-то из стариков. Еще с Плехановым работал.

Степа отвечал, почти не думая. Арцеулов спешит уехать – и он прав. Беляку больше нечего здесь делать. А вот ему, Косухину…

– Агасфер, значит? Уже легче… Обратили внимание, Берг его считает чуть ли не Сатаной!

– А! – отмахнулся Косухин. – Тронулся, видать! А ты тоже хорош – таблички всякие, амулеты…

– Нет, Степан…

Арцеулов уверено вел машину, стараясь не сбавлять скорости. Черное авто пропускали – с ВЧК в Столице привыкли считаться.

– Я не свихнулся. Просто мне кажется, что эта история началась очень давно. И в табличках написано об этом. Перстень, ножны, камень, – это не мистика! Это физика! Агасфер – не просто сволочь…

– Ага, он марсианин. Ладно, Слава, останови машину.

Арцеулов удивился, но все же затормозил. Они были на Тверской, неподалеку от «Националя».

– Ты вот чего… – Степа помолчал и наконец решился. – Ты, Ростислав, уезжай. Я… Я останусь…

– Спятили, комиссар! – Арцеулов резко повернулся. – Уже через пару часов они все будут знать! Да и авто уже ищут. Степан, мы сделали все, что могли!..

– Ты – все, – кивнул Косухин. – А я – нет… Час-другой у меня есть. Пойду прямо в Главную Крепость. Там сейчас как раз Совнарком должен собираться… Пойду к Вождю! Теперь это уже не болтовня, чердынь-калуга! Теперь мы Агасфера враз прикрутим, у Вождя сил хватит!..

Арцеулов хотел возразить, но невольно задумался. В чем-то Степан прав. Большевистский фараон не захочет терпеть соперника, будь он даже самим Сатаной. Пусть Люцифер столкнется с красным Вельзевулом! Но все равно, соваться прямо в пасть…

– Вас не пустят!

Степа вздохнул, затем полез за отворот шинели и вытащил какую-то бумажку:

– Пропуск. Я даже с товарищем Горбуновым говорил – он секретарь ВЦИКа. Обещали пропустить прямо к Вождю…

Пропуск в Главную Крепость Степа получил еще вчера. Его дали без разговоров – комполка Косухина, делегата съезда, в Столице помнили.

Ростислав не знал, что и сказать. Опасно! Но не опаснее, чем идти в Шекар-Гомп. Лысоватый большевистский фараон не даст в обиду Косухина – иначе восторжествует неведомый Агасфер. Но что-то мешало. Краснопузый думает, что этот Агасфер – старый партиец, работал с Плехановым…

– Степан, а вы уверены, что не попадете прямиком к Люциферу?

– Да брось, беляк! – Степа даже не рассердился. – Скажешь еще!

– А почему? Агасфер – кто-то из высших, курирует армию, партию, даже науку. А кто в вашем кубле за все отвечает? Принцип Оккама: прямой путь – самый вероятный…

Степа долго молчал. В такое поверить было нельзя, сама мысль об этом равносильна измене. Но беляк прав: прямой путь – он и есть самый вероятный…

– Тогда… Тогда я не вернусь, Слава. И ты поймешь, кто такой твой Люцифер. Все равно узнаем! Только неправда все это, зря душу травишь…

– Нет! – покачал головой Ростислав. – Вы не пойдете. Я вам запрещаю, Степан!

– Ты чего? – Косухин нашел в себе силы улыбнуться. – Я ведь у Врангеля, чердынь-калуга, не служил! Да и по званию, считай, тебя старше…

– Ну, прошу… Не имеет смысла так рисковать!

– Это для тебя не имеет. Мы ведь враги, Ростислав!

– Мы… Мы с вами? – Арцеулов даже не ожидал, что эта простая констатация так его заденет.

– Ну, не мы с тобой. Но ты ведь беляк, а я был за Коммунию, и за нее подохну. Твои друзья – против моих, вот и весь разговор!

– Нет… – они говорили на эту тему много раз, и теперь Ростислав знал правильный ответ. – Нас столкнули лбами! Понимаете? Таких, как вы и я. По всей России! Нас попросту стравили!

Степа хотел возразить, но невольно задумался:

– Ну, тем более, если так. Значит, и вправду есть в чем разбираться! А говоришь – нет смысла… А ты, это, мотай из Столицы, а то сцапают…

– Еще чего? – на этот раз заставил себя улыбнуться Арцеулов. – Встретимся завтра в полдень у Большого. Запасной срок – послезавтра, в такое же время… Да, возьмите перстень.

Косухин покрутил в руках сверкающий белым камнем серебряный ободок.

– Не стоит. Я им и пользоваться не умею. Там он не поможет – враз с рукою оторвут…

Ростислав понимал, что Степа прав. То, что не пускало револьверные пули и гнало прочь Венцлава, для Агасфера не будет преградой. Но все-таки…

– Может, возьмете?

– Нет, – Косухин привычно поправил ремень на шинели и открыл дверцу. – Бывай, интеллигент! Увидишь Тэда – кланяйся, Ну и Наташе… Наталье Федоровне…

– Не выдумывайте! – резко бросил Арцеулов. – Сами все передадите!

– Ага! – вздохнул Степа. – Точно! Наташе ничего не передавай. А Тэду – кланяйся… Все! Пошел…

Хлопнула дверца. Арцеулов растерянно проводил глазами исчезающий в клубящемся вечернем сумраке силуэт и резко нажал на газ. На душе было муторно, словно он кого-то предал или попросту струсил…

Косухин шел быстро, хотя можно было особо не спешить. Главная Крепость была рядом, нависая черным контуром огромных зубчатых башен. У случайно уцелевшего фонаря Степа взглянул на часы – обычно в это время в Совнаркоме начинается перерыв перед ночным заседанием. Оставалось еще раз проверить пропуск и документы. Под руки попалось удостоверение агента второго разряда Балаева. Степа чертыхнулся и разодрал его в клочья. Не хватало еще с этим соваться в Совнарком! Ну, Славка, штукарь, чердынь-калуга, здорово все провернул! Сами виноваты, товарищи чекисты, не ловите ворон!..

Злое веселье тут же исчезло. Все потом! Будет время вспомнить, подумать о том, что делать дальше, помянуть брата и поплакать, если весь этот ад не высушит слезы навсегда. Потом! Сейчас – дело. Вождь примет его в перерыве. У Степы будет минут десять, пусть даже пять. Никаких, как говорит Славка, эмоций – факты! Берг – раз, Шекар-Гомп – два, Венцлав – три, Агасфер – четыре… Он успеет! Хватит и трех минут. Главное – предупредить, что в ЦК и Совнаркоме измена, какая-то язва завелась в Коммуне, сволочи и нелюди собираются использовать Великую Мировую в своих паскудных интересах!

Болью ударило в грудь. А если?.. Принцип этого Оккама, чердынь-калуга! Нет, только не это! Ведь с именем Вождя Косухин пришел в партию, поднимал бойцов в атаку. Если не верить ему, то кому же еще верить? Нет, нет и нет! Славка ошибся, ошибся Лунин, – нет!

Косухин помотал головой, словно отгоняя надоедливых мух. Не расслабляться, чердынь-калуга! Рассусоливаешь, красный командир! Что будет – то будет, на то и разведка. А сейчас – забыть.

Пора…

Охрана долго разглядывала Степины документы, но пустила без слов. Косухин облегченно вздохнул. Как ни хитер Агасфер, но у него, Степы, в запасе по крайней мере час – хотя бы до смены охраны в особняке. Он успел.

В здании Совнаркома, где уже приходилось бывать, Степа сразу же прошел на второй этаж. Здесь было людно. В коридоре мелькнула знакомая фигура Троцкого. Красный Лев беседовал с низеньким, рыжеватым усачом. Приглядевшись, Степа узнал товарища Джугашвили-Сталина. Похоже, перерыв уже начался.

На лестнице Косухин нашел товарища Горбунова. Тот перекуривал. Узнав Степу, он, сообщил, что Вождь уже ждет товарища Косухина в своем кабинете, а посему следует поспешить. Итак, его ждут! Степа снял шинель, бросил ее на первый попавшийся стул в коридоре и побежал на третий этаж, где находился кабинет Предсовнаркома.

Тут было тихо. Возле приемной Вождя топтались двое добродушного вида курсантов, лениво опиравшихся на винтовки. Увидев Степины нашивки, парни подтянулись, но, взглянув на пропуск, пропустили без слов. Посторонним в Главную Крепость ходу не было, и караул стоял, как память о бурных месяцах войны.

В приемной, за столом, читал газету секретарь. Он поднял на Косухина удивленные глаза и сообщил, что Вождь занят. Пришлось назвать фамилию. Секретарь вздохнул, долго копался в каких-то записях и наконец неохотно кивнул в сторону двери. Косухин оправил гимнастерку. Он у цели! Сейчас!..

Степа толкнул дверь – она поддалась легко, вошел и растерянно остановился у порога. Стол, лампа под зеленым абажуром, шкафы с книгами… Кабинет был пуст. Косухин на всякий случай кашлянул, неуверенно переступил с ноги на ногу и наконец шагнул к покрытому темно-зеленым сукном столу.

– Добрый вечер, Степан Иванович!

Голос показался знакомым, но это был не голос Вождя. Шевельнулась глухая черная портьера, высокая фигура выступила на свет. Красноватое лицо было спокойно, алые губы кривились легкой насмешкой:

– Напрасно беспокоите Предсовнаркома, товарищ Косухин, – Венцлав укоризненно покачал головой. – Он уже вполне в курсе.

– Мне… – горло перехватило. – Мне надо с ним поговорить! Вы… вы права не имеете!..

Венцлав пожал плечами:

– Напрасно волнуетесь! Тот, к кому вы спешили, уже отдал приказ. А от себя скажу, Степан Иванович: совсем недавно Агасфер подарил вам жизнь. Зря вы искушали судьбу!..

Он щелкнул пальцами. Портьера распахнулась, несколько крепких розовощеких парней в одинаковых гимнастерках окружили Степу. Его схватили за руки, на запястьях защелкнулись наручники, на губы легла изоляционная лента. Косухин не сопротивлялся – силы исчезли. Мелькнула мысль об измене, прокравшейся в святая святых – кабинет ничего не ведающего Вождя, но в такое уже не верилось. Загадка решена – Агасфер открыл забрало. Ему надоело играть с красным командиром Степой в прятки…

За портьерой оказалась еще одна дверь. Косухина впихнули в узкий проход, провели маленьким коридором к глухой лестнице, тускло освещенной пыльными лампочками. Его толкнули в спину, ступени выскакивали из-под ног, лента на губах мешала дышать… Мельком подумалось, что Славка Арцеулов оказался прав, да и сам он, Степан Косухин, обязан был не раскисать, а догадаться. Голос! Такой знакомый голос, только на Челкеле и позже, в каменном мешке подземелья, он звучал не резко и отрывисто, как обычно, а мягко и плавно. Степа должен был догадаться, понять, но оказался глух и слеп. Значит, поделом…

Лестница кончилась. Перед ним был маленький дворик, спрятавшийся между глухой, без окон, стеной здания и громадой крепостной башни. Их ждали – пятеро парней с винтовками переминались с ноги на ногу. Косухин невольно всмотрелся – нет, это не бойцы Особого полка. Обыкновенные курсанты, каждый не старше двадцати. Смена…

Его толкнули к стене. Косухин чудом удержался на ногах, но заставил себя выпрямиться. Вот, значит, где доведется, чердынь-калуга! Запоздалая ненависть захлестнула его. Значит, их всех обманывали – и живых, и погибших! Будь оно все проклято!..

Но тут же пришло спокойствие. Он знал, на что идет. Красный командир Косухин разведку закончил. Ростислав все поймет. Он ведь умный, Славка Арцеулов! Он знает, что делать дальше…

Венцлав появился неожиданно. При его виде курсанты стали по стойке «смирно», старший козырнул, готовясь, рапортовать, но краснолицый нетерпеливо махнул рукой.

– Всем отойти!

Парни переглянулись, но послушно шагнули назад, к стене здания. Венцлав подошел к Степе и несколько секунд молчал, словно не решаясь заговорить.

– Агасфер подтвердил приказ… – он умолк, по лицу промелькнула усмешка. – Доставили вы нам хлопот, Степан Иванович! Мои бойцы боятся вас – вы же видели Большой Рубин! Пришлось звать курсантов. Взял грех на душу – сказал, что вы готовили покушение на Вождя… Знаете, Степан Иванович, я еще в Иркутске понял, что ваша ретивость не доведет до добра. Впрочем, мораль читать поздно…

Говорить Косухин не мог – мешала лента, залепившая рот. Смотреть в лицо нелюдю было тяжко, и Степа поднял глаза к небу. Сквозь ночную темень пробивался странный синеватый отсвет. Звезд не было – тучи накрыли ночную Столицу…

– И еще… – голос Венцлава дрогнул. – Я обязан вам сказать… Вы едва ли поймете – но все же… Мне предсказано, что смерть придет за мной в облике молодого воина, незнатного и безвестного. Я думал, это вы…

Странные слова на миг пробудили интерес. Значит, гад все же боится? Ничего, этот безвестный еще появится! То-то краснолицый труса празднует!

– Я не боюсь! – Венцлав словно читал его мысли. – Но вы не можете представить, что значит все время ждать смерти. Не месяцы, не годы… Вам, людям, проще. Я не рад тому, что случилось… Прощайте!..

Венцлав быстро кивнул и повернулся к курсантам:

– Сюда!

Парни подбежали и застыли, сжимая в руках трехлинейки.

– По приказу Председателя Совнаркома!.. Врага революции ликвидировать немедленно. Не стрелять – действовать без шума!

Венцлав резко повернулся и, не оборачиваясь, быстро зашагал прочь. Курсанты на миг замешкались, затем старший нерешительно поднял винтовку.

– Приготовиться, товарищи…

– Штыков нет, – растерянно откликнулся кто-то. – Забыли!..

– Прикладами!

Степа вспомнил пещеру у Челкеля и свое странное видение – сон о несбывшемся будущем. Выходит, и здесь ошибки не вышло! Растерянность прошла. Нет, не на того напали! Он, чердынь-калуга, им не телок на бойне!..

Степа пригнул голову и бросился вперед. Одного он сбил с ног и, быстро развернувшись, попытался ударить головой в живот следующего, но тут его сильно толкнули в спину. Косухин шатнулся, его толкнули снова, и вдруг на затылок обрушился страшный удар. Казалось, земля рванулась навстречу. Еще несколько секунд он чувствовал какие-то толчки: приклады били по телу – и тут все разом оборвалось…

– …Степан! – негромкий, но сильный голос заставил очнуться. Он был тут же, во дворе. Парни в зеленых гимнастерках столпились вокруг чьего-то скорчившегося тела. Смотреть на такое было неприятно, Косухин невольно отвернулся и вдруг все понял. Добили! Он хотел крикнуть – назло всем, доказать, что он здесь, что они рано обрадовались… Не успел. Все, что было вокруг – тускло освещенный фонарями двор, красный кирпич стены, недвижное тело, вокруг которого столпились убийцы – стало тускнеть, расплываться, медленно исчезать…

– Степан… Степа!

На этот раз голос был другим, знакомым. Клочья тумана, застилавшие взор, исчезли, и Косухин узнал брата. На полковнике была белая парадная форма, золотом сверкала сабля у пояса, а на груди тускло мерцала эмаль орденов. Таким он видел Николая лишь на фотографии – и в том странном сне. Тогда Коля тоже встречал его и почему-то торопил…

– Ну здравствуй!.. – брат улыбнулся – слегка, одними уголками губ. – Пойдем, тебя ждут…

Степа хотел спросить, что все это значит, кто может ждать его здесь, и где это – «здесь», но Николай взял его за локоть:

– Мы еще поговорим. Ты молодец, Степан!.. Пойдем…

Косухин на мгновенье почувствовал себя совершенно счастливым. Он снова с Колей, и брат – сам Николай! – назвал его молодцом. Но тут же его охватила тревога. Приближалось что-то важное, очень важное…

…В глаза ударил невыносимо яркий свет, Степа закрыл лицо ладонями, но свет все равно пронизывал его насквозь. Ослепительно-белый огонь, ярче раскаленной стали, ярче самого солнца, забушевал вокруг, волны света захлестывали, сбивали с ног, и вот откуда-то из самой глубины послышался голос, позвавший его тогда, в первый раз, сквозь черноту забвения:

– Степан! Ты сделал то, что было велено?

– Я… – отвечать не было сил.

– Забыл наш уговор? Вспомни о чечевичной похлебке!..

Косухин вспомнил: да, он обещал. Обещал – но не успел. То, что скрывалось в Шекар-Гомпе, по-прежнему всесильно. Он ничего не смог… Или… Или все-таки…

Степа стал напряженно соображать, рука привычно полезла к затылку, и тут он понял, что светящийся океан исчез. Косухин открыл глаза – перед ним встала черная стена гор. Под ногами была тропинка, а совсем рядом темнел вход в пещеру. Все было знакомо, точно как в тот вечер, когда всадники Джора доставили их с Ростиславом к первому ночлегу. Внутри пещеры горел костер.

– Заходи, Степан…

Теперь он узнал этот голос. Тот, с кем он разговаривал ночью у огня, сидел возле костра, держа свои большие крепкие ладони над языками пламени.

– Погрейся! Ты поделился со мной огнем. Теперь – моя очередь. Сядь…

Косухин послушно присел. Костер горел ярко, и с каждым мгновением Степе становилось все спокойнее и легче. Его давний собеседник подбросил дров, угли весело затрещали. Неизвестный улыбнулся и потер ладони, счищая прилипшие кусочки темной коры.

– Не спеши – все поймешь, Степан. Но главное знай: ты сделал то, что обещал. Ты просил награды?

Степе стало стыдно.

– Вы… это… извините! Сболтнул лишнее. Дверь эту светящуюся увидел…

– Теперь ты знаешь, что за нею?

Косухин кивнул. Да, теперь он знал…

– Ты хотел вернуться. Тебе обещано, а такие обещания не даются попусту. Ты вернешься – но не туда, откуда пришел. Под нашим небом некоторые законы не изменить даже мне, но есть другие небеса. Твой путь не окончен, Степан. Дам совет: то, что станет теперь твоим, береги, но не бойся отдать, когда придет день…

Это было уже совсем непонятно. «Другие небеса» – поди Америка или чего подальше. А вот «то, что станет твоим»…

– Ты поймешь, – губы незнакомца вновь улыбнулись, но глаза смотрели строго и серьезно. – А сейчас пора. Мы выполнили то, что обещали: ты – свое, я – свое…

– Постойте! – Степа вскочил, видя, что все вокруг – пещера, костер, его собеседник – начинает медленно расплываться перед глазами. – Мне бы это… Поговорить!..

– Мы поговорим, но ты должен прийти ко мне сам. Понял меня, Степан? Ты сам придешь ко мне…

– Я? – он еще успел удивиться, прежде чем наступила тишина…

Глава 12. Долг

Арцеулов прибыл к Большому театру ровно в полдень. Теперь Ростислав ничем не походил на щеголеватого командира РККА. Красные нашивки спороты, исчез дорогой кожаный ремень, вместо фуражки голову украшала старая потрепанная шапка. Приобретенная ради подобного случая справка удостоверяла, что «податель сего» является демобилизованным красноармейцем Южного фронта.

Косухина не было. Прошло полчаса, топтаться на оживленном пятачке становилось опасно. Ростислав заставил себя не думать о самом худшем. Оставалось еще завтра, можно было зайти к комиссару Лунину, можно было попытаться – чем черт не шутит! – проникнуть в Главную Крепость…

На следующее утро он уже собирался подцепиться к переполненному трамваю, чтобы ехать в центр, но помешал газетчик. Оборванный мальчишка выкрикивал какие-то нелепости о белогвардейских злодействах. Ростислав развернул «Правду» и понял, что ехать незачем, да и некуда…

…На фотографии, обведенной жирной черной рамкой, красный командир Косухин выглядел странно серьезным, даже суровым. Таким Арцеулов не видел его даже после Тибета. Ростислав быстро пробежал глазами неровные полуслепые строчки. «Зверски убит белогвардейской бандой… легендарного 256-го полка… дважды орденоносец… кандидат в члены ЦК РКП(б)»…

Ниже была статья. Ростислав взглянул на подпись и скривился – под текстом стояла паскудная фамилия Троцкого. Опус назывался «Прощай, товарищ Косухин!». Из статьи можно было узнать, что член РКП(б) с октября 1917 года, один из первых командиров молодой Рабочей и Крестьянской, Степан Иванович Косухин честно выполнял свой партийный долг всюду, куда направляла его Революция. Подлые враги отомстили герою. Они были названы – озверелые недобитки из колчаковских банд во главе с офицером, «прославившимся нечеловеческими зверствами на окровавленных просторах Сибири». Дальше читать Арцеулов не стал. Все стало ясно.

Хотелось завыть, заорать, разрядить револьвер в первого же встреченного комиссара, ворваться на Лубянку с гранатой в руке… Лопоухий веснушчатый Степа выполнил свой долг до конца. Ему, Арцеулову, остается уползти за кордон и портить глаза над табличками с древними письменами – подходящее занятие для никому не нужного инвалида.

…Арцеулов решил ехать прямо на вокзал, но не удержался и вновь развернул проклятую большевистскую газету. Под статьей мерзавца Бронштейна была заметка о том, что похороны товарища Косухина должны состояться завтра, в час дня, на кладбище бывшего Донского монастыря.

Ехать туда было безумием. Его ищут. На Донском кладбище офицера, «прославившегося нечеловеческими зверствами», будут высматривать особо внимательно. Подполковник Арцеулов нужен этой банде – как слишком много знающий свидетель, как идеальный враг, на которого можно списать все – и Берга, и Степу, и деяния 305-го полка в Сибири. Эмоции следовало забыть. Степана опустят в холодную апрельскую землю под людоедские гимны, а он, Слава Арцеулов, поспешит подальше, радуясь, что уцелел. Ехать нельзя! От него этого и ждут, Агасфер и его нелюди прекрасно знают все слабости ненавидимых ими русских интеллигентов. Он закажет панихиду в ближайшей церкви по убиенному рабу Божьему Степану, но на Донском делать нечего. Это попросту ловушка…

Оставалось кружить по Столице, пересаживаясь из трамвая в трамвай. Дважды Ростислав приезжал на вокзал, но каждый раз уезжал оттуда, ругая себя за неуместную чувствительность. Косухин не обрадовался бы, узнав, что белого гада Арцеулова арестовали прямо у его гроба. Ростиславу казалось, что он слышит голос Степы: «Спятил, чердынь-калуга? Уматывай, интеллигент!..»

Ростислав переночевал на Петроградском вокзале, затерявшись в огромной толпе демобилизованных. Оставалось дождаться поезда на Псков. Билет он, как солдат героической РККА, уже получил. Поезд уходил в десять утра. Надо было ехать. Ничего уже не изменить, разве что к худшему, если он, Ростислав Арцеулов, попадет прямо в лапы Светоносного…

…На кладбище Арцеулов приехал без четверти час. Через старые монастырские ворота уже тянулась огромная толпа, у тротуара стояли черные авто, порядок охраняли молчаливые парни с винтовками. К могиле подойти не удалось. Там суетились распорядители, стоял почетный караул из каких-то мордатых в кожаных пальто. Играл оркестр. Апрельское небо хмурилось, начинал накрапывать мелкий дождь…

Митинг никак не начинался. Наконец охрана проложила коридор сквозь молчаливую толпу, и к могиле быстро прошел Троцкий. Блеснули тяжелые стекла очков. Лев Революции поднял к небу холеную белую руку и начал речь. Арцеулов не слушал. Его не интересовали ораторские пассажи Лейбы Бронштейна и тех, кто сменял его на невысокой, обтянутой красным ситцем, трибуне. Ростислав просто стоял и смотрел на заколоченный гроб. Он пытался вспомнить Степино лицо, но перед глазами плавали темные пятна…

На трибуне сменился очередной оратор. Арцеулов узнал знакомое по фотографиям самодовольное лицо Луначарского и вдруг почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся – комиссар Лунин стоял совсем близко, стриженная голова склонилась на бок, холодные голубые глаза смотрели, не мигая. Ростислав кивнул. Лунин сжал губы и медленно покачал головой. Понятно без слов – подходить нельзя. Колька вновь качнул головой, взгляд скользнул куда-то в сторону. Ростислав обернулся и вздрогнул. Венцлав! Краснолицый стоял в окружении нескольких крепких молодцов в одинаковых серых шинелях. Арцеулов хотел обернуться, но не успел. Взгляды встретились. Командир Бессмертных Красных Героев еле заметно улыбнулся…

Страха не было. Рука сжала рукоять револьвера. Пусть только сунутся – и, как сказал бы Степан, «чердынь-калуга»!.. Но тут же ему представилась статья в завтрашней «Правде» о садисте-колчаковце, осмелившемся явиться на похороны убитого им красного героя, дабы устроить покушение на вождей революции. Для того и приглашали! Он навсегда останется убийцей Степана. Несущий Свет, похоже, мастер на подобные забавы…

Нет, не выйдет! Арцеулов незаметно достал револьвер и кинул под ноги, втоптав оружие в чавкающую под сапогами грязь. Фальшивые документы никому не повредят, а остальное уже в Ревеле. Светоносному достанется только он, белый гад, колчаковский недобиток… Но тут рука наткнулась на что-то небольшое, странной формы. Перстень! Ростислав совсем забыл о нем. Он тоже достанется Агасферу! «Если же кто-то не только зол, но и проницателен…» Ростислав затравленно оглянулся. Серые шинели еще далеко, можно кинуть серебряное кольцо под ноги, в грязь. Но это слишком просто. Найдут! Если надо, перелопатят всю грязь под ногами, это не так уж трудно…

Арцеулов взглянул туда, где стоял комиссар Лунин. Если протолкаться к нему… Нет, когда их увидят рядом, Кольке не сберечь перстня. Найдут – и не пощадят.

В уши ударил «Интернационал». Ростислав поднял голову и дернулся от сухого винтовочного залпа. Салют… Красного командира Косухина опустили в могилу… Толпа зашевелилась. Вожди уже бросили по горсти мокрой глины и уступили место остальным. Люди шли быстро. Ростислав пошел вслед за всеми, понимая, что бандиты Венцлава могут оказаться рядом в любой момент. Надо успеть…

Темный провал могилы был уже рядом. Ростислав поднял мокрую грудку земли, готовясь кинуть ее на гроб. И тут же вспомнилось – Ксения унесла перстень с собою, но Охс Вагрэ вернулся. Пусть же Степа станет его хранителем! Это будет последнее, что сможет сделать командир Косухин.

Пальцы быстро залепили кольцо в податливую глину. Прощай Степан! Мокрый комок глухо ударился о красную крышку гроба…

…Трое в серых шинелях подошли к нему возле ворот, еще двое стали по бокам. Ростислав ждал, не говоря ни слова. Взгляд упал на лицо одного из серошинельных. Пустые мертвые глаза казались стеклянными, ярко-алые губы победно улыбались. Бессмертные Герои! Что ж, следовало ожидать…

– Гражданин Арцеулов? – Венцлав отстранил рукой одного из солдат. – У меня ордер на ваш арест. Прошу сдать оружие…

Все было будничным и скучным. Его обыскали, толкнули в спину и повели через ворота. Черное авто стояло наготове. Ростислава усадили на заднее сиденье рядом с одним из красногубых. Венцлав сел по другую сторону.

Машина мягко тронулась с места. Красногубый солдат опустил занавески на окнах. Еще одна, плотная, из темной ткани, отделяла заднее сиденье, не давая возможности смотреть через ветровое стекло. Арцеулов мельком удивился: неужели дорога на Лубянку – государственный секрет?

– Папиросы? – Венцлав держал в руках тяжелый серебряный портсигар. Ростислав потянулся за куревом, но тут же опомнился. От этих нелюдей ему не надо ничего. Даже если эта папироса – последняя.

– Пристрастились к махорке, Ростислав Александрович?

Голос краснолицего был насмешлив и полон злой иронии. Внезапно Арцеулову стало легче. Почему бы и не поговорить?

– Да пошел ты бы ты, шкура комиссарская, да в Христа-Богородицу через крест животворящий…

Адрес выговаривать было приятно. Прав Степан – хорошо порою забыть о воспитании и прочей «интеллигентской ерунде»!

– Не смейте! – Венцлав злобно дернул щекой. – Я дворянин, Ростислав Александрович! Мой род правил этой землей, когда ваш пращур ходил с сохою!..

Это было ново. Большевик, требующий уважения к своему «чуждому» происхождению! Ишь, дворянин нашелся!

– Не смейте улыбаться!

Бесцветные глаза горели злостью. Ростиславу же и вправду стало весело:

– Молчал бы лучше, нелюдь! Дворянин… Да ты просто большевистская сволочь и предатель Родины! Понял – или повторить, упырь драный?

На какое-то мгновение показалось, что краснолицый его ударит. Но Венцлав сдержался. Глаза потухли, голос стал тихим и невыразительным:

– Я не виноват в том, что не человек. Но я был человеком, и то, что вы говорите, в вашем столетии называется расизмом. Это недостойно…

Арцеулова передернуло. Расизм, вот как?

– Я не знаток некромантии. Но то, что ты творил в Сибири, видел своими глазами. Предатель не может оставаться дворянином. А ты предал Родину и Государя!

– Предал… – краснолицый чуть повысил голос. – Ваша Империя плохо относилась к таким, как я. Кое-что я вам покажу – попозже. И не злите меня, Арцеулов, а то я прикажу своим ребятам не убивать вас сразу. Вы ведь еще не видели мою спецкоманду? Это не олухи из 305-го, это получше… Перстень у вас?

– Ищите…

– Вы отдадите его сами. Не мне – с вами будут говорить. Будьте благоразумны, Ростислав Александрович. Кстати, как вам удалось убить Берга? Натравили голема на свежую кровь?

Ростислав промолчал. Пусть сами разбираются со своими големами, упырями и нелюдями знатного происхождения!

– Вы облегчили мне задачу. Я имел приказ ликвидировать Берга, но, увы, не мог, ведь у него был перстень… Мы не приказывали убивать полковника Лебедева. Нам нужен контроль над Тускулой, а не уничтожение лаборатории. Берг убил его сам – польстился на перстень. Дурак! Думал, что стал всесильным…

Арцеулов не стал спорить. Какая разница? Он отвернулся и стал глядеть в завешенное окно. Интересно, кто это с ним будет беседовать? Неужели сам Агасфер?

Внезапно авто затормозило. Венцлав кивнул, сидевший рядом солдат достал большую черную повязку. Ростислав не стал сопротивляться, позволив завязать глаза. Силы он побережет. Руки не связаны, значит, не все потеряно…

Его вывели из машины. Под ногами был твердый камень, наверное, дворик, вымощенный плитами. Один из солдат взял его за плечо, и Ростислав ощутил ледяной холод. Его подтолкнули вперед.

– Ступеньки, – услышал он голос краснолицего.

Ростислав споткнулся о порог и ощутил спертый воздух подвала. Ступеньки, снова порог, затем еще один. Пахнуло сыростью, легкие наполнились холодным стылым воздухом. Где-то неподалеку капала вода, под ногами хлюпнуло…

– Повязка… – распорядился Венцлав.

С него сняли черную ткань. Вокруг была тьма, рассекаемая светом электрических фонарей. Осклизлые стены, низкие своды, странные ниши. Подземелье…

– Мы под Столицей, – пояснил Венцлав. – Идите за мной и не вздумайте бежать. Людей здесь нет, и вас встретят плохо…

Угроза была неясной, но Ростислав почувствовал ее серьезность. Похоже, в этой черной бездне нет места живым…

Один из солдат шел впереди, светя фонарем, за ним шагал Венцлав, а за Арцеуловым пристроились остальные. Свет фонарей падал то на древнюю, поросшую мхом кладку, то на проходы, уводящие в стороны. Шли долго, не меньше получаса. Наконец, краснолицый остановился.

– Я вам обещал кое-что показать, Арцеулов. Пойдемте…

Он взял у солдата фонарь и кивнул на один из боковых проходов. Они оказались в большом подземном зале. Венцлав неторопливо провел лучом света по стенам, в которых чернели глубокие ниши, затем фонарь высветил заржавленные крючья, вбитые в низкий потолок, следы столбов, когда-то вмурованных в каменный пол.

– Раньше здесь было светло. Застенок… Знаете, что это такое? Вот тут стояла дыба. Дальше – жаровня, где калили железо…

Ростиславу почудилось, что где-то совсем рядом глухо звякнули старые заржавелые цепи…

– Зачем… Зачем вы мне это показываете? Вы что, кого-то здесь пытали?

В темноте послышался смех.

– Перешли на «вы»? Нет, Арцеулов, я никого не пытал. Здесь пытали меня. Я ведь чувствую боль, хотя иначе, чем люди. Мне не за что любить эту страну. Ваша власть и ваши попы уничтожали все, что казалось непохожим и странным. Палачей не предают – им мстят… Пойдемте…

Теперь шли недолго. Проход привел к небольшому помещению, выложенному потемневшими от времени и влаги каменными блоками. Венцлав остановил солдат.

– Мы останемся здесь. Идите вперед, Арцеулов. Будьте благоразумны…

Идти не хотелось, но промедление могли принять за трусость. Шаг, другой… Свет фонарей исчез, вокруг было тихо, только вдалеке еле слышно капала вода. Он сделал еще несколько шагов, протянутая рука уткнулась в осклизлый камень…

– Идите вдоль стены. Там есть скамейка.

Голос прозвучал неожиданно. Арцеулов вздрогнул и прошел чуть дальше. Нога уткнулась во что-то твердое. Это была каменная скамья, на которую кто-то бросил что-то мягкое, похожее на старую шинель.

– Присядьте…

Голос был знакомым. Он уже слышал его – на Челкеле.

– Вы ведь искали меня? Очень, очень неразумно!

Руки сжались в кулаки, по всему телу пробежала дрожь. Тот, кто разговаривает из темноты… Они виделись и при свете, но Арцеулов почему-то никак не мог вспомнить его лицо.

– Ну, здравствуйте, Ростислав Александрович…

– Что… Что вам от меня надо, Люцифер?

Из темноты послышался смех – беззлобный и легкий:

– Остроумно! По крайней мере, приятнее, чем Вельзевул или Сатана. Что поделаешь! Люди не любят тех, кто несет им Свет… Прошу прощения, что приходиться беседовать в подобных условиях. Мой привычный облик мне он самому, признаться, поднадоел. Скоро я поищу что-либо другое. А выступать в каком-то случайном обличье не хотелось – вдруг вам не понравится?

Арцеулов заставил себя усмехнуться:

– А зачем вам «обличье»? Вы что – на жабу похожи?

Вновь послышался смех.

– Ну, будь я действительно рогатым бесом из ваших сказок… Или марсианином – читали Уэллса?.. Я… Скажем так, человек, хотя и не такой, как вы. Похожих людей вообще не бывает…

– Вы – человек, – Ростислав вытер выступивший на лбу холодный пот. – Венцлав тоже… почти человек, и его оборотни – почти люди…

– Нет. Они не люди. Им нельзя верить. Венцлав предаст, как он предавал всех, кому служил. Они ненавидят людей, но пока небесполезны. Придет час, и мы загоним эту стаю обратно – в небытие…

Арцеулов вспомнил – Наташе тоже обещали нечто подобное.

– И большевиков туда же?

– Не верите, Ростислав Александрович? Напрасно. Это – как прививка оспы. Люди должны переболеть, чтобы потом стать здоровыми. Большинство образумится, а самых бешеных легко ликвидировать. Так что у нас здесь полное единство взглядов.

Ловко! Уже – «у нас»! Впрочем, если это – искушение, то не Бог весть как умно…

– Агасфер, а ведь это подло! Вам поверили миллионы людей, а вы сознательно ведете их на гибель!

– Я никого не обманывал, просто представил им будущее в доступной для понимания форме. Идея Коммуны примитивна, но понятна миллионам. Людей надо было чем-то выманить из болота, в котором они гнили тысячелетия…

Прозвучало очень искренно, и Арцеулов вновь усмехнулся. Ну и сволочь этот Лха Старший Брат!

– Кстати, по поводу Агасфера. Все-таки раскопали? Глупый псевдоним, особенно в таком антисемитском обществе. Сейчас меня чаще называют «Вечный». Это более нейтрально.

– Вам нравятся эти дурацкие игры?

– Это забавно. Люди вообще очень забавны. Возьмите образ, который я им демонстрирую. Поглядеть со стороны – просто смешно. Уродливый ненормальный придурок с набором нелепых заклинаний. Самому иногда не по себе! Но я не ошибся – это принимают всерьез. И не только рабочие и крестьяне. Скоро поверят многие из тех, кто считается солью земли… Людям не нужна правда…

Ростислав хотел возразить, но сдержался. Надо слушать. Искуситель к чему-то ведет. Вся эта болтовня неспроста…

– Так вот, Ростислав Александрович. Вначале я просто хотел предложить вам жизнь. Многим и этого волне достаточно. Жизнь – и в придачу законное место в обществе будущего. Но я понял, вы – человек прошлого. Вы обращаете внимание на внешность, а не на смысл. Вам по сердцу весь этот нелепый антураж с двуглавыми орлами, колокольным звоном и дворянскими грамотами…

Вновь захотелось возразить. Разве за дворянские грамоты они шли в Ледяной поход? Что за чушь!

– У каждого своя цена. Венцлаву и ему подобным лестно выйти из мрака и мстить людям. Другим хватает усиленного пайка, некоторым – власти. Вы хотите большего – вернуть прошлое. Итак, ваша цена известна. Теперь о моей…

Ростислав понял, что сейчас будет сказано главное. Интересно, какие сребреники ему предложат?

– Вы – обычный человек, Ростислав Александрович. Но в силу причин, о которых тут речи не будет, вы оказались связаны с некоторыми важными событиями. Смысла их вы не понимаете – и не поймете. Поэтому буду говорить проще. Мне необходимо то, что вы нашли в Безбаховке. Мне нужна та вещь, которую вы считаете перстнем. Мне нужно кое-что, хранящееся у ваших друзей. Поверьте, это не магические сувениры, это вообще не магия. Если случится то, чего я опасаюсь, плохо будет не мне, а людям – таким, как вы, Ростислав Александрович. Если бы мы жили пару веков назад, я сказал бы, что наступит царство бесов. Выражусь иначе: восторжествует сила, чуждая людям. Чуждая и враждебная…

Странно, но Арцеулов почти поверил. Он уже слышал подобное и не раз, да и сам понимал, что речь идет не о древней магии. Может, в этом – и только в этом! – проклятый Агасфер прав?

– Вам доведется этому помешать. А взамен… Вы хотите вернуться в прошлое? Вы вернетесь!

Ростислав вспомнил Пастушью Крепость. Чезаре ди Гуаско договорился со временем. А что предлагают ему?

– Я не отправлю вас в прошлое в прямом смысле. Это невозможно – пока, по крайней мере. Но это и не требуется. Вы попадете в мир, где на календаре будет такой же день, что и сегодня. Но в том мире не случилось кое-что из того, что вам так ненавистно. История пошла иначе…

– Этого не может быть! – вздохнул Арцеулов.

– Слышу голос образованного человека! Может, Ростислав Александрович! Как только вы согласитесь, я вам тут же смогу сие доказать. Представьте, что в одном из близких нам миров Российская Империя уцелела. Там вы сможете наслаждаться родной вам стариной, а заодно встретите своих друзей. Большинство из них живы…

– И себя самого?

– Представьте себе, нет. Поручик Арцеулов пропал без вести во время весеннего наступления русской армии 13 марта 1918 года. Как видите, я приоткрыл вам кое-что из этой, иной, истории. Вы появитесь там и, думаю, легко докажете, что вышла ошибка, что вы были в госпитале. Ваша супруга охотно опознает вас…

И тут Арцеулов понял. Ему предлагали жизнь – настоящую, которая навсегда погибла в огне Смуты, мир, где Россия выстояла в войне, преодолев хаос и большевистский мятеж. Он вернется домой, где жива Ксения, где он встретит Виктора Ухтомского, Корфа, Орловского, сможет познакомиться с выдающимся ученым Семирадским и знаменитым авиатором Николаем Ивановичем Косухиным. Мир, где поднимаются в небо стрелы эфирных ракет, где нет «чеки» и голода – его мир. Там он встретит младшего брата знаменитого летчика – лопоухого Степу. Наверное, краснопузый в том мире не занимается глупостями, а летает на «Муромцах», а может, учится в школе эфирных полетов. Все это так близко – только протяни руку! Он никого не предаст, не прольет ни капли крови. Стоит отдать несколько никому не нужных «артефактов»…

– Скажу вам по секрету, что я специально оставил там все как есть – для сравнения. Так сказать, контрольный экземпляр… Наш мир уже не вернуть к прошлому. Забудьте о нем, Ростислав Александрович! Ваш мир – там…

Да, он не сможет победить Совдепию и оживить погибших друзей. Но можно просто вернуться и считать все пережитое тифозным бредом. Возможно, через несколько лет он и сам поверит, что воспоминания о Смуте – лишь последствия ранения в марте 18-го, когда русская армия наступала на врага…

Сердце билось учащенно, мысли неслись вихрем, страшный необоримый соблазн охватывал душу. Что на другой чаше весов? Что он сможет сделать? Прочитать ветхие таблички? Узнать еще какую-нибудь непонятную тайну? Чепуха! Все это ничто перед Силой, с которой он сошелся лицом к лицу…

И тут вдруг Ростислав почувствовал боль. Он протянул руку к груди – что-то жгло кожу. Пальцы нащупали непонятный предмет в нагрудном кармане, маленький, плоский, показавшийся внезапно горячим, почти раскаленным. Иконка – образ Богоматери, подаренный младшим братом чернобородого, юным Гонзальво. «Возьмите на память… Да хранит вас…» Иконка жгла руку, захотелось бросить ее на холодные камни, растоптать… Арцеулов сжал пальцы, боль на миг показалась невыносимой – и вдруг все стало на свои места. Как же он мог? Прости, Степан…

– Ну что, Ростислав Александрович. Я вас убедил?

Голос искусителя внезапно показался хриплым и жутким – не голос, а клекот. Арцеулов встал:

– Изыди, Сатана! Будь проклят во веки веков! Аминь!

Настала тишина, повеяло холодом. Иконка вновь стала обыкновенной, чуть теплой, Ростислав перекрестился и быстро спрятал ее в нагрудный карман. Холод становился невыносимым, защемило сердце – и внезапно все пропало. Осталась сырость старого подземелья, глухая тьма – и далекий звук падающих капель.

– Пойдемте, Арцеулов!

Он не заметил, как подошел Венцлав. На плечо легла ледяная ладонь:

– Вы сами выбрали. Пойдемте!..

И снова свет фонарей рассекал стылую тьму. Шли недолго. Коридор привел в тускло освещенный керосиновыми лампами зал. Он был большим, четырехугольным, в стенах темнели несколько проходов. В центре у стоявшего прямо на земле фонаря толпились какие-то фигуры.

– Моя спецкоманда, – кивнул Венцлав. – Вас можно было прикончить прямо на месте, но мои ребята скучают без работы…

Арцеулов молчал. Венцлав хмыкнул и подтолкнул его в спину. Толчок привел в чувство. Ростислав сделал шаг вперед и резко развернулся. Удар был точен – прямо по горлу краснолицего. Рука отозвалась болью, словно он попал по деревянной доске. Венцлав покачнулся, но устоял. Бандиты из спецкоманды уже бежали к ним. Арцеулов уклонился от прямого в челюсть и ударил снова. Под рукой что-то хрустнуло, краснолицый зашатался и рухнул на каменные плиты. Вовремя! Бандиты были уже рядом, Арцеулов поднырнул под протянутую к нему руку, ударил ногой, перехватил чью-то кисть, резко дернул и, услышав злобный крик, бросился к ближайшему проходу. Он был близок к цели, когда почуял сзади хриплое булькающее дыхание. Подсечка сбила с ног. Ростислав успел перевернуться, спасаясь от удара сапогом, но тут еще один удар – прямо в голову – на миг лишил сознания.

Очнувшись, он почувствовал, что его трясут. Чьи-то руки рвали шинель, слышалась злобная ругань. Открыв глаза, Ростислав увидел склонившиеся над ним лица. Нет не лица – жуткие личины: мертвые тусклые глаза, перекошенные от злости красногубые пасти с оскаленными желтыми клыками…

– Очухался! Че с ним, с падлой, делать, начальник?

Голоса перебивали друг друга. Кто-то шарил по карманам. Послышался вопль – иконка, подарок Гонзальво, выпала из чьей-то лапы, и нелюдь, бешено ругаясь, принялся втаптывать образ Богоматери в грязь. Арцеулова встряхнули и поставили на ноги.

– К стенке! – Венцлав брезгливо отряхивал шинель. Красное лицо было перекошено. Кажется, удары Ростислава не пропали зря.

– Не надо, начальник! Мы его и так! Разреши! На части порвем. Горлянку враз исполосуем…

Венцлав спокойно выслушал недружный крик.

– Приказ. Шлепните – он ваш!

Ростислав не ждал чего-нибудь иного. О чекистах он был наслышан, а люди они или упыри – значения не имело. Что они с ним собираются делать? Сожрать, что ли? Арцеулов не удивился бы и этому. Его толкнули к стене. Ростислав взглянул на выщербленные пулями камни и понял, что будет не первый, кого привели сюда. Нелюди предпочитали творить расправу подальше от света, в самом сердце подземелья…

Оставалось повернуться, стать спиной стене и встретить смерть, как и полагается офицеру – лицом. За эти годы приходилось умирать много раз. Наверное, это последний…

Бандиты, ругаясь, разбирали винтовки. Венцлав стоял в стороне, в руке горела папироса. Лицо нелюдя вновь стало холодным и безразличным.

– Братва, в сердце не целить! Сперва по коленям, а после набьем брюхо свинцом, пусть в кровянке, гад, поползает! Жалко, если сразу сдохнет…

Щелкали затворы. Клыкастые пасти жадно скалились, пустые мертвые глаза смотрели с нечеловеческой лютой ненавистью. На мгновение вновь стало страшно. Арцеулов зажмурился…

– Нужна помощь, брат-вояк?

Он почувствовал легкое прикосновение и, все еще не веря, открыл глаза. Чешский подпоручик стоял рядом все в той же старой зеленой шинели и высокой легионерской фуражке – точно такой же, как встретился ему в далеком Нижнеудинске. Он улыбался – спокойно, чуть грустно.

Арцеулов резко выдохнул. «Брежу, – пронеслось в голове. – Откуда?» Но он не бредил. Его странного спасителя увидели. Краснорожие испуганно переглядывались, не решаясь поднять винтовки. Венцлав замер, сжав окурок в кулаке.

– Не бойся их! – усмехнулся чех. – Это просто ночной кошмар. Сейчас он кончится…

– Стреляйте! – в голосе Венцлава звучали гнев и одновременно – растерянность. – Огонь, сволочи!

Бандиты начали нерешительно перешептываться, один сплюнул, поднял черный ствол… Глаза подпоручика сощурились, тонкие губы сжались и побелели. Отчаянный вопль – винтовка упала на землю, бандит взмахнул дымящимися гарью ладоням. Остальные с криками бросились прочь, в темноту.

– Стой! – Венцлав шагнул вперед, сжимая наган. – Ты не имеешь права! Ты… Ты такой же, как и мы!

– Пойдем, брат-вояк, – чех опять улыбнулся, глаза блеснули живым ярким светом. – Пусть они остаются там, где им место, – в бездне…

Его рука легла на плечо Ростислава. Арцеулов повернулся – перед ним была стена.

– Пойдем! – повторил подпоручик и прошел прямо сквозь темные выщербленные камни. Арцеулов мгновенье помедлил, затем, уже ничему не удивляясь, шагнул следом. На миг стало темно, дыхание перехватило, но вот легкие наполнились холодным сырым воздухом. Стена осталась позади. Вспыхнул свет – чех включил фонарик и передал его Ростиславу:

– Здесь проход…

Узкий коридор вел куда-то вверх. Скоро воздух стал не таким сырым, повеяло свежим ветром. Чех остановился, кивнул куда-то вперед.

– Сейчас выйдем, брат-вояк. В городе найдешь дорогу?

– Д-да, конечно, – растерялся Арцеулов. – Постойте! Постойте подпоручик! Я…

– Не надо, – покачал головой чех. – Я ведь твой должник. Помнишь, я говорил тебе?

– Но… Почему?

– Разве люди не должны помогать друг другу? – легионер улыбнулся. – Неужели это так важно?

– Важно!

– За тебя просила та, которая помнит и молится о тебе, Ростислав…

Арцеулов понял – чех говорит о Ксении. Дыхание вновь перехватило:

– Я… Я увижу ее?

– Мы все увидимся, брат-вояк. А пока она просила передать, чтобы ты помнил ее слова. Все сбудется. Твой счет уже оплатили…

…Давний сон. Поезд Верховного, утро катастрофы…

«Ты будешь жить долго, Слава… Тебе поможет тот, кто уже помог тебе, хоть и желал зла. Тебе поможет тот, кому помог ты, хоть и забыл об этом. И, наконец, тебе поможет старый друг, с которым ты не надеешься увидеться…».

Чех осторожно тронул его за локоть, и Арцеулов послушно пошел дальше. Да, все сбывалось. Тот, кому он помог, шел рядом. Тот, кто помог ему, лежал в свежей могиле на Донском. Его счет оплатили – Ксения, лопоухий Степа, друзья, лежавшие в русской земле от Харькова до Читы. И всем им он должен. Ему предстоит всю жизнь выплачивать этот долг. Кто-то поможет – тот, с кем он не надеется увидеться. Это будет, наверное, нескоро. Что ж он будет жить, бороться – и ждать…

– Но все-таки, – не выдержал Арцеулов. – Почему вы, подпоручик? Мы же с вами никогда не виделись!

– Виделись, брат-вояк… Ну, мы пришли.

Перед ними была глухая стена, только вверху светилось маленькое окошечко, через которое струился свежий весенний воздух. Арцеулов недоуменно взглянул на своего спутника.

– Тебя смущает стена? Забудь про нее, брат-вояк! Ты же видел – это нетрудно. Шаг – и ты свободен. Прощай…

– Постойте! Вы не ответили… Где мы?.. Как?..

– А ты вспомни, Ростислав. Это тоже нетрудно…

Чех улыбнулся, в странных неживых глазах вновь вспыхнул огонек. И тут Ростислава словно ударило: зеленая шинель! Зеленая шинель, забросанная землей, почти незаметная среди молодой высокой травы…

…Рота наступала, пробиваясь к высоким берегам Камы. Только что кончился бой – тяжелый, кровавый. Все смертельно устали, но Арцеулов торопил: надо было успеть похоронить погибших. Их шестеро – пятеро нижних чинов и пожилой унтер. Еще с Германской Ростислав соблюдал железное для солдата правило – мертвые имеют право на последний приют.

Могилы копали на опушке, там же, где только что гремел бой. Мертвые лежали, укрытые шинелями. Вскоре к ним прибавился еще один, из соседней роты, забытый товарищами.

– Посмотрите еще! – приказал Арцеулов, и солдаты без особой охоты разошлись по округе.

– Все! Только краснопузые!

Ростислав кивнул. Антихристы его не интересовали.

– Господин штабс-капитан!

Арцеулов оглянулся. К нему бежал один из унтер-офицеров.

– Еще один. Но не наш – чех. Давно валяется! Их тут неделю назад покрошили…

Сообщение унтера вызвало ропот. Легионеров успели невзлюбить, к тому же, все знали, что бывает за неделю с непохороненным трупом.

– Пусть валяется, союзничек! Наших, небось, не хоронят!..

Все были согласны. Возиться с разложившимся телом, да еще какого-то чеха, никому не хотелось. Арцеулов бросил папиросу:

– Где он?

Легионер лежал в высокой траве. Зеленая шинель была наполовину засыпана землей, от лица, от рук – от всего, по чему узнается человек – ничего не осталось. Стоять рядом было тяжело, дыхание перехватывало…

– Да оставьте его, господин штабс-капитан! Они наших не жалуют. Да и сгнил весь – еще схватим чего…

Солдаты боязливо поглядывали на зеленое пятно шинели.

– Нет, – Арцеулов закатал рукава и, сдержав дыхание, наклонился над мертвецом. – Это человек…

Он потянул зеленое, распадавшееся под руками сукно. Кто-то подскочил, помог. Тело было тяжелым, казалось, оно уже приросло к покрытой молодой травой земле…

Через час рота ушла дальше, оставив невысокий холмик с наскоро срубленным православным крестом…

Арцеулов открыл глаза. Он был один. Луч фонарика утыкался в камни старой, почерневшей от времени и сырости, стены. Предстояло пройти сквозь них. Правда, молодой легионер из Праги, так и не ставший поручиком, считал, что это совсем нетрудно. Не труднее, чем волочить по траве страшное мертвое тело в разорванной на клочья зеленой шинели…

На Монпарнасе цвели каштаны. Небольшое кафе, где обычно собирались беззаботные молодые художники, было почти пустым. На столике стояла позабытая бутылка «Бордо», из которой никто так и не выпил ни глотка.

– Какой ужас, Господи! – Наташа сжала виски тонкими пальцами. В глазах блеснули слезы, отчего ее лицо внезапно стало совсем как у растерянного, обиженного ребенка. – Но почему? Дядя, господин Косухин… Ничего не понимаю!

Арцеулов промолчал. Что можно было ответить?

– Ничего нельзя было сделать, Ростислав? – Тэд хмурился и комкал в руках свернутую в трубку газету, недавно купленную на бульваре.

– Не знаю… – Арцеулов говорил медленно, слова давались с трудом. – Очевидно, я где-то ошибся…

– А я ведь совсем не помню господина Косухина! – вздохнула Берг. – Мне все рассказали, Ростислав Александрович, но я не помню! Только те дни, когда он был в Париже. Тогда мне он показался таким серьезным, я даже его немного боялась…

Ростислав и Валюженич переглянулись. Память не возвращалась к девушке. С Арцеуловым ее пришлось знакомить заново…

– Правда, мне снилось… – Наташа нерешительно замолчала. – Такой страшный сон… Будто мы с господином Косухиным идем по какому-то темному подземелью, входим в склеп, бежим по тоннелю, а потом стоим на каком-то заснеженном поле, и мне очень страшно…

– Это не сон, Наталья Федоровна… – Ростислав вспомнил черный силуэт монастыря, нависающий над заснеженной долиной. – Это было. Шекар-Гомп…

– Оу! – Валюженич обрадовано улыбнулся. – Наташа! Вы начинаете вспоминать! Я тогда стоял у входа…

– Нет, – девушка тоже улыбнулась, но улыбка вышла невеселой. – Это только сон – наяву я по-прежнему беспамятная дура. Извините, господа, нервы… Пора идти. Ростислав Александрович, ждем вас вечером. Его Императорское Высочество желает с вами о многом поговорить…

– Буду, – кивнул Арцеулов.

– Вы нам очень нужны, – девушка встала и перебросила через руку легкий светлый плащ. – Наша группа продолжает работу…

– Не знаю, – растерялся Ростислав. – Вам ведь нужны специалисты… физики, математики. Я обыкновенный офицер…

– Не выдумывайте, Ростислав Александрович! – тон Наташи стал спокойным, деловым, словно и не было тяжелого разговора. – Впрочем, об этом потолкуем вечером… Не провожайте меня, это несовременно…

Она повернулась, чтобы уходить, но внезапно остановилась:

– Чуть не забыла. Вам привет, господин Арцеулов. Вы ведь знакомы с Богоразом?

– С генералом? Нет.

– Не с отцом. С Семеном. С Семеном Аскольдовичем. В радиограмме он передает привет вам и… и господину Косухину.

– Что? – понял Ростислав. – Тускула?

– Три дня назад мы установили связь… До вечера, господа!

Тускула вышла на связь! Значит, все не зря – Иркутск, бегство по ледяной тайге, падающий «Муромец», гром ракетных двигателей на Челкеле! Никто не погиб зря! И он, офицер погибшей армии, выполнил приказ Верховного Правителя России…

– Все-таки надо попробовать, – Валюженич плеснул вино в бокалы. – Говорят, что-то особенное…

Вкуса Ростислав так и не распробовал. Знаменитое «Бордо» показалось терпким и противным.

– Кстати, Гастон вернулся. Представляешь? Шарль хочет засадить этого молодого гения лет на десять, чтобы не бегал с револьвером где не надо…

– Да пусть его!

Арцеулова не интересовал господин де Сен-Луи. Степана не вернуть, а мстить трусливому ничтожеству не хотелось.

– Оу, Ростислав, ты что-то подобрел!.. Ладно, если Наташа его отшила…

Валюженич запнулся и поспешил сменить тему:

– Как я понял, ты не собираешься заниматься этими ракетами?

Арцеулов пожал плечами:

– Чем я могу помочь? К тому же, я рассчитывал на кое-что другое…

– Йе, Ростислав! – оживился Тэд. – Конечно! Я не успел тебе рассказать. Как только я получил твое письмо из Ревеля, то написал отцу. Вчера пришел ответ. Вот…

Он достал из кармана конверт и нерешительно развернул густо исписанный лист бумаги:

– Понимаешь, я сообщил ему, что ты желаешь заниматься древними языками, что у тебя способности…

– Да вы что? – Арцеулов даже растерялся. – Какие способности?

– Оу, ты себя недооцениваешь! Так вот… – американец замялся. – Отец, наверно, был не в духе. Пишет, что моя рекомендация может только скомпрометировать человека. И что ты даром тратил силы, спасая на Тибете такого дурака, как я…

Валюженич виновато вздохнул, а затем широко улыбнулся.

– Зато дальше… Читаю: «К счастью, мистер Арцеулов имеет куда более солидные рекомендации, чем твоя. Мой уважаемый коллега из России мистер Пташников, гостивший недавно в Абердине, узнав, о ком идет речь, заверил, что мистер Арцеулов – человек серьезный, давно и успешно работающий в области древних текстов – в отличие от тебя, тратящего время на полную ерунду. Поэтому при первой же возможности прошу не забыть и передать мистеру Арцеулову мое приглашение. Он может приехать в Абердин в любое удобное для него время…»

Арцеулов почувствовал себя самозванцем.

– Оу, Ростислав! – понял Тэд. – Ты справишься! Отец любит таких, как ты, – серьезных…

Арцеулов невольно улыбнулся. Сам себе он не казался таким уж серьезным. Но в Абердин надо ехать. Он должен расшифровать странные таблички. Придется работать долго, много лет. Что ж, он будет работать…

– Повезло тебе! – Валюженич почесал затылок и вздохнул. – Когда вы с отцом раскрутите эту тайнопись, будет настоящая сенсация! Слушай, хоть камень оставь. Честное слово – без тебя к нему не притронусь. Это же такой артефакт!

…Странный плоский камень, способный менять цвет, послушный старинным заклинаниям. Когда-то дхарские маги снимали с его помощью порчу, возвращали память. Память… Наташа так и не смогла ничего вспомнить… Ростислав полез в карман пиджака. Листок с переписанным заклинанием, случайно уцелевший, был спрятан в бумажнике.

– Тэд, я хотел поговорить с вами об этом камне. Вот…

Он положил на стол белый лист бумаги, исписанный странными, непонятными словами.

– Йе! – Валюженич вцепился в листок, глаза радостно блеснули: – Фольклор!

– Нет, – Арцеулов осторожно забрал бумагу. – Это не фольклор. Тут такое дело, Тэд…

– Вы, я вижу, не в настроении, Агасфер?

– Нет-нет, не обращайте внимания. Много дел в моем… синедрионе, так кажется? Итак, вижу, вас ничто не убедило. Мы встречались чуть больше года назад, и вот война кончена!..

– Разве? В стране голод. Ваши нелюди уничтожают священников, ученых…

– Некоторых, друг мой. Некоторых. Среди них встречаются очень беспокойные…

– Отрешившиеся?

– Запомнили? Совершенно верно. Порой они могут доставить изрядные хлопоты. Но не только они. Придется, как ни странно, заняться дхарами…

– До седьмого колена, да?

– О! Изучаете здешние священные тексты? По-моему, мы всегда однозначно относились к отступникам. Мы с вами расходимся в методах, а вот они…

– Их потомки не виноваты!

– Не скажите! Кое-кто начинает припоминать некоторые любопытные подробности. Вы что, хотите, чтобы все повторилось вновь? И я не хочу. Только в отличие от вас не боюсь брать на себя ответственность – и вмешиваться. Кстати – ай-яй-яй, мой друг, вы все-таки не удержались – и занялись моими делами!

– Я вас не понимаю.

– Та история – с двумя глупыми, но очень любопытными молодыми людьми. Впрочем, это мелочи. Все уже позади…

– А что впереди? Вы укажите людям единственно верный путь?

– Опять вы об этом! Они уже нашли верный путь – вместе со мной. Вся эта грязь, накипь, пена – все уйдет!..

– Слышал! Недавно вы выступали, обещали близкий рай…

– Не преувеличивайте. Я говорил правду: мы начинаем грандиозный, невиданный эксперимент…

– …Над людьми.

– Не над людьми! Вместе с ними! Вы слушали мою последнюю речь? Тогда вы должны помнить…

– Помню… «Все мы вместе…»

– Именно так! Все мы вместе, не завтра, а в несколько лет, все мы вместе решим эту задачу во что бы то ни стало, так что из России нэповской будет Россия социалистическая!

Конец первого тома

1993–1994 г.г.